Амирспасалар. Книга I

Глава I. ВОСШЕСТВИЕ НА ПРЕСТОЛ

Не стало грозного властелина, и камень свалился с сердца у знатных людей царства. Траурный декорум соблюдался, впрочем, полностью, горевали при дворе строго по обрядам. Одевшись в скорбную одежду, царедворцы били себя по голове, нищие посыпали головы пеплом и прахом. Наиболее усердные остригли волосы. Заупокойные панихиды и литии следовали одна за другой, далеко за стенами Исани разносились громкие вопли плакальщиц. Сановники неустанно возглашали: «Вай-мэ! Вай-мэ! Горе! Горе-то какое…» И уже ложились на пергамент выспренние строки дворцовой записи «о событии, которое было столь скорбно, столь печально, что, казалось, сами скалы должны расплавиться и звезды потерять свой блеск. Мерзостным стало лицо земли!» Но кроме осиротевших цариц по-настоящему огорчены были одни царские соратники. Уже подняли головы своенравные дидебулы, и сразу пошатнулось после смерти царя положение безродных сановников. Не на шутку встревожилось и купеческое сословие, ремесленники, хорошо помнящие беззакония прежних царствований. Взволновались и мелкопоместные дворяне — их постоянно теснили могущественные соседи-мтавары. Лишь бедноте городских предместий да закабаленному крестьянству была безразлична ожидаемая смена власти…

На обычно оживленном, шумном базаре все лавки были наполовину прикрыты, торговля шла из-под полы. И гулкие молоты в многочисленных кузницах как будто били глуше. По базару ходили со зловещими лицами гзири и приглушенными голосами требовали прекратить торговлю, залить огонь в горнах и всем народом идти в святые храмы молиться за упокой души почившего в Бозе властелина. Но торговый и ремесленный люд предпочитал идти в ближайший духан, лить, по обычаю, вино на хлеб и, заедая свежим сыром и зеленью с чуреком, незлым словом поминать царя Георгия…

В задней комнате базарной харчевни стоял большой шум. Окруженный купцами, ремесленниками побогаче и кое-каким служилым людом, глава купечества Занкан громко разглагольствовал, держа в руке большой рог с вином:

— Великий царь, друзья мои, в узде держал мтаваров, не давал им своевольничать и беззаконно грабить народ! Дороги от разбойников приказывал охранять, воров вешал… А нам, купцам, благожелательные грамоты на свободную торговлю выдавал. Так помянем же имя его добром! — И, опрокинув рог, осушил до дна.

— Мир праху его! — поспешили последовать сему благому примеру все присутствующие.

— Посмотри за дверью, Манвел-джан, нет ли там лишнего человека? — обратился Занкан к шелкоторговцу. Недолюбливал Занкан знать, но был осторожен в действиях и часто осаживал горячих друзей. Тогда заговорил прославленный златокузнец Бека Опизари:

— Снова поборами великими начнут нас теснить дидебулы! А кто против встанет? Сила нужна, да какая…

— Бакур Дзаганидзе захватил у соседа лес. Примчался сосед в Тбилиси жаловаться в Сааджо-Кари, а там только посмеялись писцы над беднягой: «С кем, мол, тягаться задумал!» — с горечью воскликнул Челидзе.

— А с купцами как начали поступать? — вмешался степенный Киракос-суконщик. — Уже установили рогатки, пошлины на своих границах брать начали. А кто не знает о тайных грабежах княжеских слуг на дорогах?

Занкан сочувственно кивал, но выхода не видел. Златокузнец был прав — кто может противоборствовать князьям властительным? В комнату вошел статный мужчина в придворной одежде. Сидевшие за столом встали, радостно приветствовали царского казначея.

— Батоно Арслан, тебя-то нам и надобно. Ждем давно, — протянул Занкан оправленный в серебро рог вошедшему. Оглядевшись, он тихо сказал: — Впрочем, какое здесь место для разговоров? Пожелаем от души успеха общему делу, об остальном поговорим вечером…

Не успели опустить в землю в Гелати, близ могил дедов и отцов, тело царя Георгия, как вельможи перешли в наступление. На бурных княжеских собраниях снова всплыли старые обиды. Дидебулы печалились о смерти царевича Демны (божьим попустительством он скончался в тюрьме!), негодовали по загубленному роду Орбели, вспоминали бедных изгнанников. Из уст в уста передавали слова, которые кричал на дыбе великий Иванэ: «Картли — слишком благородное государство, чтобы сажать на престол девчонку!» Тогда разумный старик Кахабер Кахаберидзе, беспокоясь за судьбу царства, на очередном княжеском собрании поставил вопрос прямо:

— Кого же прочат во властители Картли благородные дидебулы, кроме Тамар? Кого согласится короновать католикос?

Вельможи стали в тупик. Выдвинуть новую царскую династию из своей среды князья не могли — препятствовали вековечные распри, местничество, старые родовые счеты. Пригласить же чужестранца в цари не позволяла национальная гордость… С своей стороны царица Русудан развила лихорадочную деятельность среди церковных иерархов; от имени племянницы вновь подтвердив святым отцам все их привилегии и внеся богатые вклады Мцхетскому престолу и монастырям, Русудан добилась большого успеха. Католикос Микаэл прослезился и снова обещал поддержать Тамар. К этому времени и дидебулы додумались до той простой мысли, что, имея слабую женщину на престоле, они легче смогут осуществлять свои притязания…

С царских похорон в Тбилиси прибыли многочисленные абхазские и имерские мтавары во главе с владетелем Эгриси — могущественным Варданом Дадиани — и сразу заняли главенствующее положение на княжеских собраниях. Несколько дней подряд заседали князья и высшие духовные чины царства. Кое-как, после жарких споров, договорившись, пригласили на заключительное собрание одну старшую царицу. Царственная тетка безоговорочно приняла все условия вельмож и церковников, в первую очередь о смене «худородных» вазиров, после чего был определен день повторного коронования Тамар. Русудан сумела настоять на этом при поддержке католикоса Микаэла. Святому престолу Мцхеты каждое подобное торжество приносило немалый прибыток.

Едва весть о смерти царя Георгия дошла в Арзрум до князя Арцруни, как он тотчас захлопотал о возвращении в Грузию. Правда, ему с младшим сыном Гузаном (буйный Асан умер в изгнании от черного поветрия!) неплохо жилось у дружественного эмира Салдуха. Доходы с обширных поместий шли, ростовщические операции Абуласана с помощью местных купцов процветали. Но размах был не тот. Князь Гузан от скуки стал сильно бражничать, что немало заботило князя-отца.

Первым делом Абуласан послал большое письмо зятю Саргису в Лори. Предсказывая неминуемое падение правительства «худородных» вазиров и приход к власти благородных людей, самим Богом предназначенных для повелевания народом, а также вероятность назначения самого Саргиса амирспасаларом Картли взамен презренного кипчака Хубасара, Абуласан в конце письма пустил слезу. Писал о своем горьком существовании на чужбине, вдали от близких и родичей. Почему же это? Несчастный Асан (его взял Господь) в конце концов лишь отстаивал права законного наследника престола! А за что же он сам, Абуласан, верность царской власти во время мятежа сохранивший (царь Георгий не оценил этого, неблагодарный!), должен терпеть тяжкие лишения? К власти пришедшая монархиня, во исправление отцовских ошибок, безотлагательно должна пригласить его с сыном обратно в Тбилиси, восстановить Арцруни в наследственных правах эриставских и вернуть им картлийские владения. А он, Саргис, как родич ближайший, должен за них обоих предстательствовать перед царицами, если только он не желает прогневить Господа Бога!

Парон Саргис крепко задумался над письмом шурина. Недавнишний князь, он ощущал шаткость своего положения незнатного человека перед кичащимися древним происхождением дидебулами, не был и богат, как князь Абуласан. И думалось ему, что, хоть и в изгнании, умный шурин лучше оценивает обстановку в царстве после смерти царя. А вдвоем они представят достаточную силу, дабы противоборствовать княжескому своеволию на пользу власти царской и всего Картли. Парон Саргис решил помочь родичу…

К коронованию Тамар готовились в большой спешке и с великим рвением. Царица Русудан желала пышностью церемонии упрочить шаткое положение племянницы и громогласно требовала от амирэджиби и других сановников тщательного соблюдения всех мелочей сложного обряда, шедшего еще от Византии. Министр финансов, бледнея, только успевал подписывать денежные приказы по ужасающим дворцовым тратам, расточал немалое наследство, оставленное экономным Георгием III. Неустанно бегали во дворец поставщики драгоценных тканей и украшений, день и ночь работали златошвеи, сбились с ног ювелиры, подгоняя древнюю корону под точный размер головки юной правительницы. Как всегда, бойко торговали лавки с красным товаром, оружейные мастера и городские швецы были завалены заказами. Пользуясь случаем, ростовщики повысили ссудный процент… Дорого обходились народу пышные царские церемонии, но того требовали стародавние обычаи, тонкая придворная политика и безграничная дворянская спесь.

Не из последних в Шида-Картли считались Цихишвили. Один из них — князь Заза преуспел особенно, незадолго до кончины царя Георгия был назначен начальником дворцовой стражи. Коронация Тамар застала его врасплох. Был он кругом в долгах, по расточительности и собственной и всего княжеского семейства — княгини Кетеван и трех заневестившихся дочерей. Что было делать князю? Менялы, паучье племя, отказались ссужать без залога, фамильное серебро давно было в закладе, выкупалось лишь на время, перед приемом гостей. А в торговых рядах не отпускали в долг нужные товары. В доме воцарился ад. На тахтах, стеная и крича, валялись княжны. Кетеван сидела мрачнее тучи, запершись в спальне. Заза пропадал во дворце, стараясь попозднее вернуться домой. Наконец, державшая все семейство в своих руках княгиня не выдержала. Представ с грозным видом перед мужем, она закричала:

— О чем думаешь, князь? Могут ли Цихишвили отправиться во Мцхету в прошлогодних платьях? И кто заплатит Опизари за ожерелья?

— Раньше прабабкины наряды носили княгини, — попробовал огрызнуться Заза.

Но Кетеван была неумолима. Она требовала достойных обновок для дочерей и для себя. На следующий день, забрав с собой чуть не половину дюжих царских стражников, Заза отправился в селение близ Гори.

Моурав Ражден выслужился из дворовых холопов за неимоверную злость к людям и исключительное умение выколачивать подати: ни в одном поместье округи до него не выполнялась барщина. Одна беда — крал безбожно, в немалой степени увеличивая господское оскудение. Все это знали. Чуял это и князь Заза, не раз прикладываясь тяжелой десницей к толстой управительской морде. Но поймать продувную бестию не удавалось, лишь на лето приезжала княжеская семья в имение, а самого хозяина держала царская служба. Поэтому несказанно поразился моурав неожиданным приездом владетеля и сначала струхнул. Когда патрон объяснил цель своего появления в поместье, Ражден облегченно вздохнул и тотчас проявил рвение.

— Скотина сейчас худа, после зимовки, патроно, не успела еще откормиться. За бесценок возьмут ее мясники, — озабоченно докладывал моурав.

— Вижу, вижу, уже смошенничать собираешься! — заметил князь. — Ну а как с зерном, лоби, маслом, вином?

— В цене, батоно! — поспешил ответить Ражден.

— Так. А беглых нет? — осведомился Заза.

Моурав замялся:

— Двое сбежали перед пасхой. В горы подались, в Аланию.

— А семьи остались? — грозно вопросил помещик.

— Бобыли они, — признался Ражден.

Заза помрачнел.

— А с недоимками как?

— Их не осталось, батоно. Все взыскал, что положено по закону. — И Ражден начал перечислять все полагающиеся владетелю земли подати и сборы, а их было немало! Князь поморщился:

— Перестань молоть чушь, Ражден. Деньги нужны немедленно! Не сумеешь собрать оброк, не быть тебе тогда моуравом, да и плетей у меня отведаешь. Собирай поселян, я им сам растолкую… а пока что — я голоден! Давай скорее поесть…

— Тотчас, патроно! — кинулся к дверям Ражден.

Симоне собирался в город, на базар. Отсыпав лоби в хурджин, он стал прилаживать кувшин с вином в другой. Надо было купить новый лемех, немного соли, да и хакиму за снадобье для больной жены пора уплатить, два раза присылал напоминание. Всю зиму прохворала Маро и сейчас лежит на тахте в лихорадке. Увязав хурджины, Симоне только хотел взвалить их на широкое плечо, как постучали в дверь.

— Ступай на господский двор, Симоник! Да поспеши, патроно со стражниками из Тбилиси пожаловал, — громко кричал с порога сотский.

— Еще чего ему от нас понадобилось? — простонала женщина на тахте.

Не ответив, сотский ушел. Нахлобучив войлочную шапку, Симоник поплелся на усадьбу.

Княжеский дом стоял у подножия древней родовой башни. Обширный двор, со всех сторон окруженный конюшнями и сараями, был уже заполнен поселянами. В тени большого орехового дерева у ворот на корточках сидели старики и опасливо поглядывали на балкон. Там красовались ражие, до зубов вооруженные стражники из Тбилиси. Немало было их и около конюшни, где похрустывали ячменем скакуны.

— Никогда так рано не прибывал патроно!

— С чего бы это?

— Пахоту господскую, слава богу, закончили, подати все внесены.

— И стражников с собой навел князь тьму!

Через двор от погреба в дом часто пробегали слуги, неся разную снедь со льда. Через открывающуюся дверь из барских хором доносились раскаты властного голоса.

— Видно, гневается батоно на Раждена!

— А быть может, на нас? — боялись старики.

Симоне присел на бревно. Его мускулистая, ладно сбитая фигура выделялась среди толпы, томящейся в ожидании владетеля. Наконец дверь на балкон широко распахнулась, и в сопровождении управителя вышел раскрасневшийся от вина плотный мужчина, в расшитой золотым галуном черкеске, с плетью в руке. Стражники тотчас сбежали вниз и выстроились у крыльца. Поселяне придвинулись к крыльцу и скинули шапки. Облокотившись о резные перила, сдвинув папаху на затылок, Заза непринужденно начал:

— Ну как, управились с пахотой, люди добрые?

— Только начинаем, батоно! — выступил вперед старый, белый как лунь Сандро. — Твою землю всю уже засеяли…

— Хорошо, что Бога не гневите! — благожелательно продолжал Заза. — Господь-то раннюю весну послал, успеете и вы засеять. А вам я, люди, новость великую привез…

И скинув папаху, князь широко перекрестился:

— Царь наш великий Георгий в Бозе почил! Да будет о нем память вечная.

— Вечная память! — вздохнули крестьяне, крестясь.

Заза снова надел папаху.

— И ныне на престол древний Багратунианов восходит дщерь его — Тамар.

— Дщерь? — удивился Сандро. — Того еще не бывало в Картли. Да разве у царя наследника другого нет, патроно?

— Не твоего ума дело, старик! И вот вскорости в храме Свети-Цховели коронование царское предстоит во славу божью! И смотр войску состоится… А на смотр каждый мтавар должен вдвое больше против прежнего воинов привести, — беззастенчиво врал Заза. — Конно и оружно! И для того оружия много понадобится, люди…

— Много, много! — закачали головами старики.

— А в этом богоугодном деле, — возвысил голос Заза, — придется и вам участие принять. Я приказал моураву счесть, сколько с каждого из вас приходится оброка внести.

Широким жестом закончил речь:

— Посчитаю в счет будущего года! Так и быть…

В толпе ахнули от неожиданности. Симоне протолкался вперед. В тишине раздался твердый голос:

— Не понимаю, батоно, за что я снова платить должен?

Князь покраснел как бурак. Перегнувшись через перила, он оглядел дерзкого:

— Сто раз объяснять? Сказал, на оружие для смотра!

— Так сам его и покупай, батоно! Ведь для того и земли тебе даны, — твердо продолжал Симоне.

— Мятеж поднимаешь, сукин сын! — взревел Заза. — Стражники, взять смутьяна да подать ко мне поближе…

Стражники навалились на сопротивлявшегося Симоне и, скрутив ему руки назад, подтащили к балкону. Изловчившись, Заза хлестнул его сверху. На лице Симоне появился кровавый след.

— На конюшню! Дать пятьдесят плетей! — задыхался от гнева Заза.

Толпа глухо заворчала. Из задних рядов раздалось:

— Не давай!

Поселяне придвинулись к крыльцу. Заза схватился за саблю. От конюшни с угрожающим видом пошли стражники, с двух сторон охватывая безоружных сельчан.

— Шкуру спущу! — хрипел с балкона взбешенный помещик. Моураву:

— Смотри, собачий сын, не вздумай поноровки давать, кто не внесет в срок положенное, взять силой — и двадцать плетей! А у мерзавца Симоне скотину заберешь.

Толпа продолжала глухо роптать.

— Я вам покажу, негодяи, как бунтовать! А ну, стража, очистить двор! — по-военному скомандовал Заза.

Выставив короткие пики, стражники кинулись на сельчан, тесня к воротам. Кое-кого в свалке поранили острыми наконечниками. Из конюшни слышался крик избиваемого.

— Ни стыда, ни совести! — роптали сельчане, уходя со двора.

Моурав, расхрабрившись, уже орудовал плетью.

— Пошли вон! Не гневите патроно!

Наутро длинная вереница арб потянулась из села с внеочередной данью помещику. И не ударили лицом в грязь спесивые Цихишвили на царской церемонии…

Близ полудня из патриарших покоев вышла процессия. Медленно ступая по разостланным коврам, к собору направились царицы в сопровождении вельмож и царедворцев. Тамар шла как зачарованная. Что происходило в душе девушки, идущей к трону великих предков для принятия власти? Вспоминала ли Тамар, что при первом венчании на царство ее поддерживала мощная отцовская рука, а сейчас она вступает на престол одинокой? Постоянные занятия с покойным отцом открыли царевне всю сложность правления; она понимала, какие особые трудности встретятся ей во время войн или волнений. Как сможет она противостоять требованиям князей и церковников, натиску врагов, только выжидающих подходящего случая для нападения; где ее опора, где защита? Невеселые мысли царевны были прерваны приветствием главы церкви. Очнувшись, Тамар приложилась к холодному золотому кресту, который протягивал ей католикос, и вступила в собор, встреченная громогласным пением патриаршего хора. Вторичное коронование Тамар началось…

В письме, адресованном высокочтимому канонику Кастраканти в Латеран, патер Джованни Фрателли писал:

«…Вы понимаете, конечно, падре реверендиссимо, что после неприятнейшей истории со знакомым нобилем из Кахетии, синьором Шабурданом, которого так неожиданно забрали королевские сбиры, мне надо быть очень осторожным. Долго не удавалось найти надежного человека, дабы переслать письмо Вашей милости, а за это время в стране георгенов снова произошли события премногие и преудивительные.

Умер старый король Джорджио, и все знатные вельможи весьма тому возрадовались. Ибо король осыпал милостями своих безродных любимцев, а дуков и нобилей ставил ни во что и утеснял их самым ужасным образом. Теперь на королевский престол георгены возвели его дочь — принцессу Тамар, о которой я Вам как-то писал. И все дуки и нобили радуются и говорят между собой: «Теперь-то королевством будем править мы, а не всякие вилланы!»

Мессер Чаккони говорил мне, что из Константинополя приезжало большое посольство от кира Андроника, потому что греки хотят женить своего принца Мануила на королеве георгенов. Хитрые греки знают, что такого приданого, как у Тамар — властительницы семи королевств, — нет ни у одной принцессы в Европе. Мне называли их имена — вот они: Абхазия, Имеретия, Картлия, Сомхития, Кахетия, Ран и Эретия. Но мессер Чаккони уверяет, что у греков ничего не выйдет. Георгенские дуки опасаются коварных византийцев и не выдадут свою королеву за сына императора, а сие нам и выгоднее…»

Отпраздновали пышную коронацию, обильными пирами и рыцарскими играми. Протрезвев, вельможи собрались у Вардана Дадиани. Владетель Эгриси считался крупнейшим феодалом царства. Все земли Западной Грузии до Никопсии были ему подвластны. Он не был участником мтаварского восстания и потому легко сумел выхлопотать у царя Георгия поместья Орбели.

На княжеском собрании обсуждался один вопрос — смена «худородных» вазиров. Сидя в изгнании, князь Абуласан правильно угадал, в какую сторону будут в первую очередь направлены усилия высшей знати. Наиболее ненавистными для нее были амирспасалар Хубасар и министр двора Афридон, с большим рвением боровшиеся против вельможных заговорщиков во время мятежа Орбели. Председательствующий на собрании Вардан Дадиани предложил потребовать их немедленного ухода, скромно выставив лично себя на должность министра двора. Мтавары Восточной Картли, после их разгрома в 1179 году, оказались в меньшинстве, и голосами залихских князей Вардан Дадиани был выдвинут на этот пост.

В отношении будущего амирспасалара мнения дидебулов разделились. Одни князья предлагали назначить князя Гамрекела Торели, другие — молодого Рати Сурамели, третьи выдвигали доблестного Саргиса Мхаргрдзели. Тогда взял слово Кахабер, владетель рачинский:

— Снова неспокойно в царстве картлийском, государи дидебулы! Уже волнуются безродные людишки и даже вождей себе обрели, как сообщает высоко-почтенный патроно Чиабер… А снятием с поста Хубасара, конечно, мы взволнуем полки кипчакские, и поэтому новый амирспасалар Картли должен быть муж доблестный, многоопытный и в войсках почитаемый. Иначе быть снова смуте великой! Князь Саргис Мхаргрдзели (его нет на нашем собрании!) хоть и мтавар недавний, но муж брани и совета. А главное — у него есть своя немалочисленная сомхитарская конница и старый он друг Хубасара! Стало быть, кипчакское войско подчинится ему… Да и другие спасалары за него станут. Я и советую, государи мои, назначим Саргиса амирспасаларом, а для крепости признаем его дидебулом наследственным. Тогда он весь наш будет!.. Я сказал.

Вардан Дадиани поддержал разумного старца. После долгих споров князья остановились на кандидатуре сомхитского эристава.

В правительстве пребывал еще третий кипчак — царский казначей, вазир финансов Хутлу-Арслан. У вельмож не было никаких сомнений, что и этого «худородного» сановника надо немедленно снять с должности. Чиабер со зловещим видом доложил собранию:

— Связался с купчишками вазир Арслан и с разным мелким людом, требования какие-то собирается выставить… Остерегаться нам надо этого человека?

Совершенно неожиданно Дадиани предложил отложить рассмотрение вопроса. Даже беззастенчивому владетелю Эгриси показалось неудобным выдвигать одновременно с собой на вторую министерскую должность своего сына Джуаншера (этого Дадиани рассчитывал добиться позже). Со списком новых министров князь Вардан направился в Исанский дворец к царице Русудан.

На следующий день в тронном зале, в торжественной обстановке, юная царица впервые встретилась со знатными людьми государства. Тамар и ее царственная тетка восседали рядом да тронах под балдахином. Князья стояли перед правительницами в веселом настроении, в почтительных, но непринужденных позах. От имени всей знати выступил Дадиани. Положив холеную руку в перчатке на драгоценный эфес сабли, князь Вардан неторопливо изрекал:

— Нас, великих дидебулов, опору трона, происходящих из благородных семейств потомков Картлоса, обирают и бесчестят эти сановники! Убеленные сединами на службе царской, ныне мы унижены неспособными к управлению людьми. Государыня, мы не можем больше терпеть сановников худородных в Картли! Покойный царь, твой отец, возвысил их необдуманно, после восстания несчастного царевича Демны…

Вздрогнула при упоминании имени двоюродного брата Тамар, бросила быстрый взгляд на говорившего и снова опустила взор.

Дадиани невозмутимо продолжал:

— Вот список новых — амирспасалара и вазира двора твоего, который мы предлагаем тебе утвердить своей августейшей рукой…

«Предлагаем»! Кровь прилила к бледным щекам Тамар. Судорожно хватая ртом воздух, она хотела что-то сказать. Но Дадиани с напускным пафосом докончил наглое требование знати следующими лицемерными словами:

— …дабы свершилась воля господня и укрепилась, о царица царей, твоя могучая держава!

Русудан, которая с беспокойством следила за выражением лица племянницы, поспешила вмешаться:

— Патроно Вардан, это тот самый список вазиров, который ты мне вчера показывал?

— Тот самый, государыня! — с поклоном ответил Дадиани, передавая пергамент амирэджиби.

Русудан успокоительно обратилась к царице:

— Дорогая Тамар, ты спокойно можешь утвердить этот список. Я его просмотрела с князем Варданом…

И тетка с ними! Когда успели сговориться? В первый раз приходилось Тамар принимать решение первостепенной государственной важности и сразу же ломать дело покойного отца. Она молчала.

Взяв из рук амирэджиби пергаментный свиток, Русудан решительным жестом протянула его племяннице. Услужливые руки поднесли калам и золотую чернильницу. Вардан Дадиани придвинулся к трону, показал Тамар место для подписи:

— Вот здесь подпиши, великая государыня! Печать я сам приложу.

Тамар нехотя вывела подпись. Вельможи облегченно вздохнули. Знать торжествовала свою победу. «Первый барон» Грузии Дадиани уже чувствовал себя властелином судеб царства.

Князь Саргис решил воспользоваться удобным случаем. Его громадная фигура выдвинулась вперед, густой бас седого великана загудел под сводами огромного зала:

— Великая государыня, прошу о твоей царской милости: верни из изгнания родича моего, князя Абуласана Арцруни! Безвинно он страдает на чужбине из-за покойного сына, заступившегося за права царевича Демны…

Второй раз напоминали сегодня Тамар, что она сидит на престоле лишь благодаря гибели Демны. Глаза юной царицы сверкнули. Она с неприязнью взглянула на нового главнокомандующего. Мелодичный девичий голос твердо произнес первые слова с трона:

— Князь Саргис, ты, видно, позабыл — мятежником против царской власти был Асан Арцруни, заодно с осужденными Орбели!

Русудан сочла необходимым снова вмешаться, памятуя предварительные условия, на которых дидебулы соглашались на воцарение Тамар. Серые глаза старой царицы вперились в разгоревшееся лицо Тамар:

— Вспомни, дорогая Тамар, Христос нас учил милосердию! Князь Асан умер, а его отец ведь и не был виновен ни в чем.

Тамар продолжала молчать. Тетка ободряюще кивнула новому амирспасалару, давая понять, что его просьба будет уважена.

Старый игумен Иоаннес, оказавшись при смерти, вспомнил о вардапете Мхитаре Гоше, снискавшем за время своего пребывания в Нор-Гетике уважение и любовь братии. Иоаннес написал архиепископу Ахпатскому слезное письмо, в котором просил назначить отца Мхитара настоятелем монастыря. Владыка Барсег хоть и знал о вольнодумстве вардапета, но, опасаясь поссориться с родичем, всемогущим правителем Сомхити и новым амирспасаларом, покровительствующим Гошу, подписал грамоту о назначении. Посланец с грамотой нашел вардапета в Дорийском замке. Посетовав на вынужденный отъезд и сердечно попрощавшись с домочадцами, Гош выехал через Тбилиси к месту новой службы. В Тбилиси он остановился на отдых в доме князя Саргиса и имел с ним долгую беседу.

— Переменили мы вазиров, отче Мхитар, убрали кипчаков. Теперь одни высокородные люди у власти. Так-то, пожалуй, лучше будет…

— Не могу сие одобрить, ишхан Саргис. Несправедливо вы поступили с честными сановниками и нарушили завещание покойного царя Георгия. Верой и правдой служили картлийскому царству вазиры Хубасар и Афридон, хотя и другого народа сыны. За что же их согнали? А князья, прости меня за дерзость, всегда только мешали нашим царям управлять государством! Багратиды стремились к единству власти, шли к новому, лучшему порядку в стране. А князья и в Айастане, и в Картли только о своем личном благе помышляли и помышляют. И нам, армянам, от княжеского правления проку не будет. Не помогут дидебулы нашему народу в борьбе с эмирами…

Саргис был озадачен неожиданно резкими суждениями вардапета.

— Почто так судишь, отче Мхитар? Наши князья, я уверен, охотно помогут делу освобождения Армении от сельджуков.

— Весьма сомневаюсь! Вспомни, что сотворил Иванэ Орбели со своими присными? Поднял смуту в царстве, велел отдать обратно Ани эмирам, а потом вражеские орды на страну призвал, прямым изменником оказался! Нет, нам с князьями картлийскими не по пути, много смут в царстве они еще вызовут, я уверен… Мой добрый совет, великий ишхан, — всячески поддерживай своим воинством власть новой царицы, крепи дружбу армян и грузин! Ежели Тамар-царица в своего отца пойдет, ожидать можно много доброго и разумного от царственной отроковицы…

Глава II. «МАЛЕНЬКИЙ ЛЕВ»

По залитому лунным светом крутому подъему двигались темные фигуры. Остановившись около дома с потухшими огнями, пришедшие слегка стукнули дверным молотком. Дверь бесшумно отворилась. Невидимый во мраке привратник молча повел пришельцев по сводчатому ходу и деревянной лестнице на второй этаж. Ощупью найдя дверь, пришедшие люди отворили ее и осторожно переступили порог. В большой комнате за дубовым столом, освещенным свечой в почерневшем подсвечнике, положив голову на руки, сидел Папуна Челидзе. Подняв голову и вглядевшись, азнаур молча поклонился.

— Где хозяин, дорогой Папуна? — спросил шелкоторговец Манвел.

— Скоро вернется из Исани. Дел сейчас много у него, ох много! И все плохие…

— Изгнали-таки дидебулы Хубасара и Афридона, не захотели держать «худородных» сановников во дворце! — желчно заметил Бека Опизари.

— Теперь очередь за нашим патроном, — печально ответил Челидзе.

Все умолкли. На улице раздался дробный цокот копыт. К дому подъехали, послышались приглушенные голоса.

— Хозяин приехал, — произнес азнаур.

В комнату быстро вошел Арслан:

— Здравствуйте, дорогие друзья! — И сразу, озабоченно, к Манвелу:

— Что ответил вардапет, Манвел-джан?

— Обещал попозже зайти, патроно Арслан, — ответил, кланяясь, шелкоторговец.

— Так.

Министр задумался: «Мхаргрдзели сейчас в гору пошел, пришлось его все-таки назначить амирспасаларом и наследственным дидебулом признать! А ведь я помню в дни юности парона Саргиса незнатным азнауром где-то в горах Сомхити. Духовник же семьи, вардапет Мхитар, по слухам — человек благожелательных мыслей, к новому склонный. Стало быть…» Размышления Арслана прервало появление высокой худой фигуры в монашеском одеянии. Протянув обе руки, хозяин дома тепло приветствовал монаха:

— Проведал, что ты снова в Тбилиси, отче, и посмел обеспокоить тебя приглашением, не обессудь! А это все мои друзья, которые давно жаждут с тобой познакомиться. Как твой «Судебник», куда путь теперь держать изволишь?

— Рад тебя видеть, патроно Арслан! Еду в Нор-Гетик принимать обитель. А «Судебник» я продолжаю писать, — сдержанно ответил Гош, видимо удивленный присутствием в комнате незнакомых людей.

— Смею просить, поручи копию с него сделать для меня. Очень обяжешь!

— Охотно, патроно Арслан. Вот только пергамента у меня маловато. Известно, как трудно с ним…

— Завтра же пришлю тебе пачку наилучшей велени. Ты где остановился, отче Мхитар?

— В доме парона Саргиса.

— У князя Мхаргрдзели? Большим человеком он ныне сделался, амирспасаларом вместо нашего Хубасара назначен… Уволили славного воителя!

— И то ведаю, патроно Арслан, — коротко бросил Гош.

— Да, отче, после смерти царя Георгия дидебулы и отцы святые совсем распоясались. Решили, что снова вернулось их время! Нас, служилых, и за людей не считают, как будто все мы не от Адама происходим… — вмешался в разговор Папуна.

— Создатель сотворил человеческие существа свободными, но властители не везде делают добро, хоть и ласковы на вид, — заметил Гош.

— Какое там «ласковы», отче Мхитар! Уже потребовал наш эристав, чтобы выставляли азигауры Кахети по одному всаднику не с девяти домов, а с семи. Это как же? Попросту хочет патроно Бакур за наш счет отличиться на царском смотру! — запальчиво говорил Челидзе.

— А все потому происходит, что лишились мы голоса всякого. Царь Георгий хоть иногда на большой совет вызывал служилых людей и купцов именитых, — вставил суконщик Хачерес.

— Эх, друзья, да разве плохо управляли нами целых сорок лет городские старцы, пока царь Давид силой не завладел Тбилиси? — с горечью молвил Бека Опизари. — Вернулось бы опять то хорошее время, избавились бы мы от амиров царских…

Хутлу-Арслан внимательно наблюдал за выражением лица Гоша. Сочтя, что вардапет держится тех же взглядов на вещи, что и заговорщики, он начал издалека и значительно[83]:

— Умел держать в узде покойный царь Георгий своевольных мтаваров. И в этом полезном для народа деле первыми помощниками были мы, его верные вазиры. А теперь что получается? На престоле, вместо могучего монарха — отроковица юная, в делах царских неискушенная. И снова захватили власть в свои руки вельможи. Так, отче Мхитар?

Гош задумчиво глядел на царского казначея. «Почти то же самое я говорил парону Саргису. Но кажется, вазир ошибается относительно Тамар!»

— Так вот, ныне настаивают мои друзья и сторонники (а их много в Тбилиси), чтобы я, царский сановник и ратный человек в прошлом, пока меня не сместили, как это уже проделали с вазирами Хубасаром и Афридоном, взял бы в свои руки дело народа, дабы пресечь самоуправство державное. Нельзя, чтобы цари одни со своими вазирами и дидебулами решали все вопросы, не выслушав голос народный. И надумали мы требования предъявить царице Тамар.

— Требования? А какие же это? — с удивлением спросил Гош.

— Мы требуем, чтобы рядом с царским дворцом возвели бы карави[84] для народных представителей, и пусть заседающие в нем правомочны были жаловать и лишать почестей, налагать опалу и миловать всех знатных и незнатных людей в царстве. И мы желаем, чтобы все решения, на карави принимаемые, приводились в исполнение после доклада о них царице Тамар. И надеемся, что князь Саргис благожелательно воззрит на наши предложения, — осторожно добавил кипчак.

Гош заволновался: «Кипчак хочет заручиться содействием войска. Пустая мечта!»

— Значит, вы попросту хотите, чтобы законы и указы только от вас бы исходили?! О чем мечтаете, опомнитесь! Да разве князья и отцы церкви допустят худородных к власти? А вся сила сейчас у них… Недавно лишь взял ишхан Саргис в свои руки войско царское, и разве поведет против отрядов княжеских?! И думать об этом не следует… Нет, патроно Арслан, я вижу — сил достаточных вы не собрали, раздавят вас дидебулы! Сами погибнете, а народу не поможете… в выигрыше останутся опять-таки князья!

«Не сумел убедить монаха!» — с горечью подумал вазир; осторожно произнес:

— Попытаться все же надо, может быть, царицы и согласятся… А ты, отче Мхитар, не взыщи за беспокойство! И да останется это дело в тайне…

Гош со вздохом поднялся с места:

— Разумеется, патроне Арслан. Прощайте!

Уже пропели вторые петухи, а жаркие споры после ухода Мхитара Гоша не утихали.

— Не вызовет войска Исани, я уверен, не захочет молодая царица пролить народную кровь! — говорил Манвел.

— Но без оружия мы все-таки не придем, патроно Арслан! — предупредил Опизари.

— Конечно, мы не бараны, не дадим зарезать себя без боя ищейкам Чиабера! — поддержал пылкий Челидзе.

Степенный Хачерес-суконщик был иного мнения, но промолчал. Снова взял слово прославленный златокузнец:

— Патроно Арслан, я замечаю — мало ремесленников принимает участие в наших собраниях, а бедный люд и подавно отсутствует! То не дело — с одними купцами не одолеть нам мтаваров… Видишь, и Занкан не пришел сегодня, больным сказался.

— Золотые слова твои, почтенный Бека! Надо с братствами ремесленников тесную дружбу держать, — воскликнул Манвел.

Хутлу-Арслан кивнул в знак согласия:

— Поручаю это дело тебе, Манвел, и тебе, мой Бека. Деньги завтра выдам из казначейства, по ремесленным братствам раздайте. Пусть оружие закупают! А выступим мы в день Святой пятидесятницы.

Давно покоился в могиле Саварсалидзе, и остался Исани без глаз и ушей. Соглядатаи вазира Чиабера предпочитали пьянствовать по духанам и брать взятки на базарах. Иначе разве застал бы врасплох городской мятеж вельможную знать, еще не разъехавшуюся по домам после коронации и удачной смены царских сановников?

Состав участников движения Хутлу-Арслана был пестр. Но преобладали купцы и зажиточные ремесленники, на которых всей тяжестью ложились законные и незаконные поборы. К ним примкнули служилые люди, жаждущие повышения, и притесняемое могущественными соседями мелкое дворянство. Городской бедноты было мало, как ни старались привлечь ее пламенными речами Папуна Челидзе, Опизари и другие вожаки. Но оружие, что тайком раздавалось в темных углах торговых рядов, все-таки бедняки брали.

Большое кладбище Сагодебели (что означает «Место плача») располагалось на равнине, в десяти стадиях от царского дворца, и было окружено невысокой каменной оградой, с воротами в сторону Исанской дороги. В день Пятидесятницы тихое место упокоения мертвых имело вид военного лагеря. С раннего утра большими группами стали стекаться по призыву «Маленького льва»[85] вооруженные горожане. У входа на кладбище стояли часовые, по дороге сновали всадники, непрерывно по мосту через Куру тянулись арбы с хлебом и питьевой водой в бочках. Среди могил были разбиты шатры, построены шалаши для укрытия от палящего солнца. В больших котлах варилось мясо, и уже бойко торговали палатки с разной снедью, а прибывшие духанщики цедили из бурдюков вино.

Свету невзвидели знатные люди царства, узнав о наглых требованиях мелких людишек под предводительством презренного кипчака. Вельможи громогласно обвиняли Дадиани в своекорыстной затяжке с делом устранения последнего «худородного» сановника («О сыне своем радел князь Вардан, а не о пользе общей!») и требовали решительных мер. Наиболее осторожные уже отъезжали из Тбилиси — отсиживаться в укрепленных замках. Встревоженная Русудан подолгу совещалась с министром внутренних дел Чиабером (уцелевшим при смене правительства) и начальником дворцовой охраны Цихишвили.

Вскоре придворный эджиб вскачь понесся на кладбище Сагодебели, где окопались мятежники. Гонец вез письмо Хутлу-Арслану от вазира Чиабера. Последний любезно приглашал сановного собрата пожаловать во дворец для переговоров по требованиям о создании карави. Одновременно, по совету того же Чиабера, тайно сообщили князю Мхаргрдзели, что коварный кипчак замышляет присвоить себе звание амирспасалара и при помощи своих соплеменников захватить Лори. Хоть и не знал ничего парон Саргис о готовящемся восстании тбилисских мокалаков (Мхитар Гош сдержал слово!), однако он не очень-то поверил навету… Давно перешел на мирную служебную деятельность Хутлу-Арслан, да и вряд ли Савалтхан и остальные кипчакские военачальники захотели бы поддержать мятеж купцов и ремесленников против остального войска… На всякий случай амирспасалар двинул к Исани гвардию, а из Лори вызвал свою надежную конницу.

Хутлу-Арслан сидел в большой палатке и обсуждал с главарями восстания полученное из дворца письмо. Послание было подписано Чиабером и имело многозначительную приписку о том, что содержание его «одобрено царицей Русудан».

— Молю тебя, Патара-Ломи, не езжай во дворец, не верь проклятой княжеской лисице! Всю жизнь предателем был Чиабер! — возбужденно выкрикивал Папуна Челидзе.

— Но Чиабер ссылается на царицу Русудан! Пишет: «Останешься жив и сохранен, будем вести должные переговоры», — возразил менее смелый Хачерес.

— Конечно, конечно! В глубоких темницах Клде-кари можно чудесно прожить… если только не задавят палачи негодяя Чиабера! — издевался горячий Папуна.

Хутлу-Арслан был в глубоком раздумье. Стоять долго на кладбище Сагодебели с тысячами вооруженных людей становилось невозможным — разбредутся все по домам. Идти же приступом на дворец означало дать открытый бой на неравных условиях. Оставалось одно — пока собравшиеся на кладбище горожане представляют собой угрозу для дворца, попробовать договориться с царицами! Да, только один, только этот выход…

Хутлу-Арслан встал и решительно заявил соратникам:

— Решено, друзья, еду в Исани! Вели седлать коней, Папуна!..

Папуна схватился за голову:

— Горе нам! На гибель едешь, Патара-Ломи, говорю тебе, на верную гибель…

Но Хутлу-Арслан, нахмурившись, уже отдавал последние распоряжения.

— Папуна, останешься за меня начальником лагеря. Держи людей наготове и жди вестей от меня…

Папуна, махнув безнадежно рукой, выбежал из палатки.

Начальник дворцовой стражи Цихишвили с приветливой улыбкой уже ждал Хутлу-Арслана у главного входа. Рядом стоял дюжий сотник — его помощник. Ажурные железные ворота были широко распахнуты. Около стояла с непринужденным видом небольшая группа стражников без оружия. Согласно установленному порядку вазир спешился, чтобы пешком пройти по парадному двору. Коноводу он велел дожидаться у ворот. Цихишвили продолжал улыбаться. Только вазир прошел на двор, по знаку сотника обе створки ворот с треском захлопнулись. На Хутлу-Арслана со всех сторон набросились стражники, быстро обезоружили, скрутили руки назад. Осыпая насмешками, потащили по двору. Хутлу-Арслан не сопротивлялся. «Прав был верный Папуна! Шакал всегда останется шакалом. А я-то, старый дурак, поверил царскому слову…»

Из-за ворот оторопело смотрел коновод. Цихишвили грозно заорал:

— Схватите и его!

Коновод хлестнул плетью коня и помчался к лагерю.

Буря поднялась на кладбище Сагодебели, когда прискакал растерянный коновод с известием об аресте вождя восстания. В лагере объявили боевую тревогу. Со всех сторон к воротам спешили вооруженные люди. Слышались громкие крики:

— Вызволим нашего Патара-Ломи! На дворец! Смерть собаке Чиаберу!

Толпа повстанцев помчалась по Исанской дороге, потрясая оружием. Впереди на коне, с обнаженным мечом в руке, ехал разъяренный Папуна. Смяв сторожевую заставу у городских ворот, мятежники подошли к дворцу и окружили главный вход. Через сквозную решетку запертых ворот видно было, что во дворе сомкнутым строем выстроена дворцовая стража, с пиками наизготовку. Впереди стражников воинственно стоял сотник.

Папуна, часто сопровождавший вазира финансов в Исанский дворец, знал все ходы и выходы. Он быстро повел своих людей от ворот в глухой переулок. Взломав топором небольшую железную дверь в ограде, повстанцы лавиной ринулись через парк, ломая кусты, топча цветочные клумбы и оглашая воздух громкими криками. Сотник с отрядом стражи бежал наперерез. Цихишвили куда-то исчез. Из внутренних помещений на террасу высыпали дворцовые лучники. Угрожающе натягивали луки, целились в толпу.

— Безумцы, мятежники! Да как вы посмели ворваться в царский дом! Я вас! — истошно орал сотник, испуганно оглядываясь по сторонам.

— Патара-Ломи! Давайте его живым и невредимым! — ревели в ответ повстанцы. — Весь дворец разнесем по камню! Смерть собаке Чиаберу!

В отчаянье сотник дал знак рукой лучникам. С террасы посыпались стрелы. Несколько повстанцев были поражены.

— Своих картвелов убиваете?! — бешено завопил Челидзе. — На, получай, палач!

Подскочив к сотнику, он изловчился и ударил саблей наотмашь по голове. Обливаясь кровью, сотник упал. Тотчас в отместку две стрелы впились в азнаура. Папуна захрипел и упал на землю. В ответ посыпались в стражу камни и дротики.

— Бей! Бей палачей проклятых!

Свалка стала всеобщей. Сверкали в воздухе кинжалы, пики, раздавался скрежет железа. Падали раненые и убитые.

Теснимые народом, стражники пятились к стене. И уже смельчаки добрались до террасы, но в это время открылась дверь и к сражающимся вышли две старые женщины:

— Братья, остановитесь! Во имя Бога, остановитесь!..

Царица Тамар сидела за вышиванием в спальне, когда раздался грозный гул у главных дворцовых ворот. В покой с тревожным видом вошла Русудан.

— Что это происходит? Почему такой шум во дворе? — спросила Тамар, сдвинув тонкие брови.

— Мятежники требуют выдачи Хутлу-Арслана.

— Какие мятежники? Почему они ищут вазира во дворце? — недоумевала Тамар.

Русудан, замявшись, призналась:

— Цихишвили его арестовал.

Тамар вскочила. Сжав кулаки, подступила к тетке:

— Арестовали царского сановника без моего ведома и приказа? Что делается в моем царстве, кто правит в Картли?!

— Но, дорогая Тамар, как раз этот Хутлу-Арслан и хочет ограничить твою власть! Прислал какие-то нелепые требования… — защищалась Русудан.

— А где они? Почему мне их не показали?! — с трудом сдерживала гнев Тамар. — Опутываете меня кругом, шагу ступить не даете! И первая — ты, — с горечью упрекнула тетку.

В покой вбежал побледневший князь Цихишвили:

— Беда, великая государыня! Мятежники в сад ворвались. Их тысячи, а у меня только моя стража…

— Где Чиабер? — ледяным тоном спросила Русудан.

— Не ведаю, государыня. Надо вам спасаться через конюший двор, пока не поздно, — лепетал испуганный Цихишвили.

Неожиданно резко зазвенел в покое голос Тамар:

— Царица Картли не уходит по черному ходу из своего дома. Даже спасаясь от мятежников! Иди и защищай дворец, князь Цихишвили. А о нас не заботься…

Русудан невольно залюбовалась племянницей. Настоящая Багратуниани!

Из находящейся рядом приемной послышались женские вопли:

— Горе нам! Все погибнем!

Русудан бросилась в приемную.

— Молчать! — раздался ее резкий голос. Придворные дамы притихли. Слышно было чье-то всхлипывание.

— Стыдно вам, матерям и женам мтаваров, так трусливо вести себя! — продолжала разгневанная Русудан. — Стыдно и позорно!

Вперед вышла почтенная Хошак Цокали, мать эристава Сурамели:

— Государыня, у нас в горах, по обычаю, женщины становятся между меч обнажившими. Не допускают пролития братской крови! Дозволь, я выйду к мятежникам. Кто пойдет со мной?

Рядом с нею стала княгиня Крава — жена Боцо Джакели:

— Выходи, госпожа Хошак. Я пойду с тобой.

— Вот достойное поведение, княгини! Передайте мятежникам, что царица Тамар помиловала Хутлу-Арслана, — распоряжалась Русудан. Женщины вышли из зала.

— Прекрасно! — раздался сзади негромкий голос Чиабера. — Пусть только княгини задержат на некоторое время бунтовщиков, я уже вызвал гвардию!

Русудан покосилась на вазира и, ничего не сказав, вернулась в спальню.

— Картвелы, стойте! — звучал женский голос в саду. — Прекратите проливать братскую кровь!

— Патара-Ломи! Где он? Отдайте нам Патара-Ломи! — закричали в ответ повстанцы, прекратив бой со стражей. Дворцовый парк был полон вооруженными. Возле террасы лежали тела убитых и раненых. Не в силах сдержать стонов, мучались пораженные стрелами и мечами, корчились на клумбах умирающие люди.

— Великая царица помиловала вазира! — продолжала увещевать княгиня Цокали. — Сложите оружие!

Вооруженные противники стояли друг против друга, еще тяжело дыша после схваток. На земле, поддерживаемый Манвелом и Опизари, умирал Папуна.

— Войско! — выкрикнул кто-то.

Все взоры обратились к равнине.

С дворцовой возвышенности в клубах пыли проглядывалась разлившаяся по полю темная масса конницы. Приближалась гвардия. Ее вел молодой князь Джуаншер — ведь именно ему обещал отец пост министра финансов после подавления мятежа! А вот и со стороны Таборских высот, по ту сторону реки, тучей зачернели всадники — из Лори подступали вызванные амирспасаларом полки.

— Отступайте на кладбище, друзья! — прохрипел Челидзе и закрыл глаза.

Неся на руках окровавленных убитых и раненых, поспешно отступали повстанцы из дворцового парка, чтобы не оказаться в ловушке. Однако и кладбище Сагодебели вскоре оказалось окруженным со всех сторон царскими войсками.

В Исанском дворце шло спешное заседание вазиров с участием крупнейших вельмож. Председательствовал католикос Микаэл. Чиабер держал длинную речь:

— Святейший отец! Государи мои, вазиры и дидебулы Картли! Пообещаем подлым мятежникам, что вместо нелепого карави, которого они требуют в сатанинском ослеплении, царица царей Тамар соблаговолила дать согласие на расширение прав нашего совета с введением в него именитейших купцов тбилисских и кутаисских. Согласимся, чтобы отныне все царские указы имели ссылку, что решение принято царицей совместно с сановниками и по согласной их воле. Это и лучше для нас! А Хутлу-Арслана придется-таки выпустить из тюрьмы… Так повелела царица Тамар! — со вздохом добавил он.

Загудели голоса вельмож:

— Нельзя освобождать мятежника. Не согласны!

Тогда во весь свой колоссальный рост встал амирспасалар Саргис, твердо молвил:

— Государи мои, приказ царицы царей Тамар — закон для картлийского войска. Пока я жив и им командую! — И парон Саргис медленно обвел всех глазами.

Дидебулы примолкли. Сами виноваты — допустили этого Мхаргрдзели к верховному командованию! Лучше было бы князя Гамрекела Торели — он покладистее старого сомхитара. Но все равно мерзавец Хутлу-Арслан больше не вазир! «Прахом был и в прах возвратится…»

Чиабер подвел заключительную черту:

— Итак, государи мои, объявим помилование всем мятежникам. Довольно, мол, крови, пусть мирно расходятся по домам. А мои гзири усилят надзор, будут неусыпно следить за главарями. А в отношении же вожака — презренного Хутлу-Арслана — я уже подготовил на подпись великой царицы указ. Предлагаю назначить на его место князя Джуаншера. — И с поклоном в сторону министра двора он добавил: — Ваш достойный сын, батоно Вардан, наведет порядок в казначействе, я уверен, очистит его от бунтарей и вольнодумцев!

Залихские мтавары одобрительно зашумели. Остальные вельможи поддержали кандидатуру Джуаншера Дадиани. На этом решении окончился коронный совет.

Трое суток, без пищи и воды, просидели повстанцы в Сагодебели, одни, без вожаков. Хутлу-Арслан так и не появился, исчез без следа. Нашел на кладбище безвременную могилу честный Папуна. Из-за кордона войск, тесно окружавших лагерь повстанцев, слышались плач и призывы близких — жен, матерей. Их велел подпускать поближе Чиабер…

Не выдержав, повстанцы сдались и сложили оружие. По царскому повелению, после переписи их отпустили домой. Скоро Сагодебели обрело обычную кладбищенскую тишину, как это и подобает месту упокоения мертвых.

Немного времени спустя стал раздаваться по ночам стук в двери домов, где проживали недавние мятежники, хозяев вызывали из дому и уводили вооруженные люди. Дерзкие покусители на царские права бесследно исчезали. Столица царства очищалась Чиабером от бунтовщиков… А Тамар, выслушав доклад секретаря коронного совета, глубоко задумалась над словами амирспасалара.

Глава III. ЮРИЙ АНДРЕЕВИЧ

Тяжелые обложные тучи низко висели над Сунджей-городком в предгорьях Кавказского хребта. Третий день лил дождь на юрты кочевников. С полудня густой туман стал стеной над заречной равниной.

Князь Юрий был в дурном расположении духа. И то сказать — осрамили его вечор у хана обезские купцы. Привезли в Сунджу редкостную парчу да доспехи чеканные и всяческую рухлядь[86] добрую, а ему и купить их не на что! Только и смотрел голодными глазами, как раскупали их себе и женам богатые половецкие мурзы…

«Эх, жизнь как повернулась-то?» — думал Юрий Андреевич, тоскливо глядя в тусклое слюдяное оконце. В убогой юрте быстро темнело, и пасмурно было на душе у бедного изгоя.

Младшему сыну и единственному наследнику (старший брат Мстислав волей божьей помре!) убиенного ближними боярами великого князя Андрея Боголюбского шел тридцатый год. Огромного роста, по виду — настоящий былинный молодец, всем взял князь Юрий. Несколько портили правильные черты красивого лица чуть скошенные к вискам глаза (унаследованные от бабки-половчанки, второй жены деда — великого князя Юрия Долгорукого) да нездоровая отечность от неумеренных выпивок за долгие годы сидения на хлебах у половецкого хана Гзака, дальнего родича владимирских князей.

Заскучал. Хоть бы Вышата скорее пришел! Где его сатана на дождю носит, выпили бы с тоски…

И впрямь без Вышаты нелегко было бы вдали от милой отчизны князю Юрию. Из боярских детей новгородских (в юности княжил до изгнания Юрий в Великом Новгороде), детина саженного роста, с русой бородой и добродушными глазами, на всю жизнь привязался Вышата к князю Юрию и не покинул в беде. Нравом новгородец был добролюбив, только пить вино не умел… В похмелье просыпался в нем дух Васьки Буслаева и лихих ушкуйников, что все Поморье Господину Великому Новгороду завоевали, до Урала доходя за ясаком, — и тогда сам черт ему был не брат! Громче всех на Волховском мосту раздавался в схватках зычный голос Вышаты, направо и налево крошил он кулачищами супротивников, покуда не скидывали самого в реку. Трезвел богатырь в холодной воде, отфыркиваясь, плыл к берегу и уже в драку больше не ввязывался. И петь бывальщину был горазд Вышата, и на гуслях играл изрядно…

Вышата оказался легок на помине. Сняв мокрый капелюш, спокойно доложил:

— Вечор опять за рекой ясских лиходеев видели половцы. Обстреляли из луков. Те было наутек. А потом снова стали маячить. И стражи не боятся! Теперь-то в тумане укрылись воры…

— Неужто и отсель отъезжать надобно? — угрюмо молвил Юрий Андреевич.

Вышата пожал широкими плечами. Усевшись на скамью против князя Юрия, с таинственным видом сказал:

— Купцы бесерменские давеча о тебе спрашивали, княже.

— Не бесерменские то, православные. Из Обези[87].

— Все едино, обличье бесерменское! Отколь, мол, царевич твой родом, и почто изгоем живет у половецкого хана, и чей он сын, — невозмутимо продолжал Вышата.

Хохотнул самодовольно:

— Я им уж и наврал. То-то, знай наших!

Юрий ничего не ответил. Нарастала горькая обида. Убили отца, наследства лишили, родня даже самого малого удела не захотела выделить единственному сыну великого князя Владимирского. Все нажитое отцом добро расхитили убийцы, загнали сына в далекую Половецкую степь. А и здесь покоя нет. Послал Юрий в ту пору (после убийства отца-князя) из Новгорода верных людей во Владимир, утопили в озере главного убийцу, ясина Анбала. Кровь за кровь — и квиты, казалось бы. Ан нет! Шестой год подсылает своих воров сестра Анбала — проклятая Мария, жена дяди Всеволода, убить хотят Юрия. Два раза еле отбились с Вышатой от лиходеев. А теперь снова появились воры… Уезжать надо бы подальше от греха, а куда?

Вышата высек огонь. Засветив каганец, поставил его на грубо сколоченный стол. Потом достал большой деревянный жбан с крепкой брагой, привычной рукой разлил питье по кубкам. Молча чокнулись, выпили. Повторили не раз. Потом Юрий Андреевич мятым голосом попросил:

— Спел бы ты старину какую, Вышата…

Новгородец снял с гвоздя гусли. Наладив, негромко запел о Потоке-богатыре свет Ивановиче:

— Ишь ты! А лук у него, поди, сложной был… — заметил, зевая, Юрий Андреевич. — А стрелы-то какие были?

— Этого в былине о Потоке Ивановиче не сказывается. А вот в былине о Дюке Степановиче, знатном госте нашем новгородском, о стрелах так сказано, — ответил Вышата и снова запел:

Не прекращались волнения в царстве у молодой царицы. Только улегся шум мятежа Хутлу-Арслана, как возникли новые раздоры. На этот раз в церкви. Некогда провозгласил себя ее главой державный прадед Давид. Но энергичный, мало разборчивый в действиях католикос Микаэл сумел вернуть былое значение Мцхетскому престолу. А добившись еще при жизни Георгия III должности председателя коронного совета, он вознамерился диктовать свою волю и Тамар. Тогда по совету Русудан-царицы из Иерусалима выписали бывшего католикоса Николоза Гуласберидзе, которого выжил было из Картли Микаэл, а из Кутаиси архиепископа Антония — смертельного врага Мирианидзе. Со скрежетом зубовным вынужден был согласиться католикос Микаэл на созыв церковного собора, но свои меры принял. Где посулами, а где угрозами, он сколотил себе большинство. Как ни старались противники, уличая святителя во многих темных деяниях, добиться его отлучения, Микаэл устоял и остался главой картлийской церкви.

Вскоре после неудачи на соборе Тамар ожидало новое испытание судьбы — решался вопрос о ее замужестве.

Найти подходящего мужа для царицы, однако, оказалось много труднее, чем предполагали придворные интриганы. Основными условиями для женихов были — царское происхождение и принадлежность к православной вере. Мнением и желаниями царственной невесты никто не интересовался. И не раз втайне плакала от гнева и отчаяния молодая царица, при мысли о навязываемом ей знатью браке с неведомым и нелюбимым человеком…

Министр двора, могущественный Дадиани, вел переписку с константинопольским двором. Однако посольство императора Андроника уехало и более не возвращалось. Комнины были всецело заняты смертельной борьбой за престол, и цесаревичу Мануилу было не до женитьбы.

Царица Русудан поручила верным людям произвести поиски христианских царевичей в разных местах. Но их не удалось найти ни в бедных ущельях Алании, ни на равнинах Дешт-и-Кипчака. На юге и востоке царили одни мусульмане, до Суздальской Руси было слишком далеко, а в уделах Приднепровья не прекращались княжеские междоусобицы.

Феодалы Сомхити, Кларджети и других южных областей, возглавленных отцом и сыном Арцруни, также никак не могли подыскать подходящего царского жениха.

По вековым традициям банкиров всех времен, Занкан имел своих осведомителей при дворе. Глава купечества уцелел после разгрома восстания Хутлу-Арслана. Он был в курсе ожесточенной борьбы дворцовых группировок и, естественно, держал сторону своего вельможного покровителя, вернувшегося из изгнания князя Абуласана. Рассказы тбилисских купцов, приехавших из Дешт-и-Кипчака, заинтересовали Занкана. Он тотчас отправился во дворец Арцруни.

— Так ты утверждаешь, мой Занкан, что у кипчакского хана в Севандже проживает в бедности и нужде сын царя рузиков?

— Так, ишхан. Седьмой год уже живет он в изгнании, а сам — царского рода и православной веры. Все, что требуют правила престолонаследия и церковные каноны!

— Гм! А почему же его изгнали из царства? — продолжал допытываться Абуласан.

— Приближенные люди убили отца его — царя рузиков — за властолюбие. А царство сие превеликое — сто, двести князей подвластны нынешнему рузикскому царю, его дяде — Савалту. Дядя-то и изгнал родного племянника из царства, лишил престола, — уверенно пояснял Занкан, вспоминая сообщения купцов.

— Так, так! Поступил, как наш покойный царь Георгий с царевичем Демной… Только в живых оставил. Все понятно.

Абуласан потер маленькие руки, волнуясь встал и начал ходить по обширному покою. Глава купечества с торжествующим видом сидел, поглаживая пышную бороду.

— Скажем, триста князей в царстве рузиков… — развивал мысль князь Абуласан.

— Может быть, и триста, — охотно согласился Занкан. — Только они подвластны не царевичу, а его дяде — Савалту.

— Какая разница? Одна ж семья. Значит: царское происхождение, православная вера, изгнание и бедность… Да и дружины своей у царевича тоже, видимо, нет, — прикидывал князь Абуласан.

Он задумался, сел снова в кресло и обратился со строгим видом к Занкану:

— Слушай меня, Занкан. Большое дело может получиться, и весьма для нас выгодное. Завтра заседание совета, будем снова обсуждать вопрос о замужестве нашей царицы. О рузикском царевиче никому ни слова. Понял? И своих купцов припугни, чтобы язык за зубами держали! Жди меня вечером после совета у себя…

Занкан понимающе кивнул. Глава купечества пользовался полным доверием у Арцруни. Но всех своих козырей князь Абуласан не открывал даже преданному Занкану. После ухода купца он вынул из железного сундука какой-то пергамент и стал внимательно его перечитывать.

Уже давно заседал коронный совет в обширном зале Исанского дворца. По придворному этикету, царицы отсутствовали. Не было и святых отцов, которые доругивались на соборе. До хрипоты спорили вельможи о различных претендентах на руку Тамар — ни один не удовлетворял всем условиям. Дав всем выговориться и дождавшись, пока доведшие себя до изнеможения дидебулы хотели уже закрыть заседание, князь Абуласан встал и попросил слова у председательствующего эристава дунайского Давида. Расправив седые усы, с лукавым блеском в маленьких проницательных глазах, он начал свою речь:

— Государи мои, я знаю одного православного царевича. Он — сын покойного царя рузиков. Триста князей ему подвластны, молод и статен царевич Георгий, могуч телом и прекрасен лицом. Престол рузикский пока занимает его дядя — Савалт. А сам царевич со своей дружиной храброй ныне гостит у родича, могущественного кипчакского хана, в городе Севандже, что в Дешт-и-Кипчаке. Вот поистине достойный супруг для нашей царицы царей!

Вардан Дадиани подал реплику с места:

— Кому же все-таки подвластны триста князей рузикских, если их столько есть! Георгию или Савалту?

— Какая разница? Одна ж семья, — повторил свой главный довод Абуласан. — Царевич подлинный, без обмана, и православной веры. Где и кого лучше найдем? Ширваншаха? Но он мусульманин. Сын амира Салдуха? Но тот тоже неверный…

Дадиани, не сдаваясь, гневно воскликнул:

— Забыл ты, князь, о главном женихе для нашей государыни — паниперсевасте Мануиле? Он — императорского рода, наследник престола, православный. Я…

Абуласан перебил министра двора:

— Да что ты, женихов с того света нашей богоравной царице стал предлагать, князь Вардан?! Опомнись!

Вардан Дадиани оторопело взглянул на князя Абуласана. Тот спокойно вытащил из кармана придворного кафтана пергаментный свиток и, обращаясь к сидящим в креслах членам совета, с торжествующим видом объявил:

— Государи вазиры и дидебулы, в месяц сентября одиннадцатого числа сего четыреста четвертого кроникона[88], кир Андроник и сын его паниперсеваст Мануил убиты при дворцовом перевороте. На престоле святого Константина ныне восседает Исаак Ангар[89]. Вот письмо ко мне благородного патрикия Никиты Хониата из Константинополя.

— Не может того быть! — переглянулись вельможи.

Абуласан с улыбкой протянул министру двора пергаментный свиток. Прочитав, ошарашенный Вардан Дадиани примолк.

Амирспасалар Саргис счел момент подходящим для своего выступления:

— Государи мои, я думаю, князь Абуласан прав! Где мы лучшего мужа для царицы царей найдем? Давно и бесплодно ищем. А нам нужны дружба и союз с могучими рузиками христианской веры! И раньше ведь роднились цари картлийские с властителями рузиков. Возьмем хотя бы замужество царицы Русудан. Не так ли, государь Давид?

Хунанский эристав по преклонному возрасту и необыкновенной памятливости своей был ходячим справочником по дворцовой хронологии. Отлично помнил он, как торжественно отправляли в Киев молодую царевну Русудан в жены великому князю Изяславу Мстиславовичу. Кивнув седой головой, он подтвердил:

— Так было, князь Саргис!

Дидебулы зашумели. Неожиданная гибель греческого претендента на руку Тамар спутала все карты у сторонников Дадиани. У царицы Русудан поиски православных царевичей ничего не дали. А тянуть дольше с замужеством царицы Картли нельзя было никак. Абуласан явно брал верх, предложив выгодного жениха из царства рузиков.

С победоносным видом князь Арцруни внес новое предложение совету.

— Давайте пошлем верного человека в Дешт-и-Кипчак за рузикским царевичем, привезем его в Тбилиси. Сами убедитесь тогда, что муж сей — весьма родовитый, сильнее всех царей той страны, да и в других отношениях тоже подходящий. Предлагаю послать с этим поручением дидвачара[90], достойного Занкана.

Выхода не было. Председательствующий эристав Давид возгласил:

— Итак, государи вазиры и дидебулы, по согласной нашей воле поручаем князю Абуласану послать купца Занкана за рузикским царевичем в Дешт-и-Кипчак.

Обращаясь к Вардану Дадиани, который молчал с мрачным видом, старик мягко добавил:

— Прошу тебя, князь Вардан, по должности своей объяви решение совета святым отцам и великим царицам.

Снабженный письмом совета и богатыми дарами от князя Абуласана, Занкан с ближайшим караваном пустился в путь в Дешт-и-Кипчак. Надо было спешить. На дворе стоял октябрь, и доступ к Аланским воротам со дня на день могли закрыть снежные заносы.

Отправляясь в опасный путь в те далекие времена, купец преображался. На хорошем скакуне, в кольчуге и с мечом на боку, он выглядел настоящим воином. С караванами следовала большая наемная охрана, способная отбить нападение любой грабительской шайки. Двигались только днем, от караван-сарая до караван-сарая, на ночь выставляли надежные караулы. В горах Кавказа вьючились только лошади и мулы, в отличие от верблюжьих караванов Средней Азии. Издали такие торговые караваны иногда трудно было отличить от военных походных колонн.

Перевалили через Главный хребет. Солнечная Грузия осталась позади. Путников встретил холодный затяжной дождь. Следуя по узкой тропе вдоль течения бурного Терека и пройдя Аланские ворота, где на левом берегу стояла на скале последняя грузинская пограничная крепость, караван Занкана вступил в предгорную равнину и вскоре достиг города Сунджи — владения Гзака, внука половецкого хана Шарукана, некогда разбитого под Киевом Владимиром Мономахом.

Не сразу поверил бедный изгой в свалившееся с неба счастье. Но письмо коронного совета, богатые подарки князя Абуласана и льстивые заверения купеческого главы были не сном, а явью. Его приглашают княжить в богатую, обильную страну… Ну, держись теперь, дядя Всеволод!

Оделив гостеприимного хана Гзака и его приближенных привезенными Занканом богатыми подарками и сердечно с ними распростившись, Юрий Андреевич, не мешкая, двинулся с большой свитой в незнаемую страну, где его ждала сказочная судьба. В пути и на долгих ночных остановках в горных аулах, греясь у костра, Занкан, следуя особым указаниям князя Арцруни, терпеливо вводил Юрия Андреевича в курс дел царского двора, давал добрые советы.

Юрий Андреевич был неглуп по природе и имел за плечами опыт княжения в строптивом Новгороде. Осторожные намеки Занкана и искусно подобранные сведения слагались в определенную картину. В Обези удельные князья такие же своевольные, как и на Руси, — каждый в свою сторону тянет! Однако у царицы и своя рать есть — большие конные полки половецкие да и другое воинство, как у покойного батюшки было. А вот у него, Юрия, от княжей дружины после долгих годов странствий осталось лишь с десяток конников да пешцев с полусотни… Худо это, очень худо! На кого опереться? Нельзя же все из рук жены смотреть… Да и как с ней объясняться? Юрий Андреевич с грехом пополам мог говорить по-гречески, наученный монахами в Боголюбове. Надобно бы и местный язык знать… И уже в дороге сметливый князь Юрий стал брать уроки у Занкана, учиться языку своих будущих подданных.

Глава IV. В ТБИЛИСИ

В конце XII века Тбилиси был богатым городом с многочисленным торгово-ремесленным населением. После освобождения города (в 1122 году) Давидом II Строителем от двухсотлетнего владычества арабской династии Бану-Джафар он стал постоянной резиденцией картлийских царей.

Когда Юрий Андреевич со свитой подъехал к предместью Накулбакеви, перед ним в речной долине на обоих берегах Куры раскинулся многолюдный город. Он весь сверкал цветными постройками «среди садов с нарядными оградами и приятными на вид деревьями», как пел о Тбилиси средневековый поэт. Через реку были переброшены каменные мосты, и по ним сновало множество народу. Остроконечные купола храмов высоко поднимали к небу свои золотые кресты. «Вот ты каков, мой стольный град!» — подумал Юрий и в восхищении повернулся к Вышате:

— А ведь побольше батюшкина Владимира будет град сей, а, Вышата?

— И то сказать, княже, церквей одних, верно, больше сотни. А вон и кремль на горе! — Вышата показал плетью на Нарикальскую цитадель.

— Вперед! — крикнул Юрий Андреевич и быстро помчался по мощеной дороге.

Юрий Андреевич со своими спутниками остановился у гостеприимного князя Абуласана. После непродолжительного отдыха, отмывшись от дорожной грязи в великолепных серных банях (Вышата хоть и вздыхал по березовым веничкам!) и приодевшись, будущий муж Тамар сегодня в первый раз должен был предстать перед картлийской знатью.

Владетельные князья живо заинтересовались рузикским женихом, выходцем из могучего северного царства. Уже считали многие в Картли дни и месяцы, когда могут прибыть морем или через «Ворота аланов» неисчислимые рузикские полки для совместной борьбы с неверными. На прием собрались все мтавары и знатнейшие азнауры Картли, кроме Вардана Дадиани, который не мог никак переварить свое поражение в результате мастерского хода противника. Пожаловал и сам католикос Микаэл в сопровождении видных клириков.

Из Лори приехал амирспасалар Саргис с сыном Захарием, назначенным уже начальником конной гвардии. Еще выше стал он ростом, еще более раздались его могучие плечи. Но уже в дороге парон Саргис заметил угрюмое настроение сына. «Пора бы женить, парню двадцать четвертый год пошел, о чем только думает Саакдухт? Ничего, веселый пир развлечет моего Закарэ…»

Торжественный прием во дворце Арцруни в честь рузикского царевича был в полном разгаре. Слуги сбились с ног, поднося изысканные яства и вина гостям, сидящим на ковровых подушках за низкими столами. Разбогатев от набегов на соседей и от поборов с подданных, вельможи ели и пили на золоте; но вилок в Грузии еще не было, пищу брали руками, разрезая мясо маленькими кинжальчиками. Прислужники часто подносили гостям серебряные водолеи для омовения рук. Ели вельможи много, а пили еще больше. Благодатная земля картлийская давала превосходное вино, и оно лилось рекой на княжеских пиршествах.

Абуласан был в превосходнейшем настроении — тонкая интрига развивалась планомерно и успешно. Из состоявшихся с Юрием Андреевичем нескольких бесед князю Арцруни стало все ясно. И отчаянное положение измученного семейными несчастьями и годами скитаний законного наследника рузикского престола, не имеющего никаких надежд восстановить свое былое положение на Руси при враждебно настроенной к нему многочисленной родне Мономахового корня. И неустойчивость характера Юрия. И его властолюбие, унаследованное от отца, и склонность к бражничанию. «Как воск будет у меня в руках!»

Потребовав внимания гостей и высоко подняв рог с вином, Арцруни громко провозгласил здравицу:

— Многая лета нашему нареченному царю Георгию!

— Царю?! — переглянулись мтавары. Лишь некоторые нерешительно подняли кубки. Католикос Микаэл, усмехнувшись, стал оглаживать пышную бороду: «Поторопился князь Абуласан, посмотрим, как обернется дело…»

Среди всеобщего замешательства в тишине раздался звонкий голос молодого Торели:

— Разве и муж нашей царицы царей Тамар будет коронован, князь Абуласан?

Поднялся невообразимый шум. Все кричали, не слушая друг друга, Микаэл злорадно подумал: «Жаль, нет здесь князя Вардана… порадовался бы промаху старой лисицы!»

Из всей поднявшейся за столом перепалки Юрий Андреевич понял одно: хозяин дома допустил какую-то оплошность, связанную с его именем.

Вскочив с места, побледневший Абуласан завопил:

— Успокойтесь, государи мои, молю вас! Меня неправильно поняли… — стал что-то усиленно объяснять соседям, наскоро шепнув князю Юрию: — Обычная история! Как выпьют наши вельможи лишнюю чару вина, всегда шум поднимут из-за пустяков…

Пир продолжался, но веселье было явно нарушено неуместной здравицей хозяина.

Захарий не принимал участия в обсуждении происшествия, лишь исподлобья наблюдал за приезжим царевичем. «Вот что значит знатность происхождения и единая вера! Приехал издалека человек, ничего мы не знаем ни о его доблести, ни о нраве и уме, а ведь будет мужем Тамар, будет! А все дядя Абуласан… — со злобой подумал Захарий. — И зря отец ему верит…»

Вышата сидел между двумя азнаурами из Кахети, которые его усиленно потчевали вином. После кислой бузы и вонючей араки, которыми они с князем Юрием пробавлялись все эти годы у хана Гзака, кахетинское показалось Вышате райским напитком. А выпив вина не в меру, стал Вышата по давней привычке своей бахвалиться. На беду, рядом с кахетинцами сидел кипчак-толмач, прибывший с Юрием Андреевичем. Толмач со смехом стал переводить азнаурам пьяные разглагольствования новгородца.

— Смотрю на вас, добрые молодцы, и удивляюсь, зело удивляюсь…

«Добрые молодцы» насторожили уши. Чиабер Торели, еще не успокоившийся после своего неожиданного выступления и тоже немало выпивший, закричал толмачу:

— Спроси, толмач, чему у нас так удивляется приезжий верзила?

А Вышата продолжал нести околесицу:

— Ну что за оружие у вас? Саблюки что игрушки малые, легкие! Разве ими побьешь панцирника?! — И пренебрежительно добавил: — Видно, тяжелы наши добрые мечи для ваших ручек белых!

Юрий Андреевич слишком поздно заметил, что Вышата опьянел и чудит по обыкновению. Найдя выход своему дурному настроению, Захарий крикнул с места толмачу:

— Прошу, друг, переведи рузикскому азнауру — любой меч из его руки выбью, как только проспится он и отрезвеет.

Князь Абуласан, обеспокоенный возможностью новой стычки за столом, гневно заметил племяннику:

— Опомнись, Закарэ, разве можно вызывать гостя на поединок? Дедовские обычаи забыл?

Тут рассердился уже амирспасалар Саргис. Загудел на весь зал:

— Да что понимаешь ты в воинских обычаях, Абуласан? С каких это пор состязание на тупых мечах — поединок? Пусть померяются силами молодые люди и нас порадуют своим ратным искусством!

Юрий Андреевич любил военное дело. Но когда толмач объяснил все происшедшее, он бросил взгляд на богатырскую фигуру Захария и неодобрительно крикнул захмелевшему Вышате:

— Рано забахвалился, невежа, поди-ка лучше выспись! Завтра посмотрим, каков ты герой с похмелья…

Подняв кубок с вином, Юрий с дружелюбной улыбкой обратился на греческом к Захарию:

— Не знаю, кем и величать тебя, господин. Желаю доброго здравия! А на Вышату не гневайся… добр он и предан, верный человек. Только захмелел чуток и куролесит! А зла никогда не сотворит, боже упаси…

Сообщение о том, что князь Абуласан нашел для Тамар жениха — рузикского царевича — где-то на севере, а также о решении коронного совета, которое с кислым видом передал обеим царицам новый министр двора, привело Русудан в состояние тихой ярости. Удручала мысль, что всех обогнал пронырливый Абуласан, своего человека продвигает к царскому трону… И зачем только вернули его с родичами в Картли?! В пылу гнева Русудан забывала, что именно по ее настоянию Тамар, с большой неохотой, согласилась на возвращение Арцруни в Тбилиси. Свое негодование старая царица щедро изливала на приближенных. Больше всего доставалось смиренному иноку Теофилу, личному царицыну чтецу, который никак не мог угодить раздосадованной госпоже ни интонацией голоса, ни соответствующим произношением евангельских словес и в эти дни частенько бывал с позором изгоняем из царских покоев.

У Тамар любопытство, обычное и естественное для девушки во время сватовства, было заглушено чувством горечи. Вельможи распоряжались рукой своей царицы, не спрашивая ее сердца…

Настал, наконец, день царских смотрин. В большом тронном зале Исанского дворца, где уже собрался весь двор и обе царицы восседали на тронах под балдахином, амирэджиби, стукнув о пол золотым жезлом, громко возгласил:

— Царевич рузиков, багрянородный Георгий!

Взоры всех присутствующих впились в распахнутые настежь двери. В них показалась высокая статная фигура молодого широкоплечего мужчины, с небольшой русой бородкой и слегка раскосыми глазами. Князь Юрий был облачен в богатый малиновый кафтан с меховой оторочкой, с осыпанной драгоценными камнями хорасанской саблей (личным подношением Абуласана) на боку. Обут в красные узорчатые сафьяновые сапоги на высоких каблуках, в руках держал соболью шапку с малиновым же парчовым верхом.

Юрия Андреевича сопровождали Вышата и немногочисленная приезжая свита, приодетая в исправную одежду иждивением того же рачительного князя Абуласана. В общем группа высоких светловолосых людей с севера производила хорошее впечатление. В зале стояла тишина, нарушаемая лишь мерными твердыми шагами рузиков.

У царицы Русудан потемнело в глазах.

Дважды выдавали красавицу Русудан за венценосных стариков, и оба раза недолго длились ее неравные браки. А сейчас стоит перед ней русский богатырь, статный и красивый, — родич ее первого мужа. Забыла старая царица свои обиды и, в память далекой юности, ласково улыбнулась бедному изгою.

А что же Тамар? Холодным взглядом окинула царственная девушка заезжего царевича, потом опустила взор и молчала весь прием.

Амирэджиби от имени великих цариц задал традиционный вопрос о здравии на грузинском языке. Его быстро перевел толмач. Юрий Андреевич, смущенный непривычно пышной обстановкой царского двора (отвык за долгие годы скитаний по половецким юртам!), на плохом греческом ответил на приветствие и тоже спросил о здоровье цариц. Украдкой посматривал на Тамар, удивляясь, — этакую красоту не видывал он за всю жизнь!

Вышата прохрипел на ухо:

— Ух и хороша! Как в сказке — чистая Василиса Прекрасная. А хоромы-то, хоромы…

Официальная часть приема окончилась. Царицы встали с золотых тронов и, предшествуемые амирэджиби с золотым жезлом, медленно удалились через почтительно расступившуюся толпу придворных в свои покои.

Юрий Андреевич, узрев у окна приглянувшегося ему на пиру молодого воеводу, направился прямо к нему. С радостной улыбкой протянул руку:

— Здорово, князь! Узнал я твое христианские имя, Захар. А меня зови Юрием, а то и Георгием, по-вашему. Чудно мне, что ты наделен прозвищем «Долгорукий», как дед мой, великий князь Юрий Владимирович!

Захарий пробормотал короткое приветствие. А Юрий весело продолжал:

— О поединке-то не забыл, Захар? С Вышатой моим? Когда биться будете?

— Хоть сейчас, — ответил Захарий.

— Эй, Вышата, подь сюда на расправу!

Вышата приблизился к собеседникам, что-то смущенно стал бубнить. Юрий Андреевич, вслушиваясь в невнятные слова дружинника, звонко рассмеялся:

— Прощения дурень просит за пьяные речи у тебя, Захар! А повинну голову и меч не сечет, так, Захар?

— Так, князь Георгий, — согласился Захарий.

— Но ты не думай, то Вышата не со страху, а по совести своей делает! Дюж он биться на мечах, многих богатырей на своем веку посек, сам увидишь, каков он в битве…

Захарий подошел вплотную к громадному новгородцу. Положив руку на широкое плечо, он громко сказал по-гречески:

— Иди-ка, витязь, ко мне в гвардию знаменосцем или сотенным! Будем вместе в боях силу показывать…

— Э, нет, княже Захар! Я тебе своего слугу верного не отдам… А бить бесерменов завсегда вместе будем! — воскликнул со смехом Юрий Андреевич.

Глава V. СНОВА НА ЮГ!

Согласие царицы Русудан оказалось решающим. Абуласан сиял и, подготовляя пышнейшую царскую свадьбу, превзошел самого себя в умении тратить деньги. Собственно говоря, подготовка подобных церемоний лежала на министре двора, но у князя Вардана от небывалой удачи соперника разлилась желчь, и он засел в своем дворце. Сыну Джуаншеру он отечески посоветовал с оглядкой оплачивать счета дворцовых поставщиков. Тогда снова проявила свой властный характер царица Русудан. Вызвав Дадиани во дворец, она крепко отчитала мальчишку за поразительное недомыслие и за скаредность, чуждую молодости, пообещав незамедлительно скинуть его с должности. Джуаншер струхнул и стал беспрекословно оплачивать счета.

После смотрин царица Тамар увидела своего будущего мужа на рыцарском состязании, где Юрий Андреевич показал свою удаль молодецкую. И наконец, они встретились на пиру по окончании турнира. Памятуя советы своего наставника Абуласана, Юрий пил умеренно, что сразу подметили пытливые глаза приближенных. Но едва ли парой слов сумел перемолвиться со своей суженой царевич из Русии, хоть уже бойко говорил по-грузински, иногда мешая грузинские слова с греческими. Странное дело! Тридцатилетний витязь, немало повидавший красавиц на своем веку, словно юноша смущался под пытливым взглядом Тамар. Вольготнее всего (после чопорного дворцового этикета) ему было в гостеприимном доме Арцруни. Юрий Андреевич подружился с князем Гузаном. Хотя отец давно выхлопотал ему далекое кларджетское эриставство, Гузан не спешил отправиться в деревенскую глушь.

— Как же так, друже Гузане? — удивлялся Юрий тому, что на поле брани здесь самый главный — амирспасалар. — Поди, на Руси у нас князь над воеводами завсегда набольшим стоит!

— Ничего, ничего, господине, станешь царем и войско в свои могутные руки возьмешь, — на неплохом греческом (научился в изгнании!) утешал Гузан, прихлебывая вино. Вперив в Юрия рачьи глаза, кларджетский эристав продолжал: — Вот, к примеру, прадед нашей царицы — Давид Великий и царем, и амирспасаларом был одновременно. То и ты сможешь…

— То-то! — заключил Юрий, опрокидывая кубок.

Хотя в прошлом, кроме малоудачного похода на Киев с воеводой Жидиславовичем, за князем Юрием других бранных достижений как будто и не числилось, сам он был отважен. Но для главенства в войсках требовались подвиги, и не малые…

Неосторожные слова Юрия достигли парона Саргиса (всегда найдутся добрые люди) и немало встревожили главнокомандующего. «Да! Палец в рот ему не клади! К полновластию уже стремится рузик, а в том Арцруни ему — первые помощники. И видно, зря я его своей рукой к трону подсаживаю… Отец его, говорят, упрям был, своеволен и властолюбив безмерно. И сынок, видно, в батюшку пошел!» Почувствовал амирспасалар, что обходит его хитрый шурин, и поспешил переехать в купленный недавно особняк близ царского дворца. Лишь мельком заметил Абуласан холодок в обращении зятя, но значения не придал, поглощенный подготовкой царской свадьбы. Наконец приготовления были завершены, брачная церемония на завтра назначена в Сионе.

В царской опочивальне полумрак. В углу обширной горницы — красный свет лампад. А через открытое настежь окно тянется лунный луч, неярким бликом ложась на мраморный пол. Тихо похрапывает старая нянька. В кресле у окна сидит Тамар…

Мтаварский мятеж, гибель несчастного Демны, смерть матери, одна коронация, смерть отца-охранителя, другая коронация, смена вазиров, восстание мокалаков, неудачная борьба с Микаэлом. Как много для восемнадцатилетней девушки на троне! А теперь ее, царицу семи царств, выдают замуж, не спрашивая согласия… Сколь нелеп стародавний обычай! «Для вящей пользы дома твоего и царства Картлийского!» — заверяли сторонники рузикского царевича, а первым — этот неприятный старик Абуласан… «А будет ли эта польза?» — задал вопрос холодный разум. Кто может предвидеть будущее? Тетка шепчет: «Укрепишься теперь на престоле, рядом воссядет воин могучий!» А у этого воина — дружина поменьше, чем у иного азнаура, откуда сила у него, кроме войска же царского? А им командует амирспасалар Мхаргрдзели и свою линию гнет! Как сможет стать супруг опорой могучей против своеволия мтаваров, с которыми подчас не справлялись Багратуниани?

Предшествуемая служанками со светильниками в руках, в опочивальню вошла Русудан.

— Что ж ты еще не в постели, душа моя? Завтра свадьба, отдохнуть тебе надо!.. — И заботливая тетка уложила Тамар на широкую тахту.

Медовый месяц еще не кончился у молодоженов, как по совету новых друзей Юрий Андреевич решил на деле показать свое военное искусство, а там и взять в крепкие руки верховную власть в царстве. Однажды, оставшись наедине со старым амирспасаларом, Юрий спросил его в упор:

— Скажи, великий воевода, разве нет у вас по соседству бесерменов, что царское войско постоянно в покое пребывает?

— Как нет? Кругом нас все агаряне враждебные! — удивился Саргис.

— А почему мы не побьем их? Войска у нас много, жалование даром воины получают! — продолжал допытываться Юрий.

Амирспасалар пожал плечами:

— Вельможи того не хотят.

— Ага, значит, и здешние бояре такие же лежебоки, какие у моего батюшки во Владимире были…

— Не все, — сдержанно исправил Саргис. — Есть и хорошие воины! Оба Торели — отец и сын, братья Ахалцихели и многие, многие другие.

— А ты сам, великий воевода, как на это дело смотришь?

Немного подумав, Саргис ответил:

— Если царица согласится, хоть через неделю в поход можно двинуть войско. Пойдем брать город Двин!

Амирспасалар стал объяснять Юрию Андреевичу важное значение богатого и хорошо укрепленного города Двин, находящегося на торговой дороге, в тылу у другого такого же большого города — Ани, на путях к Тавризу. Князь Юрий был сведущ в ратной науке и быстро понял все преимущества предлагаемого амирспасаларом плана военных действий.

Наутро царский супруг с торжествующим видом объявил парону Саргису:

— Царицу уговорил вечор… Готовь полки, великий воевода. Пойдем бить с тобой бесерменов!

Сбор частей для похода назначили в Каяне — могучей крепости на вершине горы, круто вздымающейся на левом берегу реки Агстев, в ста стадиях от Нор-Гетика, где настоятелем был Мхитар Гош. Захарий, начальник гвардии, решил посетить своего наставника. В Нор-Гетик с ним захотел поехать и Юрий Андреевич, который все более и более привязывался к молодому спасалару, несмотря на некоторую непонятную холодность со стороны Захария.

На смотру в Каяне Юрий Андреевич гарцевал на вороном коне, под красным стягом. На червленом овальном щите красовался вздыбленный золотой лев — герб владимирских князей. Статную фигуру облегала двойная киевская кольчуга, на высоком железном шлеме развевался белый султан, с широких плеч свисало корзно[91] василькового цвета с золотой каймой. Длинный меч, копье с флажком, притороченный к седлу боевой топор составляли вооружение русского витязя. На груди блестело золотое оплечье с цветной эмалью и кованая золотая гривна.

Захарий был одет много проще — в хорасанском легком панцире, со шлемом-мисюркой с тонкой золотой насечкой на голове. Через плечо на богатой перевязи висел огромный драгоценный меч из Индии — подарок отца.

После смотра двинулись в поход.

Всю дорогу из Каяна в Нор-Гетик оба рыцаря ехали не спеша, без доспехов, в сопровождении отряда конных гвардейцев. Свернув с дороги и перебравшись по каменному мосту через быструю речку, они вскоре прибыли в монастырь Нор-Гетик, скрытый в глубине поросшей лесом лощины. Мужа царицы в монастыре встречали с честью, под колокольный трезвон и с торжественным выходом монахов во главе с отцом-настоятелем. После литургии и обильного обеда с возлияниями Юрий Андреевич, по доброму русскому обычаю, отправился отдыхать. Мхитар Гош остался наедине с воспитанником.

— Как живешь-можешь, отче, в монастыре? Не наскучило тебе одиночество? — ласково спросил Захарий.

— Нет, отчего же… Братия тихая, трудолюбивая. Не позволяют мне заниматься хозяйством, сами все делают. «Судебник» уже заканчиваю, брат Ванакан переписывает. Одну копию отцу твоему обещал послать… — С тихим смешком добавил: — Владыка Барсег моим «Судебником» тоже заинтересовался. Велел прислать в Ахпат на просмотр. Неспроста это, я знаю… Впрочем, что я все о себе? Расскажи лучше, как твои дела, мой Закарэ, как с новым царем уживаетесь?

— Не царь он, только царицы муж! И дружины у него нет никакой! — буркнул Захарий.

— Допустим. Не короновали его в Мцхете, действительно. Но в Ахпате на ектении его как царя Георгия ежедневно поминают. И в дарственной надписи на стене храма тоже так записали.

— Это все дядя Абуласан орудует! — нехотя объяснил Захарий.

Мхитар Гош задумался. Испытующе глядя на Захария, он хотел что-то сказать, но раздумал. Снова задал мирской вопрос:

— А как великий амирспасалар себя чувствует? Как его здоровье? И как с ним князь Георгий себя ведет?

— Благодарствую, отец здоров и тебе поклон посылает. Жалеет, что не смог сам заехать в Нор-Гетик. А с рузикским князем как будто у них все в порядке — отношения неплохие.

— То-то! А знает ли оный рузик, что у нас в государстве в военное время амирспасалар — первое лицо?! Даже сам царь в поле не может один войском распоряжаться, без согласия и приказа амирспасалара Картли!

— Точно не знаю, отче, беседовал ли об этом с ним батюшка.

— А ты проверь! Надо своевременно предупредить рузика…

Гош задумчиво посмотрел на Захария, вздохнул:

— Вижу, рвется к власти твой дядя Абуласан, через князя Георгия хочет этого достичь! Ну а у рузикского царевича какая опора в Картли может быть? Имерские мтавары во главе с Дадиани против него, а в Шида-Картли и Кахети не любят Абуласана и его присных. А кроме них, повторяю, у князя Георгия прочной опоры во всей стране нет…

— А царица? И родичи его? — сумрачно спросил Захарий.

— Эх, Закарэ, женская любовь переменчива! А к царской свадьбе не прислал даров князь великий Савалт из Русии своему родному племяннику! Это как понимать? Да и дружины у него, говоришь, никакой не оказалось… Как же так? — допытывался старый наставник.

Поднявшись по живописному ущелью к перевалу и пройдя по узкому прибрежному карнизу вдоль озера Севан, войска подошли к укрепленному городу, Бжни. На большой столообразной скале возвышалась древняя цитадель. Амирспасалар приказал с ходу идти на приступ. Взяв твердыню, войско продвинулось вперед и вступило в небольшое поселение — Ереван.

Сельджукский гарнизон, занимавший местечко, при приближении неприятеля отступил, не приняв сражения. В Ереване была назначена однодневная стоянка войска перед началом общего наступления на город Двин.

Однажды появилась группа оборванных жителей из горной области Ниг, что к северо-западу от Еревана. Со слезами на глазах жаловались великому амирспасалару выборные от народа на бесчинства сельджукских шаек и просили о помощи. Амирспасалар задумался. Наступление на Двин и так велось медленно, а тут еще терять время на осаду неприступной крепости Амберд — главного оплота эмиров-разбойников… Нет. Парон Саргис ответил отказом. Когда ходоки, опечаленные, удалились, Захарий спросил:

— Почему ты отказал в помощи несчастным, отец?

— Крепость Амберд — одна из сильнейших в Армении, Закарэ. Без осадного снаряда ее не возьмешь. А машины нужны для осады Двина.

Но Захарий успел расспросить нигских горцев о повадках сельджуков и уже составил план своих действий.

— Прошу только три дня сроку и один полк нашей дорийской конницы, отец. Амберд я возьму и без осадных машин! — твердо сказал Захарий.

Амирспасалар удивился. Он знал серьезный характер сына, очень доверял ратной сметливости Захария, но все-таки… Юрий Андреевич, который присутствовал при разговоре, счел нужным вмешаться:

— Великий воевода, коли Захар берется, значит, умысел свой имеет. Дай ему конный полк на три дня! И я с тобой пойду, Захар!

Амирспасалар уступил. Той же ночью, в сопровождении проводников-горцев, дорийский конный полк выступил к ущелью реки Касах.

Высоко в горах на утесе стоит крепость Амберд. В незапамятные времена воздвигли твердыню из базальтовых глыб былые владыки Ширака, избрав ее своей резиденцией. Но теперь в ней обосновался сельджукский эмир Ибрахим.

Ранним утром из крепостных ворот в очередной набег выезжал крупный отряд. Впереди, на породистом арабском скакуне, ехал низкорослый рябой всадник в богатой одежде и зеленой чалме — сам эмир. Сельджуки весело перекликались, предвкушая богатую добычу в армянских селах — скот, ковры, красивые девушки… На холме, укрывшись за большим камнем, за отрядом незаметно наблюдал дозорный. Конь его мирно пасся у подножия утеса. Пересчитав всадников и заметив взятое отрядом направление, дозорный вскочил в седло и во весь опор поскакал по боковой лощине.

Конный полк стоял в засаде неподалеку от крепости. Выслушав донесение дозорного, Захарий подал команду:

— По коням!

Длинной цепочкой всадники выбрались из впадины. Перевалив через высокий хребет, обходной дорогой полк помчался в сторону большого селения Бюракан и, незаметно окружив село, ожидал условного знака.

Захарий и Юрий Андреевич ехали отдельно, сопровождаемые оруженосцем Ростомом. У Ростома на руке сидел охотничий сокол под черным колпачком. Конница Ибрахима уже подошла к селению Бюракан и стала медленно втягиваться по длинной улице, направляясь к площади села, где стояла небольшая церковь. На площади маячили одинокие конные фигуры — Захарий, Юрий Андреевич и Ростом с соколом. Несколько жителей беседовали с прибывшими, с опаской оглядываясь по сторонам.

Ибрахим поразился наглости чужаков. Подъехав к всадникам, эмир грозно закричал по-тюркски:

— Кто такие, кто позволил вам здесь охотиться? Сейчас же отдай сокола, неверная собака!

Жители разбежались, испуганно наблюдая издали за событиями, и, видимо, думали: «Сейчас приезжих людей изобьют, свяжут арканами, а потом начнется погром села, не иначе…»

Захарий тоже по-тюркски спокойно ответил эмиру:

— Где хочу, там и охочусь. А тебе какое дело, старый шакал?

Ибрахим чуть не задохнулся от негодования:

— Взять наглеца! И остальных, живо!

Несколько нукеров подскочили к Захарию. Двое схватили его коня под уздцы, другие стали тянуть всадника вниз, на землю, бросились к Юрию Андреевичу и Ростому. Захарий наотмашь сбил нападающего рукой в белой рукавице, поднял коня на дыбы. Юрий Андреевич уже ловко действовал мечом, воинственно выкликая:

— Бей, братцы, бесерменов!

Эмир в ярости захрипел на нукеров:

— Трусливые собаки! Не можете взять трех гяуров!

Ростом, изловчившись, сорвал колпачок с головы сокола и высоко подбросил в воздух птицу. Сокол стремительно взмыл вверх и стал описывать плавные круги над площадью. Изумленные нукеры, прекратив схватку, с удивлением смотрели на парящего в небе сокола с красной тряпицей. Это был условный знак. Со всех сторон ворвались в село лорийские сотни, рубя, разгоняя сельджуков…

Эмир Ибрахим, связанный, без зеленой чалмы, стоял, потупив взор, перед Захарием. Качаясь на коне, от души хохотал Юрий Андреевич:

— Ох и хитер ты, Захар. Обвел вокруг пальца мурзу!

Захарий спокойно сказал пленному главарю:

— Теперь веди нас в крепость, эмир. В гости!

На подступах к огромному укрепленному Двину князь Саргис невольно вспомнил взятие Ани. Однако обстановка здесь была совсем иной. Двин, занятый царем Георгием в 1163 году, через пятнадцать лет, во время восстания Орбели, был снова захвачен Шеддадидами. Здесь жило много мусульман, и рассчитывать на содействие городского населения не приходилось. Но, как и в Ани, затягивать осаду города было опасно, из Ирана и других мест могла подойти военная подмога.

Цитадель, построенная в V веке на холме, в середине огромного города, и внешний обвод крепостных стен прочно занимались большим наемным гарнизоном и мусульманским ополчением. При приближении грузино-армянских войск жители из предместий ушли за городские стены, все ворота были на крепком запоре. Войска подошли к Двину, обложили со всех сторон, разбили лагерь и повели правильную осаду города. Начался обстрел крепостных стен и башен из подвезенных тяжелых камнеметов. Сельджуки отвечали градом камней и стрел из таких же орудий, установленных на башенных площадках. Амирспасалар понял — надо предпринять что-то необычное, и ночью вызвал к себе Захария и Ростома.

Наутро Захарий лично выехал с оруженосцем на разведку. Объехав городские стены, убедились, что они сложены из сырцового кирпича на глинистом растворе и высота укреплений не превышает 20 локтей. Ростом был знаменитым по всему Лори скалолазом, и он предложил смелый план:

— Я открою ворота изнутри…

В безлунную летнюю ночь, когда трудно разглядеть даже гриву собственного коня, из лагеря бесшумно вышла небольшая группа людей, навьюченных веревками и стальными клиньями. Сам Ростом, легко одетый, нес в руках большой молот. Скоро группа скрылась в чернильной темноте ночи.

Захарий в боевом вооружении сидел в шатре вместе с Юрием Андреевичем, также облаченным в доспехи. На складном столе горела свеча в фонаре. Рядом лежали шлемы. Оба молча ждали.

В палатку быстро вошел дорийский сотник:

— Ишхан, Ростом прислал сказать, что начинает подъем на стену.

— Хорошо. Возьми людей… Условный знак — крик совы. Я сам подведу всадников к южным воротам! С богом!

Обращаясь к Юрию Андреевичу, он сказал, беря шлем со стола:

— Пора, князь Георгий! Собирайся, скоро начнем…

Надев шлемы, рыцари вышли из палатки.

Небо было безлунным, но все в крупных мерцающих звездах. Со стороны Двина доносился собачий лай. К Захарию подошли военачальники, тихо доложили:

— Все готово, патроно.

Захарий прислушался к ночным звукам:

— Обернули войлоком копыта первых сотен, как я велел?

— Да, патроно.

— Всем всадникам оставить в лагере копья, ножны мечей тоже оставить. Чтобы ни одна железка не звякнула! Первым сотням приготовить факелы, под уздцы тихо подвести коней к южным воротам. Выступать немедленно. Я сам поведу сотни…

У крепостных ворот уже шла какая-то возня. Чудились приглушенные стоны людей. Однако тревоги в городе не было, лишь громче лаяли собаки. И вдруг со скрипом раскрылись створы крепостных ворот, с лязгом опустился мост, внезапно ярким заревом вспыхнули факелы. По полю бешеным наметом мчались конники, с грохотом проскакали по подъемному мосту под темные своды крепостных ворот. Впереди летели Захарий и Юрий Андреевич, за ними несся Вышата с высоко занесенным мечом.

На рассвете городские кварталы были заняты грузино-армянскими войсками. К цитадели были передвинуты камнеметы, и осадные мастера стали устанавливать у главных ворот тяжелый крепостной таран. Сельджуки яростно отвечали на стрельбу из камнеметов градом стрел и камней, лили кипящую смолу и делали вылазки, мешая работам. Осада затягивалась.

На военном совете произошло крупное столкновение между Юрием Андреевичем и амирспасаларом. Потребовав немедленного штурма цитадели, муж царицы решил указать свое место воеводе и наговорил ему дерзостей.

— А ты мне, великий воевода, не указчик! Ишь что вздумал — государей учить ратному делу! Да я давно эту крепостцу взял бы, а ты все вокруг да около ходишь…

Амирспасалар, не отвечая, тотчас закрыл военный совет.

Все разошлись недовольные. Поздно ночью, пошатываясь, в общую палатку вернулся Юрий Андреевич с попойки у князя Гузана. А на рассвете, вместе с кларджетцами и примкнувшими к ним месхами, Юрий храбро полез на приступ. С великим уроном для осаждающих приступ был отбит, и сам Юрий Андреевич чуть не попал в плен — еле выручил силач Вышата, сам получивший тяжелое ранение. Пристыженный Юрий сидел угрюмо в палатке у раненого друга, но покориться не захотел. Амирспасалар послал донесение в Тбилиси о действиях царского супруга и, собрав спасаларов, настрого запретил выполнять чьи-либо приказы, кроме приказов амирспасалара. Таран, наконец, был установлен…

Шеддадид сдался.

Возвращение в Тбилиси было нерадостным. Юрий Андреевич ехал обособленно, рядом с паланкином, где лежал раненый Вышата. Амирспасалар понимал, что рузикский князь, действуя заодно с его же родичами, замыслил овладеть полнотой власти в царстве. Это пахло новой смутой… Парон Саргис насторожился.

Глава VI. ПОСЛЕДНИЙ ТОНДРАКИТ[92]

— Приглядывайся повнимательнее, как я работаю, Петрос! Вот я беру три кольца кольчужных. Каждое отдельно отковал и в масле закалил, не вырезал из листа железного, как плохие мастера делают! А три кольца теперь вместе сварю, вот так, — приговаривал Кюрех, дробно постукивая молотком по раскаленному железу.

Искры летели на кожаный передник и гасли. Петрос неотрывно глядел на ловкие, точные движения покрытых черным волосом могучих рук оружейного мастера. Прихватив клещами второе кольцо и наложив посередине круглую стальную склепку, Кюрех рядом ударов прочно склепал оба звена.

— Только так и получается настоящая панцирная кольчуга, что никакой стрелой не пробьешь да и мечь не возьмет. Не хуже рузикских или дамасских! — И Кюрех усмехнулся. — А за кольчугу подобную хозяин сдерет с какого-нибудь мамлюка не меньше семидесяти золотых…

— А тебе и половины не даст за труд! — вспыхнул Петрос.

Мастер нахмурил брови.

— А ты уже деньги считать выучился? Рановато… Сначала работать научись! — Со вздохом: — Так уж на свете повелось — один другого объегорить норовит, в кабалу взять. Вот и Тигран наш был когда-то хорошим варпетом, сам трудился в кузнице, великим умельцем оружейного дела слыл. А теперь разбогател, работников завел, сам только в лавке, с покупателями…

— А вот ты давеча рассказывал… — начал и осекся Петрос: в кузницу в овчинной шубе ввалился седой великан. Запальчиво крикнул:

— Опять за твою кольчугу не заплатил проклятый сельджук! Что с ним делать?

Кюрех, не отвечая, продолжал оглушительно стучать молотом по железу.

— Тебе говорю, варпет! — рассердился Тигран и сразу напустился на Петроса: — А ты почему без дела болтаешься, дармоед?

В темных глазах оружейника загорелся мрачный огонек. Бросив молоток на наковальню, он скрестил руки на кожаном переднике:

— Не видишь разве, хозяин, — кольчужному делу Петроса обучаю. Тебе же на пользу!.. Или мало прибытку тебе?

Тигран гневно воззрился на мастера. Хотелось одернуть непочтительного. Но твердый взгляд мастера остановил хозяйский порыв. Показав широкую спину, выплыл из мастерской, хлопнул дверью. «На самом деле, откуда знать Кюреху, как взыскать долг с беспутного вояки?»

По субботам Кюрех любил размяться после работы, в любую погоду гулял по окрестностям города. Его всегда сопровождал Петрос. Часто присоединялся к ним для прогулки и веселый кахетинец Нико, племянник старого шорника Микэла.

Трое рамиков неторопливо спускались по скалистому склону к мосту. Крупными хлопьями падал первый снег, оставляя мокрые следы на туфовых камнях. Из ущелья дул ветер, небо было в серых обложных тучах. Внезапно Кюрех остановился. По косогору к реке приближалась необычайная процессия. Впереди, на добром коне, мерно покачивался в седле тучный мустасиб[93] Махмуд. За ним, подталкиваемые щедрыми пинками городских стражников-сельджуков, плелись несколько десятков людей в поношенной одежде. Многие были без шапок. Поодаль двигалась большая толпа, главным образом женщины и дети, оглашая морозный воздух причитаниями.

Петрос схватил учителя за руку. Весь дрожа, он выкрикнул:

— Да что это такое?

— Недоимщиков купать в реке будут! — глухо ответил Кюрех. — Верно, джизию не уплатили рамики… А с чего платить? Вот и будут мерзавцы мучить людей, если родственники не выкупят!

— У нас в Кахети позабыли и думать о джизии, — с гордостью вступил в разговор Нико.

Кюрех усмехнулся:

— Да ваши князья вместо той джизии давно десять новых налогов придумали. Навидался я в Картли… три шкуры с народа дерут!

Шествие приближалось, уже слышны были голоса женщин, подбегавших с мольбой к мустасибу:

— Ага, пощади! Завтра полностью внесем деньги…

— Не завтра, а сегодня, сейчас надо! — невозмутимо отвечал толстяк. Остановив коня у самого берега, он отдал приказание стражникам. Те быстро выстроили недоимщиков в ряд, у самой кромки воды. Махмуд вытащил пергаментный свиток, развернул и, защищая ладонью от снега, начал протяжно выкликать:

— Ткач Погос, должен его высочеству три динара…

— Каменщик Вартан… один динар.

Первых двух должников вызволили родичи, внеся деньги мустасибу. Но у третьего ремесленника сердобольцев не оказалось. Дважды оглашал без успеха его имя Махмуд. Рассердясь, он повелительно крикнул:

— В воду!

Дюжий стражник резким ударом ноги сбросил недоимщика в воду. Тот, сразу оледенев, захлебнулся и пошел на дно, пуская пузыри. В воздухе мелькнуло тело. Молодой горец прыгнул в ледяную воду и, ухватив утопающего за волосы, вытащил на берег. Мустасиб чуть не задохнулся от гнева. Высоко подняв плеть, он гаркнул:

— Схватить наглого гяура! Как он смеет препятствовать слугам его высочества?

— Постой, ага! — шагнул вперед Кюрех. — Я плачу джизию. Сколько должен этот бедняга? — И он вытащил из-за пазухи кошель.

— Плати, четыре динара, гяур, и прочь с глаз моих, пока цел! — заорал мустасиб…

— Всегда жестоки с народом властители! А чужестранцы — тем более… Свой владетель хоть иногда рассчитывает, что не стоит резать курицу, пока яйца ему приносит. Ну а эмиру вдвойне наплевать на страдания людские — сегодня он царит в Ани, а завтра, смотришь, и выкурят его анийцы, как некогда дядю Фадлуна! Вот он и старается побольше денег выколотить с жителей…

В маленькой комнате тепло. Малиновым пламенем рдел в камине кизяк. Закутанный в овчины Петрос растянулся на каменной лежанке. В углу, под грудой лохмотьев, в беспамятстве метался рамик. Кюрех сидел на низком чурбаке у камина. Изредка бросал взгляд на воспаленное лицо больного, беспокоился: «Позвать лекаря надо!»…

Петрос попросил:

— Расскажи мне еще о славных тондракитах, кэри Кюрех!

Кюрех оживился.

— Слушай о вожде Смбате из Зарехавана. Любимым учеником у него был мой тезка Кюрех. А о богачах учитель говорил: «Подобно тому как крупные рыбы в море проглатывают мелких, так и богатые поглощают бедных…» С оружием в руках боролись тондракиты за народные права, и к ним примыкали иногда бедные дворяне и даже священнослужители. Целые области в Армении присоединились тогда к праведному учению Смбата, и задрожали в своих крепостях князья!

— Почему же ныне исчезло это учение? — несмело спросил Петрос.

— Не исчезло оно, но приуменьшилось до крайности число приверженцев! — с грустью ответил оружейник. — Ополчились на тондракитов и цари, и князья, и патриархи, с воинством великим — своим и византийским — пошли они на тондракийские селения, жгли, предавали мечу без жалости, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей. А патриархи выжигали на лбах их печать лисью, глаза многим выкололи. Мученической смертью погибли вожди Смбат и Кюрех, а уцелевших выслали в далекие края, мало кто остался в Армении. Но из поколения в поколение хранят верные люди светлое Смбатово учение, хотят донести его до тех времен счастливых, когда народ освободится от господского ярма! Меня в юные годы послали наши старцы в Русию разыскать там последователей учения, их там немало… Долго жил я в столице царства рузикского и оружейному делу там научился. А потом повелели старцы возвратиться в Ани… Знай, Петрос, все люди равны перед лицом божьим и перед друг другом; а поборы и налоги всяческие — великое беззаконие, что насильно творят князья и патриархи. И бороться с ними надо неустанно…

— Но ты же уплатил сегодня джизию амирскому надсмотрщику? — возразил Петрос.

— Эх, дорогой, лучше бы я ударом меча расплатился за долг бедняги! — кивнул в сторону лежащего рамика Кюрех. — Но времена еще не наступили. Быть может, ты еще успеешь их узреть, сын мой! А за мной следят архиепископские соглядатаи, и дни мои сочтены!

— Готовь пробу, Галуст! — кратко сказал Езник, когда увидел законченный подмастерьем хачкар по заказу богача Оненца.

Радостно принялся за работу молодой камнерез, с утра до позднего вечера не выходил из дворика. Наконец наступил долгожданный день испытания Галуста на звание мастера. С утра Езник отправился с ним в церковь и после обедни заказал за свой счет молебен. Потом, стоя у ворот небольшого двора, оба они с поклонами встречали прибывающих седобородых мастеров с главой братства каменщиков «стариком» Погосом.

После обычных вопросов о происхождении и вероисповедании, убедившись в грамотности испытуемого и хорошем знании ремесленного устава, Погос приказал варпету Езнику предъявить пробу — изготовленное подмастерьем изделие — и поклясться на Святом Евангелии, что оно сделано самим Галустом. Езник с гордостью подвел мастеров к каменному фризу из розового туфа со сложным узором, стоящему в углу двора.

— Вот осмотрите, варпеты, это сделал мой выученик Галуст сам, с помощью Бога!

Давно не видели старые мастера такого умельства, принимая пробы у камнерезов. Между листьями смоковницы свешивались плоды граната и сочные гроздья винограда, а на ветках сидели и пели диковинные птицы.

Старый Погос удовлетворенно хмыкнул в бороду, но от суждения пока воздержался, только молвил:

— Как находите работу этого подмастерья, братья?

Варпет Гевонд, поглаживая седую бороду, низким басом изрек:

— Чистая работа, ничего не скажешь! Резьба четкая, окопов и трещин нет в камне. Вот только рисунок…

— …Рисунок-то старинный! — подхватил язвительный варпет Индзак. — Теперь больше узор мозаичный делается. Скажи-ка нам, парень, что есть правильная каменная мозаика?

— Мозаика правильной тогда бывает, когда делают узор из треугольников, квадратов и многоугольников, точно прикладывая их друг к другу, без зазоров, — без запинки ответил Галуст.

— А сколько их бывает, этих мозаик, на свете? — продолжал выспрашивать Индзак.

— Таких три, кэри. — И Галуст бойко схватил мелок, дабы на стене дома изобразить соответствующий мозаичный узор.

— Постой, парень, постой, — степенно вмешался варпет Гевонд, — ведь мозаика бывает не только из треугольников и квадратов, можно ее делать и из звезд, крестов и иных фигур…

Тогда Езник с торжествующим видом стянул темную ткань, прикрывающую другой фриз:

— Вот, варпеты, другая работа моего Галуста.

По фризу пятиконечные резные звезды чередовались с резными же пятиугольниками, создавая причудливый орнамент. Варпеты переглянулись. Гевонд гулко пробасил:

— Работа изрядная! И ничего не скажешь, Индзак-джан. На теперешний вкус вырезан камень…

— А достаточная ли глубина? — усомнился недоверчивый Индзак.

Измерили глубину. Резка оказалась строго по правилам. Старейшина Погос тогда решил высказаться:

— По моему суждению, Галуст достоин звания каменных дел мастера. Камень режет хорошо и устав знает. А вы как судите, братья?

Варпеты дружно закивали седыми головами.

— Достоин, брат Погос, можешь не сомневаться! — прогудел Гевонд. Подойдя к Езнику, он поцеловал его в лоб.

— Спасибо тебе, Езник, что достойную смену подготовить себе сумел! — с чувством возгласил Погос и тоже облобызал старого варпета, у которого уже стояли слезы на глазах.

В тот же вечер, несмотря на трудные времена, был зарезан жирный барашек и в домике Езника устроили пирушку. Праздновалось получение Галустом долгожданного звания мастера. На семейное торжество кроме Погоса и варпетов-судей пригласили и старых друзей — оружейника Тиграна и шорника Микэла.

Мало изменился Микэл со времени памятного восстания. Познакомившись с молодым сомхитаром из Хожорни, Микэл должным образом оценил его трудолюбие и веселый нрав. Галуст, как все лорийцы, хорошо говорил по-грузински, и шорник охотно с ним беседовал на родном языке, сидя в лавке, увешанной кожаными хомутами и шлеями. Немного охмелев, Микэл кивнул старому другу оружейнику на Галуста и громко сказал:

— Жених вырос. Молодец что надо. Как ты думаешь, Тигран?

Галуст вспыхнул как пламя. Однажды за чарой вина он признался шорному мастеру, что любит Ашхен, дочь оружейника, и хочет на ней жениться. Микэл, насупившись, спросил:

— А она как?

— Она согласится, варпет Микэл.

— Откуда ты это знаешь? Ведь Ашхен совсем еще девочка.

Галуст потупился, тихо произнес:

— Сама сказала.

Микэл взорвался:

— Как, дурень, значит, ты с девочкой встречаешься и разговоры с ней ведешь, без ведома отца?!

Припертый к стене Галуст признался, что оружейник ничего об этом не знает, и тут же упросил отходчивого шорника быть у него сватом. Микэл на пирушке и закинул словцо за новоиспеченного мастера. Но Тигран ничем не отозвался на возглас друга, точно не понял смысла его слов. Повернувшись к Езнику, оружейник спросил:

— Как дела, дружище?

— Очень плохие, Тигран-джан, — уныло ответил Езник.

— Но я слышал, что эмир начал строить новую мечеть, значит, есть работа?

— Да что толку? Разве добьешься у вора-казначея платы за работу? А других заказов почти не бывает… разве что хачкары надгробные, — жаловался каменщик.

— Да, ваше ремесло требует спокойствия. Строить можно только тогда, когда в стране царит мир, — задумчиво молвил Тигран.

— Ну конечно! В смутное время только вы, оружейники, и зарабатываете… Признайся, брат Тигран, сколько ты подзаработал на войнах, продавая оружие? — прищурив глаз, отозвался глава братства каменщиков.

Нахмурившись, Тигран с достоинством ответил:

— Дай бог, друг Погос, чтобы пришлось ковать мне только лемехи для плугов и подковы для коней.

— Но ведь, Тигран, лемехи и подковы не так выгодно сбывать, как мечи и копья!

С упреком глянув на Погоса, оружейник только махнул рукой…

Дела у анийских каменщиков шли все хуже и хуже. Семьи голодали. Безвыходное положение вынуждало сколачивать небольшие артели и тайком перебираться на север на заработки. Пришлось и Галусту вступить в одну из таких артелей. Артель состояла из молодых каменщиков. И друзья избрали Галуста старостой.

Перед отъездом, собравшись с духом, Галуст отправился к оружейнику и признался в любви к его дочери. Тигран молча слушал горячую речь молодого мастера. В соседней комнате слышались легкие, осторожные шаги. Зеленоглазую дочку Тигран очень любил, и ему было больно огорчать ее и этого славного парня.

— Слушай меня внимательно, Галуст, и запоминай: Ашхен совсем девочка и замуж ей еще рано. Да и ты, ну кто ты сейчас? Каменных дел мастер, говоришь? А чего это твое ремесло сейчас стоит? Вспомни, что думает о нем ваш собственный «старик» Погос! Как прокормишь ты семью, где твой дом? Сам говоришь, что в другие края направляетесь на заработки… А когда вернетесь и с чем? Я неволить Ашхен не буду, пусть ждет тебя. Любит, говоришь? А что девочка в пятнадцать лет в любви понимает, а? Так и быть, разрешаю — иди попрощайся с Ашхен! Но знай, не невеста она тебе, и неизвестно, будет ли ею когда-либо… Еще много воды утечет, и тебе надо еще обеими ногами на землю стать, чтобы жить по-человечески, как мастеру подобает. Понятно?

Глава VII. ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ВСЕВОЛОД БОЛЬШОЕ ГНЕЗДО

В княжеской гриднице людно. Великий князь Всеволод Юрьевич восседал в большом резном кресле с высокой спинкой и выслушивал челобитчиков. Обличьем Всеволод Юрьевич пошел в мать — греческую царевну. Чернявый, с сухим горбоносым лицом, с небольшими усами и большими черными глазами, он походил на византийца. Нравом Всеволод был крут и властен, как и отец Юрий Долгорукий и убиенный брат Андрей. Державной рукой крепко правил он своевольными удельными князьями, в походах и сражениях удачливым почитался. Был он ненамного старше изгнанного племянника Юрия, люто ненавидимого из-за покойника отца, деспотически обращавшегося со сводными братьями.

К князю с низким поклоном подошел дородный дьяк Онуфрий. Угодливо склонившись, стал что-то нашептывать, Всеволод Юрьевич нетерпеливо оборвал дьяка:

— А где стоят те людишки из Обези?

— На подворье, господине, у собора — там и работают.

— Добро. После вечерни приведи мне их старшого с толмачом. Поговорим тогда, — кинул великий князь. К нему через толпу пробирался городской оружейник Олекса.

— Принес, Олекса? — живо спросил Всеволод Юрьевич.

— Принес, князь великий. Во, гляди!..

И, развернув пестрый плат, Олекса вынул шлем своей работы. Князь Всеволод залюбовался. Шлем был выкован из одного куска стали, сверху набит серебром и выложен серебряными накладками со сложным орнаментом и изображением архангела Михаила. Кругом вилась надпись: «Великий архистратиже господень, помоги рабу своему Димитрию»[94].

— А лучше был бы злаченый, — молвил осторожно мастер.

— Много золота пошло бы… — раздумчиво отозвался Всеволод Юрьевич.

Отпустив мастера, великий князь встал и медленно прошествовал из гридницы на свою половину.

Вечером стража доставила к княжему двору встревоженного варпета Галуста с толмачом. Дьяк Онуфрия строго оглядел армянского каменщика и передал ему через переводчика-грека предупреждение:

— Ты гляди, мастер, всю правду великому князю сказывай! Грозен бо князь великий и не помилует за лжу, повелит вздернуть на первой же осине…

Галуст только тряхнул головой. «Везде цари одинаковы, всегда казнями угрожают!»

Великий князь сразу же сурово вопросил:

— Пошто лясы точил на кружале о «русском» царе у вас в Обези? Отвечай, смерд, да говори правду!

— Правду я молвил, государь! У картлийской царицы Тамар муж — русский князь Георгий, родом отсюда, из вашего города, — ответил Галуст.

— Князь Георгий?! — с удивлением повторил за толмачом Всеволод Юрьевич и обратился к Онуфрию: — Слышь ты, дьяче, какой это Георгий будет?

— Господине, я уже разузнал — то Юрий, племяш твой, сын упокоенного княж — Ондрея.

Князь Всеволод очень встревожился. «Проявился след Юрашкин, слухи о нем пойдут по земле русской. А там, смотришь, из бояр и людишек брата, покойного Ондрея приближенных, кто и хвост поднимет противу власти моей!..» Он начал подробно расспрашивать обезского мастера:

— Много ли Обезь воев имат и далек и удобен путь туда?

— Царство Картлийское большое. От моря до моря тянется. И воинов много имеет — одних кипчаков, половцев по-вашему, государь, тридцать тысяч, да еще много других конных полков есть. А путь туда далек, через степи и горы идти надо, реки переплывать. Месяца два или побольше пути, — обстоятельно рассказывал Галуст. Толмач переводил.

Великий князь задумался. Потом задал новый вопрос:

— А что делает князь Георгий у вас в Обези?

— Воюет с сельджуками, государь. Недавно большой город у них отвоевал — Двин.

Последнее известие совсем не понравилось Всеволоду Юрьевичу. Значит, в походы против бесерменов уже пустился Юрашка… А войска, видно, много у него, да все конные! А ну как пожаловать вздумает за отцовским наследием? До Владимира, может, и не дойдет, а до Киева — очень даже просто, по Днепру доплывут. А тогда снова смута великая зачнется на Руси…

Вечером в опочивальне, отходя ко сну, князь Всеволод все рассказал княгине Марии. Мрачный огонек зажегся в черных выразительных глазах ясыни.

— Вот почему наши багатары потеряли след змееныша в Дешт-и-Кипчаке! Значит, он теперь уже в Картли, мужем царицы стал, старшей дочери покойной Бурдухан, вашей родственницы… Проклятый! Пошли, княже, верных людей в Тифлиз, покончить с ним, — стала просить супруга.

Всеволод Юрьевич только отмахнулся:

— Мелешь невесть что, Марья. Чай, Юрка-то в охране. Попробуй в Обези добраться до царицыного мужа!

— Так как же быть? Оставить злодея безнаказанным?!

— Не он первый начал: мово брата Ондрея убил-то ведь родич твой! Впрочем, погоди-ка…

Всеволод недаром был полувизантийцем по крови. Мысль о возможном вторжении на Киевщину многочисленных обезских войск, во главе с ненавистным племянником, не давала ему покоя. Но показать свою тревогу жене он не захотел. Позевывая, небрежно молвил:

— Пошлю-кось дьяка Онуфрия в Обезь в обличии купца, с мягкой рухлядью. Пущай из норы лисенка выгонит, пока беды большей не натворил… Так-то будет лучше! — закончил Всеволод и повернулся на другой бок.

Велико было удивление Галуста и всей артели, когда на следующий день тиун без объяснения причин уволил армянских каменщиков. Вскоре Галуста снова вызвали на княжий двор и предложили подобру-поздорову убираться из Владимира.

— Впрочем, — добавил дьяк Онуфрий снисходительно, — я сам с вами поеду до Обези и за корм в дороге всей артели уплачу! Мукой али деньгами. А вы мне в пути помогите, добрые люди…

Что было делать бедным армянским каменщикам? Ругательски ругая новгородского купчину, сманившего их из Крыма, а заодно и старосту, поверившего в большие заработки на Суздальщине, стали они собираться в путь-дорогу. А предстояла она немалая и весьма опасная — через Дикое поле и Дешт-и-Кипчак к Дербенду.

Вскоре несколько тяжело груженных саней с анийцами и дьяком Онуфрием выехали по первопутку через Иринины ворота из Владимира. С дьяком ехал его племянник, угрюмый, рослый парень, не выпускавший бердыша из рук. На больших розвальнях везли мягкую рухлядь — ценные меха, зашитые в кожаные мешки. Сверху для укрытия навалили сена. Ехали долго, с бережением, избегая зимних кочевий и населенных мест. Дьяк Онуфрий сдержал обещание и снабдил артель дорожным припасом, выдал и корму для лошадей. Когда решали заночевать, останавливались засветло, чтобы не привлекать огнем костров недобрых людей. Дьяк ложился особо, прямо на тюках с мехами, а племянник ночью не спал, сторожил обоз попеременно с одним из каменщиков. В степи завывали голодные волки, но близко подойти к саням не решались. Проехав благополучно Донские степи и Дешт-и-Кипчак, подошли к Железным Воротам на берегу Каспия. Здесь начинались владения ширваншаха Ахситана. По прибытии в столицу царства — Шемаху каменщики увидели в городе много новых сооружений и решили остаться здесь на работу. Дьяк Онуфрий с племянником, давно сменив сани на скрипучую арбу, направились прямо на запад, через Ганджу и Шамхор, в Тбилиси.

Глава VIII. АХПАТСКАЯ АКАДЕМИЯ

Ахпатский архиепископ Барсег был намного моложе старшего брата князя Абуласана Арцруни. Исключительно красивой внешности, он мало походил на своего родича. Проводя большую часть времени в Тбилиси, где находилась его кафедра при армянском соборе Св. Георгия, веселый и общительный владыка любил соколиную охоту, не брезгал и чарой доброго вина. В качестве главы верующих армян в Картлийском царстве Барсег вынужден был изображать строгого блюстителя церковных канонов, особенно в глазах санаинских и ахпатских отцов, составлявших наиболее непримиримое крыло Армянской церкви.

Получив тайный донос на вольнодумца Мхитара Гоша, архиепископ Барсег поручил секретарю академии вардапету Минасу вызвать Гоша из Нор-Гетика для обсуждения его труда на заседании академии. Высокопреосвященный хорошо помнил, что Мхитар Гош на протяжении ряда лет был духовником Мхаргрдзели, воспитателем его сыновей Захария и Иванэ, и вовсе не собирался портить свои отношения с могущественным амирспасаларом в угоду санаинским отцам. Но все же надо было, как настаивали отец Минас и другие вардапеты, дать отпор вольнодумным высказываниям настоятеля Нор-Гетика.

Долго размышлял ученый-игумен перед отъездом в Ахпат и, решившись, отправил гонца в Лори, где пребывал князь Саргис. В своем письме он вкратце уведомлял о вызове владыкой Барсегом и опасениях за судьбу «Судебника» при обсуждении недоброжелателями.

Совет академии заседал в обширном притворе храма «Животворящего креста», построенного знаменитым зодчим Трдатом в начале XI века. У входа в притвор стояли рослые иноки-охранники и отгоняли любопытных. Во времена своего расцвета Ахпатская лавра насчитывала свыше 500 монахов, и прибытие на академическую расправу знаменитого Мхитара Гоша, естественно, вызвало большое любопытство многочисленной монастырской братии.

После молитвы и краткого вступительного слова высокопреосвященного Барсега на кафедру взошел тер-Минас. Немолодой монах, с изможденным лицом аскета и черной узкой бородой, воздев руки к церковному своду, патетически воскликнул:

— Отцы святые, не дай бог… я говорю, не дай бог, если писание сего вардапета, — он ткнул рукой в сторону Мхитара Гоша, — попадет в руки злонамеренного грамотея из низкородных! Вот послушайте, что пишет отец Мхитар в своем «Судебнике»: «Создатель сотворил человеческое существо свободным, зависимость же от господ возникла из-за нужд в земле и воде…» Но то же говорили Богом проклятые тондракиты, они тоже отстаивали равенство людей. А ведь «равенство» — наущение дьявольское!

— Не греши, отец Минас, — спокойно произнес с места Мхитар Гош, — я нигде не пишу о равенстве людей.

— Не давал я тебе слова, отец Мхитар! — загремел архиепископ. — Продолжай, тер-Минас.

Разозленный репликой Гоша, тот с жаром продолжал:

— А дальше вот что пишет сей вардапет зломысленный: «…В первый день нового года, равно как и в дни праздников, обязаны шинаканы делать приношения, но лишь в меру возможностей своих…»

В зале возникло движение.

Тер-Минас продолжал со злорадством читать крамольные места из «Судебника».

— «Не должно быть места притеснениям многим, и пусть исчезнут несправедливые привычки, ибо и сами приношения возникли из многих неуместных обычаев». Каково, святые отцы, а? Да ведь он хочет разорить наши монастыри, наши божьи храмы, хочет, чтобы шинаканы потеряли всякое почтение к Святой церкви дивного Григория!

— Неправда, только незаконные поборы с прихожан я предлагаю прекратить! — вновь не сдержался Мхитар Гош.

Тер-Минас выбросил последний козырь:

— А вот что наш вардапет пишет об обязанностях работников: «Работать на князя и господина должно один… — тер-Минас показал присутствующим худой, запачканный чернилами палец, — день из семи дней в неделю. Заставлять же попавшего в зависимость работать больше этого — великое беззаконие».

В зале поднялся сильный шум. Все кричали:

— Да он с ума сошел!

— Где это видано?

— Какой ишхан, какой монастырь согласится?

Гош иронически наблюдал за разбушевавшимися отцами. Архиепископа начинало бесить спокойствие настоятеля Нор-Гетика. Чувствует, наглец, широкую спину Мхаргрдзели за собой! Следует сбить с него спесь… Обращаясь к отцу Минасу, владыка повелительно возгласил:

— Зачитай, тер-Минас, что грозит книжникам, которые позволяют в своих трудах еретические высказывания!

Секретарь академии с готовностью стал читать древнюю анафему, с грозным видом поглядывая на Гоша:

— «…Проклятие всем еретикам, не признающим нашу небоподобную, святую, соборную и апостольскую Церковь святого Григория Просветителя. Да постигнет их проказа Гнезия, удавление Иуды, поражение громом Диоскора, трепет Каина, поглощение заживо землей Дафана и Авирона, да сбудется над ним проклятие сто шестого псалма и да будет он привязан к сатане! Никаким покаянием не избавится душа его от ада. Аминь!»

— Аминь! — повторил архиепископ. — Теперь ты сам видишь, отец Мхитар, чем рискуешь, если упорствовать будешь в заблуждениях своих! И не забудь, кроме академии есть еще остров на Севане…

Мхитар Гош пожал плечами. В этот момент широко распахнулись двери, охраняемые послушниками, и под старинными сводами раздался звон шпор. Твердо ступая по каменным плитам, по проходу не спеша продвигался статный рыцарь с почтительно обнаженной головой.

С негодованием взирали отцы церкви на вторжение постороннего мирянина. Постороннего? Да ведь это же племянник самого высокопреосвященного… Тер-Минас быстро юркнул на место, а архиепископ недоуменно воззрился на Захария. Подойдя под благословение, племянник твердо заявил:

— Высокопреосвященнейший, и вы, святые отцы! Мой благородный родитель князь князей великий Саргис шлет вам сыновний поклон и сообщает: прочитанный и одобренный им «Судебник» отца Мхитара по его приказу введен в действие во всех наших владениях. Он считает, что нам не придется спорить с кем-либо о толковании сих законов!

— Придется! — закричали с мест наиболее ретивые вардапеты из Санаина. Их возгласы подхватили многие сторонники.

Архиепископ понял, что он попал впросак. Мысленно ругая хитрюгу тер-Минаса, который с отсутствующим видом отсиживался в задних рядах, Барсег с важностью молвил:

— Прекратите шум, отцы! Я сам прочту «Судебник» и велю изъять все, что найду противоречащим установлениям и канонам нашей Святой церкви…

Глава IX. ДЬЯК ОНУФРИЙ В ГРУЗИИ

Недолго длилось семейное счастье венценосной четы… В самых резких выражениях сообщают грузинские летописцы о разногласиях Тамар и Юрия Андреевича вскоре после свадьбы. «Целых два с половиной года, как наковальня, переносила бодрая духом Тамар пороки русского, как никто другой не мог бы это терпеть», — пишет Басили. Так ли было на самом деле? Юрий Андреевич, чужеземец, не имевший собственного войска в стране, при недоброжелательном отношении к нему многих грузинских вельмож мог удержаться исключительно за счет личного расположения супруги, с помощью южных феодалов. Однако недостатки у мужа царицы были, и немалые…

Князь Джуаншер Дадиани отличился при подавлении восстания Хутлу-Арслана, особенно на кладбище Сагодебели, где самолично разгонял мятежников, за что, как известно, и был награжден должностью вазира финансов. Но гарцевать на породистом скакуне — это одно, а считать деньги — другое. Конечно, в казначействе хватало умелых счетчиков и взимателей налогов. Но пройдохи эти требовали умелого руководства, и вскоре начались недочеты и хищения. А серебряный кризис, что не одно уже десятилетие свирепствовал на Востоке, делал свое дело. Выпущенные еще в царствование Георгия III позолоченные пули никто не хотел принимать вместо настоящей золотой монеты. Так что после отстранения опытного Хутлу-Арслана дела казначейские сильно подзапутались, чем не преминул воспользоваться Абуласан. Посты эристава эриставов и потомственного градоначальника Тбилиси были ему возвращены. «Но иметь на троне своего человека и довольствоваться лишь прежним положением?!» — пожимал плечами Арцруни. Место вазира финансов пока что устроило бы честолюбивого вельможу, и он начал исподтишка действовать, искусно используя всеобщее недовольство неумелым ведением дел Джуаншером. По городу поползли слухи о предстоящей отставке царского казначея. Как ни малоопытен в интригах был Джуаншер, но и он почуял запах гари и тотчас бросился за помощью к отцу. Министр двора до сих пор не мог забыть сокрушительного поражения, нанесенного ему соперником — князем Абуласаном, и добился частной аудиенции у Русудан. Старая царица не могла не посчитаться с авторитетом могущественного главаря имерского дворянства. И хотя по просьбе Арцруни раза два намекнул супруге князь Юрий, что вместо мальчишки, который плохо ведет казначейские дела, следует назначить более опытного человека, Тамар, по совету тетки, воздерживалась с новым назначением.

Тогда у князя Абуласана созрел новый план…

Юрий Андреевич скучал. Тамар с теткой уехали на богомолье в почитаемую Шио-Мгвимскую лавру, близ Мцхеты, где их, в чаянии недуховных благ, нетерпеливо дожидалась двухтысячная монашеская рать.

Из сада сильно пахло жасмином, журчали фонтаны, пробовал голос соловей. Незаметно для себя Юрий забылся в кресле. Из полудремоты его вывел негромкий голос. Покачиваясь на толстых ногах, с улыбкой на лице перед ним стоял Гузан Арцруни.

— Ты, Гузан? Зачем явился, по какому делу? — спросил, потягиваясь, Юрий Андреевич.

Гузан ухмыльнулся еще шире. Ласково сказал, облокотившись на спинку кресла:

— Вижу, скучаешь один без царицы… А не проехаться ли нам за город? Вино из Шираза один купец привез в мою усадьбу. Ох и сладкое же, и ароматное! И такую же придачу к нему…

— Не пойму, о чем городишь, Гузане! — приосанился Юрий.

Но Гузана нелегко было сбить с толку. Наклонившись, прошептал на ухо Юрию Андреевичу:

— Персидские пляски никогда не видел, патроно Георгий, нет? То-то! Поедем, жалеть не будешь…

Уже темнело, когда два всадника подъехали к загородной даче Арцруни, недавно построенной в Табахмело, рядом с царским дворцом. В густой зелени деревьев светилась беседка. Она освещалась множеством цветных светильников и выглядела как сказочный домик. На топот коней у входа появились и застыли в низком поклоне дворецкий и старый перс в чалме, с крашенной хной бородой. Подбежали слуги.

— Все готово? — отрывисто спросил Гузан, спешиваясь.

— Как приказал, великий господин, — с готовностью ответил дворецкий.

Пол в беседке был устлан огромным кашанским ковром, на котором в углу лежали шелковые подушки. Призрачный голубой свет освещал низкий восьмиугольный стол из черного дерева. На нем расставлены были серебряные чаши с финиками, очищенным миндалем и фисташками. Рядом, на плоских фаянсовых блюдах, лежали фрукты из крцанисских садов — ранние черешни и абрикосы, восточные сладости. Пенилось розовое вино в большом серебряном ковше.

Юрий Андреевич и князь Гузан удобно разлеглись на подушках. Дворецкий быстро разлил вино в золотые кубки. Чокнулись, выпили. Гузан кивнул старому персу, тот хлопнул в ладоши. В беседку вбежал высокий юноша с насурмленными глазами и девичьей талией, в голубом чекмене с широким розовым поясом, с парчовой тюбетейкой на блестящих черных волосах. В руках ашуг держал саз. За ним степенно вошли пять девушек в белых газовых покрывалах с серебряными лютнями и уселись, скрестив ноги, в другом углу беседки. Низко поклонившись вельможам, юноша произнес приятным голосом витиеватое приветствие на арабском языке, которое быстро стал переводить неизвестно откуда появившийся седой толмач.

После приветствия, взяв в руки украшенный перламутром саз, ашуг сказал:

— Если будет благоугодно высокоблистательным и просвещенным эмирам, я спою им песнь нашего божественного Омар-Хайама.

Певец ударил по струнам и запел нежным тенором. Девушки стали тихо ему вторить, подыгрывая на лютнях.

Толмач, сидя на корточках у тахты, быстро переводил слова песни Юрию Андреевичу, который уже порядком захмелел. Когда певец закончил, князь Гузан бросил ему кошелек с деньгами. Тот ловко поймал на лету и, поцеловав, спрятал в складки широкого пояса, Юрий Андреевич пьяно захохотал:

— Богохульник твой перский певун, Гузан! Да на нашей Суздальщине давно бы его владыка повелел всадити в поруб[95] за такие богопротивные песни. А девки, поди, знатные. Только ликов их не зрю!

По новому знаку старого персианина девушки встали и, сбросив покрывала, оказались в серебряных корсажах и полупрозрачных шароварах. Босые ножки танцовщиц были подкрашены хной, на тонких щиколотках тихо позвякивали браслеты из дутого серебра. Ашуг снова ударил в саз и запел тягучую негромкую мелодию, под которую девушки начали пляску, ритмично покачивая стройными бедрами.

От невиданного зрелища у Юрия Андреевича заблестели глаза. Во рту пересохло. Он осушал кубок за кубком, не отрывая глаз от полуголых танцовщиц. Внезапным движением князь сорвал с уха золотую серьгу с бесценным индийским лалом и кинул стройной девушке со смуглыми блестящими плечами. Насурмленные глаза танцовщицы сверкнули. Юрий Андреевич протянул руки к танцовщице, и она прильнула к нему.

«Ух ты!» — успел только подумать Юрий… Светильники в беседке стали понемногу меркнуть…

Утром опохмелялись в царском летнем доме. Гузан испытующе смотрел на Юрия Андреевича:

— Ну как, патроно Георгий, понравилось тебе ширазское вино?

Юрий Андреевич пил вино из рога, что-то невнятно промычал в ответ.

— Не грех, если в духане позавтракаешь, а дома отобедаешь. Слаще будет! — продолжал Гузан и, будто невзначай, вкрадчиво спросил: — А когда же назначат отца моего вазиром? Ты ведь обещал…

Юрий Андреевич, икнув, пробормотал нехотя:

— Тамар против…

— А разве ты не муж ей, не царь наш? — удивленно развел руками Гузан.

Юрий, не отвечая, осушил рог.

Абуласан не прогадал и на этот раз. Попойки в Табахмело стали повторяться и привели к желанному результату. Сдавшись на настойчивые упрашивания Юрия Андреевича, царица Тамар подписала указ о назначении князя Абуласана вазиром финансов вместо Джуаншера Дадиани. Понемногу Абуласан становился первенствующим лицом в государстве, главным советником царской семьи…

В июньские дни на шумный Тбилисский базар, гремя колесами по мостовой, въехала крытая арба. Из арбы вылез, отдуваясь, дородный человек в дорожном кафтане, с рыжеватой бородой и волосами скобкой, с глазами навыкат. Сняв треух, толстяк истово перекрестился на купол ближнего храма:

— Слава тебе, Иисусе Христе, сыне Божий! Сподобил мя, раба твоего, прибыть благополучным и здравым в сей град.

Дьяк Онуфрий со своим племянником добрался наконец до Тбилиси и в одном подворье отыскал новгородских купцов, прибывших за шелком. Узнав, что приезжий гость из Владимира привез ценную пушнину, новгородцы одобрительно загудели:

— Угадал враз, друже Онуфрие! Озолотят тебя за рухлядь здешние бояре, с руками оторвут! И цену каку хошь проси с них — нет такого товара на базаре…

Однако владимирец не спешил распродавать меха. Заломив треух набекрень, он толкался по духанам, заводил разговоры с местным людом, нарочно толмача-половца для этого нанял. Много толков в то время вызвало срамное увольнение царского казначея по чьим-то проискам. Опытный нос Онуфрия почуял здесь след дворцовой интриги. Пронырливый дьяк оказался в особняке князей Дадиани. Продав задарма меха, он завел беседу с хозяином дома:

— Слышь, княже, а ведь наш владимирской у вас в царях ходит!

— Кто его за царя считает?! — огрызнулся Дадиани.

— Не скажи, княже! С царицей на одном ложе возлежит, в головах сидит на пирах под образами, войском командует! Да сказывали мне купцы, захотел Юрий Андреевич — и сына твоего с приказа мигом скинули!

— Все проделки одного недруга! Он и ту свадьбу устроил, — пробурчал министр двора.

— И то ведаю! Сказывают земляки, как собралась боярская дума, супротивник твой стал о Юрии похвально говорить, да с три короба вам и набрехал. Триста князей-де подвластны ему! Ох, насмешил! Да князья-то русские, чай, не Юрию подвластны, а великому князю, государю нашему Всеволоду Юрьевичу.

— О том и я наслышан.

— А что толку, княже? Сидит Юрашка у вас, будто царь, и всеми вами помыкает. Как себя ведет-то Юрий Андреевич?

— Стал пьянствовать! — ответил Дадиани.

— Бражничает? Да, поди, со скоморохами и с девками гулящими? Эх, веселие Руси пити?.. А толку от Юрки земле Обезской не быть! Великий государь Всеволод Юрьевич видеть не хочет племяша, удела ему не дал, согнал с Руси напрочь! И ныне на вас, людей обезских, гневается: почто изгоя приютили, почто возвысили без меры? А с Русью святой вам бы в ладах жить! Во бесермены дюже на вас наседают… И с Юркой справиться нехитрое дело! Царица у вас, слыхать, женщина строгостная, любодейных дел у супруга не потерпит и к власти не подпустит. Вот тут клин и забивать надо! Смекаешь, княже?

Многоопытный дьяк Онуфрий как в воду глядел.

До старой царицы стали доходить слухи о недостойном поведении зятя. Обеспокоенная, она поручила Чиаберу выведать, чем занимается царицын супруг с Гузаном на загородной даче. Сыщики быстро разузнали об оргиях с персидскими танцовщицами, донесли и о пьяных речах Юрия Андреевича о власти.

И буря разразилась.

Хитроумные расчеты у князя Абуласана Арцруни необъяснимо сочетались с азартом шахматного игрока, который, довольствуясь временным успехом, не задумывает много ходов вперед. А уже из дворца стали просачиваться и распространяться по Тбилиси слухи о крупных раздорах между Тамар и ее супругом. Узнал об этом и князь Дадиани, воспрял духом, явился снова к царице Русудан, на этот раз с торговцем пушниной из Владимира. Дьяк Онуфрий предъявил царице тайную грамоту великого князя Всеволода Юрьевича, в которой тот уполномочивал его вести торговые и иные переговоры с князьями и боярами Обезской земли. Этого оказалось вполне достаточно. И на очередном заседании коронного совета Дадиани в качестве министра двора смело взял слово:

— Господа, дозволено ли мне задать один вопрос высокородному князю Абуласану?

— О чем ты это, князь Вардан? — спросил недоумевающе председатель совета преосвященный Антоний.

— Преосвященнейший, я хочу спросить князя Арцруни, почему он солгал нам, дидебулам Картли?

— Опомнись, что ты говоришь, князь Вардан? — с тревогой воскликнул архиепископ.

Абуласан вскочил со своего места. Сжав кулаки, он громко выкрикнул:

— Как ты смеешь, князь Вардан, порочить меня, старого царского слугу, много старше тебя по возрасту! Когда и кому я лгал?

— Да, я утверждаю, ты солгал, когда уверял нас, будто рузикский царевич — могущественнейший государь в своей стране и что триста князей ему подвластны. А мы видим теперь, жалкий изгнанник князь Георгий, выгнали его из Руси собственные родичи-властители, ни денег, ни людей ратных не дали! Наоборот, теперь чуть войной не грозятся за то, что мы их врага возвеличили! А тому свидетель есть, достойный доверия человек…

На совете влиятельных сторонников у Арцруни не оказалось. Амирспасалар был в дальнем походе, а вазир Чиабер, который обычно поддерживал князя Абуласана, почему-то отмалчивался. Абуласан решил пойти напролом. Запальчиво закричал:

— Давай сюда твоего достоверного свидетеля, князь Вардан! Посмотрим, что это за птица?..

Дадиани сделал знак помощнику амирэджиби двора. В зал заседания вошел дьяк Онуфрий.

В нарядном кафтане, гладко причесанный, с бобровой шапкой в руках, Онуфрий перекрестился на иконы и, степенно подойдя к столу, где сидели члены совета, отвесил им поясной поклон. Рядом стал толмач.

— Преосвященнейший, вели допросить сего мужа из земли рузикской. Вот царская грамота, по которой ему поручаются переговоры с нашим царством. Пусть дидебулы и святые отцы спросят сего рузика о князе Георгии! — громко заявил Дадиани.

Тут неожиданно вмешался Чиабер.

— Государи мои, нельзя открыто порочить мужа царицы царей! Пусть удалятся секретари и другие посторонние лица, останутся одни члены совета и толмач.

Дидебулы и отцы церкви, явно заинтересованные неожиданным оборотом дела, согласно закивали. Все должностные лица покинули зал. Один из секретарей быстро направился в покои князя Георгия.

Онуфрий спокойно отвечал на многочисленные вопросы вельмож. Подтвердил, что Юрий Андреевич действительно младший сын убиенного великого князя владимирского Андрея Юрьевича, стало быть, по-здешнему, — царевич, и православный. Абуласан торжествующе оглядел зал. Но Онуфрий невозмутимо продолжал:

— Одначе, господа бояре, подвластных Юрию Андреевичу никаких князей на святой Руси нету ни одного. Обманули вас, бояре! Изгой Юрий, и больше никто. А великий государь Всеволод Юрьевич, напротив того…

— Ты о ком это лаешься, пес? Не обо мне ли?! — раздался вдруг громкий голос. На пороге стоял, подбоченившись, князь Юрий. Глаза его метали молнии.

За ним с грозным видом сопел Вышата.

— Шила в мешке не утаишь, княже! — смиренно ответил дьяк и предусмотрительно попятился.

Это не помогло. Сбив его одним ударом, Юрий Андреевич прижал коленом к полу барахтающегося дьяка и стал хлестать по щекам.

— Вот наложу на тя каинову печать, иуда!

С трудом вырвали дьяка вельможи из рук рассвирепевшего князя. Тяжело дыша, Юрий Андреевич вымолвил с угрозой:

— Попомни, дьяче: еще раз увижу — быть тебе на колу! Пойдем отсюда, Вышата. Здесь нам делать нечего!

Глава X. ПАРОН САРГИС СДАЕТ ДОЛЖНОСТЬ

Саргису недолго пришлось занимать высокий пост амирспасалара Картли. Летом 1187 года, после очередного военного похода, он тяжело заболел и слег.

Дом Мхаргрдзели в Тбилиси был расположен в левобережной, аристократической части города, в непосредственной близости от Исанского дворца. Из окна покоя, с низкими сводами и мраморным полом, виднелся гаснущий закат. Небо горело багрянцем, предвещая на утро сильный ветер с гор. Скоро в горнице стало совсем темно. Лишь большая восковая свеча в серебряном подсвечнике освещала спальню.

Старый полководец лежал на широкой тахте, вытянувшись во весь свод огромный рост. Седая голова с большой окладистой бородой вдавилась в шелковую мутаку. Крупные исхудалые руки покоились на темном парчовом покрывале. В ногах у него, в низком кресле, сидел Мхитар Гош. Получив известие о смертельном недуге парона Саргиса, духовник княжеского дома немедленно прибыл из Нор-Гетика и теперь читал ему Евангелие.

Внезапно Саргис прервал чтение:

— Отче Мхитар, почему ее нет?

— Великий ишхан, еще не время. Сказала, ждите после вечерни!

Как бы в подтверждение слов вардапета, через открытое окно донесся мерный перезвон колоколов дворцовой церкви. Гош перекрестился, тихо сказал:

— Окончилась служба.

Саргису не давала покоя навязчивая мысль. Он снова обратился к монаху:

— А где сыновья, отче Мхитар?

— В соседнем покое, великий ишхан. Дожидаются твоего зова.

Амирспасалар умолк, погрузился в тяжелые думы. Гош, не возобновляя чтения, тоже молчал.

Парону Саргису было над чем задуматься. Собственными руками вернул он из ссылки шурина. А что же получилось? Рвут и мечут мтавары от засилия Абуласана и его прихвостней, не сегодня-завтра мятеж снова поднимут. А ведь после последнего срама на совете старый хитрец на все уступки согласится, даже на сговор с Дадиани и другими дидебулами пойдет, лишь бы удержаться у власти… Недаром проболтался как-то: надо-де добиться коронования Георгия! Это что ж, против завещания покойного царя?! И какая от этого польза для государства окажется? Разумеется, царицы и некоторые дидебулы на это не согласятся. И снова начнется междоусобица в царстве! А он, амирспасалар Картли, прикован к постели и, видно, не встать ему больше… Кто же будет тогда защищать законную власть, шаткий трон, молодую царицу?

Как долго сегодня тянется время! Тут парон Саргис вспомнил об одном деле:

— Отче Мхитар, достань-ка из сундука письмо. Сверху лежит. Вот ключ.

Мхитар Гош открыл ключом кованый сундук и вынул объемистый пергаментный свиток.

— Письмо от Гарегина Хетумяна, из Киликии. Кто он, великий ишхан?

— Купец в Сисе. И наш лазутчик. Прочти-ка еще раз вслух, отче Мхитар, — устало сказал амирспасалар и прикрыл глаза.

Мхитар Гош развернул свиток и стал негромко читать донесение. Когда он дошел до слов: «…А в Святой земле неблагополучно, снова в руках нечестивцев Гроб Господний», — Саргис подал признаки жизни:

— Да-да, пал Иерусалим… Читай медленнее, отче Мхитар!

— «Как я уже доносил, после смерти бедного прокаженного иерусалимского короля Бодуэна трон перешел к его зятю Лузиньяну. Разбойный принц антиохийский Рено, пробыв шестнадцать лет в плену у агарян и обретя свободу, снова ограбил караван — 400 верблюдов с ценными товарами. Султан вышел из терпения и начал войну с франгами, ворвался со своей конницей в Палестину и захватил город Тивериаду. Франгскими войсками командовали король Лузиньян, антиохийский принц Рено и глава храмовников. Стояли они в хорошей местности Сафарии, изобилующей водой и травами, но, по наущению дьявольскому, ушли оттуда в безводную пустыню Хиттин, навстречу сарацинам. И там в знойный летний день[96] вступили с ними в битву. Ни одного ручья не протекало на обширном поле, жестоко мучились франги и их кони от жажды, а сарацины вдобавок подожгли на равнине перед франгским войском сухой кустарник. И я слышал, что они удивились, увидя франгов и их коней, сплошь покрытых железом. Сами же сарацины были в легких доспехах, на быстрых скакунах, и им скоро удалось одолеть благочестивых защитников Гроба Господнего. Все войско франгов было истреблено проклятым султаном, сам король попал в плен, а принца Рено, виновника войны, султан велел тут же повесить. Потом Салах-ад-дин захватил и священный город Иерусалим…»

Мхитар Гош прекратил чтение.

— Дурная весть, отче Мхитар, очень дурная! — негромко молвил парон Саргис. — Я помню, в дни моей юности франги потерпели поражение в крестовом походе[97]. Однако своими действиями они отвлекали внимание неверных от нашей страны. А теперь история снова повторяется. Салах-ад-дин, сын курда из нашего Двина, — предоблестный воитель! Не он, так родичи его могут сильно навредить нам, если только…

Тихую речь амирспасалара прервали легкие женские шаги. Парон Саргис взволнованно оправил шелковое покрывало на груди и повернулся лицом ко входу. Дверь беззвучно открылась, и на порог ступила высокая женщина в темной одежде. Закрыв створку за собой, она сделала шаг вперед. Мхитар Гош встал с тахты, отступил к окну и застыл в низком поклоне. Женщина подняла покрывало, открыв прекрасное лицо. Голосом, еще звучавшим по-девичьи звонко, царица Картли обратилась к старому амирспасалару:

— Привет, мой Саргис! Как чувствуешь себя сегодня?

Тамар мягко опустилась в кресло и протянула узкую руку в перстнях. Амирспасалар с трудом взял руку царицы и, поднеся к губам, прочувствованно молвил:

— Благодарю, великая государыня, что соизволила выполнить мою просьбу, сама пожаловала ко мне в дом. В последний раз говорить с тобой буду, царица!

Брови Тамар сдвинулись:

— О чем, кроме твоего выздоровления, говорить будем, патроно Саргис? — И, обернувшись к вардапету, царица спросила:

— Что сказал врач, которого я послала?

Мхитар Гош не успел ответить. Парон Саргис мягко улыбнулся:

— Оставим сие, государыня! В долгу я у тебя, мало послужил твоему величию. Что делать, не успел! А теперь пришло время сдать должность свою…

— Ты — дидебул Картли, и должность твоя наследственная. После тебя амирспасаларом будет твой старший сын. По закону!

Саргис отрицательно качнул головой:

— Прежде чем стать амирспасаларом, я двадцать пять лет служил твоему отцу, блаженной памяти царю Георгию. Закарэ с малолетства сопровождал меня в боях, добрым воителем оказался… Но еще слишком молод он, больших воинских заслуг пока не имеет… Что скажут дидебулы?

Слова старого полководца явно встревожили Тамар.

— Как же поступить, мой Саргис? Хотя я уверена, Бог пошлет тебе здоровья, ты встанешь!

— Царица, времени у меня осталось немного. Внемли же моим последним советам. После меня амирспасаларом назначь князя Гамрекела Торели, он — воин опытный, немало повоевал на своем веку. А моего Закарэ назначь его заместником — амирахором.

Саргис, утомленный, замолк. Потом снова медленно начал:

— И в другом винюсь, великая царица. Напрасно я тебя упросил князя Абуласана простить и князя Георгия тогда на совете поддержал. Ошибка была моя…

Прекрасное лицо Тамар окаменело от неожиданных слов умирающего. А тот уже с явным усилием продолжал:

— Прости меня, государыня, что, может быть, неподобающий разговор вести буду. Но… расстаться с мужем советую! На кривой путь вступил князь Георгий, и не по силам будет тебе его выпрямить. Беспечен стал, неосмотрителен, дурных советников слушает… И первый среди них — шурин мой, князь Абуласан. Горько мне это говорить, но должен. Согласились мы на брак твой с рузиком на благо земли картлийской, ко приумножению рода царского! А что ж получилось?! Знай, государыня, не терпят их обоих мтавары, снова мятежом грозят. А князь Абуласан знает это и уже свои меры принимает, с Варданом Дадиани и другими вельможами переговоры начинает, на любые уступки за счет тебя, твоей державной власти, великая царица, согласится пойти… Задумал даже возвести князя Георгия на престол царский!

Тамар вздрогнула, с тревогой молвила:

— Быть этого не может, князь!

Саргис скорбно опустил веки, заговорил не сразу:

— Верь мне, государыня. Перед лицом смерти не лгут. А я, главный защитник трона, ныне умираю. Прошу тебя — не откладывай, собери завтра же совет и, пока не успели дидебулы между собой договориться, отрекись от мужа своего! И знай — войско тебя поддержит! Сегодня ночью, по моему приказу, ко дворцу тайно подойдут гвардейский полк и аланская дружина. Командовать будет сын мой Закарэ. Положись на верность его! Решите дело, отправьте с почестями князя Георгия куда он захочет, денег ему дайте…

Видно было, Саргису трудно говорить дальше. По знаку царицы Мхитар Гош подошел к больному, отер обильный пот с осунувшегося лица, дал отпить воды.

Ошеломленная Тамар хранила молчание. Парон Саргис снова тихо заговорил:

— И последнее мое слово: в сей грозный час завещаю тебе, царица, обоих сыновей моих! Много опасностей предвижу в царствование твое (да продлится оно сто лет!), и понадобятся тебе храбрые и верные люди. Дозволь же им войти в покой и принести тебе клятву верности…

Только сейчас наконец осознала Тамар, как тягостен был амирспасалару предсмертный разговор и сколь велика опасность для ее власти.

— Долгие годы живи, мой добрый Саргис! Много подвигов совершил ты на царской службе, прям и доблестен был твой путь. И всегда к сыновьям твоим будет благосклонно обращено лицо мое! А поступлю я согласно твоему отчему совету…

Тихо добавила:

— Отдавай приказ войскам, батоно Саргис! Завтра же мы соберем вазиров и примем нужное решение.

Саргис успокоенно вздохнул, повернул голову к Мхитару Гошу:

— Зови сыновей, отец Мхитар!

Вардапет вышел из покоя и вскоре вернулся с Захарием и Иванэ. Увидя царицу, сидящую в кресле у изголовья больного родителя, братья смущенно остановились на пороге, потом несмело вошли. Огромного роста, в темной одежде, они как бы заполнили весь покой. Закарэ неотрывно глядел на лицо царицы. Казалось, княжич забыл, зачем он зван к смертному ложу отца. Слабым голосом, но торжественно старый полководец произнес:

— Вот, государыня великая, отдаю тебе жизнь моих сыновей! Да послужат они с честью правому делу, да крепят неустанно твой престол на счастье и благоденствие братских народов! Отец Мхитар, читай клятву верности…

Обессиленный долгим и мучительным разговором, больной откинулся на мутаку, закрыл глаза, затих.

Юноши опустились на колени перед вставшей во весь рост Тамар. И, крепко держа его руки, царица Картли приняла обет верности, текст которого мерно читал монах.

Глава XI. ЗАГОВОР В АРЗРУМЕ

Необычное происходило этой ночью в Исанском дворце. В обширных темных залах слышались приглушенные голоса, чьи-то тени проскальзывали на половину царицы Русудан. Издали доносился торопливый конский топот. На рассвете же во дворец с озабоченными лицами прибыли высокопреосвященный Антоний Глониставидзе и министр внутренних дел Чиабер.

Утром, когда началось срочное заседание коронного совета, Исани внезапно оказался окруженным конными полками. Начальник гвардии Захарий Мхаргрдзели в боевом вооружении проследовал через главный вход в дворцовую приемную и молча уселся напротив двери, ведущей в зал заседаний совета.

Текли минуты, из зала совета глухо доносились голоса. У вельмож шел горячий спор, и они не обращали внимания на то, что происходило вокруг дворца.

Тамар отсутствовала. Молодой женщине тяжко было встречаться с мужем. Она предпочитала дожидаться решения совета на своей половине. Захарий вдруг насторожился. Через полуоткрытую дверь послышался низкий, твердый голос царицы Русудан. Она зачитывала письменное обращение Тамар к Юрию Андреевичу:

«Хоть и научена я законом божеским, что нельзя покидать первое брачное ложе, но с человеком, который не будет сохранять это ложе в чистоте, не подобает оставаться… Мы, царица царей Тамар, говорим так супругу своему Георгию: не в силах я выпрямить тень кривого дерева и, не имея за собой вины, отряхиваю и прах, который пристал ко мне через тебя».

Текст разводной грамоты был написан самим высокопреосвященным Антонием. А Антоний в это время исполнял обязанности католикоса Картли вследствие недавней кончины Микаэла Мирианидзе. Таким образом князья церкви давали согласие на развод царицы Тамар.

Из зала заседаний с красным встревоженным лицом выбежал князь Абуласан и с удивлением воззрился на племянника, сидящего в приемной в боевом вооружении:

— Закарэ?! Что ты делаешь, племянник, здесь?

— По велению великого амирспасалара Картли охраняю честь и спокойствие царицы царей Тамар, — холодно ответил Захарий. Встав с кресла, он подошел к окну, распахнул его настежь и, обернувшись к дяде, показал широким жестом: — Гляди, князь Абуласан!

Арцруни оторопел. Весь обширный двор Исанского замка был заполнен конными воинами. Впереди своих аланов, в блестящей кольчуге и шлеме с султаном из бычьих ремней, на вороном коне сидел Давид Сослан, не сводя глаз с окон фасада. Абуласан бросился к племяннику:

— Что это значит? Зачем войско? Что задумал твой отец? Он жив еще?

Захарий пренебрежительно ответил:

— Довольно играть в недостойную игру, дядя! Нельзя же обманывать всех всегда…

На пороге зала появился амирэджиби, взволнованно прокричал:

— Князь Закарэ, тебя вызывают на совет!

Надев шлем, Захарий твердым шагом двинулся по приемной мимо умолкнувшего родича и вступил в зал заседаний.

Больше всего поразил Захария вид Юрия Андреевича. С воспаленным лицом и горящими глазами сидел муж царицы в углу, у широкого окна. Большие руки стискивали богато украшенную рукоять меча — свадебного подарка царицы. Взоры Юрия Андреевича и Захария на мгновение встретились.

Голос председательствующего преосвященного Антония слегка дрожал, когда он обратился к начальнику царской гвардии:

— Спасалар Мхаргрдзели, уведи свои полки из дворца! Князь Георгий добровольно согласился уехать из Картли!

В тот же вечер, после бурного дня, закончившегося торжеством врагов Арцруни, главарь имерского дворянства Вардан Дадиани был чрезвычайно изумлен — в его тбилисском доме появился сам князь Абуласан. Он снова стал «бывшим сановником». На том же утреннем заседании коронного совета новый министр финансов и его сын, буйный эристав кларджетский, за подмену царской власти и предосудительное поведение (последнее, разумеется, касалось только Гузана!) были приговорены к изгнанию, с отобранием всех владений. Разыгрывая великодушного победителя, Дадиани был изысканно любезен с павшим временщиком.

— Пожалуй, гость дорогой! Прямо ко мне…

Князь Вардан по-братски обнялся с низкорослым гостем, но от поцелуя обычного воздержался. Тотчас захлопотал, вино доброе велел принести, о здравии спросил двукратно. Но Абуласан быстро охладил учтивые излияния министра двора:

— Благодарю, благодарю, батоно Вардан! Так все-таки происками наших общих врагов меня и моего бедного сына снова отправляют в изгнание?..

— Какие же могут быть у нас общие враги, князь Абуласан? — с саркастической улыбкой спросил Дадиани, поглаживая пышную бороду.

— И ты их не видишь, князь Вардан, голубчик? Неужели неприязнь (увы, без причин!) ко мне затемнила твой ясный ум?

Дадиани пожал плечами:

— Не понимаю тебя, князь Абуласан!

Голос Арцруни понизился до шепота:

— Не понимаешь, что наши общие враги — Мхаргрдзели?!

Владетель Эгриси от души рассмеялся:

— Помилосердствуй, князь. Всегда был шутником? Мхаргрдзели — твои близкие родичи. А сам амирспасалар, великий Саргис, сегодня днем преставился, вскоре после совета. И тебе бы на его панихиде надо быть, а не смеяться в моем же доме надо мной!

Абуласан прищурился, окинул быстрым взглядом Вардана Дадиани. Удобнее усевшись, бросил небрежным тоном:

— Батоно Вардан, ты забыл о его сыновьях и племянниках? Особенно о старшем из них — Закарэ…

— Этом молокососе?

— Закарэ двадцать шесть лет. В его годы Александр Македонский уже полмира завоевал.

— Но Закарэ Мхаргрдзели не Александр Македонский, а пока только спасалар.

— И это неверно! Указом царицы Тамар с сегодняшнего дня он — амирахор, то есть начальник всей царской конницы и заместник нового амирспасалара, князя Гамрекела Торели. Впрочем, Торели дряхл, немощен. Скоро Закарэ сам будет амирспасаларом! А на что сей молодой человек способен, это мы все узрели сегодня во дворце. Молви одно слово царица Тамар — он со своими головорезами весь совет разогнал бы!..

Озадаченный Дадиани молчал. Этот Абуласан всегда умел подавать вещи в новом, неожиданном свете! А опальный сановник продолжал медовым голосом:

— Поверь, дорогой мой князь, мне больно осуждать родного племянника, сына любимой сестры! Но интересы высокородного мтаварства для меня превыше всего. Знай, Закарэ Мхаргрдзели — это не отец его Саргис! Своенравен и дерзок, не будет он смирно сидеть, ему власть нужна! Он — выкормыш ученого-монаха вольнодумца Мхитара Гоша, которого давно пора было сослать на Севан! И вдобавок, как мне передавали, Закарэ влюблен в царицу Тамар. Каково, а? Еще люди сообщают, что мои четверо племянников друг другу клятву дали — оставаться нерушимо верными царице, быть ей опорой и защитой. Вот и придется вам, высоким дидебулам Картли, под дудку этих молокососов плясать! Скоро все царское войско в руках у Закарэ будет, да и собственной конницы у Мхаргрдзели предостаточно. И вы, по беспечности своей, потеряете последние вольности княжеские, в простых царедворцев превратитесь! А мне, несчастному, суждено будет умереть на чужбине, если к власти придут Мхаргрдзели… А следовало бы, забыв все прежние небольшие недоразумения, всем нам вместе идти, рука об руку…

Министр двора был подавлен железной логикой доводов Абуласана. Избавляясь от временщика, мтавары получали себе на шею молодых Мхаргрдзели, с их неуемной волей к власти (заодно с Тамар!); за ними стояла сила воинская немалая, которая в недалеком будущем возрастет в несколько раз… А тогда — прощай, княжеская свобода!

Абуласан настойчиво продолжал:

— Эх, дорогой князь Вардан, не зря ведь я рузика в супруги нашей богоравной царице предложил! Одних мыслей с нами Георгий, и незыблемыми при нем все права наши княжеские пребудут… Я уже говорил с ним. Он очень опечален. По моему совету выбрал себе для жительства Константинополь. Там сейчас на троне злейший враг Комнинов — Исаак Ангел. А Комнины — близкая родня Багратунианов, оба внука убитого кира Андроника воспитываются при нашем дворе. Все это, конечно, ты лучше меня знаешь, князь Вардан, просто напоминаю…

Абуласан помолчал и снова заговорил, уже шепотом:

— Завтра Георгий выезжает в Поти и садится на корабль с сокровищами, что порешили ему выдать. Он едет прямо в Константинополь к киру Исааку. Тот ему, конечно, поможет. А мы здесь до моего отъезда должны между собой договориться, подготовить подходящие условия. Конечно, рузик все подпишет… Тогда во благовременье и по согласию всех дидебулов мы сможем возвести Георгия на трон, рядом с супругой, которую он так любит! Жаль молодого человека, за что преследует так его злая судьба?

Путешествие по Черному морю прошло без помех. Дул попутный ветер, корабль, который вез Юрия Андреевича, благополучно прибыл в Царьград. Император Исаак Ангел принял князя Георгия приветливо, обещал помочь. Денег было много (Абуласан позаботился и об этом!), в Константинополе, на службе в византийском войске, оказались витязи с Руси. Снова запенились чаши, и князь Юрий быстро утешился в изгнании. Но вот из Арзрума поступило письмо от князя Абуласана, а затем приехал в Константинополь старый собутыльник — Гузан. На этот раз князь Гузан был трезв и мрачен, от выпивок отказывался и все торопил Юрия Андреевича с вербовкой наемного войска. На полученное из царской казны золото было завербовано три тысячи всадников из находившегося в Константинополе разного ратного люда с Балкан и других мест, назначен над ними опытный стратиг[98].

Весной следующего года по южному побережью Черного моря двинулось к Трапезунду наемное конное войско. Юрий Андреевич вместе с Гузаном выехали прямо в Арзрум, где их уже ждали князья Абуласан, Дадиани, Боцо Джакели и сванетскнй владетель Барам Варданидзе. После недолгих препирательств Юрий Андреевич подписал все условия, предъявленные ему вельможами, и те вернулись в свои владения — готовить новый мятеж. А будущий «царь Картли — Георгий IV», как его уже величали сторонники, отбыл с Вышатой в Трапезунд к войску, чтобы оттуда двинуться в поход на завоевание престола Тамар…

Глава XII. ЦАРИЦА ТАМАР

Отец Басили очень дорожил бронзовым пеналом, полученным от самой царицы Русудан в тот счастливый день, когда по предстательству князя Абуласана был возведен в ранг придворного летописца. Неустанными трудами стремился преподобный отец наиполезнейшим образом использовать подарок для прославления великого дома Багратунианов. Но сегодня, пересматривая прошлогодние записи о памятных делах придворных, он наткнулся на следующие неподходящие строки:

«А царица Русудан и мтавары изгнали Георгия так, что можно было его пожалеть. Причем был он несчастен не только оттого, что свергли его с царского престола, сколько оттого, что он лишился прелестной Тамар».

Басили взволновался. Совсем иное сообщал ему утром царский дворецкий со слов перепуганного гонца из Кутаиси. Статься может — снова вернутся в Тбилиси Георгий и князь Абуласан! А тогда… Решившись, отец Басили взял калам и, обмакнув в чернильницу, тщательно вычеркнул опасную запись. Четким почерком снова стал писать: «Вардан Дадиани собрал всю Сванетию, Абхазию, Эцери с Гурией, Самокалако, Рачу, Тарквери и Аргвети и присоединил к своему воинству санигов и кашагов, заставил дидебулов и спасаларов этих земель присягнуть князю рузикскому в деле возведения его на престол». Записав эту двусмысленную фразу, Басили укоризненно покачал головой: «А все-таки, подумать только, супруг царицы Тамар сам возглавляет новый мтаварский мятеж!» И, не удержавшись, дописал:

«Князь Георгий поступает точно так, как древний Хаган-скиф: если оный скиф подступал к царице городов Византии, то этот ныне подступает к царице царей Тамар».

Грозная мятежная сила с двух сторон наступала на столицу, ведомая опытнейшими военачальниками царства. Казался неодолимым ее напор. Многих мокалаков сбивало с толку неожиданное примирение соперничающих княжеских группировок. Но в народе быстро раскусили: «Ворон ворону никогда глаз не выклюет!»

В Исани царила зловещая тишина. Ее изредка нарушал торопливый конский топот — гонец приносил очередную недобрую весть. Царедворцы заняли выжидающую позицию, осторожно прислушиваясь к слухам. «С царями не шутят, вспомните печальную участь Орбели!» А все-таки… Все теперь зависело от постоянного царского войска — на дидебулов рассчитывать не приходилось. Большинство владетельных князей примкнуло к восстанию, остальные отсиживались в своих замках, ожидая дальнейшего развития событий. Приезжие из Западной Грузии рассказывали, что греческие наемники бесчинствуют в селах и деревнях, забирая без оплаты скот и фураж.

Яркий дневной свет заливал большую горницу в Исанском дворце. У дубового стола сидела пожилая женщина в богатой одежде. Сестре Георгия III шел шестой десяток. Но по-прежнему прям ее стан и выражение сильной воли на поблекшем лице.

Напротив восседал Гамрекел Торели. Постарел и одряхлел некогда знаменитый воитель. Старики безмолвствовали, погруженные в тяжелые думы. Первой прервала молчание царица Русудан:

— Где теперь находятся мятежники?

Стряхнув оцепенение, амирспасалар начал неспешно докладывать последние сообщения о княжеском мятеже.

— В субботу вечером Георгий с трехтысячным наемным византийским войском занял Гегути. Пятьсот знатнейших азнауров Имери и Абхазии с почестями проводили его в замок, где собрались почти все картлийские эриставы. Отсутствовали лишь князья Кахабер Кахаберидзе, Рати Сурамели, братья Мхаргрдзели и Иванэ Цихисджварели.

Передохнув, амирспасалар выпалил главное:

— Царем царей его мтавары провозгласили, Георгием Четвертым нарекли, не посмотрели, что он не картвел! Впрочем, преосвященный Антоний отказался короновать его в Кутаисском соборе…

Царица прошипела:

— Дальше, князь Гамрекел, дальше!

— Тайоцский эристав Гузан Арцруни со своими кларджетцами и византийскими наемниками, перевалив через хребет, занял Гори и Начармагеви. Туда же подошли сванские отряды Барама Варданидзе. А главное войско мятежников, под началом изменников Вардана Дадиани и Абуласана Арцруни, из Кутаиси, через проход Ркинис-Джвари, прошло в Самцхе, сожгло Одзхрэ[99], который им сопротивлялся, и вступило в Джавахети. К ним идет на соединение Боцо Джакели со своими месхами. Очевидно, они начнут наступать на Тбилиси с двух сторон: из Джавахети и из Гори. Полцарства уже заняли мятежники! — Не удержавшись от стариковского нравоучения, мрачно добавил: — Горькое дерево только горький плод и принести может! Хоть век его сахарной водой поливай. Так и Георгий-князь…

— Сахарной водой, говоришь? — злобно перебила Русудан. — А кто на совете больше всех за рузика ратовал?! Дадим, мол, бедному Георгию в утешение злата царского побольше… Вот и взрос горький плод сей и с войском, на наши же деньги нанятом!

Острым взглядом она окинула престарелого воина. Седая голова трясется… в глубоких морщинах все лицо… давно бы пора старику на покой!

С глубоким вздохом, вставая с кресла, Русудан молвила:

— Пойду сообщу великой царице тяжелые вести. А ты сам не мешкай, господин амирспасалар! Есть же у тебя гвардия и аланы; собирай ополчение, выставь крепкий заслон у Мцхеты! Да, а где же твой молодой заместник — князь Мхаргрдзели?

— Закарэ сегодня прибыл в Тбилиси, привел свой конный полк из Лори, — объяснил Торели.

— Так, хорошо! — И, вспомнив, уже на ходу задала главный вопрос: — А как ведут себя кипчаки? На чьей же стороне сражаться они будут, князь?

Торели безмолвно развел руками.

Старая царица резко повернулась и, не простившись, удалилась в покой Тамар.

Тяжелые шаги звенели на каменных плитах дворцового перехода. Шел человек громадного роста, с могучими руками и высокой грудью. Длинный плащ пурпурного цвета свисал до полу, через плечо красовалась шитая золотом перевязь. Княжеская повязка, красные сафьяновые сапоги. Крутой подбородок, прямой нос, четко очерченный рот; каштановые волосы вьются крупными кольцами, выбиваясь из-под собольей шапки, большие серые глаза смотрят прямо — человек этот не привык опускать их перед кем-либо. По вызову царицы Картли начальник конницы Захарий Мхаргрдзели прибыл во дворец. Первая их встреча наедине, в грозный час, когда решается судьба царства…

У входа в царский покой метнулась тень старой няньки. Молча открыв дверь, старуха жестом пригласила Захария войти. Амирахор мерным шагом подошел к сидящей на тахте женщине в царском одеянии и, сняв шапку, почтительно преклонил колено. По нетерпеливому знаку Тамар гигант с неожиданной легкостью поднялся.

Взор царицы настороженно остановился на громадной фигуре рыцаря; глаза на мгновение закрылись…

Но уже через секунду Тамар любезно сказала:

— Привет благородному князю!

— Долго живи и здравствуй, великая государыня! — просто ответил Захарий.

— Прошу тебя, садись.

Собравшись с мыслями, царица медленно начала:

— Твой отец, высокочтимый князь Саргис, умирая, посоветовал нам расстаться с мужем нашим. Мы вняли тогда мудрому совету благородного старца! И вот теперь…

Голос правительницы пресекся. Заблестели слезы. Не могла Тамар долго придерживаться торжественного тона. Доверчиво положив руку на широкое плечо рыцаря, она тихо произнесла:

— Очень мне тяжко, Закарэ!

Все перевернулось в душе молодого витязя. Снова вспомнилось видение в соборе, коронация, клятва у смертного ложа отца… Смело взяв маленькие ладони, Захарий горячо заговорил:

— Успокойся, царица! Клянусь вечным спасением, я и мои братья, как один, выйдем на твою защиту! Уже прибыла в Тбилиси моя горская конница; как львы рвутся в бой храбрые лорийцы! А гвардейцы храброго Ахалцихели принесли клятву верности; с часу на час я жду Савадт-хана с его кипчаками — он старый друг нашего рода и также будет драться за тебя! Благородный Сурамели, смельчаки из Кахети уже спешат на помощь, не изменят и аланы[100] Сослана, они — надежный народ! И мы сотрем с лица земли твоих врагов!

Опустив голову, Захарий с усилием добавил:

— И другого, лучшего мужа тебе найдем, моя царица!

Неуловимая тень прошла по лицу Тамар. Подавшись вперед, царица вдруг спросила:

— Почему ты до сих пор не женат, князь?

Пораженный вопросом, Захарий пробормотал:

— Не пришлось пока…

— Но почему же? Я полагаю, твоя родня давно сватает прекрасных дев? — не отставала царица.

Что прочел Захарий в лучистых глазах Тамар? Осторожно притянув к себе стройное тело, он тихо сказал:

— Жизнь за тебя отдам, моя царица!

Одно мгновение, закрыв глаза, оставалась Тамар в его объятиях. Потом мягко высвободилась:

— Не время нам мечтать о счастье, мой друг! Надо спасать престол Картли от врага… Иди же к своим полкам, мой герой!

И, пригнув могучую голову рыцаря, она поцеловала его, молвила:

— Жду твоей победы!

Глава XIII. ЧЕТВЕРО МХАРГРДЗЕЛИ

Дождь прекратился. Тускло брезжил рассвет…

Захарий так и не уснул, возвратившись домой из царского двора, все думал и глядел на неяркое пламя светильника… Пропели третьи петухи. Внезапно очнувшись от дум, Захарий громким окриком разбудил весь дом и приказал оруженосцам собираться в дорогу.

Мышастый волкодав, лежавший у ног молодого князя, внезапно поднял голову, навострил уши и негромко зарычал.

— Наконец-то! — пробормотал Захарий.

Взяв со стола длинный меч в кожаных ножнах, он вздел богатую перевязь через плечо поверх походного кафтана и, повернувшись, посмотрел на входную дверь.

В покой, покручивая черные усики, вошел Иванэ. За ним, грузно ступая, следовал великан из Гага, тезка и двоюродный брат Захария, с детства получивший прозвище «Заика-Захарий». Последним следовал самый юный из четырех — Саргис. Все трое юношей были в походной одежде, при мечах.

Окинув недовольным взглядом пришедших, Захарий напустился на них:

— Всё в постели нежитесь? Выступать пора, а вас где-то сатана носит!

Саргис смущенно потупил взор. Насмешливый Иванэ тотчас стал выкладывать:

— Во всем Саргис виноват!.. Поэт наш вздумал на полдороге за своим каламданом возвращаться!.. А вдруг, говорит, придется что-либо важное в походе записывать?

— С-стишки в-все п-пишет! — пренебрежительно заметил Заика-Захарий. — Д-да р-разве с-стихи — к-княжеское д-дело?

— Хватит праздных разговоров! — оборвал амирахор. — Садитесь и внимательно слушайте.

Детьми нередко встречались внуки слепого старца из Хожорни. Теперь они возмужали и оперились, хотя и сейчас самому старшему из них — Захарию — едва исполнилось 26 лет. Различны были характеры, и разная сложилась судьба у четырех рыцарей-исполинов. Но до конца жизни крепко держались они друг за друга.

Захарий стал излагать план военных действий:

— Ночью во дворце порешили мы с амирспасаларом ударить первыми на мятежников. Предупреждаю, всю тяжесть похода я принял на себя, хоть и слишком молодыми нас считают многие воители. Но Торели верит моему слову.

— А царица? — полюбопытствовал Иванэ.

Захарий строго посмотрел в его сторону и, не ответив, продолжал:

— Братец Гузан с кларджетцами и византийскими наемниками и Барам Варданидзе со своими сванами стоят в окрестностях Гори, в одном переходе от Мцхеты. Решили мы туда отправить осибагатара Сослана с аланскими отрядами и князя Сурамели, что отступил к Тбилиси со всем карталинским ополчением на защиту столицы!

— А где сам «царь Георгий Четвертый»? — снова задал вопрос неугомонный Иванэ.

— В царском дворце в Начармагеви бражничает со своими собутыльниками, победы дожидаясь! — бросил презрительно Захарий и продолжил: — Против главных сил мятежников, что привели в Джавахетию Дадиани и дядюшка Абуласан, через перевал Ркинис-Джвари отправимся мы с амирспасаларом по Манглисской дороге на Ахалкалаки. Негодяи сожгли по пути Одзхрэ, что верным трону остался, прошли уже Ахалцихе и сейчас стали лагерем у Тмогви в ожидании новых подкреплений, которые ведет к ним Боцо Джакели. Мост через реку пока удерживает моурав хертвисский — храбрый Григолидзе. Он прислал гонца, просит подмоги. С нами двинутся гвардия во главе с братьями Ахалцихели (сейчас они прибудут!), лорийский полк, твоя гагская конница, Блу-Захар[101] и кахетинские отряды эристава Сагира Махатлидзе. Понятно вам?

— Не м-мешало бы в т-тыл ударить м-мятежникам! — заикаясь, но твердо вымолвил Блу-Захар.

Захарий задумчиво взглянул на неречистого великана.

— Что ж! Ты прав, Блу-Захар. Так и сделаем. Скачи в Лори, Иванэ! Там собирается второй лорийский полк и подходят хожорнийские сотни под началом Мушега Мамиконяна. Приказываю тебе двинуться через горы с этими всадниками и выйти в тыл лагеря князя Вардана. Иди днем и ночью да почаще со стариком Вахрамом советуйся! Задача ясна?

— Все понял, мой Закарэ! — Лицо княжича вспыхнуло. — Точно снег на голову свалюсь я с гор на мятежников!

— Ну, ну, посмотрим, как ты справишься с делом, — снисходительно сказал Захарий.

Юный Саргис только вздохнул. Видно, не даст ему старший брат самостоятельно действовать, опять оставит при себе…

— А к-как п-поведут с-себя к-кипчаки? — снова осведомился обстоятельный Блу-Захар.

Захарий ничего не ответил, напряженно прислушиваясь. В чистом утреннем воздухе издалека донесся дробный цокот копыт.

— Савалт-хан!

Родной племянник Хубасара Савалт-хан был несколько старше братьев Мхаргрдзели и питал к ним такое же чувство искренней дружбы, как его покойный дядя — к парону Саргису. Захарий был уверен, что этот кипчакский военачальник со своим туманом останется верен царской власти. Но остальные кипчакские полки — а их было немало — были не столь надежны. Давно действовали среди них эмиссары заговорщиков, привозили из Арзрума золото и уговаривали восстать. Кроме подарков, большим козырем у подстрекателей было и близкое родство Юрия Андреевича с кипчакскими ханами, у которых он долго жил в изгнании. В ход пускалась даже ссылка на якобы кипчакский склад лица и на горячую любовь князя Георгия к своим родичам из Дешт-и-Кипчака… Но вовремя розданные дальновидным Чиабером крупные суммы денег (было выдано жалование кипчакским частям за два года вперед!) сделали свое дело. Верные люди не преминули напомнить кипчакам и о том, как мерзостно поступили главари княжеского мятежа с их любимым вождем Хубасаром. Уговоры заговорщиков не подействовали. Кипчакские полки так и не тронулись из Тетрис-Цкаро и других своих стоянок, не пошли на соединение с мятежниками…

Первые лучи солнца застали в покое лишь двоих из собеседников — Захария и Саргиса. Уже все военачальники, получив указания, разъехались по своим полкам. Сбор царских войск был назначен на обширной равнине на Манглисской дороге. Теперь Захарий ждал лишь прибытия самого амирспасалара для следования с ним в поход.

— Останешься при мне, Саргис! — объявил Захарий. — Если с божьей помощью одолеем Дадиани, пошлю тебя вестником победы к царице!

Чтобы убить время до прибытия старого полководца, Захарий стал расспрашивать юношу:

— Стихосложением занимаешься, Саргис? Уже кончил восхвалять Диларгета?

— О нет, Закарэ, я теперь повесть пишу, — тихо ответил Саргис.

— Повесть? О ком же теперь повествуешь?!

— О Вис и Рамине, друг в друга влюбленных с детства, и о их многих злоключениях…

Захарию захотелось поподробнее разузнать о любви Вис и Рамина. Но со двора послышалось конское ржание и бряцание оружия — прибыл амирспасалар Торели со своей свитой. Его заместник поспешил к выходу, сопровождаемый юным поэтом.

Улыбнувшись приятным воспоминаниям, летописец в келье особенно старательно выписывал:

«…Обратило в бегство врагов войско царское, и те, посрамленные, вернулись к себе, потому что пекся Бог о Тамар…»

В упорном сражении на Ниальском поле, близ Тмогви, правительственные войска под началом престарелого амирспасалара Торели и четырех братьев Мхаргрдзели наголову разбили войска Вардана Дадиани и других главарей восстания. В битве отличился Иванэ, вовремя подоспевший со своим отрядом и получивший на поле боя неопасную рану. Счастливым вестником победы поскакал в Тбилиси Саргис и за добрую весть был награжден царицей обширным поместьем в Джавахети, с замком Тмогви.

Упустил свое сказочное счастье Юрий Андреевич!.. После разгрома главных сил находившиеся в Шида-Картли мятежники, не обнажив мечей, с головой выдали бывшего супруга Тамар. Великодушные победители вновь отпустили Юрия Андреевича с миром. Но не успокоился северный витязь… Спустя некоторое время с небольшим отрядом удальцов Юрий, уже с востока, опять ворвался в пределы Кахети и стал опустошать цветущую долину Алазани. Однако смелый порубежник — Сагир Махатлидзе — быстро настиг отряд Юрия. В жаркой стычке ватага была рассеяна, Вышата убит, а сам князь Юрий еле спасся с двумя слугами.

О дальнейшей судьбе Юрия Андреевича летописцы ничего не сообщают…

Глава XIV. БЕКА ОПИЗАРИ ПОЛУЧАЕТ ЗАКАЗ

В светлой мастерской у рабочего стола сидел пожилой человек. После неудачного восстания Хутлу-Арслана «достойный и почетный» золотых дел мастер Бека Опизари полностью ушел в свое искусство. Некоторое время шныряли сыщики вокруг его домика в Накулбакеви, расспрашивая соседей об образе жизни и даже о мыслях мастера, но потом, когда Опизари стал получать заказы из дворца, поотстали.

«По повелению и на дарованные боговенчанной великой царицей цариц Тамар средства, я, Иоанн Анчели Ркинаели, с благоговением приступил к украшению окладом сей дивной иконы…»

Придворный златокузнец Бека Опизари в тот день так и не смог докончить посвятительную надпись на позолоченном окладе образа для Анчийского собора. Его спешно вызвали в царский дворец. Там его наедине приняла в личном покое старшая придворная дама царицы Тамар — княгиня Хошак Цокали. Любезно похвалив прославленное мастерство Опизари, старая госпожа вынула из ларца небольшой образ и молвила:

— Я уверена, Бека, ты выполнишь на славу мой заказ и как можно скорее — маленький златокованный образок Пресвятой Божьей Матери, по образцу сей иконы из Константинополя.

Давно не приходилось видеть Опизари такую искусную работу. Дивное женское лицо на иконе было выписано не по строгому византийскому канону — оно было пленительно земным, живым… На лице мастера отразились и восторг, и нерешительность:

— Не знаю, сумею ли я? Ведь образок приказываешь из золота делать, и красок сих несравненных не будет…

— Ничего. Да, Бека, младенца Иисуса делать не надо!

Тут удивился Бека:

— Без младенца? Сие против церковных канонов.

Видя, что знатная заказчица нахмурилась, поспешно добавил:

— Впрочем, как будет угодно твоей милости!

Всмотревшись в икону, мастер не смог сдержать изумление:

— Госпожа, но Божья Матерь — прямо как наша царица Тамар!

Княгиня Цокали подняла высоко брови, небрежно ответила:

— Разве? Не нахожу этого, мастер. Но образок делай в точности по иконе. А сзади, на обратной стороне устрой маленький тайничок. Понял, Бека? Не медли с заказом — заплачу щедро, доволен останешься.

Бека Опизари с низким поклоном ушел, удивляясь в душе диковинному заказу княгини Цокали.

Старинный путь проходил по берегу Куры мимо грозной Ацкурской крепости, мимо укреплений Аспиндза и Хертвиси, вступая затем в глубокое ущелье верховьев реки. Подъемы, спуски, частые повороты около больших садов, цветущих виноградников и ореховых рощ… Обежав мрачную громаду неприступного замка, принадлежащего вельможному поэту Саргису Тмогвели, дорога подходила к Вардзии. Мощная скала из разноцветных горных пород высится над серебристой лентой Куры. Сверху тяжелой крышей нависают базальты, следом идут темно-серые туфо-песчаники и ниже — толща розовато-желтых мягких туфов, в которых и высечены пещеры крепостного комплекса Вардзии, крупнейшего сооружения царствования Тамар. В восемь ярусов ровными рядами тянутся сотни пещер разнообразного назначения — тронный зал, покои царицы Тамар, жилые и складские помещения. Из крепости большой подземный ход ведет в соседнее ущелье. Прекрасна летняя резиденция Тамар! Вся долина утопает в зелени садов и рощ, воздух чист и свеж в самые жаркие дни.

По крутому склону вилась вверх узкая тропа, ведущая в замок. У входа стояла стража, закованная в железо. На крепостной тропе и в окрестностях подземного города в ту осень наблюдалось необычайное движение. После подавления мятежа Юрия Андреевича царица Тамар с небольшой свитой неожиданно прибыла в Вардзию. Для охраны спокойствия и безопасности владычицы семи царств амирспасалар Гамрекел, по ее личному распоряжению, направил в крепость князя Мхаргрдзели…

На следующий день после отъезда Тамар в Вардзию, заслушав утренний доклад вазира Чиабера, царица Русудан неожиданно вызвала к себе княгиню Цокали.

Встревоженный, сердитый вид старой царицы поразил придворную даму. После обычных этикетных приветствий Русудан прямо приступила к делу:

— Что ты знаешь, княгиня, о встречах нашей царицы Тамар с молодым Мхаргрдзели?

Цокали сделала удивленное лицо:

— Встречи царицы царей с князем Захарием? В первый раз слышу!

— Не лги, Хошак! А кто заказал Опизари золотой образок? И кому он предназначен?

Княгиня Цокали с невозмутимым видом ответила:

— Напрасно гневаешься, великая государыня! Дозволь напомнить — я служу царице цариц и обязана выполнять все ее повеления. Мастеру Беке Опизари я дала заказ на образок по ее личному распоряжению. А для чего он был заказан, того не ведаю.

— Допустим. Где образок? — Русудан сильно гневалась, но сдерживала себя. Княгиня Цокали была родом из дома Сурамели — владетелей Шида-Картли.

— Вот он, государыня! — Хошак, вытянув из сумочки, протянула золотой нательный образок.

Царица Русудан внимательно вгляделась в маленькую икону и невольно вскрикнула:

— Но это же сама Тамар!

Цокали пожала плечами и с улыбкой отозвалась:

— Сделан образок с иконы Влахернской Божьей Матери. А у великой царицы, как известно, красота богоравная! Может и с Пресвятой Божьей Матерью быть схожей…

— Не кощунствуй, княгиня!

Повернув образок, Русудан обнаружила с обратной стороны тайничок.

— И тайничок для волос уже сделан!

Царица с раздражением отшвырнула от себя образок:

— Мы понимаем эту игру, Хошак! Но не быть по-вашему, нет… Завтра же отправляйся в Вардзию с образком для миджнура[102] царицы, но вместе с ним повезешь мое письмо Тамар. Лично его передашь! Слышишь, княгиня? И поторопишь великую царицу Картли с возвращением в Тбилиси…

Золотая осень стояла на дворе. По утрам уже начались небольшие заморозки, но днем было тепло и солнечно, охота на красного зверя была в самом разгаре. Разгоряченные быстрой скачкой за лисицей на свежем горном воздухе, вернулись в Вардзию царица Тамар и Захарий. У входа в крепость Тамар увидела княгиню Цокали.

— Привезла, дэда? — с улыбкой спросила Тамар, целуя старую женщину.

— Да, великая государыня.

Озабоченный вид княгини не ускользнул, однако, от проницательного взгляда царицы. Предложив Захарию обождать ее в приемном зале, она быстро увела княгиню в свои покои…

Захарий мирно подремывал перед пылающим камином, когда на каменных плитах раздался перестук женских каблучков. Тамар села рядом на тахту, с письмом в руках. Задумчивость переменила царицу. Казалось, прибытие любимой придворной дамы испортило радость этого дня. Вдруг резким движением Тамар бросила письмо в пламя и повернулась к молодому рыцарю:

— Покойный отец учил меня — правители живут не своей жизнью, а жизнью своих государств. И только в этом назначение монархов!

Захарий обеспокоено повернул голову:

— Почему ты именно сегодня вспомнила об этом, моя царица?

Тамар продолжала:

— А это значит, мой Закарэ, что всегда приходится говорить «да» долгу царицы и часто «нет» — сердцу женщины!

— Ты это вычитала в полученном письме, моя царица?

— Нет. Так думаю я.

— Сегодня тебе угодно говорить загадками…

Не глядя на него, Тамар тихо ответила:

— Мы должны расстаться, мой Закарэ. Этого требуют интересы царства…

Схватив тонкую руку, Захарий исступленно выкрикнул:

— Того требуют твоя тетка, царедворцы! Вот кто хочет украсть мою любовь!

«Отче Мхитар, ты всегда все предвидишь, старый мудрец!»

Задыхаясь, рванул ворот кафтана…

Тамар покачала головой:

— Требования двора — законные! А есть ли у меня мощь покойного отца, смогу ли я им противоборствовать? Ведь я — первая женщина на троне, а мы с тобой только что с трудом подавили мятеж мтаваров! Но ты, конечно, не прав, мой друг, кто может отнять любовь мою? Только мы сами!

— Как думать так можешь, моя царица?! Люблю тебя, люблю безумно, многие годы, больше жизни! Молю, вспомни, о чем мечтали… еще сегодня…

Вглядываясь в пламя камина, стиснув руки, отвечала Тамар:

— Да. Одни и те же мечты соединяли нас, это верно! И я надеюсь, настанет день, ты, как мокриц, раздавишь злых каджей[103], падут все крепости — и снова мы будем вместе! Но до того времени суждено нам расстаться… — Отерев слезу, царица вынула из платья образок с золотой цепью и протянула рыцарю.

— Взгляни на иконку, мой друг!

— Но ведь это ты сама, Тамар! — поразился Захарий.

— Не правда ли, весьма схожа! — сквозь слезы улыбнулась Тамар. — Неизвестный живописец запечатлел случайное сходство, а я нашла ту иконку в дворцовой ризнице и приказала сделать точную копию… прядь своих волос вложила в тайничок… Вот так! Да сохранит тебя в боях сей талисман, любимый!

И царица надела образок на шею Захария.

— Распорядись, завтра мы возвращаемся в Тбилиси…

…Тетка встретила Тамар с распростертыми объятиями, будто и не писала ей никаких неприятных писем.

— Вернулась, моя радость? Спасибо, что скоро вернулась. Свет без тебя не мил! Как доехала? Все ли в дороге было благополучно?

— Благодарю, доехали хорошо.

Холодный тон племянницы не понравился старой царице. «Надо как-то успокоить Тамар!» Русудан осторожно сказала:

— Я тебе писала малоприятное… поверь, с болью в сердце! Я сама была молода. Но по всему Исани уже пошли сплетни… Враги затаились, но они есть… И нам, царицам Багратунианового дома, надо быть превыше всяких подозрений…

Тамар молчала. Осмелев, тетка добавила:

— И разве какой-то Мхаргрдзели тебе пара? Недавний князь, иной веры, не допустят этого ни бог, ни люди!

Сверкнули глаза Тамар. Крепко сжав унизанные кольцами руки, она пренебрежительно сказала:

— Бог ваш — враг любви! А люди…

— Опомнись, что ты говоришь, дорогая?! — испуганно забормотала Русудан, со страхом оглянулась, не подслушивает ли кто богохульные речи.

Тамар продолжала с гневом:

— Успели дознаться, сумели помешать. Сделали меня обманщицей в любви! Забыли вы, кому я обязана сохранением трона? Может быть, я еще должна благодарить вас за предупреждение?! Но запомните — этого я вам никогда не забуду!.. Теперь делайте нужное для дома Багратунианов дело, подыщите мне подходящего супруга. Выдумайте его, если надо. Но отныне царством буду править я сама! Это тоже хорошо запомните. А вазиру Чиаберу передай: если он сегодня же не уберет своих шпионов из Исани, придется мне завести свою собственную разведку, как у покойного отца! А ему тогда сидеть в подвалах Клде-кари до конца дней своих… Я покажу всем вам, как вести слежку за царицей!

Глава XV. ШОТА ИЗ РУСТАВИ

Статный, красивый юноша медленно шел, погруженный в думы, по тенистой аллее академии при Гелатской лавре. Кончалась его учеба в «Новых Афинах»[104], где некогда первенствовал Иоанэ Петрици, светоч и знамя науки Картли, мыслитель с широким умственным горизонтом, основоположник новой философской школы.

Эх, горевал Шота, где достать бумаги? Пергамент и бумага в Картли были большой редкостью, стоили очень дорого, не по карману бедному школяру. Даже великим царям прошения подавались на маленьких лоскутках, а ответы и решения для экономии писались на них же. Грамотному простонародью приходилось вести хозяйственные записи на выскобленных бычьих лопатках. Из-за этого большую часть своих стихов (а Шота тайком писал их с раннего возраста) приходилось держать в памяти. По ночам, при неверном свете ночника, Шота зачитывался в своей каморке родными поэтами. Он проглотил «Абдул-Мессию» Иоанэ Шавтели, монаха из Самцхе, секретаря царицы Тамар, мужа весьма преславного и получившего «благодать предвидения». Зачитывался величавым эпосом «Дилариани» Саргиса Тмогвели, рыцаря и поэта, подобного славным трубадурам Прованса. Потом увлекся Шота его же повестью «Висрамиани» и поэмой Мосе Хонели «Амиран-Дареджаниани». Затем ему в руки попали звучные оды Чахрухадзе, чья жизнь была сплошным увлекательным романом. Вдохновляясь, Шота сам писал, пока хватало бумаги и не кончалось масло в светильнике, а мутный рассвет не начинал пробиваться через окошко.

Сегодня — большой день в Гелатской академии. Высокопреосвященный Николоз Гуласберидзе проводит последнее занятие. Смиренного Николоза, некогда католикоса Грузии, добровольно уступившего патриарший престол неукротимому Микаэлу Мирианидзе, любили за глубину мыслей и высокую чистоту учения. Храм был наполнен до отказа семинаристами и гостями. Святитель был в ударе и, посвятив свое выступление необычной теме «Война — это зло», закончил его следующими проникновенными словами:

— Есть народы, которые, проявляя особое усердие к красноречию и философии, занимаются изысканиями дел божеских и человеческих, как, например, мудрые эллины. Великий отец церкви Иоанн Дамаскин говорил: «Будем исследовать также и учения языческих мудрецов. Может быть, и у них мы найдем что-либо пригодное, приобретем что-либо душеполезное». Другие же народы не имеют навыка в красноречии и философии, поскольку, пренебрегая научными и философскими изысканиями, всю надежду свою возлагают на Бога и на длань свою, которой они совершают дела геройские…

Слова мудрого старца били не в бровь, а в глаз невежественным представителям благородного сословия, которые соблаговолили из любопытства присутствовать на занятии. Воины громко выражали свое недовольство, выходя из собора:

— Загнул преосвященнейший! Кто не владеет саблей, тот не мужчина…

— Конечно, конечно! А разве на Бога святитель Николоз больше не надеется?

— Слышал бы покойный Микаэл — не спустил преосвященному, а, не посмотрев на сан, послал бы в отдаленный монастырь на покаяние!

— Ересь, сущая ересь! — шипели недоброжелатели из клириков.

Глубоко запали слова доброго пастыря в сердце Шота.

Закончив учение и получив свидетельство из академии, Шота решил попытать счастья в столице, хотя дядя-монах и ждал его в Рустави для посвящения в духовный сан. С попутными торговыми караванами где пешком, где на арбе, юноша через неделю прибыл в Тбилиси и остановился у дальних родственников.

Родичи вовремя вспомнили, что после передачи Рустави могущественным Мхаргрдзели азнаур Шота стал их вассалом, и посоветовали немедля направиться на поклон к новому патрону, амирахору Закарэ. Без труда найдя особняк Мхаргрдзели, Шота с робостью вошел в обширный двор, где сразу поднялся лай многочисленной охотничьей своры. С трудом угомонив псов, привратник спросил Шота, что ему нужно в княжеском доме. Потрепанная одежда и скромный вид юного пришельца явно не внушали особого почтения старому слуге. Когда Шота сказал, что ему необходимо видеть самого князя Закарэ, привратник отрицательно покачал головой:

— Трудно, очень трудно видеть князя! Всегда на воинском учении или во дворце, а больше в походах…

И доверительно сообщил:

— Даже жениться до сих пор не успел господин!

Псы радостно залаяли. Во двор, сопровождаемый многочисленной свитой, въезжал всадник на вороном коне.

— Великий ишхан, — успел шепнуть привратник и бросился навстречу хозяину.

«Так вот он каков! Словно Рустем из «Шах-намэ»… — мелькнула мысль. Шота почтительно скинул шапку.

Узнав, что молодой азнаур родом из Рустави и является его вассалом и что он поэт, Захарий взял его за плечо, спросил, как зовут, и ласково молвил:

— Пройдем ко мне в покой, Шота! Расскажешь подробно о себе, тогда и подумаем, что с тобой делать…

Долго длилась первая беседа Шота с его молодым патроном. Захарий был человеком образованным и сразу же высоко оценил талант и удивительное мастерство восемнадцатилетнего поэта. Шота хорошо читал свои стихи, строго соблюдая цезуру и ударения, столь характерные для грузинского стихосложения. Особенно тронули Захария стихотворения, посвященные «миджнурству»[105]. И видимо, не только звучные стихи поэта подействовали на молодого военачальника. Красивое лицо Захария помрачнело, он глухо произнес:

— Жизнь повелевает, мой Шота! И часто перед лицом долга приходится отступать любви…

Хлопнув в ладоши, он коротко приказал вбежавшему слуге:

— Вина!

Подняв рог с вином, Захарий с улыбкой обратился к молодому поэту:

— Выпьем за твою поэтическую удачу, Шота! Сегодня же переселяйся от родичей в мой дом. Я сумею представить тебя великой царице — она любит людей одаренных…

В комнату вошли младший брат Иванэ и владетель тмогвский Саргис. Шота при входе старших по возрасту встал и поклонился. Захарий, хлопнув его по плечу, представил:

— Мой новый молодой друг азнаур Шота! А это — мои братья, князья Иванэ и Саргис. Ты, верно, читал, Шота, стихи князя Саргиса или его новый роман «Висрамиани»?

«Бог мой! Сам великий Саргис Тмогвели?!» Шота вперил горящий взор в витязя-поэта и снова поклонился, что-то шепча.

— Что ты там шепчешь, Шота? Не стихи ли какие? — доброжелательно кинул Захарий.

Шота негромко продекламировал:

Саргис был тронут.

— Вот как, и твой юный друг, оказывается, поэт!

— И предаровитый! А теперь, мой Саргис, доставь нам удовольствие и прочти что-нибудь из твоего романа! — попросил хозяин, чокаясь с братьями.

Саргис наморщил лоб, начал:

— Я прочту поучение мудреца Бего Рамину.

«О ты, жалующийся на свою судьбу! Ты — лев, как же ты жалуешься на шакалов? Тебе поможет судьба в будущем, и…» — Тмогвели запнулся и смущенно прошептал: — Память проклятая!

— «…и поэтому нечего тебе сейчас так печалиться, — звонко подхватил Шота. — Пока безумная любовь тебя обольщает, тело твое всегда будет притягивать беду. Зачем отдаешь сердце возлюбленной, если не в силах перенести горе и бесчестие?.. Кто посадит розы и потом будет собирать их, тот не может не занозить руки шипами. Ты посеял в сердце своем семя безумной любви и хочешь снять урожай, подобный Вис; но до того времени ты испытаешь много бедствий…»

— Хватит, Шота, — прервал, нахмурясь, Захарий. — Я вижу — слова этого мудреца против любви направлены. А мы за миджнурство славное выпьем, друзья!..

Глава XVI. ДАВИД СОСЛАН[106]

Надолго, на многие годы притихли дидебулы после ниальского разгрома. Лишенный почестей и званий Абуласан печально заканчивал дни в замке Махканберд, возле ослепленного Гузана, воспитывал внуков. «Первый барон Грузии» — Вардан Дадиани куда-то исчез, и царица Русудан могла действовать без помех, в меру своего властного характера и великой любви к интригам — главного занятия царедворцев. К тому времени подросло новое поколение, появились новые фигуры на исторической сцене…

Издавна при дворах властителей Грузии воспитывались дети вассалов в качестве заложников, обеспечивая тем самым добропорядочное поведение своих родителей. С детьми владетельных князьков обращались неплохо, обучали их грамоте и военному делу, потом принимали на службу. В царствование Давида Строителя при тбилисском дворе насчитывались сотни таких юношей, а при Георгии III из далекой Алании привезли круглого сироту, по имени Сослан, в святом крещении — Давид, единственного наследника покойного властодержателя Нузала Джадарона: взамен собственных сыновей родичи охотно отправили Сослана. Мальчик рос, превратился в красивого юношу и, как и все молодые люди при тбилисском дворе, был безнадежно влюблен в Тамар; он лишь издали мог воздыхать по красавице. Ко времени первого замужества Тамар молодому горцу было лет двадцать пять.

Сослан уже успел отличиться в боях и был назначен предводителем аланской дружины.

Однажды утром в дворцовом саду около кельи, где работал Басили, послышались голоса. Летописец прислушался. Под окнами прогуливались старая царица Русудан и Чиабер.

— Ну что толку в том, что подсматривать за царскими особами научились твои приспешники! — ворчливо выговаривала вазиру Русудан. — Ты знаешь, как гневалась царица! А и то сказать, ничего путного придумать не можешь. Сколько лет подходящего жениха для царицы не подберем, ты палец о палец в этом самонужнейшем деле не ударил! А вдруг опять с дорийским выскочкой захочет встречаться Тамар? Кто будет в этом виноват, скажи?

Чиабер в ответ пробормотал что-то невнятное. Скоро голоса затихли…

Басили вдруг осенила блестящая мысль. Несколько дней и ночей рылся придворный летописец в старинных хрониках, делал выписки и расчеты. Затем попросил личного приема у царицы Русудан по неотложному и тайному делу.

— Так ты говоришь, отче Басили, вторая жена царя Георгия Первого, Альда-аланка, мать мятежного царевича Деметре, бежала с внуком Давидом от преследований врагов из Анакопии в страну овсов, женила Давида на дочери тамошнего царя и от этого брака пошли тоже Багратунианы. Так?

— Так, великая государыня. Я установил и родословную сей державной династии Эпремидзе — Багратуниани. Изволь выслушать — Давид, Атон, Джадарок, Давид Сослан. Последний отпрыск и есть тот самый витязь, что при дворе твоем воспитывался, великая государыня, а теперь служит в аланском полку!

Голос Басили звучал преданно и уверенно.

— Ха! А наша покойная Бурдухан, как же она приходилась этому Сослану?

— Никем, государыня, из другого она края!

— Стало быть, близкого, кровного родства между царицей Тамар и Сосланом не имеется? — настаивала старая царица.

«Клюнуло!» — с радостью подумал Басили и с жаром стал доказывать:

— Не имеется, великая государыня! Но Давид Сослан по отцу — настоящий Багратуниани и православной веры. Все как требуется…

Крепко задумалась царица Русудан, отпустив придворного летописца. Вот ведь что получилось… Искали женихов бог весть где, дали возможность проклятому Абуласану всех вельмож обвести. А нужный человек все эти годы тут же рядом проживал, при дворе. Спасибо отцу Басили, хоть и он из прежних абуласановых прихвостней… Надо его вознаградить!

Царственная племянница оказалась, однако, менее доверчивой, чем Русудан. Выслушав обстоятельный доклад Басили об Альде-аланке, бегстве ее с мальчиком Давидом в Аланию и всю остальную историю славных Эпремидзе, Тамар, глядя испытующим взором на придворного летописца, стала расспрашивать:

— Почему же царевич Деметре не увез сына с собою в Константинополь? И почему покойный отец мой, царь Георгий, который часто бывал в Алании и даже там женился на моей матери, никогда ни словом мне не обмолвился о наших родственниках — Эпремидзе? А кстати сказать, в каких именно ущельях правили эти царственные Эпремидзе?

Басили сделал хороший доклад, но на вопросы проницательной царицы ответить не смог. Отпустив насмешливым кивком смущенного монаха, Тамар устало сказала:

— Как мне все это надоело! И когда только кончатся эти сватовства?

Встав с кресла, она направилась к выходу. Остановившись у двери, небрежно кинула тетке:

— Я, кажется, знаю этого вашего Сослана!..

Объявить молодому аланскому осибагатару о его высоком происхождении, со всеми возможными счастливыми последствиями, было поручено тому же премудрому Басили. Выйдя из его кельи, Сослан не чувствовал под собой земли и, вернувшись домой, устроил пирушку родичам и друзьям. Однако причин торжества не объяснял (связанный страшной клятвой молчания, взятой с него посланцем небес, каким ему представлялся преподобный Басили), только счастливо улыбался на все вопросы друзей и усиленно пил за здоровье великой царицы.

Пока в тбилисском дворе подбирали нового супруга для Тамар, в соседнем Ширване Абул-Музаффар Менучехр Ахсатан-бек Касран-шах питал иные надежды. Через бабку, царевну Тамар, сестру царя Деметре Первого, некогда выданную за его деда Афридуна, приходился он троюродным братом царице Тамар, что не мешало ему быть в числе первых (и неудачливых!) соискателей ее руки. После шумного развода с Юрием Андреевичем и поражения мятежников Ахсатан воспрянул духом и решил снова попытать счастья.

С границы в столицу Шемаху спешно был вызван зять Ахсатана — Омар Амирмиран. Везиру двора было предложено немедленно снестись с тбилисским двором на предмет установления времени возможного приезда шаха в Грузию. Шахскому казначею высочайше повелено было самым жестким образом досрочно взыскать налоги с шемаханского купечества за треть года вперед для оплаты расходов, связанных с этой поездкой. Тбилисский двор не замедлил с ответом. Царица Русудан сочла приезд царственного родственника своевременным. Племянница не выходила из дурного настроения и никак не решала вопроса о браке с новым кандидатом в супруги, чем несказанно огорчала и беспокоила старую царицу.

Гюлистан[107] высилась на вершине крутого горного кряжа, начинавшегося у окраины Шемахи. Мощные стены с многочисленными круглыми и четырехугольными башнями из рваного камня, облицованного тесаными плитами, окружали обширную территорию цитадели. На юго-востоке, за новой стеной, располагался поселок. Легко обороняемая крепостная тропа вела зигзагами от подошвы горы к главным воротам. Глубокий ров, наполненный водой, разделял крепость на две неравные части. В верхней части, защищенной третьей, еще более могучею стеной, был укрепленный двухъярусный замок ширваншахов[108], с глубокими подземельями. Ключевой водой твердыня снабжалась по подземному водопроводу из водозахватных сооружений, расположенных в шести фарсахах[109] в горах. Сложный потайной ход, поднимаясь и опускаясь под землей по рельефу местности, незаметно выводил из крепости в дальнее ущелье.

В большом покое, на тахте, облокотившись на парчовые подушки, сидел в раздумье сорокалетний мужчина в шелковом халате и белой чалме на голове. Небольшая черная борода обрамляла лицо с правильными чертами. Человек в чалме хлопнул в ладоши. В покой вбежал нукер-охранник.

— Пришел он? — спросил ширваншах.

— Он здесь и ждет великодушного соизволения великого шаха!

— Пусть войдет!

В шахский покой степенно вошел немолодой мужчина с яркими глазами, в темной одежде. Прославленный Ильяс Низами по срочному вызову самого ширваншаха прибыл из Ганджи. Поклонившись, поэт встал у двери.

— Салам-алейкум, почтенный Ильяс! — милостиво приветствовал его Ахсатан.

— Алейкум-ас-салам, великий шах!

— Приблизься, можешь сесть…

Перебирая янтарные четки, шах начал издалека:

— Правду ли говорят, почтенный Ильяс, что Абу-Бекр осмелился предложить тебе переехать к нему в Тавриз?

— У лжи короткие ноги, великий шах! Аллах знает лучше всех… Атабек только просил, чтобы я посвятил ему поэму «Искандер-намэ».

— Я запрещаю тебе писать для него! Абу-Бекр — враг моего зятя Омара, а стало быть, и мой! — закричал Ахсатан.

— Слушаюсь и повинуюсь, великий шах, — ответил Низами, низко кланяясь. Прославленному поэту нельзя было ссориться с правителем Ширвана, хотя атабек Абу-Бекр и обещал ему крупную денежную награду.

Ахсатан переменил тон:

— Заказать тебе хочу поэму о любви. Что скажешь, почтенный Ильяс?

— Царственное внимание к слабым силам поэта — величайшее счастье. Когда надобна поэма твоему величеству?

— Через месяц, никак не позже.

Низами покачал головой:

— О, срок мал, очень мал, государь. Есть у меня почти готовые стихи о Хосров-о-Ширин. Прими их в дар, великий шах!

Ахсатан после небольшого раздумья решился:

— «Хосров-о-Ширин» — хорошее название! Беру поэму. Посвяти ее от моего имени прекрасной царице Тамар и получи у казначея сто золотых.

Низами встал, с низким поклоном стал благодарить ширваншаха. Ширваншах доверительно добавил:

— Через месяц еду в Тбилиси. И ты со мной поедешь. Читать свою поэму будешь при дворе царицы курджиев!

Глава XVII. СОСТЯЗАНИЕ ПОЭТОВ

В обширном княжеском особняке кроме Захария проживал и брат Иванэ с молодой женой. Обогнал старшего брата в семейном устройстве Иванэ, женившись на княжне Хошак из славного рода Ширяншахов, что некогда властвовали по всему побережью Каспийского моря, от Дербенда до Ленкорани. Под натиском северных племен они переехали в Арцах, там крестились и от агванских царей получили обширные владения. Отличившись в Ниальском бою, Иванэ потом избрал придворное поприще, получил звание царского эджиба и уже нес службу в Исанском дворце. Проживал у Захария и поэт Шота из Рустави.

В эти дни у Мхаргрдзели гостил проездом в Константинополь пятнадцатилетний агванский царевич Абас Кюрикян-Багратид со своей свитой. Агванское «царство» уже было неким миражем, давно отобрал царь Давид Строитель у последних Кюрикянов все обширные владения в Сомхити и Кахети, оставив в утешение замок Норберд и почетный титул «агванских царей». Впрочем, юный Абас лично был чрезвычайно богат и ехал в Византию как подлинный наследный принц. Появление Абаса в Тбилиси удачно совпало с ожидаемым приездом ширваншаха, и агванский царевич как ребенок радовался предстоящим празднествам.

Время текло. Наконец с большой пышностью, под звуки шахского панджанобата[110], окруженный гарцующими на конях эмирами и нукерами в блестящем вооружении, ширваншах Ахсатан, сопровождаемый зятем Амирмираном, торжественно въехал через городские ворота, украшенные флагами и зеленью. За ширваншахом на двух серебряных цепях вели большого львенка — подарок царице Тамар. Гостя с почетом, за несколько стадий от города, встречал амирахор Мхаргрдзели со старшими спасаларами. По празднично расцвеченным улицам с вывешенными из окон домов коврами и гирляндами цветов Ахсатан проследовал в бывший дворец Арцруни, отведенный ему на время пребывания в Тбилиси.

На обширном дидубийском поле с утра уже толпился народ. Всюду были разбиты палатки с съестными припасами, сновали торговцы холодной водой. Высоко в воздухе ходили канатоходцы, давали представления заезжие фокусники. Звучала зурна.

Медные трубы возвестили прибытие двора, и народ хлынул к месту предстоящего турнира. На огороженной высоким дощатым забором трибуне разместились царственные особы. Окруженная блестящей свитой Тамар сидела на возвышении под вышитым золотыми звездами балдахином. Рядом с ней в золоте и серебре восседали ширваншах и главный распорядитель турнира амирспасалар Гамрекел Торели. У трибуны теснились именитые горожане. Простой люд толпился за забором, молодежь облепила ветви деревьев.

Шота приехал на праздник вместе с агванским царевичем. Их встретил князь Иванэ и усадил на удобные места рядом со своей женой Хошак. И тут-то Шота впервые увидел царицу Тамар…

«Нет в мире подобной!» — в необычайном смятении подумал поэт. Почему-то перевел фразу на персидский язык. Получилось «Нестан-Дареджан»[111]. Запомнил новое имя. И снова, не отрываясь, всматривался в дивное лицо правительницы. Нерадостным показалось оно поэту.

Трубные звуки возвестили начало турнира. На арену выехал герольд и громко возгласил:

— Великая царица царей! Достославный и блистательный шах! Эмиры, мтавары и азнауры Картли! Возвещаю всем, всем! На честное состязание выступают: от Ширвана — высокородный эмир Омар Амирмиран с соратниками! От Картли — князь Закарэ Мхаргрдзели с соратниками! Поднимите копья!

Под гром рукоплесканий на арене появились две большие группы конных рыцарей. Впереди ширванцев на рыжем аргамаке красовался огромный Амирмиран в черных хорасанских доспехах и золоченом шлеме. Внук славного Ильдегиза, изгнанный родным братом из страны, Амирмиран был могучим мусульманским рыцарем, хорошо известным на всем Востоке. За ним теснились эмиры и бахадуры Ширвана.

Захарий выехал на коне соловой масти в обычных боевых доспехах. Только в память отца он надел шлем с пером белой цапли, с которым парон Саргис некогда брал приступом стены Ани. За ним в конном строю следовали спасалары Сослан, Шалва и Иванэ Ахалцихели, Чиабер Торели, двоюродные братья Саргис Тмогвели и великан Блу-Захар…

Проезжая мимо царской трибуны, соперники приветствовали Тамар и ширваншаха, выстроились на арене в две линии и подняли вверх копья. Легкий ветерок шевелил флажки с родовыми гербами. Состязавшиеся опустили забрала. По знаку амирспасалара обе шеренги, выставив копья, во весь опор помчались навстречу друг другу. Раздался громкий лязг стали о сталь. Кони разбрасывали копытами песок. На арене поднялось большое облако пыли. Амирмиран быстро сбил с коня противника и, сменив копье, обратился лицом к предводителю противной партии. Дважды сходились в поединке исполины в железных латах. Наконец Захарию мощным ударом копья удалось вышибить из седла эмира и тем самым закрепить победу за своей группой. Царица Тамар с радостной улыбкой увенчала золотыми венками победителей турнира. Но почему-то ее взор избегал Захария…

Перед вечером Захарий получил короткую записку без подписи: «На приеме не задерживайся. После окончания состязания поэтов тотчас уезжай из Тбилиси». Он узнал знакомый женский почерк. Похолодело в сердце. Вот оно — то испытание, которого он ждал всю зиму! Оберегая мужское самолюбие и опасаясь вспыльчивого характера Захария, Тамар заблаговременно прислала предупреждение… Вызвав оруженосца, Захарий мрачно сказал:

— Держи коней наготове, Ростом, ночью уезжаем в Лори. Но об этом никому ни слова!

Вызвав дворецкого, Захарий приказал в случае его внезапного ночного отъезда принести наутро извинения царственному гостю. Затем прошел на половину своего брата и долго с ним беседовал.

Состязание поэтов происходило в тронном зале Исанского дворца, уже переполненном знатью, придворными и сановниками царства. В блеске бесчисленных огней появились обе царицы и ширваншах Ахсатан. После того как все присутствующие уселись на свои места, воцарилась тишина. Вперед выступил амирэджиби и, стукнув жезлом о пол, провозгласил:

— Придворный поэт блистательного ширваншаха, непревзойденный, светоносный Ильяс Низами!

Низами неторопливо вошел в круг придворных, встретивших его громкими рукоплесканиями, и стал прямо перед царицами и шахом. Отвесив низкий поклон, он с загоревшимися глазами стал громко читать на великолепном фарси[112] стихи, посвященные царице Тамар:

Тамар благожелательно захлопала в ладоши. Переждав, Низами с поклоном стал читать новые стихи, обратившись к старшей царице:

Русудан раскраснелась как девушка, когда Низами, с величавым жестом руки в ее сторону, произнес заключительный стих:

Гул одобрительных возгласов пронесся по залу. Низами, закрыв глаза, пережидал. Потом он снова с вдохновенным видом повернул голову в сторону Тамар:

Остановившись на мгновение, Низами бросил торжествующе в зал:

Буря рукоплесканий и громкие хвалебные клики были наградой прославленному поэту. Низами кланялся, приложив руку к сердцу, и благодарил. Ширваншах сиял. Все идет по его плану, идет хорошо! Прекрасная Тамар явно тронута стихами Низами (надо будет добавить поэту денег!). А завтра… завтра сделать «лучезарной» предложение руки и сердца, через тетку!

Амирэджиби снова выступил вперед и провозгласил:

— Поэт Шота из Рустави!

Взоры всех присутствующих повернулись к вошедшему в круг юноше. Шота из Рустави? Первый раз слышим это имя!

Поклонившись в сторону царских особ, Шота несколько взволнованно начал выступление с приветствия своему старшему сопернику — гостю из Ширвана:

Снова поклонился. Низами растроганно подумал: «Он мне в сыновья годится!» Приложил руку к сердцу и губам в знак привета юному собрату.

Шота оглянулся, увидел своего друга и покровителя, стоявшего у двери. Лукаво улыбнувшись, окрепшим голосом стал читать:

Ширваншах первым дал пример горячего одобрения. Клики царедворцев нестройно загремели в честь неизвестного поэта. И впервые за весь вечер потеплели прекрасные очи царицы. Приподняв чуть удивленно тонкую бровь, она ласково взглянула на раскрасневшееся лицо юноши из Рустави. Что-то нежелательное почудилось в стихах Русудан. Она недовольно покосилась на амирэджиби. «Кто допустил на состязание неведомого поэта-мальчишку?»

Когда улеглось волнение, Шота с чувством продолжал:

Ширваншах картинно схватился за сердце, и все в зале поняли: Ахсатан, властитель Ширвана, — влюблен! А голос юного поэта звенел в зале:

Тамар внезапно вздрогнула. Снова полились страстные стихи:

Пока Шота читал, Захарий понемногу приближался к нему. И когда взор Шота упал на него, поэт ужаснулся: Захарий страдал. Казалось, прекрасные стихи поэта жгли сердце…

На этот раз первой стала рукоплескать Тамар. За ней восторженно зашумел весь двор. Но проницательный взор Шота снова заметил нерадостное лицо молодой царицы.

По единодушному приговору всех присутствующих обоим поэтам было объявлено через амирэджиби:

— Оба победители, оба достойны хвалы и наград!

Низами расцеловал своего юного соперника и, после получения золотого венка из прекрасных рук Тамар, увлек его в сторону…

Ахсатан не отходил от цариц, влюблено смотрел в глаза Тамар, расточал хвалебные слова, цветисто клялся в родственной любви и преданности… Тамар принужденно улыбалась на речи ширваншаха, оглядывалась, видимо чего-то ожидая. Заметив, что Захария уже нет в тронном зале, облегченно вздохнула. Кивнув головой тетке, устало откинулась в кресло, прикрыла глаза. Царица Русудан подозвала к себе амирэджиби и тихо отдала повеление. Тот, стукнув жезлом, снова громко потребовал внимания. Зал замолк в недоумении.

Царица Русудан встала во весь свой высокий рост. Окинув зорким взором присутствующих, она твердым голосом объявила:

— Высокородные гости Ширвана! Дидебулы и азнауры Картли! Великая царица царей Тамар, посоветовавшись со своей семьей, сочла за благо сочетаться браком с высокородным Давидом Сосланом, из царственного рода Эпремидзе-Багратуниани. Святейший католикос Тевдорэ благословил их помолвку, о чем мы объявляем всем!

Присутствующие остолбенели. Русудан села в кресло, так и не дождавшись положенных по этикету радостных возгласов. Шепот среди придворных неприлично затягивался:

— Второй раз солнцеликая Тамар ставит нас врасплох своим замужеством!

— Тогда выдумка Абуласана — неведомый рузик! Теперь неведомый Сослан!

— Но кто такие Эпремидзе?

— Тс-с! Царская воля неоспорима!

Царедворцы очнулись и бросились с положенными поздравлениями. Красавец жених подошел к царственной невесте и, низко склоняясь, поцеловал унизанную перстнями прекрасную руку. Рука невесты немного дрожала. И уже пробивалась к избраннику родня, торопясь насладиться неожиданным счастьем родича.

Тамар вскоре исчезла из зала.

Ахсатан впал в глубокое отчаяние; он с горечью бросил Низами:

— Теперь пиши стихи о несчастной любви, Ильяс!

— Слушаю, великий шах. Буду писать о знаменитых и печальных влюбленных — Лейле и Меджнуне, — с готовностью ответил поэт.

Отец Басили был в приподнятом настроении. Его зачислили в дворцовый штат и повысили жалованье!.. Низко склоняясь над пергаментом, он записал: «Все возымели желание соединить Давида с Тамар и дело доверили Богу. Тамар тоже покорилась их воле, так как знала юношу. Не стали медлить, свели их в Дидубэ и соединили Давида с Тамар…»

Решение наболевшего династического вопроса соединенными усилиями царской семьи и придворных генеалогов было найдено и претворено в жизнь.

…Темной ночью по каменистой дороге двигалась по направлению к горному хребту небольшая группа всадников. Записка брата догнала Захария в пути. Иванэ кратко сообщал об объявленной помолвке царицы Тамар с Давидом Сосланом.

Глава XVIII. АШХЕН

Большая харчевня, что в полуподвале на рынке, всегда по вечерам полна анийцами. Помещение с низким сводчатым потолком забито столами, втиснутыми между бочками с арахом и ширакским пивом, бурдюками с араратским вином. За столами расселись торговцы помельче, разный ремесленный люд и приезжие земледельцы. С каменного свода свешивались связки лука и чеснока, несколько окороков. Капала влага. В харчевне душно. Пахнет человеческим потом и жареным мясом.

Редким гостем в харчевне был оружейник Кюрех. Но в тот день он вознамерился угостить Петроса, которого с согласия цехового «старика» перевели из учеников в подмастерья. С трудом нашли свободный стол, и, усевшись на колченогий стул, Кюрех заказал шашлык.

— Добавь к нему кувшин доброго пива, — напутствовал молодого слугу оружейник и, обращаясь к новому подмастерью, добавил: — Нынче за твое здоровье выпить надо, Петрос-джан! Чтобы, поскорее варпетом стал бы…

За соседним столом сидели два сельчанина в домотканой одежде, с разбитыми кожаными поршнями на ногах и рассказывали огороднику из предместья:

— Четыре и больше дней на барщине работать заставляют!

— А не выйдешь в поле — треклятый староста Паткан (чтоб околеть ему без покаяния!) тотчас с десятскими на дом явятся, изобьют как собаку, силком на работу поведут… или в подвалы на хлеб и воду посадят. Они у нашего парона огромные, все село туда упрятать можно!

— А подати прибавляют! Опять-таки, кроме десятины, еще подношения по праздникам попу подай! Сил не стало больше терпеть, брат! Вот и сбежали мы с соседом к вам, через границу. Бобыли мы оба, паронам мстить будет некому! А теперь мы на любую работу согласны…

Чуткое ухо оружейника сразу уловило в голосе злобу и отчаяние. Повернувшись к ним, Кюрех сказал:

— Чудно́ говорите, друзья! Ну как можно требовать от земледельца столько дней работы? Как он тогда семью прокормит да подати уплатит?

Сельчане рассердились, громко закричали:

— Не хочешь — не верь, рамик, а тогда и в разговор наш не суйся!

— Осел и тот не терпит лишней ноши! — пробормотал Петрос.

— Молчи, Петрос! — резко оборвал его Кюрех, оглядываясь на сельчан. — Сам-то ты тоже не стерпел, сбежал из деревни. А может быть, там оставаться надо было, господскому гнету сопротивляться… как наши деды славные делали!

Обращаясь к крестьянам, Кюрех мягко сказал:

— Да вы не сердитесь, братья! Добра вам желаю, помочь хочу. Так и быть, уговорю хозяина вас на работу принять. Одного меха качать, а тебя, что покрепче, на молот возьму. Согласны?

Сельчане радостно загудели:

— Спасибо, брат! Куда прийти, скажи…

Петрос задумчиво глядел на крестьян.

Все труднее и труднее становилось получать медь из Лори. Однажды, приняв большой заказ на изготовление медной орнаментированной посуды, Тигран заявил эмирскому управителю:

— Не добудешь пропуска через границу, не выполню твоего заказа. Меди-то нет!

Пропуск был получен незамедлительно. Оставив кузницу и мастерскую на попечение Кюреха, старый оружейник весной направился через перевал в город Лори. С ним ехали два дюжих подмастерья и, по ее настоятельной просьбе, дочь Ашхен.

В Лори, куда после двухдневного путешествия прибыл Тигран, проживали дальние родственники, оказавшие знаменитому оружейнику и его дочери радушный прием. У Тиграна даже мелькнула мысль, что родня, может быть, найдет в городе более подходящего жениха для Ашхен, нежели бедный каменщик.

Когда в первый же воскресный день, направляясь в собор в сопровождении старухи родственницы, Ашхен проходила по улице городского предместья, немало юношей заглядывалось на дочь оружейника. Высокая и тонкая, Ашхен была в расцвете девичьей красоты. Смело изогнутые крылатые брови, огромные глаза редкого изумрудного цвета, широкий белый лоб под тяжелыми косами невольно привлекали взор к молодой анийке.

Покончив с дневными хлопотами, любил старый Тигран по вечерам, сидя на приступке у входа в дом, читать лорийским родственникам мерные строфы старинного сказания о Давиде Сасунском. Ашхен была всегда одной из самых внимательных слушательниц отца. Перед мечтательной девушкой вставали то образы народных освободителей, то злобные враги… Вот победил войско Мсра-Мелика великий Давид:

Сосредоточенно внимали слушатели плавному речитативу. Полная луна заливала серебром городское предместье, и сказочным выглядел мирный пейзаж. Вдруг в глубокой тишине, все приближаясь, послышался мерный топот коня. И как видение появился громадный всадник. Сидящие у входа дома жители встали и поклонами приветствовали проезжающего. Молча кивнув в ответ людям, рыцарь скрылся в чаще деревьев. Ашхен судорожно схватила за руку старуху родственницу.

— Кто это, майрик?

— Великий ишхан, — прошептала старая женщина и, боязливо оглядываясь, тихо добавила: — Люди добрые говорят, что заколдован он царицей дэвов, потому и ездит один по ночам куда-то в горы!

Неведомая тяжесть легла на грудь молодой девушки. Слезы наполнили глаза. Нет, то сам Давид из Сасуна проезжал на морском коне Джалали!..

Когда на следующее утро Тигран собрался на княжий двор для расчетов по меди с прижимистым управителем, Ашхен стала просить отца:

— Возьми меня с собой в замок!

Удивился старый оружейник просьбе дочери, но рассудил: «Мало радости у девушки, скоро нам возвращаться в Ани, а там — затвор, не то, что здесь, в Лори», — и согласился.

Пока Тигран до седьмого пота торговался с княжеским управителем, смелая девушка сумела добраться до покоев старой княгини Саакдухт. Бросившись ей в ноги, Ашхен стала умолять:

— Оставь меня у себя, великая госпожа, на любую работу согласна! Нельзя мне возвращаться домой! Там агаряне проходу девушкам не дают, живем мы как в темнице, даже в святую церковь ходить молиться опасаемся…

Узнав, что она дочь уважаемого, зажиточного оружейника Тиграна, хорошо знает грамоту, добрая княгиня согласилась принять пригожую анийку на службу в замок:

— Если отец не будет возражать, останешься, будешь ближней девушкой княжны Вананэ! — заключила владетельница и вызвала ключницу Оромсим.

Старуха только руками всплеснула, увидя Ашхен:

— Госпожа, или старые глаза меня обманывают?! Да ведь эта девушка — точно сестра нашей княжны! — и поспешила добавить, заметив недовольство на лице у княгини: — Только наша Вананэ потоньше, постройнее будет! И глаза другие…

Тигран был и польщен и раздосадован, когда Ашхен, вернувшись домой, объявила ему о согласии княгини Саакдухт оставить ее в замке. Но тут со всех сторон напали на Тиграна родственники. Было ясно доказано, что старому вдовцу трудно жить со взрослой красавицей дочерью в большом городе, который кишит безбожными агарянами. Мало ли что может случиться? А у княгини Ашхен будет в покое и безопасности. Добрая Саакдухт и замуж выдаст Ашхен — любит она свадьбы устраивать, и приданое даст хорошее! Разгневался тогда Тигран и громовым голосом возгласил:

— У моей дочери свое приданое есть! Достаточное, не хуже и не меньше, чем у любой вашей азатани[116]!

На этом родственный спор завершился. Ашхен осталась в княжеском замке, а Тигран стал готовиться к отъезду. Грузя с подмастерьями медные чушки на арбы, он грустил, думая о близкой разлуке с дочерью.

Накануне его отъезда Захарий возвращался с охоты. Проезжая через предместье, где гостил оружейник, он решил, что неплохо бы поручить Тиграну вместе с другими анийскими кузнецами приготовить некоторое количество мечей и наконечников для копий его конницы (верные люди всегда доставят готовое оружие через границу)… Подъехав к дому и спешившись, Захарий громко ударил дверным молотком. Не дожидаясь, пока ему выйдут навстречу, он сам открыл створку ворот и поднялся по каменной лестнице на второй этаж. В дверях Захарий чуть не столкнулся с Ашхен — она пришла из замка, чтобы собрать старика отца в дорогу.

Захарий остановился, пораженный. Где были до сих пор его глаза? Он встречал стройную девушку в переходах замка и за общей трапезой, но, вечно погруженный в свои мысли, не обращал внимания на редкостную красоту. Перед ним стояла сама Астхик, древняя богиня любви…

В упор посмотрела на Захария Ашхен. И тотчас, как бы защищаясь, опустила тяжелые ресницы.

Захарий хотел что-то сказать, но не смог и только, не отрываясь, глядел на красавицу. Вышедший в прихожую Тигран с громким приветствием пригласил почетного гостя в горницу.

Каждый крупный властитель в своей резиденции обычно стремился подражать дворцовому обиходу, создавал из своих вассалов подобие царского двора. Так и в Дорийском замке постоянно проживали юноши и девушки из вассальных благородных семейств в качестве эджибов и придворных дам. Ашхен не была дочерью ни ишхана, ни аспета[117]. Но привлекательная внешность, живой и ласковый характер быстро привязали к молодой анийке всех членов княжеской семьи. Только глава дома — сам великий ишхан был холоден с Ашхен, даже после их встречи в предместье. Кстати, он должен был скоро уехать в Уджармо, где начинались обычные летние учения.

Княжна Вананэ и Ашхен, сидя за вышиванием драгоценных пелен для церкви, часто вели задушевные девичьи беседы. Однажды Ашхен задала тот же вопрос, который когда-то задала царица Тамар:

— Почему ишхан Закарэ до сих пор не женат?

Вананэ пожала плечами:

— Никто толком не знает, матушка в отчаянии! Брат отказывается от всех предлагаемых невест… — И с таинственным видом добавила: — Наверное, он чей-нибудь миджнур и до могилы должен остаться верным своей любимой!

— А кто это — миджнур? — простодушно спросила Ашхен.

— Миджнуры — это несчастные влюбленные. Я тебе дам прочесть одну повесть о них, недавно привезли мне из Тбилиси. Тогда ты поймешь, Ашхен, что такое неразделенная любовь!

Увы, ее собеседнице не надо было читать ни одну из восемнадцати поэм о «Лейле и Меджнуне», известных в восточной литературе, чтобы знать, что такое «неразделенная любовь»…

В комнату вошел, как бы невзначай, Захарий.

— Мой Закарэ, правда ли, что есть еще на свете миджнуры? — лукаво молвила Вананэ.

Легкая тень пробежала по лицу Захария. Он обратился к Ашхен:

— А как ты об этом думаешь, девушка?

Ашхен залилась румянцем, опустила веки. Потом дрожащим голосом ответила:

— О, великий ишхан, что я могу об этом знать? Но… мне очень такого человека было б жаль, от всего сердца! — И она прямо посмотрела на Захария.

— Это ты, Ашхен? Входи, девица!

Ашхен приблизилась и с поклоном, молча протянула Захарию шитую золотом бархатную пелену.

— Что это такое?

Ашхен с трудом выговорила, потупив глаза:

— Пелена для Синего монастыря, ишхан.

Захарий вспомнил: «А-а, это для церкви, которую построил в Тбилиси дядя Барсег!..» — И ласково спросил, пристально глядя в девичьи глаза:

— Так что ж, твоя княжна хочет, чтобы я отвез пелену в Тбилиси?

— Да, ишхан.

Голос у девушки дрожал. Она положила ткань на стол и хотела удалиться. Внезапно Захарий тихо позвал:

— Ашхен!

Свеча в руках девушки наклонилась, стрельчатые ресницы прикрыли дочерна потемневшие зрачки глаз. Быстрым движением выхватив подсвечник из узкой руки с длинными пальцами, Захарий поставил его на стол…

Так началась любовь могучего рыцаря и зеленоглазой девушки из Ани…

Вскоре настоятель монастыря Нор-Гетика, преподобный Мхитар Гош, писал ишхану Захарию, амирахору, эриставу Лори и других земель:

«Ты пишешь, Закарэ, что любовь стирает расстояние между людьми. Сия неверная мысль всегда будет тебя подводить в жизни, мой дорогой. То ты пылаешь страстью к такой высокой особе, что голова кружится, то желаешь связать свою судьбу с девушкой из народа… Конечно, она дочь богатого рамика, к тому же достаточно образованная, но все же не может считаться азатани, и твои благородные родичи, видимо, правы, восставая против твоего намерения. Только царь может жениться на ком угодно, да и то не всегда может себе это позволить. А ты еще не царь, мой Закарэ, и во многом от своих родичей зависишь… Да еще должен напомнить, что ежели кто девицу обольстит, вдобавок обрученную, то, согласно 62-му канону апостолов по Клименту (смотри мой «Судебник», статью 36), обязан взять в жены обольщенную. Но если его родственники не желают принять обольщенную, то должно назначить взыскание в двойном размере. Однако ты пишешь, что отец девушки — Тигран-оружейник взашей выгнал управителя высокородной госпожи Саакдухт. По моему разумению, старик поступил правильно, хотя и не вполне по закону. Так как же нам теперь быть? Ума не приложу…»

Впервые за свою жизнь мудрый вардапет не смог дать дельного совета любимому питомцу.

Захарий искренне привязался к прекрасной Ашхен, мечтал жениться на ней. Но тут встала на дыбы вся многочисленная родня. Из своей берлоги в Гагских горах вылез старый дядя, князь Вахрам, и самолично прибыл в Лори увещевать безрассудного племянника — красу и гордость могущественного княжеского клана Мхаргрдзели. В бурном споре старик упомянул и мнение другого почтенного родича — князя Абуласана, чем привел Захария в неописуемую ярость. К ужасу женщин, по всему замку разнесся громовой голос молодого хозяина:

— Да что ты мне тычешь мнение старого изменника, дядя Вахрам?

— Но князь Абуласан — твой дядя по матери, царственной крови Арцруни! — попробовал возразить Вахрам.

— Что из того? Разве не пришлось мне смирять оружием на Ниальском поле именно этих родичей-изменников? А теперь я должен слушаться их советов?! — гремел Захарий.

Но тут вскипел и старый Вахрам:

— Коли так, мы ни перед чем не остановимся! Я сам поеду в Тбилиси, всеподданейше преклоню колени перед великой царицей царей и буду молить ее лично вмешаться в неслыханное дело! Посмотрим, что тогда ты запоешь, племянничек!..

Захарий озадаченно посмотрел на дядю. Только этого недоставало! Его зеленоокая возлюбленная ничего не знала о происхождении золотой иконки, которую видела ночами на его широкой груди…

Так эта история и затянулась.

Из всей семьи одна княжна Вананэ поддерживала старшего брата в его стремлении жениться на Ашхен. Но остальные члены дома были неумолимы. Даже добродушная княгиня Саакдухт заявила, что уедет в Хожорни, если девица из Ани будет продолжать незаконное сожительство с Захарием. Сын довольно нелюбезно ответил: если матушке удобнее в родном гнезде, он не возражает. Старая княгиня упала в обморок. На семейном совете было, однако, принято иное решение. Ашхен увезли в Хожорни, а мать-княгиня осталась в Дорийском замке. И пришлось бедному Захарию ездить к своей милой на свидания по лесистому ущелью, мимо крутой горы Лалвар…

Хорошо заработали армянские каменщики на стройках в Шемахе, с тугими кошельками возвращались они к семьям на родину. Больше всех торопился в Ани их артельный староста — варпет Галуст. Прибыв в Тбилиси, каменщики решили отдохнуть, выкупаться в серных банях, купить подарки родным. Из бани Галуст с друзьями отправился в духан на майдане, чтобы поесть кебаб, запив его добрым кахетинским, которого они не пробовали в дальних странствиях. Там его и увидел старый друг Микэл, приехавший из Ани в Кахети за кожами.

Дружески обнявшись, приятели сели за столик, где уже рядом с пахучим тархуном лежал добрый кусок тушинского сыра и стоял немалых размеров глиняный кувшин с заткнутым листом папоротника горлом. После первого возлияния и взаимных приветствий Галуст, не утерпев, спросил Микэла:

— Как семья почтенного Тиграна поживает? Здорова ли Ашхен?

Помрачнев, Микэл буркнул что-то невнятное. У Галуста похолодело сердце.

— Заболела?!

Ничего не ответив, Микэл молча разлил вино в небольшие рога. Чокнувшись с Галустом, снова выпил, видимо набираясь духу. Наконец старый шорник сурово произнес:

— Забудь эту девушку…

Галуст, побледнев, едва выговорил:

— Да что ты говоришь, побойся Бога! Как я могу забыть свою невесту?

— Откуда ты это взял, какая она тебе невеста?! — возмутился Микэл и поведал Галусту всю историю.

В первую минуту молодой каменщик ничего не соображал. Откуда-то глухо доносились непонятные слова об измене любимой. Но вот шорник повторил:

— Еще раз говорю, Галуст: никогда она твоей невестой не была! Тигран это начисто отрицает. Да и сама Ашхен говорит, что тогда девочкой была, ничего не понимала. Пойми — не любила она тебя!

Галуст схватился за кинжал:

— Тогда я убью ее вместе с ишханом!

— Глупый человек, о чем ты говоришь? Четыре года назад говорил мне, что любишь Ашхен больше всего на свете, что она для тебя превыше Бога, а теперь «убью» кричишь? Как это можно?! Девушка полюбила другого, замуж за него выйти хочет! И великий эристав ее любит, тоже жениться хочет. Только, говорят, родня мешает их браку. Образумься, дорогой! — увещевал Микэл, положив руку на плечо мастеру. — Эх, Галуст, ничего с женским сердцем не поделаешь! Лучше выпьем за твое здоровье — вся жизнь у тебя впереди, хорошую жену еще найдешь, много детей иметь будешь, меня на крестины позовешь!

И добросердечный шорник, дополна налив кахетинским оба рога, протянул один Галусту.

Глава XIX. РАЗНЫЕ ДЕЛА

Спустя год после царской свадьбы Басили снова воспарил духом и записал в своей летописи: «Но Бог, который вначале обратил взоры на Маное и Авраама, а также и на женщин, Анну и Елизавету, не стал медлить и здесь. Ибо спустя некоторое время забеременела Тамар и родила сына, сильно похожего на деда. И нарекли ему имя Георгий[118]. И возрадовались все радостью непередаваемой».

В списке получивших дары по случаю счастливого разрешения от бремени царицы Тамар был и придворный летописец Басили. Он это заслужил.

Наследник престола родился в Табахмельском загородном дворце. Счастливый родитель ходил с гордым видом, по привычке подкручивая длинный светлый ус. Многочисленная его родня, прибывшая в Тбилиси из далеких северных ущелий, с нетерпением ожидала новых почестей и разных благ. Но венценосная жена не спешила. Сумрачных горцев больше всего возмущало, что красавец Сослан все еще не был внесен в списки царствующих Багратунианов, не был торжественно перепоясан мечом Вахтанга Горгасала в древнем Мцхетском соборе. А по законам картлийского царства сие означало, что верховная власть не вверялась законному супругу… Воспользовавшись рождением наследника, царица Русудан попробовала было заговорить с царственной племянницей об этом. Но Тамар только покосилась на тетку запавшими глазами, особенно большими на исхудавшем лице, и даже не удостоила ответом. Дряхлела старая царица, явно теряла свое былое влияние при дворе. Поджав тонкие губы, Русудан обиженно удалилась на свою половину и не захотела больше обсуждать этот вопрос с новой царской родней. А спустя неделю Тамар, ни с кем не посоветовавшись, царским указом, скрепленным главою нотариев преосвященным Антонием, назначила князя Захария Мхаргрдзели наследственным амирспасаларом Картли, вместо недавно скончавшегося Гамрекела Торели. Брат Захария Иванэ был назначен министром двора. Братья Мхаргрдзели становились отныне наиболее влиятельными лицами в царстве…

Давид Сослан обладал тихим характером и спокойно относился к этим делам, отдавая должное полководческому таланту Захария. Памятуя о судьбе Юрия Андреевича, он прекрасно сознавал и шаткость своего положения среди могущественных картлийских вельмож. Но неистовые родичи с гор рвали и метали.

— Сослан, скажи — правда, что великая царица назначила Закарэ Мхаргрдзели амирспасаларом?

— Назначила, — подтвердил Сослан.

— Но почему же? После царя или царицы амирспасалар — первое лицо в Картли. Мы узнавали — сам царь в поле по закону не может один командовать, нужно согласие и приказ амирспасалара.

— Вот пусть и приказывает Закарэ! Известно, что он лучше всех нас ведает ратное дело. Потому его и назначили. Да и наследственное право у Закарэ есть — его отец был амирспасаларом, — невозмутимо объяснил Сослан.

— Не понимаю тебя, Сослан! Царским мечом до сих пор тебя не опоясали, а теперь и Мхаргрдзели амирспасаларом назначен. Где же власть твоя царская?!

Сослан равнодушно пожал плечами и этим закончил беседу с негодующими родичами.

Когда шестнадцатилетнюю Вананэ впервые привезли в Исанский дворец и министр двора представил сестру великой царице, Тамар пристально глядела в лицо княжны, как будто искала сходства с кем-то. Со старшим братом, однако, Вананэ была мало схожа. Лишь великолепные фиалковые глаза имели тот же характерный разрез, да цвет волос был тоже каштановый. Вздохнув, Тамар объявила, что в тонких чертах молодой княжны Мхаргрдзели она узрела некое сходство с покойной матерью — красавицей Бурдухан. Умилившись, царица тут же назначила лорийскую княжну придворной дамой, вне всякой очереди. На том же царском приеме Вананэ увидел вернувшийся из заморских странствий царевич Абас Багратуни… И вскоре в нее влюбился. Но княжна-горняка была такой же страстной наездницей и охотницей, как и ее высокая покровительница, и часто сопровождала царицу Тамар в ее дальних поездках по долам и горам. Царевич же, воспитанный в Константинополе, выглядел изнеженным и не очень надеялся понравиться смелой и своевольной Вананэ.

Этим летом в Дорийский замок из своих присеванских владений прибыла замужняя сестра — степенная Доп с супругом, а из Тбилиси приехал ненадолго Иванэ с женой, прихватив с собой и Вананэ. Гостил в Лори и царевич Абас.

Ранним утром за городом по ровному полю мчались всадники в богатых одеждах. Взяв с разгону зеленую изгородь, они остановились в тени столетнего дуба. Их встречал около дерева пожилой мужчина в темном архалуке. Покачивая головой, конюший Хожорнийского замка Самвел что-то недовольно бурчал про себя.

Захарий, хорошо знакомый с нравом своего учителя верховой езды, полюбопытствовал:

— Почему головой качаешь, Самвел? Опять не по правилам взяли ограду?

— Конечно, один сепух Иванэ правильно коня на изгородь ведет! Впрочем, пожалуй, и ты неплохо ездишь…

Иванэ с важным видом раскланялся на похвалу Самвела. А тот с усмешкой глянул на юного Абаса и, несколько понизив голос, доверительно сообщил Захарию:

— А уж наш гость на коне — прямо как кошка на заборе сидит!

Захарий ужаснулся — он неисправим, старый ворчун…

— Тише, Самвел! Разве можно про царевича так говорить?

— А мне что? — хладнокровно ответил Самвел. — Дурно гость ездит, прямо говорю, учить его надобно. — И, обращаясь к Абасу, громко спросил:» — Государь Абас, хочешь научу хорошо ездить на коне?

Румянец стыда вспыхнул на тонком лице царевича. Опозорился он перед всеми… какими глазами будет теперь смотреть на Вананэ?..

Захарий постарался выручить царственного гостя:

— Ничего дорогой Абас, не смущайся! В твои годы я тоже неважно верхом ездил. Не так ли, Вананэ?

Княжна лукаво проворковала:

— Мой Абас, Самвелу нельзя угодить… Он считает, что, кроме него самого и брата Иванэ, никто в целом свете верхом ездить не умеет!

Все рассмеялись.

Абас с обожанием смотрел на красивое лицо княжны. Она сказала: «Мой Абас!» А учиться верховой езде у этого несносного конюшего все-таки придется…

Оставшись круглым сиротой, Абас в восемнадцать лет вступил во владение своими небольшими поместьями. Приняв традиционный титул «агванското царя», он сделал официальное предложение княжне Вананэ. Ее братьям льстила перспектива породниться с носителем царского титула. Даже сама царица Тамар, благословляя на брак юную придворную даму, не удержалась при беседе с теткой:

— Вот подлинный царственного происхождения жених! Недаром, говорят, мой покойный отец им интересовался…

После свадьбы молодая агванская царица отбывала в замок Норберд. Прощаясь, она сказала своему старому пестуну конюшему Самвелу:

— Вот и покидаю я Лори. Кто теперь будет меня бранить за плохую езду на коне?

— Я буду! — буркнул в ответ Самвел.

— Ты же здесь остаешься? — удивилась Вананэ.

— Я свободный человек, где хочу, там и живу! — гордо возразил Самвел.

Вананэ с улыбкой обратилась к мужу:

— Мой Абас, возьмем Самвела с собой в Норберд! Закарэ не будет возражать, я уверена…

Захарий ответил:

— Конечно нет! В чем я могу, дорогая, отказать тебе, да еще в день твоей свадьбы? Пусть верный Самвел живет у вас!

Самвел, насупившись, посмотрел на царя Абаса. Потом с суровым видом сказал:

— Пойду проверю коней! Здешние бездельники-конюхи и седлать-то как следует не умеют!

Глава XX. ГРАФ ЛОТАРИО КОНТИ

В небольшой комнате каменного дома, скрытого густой зеленью сада, где-то на окраине Тбилиси, сидел пожилой монах в одном подряснике и босой, низко склонившись над столом. Убористым почерком он писал на длинном свитке пергамента. Джованни Фрателли (первое донесение которого в Папскую курию было перехвачено цхумскими таможенниками и потом попало в руки Заала Саварсалидзе) строчил очередное послание в Рим. К посланию почтенный падре прилагал слезную мольбу о незамедлительном отзыве его из страны георгенов.

Восемнадцать лет назад молодой Джованни прибыл в столицу георгенов из Вечного города[119], полный радужных мечтаний и честолюбивых мыслей. Фрателли, однако, не сумел оправдать надежд Папской курии. Георгены продолжали придерживаться еретической греческой веры, а армены крепко стояли за свое монофизитское лжеучение. Годы состарили миссионера, стан его согнулся, черная борода поредела и стала пегой. И ныне больше всего на свете Джованни Фрателли хотелось бы вернуться в родной Рим.

Фрателли быстро обернулся на сильный стук в дверь. В неширокую створку, отдуваясь, пролезал толстый рыжий монах.

— Laudetur Iesus Christos![120].

Падре Джованни засуетился. Тавризский миссионер фра Грегорио Боттони только накануне вечером прибыл в Тбилиси, по пути в Рим. Он-то и должен был отвезти в Папскую курию очередное донесение Фрателли и, как надеялся падре Джованни, посодействовать его мольбе об отзыве на родину.

— Прошу вас, дорогой фра Грегорио, я с самого утра нетерпеливо жду вашего прихода! Как отдохнули с дороги, хорошо ли спали, не беспокоили ли вас блохи — их здесь премного! Прошу, устраивайтесь поудобнее на сем ложе, возьмите подушку!

Рыжий монах уселся на тахту, которая заскрипела под тяжестью тучного тела. Положив пару мутак за жирную спину, он воззрился мутными глазами на падре Джованни.

— Вчера вы были сильно утомлены, дорогой брат. Немудрено! Дороги здесь ужасные, все по горам, совсем как у нас в Калабрии. Вечером я не решился утруждать вас вопросами о том, что нового в Персии, — елейно частил Фрателли.

Фра Грегорио прищурился:

— Одно могу сказать, падре Джованни, — новый властелин Тавриза, король Абу-Бекр — чрезвычайно воинствен! И больше всего на свете ненавидит здешних правителей. Особенно с того времени, как младший брат — соперник Омар, проиграв ему подряд четыре сражения, сбежал сюда, на Кавказ.

— Вы хотите сказать, эмир Омар Амирмиран? — уточнил фрателли.

— Да, тот самый.

— Эмир Амирмиран, прибыв в Шемаху, женился на дочери ширваншаха Ахсатана и получил от него большой феод на границе с Персией.

— Вот как! Теперь понятно, каким образом имеет возможность Амирмиран совершать постоянные набеги на владения своего старшего брата. Тот, конечно, от них в дикой ярости! Недаром же незадолго до моего отъезда он выехал в Багдад к сарацинскому халифу Насиру с большой свитой вазиров и нобилей…

Монах сделал долгую паузу. Фрателли встревожено спросил:

— Но с какой же целью, фра Грегорио?

Боттони понизил голос до шепота:

— В Тавризе толковали, что Абу-Бекр поехал за зеленым знаменем…

— Для… для священной войны?! — заикаясь, прошептал падре Джованни.

— Надо думать, что так, падре Джованни, — серьезно ответил монах. — Именно в этом духе я и буду делать доклад его блаженству кардиналу Конти.

— Как все это неприятно! — простонал Фрателли, расстроенный сообщением миссионера из Тавриза, и с опаской спросил: — А что, если этот дикарь с зеленым знаменем дойдет до Тбилиси? Я ведь могу не успеть получить отзыв из Рима, кардинал-диакон мало интересуется здешними делами…

Боттони с усмешкой ответил:

— Вероятно, падре Джованни, это оттого, что вы не смогли надлежащим образом заинтересовать кардинала!

Не обращая внимания на пущенную шпильку, Джованни Фрателли продолжал упавшим голосом:

— Как вы думаете, фра Грегорио, не следует ли предупредить георгенов о военных намерениях Абу-Бекра?

— Ни в коем случае, падре Джованни! Шпионов у него достаточно, предателей здесь немало найдется, и тогда нашим отцам в Тавризе сильно достанется, — забеспокоился приезжий.

— Хорошо, я нем. Однако, дорогой фра Грегорио, прошу вас, ускорьте ответ от Святой курии, очень прошу! — твердил со страхом Фрателли.

Ошибались оба почтенных миссионера. Кардинала-диакона Лотарио Копти всегда глубоко интересовали события на Востоке. Но дело было в том, что он уже не состоял государственным секретарем Латерана по иностранным делам…

Джиованни Лотарио Конти, сын графа Тразимундо Конти, родился в Риме в 1161 году. Наследственные владения не обеспечивали ему ни особого положения, ни достаточного богатства, и граф Тразимундо был оттеснен на второй план более могущественными римскими семьями — Орсини, Франджи-пани, Колонна, Савелли. Возвысить род Конти суждено было Джиованни Лотарио. Он получил образование в Парижском и Булонском университетах и в 1185 году был рукоположен в священнослужители. Быстро выдвинувшись благодаря блестящим способностям и родственным связям, Конти в 1187 году был назначен на должность субдиакона — папского казначея.

В 1190 году начался третий крестовый поход, — предстояло отплатить султану Салах-ад-дину за кровавый разгром крестоносцев при Хиттине и отвоевать обратно «Гроб Господен». Крестоносное воинство должно было выступить под началом двух венценосцев — короля английского Ричарда Львиное Сердце и французского — Филиппа-Августа. Третий вождь похода — германский император Фридрих Барбаросса на пути в «Святую землю» бесславно утонул в реке Каликадн в Киликийской Армении.

Папская курия приняла самое деятельное участие в организации крестового похода, и ей нужны были энергичные, умные люди. Папа Климент III, дядя Джиованни Лотарио по матери, произвел племянника в том же году в кардинал-диаконы. Новый государственный секретарь по иностранным делам, разбирая архивы, нашел сообщения патера Фрателли из Тбилиси о разных кавказских делах и сделал для себя ряд важных выводов. Но практических результатов ни для дела, ни для самого Фрателли не оказалось. В 1192 году аристократическая семья Орсини, враждебная графам Конти, захватила папский престол и новый папа Целестин III немедленно снял кардинала Конти с его высокого роста. В тихом уединении в родовом поместье Ананья опальный кардинал много читал и размышлял о судьбе католической церкви, как бы созревая для будущей кипучей деятельности, которая должна была прославить этого крупнейшего церковного деятеля.

Незадолго до опалы кардинал-диакон Конти имел беседу с каноником Бартоломео Кастраканти, письмо к которому с таким интересом изучал покойный Заал Саварсалидзе. Высокопреподобный падре Бартоломео многие годы оставался бессменным начальником отдела восточных стран и был как бы живым архивом.

— Реверендиссимо, вы ответили на эти донесения из Тифлиза?

— Нет, ваше блаженство.

— Почему?

— Фрателли увлекается в своих наивных предоположениях. Вместе с тем за долгие годы пребывания в стране георгенов он почти не привлек новых прозелитов для Святой церкви. Видимо, страна эта дикая!

— Не думаю, реверендиссимо! Судя по довольно обстоятельным сообщениям отца Джованни Фрателли, там проживает народ воинственный и богатый, который храбро сражается с нашими общими врагами — сарацинами, обладает многочисленной конницей, которую вдобавок не надо перевозить через моря, уплачивая огромные деньги торгашам из Венеции и Генуи. Уразумели теперь, реверендиссимо, какой профит могут дать георгены престолу святого Петра?

Кардинал Конти протянул пергаментный свиток смущенному канонику.

— Пошлите миссионеру Фрателли в вознаграждение за долгую службу сто дукатов сверх обычного содержания и потребуйте от него более подробных сведений о георгенах, о характере молодой королевы и окружающих ее сановников, о численности королевских войск. Понятно?

Каноник Кастраканти склонил украшенную тонзурой седую голову:

— Будет немедленно исполнено, ваше блаженство.

Фрателли, однако, не получил назначенной награды. Новый кардинал-диакон отменил все последние распоряжения монсеньера Лотарио Конти.

Глава XXI. ТАВРИЗСКИЙ КУПЕЦ

Ильдегизидов давно прельщали богатства Грузии и Ширвана. Но на пути к их овладению был ряд преград, в первую очередь широко известная доблесть войск Кавказа и военные таланты его предводителей. Это и понудило Абу-Бекра отправиться на поклон к халифу в далекий Багдад. Атабек знал, что халиф Насир, араб по происхождению, недолюбливает тюрок, к каковым принадлежал сам Абу-Бекр. И для того чтобы развязать мошну халифа для оплаты хорасанских наемников и заодно получить священное зеленое знамя пророка для похода на Гурджистан, требовалось представить убедительные доводы. Знал Абу-Бекр и то, что его великий дед Ильдегиз палец о палец не ударил, чтобы сокрушить могущество «Старца гор» из Аламута, убившего отца халифа Мустади. «Но ведь и моего родного дядю Кызыл-Арслана убили проклятые фидаи!»[121] — думал Абу-Бекр, прибыв в Багдад и переправляясь через широкий Тигр ко дворцу халифа на главной площади города.

Халиф Насир-ли-дини-иллах, тридцать четвертый халиф из династии Аббасидов, еще юношей, после убийства отца исмаилитами, воссел на трон «повелителя правоверных» в Багдаде. Высокообразованный и, в отличие от своих вялых предшественников, весьма энергичный Насир был носителем идеалов арабского рыцарства и за свое сорокапятилетнее правление сумел вернуть часть прежних владений арабского халифата, захваченных сельджуками.

После сложного церемониала Насир остался наедине с атабеком. Халиф продолжал восседать на золотом троне, а Абу-Бекр стоял перед ним в почтительной позе, положив руку на усеянный рубинами и жемчугом эфес хорасанской сабли, ожидая вопросов халифа.

— Во имя Аллаха милосердного и всепрощающего, почему ты именно сейчас задумал войну с курджиями? — тихо начал Насир. — В тылу у тебя хорезмшах Текеш, с ним действует свора проклятых алидов, что мечтают занять мой дедовский престол. Именно там главная опасность для ислама!

— Мудрость Солеймана запечатлена в святых устах великого повелителя правоверных. Но именно поэтому и надо скорее покончить с презренными курджиями! Безмерно укрепилась у них женщина, что, поправ установленные Аллахом законы, выгнала своего первого мужа и вышла замуж за другого, не менее мерзкого! А прошлым летом налетели курджии на мой город Бердаа, опустошили Арран и тридцать тысяч рабов, освободив из плена, с собою увели. А та женщина свои войска вооружает, готовится напасть на ислам! Около нее, передают мои проведчики из Тифлиза, пребывает некий могучий эмир-сепахсалар, искусный и весьма отважный в бою… И, пока не поздно, о опора веры и славы ислама, надо раздавить курджиев, напоить землю нечистой кровью, взять в мой гарем их правительницу, а уделы раздать доблестным эмирам, как было содеяно в прошлом при твоих достославных предках из дома великого Аббаса — дяди пророка!

— Посланник божий сказал: «Не будет иметь успеха народ, которым управляет женщина», — сентенционно изрек халиф. Его, по-видимому, удовлетворило льстивое объяснение атабека. Но он задал второй вопрос, которого так остерегался Абу-Бекр:

— Дед твой, да озарит свет Аллаха его могилу, оставлял в покое убийц из Аламута, поднявших святотатственную руку на тень Аллаха на земле, моего почтенного отца! А ты тоже ничего не предпринимаешь против «Старца гор»…

— О, повелитель, как я могу забыть сыновей Эблиса, убивших и моего родного дядю Кызыл-Арслана? Дай мне знамя пророка, вели своему дивану объявить джихад[122], и я летом уничтожу этих христианских собак, а потом примусь за осаду крепостей исмаилитских шакалов. Клянусь в том священным прахом отца и великого деда!

— А без зеленого знамени никак не обойтись твоему воинству? — испытующе спросил Насир.

— Нет, великий повелитель правоверных! Рядом с курджиями находится предатель ислама — я не хочу называть его братом — презренный Омар Амирмиран. Он выдал врагам все наши военные тайны. И нужно поднять дух гази — борцов за веру! Кроме того нужно и золото для найма хорасанских панцирников…

Прочтя короткую молитву, Насир провел обеими руками по лицу:

— Завтра получишь мой ответ.

Абу-Бекр благоговейно облобызал окрашенную хной руку халифа и, пятясь, покинул тронный зал.

Халиф Насир помнил доблесть отца Абу-Бекра. А сын по свирепости был схож с отцом. Халиф решил помочь атабеку в задуманном деле. Оплот веры, великий Салах-ад-дин недавно умер, и его многочисленные наследники были заняты в Сирии и Египте раздорами и борьбой с гяурами-крестоносцами. В крупнейшем мусульманском государстве Малой Азии — Иконийском султанате — также не прекращалась междоусобица двенадцати сыновей покойного Килич-Арслана II. В Хорезме действовал и процветал Богом проклятый Текеш-шах, враг халифата. И перед лицом крепнущей христианской державы царицы курджиев Тамар и ее союзников, уже теснивших правоверный Иран с севера, щитом ислама оказывался атабек Абу-Бекр.

Получив согласие и золото от халифа, Абу-Бекр стал рассылать высокопарные повеления и увещевания мусульманским правителям Ирана и Ирака и от своего имени и по полномочию халифа Насира, повелевшего: «Если которое-нибудь из княжеств не выступит, — напасть на это княжество и опустошить». Впрочем, жестокие меры не понадобились — желающих поживиться богатствами Гурджистана оказалось великое множество, а священное знамя пророка должно было способствовать усилению рвения исламских воинов сражаться за веру. Была надежда и на то, что мусульманские союзники Грузии при виде святыни изменят на поле боя и перейдут на сторону Абу-Бекра.

Тавризский чорсубазар[123] славился по всему Востоку своими крытыми торговыми рядами, которые тянулись на несколько кварталов. В круглых куполах его крыш были проделаны широкие отверстия, и через них дневной свет попадал в многочисленные лавки. Из местных товаров выставлены были тонкие шелка и ткани, знаменитые тавризские серебряные и золотые изделия, ковры и посуда. Были и привозные товары — роскошные анийские шелка, не имевшие себе равных кашанские ковры с белыми медальонами на голубом фоне; тонкие индийские муслиновые ткани, великолепные хорасанские доспехи; дамасский булат, драгоценные русские меха и льняные ткани; эмалевые кубки из Исфагана, китайский фарфор. С Запада, из Константинополя, поступали рытый бархат и парча, из Италии — флорентийские сукна и миланское оружие. Отдельно помещался невольничий рынок. Здесь продавались девушки и молодые рабы, с изможденными от лишений телами, натертыми для красоты кунжутным маслом. Продавцы похлопывали руками по дрожащему от холода живому товару и громко расхваливали его достоинства. Впрочем, покупатели были непривередливы. Военная добыча давно не поступала на рынок, и цены на рабов поднимались с каждым днем.

Один из первостатейных сарафов-менял — Кулихан сидел в ряду, где производились денежные операции. Здесь отправляющийся в дальнее путешествие купец мог получить кусок темного пергамента с непонятными знаками и тамгой банкира. По такому денежному переводу-барату любой банкир от Самарканда до Каира выплачивал подателю указанную в переводе сумму. Это было очень удобно — в те времена звонкой монеты вообще не хватало и торговля часто производилась в долг, а перевозка наличных денег была небезопасна. Кулихан торговал также восточными пряностями. Последнее занятие прикрывало третье ремесло почтенного сарафа — шпионаж. В свое время Кулихан, попавшийся в каком-то крупном мошенничестве на тбилисском рынке, был искусно завербован покойным Заалом Саварсалидзе. Немало золота и серебра из казначейства перешло в пухлые руки тавризского купца в оплату за доставленные ценные и тайные сведения.

У Кулихана в числе торговых служащих было двое кяфиров[124] — Шалва и Смбат — веселый месх и медлительный лориец. Юноши пользовались доверием купца и часто отправлялись в Тбилиси с очередной партией товаров. Заодно в пояса приказчиков зашивались и шпионские сообщения тавризского купца. Посылка тайных донесений осуществлялась древнегреческим способом, введенным в практику царской разведки хитроумным Саварсалидзе. На палку определенной длины накручивалась узкая пергаментная лента, и послание писалось вдоль палки через все кольца. Снятое с палки письмо на пергаментной ленте прочесть было невозможно, — это мог сделать только его получатель, имеющий палку такой же длины и толщины.

После смерти Саварсалидзе всех зарубежных лазутчиков передали в ведение войска, где эту тайную работу возглавлял заместник амирспасалара. По рекомендации вазира Чиабера на эту должность был назначен начальник дворцовой охраны Цихишвили. Это было большой ошибкой. Князь Заза оказался беспечным человеком и растерял большую часть лазутчиков. Лишь донесения Кулихана продолжали поступать в обычном порядке, раз в месяц. Сообщения Кулихана были успокоительные, ничего в Тавризе как бы и не происходило. Цихишвили раскручивал узкие ленты пергамента и спокойно подшивал донесения в особую кожаную папку, а затем прятал папку в большой железный сундук. В последний раз князь Заза соблаговолил побеседовать с посланцем месхом:

— Каждый раз одно и то же пишет ваш Кулихан! Ты ему скажи — если нет ничего нового, можете зря не приезжать. Что попусту тратить пергамент, раз у вас в Иране все тихо и спокойно?

— Слушаю, патроно, — ответил Шалва и пустился в обратный путь.

Смбат очень скучал в отсутствие своего друга. В свободное от работы время он сидел у входа во двор дома и наблюдал за уличной жизнью. Однажды вечером, когда обычно утихает городской шум, послышались необычайные звуки. Гремели барабаны, трубили трубы, раздавались клики многочисленной толпы. По улице к дому Кулихана, который отсутствовал, находясь в поездке по своим делам, приближалось торжественное шествие. Впереди шел большой слон с позолоченными бивнями, украшенный разноцветными конскими хвостами. Со спины слона свешивался огромный священный ковер. За слоном двигались вооруженные всадники. Под богатым балдахином несли большое зеленое знамя. Сзади выступали улемы, вертелись в экстазе дервиши, шла большая толпа айаров[125], воинственно завывая:

— О, Мухаммед! О, Али! Джихад!

Смбат уже несколько лет проживал в Тавризе, бегло говорил по-персидски и сразу понял зловещее значение процессии.

— Зеленое знамя пророка… Джихад… Но это значит — война!

Ночью приехал из Тбилиси Шалва. Когда он передал другу разговор в Тбилиси с князем Цихишвили, Смбат, предостерегающе подняв палец, прошептал:

— Кулихан обманывает — сегодня я видел зеленое знамя пророка на улице…

— Война?! — с ужасом произнес Шалва. — Но тогда и мы с тобой, Смбат, тоже изменники родины. Нет нам прощения!

Смбат побледнел. На его горбоносом лице, покрытом юношеским пушком, появилось выражение растерянности:

— Ты прав, мой Шалва! Что делать?

— Бежать скорее из Тавриза. Этой же ночью, пока Кулихан не приехал.

— Как, оставить подлеца без мщения?! — с гневом воскликнул Смбат.

— Сейчас не до мести! Надо скорее предупредить наших…

— Но что им сообщим? Что видели зеленое знамя? Какие мы тогда лазутчики? Разве этому нас учили? — возразил Смбат.

— Хорошо, останемся на один-два дня и постараемся узнать у воинов, когда они отправляются в поход и сколько их собралось, — согласился Шалва.

До рассвета не спали друзья и с утра бросились на базар. Воинов там оказалось очень много. Они покупали разные нужные для похода вещи — кремни, огнива, иголки, нитки, чинили доспехи, оттачивали клинки. Молодые лазутчики быстро установили, что передовые части выступают на следующее утро и что войскам у атабека нет числа. Их столько, что они заполнили весь Атрапатакан…

Когда, обернув войлоком копыта коней и вооружившись кинжалами, Шалва и Смбат стали выводить из конюшни лошадей, им внезапно в глаза ударил свет потайного фонаря:

— Куда вас, Аллахом проклятых, несет ночью шайтан?

Вернувшийся из поездки Кулихан стоял посередине двора.

Шалва шел впереди. Быстро обнажив кинжал, месх, как барс, прыгнул и вонзил кинжал в горло сарафа. Кулихан захрипел и повалился наземь. Подскочивший Смбат сильным ударом кинжала отрубил голову бывшему хозяину, спрятал ее в кожаный мешок:

— Надо привезти с собой голову изменника! Иначе нас повесят как соучастников…

Бесшумно открыв ворота, лазутчики скрылись в темноте ночи.

Глава XXII. НАШЕСТВИЕ

Впереди шли конные сотни воинственных дейлемитов, табаристанцев и курдов со склонов Эльбурса. За ними в походной колонне двигались многочисленная пехота, вассалы и союзники со своими конными отрядами. Прославленный Сатмаз-ад-дин вел отборное войско — гулямскую гвардию[126] и наемный корпус хорасанских панцирников. За ними ехал сам Абу-Бекр в сопровождении младшего брата Узбека и близкого родича — марагинского атабека Арслана Аксанкорида, прибывшего из крепости Равандуз с большим отрядом конных стрелков. Следом двигались походные камнеметы и огромный обоз — десятки тысяч вьючных верблюдов, мулов, арбы с припасами и снаряжением, гарем атабека, лагерная обслуга — пленные и рабы…

Наступала воинственная Азия! Та самая, что, ряд веков давя и удобряя своими и чужими костями равнины и предгорья Кавказа, кровью захлестнула высокую культуру его народов, в десять раз сократила численность населения Грузии и Армении, разрушила почти все города и до начала XIX века удержала в их пределах феодальный строй, отягченный иноземным и иноверным гнетом.

Громоздкое воинство продвигалось медленно. Лишь через несколько дней Абу-Бекр с главными силами подошел к Каравазскому мосту на Араксе. Широко разлившаяся от талых снегов и летних дождей река стремительно катила буро-коричневые волны, унося вырванные водой деревья и кусты.

К берегу подскакала большая конная группа. Впереди всех, на кровном скакуне, в зеленом тюрбане с крупным алмазом и в богатых хорасанских доспехах, маячила фигура Абу-Бекра. К нему подъехал начальник заставы на мосту — мрачный перс в кольчуге и остроконечном шлеме.

— Никто не переправлялся через реку за эти дни? — крикнул атабек.

— При нас никто, великий султан, — почтительно доложил перс.

Абу-Бекр поморщился. Он остерегался этого громкого титула, помня о печальной участи дяди Кызыл-Арслана.

— Ну а до вас? Что говорит бездельник смотритель моста? — снова вопросил атабек.

— За день до нашего прихода двое вооруженных всадников подъехали к мосту и, не заплатив пошлины, проскакали на ту сторону, умчались к Байлакану, — угрюмо ответил начальник заставы.

«Не лазутчики ли?» — задумался атабек. Если проклятые курджии раньше времени проведают о походе на Тифлиз, они успеют подготовиться. На густо заросшем волосами лице Абу-Бекра мелькнула нерешительность. Но уже через секунду атабек встряхнулся и властно крикнул военному везиру Нидхам-ал-Мульку:

— Во имя аллаха! Начинайте переправу…

Солнце уже клонилось к закату, когда в воротах Дорийского замка раздался конский топот и в замковый двор влетел всадник. Бросив поводья подбежавшему слуге, он стремительно поднялся по парадной лестнице.

Подняв голову на шум шагов, Захарий удивился появлению пятисотника Вардана — старого служащего родовой конницы.

— Беда, ишхан! — пересохшими губами с трудом выговорил пятисотник Вардан. Запыленная одежда и утомленный вид показывали, что старый воин скакал в Лори без отдыха весь день.

— Садись, Вардан, выпей вина, передохни. Рассказывай, что случилось в Тбилиси? — спокойно спросил амирспасалар.

— Бубакар[127] с большим войском переправился через Аракс.

Это была грозная весть.

Амирспасалар поднялся во весь исполинский рост, спросил Вардана:

— Почему прозевали Бубакара?

Ответа не ждал, усмехнулся. В самом деле, откуда честный пятисотник мог знать о всех промахах его заместника Цихишвили, ведавшего лазутчиками?

— Однако беспечно живут мои спасалары в Тбилиси! Но что собирается делать аланский воитель?

— Сослан в бой рвется — храбрый он человек. Да что в нем одном толку? — с горечью ответил Вардан. Старый воин явно чего-то недоговаривал.

— А где князь Цихишвили? — спросил Захарий, в уме что-то подсчитывая.

— В Кутаиси, ишхан Закарэ, собирает имерское ополчение, — докладывал Вардан.

— Еще только собирает? А что делают другие спасалары — Ахалцихели, Махатлидзе, Торели?

— Тоже собирают войска Картли, Месхети. Тебя ждут, ишхан! Но… — Вардан замялся.

— Говори! — в голосе амирспасалара зазвенел металл.

Вардан пробормотал:

— При дворе некоторые люди считают — надобно договориться с Бубакаром! Твой высокородный брат, князь Иванэ, просит тебя немедленно вернуться в Тбилиси. Бубакар посла прислал из Тавриза к царице Тамар, требует…

— Что может требовать проклятый обрезанец от великой царицы Картли? — повысил голос амирспасалар.

Вардан оробело прошептал:

— Царицу в жены себе как будто требует…

Захарий подскочил к пятисотнику:

— С ума сошел, что мелешь, Вардан?!

— Истинная правда, ишхан. И некоторые люди при дворе болтают, что придется согласиться… — уверял полузадушенный Вардан.

— Согласиться?!

Амирспасалар бросил трепать неповинного пятисотника. Подбежал к окну, высунул голову. Громовой раскат пронесся по всему замку:

— Вахрам!

— Здесь я, ишхан! — отозвался откуда-то старый комендант.

— Объявляй боевую тревогу! Три дыма!

Вскорости все горное плато опоясалось черными дымами. Немного погодя со дворов многочисленных селений Дорийской степи стали выезжать в боевом снаряжении всадники. К замку стягивалась знаменитая конница Мхаргрдзели.

В ранней предутренней мгле с Коджорского спуска показался дремотный Тбилиси. Восток розовел безоблачной зарей, предвещая погожий день. По каменистой дороге крупной рысью двигался трехтысячный конный отряд. Всадники ехали молча, утомленные тяжелым ночным маршем. Ветер колебал голубое полотнище с вздыбленным золотым львом. Путники испуганно прижимались к стенам оград и зданий при виде мчащейся конницы… Бурей несся к городу разгневанный полководец.

Во двор Исанского дворца амирспасалар въехал на полном скаку. За ним следовала обычная свита — Ростом со знаменем, пятисотник Вардан и охрана. Из дворца на парадную лестницу выбежал министр двора. С тревогой взглянув на омраченное лицо брата, Иванэ крепко обнял его:

— Наконец-то, Закарэ! Заждались мы тебя…

— Где Сослан?

Резкий тон Захария встревожил министра двора, и он быстро зашептал:

— У себя в покое! И спасалары все собрались. С нетерпением ждут твоего приезда…

На гневном лице амирспасалара на мгновение мелькнула легкая усмешка. Он быстро прошел в распахнутые настежь двери. Иванэ следовал за ним.

В большом покое Давид Сослан сидел за столом и уже некоторое время внимательно прислушивался к шуму во дворе. Но вот в коридоре послышались тяжелые шаги. Сослан выпрямился и застыл, сделав строгое лицо.

Амирспасалар отдал короткий поклон мужу царицы. Сослан встал. Сделав два шага в сторону неподвижно стоявшего Захария, произнес с чарующей улыбкой на красивом лице:

— Спасибо, мой Закарэ, что вовремя приехал! И я, и Тамар с нетерпением тебя ожидали… — и приветливо протянул руку.

Амирспасалар нехотя ее пожал, сухо ответил на приветствие:

— Выполняю мой долг амирспасалара, батоно Давид! Так что благодарить меня не за что… — И, обернувшись к брату, сурово спросил: — Всем ли эриставам[128] царские приказания разослали? Как собирается мтаварское ополчение? Где гвардия, кипчаки? Собирает ли месабджрет-ухуцес[129] хлеб для воинов и корм для коней?

Сослан ответил за оторопевшего от вопросов министра двора:

— Гвардейцы и кипчаки Савалт-хана у Красного моста, на реке Кция, стоят, амирспасалар. Охраняют переправу. Картлийские и кахетинские знамена понемногу начинают собираться. Ждем ширваншаха Ахсатана с Амирмираном и имерских эриставов вместе с амирахором Цихишвили. Зерно и сено везут день и ночь к лагерю у моста.

Амирспасалар недовольно заметил:

— Вижу, время здесь теряете! Прозевали Бубакара — теперь народ будет безвинно страдать… Пошлите немедленно гонцов ко всем неприбывшим эриставам, предупредите, что за малейшее опоздание строго буду взыскивать!

Снова обернулся к Иванэ, произнес грозно:

— Проследи, Иванэ, за языками царедворцев. А то поставлю на базаре виселицу, начну пачками вешать твоих болтунов и трусов!

Министр двора побледнел, услышав упреки брата. Но тот уже обратился к Сослану. Усмехаясь в усы, сказал более спокойным голосом:

— Мы покажем Бубакару, как сватов к царице Картли посылать!

От неожиданных слов лицо Сослана радостно и несколько смущенно вспыхнуло. Отлегло от сердца и у министра двора — разговор со вспыльчивым амирспасаларом стал принимать более мягкий характер. Оправившись от неприятного впечатления, Сослан любезным жестом пригласил обоих братьев Мхаргрдзели к столу. Захарий сел и глубоко задумался. В покое наступило молчание.

— Когда Бубакар через Аракс переправился? И сколько войск он ведет с собой? — спросил наконец амирспасалар.

— Порубежники доносят — переправу через Каравазский мост он начал пять дней назад. Войска у него — без числа! — ответил Сослан.

Амирспасалар насмешливо фыркнул:

— Нечего сказать, точные сведения! Но почему проклятый Кулихан не прислал вовремя сообщения о том, что Бубакар готовится выступить?

— Кулихан убит за измену своими же связными. Они первые прискакали на границу, подняли тревогу, привезли отрубленную голову предателя…

— Вот как! Значит, я не прав — вашей вины тут нет, виноват мой заместник! А связные — молодцы! Надо их наградить, Иванэ…

Подумав некоторое время, амирспасалар сказал Сослану:

— Начнем военный совет. Прикажи, батоно Давид, пусть войдут спасалары.

Большой царский покой быстро заполнился военачальниками. Присутствовал весь цвет грузинского войска. Первыми вошли убеленные сединой Кахабер Кахаберидзе и Рати Сурамели. Захарий встал с места и с низким поклоном приветствовал маститых воителей, пожелавших присутствовать на военном совете. Князь Кахабер отечески обнял молодого полководца, тихо молвил:

— Вся ответственность за Картли лежит ныне на тебе, мой мальчик! Не посрами же славы великого отца…

Когда все спасалары расселись, Захарий открыл заседание совета. Обрисовав создавшееся опасное положение страны вследствие измены лазутчика и близости многочисленного врага, уже вступившего в пределы Аррана, амирспасалар стал развивать план военных действий.

— В долину Аракса Бубакар не пойдет — там трудно в эту пору прокормить многочисленную конницу да и грабить некого, все города в Айрарате сейчас в руках его союзников и вассалов. Двинувшись через Каравазский мост в Арран, он избрал наивыгодный путь. Конечно, по дороге его орды займутся грабежами сел и деревень Дизака, Муханка, Хачена и других армянских пограничных областей, и к Гандзе атабаг с главными силами раньше пяти-шести дней не подойдет. Но его передовые конные части, вероятно, уже находятся на подступах к городу… Пусть занимает враг Гандзу! Там эмиром сидит его друг и вассал, нам нельзя попадать между двух огней — и город осаждать, и с Бубакаром сражаться. Дальше Бубакар пойдет на Шамхор и Тбилиси, по равнине мимо гор, по правому берегу реки… — После небольшой паузы бросил решительно:

— При огромных обозах и множестве пехоты Бубакар неизбежно растянет походные колонны и на Шамхорских высотах захочет навести порядок в войсках! Вот мы и спутаем ему карты, дадим встречный бой на поле перед Шамхором…

Осторожный Чиабер Торели стал возражать:

— Батоно амирспасалар, Шамхор весь в садах и река с обрывистыми берегами, а городская ограда — на возвышенности. Если Бубакар там укрепится, трудно будет брать Шамхор!

Амирспасалар спокойно ответил:

— А мы его из садов выманим! Согласны ли с моим планом, господа спасалары?

Сдержанный гул голосов подтвердил одобрение слов Захария. Двери зала распахнулись. Амирэджиби возгласил:

— Царица великая, опора мира и веры!

Все встали. В зал вошла Тамар. На бледном лице правительницы Картли читалась большая тревога. Воспаленными от бессонницы глазами она оглядела присутствующих спасаларов. Прямо смотрели суровые загорелые лица, полные решимости. Немного отлегло от сердца…

Простая речь Тамар понравилась закаленным в боях воителям, людям трезвых мыслей, полагающимся только на силу мышц, воинский опыт и бранную доблесть. Призвав всех военачальников выполнить свой долг и мужественно отразить нападение грозного врага, Тамар обратилась к амирспасалару:

— Я считаю, что амирахор Цихишвили своей беспечностью поставил под угрозу безопасность царства нашего. Надо его сменить! Кого же ты предлагаешь назначить заместником, князь Закарэ?

— Спасалара Торели, государыня! — не раздумывая, ответил Захарий.

— Согласна. Подготовь указ о его назначении, я подпишу.

На этом заседание военного совета закрылось.

Глава XXIII. НАРОДНАЯ ВОЙНА

Абу-Бекр всегда считал, что «война должна питать войну же!». Иначе говоря, поголовный грабеж вражеских областей должен обеспечивать питание людям и коням, а пленные и всякая другая добыча вознаградят пехлеванов. Однако осторожный военный везир Нидхам-ал-Мульк был иного мнения о предстоящем походе и осмелился это высказать на совете в Тавризе.

— Великий из великих знает, что поход в Гурджистан мы начинаем, с помощью Аллаха, до жатвы. А стало быть, у гяуров сейчас в закромах пустовато! Муку и ячмень придется везти с собой…

— А мясо? — проворчал недовольно атабек. — Ты забыл о тучных отарах, что пасутся на склонах гор!

— Мясо добудут мои джигиты! — уверенно вскричал смелый Сатмаз-ад-дин.

— Хоп! — и атабек закрыл военный совет.

Немного хозяев богаче старого Серопа насчитывалось в большом селе, что находилось у выхода реки Хачингэт на Утикскую равнину. Каждую весну два вецкэ[130] выводили в поле старшие сыновья, а на пастбищах триста овец стерегли младшие. Сам Сероп был пчеловодом и ежегодно вывозил на летовку до пятидесяти ульев. И хоть осенью и обсчитывал безбожно наглый княжеский управитель Богос и не забывал тер-Саргис взимать «божью десятину» и подношения по праздникам, все-таки кое-что семье оставалось…

Жил Сероп, высокий мускулистый старик, с обликом и повадками ветхозаветного патриарха, в дедовском доме и строгий порядок держал среди многочисленного потомства. В это погожее июньское утро, покончив с сенокосом, семья отдыхала на дворе. Под кроной вековой туты глава дома неторопливо отдавал распоряжения по подготовке жатвы:

— Косы и серпы отобьешь сегодня же, Торос. А ты ярмо у молотильной доски почини! — обратился Сероп к другому сыну.

Дробный топот копыт прервал наставления старика. Во двор на взмыленном коне влетел младший сын — чабан. Кровь текла по его загорелому лицу.

— Беда, отец! Дейлемиты убили Мацака, всех овец угнали, — прохрипел чабан и свалился замертво с коня.

Сначала все окаменели. Потом старая мать подскочила к упавшему сыну, схватила в объятия, заплакала, запричитала:

— Вай! Убили сыночков, убили!..

В один голос, как эхо, царапая лица, запричитали и остальные женщины:

— Вай! Мацак-джан!

Встав с места, Сероп сдвинул густые брови:

— Рану промой, мать, перевяжи! — С тревогой стал прислушиваться к шуму на улице. Быстро вышел за ворота.

В селе уже стояла тревога. С криками бегали жители, выгоняя из хлевов скот, торопливо грузили скарб на арбы. По улице проскакал небольшой отряд — убегал княжеский управитель со своими подручными. «Спасаются в Хоханаберд, к ишхану Григору!» — с горечью подумал Сероп. Вернувшись, он громко закричал близким:

— Собирайтесь! Чего ждете?

Поздно! Бешеным наметом, оглашая воздух гортанными криками, в село ворвались многочисленные всадники в косматых папахах…

Дым низко стлался вдоль сельской улицы. Горели подожженные обозленным врагом пустые сараи. За околицей, поднимая густую пыль, мычала угоняемая скотина. На улице стояли опрокинутые арбы — и быков и самое ценное из скарба забрали дейлемиты. Кое-где у ворот лежали на земле побитые собаки — они честно сражались за своих хозяев. Из домов доносились выкрики, причитания женщин. Оплакивались убитые и угнанные в плен люди. На крыльце своего дома, охватив руками седую голову, сидел старый Сероп, весь отдавшись горю по убитым сыновьям, по разоренному дому…

Холодно в Арцахских горах в июньскую ночь. Из ближнего ущелья к предгорью тянуло гарью пожарищ. Поеживаясь от резкого ветра с гор, у костра собрались воины передовых отрядов атабека, хвастались добычей. Понемногу начались обычные россказни — надо же скоротать долгую сторожевую ночь… Старый воин из Дейлема, что расположен в горах близ Каспийского моря, протягивая к огню морщинистые узловатые руки с желтыми ногтями, повествовал:

— Очень давно это было, джигиты! Однажды прислал арабский правитель Хаджи-ибн-Юсуф к нашим дедам приказ — принять ислам или согласиться на джизию. Наотрез отказались наши горцы и от того, и от другого. Тогда Юсуф повелел своим факихам[131] сделать изображение Дейлема со всеми его долинами, горами, ущельями и лесами. Все это было ему изображено. И позвал тогда Юсуф находившихся у него дейлемских послов и так сказал им: «Непокорные, есть у меня изображение вашей страны, и я вижу в нем соблазн! Согласитесь, упрямцы, на то, к чему я вас призываю, прежде чем я отправлю в поход против вас мои непобедимые войска, разорю вашу страну, перебью бойцов и пленю детей». И ответили послы Юсуфу: «Покажи нам это изображение, которое вызвало в тебе такую жадность к стране нашей». Правитель приказал подать изображение. Внимательно осмотрели послы изображение и сказали так: «Правду тебе сообщили факихи о нашей стране — это ее изображение! Только вот не изобразили они тех пахлеванов, которые защищают наши ущелья и горы! Ты их увидишь сам, если попытаешься взять Дейлем». Сильно разгневался Юсуф и отправил войска под начальством сепахсалара Мухаммеда. Но тот ничего не мог сделать с нашими джигитами и, опозоренный, вернулся в Казвин…

Из темноты чей-то низкий голос протяжно спросил:

— Ата, а наш атабек имеет изображение страны курджиев?

— Не знаю я этого, бахадур, — признался старый горец.

Голос из темноты продолжал:

— Потому спрашиваю, что, говорят, много пахлеванов у царицы курджиев и нелегко будет одолеть их…

Весь Тбилиси высыпал на улицы, когда через город начали проходить войска ополчения. Огромная толпа запрудила узкие улицы от городских ворот до базарной площади. С громкими возгласами люди врывались в ряды воинов, обнимали их, одаривали, на ходу подносили чары с вином. Женщины с рыданиями протягивали маленьких детей, призывая божье благословение на защитников и на их оружие. Пронзительными звуками зурны встречали войска на базаре многочисленные ремесленные братчины со своими знаменами. В воздухе непрерывно гремели клики «Ваша!». Из храмов в торжественном облачении выходили священнослужители, неся зажженные свечи и иконы, с пением псалмов благословляли воинов, окропляли святой водой. На плоских кровлях, на балконах и у окон толпились горожане, слышались их добрые напутствия. В ответ воины поднимали вверх оружие и пели старые боевые песни. Необычайное одушевление царило в городе…

Захарий, как всегда, ехал вслед за передовым отрядом. За ним стройными рядами двигались гвардейцы, которыми командовал Шалва Ахалцихели. Амирспасалар с сосредоточенным видом прислушивался к бурным выкрикам на разных языках, изредка поднимал в ответ руку в боевой перчатке.

— Разбей врага, батоно Закарэ!

— С победой возвращайся, великий ишхан!

Войска прошли предместья и, миновав Крцанисские сады, вступили на равнину. Перед ними раскрылась выгоревшая под солнцем каменистая степь вдоль зеленой поймы Куры. Из-под копыт коней вылетали крупные кузнечики. Тяжело хлопая крыльями, снимались большие черные птицы. Войско быстрым ходом шло по Гандзакской дороге навстречу неприятелю.

Военный лагерь был разбит на Хунанской равнине у Красного моста, на реке Кция, невдалеке от места ее впадения в Куру. Здесь уже находились кипчаки и часть конной гвардии. Вызванные Давидом Сосланом, спустились из-за хребта конные сотни плечистых аланов. С двадцатитысячной конницей явился верный союзник Ахсатан в траурной одежде. У него погибла семья во время ужасного землетрясения, разрушившего половину Шемахи. Тамар самолично прибыла в лагерь. Предстоял царский смотр — по обычаю.

Вечером в шатер амирспасалара пришли князь Иванэ и амирахор Торели для получения последних распоряжений. После обсуждения порядка размещения войск на смотре Иванэ спросил брата:

— Как я понял на военном совете, тебе не дают покоя лавры карфагенянина Ганнибала и ты хочешь устроить свои «Канны» Бубакару, не так ли?

Захарий сидел на походной тахте. Его громадная тень падала на стенку шатра.

— Не совсем так, Иванэ, — ответил он задумчиво и, обращаясь к Торели, спросил: — Дорогой, хорошо ли разобрались с Аспаанидзе, как ему в предстоящем бою следует действовать?

— Да, батоно Закарэ! — вытянувшись, ответил Торели. В походе он не признавал иного обращения к другу. — При наступлении неприятельской пехоты ему надлежит сначала принять бой, а потом отступить на левый берег реки Шамхор и там закрепиться.

Иванэ снова вмешался:

— Ну конечно! Почти так же поступил и Ганнибал со своей африканской пехотой!

Амирспасалар усмехнулся:

— Еще раз говорю тебе, не совсем так! Кроме глубокого охвата тылов противника, что должен осуществить Давид Сослан со своими аланами и кипчаками, я сам поведу тяжелую конницу на панцирников Бубакара, ударю в лоб. Вот это ты упустил из виду, Иванэ!

В свою очередь задал вопрос Торели:

— А почему ты упразднил луки у тяжелой конницы, батоно? Сам же рассказывал, что у византийцев были превосходные панцирники — конные стрелки!

— Катафрактарии Велизария были отличными стрелками на конях, это верно, — согласился Захарий. — Но они не использовали все свои возможности. Я же не признаю боя издалека для конницы, только врукопашную, с мечом в руках! Тогда сила меча умножается на скорость коня. Понятно? Наша конница должна иметь большую скорость при встрече с конницей противника, а значит…

— Мы должны раньше конницы Бубакара пойти в атаку! — с заблестевшими глазами крикнул Иванэ.

— Правильно. Но не забывайте, друзья, о том, что у Бубакара прекрасная и многочисленная конница на резвых скакунах. Особенно гулямская гвардия и хорасанцы! — заключил Захарий.

В палатку вошел оживленный Давид Сослан и уселся рядом с амирспасаларом. Тот, помрачнев и смотря куда-то в пространство, сказал:

— Больше всего я опасаюсь за мтаварские ополчения! Хуже всех вооружены их воины, да и плохо обучены некоторыми нерадивыми эриставами. Мало я с них взыскивал, винюсь! Придется поставить княжескую конницу позади. Как твои аланы, патроно Сослан?

— Каждый в одиночку десятерых стоит! — похвалился Сослан.

— А вместе беспорядочной ордой пойдут? — подхватил шустрый на язык Иванэ.

— Неверно говоришь, князь Иванэ! — с достоинством отрезал Сослан. — Когда я аланским полком командовал, не хуже царской гвардии строй мы держали.

Беседа затихла. Давид Сослан встал и, поклонившись присутствующим, промолвил:

— Великая царица приглашает вас на прощальный ужин перед походом. Прошу следовать за мной!

Редко встречалась Тамар после своего второго замужества с амирспасаларом, постоянно занятым военными делами. На ужине Захарий, как первое лицо в походе, был усажен по правую руку царицы. По левую руку восседал в шелковой рясе с алмазным крестом на груди преосвященный Антоний. Давид Сослан, как хозяин, сидел напротив Тамар и распоряжался пиром.

По дедовскому обычаю, перед боем в обширном шатре скоро зазвучала древняя боевая песнь. Тамар, наклонив прекрасную голову в жемчужном уборе, тихо спросила амирспасалара:

— Ты победишь Бубакара, Закарэ?

Захарий в первый раз за вечер внимательно посмотрел на осунувшееся, полное тревоги лицо царицы. Мягко ответил:

— Государыня, женщины Древней Греции, посылая своих мужей на брань, так напутствовали их: «Возвращайся со щитом иль на щите!»

Тамар отшатнулась. Тотчас же, широко открыв звезды-глаза и глядя в упор, раздельно вымолвила:

— Я хочу… нет, я буду слезно молить у Господа Бога — да вернется победно со щитом меченосец Картли!

Захарий ничего не ответил царице.

Огромное войско выстроилось на обширной равнине между реками Курой и Кция в обычном порядке. На поле были выведены конная гвардия, конница из Лори, кипчакские полки, аланские отряды, мтаварские ополчения двадцати эриставств Картли, а также союзные полки Ширвана.

Яркое солнце заливало равнину, сверкало на шлемах, железных латах, кольчугах и оружии, на расписанных яркими красками щитах.

Высоко реяло в центре знамя амирспасалара Захария — длинная полоса голубого шелка с вздыбленным львом. Рядом с ним развевалось белое царское знамя с гербом Багратунианов.

Царские палатки стояли полукругом на зеленом холме, возвышающемся против обширного лагеря. После того как все отряды были выстроены, большая процессия медленно направилась к переднему краю войск. Впереди, в патриаршей мантии, с золотыми иконками на воротнике, торжественно выступал новый католикос Тевдорэ. Он высоко держал на вытянутых руках главную святыню Картли — крест св. Нины. За ним два седовласых епископа с бережением несли златокованную икону Вардзийской Божьей Матери. Далее изумленные воины увидели никогда не виданное: в черном одеянии, босая, смиренно шла сама великая царица, с молитвенно сложенными на груди руками. На некотором расстоянии от Тамар двигались многочисленное духовенство столицы в золотых ризах и весь тбилисский двор в парадных одеждах. По древнему обычаю, верховная правительница Картли прибыла к войску, чтобы самолично испросить у Бога победу над неверными и благословить воинов на ратный подвиг.

Резкие звуки военных труб пронизали воздух, войска замерли в ожидании. Все снасалары выехали из рядов и спешились. Сзади стали знаменосцы. Когда царское шествие приблизилось к войску, по полю прокатился громовой голос:

— Внимание! Слава царице царей!

И амирспасалар с обнаженным мечом вышел навстречу властительнице. Воздух взорвался от многоголосого клика «Ваша!». Сверкнули на солнце тысячи и тысячи клинков. Благоговейно преклонили колени спасалары перед святынями, и старые знамена склонились перед Тамар.

С трудом ступала царица босыми ногами по каменистой земле, направляясь вслед за католикосом Тевдорэ к походному алтарю. Из ее глаз непрерывно текли слезы. В неизбывной тревоге жарко молилась Тамар и вместе с ней все войско об одолении вторгшегося врага…

Много лет спустя переписывал летописец в келье монастыря на далеком севере древнее сказание и умилялась русская душа его перед образом «дивной царицы Динары[132], како победита перского царя и перед битвой пеша и необувенными ногами по острому камню и жесткому пути иде…»

Глава XXIV. ШАМХОР

После молебствия и благословения боевых знамен смотр закончился объездом царицей выстроенных войск в сопровождении военачальников. Тамар, в том же темном одеянии, ехала на белом арабском скакуне с золотым седлом. Внимательно вглядывалась царица в лица кричащих в неистовом восторге людей. Иногда она поднимала руку в знак приветствия, осеняла крестом ряды воинов. Затем амирспасалар Захарий выехал вперед и подал знак. Снова запели медные трубы, завыли букцины, загремели боевые барабаны. Войско стало перестраиваться в походный порядок. Вперед вышли сторожевые заставы. За ними двинулись длинные колонны пеших и конных полков. Перейдя реку Кция, они на несколько десятков стадий вытянулись по Гагской равнине и двинулись через Тавуш к восточному рубежу царства — городу Шамхор. Слева зеленели рощи в пойме реки Куры. Справа тянулись невысокие серо-синие горы — там владычествовал старый князь Вахрам.

Стотысячное войско шло, уминая выгоревшую траву, топча созревающие хлеба и яркую зелень хлопковых полей[133].

«Все ли сделано для победы? — думал Захарий. — Ведь не только надо разгромить Абу-Бекра, но и навсегда покончить со зловещей силой, что поддерживает из Тавриза эмиров в Армении, выполнить заветную мечту великого отца, подрубить тот сук, на котором держится все это воронье!»

Не терпелось встретиться с войсками атабека. И армия шла усиленными переходами, пешие и конные за двое суток покрыли 20 фарсахов. Захарий хорошо понимал, что даже при огромном превосходстве в силах опытный полководец, каким являлся атабек Абу-Бекр, не преминет использовать все преимущества Шамхорских высот, единственного удобного места на всем протяжении от Гандзака до Тбилиси, для накопления растянувшихся в походе частей и для развертывания боевых порядков. Однако по опыту предыдущих войн Захарию было известно и то, что восточные военачальники обычно не умеют согласованно использовать свои разноплеменные отряды. Он вел полки усиленным ходом, стремясь атаковать противника до подхода всех его войск. Ширванские легкоконные полки шли впереди, служа проводниками. На осторожный вопрос амирспасалара, не изменят ли мусульманские воины при виде священного зеленого знамени пророка, Ахсатан спокойно ответил:

— У нас тоже знамя с полумесяцем! И разве мой дед, великий Афридун Кесранид (да озарит Аллах его могилу!), не разбил вместе с царем курджиев Давудом тех же сельджуков и не взял в плен четыре тысячи человек? А когда мой отец, преславный Менучехр, попал в плен к презренному султану Махмуду, — разве не пришли ему на помощь храбрые курджии и славной победой при Шемахе не обеспечили свободу моему царству? И разве мне самому не помог отец царицы Тамар (да увековечит Аллах ее царство!), отогнав негодных кипчаков от ворот Дербенда? Не место Ильдегизидам в Арране! Кроме, конечно, моего зятя Амирмирана — ему после победы советую отдать Гандзу!

— А ведь он из Дешт-и-Кипчака родом, как и наш Савалт-хан! — рассмеялся в ответ Захарий.

К вечеру второго дня союзная армия расположилась биваком у подножья большого известнякового утеса между речкой Закам и поймой реки Куры, в одном переходе до Шамхора. От Закама до реки Шамхор тянулась равнина шириной в 30–40 стадий, плавно спускающаяся от невысокого горного хребта к Куре. Здесь амирспасалар назначил войскам дневку перед боем.

Ночью прискакал эристав Сагир Махатлидзе, высланный в дальнюю разведку в сторону Гандзы. Вести были неутешительными. Все пространство от Шамхора до Гандзы и далее по долине, к городу Бердаа, было заполнено вражескими войсками и их обозами, «многочисленными, как саранча и как морской песок», уверяли сопровождавшие эристава всадники. Армия атабека, получив сведения от лазутчиков о выходе войск курджиев из Тбилиси, уже надела боевые доспехи и двигалась, имея позади свои огромные обозы с десятками тысяч вьючных верблюдов и мулов. Шамхорские высоты были прочно заняты передовыми отрядами противника. На ночном военном совете было принято единодушное решение — после однодневного отдыха, на рассвете следующего дня повести наступление на Шамхор, опережая подход неприятельского войска.

Ранним утром амирспасалар и Давид Сослан отправились на обзор местности. С ними ехали Иванэ, Амирмиран, Чиабер Торели, Савалт-хан, братья Ахалцихели и другие спасалары. Под Сосланом был знаменитый на весь Кавказ арцахский жеребец светло-рыжей масти, которого он получил в дар от князя Григора. (Отдарок был немал — муж царицы передал во владение хачепскому князю старинную армянскую крепость Гардман.) Поднявшись на известняковый утес у реки Закам, военачальники увидели вдали на горизонте, в направлении Гандзы, густые облака пыли: подходили бесчисленные вражеские войска. Но на плоской равнине, до самого Шамхора, не было заметно никаких отрядов, она казалась безлюдной, передовые части атабека, видимо, скрывались в садах и за городской оградой Шамхора.

У Иванэ вырвалось невольное восклицание:

— Вот бы сейчас на них напасть, Закарэ, во время движения! Как учил нас покойный отец…

— Усталым войском? — коротко бросил амирспасалар и стал съезжать с горы для ближней разведки.

Окруженный невысокой каменной оградой с воротами, выходящими на мост, город был расположен на правом берегу реки Шамхор. К северу от моста берег возвышался над речным руслом; левый берег был более крутым, но значительно ниже правого. К югу, в сторону поймы Куры, тянулись сады, виноградники и рощи. Сады были и в северных предгорьях. Перед городом, в направлении Закама, где располагались лагерем союзники, простиралась ровная, как стол, равнина, образуя между предгорьем и рекой Шамхор площадку, удобную для действий конницы. Сам город казался вымершим, доносились лишь лай собак да изредка — ржание коней.

Амирспасалар громко сказал Амирмирану, показывая на равнину перед Шамхором:

— Вот на этом месте мы и будем с тобой, Омар, рубить конницу твоего высокородного брата!

— А мой братец так уверен в своем превосходстве, что даже сторожевого охранения в поле не выставил! — усмехнулся Амирмиран.

— На том берегу он себя как в крепости чувствует! Узнал через своих лазутчиков, что войска много больше нас имеет, и успокоился! — отозвался Захарий и стал показывать военачальникам их места в намечаемом ходе сражения:

— Смотри, Аспаанидзе, вон на том берегу блестит оружие в садах и люди возятся около каких-то арб! То враги устанавливают свои камнеметы. Так что, дорогой, будь готов, кроме стрел на твоих храбрецов и камни полетят! На берегу поставишь месхов, пусть они через реку ведут меткую стрельбу по противнику. А сам ты с остальными горцами спустишься в русло реки и будешь пробиваться к тому берегу…

Великан в темной кольчуге мрачно ответил:

— Большие потери в людях будут, патроно Закарэ!

— Знаю, дорогой, но ничего не поделаешь! Тебе надо приковать вражескую пехоту у реки и потом ложным отходом выманить вражескую конницу на равнину в нужное место — вот сюда, между рекой и холмами, где ей будет трудно разворачиваться для охвата нашей конницы, которую я поведу сам. Справа пойдут конники Амирмирана, — объяснил амирспасалар. И обратился к Сослану: — Государь Давид, я думаю, что тебе удобней будет провести своих аланов и кипчаков Савалт-хана там, где берег реки ниже, скрываясь за теми садами и рощами, и глубоким обходом слева выйти в тыл правого крыла Бубакара.

— А если атабек всю свою конницу тоже расположит на правом крыле, как тогда быть? — задумчиво спросил Сослан.

— Нет, там ему помешают деревья и сады, главные силы атабек может развернуть только на левом крыле. На правом он должен оставить лишь небольшой заслон! — возразил Захарий. Снова обращаясь к Аспаанидзе, озабоченно предупредил:

— Не зарывайся в бою, береги людей! Как только увидишь второй столб дыма на моем холме, не спеша начинай отступление. Понял?

— Понимаю, патроно амирспасалар!

Лунная ночь стояла над огромным лагерем. Костров не зажигали, не желая привлечь внимание врага. До самого Шамхора рыскали по равнине многочисленные разъезды кипчаков и ширванцев. Тысячи коней паслись в пойме Куры, невдалеке от лагеря. Из-за реки доносился плач шакалов. Лагерь спал чутким сном перед боем…

Немного отдохнув, амирспасалар вышел после полуночи из шатра, разбитого у подножья известнякового утеса. С положенного на землю седла приподнялась чья-то голова. Захарий всмотрелся; увидел старого конюшего:

— Ты что здесь делаешь, Самвел?

— Караулю, ишхан. Вот палатка моего царя! — важно ответил Самвел.

Еще несколько голов приподнялось с земли. Воинам не спалось после дневки; узнав амирспасалара, они почтительно встали.

— Почему встали? Разве нужно ночью отдавать почесть? Порядок не знаешь, Парсадан! — тихо заметил Захарий.

Старый конник служил в гвардии еще при пароне Саргисе. Он с ухмылкой ответил:

— Оно так, патроне Закарэ, а все-таки…

Захарий уселся на седло. Около него стояли Самвел, Парсадан, другие старые воины. Беседу начал Самвел:

— Прости меня, ишхан, одно слово хочу тебе сказать…

Амирспасалар давно был знаком с причудами Самвела.

— Что скажешь нового, Самвел? — с улыбкой справился он.

— Нового нет ничего, кроме того, что завтра бой с врагом. А вот что я хочу сказать тебе: опять в самую гущу сечи полезешь, ишхан! Себя ты не жалеешь, нельзя так…

— А где мне еще быть, Самвел? — смеясь ответил Захарий. — В обозе оставаться, что ли, вьючных мулов пасти?

Тут в разговор вмешался Парсадан:

— Не смейся, патроно, старый сомхитар правду молвил! Береги свою жизнь, она наша, а не твоя…

Растроганный солдатской заботой, амирспасалар негромко пояснил:

— Вот потому-то, Парсадан, что моя жизнь принадлежит всему народу, я впереди всех и должен биться!

Парсадан хотел что-то возразить. Но тут в лунном свете появилась конная фигура, Торели негромко доложил:

— Уже вторые петухи пропели, государь амирспасалар! Дозволь людей поднимать… За конями я уже послал, скоро коноводы их подведут…

Начинался тяжелый ратный день.

Светало. Июньское солнце озарило обширную равнину и темные ряды войск. Боевые распорядки союзной армии были развернуты в десяти стадиях от городских ворот и моста через реку Шамхор.

В первой линии, прямо перед высотами, находилась месхская пехота эриставств Самцхе, Джавахети и Тао-Кларджети, вооруженная луками, стрелами, короткими мечами и кинжалами. Несравненные лучники, гордые месхи, никому не уступали права первыми начинать бой. Ими командовали Захарий Аспаанидзе и братья Григолидзе.

Во второй линии стояла главная ударная сила — тяжелая конница под личным командованием амирспасалара. В первом эшелоне, в развернутом полковом строю, находились латники гвардии, вооруженные длинными мечами и копьями, под начальством Шалвы и Иванэ Ахалцихели. Во втором эшелоне, в том же строю, стояла прославленная дорийская конница, которой командовал князь Иванэ. Позади первых эшелонов темнела большая масса эриставской конницы — абхазы, имеры, сваны, рачинцы, карталинцы, кахетинцы и эретцы во главе со своими эриставами. Справа располагались легкоконные ширванские полки Амирмирана. В третьей линии, в десяти стадиях от главных линий, стояла запасная конница Давида Сослана — аланы и кипчакские туманы Савалт-хана.

На холме под голубым знаменем со львом высилась конная фигура амирспасалара. Рядом с ним стоял наготове у стогов сена сотник Ростом. Властным голосом отдавал амирспасалар последние приказания. Заметив царя Абаса с неизменным Самвелом, он ободряюще крикнул юному зятю:

— Первый бой — первое крещение витязя!

Абас улыбнулся.

Захарий обратился к спасалару гвардии Ахалцихели:

— Возьмешь царя к себе, Шалва! — И тихо добавил: — Не отпускай его от себя ни на шаг, молодость горяча!

— Рядом со мной будет сражаться, патроно амирспасалар! — понимающе отозвался Ахалцихели.

Захарий поднял руку, подавая знак к началу сражения. Ростом быстро высек кресалом огонь и поджег первый стог сена.

— Слушай, Нидхам, в день боя, когда смотришь на стоящее перед тобой вражеское войско, смейся и говори своим пахлеванам: «Кто они, каково их происхождение? Вот сейчас мы их истребим!» — поучал Абу-Бекр своего военного везира, с помощью нукеров осторожно спускаясь с коня (он был тучен и малоподвижен).

Во дворе Шамхорской мечети, у входа в знаменитый минарет[134], атабека с низкими поклонами встретило местное духовенство. Вокруг столпа, на большой высоте, вилась арабская победная надпись с именами грузинского царя Баграта III и его полководца Липарита. Надо было осмотреть местность с минарета. Кивнув головой муллам, атабек проследовал за поджарым везиром внутрь минарета, сопя, стал подниматься по витому ходу. Когда Абу-Бекр, тяжело отдуваясь, вышел на узкую площадку с перилами и оглядел простирающуюся внизу равнину, он сразу забыл свои высокомерные советы… По ту сторону реки, на обширном ровном поле, сколько мог охватить его взор, в лучах восходящего солнца темнели стройными рядами полки курджиев.

Впереди стояли длинные пехотные цепи. Далее виднелись густые колонны панцирной конницы, а на правом крыле — легкоконные отряды под знаменем с полумесяцем.

Атабек почувствовал, как по телу прошел легкий озноб, с ненавистью прошипел:

— Проклятый Омар! Сам Эблис надоумил его связаться с презренными курджиями! Успели-таки подготовиться к бою…

Сделав усилие над собой, Абу-Бекр стал оглядывать равнину с высоты. По Гандзакской дороге, поднимая желтую пыль, непрерывно подходили войска. Их многочисленность несколько успокоила Абу-Бекра. «Нас, по крайней мере, вдвое больше! Пусть курджии с негодным Амирмираном храбрятся. Все равно раздавим!» Он обернулся к везиру:

— Нидхам! А ты правильно разместил серхенгов?

— О, Щит ислама, лучших людей я послал на правое и левое крыло, как нас учили старые сепахсалары! — заверил Нидхам-ал-Мульк и начал подробно перечислять имена серхенгов.

Атабек нетерпеливо прервал его:

— С лучшими людьми стань позади войска, Нидхам! Если бой дойдет до тебя, крепко бейся, до смерти! Ибо, кто приготовился к смерти, того с места не сдвинешь… — С этими мудрыми словами атабек стал спускаться, осторожно протискиваясь грузным телом по крутым виткам лестницы минарета.

Под большим деревом у южных городских ворот Абу-Бекра ждали эмиры и серхенги. Нукеры держали наготове оседланных скакунов.

Увидя приближенных, бездействующих в ожидании его приказаний, атабек обозлился. Садясь на поспешно поданного берберийского жеребца и разбирая поводья, Абу-Бекр раздраженно выкрикнул:

— Чего вы здесь стоите без дела, эмиры? Или вас ослепил Эблис? Разве не видите, что пехота курджиев уже двинулась с места?! Нидхам, почему молчат камнеметы, что делают пешие лучники?

— По повелению великого султана, пеших табаристанцев и дейлемитов с камнеметами я поместил на берегу реки в садах. Сейчас они сомнут гяуров! — заверил везир.

Атабек поморщился, как всегда при упоминании опасного титула, но сейчас было не до того. Начинался бой…

— Скачи к ним, Нидхам, и еще раз крепко накажи серхенгам — пусть не вздумают выходить из укреплений навстречу курджиям, пока не взовьется знамя пророка! Пусть стреляют по врагу, наносят ему сильный урон. Я еду с Сатмаз-ад-дином к коннице…

Атабек пустился вскачь туда, где за Шамхором в ожидании боя стояла тяжелая конница. Многочисленная свита вразброд поскакала за ним.

Увидя условленный сигнал — столб дыма на холме, Аспаанидзе повел в наступление пехотные цепи. Впереди шли стрелки, держа каждый на левом плече длинный лук и пучок стрел в правой руке. За ними размеренной поступью двигалась остальная горская пехота. Дойдя до крутого левого берега реки Шамхор, лучники остановились, вздели тетивы и с расстояния трехсот шагов пустили тучу стрел в показавшегося из укрытий противника. Враги немедленно ответили залпом из камнеметов и поранили несколько человек. Тогда Аспаанидзе, обнажив меч, первым стал спускаться к пойме. За ним неотступно следовали братья Григолидзе. Горская пехота, держа наотвес короткие копья, проворно скатывалась с кручи берега вниз и, пробежав по пойме к руслу реки, стала переправляться по пояс в воде, под градом стрел и камней. Месхи дружной стрельбой из луков старались поддержать свою пехоту, которая уже карабкалась по склону противоположного берега. На ограде города у ворот взвилось большое зеленое знамя. Ярко горел на солнце золотой наконечник. По этому знаку из садов, из-за городской ограды высыпала многочисленная вражеская пехота и обрушилась на горцев, сминая их числом. Слева и справа показались конные отряды. Аспаанидзе яростно схватился с серхенгом пехоты, свалил его могучим ударом меча и оглянулся назад. Горцы под натиском превосходящих сил врага медленно откатывались к левому берегу, устилая своими и вражескими телами каменистую пойму реки Шамхор.

Амирспасалар с холма напряженно следил за действиями Аспаанидзе. Увидя поднятое над оградой зеленое знамя и последовавшую яростную вылазку, он поспешил приказать поджечь второй стог сена. Два черных столба дыма четко встали в воздухе. Увидя их, Аспаанидзе радостно закричал:

— Мужайтесь, храбрецы! Сейчас наша конница примется топтать врага!

Сепахсадар Сатмаз-ад-дин уже выводил под личным наблюдением атабека конницу по отлогому берегу реки в поле. Полки за полками разворачивались в десятиколонном строе на равнине, затопив все пространство перед Шамхором между предгорьем и рекой. Их было много, тяжеловооруженных мусульманских всадников, собранных отовсюду — от Нишапура до Мосула, гораздо больше, чем было конницы у амирспасалара. И все же стоявший на холме Захарий облегченно вздохнул. Он правильно угадал! Враг сам шел на нужное место, где ему не было возможности развернуться в полную мощь для охвата противника…

Снова взревели боевые трубы на холме у стяга главнокомандующего, призывая конницу приготовиться к атаке. Опустились копья первых рядов. Всадники выхватили и приставили мечи к плечу. Быстро съехав с бугра, Захарий стал впереди гвардии, которой он командовал несколько лет. За ним на огромных конях — братья Ахалцихели.

Высоко подняв тяжелый меч, амирспасалар воскликнул громовым голосом:

— Вперед! Вперед, за отчизну!

Тысячеголосый боевой клич прокатился по равнине:

— Вперед! Вперед!

Колонна тяжелой конницы двинулась шагом, сделала заезд левым плечом и, выстроившись фронтом против врага, пошла в атаку, наращивая рысь. Справа скакали легкоконные полки Ширвана.

Гвардейцы в тяжелых латах на рослых конях мчались тесной стеной за амирспасаларом, быстро уносившимся вперед на караковом скакуне. За гвардией летела дорийская конница и тяжело двигалась огромная масса эриставских отрядов.

Скоро густые облака пыли скрыли поле сражения и атакующую конницу. Высоко поднятое сильными руками Ростома голубое знамя с вздыбленным львом неотступно следовало за амирспасаларом, словно рея в воздухе над пологом пыли.

Атабек все-таки опоздал. Сатмаз-ад-дин еще только выводил в поле конницу, когда Захарий начал свою знаменитую атаку. А по непреложным законам встречного кавалерийского боя, Сатмаз-ад-дин должен был без замедления мчаться со своими конниками навстречу врагу. Но курджийская конница уже имела преимущество в ходе, когда сомкнутыми рядами, колено к колену, врубилась в толщу вражеской кавалерии. Яростно атаковали и ширванские полки. Впереди всадников, под знаменем с полумесяцем, лихо мчался Амирмиран, кроша конницу врага. В густой пыли сверкали пики и сабли, слышались яростные крики и дикое ржание коней.

Сослан с нарастающей тревогой наблюдал с возвышенности за развертывающимся боем. Увидя быстрое отступление горской пехоты, он наотмашь хлестнул коня. Все-таки рискованный план задумал амирспасалар, чем-то кончится бой… Но вот голубое знамя, ясно различимое с горы, медленно двинулось вперед. Торели неистово закричал с пригорка:

— Амирспасалар пошел в атаку!

Сослан вонзил шпоры в бока коня. Осадив поднявшегося на дыбы скакуна, стал быстро спускаться с холма и наметом помчался к коннице. Следом за ним подъехал к колонне, уже стоявшей в боевой готовности, с мечами у плеча, и амирахор Торели. Сослан стал во главе окольчуженных аланских всадников, ловко сидевших на стройных конях. За ними длинной змеей растянулись двадцать тысяч кипчаков в кожаных панцирях с металлическими бляхами, с пиками, длинными саблями и луками, верхом на приземистых степных скакунах. Пронзительный звук медной трубы разорвал воздух. Запасная конница, не мешкая, двинулась в глубокий обход Шамхорских высот, у которых кипел горячий бой. Колонну вели два проводника, хорошо разведавшие местность. Укрываясь за садами и рощами, всадники Сослана углубились в пойму Куры и скоро исчезли из виду.

Ожесточенная сеча на равнине продолжалась. Сбив первые ряды вражеской кавалерии, конница Захария ворвалась внутрь огромной массы врагов и рубилась в нескольких направлениях. Правое крыло, где находились легкоконные части и марагинцы Ала-ад-дина Аксанкорида, было расстроено конногвардейцами и постепенно оттеснялось к городу.

Абу-Бекр неистовствовал у моста. Бил плетью серхенгов, посылал на подмогу один свежий отряд за другим. Доносились вопли и проклятия умирающих, ржание раненых коней, лязг оружия. На выгоревшей траве валялись порубленные и исколотые воины. Множество коней без всадников носилось по равнине. Через мост бежала с пиками наперевес пехота. Шалва Ахалцихели с гвардейским полком устремился ей навстречу.

Огромная фигура амирспасалара, окруженная гвардейцами, виднелась в центре сечи. Молча разил великан тяжелым мечом вражеских всадников, медленно прорубаясь сквозь брошенную ему навстречу гулямскую гвардию с Кутб-ад-дином во главе. Но с левого фланга вынеслась хорасанская панцирная конница под началом самого Сатмаз-ад-дина и стала теснить гвардейцев, стремясь охватить их. Уже был ранен великан Блу-Захар, пало в бою несколько спасаларов. Рядом с амирспасаларом ожесточенно рубились Шалва Ахалцихели и Сагир Махатлидзе. Иванэ Мхаргрдзели увидел нависшую над братом опасность. С громким кличем он повернул лорийские сотни и искусным маневром ударил во фланг хорасанской коннице.

Сатмаз-ад-дин в единоборстве с Иванэ Ахалцихели был убит, и яростно отбивавшиеся хорасанцы стали медленно отступать к реке. На выручку им неслись вброд с оглушительным визгом свежие туркменские сотни, курды и мосульцы на тонконогих конях…

Со своего места Абу-Бекр увидел, что на правом крыле со стороны поймы Куры двигается конница, и рассвирепел: как смел Нидхам без разрешения перебрасывать конный заслон! Но уже по дороге к мосту мчался к нему Узбек с искаженным от ужаса лицом, дико вопя:

— Абу-Бекр, спасайся! Конница курджиев в тылу!

Атабек стремительно бросился к коню. Это был конец. Опрокидывая заслоны, громя тылы, к полю боя быстро приближалась многочисленная конница Сослана…

У городской ограды вокруг зеленого знамени кипела жестокая схватка. Как львы защищали мусульманскую святыню нукеры из дворцовой охраны халифа. К знамени пробивались, круша все на пути, богатырь Шалва Ахалцихели и его гвардейцы. Ни на шаг не отставал и юный агванский царь, храбро рубился с врагами. За своим господином неотступно следовал Самвел. Страшным ударом длинного меча Ахалцихели рассек череп рослому знаменосцу-арабу и, выхватив заветный трофей, выскочил из схватки с зеленым знаменем в руках. Гвардейцы добивали последних нукеров. Один из них, проскакав, вонзил ятаган в шею Абасу и сбил его с коня, но в свою очередь пал, пронзенный копьем Самвела. Старый конюший соскочил на землю и принял на руки умирающего царя.

К группе подъехал амирспасалар, тяжело дыша после долгой сечи. Увидя лежащего на земле Абаса, Захарий поспешил к зятю, обнял его. Мертвеющими губами Абас прошептал:

— Вананэ…

И закрыл глаза.

По суровому окаменевшему лицу Захария текли слезы. Что скажет он сестре по возвращении?

Шалва Ахалцихели, разгоряченный боем, гордый почетным трофеем, подъехал к Захарию и, спешившись, опустил зеленое знамя к его ногам; воскликнул:

— С победой, батоно амирспасалар!

Увидев лежащего на черной бурке мертвого Абаса, растерянно умолк. Захарий, укоризненно взглянув на любимца, тихо молвил:

— Не исполнил моей просьбы, Шалва!

После разгрома полчищ Абу-Бекра амирспасалар бросил кипчакскую конницу на преследование бегущих вражеских войск. Овраги позади Шамхора довершили дело. В оставленном лагере была захвачена большая добыча, и к вечеру победители вошли в Гандзак.

«…О великой виктории георгенов над нечестивыми сарацинами вашей милости уже, вероятно, известно от отцов из Тавриза, куда вернулся разбитый георгенами нечестивый король Абу-Бекр. О, то радостная весть для всех христиан! С нами Бог! Сорок охотничьих соколов, двадцать тысяч коней, двенадцать тысяч пленных, семь тысяч мулов, пятнадцать тысяч верблюдов, королевская походная казна, рабы, панцири и драгоценные сосуды, палатки и ковры, жемчуг и диаманты, сокровища, собранные со всех концов вселенной, куртизанки и прочие ценности в большом количестве попали в руки георгенов. Я думаю, что ни разу еще после памятной битвы при Пуатье, где благочестивый Каролус Мартел разбил проклятых мавров, неверные не терпели такого поражения…» — писал в очередном сообщении в Рим падре Фрателли.

Кто лучше преподобного отца Басили может описать торжества по случаю Шамхорской победы[135]? Он уже получил почетное звание эзос-модзгвари[136] и в качестве носителя святого креста при царской особе присутствовал на всех празднествах в Тбилиси. Пусть же он говорит сам:

«Когда приблизились войска к Тбилиси, навстречу им выступила и Тамар, потому что Саргис Тмогвели успел явиться к ней в качестве вестника. Радовалась она и благодарила Бога, спрашивала о здоровье каждого из прибывших, глядела на них, как на собственных детей. И радовались они, видя ее.

Все поля вокруг Тбилиси были запружены собравшимися и больше не могли уместить людей, лошадей, мулов и верблюдов. Так велико было число пленных, что завозили их в город и продавали за деревянную мерку муки. Свидетель тому сам нелгущий Бог, чье имя поминаю, чтобы кому-нибудь из читателей в грядущие времена не показалось сказанное здесь ложью и сказкой.

Действительно, именитые мужи Закарэ и Иванэ взяли с побежденных пятину в пользу царской казны и построили верблюдов, всех с грузом, и лошадей, всех в убранстве, в равнине Дидубийской строем, тянувшимся до самой Авчалы. Также выстроили от городских ворот до Глданского ущелья всех пленных амиров, каждого со своим знаменем: и первым из знамен было знамя халифа, затем атабага и так далее, одно за другим.

Прибыла торжественно Тамар и, принесши ей в дар добычу, привели на вассальный поклон ей всех пленных главарей. Затем сами тоже поклонились ей и поздравили со счастливым царствованием, Богом дарованным…

Но в результате всего этого возгордилось ли сердце Тамар? Хоть раз выказала ли она надменность, заносчиво поднявши брови? Быть этого не могло!»[137] — не удержался Басили от риторического вопроса.

Когда из рук амирспасалара царица приняла священное зеленое знамя багдадского халифа, она громко произнесла, обращаясь к преосвященному Антонию и ко всем присутствующим на торжественном приеме знатным людям:

— Жертвую сей стяг святому образу Хахульской Божьей Матери! Да пребудет он навеки в Гелатском храме в память великой победы над неверными!