Амирспасалар. Книга I

Глава I. РОЖДЕНИЕ СЫНА

Недоступными твердынями сказочных дэвов вздымались в глубоком ущелье громады зубчатых скал. Высокое солнце потоками отвесных лучей заливало горные вершины из базальта и крутые лесистые склоны. В синем небе неподвижно застыли легкие облака, полуденный зной летнего дня сковал всю природу; лишь в траве лужаек неумолчно звенели цикады да внизу, среди огромных валунов, шумно несся поток, обдавая светлыми брызгами листву прибрежных деревьев.

Дозорный сторожевой башни обеспокоенно взглянул на кучу хвороста, наваленного на площадке, поправил у пояса огниво и снова прильнул к бойнице. Внизу, на повороте тропы, сверкало оружие, небольшая группа всадников, скрытая деревьями, неторопливо продвигалась вдоль низкого берега горной речки. Впереди на крупном вороном коне ехал дородный рыцарь в кожаном походном кафтане и островерхом персидском шлеме, за ним следовало несколько конников. Немногочисленность всадников и их мирный вид успокоили дозорного.

— Гости едут к парону[2] Саргису… На крестины сына! — пробормотал он в густую рыжую бороду.

Тропа стала спускаться, петляя среди покрытых лесом гор. Изредка по дороге попадались неглубокие пещеры — пастушьи убежища от непогоды, со следами потухших костров. Показались плетни и живые изгороди садов. На повороте открылся выход из ущелья и широко раскинулась холмистая долина между двумя отрогами гор, с большим селением у реки. Возделанные поля зелеными полосами тянулись к садам селения, окружая северный отрог горы Лалвар. На утесе орлиным гнездом высился замок с башнями из серого камня. У подножия, на другом берегу, укрытая вековыми ореховыми деревьями, виднелась небольшая церковь с остроконечным куполом. Дальше тянулись виноградники.

Часовых не было заметно на башнях, все темное здание замка казалось вымершим. Крутая тропа вела по косогору к крепостным воротам. После прохлады ущелья жара казалась путникам уж очень сильной.

— Наконец-то сподобились чертову обитель узреть! — проворчал всадник, пришпоривая коня. Весь небольшой отряд помчался вдоль садов по горной тропе.

Глухой звук рога пронесся и застыл в горячем воздухе. Из бойницы воротной башни выглянуло лицо привратника.

— Иисус Христос! Кто там?

— Старая ворона! Не видишь, кто приехал? — заорал рыцарь, задирая голову. Он снял шлем, открыв потное багровое лицо с вислыми черными усами.

Привратник замешкался, с недоумением вглядываясь в конную группу.

— Живее открывай ворота, собачий сын, не то отведаешь моей плети! — окончательно рассвирепел всадник.

Испуганное лицо старика быстро исчезло. Окованные железом ворота стали медленно открываться. Гулко застучали под каменными сводами копыта коней, и всадники въехали во внутренний мощеный двор.

Во дворе было пустынно. По мостовой, прихрамывая, ковылял привратник.

— Где хозяин? — грозно спросил рыцарь в персидском шлеме, не слезая с коня.

— Ишхан[3] у госпожи, на женской половине. Наследник сегодня у нас родился. Всех слуг по соседям разослали, на крестины зовем, — с готовностью доложил старик.

— Вот мы и поздравим твоего «ишхана» с рождением сына! — усмехнулся всадник, спешиваясь. — Показывай дорогу, старая ворона!

В небольшом зале царил прохладный полумрак. В глубоком окне виднелось синее небо, но солнечные лучи не проникали в скудно убранный покой. Лишь над огромным камином висели на стене оленьи рога да в углу стояли два кресла и крытая дешевым сукном широкая скамья. Приезжий неторопливо ходил по неровному полу из каменных плит, цепляя шпорой грубый ковер, и был явно недоволен приемом в доме мелкого азнаура[4].

— С приездом, благородный Шабурдан! — прогудел низкий голос в зале.

В дверном проеме, освещенный солнцем, стоял человек гигантского роста, в простом кафтане. Азнаур обернулся на приветствие хозяина замка. Огромная фигура двинулась к нему. Дружески протянулась могучая рука. Приезжий пожал широкую ладонь, что-то проворчал в усы. Но парон Саргис не обратил внимания на угрюмый вид прибывшего. Улыбнувшись, радушным жестом указал он на кресло:

— Садись, прошу тебя, будь гостем!

Сам хозяин замка уселся на скамью, поглаживая каштанового цвета усы. Видно было, что он чем-то очень доволен.

— С чем добрым из Лори пожаловал? Как здоровье славного Иванэ? — приветливо расспрашивал он.

— Великий амирспасалар требует тебя с конниками в Лори через три дня. Явитесь в полном снаряжении! Триста человек обязан ты привести, парон Саргис! — отчеканил Шабурдан.

Саргис с недоумением переспросил:

— Триста всадников, через три дня, в Лори?

— Да, таков приказ великого амирспасалара.

— Но Хожорни никогда не выставлял столько конницы! — возразил Саргис.

— Не выставлял прежде, а ныне придется! — отрезал Шабурдан и многозначительно добавил: — Сам знаешь, князь шутить не любит, строго взыскивает за непослушание…

Воцарилось молчание. Парон Саргис смотрел на небо в узкой амбразуре окна, что-то прикидывая. Потом хмуро спросил:

— Что это, смотр или же в поход войска собирают?

— Не знаю. Вели людям хлеба взять на неделю, — отвечал Шабурдан. Потом нехотя бросил: — Царь в Лори вчера приехал.

Определенно поход… Но к чему пустые разговоры с чванливым дураком? Парон Саргис, окончательно помрачнев, хлопнул в ладоши. На пороге появилась тонкая высокая фигура. Хозяин замка отрывисто приказал оруженосцу:

— Шоторик, отведи благородного азнаура в гостевую! — И, обращаясь к приезжему, по-прежнему любезно промолвил:

— Отдохни с дороги, Шабурдан, и подкрепись чем Бог послал! Вечером увидимся. Тогда и передам мой ответ великому амирспасалару.

Шабурдан хотел что-то возразить. Но парон Саргис уже повернулся к нему широкой спиной и направился к небольшой двери в глубине покоя. Гремя доспехами, приезжий вышел в сопровождении оруженосца.

Нагнув голову, парон Саргис протиснулся в низкую дубовую дверь и вошел в соседний покой, тяжело ступая по полу. Солнечный луч, проскользнув в узкое окно, лежал светлым пятном на каменных плитах. На большой тахте, покрытой домотканым паласом, сгорбившись, сидел слепой старик. У окна за аналоем склонился над пергаментной книгой пожилой черноризец.

Увидев хозяина замка, чтец с низким поклоном умолк. Слепец поднял голову и, выпрямив огромный высохший стан, повернул незрячее лицо к входу. Поглаживая длинную седую бороду, он тихо спросил:

— Ты, Саргис?

— Да, отец.

Саргис почтительно поцеловал худую руку с синими прожилками и осторожно присел рядом на тахту.

— Отец Иоаннес развлекал меня чтением древних книг, — объяснил старик и сказал, обращаясь к священнику: — На сегодня хватит, отче. Иди с миром!..

Монах ушел. Слепец ласково провел рукой по лицу Саргиса:

— Почему сумрачен в день такой? Радость великая в доме — сын родился, первенец у Саакдухт, наследник рода нашего…

— Посланец от Иванэ приехал отец. В Лори вызывают меня, со всеми всадниками. Смотр будто бы делать будут. Но, видно, поход царь задумал. Сам прибыл в Лори. И хлеба велено взять на неделю…

Старик встрепенулся:

— Если поход против агарян[5],— дело богоугодное. Народ армянский давно истомился в неволе, ждет нашей помощи… Теснее только надо нам дружить с картвелами!

— Не все это понимают, отец.

— Грузинские цари это давно поняли, Саргис: ведь с юга врагам проникать в Грузию много легче! И здесь верным щитом всегда являлся многострадальный Айастан[6]. Царь Георгий тоже так думает, вот потому и собирается в поход!

— Царь Георгий не вечен. А наследника у него все нет…

Собеседники задумались. Потом слепец спросил:

— Чего же хочет от нас надменный Иванэ Орбели?

— Триста конников подай ему. Откуда я их возьму? Слепец задумался, перебирая янтарные четки.

— Никогда больше двух сотен не выставлял Хожорни! — досказал Саргис.

— Эх, не умеем мы свои дела устраивать, как Орбели! — Тяжело вздохнув, старик стал вспоминать: — Когда пращур наш, достославный Хосрой, ушел со своими людьми из Двуречья[7] от сельджуков и разбил стан в Лори, православные монахи из Ахалкалаки чуть было не переманили его в греческую веру! Да у Ахпатского епископа мертвая хватка оказалась: подарили тогда цари таширские Хосрою эти башни, окрестили, остался он в Хожорни. Мальчиком я был, а как сейчас помню седого воителя — широкоплечий, как ты, в черной кольчуге, на громадном коне, всегда молчаливый… А в битве — впереди всех несется и громит врагов! С тех пор не преуспел наш род, мало земли и пастбищ, все лучшие угодья — у Орбели!.. — продолжал он ворчливо. — Вчера еще крестьяне из села приходили, жаловались на подати и набор в войско. Положим, рабы всегда недовольны властителями. Такое уж неблагодарное племя!..

— Три дня сроку только и дал Орбели для сборов. А мы гонцов разослали, на крестины гостей пригласили на то воскресенье, брата Вахрама из Тбилиси вызвали, — мрачно говорил Саргис.

— Окрестим без тебя, — коротко ответил слепец. — А приказ амирспасалара — царский приказ!

— Откуда мы людей и оружия столько наберем, отец?

— Придется рудник монахам заложить. Мы же снова наладили добычу меди, епископ под залог даст деньги…

После небольшого раздумья старик сказал:

— У сельджуков вся сила в коннице, в Шираке[8] для нее большой простор! А ты покажи царю Георгию атаку своих всадников с длинными пиками. Царь любит новые выдумки в военном деле…

Перебирая четки, добавил негромко:

— Давно пора убрать Фадлуна из Ани! Царь Георгий правильно поступает, по стопам своего могучего деда идет на выручку армянам. И помочь ему всячески в этом великом деле надо… Слышишь, Саргис?

Старик, видимо, устал от долгой беседы — голос его все слабел. Парон Саргис встал с тахты:

— Я пойду, отец. Надо с незваным гостем разделаться. К Саакдухт обещал вечером зайти, сына еще раз посмотреть… Великая просьба к тебе, отец, не будет меня здесь при крещении, прошу тебя, — имя свое святое ему нареки!

— Хорошо, Саргис. Благослови тебя Господь и ныне, и присно…

Слепец перекрестил сына. Осторожно приложившись к его руке, Саргис вышел из покоя.

На женской половине замка было тихо. В большой комнате царил полумрак. Слышно было дыхание спящей на широкой тахте женщины. Рядом стояла детская колыбель. Солнечный луч все-таки пробился в отверстие ставни и упал на красное сморщенное личико новорожденного. Младенец обиженно захныкал. Большие глаза спящей открылись. Она тревожно глянула на плачущего ребенка. Но старая нянька уже качала колыбель и напевала песенку.

Саакдухт с усталой улыбкой откинулась на подушки.

Дверь в комнату осторожно приоткрылась. Нянька оглянулась, ожесточенно замотала головой. Парон Саргис поспешно попятился: нельзя нарушать покой наследника рода…

Глава II. ДЕРЕВНЯ В ГОРАХ

По обычаю, в доме старого Вазгена хлеб пекли в начале каждого месяца. В этот день все мужчины уходили в поле или еще куда-нибудь, чтобы не мешать важному женскому делу.

В сумрачном глхатуне[9] с толстыми бутовыми стенами и отверстием в кровле горел малиновым жаром кизяк в тондире[10]. Свет проникал через дверь, широко открытую для выхода едкого дыма. Сноха Вазгена — жена старшего сына Манука и дочь — быстроглазая Ануш проворно выхватывали из деревянного корыта куски упругого теста и быстро раскатывали на тонкие лепешки. Сухая старуха с поджатыми губами точными движениями прилепляла сырые лепешки на раскаленные стенки тондира и вынимала из печи готовые. В ногах у бабушки путался маленький Галуст и, изредка кусая лепешки, получал подзатыльники. В зыбке мерно посапывал новорожденный. Стопа подрумянившегося белого лаваша уже возвышалась под чистым полотенцем на низком треногом столике, когда в дверях неожиданно показался сам хозяин дома.

Вместе с ним в горницу вошли дородный староста селения Укан и младший сын Вазгена — Самвел, высокий парень с иссиня-черными кудрями и смуглым лицом.

— Мир дому сему! — громко возгласил староста.

Старуха выпрямилась и вопросительно посмотрела на мужа.

Вазген с суровым видом произнес:

— Кончай с хлебом, Сирануйш! После допечешь. Сейчас собирай в дорогу Самвела… — И глухо добавил, кивнув на Укана: — Забирают в ополчение!

Сирануйш возмущенно всплескнула руками:

— Второго сына в этом году забираете, бессовестные! Как не стыдно, Укан!

Посмотрев на сумрачного Самвела, она озабоченно спросила:

— А как же с его свадьбой будет?

— Придется отложить, — пробурчал Вазген.

Крестьянин был зол. Усевшись на низкую скамью, он отвернулся к очагу. Староста сел на другую скамью и, понимающе вздохнув, произнес с таинственным видом:

— Ничего не поделаешь, дорогие! Как вы думаете, сколько дорийский Орбели от нашего парона войска потребовал на этот раз?

Вазгена и его семью вопрос этот явно не интересовал. Однако Укан, для важности подняв толстый палец к закопченному потолку, воскликнул тонким голосом:

— Триста! Я говорю — триста! Неслыханно! Невиданно! С тех пор как Хожорни стоит…

Вазген продолжал молчать. От утешительных подсчетов старосты легче не было ни ему, ни хозяйству…

— Подумать только! И половины коней мы не успели пригнать с пастбищ за два дня. Да и оружия не хватает… Все кузнецы работают день и ночь, наконечники к пикам делают. Вот как нам приходится трудно! — возбужденно продолжал Укан.

— Все это так. А урожай кто собирать будет, Укан? Манука на рубеж вы загнали, ничего о нем не знаем, теперь Самвела берете, а ему и восемнадцати нет. Парня женить хотели. А теперь что же получается? Последних людей на войну уводите. Кто хлеб жать будет, спрашиваю? Как я внуков прокормлю? Вот и крестины надо справить, а на что? — гневно воскликнул Вазген.

Укан смущенно развел руками:

— Ну, до жатвы еще далеко. Целых две недели осталось… Не на войну, на смотр в Лори едут парни, скоро вернутся и хлеб успеют собрать!

Вазген со злостью махнул рукой:

— Бог знает, что городишь, Укан! Какой там смотр, коль хлеба на неделю брать велели? А раз война, вернутся ли вообще наши сыновья с похода?

Пока говорили, хлеб стал гореть в печи. Сирануйш бросилась его вынимать.

— Я что сказал? Кончай все дела, готовь сына в поход. Все, что ему нужно, собирай, слышишь? — сердито закричал Вазген.

Самвел молча стоял, прислонившись к дубовому столбу, поддерживающему крышу жилища. О чем он думал?.. Еще хорошо, если в ополчении оставят. А вдруг парон переведет его в замковый отряд? Тогда не скоро вернешься домой… И свадьбу с Астхик расстроили, черти!

Огорчение Самвела, впрочем, было неглубоким. И не удивительно. Брак был, как всегда, решен родителями, и вряд ли больше одного раза удалось юноше побеседовать до свадьбы со своей нареченной…

Староста медленно поднялся со скамьи.

— Так после обедни пусть Самвел с вещами и хлебом к ограде церкви придет. Оттуда с богом двинемся все вместе в замок. Господь да хранит вас! — С этим благочестивым пожеланием Укан исчез за дверью.

Тягостное молчание нарушил громкий плач Ануш — ей было жаль веселого доброго брата.

— Забирают, забирают сыночка моего… — запричитала старуха мать.

Самвел рванулся было к выходу. Окрик отца остановил его:

— Куда ты?

— Попрощаться надо…

— Нечего, нечего! Еще не известно, чьей женой будет Астхик… Иди помоги загнать скотину, а там и в путь собирайся.

Вечерняя прохлада опустилась на селение; быстро надвигалась темная ночь. От одетого резным камнем родника уже отошли женщины с узкогорлыми кувшинами. Со стороны селения потянуло терпким запахом горящего в очагах кизяка. Но все не утихал спор между стариками, рассевшимися в круг на камнях неподалеку от родника.

— Мочи нет, сосед Вараздат! Что делают, что делают… Последнего сына забрали господа на войну, остался я с одними женщинами! Как управлюсь с жатвой, как семью прокормлю? Тебе долг как верну? А ведь еще добрую половину урожая замку отдай! — стонал Вазген.

— Сельджуки придут — без овцы единой останешься, жену с дочерьми в плен возьмут, тебе самому главу снесут! — медленно ворочал языком Вараздат. — Сейчас на камне целым сидишь, много шумишь… Парон Саргис и тебя ведь охраняет, дурья голова!

— Что мелешь, Вараздат? — вскипел Вазген. — А кто в войске у парона, не наши ли все сыновья? И кто кого охраняет, мы ли парона, или он нас? Боже, боже, почему на свете так устроено — нам на господ трудиться вечно? Да еще жирных бездельников попов кормить нам же, а? — кричал Вазген.

— Кто это бездельник, кто жирный? — раздался негодующий голос.

Вазген обомлел. Но было уже поздно — толстый монах в сопровождении старосты Укана протискивался между стариками. Монах дал увесистую оплеуху Вазгену.

— Вот тебе, тондракит[11] несчастный!.. Завтра попляшешь у меня под плетьми на конюшне за язык нечестивый…

Священнослужитель задыхался от злости.

— В самом деле, о чем думаешь, Вазген? На все село слышны твои дерзкие речи, — вступил в разговор Укан. — Не поздоровится тебе от нашего управителя, если тер-Мовсес сообщит…

— Да я говорил только, что в жатву работать некому, дети голодными останутся, подати уплатить не смогу! Опять-таки десятину церкви отдай… Самвела ты сам утром забрал в ополчение… — выворачивался Вазген.

— Богохульник! — гремел вовсю тер-Мовсес. — Не понимаешь, безмозглый, что, кабы не наша святая церковь, тебя не Вазгеном, а Гасаном звали бы, вместо Христа проклятому Мохаммеду кланяться заставили бы? И гореть тебе тогда на вечном огне на том свете… А плетей ты на этом свете уж попробуешь! — добавил злорадно, удаляясь.

…Назавтра вызвали Вазгена в замок на утесе и по приказу управителя отодрали плетьми на конюшне за бунтарский язык. Чуть живым привезли его домой…

Глава III. ВСТРЕЧА В ТУМАНЕ

Густой туман окутал Лорийскую степь и окружающие лесистые горы, не пропуская утренних лучей. У перевала Базумтар[12] белая пелена еще более сгущалась, скрывая провалы и горные вершины. Крупные капли росы осели на траве, листве кустарников и деревьев. В воздухе стояла тишина.

Из тумана показалась неясная фигура всадника. Вскоре всадник остановил коня. Оглянулся назад. С гор потянуло ветром, туман стал клубиться и светлеть, появились смутные очертания придорожных деревьев и уходящей вдаль горной дороги. Куладжа[13] из темного сукна, соболья шапка, драгоценная сабля в золотых ножнах и прекрасный конь караковой масти говорили о знатности всадника.

— О-эй, Хубасар!

От неожиданного окрика норовистый конь прижал уши и заплясал на месте. Всадник резким движением затянул поводья.

— Здесь я, государь.

Из тумана выдвинулась вторая конная фигура. Плечистый всадник в черной бурке подъехал ближе. На скуластом загорелом лице кипчакского типа сквозила досада.

— Где охота, Хубасар, хотел бы я знать?

Кипчак пожал плечами, пробормотал в редкие усы:

— Не разберу, государь. Туман…

— Я тебя спрашиваю, куда девались бездельники ловчие и лентяй Афридон? — рассердился первый всадник.

— Верховые с соколами и гончими не поспевали за нами, государь. От самого Лори вскачь гоним, а теперь вот — туман… Подождать бы восхода!

— Кто выезжает так поздно на охоту? Один Афридон! Тебе тоже захотелось храпеть по утрам?

Хубасар обиженно замолчал.

Со стороны перевала послышался заглушенный топот коней. Хубасар прислушался, тихо сказал:

— Конница, государь. Немалый отряд.

Топот приближался. Из тумана стала вытягиваться вереница вооруженных всадников. Впереди в чехле везли боевое знамя.

Хубасар закричал:

— Кто такие? Откуда?

— Из Хожорни… Конники парона Саргиса, — протяжно откликнулся кто-то из середины отряда. Конница медленно проходила мимо двух всадников.

— Что за Саргис? — спросил всадник в куладже.

— Вероятно, владелец Хожорнийского замка, — предположил Хубасар.

— Однако их довольно много, сотни три… Посмотри, Хубасар, какие длинные пики!

В конце вереницы на обочине дороги замаячила исполинская фигура конного рыцаря.

— А вот и хожорнийский азнаур! Он самого высокого роста человек в Картли! — сообщил уверенно Хубасар.

— Позови его, — приказал всадник в куладже.

— О-эй, батоно Саргис! — закричал Хубасар.

— Кто зовет меня?

Громадная фигура в легкой железной броне приблизилась к всадникам и остановилась невдалеке. Парон Саргис спокойно оглядывал всадников. Кипчак быстро подъехал к Саргису, прошипел на ухо:

— Ты что, ослеп, царя не узнаешь?

Саргис повернулся к царю Георгию, который молча наблюдал за обоими, и низко поклонился. На него в упор смотрели холодные глаза властелина. Суровое лицо Георгия III, с правильными чертами и небольшой русой бородой, было озабоченным.

— Прости, государь, впервые тебя вижу, а тут еще туман…

— Разве никогда не бываешь в Тбилиси? — спросил царь.

— Да редко, государь. В своих горах все сидим. Что нам делать в столице?

Царь внимательно оглядел гигантскую фигуру рыцаря.

— Ты так думаешь? — задумчиво спросил он и, обращаясь к спутнику, сказал:

— Пожалуй, нам именно такие ратные люди и нужны. Ты как считаешь, Хубасар?

Хубасар поспешил согласиться с мнением царя:

— Конечно, государь! Я слышал от покойного отца, что хожорнийские владетели раньше князьями считались, бывали при дворе твоего великого деда…

— Вот видишь, Саргис из…

— Хожорни, государь.

Переменив тему разговора, царь с нескрываемым любопытством спросил:

— А почему, азнаур, ты завел такие длинные пики для своих всадников? Ведь неудобно же с ними будет в бою?

— Смотря где, государь. В горах, действительно, с ними не развернешься. А вот на широких просторах — дело другое! Например, на Ширакской равнине…

— А почему ты знаешь, что нам воевать в Армении придется? — перебил его царь.

— Э, государь, а где же еще? Твой дед, царь Давид, некогда туда водил свое войско доблестное, наверное, и ты захочешь христианские храмы освободить…

Георгий промолчал.

— Я и конный строй изменил, иначе веду своих людей на врага, — поспешно добавил Саргис.

Царь явно заинтересовался хожорнийским рыцарем. Спросил:

— А можешь мне показать, как с этими пиками вы управляетесь?

— Сейчас трудно будет, государь, — туман. Можно и людей и коней покалечить! — объяснил Саргис.

— Хорошо, после смотра покажешь мне и амирспасалару! — заключил беседу царь Георгий.

Раздался лай — подходила царская охота. Позади псарей маячила фигура главного ловчего Афридона. Царь выругался.

Как и опасался Самвел, парон Саргис, заметив расторопность и хорошую посадку на коне молодого парня, велел зачислить его в замковый отряд конюхом. Сейчас он чистил коня парона в небольшом дворе дома в городе Лори. Дворик был зажат одноэтажными каменными постройками, а в одном из окон часто появлялось женское лицо, что явно смущало Самвела.

Недавно купленный за большие деньги у проезжего барышника конь вороной масти, с широкой могучей грудью и белыми чулками на длинных сухих ногах, косился выпуклыми блестящими глазами на молодого конюха, приплясывая от нетерпения перед коновязью. Балованный скакун любил в шутку хватать за рукав крепкими зубами. Остерегаясь этого, Самвел привязал вороного накоротке. Коню такой прием не нравился, и он сердито напирал массивным крупом на Самвела.

— Опять задурил! — Самвел дернул за повод и ткнул скребницей в лоснящийся бок. — Не валяй дурака, стой смирно, надо уборку кончать да седлать! Сегодня царский смотр!

Самвел быстро стал протирать мягкой шерстяной тряпкой спину и круп коня. Заметив снова в окне маленькой пристройки миловидное женское лицо, он негромко запел:

— Дождь плетей пойдет нынче по твоей спине, ленивый буйвол! — раздался зычный голос с другого конца дворика.

Сотник Вахрам! По лицу молодого конюха скользнул испуг. Он с удвоенным рвением стал чистить коня. Но сотник Вахрам был неумолим.

— Порядочные люди кончили чистить коней, седлают уже, а ты, бездельник, все возишься!

— Парон Вахрам, кончил я чистить Алмаза. И копыта ему черной мазью смазал, как ты велел…

Сотник белым платком провел по спине лошади. Платок остался чистым.

— Скорей седлай, чертов сын! Ишхан выйдет, влетит и тебе и мне!

Сотник Вахрам удобно устроился на каменной скамье у дома и стал наблюдать за работой Самвела.

Самвел с трудом взгромоздил тяжелое походное седло с серебряной луной, взял в руки сплетенный из стальных колец боевой нагрудник и стал надевать коню.

— Не пойму я никак, почему наш парон не любит тяжелых панцирей? Все пароны ходят в латах и коней тоже в латы прячут. А он такую игрушку на коня велит надевать, да и сам только легкую кольчугу носит…

Сотник Вахрам с сожалением посмотрел на Самвела:

— Ничего ты, дурень, не понимаешь! У парона своя мысль есть.

— Какая мысль? — озадаченно переспросил Самвел.

— А вот какая. Помнишь, с греческими монахами в прошлом году в Санаинский монастырь приезжал послушник по имени Феофилакт?

— Помню, помню, высокий такой старец…

— Так этот Феофилакт из Константинополя некогда вместе с франтами сражался против сарацин. Парон Саргис два раза этого грека к себе вызывал, все расспрашивал, как они воевали в Палестине…

Сотник приостановился, потом продолжал:

— Если верить Феофилакту, ничего хорошего у франтов в их тяжелых доспехах не получилось против той конницы, все время застревали они в глубоких песках! А сарацины в легких панцирях налетят на всем скаку, разобьют франгов и опять ускачут в пустыню. Понял?

— Так то сарацины в пустыне, а наш парон чего же хочет?

Сотник не успел ответить. Парон Саргис уже стоял на крыльце дома. Самвел, держа коня под уздцы, подвел его к крыльцу.

— Как подпругу подтянул, Самвел! Сразу вижу, слаба…

— Алмаз всегда живот надувает, когда я подпругу затягиваю. Уй, такой хитрый конь! — оправдывался Самвел, снова берясь за ремень.

Парон рассмеялся. В ворота наметом проскакал оруженосец Шоторик:

— Сотни построены, парон Саргис!

Саргис вдел ногу в стремя, легко вскочил в седло и подтянул поводья.

Хожорнийский парон был одет по-походному. Крепкая стальная кольчуга с круглыми бляхами облекала его выпуклую грудь, на левое предплечье был вздет небольшой треугольный щит, тяжелый длинный палаш с прямой рукояткой висел на боку. К седлу приторочен боевой молот, которым этот гигант с одного удара разбивал любой панцирь. Но, как заметил наблюдательный Самвел, вооружение могучего рыцаря было легче обычного.

Шоторик подал стальной шлем с перьями белой цапли. Саргис тронул коня и выехал на улицу в сопровождении оруженосца и сотника.

Конные сотни уже были выстроены. Небольшой ветерок слегка колыхал флажки на пиках передней шеренги. Всадники непринужденно сидели в глубоких седлах.

Парон Саргис внимательно осмотрел ряды и, проехав к середине отряда, поздоровался с всадниками. В строю все было в порядке: седловка хорошо пригнана, кони накормлены и начищены, исправное оружие блестело, люди смотрели бодро и весело на своего парона, которого уважали за легендарную силу и неустрашимость. Можно было смело ехать на царский смотр…

По команде сотника Вахрама конница выстроилась в походную колонну, по четверо в ряд. Саргис встал во главе. За ним ехал знаменосец Шоторик с родовым знаменем. Отряд двинулся шагом вдоль улицы, сопровождаемый стайкой мальчишек.

Глава IV. ВЕЛИЧИЕ ДОМА ОРБЕЛИ[14]

Амирспасалар и дидебул[15] Картли Иванэ Орбели, владетель Сомхити, Лори, Самшвилде, Дманиси и многих других городов и земель, был не в духе. В июньский день необычайно жарко в замковом покое, докучали мухи. Обмахиваясь шелковым платком, грузный сорокалетний вельможа восседал у окна в парчовом флорентийском халате, держа в руках рог с вином, и молчал. Напротив, в таком же удобном кресле, сидел его заместитель князь Гамрекел, эристав[16] торский, и тоже безмолвствовал.

— Будь здоров, мой Гамрекел! Всему твоему преславному дому дай бог счастья и благоденствия… — первым прервал затянувшееся молчание амирспасалар.

Гость наклонил голову, подняв рог с вином:

— Да пребудет благословение божье над сим великим домом и его хозяином знаменитым!

Поставив пустой рог, Орбели раздраженно начал:

— Черт бы побрал самцхийских ротозеев! Весь строй сегодня поломали. Да и эретцы князя Григола выглядели сущими оборванцами. Как всегда, выручили гвардейцы. Но царь определенно остался недоволен смотром. Все время левый ус дергал!..

Гость молча кивнул головой. Орбели не хотел больше огорчать своего заместника, который больше всех и был в ответе за неполадки на царском смотре, перешел на другие дела:

— И с чего вздумалось царю возиться с этим хожорнийским верзилой? Как будто не хватает ему худородных кипчаков и разных торгашей? Ведь незнатный человек Саргис, правнук какого-то наездника, а тоже — мечтает в князья пролезть! Пусть скажет спасибо блаженной памяти великому царю Давиду: тот, когда забрал Сомхити у бедного Кюрике, на радостях всем награды и звания стал раздавать, кому надо и кому не надо! Вот и отцу этого истукана отдал Хожорни и даже разрешил именоваться мтаваром[17]! А какой же он князь? Сам знаешь, дорогой, что надо в благородном государстве Картли для княжеского достоинства: укрепленный город и крепости иметь, усыпальницу возвести в родовом монастыре, в доме собственную церковь и своего священнослужителя держать… А что у этого верзилы? Замок в горах да пара деревень в лесах. Еле-еле на хорошего азнаура хватит! Я так и сказал ему после смотра… А теперь выдумал еще скакать сломя голову со своими головорезами с длинными пиками, а царь Георгий и рад!

Гамрекел ответил немного невпопад:

— Да! С каждым годом все круче становится царь Георгий. Никого не слушает… И в кого только пошел?! Отец у него мягкий был человек, да и великий царь Давид умел с благородными людьми разговаривать. А этот — прямо бешеный! И за каждую малую вину строго взыскивает…

— Ты прав, мой Гамрекел. Последние дедовские права у владетелей царь отбирает! А за его широкой спиной, в наших же княжеских городах, проклятые торгаши голову стали поднимать! Свободную торговлю требуют, какие-то советы старейшин выбирают, а те с нами, их исконными владетелями, дерзкие речи ведут, о «незаконных поборах» уже заговорили… А крестьяне? Недавно ехал я по лесу, слышу, поет кто-то песню. Прислушался внимательнее — честит господ своих певец, да еще какими непристойными словами! Пришпорив коня, нагнал наглеца, сбил плетью с ног. Теперь в цепях в Самшвилдской крепости до самой смерти гнить будет!

— А ведь подумать, — поддакнул Гамрекел, — разве мы, мтавары, не прямые потомки Картлоса[18] и к ним приравненных славных родов?!

— А потом, — продолжал развивать свою мысль Орбели, — если наглый сосед отберет насильственно у меня кусок земли, я отбить свое достояние оружием сам не властен! Изволь-ка ехать в Тбилиси за царским правосудием…

— То установил еще царь Давид! — неуверенно возразил Гамрекел Торели.

— Ну и что, разве великий царь не мог ошибаться? Кроме того… — Князь Орбели прищурил глаз, тихо добавил: — На царском престоле Грузии по праву не Георгию бы сидеть! Ведь законный наследник Багратунианов — наш Демна…

Торели промолчал. Осторожный военачальник в душе был, как и все феодалы Картли, согласен с Иванэ Орбели. Недаром проницательный грузинский летописец писал, что «картлийские мтавары по природе своей от древних времен всегда были предателями в отношении своих властелинов… Об этом знал царь Давид Строитель, мудрейший из людей, поэтому не оставлял им времени ни на рассуждения, ни на отдых, ни на собрания». Царь Георгий III не хуже деда разбирался в настроениях феодальной знати, а в действиях был, пожалуй, даже круче… Князья не прощали этого своему властелину, к тому же занявшему престол после загадочной смерти старшего брата. Это и имел в виду амирспасалар, беседуя с Гамрекелом Торели.

Иванэ Орбели в отношении Георгия III был человеком неблагодарным. Несмотря на тяжелый, неуступчивый характер, царь все делал, чтобы привлечь на свою сторону главаря феодалов, опекуна царевича Демны. Передал ему в личное владение крупные торговые города с окружающими землями, назначил наследственным амирспасаларом Грузии. Но честолюбивый Орбели метил выше…

Слуг нет, лишних ушей надо избегать при тайной беседе вельмож. Тихо в покое, слышно, как жужжат мухи. Амирспасалар, хозяин, сам наливает вино из узкогорлого глиняного кувшина и Торели, и себе. Вельможи молча поднимают оправленные в серебро рога с вином, пьют, погруженные в тревожные думы.

Легкий стук в дверь прервал тишину. На пороге стоял невысокий мальчик в придворной одежде.

— Можно, дядя Иванэ?

— Демна? Входи, мой мальчик.

Царевич подошел к Орбели, почтительно поцеловал руку опекуна. Амирспасалар одной рукой обнял мальчика, ласково притянул к себе:

— Как твой новый жеребчик, Демна?

— Захромал, третий день не могут вылечить коновалы, дядя Иванэ.

— Ничего, не горюй! Другого коня подарю.

Синие глаза царевича засияли от радости.

— Ты такой добрый, дядя Иванэ!

Амирспасалар действительно любил маленького царевича Демну. Мягкий и приветливый характер, красивая внешность подростка невольно привлекали к нему. Но кроме того, юная дочь Орбели — Марине обещала со временем стать красавицей. Еще с десяток годов и…

Амирспасалар замечтался.

В покой вошел эретский эристав Григол Асатидзе в сопровождении азнаура Шабурдана. Царевич по знаку опекуна удалился.

— Какие приказания на завтра соизволишь дать, патроно Иванэ? — начал первым Григол.

— Ты командуешь запасным полком, князь Григол. Так повелел царь.

— Хорошо, государь Иванэ.

Эристава определенно устраивало командование в тылу войска. Загорелое лицо старого мтавара оставалось бесстрастным, лишь на миг блеснул огонек в глазах.

Азнаур Шабурдан почтительно ждал дальнейших приказаний.

— Ты, Шабурдан, пойдешь с моим личным обозом. Смотри, чтобы все было в порядке!

— Великий господин, глаз не сомкну…

— Там прислали из Кварели кахетинское. Не вздумайте открывать бурдюки. Голову оторву! — продолжал наставлять Орбели верного слугу.

Шабурдан ожесточенно замотал головой, преданно глядя в глаза патрону:

— Кто посмеет, батоно?!

— Дозволь спросить, где с царем будете находиться на походе? — снова обратился князь Григол к Орбели.

Обрюзглое лицо амирспасалара скривилось. Он с усмешкой бросил:

— Как всегда, в голове! Разве ты, князь, не знаешь царя Георгия?

Торели неодобрительно хмыкнул в усы.

— Не подобает царю, как простому латнику, впереди воинов следовать на походе! Не осуди, батоно Иванэ, что позволяю себе говорить так… — укоризненно сказал эретский эристав.

— Сам знаю, да ничем помочь не могу. Царь все по-своему делает…

— А кто передовым отрядом пойдет? — спросил снова Григол.

— Сомхитары[19] из Хожорни и других мест, — нехотя ответил амирспасалар.

— С Саргисом? Их ведь немного.

— Да, сотен пять наберется. Тоже воля царя.

Амирспасалару явно не хотелось продолжать малоприятный разговор. Собеседники, исчерпав вопросы о завтрашнем походе, почтительно откланялись и вышли из покоя. Вскоре ушел и Гамрекел Торели. Князь Иванэ остался со своими думами о славном прошлом великих прадедов.

Позади кресла послышался легкий шорох женского платья. Амирспасалар обернулся с неудовольствием, он не любил, когда нарушали его послеобеденный отдых. К тому же он знал, что, кроме жены — княгини Русудан, никто не решится на такой смелый поступок. Княгиню же Иванэ недолюбливал за большие траты на церковные нужды. Был он скуп и не поощрял дорогостоящих благочестивых затей.

— Опять за деньгами явилась?

Княгиня Русудан происходила из царственного рода Кюрикянов и всегда это помнила. На поблекшем лице с правильными чертами — ханжеское выражение.

— Конечно, — ответила Русудан. Большие карие глаза спокойно смотрели на князя Иванэ. — Не для себя, для божьего дела!

— Опять свой любимый Зеленый монастырь будешь обстраивать? — воскликнул с досадой Орбели.

Русудан надменно откинула голову: супруг так и не предложил ей присесть… Встав с кресла, Орбели направился к выходу, кинул через плечо:

— Завтра в поход собираемся. Денег нет! — И скрылся за дверью.

Спустя два дня после неприятного разговора с соседом Вазгеном у родника Вараздат шагал по обочине горной дороги. Прибыльно продав в Лори небольшую отару (войсковые поставщики платили неплохо!), он спешил попасть к родственникам в селение Тандзут.

Узкая каменистая тропа петляла среди скал и глубоких провалов, круто спускаясь с Базумтарского перевала в долину реки Дзорагет. Вечерело. Сторожевое охранение еще не было выставлено на ночь, и Вараздат благополучно миновал перевал.

Сверху на тропе послышался мерный топот коня. Вараздат прислушался, из осторожности отошел от дороги и стал за большим камнем. Вскоре из-за поворота показался всадник в темной одежде, на хорошем скакуне. На поясе у всадника висел длинный кинжал. Голова и нижняя часть лица были обмотаны, несмотря на теплое время, черным башлыком. Вараздат совершенно успокоился, когда увидел в тороках довольно большой, ведра на четыре, бурдюк вина. «Какой-нибудь мелкий лавочник, сам везет вино на продажу из Кахети…» Выйдя из прикрытия, он громко приветствовал всадника:

— Вечер добрый, путник!

Всадник настороженно оглядел вынырнувшего крестьянина и вместо ответного приветствия огрел плетью коня. Тот шарахнулся в сторону и прибавил шаг. Скоро человек с бурдюком исчез за новым поворотом, оставив Вараздата в полном недоумении…

На следующее утро всадник с бурдюком ехал уже по дороге к Джаджурскому перевалу. Граница между Грузией и Шираком — владением анийских эмиров — условно проходила по этому хребту. Но, по существу, вся верхняя часть ущелья Дзорагета никому не принадлежала и нередко служила местом стычек между сельджуками и грузинскими пограничниками.

Порубежная застава расположилась на самом перевале. От накалившихся за жаркий день красновато-серых туфовых скал шел нестерпимый зной. Все порубежники скрылись от солнца под большой навес из веток и листьев и спали сном праведников. Разомлевший от жары дозорный увидел вдали на дороге всадника с вьюком и с трудом растолкал старшего по заставе. Они стали смотреть на дорогу вдоль узкой ленты речки, окаймленной изумрудной зеленью. Ездок держал путь прямо на заставу. Подъехав к навесу и скинув папаху, он воскликнул:

— Здравствуй, почтенный азнаур!

Порубежник приосанился. Покрутив ус, он недоверчиво оглядел проезжего незнакомца:

— Здравствуй и ты! А ну, говори, что везешь?

— Ничего особенного, достопочтеннейший, — замялся путник.

— Как это «ничего особенного»? Я вижу бурдюк, и немалый!.. — В голосе начальника заставы зазвучала угроза.

— А в оном бурдюке, конечно, вино, и, верно, неплохое, патроно Вардан! — заискивающе подхватил дозорный.

— А знаешь ли ты, что полагается за незаконный вывоз… — с грозным видом начал старший порубежник. Приезжий не дал ему закончить:

— Бог мой, да разве я не поделюсь по-братски кварельским с доблестными воителями! Да забирайте хоть весь бурдюк, патроно, мне не жалко, видит Бог…

Под навесом закипел пир. До позднего вечера окружающие скалы оглашало мощное «мравал-жамиер», слышались дружественные возгласы и братские пожелания. Потом все угомонились. Под могучий храп заставы, обернув войлоком копыта коня, приезжий осторожно выехал ночью из лагеря. Вскоре он перевалил через хребет и спустился в Ширакскую равнину. К рассвету добрый конь доставил его к речной переправе.

Ахурян[20] сильно вздулся от прошедших ночью дождей. Конь осторожно вошел в бурный поток, понюхал воду, поплыл. Всадник соскользнул с седла и плыл рядом, держась левой рукой за стремя, пока не выбрался на пологий берег. Усталый конь тяжело водил боками. Всадник оглянулся назад, на освещенную восходящим солнцем равнину.

Отсюда было рукой подать до Ани…

Глава V. ЭМИР РАЗВЛЕКАЕТСЯ

Легендарный город Ани на Ахуряне не сразу достиг великой славы и могущества. Долгое время это была лишь одна из пяти неприступнейших крепостей Армении. Князья Камсараканы («Бычьеголовые») в V веке возвели здесь над обрывистым берегом реки мощную цитадель Вышгород, а в крепостном посаде, поставив торговые ряды, стали понемногу подторговывать заезжие купцы. К началу X века Ани был уже большим городом. Ашот Мсакер[21] Багратуни обратил внимание на выгодное стратегическое расположение Ани на высоком мысу, зажатом между двумя глубокими ущельями. Выгнав арабов из города и уплатив Камсараканам некоторую сумму, он стал хозяином в Вышгороде, а в 961 году его внук Ашот Милостивый при большом стечении народа возложил на себя в Ани царскую корону. Так, феодальная крепость превратилась в политический и торговый центр страны.

Город «1001 церкви» процветал. Но в 1041 году большое византийское войско двинулось к армянской столице, используя завещание слабовольного царя Иоаннеса, оставившего свои владения в наследство императору Константину Мономаху. Три раза подступали войска византийцев к стенам, но так и не смогли взять Ани, который защищало вооруженное население. Два года спустя предатели сдали Ани грекам. Однако последние недолго владели славным городом. В 1064 году в Армению ворвались полчища Алп-Арслана под предводительством его сына Малик-шаха и везира Низам-ал-Мулка. Двадцать семь дней доблестно бились анийцы на городских стенах, и лишь вероломство византийского гарнизона, трусливо укрывшегося в Вышгороде, передало город в руки озверелых сельджуков. Семь лет спустя после этого погрома султан Малик-шах продал город двинским эмирам Шеддадидам, при которых Ани понемногу стал восстанавливать свое значение, набирать вновь силу. Сильный гарнизон из навербованных вояк обеспечивал нынешнему эмиру Фадлуну IV относительное спокойствие. Этими тюркскими головорезами командовал нанятый за большое жалование мамлюк Рустем.

На широких окнах базиличного зала Багратидского дворца висели тяжелые парчовые занавески, почти не пропускавшие света; посередине бил фонтан, снабжаемый родниковой водой, которая поступала по водопроводу протяженностью шестьдесят стадий[22] из источников горы Арджо-арич. В самом дворце вода протекала по керамическим и железным тонким трубам, размещенным под каменными плитами полов.

Придворный поэт писал об эмире Фадлуне, что, получив во владение богатый торговый город, он «устроил пир и поднял знамя наслаждения. Постоянно играя благовонными локонами прелестниц с амбровыми мушками, целуя их сладкие уста и созерцая движение чаши, наполненной вином, эмир не ведал печали…».

Тучный не по летам, Фадлун возлежал на хорасанском ковре посередине зала, удобно раскинувшись на шелковых подушках. Лицо эмира после весело проведенной ночи было шафранового цвета. На парчовом халате виднелись следы обильного пиршества. Полупьяный поэт, стоя на коленях у ковра, высокопарно декламировал:

На пороге появилась толстая фигура главного евнуха Масрура. На его жирном, обычно невозмутимом лице читалось волнение. Евнух стал делать за спиной властелина предостерегающие знаки поэту. Тот испуганно замолчал. Фадлун лениво повернул голову. Масрур склонился в низком поклоне.

— Зачем пришел?

Эмир не любил, когда прерывали его увеселения.

— Великий повелитель, прибыл гонец с севера…

Произнеся эти слова, Масрур замолчал, осторожно наблюдая за выражением лица эмира. Недовольно скривив рот, тот небрежно бросил:

— Что там еще?

— Царь курджиев[23] выступил с большим войском…

Фадлун привстал на ковре. В маленьких, налитых кровью глазах мелькнул испуг. Рука с окрашенной хной ладонью судорожно сжала кубок. С напускным спокойствием эмир прошипел сквозь зубы:

— Только беспокоить умеете! Что же делать, безмозглый ишак?

— Великий эмир, надо посоветоваться с Рустемом…

— Где он, проклятый Аллахом бездельник? Только жалованье даром получает! Ну, что еще тебе передала неверная собака?

Масрур развел руками. Посмотрел на поэта, потом на эмира.

Фадлун визгливо закричал:

— Чего молчишь? У меня нет секретов от Насера…

— Курджий письма не послал. Опасался обыска на границе, — неохотно пробормотал евнух.

Эмир заскрежетал зубами. Неожиданно легко вскочив на короткие ноги, с размаху ударил Масрура по лицу:

— Старый верблюд! Я спрашиваю, что делать?

Масрур пошатнулся от удара, но, снова склонившись в низком поклоне, залебезил:

— Великий государь, надо немедля послать гонцов за помощью к эмирам в Хлат и Арзрум[24]. Кроме того…

Тут Масрур окончательно проявил свою недоверчивость к придворному поэту. Почтительно склонившись к уху эмирского высочества, он стал что-то нашептывать. Фадлун сразу оживился, закричал пронзительно:

— Зови Рустема-бахадура, скорей зови!

Начальник наемной конницы Рустем с раннего утра сидел у оружейника Тиграна. В тесном помещении с низким потолком и каменным полом трудно было повернуться, так много здесь было оружия.

Блестели смазанные маслом и разложенные по полкам тяжелые латы. На особых вешалках висели кольчуги разных размеров, громоздились сложенные до потолка персидские и египетские шлемы. В углах лавки к стойкам были подвешены пучки наконечников для копий, дротики-джериды, прислонены к стенам алебарды. Драгоценные хоросанские и дамасские сабли хранились в особых длинных ящиках. Не одну сотню людей можно было вооружить в лавке Тиграна…

Через полуоткрытую дверь виднелась закопченная кузница и мастерская с разным рабочим инструментом. Полуголый человек в лохмотьях, отирая пот, раскачивал рычаг мехов. Горн пылал. Ослепительным жаром, роняя искры, белели раскаленные железные полосы. Вертелись точильные круги, лязгала сталь. Изготовление оружия, а также лемехов, топоров, подков, серпов и кос у лучшего анийского оружейника великана Тиграна было на полном ходу…

Рустем все не мог решить, покупать новую кольчугу или нет. По обветренному солнцем лицу старого воина скользила досада. Проклятый казначей задержал жалованье за последнюю треть года. Разумеется, все деньги пропивает пьяница эмир… Оружейник же не поверит в долг. А забрать у него кольчугу без денег нельзя. Христианская собака такой вой поднимет, что Эблис[25] тошно будет!

Варпет[26] Тигран охотно беседовал с великим знатоком западного и восточного оружия мамлюком Рустемом, воевавшим с врагами Аллаха под небом Египта, Палестины, Сирии, Ирака и других стран. Перебирая окладистую черную бороду и внимательно следя за мамлюком умными черными глазами, Тигран степенно рассказывал:

— Хорошие латы в полном наборе или ценные кольчуги — это оружие для богатых, высокородных воителей. Как может бедняк воин заплатить пятьдесят, восемьдесят, сто и больше золотых за такие изделия?

Рустем поморщился. Если даже за кольчугу надо будет уплатить пятьдесят золотых, откуда он их возьмет?

— И не каждый народ умеет делать хорошее вооружение. Скажем, панцири с золотой насечкой или вороненные чернью, пригодные для царей или великих эмиров, лучше всего делают греки в Константинополе и франги в Италии. Кольчуги же лучшие из Дамаска, тоже хорошие — из Хорасана. И в царстве рузиков[27] отлично их делают! Только рузикские кольчуги редко к нам попадают, трудно их доставлять через Дешт-и-Кипчак[28].

— А в чем тайна? — заинтересовался Рустем.

— Особенной тайны нет. Это не дамасская сталь, секрет которой арабские мастера скрывают от всех. Просто рузики кладут добротное, хорошо прокованное железо, на совесть клепают кольца, мелкие, по двадцать тысяч и больше на одну кольчугу…

— Двадцать тысяч? Не может быть! — удивился мамлюк.

— Да! Сейчас я тебе покажу кольчуги на выбор — простые и дорогие. Есть у меня одна из Дамаска, совсем новая, недавно достал — один ваш воин умер от болезни. А другая кольчуга из Киева давно у меня лежит. Починки немного требует. Я сам ею займусь, когда время придет…

Тигран снял с вешалки несколько кольчуг и развернул их на прилавке. Стал объяснять мамлюку:

— Вот, смотри, бахадур! Это простая кольчуга, из Дербенда. Кольца большие, в один ряд выложены. Такой доспех ни от стрелы, ни от меча не убережет, только напрасная тяжесть на плечах воина! А вот теперь покажу кольчугу из Дамаска. Отличная кольчуга, советую взять.

Окинув оценивающим взглядом высокую фигуру мамлюка с тонкой талией, оружейник добавил:

— Как раз тебе впору будет. Видишь, кольца какие мелкие, склепаны плотно, один к одному. Прекрасная работа! И дорого не возьму, всего восемьдесят золотых…

Мамлюк недовольно промычал что-то невнятное. Восемьдесят золотых… Проклятый казначей! А кольчуга и впрямь хороша.

— А вот рузикская кольчуга. Видишь, изъян небольшой — медные бляхи у воротника отскочили от удара мечом. Берегись удара по вороту, бахадур. Самое слабое место в доспехе! А кольчуга тебе не пойдет — слишком велика. Только я мог бы ее надеть, да мне она ни к чему, мы — мирный народ, ремесленники. Смотри, какая на ней клепка особенная — в три кольца! Мы так не умеем работать, прямо скажу. И никаким мечом такую кольчугу не возьмешь. Разве что дивным мечом Мгера[29]…

Рустем был в нерешительности. Оружейник начал убирать кольчуги на вешалки, искоса посматривая на покупателя. Тишину лавки прервал громовой топот коней по каменной мостовой Кузнечной улицы. Вадники остановились около оружейной лавки Тиграна. На пороге вырос высокий начальник дворцовой охраны.

— Салам, преславный Рустем-бахадур! Насилу отыскал твою милость. Его высочество срочно требует тебя во дворец.

— Что случилось? — недовольно спросил Рустем.

Начальник дворцовой охраны был болтливым, склонным к паническим сообщениям человеком.

— Царь Георгий с большим войском идет на Ани!

В темных глазах Тиграна мелькнула радость. Но оружейник быстро отвернулся и стал перебирать доспехи на полках. Рустем не обратил внимания на поведение варпета, поглощенный навязчивой мыслью о плуте-казначее. Теперь-то он со своим бездельником эмиром не отвертится, придется все жалованье сполна уплатить Рустему и его молодцам… «Нет денег — нет мамлюков!» — говаривал покойный бей мамлюков Юсуф, победитель франгов. Война!

И Рустем уверенно обратился к оружейнику:

— Пришлешь вечером на дом кольчугу — беру. Только уступить бы надо, уста[30]!

— Последняя цена — семьдесят золотых. Сам с товаром приду.

— Хорошо, приходи.

И Рустем быстро направился к выходу в сопровождении начальника дворцовой охраны.

Глава VI. ЗАСАДА В ШИРАКЕ

Предгорная равнина с туфовыми холмами ржавого цвета пологими террасами спускалась к реке Ахурян. Поблескивали вечные снега на вершинах пятиглавого Арагаца[31]. Косматое солнце нестерпимо палило закованное в железо и медь войско. Царь Георгий в золоченой броне миланской работы молча ехал по каменистой дороге на жеребце караковой масти. Рядом мерно покачивался в седле амирспасалар Орбели в темном панцире и высоком шлеме с красным пером. Следом за ними ехал на сером иноходце Хубасар, а в некотором отдалении — конвой гвардейских латников на поджарых конях.

По знаку царя к нему поскакал начальник заставы. У порубежника отчаянно болела голова со вчерашней попойки. На вопросы грозного царя он отвечал испуганно, сопровождая ответы клятвами и божбой:

— Да паду я жертвой за тебя, великий государь! Два раза посылал конных лазутчиков до самой реки. Никого нет!

— Когда посылал? — коротко бросил Георгий.

— Вчера вечером, государь, и еще сегодня на рассвете… Клянусь белым Георгием!

Порубежник определенно врал. Однако Ширакская равнина и впрямь казалась пустынной. Все пространство до реки было видно как на ладони. Справа к Ахуряну примыкала большая роща низкорослых карагачевых деревьев, слева по созревающим хлебам ходили широкие волны и виднелись исчерна-серые постройки Ширакавана.

Конный отряд продолжал продвигаться по дороге к Ахуряну. Сзади на перевале показалось облако пыли. Передовые сотни небольшой грузинской армии стали спускаться с гор. Первой шла рысью сомхитарская конница под командой парона Саргиса.

Амирспасалар Орбели вдруг натянул поводья и тревожно оглянулся. Из рощи на берегу реки внезапно вырвался большой отряд в кольчугах и сверкающих шлемах. Размахивая кривыми саблями, всадники на резвых конях быстро приближались. Со стороны Ширакавана также показались скачущие всадники.

— Сельджуки! — прохрипел Орбели.

Быстро обернувшись, Георгий увидел приближающегося врага и зло огрел плетью по лицу незадачливого порубежника. Тот завыл от ужаса, пряча голову от ударов.

Положение становилось крайне тяжелым, уже неслись от рощи крики «Сдавайся!». Царь круто повернул жеребца и стал на полном скаку уходить от врага. За ним с трудом поспевал тяжелый конь амирспасалара. Сзади, оглядываясь на сельджуков, мчался Хубасар; гвардейский конвой, сбившись в беспорядочную кучу, скакал за царем и амирспасаларом.

Сельджуки — не меньше тысячи отборных конников — с ужасающим визгом стали вытягивать фланги стремясь перехватить уходящую группу.

Парон Саргис понял, какая опасность угрожает царю Георгию. Выхватив огромный палаш из ножен, Саргис привстал на стременах и широким жестом развел руки. Сомхитарские сотни четко, как на учении, развернулись и, перейдя с рыси в намет, вытянулись с обеих сторон в дугу. Выставив длинные пики с флажками, они мчались на сельджуков. Сам парон Саргис летел впереди построенного клином замкового отряда. За ним скакал с боевым знаменем Шоторик.

Топот множества коней грохотал по пустынной равнине, крики сельджуков становились все оглушительней. Стиснув зубы, царь Георгий мчался навстречу своей коннице. Доскакал, врезался в строй и, с трудом остановив разгоряченного жеребца, обернулся с искаженным яростью лицом.

Опрокинув первые ряды противника длинными пиками, лорийцы ожесточенно рубились с сельджуками. К парону Саргису подбирался всадник в дамасской кольчуге. Высоко подняв кривую саблю, начальник анийской конницы ударил ею сбоку по Саргису. Хожорнийский рыцарь легко отбил удар. Огромный палаш его засвистел в воздухе, обрущивая тяжелые удары на противника. Но прекрасная дамасская кольчуга и кованый щит выдерживали, и Рустем ловкими движениями опытного фехтовальщика хорошо уходил от натиска великана. Вдруг Саргис перебросил палаш в левую руку и молниеносным ударом по слабо защищенному месту, между шлемом и кольчугой, надвое развалил начальника наемников. Берберийский конь умчал безжизненное тело Рустема, волоча его по земле за ногу, застрявшую в стремени. Вдали блестели воды Ахуряна; после гибели предводителя сельджуки дрогнули, отступили к реке и, преследуемые подоспевшими грузинскими гвардейцами, стали спасаться вплавь через Ахурян.

Саргис махнул трубачу. Протяжно запел сигнал отбоя.

— Засада, мой Саргис?

Царь Георгий подъехал вместе с Орбели и Хубасаром. Темные глаза царя гневно вперились в тяжело дышавшего хожорнийского парона.

— Видимо, так, государь, — просто подтвердил Саргис.

Хубасар заскрежетал зубами:

— Нас поджидали, государь!

— Сколько раз убеждал, нельзя царю впереди войска ехать, как простому сотнику! — сумрачно заметил амирспасалар.

Хубасар, оглядывая усеянную вражескими трупами равнину, сквозь зубы произнес:

— Об этой привычке заранее врагу сообщили… Смотри-ка, государь, арканами встречали тебя!

С трудом сдерживая гнев, Георгий обернулся к Орбели, отрывисто кинул:

— Велишь повесить лживую собаку с перевала, амирспасалар!

— Всю ночь пьянствовали они, государь! — доложил Хубасар.

— Кто споил порубежников?

Все молчали, устрашенные.

— Теперь спешить не к чему, государь! Эмир в Ани уже знает о нашем приближении, — глубокомысленно сказал Орбели.

— Он и раньше знал о нашем походе! — зло отрезал царь Георгий.

— Раз знал, — наверное, за подмогой к другим эмирам гонцов послал. Они все друг другу помогают… — осторожно вставил свое слово Саргис.

— Верно, Саргис! — поддержал его Хубасар.

Царь молчал.

Саргис продолжал, прямо глядя в сумрачное лицо Георгия:

— Стало быть, без народа не обойтись!

Царь тяжело уставился на Саргиса:

— Какого там еще народа?

— Простой народ из Ани нужен, государь. Нам в помощь…

Начиная поход на юг, царь Георгий всю надежду возлагал на внезапность нападения: грузинское войско было немногочисленным и шло налегке, без тяжелых осадных машин. Подмога эмиров могла обречь его действия на полную неудачу. Царь тронул коня шпорой и поехал впереди войска, глубоко задумавшись.

— Кто поверил неверной собаке?!

Голая пятка в зеленой туфле с размаху ударила по графину с вином. Графин упал со стола и разбился, вино разлилось по мраморному полу.

— Вай, мой Рустем! Кто вернет мне доблестного воителя, кто?! — выкрикивал эмир Фадлун. Визг его поднялся до самой высокой ноты.

Во дворце стояла настороженная тишина. Евнухи во главе с Масруром испуганно жались у входа в базиличный зал, ждали дальнейших распоряжений разгневанного властелина.

Фадлун злобно выкрикнул:

— Посадить проклятого гонца на кол. Сейчас же! Предатели! О-о! — И в изнеможении опустился на ковер.

Евнухи почтительно склонились до полу. Масрур пролепетал:

— Да исполнится священная воля повелителя…

Масрур не успел докончить. В дверях покоя появился, предшествуемый начальником охраны, запыленный воин.

— Великий эмир! Властитель Арзрума, высокородный Изз-ад-дин, шлет поклон и спрашивает о твоем здоровье! — возгласил он.

Уже спешили с огромным войском на помощь анийскому собрату шах арменов Сукман и арзрумский эмир Изз-ад-дин Салдух, кем-то заранее предупрежденные…

Глава VII. АНИ ПОДЗЕМНЫЙ

Обряженный в доспехи Фадлун с воинственным видом стоял на верхней площадке надвратной башни. На башне гордо реяло зеленое знамя с полумесяцем. Вокруг эмира с подобострастным видом толпились городские военачальники. Не было среди них лишь доблестного мамлюка Рустема — в жарком бою с гяуром-великаном сложил он свою голову, к великому урону для сельджукского воинства…

Фадлун и его полководцы пристально вглядывались в мглистую даль. И вот на равнине, по эту сторону глубокого ущелья Ахуряна, заклубилось большое облако пыли. Скоро показались из желтой мглы отдельные всадники, повозки и вьючные животные войскового обоза. Засверкало на ярком солнце оружие…

Один из сельджукских военачальников сумрачно произнес:

— Царь курджиев подходит!

Эмир был бледен от волнения. Возбужденный доброй вестью о подмоге с юга, он презрительно процедил:

— Пусть идет со своим сбродом! Бахадуры, нам нужно продержаться лишь несколько дней. Стены города крепки, войска много. Победно отразим первый натиск неверных, а там…

Эмир не договорил…

Цахкоцадзор — Ущелье цветов — ограждало Ани с западной стороны. На дне широкого каньона протекала речка Ани, приток Ахуряна, что дало основание иранскому географу Ахмеду-ал-Джаффару назвать город двуречным. Лишь весеннее буйное цветение заполняло ущелье своими ароматами. К июню выживал только татарник, побуревший от летнего зноя, да кое-где между камней тянулся чахлый ковыль. С запада на дно ущелья вел каменистый пологий склон, восточный же склон — крутой неприступный обрыв, над которым и стоял сам город.

Царские войска тесным полукольцом обложили внешний обвод городских стен, прочно заняв предместья и базальтовый вал перед сухим крепостным рвом, заваленным обломками разрушенных еще Малик-шахом предмостных укреплений. Все семнадцать ворот и калиток внешнего укрепленного обвода были закрыты сельджуками по утренней боевой тревоге, на стенах и башнях выставлены усиленные караулы.

Смеркалось, когда на пологом склоне Цахкоцадзора мелькнула фигура высокого человека в темном архалуке. Из-за скалы человек пристально наблюдал за противоположным обрывистым берегом, где на высоте вырисовывались городские постройки. Часовых на этом участке обороны Ани не было видно — он считался неприступным. Человек, пригнувшись, спустился к речке и, перебежав сухое русло, стал карабкаться по другому склону ущелья. Вскоре он исчез в небольшом овраге, заросшем запорошенными пылью кусками.

Велик подземный Ани! Огромные катакомбы его могут вместить целые стада. Высеченные в туфовой толще помещения некогда составляли пещерные городские кварталы с длинной галереей — улицей и рядами лавок, ремесленных мастерских, жилых помещений, расположенных в два-три яруса. Здесь проживало городское население победнее, для которого не хватало места на поверхности земли. На каждом перекрестке возвышались каменные колонны. В стенах пещерных церквей и часовен были высечены глубокие ниши, в лавочных помещениях виднелись выбитые в толще породы углубления для хранения товаров. Сухая почва предохраняла от разложения тела погребенных, и богатые анийцы охотно устраивали здесь фамильные склепы. Особенной роскошью отделки и фресковой росписью стен выделялась подземная усыпальница известных анийских банкиров Оненцов.

По тайному лазу медленно пробирался человек из Цахкоцадзора; в руках у него мерцал масляный светильник, скудно освещавший дорогу. Лаз кончился, и через небольшое отверстие человек вышел в пустынный подземный зал.

В огромной пещере царила мгла, огонь светильника освещал лишь небольшое пространство вокруг. Прочертила в воздухе зигзаг летучая мышь, чуть не погасив крылом слабое пламя. Над головой вошедшего тяжело нависал туфовый свод. Отсюда вел в город потайной ход, но в темноте его не было видно. Человек из ущелья остановился. Издалека глухо донесся ленивый лай собак. Прислушиваясь к лаю, пришедший стал медленно продвигаться к выходу…

Внутренность дома оружейника Тиграна была обычной для зажиточного анийского ремесленника. С улицы вход вел в маленькую узкую прихожую, а оттуда — в жилую комнату, освещаемую через отверстие в потолке. Пол был вымощен громадными, чисто тесанными плитами во всю ширину комнаты, в углу виднелся спуск в подвальное помещение. В одной из каменных стен была устроена ниша — главное украшение комнаты — с арочным верхом и хорошо выполненной декоративной резьбой. Напротив помещался большой камин — бухари, где варилась пища.

Варпет Тигран всегда ужинал со своими подмастерьями и учениками. Гостем в этот вечер у него был шорник Микэл — приземистый, нестарый еще человек с большой русой бородой. В Ани еще со времени освобождения города царем Давидом Строителем образовалась небольшая грузинская колония, и кахетинец Микэл был признанным ее вожаком. Шорного мастера с оружейником связывала старинная семейная дружба.

Неприхотливый ужин близился к концу, когда на дворе громко залаяла собака. Дверной молоток у наружного входа еле слышно стукнул.

— Пойди, Завен, посмотри, кого Бог посылает? Да спроси сначала, кто там! — спокойно приказал Тигран старшему подмастерью.

Времена были тревожные, а после вести о приближении грузинского царя с войском надо было быть особенно осторожным.

Завен скоро вернулся:

— Хозяин, к тебе просится тут один… — И, понизив голос, с многозначительным видом добавил: — А работников лучше бы отослать на отдых, хозяин!

Тигран повернулся к мастеровым:

— Идите все спать! С богом, пора…

В горнице остался один Микэл. Оружейник и Завен вышли в прихожую и вернулись в сопровождении человека из Цахкоцадзора. Из-под откинутого башлыка показалось лицо оруженосца Шоторика.

Шоторик происходил из старого анийского рода, издавна связанного дружескими узами с семьей оружейника Тиграна. Знал его и шорник Микэл. После обычных приветствий Тигран не утерпел:

— И как ты умудрился пробраться к нам, Шоторик? Городские ворота все заперты. И по какому делу прибыл, дозволь спросить?

— Здесь все свои? — осторожно спросил Шоторик, показывая глазами на Завена.

Оружейник положил большую руку на плечо Завена:

— Мой главный помощник. Говори, мы слушаем тебя, Шоторик.

— Пробрался-то я очень просто, через Цахкоцадзор. Еще мальчишкой любил лазать там по подземельям и в воротах не нуждаюсь, чтобы добраться до друзей. А дело большое!..

И Шоторик принялся рассказывать:

— Служу я теперь оруженосцем у парона Саргиса из Хожорни. Вместе с войсками царя Георгия пришли мы вас освобождать от агарян…

В нескольких словах оруженосец сообщил и о бое у Ширакавана, и о гибели мамлюка Рустема. Тигран насупил брови — он казался слегка раздосадованным этой вестью:

— Значит, посек-таки бахадура твой парон, а? Так-так… Чистый мне убыток! Ведь мамлюк остался мне должен тридцать золотых за новую кольчугу, обещал отдать через два дня. А теперь за червонцами в Мухаммедов рай к нему ехать, что ли?

— А тебя туда, друг, и не пустят как гяура! — с усмешкой вставил молчавший до этого Микэл.

— Ну конечно, не пустят! А кольчуга та теперь у меня, парон Саргис мне ее подарил… — добавил, ухмыляясь, Шоторик. — Только здорово тебе ее чинить придется, Тигран, когда город возьмем! У воротника на целую четверть рассек кольчугу своим ударом мой парон…

— А ведь все-таки по-моему вышло! — сказал оружейник. — Предупреждал я проклятого мамлюка — берегись, мол, удара по шее! Однако дамасскую кольчугу мало кто разрубить может… Что, твой парон — богатырь, как Давид Сасунский?!

— Голову у быка отрубает.

— А у буйвола?

— Вот этого не знаю — у буйвола очень толстая и крепкая кожа…

Тут Шоторик спохватился: они отвлеклись от дела.

— Так вот, други, царь не собрал вечером военного совета, как обычно, а соизволил вызвать к себе в палатку одного нашего парона и спросил, что он имел в виду, предлагая помощь от простого анийского народа, от вас, рамиков[32]. Не сегодня-завтра к Фадлуну придет подмога от эмиров с юга, а тогда…

Тигран, тревожно переглянувшись с шорником, многозначительно спросил:

— Ну, что я говорил, Микэл?

Микэл только молча кивнул в ответ.

— Поэтому парон Саргис считает, что рамики должны помочь нам овладеть городом и освободиться от эмира с его наемной сворой. Да есть в Ани и грузины — народ горячий, не будут же они сложа руки сидеть… Парону моему было ведомо, что я в Ани все ходы и выходы знаю, вот он и предложил царю тайно послать меня к вам…

— Когда приступ? — раздумывая, спросил Тигран.

— На рассвете, если договорюсь с вами и успеете народ предупредить…

— И вооружить! — добавил спокойно Микэл.

— А оружие есть? — деловито справился Шоторик.

— Найдется! — коротко ответил оружейник. — Что скажешь, Микэл?

Шорник был речист лишь в кругу друзей за добрым кубком старого вина, и ответ его был краток.

— Давно пора гостей незваных выгнать, друзья! Как поступили мужи Картли, так должны поступить и вы, анийцы!

— Молодчина, друг Микэл, драгоценные слова произнесли твои уста! — одобрительно заметил Шоторик.

— Да, пора, давно пора снять «подкову» с нашего собора! — кивнул оружейник.

Он задумался, потом торжественно обратился к Шоторику:

— От имени совета старейшин подтверждаю я и Христовым именем клянусь: только подадите вы знак условный, — все рамики Ани, как один, выступят против врага! Мы еще вчера оружие стали раздавать добрым людям на каждой улице по цехам…

С суровым воодушевлением Тигран заключил:

— Мы готовы, так и передай твоему парону!

Шоторик не успел ответить оружейнику. Раздался громкий удар в наружную дверь, надрывно залился пес на дворе. У присутствующих мелькнула одна мысль: сельджуки…

Тигран встревоженно встал со скамьи, знаком показал Завену на отверстие в полу, тихо сказал:

— Проведи гостя вниз, в подвал. Я сам открою…

Вскоре в комнату вошли двое — начальник дворцовой охраны и стражник. За ними шел хозяин дома.

Толстый сельджук в малиновом халате с саблей у пояса важно расселся на скамье. Смотря поверх голов присутствующих, он строго вопросил:

— Кто здесь оружейных дел мастер Тигран?

— Я, господин, — с поклоном ответил оружейник.

— Завтра после утреннего намаза явишься во дворец. Все готовое оружие из своей мастерской с собой принесешь. Слышишь?

Тигран, побледнев от неожиданности, с усилием ответил:

— Слушаюсь, господин. Но кто заплатит мне за товар?

Начальник охраны презрительно покосился на оружейника и, вставая, ответил насмешливо:

— Оружие мы не покупаем, уста, берем… взаймы! После победы над гяурами получишь его обратно. Я сказал.

С этими словами сельджук величественно выплыл из комнаты в сопровождении охранника. В комнате стало тихо. Из отверстия в полу показался встревоженный Шоторик.

Оружейник обтер взмокший лоб клетчатым платком.

— Проклятый осел! Накинул на себя львиную шкуру и наводит на людей страх. Как в притче…

— Ничего, друг Тигран. Завтра вместо муэдзинов на утреннюю молитву мы сами позовем правоверных! — улыбнулся Шоторик и добавил уже серьезным тоном:

— Сейчас тем же путем, через пещеры, я вернусь в наш лагерь. Немедленно разошли своих людей с оружием по отрядам. Будьте осторожны, следите за ненадежными — как бы не выдали сельджукам. Измена и предательство вокруг нас ходят! Приступ начнется чуть свет… А вы сегодня всю ночь продолжайте раздавать оружие по отрядам. Общее начальствование над повстанцами за тобой, Тигран. Как только увидишь наше знамя на стене, смело веди анийских рамиков в бой… И да сопутствует вам удача!

Глава VIII. ВОССТАНИЕ[33]

Поздно ночью военный совет все же состоялся. По вызову царя Георгия в ставку прибыли войсковые начальники во главе с амирспасаларом и его заместником Гамрекелом Торели. Приглашенным на совет оказался и парон Саргис, как особо отличившийся в бою у Ширакавана.

Царь встречал прибывающих на совещание, сидя в походном кресле, мрачный, с видом решительным и даже вызывающим. Внимательно оглядев суровыми серыми глазами всех собравшихся и по привычке дернув левый ус, Георгий угрюмо произнес:

— Садитесь, господа спасалары.

Все уселись на чем попало и замерли в ожидании царского слова.

— Кипчакский разъезд днем перехватил гонца из Хлата. На допросе гонец показал, что подмога эмиру Фадлуну спешит со всех сторон. Конница из Хлата и Арзрума подойдет сюда дня через два! Так, Хубасар?

— Так, государь! — подтвердил Хубасар.

— Спрашиваю: как нам следует поступить в таком положении? — И царь хмуро добавил, оглядывая военачальников: — О том, как и откуда эмиры заблаговременно узнали о нашем походе, сегодня говорить не будем!

Спасалары переглянулись, помрачнели. Видно, гневен государь, но решил отложить разбирательство темного дела до поры до времени…

Первым заговорил, расправив густые усы, амирспасалар:

— Великий государь, дозволь напомнить, что наши доблестные войска способны вести любую осадную войну, не хуже греков или сарацин. Но на всякое дело нужны время и средства. А что у нас есть? В обозе с собой одни легкие камнеметы и осадные лестницы. Где проломные тараны, черепахи для приступа, тяжелые баллисты? Все это еще тащится далеко за перевалом, когда еще прибудет? А Багратуни-цари строили стены крепкие, восемьдесят башен вокруг Ани стоят…

— Значит, следует снять осаду, господин амирспасалар? — прервал Георгий ученую речь своего полководца. Глухой гнев слышался в голосе царя.

Амирспасалар развел руками:

— Неудача получилась, государь!

Большинство спасаларов было на стороне Орбели. Положение казалось тяжелым. Крепостные стены надежно защищали анийский треугольник с единственной доступной стороны — между ущельями Игидзор и Гайледзор. Прибывшие в обозе походные камнеметы были недостаточно мощны для анийских стен и окованных толстым листовым железом крепостных ворот из кедрового дерева — для их пролома требовались тяжелые тараны. А с прибытием многочисленных войск мусульманских союзников грузинская армия могла оказаться между молотом и наковальней — большим Анийским гарнизоном и конными полками южных эмиров…

Парон Саргис молчал, как и остальные военачальники. Он впервые был на царском совете, а главное — Шоторик до сих пор еще не вернулся из разведки.

Вельможи втайне злорадствовали — царь явно зарвался, весь поход выглядел неоправданной затеей властолюбивого правителя. Амирспасалар Иванэ, конечно, прав — надо отступать, пока не поздно… Хубасар и другие кипчакские предводители растерянно посматривали на царя.

Георгий снова пристально оглядел спасаларов. Все продолжали молчать. По старинному воинскому уставу хозяин на поле боя — амирспасалар! Кто дерзнет выступить против мнения великого Иванэ? Царь понял: придется брать на себя весь риск сражения, не полагаясь ни на кого… Откинув гордо голову, Георгий III раздельно произнес:

— Слушайте мой боевой приказ, господа спасалары! Записывай, Шалва! — махнул он писцу: — Приказываю: завтра, июня тринадцатого числа сего триста восьмидесятого кроникона[34], на рассвете начать приступ на город Ани.

Кто-то из спасаларов, сидящих сзади, привстал и снова сел. Царь покосился в его сторону, продолжая диктовать приказ войсковому писцу:

— С правой стороны нападают: полк князя Садуна, самхийцы Джакели и эретцы Григола Асатидзе, под общим началом амирахора Гамрекела Торели. Во вторую линию поставить всех обозных, взять с собою осадные лестницы.

Амирспасалар хотел что-то возразить. Георгий резко оборвал командующего войсками:

— Помолчи, амирспасалар! О военном искусстве послушаем поучение потом, после приступа… на досуге!

Полное лицо Иванэ залилось краской от гнева и обиды. Царь продолжал еще более веско:

— Слева пойдет вся кипчакская конница, в пешем строю, под командой спасалара Хубасара. Молчи, Хубасар! Так приказываю. Возьмите тоже с собой лестницы…

Обращаясь к амирспасалару, царь добавил уже мягче:

— А мы с тобой, Иванэ, будем в центре командовать, против Главных ворот. Выставишь против них все камнеметы, и в первую линию пятьсот месхетских лучников — поближе к стенам. С рассвета камнеметчики должны начать бить по зубцам башен, ломать их, а лучники — сбивать врагов со стен. Вели сменить тетивы, стрелять только боевыми стрелками с широким концом — «сакалко»…

Георгий III сам был великолепным стрелком из лука и хорошо знал возможности несравненных месхетских лучников.

— После предварительной подготовки приступа, — продолжал свой приказ царь, — на стены пойдут…

Царь остановился и, скользнув взглядом мимо парона Саргиса, задумчиво спросил:

— Кто же первым на стены пойдет?

— Я пойду, государь, — спокойно произнес Саргис. — С моими людьми. Столицу Армении освобождаем, значит, впереди всех и должны пойти мы, армянские конники!

— Правильно, Саргис! — одобрил царь и обернулся к Орбели: — Сколько осадных лестниц имеем с собой, амирспасалар?

— Штук двести, государь, — упрямо ответил князь Иванэ.

— Половину отдашь азнауру Саргису! Вслед за сомхитарами пойдут кахетинцы. Дарбазисэри[35] будем держать в запасе, при мне.

Царь встал. Поднялись и все присутствующие. С тяжелым предчувствием неизбежного поражения выслушали спасалары царское решение. Но боевой приказ есть приказ — его надо выполнять… Особенно с таким крутым властелином, как царь Георгий!

— Времени осталось мало. Несколько часов. Поднимите без шума воинов, хорошо накормите их и до света займите назначенные места перед стенами. После первого же удара камнеметов всем идти на приступ!

Царь закончил совещание:

— Идите и выполняйте свой воинский долг, спасалары Картли! — И негромко добавил: — Саргису из Хожорни остаться…

Остальные военачальники вышли из царского шатра и в темноте стали пробираться к своим отрядам.

Георгий снова уселся в кресло. Саргис стоял выпрямившись перед царем, несколько обеспокоенный предстоящим разговором. Он догадывался, о чем спросит его царь.

— Где твой человек? — отрывисто молвил Георгий.

— Еще не вернулся из Ани, государь. Жду.

— Смотри, Саргис! Помни, головой отвечаешь за все это дело! — с угрозой промолвил царь.

Парон Саргис потупил взор. Царь решился на отчаянный приказ о приступе по его, Саргиса, совету, а Шоторика все нет…

Уже доверительно Георгий добавил:

— Измена кругом, Саргис! Сам видел ты сегодня утром, что произошло у Ширакавана. Да и эмиры не случайно с подмогой Фадлуну идут с юга… Как только твой оруженосец вернется, сообщи, будет восстание в городе или нет?

— Хорошо, государь, немедленно приду.

— Теперь иди, Саргис. Готовь своих храбрецов для приступа. В нем все наше спасение!

Саргис с поклоном вышел из шатра. Конечно, хожорнийский парон понимал, что в случае неудачи народного восстания он — обреченный человек… Георгий III был подозрителен и никогда не простил бы ему поражения у стен Ани.

Ночь еще окутывала своим темным покровом спящий город, но с гор повеяло свежим ветерком. Постепенно тускнели звезды и небо заметно светлело на востоке. Протянулась предрассветная светло-розовая полоса, предвещая жаркий день.

На Кузнечной улице было тихо. Из низких ворот каменного дома вышли два человека. Впереди быстрым шагом шел огромный оружейник, закутанный в широкую черную бурку. За ним — старший подмастерье. По дороге Завен осторожно стучался в двери почти каждого дома, перебегая через улицу, чтобы снова догнать мастера. Из домов выходили группами и в одиночку анийские ремесленники, мелкий торговый люд. Оглядываясь и пряча оружие в складках одежды, они присоединялись к шествию. Скоро за оружейником шла большая толпа, все растущая по пути.

На перекрестке двух улиц их ожидал шорник Микэл со своими соотечественниками — почти сотню хорошо вооруженных молодцов привел с собой молчаливый приятель мастера Тиграна. Сам Микэл был одет в комзол из буйволиной кожи с нашитыми стальными полосами. На голове — шлем, у пояса — широкий тушинский кинжал, в руках — короткое охотничье копье.

Увидя Тиграна в бурке, шорник забеспокоился:

— Почему тепло оделся, простыл?

Тигран усмехнулся и сбросил черную бурку на мостовую. Под мирным одеянием оказалась знаменитая кольчуга из Киева, высокие достоинства которой оружейник обсуждал с мамлюком Рустемом. Кольчугу Тигран все-таки успел починить и сегодня надел для предстоящего боя. В могучих руках мастер держал топор. Микэл залюбовался грозным видом своего друга, бормоча под нос: «Ну чем не Вахтанг Горгасал?.. Ей-богу, Горгасал!»[36]

В широкий поток вооруженных горожан из соседних улиц и переулков вливались все новые и новые группы. Людская масса медленно приближалась к Главным воротам. Повстанцы не сводили глаз с крепостных стен.

Рассветало. Все явственнее выделялись на башнях отдельные фигуры часовых. Звонко прокричали петухи. И, как бы дождавшись этого призыва, грянул громоподобный грохот.

Ударили царские камнеметы. В рассеяном предутреннем свете было видно, как полетели с башни сбитые зубцы. Несколько часовых, пораженных каменными ядрами, упали вниз, на землю.

Удары камнеметов повторялись еще и еще… Из нижних ярусов башен и ближних домов высыпали сельджуки. По внутренним лестницам они полезли было на стены, чтобы достойно встретить врага, но ядра падали густо, и сельджуки попятились обратно.

— Пора выступать! — закричали ремесленники.

— Чего ждешь, Тигран? Давай команду! — торопил Микэл.

Оружейник предостерегающе поднял руку:

— Нет, братья. Посланец сказал — ждите знака! Нет еще знамени на стене…

Глава IX. ЭМИР БЕЖИТ

На пологом плоскогорье, прилегающем с севера к внешнему обводу городских стен, тянулись обширные анийские предместья. Здесь жили многочисленные ремесленники, мелкие торговцы, огородники, поденщики и прочий бедный люд. Постройки в предместьях воздвигались на некотором расстоянии от городских стен, и вся небольшая грузинская армия могла разместиться на пространстве между сухим рвом и передними домами предместий.

Царь Георгий, в боевых доспехах, верхом на караковом скакуне, наблюдал с небольшого холма за продвижением войск, в предрассветном сумраке поспешно занимавшего исходные рубежи. Амирспасалар Иванэ, со злым лицом, молча держался рядом. Резерв — царская гвардия — стоял сзади в конном строю в ожидании сражения.

Разглядывая могучие Смбатовы стены, царь невольно залюбовался изяществом каменных плит, мозаичным орнаментом из цветного камня. Около Главных ворот высечен был на стене горельеф бегущего барса. Над барсом красовался крест из черных квадратов. Мелькнула мысль: наверное, герб Ани… От бессонной ночи и волнений побледнело суровое лицо Георгия, рука иногда нервно дергала поводья коня. Больше всего тревожило то, что не вернулся засланный в город разведчик. Царь прекрасно сознавал, на какой огромный риск пошел он, приняв ночное решение. Приступ крепости, разумеется, можно еще отменить и даже, в случае неудачи, отступить от стен Ани. Но при неустойчивом положении самого Георгия III среди недовольных могущественных феодалов престиж царской власти мог непоправимо пострадать от плачевного результата похода…

Двадцать камнеметов уже стояли перед Главными воротами. Их прислуга спешно громоздила около орудий кучи крупных камней, собираемых на поле добровольцами из местных жителей. Обычно при приближении врага обитатели предместий уходили под защиту могучих городских стен. На сей раз христианское население осталось в своих домах, и только взрослые мужчины с оружием в руках присоединились к царскому войску. За камнеметами уже выстраивалась цепь месхетских стрелков. Из обоза подносили длинные осадные лестницы. Их принимал сотник Вахрам и распределял между сомхитарскими сотнями, негромко давая указания. В отдалении высилась огромная фигура в доспехах, с пером белой цапли на шлеме.

— Саргис из Хожорни!

Царь недовольно дернул поводья коня. Подумал: «Кажется, подведет этот «выскочка», как его называет Орбели…»

Сзади раздался топот коней. К царскому холму наметом мчался кипчакский разъезд. Между передними всадниками бежал человек в темном архалуке. Начальник разъезда подъехал к царю, спешился и стал на своем ломанном языке что-то объяснять. Георгий рассеянно взглянул на задержанного кипчаками человека. Вдруг пленник рванулся вперед, выкрикнул:

— Государь, я вернулся из Ани… оруженосец парона Саргиса!

На рассвете 13 июня 1161 года под прикрытием каменного града лорийские сотни пошли быстрым шагом к крепостным стенам, неся осадные лестницы. Впереди сотен шагал парон Саргис, сопровождаемый сотником Вахрамом. За ними неотступно следовал Шоторик. В руках оруженосец сжимал древко свернутого знамени.

Град камней загнал высыпавших на стены сельджуков обратно во внутренние башенные помещения. Осаждающие сумели перетащить осадные лестницы через сухой ров и подвести их к стенам. Но стрельбу из камнеметов пришлось скоро прекратить из опасения поразить своих же воинов, и сельджуки снова появились на стенах. Многих сразили меткие стрелы месхов. Но остальные защитники с остервенением набросились на лорийцев и в двух-трех местах с торжествующим воем опрокинули лестницы с осаждающими в ров. В воздухе замелькали арканы, которыми весьма искусно владели сельджуки…

С яростными криками опознали наемники громадного воителя с пером белой цапли на шлеме, убившего любимого начальника:

— Месть за бахадура Рустема!

— Смерть проклятому гяуру!

Зорко следил царь Георгий за ожесточенным натиском лорийцев, упорно карабкавшихся на стены под градом стрел и камней. Видел он, как бешено засверкали кривые сабли вокруг огромной фигуры Саргиса, первым взошедшего на стены, видел, с какой нечеловеческой силой отражал великан тяжелым палашом удары наседавших врагов, чертя по воздуху косой крест. Все звонче раздавался лязг стали, все явственнее доносились яростные крики сражающихся. Уже не один десяток трупов лежал у подножия стен, раненых относили добровольцы из предместий в свои дома. Георгий оглянулся на амирспасалара Иванэ. Уловил мелькнувшую на полном лице полководца усмешку.

— Бросай в бой кахетинцев, Иванэ, время! Надо выручать сомхитаров! — сердито крикнул царь.

— Слушаю, государь, — непривычно покорным тоном ответил Орбели и отъехал.

Георгий тяжелым взглядом проводил широкую спину в темном панцире: «Доволен сейчас Иванэ, считает, что по его получается!» Отвернувшись, снова обратил взгляд на бой…

Понеся немалые потери, лорийцы оседлали наконец верх крепостных стен и ожесточенно рубились с сельджуками. К защитникам крепости, однако, уже подходило подкрепление. К Главным воротам прискакал с личной охраной эмир Фадлун, что-то крича охрипшим голосом. Парон Саргис и его люди оказались в тяжелом положении.

Вслед за камнеметами и месхийские лучники вынуждены были прекратить стрельбу — на облепленных сражающимися стенах трудно было отличить своих от врагов. Храбрые горцы с восхищением следили за смелым приступом лорийцев. Особенно поражал их своей мастерской рубкой высокий рыцарь с пером белой цапли на шлеме. До царя Георгия донеслись их восклицания:

— Смотрите, парни! Ну и багатар[37]!

— Рубится, как белый Георгий!

— Мхаргрдзели, настоящий мхаргрдзели[38]!

— Где кахетинцы? О чем думает Иванэ? — исступленно закричал царь. Но уже бежали мимо него с короткими копьями в руках кахетинские сотни.

— Вперед, храбрые кахи! — показывал Георгий плетью на стены. — Бейтесь, как этот сомхитар!

— Белый Георгий, белый Георгий! — кричали кахетинцы и лезли на стены…

Нападающие наконец захватили одну из городских башен, и парон Саргис вместе с оруженосцем взошел на ее площадку. Укрывшись за спину парона, Шоторик стал лихорадочно разворачивать боевое знамя и наконец высоко вскинул на вытянутых руках голубой стяг. И тотчас же из города донесся грозный гул человеческих голосов. Повстанцы увидели долгожданный знак…

Сеча внезапно стихла, и сельджуки горохом посыпались со стен.

С высоты башни Саргис увидел, как по улицам стремительно неслась человеческая лавина. Далеко по улицам разносился боевой клич:

— Бе-ей! Бей! Бей проклятых агарян!

Впереди всех бежал великан в блестящей кольчуге и высоком шишаке, потрясая боевым топором. Налетев на вражеский отряд, он могучими ударами свалил одного, затем другого сельджука. Тесня врага, ремесленники медленно продвигались к Главным воротам. Другой отряд повстанцев перерезал дорогу подкреплению, которое эмир бросил к городским стенам, и вступил в рукопашный бой.

Саргис устало опустил тяжелый меч и, сняв железную рукавицу, отер пот со лба. Шоторик с сияющим лицом воскликнул:

— Рамики восстали, парон Саргис!

По восточной окраине города к косогору, ведущему к мосту через Ахурян, промчался большой конный отряд. Фадлун убегал из Ани… Парон Саргис перевел дыхание и оглянулся на встающее солнце:

— Победа!

Повстанцы поспешно снимали бревна, которыми были заложены окованные железом ворота. Со скрипом медленно раздвинулись огромные створы, и ликующая толпа ремесленников высыпала в поле.

Стоявший на холме царь Георгий снял шлем, истово перекрестился. Редко улыбался суровый царь, и впервые за весь поход увидел Орбели радостное лицо властелина.

— С победой, Иванэ!

От требуемых по положению поздравительных славословий амирспасалара выручила подошедшая группа повстанцев во главе с Тиграном и Микэлом. Выступив вперед и сняв шишак, оружейник почтительно молвил:

— Анийские рамики приветствуют великого государя!

Царь Георгий был приятно поражен приветствием на родном языке.

— Здравствуйте, друзья! Большое вам спасибо за помощь. Оказывается, и здесь наши картвелы живут?

— Живут, государь. Вот один из них — мой друг Микэл из Кахети. А я сам — оружейник Тигран, исконный ширакец.

Великан-оружейник держал боевой топор на плече. Прекрасная форма рукоятки и художественная золотая насечка привлекли внимание царя, большого любителя оружия.

— Красивая у тебя секира, оружейник! — похвалил Георгий.

Тигран величавым жестом протянул топор рукояткой вперед царю:

— По древнему обычаю, хвалящему — в дар!

Георгий снова улыбнулся — уже второй раз в этот день. Передавая топор оруженосцу, он повелительно кивнул:

— Мой охотничий кинжал!

Царский кинжал в золотых ножнах был щедрым подарком анийскому оружейнику. Тот принял оружие с поклоном и, обнажив широкое лезвие и поцеловав его, громко крикнул:

— Долгой жизни великому государю! Ваша![39]

— Ваша! — дружно откликнулись ремесленники.

Царь Георгий, надевая шлем, дружелюбно сказал:

— Теперь, доблестные рамики анийские, и вы, мои храбрые грузины, показывайте дорогу в город!

У Главных ворот царя Георгия встретил парон Саргис, которому уже успел подвести коня расторопный Самвел. Саргиса окружили месхийцы и никак не хотели расставаться с восхитившим их мужественным воителем. Подъезжая к воротам, Георгий опять услышал приветственные клики: «Мхаргрдзели! Ваша, Мхаргрдзели!»

— Кого это так чествуют, Иванэ? — с усмешкой спросил царь.

— Не знаю, государь! — пробормотал нехотя Орбели.

Георгий, однако, сразу распознал виновника торжества. Вспомнив свои сомнения перед боем, он громко воскликнул, подняв руку в боевой рукавице:

— Привет тебе, мтавар Саргис Мхаргрдзели[40], дважды победитель саркинозов[41]! — И царь проследовал дальше в сопровождении многочисленной свиты.

Саргис был ошеломлен. «Как, мой новорожденный сын тоже будет князем?! И новое имя роду дано царем… О, как обрадуется слепец в Хожорни!» Радостные мысли парона Саргиса были прерваны посыпавшимися со всех сторон поздравлениями. После тяжелого ратного труда плохо улавливал хожорнийский рыцарь смысл льстивых слов придворных и искренние пожелания боевых соратников. Он молча пристроился к царскому шествию и въехал в ликующий Ани.

Медленно двигался царский кортеж по запруженной народом Центральной улице, и радостно приветствовали его горожане. Подъехав к величественному кафедральному собору, Георгий III сошел с коня и по широким ступеням паперти направился к южному царскому входу. Навстречу ему вышел архиепископ Барсег со всем духовенством в праздничных ризах. Высоко подняв золотой крест, владыка широким жестом благословил царя-победителя. Георгий трижды приложился к протянутому кресту. Церковный хор истово запел праздничный тропарь, и под громкие возгласы «Полихронион!»[42] царь проследовал в собор.

Глава X. АНИЙСКИЕ ГРАДОПРАВИТЕЛИ

Полк Садуна Арцруни при взятии Ани действовал довольно вяло, и на особые царские милости князь рассчитывать не мог. Но по предстательству амирспасалара Садун получил завидную должность анийского градоправителя и в этом звании присутствовал на первом царском приеме в Вышгороде.

Георгий III восседал на высоком инкрустированном перламутром кресле у открытого окна базиличного зала, где недавно пиршествовал сбежавший эмир. Властелина окружали придворные и спасалары с Орбели во главе. В их кругу стоял и новоиспеченный мтавар Саргис Мхаргрдзели и, с удивлением разглядывая расписанные фресками стены зала, поражался роскоши лепных позолоченных украшений.

Царь милостиво принял многочисленные городские депутации с дарами, с изъявлениями преданности и радости по случаю победы. Но когда в зале остались лишь приближенные, Георгий дал волю накопившемуся гневу. Победа победой, но завязавшийся клубок предательства надо распутать! И безотлагательно…

— Как же мы в засаду с тобой, Иванэ, попали, а? И кто бы мог предупредить других эмиров о походе? — зловещим голосом спросил Георгий. Сузившиеся глаза царя сверлили бесстрастное лицо Орбели. Амирспасалар молча пожал плечами.

— Когда я тебя спрашиваю, изволь отвечать, господин амирспасалар! — загремел под сводами зала гневный голос.

— Великий государь, что могу я знать об этом темном деле? Повели начать дознание о нем! — с поклоном сухо ответил Орбели. — Полагаю, впрочем, что сейчас думать надобно о другом: шахермен Сукман из Хлата, Изз-ад-дин Салдух из Арзрума и Фахр-ад-дин Ерзнкайский свои войска на Ани ведут, с ними бой предстоит немалый!

На этот раз амирспасалар Орбели был прав… Гневным жестом Георгий отпустил вельмож.

Амирспасалар Орбели возлежал на широкой тахте в отведенном ему дворцовом покое и размышлял…

«Снова повернулось счастье лицом к царю Георгию. Вторую блистательную победу одержало грузинское воинство над неверными под стенами Ани, девять тысяч их попало в плен, сам арзрумский эмир крепко сидит внизу в дворцовой темнице и ждет царского решения. Придется тебе крупно раскошелиться, друг Изз-ад-дин, немало твоих динаров перейдут в царскую казну! А оттуда третья часть по закону — в руки амирспасалара… Все это так. Но царь долгопамятен и не забудет ширакаванского дела! Кто же его подстроил? Кто предупредил эмиров? А сегодня утром Шабурдан с плачем упал в ноги и признался в пропаже бурдюка вина из личного обоза как раз накануне пьянки на пограничной заставе…»

Начальника заставы по царскому приказанию уже повесили, а бездельника Шабурдана князь Иванэ пинками выставил из покоя. Но многоопытный Орбели ясно видел одну руку во всех этих происшествиях. Внезапно его осенило:

«Князь Григол!»

Ему давно известна была неприязнь эретских мтаваров к царю Георгию. По слухам, немало злата слал им за это гандзакский эмир[43]. Григол Асатидзе знал о походе на Ани, знал, что Иванэ с царем беспечно поедут в головном отряде, и даже о получении из Кварели вина знал…

Так… Амирспасалар громким голосом позвал дежурного сотника и приказал пригласить князя Асатидзе.

Рыбак рыбака видит издалека… После недолгих отпирательств и угадав в князе Иванэ единомышленника, эристав признался во всем. От имени эретских мтаваров князь Григол заключил тайный союз с Орбели — главарем другой группы недовольных мтаваров. Союзники обязались во всем помогать друг другу и отстаивать исконные княжеские права от незаконных домогательств царской власти. Кроме того, эретцы обещали свою помощь для возведения на престол законного наследника Багратунианов — царевича Демны.

— Но что мы ответим Георгию по ширакаванскому делу, князь Григол? — задумчиво спросил Орбели. — Я вне подозрения, потому что самого меня чуть не зарубили саркинозы. Гонца твоего осел Фадлун велел посадить на кол. Но могут ведь и другие знать об этом деле, а царские проведчики всюду шныряют…

Григол Асатидзе задумался. Потом с решительным видом сказал:

— Беру дело на себя! Надо будет найти подходящего человека и на него навлечь взор Георгия и его прислужников.

— А это и не трудно, — подхватил князь Иванэ, — ибо подозрителен царь и охотно слушает наветы на благородных и знатных людей.

На том и порешили.

После разговора двух вельмож прошло некоторое время. Садун Арцруни по-хозяйски принялся за восстановление поврежденных городских укреплений. Дело подходило к концу, когда в Вышгород прибыл Шабурдан. В тайной беседе с градоправителем он поведал, что на Садуна Арцруни поступил донос.

— Злодеи утверждают, что это ты, патроно, подстроил засаду в Шираке и предупредил эмиров о царском походе… — хрипел на ухо Шабурдан.

— Как мог поверить царь такой клевете?! — простонал побледневший Садун.

— И то, что ты спешно стены анийские восстанавливаешь, тоже тебе в вину ставят в Тбилиси. Садун, мол, хочет Ани передать Ильдегизу… — продолжал нашептывать азнаур. — Верно говорю, патроно…

Садун понял, что, хоть и безвинный, он погиб. Охваченный ужасом и отчаянием, он вдруг вспомнил о старом друге в далекой пограничной области — Григоле Асатидзе. В ту же ночь правитель Ани с небольшой охраной выехал из города и, скрываясь, по горным тропам через несколько суток прибыл в Шакэ[44], где был принят с почестями. А рано утром в Тбилиси поскакал тайный гонец. Не прошло и недели, как главный эджиб[45] Заал Саварсалидзе вручил князю Григолу царский приказ об аресте преступного вельможи Садуна Арцруни.

Садуна в оковах привезли обратно в Ани и бросили в дворцовую темницу в ожидании царского дознания. Однажды при утреннем обходе он был найден мертвым, с явными признаками отравления… Тело узника по чьему-то приказу поспешно зарыли в обширных подземельях Вышгорода, его так и не нашел впоследствии брат и наследник Садуна Абуласан Арцруни. А однажды Абуласана вызвали в Лори. Там с глазу на глаз у него произошел тайный разговор с амирспасаларом. Проницательный Арцруни понял, что мертвых не воскресишь, а себе повредить вполне возможно, если копаться в старых делах. Так и затерялись следы преступления…

Градоправителем в Ани царь назначил парона Саргиса, что оказалось весьма кстати для задолжавшего кругом хожорнийского владетеля — крестины сына, анийский поход (без добычи) и другие расходы по замку намного превысили доходы с небольших владений Мхаргрдзели. Место градоправителя было прибыльным. Однако надлежало привести в порядок потрепанную в боях дружину и требовалась немалая сумма. Пришлось вновь обращаться за ссудой к монахам. Епископ Санаина Григор был расчетлив, и, прежде чем снабдить деньгами парона Саргиса (опять под залог рудника!), он поручил отцу-эконому осмотреть на месте медные разработки и убедиться в их доходности. Договорившись с княжеским управителем, тер-Гевонд сел на мула и двинулся в путь.

В крутом лесистом склоне горы зияло большое черное отверстие. От него к руслу реки тянулся темный конус выбранной пустой породы. Рядом находилась землянка для сторожей, а поодаль — ряд таких же неприхотливых жилищ небольшого горняцкого поселка.

Верблюжий транспорт с рудой уже ушел на медеплавильный завод, и рудник казался вымершим. Все рудокопы были внизу, в забоях.

На громкий топот коней из землянки выползло невзрачное человеческое существо, одетое в дырявое рубище. Почесываясь, старик приглядывался подслеповатыми глазами к всадникам.

— Управитель приехал! — прошамкал он испуганно беззубым ртом и быстро нырнул в землянку. Из караулки, с опухшим от сна лицом, выскочил старшой. Рванув лохматую папаху с головы, он подобострастно таращился на дородного княжеского управителя, рядом с которым на крупном муле высился худой монах в черной рясе. Кивнув караульщику, управитель тяжело слез с коня и обратился к монаху:

— Придется переменить одежду, тер-Гевонд, в твоем монашеском одеянии в рудник спускаться нельзя! Приготовь-ка светильник, Макар, — приказал он старшему караульщику, — да кликни снизу надсмотрщиков. А мы пока посидим здесь, на пригорке, да подзакусим с дороги…

Почтительно сопровождаемые надсмотрщиком рудника и его помощником, управитель и тер-Гевонд медленно поднялись по горной тропе и, вступив в узкий лаз, стали спускаться по кривым, выбитым в диком камне скользким ступеням. С низко нависшего потолка и со стен лаза капала вода. Промозглая сырость охватила вошедших. Ход шел вниз в плотной базальтовой породе, креплений не было. Вскоре вдали замелькали огоньки. Рудокопы лежали на боку и железными кайлами долбили камень, выламывая небольшие куски темной породы. Рядом на земле стояли масляные плошки, тускло освещая забой. Подносчики быстро укладывали руду в кожаные мешки и, кряхтя, выносили на поверхность земли. Рудокопы (по большей части военнопленные и неоплатные должники-крестьяне, обреченные на работу в княжеских рудниках, пока их родственники не выкупят деньги или не освободит смерть) не обратили никакого внимания на приход почтенных посетителей. Надсмотрщику это не понравилось. Он громко заревел:

— Разве так рубят руду, бездельники? — И, выхватив из-за пояса длинную кожаную плеть, начал сплеча хлестать по обнаженной спине одного из рудокопов. Тот обернул искаженное болью потное грязное лицо:

— За что бьешь?

— Так поучай всегда ленивцев, Торос! — одобрительно заметил управитель. Зевнув, он спросил:

— Как за неделю выполнен урок?

Торос перестал бить рудокопа, угодливо осклабился:

— Более ста мешков сверх урока вынесли из рудника за сегодня. И так почти каждый день.

Отец-эконом внимательно наблюдал. В полутьме слышался только стук кайл. «Рудник работает на славу!.. И порядок должный. Так и сообщу преосвященному…» Вслух сказал, обращаясь к управителю:

— В Писании сказано о рабе нерадивом, но надобно и поощрять прилежных! Иначе плохо будут работать, и большой урон понесут владельцы.

Управителя обеспокоили слова тер-Гевонда. «Плохой доклад может сделать епископу, и откажут в деньгах монахи. Тогда нагорит мне от ишхана!»

— Конечно, конечно, тер-Гевонд! Торос, выдай наиболее усердным в воскресенье по чарке водки, велю…

Глава XI. ДИНАСТИЧЕСКИЙ КРИЗИС

Тамар — дочь Георгия III и красавицы аланки Бурдухан — родилась в царской резиденции Гегути[46], около Кутаиси. Царь был в очередном походе и, получив известие о появлении на свет девочки, только махнул рукой. Никто при тбилисском дворе не посчитал радостным появление на свет маленькой царевны — слишком напряженно ждали рождения сына-наследника у царя. Событие это опечалило сторонников и безусловно обрадовало противников грозного Георгия III. Законы престолонаследия и в Европе и в Азии не допускали возможности воцарения женщины, хотя исключения изредка и бывали.

Получив эту весть, вельможи сочли все-таки нужным облачиться в парадные одеяния и отправиться с поздравлениями и небольшими дарами в Гегути, где их с кислым видом принимала царица Русудан — сестра Георгия III. Но рыскавшие по базарам и духанам царские соглядатаи в один голос доносили: «Все говорят, что, если у царя Георгия не родится сын, придется ему на смертном одре передать власть царевичу Демне».

Россыпь Млечного Пути разлилась по ночному небу над Тбилиси. Изредка оставляла след падучая звезда и быстро гасла. В городе не было ни одного огонька. Лишь издалека доносился лай собак, да слышался топот коня запоздалого путника. Где-то внизу неумолчно рокотала Кура, стесненная узким обрывистым ущельем. На противоположном высоком берегу реки мрачной громадой вырисовывалась городская цитадель — неприступная Нарикала.

Душная ночь не принесла прохлады в Исанский дворец[47], и царица Бурдухан напрасно пыталась уловить у окна свежее дуновение с Коджорских высот. Царь Георгий вернулся поздно вечером из очередного похода и, усталый, уснул в тронном зале на хорасанском ковре.

Красавице аланке было скучно в обширном дворце среди чужих людей и жесткого этикета чопорного грузинского двора. В Тбилиси все было иначе, чем в стенах родового замка, там, далеко в горах, близ нависших над лесистым ущельем ледников. Царь Георгий находился постоянно в походах и разъездах по обширному государству. Его женитьба на Бурдухан — дочери аланского властодержателя Худдана — была решена молодым царем скоропалительно, в одно из его посещений данников Дешт-и-Кипчака. Впрочем, она особенно и не удивила тбилисский двор. Грузинские Багратиды всегда опасались засилия алчной родни из местной знати и поэтому часто женились на чужеземных царевнах. Царскую семью беспокоило другое — отсутствие сына-наследника. И все чаще придворные, пугливо озираясь (у дворцовых стен были уши, а царь Георгий шутить не любил!), шептали, что брак монарха остается без божьего благословения. Попросту говоря, у царствующего Багратида не было ребенка мужского пола, а у амирспасалар Орбели подрастал царевич Демна… И не раз на пиру в Дорийском замке, при редких посещениях царя Георгия, юноша со страхом ловил тяжелый взгляд царственного дяди, невольно вспоминая загадочную смерть отца…

— Не спишь, дорогая Бурдухан? — вошла в покой сестра царя Русудан.

Поистине удивительной была жизнь этой необыкновенной женщины, воспетой великим Низами под именем принцессы Шамиры. Супруга двух державных властелинов — великого князя Киевского Изяслава Мстиславича, а затем — последнего «Великого Сельджука» султана Санджара, Русудан не провела и двух лет в браке с престарелыми мужьями. Теперь двухкратная венценосная вдова доживала свой век при дворе своего брата в Тбилиси. Следы редкостной красоты еще сохранились на лице сорокалетней статной женщины. Холодный блеск серых глаз свидетельствовал о незаурядном уме и сильном характере, а врожденная склонность к дворцовым интригам делала царицу опасной для врагов и ненадежной для друзей.

— Нет, великая госпожа, не спится мне…

— О чем, ма хур[48], мечтаешь?.. — продолжала Русудан тем же ласковым тоном.

Сегодня заловка была необычайно любезна с молодой женой царственного брата, к которому Русудан была очень привязана, хотя разделяла далеко не все его взгляды. При свете масляного ночника прекрасное лицо Бурдухан оставалось неподвижным.

— Вот вернулся наш Георгий снова победителем саркинозов, — продолжала Русудан. — И может быть, хоть теперь ты нас порадуешь долгожданной вестью? Немало времени прошло после рождения Тамар. А наследника у царя все нет. Ждем его, очень ждем…

Сладкая речь Русудан не смягчала холодного блеска серых глаз. Бесплодие невестки явно сердило сестру царя. Бурдухан продолжала молчать, лишь жгучие слезы вдруг подступили к печальным глазам аланки. При всей суровости характера царь Георгий до конца жизни горячо любил свою красавицу жену, даже поступаясь династическими интересами. Напрасно уговаривала Русудан. Никакие доводы не действовали — брат не соглашался на развод…

Русудан затронула больное место. Молодая женщина внезапно встала с кресла и, с низким поклоном в сторону Русудан, молча направилась в свою спальню. Стройная высокая фигура в тяжелом парчовом платье легко скользила по каменному полу. Сумрачным взглядом проследив за Бурдухан, Русудан зло пробормотала:

— Смоковница бесплодная.

Царь проснулся на рассвете от крика петухов. Поморщился, вспомнив, как вчера полезла наверх левая бровь у сестры, когда он приказал постелить себе на прохладном полу тронного зала. Георгий отлично понимал, что ему необходим сын-наследник. Но имеет же право на отдых человек после двухдневной скачки в горах (а другой езды он не признавал!), или же все время должен думать он о династическом кризисе?! Царь мрачно молчал, когда слуги помогали ему одеваться, еле кивнул головой эджибам на утренние приветствия и льстивые пожелания счастливого отдыха после ратных трудов. Скоро по дворцу пронесся испуганный шепоток: «Царь встал не в духе!»

Умывшись над серебряным тазом холодной водой и накинув легкий летний архалук, царь направился в покои Бурдухан в другом крыле дворца. Георгий был высок ростом, как отец его и дед, ходил быстро, и сопровождающие эджибы еле поспевали за ним.

По дороге царское шествие пересекло небольшой приемный зал, где уже собрались все вазиры[49], кроме находившегося при войсках амирспасалара Орбели. Коротко ответив на поклоны вельмож, царь бросил Абуласану Арцруни[50]:

— Князь, через час прошу ко мне. — И сухо добавил: — Без бумаг.

Эристав эриставов Картли князь Амир-Курд Абуласан застыл в глубоком поклоне. Когда он поднял голову, царь уже исчез, оставив вельможу в изумлении.

В небольшом покое царицы Георгия уже ждала сестра Русудан и аланка-жена. При входе царя обе встали и поклонились.

— Здоров ли, братец мой? Как почивал? — первой, как старшая, задала вопрос Русудан.

— Благодарю, Русудан. А вы с Бурдухан как?

Ответил быстро, а сам глаз не сводит с жены. Хороша горянка, ничего не скажешь! В это утро царь Георгий, отдохнув, особенно остро чувствовал молодое очарование супруги. А еще сестра хочет, чтобы он разошелся с такой красавицей… Глупости! Будет у него сын… Должен быть… обязательно! Ну а если нет? Тут мысли Георгия пошли по новому руслу, и он глубоко задумался.

Через открытые окна из дворцового сада доносились шум фонтанов, пение птиц. Воздух был по-утреннему прохладен, и Георгий, с удовольствием заметив, что проголодался, сел на широкую тахту. Чьи-то услужливые руки быстро продвинули под локти и за спину царя мягкие ковровые подушки. Русудан хлопнула в ладоши, вбежавшие слуги внесли низкий восьмигранный стол, покрытый парчовой узорной скатертью. Показался повар с шампурами сочного шашлыка — царь любил плотно завтракать…

Абуласан уже ждал царя в его личном покое. Георгий уселся в кресло за стол. Несмотря на пригласительный жест, эристав эриставов стоя начал докладывать скороговоркой:

— Разреши доложить, великий государь: вчера опять на Лихском перевале караван чужеземных купцов ограбили… Третий случай за этот месяц! — И добавил многозначительно: — Этак вся торговля в царстве остановится, пошлин и налогов лишимся!

Георгий посуровел, утвердительно кивнул головой:

— Правильно! Надо покончить со всеми разбойниками и ворами… Договоритесь с амирспасаларом Иванэ, пусть кипчаки вместе с градоправителями прочешут все дороги, селения и города. Приказываю беспощадно вешать подобных людей! Рядом развешивать награбленные ими вещи, их ослов и лошадей, кошек и собак. Для вящей острастки!

— Так, великий государь, премудр твой приказ! Лично буду следить за выполнением, — обрадованно заговорил Абуласан.

Георгий желчно усмехнулся:

— Конечно, снова начнут шептать, царь, мол, жесток, поступает не по закону. А кто их ведает, эти законы, — «Судебника» до сих пор ведь нет в Картли…

Подумав, Абуласан рискнул высказать свое мнение:

— Воистину так, государь. А вот в моих владениях проживает некий чернец — превосходнейший знаток законов, даже «Судебник» вознамерился писать.

Царь встрепенулся:

— Ученый законовед, говоришь? А как его имя, князь?

— Мхитар, по прозвищу Гош, что значит «редкобородый». Всевозможные науки превзошел сей монах, обучался в Киликии.

— Так, так… — задумался царь. — Как скоро можешь его доставить в Исани, князь?

— Через шесть дней, государь, если повелеть соизволишь, — с готовностью ответил Арцруни.

— Хорошо… Немедленно шли гонца за монахом! — твердо молвил Георгий.

Глава XII. ВИДЕНИЕ В СОБОРЕ

Родовитый владетель Махканберда, Рустави и Семигорья эристав эриставов Картли князь Амир-Курд Абуласан Арцруни свысока относился к мелким рыцарям из Хожорни, с которыми он случайно породнился через сестру свою Саакдухт. Но выдающиеся воинские подвиги зятя Саргиса при взятии Ани и восстановление его в княжеском достоинстве заставили вельможу переменить отношение к бедным родственникам. Особенно когда царь Георгий назначил князя Мхаргрдзели градоправителем такого крупнейшего торгового города, как Ани. Приехав в Хожорни по случаю рождения у сестры Саакдухт второго сына, Абуласан осыпал подарками всю семью, по-родственному посоветовал парону Саргису сблизиться с могущественными Орбели и даже вызвался пригласить чванливого амирспасалара на семейное торжество в качестве крестного отца. Немного поломавшись и сдавшись на уговоры старого приятеля, Орбели с огромной свитой прибыл в Хожорни и был восприемником у купели младенца, нареченного в его честь Иванэ.

В мерцании тысяч свечей, сквозь клубы ладана, торжественно звучали под сводами Сионского собора старинные песнопения. В пасхальную ночь храм был переполнен молящимися. Служил сам католикос Микаэл Мириасанидзе, в присутствии всего двора и вельможной знати. Уже переменили священнослужители траурные ризы на светлые праздничные одеяния и ликующим прославлением начиналась утреня. В числе находящихся на богослужении был и князь Мхаргрдзели, прибывший в Тбилиси по приглашению шурина. Правитель Ани захватил с собой в Тбилиси двенадцатилетнего старшего сына Захария. Маленький горец впервые попал в Тбилиси, и все в этом городе было ему в диковину. С удивлением смотрел княжич на пышную церковную службу, на множество богато одетых людей, до отказа заполнивших собор. Победно звучали громкие возгласы протодьякона, истово отвечал им патриарший хор. Впечатлительному мальчику уже начинало мерещиться что-то необычайно далекое от жизни, как бы перекликающееся с рассказами из Библии старого хожорнийского священника тер-Егише…

Вдруг взгляд юного горца приковало удивительное зрелище: впереди всех молящихся у алтаря стоял высокий человек в длинном золотом одеянии до пят. Как у святых на иконах! А рядом… Захарий осторожно потянул отца за рукав, тот с удивлением обернулся. Мальчик умоляюще прошептал, показывая рукой в сторону алтаря:

— Отец, кто это там стоит впереди?

— Это наш царь, мой мальчик, — улыбаясь, тихо ответил парон Саргис.

— Нет, рядом с ним, кто это? Ангел?

Правитель Ани, усмехнувшись, подкрутил густой ус. Притянув к себе, он ласково шепнул ему на ухо:

— Да нет, глупыш! Ангелы только на небесах бывают. То дочь нашего царя Тамар.

Почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, юная царевна обернулась. Рядом с великаном в княжеской одежде стоял рослый неуклюжий подросток и упорно смотрел на нее. Золотисто-карие глаза царевны сердито сверкнули. Тамар недовольно повела плечиком и отвернулась. Георгий покосился на обычно спокойную дочь и, ничего не сказав, снова стал смотреть на Царские врата алтаря, откуда в светлых ризах торжественного пасхального шествия уже выплывал католикос Микаэл со всем клиром…

Княжич Захарий ехал в сопровождении дядьки Шоторика. Верный оруженосец после тяжелого ранения остался в Хожорнийском замке комендантом и потом был приставлен к княжичу обучать его ратному делу.

По обочине дороги позади конной охраны следовал Самвел и, задумчиво насвистывая, предавался печальным размышлениям. Начав службу конюхом, Самвел преуспел и ныне числился наставником по верховой езде княжича Закарэ. А что толку в этом? Невеста Астхик, не дождавшись его, вышла замуж за другого. У Ануш — двое детей, а он, Самвел, так и остался байгушем одиноким. «Вся моя семья — кони на конюшне!» — с горечью думал наездник. Он посмотрел на княжича: «Опять затянул поводья!» — и, тронув коня, подъехал к Захарию.

Мерно цокали по каменистому грунту копыта коней. Погруженный в свои мечты, княжич ничего не слышал. Лишь изредка, счастливо улыбаясь, кидал рассеянный взгляд на цветущие яблони и синее безоблачное небо…

На дворе богатого шелкоторговца Погоса вьючили верблюдов. Озабоченно хлопотали приказчики у тяжелых тюков с шелком, проверяя укладку и деловито покрикивая на грузчиков. Больше всех суетился семнадцатилетний сын купца Манвел. В первый раз посылал его отец в самостоятельное путешествие с товаром в приморский город Цхуми, откуда шелк должны были отправить дальше на галере. Не вполне доверяя малоопытному юнцу, Погос-ага посылал с ним старшего приказчика. Закончив погрузку и спрятав опись товаров в тугой пояс, приказчик подошел к стоявшему на крыльце хозяину:

— Все готово, Погос-ага.

— С богом! — перекрестился шелкоторговец и, благословляющим жестом осенив сына, подал знак к отправлению. Со скрипом распахнулись большие ворота, мерно позвякивая колокольцами, на улицу выплыли десять рослых верблюдов с тюками. Следом ехали на конях Манвел и приказчик.

Скалы, зелень шиповника и дикой груши в цвету. В гору медленно поднимается большой караван. Он принадлежит нескольким владельцам — тбилисским купцам, вывозившим в Цхуми разные товары.

Начальник каравана на добром коне беспокойно оглядывал длинную вереницу вьючных животных. На стоянке в Гори его предупредили, что на перевале незадолго до того ограбили чужеземных купцов. Недаром в царском указе приказывалось вешать воров и разбойников! Но малочисленность охраны беспокоила караванбаши. «А все Погос-ага! Пожалел несколько тетри[51], чтобы нанять лишних стражников! И другие хозяева тогда уперлись…» Меланхолично звякал колокол на шее последнего верблюда. И только собрался начальник каравана приказать прибавить шаг (до сумерек надо бы пройти опасные места!), как из-за кустов раздался громкий окрик:

— Стой!

Из чащи леса высыпало на дорогу множество вооруженных людей с лицами, замотанными до глаз черными башлыками. Из-за повязок сверкали возбужденные глаза. С кинжалами в руках, оттеснив испуганных купцов и охранников в кучу, разбойники прежде всего кинулись к верблюдам Погоса-ага. Старый приказчик попытался было помешать сбрасывать тюки с шелком, но один из разбойников сабельным ударом плашмя свалил его на землю. Охранник похрабрее поднял саблю для защиты старика. Его ударили сзади кинжалом.

— На, получай, собака!

С рассеченным черепом страж упал рядом с приказчиком.

Завершив грабеж, предводитель шайки насмешливо заорал купцам:

— Отправляйтесь-ка обратно домой, купцы! С богом! Да не забудьте прихватить своего покойника…

Тюки с товарами валялись разбросанными на дороге. Послышался скрип арб — предусмотрительные разбойники быстро нагрузили арбы награбленным добром. Расстроенный начальник каравана велел повернуть обратно в Тбилиси, взвалив тело убитого охранника на одного из верблюдов.

Глава XIII. МХИТАР ГОШ

Приезд царского гонца вызвал большой переполох в монастыре. Игумен Иоаннес, невзирая на пастырский сан и большую тучность, волчком носился по обители, изрыгая проклятия на голову отца-эконома и отца Иусика, ведавшего монастырской конюшней.

— Бездельники, супостаты! За целый день так и не смогли найти одного несчастного ишака для вардапета[52]! Неслыханно!

— Святой отец, не в состоянии мы… наши огороды нам этого не позволяют! Мыслимое ли дело платить такие деньги за одного мула?! — испуганно взывал тщедушный эконом.

Отец Иусик дипломатично отмалчивался.

Огороды были главной статьей доходов маленького монастыря в горах, и отец-эконом был прав. Но игумен ничего не хотел слышать.

— Знать ничего не знаю, чтобы ишак был до ночи! Утром почтенный вардапет должен выехать по царскому зову… И он выедет, если даже вы все провалитесь в геенну огненную, где вас давно за грехи ждет сатана! — кричал настоятель, нагоняя страх и тоску на служителей божьих.

Монахи то бледнели, то краснели от крепких слов преподобного отца Иоаннеса, который в молодости служил в войсках и сохранил некоторые военные привычки.

Из окна монастырского здания за перебранкой монахов с любопытством следил царский гонец Шабурдан. Темная история с пропавшим из личного обоза амирспасалар бурдюком вина не помешала дальнейшей карьере пронырливого азнаура. С помощью князя Абуласана Арцруни Шабурдану удалось устроиться гонцом при Исанском дворце. Прибыв после двухдневной бешеной скачки в Нор-Гетик, азнаур собирался на рассвете следующего дня двинуться в обратный путь, прихватив вардапета Гоша.

Утомленный криками монахов, Шабурдан решил подшутить над ними. Высунувшись по пояс из окна, громко закричал:

— Отцы святые, поменьше шума, побольше дела! А если по вашей вине мы завтра не уедем, властью, мне как царскому послу данной, повешу на воротах обоих — и отца-эконома, и отца конюшего! Так и знайте!

Настоятель злобно смерил взглядом насмешника, но промолчал: с царским приказом шутить не приходилось. Да и князь-благодетель будет очень недоволен промедлением, может не прислать ежегодного дара монастырю…

Виновник переполоха — ученый-законовед Мхитар Гош с недоумением размышлял в своей маленькой келье. С чего это вздумалось князю Абуласану вызывать его в Тбилиси? Да еще якобы по царскому приказу…

Отцу Мхитару насчитывалось лет тридцать пять. Был он высок ростом, крепок сложением. Лицо у вардапета было чистое и приятное, с редкой черной бородкой (откуда и прозвище), с умными, чуть насмешливыми глазами. Уроженец Гандзака, он рано отправился на выучку к Иоаннесу Тавушскому, знаменитому философу и теологу. Прожив ряд лет у старого ученого, Мхитар получил звание вардапета, но, не довольствуясь приобретенными знаниями, отправился в прославленную высшую школу при Кармирванке (Красном монастыре), у подножия горы Сиав в Киликии. Там кроме богословских наук он изучал философию, грамматику, риторику, математику, законоведение, историю, космографию и другие науки. Завершив высшее образование, Гош возвратился на родину. По пути он познакомился в Арзруме с князем Абуласаном Арцруни. Разумный и начитанный монах понравился вельможе, который, скучая в ожидании поступления податей (у Арцруни сохранились родовые земли в эмирате), охотно беседовал с ним о законах и других умных вещах. Но феодалу-крепостнику пришлись не по душе вольнодумные высказывания молодого ученого. Заметно охладев, князь Абуласан постарался отделаться от Гоша, устроив его в подопечный монастырь Нор-Гетик. Это Мхитар Гош хорошо понял при расставании с Арцруни. И вот теперь — срочный вызов в Тбилиси! Непонятно…

Настоятель бурно ворвался в келью. Отдуваясь от жары и хлопот с отъездом Гоша, отец Иоаннес грузно опустился на скамью и, отирая пот с лица, трубным голосом возвестил:

— Собирайся в путь, вардапет! Мула преотменного я все-таки тебе достал, хоть самому Иисусу Христу подавай! Вот, взгляни-ка в окно…

В Каяне[53] к вардапету Мхитару присоединился молодой купец Манвел, возвращающийся со своим слугой в Тбилиси. Сын богатого шелкоторговца, Манвел оказался на редкость словоохотливым. На привалах на берегу веселой реки Агстев он вытаскивал из объемистого хурджина разную снедь и кувшин неплохой водки, потчевал Гоша и рассказывал разные любопытные вещи.

— Вот недавно, отче, на Лихском перевале большой караван ограбили. И мой отец там десять верблюжьих грузов лучшего шекинского шелка потерял… Так до сих пор гзири[54] разбойников не найдут!.. — подмигнул вардапету Манвел и, опрокинув чарку, добавил многозначительно: — И век не найдут… кто посмеет полезть с обыском в княжеский дом, а?

Гош с удивлением переспросил:

— В княжеский дом?

Манвел оглянулся. Слуга был далеко, пас коней.

— На базарах толкуют, что ограбили купцов переодетые слуги князя Бадиани. А кто могущественнее его в Картли? Одни Орбели…

— Но почему же? — продолжал удивляться монах.

Манвел хмыкнул и не сразу ответил:

— Привыкли дидебулы к житью роскошному, иначе стали жить, чем их деды! Так говорит отец. Ну а доходов не хватает, вот и… — сделал красноречивый жест Манвел.

Рассказ купца поразил Гоша. Он ехал глубоко задумавшись… А Манвел после плотного завтрака подремывал в седле. Слуга трусил позади с хурджинами. Проехали Красный мост, стали спускаться по извилистой дороге к Рустави, утопавшему в садах, владению князя Абуласана Арцруни. Внезапно вардапет остановил своего мула.

Столетний карагач у обочины бросал большую тень на дорогу. На одной из его могучих ветвей висел молодой крестьянин, чуть не доставая ногами в старых поршнях землю. Рядом с ним, высунув длинный язык, покачивалась крупная белая овчарка. Мухи роились вокруг. Сладковатый запах тления стоял в полуденном зное.

— Да что это такое? — очнувшись от дремоты, залепетал Манвел. — Людей им мало вешать, уже и за псов взялись?!

У подножия дерева сидела на земле женщина в бедном черном платье, уткнув простоволосую голову в колени. Рядом в арбе, запряженной тощими быками, сидел старик в чохе. Поодаль, в тени другого дерева, расположилась охрана. Стражники полдничали, ели свежий сыр с зеленью, похрустывали огурцами и пили вино прямо из бурдюка.

Мхитар Гош подъехал к арбе:

— Чего ты ждешь, старче?

Старик вскинул потухший взор на монаха. Заметив жалость в глазах Гоша, он пробормотал, отирая слезы:

— Вот дожидаемся с дочкой, когда гзири разрешат снять тело внука. Вторые сутки не дозволяют похоронить, окаянные…

Женщина внезапно подняла голову. Полуседые волосы висели космами, на лице алели свежие царапины от ногтей.

— Вай-мэ! Вай-мэ! Сыночек, сыночек мой!.. — заголосила она.

Мхитар сошел с мула и направился с охранникам. За ним последовал Манвел.

— Добрые люди, почему не позволяете предать земле несчастного, по обычаю христианскому? — учтиво обратился Гош к охранникам.

Рыгнув, старший по виду охранник буркнул:

— Не суй нос не в свои дела, монах! Разве не украл барана пастух у почтенного Дато-купца?

— Еще отрицал, мерзавец, ссылался на волков! — с усмешкой добавил охранник помоложе.

— И пришлось нашему эриставу деньги затратить, из Тбилиси палача в красном колпаке выписывать. Вот и повесили пастуха с его псом по указу царскому!

— Ха-ха-ха! — рассмеялся деревянным смехом молодой. — Другой живности не оказалось у парня, быки-то деда…

— А то пришлось бы и быков повесить! А вот теперь сиди на солнце и охраняй эту падаль! — сердито добавил старший охранник.

Манвел из-за спины вардапета украдкой показал охраннику монету. Тот скользнул по ней небрежным взглядом и нехотя поднял три пальца. Вздохнув, купец вытащил еще две монеты и, присев рядом на траве, шепнул охраннику:

— Повесить повесили пастуха! Значит, за дело… а теперь и христианский долг дозволь выполнить, азнаур!

Монеты скрылись в широкой ладони охранника. Он заорал:

— Забирай внука, старик!

За обедом парон Саргис узнал от шурина, что прибыл прославленный законовед из Нор-Гетика и ждет вызова в царский дворец.

— Как ты думаешь, Абуласан, отец Мхитар — подходящий воспитатель для моего Закарэ? — задумчиво спросил Саргис.

— Пожалуй, да, по большой учености. Только его в руках надо крепко держать. Великий вольнодумец! Теперь по совету владыки Степаноса собирается «Судебник» писать, — небрежно ответил Абуласан.

— Что же, дело очень нужное. Так устрой мне с ним встречу, Абуласан, прошу тебя, пока я в Тбилиси.

— Хорошо, Саргис, я прикажу направить отца Мхитара к тебе, — согласился князь Абуласан, торопившийся во дворец.

Встреча парона Саргиса с ученым-вардапетом состоялась в тот же вечер.

— Совсем дикарем растет! На Пасху привез я его в Тбилиси, повел на всенощную в Сионский собор. Там мой Закарэ царевну Тамар увидел — красавица писаная дочь нашего царя! И вдруг спрашивает меня: кто, мол, это — ангел? Каково, а? Ангелов наяву видит!

Мхитар Гош задумчиво улыбнулся в ответ:

— Это не так плохо, великий ишхан, — ангелов на земле узреть! «Блаженны нищие духом» — сказано в Святом Писании…

— Благодарю покорно, отче! Мечтаний и так слишком много у мальчика, хоть отбавляй, надо его на землю спустить, знания дать! Прошу тебя настоятельно, достопочтенный тео-Мхитар, соблаговоли переехать на жительство ко мне в Хожорни. Чего тебе в Нор-Гетике сидеть на тощих монастырских хлебах, в неудобстве? Я слышал, писать «Судебник» тебя благословил владыка Степанос. Дело полезное и нужное! Вот и можешь у меня, в тишине Хожорни, свой «Судебник» составлять. Из Ани хороший пергамент буду тебе посылать. Сам я все время в Шираке или в царских походах пребываю. Отец мой, блаженной памяти князь Закарэ, преставился в прошлом году, жена одна с детьми сидит в замке. Даю тебе моего отрока в полную власть. Шоторик-оруженосец ратному делу его обучает, конюший Самвел — верховой езде. А ты все науки сыну будешь преподавать, языкам обучишь, с законами познакомишь. Мальчик очень способный, но горячего нрава. А настоятелю в Нор-Гетик отписку пошлем, приличный вклад внесу монастырю…

Гош погрузился в раздумье. Подняв голову, просто сказал:

— Согласен, ишхан. Когда выезжать в Хожорни?

— Конечно, после царского приема, — обрадовался парон Саргис.

Глава XIV. НОЧНОЙ РАЗГОВОР

Царские приемы в Исанском дворце происходили обычно по утрам. Однако Мхитар Гош до позднего вечера просидел дома, пока не пришел главный эджиб Заал Саварсалидзе и не предложил следовать за ним. Расстояние от дома Арцруни до дворца было невелико, и Гош со своим спутником быстро добрался по улицам ночного Исани к замковым воротам. Однако эджиб здесь не остановился и повел вардапета дальше, вдоль каменной ограды, в глухой переулок. Дойдя до небольшой железной двери, Саварсалидзе достал из кармана ключ и отомкнул замок. Они прошли в темноте по аллее парка и очутились в просторной комнате. Здесь эджиб взял медный светильник. Поднявшись с вардапетом по лестнице, он повел Гоша по темному длинному коридору.

У двери, охраняемой двумя рослыми гвардейцами с пиками, эджиб остановился и показал страже серебряный значок. Тихо постучав, он притворил дубовую дверь и, пропустив Гоша, сам остался в коридоре.

Восковые свечи в серебряном подсвечнике тускло освещали обширный царский покой, оставляя во мраке углы. В узкие стрельчатые окна вливался аромат цветущего жасмина, слышался плеск фонтанов и неумолчный стрекот ночных цикад. За большим столом, в глубоком кресле, покрытом кордуанской кожей, сидел немолодой человек в летнем архалуке и читал. При входе Гоша он отложил книгу и первым приветствовал вошедшего:

— Здравствуй, вардапет. Как доехал из монастыря?

— Многие годы здравия и благоденствия великому царю царей! — с низким поклоном отозвался Мхитар Гош.

— Благодарю. Садись, вардапет, побеседуем немного с тобой. — И царь Георгий указал рукой на свободное кресло у стола[55].

После минутного молчания Георгий заговорил:

— Наслышан я, что ты — знающий хорошо историю и законы человек, многому научился в дальних странах, даже «Судебник» писать намереваешься. Так, вардапет?

— Так, государь, — сдержанно подтвердил Гош.

— Вот и надумал я побеседовать с тобою о законах да и о других делах тоже, — неторопливо говорил царь.

Мхитар Гош почтительно слушал.

— Вот скажи, зачем «Судебник» взялся писать, что побудило тебя к сему?

— Государь, двенадцать причин составления оного «Судебника» насчитываю я. И первая из них — часто приходится слышать от иноверцев злословие, будто в законах Христа нет вовсе суда, — степенно начал Гош.

— Этой одной причины достаточно, вардапет! — прервал нетерпеливо царь Георгий. — Опустим остальные одиннадцать. А теперь расскажи все, что знаешь о царских домах Багратидов. Откуда они происходят и кто остался в живых из них, кроме семьи нашей!

Немного подумав, Мхитар начал свой рассказ:

— Наши летописцы считают, великий государь, что Багратиды — и армянские, и грузинские — происходят от древних еврейских царей Давида и Соломона. То же говорят и грузинские анналисты, почему ваш высокий дом и называют часто — Давитиани… Рассказывают, что нечестивый вавилонский царь Навуходоноср вывел еврейский народ из Палистины и потомки царей Иудеи попали в нашу страну, где преуспели благодаря происхождению своему и талантам. Муж Баграт из дома сего и был будто бы родоначальником всех Багратидов. В Армении Багратуни были венценалагателями у царей Аршакидов, а потом сами царями сделались. А грузинский дом Багратуниани основан был другим потомком Баграта. Только вот я… — замялся Гош.

— Продолжай, вардапет, не смущайся. Говори все, не таясь, как на духу! Мне нужны не льстивые слова придворных летописцев, а истинная правда… — спокойно заметил царь.

Ободренный Гош продолжал:

— Только я лично считаю, что Багратиды вовсе не евреи по происхождению, а, скорее, выходцы из Ангелтуна, что в Верхней Месопотамии находится. Царь Давид и мудрый Соломон тут ни при чем…

— Вот как! Ну а родство между грузинскими и армянскими Багратидами ты все-таки признаешь, вардапет? — спросил после короткого раздумья царь.

— Конечно, государь, и самое близкое. Как я сказал, корень у обеих династий один. Могу представить таблицу колен и браков между обеими великими домами.

— Хорошо, составь таблицу и передай эджибу Саварсалидзе, он завтра зайдет за ней. Ну а теперь скажи, вардапет, кто остался на свете от этих двух, некогда огромных, царских домов? Я знаю, Багратунианов в Грузии, кроме меня, моей сестры Русудан, дочери Тамар и племянника Демны, нет никого. Ну а в Армении?

— Еще того меньше, государь. Один малолетний сын остался у последнего царя — Кюрике Багратуни, по имени Абас.

Георгий поморщился:

— Уж эти мне царьки! Одно имя ведь у них сохранилось, да два небольших замка оставил им мой дед из всего царства Сомхитского… Правда, богатства Кюрикянов царь Давид не тронул. Много сокровищ у них хранится в замковых подвалах, я это знаю. А сколько же ему лет, этому Абасу?

— Младенец он, всего три года исполнилось, государь.

Георгий задумался, словно прикидывая что-то в уме. Потом, вздохнув, молвил:

— Да, еще мал! Ничего не получится…

Мхитар Гош молчал, пытаясь угадать, почему царь так заинтересовался последним Кюрикяном. Вдруг осенила догадка: «Видно, грузинский царь заблаговременно ищет подходящего жениха для своей подрастающей красавицы дочери… Не преждевременно ли? Хотя в последнее время цари в Грузии что-то недолговечны…» Размышления вардапета прервал новый вопрос, немало удививший Гоша:

— Скажи, вардапет, как мыслишь в «Судебнике» о престолонаследии? Что сказано в святых канонах о наследовании владений сыновьями и дочерьми?

Внезапная мысль промелькнула у Гоша. Он наугад заговорил:

— В Книге Чисел, глава Двадцать седьмая, сказано: «Если кто умрет, не имея у себя сына, то передавайте удел его дочери». Следуя сему канону, если у царя нет сына, а есть дочь, корону наследовать должна последняя. Патриарх Ной наряду с сыновьями выделил и дочери часть земель на юге, почему в этих краях царствовали и женщины. А царь Соломон, как об этом свидетельствует и сам Господь, некогда привел царицу южную…

Георгий заметно оживился.

— А какие случаи пребывания женщин на царских престолах в Грузии и Армении ведомы тебе, вардапет? — спросил он.

— Не было ни одного случая в царствах сих за все время существования, государь. Законы наши не разрешают такое престолонаследие! — отрезал Гош.

— Но в других странах было же это, ты сам сказал! — гневно воскликнул Георгий, дернув левый ус.

Мхитар Гош понял: «Царь ищет какой-то выход из династического кризиса в Грузии. Это имеет, видимо, отношение и к дочери его Тамар: говорят, царь боготворит ее…» Гош задумался и, решившись, заговорил:

— Древняя история, государь, действительно знает немало примеров восшествия особ женского пола на царский престол. Возьмем, к примеру, великую ассирийскую царицу Шамирам, строительницу храмов и каналов, погубительницу армянского царя Ара Прекрасного. Или могущественную южную царицу Савскую, посетившую мудрого царя Соломона, о коей я уже упоминал. Либо доблестную царицу Пальмиры Зейнаб, столь долго противоборствовавшую Риму державному… Поближе к нашим временам вспомним великих цариц Византии — златовласую императрицу Зою и сестру ее Феодору, а также царицу Ирину, родного сына ослепившую власти ради… Всех порфироносных властительниц сразу и не упомнишь, государь, не взыщи! — развел руками Гош.

Георгий внимательно слушал. Правильно догадался законовед: царь действительно искал выход, тревожась за участь, которая постигла бы его горячо любимую дочь, если бы на трон взошел Демна, — обычное для всех осиротевших картлийских царевен затворничество. Но где же найти ей подходящего жениха? Кругом мусульмане, Византия разваливается, вблизи не осталось ни одного из христианских правителей. Но дело не только в Тамар! С племянником на престоле к власти в Грузии снова пришли бы ненавистные тупоголовые мтавары с Орбели во главе, стали бы вертеть, как куклой, слабовольным Демной, свели бы на нет столетний труд Багратунианов. «Законы не позволяют», — говорит ученый монах. А сам он, Георгий, разве «законно» попал на трон? Обветшали старые законы, не соответствуют новым временам, ломать их надо!.. Спасибо ученому-монаху — неплохие исторические примеры он привел! Надо будет запомнить…

Благосклонно глянув на Гоша, царь молвил:

— Куда из Тбилиси стопы направляешь, вардапет? Вернешься ли обратно в свою обитель?

— Нет, великий государь. Я приглашен князем Саргисом Мхаргрдзели быть воспитателем старшего сына.

— Дело. Только вот, что, вардапет… — царь строго посмотрел на Гоша, — наш разговор — великая государственная тайна! Потому и вызвал тебя издалека, с гор. И на новом месте службы не вздумай обмолвиться словом единым… А князю Абуласану скажешь, что я интересовался твоим «Судебником»: царь, мол, хочет заказать такой же картлийским законоведам. Хорошо понял, вардапет?

— Понял, великий государь, — прошептал Гош.

Георгий хлопнул в ладоши. На пороге вырос Заал Саварсалидзе.

— Проведешь вардапета до дому. Прощай, отец Мхитар!

И царь снова погрузился в чтение.

Глава XV. МЕЧТЫ ЦАРЕВИЧА ДЕМНЫ

Темнело от гнева лицо царя Георгия при тревожных сообщениях соглядатаев. Он не мог не считаться с положением дел в царстве. Наследника все не давал ему Господь, а Демна был последним законным представителем царствующего дома Багратидов по мужской линии. Тайная борьба за власть в Грузии продолжалась, и немалую роль в ней играл Заал Саварсалидзе — главный эджиб и начальник царской разведки.

Юношей, посланный, как многие грузинские дворяне, обучаться наукам в Константинополе, Заал попал было в руки византийских разведчиков. У них он выучился тайнописи и прочим тонкостям опасного ремесла. При ослаблении византийской власти Заалу удалось освободиться от тягостной опеки и уехать на родину, где прекрасное знание соглядатайства помогло ему быстро выдвинуться при дворе. Царю Георгию пришлось завести свою личную разведку, и его выбор пал на Заала Саварсалидзе, который служил эджибом у царицы Русудан и был ею рекомендован.

Имея своего человека в гнезде заговорщиков, начальник царской разведки мог быть в курсе их интриг. Но с совершеннолетием Демны положение коренным образом менялось. Воспитатель царевича — азнаур Чиабер из Жинвани, где в окрестностях находилось его небольшое родовое имение, несомненно был личностью примечательной. Человек в летах, невысокого роста, с неторопливыми движениями и тихим голосом, Чиабер редко поднимал тяжелые веки над серыми колючими глазами. На лице с оспенными рябинами курчавилась борода с проседью. Еще в молодые годы небогатому азнауру удалось попасть на дворцовую службу в кратковременное царствование Давида III[56] и даже сделаться его личным эджибом. Когда католикос Мириасанидзе спросил умирающего царя, кого он назначает, по обычаю, в воспитатели малолетнему сыну, потухающий взор властелина упал на стоящего у двери в скорбной позе Чиабера. Царь слабеющей рукой молча показал на эджиба. Это был последний жест Давида III… Царевичу Демне исполнилось семь лет, когда в Дорийском замке появился азнаур Чиабер. Согласно последней воле усопшего монарха, он вступил в исполнение обязанностей воспитателя его сына. Дядя не возражал против этого назначения, тем более, что с Чиабером уже давно (задолго до его появления в Лори) прочно связался Заал Саварсалидзе.

Теперь же, с достижением совершеннолетия царевича, этот надежный осведомитель должен был покинуть свой пост, что несказанно беспокоило эджиба и Георгия III.

Совершеннолетие наследника престола, как обычно его именовали в окружении, было пышно отпраздновано. В Дорийский замок съехалась вся знать Грузии. Пиры и тайные совещания, чередуясь, продолжались две недели. Многолетние хитроумные замыслы князя Иванэ начинали приносить плоды. На празднестве всенародно было объявлено об обручении царевича с княжной Марине. Но помолвка претендента на престол с дочерью всесильного Орбели многим пришлась не по душе. Слишком большую власть начинал забирать амирспасалар Иванэ! А что будет, когда его зять сядет на отцовский престол? Князья стали вспоминать, что грузинские цари обычно женились на чужестранных царевнах или на приравненных к ним особах, а прекрасная Марине никак не могла претендовать на такое происхождение. «Великий Иванэ явно поторопился с этим делом», — полагали многие вельможи.

Царь Георгий даже не потрудился прислать своего представителя, чтобы поздравить племянника с совершеннолетием. Впрочем, это было и понятно. После поздравления нужно было говорить о выполнении условий договора, заключенного Георгием со знатными людьми у смертного ложа Давида III. А с этим узурпатор трона явно не спешил. Особенно после того, как узнал о помолвке царевича с дочерью Орбели.

Демна был воспитан в духе старинного рыцарства, хорошо изучил и свято придерживался феодальных обычаев и правил светского поведения. Опекун сумел внушить ему, что, когда царь не опирается на мтаваров, неизбежно наступает конец его власти. Только княжеские войска, только цвет нации — мтавары и азнауры служат надежной опорой державной власти. А «худородный» люд, торгаши-толстосумы, которым так потворствует царь Георгий, всегда являются ярыми врагами княжеского сословия, а следовательно, и врагами царя!

Красивое лицо Демны, с большими голубыми глазами, не носило пока отпечатка того величия, которым были отмечены лица опекуна-амирспасалара и особенно дяди-царя. Но царевич был уверен, что он со временем приобретет осанку, приличествующую боговенчанным особам. Пока же, в ожидании своего скорого восшествия на престол, Демна настоял на введении в замке полного придворного этикета, с удовольствием присутствовал на различных торжественных церемониях, а больше всего мечтал…

Вскоре после помолвки, когда царевич, по привычке, грезил о будущем, в его богато отделанную комнату, неслышно ступая в мягких сафьяновых сапогах без каблуков, вошел Чиабер. Отдав низкий поклон бывшему воспитаннику, Чиабер негромко сказал:

— Пришел попрощаться с твоим высочеством. На рассвете уезжаю к себе, в Жинвани. Хочу пожелать царевичу всяческого благоденствия и выполнения его высоких чаяний! — И вкрадчиво добавил: — Вся Картли теперь с надеждой смотрит на наследника Багратуниани…

Царевичу понравилось почтительное обращение воспитателя, которого он с детства недолюбливал и даже побаивался за требовательное отношение к занятиям. Указав на кожаное кресло, Демна покровительственно ответил:

— Спасибо, мой Чиабер. Садись. Выпьем чару вина на дорогу.

Демна хлопнул в ладоши и приказал вбежавшему слуге подать вина. Воспитатель и воспитанник выпили и снова повторили: царевич любил хорошее кахетинское. Потом Чиабер небрежно молвил:

— На войну великий амирспасалар собрался против нечестивых саркинозов. Вот прекрасный случай твоему царскому высочеству проявить свою природную доблесть!..

— Да, я хотел было принять участие в походе. Но опекун не разрешает, говорит, что поход долго не затянется, не стоит беспокоиться. Скоро мтавары со своими храбрыми войсками обратно вернутся. А тогда…

Демна прикусил язык. Но для проницательного Чиабера сказано было достаточно. Сделав понимающее лицо, Чиабер подхватил:

— А тогда вся Картли устроит великий пир по случаю твоего бракосочетания с прекрасной княжной!

— Да, конечно. И после брака я рассчитываю, что дядя Георгий вспомнит свои обещания!

Заала Саварсалидзе очень озаботили привезенные Чиабером сведения о намерениях вельможных заговорщиков. Пообещав бывшему воспитателю Демны большую царскую награду, Заал предложил ему пока отправиться к себе в Жинвани и ждать дальнейшего развития событий, а сам поспешил во дворец с докладом к царю Георгию.

Глава XVI. ПЕРЕД ГРОЗОЙ

Весной 1178 года князь Саргис силами анийского гарнизона предпринял поход против крепости Магасберд[57], еще находившейся в руках сельджуков. Поход затянулся. Правитель Ани избегал излишних потерь и вел осаду этой сильной, защищенной двойными стенами крепости на измор. Шеддадиды не могли примириться с утратой Ани и пристально следили из Двина за событиями в городе. Узнав от лазутчиков, что в Ани остался лишь небольшой гарнизон, а самого князя Саргиса в городе нет, Шеддадиды решили попытаться использовать благоприятный момент. Наскоро собрав наемную конницу и послав гонцов в Хлат и Арзрум с просьбой о помощи, воинственный юнец Шаханшах Шеддадид с большим конным отрядом двинулся в Ани.

По оплошности стражи у Игидзорских ворот вражеская конница сумела ворваться в город. Промчавшись бешеным аллюром по улицам, сельджуки с ходу захватили старый город с цитаделью и, перебив немногочисленных защитников, стали поджидать подкрепления. Горожане, придя в себя от вражеского наскока, не растерялись, закрыли все выходы, осадили старый город и отправили гонца к князю Саргису с сообщением о случившемся. Получив неприятную весть, князь Саргис немедленно снял осаду с Магасберда и помчался в Ани, послав срочное донесение о происшествии амирспасалару Орбели.

Засевшие в старом городе сельджуки выгнали всех именитых жителей за ворота внутренних Ашотовых стен и стали проедать найденное в домах продовольствие. Но награбленных запасов хватило ненадолго, налетчики стали терпеть большие лишения, начался падеж коней; когда же анийцы перерезали водопровод, питавший водой старый город и цитадель, враг сдался на милость победителей.

Сообщение Саргиса о нападении сельджуков на Ани прибыло в Лори как нельзя кстати. Амирспасалар получил предлог для сбора мтаварского ополчения. Раздув налет на Ани в крупную военную угрозу и скрыв от царя Георгия второе донесение Саргиса о сдаче врага, Орбели легко добился царского указа о сборе войск. Княжеские отряды начали стягиваться для выдуманного похода на юг в условленном месте — Лори. Вскоре там собралось до тридцати тясяч всадников.

В эти тревожные дни князь Саргис получил чрезвычайно удививший его приказ, а вскоре в Анийском дворце появился и его младший брат Вахрам, который обычно проживал в Тбилиси. В отличие от прямодушного парона Саргиса, Вахрам считался в семье большим дипломатом. Он поддерживал самую тесную связь с князем Арцруни.

Вахрам в общих выражениях рассказал брату о намерениях мтаваров и на словах передал предложение главарей заговора примкнуть к их движению. На столе перед Саргисом лежал приказ амирспасалара, где ему предлагалось со всей анийской конницей выступить в Хожорни и там ждать дальнейших распоряжений. Оборона города Ани приказом возлагалась на незначительные пешие части гарнизона и городскую стражу.

— Не понимаю, Вахрам. Предположим, царь Георгий действительно незаконно занимает трон и должен уступить его царевичу Демне. Ну а как быть с Ани? Шеддадиды зорко следят из Двина за городом, доказательством тому служит последний их налет. Стоит мне выступить с конницей, Шеддадиды тотчас захватят Ани!

— Но приказ амирспасалара — закон для тебя, — неуверенно ответил Вахрам.

— Даже если он с государственной изменой граничит?!

— Почему ты так думаешь, мой Саргис? Ты же дал хорошую острастку сельджукам. Стены у Ани крепкие, а население мужественное! — убеждал Вахрам.

Князь Саргис тяжело вздохнул:

— Хорошо, я выполню приказ амирспасалара. Но моей помощи в мятеже против царя не ждите. Так и передай князю Иванэ!

С возмущением наблюдали анийцы, высыпавшие на крепостные стены, как длинной вереницей вытягивалась конница из Главных ворот и, перестроившись в походную колонну, двинулась по пыльной дороге на север.

Тигран-оружейник возбужденно говорил:

— Смотри, друг Микэл, видишь, все князья на один покрой, все предатели! Бросают город на произвол судьбы…

— Но князь Саргис не хотел оставлять города, воины говорили, приехал гонец из Лори, привез приказ Орбели! — объяснил Микэл.

— Тогда предатель — Орбели! — гневно воскликнул Тигран.

Утомленные долгой скачкой в горах, Захарий и Самвел в теплый летний вечер медленно подъезжали к селению. Оба сильно проголодались, и Самвел предложил заехать к старику отцу, которого давно не видел.

Не возвращалось благополучие в дом старого Вазгена. С дальней границы вернулся старший сын, оставив где-то свою правую руку. Больной, однорукий, каким работником мог быть Манук? А Самвел так и остался служить у парона, и от него никакой пользы не было в хозяйстве.

Вазген с соседом сидели на каменной плите перед домом и, по обыкновению, спорили. Завидя освещенных заходящими лучами всадников, крестьянин прищурился:

— Кажется, княжич с Самвелом в гости едут!

Сосед почтительно привстал. Сойдя с коня, Захарий поздоровался и прошел в дом. Самвел завел коней во двор, задал им корм и тоже проследовал в дом, где уже хлопотала старуха мать.

Княжич сидел на низкой скамейке. Рядом с миской мацуна перед ним на чисто выскобленном трехногом столе лежал сыр и стопка лаваша, больше нечем было угощать гостей в небогатом доме. Переждав, пока гости утолят голод, Вазген откашлялся и начал издалека:

— Вот, слава богу, свободным стал город великий Ани и, как люди говорят, работы там много! И хотим мы, чтобы Галуст наш каменному ремеслу научился. А Петрос пусть дома остается, отцу помогает, — бросил он взгляд на хилую фигуру Манука. — И просим тебя очень, походатайствуй перед пароном! Пусть он разрешит Галусту отправиться на учение…

Захарий не успел ответить старику. На улице раздался громкий конский топот. В горницу быстро вошел слуга из замка:

— Госпожа Саакдухт срочно вызывает тебя в замок, парон! Из Ани прибыл сам ишхан… — И тихо добавил: — С большим войском. Еще никогда в Хожорни столько конницы не было!

В самом деле, никогда Хожорнийский замок не видел в своих окрестностях столько войска… Повсюду были разбиты легкие палатки, на кострах в котлах варился тыал[58] с рисом, на лугах паслись многочисленные табуны лошадей. Князь Саргис сидел у окна в зале в тяжком раздумье.

— Шоторик!

На пороге показался комендант замка.

— Попроси преподобного отца Мхитара ко мне!

Шоторик вскоре вернулся в сопровождении вардапета. После обычных приветствий парон Саргис сумрачно произнес:

— Я побеспокоил тебя, отче Мхитар, по следующему поводу…

Рассказ хозяина замка не удивил Мхитара Гоша. Жестокая борьба между царем и своевольной знатью была хорошо известна в стране. Знал Мхитар Гош и о всех обстоятельствах воцарения Георгия III, а тайная ночная беседа во дворце открыла ему многое… Закончив рассказ, Саргис попросил совета.

Мхитар Гош задумчиво смотрел на него. Острым взглядом подметив растерянность на мужественном лице, он молвил:

— Ты хочешь знать, ишхан, как должно поступить тебе… Я считаю, что прежде всего следует сообщить царю о княжеском заговоре!

— Не было у нас в роду доносчиков! — глухо ответил Саргис.

— Решай по совести своей, ишхан! — отрезал Гош.

— Но мятежа ведь еще нет, царь, наверное, добровольно уступит престол! — заупрямился парон Саргис.

Гош снова вспомнил ночной разговор с царем и недоверчиво усмехнулся:

— Не думаю, не такой человек царь Георгий! Во всяком случае, поднимать оружие на помазанника божьего — грех великий. Георгий — венчанный правитель царства, управляет им разумно и достойно. И за ним стоят преданные войска — гвардия, кипчаки, аланские отряды… А среди князей согласия нет и не будет! Каждый эристав в свою сторону потянет…

Саргис печально кивнул в знак согласия.

— Не вмешивайся в это пагубное дело, ишхан. И родственников своих постарайся удержать! — озабоченно советовал духовник семьи.

— Княжич Асан, сын шурина моего, уже примкнул к заговорщикам. Да и брат Вахрам на собрание мтаваров в Агарак поехал. Меня тоже приглашали, но я отказался…

— Плохие дела, ишхан. Очень плохие. Не добром все кончится! Предвижу я, много крови человеческой прольется…

Беседу парона Саргиса с Гошем прервал призывный звук рога у замковых ворот.

Переговоры католикоса Микаэла с царем не дали положительных результатов. Напрасно глава картлийской церкви напоминал властителю о данном им при кончине старшего брата Давида III слове. Недобро улыбаясь, Горгий резко отвел все доводы каталикоса:

— Не Демну на царский престол, самих себя возвести возомнили господа мтавары во главе с Иванэ! Недаром свою дочь замуж за эту тряпку выдавать собирается… Все мои труды и труды великого деда прахом пойдут. Старые княжеские порядки снова жаждут ввести дидебулы. И разве на трон всегда вступали сыновья усопших властителей? Нет. Не отдам я Картли хищникам на растерзание! Так и знай, святой отец…

С сокрушением сообщив в Лори о непреклонности царя, католикос предусмотрительно уехал в Гелати, подальше от грядущих бурных событий.

Получив опасную весть об участии старшего сына в княжеском заговоре, князь Абуласан Арцруни счел более разумным перебраться куда-нибудь подальше от царя Георгия и без помех обдумать создавшееся положение. Ехать к себе в Рустави — слишком близко от столицы, да и там будут следить за каждым шагом царские соглядатаи. Князь вспомнил о родственниках-горцах и ночью выехал в Хожорни.

В этот свой приезд князь Абуласан был странно молчалив. Только озабоченно спросил зятя, не вызывал ли его с конницей к себе в Лори амирспасалар. Парон Саргис сухо ответил, что пока не вызывал, и, прямо глядя в лицо родичу, добавил:

— А если даже и вызовет, никуда не тронусь!

Небольшая фигура князя Абуласана как-то вся съежилась, в проницательных глазах словно потухло обычное оживление. Пожав плечами, он ничего не ответил и вскоре, сославшись на усталость с дороги, отправился отдыхать в приготовленную для него гостевую.

Эристав эриставов Картли был очень встревожен ходом событий. Он не видел единодушия среди мтаваров и не считал правильными последние действия князя Иванэ. Ну зачем было, например, так спешить с помолвкой княжны Марине и Демны? Недаром царь только усмехнулся, говоря католикосу Микаэлу: «Иванэ прочите себя в цари?!» Конечно, Демна будет весь в руках главарей мятежа… Но преждевременно открывая свои карты, Орбели рисковал оттолкнуть от себя некоторых мтаваров, и в особенности церковников. Взять хотя бы то, что католикос Микаэл дерзнул заартачиться, не хотел благословить обручение царевича с Марине! Пришлось-таки князю Иванэ, при всей скупости, раскошелиться на немалую сумму для сребролюбивого владыки… Да и силы князей-заговорщиков представлялись Абуласану явно недостаточными. Если откроются военные действия с Георгием, придется с боем брать столицу — Тбилиси. А там — постоянное войско, многочисленное, враждебно настроенное к князьям городское население, мощная цитадель…

Долго ворочался князь Абуласан на своем мягком ложе. До самого рассвета не сомкнул глаз, встревоженный тяжкими предчувствиями.

Но встал он утром с уже принятым решением.

Глава XVII. УЧЕНИК ГАЛУСТ

На следующий день, после прибытия княжеской конницы, Галуст, не слушая уговоров отца и обняв мать, сестру и брата Манука, покинул родное селение. Перевалив через гору Лалвар, он двинулся по дороге к перевалу. Сначала горная тропа бежала по живописному базальтовому ущелью с лесистыми крутыми склонами. Внизу, в теснине, гремел поток. Затем долина расширилась, покрылась пашнями, и дорога стала карабкаться вверх к альпийским пастбищам.

На третьи сутки, перевалив через горный хребет, Галуст увидел перед собой обширную предгорную равнину, покрытую полями созревшего ячменя, которым издавна славился Ширак. Достигнув древнего Ширакавана, он переночевал в городском предместье. На следующий день Галуст по огромному мосту у монастыря Оромос перешел через Ахурян и, полюбовавшись издалека стройными башнями крепости Тигнис, снова зашагал вдоль обрывистого берега. В одном месте, на противоположной стороне, он увидел группу вооруженных всадников, которые медленно двигались вверх по течению реки. Наконец Галуст достиг предместий великого города.

В анийских пригородах жизнь внешне протекала по-обычному, однако какое-то волнение читалось на лицах редких прохожих. Кое-где слышался рев голодной скотины. Галусту, как селянину, казалось странным, что в эту пору скот не пасется на пастбищах, но он не решился спросить об этом жителей. У Главных ворот стояла усиленная стража, внимательно оглядывавшая всех въезжающих в город. Огородников из предместий с корзинами свежей зелени на маленьких серых осликах стражники пропускали, но задерживали крестьян, пытавшихся проникнуть в город со скотом.

— Ну, куда лезешь, братец? Гнал бы в горы своих овец, от греха подальше. А в городе пастбищ нет, сена для тебя не заготовлено…

Галуста, с его нехитрой поклажей, стража пропустила без препятствий. Старший по караулу лишь спросил:

— Ты откуда, парень, и к кому в городе направляешься?

— Я из Хожорни, а иду к оружейному мастеру Тиграну, — с готовностью сообщил молодой горец.

Хожорни было известно караульщику как родовое поместье правителя, да и имя знаменитого оружейника Тиграна хорошо знакомо жителям Ани. Стражник кивнул головой и гораздо мягче сказал:

— Проходи, хожорниец! Варпет Тигран известный у нас человек…

Галуст остановился в нерешительности — ведь он не знал, где живет оружейник. Набравшись смелости, горец спросил сидевшего на каменной скамье у ворот человека в замасленной одежде:

— Не скажешь мне, дядюшка, где тут живет оружейный мастер Тигран?

Цеховой ремесленник оглядел крестьянского парня с головы до ног. Опять деревенщина в город лезет! И нашел, чудак, время! Ответил он, однако, приветливо: может быть, какой родственник из села к богатому Тиграну приехал…

— Иди, паренек, прямо по этой улице до конца, а там спроси — всякий укажет дом варпета Тиграна на Кузнечной улице!

За истекшие годы мало что изменилось в доме оружейника, только у самого хозяина прибавилось седины в пышной черной бороде. В кузнице больше распоряжался теперь толковый мастер Кюрех, да подросла дочка Ашхен…

Прочтя письмо от старого приятеля Шоторика, которое привез с собой Галуст, Тигран внимательным взглядом окинул парня. Тигран хорошо знал, что далеко не всем сельчанам, спасающимся от барщины, удавалось поступить в ремесленные братства, доступ в них был сильно затруднен. Ему захотелось помочь молодому крестьянину.

— Ты хочешь мастером по камню стать, Галуст? — дружелюбно спросил Тигран.

— Да, варпет, очень хочу!

— Добро. Ремесло хорошее, только вот… — Тигран замялся и быстро добавил: — Сегодня отдохни с дороги, парень. А завтра с утра я сведу тебя к варпету Езнику. Нет лучшего каменщика в Ани! Посмотрим, согласится ли он принять тебя в ученики. Время-то сейчас такое…

Долго ворочался ночью будущий каменных дел мастер на своем жестком ложе, думая о том, как-то встретит его варпет Езник…

— Теперь смотри, Галуст: сначала я тебе буду показывать разный камень, а ты запоминай, какой он с виду, какого цвета, каков в работе…

Старику Езнику понравился скромный горец. Сыновей у старика не было, и он согласился по просьбе уважаемого в городе оружейника принять юношу в ученики. Со вздохом покинул Галуст гостеприимный дом на Кузнечной улице, где так звонко смеялась и пела резвая девочка, и перебрался в скромное жилище Езника. На следующий же день он приступил к занятиям. Работы в городе почти не было, жизнь в Ани словно замерла, и у Езника оказалось свободное время для обучения нового ученика.

— Вот это — ширакский черный камень, много его в окрестностях нашего города. Идет он на дома, на церкви, на могильные плиты. Камень довольно мягкий, легко раскалывается и тешется. Много домов из него я построил. А вот камень из Бюракана. Погляди, цвет-то какой у него — пепел с пламенем! Как будто из самого пекла от сатаны его доставили… Крепок сей камень и редко идет на стройку, невыгоден! А это — легкий камень из Артика, там все церкви и дома из него построены. Шестнадцать цветов имеет он: от светло-розового до фиолетового. А сюда посмотри, какой красивый камень! Зеленый, как нефрит из Китая. Ну да ты ведь еще не знаешь, что такое нефрит. Драгоценный это камень, видел я чашу, из него изваянную, во дворце у нашего ишхана…

Тут Езник помрачнел, что-то невнятно пробормотал и снова вернулся к уроку:

— А к нам камень сей привозят с монастырских каменоломен у озера Гелакуни. Красив он, ничего не скажу, но непрочен, лопается от сильных морозов, только на внутреннюю отделку покоев и можно его пускать. А я сам больше всего люблю наш анийский темно-желтый камень — нет красивее и прочнее его! — заключил Езник.

Не все понимал Галуст из сказанного наставником. Трудно было неграмотному селянину сразу воспринять учение, но он слушал с неослабным интересом, примечая, с какой любовью старый мастер берет в руки куски разноцветного туфа.

— Ты, парень, должен отлично знать и наши ремесленные порядки. Хорошо, что ты не в бегах, а с разрешения своего владетеля прибыл в Ани. Иначе разве позволили бы мне принять тебя в ученики? А тот, кто не входит в братство каменщиков, не может заниматься ремеслом. Во главе нашего братства стоит выборный «старик», он вместе с мастерами-варпетами за всем следит, наблюдает, правильно ли ведется работа в каждой мастерской, хорошие ли изделия выпускают в продажу, как расчитываются мастера с подмастерьями, как они кормят учеников, по уставу ли до заката солнца работают, по правильной ли цене продают готовые изделия, например хачкары[59] или плиты разные, — поучал нового ученика Езник.

Передохнув, варпет продолжал рассказывать:

— Теперь скажу о мастерах и подмастерьях. Когда ты проработаешь у меня достаточно времени, тебя сделают подмастерьем. А еще через несколько лет сможешь пойти на испытание на звание мастера. Если успешно сдашь пробу и похвалят тебя «старик» и варпеты — дадут звание, и тогда можешь открыть свою камнерезную мастерскую. Но для этого долго копить деньги придется: материал нужно закупить, разный инструмент, дом иметь для жилья и работы… А главное, — голос Езника стал тверже, — сам ты должен стать настоящим мастером, не срамить наших славных умельцев по камню! И строго, ох строго будут смотреть твою пробу варпеты! Мастер — это главный человек в ремесле… Ну, на сегодня довольно! Завтра, с богом, приступим к теске камня. Сначала посмотришь, как я работаю, как держу резец, как бью молотком, как колю да тешу камень, потом и сам попробуешь… А там вскорости на кладку стен поведу, раствор делать научу. А этак года через два и резьбе по камню начну учить. Это самое трудное и почетное дело в нашем ремесле… А грамоте тебе обучаться надо у какого-нибудь монаха, устав наизусть знать. Без этого не признают тебя в братстве мастером! Понял, Галуст-джан?

Тут Езник вздохнул и, не вытерпев, угрюмо бросил:

— Эх, не вовремя прибыл ты в Ани! Того и гляди снова эмиры из Ирана с войсками нагрянут, опять нас в кабалу возьмут… Покинули нас на произвол судьбы армянские князья, будь они трижды прокляты!

Галуст только теперь понял тревогу жителей города. С опаской спросил:

— А что, кэри[60] Езник, разве хуже живется рамикам при эмирах?

— Ну конечно! Особенно нам, каменщикам. Ведь сто лет как не разрешали эмиры постройку церквей в Ани, анийцы богачи опасались при неверных и дома возводить, либо караван-сараи и бани. Да и налогов с нас брали больше, одна джизия[61] чего стоила! А не заплатишь, так в реку зимой бросят эмирские сборщики и держат, пока аман не запросишь… Вот и останемся мы с семьями опять не при деле, наголодаемся[62]!

От невеселых слов мастера ученик приуныл. Выбранное ремесло показалось ему уж не столь привлекательным… В это время во дворе раздался голос старухи жены, зовущей тружеников на обед, и Галуст за вкусным спасом[63] забыл свои опасения…

Шеддадиды использовали смуту в Грузии и не замедлили снова появиться под стенами Ани. Павшие духом после ухода конницы Саргиса анийцы договорились с двинским эмиром и согласились впустить его в город, оговорив сдачу рядом условий. Молодой правитель стремился поскорее заполучить во владение богатый город и подписал соглашение со старейшинами Ани, обещав не трогать руководителей восстания против Фадлуна.

Глава XVIII. МТАВАРСКИЙ МЯТЕЖ

Заал Саварсалидзе вернулся домой сильно расстроенный. Не слушая упреков жены, он сразу заперся в своей комнате и лег тахту. В боку поднималась сверлящая боль, как бывало всегда, когда эджиб расстраивался. А огорчаться было от чего. Как ни убеждал, как ни просил он царя, заупрямился тот и уехал на охоту с князем Рати Сурамели и своими неизменными кипчаками. В этакое-то время, когда мятежные мтавары (все нити заговора которых были у Заала) стягивали свои войска! И добро бы, поехал охотиться в сторону Гомборских гор или еще куда-нибудь подальше от Лори. Так нет, двинулся в сторону Сахате, расположенного близ владений Орбели! С огнем играет Георгий, считает, что своим отъездом на охоту отвлечет внимание князей — царь, мол, ничего не подозревает, беспечен…

Снова сильная боль прервала ход мыслей. Зажав рукой бок, он подумал: «Эх, болен я, сильно болен, лечиться б надо!» Боль несколько утихла, и Заал вспомнил — хорошо еще, что удалось добиться от царя приказа Хубасару подтянуть кипчакские отряды из Уджармо поближе к столице и запретить отпуски воинам гвардии.

Жена из-за двери окликнула Заала, звала поесть хоть что-нибудь. Заал с гневом крикнул, что есть ничего не будет, и повалился на мутаки в новом приступе мучительной боли.

Царь возвращался длинной лесной просекой, освещенной заходящим солнцем. Охота была удачной. Меткими выстрелами из лука Георгий подбил крупного джейрана и несколько упитанных фазанов. Решили переночевать в сторожке лесника и утром отправиться в Тбилиси.

Георгий благодушно шутил с красавшем Рати, владетелем Сурами и окресных земель, не примкнувшим к мтаварскому заговору и под разными предлогами не поехавшим в Лори. Сзади ехали с группой ловчих и небольшим конвоем любимцы царя Хубасар и Афридон, о чем-то вполголоса переговариваясь.

У входа в сторожку Георгия встретил с низкими поклонами лесник. Он почтительно помог грузному царю сойти с коня, распахнул двери в убогом жилище. Царь устало опустился на скамью около очага, велел приготовить ужин из убитой дичи. На некотором отдалении от государя уселись князь Рати и Афридон. Хубасар остался во дворе. Царь понял — осторожный кипчак уже расставляет караулы на ночь…

В окрестностях крепости Агарак, на лужайке под сенью большого дуба, собрался цвет картлийской знати. Около дуба стоял большой стог, из которого слуги тотчас же выдернули охапки свежего сена для коней.

В числе прибывших вельмож оказались владетель Сванетии — Барам Варданидзе, Кваркваре Ахалцихели, младший брат Иванэ — князь Липарит Орбели с сыновьями, самцхийский правитель Боцо Джакели, прославленный Гамрекел Торели, таширские эриставы и джавахурские владетели, князь Вахрам Мхаргрдзели, князь Асан Арцруни — владетель каянский, Давид — эристав хунанский, князь Григол Асатидзе и многие другие мтавары и знатные азнауры. В ожидании прибытия главаря заговора Иванэ вместе с претендентом на престол Демной князья сидели на разостланных хорасанских коврах, подложив под локти шелковые мутаки и потягивая охлажденное в роднике кахетинское. Среди вельмож царило обычное оживление, шла непринужденная беседа. Чуть поодаль слуги уже резали баранов и нанизывали мясо на длинные шампуры.

На опушке леса показалась большая группа всадников, стала приближаться, подминая густую траву лужайки. Все присутствующие встали и громкими криками приветствовали амирспасалара и царевича:

— Долгой жизни великому Орбели!

— Ваша государю Демне!

Спешившись, амирспасалар дружески жал руки, целовал в уста знатнейших. Царевич следовал за ним с сияющей в синих глазах улыбкой. По приглашению Орбели дидебулы и мтавары уселись на ковровые подушки, строго соблюдая старшинство. Азнауры почтительно толпились позади своих патронов.

Совещание открыл князь Иванэ Орбели.

— Господа дидебулы, мтавары и азнауры Картли! — начал он, обводя взглядом присутствующих. — По молодости лет многие из вас не присутствовали при кончине помазанника божьего царя Давида Третьего. Поэтому я чувствую себя обязанным вкратце рассказать вам о всех обстоятельствах смерти царя-праведника… — Орбели умолк, не сразу заговорил снова: — Сознавая приближение конца, царь Давид вызвал к себе католикоса и дидебулов Картли, а также младшего брата — Георгия и велел принести малолетнего сына — царевича Демну. Перед святыми иконами царь заявил, что брат его Георгий не имеет никакого права на трон и корону и что единственным законным наследником является царевич Демна. Вот он перед вами! Царь потребовал от всех дидебулов принести царевичу клятву в верности, что те и исполнили. Царь Давид согласился, чтоб до совершеннолетия царевича управление Картли останется в руках брата Георгия, а тот поклялся на кресте беспрекословно уступить престол царевичу Демне по достижении им совершеннолетия. Меня же, недостойного, великий царь назначил опекуном царевича Демны и повелел воспитать в доме моем…

Амирспасалар сделал паузу и почтительно обратился к убеленному сединами эриставу хунанскому:

— Правильно ли я излагаю, государь Давид?

Старец, предавшийся горестным воспоминаниям, задумчиво кивнул седой головой:

— Правильно, князь Иванэ. Все так и было…

— Я продолжаю.

Голос Орбели окреп, он с чувством воззвал:

— Как же поступил, государи мои, вероломный Георгий — клятвопреступник двукратный? Через год вызвал на подмогу отца из монастыря и нагло короновался во Мцхете, вновь поклявшись по совершеннолетии царевича Демны уступить ему царство! А ныне на увещевания святителя Микаэла отвечает бесстыдными насмешками, отрекается от клятв своих перед иконами святыми… Доколе же будете вы терпеть на престоле картлийском сие беззаконие царя-клятвопреступника, вопрошаю я вас, высокородные дидебулы, мтавары и азнауры царства?

Гул возмущения пронесся среди мтаваров. Необузданный князь Асан, владетель каянский, громко закричал с места:

— Захватим Георгия, покончим с ним — и делу конец! Он сейчас в Сахате охотится, мои люди там его видели…

Мягкосердечный Демна всполошился:

— Нет, нет, дядю Георгия убивать не надо!

Иванэ испытующим взглядом окинул присутствующих. «Князья настроены воинственно, теперь надо подбавить огня с другого конца…» — Амирспасалар проникновенным голосом продолжал:

— Конечно, убивать Георгия никак не следует! Однако и на троне оставлять его дольше мы не можем. Ведь и в Святом Писании сказано: «Не мир несет вам муж сей, а меч!» Последние наши вольности и исконные княжеские права отнять хотят у нас худородные люди, что вокруг царя собрались! Покончим же, государи мои, с ним одним ударом, но без крови… Как предлагает князь Асан, захватим Георгия в Сахате, раз сам Бог нам в руки его предает, и отдадим его в слуги Господни — в монахи, как сделали и с отцом его! А затем в благоприятствующий день на древний престол Багратунианов возведем законного наследника — царевича Демну и дедами нашими введенные законы на благо всеобщего восстановим!

Орбели истово перекрестился и закончил торжественно:

— И волей, и милостью божьей мир и благоденствие да воцарятся в Картли. Аминь!

— Аминь! — ответили хором мтавары, крестясь.

Амирспасалар выпрямился во весь рост и начальственно приказал эретскому эриставу Асатидзе:

— Князь Григол, отправляйся немедленно в Сахате и выполняй решение великого собрания дидебулов и мтаваров Картли. Захвати Георгия Багратуниани и с бережением привези в Клде-карскую крепость! Туда выедет преосвященный Феофан и совершит над ним обряд пострижения…

— Ваша! — загремело на лужайке.

Мтаварам явно пришлось по душе столь быстрое разрешение трудного и опасного дела. Демна — не Георгий, при нем будет много легче! Ну а если князь Иванэ слишком занесется с властью, им захваченной, осадить его всегда можно…

Орбели дал знак замковому дворецкому. Тотчас же разостлали на коврах скатерти, слуги стали разносить шашлыки, нацеживать в большие рога кахетинское. В ожидании дальнейших событий высокородные князья и азнауры принялись за еду и обильную выпивку. Князь Григол сидел на мутаке рядом с Вахрамом Мхаргрдзели, с аппетитом поглощал сочные куски мяса и беспрерывно чокался…

Возвращаясь с дальней летовки, куда он ездил смотреть коней, Самвел попал в затруднительное положение. Сильно устав в дороге, он решил отдохнуть на опушке леса. Выпустив коня пастись на поляне и выбрав высокий стог, Самвел крепко заснул в душистом сене. Его разбудил гул голосов. Собравшиеся под дубом князья воинственными криками приветствовали прибывших главарей.

Самвел спросонья высунул было голову из стога, но, увидев блестящее собрание, оробел и снова нырнул в сено. Он стал выискивать способ немедленно убраться подальше от могущественных людей, вдобавок окруженных вооруженной челядью. Пока он раздумывал, раздался громкий голос амирспасалара Иванэ, которого конюший хорошо запомнил по последнему его приезду в Хожорнийский замок. Затаив дыхание, Самвел слушал, не веря своим ушам, даже ущипнул себя, чтобы убедиться, что это — не сон: такой диковинной показалась ему речь вельможи! Воспользовавшись удобным мгновением, когда внимание знати было отвлечено шашлыками и здравицами, Самвел скатился со стога с противоположной от сборища стороны. Прячась в густой траве, он ползком достиг опушки леса и скрылся среди деревьев…

Высокие гости еще не приступили к ужину, когда на пороге сторожки со встревоженным лицом появился Хубасар. За ним показалась высокая фигура горца в темной чохе и большой папахе. Царь с удивлением взглянул на вошедших. Не успел спросить, в чем дело, как Хубасар крикнул:

— Великая беда, государь!

— Ну, что там еще? — Царь был в превосходном настроении после хорошей охоты и как бы забыл о всех неприятных делах.

— Из Агарака вот он прискакал… Там у дуба князья собрались, пируют с Орбели… — встревоженно доложил кипчак.

— Ну и что же, на здоровье! — Обращаясь уже к конюшему, Георгий шутливо спросил: — Много вина осушили мтавары и хватило ли им бурдюков?

Самвел не был расположен шутить. Он отрезал:

— Тебя в плен захватить задумали, царь!

Царя словно холодной водой окатили. «Да, прав, прав был Заал! Нашел время заниматься охотой, прямо в осиное гнездо полез…» Но Георгий был человеком быстрых решений, привыкшим находить выход из любого положения. Не вставая с места, он спокойно приказал Хубасару:

— Вышли немедля разъезд в сторону Агарака и вели седлать коней!

Хубасара как ветром сдуло — он быстро исчез за дверью. Повернувшись к Сурамели, который сидел понурив голову, царь сумрачно произнес:

— Мой великий дед не раз говаривал: «Как нельзя выровнять собачий хвост или заставить рака двигаться вперед, так нельзя и образумить спесивых мтаваров». Разве может существовать прочная государственная власть, пока не обузданы князья, что беззаконно оспаривают власть у помазанников божьих, стремятся ослабить ее в ущерб народу и на радость врагам?! Вот снова Орбели принялся за старое — неисправим сей род мятежный!.. — И Георгий укоризненно добавил: — Да и дядя твой, наверное, тоже там… на собрании мятежников!

Опустив голову, Рати ничего не ответил. Георгий повернулся к Савмелу:

— А ты кто, молодец?

— Конюший Хожорнийского замка, — с достоинством сообщил Самвел.

— У Саргиса Мхаргрдзели служишь, значит?

— Так, государь.

— А где теперь твой господин? — продолжал допрашивать Георгий.

— В своем замке. Вчера с конницей из Ани прибыл.

— Как? Почему он выехал из Ани? — повысил голос царь.

— Говорят, амирспасалар приказал… — смущенно пробормотал Самвел.

Царь отвернулся, стал смотреть в окно, за которым уже сгущалась ночь. Побелевшими от ярости губами шептал:

— Изменники, кругом изменники…

Хубасар, войдя снова в сторожку, доложил:

— Разъезд выслан, кони готовы.

Георгий быстро встал со скамьи. За ним последовали князь Рати и кипчаки. Проходя мимо конюшего, царь молча сунул ему туго набитый кошелек. Самвел даже не успел поблагодарить царя за щедрый подарок…

Князь Григол остервенело хлестал плетью перепуганного лесника, суля повесить его на первом суку. Бедный старик тщетно укрывал лицо от сыпавшихся ударов и твердил, что царь вечером здесь трапезовал, из лесу прискакал всадник и что-то поведал ему, после чего все быстро уехали, незадолго до прибытия благородного эристава.

Асатидзе был вне себя. Пропустить такой случай! А все князь Вахрам с его бесконечным «последним рогом на дорожку»! Амирспасалар не забудет ему такого промаха! Огрев еще несколько раз плетью ни в чем не повинного лесника, эристав поскакал обратно в Агарак. За продвижением отряда незаметно наблюдал с опушки кипчакский разъезд.

Загнав коней, царь Георгий на рассвете прибыл в Тбилиси и тотчас же объявил боевую тревогу.

Глава тбилисского купечества, почтенный Занкан, перестал понимать своего патрона, эристава эриставов и наследственного градоправителя столицы Картли Абуласана Арцруни. О чем думал князь, разрешив своему старшему сыну присоединиться к княжескому бунту? Да еще ведь и деньгами тайно ссудил мятежников, все наличные деньги у Занкана выбрал для этой цели. Не простит ему царь, ох не простит, коли все узнает! Нет-нет, Занкану не по пути с возмутителями спокойствия царства… Но устоит ли Георгий против всей княжеской конницы во главе с амирспасаларом, а? Вот в чем вопрос? А если Орбели и дидебулы победят, тогда они вспомнят о враждебности тбилисцев. Как же быть? И тут Занкан вспомнил о царском казначее Хутлу-Арслане. В прошлом военный человек, этот кипчак был в неплохих отношениях с тбилисскими дидвачарами[64] и, как близкий ко двору человек, должен хорошо знать, как идут дела! Быть может, Занкану следует уже поспешить в Исани, заверить государя в верности тбилисского купечества и даже, если понадобится, предложить денежный заем (под верное обеспечение, конечно!)?.. Приняв это мудрое решение, Занкан крикнул, чтобы ему седлали коня и подали парадную чоху.

Поднявшись по крутому мощеному подъему к Мтацминде[65], Занкан оставил своего коня у большого особняка и велел сопровождающему приказчику постучать в дубовую дверь. Угрюмый привратник не спеша приоткрыл створку.

— Хозяин дома? — спросил Занкан.

— Батоно собирается во дворец, — отрывисто проворчал страж.

— Отлично!

Занкан сошел, поддерживаемый приказчиком, с коня и поднялся на второй этаж. В обширной горнице у венецианского зеркала стоял статный мужчина средних лет и примерял с помощью портного придворный кафтан.

Выходец из кипчакской военной верхушки, Хутлу-Арслан разбогател на поставках степных коней и недавно был назначен царским казначеем. Правильные черты лица Хутлу-Арслан унаследовал у матери-грузинки. Простой нрав и необыкновенная щедрость снискали ему большую популярность среди купечества и ремесленников Тбилиси, а также у служилых людей.

За примеркой кафтана молча наблюдал сидящий у окна высокий человек в темном архалуке.

— Свет добрый дому сему! — громко возгласил Занкан с порога.

— Занкан, друг! — протягивая обе руки, пошел ему навстречу казначей. — Каким добрым ветром тебя занесло? Садись здесь, на тахте, поудобнее…

— Посоветоваться по делу одному заехал! — объявил Занкан и многозначительно уставился на портного. Потом перевел взгляд на человека у окна.

— Мой добрый приятель, азнаур Папуна Челидзе из Греми, — поспешил представить того Хутлу-Арслан. — Шакро, забирай кафтан на переделку. Я в старом поеду… — И хозяин дома шепнул приказание слуге. Вскоре на низком столике с перламутровой инкрустацией появились запотевший глиняный кувшин и серебряные кубки. Слуга разлил вино и удалился.

В иное время Занкан обрадовался бы возможности поразглагольствовать с азарпешой в руке, но казначей явно спешил… И, не дотронувшись до кубка, Занкан начал издалека:

— Восстали князья против помазанника божьего, не побоялись кары небесной…

— Выпей, прошу тебя! — угощал любезно Хутлу-Арслан.

— …И много азнауров к ним примкнуло в Лори, говорят на базаре, — продолжал Занкан, взяв кубок и чокаясь с хозяином.

— Не все, а знатнейшие и богатейшие!.. — злобно перебил высокий азнаур. Вскочив с места, он пылко заговорил:

— За холопов князья стали почитать свободных азнауров, уже отдают нас в приданое за своими дочерьми! И земли наши дедовские отнимают насильно за долги…

— Тце-тце! — зачмокал сочувственно Занкан. — Что и говорить, беззаконники эти князья…

— А в замках своих чеканят монету неполновесную, хоть и запрещено это царским указом, — добавил казначей и снова разлил вино по кубкам.

— А потом с мечом в руках нам всучивают за товар, — подхватил Занкан. — А грабежи на дорогах?

В горницу вошел шелкоторговец Манвел. Он недавно похоронил своего отца и стал главой торгового дома. Занкан возбужденно кричал:

— А вот спросите у Манвела — нашлись ли десять верблюжьих грузов наилучшего шелка, что ограбили у его покойного родителя на Лихском перевале?

— Видели наши люди, как этот шелк торговали в Цхуми у княжеского управителя грузинские купцы, — хмуро ответил Манвел и пояснил: — Пограбили тот караван слуги князя Бадиани, все так говорят…

Хутлу-Арслан нетерпеливо на гостей посматривал. Ему надо было ехать в Исани на доклад, но долг гостеприимства прежде всего. Занкан поспешил задать давно мучивший его вопрос.

— Патроно Аслан, много ли войска у благоверного царя наберется?

— Гвардия и конники Хубасара в Тбилиси, — лаконично ответил кипчак на малоуместный вопрос.

— А кто из эриставов верность царю сохранил? — допытывался назойливый купец.

Хутлу-Арслана начинало сердить любопытство главы купечества. Он стал неохотно перечислять:

— Благородный Сурамели, рачинский властитель Кахабер, да и залихские мтавары с князем Варданом как будто не примкнули к мятежу.

«Немного!» — подумал Занкан. Казначей как будто прочел его мысль:

— На одном суку все мы держимся, мой Занкан! И если восторжествуют мятежники князья и старые порядки наведут, вконец обнищают купцы и еще хуже станет ремесленному люду! Рогатки везде на дорогах понаставят, пошлины беззаконно драть начнут с купцов, и народ весь поборами непомерными задавят…

— А нас, азнауров, закабалят! — вставил Челидзе.

— Всячески должно купечество царя поддержать в этот час опасный! И если понадобится, в казну десятую часть имущества добровольно пожертвовать, ополчение снарядить, — продолжал горячо Хутлу-Арслан.

— А быть может, лучше заем предложить? — осторожно вставил Занкан.

— Не время барышничать! — возмутился тут Манвел. — Объявляй всенародную подписку на пожертвования, Занкан. Я дам сто золотых…

Хутлу-Арслан встал и застегнул ворот кафтана.

— Не обессудьте, гости дорогие. Но во дворце меня ждут…

— И я с тобой! — заторопился Занкан…

…Абуласан позеленел, когда зять с усмешкой поведал ему о неудаче в Сахате. Быстро распрощавшись с родичем, он в тот же день отбыл из Хожорни. Саргис, однако, остерегся сообщить высокому гостю, кто именно предупредил царя о готовящемся покушении. Он начинал понимать, что мятеж мтаваров, потеряв характер внезапного удара, наполовину уже обречен на провал. Мелькнула мысль, что при подведении конечных счетов ему, пожалуй, могут засчитать подвиг его конюшего — фактического спасителя царя. Внимательно выслушав доклад, парон Саргис строго велел Самвелу никому не рассказывать о том, что случилось в Сахате. У него назревало решение двинуться в Тбилиси с дорийской конницей, не дожидаясь развития событий. Удерживало от этого шага сознание невольной вины: не имел он права оставить Ани.

Не мог забыть Саргис возмущенных возгласов с городских стен, когда оставлял Ани. «А если Шеддадиды овладеют снова Ани, не простит царь мне вины, хоть и невольной… А мтавары рады будут такому большому подкреплению, как моя конница. И смотришь, на трон мальчишка Демна воссядет, воспитанник Иванэ! А тогда что? Снова поднимут головы старые княжеские роды, каждый в свою сторону власть потянет, ослабнет царство, и уж, конечно, не до дел армянских будет нам в Картли… Нет, не по пути мне с дидебулами! Надо с повинной головой ехать к царю…»

Царские войска, занимая позиции на высотах Рустави и Мцхеты, надежно прикрывали подступы к столице. Мятежное ополчение стояло между городами Дманис и Агарак, с крепостью Самшвилде на левом крыле. Воинские силы, которыми располагал Георгий, составляли царская гвардия, до двадцати тысяч кипчаков Хубасара и наемные аланские отряды. К ним присоединились отряды оставшихся верными Георгию III рачинского владетеля Кахабера Кахаберидзе, Рати Сурамели и других эриставов. У мятежников собралось примерно столько же войска, не считая конницы Саргиса, которую тот продолжал держать в Хожорни.

Царь Георгий не торопился открывать действия и продолжал стягивать к Тбилиси воинские отряды из разных мест. Странным казалось, что и амирспасалар не пошел прямо на Тбилиси, как только собрались все мятежники. Но Орбели был расчетливым, осторожным полководцем и не упускал из виду преимущество (в полевом сражении) тяжело вооруженных княжеских дружин перед легкой кипчакской конницей — главной силой царя Георгия. Не мог он не учитывать и трудности осады многолюдной укрепленной столицы царства с враждебным князьям торгово-ремесленным населением.

На военном совете мятежников Липарит Орбели предложил занять могучую крепость Каян, которая принадлежала князю Асану Арцруни. План этот был принят. На следующий день крупный конный отряд выступил в сторону Каяна. Его вели сам Липарит Орбели и замковладелец Асан Арцруни. Царевич Демна, жаждавший воинских подвигов, упросил опекуна отпустить в поход и его.

Накануне этого выступления поздно ночью в Тбилиси примчался на взмыленном скакуне всадник. Бросив поводья слуге, он быстро взбежал по крутой лестнице дома Заала Саварсалидзе. Начальник царской разведки был обессилен болезнью, с трудом передвигался, и у его жилища постоянно находился конный паланкин. Не прошло и получаса после прибытия гонца, как скороход-охранник громко стучал во входную дверь эристава эриставов Арцруни.

— Обеспокоил тебя, князь. Не обессудь — дело государственное! — И, грузно опустившись на сиденье, Саварсалидзе сложил костыли и вперил острый взгляд в сонного хозяина.

— Не утруждай себя извинениями, Заал. Скажи прямо, в чем дело? — махнул рукой Абуласан, позевывая.

— Наш человек из Агарака спешное сообщение прислал с гонцом. Сын твой старший — князь Асан на рассвете выступит с конницей, чтобы захватить крепость Каян. С ним вместе пойдут Липарит Орбели и недоумок наш Демна…

При этом известии сон окончательно покинул Абуласана.

— Знает об этом царь? — тревожно прошептал Арцруни.

Заал молча кивнул.

— Жаль, слишком поздно пришло сообщение! Ведь мятежники успеют занять крепость, пока я соберу своих всадников… — раздумчиво молвил Арцруни.

— В Гаге наготове стоит конный полк Савалт-хана, племянника нашего Хубасара. Вот царский приказ хану — немедленно выступить с полком в сторону Каяна… — небрежно бросил Саварсалидзе и, растягивая слова, многозначительно досказал: — Под твоим началом, князь! Если, конечно, соблаговолишь…

Перевалив через горный хребет, конница Липарита стала втягиваться в узкое ущелье. Вдали в чаще леса уже можно было различить массивные башни Каянской крепости. Всадники перешли на рысь. Внезапно из-за поворота показалась конница в кожаных панцирях на низкорослых конях. Впереди на породистом скакуне ехал рыцарь небольшого роста в роскошной золоченой броне. Завидя большой вооруженный отряд, князь Асан обрадовался: «Подкрепление из Эрети!»

Предворитель отряда поднял забрало — и молодой Арцруни с удивлением узнал в начальнике заградившей дорогу конницы своего почтенного отца.

— И ты с нами! Как я рад, отец… — начал Асан.

Абуласан сухо оборвал излияния сына:

— Прекрати праздный разговор, Асан! И заворачивайте назад коней… — Возвысив голос, князь Абуласан крикнул, обращаясь к подъехавшим Липариту Орбели и царевичу Демне: — В Каян я вас не пропущу. Так и знайте!

Докладывая на утреннем приеме о действиях мятежников, Заал Саварсалидзе не преминул заметить царю Георгию:

— Верным слугой твоему царскому величеству оказался, однако, князь Абуласан. Не пропустил сынка в Каян! Впрочем…

Не дав Заалу закончить, Георгий угрюмо буркнул:

— А что еще ему осталось делать, твоему Абуласану? С мятежом-то дело не получается у Иванэ…

Царь был прав в оценке положения. После небольших боев в Эрети, где правительственные войска взяли в плен эристава Григола Асатидзе и нескольких других видных мятежников, первым отошел от амирспасалара ближайший его друг Гамрекел Торели и ночью прибыл к царю. Понемногу и другие мятежники стали перебегать к царю Георгию, который встречал всех очень приветливо, каждому щедро обещал долю в будущей огромной добычи — сокровищ Орбели. «И пошел царь против Иванэ и племянника своего, понимая их слабость. Тогда Иванэ скрыл все свои сокровища в Самшвилде, а сам ушел в Лори» — сообщает летописец.

В эти тревожные дни Заал Саварсалидзе вспомнил о Чиабере и спешно вызвал его из Жинвани. Начальник царской разведки часто совещался с азнауром, который долго жил в Лорийском замке[66] и мог дать ценные сведения о состоянии укреплений, численности гарнизона крепости и общей обстановке. Но даже воспитатель царевича Демны не знал главной тайны замка в Лори — не выдали ее верные слуги княжеского дома… На последнем совещании Чиабер сказал:

— У каждого войска есть свое знамя. У Орбели таким знаменем является Демна. Надо выманить царевича из замка, тогда Иванэ вынужден будет сдаться…

Совет понравился. Чиаберу предложили написать увещевательное письмо бывшему воспитаннику. Заодно было решено составить такое же послание и к самому князю Иванэ.

Глава XIX. ОСАДА ЗАМКА

Каким-то неведомыми путями Заалу Саварсалидзе стало известно об истории с пропавшим бурдюком вина из княжеского обоза. Потерявший доверие Шабурдан был изгнан незадолго до мятежа из Исанского дворца. Тогда азнаур отправился обратно в Лори и припал к стопам великого амирспасалара. Проклиная коварных царских чиновников, он слезно стал проситься обратно на службу. Памятуя многолетние заслуги Шабурдана, великодушный вельможа послал его в Самшвилде в качестве помощника коменданта цитадели. В самом начале мятежа старого коменданта хватил удар, и Шабурдан волей судьбы оказался полновластным хозяином Самшвилде. С одной стороны, такое положение радовало алчного азнаура. Начальствуя над большим торговым городом, можно было быстро составить себе состояние. Но с другой стороны — Шабурдана пугали неудачи княжеского мятежа…

Однажды на дороге, ведущей из Тбилиси в Самшвилде, показалась конница. Шабурдан с главной башни цитадели наблюдал, как внизу, в долине реки Кциа, двигались сотня за сотней многочисленные всадники на низкорослых лошадях. То были кипчаки Хубасара.

Накануне Хубасар был вызван к царю в Исанский дворец. Около Георгия сидел с желтым, изможденным лицом Заал Саварсалидзе. Болезнь приканчивала начальника разведки.

— В Самшвилде спрятаны все сокровища князя Иванэ. Тебе об этом известно, Хубасар? — задал вопрос царь.

— Известно, государь.

— Кто в крепости моуравом[67]?

— Подходящий человек, государь, — вмешался Саварсалидзе, — азнаур Шабурдан, бывший наш дворцовый гонец. Я его выгнал за плутовство, а Орбели принял обратно на службу и назначил моуравом в Самшвилде…

— Хорошо. Напиши этому плуту письмо от моего имени. Предложи на выбор: или он сдает немедленно Самшвилде и получает поместье в Кахети, либо будет повешен вверх ногами на крепостных воротах, как только Хубасар возьмет крепость!

— Сегодня же передам письмо Шабурдану, государь.

— А тебе, Хубасар, — добавил царь, — говорю: возьмешь Самшвилде — получишь должность амирспасалара! Только смотри, чтобы ни одного пули[68] из сокровищ Иванэ не пропало… Иди готовь своих людей в поход.

Шабурдан, разумеется, предпочел поместье в Кахети, где он мог бы безбедно прожить до конца жизни. Внезапная сдача Самшвилдской цитадели с сокровищницей была третьим, но не последним ударом для князя Иванэ.

Парон Саргис прибыл со своей конницей в Тбилиси на следующий день после выступления кипчакских частей на Самшвилде. Разместив всадников в предместьях города, он отправился во дворец. Заал Саварсалидзе только покачал головой, завидя исполинскую фигуру Саргиса в приемном зале. Сухо ответив на его поклон, начальник царской канцелярии озабоченно сказал:

— Государь сильно занят. Не скажу, патроно Саргис, когда он захочет тебя принять. Доложу о твоем приезде вечером.

На следующий день царь принял Саргиса. В разговоре Георгий был холоден, беседа длилась всего несколько минут. Глядя прямо в глаза парону Саргису, Георгий сухо, заявил:

— Опоздал немного, князь Саргис! За Ани не взыщу — вины твоей тут нет, военный приказ нужно выполнять. А вот что в Хожорни долго отсиживался со своей конницей — за это надо бы тебе воздать!.. Прощаю на сей раз, памятуя прежние боевые заслуги. Да и слуга твой немало отличился, вовремя предупредил нас о задуманном злодеянии. Награди храбреца! Но… — добавил царь с усмешкой, — амирспасаларом Картли тебе не быть… пока я царствую! А мог бы — по доблести и отваге! Отправляйся-ка теперь в Лори. Там князь Гамрекел с гвардейской конницей и отрядами Рати Сурамели к осаде замка приступают. Посмотрим, как вести себя дальше будешь…

И небрежным кивком головы царь отпустил пристыженного Саргиса.

Замок исчезнувшей династии Кюрикянов темной громадой возвышался на мысу, омываемом с двух сторон сливающимися реками. Издавна считалась Дорийская твердыня одной из самых неприступных крепостей Кавказа. Укрывшийся в ней мятежный полководец как будто мог не тревожиться за свою безопасность. Царские спасалары и не спешили с приступом, предпочитая взять замок измором. Осада Лори правительственными войсками надолго затянулась…

По совету Чиабера было подписано видными перебежчиками увещевательное письмо князю Иванэ. Не брезгуя никакой лестью и забыв все клятвы, князья-поребежчики предлагали своему главарю откупиться головой царевича Демны. Князь Иванэ ответил решительным отказом на низкое предложение, ничего не сказав о нем царевичу. Однако гордый вождь княжеского мятежа не знал, что одновременно, с особым нарочным, было доставлено и передано через линию осаждающих войск подобное же письмо азнаура из Жинвани своему бывшему воспитаннику. Демна тоже умолчал о получении послания…

Зима в этом году наступила ранняя… В Лори стояли большие морозы. На заснеженном поле осаждающие жгли костры. Грохотали камнеметы, бившие по стенам и башням замка. Гарнизон, состоявший почти целиком из родичей и дружинников княжеского дома, мужественно отражал все нападения и переносил тяжелые лишения многодневной осады. Комендант крепости Смбат Орбели — младший сын амирспасалара, на все предложения противника о сдаче неизменно отвечал залпами.

От удара содрогнулась стена. Снова заработали царские камнеметы. В обширном рыцарском зале было очень холодно. У потухшего камина сидели в медвежьих шубах Иванэ и Липарит Орбели. Тихими голосами вели невеселый тайный разговор.

— Выезжай немедленно за помощью, Липарит. Ильдегизиды нам не откажут, я уверен! Из Тавриза пошли письмо также шахармену Сукману, может быть, и он захочет нам помочь…[69]

— Царь Георгий захватил в Самшвилде все наши сокровища. Чем же расплачиваться будем с мусульманами?

— Дай только мне Демну на трон посадить, все будет тогда. И власть, и деньги!

Липарит покачал головой:

— Уже почти все мтавары от нас отвернулись, Иванэ! Первым перешел к царю твой лучший друг Гамрекел Торели, за ним потянулись другие…

— Предатели прислали на днях письмо, предлагали мне сдаться, принеся с собой в подарок царю голову Демны! — гневно дополнил Иванэ.

Липарит задумался. Нерешительно взглянув на старшего брата, он молвил:

— Прости, мой Иванэ, но я не понимаю тебя. Зачем было спешить с восстанием? Георгий не молод и не вечен, всегда ведь можно было ускорить его кончину! А тогда зять твой по праву и без всяких хлопот воссел бы на трон.

Пущенный из камнемета валун с грохотом разбил окно, усеяв осколками каменный пол. Морозная струя воздуха ворвалась в покой. Оба собеседника, вздрогнув, плотнее закутались в шубы.

Иванэ Орбели сурово ответил брату:

— Я привык в открытом бою с врагами сражаться! А тебе, Липарит, лучше уехать в Тавриз, пока не поздно.

Понизив голос, амирспасалар добавил:

— Через наш подземный ход безопасно выйдешь в ущелье, там царских дозорных нет. И кони уже заготовлены. Езжай с богом!

Амирспасалар встал, обнял брата. Внезапно на его мужественном лице появилось выражение глубокой тоски. Целуя в уста Липарита, он скорбно прошептал:

— Обоих сыновей с собою возьми, брат! Если, не дай бог, случится что, — род наш сбережешь…

Липарит с трудом сдерживал слезы. Он понимал — это последняя ставка брата. Но подоспеет ли вовремя помощь из Ирана?

Во дворе с удвоенной силой загрохотали камнеметы.

Культ женщины в средневековой Грузии, вдохновенным певцом которого был Шота из Рустави, в отличие от западных трубадуров, воспевал девушку, а целью богатырских подвигов героя был брачный союз с ней. Но так было только в поэзии. А в жизни женщина редко имела право голоса при выборе жениха. Браки и в высших, и в низших сословиях заключались не по влечению сердца, а по решению родителей, опекунов и даже коронных советов. Не диво, что прекрасную дорийскую деву никто даже не спросил, желает ли она быть женой претендента на престол. Разве перспектива стать царицей Картли не была высокой честью для княжны из дома Орбели? Сам царевич был полностью поглощен крупной политической игрой, в которую его искусно вовлек Орбели. Кроме того, у царственного юноши было много друзей и, как это было широко принято в «век куртуазной любви», много любовных увлечений. Бедная невеста всегда пребывала в кругу своих подруг или в одиночестве, в мечтах о прекрасном царевиче. А Демна кутил, влюблялся и занимался политикой, в меру своего недалекого ума.

Положение нареченных резко изменилось, когда князя Иванэ с семьей и царевичем осадили в собственном его замке. Исчезли друзья, кончились веселые попойки и любовные утехи. Из окон своего покоя, расположенного над крепостной стеной, царевич различал на снежной равнине многочисленные костры осаждающих войск, тесным кольцом окруживших Дорийский замок. День и ночь раздавался нескончаемый грохот камнеметов, пища изо дня в день становилась все более скудной. А главное — рушились радужные надежды на воцарение, которое сулили ему заговорщики. Почти все они уже покинули партию Орбели, считая игру проигранной. И часто, вспоминая своего грозного дядю-царя, Демна со страхом думал о предстоящей расплате…

Маленькая княжна с детства всем сердцем любила царевича из сказки. Но, по существовавшему в семье Орбели суровому адату, женщины никогда и ни в чем не смели проявлять свои чувства. Грозная обстановка освободила Марине от условностей строгого этикета, и нежная женская ласка скрасила тяготы осады, непривычные для изнеженного царевича.

Пожалуй, самым тяжелым для осажденных оказался холод, царивший во всех помещениях обширного замка. Уже не горели, как прежде, целые деревья в громадных каминах залов, не топились печи и в покоях. Лишь наспех сооруженные очаги да большие медвежьи шубы спасали обитателей замка от щемящей стужи. Но и для этих печурок стало не хватать топлива. У княжны Марине был подарок отца — привезенный из далекой Индии драгоценный шкафчик из розового дерева, весь инкрустированный серебром и перламутром. Демна не раз вместе с другими гостями любовался прекрасной заморской вещью. И вот однажды, в разгар сильных крещенских морозов, слуга царевича с удивлением обнаружил перед дверью покоя кучу изрубленных розовых дощечек — все, что осталось от драгоценного шкафа… Со слезами на глазах царевич сжал в объятиях невесту и немедленно отправился к старому князю. Почтительно поцеловав, по обыкновению, руку опекуна, Демна заявил, что он любит Марине так, как ни один герой еще не любил свою даму в рыцарских романах, что он с радостью отдаст жизнь за нее и не желает больше ни на один день откладывать свой брак с нею.

— Что бы с нами ни случилось, перед лицом Господа Бога мы должны быть мужем и женой!

Необычно твердый тон царевича поразил опекуна. С умилением обняв воспитанника, князь Иванэ вызвал дворецкого и приказал позаботиться обо всем необходимом для бракосочетания.

Вечером в небольшой церкви замка состоялось венчание царевича Демны и Марине. Немногочисленные певцы хора пели ослабевшими от голода голосами. Им вторил извне грохот камнеметов. В церкви было холодно и темно. Дворецкий еле разыскал в ризнице с десяток восковых свечей. На невеселую брачную церемонию, прямо с крепостных стен, в боевых доспехах, спустились члены княжеского дома и верные вассалы. Отсутствовали только князь Липарит и его сыновья. Женщины в храме молча утирали слезы, не смея рыданиями нарушить торжественный церковный обряд. Амирспасалар стоял впереди всех молящихся, у алтаря, и не мог налюбоваться своей красавицей дочерью под белой фатой невесты. Жертвенной, неистребимой любовью горели синие глаза Марине, казавшиеся огромными на исхудалом прекрасном лице, когда она опустилась на колени рядом с взволнованным женихом и старый духовник семьи древними обрядными словами освятил их брачный союз. По лицу старого князя градом катились слезы. Он жарко молился, шепча:

— Великий Творец, продли счастье моей дочери, не покарай за грехи мои…

Когда какому-либо из царевичей сельджукской империи отдавался на кормление удел, с ним всегда отправляли опытного военачальника, который в скромном звании атабека (что означало буквально — «отец-князь») фактически правил областью за царственного бездельника. Эти-то дядьки царевичей с закатом могущественной державы «Великих Сельджуков» постепенно превращались в самостоятельных правителей, перехватывая власть у своих незадачливых подопечных.

В Иране наиболее крупным атабекством считался Азербайджан — государство, основанное в 1136 году знаменитым Шамс-ад-дином, бывшим тюркским рабом из Дешт-и-Кипчака. Возвысившись в царствование султана Масуда, умный и воинственный атабек не раз скрещивал мечи на поле боя с амирспасаларом Орбели и с уважением относился к рыцарственному противнику. Об этом хорошо помнили его сыновья-наследники. Отбросив сомнения, амирспасалар послал брата Липарита в Тавриз с мольбой о помощи… на любых условиях!

Удача сопутствовала князю Липариту. Накануне его прибытия в Тавриз неожиданно приехал из Хамадана — прежней столицы атабекства — Мухаммед Пахлеван, старший сын покойного атабека. Узнав о прибытии посольства из Гурджистана, новый правитель страны весьма удивился, но приказал принять послов с честью.

Рассказ Липарита поразил атабека — о княжеском мятеже в Грузии до Тавриза доносились лишь смутные слухи. Сидя в золотом халате на троне, Мухаммед размышлял, внимательно разглядывая стоящего в почтительной позе знатного курджия. После заключительных слов Липарита, когда тот от имени вождя восстания с низким поклоном снова воззвал о помощи, в тронном зале воцарилась тишина. Все придворные молча ждали решения великого атабека.

— Значит, старый хан сидит в осаде вместе с племянником вашего царя и ждет нашей помощи. Так? — переспросил Мухаммед, перебирая четки.

— Так, государь. Вот наша челобитная твоему величеству об этом, — снова поклонился Липарит, протягивая пергамент.

— После прочтем, передай Кызыл-Арслану. Но, во имя Аллаха милостивого и милосердного, на что рассчитывает старый хан? Наши войска не смогут тронуться с места, если вы не дадите нам хороших условий. И сейчас зима — кто воюет зимой? И сколько понадобится моих храбрых пахлеванов, чтобы одолеть царя курджиев?

— Не более шестидесяти тысяч всадников понадобится, государь, я все рассчитал. А зима кончается, — с горячностью подхватил князь Липарит.

— Ты прав, хан, весна скоро придет в Гурджистан. Переговори с Кызыл-Арсланом и моими векилами об условиях. Посмотрим, что мы сможем сделать для старого хана…

И атабек кивком головы отпустил князя Липарита.

Для спасения брата и его семьи Липарит был готов подписать все условия Тавриза. Но они оказались ужасными. После победы над царем Георгием Орбели должны были отдать все родовые сокровища атабеку. Затем, от имени будущего царя Демны, они обязывались передать атабеку все пограничные с Арраном области, отказаться от каких-либо претензий на армянские земли, выплатить единовременно из царской казны сто тысяч золотых, заключить с Тавризом военный союз и, наконец, согласиться на самое унизительное и позорное требование: после взятия Тбилиси город отдавался на три дня в распоряжение войск атабека… Только на этих условиях Мухаммед соглашался двинуть свою шестидесятитысячную конницу в Гурджистан. Атабек резонно заметил Липариту Орбели, что, кроме челобитной, у него нет никакого обеспечения условий и что он соглашается помочь исключительно из уважения к старому хану.

Липарит подписал все условия.

Брак царевича Демны с прекрасной Марине спутал все карты Чиаберу. Опьяненный переживаниями медового месяца, даже в тяжелых условиях затянувшейся осады, Демна попросту забыл об увещевательном письме бывшего наставника. Заал Саварсалидзе вызвал к себе Чиабера и недвусмысленно дал понять, что, если он ничего от царевича не добьется, царь может усомниться в его дипломатических способностях и в знании характера бывшего его воспитанника — ключевой фигуры всей междоусобной борьбы в Картли. А тогда азнауру из Жинвани вообще придется бросить надежду попасть в сановники! С достоинством выслушав все колкости начальника царской разведки, Чиабер заявил:

— Справедливые упреки твоей милости принимаю. Но кто знал, что в голоде и холоде длительной осады царевич захочет жениться и так привяжется к своей прекрасной супруге? Впрочем, дело поправимо. В первом письме я сулил этому недоумку пряник. Теперь пригрожу ему кнутом!

Следующий день застал Чиабера на пути в Лори. Новое письмо царевичу Демне, переписанное на небольшой кусок тонкого пергамента, было надежно спрятано в дорожной сумке воспитателя с царским предписанием начальнику осаждающих войск Гамрекелу Торели оказывать всяческое содействие азнауру Чиаберу. Главной трудностью в новом плане был вопрос — как доставить письмо Демне? Князь Иванэ приказал наглухо заклепать железные замковые ворота, чтобы предотвратить дезертирство и вообще какие-либо сношения осажденных с внешним миром. Надо было что-то придумать…

Однажды вечером, вскоре после приезда Чиабера, перед замком появилась группа людей. Бывший воспитатель хорошо знал расположение личного покоя царевича Демны с окнами, выходящими прямо на равнину. В окнах брезжил тусклый свет. Рядом с Чиабером на снегу стоял лучший стрелок Грузии — месх Амириндо. В руках Амириндо держал огромный лук из тисового дерева длиной около четырех локтей[70], который мало кто мог согнуть. Чиабер указал месху на освещенное окно. Долго вглядывался прославленный лучник в далекую цель, затем сказал:

— Хорошо, патроно. Попробую попасть! Но сначала сделаем пристрелку.

Упирая лук одним концом в землю, Амириндо надел на другой петлю свежей тетивы, попробовал рукой. Туго натянутая тетива зазвенела, как струна. Тщательно выбрав стрелу из кожаного колчана, стрелок наложил ее на вытянутую во всю длину левую руку с луком, а правой оттянул тетиву. Стрела пропела в морозном воздухе и вонзилась в крепостную стену, рядом с окном покоя царевича. Месх удовлетворенно крякнул и сказал Чиаберу:

— Ну, теперь давай свое письмо, патроно! Лучник тонкой бечевкой туго прикрутил кусок пергамента к стреле и, снова тщательно прицелившись, выстрелил. Стекло разбилось, и стрела влетела в комнату. В оконном проеме мелькнула голова.

— Мужчина у окна.

Группа людей у стен крепости не была видна в темноте, и голова вскоре исчезла. Чиабер с волнением подумал: «Только бы это был Демна!..»

Азнауру из Жинвани повезло. Когда в комнату влетела стрела Амириндо, там, кроме царевича, никого не было. Схватив стрелу, Демна сразу обнаружил послание. Наскоро заткнув разбитое окно подушкой, при мерцающем огне ночника он стал разбирать мелкие строчки, написанные знакомой рукой воспитателя.

На этот раз Чиабер писал в резком тоне: «Одумайся, Демна, пока не поздно. На что и на кого рассчитываешь? Силы ваши с каждым днем тают, кровавая расплата близка. Я хочу спасти тебя. Постарайся достать длинную веревку и спустись по стене замка, отдайся на милость дяди-царя. Иначе тебе обязательно отрубят голову — так решил совет. А жену тебе вернут после того, как сдастся Орбели. Торопись же выбраться из замка. Жду тебя».

Конечно, никакого решения коронного совета о казни Демны не было, Чиабер просто хотел припугнуть трусливого царевича. Хитроумному замыслу Чиабера невольно помог и сам князь Иванэ. Не желая возбуждать у близких преждевременных надежд, он молча дожидался гонца от Липарита, чтобы сообщить радостную новость о спасительном движении иранских войск. Молчанием своим Орбели сыграл на руку коварному воспитателю. Окончательно пав духом и не решаясь признаться тестю в получении письма от Чиабера, скрыв свои намерения даже от любимой жены, Демна стал готовиться к побегу из замка…

…Снег еще покрывал Дорийскую степь, когда из Тавриза и Хоя к переправе через Аракс двинулись многочисленные конные отряды. Атабек Мухаммед сдержал слово и двинул свои полки на Грузию, как только весеннее солнце пригрело поля Приараксинской долины.

Гвардейский разъезд наблюдал за крепостной стеной, за которой высился княжеский дворец. На большой высоте распахнулось окно, и в лунном сиянии появилась фигура человека, который выбросил веревку вниз по стене. Затем воины увидели, как по крепостной стене стала медленно спускаться по веревке темная фигура.

— Еще один перебежчик от Орбели! — презрительно хмыкнул старшой разъезда.

Человек продолжал медленно спускаться по канату, цепляясь за выступы стены. Веревка оказалась коротковатой. Поболтав ногами в воздухе, человек выпустил из рук конец и грузно рухнул в глубокий снег. Всадники разъезда подъехали ближе. Человек продолжал лежать, ошеломленный падением. Вглядевшись в лежащего, гвардейцы разразились громким смехом:

— Да ведь это наш «царь» Демна!

Царевич, сконфуженно приподняв голову, смотрел на всадников. В глазах его блеснули слезы. Всадники продолжали хохотать.

Рано утром без стука в комнату амирспасалара вбежал с растерянным видом комендант замка. Иванэ не спал, подавленный мрачными думами.

— Демна бежал, отец! — выкрикнул Смбат.

Иванэ откинулся на подушки, словно от удара. «Вот и конец! И Липарит не подоспеет… Да и к чему, когда Демна попал в лапы царя Георгия?» Застонав от внезапно режущей боли в сердце, он молча отвернулся к стене.

Свеча в медном шандале, чадя, горела на столе перед князем Смбатом. Молодой воитель пристально смотрел на светлый венчик пламени. Миражем вставал далекий Константинополь, прекрасная Греция, куда его обещал отправить для получения образования князь-отец… Чем же кончились все мечты? Впереди — долгие дни безнадежной обороны, потом неизбежная сдача и грозная расплата за ошибки отца. Смбат не разделял взгляды князя Иванэ и его единомышленников, но, как верный сын, доблестно защищал родовое гнездо.

Обширный замковый зал тонул во мраке. От разбитых камнеметами окон тянуло зимой, и Смбат зябко кутался в медвежью шубу. В зал неслышно вошел старый дворецкий, тихо прошептал:

— Великий ишхан просит тебя зайти к нему!

Князь Иванэ сидел в глубоком кожаном кресле, весь укутанный в шали и звериные шкуры. Его знобило. При виде статного юноши, которого он любил больше других детей за отвагу и ум, Иванэ зашевелился и протянул худую руку. Смбат почтительно поцеловал ее. Старый вельможа с болью смотрел на мужественное, красивое лицо. Отогнав тяжелые мысли, он слабым голосом вымолвил:

— Я звал тебя, дорогой, по следующему делу…

Саргис Мхаргрдзели командовал участком в горном ущелье, где был расположен наружный лаз потайного хода из замка. Иванэ, передав сыну письмо на имя парона Саргиса, предложил Смбату ночью спуститься по подземному ходу и разыскать Мхаргрдзели. Лазутчики замка установили, что отряд Саргиса стоит в небольшом селении у выхода из ущелья. Смбат ознакомился с письмом отца и, вздохнув, без слов отправился выполнять поручение.

… Долго молчал Саргис, прочитав письмо амирспасалара. Потом, пристально глянув на усталое лицо молодого рыцаря, сказал:

— Княгинь ваших я пропущу, с женщинами и детьми. Но и только! Ни один мужчина из рода Орбели не пройдет через мою заставу. Так и передай князю Иванэ. В следующую ночь, как взойдет луна, я сам поднимусь в ущелье к мосту и провожу княгинь и их женщин за линию войска! — И тихо добавил: — А о потайном ходе ничего не скажу князю Гамрекелу…

По неписаному закону иногда разрешался выход женщин и детей из осажденной крепости. Но напрасно прождал парон Саргис до рассвета у моста в холодном ущелье. Из замка никто не вышел — и старшая княгиня, и жена царевича наотрез отказались покинуть своих близких в беде, как ни убеждал и ни сердился князь Иванэ…

После трусливой сдачи в плен царевича Демны царь Георгий послал гонца к Иванэ Орбели, торжествующе вопрошая:

«За чьи права будешь теперь сражаться, Иванэ, за кого мстить, когда Демна у меня?»

Склонив гордую голову, амирспасалар тихо молвил царскому посланцу:

— Я сдаюсь.

До глаз забрызганный дорожной грязью — весенняя распутица развезла все дороги в горах, — пожилой всадник в кожаном камзоле подъехал к самому берегу Аракса, особенно бурного в это время года, утомленно сошел с коня и уселся на большой камень. Его скакун стоял рядом. Всадник пристально следил за противоположным берегом, где начинались владения атабеков. Вскоре на берегу появился большой конный отряд и стал готовиться к переправе.

Человек вскочил на ноги и, сорвав папаху с головы, стал размахивать ею в воздухе, что-то выкрикивая. На другом берегу заметили одинокого всадника. Несколько конников отделились от прибывших и, продравшись сквозь камышовые заросли, поплыли в темно-бурых водах Аракса, борясь с быстрым течением, которое сносило их вниз по реке. Всадник вскочил на коня и поехал вдоль берега навстречу плывущим.

— Зачем ты здесь, Унан? Во имя бога, что случилось в замке? — закричал из воды князь Липарит. Весь мокрый, он вышел на сушу.

Верный слуга припал к плечу князя. Скорбно качая головой, он вынул из-за пазухи пергаментный пакет и без слов передал Орбели. Быстро пробежав короткие строки послания старшего брата, Липарит, потрясенный, опустился на землю, тяжело задышал. Ему не хватало воздуха…

— Ты болен, отец? — с тревогой спросил подбежавший княжич Эликум.

— Демна, как трус, сбежал к царю! Иванэ сдается Георгию… — с трудом выдавил Липарит и, упав лицом на песок, беззвучно зарыдал.

Кызыл-Арслан крепко выругался, поворачивая шестьдесят тысяч коней обратно, на Тавриз… Атабек только пожевал губами, когда ему почтительно доложил военный везир о возвращении воинства вспять, и не захотел видеть опального курджия. В дальнейшем, впрочем, атабек даже проявил благородство. Не попрекая ни в чем убитого горем Липарита, он выделил ему небольшое владение в окрестностях Тавриза. Липарит вскоре скончался, а его сыновья — Эликум и Иванэ — остались в Иране, ожидая лучших времен.

Решительные действия князя Абуласана в Каянском ущелье не усыпили, однако, подозрительности царя Георгия. Слишком уж рьяно бился с царскими войсками непокорный Асан, долго еще держался со своим отрядом в горах. На очередном заседании коронного совета произошло бурное объяснение Георгия с эриставом эриставов. Тот категорически отказывался нести ответственность за поступки недостойного сына и даже торжественно проклял Асана в присутствии всех вазиров. Это не помогло. Воспользовавшись удобным случаем покончить с ненадежным вельможей под предлогом необходимости обеспечить большую безопасность царства, Георгий, повелев отобрать крепость Каян и остальные владения у мятежного Асана, заодно забрал в царский удел и город Рустави — лучшее владение князя-отца. Разобиженный Абуласан отряхнул пыль дворца от ног своих и удалился в обширные арзрумские поместья, поближе к старому другу — эмиру Изз-ад-дин Салдуху. Вскоре, спасаясь от погони, в Арзрум прибыл и мятежный княжич Асан вместе с младшим братом Гузаном.

Глава XX. ГИБЕЛЬ РОДА

Опустели крепостные стены Дорийской твердыни. Зловеще зияли темным провалом раскрытые настежь огромные двойные ворота… Большой конный отряд подскакал к воротам. Спешившись, кипчаки быстро заняли боевые башни, стены и выходы из крепости. Амирспасалару Хубасару (царь Георгий сдержал слово и после захвата Самшвилде назначил его командующим войсками Картли) было повелено лично доставить в царскую ставку главаря мятежа.

В рыцарском зале у окна сидел, сгорбившись в кресле, седой старик. Трудно было узнать в нем надменного вельможу, державшего недавно в своих руках половину царства. У кресла стоял Смбат, с осунувшимся от лишений красивым лицом. В дверях зала показалась плечистая фигура кипчакского полководца в полном вооружении. Звеня шпорами по каменному полу, Хубасар большими шагами прошел зал и, не снимая шлема, молча остановился перед Орбели. Хозяин замка поднял на кипчака потухший взор. Хубасар продолжал молчать. Потом его губы медленно разжались:

— Иванэ, тебя ждет великий государь. Едем.

Орбели умоляюще посмотрел на суровое лицо старого воителя. Тихо произнес, показывая рукой на безмолвного Смбата:

— А с ним и сородичами моими как поступишь, мой Хубасар?

— Возьмем под стражу, как мятежников! — отрезал кипчак.

Иванэ вздохнул. С трудом встав с кресла с помощью сына, он неверной походкой двинулся к выходу. За ним неотступно шел Хубасар.

… Передняя половина обширного царского шатра была заполнена военачальниками и придворными. Внезапно весь шатер облетел громкий шепот:

— Привезли…

Полог шатра откинулся. Дряхлый старик еле брел по проходу среди расступившихся царедворцев. Он ли это — гордый владетель Орбели, недавний глава всей знати Картли? Оставив Иванэ стоять посередине шатра, кипчак с озабоченным видом прошел на царскую половину. Шепот в палатке усиливался. Орбели стоял с поникшей головой. Кругом толпились сторонники мятежа, ныне прощенные царем Георгием и даже осыпанные наградами за измену — за счет его, Орбели, сокровищ! Некоторые почти вслух обменивались язвительными замечаниями по адресу старика. Скорбно опустив к земле голову, Иванэ ничего не замечал, погруженный в тяжелые думы.

В шатер вошел царь Георгий в сопровождении Хубасара. Орбели молча упал на колени.

— Поднимите старика! — раздался резкий голос царя.

Даже подавив мятеж, Георгий все-таки остерегался слишком унижать Иванэ Орбели в присутствии всей знати, долгие годы считавшей его своим вождем, и вначале обошелся с ним довольно милостиво…

Поздно ночью при свете смоляных факелов из Дорийского замка двинулось печальное шествие. Скованные попарно, из крепостных ворот вышли многочисленные родичи и вассалы княжеского дома Орбели. Их окружала цепь конных кипчаков. Процессия медленно двинулась по дороге к цитадели Самшвилде, в которой пленникам предстояло находиться в заключении до судебного решения. Княгинь Русудан и Марине временно поместили в Зеленом монастыре, в окрестностях города, а Демну, утешая в дороге обещаниями царской милости, в крепость Клде-кари отвез сам Чиабер. Вскоре туда же привезли под усиленной охраной и тестя царевича — старого Иванэ.

Следствие по делу Орбели велось без перерыва, днем и ночью. Таково было приказание царя Георгия. Вина князя Иванэ и его многочисленных родичей представлялась неопровержимой. Но феодальные мятежи были нередки в средневековой Грузии и обычно заканчивались ссылкой виновных за пределы царства. Сторонники Иванэ (тайные и явные) уже стали надеяться, что дело обойдется без тяжких наказаний по суду, когда в Тбилиси прибыл Кулихан.

Крупный купец и тайный лазутчик тбилисского двора в Тавризе, Кулихан ради денег мог продать и родного отца. Беседа его с Саварсалидзе была долгой и закончилась тем, что начальнику царской разведки пришлось опустошить всю свою тайную казну. Но выкраденные у беспечного тавризского везира документы — подлинники челобитной и подписанного Липаритом Орбели соглашения с атабеком Мухаммедом Пахлеваном — того стоили.

Прочитав доставленные из Тавриза документы, царь Георгий изменился в лице. Он не мог даже представить, какая грозила ему опасность! С подходом многочисленных войск атабека часть вероломных князей снова переметнулась бы на сторону врагов. И еще неизвестно, на чьей стороне была бы тогда победа… Царь вызвал в Исанский дворец преосвященного Антония и приказал немедленно назначить заседание великого совета.

Коронный совет собрался в новом составе: амирспасаларом уже был Хубасар, министром двора — Афридон, а министром финансов — Хутлу-Арслан. Министром внутренних дел, в награду за его несомненные заслуги, назначили Чиабера. Азнаур из Жинвани сумел передать в руки царя Георгия главную ставку борьбы за власть в Грузии — Демну! Впервые наблюдался в Картли подобный состав правительства. Со скрежетом зубовным родовитая знать называла его «худородной» властью. Но разгром мятежа Орбели был полным, сам главарь сидел под крепким замком в подвале Клде-карской крепости, по соседству со своим зятем. А полки Кызыл-Арслана вернулись в Тавриз… С царем Георгием бороться сейчас было невозможно.

На совет были приглашены — властитель рачинский Кахабер Кахаберидзе, владетель Эгриси Вардан Дадиани, цхумский эристав Отаго Чачба-Шервашидзе и Рати Сурамели, не принимавшие участие в мятеже мтаваров. Председательствовал, с трудом скрывая тревогу, преосвященный Антоний Глониставидзе. До заседания у него был крупный разговор с католикосом Микаэлом, которого царь Георгий запретил приглашать на совет, памятуя его двойственную роль во время восстания Орбели. Злопамятный святитель не забыл оскорбления и ждал только случая отомстить.

Рассказав подробно о мятеже, царь остановился и стал искать кого-то глазами. Нетерпеливо спросил у председательствующего:

— Где же эджиб Саварсалидзе? Почему не прибыл на совет?

В дверях зала заседания показался худой, изможденный человек на костылях. Начальник царской разведки ходил уже с трудом. В руках Саварсалидзе была кожаная сумка.

Царь с удовлетворенным видом снова обратился к собранию:

— Дидебулы, отцы и вазиры Картли! Сейчас по моему приказанию эджиб Саварсалидзе зачтет вам полученные из Тавриза письменные доказательства измены презренного Иванэ Орбели и его сообщников.

Когда Заал кончил читать слабым прерывающимся голосом добытые Кулиханом документы, в зале наступило гробовое молчание.

Прервав тишину, царь Георгий громко произнес:

— Вопрошаю вас, господа, какой кары заслуживает государственный изменник князь Иванэ Орбели?

Молчание.

Гнев царя нарастал. Даже в обновленном составе коронный совет колебался осудить виновного дидебула! Понятно, что вазиры-кипчаки — люди новые — остерегаются выступить первыми против Иванэ Орбели. Чиабер всегда отличался трусостью… Ну а остальные?

Но вот взял слово владетель Рачи — высокородный Кахабер Кахаберидзе:

— Великий государь! Господа дидебулы, отцы и вазиры! Долголетняя братская дружба соединяла меня с князем Иванэ, и не раз бились мы с ним бок о бок в битвах против врагов царства картлийского. Но сегодня я говорю: все можно ему простить… Даже мятеж! Но то, что Иванэ Орбели, наследственный амирспасалар и дидебул Картли, не постыдился для своего спасения натравить старинного врага на родину, со спокойной совестью отдавал картлийские города и села на позор и разграбление свирепых полчищ, — этого ему простить нельзя! Я сказал.

— Чего же заслуживает Иванэ, князь Кахабер? Казни? — спросил с места Георгий.

— Да, государь, казни, — дрогнувшим голосом ответил Кахаберидзе.

По залу пронесся шепот. Царь Георгий торжествующе оглядел собрание:

— Вы слышали, господа, что сказал достойный властитель Рачи? Вы знаете, я не трогаю мтаваров, если они спокойно сидят в своих владениях и верно служат царю, народу картлийскому. Но гнилые корни мятежа я вырву целиком, без остатка! Довольно мы терпели мятежный род Орбели — смертной казни заслужил бесчестный Иванэ и все его преступные сородичи!

Совет продолжал безмолвствовать.

Георгий встал с трона. Обращаясь к архиепископу Антонию, он властно повелел:

— Высокопреосвященный, завтра вручишь мне на утверждение решение совета!

Главный царский писец Эстатэ получил от начальника канцелярии черновик указа с приговором по делу Орбели. Выбрав велень из тонкой телячьей шкуры (такой пергамент отличался лучшей выделкой и не так быстро желтел), писец тщательно очинил тростниковый калам[71], обмакнул в чернильницу и старательно вывел четким почерком первые строки царского указа:

«Волею божьей, мы, украшенные скипетром, пурпуром и царской короной, потомок Давида, Соломона и Панкрата, Георгий Багратуниани, царь абхазов и грузин, ранов, кахов и армян, ширваншах и шахиншах, держатель всего Востока и Запада, издали указ сей в год царствования нашего 23-й, когда по побуждению и помышлению бесовских сил сговорились между собой на измену нам некоторые мтавары и азнауры, отклонив от нас племянника нашего и причинив нам бедствия многия. Но милостивый Господь, не забывающий свои творения, обратил впустую заговор их, разрушив всю его силу и рассеяв их…»

Любопытство превозмогло, и писец, отложив калам, стал читать дальше черновик указа. Дойдя до конца бумаги, чувствительный писец задрожал всем телом — таким ужасом повеяло от кровавых строк! Отпив для успокоения воды из глиняного кувшинчика, Эстатэ засел за переписку страшного указа.

После коронного совета Чиабера вызвали в Исанский дворец. Потупив колючий взор, он стоял посередине кабинета в ожидании державного слова. Умному царедворцу было не по себе: Чиабер отлично сознавал, что вознесенному (сверх ожидания!) человеку надобно с первых же шагов оправдать свое высокое назначение. Недаром в царской приемной язвительный Саварсалидзе, которого по-прежнему побаивался бывший азнаур из Жинвани, процедил сквозь зубы:

— Посмотрим, батоно Чиабер, каков ты окажешься на новом месте! Вазиром быть — не ленивых царевичей воспитывать…

Царь сидел в домашнем кафтане за столом, покрытым парчовой скатертью, и, не глядя на вазира, отрывисто бросил:

— Что еще говорит изменник Иванэ?

Чиабер побледнел — этого-то вопроса он и опасался: по окончании судебного следствия, не давшего ничего существенно нового, Иванэ Орбели передали в ведение вазира внутренних дел. Не поднимая глаз, Чиабер невнятно пробормотал:

— Он упорно молчит, великий государь!

— Как! Предатель все еще не признается в своих злодеяниях? — возмутился Георгий Третий. — И вы не добились его письменного признания? Разве не он первым из дидебулов предложил постричь меня в монахи? И не он послал эристава Липарита в Тавриз за помощью?

— Старик все это отрицает, говорит, что он повинен лишь в мятеже, да и то, мол, защищая права законного наследника престола, — упавшим голосом пролепетал Чиабер.

— Законного? — грозно крикнул царь, стукнув кулаком по столу. — Да как язык твой повернулся повторить мне в лицо гнусный навет? Берегись, как бы и тебе не попасть в подземелья Клде-кари рядом с Иванэ! Предупреждаю, если через два дня на этом столе не будет лежать признание Орбели, я не пощажу тебя… А узников всех переведите в Самшвилде — там будет их казнь!

Пошатываясь от волнения, вышел новый вазир из царского кабинета. Приемная, на его счастье, оказалась пустой — никто не увидел смятения сановника. Чиабер бросился к выходу. Сев на коня, с ходу поднял его в галоп и, в сопровождении эскорта кипчаков, поскакал по Самшвилдской дороге.

Комендант Клде-карской крепости был дальним родичем князей Орбели, а в окрестностях горной твердыни было немало бывших сторонников мятежа. Они и сообщили Иванэ, кто сумел сманить доверчивого царевича из Лорийского замка, о появлении тавризской конницы на границе Грузии и о последующем спешном отступлении без боя.

«Проклятый Демна! — сжимая кулаки, гневно шептал старый воитель. — Атабек Мухаммед все-таки внял нашей мольбе, двинул полки на выручку… И все рухнуло из-за одного труса!» Тут мысли узника невольно перенеслись на любимого сына — храбреца Смбата: «Преступный отец! Как ты мог втянуть в столь ненадежное дело прекрасного юношу, не послал его в Константинополь или, в крайнем случае — с Липаритом в Тавриз?»

Тайные доброжелатели князя Иванэ, однако, не успели проведать ни о приезде Кулихана с обличающими документами, ни о решении дарбази. Заботясь о своем бывшем главаре, они прислали записку, в которой сообщали, что, по толкованию тбилисских ученых-законоведов, «ни один дидебул не может быть приговорен к смертной казни, если собственноручно не подпишет признания своей вины». Записка обрадовала Иванэ: он решил продолжать все отрицать, кроме самого мятежа. В первую очередь следовало отвести главное обвинение — приглашение тавризских войск в Грузию, — сие являлось прямой государственной изменой. «Брат Липарит — вне досягаемости царя Георгия, пусть он и отвечает перед царским судом заочно! — думал Иванэ. Приняв такое решение, старый князь повеселел и даже позволил себе шутить с тюремщиком, когда тот принес ему скудный обед:

— Ну как, Мамбрэ, долго ли вы будете держать нас без вина и шашлыков, скажи?

Тюремщик широко осклабился.

— Э, батоно, Бог всегда милостив к вельможам! Может быть, придется и тебе пожить немного на чужбине, как это часто бывает после ваших княжеских мятежей; а там, смотришь, и помилует наш мепе[72], разрешит вернуться в Лори!

— Дай-то бог!

Ночью Иванэ разбудил грубый толчок в бок, в глаза ударил свет. Он приподнялся, удивленный, на своем соломенном ложе. Перед ним, в темной кольчуге и меховой рысьей шапке, стоял незнакомый кипчакский сотник. Сзади виднелись фигуры факелоносцев и замкового кузнеца с кандалами.

— Вставай, надо ехать!

Кузнец ловко заковал руки Иванэ в кандалы, и кипчак, взявшись за конец цепи, повел старика по подземным переходам наверх. На обширном крепостном дворе Иванэ увидел толпу заключенных в кольце стрелков с зажженными факелами.

— Смбат! — старческим голосом выкрикнул Иванэ.

Сотник не допустил, однако, отца к сыну. Потянув за цепь, он приказал:

— Садись на коня, старик! Живо!

Звеня оковами, в багровом дымном свете смоляных факелов, узники вышли из крепостных ворот, исчезли в темноте.

В Самшвилде старого князя поместили на самом верху главной башни цитадели. Оттуда, с огромной высоты, Иванэ мог наблюдать за городской повседневной жизнью… Сейчас город спал. Изредка до верха башни доносился лай собак да внизу, в ущелье, глухо рокотала река. Резкий ночной ветер порывисто врывался в узкую бойницу, по темному небу проносились редкие облака, скупо освещенные ущербной луной.

«Самшвилде! Жемчужина моих владений! Кому теперь ты достанешься?» — с горечью размышлял Орбели. Главные доходы его полуцарских владений приносили именно торговые города — Лори, Самшвилде, Думаниси и другие. Порой ему казалось, что никогда он не был амирспасаларом Картли, не водил славные грузинские полки от победы к победе и не был признанным вождем знати, а всю жизнь провел жалким узником в сырой темнице…

На крутой каменной лестнице послышались тяжелые шаги, и чей-то очень знакомый голос повелительно крикнул:

— Открывай дверь! Да поживей, ленивый буйвол!

Со ржавым скрипом ключ повернулся в замке, и дверь распахнулась настежь. На пороге, в дорогом придворном кафтане, стоял воспитатель царевича Демны и улыбался.

— Чиабер! — отшатнулся с омерзением Орбели.

— Да, батоно Иванэ. Это я. Весь к твоим услугам! — дружески протянул руку Чиабер. — Но что я вижу: кто посмел наложить грязную лапу на дидебула Картли, заковать его в цепи? Гей, люди!

Как будто дожидаясь сигнала, вся узкая лестница вдруг заполнилась. Тюремщики тащили небольшой трехногий стол, покрытый скатертью, кувшин с вином, шампуры с нанизанным мясом; сзади кузнец побрякивал клещами, он быстро расковал кандалы у ошеломленного Иванэ.

— Не обессудь, батоно, поужинаем с тобой чем бог послал! — с чарующей улыбкой произнес Чиабер. — А потом побеседуем с глазу на глаз.

Тюремщиков как ветром смело. Разлив вино по кубкам, Чиабер с чувством произнес здравицу.

— Кто ты теперь? — прошептал Иванэ.

— Э, ничего особенного — только царский вазир! — небрежно бросил Чиабер.

— Ты — вазир? Неплохо же оплачивает царь Георгий предателей! — не выдержал Орбели и поставил кубок нетронутым на стол.

Чиабер печально покачал головой.

— Вот так неразумные люди теряют своих лучших благожелателей и подставляют свою голову под топор. Пойми, батоно, спасти тебя и род весь твой великий хочу я. Грозен гнев государев, и трудно, ох как трудно будет отвести его от тебя! Но Бог милостив, и самому закоренелому грешнику не заказан вход в райские кущи. Но, согрешив, надо покаяться, учит святая наша церковь, иначе «несть спасения ни для души, ни для тела». А посему — выпей сей кубок, батоно, в вине — вся мудрость, говорит народная пословица, — и поразмыслим, чем можно помочь в твоей беде.

— Что же ты предлагаешь? — осушив кубок, более спокойно спросил Орбели. Оглянувшись по сторонам, Чиабер зашептал:

— Надо тебе прежнее царское доверие восстановить… чистосердечным признанием, как на духу!

Что — то фальшивое послышалось в голосе бывшего царского воспитателя. Но у Орбели не было другого выхода. Надо было спасать семью! Он горячо заговорил:

— Я во всем признался, батоно Чиабер! Да, я виновен, что поднял меч против своего государя, и готов понести наказание. Но дети мои невиновны — разве они могли пойти против отцовской воли? Пусть царь испытает меня на полях сражений против врагов Картли…

— Не против ли атабека Мухаммеда? — И впервые за вечер Чиабер поднял тяжелые веки над серыми колючими глазами.

«Все известно проклятому!» — со страхом подумал Орбели и опустил седую голову без ответа.

— Подумай, батоно, над моим предложением! — вкрадчиво говорил вазир. — Спасение твое и твоих родичей — в твоих же руках, но завтра я тебе покажу кое-какие документы. Доброй ночи!

И Чиабер исчез за дверью, оставив узника в тяжелом раздумье.

На следующий день громко загремел замок и в камеру вошел комендант цитадели — наш знакомец азнаур Шабурдан. Он еще не сдал должности и не уехал в пожалованное имение Кахети. Облобызав руку старого патрона и пролив слезу над его несчастиями, Шабурдан с великим бережением проводил князя вниз, где его уже дожидался Чиабер. В светлице на столе перед вазиром лежали какие-то пергаментные листы.

— Вот, батоно Иванэ, те документы, которые я обещал тебе показать. Прежде чем попасть в наши руки, они побывали в Тавризском дворце. На них твоя именная печать, князь!

И он протянул первый лист похолодевшему от тревоги Иванэ.

— Ваша челобитная. В ней вы просите — ты и твой высокородный брат эристав эриставов Липарит — помощи и спасения у атабека Мухаммеда Пахлевана против нашего государя Георгия Отважного, — смакуя подробности, излагал Чиабер содержание бумаги. — А этот лист — изменнический договор, который подписал князь Липарит с тавризским диваном, утвержденный атабеком. Шестьдесят тысяч всадников двинулись по этому соглашению на Грузию, но, хвала богу, опоздали! — заметил вазир, скромно умолчав о своей роли в этом деле.

Иванэ остолбенело смотрел на пергамент: «Сомнения нет — и текст, и печать, и подпись брата — все подлинное! Но откуда мог их заполучить Чиабер?» Тут Орбели вспомнил о Саварсалидзе и его проведчиках в Тавризе. Усталым жестом опустив листы на стол, он нарочито равнодушно молвил:

— Да, везде подпись брата Липарита, с него и спрашивайте!

«Эге, вот куда ты метнул, старик!» — подумал Чиабер и задал вопрос:

— Ну а все-таки, откуда оказалась твоя печать у Липарита?

— Ее взял брат без моего ведома! — окончательно запутался Иванэ. — «Господи, Господи, только бы детей спасти!..»

— И на этом ты можешь крест целовать? — усмехнулся вазир.

— Да.

Вазир рассмеялся дробным смехом:

— Ну, в наше-то время крестоцелование не многого стоит, перестали люди гнева господнего опасаться! Но у меня есть для тебя кое-что получше… Вечером снова встретимся, князь. В другом месте!

Не раз посещал Самшвилдскую цитадель ее грозный владелец и хорошо знал все помещения обширной твердыни. Здесь некогда хранились сокровища богатейшего рода Орбели, а в глубоких подвалах томились преступники и смутьяны. Но когда тюремщик ввел князя Иванэ в глубокий подземный зал, необычайное зрелище его поразило. Огромное подземелье далеко протянулось под крепостными зданиями; на его каменных стенах во многих местах проступали зеленые пятна сырости. Дымно чадили смоляные факелы, прикрепленные железными скобами к толстым колоннам, своим кровавым светом озаряя низкие своды. В дальнем кодце зала стояла группа людей; кожаные передники и большие ножи у пояса придавали им вид обычных мясников. «Но откуда столько палачей нагнал подлый Чиабер, их не было в Самшвилде! Верно, прислали из Тбилиси…» — промелькнуло в разгоряченном мозгу. Холодный пот выступил на лбу узника, когда он огляделся по сторонам. С потолка свешивались веревочные петли, большой железный крюк с темными кровяными пятнами. На толстом бревне в образцовом порядке были разложены прочие орудия пытки. В углу помощник палача усердно раздувал большой мангал — там на раскаленных добела углях лежали большие клещи.

— Сюда, поближе!

Чиабер сидел в кресле строгий, подтянутый, в длинном черном кафтане и мерлушковой шапке на голове. На дубовом столе перед ним стоял медный шандал. Тусклый свет восковых свечей отбрасывал блики на листы пергамента, на пенал с каламами и небольшой чернильницей. Рядом с вазиром на скамье примостился низенький писец с лисьей мордочкой — ему надлежало вести запись допроса.

— Стань передо мной, Иванэ, сын Смбата, и отвечай нелживо на вопросы, — продолжал бесстрастным голосом Чиабер. — Записывай, Петре!.. Вопрос первый: Иванэ, сын Смбата, признаешь ли себя виновным в том, что, по побуждению дьявольскому и осуществляя давно задуманное зло, ты подговорил некоторых мтаваров и азнауров на мятеж против украшенного скипетром, пурпуром и короной повелителя Востока и Запада царя царей Георгия Багратуниани, тем самым причинив нам великие бедствия?

— Да, признаю! — понурив голову, ответил Иванэ.

— Вопрос второй: Иванэ, сын Смбата, признаешь ли себя виновным в том, что, презрев клятву и уподобившись Каину и Иуде, ты призвал на помощь мусульманские войска из Тавриза, тем самым обрекая царство наше на разграбление и многих подданных наших на смерть?

— Нет, не признаю! — твердо ответил Орбели.

Чиабер откинулся в кресле:

— Опять упорствуешь, Иванэ! Но посмотрим, что ты сейчас запоешь, старый упрямец.

К старшему палачу:

— Введите преступников.

Иванэ весь затрясся от жалости и гнева, когда увидел, как из глубины подземелья палачи вытянули его троих сыновей. Изможденные лишениями зимней осады и долгого тюремного заключения, закутанные в лохмотья, они еле держались на ногах.

— Начнем, пожалуй, с Симоника — он самый младший, — с усмешкой произнес Чиабер. — Для начала — дюжина плетей!

Старший палач поднес на руках юношу к дыбе, ловко захлестнул петлю на кистях рук и подал знак помощнику. Тот завертел колесо ворота, и княжич поднялся на локоть от пола. Одним движением толстого пальца палач разодрал ветхий кафтан с ворота до низу и, отбросив одежду в сторону, оголил тело княжича, затем сильно дернул его за ноги. Симоник безжизненно повис на дыбе. Взяв в руки длинный бич из буйволиной кожи, палач нанес первый удар. Кровавый рубец пересек наискосок худую спину. Снова удар, еще… Симоник захлебнулся в детском плаче:

— Батюшка, спаси!

Иванэ кинулся было к сыну, но два дюжих палача грубо отбросили его назад. Чиабер недовольно покачал головой:

— Теперь давайте на дыбу второго княжича, вон того! — показал пальцем на Кавтара. Обращаясь к Иванэ, он сказал укоризненно: — Сам видишь, Иванэ, к чему приводит твое ослиное упрямство — губишь и себя и детей!

Чиабер странным взглядом смотрел на княжичей, залитых кровью. Совсем недавно в Дорийском замке он обучал их грамоте вместе с царевичем Демной, водил на прогулку, купал в замковой бане, а сейчас… Демна томится в темнице, ожидая приговор, а он, Чиабер, велит терзать палачам нежные юношеские тела… Очнувшись, бросил:

— Хватит с этих сосунков! Ты все молчишь, Иванэ, не жалко сыновей! — И, махнув рукой, отдал новое приказание:

— Подвесить повыше старика… вместе с первенцем!

Обнаженное старческое тело князя Иванэ вытянулось на дыбе. Рядом с ним висел нагой Смбат. Чиабер, с загоревшимся взором, крикнул:

— В последний раз спрашиваю тебя, Иванэ, почто зло умыслил на государя своего, врагов вызвал против нашего царства?

Иванэ гордо поднял седую голову:

— Почто, спрашиваешь, убийца? Пиши, писец, все пиши. Я, амирспасалар Иванэ, сын великого Смбата, поднял мечь на узурпатора Георгия за права законного наследника престола царевича Демны Багратуниани! Грузия слишком благородное государство, чтобы сажать на трон девчонку!

Вазир зашелся от ярости. Выхватив кнут из рук палача, он наотмашь хлестнул старого князя по лицу:

— На, получай!

К палачам:

— Огня под ноги! Выжигайте кресты у христопродавцев!

Палачи быстро поднесли на жаровнях горящие угли под ноги обоих Орбели. Потом один из них раскаленным добела железным прутом провел по мускулистой спине Смбата. В воздухе запахло горелым мясом. Смбат глухо застонал. Старик шептал молитву, вперив полные слез глаза в своего любимца.

— Мы сейчас из твоего сынка евнуха сделаем! — хрипел Чиабер. — А тогда и царская милость тебе не поможет, поздно будет, старый осел!

Старший палач выхватил из мангала раскаленные клещи и вплотную подошел к обнаженному княжичу, оглянулся — ждал знака. Смбат закрыл глаза.

— Стойте, палачи! — с обезумевшими глазами выдохнул Иванэ. — Снимите меня с дыбы — я все подпишу!..

Предутренний туман, клубясь, медленно втекал в подземелье через окошко с толстой железной решеткой. Усталые палачи равнодушно поглядывали на валявшиеся на полу окровавленные тела, слегка прикрытые дерюгой. Их мускулистые, волосатые руки по локоть были забрызганы кровью, и они не спеша вытирали их паклей. Чиабер бросил острый взгляд на лежащего без сознания князя Орбели и, встав с кресла, прошелся по подземелью. Его огромная тень, подобная нетопырю, медленно ползла по серой стене. Вернувшись на место, вазир придвинул к себе шандал и стал перечитывать записи допроса. Внизу последнего листа стояла подпись Иванэ Орбели. Царь мог быть доволен началом работы своего министра.

Хмурым утром на торговой площади заревели трубы. Городская стража, расталкивая зевак, стала очищать площадь, прибывшие кипчакские всадники оцепили площадь со всех сторон. Позади всадников уже теснилась толпа в ожидании небывалого зрелища — казни надменных хозяев города[73].

Цитадель темной громадой нависала над площадью. Снова пророкотали трубы, и на крепостной стене появилась группа людей в расшитых золотом и серебром одеждах — царь, сановники двора, военачальники. Сильный ветер хлопал полотнищем огромного знамени Багратидов, развевающимся на главной крепостной башне. В воротах поднялась железная решетка, раздвинулись створки и показалось шествие. Впереди в кожаных доспехах и красных колпаках, с блестящими широколезвийными топорами на плечах, шли царские палачи. За ними брела длинная вереница осужденных членов рода Орбели. По обеим сторонам шагали копейщики, держа пики наперевес.

Двое палачей вели под руки князя Иванэ. Разодранная одежда его была в кровавых пятнах, он еле передвигал израненные ноги. Увидав главу славного рода истерзанного пыткой, влекомого палачами, все Орбели поняли: пришел конец!

Руководство казнями было возложено на Афридона. Министр внутренних дел Чиабер сказался больным — он не любил таких зрелищ… С трудом удерживая на месте раскормленного коня, Афридон поднял взгляд на крепостную стену, где стоял Георгий. Высоко вскинул руку со свернутым в трубку пергаментом. Читать приговора не стал — царь уже резко поднял и опустил руку.

Казнь началась.

Пару за парой подводили членов рода Орбели к плахе. Сверкал в воздухе топор, падали головы. Подручные палачи оттаскивали обезглавленные тела в сторону, сваливали в общую кучу. Из-под наваленных человеческих тел растекались по настилу площади кровавые ручьи…

Дюжие палачи крепко держали под руку князя Иванэ, не давая ему сползти на землю. Воспаленными глазами смотрел старый дидебул на гибель рода. Губы его беспрестанно шептали молитву. Но вот к плахе подвели молодого красавца. Смбат шел твердой поступью, гордо подняв голову. Из толпы послышались сочувственные возгласы, заплакали, запричитали женские голоса. Седая голова князя Иванэ мелко затряслась, он весь подался вперед, вырываясь из рук палачей, как бы стремясь к любимому сыну. Но топор уже сверкнул. Красивая голова Смбата упала на мокрые от крови камни мостовой.

Афридон оглянулся на старого князя и сделал знак в сторону. Из-за стены появились новые палачи с большой жаровней в руках. Иванэ поставили на колени и оттянули назад руки. Подручный палач схватил за седые волосы. Главный палач быстрым движением выжег старику глаза.

Царь Георгий до конца бесстрастно наблюдал за ходом казни. А тысячная толпа, подавленная созерцанием долгой кровавой расправы, по окончании молча стала расходиться с залитой кровью площади…

Заал Саварсалидзе окончательно слег. Неукротимый дух пребывал, однако, в его теле, изглоданном смертельной болезнью, и министру двора Афридону то и дело приходилось ездить за советами на дом к умирающему эджибу.

Сегодня оба царских сановника решали вопрос первостепенной государственной важности — участь царевича Демны, который продолжал томиться в Клде-карской крепости в ожидании приговора.

Приговор был утвержден царем Георгием, надо было приводить его в исполнение. Чиаберу нельзя поручать такое дело — все-таки он был воспитателем Демны. Царь хотел назначить исполнителем Заала Саварсалидзе, но тот был уже не жилец на этом свете. Оставался сам Афридон, и это возмущало незлого по натуре кипчака, который никак не мог прийти в себя после массовых казней в Самшвилде.

Саварсалидзе умел читать чужие мысли и превыше всего ставил государственные интересы. Слабым голосом он убеждал министра двора:

— Царевич изнежен, слаб здоровьем. Осада, тюрьма отняли его последние силы. Все согласятся, что не мог он выдержать сие!

Черные глаза Афридона смотрели угрюмо. Пощипывая редкую бороду, кипчак молчал.

— Поверь, патроно Афридон, так лучше будет. Если злосчастный царевич останется жив, не будет нам покоя от князей… — настаивал Заал.

Афридон вскочил со скамьи и, не попрощавшись с эджибом, ускакал в Исани. Немилосердно нахлестывая плетью коня, гневно бормотал: «Пусть этот издыхающий царский пес не рассчитывает на меня… Больше того, что написано в приговоре, я не выполню, провались все они к сатане!»

Демна давно уже потерял счет дням в своей темнице. О гибели рода Орбели ему сообщили сердобольные тюремщики, которые в общем хорошо относились к несчастному царевичу. Но и они ничего не знали о судьбе обеих княгинь. С тоской смотрел Демна через толстую решетку тюремного оконца на пламенеющий над горным хребтом закат. Предчувствие чего-то ужасного не покидало его, хотя Демна старался не думать о мрачном будущем.

Вечерело. Мрак сгустился по углам тюремной камеры. На небе замерцали первые звезды. Скоро тюремщики принесут скудный ужин. А там потянется нескончаемая ночь…

Загремели тяжелые засовы, со скрипом отворилась железная дверь. В темницу вошла группа людей в черных бурках, с окутанными башлыками лицами. Один из вошедших держал в руках большой потайной фонарь. Демна с испугом обернулся. Перед ним стоял хорошо ему известный по былым царским приемам приближенный дяди — кипчак Афридон. Загремев оковами, Демна с надеждой потянулся к нему, широко раскрыв молящие глаза. Афридон отступил на шаг назад и срывающимся голосом произнес:

— Царевич, выслушай волю царя царей!

Демна замер на соломе. Слабо звякнули оковы. Вот он, последний час смертного приговора!

— По решению Сааджо-Кари[74] ты приговорен за измену и мятеж к смертной казни. Но по неизреченной милости божьей и безграничному милосердию царя Георгия Великого тебе оставлена и сохранена жизнь. Только…

Не дослушав последнего слова, Демна обрадованно перебил кипчака:

— Когда же меня из темницы выпустят? Ведь дядя обещал…

Афридон продолжал с усилием:

— Молись Богу, царевич! Побольше молись. Я подожду.

Демну передернуло от этих слов. Он горестно закричал:

— О чем мне еще молиться? Я и так все дни и ночи в молитвах! Ты ведь сказал — жизнь мне сохранят!

Афридон угрюмо проговорил:

— Приказано ослепить тебя, царевич, и… — кипчак с трудом закончил: — …оскопить.

Демна наконец понял. Закрыв глаза ладонями, он долго молчал. Кипчак терпеливо стоял, ожидая. В темнице было слышно лишь прерывистое дыхание царевича. Но вот исхудалое тело в лохмотьях выпрямилось.

— Расчищаете Тамар дорогу к трону? Что ж, убивайте!

Афридон сделал знак и отвернулся лицом к стене. Двое в черных бурках бросились к царевичу и грубо повалили на солому…

В Зеленом монастыре несчастная Марине оставалась недолго. Накануне казни ее близких в келью, где она находилась под неусыпным наблюдением добродушной толстой инокини, вошла настоятельница обители. Немало добра в свое время перепало в цепкие руки матери Саломэ от княжеского рода Орбели. Игуменья этого не забывала. Но, осторожности ради, была внешне строга с узницами-княгинями.

— Собирайся в дорогу, княжна!

Мать Саломэ как бы не знала о браке Марине с царевичем Демной. Взглянув на измученное лицо молодой женщины, игуменья ласково погладила ее по плечу. С жалостью добавила:

— Не горюй, госпожа, Бог милостив! — И заторопилась к выходу, бросив на ходу толстой монахине: — Соберешь на дорогу все, что нужно! Сегодня вечером заедут за княжной…

В тряской арбе, прикрытой сверху пестрыми паласами, вывезли ночью из монастыря Марине. Рядом с ней сидела незнакомая молчаливая монахиня из далекого монастыря. Окружив кольцом повозку, ехали угрюмые всадники-кипчаки. Двигались по ночам, останавливаясь днем на отдых в уединенных жилищах или просто в лесу. К арбе никого не подпускали. На четвертый день прибыли к месту назначения.

Высоко в горах, среди лесов, запрятан небольшой женский монастырь Св. Шушаник. Настоятельница — старая женщина с ястребиным лицом — молча оглядела узницу и коротко распорядилась отвести ее в келью, где ей надлежало пребывать. Так прошла неделя, и в монастырь приехала сама царица Русудан.

— Отец твой, несчастный мятежник Иванэ, преставился. — И Русудан широко перекрестилась. — Знамение Христа да будет ему ходатаем перед лицом Господа Бога всеблагого и всемилостивого. Да простятся ему все грехи вольные и невольные, все преступные деяния его!

Встреча происходила в келье матери-настоятельницы, которой царица приказала выйти вон. Русудан сидела в кресле прямая, благостная, в царском одеянии. Марине, опустив потухшие синие глаза, казавшиеся еще больше на исхудалом, прекрасном лице, в черной одежде послушницы, стояла босая на каменном полу.

От слов царицы Марине качнуло. Ухватившись за стену, она смиренно прошептала:

— А муж мой, великая государыня… жив он?

Царица недобро усмехнулась:

— Выкинь его из головы, Марине! Теперь твой жених — Христос!

— Он все-таки жив, великая царица? — осмелилась еще раз спросить Марине.

Повернувшись всем телом к маленькой фигурке в черном, царица холодно отчеканила:

— Да, жив. В вечном заключении в крепости… Слепой и скопец!.. Теперь тебе понятно?

— А-ах! — вырвалось у Марине. Она без чувств упала на пол.

Вбежала встревоженная мать-настоятельница.

— Унесите ее в келью. Вечером постриг над ней совершит преосвященный Антоний! — не повышая голоса, распорядилась Русудан.

Приехавший с сестрой царя архиепископ Кутаисский Антоний Сагиридзе в тот же вечер совершил обряд пострижения над женою царевича Демны.

Глава XXI. КОРОНОВАНИЕ СОПРАВИТЕЛЬНИЦЫ

Католикос Микаэл вернулся из Гелати и тотчас, без ведома и согласия царя, собрал церковный собор. В награду за свое далеко не дружественное воздержание от участия в княжеском мятеже отцы церкви, с елейными улыбками и бесконечными ссылками на Писание, добивались полного снятия налогов с церковных владений. Наряду с этим они потребовали восстановления главой коронного совета того же Микаэла Мирианидзе. После только что происшедшей смуты спорить с церковниками царю было трудно. Нужно было думать и о будущем Тамар. Пришлось уступить.

Георгий отплевывался, вспоминая высокопарные выражения, уснастившие царский указ о привилегиях для церкви: «…Для возвеличения божественности, для благополучного сохранения царства нашего и для духовного спасения нас от страданий в жизни будущей вспомнили мы о необходимости вызволения и освобождения церквей царства нашего от всяких несправедливых поборов и утеснений…» Злой и расстроенный, царь Георгий уехал из Тбилиси в Начармагеви[75], к жене.

Бурдухан была на сносях и находилась в летней резиденции с повивальными бабками и царицей Русудан. В ожидании родов старая царица не отходила от невестки; немало литий и молебствий было отслужено в церквах, в молитвах и слезах, постясь, испрашивали приближенные у Господа Бога, дабы он даровал, наконец, наследника престола. Георгию все эти воздыхания надоели, и он отправился в любимый Гегути охотиться, захватив с собой дочь.

Тамар шел четырнадцатый год. Прелестная девочка, показавшаяся небесным видением маленькому горцу в соборе, превратилась в длинноногого подростка. Подурнела лицом. Но не изменились сияющие глаза с длинными ресницами, по-прежнему зорок был пристальный взгляд. Тамар великолепно ездила верхом, без промаха стреляла из своего маленького лука, и царь Георгий охотно гонял с нею оленей.

Все более и более привязывался властитель Грузии к молчаливой сдержанной дочери, с каждой беседой убеждаясь в ее рано созревшем неженском уме. Не в пример придворным девицам, царевна мало интересовалась нарядами и драгоценностями, одевалась очень просто. Но уже к десяти годам Тамар умела хорошо читать и писать. По велению царя лучшие книжники страны стали проходить с Тамар философские и другие науки, обучали ее греческому, древнеармянскому, арабскому и персидскому языкам, стихосложению и истории.

В погожее осеннее утро царь Георгий ехал с Тамар по опушке гегутского леса. Вдали показался дворецкий замка, быстро скачущий навстречу царской кавалькаде.

— Государь, великая госпожа Русудан пожаловать изволила в Гегути…

Георгий сильно встревожился. Почему Русудан сама прибыла в Гегути, оставив Бурдухан одну в такое время? Огрев плетью коня, царь поскакал к охотничьему дворцу.

Все стало ясно, когда на широкой каменной террасе Гегутского дворца он увидел сидящую в черном траурном платье сестру. Завидя подъезжающих Георгия и Тамар, Русудан сорвала с себя лечаки[76] и стала рвать волосы и царапать лицо, громко причитая:

— Вай-мэ! Горе, горе дому Багратуниани! Прогневали мы Господа Бога, согрешили… Опять девочку родила и преставилась наша Бурдухан! Не выдержала родовых мук, несчастная…

Как удар молнии поразила Георгия смерть жены. Рвал на себе бороду и волосы, как ребенок рыдал суровый царь, обняв дочь. Горе его было искренним и глубоким. Вместе с отцом плакала и Тамар.

Девочка побаивалась и никогда не любила тетку. Оставшись сиротой, она еще больше почувствовала свое одиночество и всем сердцем потянулась к отцу.

Но отец постоянно был занят делами царскими. И Тамар оставалась одна со своими недетскими мыслями. Впечатлительная девочка содрогалась, слушая отрывочные слухи об участи несчастного слепца, в строгом заточении пребывающего в Триалетских горах. Шепотом рассказывали дворцовые женщины о красавице Марине Орбели, ныне печальной схимнице в далеком монастыре. Пылкому воображению царевны представлялись пустые провалы глазниц двоюродного брата на месте красивых голубых глаз — однажды его видела Тамар на приеме в Исани. Но на робкую мольбу о смягчении наказания молодой пары отец только сердито дернул левый ус и, не сказав ничего дочери в ответ, вышел из покоя.

Георгию уже перевалило за пятьдесят, а в ту бурную эпоху люди были недолговечны. Женщины жили дольше мужчин. Беспрестанные сражения, болезни, которых не умели лечить, а во дворцах подчас и яды приканчивали мужчин.

Когда первое острое горе у Георгия несколько приутихло и срок придворного траура подошел к концу, сестра снова подняла старый вопрос о наследнике. Сидя на террасе Гегутского дворца, Георгий угрюмо смотрел на старую царицу, удивлялся ее настойчивости. Вспомнилось, кстати, что оба мужа Русудан — и великий князь Киевский, и сельджукский султан Санджар — женились на ней стариками и через год каждый из них отдал богу душу… Нахмурив брови, он проворчал:

— Довольно об этом! Жениться мне поздно, да и не на ком, кругом одни мусульманки. Даже армянских царевен не осталось. Так о чем же ты хлопочешь, сестра? Лучше поразмыслим, кому престол передавать буду. Демна не жилец на свете, не сегодня-завтра умрет. А больше мужчин у Багратуниани нет. Значит…

— Так что ж, Тамар?! — От ужаса Русудан откинулась на тахте, прикрыв рот рукой.

— Да, Тамар. Одна она осталась из царского рода.

— Но дидебулы никогда не согласятся! И отцы церкви будут против. Не было примеров тому в Картли… — попробовала возразить Русудан.

— Вздор! Заставлю. Сейчас князья приутихли после гибели Орбели. И вместо того чтобы ко мне с женитьбой приставать, ты бы лучше подумала о женихе для Тамар. Я-то давно об этом деле думаю, но ничего не нахожу, — признался Георгий.

Русудан развела руками. Нелегкую задачу задал ей царственный брат. Где искать подходящего супруга четырнадцатилетней племяннице? Чтобы был царского рода и к тому же обязательно православной веры…

А царь наставительно добавил:

— Приедем в Тбилиси, закончится траур, я созову великий совет. Там и договоримся с дидебулами и святыми отцами, чтоб их всех вместе сатана в ад забрал, о венчании Тамар соправительницей. Все мы под Богом ходим.

Русудан поникла головой. Брат был совершенно прав. Но от этого положение царствующего дома не улучшалось. Со страхом подумала, что будет в царстве, когда Георгий закроет глаза и Тамар останется одна на троне…

Несмотря на противодействие католикоса Микаэла, на великий совет по распоряжению царя были приглашены видные служилые люди и незнатные военачальники, градоправители и купеческие старейшины. Сообщенные Мхитаром Гошем примеры о царствовавших на Востоке женщинах весьма помогли Георгию. Свою речь царь закончил следующими словами:

— Неисповедимой волей господней единственной представительницей дома Багратуниани ныне оказывается моя дочь, Тамар. Нет другого лица из древнего дома сего, и посему ныне почитаем мы за благо короновать царевну Тамар в древнем Свети-Цховели соправительницей нашей и царицей семи царств и испрашиваем на сие благое полезное дело благословение Всевышнего и согласие народа картлийского!..

За день до открытия совещания католикоса посетил Чиабер. После длительной беседы наедине с главой церкви министр уехал в Исани с довольным видом. И теперь первым после царя слово взял сам Микаэл. Напомнив присутствующим сановникам и представителям сословий о гибельных последствиях мятежа Орбели, о невозможности слепому скопцу Демне выполнять царские обязанности и признав весьма убедительными приведенные благочестивейшим царем Георгием исторические примеры о державных женщинах, католикос в выспренних выражениях призвал божье благословение на знаменательное начинание, посоветовал не откладывать венчание царственной отроковицы Тамар соправительницей царской и предложил всем благородным и выборным людям Картли согласиться с сим благим для державы делом.

После столь неожиданного выступления главы церкви — председателя совета, никто из дидебулов и духовных пастырей не рискнул возразить, а служилые люди и купечество всегда поддерживали царя Георгия. Еще раз призвав божье благословение на царский дом и весь народ картлийский за благоразумное решение, католикос торжественно закрыл совет.

Хутлу-Арслан только крякнул, когда Чиабер представил счет, во что обошлось согласие церкви на венчание Тамар соправительницей. Но дело было сделано, и царский казначей со вздохом подписал приказ о выплате денег.

Коронование Тамар привлекло множество народу, все постоялые дворы и дома Мцхета оказались переполненными, приезжие стали размещаться в крытых паласами арбах на полянах в окрестностях.

Погода стояла теплая, солнечная. Отовсюду раздавались звуки зурны, везде разжигали костры и резали баранов. Уже наполовину были опорожнены во здравие новой правительницы бурдюки вина. Бойко торговали передвижные лавки, фокусники показывали свое незатейливое искусство, молодежь затевала игры и танцы. В ожидании церемонии народ толпился на узких улицах престольного города.

Князь Мхаргрдзели прибыл с большой свитой вассалов. После назначения сомхитским эриставом он переехал из Хожорни в Дорийский замок. Обширное жилище царственных Кюрикянов более подходило могущественному феодалу, каким стал парон Саргис. Новый амирспасалар Картли, высоко ценивший его военные дарования, добился у царя назначения Саргиса своим заместником и начальником конницы вместо Торели и одновременно правителем важнейшей пограничной области — Сомхити.

Парон Саргис приехал на коронацию со старшим сыном Захарием. Княжичу исполнилось восемнадцать лет, но он почти сравнялся ростом с отцом. Могучая, удивительно соразмерная фигура юноши показывала, что он пошел в своих дедов-гигантов. Вскоре ему предстояло принять участие в походах, показать на деле военную выучку и начать службу в войсках. Парон Саргис с сыном остановились на главной улице у старых мцхетских друзей. Рядом поместился амирспасалар Хубасар со своей свитой. Царь Георгий с дочерью пребывал в патриаршем доме — напротив собора. Коронация была назначена на следующий день.

Солнечным утром, воспользовавшись тем, что отец отправился за распоряжениями по предстоящему смотру войск, Захарий выехал на загородную прогулку. Переправившись через Арагву и поднявшись по крутой горной тропе, княжич придержал коня на небольшой площадке над обрывом. В глубине долины несла свои светлые воды Арагва, сливаясь далее с буро-желтыми волнами Куры; вдали виднелась крепость Бебрисцихе, защищавшая Мцхету с севера. Захарий загляделся на живописную панораму древнего города с его соборами, домами, остатками римского моста через реку и зеленью приречных садов.

Конский топот сверху, со стороны монастыря Джвари, заставил княжича обернуться. К площадке подъезжал всадник на кровном арабском скакуне, одетый в белую черкеску, с белой же папахой на голове. Когда всадник въехал на площадку, Захарий разглядел под папахой худощавое лицо молоденькой девушки. Что-то очень знакомое почудилось Захарию в тонких чертах наездницы. И вдруг вспомнилось: Сионский собор, пасхальная служба в первый его приезд в Тбилиси…

Быстро спешившись, Захарий сорвал шапку с головы и низко поклонился всаднице, невольно улыбнувшись. Улыбка юноши чем-то не понравилась девушке. Бросив острый взгляд на Захария, она сухо спросила:

— Чему ты смеешься, азнаур?

— Прости, госпожа. Так, своим мыслям…

— И смеешься прямо мне в лицо?!

— Еще раз прости, великая царица.

— Я не царица.

— Завтра ею будешь! — уверенно ответил Захарий.

Глаза у Тамар надменно сузились:

— Ну, раз ты меня узнал, невежливый азнаур, повелеваю тебе объяснить, чему ты смеялся?

Захарий не сводил глаз с царевны. Тамар сидела, выпрямившись в седле, и строго смотрела лучистыми глазами на молодого княжича. Надо было отвечать на вопрос будущей повелительницы Картли.

— Царица, я просто вспомнил случай с одним невежественным подростком с наших гор… Однажды он со своим отцом впервые спустился в Тбилиси и во время пасхальной службы в Сионе узрел некое видение прекрасное около царя. И вот молодому горцу почудилось, что он видит слетевшего с неба ангела…

Тамар закусила губу, небрежно бросила:

— Вот глупый мальчишка! Наверное, ты говоришь о том юнце, что когда-то таращил глаза на меня в соборе?

— Да, вероятно, царица. Но теперь…

И Захарий, пристально посмотрев на девушку на коне, договорил:

— Теперь глупый мальчишка поумнел и не видит больше ангелов…

Тамар хотела что-то ответить. Но тут из-за поворота на взмыленных скакунах показалась группа женщин. Свита никак не могла угнаться за царевной…

Отъезжая от площадки, Тамар небрежным кивком головы ответила на низкий поклон Захария.

Яркие потоки сентябрьского солнца заливали древний собор Свети-Цховели — великое творение гениального зодчего, выделяя надпись на храмовой стене: «Построен сей храм святой рукою убогого раба Арсукидзе. Упокой Господь душу его». Сладостно пел патриарший хор. Католикос Микаэл, картинно распушив по парчовой мантии большую черную бороду, широкими взмахами золотого креста благословляя молящихся, с великим благолепием вершил торжественный коронационный обряд.

У правой стены собора под сенью каменного балдахина высилась величественная фигура царицы Русудан. Сам царь стоял перед алтарем и сосредоточенно молился. После того как католикос возложил на юную голову Тамар непомерно большую, украшенную рубинами и изумрудами корону, Георгий опоясал дочь царским мечом — символом верховной военной и гражданской власти, усадил на трон с правой стороны от себя и в библейских выражениях, именуя ее «господней горой», провозгласил царицей царей Картли. Тамар была одета на византийский лад в длинный лазоревый далматик и чувствовала себя очень стесненной тяжелой, расшитой золотом и драгоценными каменьями одеждой. От переживаний тонкое лицо юной соправительницы вытянулось, утомленно мерцали огромные впавшие глаза. После коронования начался длительный обряд принесения клятвы верности всеми эриставами и главными спасаларами Картли. Под конец долгой церемонии измученная Тамар еле держалась на ногах, подчиняясь лишь гипнотизирующему взгляду Русудан.

Не обошлось и без неприятных происшествий. В самый разгар коронования, когда католикос Микаэл священным миром чертил крест на светлом челе соправительницы, из задних рядов молящихся раздался неистовый крик:

— Законный царь Картли — Демна!

Вздрогнул весь собор от возгласа бессмысленного. Все давно знали, что ослепленный скопец — более не муж! Царские азнауры вместе с гзири бросились в гущу народа, но выкрикнувшего мятежные слова и след простыл.

Во второй половине дня в покоях католикоса состоялся торжественный прием. После обильного пиршества со множеством здравиц и пожеланий долгоденствия царственным соправителям большая группа князей и знатнейших азнауров в отороченных собольим мехом бархатных куладжах, бряцая драгоценным оружием и гарцуя на породистых скакунах, под клики многочисленной толпы проводила при свете смоляных факелов царскую фамилию до Исанского дворца.

Оставшись один, царь Георгий облегченно вздохнул и вскоре заснул крепким сном в своей опочивальне.

Тамар не спала до рассвета.

На большом пергаментном пакете с восковыми печатями было написано латинскими буквами:

«Высокопреподобному и достопочтенному канонику падре Бартоломео Кастраканти».

Ниже значилось:

«В собственные руки».

Начальник отдела восточных стран Папской курии каноник Кастраканти в свое время получил это письмо в Латеране. Но до того оно побывало в руках Заала Саварсалидзе. Начальник царской разведки еще не умер и продолжал действовать.

Лежа на широкой тахте, Заал вертел в исхудалых руках письмо, не зная, как к нему подступиться. Судя по адресу, оно было написано на итальянском языке, а им ни Заал, ни его помощники не владели… Посреди комнаты с понурым видом стоял генуэзский купец Орацио Бальони. У почтенного негоцианта кошки скребли на душе. Его захватили с поличным в Цхуми, когда он с грузом контрабандного шелка собирался покинуть на наемной фелуке гостеприимные берега Колхиды. Купца вместе с конфискованным грузом доставили обратно в Тбилиси. Письмо, которым так заинтересовался Заал, было обнаружено у генуэзца при обыске.

Пристально глядя на виновного купца, Саварсалидзе на чистейшем греческом языке спросил:

— По-гречески говоришь, купец?

— Да, господин.

— Шелк и свободу хочешь вернуть, а?

— О да, да, мой добрый господин!

— Конечно, штраф заплатишь, и немалый. Кроме того…

Тут Заал змеиным взглядом вперился в бедного Орацио и тихо закончил:

— Сейчас тебе подадут перо, чернила и лист пергамента. Будешь сидеть в соседней комнате до тех пор, пока не переведешь на греческий язык письмо, которое найдено у тебя. Понял, купец?

— О да, мой добрый господин. Но письмо ведь запечатано! — смущенно пробормотал генуэзец.

Заал усмехнулся:

— И останется запечатанным, это уж не твоя забота… Так и повезешь его в Рим. Но берегись, купец! Я сам проверю перевод. И коли что переврешь или пропустишь, тогда не взыщи — велю повесить как франгского шпиона на первом же суку.

Бальони побледнел. Забыв о контрабанде, снова стал лепетать заверения в преданности и честности. Скоро его перо заскрипело в соседней комнате.

Вот что писал достопочтенный падре Джованни Фрателли, недавно прибывший из Рима в Грузию в качестве миссионера Святой римско-католической церкви:

«Реверендиссимо падре Бартоломео, премного мой достопочтеннейший!

Только я собрался сесть за письмо вашему высокопреподобию, как ко мне на квартиру явился мессер Орацио Бальони, почтенный негоциант славной Генуи, и стал меня торопить. Он собирается сегодня выехать из Тифлиза на родину с грузом местного отличного шелка и обещал вечером зайти за письмом. Сообщаю посему некоторую часть происшествий в землях георгенских, но, имея сказать великое множество самых удивительных вещей, опускаю большую часть малых, дабы не утруждать внимания вашего высокопреподобия столь низким занятием. Вот главное, о чем я сообщаю в этом первом письме».

Заал отметил на полях: «Письмо — первое, значит, птичка только начинает распевать…»

«В королевстве георгенов большие празднества. Король Джорджио короновал свою юную дочь в качестве соправительницы. Король Джорджио уже немолод, и мы можем скоро увидеть женщину на троне, что весьма удивительно, а для георгенов и вовсе непривычно. Говорят, на коронации в соборе кто-то кричал против, вспоминая королевского племянника, которого держат в тюрьме. Но, как мне рассказывали верные люди, королевич — кастрат и слепец, стало быть, королем уже быть не может. А в королевстве георгенов сейчас тихо. Был большой баронский мятеж против королевской власти, его подавили, а главным мятежникам поотрубали головы. А разбойников и воров подесты[77] нынче гроздьями развешивают на дубах, рядом вешают их ослов, мулов и лошадей, кошек и собак, как будто бессловесные животные тоже в чем-то виноваты. Но зато проезд по здешним дорогам стал безопаснее…»

Заал с удовлетворением перевернул страницу. Но дальше шло самое интересное:

«…А я познакомился недавно с одним любезным нобилем, из военных. Он сейчас живет в пожалованном королем имении в провинции Кахети, но часто приезжает в столицу и останавливается у моих соседей. Нобль сей хорошо знает военные дела георгенов и многое мне рассказывает о них за бокалом вина (которое здесь неплохое, но хуже нашего лакрима-кристи). Но об этом в следующий раз…»

Заал снова отметил на полях: «Очень важно! Надо установить, какой проклятый болтун-азнаур дает сведения шпиону в рясе, и немедленно бросить его в тюрьму…»

Письмо заканчивалось так:

«Католиков у георгенов очень мало. Говорят, будто бы в землях арменов их несколько больше. Я пока буду проживать в Тифлизе в ожидании указаний вашей милости, ибо страна арменов в руках неверных и там сейчас небезопасно. Прошу прислать мне на расходы не менее ста дукатов. У меня кончаются деньги.

Молю Господа Вам совершенное здоровье даровать, а Вас прошу не оставлять меня благословением Вашим.

Всегда к услугам Вашим вполне готовым пребываю,

смиренный слуга господний

Джованни Фрателли».

Генуэзского купца почтенного Орацио Бальони выпустили на свободу, вернув адресованное в Папскую курию письмо. В Грузии он больше не появлялся.

Глава XXII. В КУЗНИЦЕ

Из года в год хирело семейство Вазгена, потеряв работников-мужчин. Самвел так и остался конюшим у парона Саргиса. А Галуст работал в Ани, где снова воцарился эмир и закрылась граница на перевале. Потом отвезли на деревенское кладбище деда, за ним последовал всегда больной Манук. Только и успели выдать замуж быстроглазую Ануш за соседского сына, хоть и ворчал Вараздат на скудность приданого. В доме остались старуха Сирануйш и молчаливая сноха с сыном.

Не прошло и года после смерти хозяев, как за накопившиеся недоимки отобрал обоих быков княжеский управитель, невзирая на причитания и мольбы. Пахать было не на ком, тяжелый плуг на себе не потащишь. А там за статный рост и недюжинную силу забрали Петроса в замковую дружину.

В отличие от добродушного старшего брата, Петрос был вспыльчив. Сразу невзлюбил строптивца десятник — сын старого сотника Вахрама, что давно покоился на погосте. Дядя Самвел пытался было урезонить и того, и другого. Куда там! Десятник и слушать не захотел конюшего, а Петрос был неукротим. Кончилось тем, что за очередную провинность он оказался в подвале замка. Ночью Петрос взломал некрепкую решетку в узком окне и ящерицей проскользнул наружу. Спустившись по крутому склону в ущелье, юноша не рискнул, однако, зайти в селение попрощаться с родными и сразу углубился в буковый лес. Питаясь по дороге дикими плодами и ягодами, Петрос достиг перевала и, благополучно миновав порубежную заставу, спустился на равнину. В предместье Ширакавана сердобольный житель накормил изможденного беглеца, дал немного хлеба на дорогу. Перейдя Ахурян через мост у монастыря Оромос, молодой горец наконец оказался в Ани.

Рано утром на небольшом дворике, окруженном каменной оградой, Галуст приступил к работе. Камень попался изумительного темно-фиолетового цвета, мягкий, с тонкими порами, равномерно покрывающими его гладкую поверхность. Несильными ударами молотка Галуст вогнал резец в тело камня. Резец шел споро, не окалывая грани. Откидывая мелкий щебень, камнерез постепенно углублял борозду, выделяя особый «анийский» крест, что имеет по две сферы на каждом конце. Внизу, под крестом, оставался большой овал, лишенный орнаментовки. Не доверял еще старый мастер самую тонкую резьбу Галусту (хоть и не раз хвалил приятелям-каменщикам точный глазомер и твердую руку подмастерья), сам резал каменное кружево. Это огорчало Галуста. Вздохнув, он замечтался о счастливом дне, когда сможет предстать с пробой перед строгим судом «стариков» и получит долгожданное звание мастера.

— Галуст! Слушай, Галуст!..

Галуст поднял голову. Из-за ограды на него встревоженно глядел высокий человек. С трудом узнал камнерез в покрытом пылью оборванце своего младшего брата. «Что случилось в Хожорни? Как Петрос пробрался сюда?» Положив резец на камень и вытерев руки о передник, он быстро шагнул к ограде…

После краткого разговора Галуст тут же поделился скромным завтраком с братом и свел его в баню, захватив из дома кое-какую одежду, а после представил Езнику. Старый мастер сочувственно выслушал рассказ беглеца и посоветовал отправиться искать работу у оружейников. При Шеддадидах процветало оружейное дело в Ани, много мечей, сабель и доспехов требовалось мамлюкам. Хоть трудно было получать деньги за оружие от вояк, мастерская Тиграна работала полным ходом. Сам хозяин почти перестал появляться в кузнице, ссылаясь на старость, больше находился при лавке, с малолетним сыном. А всем делом стал заправлять Кюрех.

Этот пожилой мужчина в темной одежде, с большими руками молотобойца, появился в Ани незадолго до ухода грузинского войска и своим изумительным умельством сразу завоевал уважение всей Кузнечной улицы, где помещалась и мастерская оружейника Тиграна. Никто не мог так искусно выковать меч или склепать непробиваемую кольчугу, как этот неведомо откуда появившийся мастер… Тигран сразу забрал его к себе и не жалел об этом… Позже, несколько разговорившись, Кюрех поведал, что оружейному делу он обучался далеко на севере. Но какая судьбина занесла в Русию армянского кузнеца, никто так и не смог выведать. Всех поражал глубокий взгляд темных глаз пришельца. Порой они горели зловещим огнем (не от горна ли отблеск?), а иногда светились мягко и вдумчиво…

Скрестив руки под прожженным кожаным передником, Кюрех внимательно смотрел на Петроса. Статный парень с широкими плечами и смелым взором понравился мастеру, он доброжелательно прогудел:

— Ладно! Ужо испробуем молодца на молоте!

В кузнице колдовал старый Оган. Приземистый, с длинными руками, с седой всклокоченной бородой, старик был упрям и строптив.

Горн ярко пылал. Эмирский оружничий заказал Тиграну железную «баранью голову» для крепостного тарана. Поковка была довольно крупная и, укрепленная железной цепью на блоке, сидела в горне. Воздуходув в рваной одежде раскачивал рычаг мехов. Оган пошевеливал поковку в горне, покрикивал: «Дуй, не ленись!» Петрос, голый по пояс, стоял наготове с длинноручным молотом. Кузнец клещами выхватил поковку, закричал воздуходуву:

— Тяни!

Поковка, бросая искры, пошла по кузнице, легла на наковальню. Оган быстро обмел веником окалину. Неистово крикнул:

— Давай!

Петрос, откинувшись, поднял молот и, описывая круги, стал бить с оттяжкой. Жгучие брызги летели на кожаные передники. Оган поворачивал железо, хрипел:

— Крепче бей!

— Шабаш! — закричал Оган. Не снимая передника, он схватил длинноручный молот, с размаху съездил по наковальне. Тотчас из соседней кузницы эхом раздался звонкий удар. Старый кузнец еще дважды ударил молотом и, опустив его на землю, уселся, отирая пот, на большой чурбан.

— Ну что ты уставился на меня, малый? Разве сегодня не четверг? Обычая нашего не знаешь? — ворчливо обратился Оган к новому ученику.

— Кэри Оган, и наш кузнец на селе тоже бил по четвергам три раза! А почему, я не спрашивал, — пробормотал Петрос смущенно. Ему почудился насмешливый огонек в глазах Кюреха.

— Какая молодежь пошла ныне! — продолжал ворчать Оган. — И вовсе ей не ведомо, что велением божьим заточен в глубоком подземелье злой див Артавазд на вечные времена. Верные псы его лижут оковы, и делаются они тоньше нитки, и уже разорвать их собирается Артавазд, чтоб выйти на погибель людям. А мы, кузнецы армянские, теми ударами молота по четвергам снова крепим цепи Артаваздовы…

— И охота тебе бабьими сказками парню голову дурить! — не поворачивая головы, произнес Кюрех.

— Как бабьими?! — сжав кулаки, бешено завопил Оган. — Ты, может, и в чудеса угодников не веришь, варпет?

Оружейник, не отвечая, встал с досок, потянувшись всем телом, молвил:

— Иди отдыхать, Оган! И вы тоже идите, — обратился он к рабочим. — Пора вечерять…

Глава XXIII. РИСТАНИЯ В ДИДУБЭ

На Дидубийском поле было людно. Предстояли ежегодные скачки, на которых прекрасная Тамар-соправительница лично вручала победителю ценный подарок и золотой венок. Неудивительно, что на состязание со всех концов обширного царства в Тбилиси прибыли лучшие наездники. В ожидании начала состязаний они гарцевали по полю, вызывая всеобщее восхищение своим бравым видом и отменными скакунами.

Конюший Самвел держал под уздцы чистокровного аргамака арцахской породы. Поджарый золотистый конь был заботливо укрыт расшитой разноцветными шелками попоной с гербом князя Саргиса. Перебирая тонкими, сухими ногами с маленькими копытами «стаканчиком», скакун приплясывал на месте, встряхивая маленькой узкой головой, и сердито косился фиолетовым глазом на конюшего, который ласково его уговаривал.

К Самвелу направилась большая группа людей. Впереди шагали, возвышаясь над спутниками, парон Саргис и его старший сын. За ними шел стройный княжич Иванэ в легкой одежде наездника. Сдавшись на просьбы Иванэ, отец разрешил ему в этом году принять участие в осенних скачках. Княжескую семью сопровождали многочисленные вассалы. На всекартлийских ристаниях княжичу, который уже успел прославиться лихой ездой во всем Лори, краю искусных наездников, предстояло защищать честь владетелей Сомхити.

До сих пор с ужасом вспоминал княжеский казначей ту баснословную сумму, которую пришлось выплатить за жеребчика. Два года холил коня Самвел, не допуская никого близко к конюшне, где содержался золотистый красавец. Потом он осторожно стал сам объезжать аргамака. И только в эту весну в торжественной обстановке, при великом стечении любителей коней, в присутствии самого ишхана, он передал скакуна лучшему выученику, княжичу Иванэ.

Парон Саргис озабоченно осмотрел жеребца, велел Самвелу снять попону, провел рукой по лоснящейся спине и, задержав руку у почки, слегка нажал. Не дрогнув телом, конь лишь покосился на гиганта. Самвел ревниво следил за движениями рук ишхана — строгого ценителя и знатока конного дела.

— Что ж, Самвел, конь в полном порядке. Теперь дело за тобой, Иванэ! — произнес князь Саргис.

На красивом лице княжича появилась самоуверенная улыбка. Тронув небольшие черные усы, он весело ответил:

— Все сделаю для победы, отец. Не сомневайся!

Захарию захотелось подзадорить брата. Похлопав Иванэ по плечу, он со смехом сказал:

— Не хвались заранее, дорогой! Сурамели уверяет, что покажет тебе хвост своего жеребца…

Иванэ вспыхнул, но промолчал. Обидевшись за любимца, Самвел уверенно обратился к князю Саргису:

— Ишхан, лучшего коня на поле никто еще не видел. А молодой князь — самый искусный ездок во всем Лори и, стало быть, во всем царстве! — И, подозрительно всмотревшись в Иванэ, он вдруг спросил:

— Вина сегодня не пил?

Иванэ весело замотал головой:

— Как можно, ты ведь мне запретил, Самвел!

— Ну то-то! — назидательно молвил конюший, снова накидывая попону на аргамака.

На краю скакового поля из толстых сосновых досок был сколочен большой помост с навесом, украшенный коврами и флагами. Под навесом стояли два кресла для царских особ. Все поле было огорожено с боков и оцеплено конными гвардейцами. За оградой толпился народ. Собралось такое множество людей, и напор их был столь велик, что заборы не устояли и в ряде мест полегли. Многочисленная стража с трудом наводила порядок, ожидая прибытия двора.

Под звуки фанфар на поле выехал пышный кортеж. Царь Георгий занял свое место рядом с юной соправительницей. По знаку распорядителя скачек наездники выстроились в ряд перед помостом, оглаживая скакунов. За царскими сиденьями полукругом стояла блистательная свита сановников и придворных. На целую голову над присутствующей знатью возвышался огромный владетель Сомхити, дружески беседовавший с амирспасаларом Хубасаром и стариком Торели.

Загремели трубы. Наездники, сорвавшись с места, помчались по полю и вскоре исчезли за холмами. По толпе прошел гул. Все смолкли, впившись глазами в даль. На равнине показалось облако пыли, затем стали видны скачущие во весь опор всадники. Впереди на золотистом скакуне летел княжич Иванэ. Отстав на несколько корпусов, скакал за ним крупный вороной жеребец молодого князя Сурамели. По всему полю растянулась длинная цепочка остальных наездников. Неистовыми кликами и подбадривающими возгласами встретила многотысячная толпа мчавшихся соперников. Заметив, что расстояние между ним и князем Сурамели сокращается, Иванэ в первый раз в жизни оскорбил благородного скакуна ударом плети. Распластавшись птицей, вытянув маленькую голову, молнией вынесся вперед золотистый аргамак и под оглушительный рев толпы грудью оборвал натянутую алую ленту.

С трудом остановил Иванэ разъяренного скакуна, который грыз покрытые клочьями пены удила и поднимался на дыбы. По полю уже бежали конюхи. Выхватив у подручного попону, Самвел бережно закутал потного скакуна и стал шагом водить его по полю.

Снова загремели трубы, вызывая к царскому помосту победителя скачек. К Иванэ подошел старший брат и, любовно обняв, повел получать заслуженную награду. Сзади шел конюший Самвел, горделиво ведя под уздцы красавца скакуна. По полю прокатились приветственные крики зрителей: «Ваша! Ваша!» Фанфары заиграли встречу, и юный победитель предстал перед царем.

Царь Георгий поздравил княжича и, взяв из рук амирэджиби[78] кинжал в ножнах из слоновой кости с золотой инкрустацией и такую же саблю, собственноручно вручил памятный подарок Иванэ со следующими словами:

— Славное будущее ожидает тебя, юноша, если будешь всегда побеждать в честном соревновании! Как звать тебя и какого ты рода?

— Великий государь, я Иванэ — сын эристава Сомхити князя Саргиса, а это — мой старший брат Закарэ! — с поклоном ответил сияющий Иванэ.

— А, Мхаргрдзели… известный род! — благосклонно кивнул Георгий.

Придворные теснились вокруг парона Саргиса, жали ему руки, вслух восхищаясь статными юношами. Хубасар, хлопнув по плечу, сказал добродушно:

— Славные сыновья у тебя растут, князь Саргис. Один лучше другого! Уступил бы хоть одного мне, а?

Лорийский эристав счастливо крутил каштановый ус, в котором уже сильно пробивалась седина, учтиво благодарил. Через толпу придворных к нему пробирался амирэджиби, издали крича:

— Патроно Саргис, пожалуйте! Государь зовет к себе, лично хочет поздравить с победой сына. Пожалуйте…

Готовясь наградить победителя золотым венком, Тамар внимательно вгляделась в рослых юношей, стоявших перед ее отцом. В одном из них соправительница узнала собеседника на горной площадке у монастыря Джвари накануне коронации. Но только теперь услышала она его имя и запомнила. На мгновение скрестились взоры Тамар и княжича Захария… Но уже стоял в почтительной позе перед ней победитель скачек, и амираджиби протягивал ей для вручения золотой венок. С принужденной улыбкой чуть угловатым от непривычки движением Тамар увенчала чело победителя и, подумав, протянула руку для поцелуя… Захарий, потупив глаза, отошел в сторону. Раскрасневшись от гордости, парон Саргис стоял около царя, который милостиво беседовал с ним, как бы предавая забвению прошлое.

Несмотря на настояния мужа, княгиня Саакдухт все откладывала свой переезд из Хожорни. Угрюмый Дорийский замок, полный кровавых воспоминаний о долгой осаде и о гибели рода Орбели, отпугивал чувствительную женщину. При ней оставались дочери — Нурджис и малютка Вананэ. Изредка приезжали навестить сыновья и старшая замужняя дочь из Содка.

С княжеской семьей в Хожорни продолжал проживать и духовник отец Мхитар. Доведя до конца учение княжичей, Гош работал над «Судебником». В свободное время вардапет занимался с детьми замковых служителей, из которых наиболее способным оказался сын княжеского казначея — Исраэл. Кроме того, изучив в Киликии гармонию и нотопись, Мхитар Гош с благолепием руководил церковным хором. Прослышав о прекрасном пении, в Хожорни стали прибывать церковные регенты для ознакомления с нотным письмом и законами божественной гармонии. А по вечерам, отдыхая от ученых трудов, почтенный вардапет сидел у камина около княгини Саакдухт, любуясь работой ее дочерей над алтарным покровом из тяжелого шелка, замысловато вышитого в многих красках сценами из Святого Писания. Глядя на произведение искусных женских рук, Гош мысленно воздавал хвалу Господу Богу, наделившему женщин чудесным умением украшать ткани, как об этом говорится в книге Иова. Преподобный отец любовался и чудным ликом Нурджис, с огромными глазами, прикрытыми полукружьями мохнатых ресниц.

С негодованием вспоминал вардапет о происшествии в храме, где настоятельствовал тер-Егише. В воскресный день княжеская семья — сестры с братом Иванэ — спустилась в сельскую церковь на богослужение. Во время чтения Святых апостолов суровый иерей заметил неподобающее: когда Нурджис откинула тяжелое шелковое покрывало, все присутствующие молодые рыцари стали неотрывно глядеть на прелестный девичий лик, уже не внимая божественным словесам. Оборвав чтение Евангелия, тер-Егише загремел на весь храм:

— Княжна, прикрой свой лик покрывалом! И не отвлекай земной красой моих прихожан от службы Господней…

Смутилась Нурджис от окрика священника и тотчас покинула храм. Вспыльчивый княжич схватился было за саблю, едва удержали его вассалы-старики… Но с тех пор стало все бледнеть прекрасное лицо Нурджис, и обеспокоенной родительнице пришлось выписать искусного лекаря-сирийца из Тбилиси…

«Нет, неправ, неправ отец Егише… — с осуждением шептал преподобный Мхитар. — Красота великая Нурджис — от Господа Бога дана, для вящего его возвеличения…» Размышления Гоша прервались — он уловил слезы на глазах хозяйки замка. Неотрывно глядела высокородная Саакдухт на своих дочерей, и такая тоска читалась в еще прекрасных ее глазах, что вардапет не выдержал:

— Как можешь грустью гневить Всевышнего, княгиня? Почто плачешь, взирая на дщерь-красавицу? А быть может, тревожит тебя судьба старшей дочери Доп? — прошептал духовник.

— Нет, отец Мхитар, я спокойна за мою смелую Доп. Хоть и тревожно в Васакашене, но знаю я — Господь сохранит ее для семьи многочисленной! А вот дни моей ненаглядной Нурджис сочтены. Не жилица она на свете… Так вчера поведал мне хаким-сириец, которого прислал супруг, узрев кровавые пятна на ее платке, — печально ответила княгиня.

Умолк отец Мхитар при столь горестной вести, печалясь о скоропреходящей жизни прекрасного божьего создания…

Сбылось предсказание сирийского врачевателя. Поздней осенью того же года пришлось Мхитару Гошу составлять горестную эпитафию на могилу юной красавицы. Медленно прочел духовник полуослепшей от слез старой госпоже:

«Покоится здесь Нурджис, дочь ишхана Саргиса. Мечтой она была и развеялась, как мечта. Помяните ее в молитвах своих».

Почтенный вардапет любил работать спозаранку, когда в замке все еще спали и лишь чириканье воробьев в снегу нарушало тишину. В это зимнее утро отец Мхитар, сидя у камина в глубоком кресле, рассеянно пощипывал полуседую редкую бородку и перечитывал записанное на пергаменте, иногда прикрывая глаза и бормоча отдельные слова и выражения, как бы проверяя их на слух. Легкий стук в дверь заставил законоведа поднять голову. В комнату вошел княжич Захарий, приехавший накануне с отцом и братом к матери. Скинув подбитую волчьим мехом шубу, Захарий подошел и почтительно поцеловал руку наставника. Тот ласково провел сухой ладонью по щеке юноши и, знаком показав на скамью, свернул рукопись. Захарий протянул озябшие руки к пылавшему в камине огню.

— Что вы вчера с братом с таким интересом читали? — задал вопрос Гош.

— «Стратегикон»[79] императора Маврикия, отче, — объяснил Захарий.

— Так, мой Закарэ! Внимательно читай древних военных авторов. Изучай опыт искусного вождения войск римлян и византийцев. Учись их умению побеждать отвагой и наукой, при меньшем числе воинов, но с лучшим вооружением, продуманными действиями против врага. Предвижу я, суждено быть тебе таким же полководцем, как твой доблестный отец! И много ратных дел свершишь ты на радость народу. До сих пор порабощена страна армянская и стонут братья наши под пятой иноземной…

Вардапет замолчал, скорбно качая головой.

— Так ли сильны мусульманские властители? — задумчиво спросил Захарий.

— О, ислам — религия, наиболее подходящая для завоевателей! — с горечью воскликнул Гош. — Пророк Мухаммед хорошо знал, что нужно алчным мекканским старейшинам и купцам — выгодных паломников к черному камню Каабы да побольше награбленной на войне добычи! А завоевания во имя Аллаха были нужны, чтобы вожди мусульман могли жить в роскоши и безделье, за счет покоренных народов… Недаром же халиф Омар говорил: «Мусульмане пожирают покоренных, пока те живы. Когда же и мы, и они умрем, наши дети будут пожирать их детей, пока будут жить те…» А рвение своих бедняков пророк подхлестнул обещанием блаженства рая с гуриями после смерти в бою. Знал чем соблазнить! В это время и Византия, и Иран были ослаблены бесконечными войнами и смутами. И когда лихие всадники под зеленым знаменем пророка вырвались из аравийских пустынь, они легко завоевали полмира! Насилу сумели франги в Европе да императоры Византии их остановить… И то пришлось Испанию отдать халифам! А в Армению они хлынули, как раздувшийся горный поток, все сметая на пути…

Мрачный огонь загорелся в глазах Захария:

— И никто не отомстил, отче?

Мхитар Гош махнул рукой.

— Не в отмщении тут дело, Закарэ! Много раз восставал народ наш против гнета остиканов[80], пока не сбросил их иго… Но погубили власть Багратидов распрями нахарары и отцы церкви, сыграли на руку вероломным византийцам! А потом в Армению ворвались орды зверонравного Алп-Арслана. Яростно ревел, желчь своего сердца жаждал излить на весь мир сей зверь! Губил неповинных, жег города и села, хотел покорить всю вселенную, но был стерт смертью с лица земли. Не узреть ему лика Господня! А ныне улемы ту же «священную войну против неверных» проповедуют и по-прежнему стонет народ в Айрарате и других областях армянских под чужеземным игом… Снова надо поднимать его на борьбу с поработителями!

— Клянусь, отче Мхитар, всю жизнь бороться за свободу отчизны! — подняв руку, с жаром воскликнул Захарий.

Мхитар Гош ласково улыбнулся:

— Да, мой Закарэ. Только помни, когда сам будешь правителем (а я уверен — этот день настанет!), не притесняй простого народа. Помни, что народ поставляет в войско защитников страны, народ кормит и войско и властителей… Поэтому надо защищать тружеников от поборов чрезмерных, от незаконных притеснений. Без народа правитель — ничто!

Вардапет встал и взял подбитую овчиной шубу.

— Солнце ярко светит, хочу пройтись по снеговой дорожке. Иди с миром, Закарэ! Наверное, высокородная госпожа тебя заждалась…

Глава XXIV. ЗОВУЩИЙ СТОИТ У ПОРОГА

Царь Георгий давно чувствовал недомогание. В ушах стоял постоянный шум, мучили головные боли и бессонница. Не помогали и кровопускания, предписанные придворными лекарями. Но Георгий не считался с болезнью и продолжал уделять много времени делам царства. Он потребовал, чтобы юная соправительница присутствовала при утренних приемах сановников, чем несказанно возмутил Русудан — ревнительницу придворного этикета. Однако царь упорно гнул свою линию, заблаговременно приучая дочь к трудному искусству управления обширным государством. А от самой Русудан царственный брат потребовал обучения Тамар всем тонкостям придворного ритуала.

Тамар шел восемнадцатый год, и царь в беседах с Русудан не раз упрекал сестру, что она мало заботится о замужестве племянницы. Но как ни ломали головы старая царица со своими приближенными, ничего придумать не могли. Царской фамилии явно не хватало прежних талантливых в интригах людей, вроде князя Абуласана Арцруни. Министр двора Афридон каким был, таким и остался, — бесхитростным малообразованным варваром; Заал Саварсалидзе уже два года как лежал в могиле, а хитроумный Чиабер оказался малосведущим во внешних делах.

Паниперсеваст[81] Мануил Комнин, вдовый сын императора Андроника, был единственным приемлемым кандидатом на руку наследницы семи царств Картли. Однако в Константинополе дела обстояли неблагополучно, трон Комнинов шатался под ударами крупных феодалов и от семейных неурядиц. И взор царя Георгия невольно устремлялся на далекий христианский Север, на православную Русь. Но и там было неблагополучно. Суздальские гости, изредка наезжавшие в Тбилиси за шелком и сухими фруктами, рассказывали, что в столице рузов своими же слугами был убит старый царь и престол занял его брат, великий князь Савалт[82], устранив законного наследника. Рузикские купцы добавляли, что у князя Савалта одиннадцать сыновей. Царь Георгий даже застонал от зависти. Но попробуй установить связь с северной Русью через Дешт-и-Кипчак, где хозяйничают буйные орды кочевников! Русудан поговаривает о каких-то аланских витязях. Но с каких это пор стало возможным выбирать в бедных горских аулах женихов для наследницы престола? Дело с замужеством Тамар не продвигалось.

В один из зимних дней Георгий почувствовал себя лучше, чем обычно, и решил поохотиться по свежей пороше на зайцев в окрестностях столицы. Царя, как всегда, сопровождали министр двора Афридон и ловчие с собаками. Выехав за Табахмелу, поднялись на плоскогорье. Впереди виднелся покрытый снегом Таборский хребет.

Царь Георгий повернулся к Афридону, хотел что-то сказать. И вдруг…

Министр двора с ужасом увидел, как осело в седле грузное тело царя и стало валиться на шею коня. Он еле успел подхватить Георгия за плечи. Царь хрипел, закатив глаза. Подбежали встревоженные ловчие. Георгия уложили на большую бурку, четверо дюжих слуг взялись за ее края…

Загнав коня, на рассвете в Дорийский замок примчался гонец от Хубасара. Амирспасалар кратко извещал своего заместника, что царя Георгия постиг удар, и предлагал ему немедленно прибыть в Тбилиси. Князь Саргис поспешил в столицу.

После обильных кровопусканий и пиявок царь Георгий понемногу пришел в сознание, а на вторые сутки открыл глаза. Левая половина тела оказалась парализованной, но мозг работал по-прежнему ясно. Царь лежал на широкой тахте под парчовым одеялом и молчал.

Через некоторое время Георгий потребовал к себе дочь. Тамар пришла в сопровождении царицы-тетки. Со слезами упала на колени и прильнула губами к руке, бессильно лежащей на одеяле. С трудом ворочая языком, Георгий медленно прошептал:

— Встань, дочь моя! Посиди немного со мной…

Потом спросил тихим голосом:

— Расскажи, что нового на свете, как идут дела в Картли?

Тамар продолжала плакать. Повернув глаза к сестре, Георгий мрачно усмехнулся одними губами:

— Радуются небось дидебулы, что слег царь в постель! Дай бог, не встанет больше… дни считают…

— Отец! — простонала Тамар.

Царь продолжал тем же глухим, прерывающимся голосом, с трудом переводя дыхание:

— Слушайте меня, Русудан, и ты, дочь моя! Конец приходит мне, вижу. Оставь, Русудан! Зовущий в вечность стоит у порога, и не властен я ослушаться его… Соберите завтра дидебулов и святых отцов. Последнюю волю мою пусть узнают…

Георгий утомленно смежил тяжелые веки. Потом, не раскрывая глаз, раздельно выговорил:

— Завещаю вам… На царство никого не допускайте. Никого! Пусть одна Тамар венчанной государыней Картли пребывает. Слышишь, Русудан?

Русудан скорбно склонила голову.

— На дидебулов надежды не возлагаю. Пусть у власти останутся преданные сановники из простых. Из Гареджа вызовите Антония, пусть опять будет председательствующим совета. Микаэла надо сменить, убрать с патриаршего места. Позорит он и власть и церковь…

Царь умолк, затих.

— И дня нас, худородных, не потерпят дидебулы, как только закроет глаза царь Георгий!

На лице Хубасара читались огорчение и тревога. Обращаясь к князю Саргису, старый кипчак с горечью добавил:

— Тридцать лет верой и правдой служил я Картли, весь изрублен в боях, а теперь вот уйти придется…

Князь Саргис молчал. «Прав Хубасар! Так и будет после смерти царя Георгия. Разве оставят мтавары у власти людей не из своей среды?.. Но кто будет назначен на место амирспасалара?» Как бы читая мысли собеседника, Хубасар глухо сказал:

— Конечно, мог бы я свою конницу ввести в столицу, захватить власть. Купцы и ремесленники поддержали бы нас. Ненавидят они дидебулов. И служилый люд и мелкие азнауры были бы тоже за нас. Но к чему это? Царица Тамар осталась бы заложницей у вельмож, началась бы междоусобная война. А наши враги только того и ждут! Помнишь, как при мятеже Орбели сразу их войска у Аракса появились? Нет, придется тебе, князь Саргис, должность мою принимать!

— Почему именно мне? — смущенно спросил Саргис. — Другие есть спасалары, более заслуженные…

— Да кто же у нас есть, кроме тебя? Торели стар и слаб, князь Рати Сурамели слишком молод… — в раздумье ответил Хубасар и добавил дружелюбно:

— Если понадобится, за тебя, мой Саргис, все кипчакские туманы встанут! По моему приказу…

С раннего утра в Исанский дворец стали прибывать по зову властелина знатнейшие люди царства.

У ложа царя стояли все вазиры. Величаво сидел в кресле католикос Микаэл Мирианидзе в белом клобуке. Кругом него разместились епископы. Цариц не было. Входя в зал, вельможи низко кланялись царю и тихо усаживались на скамьях вдоль стен по указанию амирэджиби. В тишине зала слышно было лишь прерывистое учащенное дыхание царя.

Первым заговорил католикос Микаэл. Осенив себя широким крестным знамением, владыка с постным видом начал:

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Братие во Христе, высокородные дидебулы, и вы, мои отцы, выслушайте сейчас царя царей Георгия, ныне на смертном одре возлежащего. Призывается он судьей неумолимым, кто страшнее царей земных, кто отнимает души у князей! И уходит он к отцам своим путем неисповедимым, по приговору нелицеприятному и по определению дивному…

— Рано отпевать меня стал, владыка! — вдруг прохрипел знакомый грозный голос. — Я царь еще, помолчи немного!

Микаэл в смятении умолк. Вельможи переглянулись. «Поспешил католикос, не дай бог, выживет великий государь, не забудет сие святителю!»

А царь продолжал внезапно окрепшим голосом:

— Дидебулы Картли, и вы, святые отцы! Я, царь царей Георгий, сын Деметрэ, сына великого Давида, оставляю наследницей дома моего отроковицу Тамар. Примите ее с миром взамен меня, и пусть она возместит урон, причиняемый смертью моей! Аминь!

— Аминь! — громко выдохнули знатные люди страны.

Обращаясь к министру двора, царь Георгий с усилием выговорил:

— Пригласи же пожаловать царицу царей…

При гробовом молчании присутствующих порог зала переступила юная царица. Как и в день коронации, Тамар была в лазоревом далматике, с царским убором на голове. Мертвенно-бледно тонкое лицо, низко опущены веки с тяжелыми ресницами, скорбно сжат маленький рот… Ее сопровождала со строгим, опечаленным лицом Русудан. За ними шла свита обеих цариц. Подойдя к отцовскому ложу, Тамар низко поклонилась и замерла.

В мертвой тишине снова раздался слабый голос царя Георгия:

— Сим препоручаю вам, дидебулы Картли и отцы святые, дочь мою Тамар. Ей единой царствие наше оставляю, и да не будет у Картли другого государя, пока жива она будет! Владыка Микаэл, прими от дидебулов клятву в верности царице царей Тамар… Я жду…

Длительная церемония принесения новой клятвы верности царице Тамар заканчивалась, когда Георгий почувствовал, что мозг его снова затопила мгла и он погружается в бездну.

Когда царь очнулся, около него находились лишь католикос со Святыми Дарами и обе царицы на коленях, с восковыми свечами в руках. Началось соборование умирающего властелина.

Вечером 6 апреля 1184 года царя Георгия не стало…