Анна Каренина. Не божья тварь

19. Согласие на развод

Сейчас мы увидим, кто и кого и кому не отдает. И по каким причинам. И не отдает ли вообще. А пока припомним, что обманывать мужа Анна очень даже могла - она преспокойно делала это целый год, да еще и на глазах у мужа, а на все попытки Алексея Александровича поговорить, на все его просьбы сказать ему правду и тем избавить от мучений, она отвечала веселым недоумевающим взглядом.

*

Стива с "несколько торжественным лицом" идет к Алексею Александровичу. Сам Алексей Александрович в это время взволнованно расхаживает по кабинету, и его глаза тусклы - два верных признака его глубокого душевного волнения. От него не укрылось отвращение к нему Анны, он снова чувствует ее странную ненависть к себе, и он понял ее истинное желание насчет визита Вронского. И он пришел к выводу, что так продолжаться не может.

Он пишет Анне письмо - он предлагает ей прямо, не таясь и не боясь, высказать свое желание, чего же она от него хочет. Таким образом, он снова предлагает Анне то, чего она с таким искусством всегда торопится избежать - самой высказать свое желание, самой совершить нужный ей поступок и самой нести за него ответственность.

Входит Стива и при виде Алексея Александровича внезапно ощущает два непривычных ему чувства: смущения и робости. И это так странно для него, что Стива даже не смог поверить, "что это был голос совести, говоривший ему, что дурно то, что он был намерен делать".

Таким образом, Набоковым пропущена еще одна прямая подсказа Толстого, не оставляющая сомнений в истинных характеристиках героев: при встрече с Алексеем Александровичем, к которому он пришел с дурными намерениями, полностью одобренными Анной, Стива чувствует укол совести. Вот и Анна при взгляде на мужа чувствует то же самое (семейка-то одна), поэтому она и не может больше с ним жить, само присутствие Алексея Александровича заставляет ее постоянно вспоминать о совести, вернее о собственной бессовестности.

Но вернемся к Стиве. Внезапный и редкий гость в душе Степана Аркадьича - голос совести - отнюдь не мешает ему приступить к дурному делу (правда, немного краснея при этом - как и Анна, когда она брала деньги от Алексея Александровича). И для начала он лжет - уверяя Алексея Александровича в своей искренней любви к нему и своем безмерном к нему уважении (совсем как княгиня Бетси).

В ответ Алексей Александрович все с теми же тусклыми глазами (повторяю: верный признак глубоких внутренних мучений) подает ему свое письмо к Анне. И Стива читает: "Скажите мне вы сами, что даст вам истинное счастье и спокойствие вашей души. Я предаюсь весь вашей воле и вашему чувству справедливости".

Письмо повергает Стиву в изумление. Письмо слишком прямо требует от Анны прямо же озвучить свое решение. "Я желаю знать, чего она хочет", - говорит Алексей Александрович. Но именного этого Анна и не желает говорить. И Стива тут же приходит ей на помощь - и начинается игра под названием "скажи это сам":

"Я боюсь, что она сама не понимает своего положения. Она не судья, - оправляясь, говорил Степан Аркадьич. - Она подавлена, именно подавлена твоим великодушием. Если она прочтет это письмо, она не в силах будет ничего сказать, она только ниже опустит голову".

Алексей Александрович теряется. Да, говорит он, но если она так уж ничего не понимает, то как же тогда узнать, чего она хочет?!

И Стива немедленно и с большой искренностью уверяет Алексея Александровича, что все зависит исключительно от него одного, что это именно он должен прямо указать те меры, которые он находит нужными: "...от тебя зависит указать прямо те меры, которые ты находишь нужными, чтобы прекратить это положение".

Но как прекратить? - удивляется не слишком догадливый Алексей Александрович. Стива с большой живостью напоминает: "Было время, когда ты хотел разорвать..."

Этой фразой он пытается внушить Алексею Александровичу мысль, что это ведь он хотел развода, что однажды это ведь уже было его решением, и значит, сейчас это тоже должно стать исключительно его решением. Хотя, уверяет Стива, Анна этого тоже, конечно, хочет, да, но ведь она, уверяет Стива, ни за что этого не скажет, ведь она, уверяет Стива, так и будет мучиться всю жизнь, но ни за что не захочет обидеть Алексея Александровича предложением развода, а разве он хочет мучить ее всю жизнь? Тем более что, уверяет Стива, мучиться всю жизнь она будет исключительно по его вине - ведь это он не захотел догадаться. Тем более что она и сейчас так ужасно мучается, бедняжка, и ведь ни за что не скажет об этом.

Алексей Александрович сморщивается от волнения. Он понимает: развод возможен только в одном случае - если будут представлены доказательства прелюбодеяния Анны. Но если она так страдает... Имеет ли он право усугубить ее страдания? Так что же, взять ее вину на себя?

И вот он, невиновный человек, всерьез думает об этом. Чувство собственного достоинства и религиозные соображения противятся в нем наговору на себя. Прелюбодеяние противно его нравственным убеждениям. Таким образом, взять на себя чужую вину будет нечестно по отношению к самому себе - а чем он хуже Анны? Почему он должен расплачиваться за то, что совершил другой человек? Но этот другой - Анна, которую он... любит. А он все еще любит ее. И которую он простил.

И вот теперь - после прощения - опозорить ее кажется ему еще большим ужасом, чем опозорить себя. И как быть с сыном? Оставить с собой? Но это будет похоже на мщение. Отпустить его в чужую семью? Но как будут там с ним обращаться? Да и девочка, дочь Вронского... ведь Анна заберет ее, а он так ее полюбил! Да и сама Анна - имеет ли он нравственное право давать ей развод? Ведь когда Вронский бросит ее (уверен Алексей Александрович), она заведет себе нового любовника и так дойдет до самого дна - имеет ли он право не думать об этом и разводом обрекать ее на дальнейшее падение?

Все это были давние мысли Алексея Александровича. Сейчас, слушая Стиву, он не верил ни одному его подлому слову, и все-таки он чувствовал, что есть некая могучая сила, которой он никак не найдет имени, но очень похоже, что эта грубая сила есть чужая воля, стремящаяся ко злу, и что эта темная сила заставит его подчиниться...

А Стива между тем продолжает выторговывать наилучшие для сестры и совершенно несправедливые для Алексея Александровича условия развода - он тонко демонстрирует полную покорность Анны и ловко подчеркивает великодушие Алексея Александровича: "Вопрос только в том, как, на каких условиях ты согласишься сделать развод. Она ничего не хочет, не смеет просить тебя, она все предоставляет твоему великодушию".

И Алексей Александрович правильно понимает Стиву: бессовестно прикрываясь его великодушием, они, брат и сестра, хотят только одного - чтобы он взял стыд на себя.

И только еще подумав о стыде, Алексей Александрович закрывает лицо руками как от позора. И Стива, имеющий такую же бесстыдную натуру, как и Анна, еще позволяет себе нагло утешать его.

Но Алексей Александрович перебивает его и совершает наконец ту самую ошибку против себя, которой от него и хотели:

"- Да, да! - вскрикнул он визгливым голосом, - я беру на себя позор, отдаю даже сына, но... - но не лучше ли оставить это? Впрочем, делай, что хочешь...

И он, отвернувшись от шурина, так чтобы тот не мог видеть его, сел на стул у окна. Ему было горько, ему было стыдно..."

Однако вместе с горечью и стыдом он испытывает "радость и умиление пред высотой своего смирения". На самом деле именно сейчас никакой высоты не было. И никакого смирения тоже. И никакого отношения к христианскому принципу "подставь другую щеку" все это также не имело.

На самом деле произошла банальная история: два подлеца посредством умелых нравственных подлогов и намеренного растравливания в Алексее Александровиче гордыни (а он тоже подвержен ей, как и всякий человек, о чем и написан роман) попросту добились своего: не сумев противостоять их натиску, Алексей Александрович попросту подменил понятия и в качестве моральной компенсации выдал свою позорную капитуляцию за высоту смирения.

Об этом тут говорит следующее. Настоящее смирение не думает о плате за себя, а тут произошла именно плата: Алексей Александрович тут же испытал радость и умиление пред собственной духовной высотой. Настоящее же смирение никогда себе не умиляется и никакой своей высоты не подсчитывает, тем более не испытывает никакой радости по этому поводу - настоящее смирение естественно, ему не за что себя хвалить.

А вот принцип "подставь вторую щеку" вовсе не означает, что ты должен переступить через себя и стать лжесвидетелем. Лжесвидетельство - это преступление, а не христианская благость. Лжесвидетельство - это покрывание греха, попустительство. Ибо покрывание греха ведет к безнаказанности, а ведь именно безнаказанность и заставляет человека гибнуть в конечном итоге. И никакой идеи спасения в покрывательстве нет.

Кроме того, он был обязан подумать о сыне и честно признаться себе в том, что если Анна смогла запросто забыть о новорожденной дочке, то ни о какой любви ни к дочери, ни к сыну, ни к кому бы то ни было еще с ее стороны речи быть категорически не может, а все эти просьбы отдать ей сына есть только попытка с ее стороны скрыть как раз отсутствие любви к сыну (как осуждаемый в обществе нравственный дефект). И, стало быть, отдавать сына не любящей его матери, да еще обрекать его на положение пасынка - это преступление по отношению к сыну.

Но что сделано, то сделано. Итак, Анна - в результате некрасивых манипуляций в расчете на чужое великодушие и умело играя на жалости к себе - получает свободу, честное имя и сына, а Алексея Александровича получает чужой стыд, незаслуженно опозоренное имя и пустой дом.

Стива ласковым голосом уверяет Алексея Александровича, что Анна обязательно оценит его великодушие и в порыве гнусности даже сообщает, что "видно, это была воля божия".

Но, сказав так, он и сам тут же почувствовал (у Стивы хороший литературный слух), что это звучит как-то глупо. Не подло, заметьте, а всего лишь глупо! Ну что ж, Стива умеет себя любить - и он "с трудом удержал улыбку над своею глупостью".

*

Согласие на развод тут же развязало Анне руки - она сочла, что уж теперь-то она точно вправе звать своего любовника в дом своего великодушного мужа. Вронский тоже не стал беспокоить себя вопросами морали - ведь он уже стрелялся, а значит, по мнению Вронского, никакой подлости на нем больше и нет. И вот он, даже "не спрашивая, когда можно, где муж" (тонко уточняет Толстой), тут же понесся к Карениным.

Происходит бурная сцена встречи, очень романтическая, с надрывом. Они решают жить вместе и немедленно уехать в Италию поправлять здоровье Анны: "Да, я очень слаба, - сказала она, улыбаясь. И губы ее опять задрожали".

Это еще одно кодирование Вронского: она слаба, она очень слаба (ты запомнил, что я слаба?), при этом ее губы дрожат (ты понимаешь, что я нуждаюсь в твоей жалости больше других?).

В процессе обоюдного восторга Анна вдруг прагматично сообщает (и это удивляет Вронского - как она может в такую высокую минуту думать о таких практичных вещах?), что Алексей Александрович согласен на развод, "что он на все согласен", но что Анна разводиться... не будет.

Учитывая, что муж идет целиком на все ее условия, такое ее решение по меньшей мере странно. Чем же она объясняет свой странный отказ от развода? Ну, поскольку причин для отказа у нее теперь уже совсем никаких нет, то она объясняет его... высокими материями. Дескать, потому не буду разводиться, что "я не могу принять его великодушие". И еще, дескать, потому, что "мне теперь все равно" - типа раз мы наконец вместе, то мне больше нет дела до таких пустяков, как развод.

Но вот подозрительный нюанс: эти два якобы высоких и якобы искренних соображения она высказывает "задумчиво", а главное - "глядя мимо лица Вронского". То есть врет.

Нет, вовсе не эти причины заставляют ее отказаться сейчас от развода. Настоящая и единственная причина в том, что развод ей невыгоден. Ведь такой глубоко порядочный и поистине безмерно великодушный человек, как Алексей Александрович, да еще с его деньгами и связями, на дороге не валяется - и выгодней оставить его про запас.

Манипуляторы вообще любят оставлять людей про запас - авось пригодятся. Ведь в случае чего к такому удобному мужу всегда можно будет вернуться, надавив на жалость, а он всегда примет и снова даст все, что нужно, задаром и почти без усилий.

Так чего же хочет Анна на самом деле? Грубо говоря, она хочет полной свободы от нравственности.

Еще одна причина отказа в том, что Анна, как и всякий нечестный человек, судит по себе. И если муж вдруг согласен на развод, да еще на таких ужасных условиях, то вдруг он сам этого хочет, вдруг у него есть на это какие-то скрытые от Анны причины? Нет уж, пусть на всякий случай все остается как есть.

В дополнение она говорит еще одну ложь: "Я не знаю только, что он решит об Сереже". Это неправда - она прекрасно знает, что Сережу при разводе он отдает ей. Об этом знают все, даже Стива. Однако здесь скрыта еще одна причина, по которой она не желает развода: ведь если развод состоится, то ей действительно придется забрать сына к себе. А вот этого ей как раз совсем и не хочется. Зачем ей лишняя обуза?

Ну, и теперь, дважды солгав, ей нужно на всякий случай отвлечь Вронского от истины, которая могла-таки блеснуть в его голове. И она немедленно выдает свою коронную фразу: "Ах, зачем я не умерла, лучше бы было!" - и слезы струятся по ее щекам. А чтобы выглядеть совсем уж многострадально, она тут же улыбается - как бы через силу и как бы сквозь слезы как бы говоря: ты видишь, как я стараюсь не огорчать тебя, любимый?

Но не будем верить ее слезам, лучше подчитаем очередные потери теперь уже Вронского. Как мы помним, Вронский крайне амбициозен, это его первейшая страсть, однако ради Анны он снова отказывается от лестного и крайне нужного ему назначения в Ташкент. Ведь Анна в Ташкент не поедет, это ясно. Чего ей делать в Ташкенте? А то, что Ташкент нужен ее любимому, на это ей глубоко наплевать.

Очередной отказ от назначения вызывает теперь уже крайнее неодобрение у начальства. Тогда Вронский, понимая, что на карьере - после второго отказа - можно ставить крест, подает в отставку.

Через месяц Анна уезжает с Вронским в Италию - "решительно отказавшись" от развода. Она забирает с собой только дочь, а вот Сережу - которого она так якобы любит, что не может без него жить, и которого наконец может беспрепятственно взять с собой - она оставляет мужу...