Антология «Битлз»

1967

Нил Аспиналл: Песни «Strawberry Fields Forever» и «Penny Lane» стали первой пластинкой «Битлз», вышедшей в 1967 году. Причем обе стороны этого сингла были помечены как сторона А.

Джордж: «Досадно ведь, правда, что Энгельберт Хампердинк не пустил „Strawberry Fields Forever“ на первое место хит-парада? Правда, у нас особого-то беспокойства это не вызвало. Сначала нам хотелось занимать первые места в хит-парадах, а потом, похоже, мы начали принимать их как должное. Мы немного удивились, очутившись на втором месте, но, с другой стороны, разных хит-парадов было так много, что вполне можно было очутиться на втором месте в одном из них и на первом — в каком-нибудь другом».

Джон: «Видел я эти хит-парады. Там есть место всему. Лично против Энгельберта Хампердинка я ничего не имею. Но все они там — лабухи. Эти чарты придуманы специально для них» (67).

Пол: «Это нормально, когда с первого места тебя вытесняет пластинка вроде „Release Me“, потому что ты вовсе не пытаешься записать нечто подобное. Это совершенно иной стиль» (67).

Джон: «Когда [синглы] выходили, мы следили за результатами продаж. Но делали это не по финансовым соображениям, а чтобы сравнить, как они продаются, — хуже или лучше наших предыдущих пластинок. Ведь это мы записывали их, и мы хотели, чтобы их покупали, — вот что нам было нужно, а не слава или, первое место» (68).

Джордж Мартин: «Strawberry Fields Forever» и «Penny Lane» не вошли в новый альбом только по одной причине: нам казалось, что, если мы уже выпустили сингл, не следует вставлять в альбом те же песни. Это была плохая идея, и, боюсь, в том, что так произошло, отчасти виновен я. Сейчас на подобные вещи не обращают внимания, но тогда мы посчитали, что публика должна платить деньги за что-то новое.

Мысль о двойной стороне А пришла в голову и мне, и Брайану. Брайан всеми силами старался вернуть группе былую популярность, и мы хотели убедиться, что наши пластинки по-прежнему быстро расходятся. Он пришел ко мне и сказал: «Сингл должен быть по-настоящему ударным. Что у тебя есть?» Я ответил: «Три песни, и две из них — лучшее из всего, что они записали. Если выпустить их вместе, сингл получится потрясающим». Так мы и сделали, и появился потрясающий сингл, но в то же время это была явная тактическая ошибка. Мы продали бы гораздо больше пластинок и заняли бы более высокие места в хит-парадах, если бы выпустили эти песни по отдельности, а на обороте записали бы что-нибудь вроде «When I'm Sixty-Four».

Нил Аспиналл: «Хит-парады группу не слишком интересовали, но, раз уж ты вошел в мир шоу-бизнеса, тебе нужен успех. Ребята поняли, что сингл занял второе место только из-за того, что обе стороны были помечены как сторона А. Но когда-нибудь такое должно было случиться — следовательно, все было не так уж и плохо».

Ринго: «По-моему, распределение песен по сторонам А и В потеряло прежнее значение. Нам просто казалось: это стоящая пластинка! А прежний подход таил в себе ловушку, в которую попали многие, — они сами превращали свои же песни в нечто второй категории».

Джон: «Люди, которые покупают наши пластинки, должны понять, что мы не собираемся всю жизнь делать одно и то же. Мы должны меняться, и, я уверен, наши поклонники понимают это.

Я долго думал, но лишь теперь начинаю понимать многое из того, что мне следовало бы понять давным-давно. Я начинаю разбираться в собственных чувствах, но не забывайте, что под яркой, пестрой рубашкой бьется сердце столетнего старика, который многое повидал и пережил, но все равно знает слишком мало» (67).

Пол: «Мы вступили в новый этап нашей карьеры и были счастливы. Мы завершили этап гастролей, и это было замечательно, теперь нам предстояло стать настоящими артистами. Нам уже было незачем выступать каждый вечер, вместо этого мы могли писать, болтать с друзьями, бывать на выставках. (К примеру, Джон и Йоко никогда не встретились бы, если бы у нас не появилось свободное время, чтобы бывать на выставках и «забить там гвозди».) Передышка обеспечила нам огромную свободу, а она породила самые невероятные идеи.

Я много времени проводил, слушая авангардных артистов, бывая в таких местах, как Уигмор-Холл, где я видел композитора Лучиано Верно (помню, потом я познакомился с ним, и он оказался очень скромным парнем). Джордж с головой ушел в индийскую музыку. Все мы стали открытыми, охотно воспринимали идеи в самых разных областях, а потом собирались вместе и делились впечатлениями. Это было потрясающе, во многом это напоминало перекрестное опыление».

Джон: «Идея «Сержанта Пеппера» родилась у Пола после поездки в Америку. На западном побережье вошло в моду давать группам длинные названия, эпоха «Битлз» или «Крикетс» закончилась. На смену коротким названиям пришли такие, как «Фред и его невероятные, усыхающие благодарные Самолеты». Думаю, все это оказало влияние на Пола. Он пытался сохранить дистанцию между «Битлз» и публикой. Это стремление и стало отличительной чертой «Сержанта Пеппера». В каком-то смысле этот шаг был похож на то, как он же решил когда-то писать: «Она любит тебя» вместо «Я люблю тебя» (80).

Пол: «Начинались времена хиппи, над Америкой витал мятежный дух хиппи. Я начал задумываться о по-настоящему запоминающемся названии для вымышленного ансамбля. В то время появилось множество групп с такими названиями, как «Смеющийся Джо и его медицинская бригада» или «Медицинские снадобья и лекарства Кола Таккера», — вся эта атрибутика старых вестернов с длинными, почти бесконечными названиями. Поэтому точно так же, как в песню «I Am The Walrus» Джон вставлял словосочетания «кашляющие курильщики» и «элементарный пингвин», я составил в ряд такие слова: «Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пеппера».

В Лондоне я поделился этой мыслью с ребятами: «Раз уж мы решили попытаться уйти от того, какими мы были прежде, перестали ездить в турне и начали записывать сюрреалистические песни, как насчет того, чтобы стать группой «альтер-эго», чем-нибудь вроде «Одиноких сердец сержанта Пеппера»? Я уже начал писать песню с таким названием».

Джон: «Разве можно было ездить по миру, когда мы занимались записью таких вещей, как песни для нашего последнего альбома? Мы не могли разорваться. Раньше мы гастролировали. Если бы мы решились еще на одно турне, мы, вероятно, устроили бы шумный хеппенинг в Лондоне, в котором участвовали бы мы, «Стоунз», «The Who» и все прочие. Но, раз этому не суждено случиться, стоит ли об этом думать? Я не собираюсь кривляться перед кем-то. Для тех, кому нужно это, есть «The Monkees» (67).

Пол: «В то время нам незачем было ездить в обычные, ничем не примечательные поездки. Если бы нам удалось, скажем, приземлиться на четырех летающих тарелках на крышу Альберт-Холла, мы, наверное, согласились бы. Но пока, похоже, ничего подобного не ожидается» (67).

Джон: «Свой имидж мы создали не сами. Имиджем занимались вы — газеты, телевидение. Мне всегда было плевать на имидж. Стоило кому-нибудь сфотографировать Леннона с новой прической в аэропорту или где-нибудь еще, эта новость становилась сенсацией. Но разве кому-нибудь до этого должно быть дело? Лично мне — никакого. Если какой-нибудь фотограф хочет сфотографировать меня и говорит при этом, что я изменился, — пусть. А мне все равно. Я прислушиваюсь только к самому себе — и больше ни к кому» (67).

Нил Аспиналл: «Мы с Мэлом жили в одной на двоих квартире на Слоун-стрит. Однажды в феврале позвонил Пол, сказал, что он пишет песню, и спросил, нельзя ли ему к нам приехать. Эта песня была началом «Сержанта Пеппера».

У нас он продолжал писать, песня постепенно складывалась. В конце каждого концерта «Битлз» Пол обычно говорил: «Ну, нам пора. Мы уезжаем спать, и это наша последняя песня». Они отрабатывали последний номер и покидали сцену. Когда Мэл вышел в ванную, я спросил Пола: «Почему бы не превратить этого сержанта Пеппера в конферансье альбома? Он мог бы появиться в начале, представить группу, а в конце объявить, что концерт закончен». Вскоре во время работы в студии Пол рассказал об этом Джону, а Джон подошел ко мне и сказал: «Умников никто не любит, Нил».

Джордж Мартин: «Эта идея рождалась постепенно. В целом она принадлежала Полу: он пришел и сказал, что написал песню „Sgt Pepper“ s Lonely Hearts Club Band» и что у него она ассоциируется с группой, с самими «Битлз». Сначала мы записали эту песню, а потом возникла мысль воспользоваться этой идеей при создании всего альбома. В то время они предпочитали работать в студии, и, наверное, именно поэтому возникла идея об альтернативной группе: «Пусть в турне ездит сержант Пеппер».

Пол: «Мы были оркестром сержанта Пеппера; на протяжении всей работы над этим альбомом каждый из нас притворялся кем-то другим. Поэтому, когда Джон подходил к микрофону и начинал петь, получалась не просто новая песня Джона Леннона, а песня того, кем он был в этой новой группе, песня вымышленного персонажа. При этом все мы чувствовали себя свободнее: перед микрофоном или с гитарой в руках можно было делать что угодно, потому что мы перестали быть собой».

Ринго: «С самого начала первой песней альбома стал „Сержант Пеппер“, и, если прослушать две первые песни вместе, становится ясно, что диск задуман как альбом-концерт. Все песни исполнял сержант Пеппер и его „Оркестр клуба одиноких сердец“, в целом альбом звучал как рок-опера. Он сразу вызывал чувство, что это будет нечто совсем другое, но, когда мы записали сержанта Пеппера и Билли Шиэрса (с песней „With A Little Help From My Friends“ — „С небольшой помощью моих друзей“), мы подумали: „Ну и что? Всего две песни!“ Название альбома осталось прежним, как и ощущение, что все песни в нем связаны, но на самом деле дальше мы уже не пытались связать их между собой».

Джон: «Сержант Пеппер» был назван первым в истории концептуальным альбомом, но дальше этого дело не пошло. Весь мой вклад в этот альбом не имеет никакого отношения к идее сержанта Пеппера и его оркестра, но идея сработала, потому что мы решили, что она работает. Собственно, так и появился этот альбом. Однако он не объединил все песни — разве что сержант Пеппер представляет Билли Шиэрса и так называемую репризу. Все остальные песни могли бы с таким же успехом войти в любой другой альбом (80).

Я не мог написать своего «Томми». Я читал интервью Пита Таунсенда, где он говорит о том, что у него было просто несколько песен, а в студии они как-то объединились в сюжет для рок-оперы «Томми». Так было и с «Сержантом Пеппером»: несколько песен, добавляем немного «Пеппера» — и концепция готова».[9]

Джордж: «Мне казалось, что мы просто работаем в студии, записываем новую пластинку, а Пол носился со своей идеей какой-то вымышленной группы. Эта сторона работы не интересовала меня — если не считать главной песни и обложки».

Ринго: «Сержант Пеппер» — наша величайшая работа. Она дала всем, в том числе и мне, возможность развивать свои музыкальные идеи и пробовать что-то новое. Джон и Пол, как обычно, писали песни дома или где-нибудь еще, приносили их в студию и говорили: «Вот что у меня есть». Теперь они в основном писали каждый свое, но показывали отрывки и помогали друг другу, как и все мы. Быть группой хорошо, потому что мы использовали самую лучшую из идей — неважно, кому в голову она приходила. Никто не настаивал на своем, твердя: «Нет, это мое!», не становился собственником. Мы выбирали только самое лучшее. Вот почему качество песен всегда оставалось высоким. Работа всегда непредсказуема, и это замечательно. Я постоянно находился в студии, следил, как продвигается работа, хотя участвовал в записи далеко не каждый день».

Джордж Мартин: «Я участвовал в создании множества авангардных записей, много экспериментировал — еще задолго до „Битлз“ — с электронной и инструментальной музыкой. Я познакомил „Битлз“ с некоторыми новыми эффектами и идеями, а когда началась работа над „Сержантом Пеппером“, они захотели воспользоваться всеми моими идеями сразу. Они принимали все, чего бы я ни предлагал».

Ринго: «Когда мы приступили к работе над «Сержантом Пеппером», Джордж Мартин принял в ней самое активное участие. Мы вводили партии струнных, духовых, пианино и так далее, и только Джордж мог записать их все. Он был великолепен. Кто-нибудь невзначай ронял: «Хорошо бы этот проигрыш сыграть на скрипке» — или еще что-нибудь, и Джордж хватался за эту идею и осуществлял ее. Он стал членом группы.

Джон, Пол и Джордж приносили все песни, которые хотели записать, и мы подолгу работали в студии. Мы по-прежнему записывали основную дорожку, как раньше, но, чтобы наложить струнные и все остальное, требовались недели, а запись ударных из-за этого все откладывалась и откладывалась. «Сержант Пеппер» мне очень нравится, потому что это классный альбом, но, пока мы записывали его, я научился играть в шахматы (меня научил Нил)».

Джордж: «Мне становилось все труднее, потому что я никак не мог погрузиться в работу. До тех пор мы делали записи, как и полагалось группе: разучивали песни, а потом исполняли их (хотя уже начинали делать наложение, и немало, при записи «Revolver»). Работа над альбомом «Сержант Пеппер» проходила иначе. Часто бывало, что Пол просто играл на пианино, Ринго держал ритм, а остальным приходилось бездельничать. Происходящее напоминало процесс сборки: мелкие детали, фонограммы, накладывались друг на друга. И все это вдруг стало казаться мне утомительным и нудным. Правда, бывали моменты, которые доставляли мне удовольствие, но в целом работа над альбомом мне не нравилась.

Я как раз вернулся из Индии, где осталось мое сердце. После того, что я узнал в 1966 году, все остальное стало казаться мне тягостной работой. Это был труд, которым мне было необходимо заниматься, хотя мне этого совсем не хотелось. Похоже, к тому времени я утратил к славе всякий интерес.

Прежде я знал только западный мир. Поездки в Индию просветили меня. Я погрузился в ее музыку, культуру, запахи. Там были приятные и неприятные запахи, множество разных цветов, самые разнообразные вещи — ко всему этому я быстро привык. Я вырвался из тисков группы, и мне было нелегко снова взяться за работу в студии. В каком-то смысле это напоминало отступление. Все остальные считали «Сержанта Пеппера» революционным альбомом, а мне он нравился совсем не так, как «Rubber Soul» или «Revolver», исключительно из-за того, что я долгое время был один и вырос из всего этого.

В то время я сблизился с Джоном (хотя окружающие замечали только сотрудничество Леннона и Маккартни). Ведь мы с ним вдвоем пережили «случай у дантиста».

Нил Аспиналл: «Запись альбома „Сержант Пеппер“ продолжалась шесть месяцев, что позволило ребятам больше экспериментировать и не торопиться. Иногда слишком длительное пребывание в одном и том же месте создает побочный эффект — не объединяет, а, наоборот, разобщает. Но этого не случилось, все шло отлично, хотя, признаться, мне временами было скучновато».

Джон: «Я никогда не принимал его [ЛСД] в студии. Кроме одного раза. Кажется, я принял какие-то стимуляторы и переборщил с ними. Мне вдруг стало страшно перед микрофоном. Я сказал: «Что такое? Мне нездоровится». Я думал, что заболел или спятил, и заявил, что мне надо выйти подышать свежим воздухом. Меня провели по лестнице на крышу, Джордж Мартин странно поглядывал на меня, а до меня вдруг дошло, что я, наверное, принял кислоту.

Я сказал: «Больше я не могу. Вы работайте, а я просто посижу и посмотрю». Наблюдая за ними, я нервничал и без конца повторял: «Все в порядке?» Они все были очень добры ко мне и отвечали: «Да, да, все в порядке». А я опять спрашивал: «А вы уверены?» Они продолжали работать над альбомом (70).

Мы вовсе не собирались выпустить пластинку, полную наркотических иллюзий, но впечатление у всех было именно таким. Мы сознательно пытались подчеркнуть обратное. Никто из нас и не думал говорить: «Я принял кислоту, какой кайф!» Но все считали, что в промежутке между записью «Revolver» и «Сержанта Пеппера» что-то такое было. (Уверяю вас, это только догадки.) (68)

Джордж Мартин: «Я знал, что они покуривали марихуану, но не подозревал, что они принимали сильные наркотики. В сущности, я не подозревал, в чем дело, отводя Джона на крышу, когда он поймал кайф после приема ЛСД. Я не знал, что это такое. Если бы я знал, что все дело в ЛСД, я ни за что не повел бы его на крышу.

Он был в студии, а я в операторской, когда ему стало плохо. Я предложил: «Пойдем наверх» — и попросил Джорджа и Пола заняться наложением вокала. «Мы с Джоном пойдем подышать воздухом», — сказал я, но вывести его на улицу я не мог: там столпилось человек пятьсот, которые разорвали бы его на куски. Поэтому мне осталось только одно: проводить его на крышу. Стоял чудесный звездный вечер. Джон подошел к не очень высокому парапету, посмотрел вверх, на звезды, и спросил: «Здорово, правда?» Я согласился с ним, но, похоже, он воспринимал звезды иначе. А мне они казались просто звездами.

Наверное, для них я был чем-то вроде старшего брата. Я был на четырнадцать лет старше. Пожалуй, я был слишком строг, а они знали, что я не одобряю употребление наркотиков (хотя я помногу курил, а это ничем не лучше). В моем присутствии они никогда не курили марихуану — они уходили вниз, в столовую, выкуривали косячок и возвращались, сдержанно хихикая. Я знал, чем они там занимаются, но ничего не мог с этим поделать».

Ринго: «Песня „With A Little Help From My Friends“ была написана специально для меня, но в ней оказалась строчка, которую я так и не спел. Это были слова: „Что вы сделаете, если я вдруг сфальшивлю? Повскакаете с мест и забросаете меня помидорами?“ Я заявил: „Это я не буду петь ни за что“, — потому что мы еще слишком отчетливо помнили, как зрители швыряли на сцену конфеты и игрушки. Я боялся, что если я спою эту строчку, а потом мы когда-нибудь снова выйдем на сцену, то меня забросают помидорами».

Джон: «У Пола родилась строчка о небольшой помощи моих друзей. Он придумал к ней мелодию, и мы быстро написали всю песню вдвоем, развивая его первоначальную идею» (70).

Ринго: Все, что наговорили по поводу песни «Lucy In The Sky With Diamonds» («Люси в небе с алмазами»), — полная чепуха. Я был у Джона, когда его сын Джулиан пришел к нему со своим рисунком. Это был вполне обычный детский рисунок. Джон спросил: «Что это?» И Джулиан ответил: «Люси в небе с алмазами». Эти слова сразу запомнились Джону».

Пол: «Я заехал домой к Джону и увидел у него школьный рисунок Джулиана с подписью: „Люси в небе с алмазами“. Мы ушли в кабинет и написали эту песню, со всякими психоделическими штучками. Помню, как я выдумал „целлофановые цветы“ и „газетные такси“, а Джон ответил „калейдоскопическими глазами“ и „зеркальными галстуками“. Мы даже не заметили, что из букв в названии песни складывается аббревиатура ЛСД, пока нам на это не указали — но нам таки не поверили».

Джон: «Я слышал, как Мел Тормс рассказывал о шоу Леннона-Маккартни и говорил, что в песне «Lucy In The Sky With Diamonds» речь идет о ЛСД. Это неправда, но мне никто не верит. Клянусь Богом, клянусь Мао и кем угодно: я понятия не имел, что из первых букв названия складывается ЛСД. Это правда: мой сын принес домой рисунок с летящей по небу женщиной и показал мне. Я спросил: «Что это?» А он ответил: «Это Люси в небе с алмазами». И я подумал: «Как красиво!» Я сразу написал об этом песню. А потом мы записали эту песню, выпустили альбом, и только тут кто-то заметил первые буквы — ЛСД. Такое мне и в голову не приходило, но с тех пор я стал проверять все песни, смотреть, как пишутся сокращенно их названия. Ни в одной из них я больше ничего не заметил. ЛСД тут совершенно ни при чем (71).

Образы в песне взяты из «Алисы в Стране Чудес». В лодке сидит Алиса. Она покупает яйцо и превращает его в Шалтая-Болтая. Женщина в лавке превращается в овцу, и в следующую минуту они куда-то уплывают в лодке… Мне представилось именно это. А еще там есть образ женщины, которая когда-нибудь явится, чтобы спасти меня, — девушка с калейдоскопическими глазами, спускающаяся с неба. Это вовсе не кислотная песня» (80).

Джордж: «Мне очень понравилась песня «Lucy In The Sky With Diamonds». Джон всегда умел найти изюминку в каждой своей песне. Особенно мне нравились те места, где мне удалось наложить записи индийских инструментов на обычную европейскую мелодию. Некоторые специфические вещи вроде «Within You Without You» («Внутри тебя и без тебя») я написал специально для индийских инструментов. Для любой обычной песни вроде «Люси», в которой меняются аккорды и есть модуляции (а на тампуре и ситаре играют всегда в одной тональности), они бы просто не подошли. Мне понравилось то, как в эту песню вписалось монотонное гудение тампура.

Был и другой момент: в индийской музыке вокалу аккомпанирует инструмент саранги, звучащий как человеческий голос, так что вокал и звук саранги должны идти более-менее в унисон. Я решил опробовать тот же прием в «Люси», но поскольку не умел играть на саранги, то имитировал его звучание на гитаре. В середине песни слышна гитара, вторящая голосу Джона. Я старался играть в духе индийской классической музыки».

Пол: «Идеи были самыми разнообразными: „Давайте в этой песне попробуем басовую гармонику“ или „Давайте вставим сюда проигрыш на расческе с папиросной бумагой“. Мы часто делали так в детстве, это было очень смешно».

Джордж: «Идея „Мистера Кайта“ родилась у Джона, когда мы снимались в Севеноуксе, в Кенте. У нас был обеденный перерыв, по пути в ресторан мы зашли к антиквару. Уходя, мы увидели, что Джон вынес из магазина афишу, на которой были почти все будущие слова его песни „Being For The Benefit Of Mr Kite!“ („Бенефис мистера Кайта“)».

Джон: «В том антикварном магазине я купил афишу старого цирка XIX века. Мы снимали для телевидения рекламный фильм к песне «Strawberry Fields Forever». Во время перерыва я зашел в магазин и купил афишу программы, звездой которой был некий мистер Кайт.

На афише указывалось, что, кроме него, в программе участвуют Хендерсоны, а также есть номер Пабло Фанкиса. Там были артисты, прыгающие через обручи, лошади и еще кто-то, прыгающий сквозь горящую бочку, а еще — вальсирующий конь Генри. Оркестр будет играть с десяти до шести часов. Место действия — Бишопсгейт. Я почти ничего не добавил, только связал вместе все эти строчки объявления. За что купил, за то и продал.

Этой песней я не горжусь, работать над ней по-настоящему не пришлось. Я просто воспользовался случаем, потому что в то время нам нужна была еще одна песня для «Сержанта Пеппера» (67). Мне надо было написать ее быстро, иначе она не вошла бы в альбом (70). [Позднее] появились всевозможные истории о том, что слова «Генри» и «лошадь» на жаргоне наркоманов означают героин. Но в то время я и в глаза не видел героина» (80).

Джон: «Джордж написал великолепную песню в индийском стиле. Однажды вечером мы пришли в студию, а там собрались, наверное, четыреста индийских музыкантов, которых он пригласил. Как принято говорить, это был замечательный вечер свинга» (67).

Джордж: «Песня «Within You Without You» появилась после того, как я пожил в Индии и подпал под обаяние этой страны и ее музыки. Я привез множество инструментов. Песня была написана в доме Клауса Ворманна в Хэмпстеде однажды вечером после ужина. Она пришла мне в голову, когда я играл на фисгармонии.

А еще я подолгу общался с Рави Шанкаром, учась правильно сидеть, держать ситар и играть на нем. В основу «Within You Without You» легла пьеса Рави, которую он записал для национального радио Индии. Это очень длинная пьеса, она звучит минут тридцать или сорок и состоит из нескольких частей, в каждой из которых присутствуют секвенции. Я написал мини-версию этой пьесы, имитируя ее звучание. Я записал три отрывка, и позднее они были сведены вместе».

Джон: ["Within You Without You"] — одна из лучших песен Джорджа. И одна из моих любимых вещей. В этой песне он весь как на ладони. Его разум и музыка чисты и ясны. Только благодаря врожденному таланту он сумел добиться такого звучания».

Ринго: «Within you without you» — замечательная песня. Я ее обожаю».

Джон: «When I'm Sixty-Four» — песня, которую Пол написал еще во времена клуба «Кэверн». Мы только добавили в нее несколько слов — таких, как «внуки на коленях» и «Вера, Чак и Дейв». Это всего лишь одна из множества незаконченных песен, так называемых «половинок», какие были у каждого из нас. Но эта была для нас чем-то вроде спасательного круга — мы часто пели такие песни, когда наши усилители выходили из строя, их можно было исполнять под аккомпанемент одного пианино» (67).

Пол: «Однажды в газете появилась статья о „прелестной Рите“, meter maid — женщине-контролере на платной автостоянке. Она только что вышла на пенсию. Название ее профессии звучало по-американски, а мне оно всегда казалось еще и сексуальным: „Контролер, а ну-ка, проверь мой счетчик, крошка“. Я просмотрел статью и увидел, что эта Рита одета почти в военную униформу. Все это и стало стержнем песни. Помню, как я бродил по Хесуоллу (где жил мой отец и где теперь живет мой брат), стараясь придумать слова. Наконец я собрал их все вместе, и мы записали песню».

Джон: «Он сочиняет их, как романист. По радио звучит уйма песен в стиле Маккартни — все эти истории о скучных людях, занятых скучными делами, секретаршах, почтальонах, писаках. Мне не интересно писать о ком-то другом. Мне нравится писать о себе, потому что себя я знаю (80). Я писал песню „A Day In The Life“ („Один день из жизни“), поставив перед собой на пианино газету „Дейли мейл“. Я открыл раздел кратких новостей или что-то в этом роде — уж и не помню, как он там называется (67). В нем я обратил внимание на две заметки. В одной говорилось о наследнике Гиннесса и автоаварии. Это была главная новость рубрики. Он погиб в Лондоне при столкновении автомобилей» (80).

Пол: «Слова «он расшиб себе голову в машине» Джон взял из газетной статьи. Мы слегка изменили эту фразу, сделали ее чуть более драматичной. На самом деле он просто разбился в своей машине. Именно так мы относились к истории. Еще Малколм Маггеридж говорил, что вся история — ложь, потому что все факты в ней искажены. Даже король Гарольд в битве при Гастингсе погиб не потому, что стрела вонзилась ему в глаз; так просто изображено на гобелене из Байе — потому что это смотрится эффектнее. А если попытаться разыскать Гарольда, то выяснится, что он погиб где-нибудь совсем в другом месте — может, даже выступая на стадионе «Шей».

Джон: «На соседней странице говорилось о четырех тысячах выбоин на улицах Блэкберна, Ланкашир (80). Когда мы пришли на запись, в той строчке не хватало одного слова. Я знал, что эта строка должна выглядеть так: «Теперь известно, сколько выбоин понадобится, чтобы… тра-та-та… Альберт-Холл». Конечно, строчка нелепая, но почему-то я никак не мог придумать глагол. Какая связь между выбоинами и Альберт-Холлом? «Заполнить Альберт-Холл» — это подсказал Терри [Доран]. Это было то, что нужно. Наверное, все это время я подыскивал нужное слово, но оно никак не подворачивалось. Окружающие вовсе не обязательно подсказывают тебе нужное слово или строчку, часто они случайно роняют их, а ты подхватываешь, потому что ты давно их искал (67).

Разумеется, мы с Полом работали вместе, особенно над песней «A Day In The Life». К такому способу работы мы прибегали постоянно: сначала пишешь хороший отрывок, делаешь самое легкое, вроде «сегодня я прочел новости» или что-нибудь другое. А потом, когда на чем-нибудь застреваешь и никак не можешь сдвинуться с мертвой точки, работу просто бросаешь. Вот тогда мы и приходили на помощь друг другу: я пел отрывок песни, а Пол дописывал ее, или наоборот. В тот раз он излишне осторожничал — наверное, думал, что песня уже и без того хороша. Иногда мы действительно не позволяли друг другу вмешиваться в работу, потому что чужое вмешательство и помощь могут расслабить. В таких случаях мы пробовали и пробовали (70). Вкладом Пола стал красивый кусочек: «I'd love to turn you on», который давно вертелся у него в голове, но не находил применения. Я решил, что это чертовски хорошая строчка» (80).

Пол: «Мы с Джоном сели, у него уже был готов первый куплет и мелодия. Он представлял себе, как дальше в песню впишутся слова из «Дейли мейл», где была помещена нелепая статья о выбоинах в Блэкберне. В следующей заметке говорилось о какой-то даме, выступившей в Альберт-Холле. Все это перемешалось, и получилась маленькая поэтическая путаница, которая неплохо зазвучала.

Потом я придумал еще один кусочек, который сыграл на пианино: «Проснулся, встал с постели, продрал волосы гребнем…» — мою маленькую партию, хотя больше я ничего не предложил. А потом нас осенило: надо начать с сигнала будильника, — что мы и сделали во время записи. Мы попросили Мэла Эванса дать отсчет: «Три, четыре-двадцать пять». А когда этот звук стихал, было ясно, что пора переходить к следующей части песни. Мы просто разделили ее на две составные.

Потом там была еще оркестровая вставка. Я просто сидел и думал: «Вот сюда! Конечно! Именно для этой песни!» Песня была, конечно, сумасшедшая — со всеми этими «I'd love to turn you on» и прочими психоделическими штучками. При желании мы вполне могли бы и продолжить в том же духе — песня давала простор воображению. Я попытался объяснить эту идею Джону: «Возьмем необходимые пятнадцать тактов, а потом попробуем что-нибудь новенькое. Попросим всех музыкантов оркестра взять самую низкую ноту на своих инструментах и постепенно дойти до самой высокой. Но делать это без учета того, что играет сосед». Мы так и записали в партитуре: «Отсюда играйте каждый как захочет».

Мне пришлось по очереди подходить к каждому музыканту и объяснять: «У вас есть пятнадцать тактов. Если хотите играть все вместе — пожалуйста». Трубачей, известных своим пристрастием к смазочным веществам, это не особенно волновало — все равно они на ноту опередят всех остальных. Струнники растерянно переглядывались, будто робкие овечки: «От самой низкой до самой высокой?» — «Да». — «Ну, понятно…» И они играли все выше и выше, не отставая друг от друга. Но вслушайтесь в звуки труб — они просто в экстазе. Результатом этой вакханалии стал безумный шквал звуков, который мы затем свели с основной дорожкой, использовав еще несколько мелких идей. Было здорово записывать все это вместо двенадцатитактового блюза. Так сделан весь альбом.

На этом этапе мы как раз открыли стереозвучание (которое только появилось) и стали активно его использовать. Помню, мы спросили, почему на пластинке между песнями остаются небольшие паузы. Инженеры объяснили, что по традиции эти паузы продолжаются три секунды, они нужны для того, чтобы диджеи могли легко определить меню. Мы задумались: «Можно было бы вставить в эти паузы какие-нибудь забавные звуки». Потом мы услышали, как инженеры говорят о частотах, и стали их расспрашивать. Они объясняли: «Ну, существуют низкие и высокие частоты. Самые высокие слышат только собаки». Мы изумились: «Вы шутите?» И нам рассказали, что, оказывается, проводились эксперименты по использованию низких частот в качестве оружия. Если правильно подобрать частоту, то звук будет достаточно сильным — он способен разрушить целый город.

И мы подумали: «Надо вставить в запись звуки, которые смогут услышать только собаки. Зачем создавать пластинки только для людей?» Запись становилась все более причудливой, каждый вносил в нее что-то свое. Эти отрывки мы вставили в конце только для прикола: «Давайте сделаем вставочку для Марты, Пушка и Ровера».

Джон: «Звучит ли действительно эта песня [»A Day In The Life"] неприлично при прослушивании задом наперед, как считали многие? Если проиграть ее наоборот и все такое. Мы прослушивали ее, пустив задом наперед, и в ней действительно звучало что-то непристойное, но мы об этом понятия не имели — это просто совпадение (69).

Я хотел бы познакомиться с человеком, который запретил эту нашу песню. Я хотел бы получить от него объяснение. Почему никто не обвиняет электрические компании в пропаганде наркотиков, хотя электричество «подключают»?[10] Скрытый смысл. Все зависит от восприятия. Те, кто стремится отыскать в наших песнях упоминание о наркотиках, найдут его. Но только потому, что они целенаправленно ищут его!» (67)

Ринго: «Люди считают, что этот альбом имеет скрытый подтекст. А по-моему, ничего скрытого там нет. Мы записали для него множество звуков животных, но шумиха поднялась только потому, что в то время большинство пластинок были примитивными. Если во время записи мы начинали говорить, остановиться было уже невозможно, мы продолжали говорить и во время следующей песни.

Мы говорили, абсолютно не стесняясь микрофона, а потом пускали запись задом наперед. Но делалось это не для того, чтобы скрыть что-то от тех, кто будет слушать, поэтому советую всем, кто пускал записи задом наперед в поисках грубых словечек, проиграть их как положено — и тогда, возможно, они услышат что-нибудь вполне приятное».

Джордж Мартин: «Если бы меня спросили, кого из них было легче понять, я сказал бы, что наименее понятными были объяснения Джона. Он говорил о настроении, о колорите, обо всем, но никогда не указывал конкретно, какой инструмент должен исполнять конкретную строчку. Во всем этом мне приходилось разбираться самому. А Пол просто садился за пианино рядом со мной, и мы работали вместе. Джон же чаще говорил (как при работе над „Being For The Benefit Of Mr Kite“): „Это абсолютно ярмарочный отрывок. Я хочу создать атмосферу цирка, хочу, чтобы во время этой песни чувствовался запах опилок“. И предоставлял мне добиваться этого».

Нил Аспиналл: «Брайан находился в Америке со своим деловым партнером Нэпом Вайсом. Нервничая, как обычно, перед перелетом, Брайан оставил записку об обложке нового альбома».

Джордж: «У Брайана было предчувствие, что самолет разобьется, поэтому он послал нам письмо со словами: «Для „Сержанта Пеппера“ — конверты из оберточной бумаги».

Пол: «Альбом обещал стать сенсацией, и мы хотели, чтобы его обложка выглядела по-настоящему интересно. Все соглашались с этим. В детстве мы ездили в магазин Льюиса (поездка на автобусе занимала полчаса) за альбомами, а на обратном пути вынимали их из коричневых бумажных пакетов и читали все, что было напечатано на конверте. Тогда альбомы были большими, полноразмерными (а не такими, как компакт-диски), их читали и изучали. Нам понравилась мысль о том, чтобы напрямую предложить покупателям привычный пакет для пластинок. Мы помнили, как мы тратили собственные с трудом заработанные наличные и по-настоящему любили тех, кто оправдывал наши ожидания и затраты. Поэтому нам не хотелось просто сниматься в пиджаках для обложки или предстать на ней чистенькими мальчиками в водолазках (как на обложке «Rubber Soul»). Мы задумали что-то вроде пантомимы, вроде «Мистера Боджанглса».

За костюмами мы обратились к Берману к театральным костюмерам и заказали странные одеяния, основой которых служили старинные армейские кители. Мы уже бывали там, когда снимались в фильме. «Сходите к Берману и подберите там себе солдатскую форму…» У Бермана имелись каталоги, где были показаны все имеющиеся костюмы. Какие мы хотим — эдвардианской эпохи или времен Крымской войны? Мы просто выбрали все самое причудливое и объединили выбранное.

Мы сами выбирали цвета и материалы: «Нет, так нельзя, это уже выбрал он…»

Мы увлекались яркими психоделическими цветами, напоминающими флюоресцентные носки, которые носили в пятидесятые годы (они могли быть ядовито-розовыми, бирюзовыми или ярко-желтыми). Думаю, втайне мы добивались того, чтобы наши кричаще-яркие мундиры опровергали саму идею униформы. В то время все изображалииз себя адъютантов лорда Китченера, наряжались в солдатскую форму и втыкали цветы в стволы ружей».

Джон: «Мы времен „Пеппера“ стали своеобразным детищем. Помните битловские сапоги и все остальное? Очередной наш образ, на этот раз психоделический. Битловские стрижки и сапоги пользовались такой же популярностью, как, скажем, брюки в цветочек в свое время. Я не считал, что прямым последствием „Пеппера“ стала мода на одежду в стиле Хейт-Эшбери. Мне всегда казалось, что это уже было. Молодежь на Кингс-Роуд уже носила армейские кители — мы просто добавили им популярности» (72).

Пол: «Чтобы сыграть участников оркестра сержанта Пеппера, мы начали размышлять, кем могли бы быть наши герои: „Ну, на кого должны быть похожи оркестранты на обложке? Кому мог бы подражать мой персонаж?“ Мы составили список. Он получился пестрым — от Марлона Брандо и Джеймса Дина до Альберта Эйнштейна и так далее. И мы начали выбирать… Дикси Дин (известный футболист из Эвертона, о котором я слышал от отца, но никогда не видел его сам), Граучо Маркс и так далее. В список должны были войти все, кто нам нравился».

Нил Аспиналл: «Помню, как в студии все спрашивали: «Кого бы ты хотел видеть в этом оркестре?» Принимались даже самые нелепые предложения. Джон назвал Альберта Стаббинса, но никто не знал, кто это такой. Он был центрфорвардом «Ливерпуля».

Ринго: «Сержант Пеппер» был особенным альбомом, поэтому, когда пришло время подумать об обложке, мы решили устроить театр, нам хотелось стать членами этой группы — «Пепперами». «Власть цветов» вступала в свои права. Повсюду говорили о любви и мире, это был знаменательный период и для меня, и для всего мира».

Пол: «Мы подключили к работе художников. Я дружил с Робертом Фрейзером, лондонским торговцем предметами искусства. Человека с более ярким воображением я еще не встречал. В то время я восхищался нашей дружбой. Я изложил ему нашу идею насчет обложки. Он познакомил меня с художником Питером Блейком, а тот дружил с фотографом Майклом Купером. Роберт предложил: «Пусть Майкл сделает несколько снимков. А Питера мы попросим подготовить фон и в конце концов сделаем из всего этого коллаж».

Я побывал в гостях у Питера и для начала оставил ему свой маленький набросок. Обложка, как я себе это представлял, должна была изображать сценку где-то на севере Англии: мэр вручает «Битлз» ключи от города возле цветочных часов вроде тех, что встречаются во всех муниципальных парках. А на внутренней стороне обложки мы должны были сидеть в окружении наших кумиров.

Это был оригинальный замысел, Питеру удалось развить эту идею. Продумав все, однажды вечером мы устроили фотосъемку. Флористу мы заказали растения; кое-кто принял их за марихуану, но это самые обычные комнатные цветы».

Нил Аспиналл: «Обложка появилась в результате бесед с Питером Блейком. Ребята составили список знаменитостей, портреты которых хорошо бы сделать фоном, нам с Малом пришлось побывать в разных библиотеках и раздобыть эти портреты, которые Питер затем увеличил и подретушировал. Из них он составил коллаж, включив в него растения и все, остальное что вы видите на обложке этого альбома».

Пол: «Вместе с нами над обложкой работала группа художников, называвших себя коллективным псевдонимом «Глупец». Позднее они же оформили магазин на Бейкер-стрит, а затем делали для нас костюмы. Они предложили поместить большую психоделическую картину на внутреннем развороте обложки, и «Битлз» понравилась эта идея. Но Роберт Фрейзер воспротивился. Он сказал: «Это не настоящее искусство». А я ответил: «Мне нет дела до твоего мнения, дружище. Даже если картина тебе не нравится, обложка-то к нашему диску». Мы настояли на своем, «Глупцы» нарисовали картину, но Роберт продолжал твердить: «Нет, это скверная картина». У него было удивительное чутье, и теперь я с ним соглашаюсь, но в то время картина казалась нам отличной. Но Роберт настоятельно советовал нам поместить на разворот нашу фотографию, сделанную Майклом Купером, и оказался прав. Мы подолгу советовались с друзьями, и каждый из них высказывал свои предложения.

Когда мы только начали обдумывать идею обложки, главным затруднением было то, что наши предложения оказывались слишком дорогостоящими. Никто и никогда не тратил таких денег на обложку пластинки. Обычно ее оформление обходилось в семьдесят фунтов: приходил какой-нибудь известный фотограф вроде Энгуса Макбина, снимал группу, и ему причитался гонорар — семьдесят фунтов».

Нил Аспиналл: «Когда работа над обложкой завершилась, сэр Джозеф Локвуд встретился с Полом. Я присутствовал при просмотре обложки альбома. На ней, были цветы, барабан, четыре битла и синее небо. Фон — коллаж из портретов — убрали, опасаясь, что эти люди предъявят иск или не захотят, чтобы их лица красовались на обложке чужого альбома».

Пол: «Я сказал: «Не волнуйся, Джо, это будет здорово». Он возразил: «Нам грозит с десяток судебных исков — это будет ужасно. Юридический отдел озвереет». Я ответил: «Не беспокойся, просто напиши им всем письма. Ручаюсь, они не станут возражать. Так что напиши им, а потом приходи ко мне».

Нил Аспиналл: «Пол заупрямился и заявил, что без фона вся работа пойдет насмарку. В конце концов из офиса Брайана послали каждому письмо со словами: „Поставьте свою подпись вот здесь, если вы согласны“. Все согласились — за исключением Лео Горси из „Бауэри Бойз“, который потребовал пятьсот долларов. Но его портрет располагался в последнем ряду, поэтому вместо него было легко вмонтировать клочок голубого неба. Брайан считал, что обложка чудесна. Ему пришлось немало потрудиться, добиваясь разрешений на публикацию портретов, но он был убежден, что сама идея прекрасна».

Джордж: «Были и такие, кто отказывался помещать свои портреты на обложке, говоря: «Я не из „одиноких сердец“ или: „Я не хочу, чтобы мой портрет был здесь“. Письма с просьбами дать разрешение на публикацию были отправлены всем, и кое-кто нас подвел».

Пол: «В то время „EMI“ была во многом колониальной компанией звукозаписи. И до сих пор является таковой — она продает пластинки в Индии и Китае, — поэтому ее руководство заботится о чувствах жителей тех стран. Помню, как сэр Джо (наш добрый друг) приехал ко мне домой в Сент-Джонс-Вуд и сказал: „Знаешь, Пол, придется отказаться от этой затеи. Нельзя помещать портрет Ганди на обложку“. Я ответил: „Но почему? Мы уважаем его“. — „Нет, нет, это могут понять превратно. В Индии его считают почти святым“. Так нам пришлось обойтись без Ганди».

Нил Аспиналл: «Ганди был изображен сидящим под пальмой, поэтому его заменили пальмовыми ветвями».

Джордж: «Я до сих пор понятия не имею, кто выбирал некоторые из этих портретов. Думаю, Питер Блейк вставил туда лица никому не известных людей. Они были самыми разными. Я предложил поместить портреты только тех, кем я восхищался. В составляемый список я не вносил тех, кто мне не нравился (в отличие от некоторых)…»

Пол: «Джон предлагал внести в список и неожиданные имена, такие, как Гитлер и Христос, — думаю, только для того, чтобы продемонстрировать свою дерзость и смелость. Ему нравилось рисковать, и я понимал, что все дело только в этом. Хоть я и не согласился, он был в своем репертуаре.

Роберт Фрейзер и Майкл Купер были знакомы с «Роллинг Стоунз», как и мы, и они сказали: «Было бы здорово вспомнить на обложке и про «Стоунз». И мы приняли этот совет».

Джон: «Если присмотреться к обложке альбома, вы заметите двух воспаривших человек и двух прочно стоящих на земле. (Это просто шутка, понятная в узком кругу. Первые двое не захотели поделиться с двумя другими.)» (75)

Ринго: «Рассмотрите внимательно обложку и сами сделайте выводы. Там полно снимков с „красными“ глазами».

Пол: «Мы хотели сделать обложку „Пеппера“ такой, чтобы ее можно было рассматривать годами, вглядываться в лица и читать тексты песен на обороте. А еще в конверт были вложены небольшие подарки — значки и прочая ерунда. Сначала мы хотели, чтобы внутри пластинки был конверт с подарками, но осуществить эту идею оказалось слишком трудно. Компании звукозаписи и без того пришлось пойти на уступки: изготовление обложки этого альбома обошлось дороже, чем изготовление обычных двухпенсовых картонных конвертов».

Джон: «Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пеппера» — один из самых важных шагов в нашей карьере. Он должен был оказаться правильным. Мы старались и, по-моему, преуспели в достижении своих целей. Если бы мы не старались, у нас бы вряд ли что-нибудь вышло» (67).

Джордж Мартин: «Вспоминая о «Пеппере», понимаешь, что он стал культовой пластинкой. Это был диск своего времени, который, вероятно, изменил все традиционные представления о пластинках, но сознательно мы к этому не стремились. Думаю, все дело было в развитии самих ребят, которые старались делать записи более интересными. Они считали: «Нам незачем, выходить на сцену и играть все это, мы можем делать это только для себя, только в студии». Поэтому запись пластинки превратилась в совершенно иной вид искусства — как, например, фильм отличается от театрального спектакля. Это повлияло на их мышление и творчество, а также на то, как работал я сам.

Думаю, «Пеппер» символизировал то, к чему стремилась молодежь, его выпуск совпал с революцией молодежного мышления. Эта пластинка подвела итог под «свингующими шестидесятыми». Она напрямую связана с Мэри Куант, мини-юбками и всем прочим — свободой секса, употреблением некрепких наркотиков вроде марихуаны и так далее».

Джон: «Работа заняла девять месяцев. Но мы не провели все это время в студии — мы работали, затем делали перерыв, снова брались за работу, отдыхали и снова работали… Мне просто нравилось погружаться в работу и отрываться от нее. Однако постепенно мне становилось скучновато. Как правило, самая интенсивная работа над другими нашими альбомами занимала недели три. Потом мы замедляли темп на неделю, затем оценивали, что у нас получилось. „Пеппер“ стал нашим самым дорогим альбомом, и, конечно, компания возмущалась. Их раздражали затраты на подготовку обложки, и так далее, и тому подобное. А теперь она, наверное, висит на каждой стене» (74).

Пол: «После того как запись завершилась, я решил, что альбом получился замечательным. По-моему, это был грандиозный прорыв, я был очень доволен, потому что месяцем или двумя раньше в прессе и в музыкальных изданиях мелькали статьи: «Над чем работают „Битлз“? Похоже, они исчерпали себя». Поэтому было приятно выпустить такой альбом, как «Пеппер», и думать: «Да, исчерпали, как же! Ждите!» Было бы здорово увидеть их лица, когда альбом вышел. Все это мне нравилось. Я устроил вечеринку в честь выхода альбома — она продолжалась весь уикенд. Помню, как я получал телеграммы: «Да здравствует „Сержант Пеппер“!» Люди приходили и говорили: «Классный альбом, дружище».

Конечно, он не остался незамеченным. Его выпустили в пятницу, а уже в воскресенье Джими Хендрикс открыл концерт в Сэвил-театре «Сержантом Пеппером». Для меня это стало важным свидетельством признания. Я был поклонником Джими, он разучил эту песню за каких-нибудь два дня.

Джон тоже был очень доволен этим альбомом. В него вошли наши лучшие вещи, в том числе и песни Джона, a «A Day In The Life» стала просто классикой».

Джордж: «Когда „Сержант Пеппер“ был закончен, он мне понравился. Я знал, что публика воспримет его по-своему, а меня восхищала идея обложки. В песне „A Day In The Life“ есть большая партия оркестра и рояля, в „Lucy In The Sky With Diamonds“ мне нравилась сама мелодия. Но остальные песни были мало чем примечательны».

Джон: «Все отличия «Пеппера» видны в сравнении с предыдущими работами. Неверно представлять себе это так: значит, приняли мы ЛСД и стали бренчать на гитарах… (67)

В те дни отзывы о диске не имели особого значения — что сделано, то сделано. Это теперь я стал слишком чувствительным, каждую рецензию я принимаю близко к сердцу. Но в те дни мы были слишком популярны, нас не смели критиковать. Я вообще не помню никаких рецензий. Мы так пресытились славой, что перестали читать газетные публикации. Я не обращал на них никакого внимания и ничего не читал про нас. Это было скучно» (70).

Ринго: «Видимо, «Сержант Пеппер» отражал атмосферу того года, кроме того, он позволил многим забыть о прошлом и начать все заново. Как только альбом вышел, он понравился слушателям. Это было что-то удивительное. Он понравился всем, все называли его настоящим шедевром. Впрочем, так оно и было.

Пока мы работали над альбомом, люди думали, что «потрясная четверка» просто валяет дурака в студии. Как в фильмах, когда знаменитости в конце концов уединяются в студиях и пишут грандиозные оперы, которые никто никогда не услышит. Но мы и вправду работали, создавали один из самых популярных альбомов за всю историю музыки».

Пол: «Многие заинтересовались нашей работой. Мне всегда казалось, что «Стоунз» следуют по нашим стопам. Стоило нам сделать что-нибудь необычное, такое, как «Пеппер», как год спустя они выпускали «Сатэник». Были и другие, к примеру, Донован, которые записывали неплохие пластинки, но вряд ли кто-нибудь тогда так углубленно занимался текстами, звуком и инструментовкой, как это делали мы. Я часто повторял, что наибольшее влияние на нас оказал альбом «Pet Sounds» группы «Beach Boys», многие свои гармонии я позаимствовал оттуда. Опять-таки это не было авангардом, это была обычная музыка, серф-музыка, но несколько тягучая — как с точки зрения текстов, так и — самой музыки.

Джон: «Если вдуматься, то у нас появился всего-навсего альбом «Сержант Пеппер», в который вошло несколько песен. Когда-то сама идея казалась нам замечательной, но теперь она ничего не значит.

Я не могу слушать те куски, которые получились не так, как мне хотелось. Такие фрагменты есть, например, в «Lucy In The Sky With Diamonds»; «Mr Kite» кое-где звучит не так, как надо бы. Мне нравится «A Day In The Life», но она получилась не такой красивой, как мне хотелось во время работы. Думаю, мы могли бы приложить больше усилий, но на это меня уже не хватило. «Sgt Pepper» — красивая песня, «Getting Better» — красивая песня, вещь Джорджа «Within You Without You» замечательная. Но разве все они чем-нибудь примечательны в музыкальном отношении — если не считать идеи «перетекания» одной песни в другую?» (67)

Пол: «Настроение этого альбома — дух того времени, потому что мы сами находились под его влиянием. Мы не ставили задачи передать это настроение — так получилось, что мы изначально пребывали в нем. Не повлиял на нас и общий настрой; я пытался отталкиваться от более абстрактных вещей. Реальное настроение времени отражали скорее «The Move», «Status Quo» и тому подобные группы. А вот авангард развивался вне рамок времени, и это, по-моему, и нашло свой выход в «Пеппере».

Люди менялись, и я могу сказать одно: мы не пытались передать эти перемены или начать меняться сами — мы просто были неотъемлемой частью происходящего. Как всегда. Я придерживаюсь того мнения, что «Битлз» были не лидерами поколения, а выразителями его интересов. Мы занимались только тем, чем занималась молодежь в художественных школах. Это было безумное время, теперь оно представляется мне чем-то вроде иного мира, существующего параллельно основному времени, благодаря которому мы оказались в некоей волшебной стране. На нас бархатная одежда из лоскутков, мы жжем благовонные палочки… Бац! И мы снова в привычном мире и вполне цивильно одеты».

Джордж: «Лето 1967 года стало для нас летом любви. Тогда проводились музыкальные фестивали; повсюду, куда мы приезжали, люди улыбались, сидели на лужайках и пили чай. Большинство этих фестивалей были дрянными, их хвалили только в прессе. Но одно было ясно: мы чувствовали, что настроены на одну волну и с нашими друзьями — людьми в Америке, хотя они находились от нас в тысячах миль. Но это было не важно, ведь мы с ними были настроены на одну волну».

Ринго: «Разумеется, сцена происходящего была не столь уж и мала — Англия, Америка, Голландия и Франция, — но речь идет о крупных городах. У меня в Уэйбридже работал один художник, Пол Дадли. Когда он бывал у меня, то надевал бусы и свою афганскую одежду, но когда он отправлялся на север Англии, то переодевался в цивильный коричневый костюм. „Власть цветов“ была не так заметна, скажем, в Олдхэме или Брэдфорде и почти отсутствовала в Ливерпуле. Но я чувствовал, что она распространяется по всему миру».

Пол: «1967 год был счастливым для нас временем. Я помню наш успех, когда мы появлялись в лондонских клубах, ходили по магазинам, гуляли по Кингс-Роуд, Фулхэм-Роуд, ездили в Челси и Мейсонс Ярд (где находилась галерея «Индика» и книжный магазин). Почти все дни были солнечными, мы надевали вычурную одежду и маленькие солнцезащитные очки. Все остальное было музыкой. Может быть, название «лето любви» звучит слишком беспечно, но это лето и в самом деле было счастливым.

Из Сан-Франциско привозили психоделические плакаты — они были классными. В тот год Джордж съездил в Сан-Франциско. И я совершил такую же поездку. Это был чисто ознакомительный визит. Помню, однажды утром я разбудил Грейс Слик и познакомился в числе прочих с Джеком Кэседи из «Аэроплана Джефферсона». Я поехал туда просто для того, чтобы узнать, что это за место, незадолго до того, как в Хейт-Эшбери начали ходить туристические автобусы».

Дерек Тейлор: «Я перестал работать с «Битлз» в декабре 1964 года и уехал на три года в Голливуд. Дела шли на редкость «успешно», и это означало, что я многое повидал: «The Byrds», «Beach Boys», «Van Dyke Parks», «Mamas and Papas», Чеда и Джереми — отличного, умного американского попа, но в конце концов я пресытился им.

Чтобы не заскучать, я стал одним из трех основателей Международного монтерейского поп-фестиваля, который состоялся в июне 1967 года. Очень скоро мы выставили рядом с нашим маленьким, обшарпанным офисом афишу, и первым на ней значилось имя Петулы Кларк. Поскольку мы уже арендовали концертную площадку в Монтерее на три дня — на пять концертов, каждый на восемь тысяч зрителей, — требовалось срочно заполнить всю афишу. Мы задались вопросами: «Зачем мы устраиваем фестиваль? Почему он должен кому-то приносить доходы?» Фестиваль проводится ради людей, ради музыки, любви и, конечно, цветов. Эти слова стали моим лозунгом, мы печатали его на наклейках для автомобилей на плакатах, старались соответствовать ему. Фестиваль стал благотворительной акцией, в которой никому не платили за выступления.

Справиться с приготовлениями было легче благодаря опыту, полученному с помощью ЛСД: слова «музыка», «любовь» и «цветы» не только красовались на наклейках, но и витали в воздухе, чувствовались в офисах и, похоже, передавались по телефонным проводам. Мы старались избегать слова «проблема» (к примеру: «Проблема, как накормить восемь тысяч человек»), но при этом не делали вид, будто проблем у нас не существует. Утратив чувство реальности, мы ни за что не сумели бы провести фестиваль. Мы просто не зацикливались на чем-то одном.

Сам я с головой погрузился в работу, о которой имел абсолютно четкие представления. Труднее всего поначалу оказалось иметь дело с полицией и отцами и матерями города. Ссорясь, умасливая и уговаривая их не мешать, мы привлекли к работе коммуну «копателей», которые верили в бесплатную еду, напитки и музыку для всех и каждого, и «ангелов ада» («Бесплатное пиво и зелье для нас, дружище!»), затем и других кислотников, которые поначалу стремились убраться от греха подальше, а теперь решили обеспечить безопасность тех, кто придет на фестиваль. А почему бы, собственно, и нет?

Полицейские и пожарники, которые поначалу отнеслись к нашей идее резко отрицательно, выяснили, что им абсолютно не о чем беспокоиться, и вскоре обстановка стала такой клевой, непринужденной и мирной, что они сами начали дарить друг другу цветы. На заключительной пресс-конференции я подарил шефу полиции ожерелье из стеклянных призм. «Это вам от всех нас, теперь вы с нами», — сказал я, не моргнув глазом, и он без тени сомнения принял подарок. Вот время было! Только представьте себе… Интересно, удастся ли это вам? Это случилось в Монтерее давным-давно.

В музыкальном отношении фестиваль стал неописуемым событием. Почти все артисты были выше всяких похвал — не только потому, что согласились выступать бесплатно, но и потому, что выкладывались на полную катушку. Все, кто побывал на каждом концерте, — а я не смог, потому что был слишком занят, — видели парад звезд популярной музыки, который ни шел ни в какое сравнение ни с чем. Сказочная страна? Нет! Земной рай? Конечно! Хорошо, если бы так везло всем поколениям».

Пол: «Джон Филлипс и другие навестили меня в Лондоне и спросили, будут ли „Битлз“ выступать в Монтерее. Я ответил, что не сможем, и порекомендовал Джими Хендрикса. О нем они никогда не слышали. „А он ничего?“ Джими участвовал в концерте и был великолепен».

Джордж: «Меня там не было, об этом фестивале я ничего не знаю. Мы просто приняли кислоту в Сент-Джордж-Хилле и стали гадать, как бы все это могло выглядеть».

Пол: «После того, как я принял ее, у меня открылись глаза. Мы используем только одну десятую часть своего мозга. Только представьте себе, чего мы все могли бы добиться, если бы научились пользоваться скрытыми ресурсами! Мир стал бы совсем другим. Если бы политики принимали ЛСД, в мире больше не было бы войн, нищеты и голода» (67).

«Когда появилась кислота, мы услышали, что после ее употребления перестаешь быть прежним, она меняет всю твою жизнь, ты начинаешь думать совершенно по-другому. По-моему, эта перспектива привела Джона в восторг, а меня напугала. «Только этого мне не хватало, — думал я. — Я решу развлечься, а потом узнаю, что обратного пути у меня уже нет. О господи!»

И я отказывался от кислоты и, похоже, немного отдалился от группы. Вот вам и нажим со стороны сверстников! «Битлз» просто не могли не оказывать на меня давление, они были моими товарищами, коллегами по ремеслу. Помню, в 1965 году, когда мы несколько дней отдыхали в Лос-Анджелесе, мы сняли дом в Голливуде. Там Джон, Джордж и Ринго приняли кислоту, а я в тот день отказался. Мне понадобилось немало времени, чтобы свыкнуться с мыслями о ней, дождаться, когда я в конце концов пойму: мы не сможем и впредь быть «Битлз», если я останусь единственным из них, кто так и не попробовал кислоту.

19 июня 1967 года в интервью с ITN меня спросили о наркотиках. Это было на следующий день после моего дня рождения — просто замечательно. Помню, как появились двое ребят с ITN, а потом и сам журналист: «Правда ли, что вы употребляли наркотики?» Они стояли у двери моего дома, я не мог вышвырнуть их, и я думал: «Мне придется либо соврать, либо рассказать им всю правду». Я принял правильное решение: «Черт с ними! Скажу им правду!»

Я предупредил репортера заранее: «Вы знаете, что будет дальше: меня обвинят в том, что я рассказываю налево и направо о том, что употребляю наркотики. Но на самом деле об этом расскажете вы». Я сказал: «Ладно, вы узнаете правду. Но если вы беспокоитесь о том, что эта новость может как-то повлиять на молодежь, не пускайте этот репортаж в эфир. Я скажу вам всю правду, но, если вы предадите ее огласке, я снимаю с себя всякую ответственность. Мне бы не хотелось говорить об этом, но, раз уж вы спрашиваете, — да, я принимал ЛСД». К тому времени я принял кислоту уже четыре раза — и так и сказал. По-моему, я поступил разумно, но этот репортаж стал сенсацией».

Джон: «Кто дал наркотики «Битлз»? Я не сам изобрел их, а купил у кого-то, а тот человек, в свою очередь, раздобыл их у кого-то еще. Мы сами ничего не выдумывали.

Шумиха вокруг «Битлз» и ЛСД поднялась после того, как британское телевидение взяло интервью у Пола и задало ему вопрос: «Вы когда-нибудь употребляли ЛСД?» Пол ответил утвердительно, а потом репортеры спросили: «И вы не чувствуете никакой ответственности, объявляя об этом?» Пол сказал: «Чувствую. Не пускайте эту запись в эфир». Но конечно, они показали все интервью. Эти же люди пять лет спустя твердили: «Пол Маккартни и «Битлз» пропагандируют наркотики». Но мы этого не делали. Как они посмели утверждать, что мы пропагандируем ЛСД, ведь они искажают сказанное нами! (75)

Не думаю, что мы оказали какое-то влияние на молодежь. Те, кто употреблял наркотики, делали это и без нас (72). Я никогда не чувствовал никакой ответственности только потому, что меня называли кумиром. Этого от нас не стоило ожидать. Это они переложили на нас свою ответственность, как сказал репортерам Пол, признаваясь, что употребляет ЛСД. Если бы их это беспокоило, им следовало бы подойти к делу со всей ответственностью и не предавать его слова огласке — так они должны были поступить, если бы по-настоящему боялись, что Полу начнут подражать (67). Если кто-то покупает наши пластинки, это еще не значит, что эти люди подражают нам во всем. Так не бывает» (75).

Пол: «Я не знаю, обвиняли меня или не обвиняли. Наверное, и тех и других было поровну. Многие и раньше были в курсе того, что происходит. Друзья говорили: «Ого! Я слышал, что ты сказал в интервью», — или что-нибудь вроде того. Уверен, обвинили меня в пропаганде наркотиков главным образом газетчики, но я заранее предупреждал, что вовсе не хочу оповещать всех, что принимаю ЛСД. Кажется, я упомянул об этом даже в интервью.

К тому времени мы все начали принимать ЛСД, и как раз тогда они задали мне этот вопрос. Если бы его задали любому из наших друзей, то получили бы тот же ответ. Просто до моего дома было ближе, чем до всех остальных, — я жил совсем рядом со студией ITN».

Джон: «По-моему, в газетах нет ни слова правды. Единственное правдивое слово в любой газете — это ее название. Я не хочу сказать, что они умышленно искажают факты, — они просто ничего не могут с этим поделать. Они скрывают истину, значит, вся существующая система в корне неверна.

Телевидение хоть и немногим лучше, но и оно находится под влиянием системы, которая стремится замалчивать истину. У нас по-прежнему существует эта система, запрещающая людям говорить то, что они думают. Мы пытаемся быть откровенными, но нам все равно навязывают какие-то рамки и правила, призванные стоять на страже чего-то. Однако такая «охрана» имеет побочные эффекты. Задача заключается в выборе момента, когда стоит подвести черту. Мы не можем говорить о своей любви к кому-нибудь, потому что это запрещено системой» (68).

Джордж: «Всему виной газеты. Они стали смаковать этот скандал. Я думал, Пол промолчит. Лучше бы он ничего не говорил, потому что шум поднялся нешуточный. Нас давно пытались на чем-нибудь подловить. Наверное, до кого-то докатились слухи, вот Пола и решили расспросить о наркотиках.

Все это было так странно: полтора года мы уговаривали его принять ЛСД, а потом в один прекрасный день он рассказал об этом телевизионщикам».

Джон: «Он всегда удачно выбирал время для своих заявлений, верно?»

Пол: «Остальные решили, что я рассказал про ЛСД умышленно. Но на самом деле на меня направили камеру, и мне пришлось быстро решать, говорить правду или нет».

Ринго: «Мы никому не рассказывали про ЛСД, кроме людей, которые знали нас, а Пол решил сообщить об этом всем. Он часто делал такие заявления. Реакция публики была противоречивой. Беда заключалась в том, что у прессы появился повод обвинить нас всех. Лично я считаю, что это не их дело, но, раз уж Пол во всем признался (и его слова отнесли ко всем нам), остальным троим пришлось принимать ответные меры, что мы и сделали со всей любовью, потому что любили друг друга. Но я лично предпочел бы обойтись без этой шумихи.

Нам стали задавать вопросы вроде: «Считаете ли вы, что в употреблении наркотиков нет ничего плохого, ведь вам подражают?» В те времена мы и вправду считали, что наркотики должен попробовать каждый. По-моему, все должны попробовать покурить травку или принять кислоту. Мне было двадцать семь лет, и я прекрасно понимал, что я делаю. Это был наркотик любви — любви к товарищу или к женщине».

Джон: «Мы никого не учим жить. Единственное, на что мы способны, потому что к нам приковано внимание публики, — рассказывать о том, чем занимаемся мы, а дело других — рассуждать о том, что происходит с нами. Если же из нас пытаются сделать образец для подражания, мы можем только продолжать делать то, что находим нужным для нас и, следовательно, для них» (68).

Пол: «Да, я признаю, что употреблять наркотики опасно, но я принимал их, поставив перед собой конкретную цель: найти ответ на вопрос, в чем заключается смысл жизни».

Ринго: «мы уже достаточно большие, чтобы управлять такой огромной аудиторией, и делали это мы ради любви. Ради любви и мира. Это были замечательные времена. Я до сих пор прихожу в восторг, вспоминая, ради чего все это делалось: ради мира и любви. Цветы в стволах автоматов…

Программа «Наш мир» удалась — ее посмотрели сотни миллионов человек во всем мире. Это была первая спутниковая телевизионная трансляция. Сейчас такие программы обычное дело, но тогда они были в новинку. Это было удивительно, мы многое делали первыми. И времена были замечательные».

Пол: «Перед выступлением я не спал всю ночь, разрисовывая рубашку. У меня были химические красители «трихем», ими можно рисовать по ткани, краски не смывались даже во время стирки. Я часто пользовался ими, раскрашивал рубашки и двери. Это было отличное развлечение. Та рубашка после передачи порвалась. Как принято говорить, легко досталось — легко потерялось.

Джордж: «Не знаю, сколько миллионов человек смотрело эту передачу, но предполагалось, что число зрителей будет феноменальным. Вероятно, это были первые попытки установить такой спутниковый телемост: передача шла на Японию, Мексику, Канаду — на все страны.

Я помню эту передачу, потому что мы решили собрать людей, представлявших поколение любви. Если присмотреться повнимательнее, то можно увидеть Мика Джаггера. Был там и Эрик Клэптон в полном психоделическом прикиде и с завитыми волосами. Это было неплохо: группа играла вживую. Мы немного порепетировали, а потом услышали: «Вы пойдете в эфир ровно в двенадцать, ребята». Человек наверху указал на нас пальцем — это был сигнал к началу. И мы сыграли, как говорится, с первого дубля».

Нил Аспиналл: «Все было сделано вполне профессионально. Я помню телеоператоров и множество необычайно пестро одетых людей. Атмосфера была психоделической, но ВВС почему-то снимала все происходящее на черно-белую пленку. Если бы мы знали это, мы организовали бы съемки сами».

Ринго: «Нам нравилось наряжаться, мы заказали специальные костюмы на этот случай. Мой сшили Симон и Марийке из «Глупца». Он был чертовски тяжелым из-за бисера и бус и весил чуть ли не тонну.

Ну а наши счастливые лица вы можете видеть сами. Рядом со мной стоял Кит Мун. Нам подпевали все. Это было замечательное время — и в музыкальном, и в духовном смысле. Что же касается передачи, то авторы песни умели вколачивать гвозди прямо в голову».

Пол: «Битлз» пели «All You Need Is Love». Эту песню Джон написал почти самостоятельно, она была одной из тех, над которыми мы работали в то время. Она отлично вписывалась в программу, будто ее написали специально для этого случая (так и вышло, ее подгоняли под программу). Но я считал, что это просто одна из песен Джона. Мы отправились в студию «Олимпик» в Барнсе и записали ее. И все сказали: «Именно эта песня и должна прозвучать в передаче».

Брайан Эпстайн: «Я ни на миг не сомневался в том, что они выдадут что-нибудь удивительное. Об участии в телевизионной программе мы договорись за несколько месяцев. Назначенный день приближался, а они так ничего и не написали. А потом, за три недели до передачи, они принялись сочинять песню. Запись сделали за десять дней.

Это была вдохновенная песня, потому что предназначалась для международной передачи, а ребята хотели сказать свое слово миру. Едва ли можно было написать что-нибудь лучше. Это чудесная, красивая, завораживающая песня».

Пол: «По стилю она немного напоминала наши ранние вещи, но, видимо, это был очередной виток спирали. Я назвал бы ее неким подведением итогов, взглядом в прошлое, но с новыми чувствами» (67).

Джон: «Мы просто записали эту песню. Поскольку я знал аккорды, я играл на клавикордах. Джордж играл на скрипке, потому что так нам хотелось, а Пол — на контрабасе. Толком играть на этих инструментах они не умели, поэтому просто издавали радующие слух звуки. В целом это звучало как оркестр, но на самом деле музыкантов было всего двое: один играл на скрипке, другой на контрабасе. Тогда мы и подумали: „Надо дополнить наш причудливый оркестрик и превратить его в настоящий оркестр“. Но мы не представляли себе, как будет звучать окончательный вариант песни, пока не начались репетиции в тот самый день. До последнего момента песня звучала как-то странно» (80).

Джордж Мартин: «Джон написал песню „All You Need Is Love“ специально для телевизионной передачи. Однажды прибежал Брайан и объявил, что мы будем представлять Великобританию в международной передаче-телемосте, поэтому мы должны написать для этого новую песню. Нам бросили вызов. У нас оставалось в запасе меньше двух недель, когда мы узнали, что передачу будут смотреть более трехсот миллионов зрителей, что для того времени казалось невероятным. Джону в голову пришла идея песни — волнующей и необычайно подходившей для этого случая».

Джордж: «Дух того времени требовал исполнить именно эту песню, в то время как все остальные показывали сюжеты о вязании (Канада) или об ирландском танце в деревянных башмаках (Венесуэла). Мы думали: „А мы споем „All You Need Is Love“, и это будет совсем неплохая пиаровская акция в поддержку Бога“. Я не знаю, когда именно была написана эта песня, потому что в то время новые вещи появлялись постоянно».

Джордж Мартин: «Для аранжировки мы использовали «Марсельезу» в начале и целую кучу струнных в конце. При этом я сам создал себе сложности. Наряду с прочими фрагментами я включил в аранжировку (о чем ребята не знали) отрывок из «In The Mood». Она считалась народной мелодией, это верно, но у нее была интродукция, которая представляла собой аранжировку, и ею-то я и воспользовался. Права на это произведение были зарегистрированы. Тут ребята из «EMI» сказали мне: «Ты включил ее в аранжировку, ты должен взять на себя всякую ответственность за возможные последствия». Я отозвался: «Вы шутите? Да я за эту аранжировку получил всего пятнадцать фунтов!» Они поняли шутку. Кажется, они заплатили гонорар Киту Проузу или какому-то другому издателю, и я записал аранжировку. В нее вошла старинная песня «Зеленые рукава» (в замедленном темпе), сплетающаяся с отрывками из Баха и из «In The Mood».

Пол: «Запись состоялась на студии „EMI“. Мы сделали множество предварительных записей, потому пели вживую под фонограмму. Мы работали над этой песней с помощью Джорджа Мартина, это было здорово. Рано утром мы порепетировали перед камерами, там был большой оркестр, который исполнял бы инструментальные отрывки вроде „Зеленых рукавов“, вставленные в песню. Нас попросили пригласить в студию своих знакомых, и мы позвали Мика, Эрика, всех наших друзей и их жен».

Джордж Мартин: «Во время передачи я был у самой камеры. Все немного паниковали, потому что съемки проводились в большой первой студии «EMI». Кабина звукооператора располагалась у подножия лестницы. Она была невелика, и в ней разместились Джефф Эмерик, звукооператор, и я сам. Мы приготовили для телепередачи ритм-трэк — он должен был идти в записи, но в основном песни должны были исполняться вживую. Оркестр играл вживую, пение было живым, зрители тоже подпевали вживую, и мы знали, что нам предстоит выступление в прямом телеэфире. В операторской располагалась и камера.

За тридцать секунд до начала нам позвонили. Продюсер телепередачи сообщил: «Мы потеряли связь со студией. Вам придется передавать им все необходимые инструкции, потому что эфир может начаться в любой момент». У меня в голове мелькнуло: «О господи, если уж мне суждено выставить себя на посмешище, так непременно перед 350 миллионами человек!» И меня разобрал смех».

Нил Аспиналл: «All You Need Is Love» — несомненный хит номер один. Думаю, он отражал настроение того времени, «власть цветов», движение хиппи и так далее… Это и вправду было время, когда «все, что вам нужно, — это любовь».

Ринго: «В июле мы все отправились отдыхать в Грецию, чтобы купить там остров. С нами поехал Алексис Мардас, или, как его звали, Алекс-Волшебник».

Джордж: «Алекс вовсе не был волшебником, но Джон решил, что в нем что-то есть, и мы подружились с ним. Его отец был связан с греческими военными, и Алекс сам был знаком почти со всеми. Нас это очень удивляло».

Джон: «Политическая обстановка в Греции меня не очень волнует, пока это не касается меня лично. Мне нет дела до того, фашистское там правительство или коммунистическое. Разницы нет никакой. Все они одинаково плохи, как и у нас дома. Я побывал в Англии и в США, но мне нет никакого дела до правительств этих стран. Все они одинаковы. Посмотрите, что они творят здесь. Они закрыли „Радио Каролина“, оказывают давление на „Стоунз“, а сами тратят миллиарды на ядерное оружие и повсюду строят военные базы для американцев, о которых никто не знает» (67).

Нил Аспиналл: «Ребята поговаривали о покупке острова. Не знаю, что все это значило, но звучала эта идея глуповато. Она заключалась в том, чтобы построить четыре дома, соединенных туннелями с неким материнским».

Джон: «Мы собирались жить там постоянно, а на родине бывать только наездами. В крайнем случае проводить на острове шесть месяцев в году. Это было бы замечательно — жить абсолютно одним на острове. Мы могли бы разместиться в маленьких домах и жить коммуной» (67).

Дерек Тейлор: «Мы собирались отныне жить вместе, в большом поместье. У четырех битлов и Брайана был бы «штаб» в центре поселка — огромный купол из стекла и стали (похожий на старый Кристал-Палас), под которым располагались бы общие помещения со студиями для работы, от которых должны были во все стороны разбегаться беседки и улицы, как спицы в колесе, и вести к четырем просторным и обязательно красивым жилым домам. На периферии предполагалось разместить дома для окружения: Нила, Мэла, Терри и Дерека, а также ближайших партнеров, родных и друзей. Это можно было разместить в Норфолке, там полно пустошей. Какая идея! Никто не думал о ветре, дожде, наводнениях, а что касается холодов, то в поездках бывало и холоднее. Если бы мы запустили этот проект, никто не смог бы встать на нашем пути. А почему бы и нет, черт возьми? «Все остальное уже испробовано, — резонно рассуждал Джон. — Война, национализм, фашизм, коммунизм, капитализм, злоба, религия — все без толку. Так почему бы не испробовать это?»

Джордж: «Мы арендовали яхту и начали плавать вдоль побережья от Афин, осматривая острова. Кто-то предложил нам во что-нибудь вложить деньги, и мы подумали: «Может, купим остров? Туда мы могли бы приезжать на отдых».

Это была отличная поездка. Мы с Джоном постоянно были под кайфом, сидели на носу яхты, играя на укулеле. Слева виднелась Греция, справа — большой остров. Светило солнце, мы часами распевали «Харе Кришна». Наконец мы высадились на пляже возле деревни, но едва сошли на берег, как полил дождь. Началась гроза, засверкали молнии, а единственным строением на острове был маленький рыбацкий домик — туда мы и бросились: «Простите, вы не могли бы приютить нас?»

Весь остров был усыпан крупными камнями, но Алекс заявил: «Ну и что? Мы попросим военных, они соберут все камни и увезут их». Но мы вернулись на яхту, поплыли прочь и никогда больше не вспоминали об этом острове.

Это был, наверное, единственный случай, когда «Битлз» заработали деньги от какого-то немузыкального проекта: сперва мы поменяли фунты на доллары. А когда нам пришлось менять их обратно, курс поднялся — и мы заработали около двадцати шиллингов».

Нил Аспиналл: «Я пробыл там только один день, а потом сказал: „Я уезжаю домой“. Так же поступил и Ринго».

Ринго: «Поездка получилась бессмысленной. Мы не купили остров, а вернулись домой. Отправляясь отдыхать, мы всегда строили грандиозные планы, но ни разу не осуществили их. А еще мы собирались купить деревню в Англии — с кучей домов и площадью в центре. Каждому из нас должно было достаться по нескольку домов и одна четвертая часть деревни.

Вот что получалось, когда нам нечем было заняться. Гораздо безопаснее было записывать пластинки, потому что, когда работа заканчивалась, мы словно сходили с ума».

Джон: «Чего можно ждать от места с названием Хейт-Эшбери?» (68)

Джордж: «В августе мы отправились в Америку — это случилось через пару месяцев после Монтерейского поп-фестиваля. Моя свояченица Дженни Бойд („Дженнифер Джунипер“ из песни Донована) жила в Сан-Франциско и собиралась переселиться в Англию. Мы отправились проведать ее — Дерек, Нил, Алекс-Неволшебник, я и Патти».

Нил Аспиналл: «Хейт-Эшбери — перекресток двух улиц в одном из районов Сан-Франциско. До нас дошли слухи, что там собираются хиппи и тому подобные люди, поэтому мы решили побывать там. Мы думали проведать сестру Патти, а когда прибыли в Сан-Франциско, решили заехать в Хейт-Эшбери. Специально туда мы не собирались, просто завернули по дороге».

Джордж: «Мы отправились в Сан-Франциско в реактивном самолете «Лир». Дерек повез нас в гости к одному диск-жокею, прямо из аэропорта мы поехали на радиостанцию в лимузине.

Тот диджей предложил нам какое-то зелье, и мы сразу направились в Хейт-Эшбери. По дороге я думал, что увижу замечательное место, где полно людей, напоминающих цыган, которые рисуют и вырезают из дерева разные вещицы в маленьких мастерских. Но там было полно опустившихся подростков, которые были под кайфом, что казалось мне совершенно неуместным в такой обстановке. Я мог бы сравнить это место разве что с Бауэри: толпы бездельников и хиппи, среди них масса детей, сидящих на кислоте и съехавшихся со всей Америки в эту мекку ЛСД.

Мы шли по улице, меня встречали, как мессию. «Битлз» были знаменитыми, приезд одного из них стал важным событием. Мне было страшно, потому что зелье, которое нам дал диджей, уже начало действовать. Я видел лица всех этих прыщавых юнцов, но словно в кривом зеркале. Это было все равно что ожившая картина Иеронима Босха, она быстро разрасталась — рыба с человеческой головой, лица, как пылесосы у дверей магазинов… Мне что-то протягивали — большую индейскую трубку, украшенную перьями, книги, благовония, может быть, даже наркотики. Помню, я сказал одному парню: «Нет, спасибо, мне не хочется». А потом я услышал его визгливый голос: «Эй, друг, я обижусь». Это было ужасно. Мы шли через парк все быстрее и быстрее и наконец прыгнули в лимузин — пора было убираться оттуда. И мы помчались в аэропорт».

Нил Аспиналл: «Мы шли мимо байкеров и хиппи, вокруг вспыхивали споры. Мы дошли до парка и сели на траву. Кто-то сказал: «Да это же Джордж Харрисон!» Возле нас начала собираться толпа. Кто-то подошел к Джорджу, протянул ему гитару и спросил: «Ты не сыграешь нам?» И он немного поиграл. Внезапно оказалось, что людей вокруг слишком много, и мы решили, что пора уходить.

Но толпа тесно обступила нас, мы вдруг поняли, что до лимузина идти целую милю. Мы медленно зашагали к нему, но вокруг собралось уже не меньше тысячи человек, которые просили у нас автографы и похлопывали нас по спинам. Мы пошли быстрее и в конце концов помчались так, будто спасались бегством.

Мы поняли, что наркотик притупил нашу бдительность, и мы оказались в той самой ситуации, каких всегда пытались избегать. Мы всегда останавливались в номерах отелей, разъезжали на лимузинах с эскортом полиции, которая сдерживала толпу. А тут мы по собственной неосторожности оказались в гуще людей, притом нас было только шестеро (в том числе две женщины). Но нам повезло: люди вокруг нас не желали нам зла, хотя в большой толпе немудрено оказаться затоптанным».

Дерек Тейлор: «История этого приезда одного из членов „великолепной четверки“ запечатлена на фотографиях. Вот один из самых ярких моментов Великого повествования. Собравшиеся вокруг люди были настроены доброжелательно, но обступили гостей из Англии так, что чуть не задавили их и насмерть перепугали. Джорджу не понравилось в Хейт-Эшбери, но то, что один из „Битлз“ побывал там, и именно тем летом, выглядит вполне логично».

Джордж: «Этот случай дал мне понять, что же такое на самом деле мир наркокультуры. Вопреки моим ожиданиям, все было похоже не на духовное пробуждение людей, стремящихся открыть в себе творческое начало, а на тусовку алкоголиков. Эти ребята из Хейт-Эшбери бросили учебу и болтались без дела, а вместо бутылки пристрастились к самым разным наркотикам.

Это событие стало для меня поворотным моментом. Именно оно вызвало у меня отвращение к наркокультуре в целом, и я перестал принимать лизергиновую кислоту. У меня было немножко жидкой кислоты в пузырьке. Я рассмотрел ее под микроскопом и увидел, что она похожа на обрывки старой веревки, и я решил, что больше не стану травиться ею.

А ведь люди готовили зелья, которые были по-настоящему сильнодействующими — раз в десять сильнее ЛСД. Одним из таких наркотиков был STP — свое название он получил от добавки к топливу, которой пользовались в автогонках «Инди». Об этом нас предупредила мама Кэсс Эллиот. Она позвонила и сказала: «Будьте осторожны, появился какой-то новый наркотик — STP». Я ни разу не принимал его. Кто-то стряпал жуткие снадобья, а обитатели Хейт-Эшбери употребляли их и теряли рассудок. Так я понял: это неправильный путь. Именно тогда я обратился к медитации».

Нил Аспиналл: «Мы полетели назад самолетом „Лир“. В то время я „летал“ в нескольких смыслах слова, и вдруг в кабине пилотов замигали сотни красных лампочек. Мы сорвались с места, как ракета, и почти сразу стали так же быстро снижаться, загорелись все предупредительные огни, а пилоты стали твердить: „Все в порядке… Все обойдется…“ Было более чем страшно, но они справились с управлением».

Джордж: «Я сидел прямо за спинами двух здоровенных пилотов, этаких Фрэнков Синатра в коричневых ботинках. Во время взлета самолет попал в воздушную яму, а поскольку мы еще не поднялись достаточно высоко, он нырнул носом вниз, потерял скорость и резко начал снижаться. На приборной доске вспыхнула надпись: «Опасность!» И я подумал: «Ну, вот и все!» Алекс распевал: «Харе Кришна, Харе Кришна». А я твердил: «Ом, Христос, ом…»

Но каким-то образом мы долетели до Монтерея и сели там, после чего отправились на пляж и успокоились».

Дерек Тейлор: «Реактивные самолеты «Лир» были страстью тогдашних молодых поп-звезд — этакими воздушными «порше». Лично я боялся их, как любых быстрых, маневренных средств транспорта, но лететь все-таки согласился.

В Монтерее нам долго не удавалось заказать кофе в кофейне. Когда же Джордж наконец помахал официантке, которая делала вид, будто не замечает нас в этом «Лайтем-Сент-Энн-он-Пасифик», сказав: «Детка, у нас даже деньги есть!» — и помахал пачкой ассигнаций, она узнала его и уронила от неожиданности целую гору посуды, которую несла. Десятки тарелок, блюдец и чашек разлетелись по полу, и ей пришлось собирать их. И она собирала и собирала, стараясь не задеть джинсовую занавеску в углу. Похоже, битломания не закончилась».

Джордж: «Люди словно обезумели, пытаясь всучить мне STP или ЛСД. На каждом шагу мне что-нибудь протягивали, но мне было не до этого» (67).

Махариши Махеш Йоги: «Любовь есть сладостное проявление жизни. Это высшая суть самой жизни. Любовь — жизненная сила, мощная и утонченная. Цветок жизни расцветает в любви и излучает любовь».

Джордж: «Я снова встретился с Дэвидом Уинном и разговорился с ним о йогах. Он сказал, что сделал примечательный набросок одного из них, человека, у которого линия жизни на руке не кончалась. Уинн показал мне снимок руки этого человека и добавил: «На следующей неделе он приезжает в Лондон читать лекцию». И я подумал: «Отлично. Я хотел бы встретиться с ним».

24 августа все мы, кроме Ринго, побывали на лекции Махариши в отеле «Хилтон». Билеты купил я. На самом деле я шел за мантрой. Я достиг того состояния, когда хотел бы начать медитировать; я читал о медитации и знал, что мне необходима мантра — пропуск в другой мир. И поскольку мы были компанейскими людьми, Джон и Пол отправились на лекцию вместе со мной».

Пол: «Эта идея пришла в голову Джорджу. Во время работы над «Сержантом Пеппером» Джордж увлекся индийской культурой. Мы все интересовались ею, но для Джорджа она была руководством к действию. А нам нравилось слушать музыку Рави Шанкара — интересную, очень красивую и сложную в плане техники игры.

Помню, на лекции присутствовал Перегрин Уорсторн, и на следующий день я прочел его статью, чтобы узнать, что он думает обо всем этом. Он был настроен достаточно скептично. Но мы искали что-то новое, мы уже попробовали наркотики, теперь нам предстояло постичь смысл жизни.

Еще в юности мы видели Махариши. Каждые несколько лет он появлялся на телестудии «Гранада» в передаче «Люди и страны». И все мы говорили: «А ты видел вчера вечером того сумасшедшего?» Поэтому мы знали о нем все: это был смешливый человечек, который собирался семь раз объехать вокруг земного шара, чтобы исцелить мир (это было его третье кругосветное путешествие).

Я считал, что в его словах есть немалый смысл. Думаю, так казалось всем нам. Махариши говорил, что с помощью простой медитации — двадцать минут утром, двадцать минут вечером — можно улучшить качество своей жизни и найти в ней некий смысл».

Джон: «Мы думали: «Какой славный человек!» Такого мы и искали. Я хочу сказать, все к этому стремятся, но в те времена мы стремились особенно. Мы познакомились с ним и сразу поняли, что это знакомство принесет нам пользу. Что ж, отлично, это то, что нужно.

Нынешняя молодежь ищет ответы на вопросы, которые не дают официальная церковь, родители и этот материальный мир» (68).

Ринго: «В то время Морин лежала в больнице после рождения Джейсона, и я навещал ее. Я вернулся домой, включил автоответчик и услышал сообщение Джона: «Дружище, мы видели его, все мы собираемся в Уэльс. Ты должен поехать с нами». Следующим было сообщение от Джорджа: «Представляешь, мы видели его! Махариши замечательный! В субботу мы все едем в Уэльс, и ты должен поехать с нами».

Джон: «До встречи с ним мы с Син подумывали о поездке в Ливию, Ливия или Бангор? По-моему, выбор был очевиден» (67).

Джордж: «Махариши проводил семинар в Бангоре, он сказал: «Приходите завтра, я научу вас медитировать». На следующий день мы сели в поезд и поехали к нему.

Мик Джаггер тоже поехал с нами. Он всегда был где-то поблизости, но на заднем плане, стараясь выяснить, что к чему. Видимо, ему не хотелось упускать ни единого момента из жизни «великой четверки».

Нил Аспиналл: «Мы все отправились на вокзал Юстон, ребята сели в поезд. Я поехал следом в машине, мне хотелось иметь возможность свободно передвигаться.

В давке Син, жену Джона, оттеснили от вагона, поезд ушел, а она осталась на платформе, поэтому везти ее в Бангор пришлось мне. Несколько моих друзей жили в Северном Уэльсе, и, после того как я подвез Син, я поехал проведать их. На лекциях я так и не побывал».

Пол: «Это была памятная поездка. Мы советовали своим друзьям: «Поедем, ты должен его увидеть!» Это все равно, что прочесть хорошую книгу: «Ты тоже должен прочитать ее! Я тебе советую».

Помню, Синтия не попала в поезд. Это было досадное, но и символичное событие. Только она из нашей компании не смогла сесть в вагон. Есть пленка, на которой все это запечатлено. Так кончилась ее жизнь с Джоном. Все так странно в этой жизни. На вокзале собралась огромная толпа, и такая же толпа встречала нас в Бангоре. Все мы нарядились в психоделическую одежду. Это напоминало какой-то летний лагерь.

Семинар проводился в школе. Мы сидели вокруг Махариши, а он объяснял, как надо медитировать, затем мы поднимались к себе и пробовали сделать так, как он учил. И конечно, в первые полчаса у нас ничего не получалось. Мы сидели, твердили мантру и при этом думали: «Черт, поезд был битком набит… Ах, да, мантра… Черт побери, когда же мы снова начнем записывать пластинку? Нет, не то, не то…» Первые несколько дней мы просто пытались отключить все мысли, отвлечься от обычных дел, и это было неплохо. И в конце концов я пристрастился к медитации».

Джон: «Ты просто сидишь и даешь мыслям волю. Неважно, о чем ты думаешь, просто не сдерживаешься. А потом ты начинаешь читать мантру, чувствуешь вибрацию, отключаешься от мыслей. Нельзя просто захотеть этого или добиться с помощью силы воли» (67).

Джордж: «Как только ты ловишь себя на какой-нибудь мысли, то стараешься опять вытеснить ее мантрой».

Джон: «Позы лотоса или стойки на голове были здесь ни при чем. Медитацией можно было заниматься столько, сколько захочешь, а для работающих рекомендовано: «Двадцать минуть в день для тех, кто работает. Двадцать минуть утром и еще двадцать после работы». При этом становишься счастливее, умнее, энергичнее. Посмотрите, как все это начиналось. Кажется, впервые он приземлился на Гавайях почти что в ночной рубашке — совершенно один, безо всякого сопровождения — в 1958 году (68).

Вот одно из его сравнений: ты опускаешь ткань в жидкое золото, окунаешь ее и вытаскиваешь обратно. Если оставить ткань там, она просто намокнет. Это все равно что провести всю жизнь в пещере. А когда ткань вытаскиваешь обратно, она тускнеет. Это и есть медитация — погружение и выход на поверхность, погружение и выход. И тогда после долгих лет этого процесса ткань на поверхности выглядит так же, как в золоте.

Незачем уезжать в Уэльс, чтобы заниматься медитацией, незачем даже отрываться от общества и реальности. Незачем заниматься медитацией так долго, чтобы постоянно пребывать в трансе. Не могу понять, почему люди так упрямы и так противятся всему новому. Если бы Махариши призывал их посвятить медитации всю жизнь — это совсем другое дело. Но что плохого в том, чтобы заниматься ею по полчаса в день?» (67)

Ринго: «Морин родила ребенка, все было здорово, а мы отправились в Уэльс, к Махариши. Тогда он еще не знал, кто мы такие, и это было хорошо. Только когда мы сошли с поезда, он увидел бегущих к нам поклонников и, наверное, подумал: «Ого, наконец-то у меня все меняется к лучшему». Но они не обращали на него внимания, они вглядывались в наши лица, и, думаю, он понял, что мы можем помочь ему в распространении его учения. После того как мы познакомились с ним, он предложил нам вновь устроить турне и создавать ашрамы в каждом городе. Но мы отказались, потому что вернуться к прежнему мы уже не могли.

Там была целая толпа народу. Например, там был Донован. Всем было интересно: «Ну-ка, что там происходит? Посмотрим, попробуем…»

На меня Махариши произвел неизгладимое впечатление, потому что он все время смеялся. Когда я увидел его впервые, меня осенило: этот человек действительно счастлив, он не просто убивает время. Мы слушали его лекции, мы начали медитировать, мы получили мантры. Это был взгляд на жизнь под другим углом. Впервые мы познакомились с восточной философией, и это знакомство стало еще одним прорывом».

Джон: «Бангор был бесподобен. Махариши считал, что с нашей помощью его слово быстрее облетит мир. Люди знают нас, знают, что мы думаем, как мы достигли успеха и что сделали. Мы сможем объяснить это им, и они все поймут и будут верить нам, зная, что мы не пытаемся обмануть их. Суть в том, что, чем больше людей займется медитацией, тем выше вероятность, что когда-нибудь кто-то из них станет премьер-министром или кем-нибудь еще. Уж лучше он, чем Гарольд Уилсон, верно? Если есть способ донести эту весть, попробовать стоит. По крайней мере, вреда это никому не принесет.

То, что он говорил о жизни и Вселенной, — то же учение, которое несли людям Христос, Будда, Кришна и так далее. Если спросить Махариши о законах, по которым следует жить, они наверняка окажутся такими же, как христианские законы. Христианство отвечает на те же вопросы, это одно и то же. Все религии одинаковы, важно открыть им свой разум. Будда — прелесть, Христос — хорош (в отличие от него Махариши не творит чудеса). Не знаю, что в нем было божественного или сверхчеловеческого. Раньше он был самым заурядным человеком, но работал над собой.

Не важно, как ты относишься к медитации поначалу — с любопытством или со скепсисом. Как только ты начинаешь заниматься ею, она поглощает тебя. Ты можешь судить о ней только по собственному опыту. Я был настроен менее скептично, чем обычно. Мик приехал, нюхнул это дело и потом давай звонить по телефону: «Пришли Кита, пришли Брайана — пришли их всех». Стоит это заглотнуть — и ты уже на крючке» (68).

Махариши Махеш Йоги: «Однажды после лекции они пришли ко мне за кулисы и сказали: „С ранних лет мы стремились к высокодуховному существованию. Мы попробовали наркотики, но это не помогло“. Они настолько практичные и умные молодые люди, что им понадобилось всего два дня, чтобы понять: ответ, который они искали, — трансцендентальная медитация».

Джон: «Есть у этого и еще одна прелестная традиция: каждый, вливаясь в школу последователей, отдает в фонд свой недельный заработок. Более справедливого решения я никогда не встречал. Вот и все, что приходится платить, и только один раз» (68).

Нил Аспиналл: «То, как все дружно поехали к Махариши, напомнило мне коллективное отращивание усов для „Сержанта Пеппера“. Вся суть подобных поступков — в стремлении следовать за лидером (кто бы им ни был в данный момент). Если кто-то отпускал усы, то его примеру следовали все. Если кто-то начинал, носить клеши, то через пару недель все переодевались в клеши. Думаю, почти все так же относились и к увлечению Махариши, разве что Джордж воспринимал его всерьез».

Джордж: «Я не могу говорить за всех и судить о том, что они пережили, но, поскольку мы все вместе выбрались из Ливерпуля и с тех пор не расставались, у «Битлз» имелось свое коллективное сознание. То, что чувствовал кто-нибудь из нас, вскоре начинали чувствовать и другие. Поэтому я давал все книги о йогах Джону, Полу и Ринго. А когда мы поехали знакомиться с Махариши, я купил всем билеты, но никогда не спрашивал, что они думают по этому поводу.

В Бангоре мы дали пресс-конференцию и объявили, что перестали употреблять наркотики. Дело было не в Махариши, а в моем желании овладеть искусством медитации. Мне все равно пришлось заниматься йогой, чтобы научиться играть на ситаре. Я уже значительно продвинулся в этом искусстве, а Махариши появился как раз в тот момент, когда мне захотелось попробовать медитацию».

Джон: «Если бы мы познакомились с Махариши до того, как попробовали ЛСД, нам не понадобилось бы принимать его. Прежде чем заняться медитацией, мы отказались от наркотиков. Джордж как-то упомянул, что завязывает с ними, а я ответил: „А по-моему, в них нет ничего плохого. Я продолжу“. Но потом вдруг подумал: „Нет, все это я уже пробовал. Принимать наркотики бессмысленно. А если вдруг они вредят здоровью или мозгам?“ А потом кто-то написал мне, что, нравится мне это или нет, даже при отсутствии побочных проявлений в организме что-то происходит. И я решил: если я когда-нибудь встречу человека, который мне все объяснит, наркотики мне больше ни к чему. Мы не жалеем о том, что принимали ЛСД. Это была одна из ступенек лестницы. Но теперь мы хотели получить знания из первых рук, а не пользоваться искусственными подпорками, вроде наркотиков» (68).

Пол: «Состоялась пресс-конференция. Поскольку мы приехали вместе с Махариши, было решено провести ее совместно и тем самым избавить журналистов от ожидания под нашими окнами. Не помню, что конкретно мы говорили о том, что отказываемся от наркотиков, но, по-моему, само заявление мы сделали».

Джордж: «ЛСД — это не выход. Он ничего не дает вам. Да, он позволяет увидеть массу возможностей, которых вы прежде не замечали, но все-таки это не выход. Нельзя просто всю жизнь принимать ЛСД. Чтобы взлететь по-настоящему высоко, надо идти прямым путем. Я хотел сделать это, но с ЛСД это невозможно. Можно принимать его до бесконечности, но рано или поздно вы дойдете до точки, с которой не сдвинетесь, пока не перестанете употреблять ЛСД» (67).

Пол: «Невозможно вечно сидеть на наркотиках. Так можно дойти до того, что начнешь принимать по пятнадцать таблеток аспирина в день, не чувствуя никакой головной боли. Мы искали что-нибудь более естественное. Вот в чем дело.

Этот опыт мы уже приобрели. Теперь с ним покончено, он нам уже не нужен. Мы думали, что найдем другие способы достичь той же самой цели» (67).

Джордж: «Это помогает реализоваться в жизни, помогает прожить ее во всей полноте. Молодежь ищет мира и спокойствия в самих себе» (67).

Джон: «Не верьте всей этой чепухе о том, что ничего нельзя поделать. Просто махни рукой и не бери в голову, потому что иначе тебя отымеют по полной программе».

Джордж: «Мы не знаем, как все это отразится в нашей музыке. Не думайте, что постоянно будете теперь слышать трансцендентальную медитацию. Мы не хотим подражать в этом Клиффу и Билли Грэхему» (67).

Махариши Махеш Йоги: «Я могу сделать из них настоящих философов нынешнего века, великих и полезных миру. Я предрекаю им большое будущее».

Джордж: «Мне было всего двадцать три года, когда мы записали «Сержанта Пеппера», я уже побывал в Индии, принимал ЛСД, шел по пути к трансцендентальности. После периода интенсивного взросления, успеха в составе «Битлз» и осознания, что я все еще не нашел ответа, невольно возникает вопрос: для чего тогда все это? А потом, исключительно благодаря ЛСД, я понял, что такое Бог.

Насколько мне известно, в христианской религии никто не располагает достаточно глубокими познаниями о Боге, чтобы суметь перевести их на язык, понятный людям. Священники твердят чепуху, потому что и сами не совсем понимают то, о чем говорят. Они ослепляют вас невежеством, как делает правительство, потому что, если бы власть церкви опиралась на весомые доводы, никому и в голову не пришло бы сомневаться в ее словах. А это выглядит так: «Вы ничего не знаете о Христе и Боге потому, что о них можем знать только мы».

Из трудов Вивекананда и Йогананда я почерпнул достаточно, чтобы понять, как yвидеть Бога: с помощью йоговской системы прохождения через состояния сознания (бодрствование, сон, сновидения) до самого утонченного уровня чистого сознания. Именно на этом уровне человек сталкивается с чистым осознанием, пробуждением, источником всего сущего. Мы говорили об этом в песне «Tomorrow Never Knows».

Эта пустота трансцендентна, она находится за гранью бодрствования, сна, сновидений. Все в мире — результат этого чистого состояния бытия, трансцендентальности или Бога. Бог — причина. А результат — все три мира: причинный, астральный и физический.

Я безоговорочно верю во власть молитвы, но это чем-то похоже на любовь: люди говорят «я люблю тебя», а вопрос заключается в том, насколько глубока их любовь. Махариши часто повторял, что, если у тебя есть лук и стрела и ты натянешь тетиву лишь слегка, стрела не улетит далеко. Но если как следует натянуть лук, стрела пролетит максимальное расстояние. Благодаря молитве некоторые люди становятся настолько могущественными, что их молитвы начинают действовать, в то время как у других есть только желания, но силы, чтобы осуществить эти желания, им не хватает. Сильный человек без труда поднимет тяжелую ношу. А другому на это не хватает силы. Намерения у них обоих одинаковы, но только один демонстрирует способность осуществить их. Чтобы молитва подействовала, надо молиться, отрешившись от всего, поскольку чем сильнее проявления материального мира (или уровня сознания), тем незначительнее результат. Поэтому сила молитвы — предмет духовного развития человека. Вот почему трансцендентный уровень сознания так важен, вот почему мантра так важна для достижения этого уровня. Мантра — что-то вроде рецепта. Если в рецепте есть нужное слово, вы получите необходимое лекарство.

Мы идем по жизни, ведомые нашими органами чувств и нашим эго, стремимся к новому опыту, потому что без опыта мы не обретем знания, а без знаний нет свободы. Но в пути нас опутывает невежество и мрак, и виной тому наше эго и наша связь с материальной энергией. Поэтому, хотя мы и от Бога, мы не похожи на него — из-за грязи, которую собираем в пути, и, чтобы очиститься от нее, необходимо бороться за это. Пчела летит к цветку, чтобы собрать пыльцу, потом пытается найти цветок, более богатый пыльцой. Инстинкт велит пчеле собрать больше нектара, а душе — стремиться к лучшему опыту. Но, набравшись этого опыта — познакомившись со знаменитыми людьми, заработав денег, объездив мир, добившись признания, — по-прежнему думаешь: «И это все?» Кто-то мог бы удовлетвориться этим, а я не смог и до сих пор не могу.

Пребывание в «Битлз» не только не ускорило во мне процесс познания Бога, но и затормозило его, поскольку оставляло больше впечатлений и создавало таким образом больше затруднений. Все опыты и мысли записаны на твоем внутреннем файле. Медитация — единственный выход. Ею занимаешься, чтобы избавиться от всего лишнего, и, когда избавляешься от него, становишься тем, кто ты есть на самом деле. В том-то и штука, что мы уже такие, какими хотели бы быть. Все, что нам остается, — пройти обратный процесс.

Все, чего мы хотели, — быть рок-группой, но, как сказал Шекспир, весь мир — театр, а люди в нем актеры. Мы просто играли свои роли. Быть «Битлз» — все равно что какое-то время носить костюм, но это были не настоящие мы. Никто из нас не был таким на самом деле. Наша истинная натура стремилась открыть все, что таилось внутри нас. Все наше знание».

Джон: «В любом путешествии — будь то под воздействием наркотиков или каком-нибудь другом — лькрываешь самоосознание, все то, что тебе уже известно. Никто не говорит тебе ничего нового. Ученый не открывает ничего нового, он только рассказывает о том, что уже существует. Никто не может дать тебе сказать что-то новое. Даже такие люди, как Дилан, или Сартр, или кто-нибудь другой. Их слова звучат как откровение, но в них заключается то, что в глубине души ты уже знаешь, и теперь ты только получаешь подтверждение этому».

Джон: «Не могу найти слова, чтобы выразить ему нашу признательность. Он просто был очень славным, и мы вспоминаем его, как все приятное, что было в нашей жизни (67).

Пол: «Это ужасный удар. Я потрясен» (67).

Ринго: «Мы любили Брайана. Он был великодушным человеком. Мы многим ему обязаны. Мы прошли долгий путь вместе с Брайаном, по одной и той же дороге» (67).

Джордж: «Большую часть своей жизни он посвятил „Битлз“. Он нравился нам, мы любили его. Он был одним из нас. Смерти как таковой не существует. Всех нас утешает сознание того, что сейчас ему хорошо» (67).

Ринго: «В Бангоре мы узнали, что Брайан умер. Это был настоящий удар, мы растерялись и не верили случившемуся: „Что за шутка?!“ Люди не верят в смерть, потому что не хотят слышать такие новости. Ты не знаешь, как жить с ней дальше. Если присмотреться к нашим лицам на снимках того времени, на них написано: „Что это? Что все это значит?“ Наш друг умер. Он был скорее нашим другом, чем менеджером. Брайан был одним из наших друзей, а теперь мы остались одни. Мы приехали в Бангор полные надежд и с охапками цветов, а тут эта новость. Уезжали мы полные скорби».

Джордж: «Нам позвонили. Не знаю, кто взял трубку, кажется Джон. Он побледнел и сказал: «Брайан умер».

Мы совсем ничего не знали, кроме того, что его нашли мертвым. Странно, что это произошло именно в те минуты, когда мы занимались медитацией. Можно не придавать этому совпадению никакого значения, но факт остается фактом. Когда начинаешь совершать путешествия в глубь себя, это в корне меняет твою жизнь, и то, что жизнь Брайана оборвалась именно в этот день, было знаменательно. Мы собрали вещи и вышли на улицу, где нас ждали журналисты. Есть пленка, где запечатлено, как мы говорим, что мы потрясены и ошеломлены. Мы сели в машину и вернулись в Лондон».

Пол: «Мы были потрясены, потому что занимались поисками смысла жизни, а он умер. Помню, как мы пытались справиться с горем, как заговорили об этом с Махариши, чтобы он помог нам. Мы сказали: «Знаете, он был нашим настоящим, давним другом. Он всегда был нашим менеджером, а теперь его нет. Должны ли мы уехать? Может быть, нам не следует оставаться здесь? Как нам поступить, гуру?»

И он ответил: «Ну, что ж, он завершил свой земной путь. Это в порядке вещей». Все это соответствовало его представлениям. Мы снова поговорили с журналистами, сказали, что все мы скорбим. Мы и вправду скорбели, потому что Брайан был замечательным человеком, — это как раз тот случай, когда помочь ты уже ничем не можешь.

Его смерть потрясла всех нас. Помню, Джон тоже был в шоке. Он потерял дар речи. Шок был сильным, потому что Брайана мы знали с давних времен, он был нашим доверенным лицом, мы были очень близко знакомы с ним. Когда такое случается, потрясение бывает чудовищным, оттого что смерть нарушает сложившиеся отношения. При этом думаешь: «Неужели больше я его никогда не увижу?» Я любил его».

Джон: «Мы любили его, он был одним из нас. Медитация Махариши придает достаточную уверенность, чтобы выдержать такое испытание, несмотря на то, что мы только начали заниматься ею» (67).

Нил Аспиналл: «Помню, совершенно случайно на пляже в Бангоре я встретил Джерри Марсдена. Он катался на надувной лодке. По радио в машине я услышал о смерти Брайана. Я сказал об этом Джерри, и он был потрясен. Потом я отправился туда, где остановились ребята и Махариши. Я сказал Джону, что Брайан умер, а он ответил: „Знаю. Вот интересное дело…“ И я ужаснулся: „Что?!“ Все они были в шоке».

Джордж Мартин: «Лично я был очень привязан к Брайану, и о его смерти я узнал достаточно странным образом. У меня есть загородный дом (в котором я теперь живу постоянно). Я вернулся туда после трудного дня в Лондоне, и хозяин местного магазина выразил мне соболезнования. Я спросил «По какому поводу?» А он объяснил: «Ведь ваш друг умер…»

Я ничего не знал. Как раз в это время моя жена родила Люси, нашего первенца. Когда их выписали из больницы, мы заехали в лондонскую квартиру и на пороге нашли букет цветов. Его послал Брайан. Цветы уже увяли. В тот самый день и пришло известие о его смерти. Она стала для нас тяжким испытанием».

Ринго: «Махариши посоветовал нам не цепляться за Брайана — любить его, но отпустить его с миром, потому что все мы обладаем большой силой и можем помешать его естественному вознесению на небеса. Он сказал: „Знаете, вы уже оплакали его, вы любите его, а теперь дайте ему уйти“. И это нам помогло».

Джон: «Все мы очень опечалились, но это была управляемая скорбь и управляемые эмоции. Как только я начинал ощущать подавленность, я вспоминал о Брайане что-нибудь хорошее. Но боль не спрячешь: стоило мне взять телефонную книжку и увидеть его фамилию, я вновь сознавал, что его уже нет. Можно вспоминать только о хорошем, но что-то в глубине души подсказывает нам, что смерть Брайана — это горе.

Когда умирает близкий нам человек, мы испытываем боль, а мы с Брайаном были очень близки. Всем нам хотелось хорошенько выплакаться. Но вряд ли это могло помочь нам.

Мы все горевали, но трансцендентальная медитация помогла нам выстоять. Мы же не горюем, когда ребенок становится подростком, подросток — взрослым, а взрослый человек — стариком. Так и Брайан просто вступил в следующий этап. Его дух по-прежнему витал рядом с нами и всегда будет витать. У нас сохранилась о нем материальная память, на которую мы и впредь будем опираться. Это страшная утрата — мы потеряли гения, но и раньше случалось, что гении умирали, а их дух все равно продолжал приносить пользу миру.

Он должен был поехать в Бангор и вместе с нами научиться у Махариши трансцендентальной медитации. Досадно, что он этого не сделал» (67).

Ринго: «Мне и в голову не приходило, что Брайан покончил жизнь самоубийством. Я думал, что Брайан просто принял успокаивающие лекарства, вероятно прописанные врачом, потом проснулся и принял еще. События его последней ночи хорошо известны. По-моему, то же самое случилось и с Китом Муном — слишком большая доза снотворного. Все они думали: „Да ничего со мной не случится“. И с Джими — Джимом Моррисоном, — и со всеми остальными… Вряд ли они сознательно решали умереть».

Джордж: «Когда я в последний раз беседовал с Брайаном, я видел, что он изменился, но это было неизбежно. Всякий, кто принимает ЛСД, меняется и уже навсегда перестает быть таким, как прежде. Последствия приема ЛСД со временем исчезают, но определенные изменения сохраняются. Мне казалось, что Брайан заинтересовался Индией, моими мыслями и чувствами. Возможно, он был бы не прочь встретиться с Махариши, но, к сожалению, так и не успел.

Я уверен, что это трагическая случайность. В те дни многие по случайности погибали от передозировки стимуляторов, амфетамина или алкоголя, давились сандвичами — такое часто случалось. То же самое произошло и с Брайаном: он захлебнулся рвотой.

Совершенно очевидно, что он был несчастлив, и в фильме «The Rutles» эта ситуация показана максимально приближенной к реальности: «Не сумев найти настоящих друзей, он решил стать учителем в Австралии».

Пол: «По-моему, в его смерти нет ничего зловещего. Ходили слухи о самых мрачных обстоятельствах, но лично я считаю, что виной всему передозировка спиртного и снотворного. Свидетельств обратному нет, и, по-моему, произошло вот что: Брайан отправился в свой загородный дом. Был вечер пятницы, он ждал друзей. Брайан был гомосексуалистом, и у него бывали молодые мужчины. Он увлекся одним из них, но в тот вечер к нему никто не пришел, и он решил: «Сегодня же пятница! Если поспешить, я еще успею съездить в какой-нибудь лондонский клуб». Зная Брайана, предположить это нетрудно. Он вернулся в Лондон, но все клубы уже закрывались, в них было почти пусто.

Поэтому он выпил, потом попытался утешиться таблеткой-двумя снотворного (Брайан постоянно пил снотворное). А среди ночи он проснулся: «О господи, опять не спится. Значит, снотворное я не принял». И он выпил еще несколько таблеток. Думаю, они его и убили.

Через пару дней после его смерти я разговаривал с дворецким Брайана. Он сказал, что не заметил ничего подозрительного в поведении и настроении Брайана. Это подтверждает мои предположения о том, что это всего лишь несчастный случай».

Нил Аспиналл: «После смерти Брайана пришлось ломать дверь его спальни. Я не верю, что он пытался покончить с собой. На следующий день он собирался приехать в Бангор».

Джордж Мартин: «Мы с Брайаном лечились у одного и того же врача, поэтому мне известны некоторые обстоятельства. Брайан часто принимал стимуляторы и снотворное, он много пил. По-моему, он был несчастен».

Ринго: «Роль Брайана сильно изменилась: ему уже не нужно было организовывать наши концерты по всему миру. Мы работали в студии, записывали и выпускали пластинки. А что ему оставалось делать? Чтобы арендовать студию, достаточно одного звонка. А чем заняться все остальное время?

Вначале он участвовал во всех наших делах, а мы были неразрывно связаны с ним. Мы с Джорджем жили в Лондоне, в том же квартале, что и он, мы могли дойти друг до друга пешком. Потом он купил загородный дом, куда мы приезжали в гости на замечательные, шумные выходные. А потом я вдруг женился и обзавелся ребенком; у меня были семья, «Битлз» и Брайан, но Брайан переместился в этом списке на третье место. Вот как это было, приоритеты изменились, и, думаю, такое случилось не только со мной.

Мы были по-прежнему близки с Брайаном, как и раньше. Мы бывали у него дома, он приезжал к нам. Мы везде бывали вместе. Но конечно, мы стали проводить с ним меньше времени, потому что у нас появились и другие интересы, не связанные с ним».

Джордж: «С тех пор как мы перестали ездить в турне, Брайану было нечем заняться. Он остался не у дел. Мы проводили время в студии, а он редко бывал там, хотя в прежние времена иногда прослушивал наши песни. Но, поскольку мы подолгу работали в студии, он не мог постоянно видеться с нами. Мы разве что вместе отдыхали».

Пол: «Постепенно у „Битлз“ возникло желание распоряжаться орудиями своего ремесла. Еще до появления нашей собственной компании — „Эппл“ — мы в буквальном смысле слова были своими менеджерами. Поэтому Брайан стал лишним. Мы говорили ему: „Послушай, мы не хотим, чтобы ты лишался работы, но мы все сделаем сами“. В общем, все было непросто. Он никому не жаловался (он по-прежнему считался нашим менеджером), но, думаю, он чувствовал себя выброшенным за борт, и, я уверен, ему было очень тяжело».

Нил Аспиналл: «В сущности, теперь ему не нужно было так вкалывать — по крайней мере на «Битлз». Ему, как и всякому человеку, были полезны перерывы в работе.

Брайан был очень близок с ребятами, но еще больше он сделал не для «Битлз», а для карьеры Силлы, Джерри и «Pacemakers», Билли Дж. Крамера, Томми Куикли, а затем — для Роберта Стигвуда и «Cream», а также «The Bee Gees». Но потом, насколько мне известно, Брайан переложил многие дела на Роберта Стигвуда, а Вик Льюис занимался всеми остальными группами, так что Брайану остались только «Битлз».

Джордж Мартин: «Кое-кто считал, что в определенной степени Брайан утратил контроль над ребятами. Они стали слишком популярными, слишком значительными, а его собственные дела шли отнюдь не гладко. И в то же время после его смерти ребята поняли, что лишились своего лидера.

Он опекал их с самого начала. По иронии судьбы, если бы он не умер, его бы ждало огромное потрясение: рано или поздно он потерял бы их. Но в то время его смерть казалась катастрофой».

Ринго: «Трудно сказать, расстались бы мы с Брайаном или нет, но, по-моему, ничего подобного мы не собирались делать. Мы только несколько отдалились друг от друга, потому что работы у него убавилось. Но я считаю, что если бы Брайан до сих пор был жив, он оставался бы нашим менеджером. И, будь у нас Брайан нам не пришлось бы пройти через испытание Алленом Кляйном, чтобы остаться самими собой».

Джон: «Когда Брайан был нашим менеджером, мы всецело доверяли ему. Сейчас я могу сказать, что он допустил немало ошибок. Знаю, что вы можете воскликнуть: «Да какой же он тогда бизнесмен!» Но для нас он был экспертом.

Брайан нравился мне. С годами мы с ним подружились. Из всех ребят я был его самым близким другом. Он обладал множеством достоинств и был веселым человеком, скорее артистом, чем бизнесменом, и этим он походил на нас.

Благодаря стильному, умевшему общаться с прессой менеджеру «Битлз» приобрели другой стиль. Он в буквальном смысле слова подчистил нас, привел в порядок. Между Брайаном и мной не раз вспыхивали ссоры: я не желал цивильно одеваться. Между ним и Полом существовал какой-то тайный сговор против меня (72). Чаще всего им удавалось уговорить меня, но я по-прежнему портил весь имидж. Конечно, я не подводил ни Пола, ни Брайана; но они потратили немало сил, чтобы моя индивидуальность никому не причиняла лишних хлопот (80).

Впрочем, до этого никогда не доходило. Брайан никогда не упорствовал, и, если Брайан, Пол и еще кто-нибудь говорили: «Послушай, почему бы нам не подстричь волосы и не одеться вот так», я в конце концов отвечал: «Ладно» или «Черт, я всего лишь расстегнул воротник!»

У людей часто складывается не совсем правильное представление о нас: то они думают, что всю работу делал Джордж Мартин, а «Битлз» бездельничали, то — что «Битлз» делали всю работу, а Джордж Мартин оставался в тени, а иногда — что все делал один Брайан. Но все это неверно. Наши усилия сочетались. Сам я думаю так: если бы в «Битлз» вошли Джон, Пол и двое других людей, мы никогда не стали бы теми самыми «Битлз». Чтобы получились «Битлз», нужны были Пол, Джон, Джордж и Ринго. Несправедливо говорить: «Раз Джон и Пол писали все песни, значит, они внесли самый большой вклад», — потому что, не будь нас, песни группы появились бы из какого-нибудь другого источника. И Брайан внес такой же весомый вклад в нашу работу в первые годы: мы были талантливыми, а он обладал деловой жилкой. Он продавал нас, он рекламировал нас. В первые годы существования «Битлз» Брайану пришлось нелегко, он умел организовывать турне. (Хотя однажды в Италии нам не заплатили, а в Маниле нас чуть не прикончили.) Все это он делал для нас, без него мы бы не обошлись, и наоборот» (72).

Дерек Тейлор: «Есть такая история, почти легенда, потому что никто не знает, правда это или нет, поскольку было это в начале их пути. Кажется, это случилось в студии «ЕМI». Брайан сказал: «Кажется, кто-то из вас фальшивит». А Джон ответил: «Мы будем петь, а твое дело — подсчитывать проценты». Брайан сам рассказывал мне об этом. Возможно, так оно и было. Но такое случилось только однажды, поскольку Брайан побаивался вмешиваться в их работу.

Никому не хотелось спорить с этой четверкой, это было рискованно. Неприятно связываться сразу с четырьмя противниками. А они сразу вскипали и показывали клыки. Правда, потом они быстро остывали, но все равно их укусы были болезненными. Оставалось только побыстрее уползти в берлогу, чтобы зализывать раны».

Джон: «Брайану никогда не удавалось заставить нас делать то, чего мы действительно не хотели делать. Для этого он был слабоват.

Однажды Брайан пришел к нам в Париже и заявил, что с него хватит, что он продаст нас Дельфонту или Грейду — не помню, кому из них. А мы все ответили — я сам это сказал, — что мы немедленно прекратим работу. Мы сказали так: «Если ты так поступишь, мы сразу все бросим. Мы перестанем играть, группа распадется. Мы не станем работать ни с кем другим, особенно с этими людьми».

Они ничего не понимали, все эти Риченберги и Грейды. Они не умели обращаться с такими людьми, как мы. Они привыкли иметь дело с ослами или такими болванами, как Томми Хендли, которые наводнили эстраду после войны, или с группами вроде «Crazy Gang», которые, как часто повторял Дерек, выглядели так, будто им впрыснули силикон, чтобы вытащить на сцену в восемьдесят лет.

Когда Брайан пытался убедить нас поступить так или иначе, нам было все равно, законно это или нет. Как и теперь. Когда что-нибудь происходит, мне нет никакого дела, законно это или нет. Я могу удрать, и пусть меня ищут. Пусть гоняются за мной по всей Японии или Африке, чтобы заставить делать то, чего я не хочу. Пусть катятся подальше! Никакой контракт не остановил бы нас» (72).

Пол: «Ошибаются те, кто считает, что мы с Брайаном одели „Битлз“ в костюмы, — все мы охотно пошли к портному. А стрижки мы с Джоном сами сделали в Париже».

Брайан Эпстайн: «Не знаю, кто — Шекспир или Ринго Старр — сказал: «Когда бизнес перестает радовать, я бросаю его». Но кем бы это ни было сказано, я понимаю его. А в этом году я чуть было не бросил все.

Один человек делал все, что мог. Он вкалывал изо всех сил. Он стучался во все двери и кричал на каждом углу о возможностях одной группы, когда ансамбли никому не были интересны. Люди считали его сумасшедшим, но он не успокаивался».

Ринго: «Брайан был замечательным. Ему можно было доверять. Он был веселым, он знал все пластинки, как тот парень из фильма «Diner», Мы часто затевали с ним такую игру — спрашивали: «А что записано на второй стороне „C'mon Everybody“?» И он отвечал. А мы продолжали: «А какое место она заняла в хит-параде?» Но он знал и это. Это было что-то потрясающее.

Он пытался придать нам лоск, водил нас в хорошие рестораны вместо дешевых закусочных. Он убеждал нас носить галстуки, убеждал аккуратно одеваться, и он действительно говорил: «Не пейте на сцене, старайтесь не курить во время выступления». Он в самом деле оказывал на нас влияние, чтобы публике было легче принять нас».

Пол: «Мы все были очень близки с Брайаном, а Джон — больше всех. Кажется, еще в первые годы Джон как-то отвел его в сторонку и сказал: «Слушай, если ты хочешь иметь дело с этой группой, запомни, что я здесь главный». Джон был способен на такое, он умел ловить случай, а мы, остальные, обычно говорили: «Ладно-ладно, дружище, нет вопросов».

Видимо, именно поэтому Джон отправился отдыхать в Испанию вместе с Брайаном: Джон пытался закрепить за собой положение лидера группы. А еще я уверен, что Брайан был влюблен в Джона. Все мы любили Джона, но Брайан любил его иначе из-за своей нестандартной ориентации».

Джордж Мартин: «Мы с Брайаном были хорошими друзьями. Я знал, что он гомосексуалист, но мы с Брайаном и Джуди, моей женой, составили тройку верных друзей. Иногда мы бывали где-нибудь все вместе, и нам было весело.

Думая о вкладе Брайана в успех группы, я понимаю, что не познакомился бы с «Битлз», если бы не Брайан. Кто знает, что стало бы с ними, если бы они не встретились с Брайаном? Кто знает, вошел бы Ринго в группу или нет? Слишком много «если», которые никто не способен оценить».

Джон: «Смогли бы „Битлз“ добиться такого же успеха, какой имеют сегодня, если бы не Эпстайн? Нет, как я пониманию. Но теперь это уже не важно, ведь мы все-таки познакомились с ним и прославились. Если бы он не появился, все мы — четверо „Битлз“ и Брайан — стремились бы к одному и тому же, хотя и шли бы, наверное, разными путями. Все мы знали, чего мы хотим, мы помогли ему, а он помог нам» (67).

Пол: «Что касается гомосексуальных наклонностей Брайана, все мы были слишком далеки от этого, и, думаю, Брайан это понимал, потому что никогда не делал в мою сторону никаких поползновений, а мы, в свою очередь, не задавали ему вопросов. Мы бывали в клубах и пабах, работающих допоздна, и теперь, вспоминая об этом, я понимаю, что среди них, должно быть, были и гей-клубы, потому что там мы встречались с друзьями Брайана, а позднее я узнал, что они тоже были гомосексуалистами. Но Брайан не был геем в строгом смысле этого слова, он был, скорее, мачо, а его друзья — просто славными ребятами. По-моему, никто из нас ничего не знал тогда о мире гомосексуалистов.

То, что Брайан — гей, было всегда очевидно. При желании мы вполне могли говорить с ним на эти темы, но он никогда не произносил слов вроде: «Привет, Пол, сегодня ты потрясающе выглядишь». Поскольку я всегда охотился за женщинами, я явно не был гомосексуалистом, и, думаю, все мы производили такое же впечатление. Поговаривают, что однажды Джон вступил в интимную связь с Брайаном, но лично я в этом сомневаюсь. Когда мы говорили об интиме, речь всегда шла исключительно о девушках.

Говорят, что в шоу-бизнесе заправляют геи, что в нем чувствуется влияние гомосексуалистов, многие главы компаний и влиятельные люди — геи. Может быть, то, что наш менеджер был гомосексуалистом, во многом помогло нам.

Они охотнее принимали нас, потому что им было легче договориться с нашим менеджером. Оглядываясь назад, я понимаю, какие связи существовали между продюсерами-гомосексуалистами. Но в то время мы ничего об этом не знали.

Попасть в гомосексуальные круги неплохо, но проникать туда пришлось Брайану, а мы были просто пешками в этой игре. Нам это было очень полезно, и всякий, кто твердит, что Брайан был плохим менеджером, ошибается: Брайан был замечательным».

Джордж: «Брайан совершал свое собственное путешествие, не то же самое, что и мы. До какого-то момента он был с нами, но у него была своя карма, которую ему пришлось отработать, а мы были своего рода транспортным средством, с помощью которого он смог достичь желаемого.

Вспоминая биографию Брайана Эпстайна — о том, как его выгнали из армии, как неудачи преследовали его в школе, как он бросил Королевскую академию драматического искусства (он воображал себя артистом), как он пытался продолжить семейный бизнес, но эта роль его не устраивала, — можно понять, что мы были для него идеальным орудием. Наше сотрудничество было взаимовыгодным: мы нуждались в человеке, который помог бы нам подняться выше, а ему были нужны те, кто помог бы ему выбраться из ямы, в которой он очутился. Нас объединяли общие интересы, но, как только мы перебрались в Лондон и он стал известным импресарио и мультимиллионером, наши отношения перестали быть прежними.

Мы не общались и не пытались выяснить, что происходит за дверями наших спален (как в «Двери восприятия» Олдоса Хаксли). Брайан вращался в мире гомосексуалистов, о котором мы ничего не знали. Мы знали, что он «друг Дороти»,[11] но не бывали с ним в этом мире. В те дни каждый хранил свои тайны. (И лично я этому только рад. Не хватало еще видеть менеджера, который расхаживает по гримерной в окружении мужчин в женском белье!)

Мы не знали, чем он занимается, только слышали о том, как кто-то ограбил или избил его. Кажется, это случилось с ним, когда он принял кислоту. Через пару дней я встретился с ним. Он сидел в комнате, обложившись газетами, и рвал в клочки каждую, в которой было хоть слово о нем. Уверен, любой психоаналитик согласился бы с ним».

Джон: «Брайан был неуравновешенным, со странностями, своими тайнами, иногда он пропадал на несколько дней. Он казался ненормальным, но мы не обращали на это внимания. Только позднее мы начали обо всем узнавать. Периодически у него случались депрессии, он бросал все дела и целыми днями спал под действием снотворного. Или его избивал какой-нибудь докер на Олд-Кент-Роуд. Внезапно вся работа замирала, потому что Брайан куда-то исчезал.

Если что-то с ним и происходило в конце жизни, то не на моих глазах. Последние два года до его смерти мы слишком мало общались.

После того как мы перестали ездить в турне, ему было нечем заняться. Деньги от проданных пластинок текли рекой. Билли Дж. и остальные быстро теряли популярность. Короче, все остальные его протеже сходили со сцены. Мы отдалялись друг от друга.

Когда кто-нибудь умирает, ты думаешь: «Если бы я почаще говорил с ним, наверное, ему было бы легче». Я чувствовал себя виноватым, потому что раньше мы с ним были близки, а потом я целых два года занимался своими внутренними проблемами, не встречался с ним и не знал, как он живет.

Его предложения: «Может, сегодня поужинаем вместе?» — всегда ставили нас в тупик. Мы почти не виделись с ним. Нас было четверо, а он оставался в одиночестве. Мы быстро отдалялись, паузы в общении затягивались, он начал употреблять кислоту. Мы могли бы образумить его, что однажды и пытались сделать. Но мы не успели: он умер (72).

Я приобщил Брайана к колесам, что вызывало у меня угрызения совести. Я сделал это, чтобы заставить его разговориться, выяснить, каков он на самом деле. Помню, как он просил: «Только не напоминай мне об этом». И это обещание я сдержал» (70).

Джордж: «Вот дерьмо! Ты можешь быть мультимиллионером, иметь все, что только хочешь пожелать, но рано или поздно ты все равно умрешь, как все, и это паршиво. Можно прожить жизнь, даже миллион жизней, но так и не понять зачем. Можно попытаться понять, в чем смысл жизни, или вспомнить о Лайм-стрит в Ливерпуле и снова почувствовать себя ливерпульским мальчишкой. Вот о чем я думал: «Переходить с одной ступеньки на другую не так уж трудно; все дело в изменении собственных взглядов и представлений». Я всегда ощущал близость к людям, к публике, к тем местам, где я вырос, к тем, кто восхищался «Битлз» во всех странах мира.

Думаю, именно поэтому я писал песни, в которых пытался сказать: «Все вы можете пережить это, такое доступно каждому». Но потом вдруг понимаешь, что можно отвести коня на водопой, но не можешь заставить его пить. Можно столкнуться лицом к лицу с истиной и не разглядеть ее: люди замечают ее только тогда, когда готовы к этому. Иногда они понимают песни превратно, как наставления, но я никогда не стремился проповедовать что-то».

Пол: «Брайан был бы рад узнать, как мы любили его».

Джон: «Умерло только тело Брайана, но его дух всегда будет с нами. Его власть и сила во всем, они не исчезнут. Когда мы шли по верному пути, он принимал это, а когда сбивались с пути, он предупреждал нас — и обычно оказывался прав. Но так или иначе, на самом деле он вовсе не умер» (67).

Джон: «Теперь нам решать, к чему стремились мы и Брайан. Даже если физически он умер, но думать так — значит аккумулировать негативную энергию. Он помогал нам делать то, что мы делали, и это стремление не угасло.

Мы понятия не имеем, найдем ли мы нового менеджера. Мы всегда были в курсе собственных дел, мы будем продолжать заниматься ими и теперь. Мы знаем, как должны и не должны поступать. Брайан был нашим наставником, и нам будет недоставать его» (67).

Джордж: «После смерти Брайана возникла гигантская пустота, потому что именно при нем мы начали становиться профессионалами и стремиться к выпуску пластинок и лондонскому „Палладиуму“. Мы ничего не знали о своих личных счетах и финансах вообще. Он заботился обо всем, и после его смерти в делах воцарился хаос».

Джон: «Мы пали духом, и я понял, что нам грозят неприятности. Я вовсе не заблуждался насчет наших способностей заниматься чем-либо еще, помимо музыки, и мне было страшно. Я думал: «Вот мы и влипли» (70).

Ринго: «Мы гадали, как же нам теперь быть. Мы вдруг превратились в цыплят без головы. Что нам делать? Что делать?

А потом мы узнали, что теперь все права принадлежат Клайву Эпстайну, и отправились к нему, чтобы поговорить о его планах. Но он заявил, что его больше интересует его мебельный магазин и дом в Ливерпуле. Со временем мы отделались от Клайва и занялись созданием компании «Эппл». Мы не думали о том, чтобы взять кого-нибудь другого на место Брайана — по крайней мере, пока, потому что все сильно переменилось: мы записывали пластинки, а не ездили в турне».

Нил Аспиналл: «Они решили продолжать заниматься бизнесом. Все свои дела они всегда обсуждали с Брайаном, но теперь поговорить о них было не с кем. Организационной стороной всегда занимался Брайан, и только через него они косвенно были в курсе всех дел. Что им было делать? У них не было ни единого документа, подтверждающего контракт.

Мы собрались вшестером: четверо битлов, Мэл и я. Теперь это был уже не кабинет Брайана. Чей он был теперь? Они вдруг поняли, что у них нет ничего. Они не знали, где были их деньги, у них не было ни единого контракта — ни с Брайаном, ни с записывающей компанией, ни с кинокомпанией. Все это было у Брайана. Понимая, что они остались ни с чем, они сидели в кабинете, который им тоже не принадлежал.

Но от этого они не стали беспомощными: они осознали, что пора во всем разобраться. Это было как если бы помещенные в психиатрическую больницу пациенты неожиданно вырвались на свободу.

Им давали самые разные советы о том, как поступить, но они решили, что им нужен собственный офис и компания. Вот почему они начали создавать компанию «Эппл».

Джордж Мартин: «Ни один из них не мог стать менеджером группы, поскольку они придерживались принципа демократии (и остальные трое на это все равно не согласились бы). Что касается остальных, кто сотрудничал с ними, ни Нил Аспиналл, ни Мэл Эванс не были посвящены в дела Брайана. В конце концов Нил стал менеджером «Эппл», но в то время он еще не пользовался таким влиянием, чтобы быть на равных с людьми вроде Джо Локвуда. Для «Битлз» наступили чрезвычайно трудные времена.

Образовался некий вакуум. А вокруг них стало виться воронье, которое слеталось урвать что-нибудь от лакомого куска. Я никогда не вмешивался в их организационные и финансовые дела, мне не хотелось в них вмешиваться. Я думал, что, если я в них вмешаюсь, я потеряю с ними связь в студии (где мы были на равных). Мы понимали друг друга и общались на одном языке. А если бы я занял пост менеджера и получил право заявлять: «Так делать нельзя, вы должны сделать то или другое», — наши студийные отношения могли бы испортиться».

Пол: «Меня не слишком тревожила перспектива продолжения работы без Брайана, потому что мы уже начинали пользоваться влиянием на студии. Мы обходились почти без чьей-либо помощи. Но было горько терять давнего друга, да еще при таких обстоятельствах, но вряд ли главным поводом для нашего беспокойства был вопрос: „Что нам теперь делать? У нас нет менеджера!“ Так или иначе, мы все преодолели».

Джордж: «В то время вмешался Нил и попытался выяснить, что происходит. Компания «NEMS» перешла к Клайву Эпстайну, но она была ему не нужна, и он не хотел управлять ею.

Возникла и другая ситуация, в которой был замешан Роберт Стигвуд. Брайан не успевал заниматься делами Билли Дж. Крамера, Силлы Блэк и всех остальных, поэтому он нанял для этих целей Стигвуда. После смерти Брайана Роберт решил взять бразды правления в свои руки и стать нашим менеджером. Он и вправду заключил какие-то сделки с «Дойче Граммофон» или «Филипс Рекордс», где ему обещали деньги.

Брайан пытался что-то объяснить нам перед смертью, но так и не успел. Он устраивал у себя большую вечеринку, куда были приглашены и мы; мы должны были приехать заранее. К сожалению, дело было летом, тем самым «летом любви», и все мы словно спятили. Мы разъезжали в своих психоделических машинах, с завитыми волосами, почти постоянно были под кайфом (в отличие от нас, Брайан еще держался), поэтому на ту вечеринку мы так и не попали.

Позднее мы узнали, что он предоставил Стигвуду возможность приобрести пятьдесят один процент акций «NEMS», что означало управление делами «Битлз». Мы встретились с Робертом Стигвудом и сказали: «Слушай, «NEMS» построена в основном на «Битлз», так что проваливай. У нас будет пятьдесят один процент акций, а у тебя — сорок девять процентов». Тогда он ушел и создал собственную компанию. Он преуспевал, а дела «NEMS» шли неважно. Кажется, Нил с парой юристов пытался во всем разобраться. А потом последовало крупное фиаско с компанией «Северные песни», которая в то время владела правами на нашу музыку».

Пол: «Мы предупредили Брайана, что, если он продаст нас Стигвуду, мы будем записывать только вариации на тему гимна «Боже, храни королеву».

Джон: «Несколько поступков Брайана свидетельствовали о том, что он подставил нас. Мы никогда ничего подобного не делали, в отличие от Брайана. Во-первых, компания „NEMS“ была крупнее „Битлз“. У нас не было никакой компании. Потом, по одну сторону — „Северные песни“, „NEMS“ и Дик Джеймс. А что было у нас? Несколько фунтов в банке. Вот что натворил Брайан. Это он сказал: „Подпишите контракт еще на десять лет“. А кому это было выгодно? Только не нам. Нас словно подвесили за одно место» (72).

Нил Аспиналл: «Они могли бы просто сдаться и сказать: «Брайана нет. Все. Что нам теперь делать? Лучше ничего — верно?» Или же они могли что-нибудь предпринять, чтобы сохранить «NEMS», которая по-прежнему существовала вместе с ее сотрудниками (такими, как Тони Бэрроу, который позднее был одним из пассажиров автобуса в «Magical Mystery Tour» («Волшебное таинственное путешествие»), занимался организационными вопросами и связями с прессой). Права на «Magical Mystery Tour» передали компании «NEMS», которая по-прежнему была агентом «Битлз».

Во время съемок «Magical Mystery Tour» их навестил Роберт Стигвуд. Мы ужинали в отеле, сидели за столом, а Роберт заявил, что теперь он менеджер «Битлз», потому что он был партнером Брайана (и следовательно, ему принадлежала компания «NEMS»). «Значит, — сказал он, — я ваш менеджер». А ребята ответили ему: «Нет. Можешь работать с кем угодно, но к нам ты не имеешь никакого отношения».

В сущности, Брайан заранее разделил компанию на «NEMS Enterprises» и «NEMS Holdings». «Битлз» относились к холдинговой компании, которая была никак не связана со Стигвудом. Пожалуй, я немного упрощаю, но так все выглядело на самом деле. Действительно, «Битлз» не подчинялись Стигвуду, но он попытался навязаться им. Совсем неплохая идея, Роберт».

Джон: «Я не собирался позволять какому-то чужаку заправлять делами, вот и все. А еще я хотел бы дружить с тем, кто будет ими заниматься. Мне нравится работать с друзьями» (72).

Ринго: «Роберт Стигвуд был еще одним человеком, который, как мы неожиданно узнали, получал свои проценты. Не знаю как, но за очень разумную плату мы откупились от него. Это был один из удивительных моментов. Стигвуд считал, что ему достался жирный кусок, мы были другого мнения, и все разрешилось довольно быстро.

Мы услышали, что к нам проявил интерес Аллен Кляйн, но мы на это не отреагировали.

Никто из членов группы не сказал: «Слушайте, давайте пока я займусь делами». Нам и в голову не приходило взяться за дела, мы думали только о том, что наша задача — начать приводить их в порядок, а потом передать кому-то другому».

Джон: «Хотя компания «Эппл» стала детищем «Битлз», создать ее задумали еще Эпстайн и «NEMS» до того, как мы решили: «Это будет вот так». Все вышло так, как с «Северными песнями», — нам предстояло продавать себя самим.

Согласно их замыслам, восемьдесят процентов акций предстояло продать, а нам стать обычными акционерами с пятью процентами акций. Только Богу известно, кто всем этим управлял» (72).

Пол: «Однажды чудесным солнечным днем мы все были в саду, когда приехал Роберт. Он привез рисунок Магритта, который, как он знал, нравился мне, и просто бросил его на стол и ушел. На картине было изображено большое зеленое яблоко, а поперек него рукой Магритта было написано „Au revoir“. Это был чертовски классный концептуальный поступок. Роберт знал, что рисунок мне понравится и я захочу купить его. Мы показали яблоко Магритаа сотруднику отдела рекламы Джину Маану, и на его основе создали нашу эмблему».

Нил Аспиналл: «По-моему, план создания компании „Эппл“ разработали, как обычно, бухгалтеры. Они объяснили Брайану, что доходы, приносимые „Битлз“, следует разделить и вложить в другие предприятия. И он учредил на Бейкер-стрит компанию под названием „Apple Publishing“ — вот и все, просто маленькую фирму. Ее возглавил Терри Доран».

Джон: «Наш бухгалтер пришел и сказал: «У нас есть такая-то сумма. Вы хотите отдать ее правительству или распорядиться ею иначе?» И мы решили немного поиграть в бизнесменов (68).

Поначалу компания «Эппл» была нам не нужна. Но Клайв Эпстайн объяснил, как это делали каждые несколько лет: «Если вы откажетесь от нее, вам придется платить налоги». Мы действительно не хотели заниматься никаким бизнесом, но дело обстояло так: «Если уж без этого не обойтись, давайте выберем то, что нам нравится» (72).

Джордж: «Я понятия не имел, кому пришло в голову создать «Эппл». Это была неудачная мысль, у кого бы она ни родилась. Думаю, она возникла потому, что Брайан умер, а на сцене появились Стигвуд и Клайв Эпстайн. Мы думали: «Нет уж, лучше создадим собственное дело».

Поскольку это было время хиппи, все думали: «Мы можем делать то, можем делать это, можем найти новый подход к работе». И это было справедливо, попытка во многих отношениях оказалась смелой. Но в Великобритании по-прежнему господствовал послевоенный менталитет, а в середине шестидесятых годов возник интерес к возможностям и способностям человека. Один из примеров — Мэри Куант.

Все старались вырваться из старых рамок, и мы думали, что в бизнесе сумеем добиться этого. Мы считали, что сможем развиваться, помогать другим, сами снимать фильмы. Да, делать все, что захотим!

Не следует забывать, что в 1967 году все мы пребывали в состоянии эйфории. Я имею в виду не только «Битлз», но и всю планету (по крайней мере, Сан-Франциско, Лос-Анджелес и Лондон). Возникло ощущение, что скоро мы изменим мир, у нас действительно появлялись такие мысли: «Разве не здорово будет, если мы сумеем помочь другим людям, вместо того чтобы просто заниматься бизнесом, как делали все время?»

В этом и заключалась проблема эпохи хиппи, особенно тех, кто увлекался марихуаной: мы сидели, строили планы, в наших головах рождались замечательные идеи, но никто ничего не предпринимал. А если кто-то и пытался что-нибудь сделать, то все начинания заканчивались провалом. Идеи оказывались гораздо лучше реальности. Сидеть и обдумывать идеи было легко, а вот воплощать их в жизнь… Нам это не удавалось, потому что мы не были бизнесменами. Мы умели только работать в студии и записывать песни».

Пол: «Есть мнение, что мы передали все свои дела нашей компании. Мы стали хвататься сразу за все, хотели заниматься всем.

Нас переполняли грандиозные планы. Да, мы думали, что сможем осуществить множество самых разных идей. От недостатка энтузиазма мы не страдали, но планировать свои действия не умели. Вскоре возникли финансовые проблемы, люди тратили слишком много, секретари сбивались с ног. Иногда мы заходили в тупик, потому что невозможно вечно выезжать на одном энтузиазме, и, я думаю, Брайан всегда справлялся со всем тем, чего мы даже не планировали.

Мы начали управлять компанией «Эппл» сами, занялись финансовыми вопросами, и это было нелегко, потому что нам приходилось удерживаться сразу на двух стульях. Все мы несли ответственность, но я знаю, что это раздражало Джона, который твердил: «Пол старается стать главным». Вряд ли я на самом деле пытался распоряжаться нами. Думаю, я просто хотел ввести в группе самоуправление.

Возможно, этим делом я увлекся больше, чем все остальные. К примеру, когда мы снимали «Magical Mystery Tour», я взял на себя обязанности режиссера, хотя считалось, что режиссерами фильма являются все «Битлз». Я проводил на съемках почти все время, вел ночные разговоры с операторами о том, что мы будем снимать завтра, занимался монтажом, что выходило у меня лучше, чем у остальных».

Джон: «Мы стали сами себе менеджерами, нам пришлось принимать все решения. Мы всегда несли всю полноту ответственности за все, что делали, но у нас все-таки был наставник, и, если нам что-нибудь не нравилось, мы препоручали это дело Брайану. А теперь нам пришлось самим разбираться еще и в бизнесе. Во всем, одним словом. Все это мне скоро надоело» (68).

Пол: «У нас было много друзей, которые часто шили нам одежду. В то время открывалось множество бутиков, поэтому мы начали с того, что открыли свой маленький магазин одежды. Но, пускаясь в такие сомнительные предприятия, следует помнить, что рано или поздно тебя ждет столкновение с суровой действительностью. Мы стали встречаться с людьми, которые торговали тряпками, и они говорили: „Ого! Эти вещи нам нравятся, мы заинтересованы в них. В следующем году мы пустим их в массовое производство“. А мы говорили: „Нет, они должны быть готовы через месяц. Нашим друзьям они нужны сейчас, этим же летом!“ Нам отвечали, что мы должны думать о том, что войдет в моду в следующем году, поскольку столько времени понадобится для наладки массового производства. А мы твердили: „Откуда нам знать, что будет через год? Вы же знаете, как быстро меняется мода“. Мы так и не сумели вписаться в этот бизнес и потому решили просто открыть свой бутик».

Джон: «В конце концов мы открыли магазин одежды. Не знаю, как это вышло. Сначала Клайв Эпстайн пришел к нам и сказал: «Вы заработали много денег, мы подумываем вложить их в магазины розничной торговли». Только представьте себе «Битлз», владеющих сетью обувных лавчонок, — так они себе это представляли.

Пришлось нам сказать: «Вы представляете себе «Битлз», владеющих магазинами? Если уж мы откроем магазин, то такой, как мы хотим, где мы сами хотели бы покупать себе вещи». Мы думали о том, как откроем что-нибудь вроде «Вулворта», и о том, как в восемнадцать лет было бы здорово зайти к «Марксу и Спенсеру» и купить приличный свитер. Дешевый, но качественный. Таким мы и хотели видеть «Эппл».

Мы решили: ладно, будем продавать клевую одежду или что-то вроде. Полу пришла в голову отличная идея: будем продавать все белое. В то время невозможно было купить совершенно белые вещи — чашки, например, и многое другое. Приличный белый сервиз я искал целых пять лет (72). Но этим мы не ограничились. Все закончилось компанией «Эппл», разным барахлом, «Глупцами», какими-то немыслимыми тряпками и так далее» (70).

Дерек Тейлор: «Я приехал на открытие бутика «Эппл» в декабре 1967 года. Приняв кислоту, я разговорился о компании с Джорджем.

Мы отправились на вечеринку по случаю открытия бутика. Мы решили послужить человечеству, сделать все, что в наших силах. Джон выдавал фразы вроде: «У нас будет магазин, и если кто-нибудь захочет купить стол — мы продадим ему стол. А если они захотят стул, то и стул. Так все и будет».

Джордж: «Бутик „Эппл“ появился как осуществление превосходной идеи. Мне до сих пор хотелось бы иметь магазин, где продавались бы стоящие вещи. Мы пытались продавать вещи, которые нам нравились. Кроме оригинальной одежды и вещей в хипповом стиле, мы собирались продавать пластинки с записью самой разной музыки (то, что сейчас называется „музыкой мира“), книги о том, чем мы увлекались, предметы духовного назначения, благовония и так далее».

Пол: «Магазин на Бейкер-стрит был отличным, мы считали, что привлечем к нему внимание с помощью большой настенной росписи. Эта роспись была великолепной, ее выполнили «Глупцы».

Джордж: «Попытки оказать вдияние на людей, расписывать стены у магазина „Эппл“ — все это проявления, характерные для стиляг, наш вечный припев в духе стиляг: „Мы им еще покажем!“ Мы думали: „Как-нибудь ночью распишем здание, а на следующее утро люди выйдут на улицу и увидят, что все здание покрыто психоделической росписью“. Вот в чем все дело — наверное, в другой жизни мы были бы пиратами».

Пол: «Знаете, так приятно снова взяться за работу!» (67).

Джон: В начале 1967 года мы поняли, что больше не будем ездить в турне, потому что не сможем воспроизводить на сцене ту музыку, которую мы тогда записывали. Если сцену придется исключить, значит, ее надо чем-то заменить. Очевидным решением стало телевидение» (67).

Джордж: «Несколько лет мы подыскивали подходящий киносценарий, но за то время, которое прошло после выхода «A Hard Day's Night» и «Help!» — наверное, всего-то года два, — ментально мы стали старше лет на пятьсот. Нам уже не хотелось снимать стандартный фильм о четырех развеселых парнях, распевающих запоминающиеся песенки. Фильм должен был иметь более глубокий смысл.

Помню, мы познакомились с Патриком Макгуэном, который написал пару эпизодов сериала «Узник», который нам очень нравился. Мы подумали: «Может, он сочинит что-нибудь и для нас?» Потом был еще Дэвид Хелливелл, который написал «Малыш Малколм и его борьба с евнухами», — мы обратились к нему с просьбой написать что-нибудь для нас. Мы еще подумывали обратиться к Джо Ортону, но не помню, чтобы с ним кто-нибудь встречался по этому поводу или видел этот сценарий (хотя потом мне рассказывали, что так и было). Кажется, это была поездка а-ля Брайан Эпстайн».

Пол: «Не знаю точно, кому принадлежит идея «Magical Mystery Tour». Возможно, мне, но я не уверен, что хочу взять на себя всю ответственность за нее. Мы обдумывали ее вместе, но большая часть материала могла быть моей, потому что у меня появлялось множество замыслов, как когда-то для «Сержанта Пеппера». (Я не говорю, что это был мой альбом, — мы все работали над ним, — но я внес в него немалый вклад.)

Я купил камеру, стал часто бывать в парке и снимать фильмы. Мы показывали наши домашние фильмы друг другу, делали для них сумасшедшие звукозаписи. Я часто занимался монтажом дома, у меня был маленький монтажный станок, я увлекся этим делом. Что касается следующего проекта «Битлз», я думал: «Попробуем снять фильм — это же отличное занятие». Нам так хотелось.

Сценария для «Magical Mystery Tour» не было, для таких фильмов сценарии не нужны. Была только безумная идея. Мы говорили всем: «Утром в понедельник приходите к автобусу». Я объяснял всем: «Мы будем снимать фильм по ходу дела, но не беспокойтесь — так и задумано». Мне пришлось всем все объяснять. Это заменяло сценарий. Мы знали, что снимаем не обычный фильм, а картину шестидесятых годов, где будет и человек-яйцо, и многое другое».

Джон: «У нас еще не было сценария, но мы наняли одного парня, который обошел все туалеты Великобритании и переписал все надписи, нацарапанные на стенах» (67).

Ринго: «Идея «Magical Mystery Tour» принадлежала Полу. Не худший способ работы. У Пола был большой лист бумаги — просто чистый лист бумаги с нарисованным на нем кругом. План был таким: мы начнем отсюда и должны каким-то образом прийти сюда… Мы заполняли этот лист по ходу дела.

Мы арендовали автобус и поехали. Кое-что мы запланировали. Джон хотел, чтобы в фильме участвовали карлики, нам пришлось проводить павильонные съемки в авиационном ангаре. Конечно, музыку написали мы. Снятый материал был отличным и очень забавным. Чтобы подобрать актеров, мы просмотрели справочник «Прожектор». Вот этот нам подойдет… и вот этот. Нам понадобилась толстуха на роль моей тетки, и мы нашли толстуху».

Джон: «Это фильм о группе самых обычных людей, которые разъезжают повсюду в экскурсионном автобусе, и всюду их ждут разные приключения» (67).

Джордж: «Это было что-то вроде экскурсионной поездки, к примеру, из Ливерпуля к маякам Блэкпула, в которую берут с собой несколько ящиков пива и веселятся, как могут. Все это звучало очень туманно, мы понятия не имели, что у нас получится. По крайней мере, я не имел. Я не знал, что происходит, а может, и не уделял съемкам достаточно внимания, потому что находился в другом мире.

Наконец Пол решил, что каждый должен попытаться что-то сделать и выразить себя. Что касается меня, то я чувствовал там себя не в своей тарелке. Я был балластом. Там было много людей, которых мы позвали на помощь. Один из них — Денис О'Делл, кажется, помощник продюсера фильма «A Hard Day's Night». Позднее он имел какое-то отношение к компании «Эппл». Нам было необходимо иметь рядом взрослого, серьезного человека, наставника, который ведал бы организационной стороной дела. «Magical Mystery Tour» принес пользу в одном: он заставил нас чем-то заняться, объединил нас».

Джон: «Я еще находился под ошибочным впечатлением, что вот-вот снова появится Брайан и скажет: „Пора записывать пластинку“ или „Пора заняться тем-то и тем-то“. Его обязанности взял на себя Пол: „А теперь мы будем снимать фильм. А теперь мы займемся пластинкой“. Он считал, что, если он не станет подгонять нас, мы больше не выпустим ни одного альбома. Пол распоряжался — по крайней мере, он считал, что распоряжается, — и мне приходилось писать, и я выдавал двадцать песен. Он тоже приносил двадцать песен, причем хороших, и говорил: „Будем записывать пластинку“. И мне приходилось снова сочинять песни» (72).

Нил Аспиналл: «Пол и Джон работали дома у Пола, в Сент-Джонс-Вуд. Они начертили круг и разделили его на части, словно спицами колеса. Это выглядело так: „3десъ будет песня, здесь — сон… и так далее“. Они все разметили».

Джон: «Мы уже знали, какие сцены хотим включить в фильм, но нам пришлось подстраиваться к действующим лицам, как только мы познакомились с нашими артистами. Если кто-нибудь хотел сделать что-то незапланированное, мы соглашались. Если все получалось, мы оставляли эту сцену. В автобусе сидела прелестная пятилетняя девочка Никола. Поскольку она была там, и поскольку мы считали, что она имеет на это право, мы вставили фрагмент, в котором я просто болтаю с ней и дарю ей воздушный шарик» (67).

Пол: «Я уехал во Францию и однажды утром вместе с друзьями снял фрагмент к песне «Fool On The Hill» («Дурак на холме»). Их нельзя было назвать съемочной группой, для этого понадобились бы десятки операторов, но мы этого не хотели. Мы знали, что нарушаем все правила и снимаем простенький, незатейливый фильм. Только изредка нам становилось неловко.

Чаще всего мы говорили людям: «Слушайте, действуйте по своему усмотрению, просто спуститесь на пляж…» Айвор Катлер играл Бастера Бладвессела. Он заигрывал с Джесси (толстухой), мы сняли его на песке, где он рисовал вокруг нее огромное сердце. Мы сказали: «Это здорово», — и вставили этот эпизод в фильм. Пару раз мы сталкивались с проблемами. Нам было жаль таких людей, как Нат Джекли, которым мы восхищались. Это был старый комик из мюзик-холла, прославившийся эксцентрическими танцами и своей неповторимой походкой. Это он делал прекрасно, мы с Джоном обожали его. Джону хотелось снять его в эпизоде, но Джекли не нравилось, что у нас нет сценария. Некоторые пожилые актеры, привыкшие работать строго по сценарию, что, в конце концов, было разумно, были разочарованы фильмом».

Ринго: «Это было здорово. Мы выходили из автобуса: „Остановимся здесь“, — и снимали то, что хотели, шли на пляж, рисовали сердца, танцевали. Потом мы накладывали на эти кадры музыку. Нам понадобилось две недели, чтобы снять фильм, и долгое время, чтобы смонтировать его. С первым режиссером нам не повезло. У нас были ходячие операторы — они носили камеру на плече. Когда мы стали отсматривать материал первых трех или четырех дней, мы обнаружили, что режиссер забывал дать команду выключить камеры, и нам пришлось часами смотреть кадры, в которых был только пустой тротуар. Вот спасибо-то!»

Джон: «У нас не было режиссеров, были операторы с переносными камерами. Мы спрашивали их: „Вы режиссер?“ Они кивали и на наши расспросы отвечали, что они хорошие режиссеры. Мы говорили: „Тогда вы приняты на работу“. Неплохая зарисовка на тему о большом бизнесе» (72).

Ринго: «Я пользовался тремя ударными установками. Одну сделали для великана, ее невозможно себе представить — громадный барабан, тамтамы и тарелки. Я не мог дотянуться до них, и мы так и не стали использовать эту установку. Но для общих планов она годилась. Еще у меня была мини-установка, чтобы повалять дурака. И наконец, обычная».

Джордж: «Я помню большой ангар в Кенте, куда мы подъехали по аэродрому на мини-»купере», и съемки песни «Your Mother Should Know» («Твоя мама должна знать»). Это было довольно интересно. Мне понравился этот эпизод».

Нил Аспиналл: «Чего только не случалось во время съемок! Наш большой автобус с декорациями подъехал к узенькому мостику. Он был слишком широким, чтобы проехать, и застрял. Водитель попытался дать задний ход, но к тому времени по обе стороны моста скопились вереницы машин, и получилась настоящая пробка. Боже, как все злились!

Когда Джон с Полом стали монтировать фильм, то выяснилось, что никто не снял общие связующие кадры. Никто не снял автобус снаружи. Я вызвался сделать это. Я позвал оператора Ника Ноуленда и Мэла, снова арендовал автобус, развесил все плакаты по бокам, и мы отправились в путь.

Мы остановились возле цыганского табора. Я попросил двоих детей помахать проезжающему автобусу, и, поскольку внутри никого не было, я попросил водителя ехать как можно быстрее. Мы сняли приближающийся автобус, сделали крупные планы, потом сняли его удаляющимся. Теперь у нас появились связующие кадры. Такие накладки возникали постоянно, и я думал: «Когда же они займутся музыкой?»

Джон: «Magical Mystery Tour» — один из моих любимых альбомов, потому что он ни на что не похож. «I Am The Walrus» одна из моих любимых песен — ну, во-первых, потому, что ее написал я, а еще потому, что в ней полным-полно фрагментиков, которые будут интересны слушателям даже через сто лет (74).

Это образ из «Моржа и плотника», из «Алисы в Стране Чудес». По-моему, это отличная книга. До меня никогда не доходило, что Льюис Кэрролл отобразил в ней капиталистическую систему. Я так и не понял, что он на самом деле имел в виду, как люди не понимали истинный смысл песен «Битлз». Позднее я вернулся к ней и сообразил, что в этой истории Морж — плохой парень, а Плотник — хороший. Я подумал: «О, черт… я выбрал плохого парня!» Но, выбери я другого, разве все звучало бы? Представьте себе: «Я — Плотник…» (80)

Мы смотрели этот фильм в Лос-Анджелесе, Морж был похож на буржуя и сожрал всех устриц. Мне всегда представлялся Морж в саду, мне нравился этот образ, я даже не задумывался над тем, кто он такой. А выяснилось, что он ублюдок. Но все это написано так, что каждый понимает: этот образ что-то означает. Даже мне так казалось. Все мы считали, что, даже если я говорю: «Я — Морж», — это должно означать: «Я — Бог» или что-то еще. Это просто поэзия, но для меня она стала символической (70).

«Морж» — все равно что рассказ о сновидении, слова здесь не играют большой роли. Люди вывели из этой песни самые невероятные умозаключения, и это занятно (69). Я просто шутил, все мы шутили. Просто потому, что другие видели в этом глубокий смысл… А что на самом деле означают слова: «Я — человек-яйцо»? Речь может идти о чем угодно, хоть о форме для пудинга. Все не настолько серьезно (80).

Я видел людей, которым нравились Дилан и Христос и которые распевали «Харе Кришна». Я имел в виду конкретно Гинзберга. Слова «элементарный пингвин» означают, что наивно просто распевать «Харе Кришна» или поклоняться какому-то идолу.

В те дни я писал туманные тексты, подражал Дилану, никогда не объяснял, что я имею в виду, но создавал образы, которые в большей или меньшей степени можно было уловить. Это похоже на игру. Я думал: «Им понравится вся эта художественная чушь». О чудесных стихах Дилана написано больше, чем сказано в самих его стихах. И в моих тоже. Это интеллектуалы находили смысл в том, что писал Дилан, да и «Битлз» тоже. Думаю, Дилана спасло то, что он умер. И я подумал: «Я тоже могу писать такую чепуху».

Можно составить ряд из нескольких образов, связать их воедино и назвать все это поэзией. Но чтобы написать эту песню, я прибег к помощи все того же разума, который ранее создал «In His Own Write».

В работе мне помогали даже передачи радио ВВС. По нему передавали Шекспира или что-нибудь еще, а я просто вставлял услышанные строчки в песню (80). Знаете, что звучит в самом конце? «Everybody's got one, everybody's got one». Мы сделали из этого с полдюжины миксов — я использовал все, что попадалось под руку в то время. Но я не знал, что это строки из «Короля Лира», пока кто-то не объяснил мне несколько лет спустя, — потому что я едва мог разобрать, что там говорят. Было интересно накладывать на фонограмму песни радиопередачу. Вот секрет этой песни» (74).

Пол: «Фильм показали по ВВС-1 в День подарков, когда по телевидению идут программы мюзик-холлов, а также выступают Брюс Форсит и Джимм Тарбук. А на этот раз все увидели ни на что не похожий концерт, да еще на Рождество. Думаю, многие был удивлены. Критики мгновенно подняли шум: «Катастрофа, провал!»

Джордж Мартин: «Фильм «Magical Mystery Tour» не имел успеха, и это еще мягко сказано. Впервые его показали по британскому телевидению в черно-белом варианте, хотя он был снят на цветной пленке: в то время ВВС-1 не был цветным. Он выглядел ужасно, это была настоящая катастрофа. Все назвали его претенциозным и напыщенным, но это было видео, и притом, если угодно, авангардное.

«Битлз» первыми стали снимать клипы, которые теперь считаются неотъемлемой частью шоу-бизнеса, и «Magical Mystery Tour» — наглядный пример тому.

Он был и вправду немного претенциозным, зато забавным. Возможно, смотреть его было скучновато, и не все песни в нем были столь уж хороши, но его можно считать удачной попыткой».

Ринго: «Поскольку мы англичане, мы решили отдать его на ВВС, самый крупный канал тех времен, который показал его в черно-белом виде. Мы опростоволосились, и они тоже. Фильм никому не понравился. Никто не упустил случая сказать: «Ну, это уж слишком. Что они о себе возомнили? Что все это значит?» Это напоминало ситуацию с рок-операми, когда кто-нибудь заявлял: «Нет, это все-таки не Бетховен». Все по-прежнему во всем искали смысл, а фильм был абстрактным.

Это толпа людей, развлекающихся так, как им придет в голову. Фильм был невзрачным, но когда его увидели в цвете, то многие поняли, что он смешной. Как ни странно, я считаю, что он выдержал испытание временем, но я понимаю, что те, кто видел его черно-белым, многое потеряли — он не имел смысла (особенно сцены воздушного балета). Мы отправляли оператора на съемки в Исландию, а потом фильм показывают в черно-белом виде — кому это нужно? Раскрашенные, глупые клоуны, волшебники… Что все это значит?

Не следует забывать, что в первые годы мы пели в основном о любви — «Love Me Do», «I Want To Hold Your Hand», «Please Please Me» и так далее, а тут вдруг «I Am The Walrus» и тексты вроде: «Приспусти панталоны». «О господи, что они вытворяют? Они зашли слишком далеко!» Всегда находились люди, которые твердили: «На этот раз они зашли слишком далеко».

Пол: «Был ли фильм на самом деле настолько плох? ОН был не самой худшей из рождественских программ. Ведь нельзя же назвать захватывающей речь королевы, верно?» (67)

Джон: «Все считали, что мы изменили своему образу. Нас хотели бы и дальше видеть в том обличье, которое кто-то придумал для нас. Какое бы обличье для нас ни выдумывали, все оказывались потом разочарованы, если мы не соответствовали ему. А мы никогда не соответствовали этому образу, поэтому разочарованных бывало много» (68).

Нил Аспиналл: «Там была целая сцена в воздухе: под красивую мелодию облака меняли цвет. Но в черно-белом варианте этого никто не увидел. Поэтому я понимаю зрителей, которые спрашивали: „Что это?“ — и были разочарованы».

Джордж: «В прессе фильм раскритиковали. Несмотря на весь наш успех, каждый раз, когда выходила новая пластинка или фильм, ее пытались критиковать, потому что, вознеся нас на вершину, все только и искали случая, чтобы сбросить нас в пропасть. Вот так и бывает, это жизнь.

Фильм мог не понравиться, это понятно, тем более что с художественной точки зрения он не имел продуманного сценария, да и снят был не блестяще. Он больше походил на домашнее видео, правда несколько усовершенствованное. Но мы всего лишь развлекались. Нам и полагалось развлекаться — мы ехали в автобусе с ящиками пива и аккордеонистом.

По-моему, в фильме были свои удачные моменты. Хорошие фрагменты по-прежнему хороши, а неудачные остаются неудачными. С возрастом он не стал лучше, и все-таки в нем есть пара отличных песен и несколько забавных сцен. Лично мне нравится сцена, в которой Джон накладывает лопатой спагетти на тарелку толстухи. По-моему, это лучший фрагмент фильма. Идея принадлежит Джону».

Джон: «Пол сказал: „Напиши сценарий вот для этого куска“. И я подумал: „Черт побери, я никогда не снимал фильмы, и вдруг — написать сценарий? Но как?“ Я куда-то отошел и написал сцену, когда толстухе снится сон, и всю эту ерунду со спагетти» (70).

Пол: «Люди вроде Стивена Спилберга говорили потом: «Когда я еще учился на режиссера, был один фильм, который я не мог не заметить». Это действительно был не обычный, а, скорее, экспериментальный фильм. По-моему, все мы считали его удачным. Он не был нашей самой большой удачей, но я все-таки его защищаю, потому что больше вы нигде не увидите клип на песню «I Am The Walrus». Этот клип единственный в своем роде.

Думаю, уже этого достаточно, чтобы считать фильм любопытным. А был ведь еще и сон про спагетти, написанный Джоном. Такой сон в самом деле приснился ему. Он пришел и сказал: «Знаете, вчера ночью мне приснился странный сон. Я хотел бы воспроизвести его в фильме. Я был официантом…» Мы просто старались использовать в фильме все приходившие нам в голову идеи. Да, мы учимся, причем на своих же ошибках.

Нельзя сказать, что весь фильм — ошибка, это не так. Но там есть множество мелких оплошностей. К примеру, мы не пользовались «хлопушкой», и, когда пришло время монтажа и озвучивания, нам пришлось нелегко. Мы рассчитывали смонтировать фильм за две недели, а справились только за одиннадцать. По монтажу мы слегка превысили бюджет. Мне целыми днями пришлось торчать в Сохо с монтажером — это была моя работа, мне доверили ее, и, полагаю, отчасти в неудаче с фильмом виноват я.

В то же время я горжусь им. Это был смелый шаг, хотя фильм и показали в неподходящее время и неподходящей аудитории».

Джон: «Не думаю, что мы несем какую-либо ответственность перед поклонниками. Им предоставляется шанс либо одобрять то, что мы делаем, либо не одобрять. Если им что-то не нравится, они не замедлят сообщить нам об этом. Но если всецело подчиняться поклонникам, придется потратить всю жизнь на то, чтобы угодить им. Это был наш с ними негласный и честный договор» (67).

Ринго: «Это был хороший фильм. В нем было много смешного. И опять мы стали снимать маленькие фильмы, клипы, и это избавляло нас от гастролей, телешоу и очередных встреч с Кэти Макгауэн.

Джон написал к своим песням замечательные стихи. В одной строчке он мог выразить то, на что другим понадобилась бы целая песня или даже роман. Песни стали лучше и в мелодическом, и в музыкальном отношении».

Джон: «ВВС запрещал все мои записи по тем или иным причинам. Одно время там запретили даже «Моржа» — из-за слова «панталоны». А мы выбрали это слово из-за его выразительности. Оно просто само срывается с языка.

Кто-то услышал, как вчера Джойс Гренфел говорил о «приспускании панталон». Так послушайте эту песню, сэр Генри Филдинг или кто там еще возглавляет ВВС» (67).

Пол: «Я был режиссером рекламного клипа для песни «Hello, Goodbye» («Привет, прощай!»). Кинорежиссура — занятие, которое каждому хочется попробовать. Оно всегда меня интересовало, но только до тех пор, пока я не занялся им. Тогда я понял: это слишком тяжкий труд. Кто-то подвел итог этой работе так: «Всегда найдется кто-нибудь, кто придет и скажет: „Вам нужны золотые пистолеты или серебряные?“ И ты начинаешь ломать голову». Так все и происходило, приходилось принимать столько решений, что в конце концов я возненавидел эту работу.

Я не был режиссером в строгом смысле слова — нам требовалась только пара камер, несколько хороших операторов, звук и несколько девушек-танцовщиц. Я думал: «Мы снимем театр и устроим в нем съемки». Так мы и поступили: нарядились в наши костюмы из «Сержанта Пеппера» и сняли клип в Сэвил-театре в Уэст-Энде».

Ринго: «Кэнди — молодая девушка, которая занимается любовь со множеством мужчин, и я сыграл первого из них» (67).

Ричард и Элизабет оказались хорошими друзьями. Однажды он взял и прочел текст «I Am The Walrus» с конверта пластинки своим голосом. Это было удивительно. Мы навещали их на яхте и сводили Ричарда с ума. Потому что мне нравилось его разыгрывать. Я говорил что-нибудь вроде: «О господи, английский язык — какая это гадость!» — и он взрывался. А я говорил: «Эй, Шекспир, дай-ка нам передохнуть!» Я заводил его умышленно, но он всегда попадался на эту удочку и прогонял меня: «Убирайся прочь с моей яхты, молокосос!»

Мне нравилось играть, по-настоящему нравилось. А еще мне нравилось встречаться с великими актерами, общаться с ними, быть рядом. Все они давали мне советы, это была моя школа актерского мастерства. Все они говорили: «Знаешь, а попробуй-ка сделать это вот так…»

В конце этого года я уехал в Рим сниматься в фильме «Кэнди» («Candy») — классной картине. Я до сих пор вспоминаю об этом с трепетом. Я снимался с Марлоном Брандо, Ричардом Бартоном, Вальтером Маттау и прочими знаменитостями. Вот это да!

Это было здорово. Марлон оказался таким смешным, он обожал играть. Мы обедали вместе в тот день, когда он должен был прибыть. С нами была Элизабет Тейлор (из-за участия в картине Ричарда Бартона), и она была потрясающей. Но когда появился Марлон, я пришел в восторг, потому что это был сам Марлон Брандо, мой кумир! Он пришел и был таким обаятельным и дружелюбным. Он «играл Марлона» специально для меня. Он взял ложку и смотрелся в нее, разыгрывая самого себя. У меня в голове вертелось: «Это же сам Марлон Брандо, это Брандо!» Это было потрясающе! Я люблю тебя, Марлон.

Я прочел книгу, по которой предполагалось снять фильм, и подумал: «Это что, розыгрыш? Как можно снимать по ней фильм?» Ее следовало бы назвать не «Кэнди», а «Рэнди» — «сексуально возбужденная». Неудивительно, что эту кингу запретили!» (68)