Ангелы молчат

ДЖОШ

Как-то все не так.

«То, что недавно казалось далеким и нереальным, вдруг подбирается почти вплотную, и только поражаешься, как жил без этого и не сошел с ума. В черном зеркале ты разбит на фрагменты, живущие своей особой жизнью, у них острые края и кровавый привкус. В этом зеркале отражается вечная ночь, дикая, допускающая невыносимые дни только как время для сна. У нее совиные крылья, мягкие, как бархат, а глаза разного цвета.

Вечная — это очень, очень долго. Дольше, чем самый длинный день».

Я и не заметил, как нацарапал этот кромешный бред карандашом на салфетке. Потом поднес к ней зажигалку. Нет. Позже.

«Иногда пытаешься посмотреть на себя со стороны, но видишь только расколотые отражения, составляющие произвольные комбинации, все время разные, то такие нежные, то резко агрессивные, и объединяет их одно — они черные. И не все они твои. Там, между ними, гуляет другая сущность, которая всегда жила там, — страстная, сильная, затягивающая; она скорее исказит реальность, подгоняя под себя, чем станет подстраиваться сама; она не твоя, но ты принадлежишь ей душой и телом. Как это странно — принадлежать.

А потом — будто поменяли полюса. Верх внезапно становится низом, ночь молниеносно сменяется днем, и все вокруг вздыхают с облегчением — наконец-то. Темное зеркало сглаживается, срастается, заживляет извилистые места совмещения, светлеет добела и отражает только то, что должно отражать. После этого остаются силы лишь удивиться, что ты все еще в своем уме. Но Кира дважды смогла — смогу и я. Вопрос в том — хочу ли?»

Карандаш сломался, вот и славно. По крайней мере, перестану писать всякую ерунду, как школьницы в дневниках. Уйма пафоса и унция здравого смысла… У меня сроду не было дневника — и не будет.

«Я часто вижу его в клубе. Все изменилось. Теперь он не обращает на меня внимания, будто меня не существует, даже если взгляд скользнет — это случайность, и он пройдет сквозь меня как сквозь отражение на воде. Я — не более чем бесплотная тень. Я сам себя таким ощущаю.

Он жалеет меня, это ясно, что бы кто ни говорил. Всякий раз, бездумно пытаясь перехватить его взгляд, я чувствую, насколько все еще близок к краю, и, наверное, долго еще буду. Это пока что сильнее меня.

Он знает — стоит ему посмотреть на меня, задержаться на мне, увидеть меня или не дай Бог заговорить, я не просто сорвусь с края. Я сам туда прыгну.

Он жалеет меня, но, видимо, не настолько, чтобы менять привычные места развлечений. Я не хожу больше в «Разоренную могилу». И на мосты тоже не хожу».

Больно — ножом по пальцу. Ну нету здесь точилок для карандашей…. Кровь капает на салфетку — надо бы взять другую. Нет. Пусть остается эта.

«Что еще? Ко мне постепенно вернулся сон. Сначала просто сон — я смог уснуть. Потом — нормальный сон, — в смысле, не тот, когда кажется, что я напился бензина и проглотил спичку. Но иногда, очень редко, возвращаются кошмары, которые я так люблю. Так скучаю. Бывает, я ловлю себя на мысли, что жду их весь день.

А просыпаюсь я от плача ангелов. Они, правда, замолкают, когда я открываю глаза, но пока не поют. Хотя я и раньше их песен не слышал, думаю, их трудно с чем-то спутать. Я узнаю, когда услышу».

Больно… не от пореза — просто больно и все. Где эта чертова зажигалка?! Не горит — салфетка промокла… придется разорвать на кусочки. На сотню крошечных кусочков. Уничтожить и забыть.

Нет… не забыть.

«После пережитого у нас все обязательно должно быть хорошо. Такое мое мнение. Надеюсь, что совсем скоро мы с Перри и Кирой махнем на выходные за город на пикник и треснем три упаковки пива. По одной за каждую из ночей — трех ночей чистого безумия, так похожего на что-то настоящее».

Кто-то спрашивает, все ли со мной в порядке, и я говорю, что да. Боже благослови тех, кто изобрел солнечные очки на пол-лица… Под ними столько можно скрыть — но, видимо, не всё.

«Я все-таки хочу проиграть это пиво…

Да, кажется…

Да, точно».

ЭНД

Все эпиграфы принадлежат их авторам