Глава четвертая У ВЛАСТИ

Если сделать снимок с 2-х негативов — Политбюро Брежнева и Андропова, наложенных один на другой, изображение окажется слегка смазанным, смещенным, раздвоенным в деталях, но фотография не будет восприниматься как созданная из различных снимков — человеческий «материал» на них окажется общим или очень похожим.

12 ноября 1982 года начался отсчет «эры Андропова» в Кремле. Впоследствии, возможно, будут говорить о первой, третьей, пятой и т. д. годовщине его правления. Но уже в свой первый день у власти Андропов вел себя с большим тактом опытного и искусного государственного деятеля и производил впечатление человека сильного и рассудительного. В Москве была разработана сложная процедура похорон — с грандиозными почестями, с яркой процессией генералов, с солдатами, застывшими у лафета с гробом Брежнева, с батальонами различных родов войск, гусиным шагом проходящими мимо мавзолея. Оркестр играл марш Шопена. Все было респектабельно, солидно, чинно, как… на параде.

Вечером в великолепном Георгиевском зале Андропов принимал гостей — глав государств, премьер-министров, принцев. Он сдержанно, без особой теплоты, приветствовал посланников коммунистических стран Восточной Европы, прохладно обменялся несколькими фразами с Бабраком Кармалем, наспех — с Фиделем Кастро и, задержавшись возле министра иностранных дел Китая Хуанг-Хуо, приветливо пожал ему руку и радушно побеседовал с ним несколько минут. Он сердечно встретил Индиру Ганди, с достоинством приветствовал делегацию США. Обращала на себя внимание самоуверенность нового Генсека и его умение владеть собой. Назавтра и еще спустя несколько дней Андропов принял вице-президента США Д. Буша — разговор шел об Афганистане, о правах человека, о переговорах в Женеве. Андропов внимательно слушал, не снисходя до дискуссий, давая возможность американцам оценить его и сам приценивался к ним. Он встретился с китайским министром — разговор шел о нормализации отношений между двумя странами, пригласил для беседы правителя Пакистана Мухамеда Зиа и выразил осторожный оптимизм в вопросе улучшения отношений между двумя государствами.

Завязка спектакля, поставленного Андроповым с эффектной сменой политических декораций и тонкими психологическими мизансценами, спектакля, первое действие которого было разыграно на Красной площади, а второе — на подмостках Кремля, так заинтриговала западных комментаторов, что они начали поспешно запускать в международное обращение неожиданные и рискованные предположения о личности нового советского лидера. Многие выражали надежду, что с ним можно будет договориться о новом политическом курсе России, что эпоха стагнации заканчивается, что грядут реформы, что в отношениях с Западом Андропов проявит гибкость и стремление к миру. Система рассуждений была приблизительно такова: у советского руководителя хорошие манеры, следовательно — он не догматик; он говорит по-английски, значит — понимает Запад; он интеллигентный человек, стало быть — либерал. Вот краткий список скороспелых надежд, прямо следующих из этой схемы: возможное соглашение о советско-китайской границе (не случайно же Андропов был подчеркнуто внимателен к китайскому министру); быстрое и благополучное разрешение афганского кризиса (как иначе объяснить встречу с президентом Пакистана?); и наконец — долгожданная оттепель в советско-американских отношениях (он же воспитанный человек и не может не оценить добрую волю Рейгана, отрядившего в Москву столь представительную делегацию). Андропов и в самом деле усердствовал, и его игра (в лучших реалистических традициях системы Станиславского) убеждала всех в его доброй воле, в поисках нестандартного подхода к мировым проблемам, создавала впечатление, что с ним можно договориться, что он и только он в советском руководстве открыт для смелых идей и решений. А чтобы не оставалось сомнений, в Москве был параллельно срежиссирован еще один акт спектакля — «Андроповский иллюзион, ноябрь 1982 года». Главный герой был тот же, во второстепенных ролях выступили Корниенко и Арбатов.

На следующий день после «доброжелательной», «искренней» и «откровенной» беседы Андропова с Бушем первый заместитель министра иностранных дел СССР Корниенко неожиданно выступил на обеде в честь американских бизнесменов, приехавших в Москву, с острой критикой политики США. Он иронизировал над вашингтонской администрацией, которая отвергает советские предложения, «не читая их», осуждал санкции в торговле, отвергал отказ от ратификации СОЛТ-2, высмеивал американские социальные порядки: «Что лучше — иметь демократию, где все работают, или такую, где 10 % безработных?» Ему вторил Арбатов, советник, доставшийся новому Генсеку по наследству от Брежнева, — он назвал заботу американского правительства о правах человека «лицемерной», обвинил США в расизме, сославшись на уничтожение индейцев, и заключил угрожающе: «Мы не платим изменением нашего общества за отказ от санкций!» /47/.

Это лицедейство, обращенное ко всему свободному миру, должно было убедительно продемонстрировать, что положение Андропова проблематично, что у него недостаточно сторонников в государственном аппарате. А поэтому Западу надлежит (в своих собственных интересах) проявить максимум терпимости и уступчивости. Сюжет не оригинальный, но обыгрывался в начале 60-х годов Хрущевым, а позже Брежневым: не следует перечить благородному, хоть и несговорчивому сегодняшнему Генсеку — договориться с завтрашним будет еще труднее.

Андропов полагал, что ничем не рискует: в политическом спектакле, как и во всяком другом, правда искусства не обязана соответствовать правде жизни — этот принцип режиссуры Станиславского он прекрасно усвоил. Выигрыш же в случае успеха стоил затраченных усилий. Противники в Политбюро были растеряны и подавлены. И Андропов, еще до Пленума ЦК, то есть до своего юридического утверждения в статусе Генсека, не включает в комиссию по организации похорон (председателем которой он, конечно, был) неугодных ему секретарей ЦК Русакова и Долгих; не дает произнести на похоронах траурные речи ближайшим соратникам Брежнева — заместителю по партии Черненко, заместителю по Президиуму Верховного Совета Кузнецову, главе правительства Тихонову. На похоронах получают слово те, кто символизирует и представляет «новый порядок» в Кремле: Андропов, Устинов — и дежурные статисты: президент Академии Наук, партийный работник с Украины, рабочий.

Но неожиданно для Андропова придуманная им для мистификации Запада легенда о борьбе за власть, которая, якобы, еще не завершена, из спектакля оборачивается реальностью. Андропов был главным действующим лицом в изощренной церемонии похорон Брежнева, он оставался главным в Политбюро, где большинство принадлежало его сторонникам, — однако, сторонники оказывали Андропову лишь ограниченную поддержку, не желая позволить ему сосредоточить всю полноту власти в одних руках.

Характер силы Генсека в СССР прямо пропорционален степени слабости, то есть подчиненности ему, и несамостоятельности членов Политбюро. Устинова, Громыко и К0, несомненно, устраивал тот факт, что именно их ставленник наследовал Брежневу. Но чтобы сохранить свои привилегии и особое положение в Политбюро, им чрезвычайно важно было регулировать и определять партийный авторитет и социальный престиж нового Генсека в соответствии со своими ежеминутными амбициями и интересами. Они видели свою задачу в поддержании деликатного баланса: не позволять Генсеку чрезмерно возвыситься (что грозит потерей влияния на него), но и не допускать полного крушения его авторитета (ибо только опираясь на него, они могли реализовать свои честолюбивые замыслы). Короче, отдавая в руки Андропову штурвал власти, его сторонники стремились сохранить приводные ремни этой власти в своих руках. И здесь возникало противоречие между субъективными стремлениями соратников Андропова ограничить его правление жесткими политическими рамками и объективно заложенной в статусе Генсека тенденцией к универсализации власти.

Источник и основа силы Генсека — Политбюро и Секретариат ЦК, и Андропову необходимо было гарантированное, устойчивое большинство и там, и там. Для этого ему в одинаковой мере следовало избавиться и от тех, кто провел его в Генсеки, и от тех, кто противодействовал его восхождению на вершину партийной пирамиды. От первых зависит он, вторые зависят от него. Эта двойная система зависимости является препятствием для его превращения в «первого среди неравных» в Политбюро. Его зависимость от других ограничивает его свободу действий, зависимость других от него таит в себе потенциальную угрозу его власти. Важно, чтобы членами Политбюро были люди, лично ему всем обязанные, — Андропов стремится к этому, как стремились все его предшественники. Разумеется, и это не гарантирует стабильности и не исключает опасности заговора. Но путь от верности к предательству растянут на годы, необходимые для завершения цикла эволюционных превращений, обычных для партийного работника в СССР: ученик — помощник — последователь — коллега — соратник — соперник — противник. Именно длительность всех этих процессов оказывается теперь главной проблемой Андропова.

Сталину для замещения большинства членов Политбюро понадобилось 15 лет, — но он не торопился, так как стал Генсеком в 43 года. Хрущев возглавил партию на грани пенсионного возраста — в 59 лет — и вынужден был провести этот процесс вдвое быстрей — за 7 лет. Брежнев, который пришел к власти, будучи всего на год моложе Хрущева, правил гораздо дольше и мог позволить себе «очищать» Политбюро дважды, заполнив его сперва «днепропетровским кланом» (1969—72 гг.), а затем — «молдавской мафией» (1977— 80 гг.). Андропов же оказался в совершенном цейтноте: скоро ему исполнится 70 — самое время подумать о наследнике, а ему лишь предстоит растянутое на годы утверждение у власти. Следовательно, ему необходимо еще плотней «спрессовать» период обновления Политбюро — до двух, в крайнем случае, — трех лет. Удастся ли ему это — зависит от фактора, который в прошлом как-то не учитывался при оценках расстановки сил в Кремле — здоровья как самого Андропова, так и его коллег — сторонников и противников.

Исходные данные Андропова кажутся утешительными: на фоне геронтократов Кремля он вовсе не стар, чуть ли не молод. Тихонову — 78, Устинову — 75, Громыко — 74 и даже Черненко — 72. Но физическое увядание или смерть членов Политбюро, как и простых смертных, не полностью определяется возрастом. Если, однако, болезни пощадят Андропова или врачи его окажутся достаточно искусными, он уже через несколько лет, без борьбы, просто в силу естественных причин, получит возможность «нафаршировать» Политбюро своими людьми. Главная его проблема — проблема выбора: какой человеческий материал использовать на «фарш»? Сталин, как известно, не терпел в своем окружении людей выше его ростом, Хрущев — интеллигентных, Брежнев — молодых. Андропов не терпит профессиональных партийных работников. Он утратил к ним уважение и доверие, работая в тайной полиции, где на практике познакомился с их абсолютной профессиональной непригодностью, неполноценностью, дилетантством, духовной нищетой, лицемерием, продажностью и нечистоплотностью.

В поисках соратников Андропову, несомненно, придется обратиться к своему прошлому — к опыту работы в органах госбезопасности. Там он может найти кадры для реконструкции партийного аппарата по своему вкусу — сотрудников менее развращенных и более послушных. Эта перекачка кадров из КГБ в партийные организации (по апробированному в 70-х годах в Азербайджане рецепту Алиева) уже началась: сначала в центральные, затем в периферийные и, наконец, в государственные. Постепенно в СССР в верхней части правительственной пирамиды сложится и оформится «чекистская надстройка». И всевластие партии заменится олигархией государственной безопасности.

В сущности, уже сегодня КГБ стал на деле выполнять роль «боевого отряда партии» /48/. Об этом объявил Федорчук, недавно перемещенный шеф КГБ. Суть этого определения станет ясна, если иметь в виду, что выражение «боевой отряд» (как и его вариация — «авангард») в советском языке традиционно закреплено за коммунистической партией, которая в марксистском толковании является «направляющей, руководящей, организующей, сознательной силой общества», так что, перенеся понятие «боевой отряд» на государственную безопасность, Андропов устами Федорчука, — так удобнее, — провозглашает КГБ «направляющей, руководящей, организующей, сознательной» силой партии.

Полицейское государство получит полицейское же оформление. Андропологизация — или кагебизация — режима является, в сущности, последней исторической попыткой сохранить партократическую диктатуру. Но в этой попытке таится и определенная опасность для коммунистической системы.

Сотрудники тайной полиции будут все больше заполнять различные ячейки общества, а полицейская субстанция режима — и в этом парадокс — не станет больше. Во внутренней структуре государства произойдут передвижения и смещения элитарных сил. КГБ, как институт власти, ослабеет: он окажется под давлением и контролем чекистских групп, переданных им партийному аппарату и интегрированных этим аппаратом в соответствии с его сущностью и потребностями. Предсказать при этом, усилится ли роль тотального террора в обществе или ослабнет, — невозможно.

Рекрутируемые из тайной полиции в партийную систему функционеры, не прошедшие фундаментальной идеологической обработки, более информированные и менее подверженные пропагандистскому прессу, чем их коллеги — ортодоксальные партийные работники, могут начать отходить — сперва в мышлении, а позднее в государственном управлении и регулировании — от омертвевших, а вернее мертворожденных постулатов и догм коммунизма.

Это развитие может быть эволюционным, растянутым на десятилетия, а может, под давлением определенных социальных катаклизмов в СССР, произойти скачком, если заполнившие партократию чекистские кадры взорвут систему изнутри. При этом следует отметить: прогнозируемая деформация советского общества — не единственно возможная, но весьма вероятная, если андропологические тенденции в нем оформятся и сохранятся. А пока что, предполагая изменения режима в перспективе его развития, проектируемая нами модель социальных изменений советского общества сосуществует с реальной действительностью как цель, ждущая своего осуществления в будущем. И вот здесь — в вопросе о реализации советской системы из возможности в действительность — проявляется открытый Марксом закон (должен же хоть в чем-то научный коммунизм проявить себя!) о противоречии между «исторически необходимым требованием и практической невозможностью его осуществления».

В то время, как политическое реконструирование, намечаемое Андроповым, может привести к перерождению советской системы в соответствии с описанной выше схемой, инерция партийной автократии, влияющая на расстановку сил в Политбюро, будет, напротив, способствовать консервированию существующих в Советском Союзе порядков. Андропологизация системы, таким образом, хоть и заложенная в ней потенциально, может при известных условиях осуществиться, а может и не осуществиться, если превращение Андропова из «первого среди равных» в «первого среди неравных» в Политбюро окажется сомнительным или проблематичным.

Если все же есть надежда на существенные и глубокие социально-политические изменения советского общества, наиболее вероятным их катализатором может быть именно андропологизация системы. Классический переворот «сверху» в СССР исключен: государственно-партийный аппарат инфильтрован службой безопасности и находится под ее полным контролем. Военный путч — маловероятен: армия на всех уровнях скована партийно-политической паутиной осведомителей и надзирателей. Но при этом возможности самого КГБ ограничены — как контролируемой им партией, так и запуганной им армией. При попытке сил государственной безопасности высвободиться из партийных сетей, которая была предпринята в 1953 году Берией, на них обрушился сокрушительный удар армии, оставившей на организационной структуре раны, которые только-только зарубцевались стараниями Андропова. И попытка эта никогда не будет забыта ни той, ни другой стороной.

Сила и слабость партии, государственной безопасности и армии, их органическая взаимозависимость и взаимонеобходимость создали в СССР троевластие, на базе которого существует и утверждается тоталитарный режим /49/. Положение изменится при андропологизации системы: под партийной оболочкой окажется чекистская структура, которая сумеет, поначалу без особых усилий, ввиду общности взглядов и интересов, подчинить полицейскую машину, а затем — армию. Всесторонняя и всеобъемлющая кагебизация режима может завершиться ослаблением роли партийного аппарата.

История современного коммунизма была уже однажды вынуждена пойти на радикальный эксперимент — милитаристский переворот в Польше, который был однако, неполным и потому не стал успешным. Образовался социальный симбиоз: армия поднялась над партией, но не оторвалась от нее, оставив партократии возможность реставрации при поддержке Москвы. Сегодняшняя ситуация в СССР обещает другой, еще более рискованный эксперимент: тихую чекистскую революцию в Москве.

Андропов оказался у истоков этого процесса, не предвидя его результатов и не постигая его смысла. Используя КГБ, как рычаг, он, стремясь овладеть Политбюро, начал подрывать устои партократической системы. Его цель — власть. Чекистский потоп, если он и произойдет, будет «после него». Чтобы удержать и сохранить власть, Андропову необходимо заполнить Политбюро своими ставленниками, а затем построить прочный тыл в высших и средних кругах партии.

Со смертью Брежнева верхушка власти в СССР — Политбюро — выглядела как пепелище после жестокого пожара, в ее конструкции не хватало трех важнейших блоков: Секретаря ЦК по промышленности — в связи со смещением Кириленко, Секретаря ЦК по идеологии — после избрания Генсеком Андропова, — и первого заместителя Председателя Совета Министров — о котором не могли сговориться с брежневских времен. Вакантным оказалось и место советского Президента — Председателя Президиума Верховного Совета СССР. В прошлом задачи и функции Президента были декоративными: вручать ордена, принимать верительные грамоты, встречать послов, подписывать указы, приветствовать иностранные легации. В 1977 году, однако, в угоду Брежневу, занявшему этот пост, обязанности советского президента были существенно расширены — ему были переданы важнейшие полномочия и права Председателя Совета Министров. Брежневу это было удобно и выгодно: в качестве Генсека он определял советскую внешнюю политику, в роли Президента он ее реализовал. Это льстило его безмерному честолюбию: он подписывал указы о собственном награждении, сам утверждал их и сам же вручал себе разные правительственные награды, до которых был большой любитель.

И вот теперь, когда Брежнева не стало, Андропову предстояло подобрать на эту должность человека, во-первых. искушенного во внешней политике, во-вторых, опытного во внутренней, в-третьих, достойного занять высокое положение, а в-четвертых (но важнее всего остального), во всем преданного Андропову. Выбор был не велик: первый заместитель Председателя Президиума Верховного Совета Кузнецов, который в Президенты не годился, так как был бесцветный, безликий, а главное — из сторонников Брежнева; да Пельше, который был слишком стар, да к тому еще и нерусский (а в державе великой дружбы народов по неписанным предписаниям, которые регламентируют такие области жизни, куда законы дотянуться не могут, Президенту положено быть из великороссов).

Будь обстановка менее напряженной, Андропов вероятно пошел бы на компромисс: «продвинул» в Президенты Тихонова, а на образовавшуюся вакансию Председателя Совета Министров назначил бы своего подручного Гришина. Такая перегруппировка дала бы возможность вновь поднять политический авторитет Совета Министров — из подчиненной технической организации превратить его в уважаемый орган исполнительной власти, как было в добрежневские времена. Но в премьеры стремился Черненко. А два председателя: Председатель Верховного Совета и Председатель Совета Министров — в стане противников представлялись Андропову, и не без оснований, явным и опасным «перебором».

Оставались Громыко и Устинов. Оба — «свои люди», известные в стране. Первый — умудренный знаток внешней политики, второй — отличный инженер и опытный организатор. Андропову предстояло подыскать им надежную с точки зрения собственных интересов замену, что было относительно несложно, ибо в арсенале тайной полиции и в генштабе кандидатур было предостаточно, а главное, получить их согласие, что представляло значительно более трудную задачу. Ведь при всем блеске и почете Председатель Президиума Верховного Совета как бы устранен от центра власти (если он не является одновременно, как Брежнев, Генсеком и Председателем Совета Министров).

Действовать, однако, следовало незамедлительно: ноябрьский Пленум ЦК партии должен был рекомендовать, а сессия Верховного Совета — тоже ноябрьская — утвердить нового Президента.

Андропов, вопреки широко распространенному на Западе мнению, видимо, поначалу не планировал (в отличие от Брежнева) избрания себя Президентом: необходимости, и что еще существеннее, возможности для этого у него не было. Система построения высших органов власти в СССР такова, что сосредотачивает в руках Генсека всеобъемлющее руководство страной, ее партийным и государственным аппаратом, ее внешней политикой и экономикой. В Президиуме Верховного Совета 39–40 членов. Одним из них по должности обязан быть Генеральный секретарь. И в этом качестве он правомочен представлять страну и подписывать от ее имени международные соглашения — так делали все советские Генсеки до Андропова: Сталин, Хрущев, Брежнев. Но все они стремились украсить мундир главы партии «нашивками» Председателя Совета Министров, как Сталин и Хрущев, или Председателя Президиума Верховного Совета, как Брежнев. Это символизировало апогей власти Генсека (он становился «первым среди неравных») и знаменовало уникальность его положения, незыблемость и священность его авторитета, отсюда начиналось его движение в «гении». К этому «барьеру» признания подходили не сразу: Сталин через семнадцать лет правления, в 1941 году, Хрущев — через пять, в 1958-м, Брежнев — через тринадцать, в 1977-м /50/.

Андропову надлежало для увековечивания своей персоны действовать с чрезвычайной поспешностью, но он понимал, что и ему необходимо хотя бы пару лет отстояться и окрепнуть в «упряжке» Генсека, прежде чем сделать рывок в Президенты или Премьеры, или изобрести для себя нечто совершенно новое, потеснив в пантеоне кремлевской «ярмарки тщеславия» своих предшественников. Поначалу на пути в коммунистические «гении» Андропову необходимо было «взять» другое важное препятствие: стать Председателем Совета Обороны.

Фактическими главнокомандующими вооруженными силами в Советском Союзе всегда были Генсеки, и каждый из них формально утверждал свою власть над армией, становясь, кто раньше, кто позже, Председателем Совета Обороны. Вопрос о замещении этого поста значительно усложнило тщеславие Брежнева: ему вздумалось придать этой должности, а через нее и себе, особый блеск, для чего он привязал ее к «маршальскому жезлу» и «президентскому креслу». Это изобретение оправдало присвоение Брежневу — в мае 1976 года — звания маршала Советского Союза, а спустя год — его назначение Президентом государства. Андропов рассчитывал на назначение на эту должность в качестве Генсека, что повысило бы его влияние в правительстве и в партийном аппарате. Он полагал, что вправе занять эту должность как генерал армии, ведь ему до маршала — один только шаг. Но как быть с записанным черным по белому причудливым изобретением Брежнева, в приложении к конституции, о том, что Председателем Совета Обороны надлежит быть Председателю Президиума Верховного Совета? Приходилось уповать на Пленум ЦК — там должна была проявиться сила Генсека. Но на Пленуме 22 ноября 1982 года стала очевидной его слабость.

Загрузка...