Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин

Однажды двадцать лет спустя

Дальний гудок парохода пролетел и затих над спокойной рекой. С берегов ее начинался и не спеша поднимался вверх по пологим холмам старинный город — один из многих городов, собравшихся в самом сердце России, недалеко от Москвы.

Старина в нем была представлена золотящимися куполами, тихими улочками, витыми колонками ворот деревянных домиков. А современность — забранными в стекло и алюминий корпусами комбината, широким асфальтом новых проспектов и светлой школой в окружении молодых березок.

В классе за столом у окна сидела молодая симпатичная женщина и сосредоточенно кивала, слушая строгий голос учительницы:

— Да, мамаша Круглова, с вашей Валентиной трудный случай. Очень трудный. Надеюсь, мамаша Круглова, вы псе поняли?

Строгая учительница в строгом костюме и строгих очках строго смотрела, ожидая ответа.

— Все, все! Поняла, поняла! — Круглова клятвенно прижала руки к груди.

— Хорошо, Надежда Павловна, — чуть смягчилась учительница. — Так что объясните, пожалуйста, Валентине, о чем следует думать в семнадцать лет: об аттестате зрелости или о любви.

— О любви! — неожиданно ответила Круглова на этот риторический вопрос, вовсе не требовавший ответа.

— Что-о? — дружным хором изумились учительница и все участники родительского собрания.

— Ой, мамочка, об аттестате! — исправила ошибку Круглова. — Конечно, об аттестате. Можно выйти?

Она пробежала по лестнице… и очутилась в другом классе. На другом родительском собрании.

— А, товарищ Круглова, здравствуйте, здравствуйте! — грозно приветствовал ее толстяк с указкой. — Я утверждаю, что вы лентяй, товарищ Круглова!

— Ой, мамочка! — опустилась на парту Надежда Павловна.

— То есть ваш сын Петр — лентяй! — уточнил толстяк. — У вас прекрасные способности, товарищ Круглова… то есть у вашего сына Петра. Но вы бездельничаете, вы лентяйничаете, и потому законных по вашему уму-разуму пятерок не видать вам, товарищ Круглова… то есть вашему сыну Петру!

Толстяк закончил тираду и умолк, отдуваясь.

— Я поняла, я постараюсь… то есть мой сын Петр постарается… — Она запуталась и опять по-ученически подняла руку. — Можно выйти?

— Олечка Круглова — гордость нашего восьмого «А», — говорила учительница в очередном классе. — Отлично учится, старательна, помогает товарищам…

Надежда Павловна счастливо улыбалась. И все родители улыбались, глядя на нее. И учительница смущенно улыбнулась.

— Как интересно получается: если ученик плохой, о нем можно говорить часами, а если хороший — так вроде и сказать нечего…

— А тогда и не надо говорить, — еще шире улыбнулась Круглова. — Спасибо вам большое! — И подняла руку: — Можно выйти?

Очкастый, вихрастый и худющий учитель кричал так, что Надежда Павловна испуганно вжималась в парту.

— И выдумкам ее нет конца! И выходкам ее нет края! А

что она сегодня устроила — ваша Маша! Маша ваша! А? Запуск спутника!

— С кошкой на борту? — тоскливо уточнила Надежда Павловна.

— На этот раз без кошки! Целый час по спортзалу летала какая-то банка, и никто не мог ее остановить!

— Надо же, девчонка, а вся — в отца! — вздохнула Надежда Павловна. — Я ей велю, чтоб больше не смела эти банки…

— Нет! — перебил учитель, и очки его сверкнули. — Пусть опять запустит! Я должен сам решить эту загадку!

И наконец был класс, где и родители помоложе, и учительница совсем юная.

— Надеюсь, — сказала она, — вы теперь поняли, как это важно: самый первый класс. Так что если вопросов больше нет…

— Есть вопрос! — подняла руку Надежда Павловна. — Вы про всех сказали, а про Иру Круглову…

— Про Иру мы поговорим отдельно, — недовольно перебила учительница. — Если вопросов нет, всем спасибо и до свидания!

Родители поспешили к дверям, а Надежда Павловна подошла к окну.

Во дворе школы сидели на скамейке мальчишка лет пяти и парень в солдатской форме. Солдат покачивал детскую коляску. Она была нестандартной формы, похожая на белый кораблик, а на боку ее, как на кабине шофера дальних рейсов, были нарисованы алые звезды. Десять звезд.

— Юра! — крикнула Надежда Павловна. — Тебе что, отпуск дали, чтоб люльку качать?

— Скажи ему, мама, скажи! — с обидой крикнул пятилетний. — Ты мне Митеньку поручила, а он…

— Да соскучился я по всем по вам, чудики, — улыбнулся солдат Юра.

Надежда Павловна отошла от окна. Юная учительница, с которой они остались в классе вдвоем, возмущенно сказала:

— Мама! У меня первая практика, я волнуюсь! А ты, мама, вопросы… Про Иришу я все уже дома рассказала.

— Дома — одно, а на людях хорошее про дочку вдвойне приятно услышать! — усмехнулась Надежда Павловна.

Учительница засмеялась нехитрой маминой хитрости и взяла портфель.

— Пошли, тебе в Москву собираться…

— Волнуюсь я, Наташенька, — призналась Надежда Павловна. — Двадцать лет ребят не видела… Потом вопрос этот…

— Глупый вопрос! — категорически заявила Наташа.

— Может, и глупый… А — жизненный!

Надежда Павловна задумчиво посмотрела в окно.

И, как бы следуя за ее мысленным взором, приближались белокирпичными контурами окраины новой, бесконечно огромной Москвы. В этом приближении нас сопровождал голос ведущего телепередачи:

— «Что вы уже сделали в жизни и чего еще вы в жизни ждете?» — таков, как вы знаете, дорогие телезрители, традиционный вопрос, который мы задаем участникам передачи «Страна москвичей».

Москва все приближалась — широкими проспектами, многолюдными площадями, потоками машин.

— Одни из них работают в родной столице, другие приехали со строек Сибири, третьи служат на границе или работают за рубежами нашей родины. Но все они — москвичи, жители страны, которой нет на карте, но она есть в наших сердцах — «страна москвичей»…

Мы уже были в самом центре Москвы, среди стеклобетонных громад Нового Арбата.

— Готовя сегодняшнюю передачу, я пошел на определенный психологический эксперимент. Я собрал своих одноклассников…

Спустившись с высот Нового Арбата, мы оказались в переулках Арбата старого.

— Собрал в нашей школе, тридцать лет назад построили ее на старом Арбате в послевоенной Москве…

Мы увидели этот дом: типовое краснокирпичное здание с табличкой «Средняя школа № 7».

— А через десять лет состоялся первый выпуск — это были мы…

На экране возникла фотография прошлого: три десятка юных и веселых лиц.

— И вот сегодня, двадцать лет спустя, мы снова вместе. Наш славный и озорной, боевой и веселый десятый «А»!

Картина, сменившая фотографию, мало соответствовала словам ведущего: перед нами были не только повзрослевшие на двадцать лет, но и совершенно одеревеневшие, оцепеневшие лица, которые следили оловянными глазами за чем-то проезжавшим перед ними.

Наконец стало ясно, что взгляды сидящих за столами в школьном классе были прикованы к горящему красному глазку панорамировавшей телекамеры.

— О-о! Это невозможно! — Ведущий вышел из-за спины оператора. — Нет-нет, друзья мои, это совершенно невозможно! Конечно, нам — психологам — известен эффект боязни телекамеры, но не до такой же степени!

На его изображение наплыл титр: «Кандидат психологических наук Ю.А. Вишневский».

— Ну зачем я собрал именно вас? — вопрошал ведущий. — И именно в нашем классе? Чтобы все наполнилось дыханием подлинной жизни!

— Юлик, ну какая жизнь под этой пушкой? — покосился на камеру огромный толстяк.

— Да нету этой пушки Валера! Я же объяснил: это только запись. До эфира мы еще десять раз посмотрим, подкорректируем… Ну чего вы такие зажатые? Ведь все свои, все родненькие, некоторые по двадцать лет не виделись…

— Толян! — усатый красавец вдруг обнял сидящего рядом капитана второго ранга. — И правда, двадцать! А?

— Вот, Жора на правильном пути, — указал на них Юлик. — Искренняя радость в кадре.

Все рассмеялись. Обстановка несколько разрядилась.

— Ладно, вперед, Юлька! — скомандовала уверенная рыжая женщина. — А то нам никогда не взлететь!

— Верно, Мила, начнем, а там посмотрим… Все готовы?

— Вроде готовы — сказал долговязый очкарик, и в руке у него неизвестно откуда появился блокнотик.

И у других в руках, как у фокусников, стали появляться блокнотики, бумажки, листочки… Только у Нади Кругловой ничего не было.

— Мишка! Членкор! Не стыдно! — Юлик выхватил бумажку у долговязого. — В Академию пожалуюсь! А всем вам не стыдно! Не можете без шпаргалки ответить, что вы сделали в жизни? На какой простой вопрос!

— Ой, мамочка, просто-ой! — с искренним испугом протянула Надя.

Все опять рассмеялись.

— А что, Надюша, разве сложный? — удивился Юлик. — В школе ты всем подсказывала, а сейчас я бы тебе подсказал, да ничего про тебя не знаю.

— Подружка, называется! — укорила кудрявая женщина. — Улетучилась замуж на край света — и двадцать лет ни слуху ни духу!

— Какой край света, Леночка? Мы здесь, под Москвой…

— Хорошо, хоть в последний момент явилась, — сказал Юлик.

— Явилась, — вздохнула Надя. — А вот ничего про свою жизнь не сформулировала.

— Да-а, вообще-то вопросик, — тоже вздохнул членкор Миша.

— Друзья, только не гипертрофируйте ситуацию, — мягко улыбнулся Юлик. — Не обязательно отчитываться за всю жизнь. Возможен просто самый значительный факт, какое-то главное событие…

Все затихли, посерьезнели. Притихла и посерьезнела Надя.

Из тишины выплыл сначала отдаленно, а затем все громче и громче крик ребенка:

— Уа-уа-а!

Он летел над ночным городом, вырываясь из темного, спящего дома, под самой крышей которого светилось одно окошко.

Малыш лежал в уже знакомой нам белой коляске, только на борту ее тогда была лишь одна звездочка.

Над коляской склонились юная Надя, в ночной сорочке и с распущенными волосами, и ее столь же юный муж Кирилл, в майке и длинных футбольных трусах.

— Ой, мамочка! Кирилл, слышал, он сказал «мама»! Юрочка, сыночек, умница, скажи еще «мама»… Ма-ма, ма-ма…

— Надь, почудилось тебе… Какое «мама»? «Папа» он сказал, «папа»!

— Да нет, я же слышала — «мама»!

— Вот, елки, он — сын, он и сказал «папа». Дочка, может и сказала бы «мама», а сын — «папа».

— Ма-ма! — на этот раз вполне четко произнес младенец.

— А?! — закричала Надя. — Мама! Ну, слыхал: мама!

Снизу в пол застучали, и донесся хриплый голос:

— Чего орешь? Дите орет, ты орешь… В квартире откажу!

Кирилл погрозил в пол кулаком. Надя испуганно зажала ладошкой рот. Только сияли глаза, глядящие на сына.

Кирилл сказал мрачным шепотом:

— Ладно, елки! Сын первым делом — «мама»? Хорошо. Зато дочка… дочка скажет «папа»!

Телекамера проехала мимо толстяка Валеры.

— Черт знает что за столы! — проворчал он. — Наши парты были пошире

— Это ты был поуже! — усмехнулась рыжая Мила.

— Все равно все другое, — сказал загорелый мужчина. — И парты… и доска… На моей здесь сбоку слово было — ножом…

— А может Витя, лучше, что слова нет? — поинтересовался бывший кудрявый, а ныне лысеющий.

— Пожалуй, Леша, лучше, — честно посмотрел ему в глаза Виктор.

Долговязый членкор Миша с трудом вытащил из-под стола длиннющие ноги:

— Нет! Не усядусь я здесь, не усядусь!

— А не усядешься, так стой, — категорически сказал Юлик. — Стой и будешь первым. Репетнем, а потом — на камеру. Давай, просто и от души, что ты уже сделал в жизни?

— Ну, я не знаю! — Миша развел руками. — Что, рассказать тебе мою докторскую?

— Во-первых, не мне, а миллионам телезрителей. А во-вторых, твою докторскую, я полагаю, не все доктора поймут.

— Ht все, — сокрушенно кивнул Миша, но вдруг просиял: — Вот что! Есть понятное миллионам, включая детей. Мой задачник. Рекомендован во всех школах. Можем считать это моим жизненным достижением?

— Вполне, — согласился Юлик.

— Ну, членко-ор, — протянул усатый красавец Жора, — спасибо тебе! Мой оболтус из-за тебя ни одной задачки решить не может. Он бы тебе рассказал, какое это твое достижение!

Все рассмеялись. А загорелый Виктор сказал серьезно:

— Вообще-то, любое дело — это палка о двух концах. Вот я монтировал на Ангаре комбинат. Красавец гигант получился! Достижение это у меня?

— Безусловно, — кивнул Юлик.

— Так. А на днях я про свое достижение читал в газете. Полтайги он своими дымами потравил, этот мой красавец!

— Брось, Витя, так можно во запутать, — возразил Валера. — Вот я, к примеру, о чем с детства мечтал, того и добился.

— С детства ты мечтал продавать мороженое! — съязвила Мила. — У Арбатского метро.

— Точно, — спокойно сказал Валера. — И осуществил мечту.

— Мороженым торгуешь? — удивился очень солидный Николай.

— Торгую. И делаю. Я на молочном комбинате работаю.

— Карлсон ты наш! — восхитилась Леночка.

— Нет, по Витькиной логике, я не Карлсон, а какая-нибудь Снежная королева. Любая мамаша может сказать: зачем вы. Валерий Михайлович, делаете это жуткое мороженое? От него у моей Лялечки ангина!

Все зашумели, соглашаясь или возражая. А солидный Николай глубокомысленно вздохнул:

— Все так и есть. Сколько людей — столько взглядов на одни и те же стороны бытия.

Надя задумалась, вспоминала свое…

Над серебристой лентой реки застыли в воздухе два мотылька, едва трепеща крылышками. Но вот они метнулись и исчезли, потревоженные бегущей по берегу молодой женщиной в спортивном костюме, ладно подчеркивающем ее стройную фигуру.

Женщина, растерянно оглядываясь по сторонам, пробежала мимо лужайки, на которой ребята, вперемежку с отцами семейств, среди которых был и Кирилл, гоняли футбольный мяч.

Кирилл, не сбавляя темпа, подбежал к знакомой белой коляске, на борту которой было уже четыре звездочки, быстренько покачал ее, успокаивая лежащего в ней ребеночка, и молнией вернулся на свой боевой пост, успев перехватить отпасованный мяч.

Кирилл гнал его, отмахиваясь от бежавшего рядом пятилетнего сына Юры.

— Папа, папа, опять Наташка потерялась!

— Какая Наташка? — в азарте кричал Кирилл.

По берегу бродила Надя с двухлетней Валентиной на руках, обшаривая кусты на детской площадке:

— Наташа… Наташенька, доченька… Где ты, Наташа?

За домиком лодочной станции она чуть не столкнулась с женщиной в спортивном костюме.

— Катя! Катенька! Катюша-а! — взволнованно кричала женщина.

— И ваша потерялась? — участливо спросила Надя.

— Как в воду канула! — чуть не плакала женщина. — Мы только причалили, я с ней на минутку вышла на берег и…

— Сколько ей?

— Полтора годика. А вашей?

— Скоро четыре… и вечно теряется, — улыбнулась Надя. — А как ваша выглядит?

— Черненькая такая… черноглазая. С красным бантиком. Не видели?

— Нет. А моя беленькая. С голубым бантом.

— Тоже не видела. — Женщина опять засуетилась. — Катя! Где же ты, Катюша?!

К маме подбежал Юра:

— Нету Наташки? Я папу позвал…

Женщина удивленно глянула на пополнение семьи. А тут еще явился Кирилл, кативший коляску.

— Ну, елки, куда ты ее девала? Газету нельзя почитать «покойно.

Женщина хмыкнула при виде шумной семейки. Но вспомнила о своем и снова закричала:

— Катя! Катюша…

— Наташка! — деловито зашумел маленький Юра. — Вот будет тебе, Наташка, выходи!

— Стоп! — закричал Кирилл. — Всем слушать!

Все затихли. Шелестела листва. Плескалась речная волна. Из-под опрокинутой лодки доносились какие-то всхлипы. Все бросились к лодке, перевернули ее. Под ней сидели маленькая беленькая девочка с голубым бантом в кудряшках и маленькая черненькая собачонка с красным бантом на шее. Сидели, таращились, девочка плакала, собачка тихонько скулила — боялись друг дружку.

— Наташенька! — подхватила на руки девочку Надя.

— Катюша! — подхватила на руки собачонку женщина.

Каждая обнимала-целовала свою пропажу. И все смеялись.

— Ничего вышло! — сказал Кирилл. — Мы думали, у вас тоже девочка.

— А кто же она? — гладила собачку женщина. — Любимая моя девочка!

Она помахала кому-то у реки и крикнула:

— Нашлась! Ленечка, она нашлась!

У берега покачивалась байдарка, в которой сидел молодой симпатичный мужчина. Женщина привычным движением закинула за спину пристяжной детский стульчик, в котором послушно сидела собачка Катенька.

— Свадебное путешествие! — улыбнулась Надя.

— Вот! — обрадовалась женщина. — Нас все принимают за молодоженов. А мы уже женаты семь лет!

Усаживаясь в байдарку, она продолжала щебетать:

— Ленечка, посмотри, какие славные детишки. Целый выводок. Прямо как из инкубатора!

— Шутка?! — начал заводиться Кирилл.

— Почему шутка? — удивился мужчина. — Они у вас действительно очень симпатичные.

Надя придержала Кирилла за рукав и спросила:

— А у вас дети есть?

— Зачем? — искренне удивилась женщина. — В наше время у женщин есть дела поважнее…

Мужчина засмеялся и, оттолкнув байдарку веслом от берега, помахал рукой на прощание.

Надя с Кириллом молча переглянулись.

А по реке летела серебристая байдарка, влекомая легкими серебристыми веслами, вспархивающими над водой, как мотыльки.

— Надя, Надь! — обнимала подругу за плечи Леночка. — Ты куда уплыла?

— Да все туда же… — вздохнула Надя. — Все про жизнь свою формулирую. У Андрюши вон как четко выходит…

Она кивнула в сторону доски, у которой — под взглядом телекамеры — набрасывал мелом какие-то домики, пронзенные солнечными лучами, человек в кожаной куртке..

— Да ну его! — проворчала Леночка. — Совсем зациклился на этом своем «городе солнца»! Придумал какие-то дома круглые, чтоб в каждое окно солнце хоть на час, а заглядывало.

— Так это ж хорошо!

— Чего хорошего? Мог бы уже давно диссертацию защитить, а он… И дома я одна пашу за этого гения… Знаешь, до чего дошло? Он даже не спрашивает: «Ты положила сахар?», нет, он только интересуется: «Леночка, ты уже размешала сахар в моем кофе?»

Юлик замахал на них рукой и сделал страшные глаза. Подруги закивали: мол, поняли, поняли, молчим. Но Надя все же прошептала:

— Не плачься, Ленка. Андрюша у тебя молодец. И ты совсем не изменилась, так замечательно выглядишь!

— Да нет, это косметика у меня замечательная, — отшептала Леночка. — С этим гением будешь выглядеть — и парикмахерскую некогда сходить. Плюс Димка…

— Сын?

— Сыночек. Знаешь, я мечтала, нарожаю целых двух! А потом мы подумали: пусть лучше один, но чтоб ни в чем не нуждался. Чтоб, как в песне, он «спасибо» сказал «за наше счастливое детство».

— И сказал?

— Сказал! — помрачнела Леночка. — Он нам сказал: Чего вы твердите про трудности? Нам вообще нужно гораздо меньше, чем вам, — в смысле всякого жизненного барахла!»

Юлик опять зашипел на них из-за камеры. Они умолкли и уставились на Андрея, рисующего свой «город солнца».

Но Надя видела совсем другое…

Еще не украшенная елка стояла посреди большой комнаты новой квартиры. А украшения готовились за столом, заваленным серебристой фольгой, цветной бумагой, картоном. Под руководством папы Кирилла семилетний Юра, шестилетняя Наташа, пятилетняя Валентина и Петька, двух лет от роду, увлеченно вырезали, клеили, шили игрушки.

Надя, наблюдавшая эту картину стоя в дверях спальни, была явно недовольна.

— Кирилл, можно тебя на минутку?

Впустив Кирилла в спальню и прикрыв дверь, она сердито сказала:

— Опять, да? Ты за фрезу премию получил?

— Не за фрезу, а за резец. Фреза пойдет как изобретение! — загорелся Кирилл. — Там, понимаешь, я такую штуку допер…

— Про штуку потом! Мы же решили, с премии купим нормальные игрушки.

— Нет, Надежда. Мы, правда, решили, но потом я решил: нет! Я в войну из жестянки звезду сам вырезал и выкрасил, так звезду эту я всю жизнь помню.

— Сколько мы войну вспоминать будем? Кончилась война, двадцать лет как кончилась!

— Да не в ней дело. Им это радость — своими руками! Ну, а премия… премия — вот!

Он полез под шкаф, достал сверток, развернул, и перед Надей упало серебристым водопадом платье.

— Ой, мамочка! Это же… то самое!

— Новогодний подарок к Новому году. От мужа, — официально сообщил Кирилл и, воспользовавшись моментом, обнял жену.

— Ты что! Дети!

— Елки! — огорчился Кирилл. — Три комнаты дали, а нигде не спрячешься!

За дверью раздался отчаянный детский плач.

Надя с Кириллом вылетели в большую комнату. Там появился новый персонаж — младшая дочка, четырехлетняя Олечка. Шубка ее была распахнута, она размазывала по лицу слезы варежками, висевшими на веревочке.

— Что ты, Оленька?! Что случилось? — обняла ее мама.

— Мне не да-али Снегу-урочку-у играть! В саду-у! На кон… конкурсе-е…

— Ольга, толком говори! — со строгостью прервал ее рев папа. — Почему не дали? Что за конкурс?

— Костю-юмов… У всех были костюмы настоящие-е… а у меня-я вата с карто-онкой… Что мы с тобой рисова-али…

Мама с папой все поняли. И старшие — Юра, Наташа и Валя — тоже, кажется, поняли, молча смотрели на Олечку. Только беззаботный Петька клацал ножницами.

Надя подхватила Олечку на руки и ушла в другую комнату.

— Тебе очень обидно?

— Очень, — всхлипывала Олечка. — А еще они смеются.

— Кто смеется?

— Девчонки… Вчера Таня говорит: «У меня нос — мамин, глаза — папины», а Нина говорит: «А у меня уши — бабушкины, а брови — тетины», а я говорю: «А я ношу юбку моей старшей сестры»… А они смеются-я…

Надя тоже не знала, смеяться ей или плакать.

— Но ведь тебе нравится Наташина юбочка?

— Очень! В складочку…

— Ну вот, я и тебя научу шить.

— Конечно, мама, я научусь… только там еще одна тетя сказала… Танина мама… на кон… конкурсе… я слышала, она сказала: «Сколько же этих Кругловых, только нищету разводят…»

Надя окаменела. Посидела так. Встала.

— Ничего, Оленька, ты будешь Снегурочкой. Самой красивой!

Уже был поздний вечер, а Надя все строчила на швейной машинке. У ног ее валялись обрезки серебристого платья — подарок мужа.

Потом она положила прекрасное платье Снегурочки на стул возле спящей Олечки. Поправила на ней одеяльце и вышла.

Надя, одинокая, сгорбившаяся, недвижная, сидела на темной кухне. Тусклый утренний свет едва пробивался через зимнее окошко.

Появился Кирилл, присел рядом, осторожно спросил:

— Надь, ты чего? Чего не спишь, а?

— Ничего. Просто устала. И больше ничего. Я очень, очень устала.

Она говорила это ровным бесцветным голосом. Кирилл попытался обнять жену. Надя не отстранилась, но и не прильнула к нему, оставалась напряженно-застывшей.

— Я больше не моху. Я хочу спать. Уже много лет, днем и ночью я хочу спать.

Она продолжала говорить тихо и ровно, и от этого становилось еще страшнее. Испуганный Кирилл прижал ее к себе:

— Надюша, не надо! Конечно, ты устала, но ты отдохнешь, ты обязательно отдохнешь.

— Нет! Я никогда не отдохну! Никогда! — Слезы наконец пробились через ее оцепенение, и она заплакала, заголосила бессвязно: — Никогда… нет… Я думала… я ждала, как праздника… а никто не понимает! Никто на свете… Все! Я больше не хочу… я хочу спать! У меня вечно шершавые руки… Тысяча морщин… Я стала старухой! Я больше не хочу… не моху… не хочу…

Кирилл гладил ее по спине, по плечам, вставляя в ее бессвязный плач такие же бессвязные утешения:

— Надюша… Ну, Надюша, не надо, елки… Не хочешь больше — не надо… Пять детей, это хорошо… Пусть так и будет… пять, хватит! Ну, не будет… не будет у нас Машки…

Надя схватилась обеими руками за живот:

— Как — не будет?! Как это — не будет Машки?!

Кирилл уставился на нее

— Ты же сама говоришь…

— Что я говорю? — она улыбнулась сквозь слезы. — Ой, мамочка, какой ты дурачок! Ну, сообразил, не будет Машки…

— Перерыв! — объявил Юлик.

В коридор, переговариваясь, выходили однокашники. Гасли прожектора. Застыли телекамеры.

В опустевшем классе осталась Надя.

— Надюша! — Юлик задержался в дверях. — Ты чего заскучала? — И подсел к ней. — А ничего я придумал: собрать вас в классе?

— Да… Все — как в прошлом.

— Смешно… Как мало надо, чтобы вспомнить, как было хорошо в прошлом.

— А сейчас тебе плохо?

— Что ты, у меня все о’кей, — тоскливо сказал Юлик. — И на работе, и дома, и вообще… — Он помолчал. — А ты замужем?

— Двадцать лет.

— Ну да, ты сразу после школы… За токаря, кажется, за автоматчика…

— Револьверщика… Он токарь-револьверщик, мой Кирилл.

— A-а, да… — Он опять помолчал и вдруг выпалил: — А ведь я, Надька, был в тебя влюблен!

— Знаю, — просто ответила она.

— Интересно! — всерьез огорчился Юлик. — Ты, значит, все знала? И как я из-за тебя чуть из окна не выпрыгнул?

— Чуть-чуть не считается! — засмеялась Надя.

— Ясно, — мрачно сказал Юлик и вздохнул. — Слушай, Надюха, скажи честно, вот ты двадцать лет замужем… А тебе ни разу не хотелось бросить все, сбежать на край света?

— Ни разу, — помотала головой Надя.

— Никогда-никогда?

— Никогда-никогда!

Надя смеялась и отчаянно мотала головой, будто старалась отогнать воспоминания…

В плаще нараспашку, косынка сбилась, бежала Надя по пустынным аллеям осеннего парка, усыпанного опавшими листьями.

В дальнем уголке, возле развалин старой усадьбы, над крохотным прудом, худощавый человек с нервным лицом и длинными пальцами стоял перед раскрытым мольбертом и задумчиво глядел на чистый лист.

Увидев подбегавшую Надю, он радостно шагнул ей навстречу.

— Извините, Илья Николаевич! Задержалась! У Юры ангина, врач приходил… Извините…

— Что вы, Надежда Павловна, какие извинения? — перебил он ее, светясь радостью. — Вы пришли — и это уже… это прекрасно!

Илья Николаевич протянул Наде букетик тонко подобранных по колориту осенних листьев. При этом пальцы их коснулись, и оба испуганно отдернули руки, так что Надя еле удержала букет.

— Спасибо, что вы пришли. — сказал он.

— За что спасибо? — смутилась Надя. — Я ж обещала.

— Да, конечно, но все же я… я с трепетом ждал. Ведь я уже не очень молод, а вы… вы такая юная.

— Ой, юная — семерых родила! — совсем смутилась Надя.

— И прекрасно! Знаете, когда я увидел вас с детьми в этом парке, я сразу представил вас… мадонной. Вы проситесь на полотно…

— Не надо, — поспешно сказала Надя. — Это не надо!

— Я вас чем-то обидел? — обеспокоился художник.

— Нет-нет…

Они снова умолкли. Он неловко попытался взять ее за руку и испуганно замер — не оттолкнет ли? Надя только робко глянула, но руку не отняла.

— Знаете, если бы вы все-таки пришли ко мне в студию…

— Нет! — опять поспешно оборвала Надя. — Это нет!

— Что вы, Надежда Павловна, вы не так поняли… Я бы просто написал ваш портрет. Или лучше… — он восторженно окинул ее взглядом с головы до ног, — лучше бы я написал вас… всю.

— Обнаженную? — испугалась Надя.

— Нет!!! — еще больше испугался он. — Я бы написал вас так, в этом плаще, с этими листьями…

Он замолчал. А Надя сказала решительно:

— Тогда я приду. Прямо сегодня. Сейчас!

— Сейчас? — Он не верил своему счастью.

— Да, — заговорила она быстро, — именно сейчас, сейчас… — И опомнилась: — Нет, сейчас нельзя. Сейчас мне домой — Юре компресс делать…

— Понимаю, понимаю… Тогда — завтра?

— Да, завтра! — воодушевилась Надя и вновь увяла: —

Нет, послезавтра Наташку в пионеры принимают, надо кофточку белую дошить.

— Но, возможно… — не терял он надежды, — возможно, в среду?

— В среду — да! — решительно согласилась Надя, но сникла: — Нет, в среду мы с Валентиной задачками занимаемся. Не даются ей эти задачи!

— А… а в четверг?

— В четверг точно — нет! Четверг — банный день, я младших отмываю, Машку особенно, она всегда как чучело, я, говорит, самая маленькая, значит, самая близкая к земле и поэтому больше всех вымазываюсь… Ой! — оборвала она бесконечную фразу. — Что я говорю?

— Вы говорите правду, — печально сказал Илья Николаевич. — Обычную правду жизни.

— Нет, просто эта неделя такая! Но в пятницу… да, в пятницу!

— В пятницу? — ожил он и снова решился взять ее за руку. — Вы… вы придете в пятницу?

— Да, я приду в пятницу. В пятницу — обязательно!

Он держал ее руки и счастливо смотрел в глаза. Надя смутилась и осторожно высвободила руки.

Едва Надя — все в том же темпе, плащ нараспашку, косынка набок — подбежала к своему дому, как из подъезда вылетела дворничиха-татарка, ведя за руку вихрастого второклассника Петьку.

— Ай, чертов шайтан! — кричала она. — Твой башибузука стекло сломала! Совсем на кусочки поломала!

— Где разбил, тетя Фатима? Когда? — опешила Надя.

— В подъезде разбила. Тыри дня назад. А сейчас признался! Теперь тыри рубля неси, мамка Надя!

Фатима торжественно передала Петьку маме и удалилась.

— Так! — Надя устало опустилась на скамейку. — Что с тобой происходит, Петя? Подрался с Будякиным, вырезал на парте зайца, подложил кнопку химичке… учительнице химии! Теперь — стекло…

Петька молчал и вздыхал.

— Что молчишь? Что вздыхаешь? Куда ты катишься?!

Она горестно потерла ладонью левую сторону груди.

И Петька не выдержал:

— Мама! Ну не бил я стекло! Я только с Будякиным подрался, а больше ничего вообще!

— Так-так, интересный разговор… Ну давай потолкуем.

Во дворе появился мальчишка в кепочке и возбужденно зажестикулировал, призывая Петьку к себе.

— Чего это Шурик? — заметила его Надя.

— А я знаю? — Петька крикнул Шурику: — Потом, ну потом!

Шурик закружил по двору на небольшом отдалении.

— Так что расскажешь? — спросила мама.

— Это я их выручаю — друзей. — вздохнул Петька. — Понимаешь?

— Не понимаю. Давай-ка толком.

— Ну я подрался с Будякиным. И, значит, мне влетит. Так?

— А как иначе?

— Вот и Корзухин сказал: «Тебе все равно за Будякина влетит, так ты еще скажи, что на парте вырезал, хотя это я вырезал, но ты выручи друга».

— Дела-а, — поразилась мама Надя. — Ну, дальше, дальше…

— Дальше Рудько говорит: «Выручи еще одного друга, я кнопку подложил Тамаре Анатольевне, так скажи, что это ты, тебе все равно за Будякина и Корзухина влетит». А сегодня еще Дима Пеночкин говорит: «Я стекло в подъезде разбил…»

— Ой, мамочка, — рассмеялась Надя. — Христосик ты мой!

— Кто? — не понял Петька.

— Не важно, страдалец ты, в общем, за друзей. Только какие же это друзья? — посерьезнела Надя. — Это же трусы и хитрюги, вот что я скажу! Паразитство это, прости за слово нехорошее.

— Мам, я уже и сам думал…

— Думал — это хорошо. Думай, Петенька, думай, тогда до всего додумаешься. Ну, пошли домой.

Но тут не выдержал и подбежал Шурик:

— Тетя Надя, можно Петю на минутку?

— На минутку можно.

Шурик отвел Петьку и что-то жарко ему зашептал.

Петька мотал головой. Но Шурик настойчиво умолял. И Петька вернулся к маме.

— Мам, понимаешь… Шурик нечаянно треснул лампочку из рогатки. А он мой друг и…

— Ой! Ой-ей-ей! — Надя затряслась от смеха. — Пропадешь ты, мой христосик, со своею добротой… Ладно, семь бед — один ответ!

Счастливый Петька побежал к Шурику, но остановился:

— Мам, еще… Тебя в школу вызывают. Такое маленькое родительское собрание.

— Что за маленькое собрание?

— Ну… ты, я и классный руководитель.

— Ясно, — подавила улыбку Надя. — И когда это… маленькое собрание?

— В пятницу, — сказал Петька и направился к Шурику.

— В пятницу?! — простонала Надя.

Петька даже остановился.

— В пятницу. А ты что, не можешь?

— Могу, Петенька, как не могу… Приду обязательно…

Петька убежал.

Надя так и осталась на скамейке, и все качала головой, и все приговаривала — то с улыбкой, то со слезами:

— В пятницу!.. А?.. Надо же — в пятницу…

Кружились и падали желтые осенние листья.

— Нет! Нет! Нет! — отмахивался солидный Николай. — Уберите камеры!

— Это еще почему? — удивился Юлик.

— Потому! — многозначительно ответил Николай. — Я пришел просто повидаться с ребятами. Но говорить ничего не буду. Не имею права.

Все сразу поскучнели под его серьезным взглядом. Только Мила отчего-то развеселилась:

— Ах, он не имеет права! Ах, скажите! Но нам безумно интересно: чего же вы все-таки достигли в жизни?

— То, чего мы достигли, вам уже показывали. По телевизору, — весомо сказал Николай.

— Прекрасно! — не унималась Мила. — Но есть и второй вопрос: «Чего еще вы в жизни ждете?»

— То, чего мы ждем, сбудется, надеюсь. И тоже будет показано по телевизору.

— Ясно, — сказала Мила. — Ты работаешь на космос.

— Да, — с достоинством подтвердил Николай.

— В научном институте, — уточнила Мила.

— Да.

— Завхозом.

— Да… А откуда ты знаешь?

И был обвал смеха.

А Мила, покрутив пальцем у виска, пояснила:

— У Колечки завихрение. Наши дети в одной школе учатся.

— Тьфу, черт, — тоже рассмеялся Николай. Но вновь посолиднел. — Между прочим, ничего смешного. Завхоз, завхоз… Да кто из вас хоть чуть-чуть представляет, что это такое — иметь на руках огромное хозяйство!

Надя понимающе кивала его словам, вспоминая…

Чумазая Машка — лоб и щека в чем-то черном — разбирала отверткой кораблик. Она сосредоточенно отвинтила капитанскую рубку и уже отдирала от бортов палубу, когда раздался крик продавщицы:

— Ты что вытворяешь?! Родители, товарищи родители, чей это ребенок?

Надя метнулась от кассы к прилавку с игрушками.

— Машка, горе ты мое! На секунду нельзя отвернуться!

— Мама, не волнуйся, я сейчас все починю…

— Она починит! — возмущалась продавщица. — Кто это у меня теперь возьмет?

— Мы возьмем, мы, — поспешно заверила Надя. — Сколько стоит?

— Семь восемьдесят.

— Ой, мамочка! — ахнула Надя.

— Так он же на полупроводниках, — со знанием дела объяснила Машка. — У него три режима работы…

Надя, не дослушав, выгребла все бумажки с мелочью и показала пустой кошелек дочери:

— Вот! Кроссовок теперь не видать!

— Нужны мне эти кроссовки! — фыркнула Машка.

— Ах, тебе не нужно? А Ирише и Сашке нужны. Им после тебя эти кроссовки носить было положено.

— Мама Надя, ну извини, ну прости, — затараторила Машка. — Все равно я этот кораблик уже разобрала… нечаянно… А теперь я к нему кое-что приделаю и такое путешествие устрою… кругосветное!

Надя, нагруженная как ломовая лошадь — две сумки в руках и рюкзак за спиной, — бросилась в последний штурм к выходу из «Детского мира», этого безумного, безумного, безумного мира, наполненного гулом и коловращением потоков мам, пап и детей.

Машка катила за мамой знакомую коляску, верх которой был закрыт клеенкой, а на борту красовались уже восемь звездочек.

Но к выходу они не пробились — путь им преградили полная блондинка в черном костюме с белым жабо и молоденький сержант милиции. Он вежливо козырнул Наде, блондинка что-то сурово сказала… И Надя с Машкой не успели опомниться, как оказались в небольшой комнате администратора.

Блондинка уселась за свой стол.

— Ну, сержант, выясняй!

— Да, — снова козырнул милиционер, — мы бы хотели выяснить, что у вас, гражданочка, имеется в этих сумках?

— Покупки имеются, — не понимала Надя, — вещи разные…

— Вот именно — очень разные! — съязвила блондинка. — Я за ней долго наблюдала. Набирает все подряд во всех отделах, всех размеров — от двадцать шестого до сорок шестого. Одних пеналов пластмассовых семь штук взяла! Скупают все, а потом спекулируют!

Надя онемела от возмущения. А Машка закричала:

— Что вы врете? Что вы врете?

— Ах, они еще оскорбляют! Сержант, составляй протокол!

Может, в другой раз добродушие и улыбчивость Нади победили бы. Но сейчас она была на пределе.

— Составляй протокол! И что здесь, не забудь! — Она сорвала клеенчатый верх коляски и стала выкладывать на стол. — Сахару пять кило, хлеба три буханки, котлет любительских сорок штук, сосисок молочных четыре килограмма!

И связку этих сосисок она набросила, как ожерелье, на шею блондинки.

— Ах, что это… кошмар! — блондинка срывала с себя сосиски.

— Мамочка, молодец! Молодец! — восторженно вопила Машка.

— Гражданка, гражданка, — оторопел сержант, — к порядку прошу, к порядку…

— А это, по-вашему, порядок?! — Надя разбушевалась. — Это порядок — не думать о многодетных матерях? Семь пеналов… Да мне, если хотите знать, одной картошки на зиму надо тонну! Тыщу килограмм! Об этом кто думает? Кто? Размеры двадцать шесть — сорок шесть? А у меня они и есть — всех размеров! Думаете, дети безразмерные бывают? Порядок, да? Это что, порядок: Герои Труда, Герои Союза — все без очереди, имеют право, а мать-героиня — нет! А между прочим, всех этих героев она родила — мать!

Все притихли от ее взрыва.

И она опомнилась, достала иэ сумочки паспорт.

— Извините, я просто хотела сказать… Вот, у меня восемь детей. Вот посмотрите…

— Все ясно, ясно, — смущенно отталкивал паспорт сержант, — извините, гражданочка, ошиблись.

А блондинка сказала то, чего лучше бы ей не говорить:

— Да, накладка вышла. Но в принципе порядки у нас правильные. А то есть и такие героини: восемь детей — и отцов восемь.

— Мама! — закричала Машка. — Она… она… ведьма она!

Машка отчаянно выхватила из кармана какую-то петарду, рванула ее перед носом блондинки, раздался оглушительный хлопок, и все заволокло облаком сажи.

Облако рассеялось — блондинка превратилась в негритянку.

Вечером в доме был траур. Бели передавали тарелку, куклу или карандаш, то делали это молча. Машки нигде не было видно. На кухне Надя и старшая дочь Наташа мыли посуду. А младший сын Антон посуду вытирал.

Обстановку несколько разрядил Кирилл, возникший с огромной сковородкой и огромным дуршлагом — наверное, с тысячей дырок.

— Готово! Можно промыть хоть три кило макарон! А здесь — жарить яичницу для всей семьи! Сразу!

— Нашел время, — только и сказала Надя.

— Елки! — огорчился Кирилл. — Сама виновата. Ни за что ребенку всыпала.

— Ни за что? Это она в магазине ничто устроила?

— Я бы им за тебя, мама Надя, еще не так дал! — грозно заверил Антон.

Надя молча терла щеткой все одну и ту же тарелку.

— Час из ванны не выходит, — вздохнул Кирилл.

— Перед ужином сама руки мыла. С мылом, представляете? — вздохнула Наташа.

— А мне она за соль «спасибо» сказала, — вздохнул Антон.

Надя не выдержала — слезы покатились по ее щеке. Кирилл поспешно сказал детям:

— Сходите-ка, гляньте, как она там?

Наташа с Антоном удалились, а Кирилл обнял жену:

— Ну, чего ты? Не казнись!

— Ой, мамочка! — всхлипнула Надя. — У нее, наверно, моральный шок… Если ребенка несправедливо наказать, он может надломиться. Я в «Здоровье» читала.

Возвратились Антон и Наташа. Опечаленные.

— Душ там шумит, — сообщила Наташа. — А Машка из-за двери сказала: «Еще раз голову помою». Представляете?.

— А я ей говорю: «Как ты себя чувствуешь?» — добавил Антон. — А она мне: «Спасибо, хорошо чувствую».

— Все! — звенящим голосом сказала мама. — Надо звать врача!

— Елки, это еще чего?! — вскрикнул Кирилл.

Под дверь кухни вползла какая-то пенистая масса.

Семейство выбежало в прихожую… и утонуло в заполнившем все пространство огромном мыльном облаке. Только руки-ноги-головы то тут, то там выныривали из него, да реял над всеми победный крик Машки:

— Я изобрела шампунь! Сильноскоромногопенящийся шампунь!

И Надя, на миг вынырнувшая из пены, облегченно простонала:

— Слава богу, ребенок здоров! Нормальный ребенок!

Юлик о чем-то переговаривался с пультом через микрофон, висевший на шее телеоператора.

Надю тронул за плечо лысенький толстячок.

— Надежда, слышь, дай глянуть твой конспектик.

— Какой… конспектик?

— Ну, этот… что сделала в жизни и чего ждешь?

— Ой, Сеня! — изумилась она. — Опять списывать?

— Да нет, я только гляну… начало и конец. Вступление и заключение.

— Точно! — Надя зажала рот ладошкой. — Ты и на сочинениях просил: только вступление и заключение. А потом катал, катал все подряд…

Надя изо всех сил зажимала рот, но смех так и лез из нее.

— Ты у Леночки списал «Как я провела лето». И все катал в женском роде: «Я была у бабушки, купалась, загорала…» Ой, не могу, прости, Сенечка!

Сеня тихонько подхохатывал ей без особого удовольствия.

— Было дело. Но сейчас я в другом смысле. Хотелось просто глянуть, сравнить. Все-таки телевидение, понимаешь…

Надя разом перестала смеяться и сказала серьезно:

— Понимаю, Сенечка. Только нету у меня никакого конспекта… Честное слово, сама бы у кого списала! Но у кого спишешь про свою жизнь…

Сизый утренний туман стелился над лесом. Внизу у реки виднелись домики пионерлагеря.

Надя плела венок и улыбалась. Кирилл сидел рядом и таращил на нее влюбленные глаза. За кустами слышались голоса их детей.

— Хорошо как, господи! — вздохнула Надя.

— Хорошо! — радостно согласился Кирилл, обнял и поцеловал ее.

— Ой, Кирюша! — ласково отбивалась Надя. — Ты когда угомонишься? Когда?

— Никогда! — Он еще крепче обнял ее. — И не надейся!

— Дети же! — вырвалась Надя.

И верно, прибежали дети — маленькая Ириша и Антон.

Мама Надя увенчала голову дочери венком, полюбовалась, потом привлекла к себе и голову Антона.

— Антошка, сколько же мы не виделись! Соскучилась! Как у тебя волосенки-то пахну-ут…

И вдруг принюхалась:

— Чем это они у тебя пахнут? Дымом… Ты что, куришь?!

Антон промолчал. Ирка съябедничала:

— Курит, курит! Я в кустах видела — у него нос дымился!

— Елки! — Кирилл ударил по карманам сына. — Где? Ну?

Антон нехотя, но спокойно вытащил из одного кармана сигареты, из другого спички.

— Ах ты сопляк! Двенадцать лет — курить… Ах ты! — бестолково суетился Кирилл.

— А чего? — упрямо сказал Антон. — И вожатые курят, и учителя… даже женщины. И вообще, знаете анекдот?

— Анекдот?! — Папа Кирилл схватился за ремень.

— Погоди, Кирилл, — остановила Надя. — Мне учительница всегда говорила: ваш Антон — большой юморист. Давай анекдот.

Антон помялся, но потом усмехнулся отчаянно:

— Старичок один встречает одного мальца. Малец курит. Старичок ему говорит: «Эй, сынок, рано ты начал курить!», а малец отвечает: «Почему рано? Уже полдень».

— Смешно-о! — Папа Кирилл опять рванул ремень.

— Погоди, — вновь остановила Надя. — Ты скажи, будешь курить?

Антон молчал. Колебался. И отважился:

— Сами учили — не врать. Ну не вру: буду.

Теперь папа Кирилл все-таки выхватил ремень из брюк.

— Не надо! — сказала мама Надя. — Тогда я тоже буду с тобой курить. На пару. Давай папиросы.

Антон не двигался, глядел на маму с кривой улыбкой.

— Ну! Дай матери закурить! И прикурить!

— Надь… Ты брось… — начет Кирилл.

Но ее уже нельзя было остановить.

Она схватила сигареты и спички, лихо закусила сигарету, лихо чиркнула спичкой, лихо затянулась — раз, другой, третий… Глубоко, еще глубже, еще… И глаза у нее полезли на лоб!

— Ой, мамочка-а! — захлебнулась она и рухнула.

Когда Надя открыла глаза, вокруг толпились все пере пуганные дети. Кирилл держал ее голову у себя на коленях, старушка докторша совала ей под нос пузырек, а сын Антон ревел белугой:

— Я не буду курить, мамочка! Я никогда… я не буду, не буду!

— Ну, знаете, уважаемая, Макаренко из вас не выйдет, — сказала докторша. — Что за методы? Как это вы воспитываете?!

— Как умею… Извините, — улыбнулась Надя и закрыла глаза.

Перебирая струны гитары, задумчиво наигрывал что-то кудрявый Леша.

— Чего я достиг в жизни? На мои стихи пишут песни. О чем еще мечтаю? Писать стихи хорошие. А как разобраться? Недавно написал — вроде не очень. А Кобзон спел, понравилось, — откровенно улыбнулся Леша.

— Кобзон не из нашего класса, — заявил Юлик, — так что петь придется тебе.

Леша тронул струны. Все притихли. Он негромко запел. Песня была о любви — о первой любви…

Долговязая Валентина точно вышла к волейбольной сетке, взлетела и неотразимым «колом» врезала мяч в землю.

Семейство — Надя, Кирилл, Юра, Наташа, Олечка, Петька, Антон, Машка и Ирина — бешено зааплодировали. Вся южная трибуна небольшого стадиона тоже аплодировала. Вся северная — молчала.

Снова разыгрывали мяч… Удар Валентины… Игроки ее команды бросились обнимать друг друга. А судья, сидящий петушком в своей корзине на уровне сетки, такой же, как и игроки, долговязый акселерат с редкими висячими усиками, просвистел трижды. Игра закончилась.

— Мама, папа! Мне надо с вами поговорить! — возникла перед семейством разгоряченная битвой Валентина.

— Поздравляем! — сказал Кирилл. — С выигрышем. Одевайся, дома поговорим.

— Нет, здесь. А все пусть идут домой! — решительно заявила Валентина.

Старшая дочь Наташа передернула плечиком, высказывая презрение к Валентининым тайнам. А старший сын Юра солидно сказал:

— Надо поговорить — значит, надо. Мам, мы вас в парке подождем.

— А мороженое? — заканючила Ириша. — Обещались, если Валька выиграет…

— Обещали — будет, — заверил Юра.

Вся команда удалилась за ним.

— Вы только сядьте, — посоветовала Валентина родителям.

— Спасибо, мы уж постоим, — сказал Кирилл.

Валентина пожала плечами — как хотите. И бухнула:

— Я выхожу замуж!

Мама в ужасе плюхнулась на скамейку трибуны. Папа медленно опустился на ступеньки.

— Я говорила: сядьте, — опять пожала плечами Валентина.

— Чего сядьте! — вскочил Кирилл. — Ты уж прямо скажи: лягте! Лягте, дорогие мама-папа, в гроб! А я вас крышкой укрою и гвозди вколочу!

— Погоди, Кирюша, — тихо сказала Надя. — Ты что, его любишь?

— Люблю! — с вызовом крикнула Валентина.

— Любишь, и хорошо, — спокойно сказала Надя. — А почему ты решила поговорить здесь?

— А мы загадали: если выиграю — сразу скажу!

— Серьезно вы загадали, — чуть улыбнулась Надя. — А он кто?

— Сережа Клюев. Из нашего класса.

— Елки! — опять взвился Кирилл. — Жених из класса?

А?!

— Ты же его не знаешь! Он замечательный, он такой… он…

— Это он? — указала Надя на корзину у волейбольной сетки, где одиноко сидел судья-акселерат.

— Откуда ты?.. — изумилась Валентина.

— Вычислила, — улыбнулась Надя. — Позови его.

Валентина убежала. Кирилл набросился на Надю.

— Ты что, елки! Разговоры собираешься разговаривать? Да я его — в шею. И ее могу! Невеста — шестнадцать стукнуло!

— И мне шестнадцать было. А мы с тобой познакомились.

— Сравнила! Мы самостоятельные были, я на год старше тебя, и в шестнадцать мы только знакомились, а не женились. И вообще, ты что, одобряешь?

— Не одобряю, конечно, но нельзя же и так…

Она не договорила. Вернулась Валентина, ведя Сережу с болтающимся на груди судейским свистком.

— Добрый день, — сказал Сережа.

— Здравствуй, — кивнула Надя.

— Интересно! — петухом посмотрел на него снизу вверх Кирилл. — Вы собираетесь в шестнадцать лет…

— Я на год старше Вали, — перебил Сережа.

Надя подавила улыбку. Кирилл слегка сбился.

— Интересно! Как же вы оба — в девятом?

— А я второгодник! — с достоинством сказал Сережа.

Надя охнула. Кирилл захлебнулся от возмущения. Валентина объяснила:

— Он не по успеваемости. Он по поведению…

— Что ты за меня выступаешь? — перебил Сережа. — Я сам могу.

— Ну я уже скажу… Он второгодник по идейным разногласиям.

— По каким? — изумилась Надя.

— Он усы не хотел брить, а его заставляли, а он…

— Кончай за меня толковать! Я объясню сам.

— Не надо! — Терпение Кирилла лопнуло. — Все ясно: мы сами с усами! Пожалуйста, хоть с бородой, но никаких — замуж!

— Уже поздно, — сказала Валентина.

Мама схватилась за сердце. Папа вытаращил глаза.

— Да, поздно, я уже дала Сереже слово.

— А-а, — облегченным хором простонали родители.

Сережа, снисходительно наблюдавший за ними, успокоил:

— Вы не волнуйтесь, у нас все продумано насчет секса.

— Насчет… чего? — поперхнулся Кирилл.

— Насчет секса, — спокойно объяснил Сережа. — Мы решили подождать до полной физической зрелости.

— А-а, тогда спасибо, — не нашел сказать ничего лучшего папа.

— Жить мы будем у нас, — заявила Валентина. — У Сережи с родителями полная несовместимость!

— Идейные разногласия? — съязвил Кирилл.

— Именно идейные! Они…

— Опять! — рассердился Сережа. — Что ты все за меня объясняешь?

— Объясни сам! — обиделась Валентина.

— Я не буду ничего объяснять. Поймут — поймут, нет — нет!

— А если не поймут — так у нас ничего и не будет!

— Ну и не будет!

— Ну и… пусть тогда! Тогда катись! Целую крепко, ваша репка!

— Пока! Чава какава!

И жених, прыгая по скамейкам трибуны, помчался к выходу. Все произошло так скоропалительно, что мама с папой словечка не успели вставить.

— Сережа! Сереженька! — опомнилась Валентина, но бросилась не за женихом, а к маме на грудь. — Сереженька! Ой, мамочка! Сереженька! — путалась она в рыданиях.

Мама гладила ее по волосам, по спине, успокаивала:

— Ну будет, будет. Валюта, все наладится… Ты же замуж собралась, а семейная жизнь такая — без ссор и слез не обойтись. Зато потом как мириться хорошо-о…

— Он меня не понимает. Я его так люблю! — рыдала Валентина. — У меня такая любовь, а никто не понимает!

— Понимаем, понимаем, отчего же не понять… Любовь у тебя. Первая любовь. В том-то все и дело, что — первая…

Мама гладила волосы дочери и улыбалась — светло и чуть печально.

Леша в классе допел, но еще продолжал задумчиво перебирать струны. Последние аккорды растаяли в тишине.

Юлик обвел взглядом одноклассников и остановился на капитане второго ранга Анатолии.

— Толя, теперь расскажи ты: за что получил боевую награду в мирное время?

— За выполнение особо важного государственного задания, — коротко ответил Анатолий.

— Толя, — сказала Надя, — а где сейчас Толя-два? Вы же тогда вместе в училище уходили: Толя-раз и Толя-два…

Надя осеклась, увидев, как все посерьезнели. Толя, помолчав, сказал:

— Надюша, Толя Цветов в прошлом году погиб.

— Как?! — выдохнула Надя.

— При выполнении особо важного государственного задания, — повторил он формулировку.

Скорбно молчали одноклассники.

— Вот ведь как вышло, — сказал Толя и кивнул на камеры. — Наверно, про это не нужно…

— Нет! — каким-то новым, без игры, голосом сказал Юлик. — Это нужно, это необходимо. Это все — наша жизнь…

По узенькой деревенской улочке, поднимавшейся от реки ко дворам, неслась верхом на палочках лихая кавалерийская атака. Впереди пацанов летел Сашка, размахивая голубой саблей:

— Отряд, вперед! Ур-ра! Застава, за мной, в атаку!

Из-за огородного плетня выглянула Надя — рукава блузки закатаны, косынка повязана почти на глаза.

— Сашка! Вы поосторожней там! Опять шишек понабиваете!

Но Сашка, не слушая ее, пронесся мимо туда, где за баррикадой из ящиков и бочек готовилась отбить атаку компания таких же пацанов.

Надя вздохнула и вернулась к делам: на огороде работало все ее семейство. Младшие — Петька, Антон, Ириша — собирали молодую картошку в мешок. Старшие — Наташа, Валентина, Олечка — окучивали кусты, которые предстояло обирать осенью. А Машка с Юрой, папой Кириллом и дедом Антоном — постаревшей копией Кирилла — возились с насосом поливальной системы.

— Ура-а! Вперед! Пограничники умирают, но не сдаются! — доносилось с улицы.

Надя обеспокоенно глянула из окна.

— Чем они там кидаются?

— Не суетись, Надежда, — сказал дед Антон, — чем положено, тем и кидаются.

Кирилл включил насос — вода фонтанчиками рванула из труб.

— Пошла, елки! — обрадовался Кирилл.

— А куда ж она, елки, денется! — вторил дед Антон.

Надя вдруг тревожно распрямилась.

— Саша… Где Саша?

На склоне, где только что гремела «канонада», была тишина. Мальчишки толпились у разрушенной баррикады. А к берегу бежал, спотыкаясь, конопатый пацан. Он добежал и остановился. Губы его дрожали.

— Сашку… убило…

— А-а! — страшно закричала Надя.

И полетела слепой сумасшедшей птицей со двора.

На зеленой траве, широко разбросав руки, лежал ее сын Сашка. Мальчишки тормошили его.

— Вставай! Это ж не настоящая бомба, это земли кусок! Вставай!

Сашка не шевелился.

Надя упала на колени, прижала Сашку к груди.

— Сыночка! Родной! Что ты?! Сашенька! Что ты?! Са-ша-а!

Сашка был неподвижен.

— А-а! — снова страшно застонала она.

И Сашка испуганно вздрогнул, открыл глаза:

— Мамочка, не плачь, я живой!

— Живой! — заорали счастливые пацаны. — Сашка живой!

Они прыгали вокруг Сашки. А Надя застыла на земле.

— Живой, елки? Хо-ро-шо! — протянул Кирилл.

— Хо-ро-шо, елки! — протянул и дед Антон.

И оба они одинаковым движением рванули ремни из своих брюк.

Сашка шарахнулся к маме и поспешил объяснить:

— Я был пограничник, и меня убило! Это, конечно, игра понарошку, но надо же играть взаправду…

Надя заплакала. Попробовала улыбнуться. Снова заплакала.

— Мама, ну что ты плачешь? — обнял ее Сашка. — Не плачь, мама! Видишь, война кончилась, и я вернулся с войны живой!

В Надиных глазах еще блестели слезы.

— Ты чего? Ревешь?.. — удивленный Юлик стоял рядом с нею.

Надя замялась, кивнула на юпитер.

— Заревешь тут — вон какой фонарь в глаза!

Юлик с сомнением покосился на нее, что-то быстро посоображал и развернулся на камеру.

— А сейчас, друзья, слово нашей, не скрою, всеобщей любимице, бывшей старосте класса, так сказать, неформальному лидеру, Надежде…

— Ой, мамочка, уже! — охнула Надя.

Все засмеялись, и Юлик улыбнулся:

— Докладывай, каких высот достигла?

— Высот… Я вот сижу, мучаюсь, формулирую…

— А ты не мучайся. И не формулируй. Начни попроще, в двух словах.

— Верно, — обрадовалась Надя неожиданной подсказке. — Можно именно в двух словах. Я — мама!

— А я — папа, — пробасил солидный Николай.

Все опять засмеялись, а Юлик поторопил:

— Ну-ну?

— Что — ну? — удивилась Надя. — Я — мама. Понимаете?

Улыбки еще держались на лицах, но становились напряженными.

— Понимаем, конечно, ты — мама, — Юлик заговорил ласково, как с маленькой. — А где ты работаешь? Кем работаешь?

— Дома. Я мамой работаю, — улыбнулась Надя.

И все улыбались, но уже несколько вымученно. Кто-то вздохнул:

— А что, ничего… бывает…

— Что значит — бывает? — воскликнул Юлик, разворачиваясь на камеру. — Не «бывает», а очень хорошо, что наша Надя занимает почетную должность домашней хозяйки, воспитывающей детей. В одном из своих исследований я категорически настаивал на всяческом уважении к этой функции, в которой женщину пока еще никто заменить не может…

На изображение Юлика наплыл титр: «Кандидат психологических наук Ю.А. Вишневский».

— Да-да, и я убежден, что в свое скромное дело Надя вкладывает все тепло так хорошо знакомой нам еще по школе доброй и широкой души…

— Юлик, погоди, я не о том, — попробовала вставить словечко Надя.

Но Юлик уже развернулся к Леночке:

— Однако, как доказала сегодня Елена Аносова, кроме этого древнейшего предназначения, наша женщина выходит на новые рубежи во всех областях жизни. Это может подтвердить и Людмила Кутузова, которая, я надеюсь, сейчас расскажет об интереснейшем деле, которым она занята…

Камера отвернулась от Нади и уставилась на рыжую Милу.

Надя стояла в школьном коридоре, выглядывая в окно. Из класса вышел солидный Николай.

— Надюша! — окликнул он ее. — Ты чего сбежала? На меня за «папу» обиделась?

— Что ты, Коля, просто за мной должны приехать…

— Слушай, Надежда, а ты чего, собственно, застряла в дому? Давай в мою фирму на работу.

— Спасибо, Коля, только работы мне и дома хватает.

— Нет, погоди, ты не стесняйся, мало ли чего, ну, заел быт… У меня у самого трое детей! Представляешь? Ну и что? Одного — в ясли, другого — в сад, третьего — в школу, а жена — на работу! Вот и решение проблемы.

— Ты уверен, что это — решение? — усмехнулась Надя.

— Конечно! Ты же в классе самая головастая была. Можешь еще выучиться специальности. Не поздно, ты ж еще молодая.

— Ой, Коленька, за молодую тебе вдвойне спасибо!

— Да брось, я серьезно… Не думай, что я недооцениваю домашние дела и все такое. Ты вообще-то правильно заявила: я — мать! У тебя кто? Мальчик или девочка?

И тут Надя начала смеяться. Николай недоуменно глядел на нее.

— Ой, Коля, прости, — оборвала смех Надя. — Не буду и ничего рассказывать.

— Почему?

— Понимаешь, вот Юлик говорит: «Давайте про самое важное». А я что ни вспомню, получается, у меня все самое важное.

— Так про все и расскажи.

— Если про все рассказывать, — снова улыбнулась Надя, — другая передача получится. Не «Страна москвичей», а «Страна Кругловых»…

Клац! — щелкнул фотоаппарат, запечатлев улыбающегося Петьку, а «иностранный» голос произнес:

— Пьер Круглов!

Снова клац! — на фото серьезная Маша, и тот же голос:

— Мари Круглова!

Французов было трое. Седой поджарый мужчина. Лысый толстяк. И дама неопределенного возраста, который в журнале мод называют «возрастом элегантности». Они фотографировали Надиных детей, записывали имена каждого.

Сопровождал французов наш переводчик — с приятной, но несколько застывшей, возможно, даже навсегда, улыбкой.

— А теперь, пожалуйста, всей семьей, — предложил он Наде.

Все выстроились. Французы прицелились.

— Ой! — вспомнила Надя. — А Митенька?

Она убежала и возвратилась с коляской, на борту которой уже было десять звездочек.

— Дмитрий Круглов! — указала она французам на младенца.

Французы записали имя, снова прицелились.

Но Надя опять вспомнила:

— Ой! А Юра? Давайте сюда…

Она перевела свой «взвод» к другой стене, так, чтобы в кадр попал портрет отсутствующего Юры в армейской форме, и указала на него:

— Юрий Круглов. Солдат.

Французы весело закивали, сфотографировали семейство в полном сборе и тут же, вынув из камеры, вручили фото.

— Техника, елки! — захлебнулся Кирилл. — А можно посмот…

— Меньше восторгов! — перебил сквозь зубы переводчик.

— Вас понял, — по-военному четко ответил Кирилл, но не отводил горящих глаз от заграничной игрушки.

— Прошу к столу! — позвала Надя. — К нашему русскому чаю!

Гости в сопровождении детей и Кирилла двинулись в гостиную, стали рассаживаться.

А Надя задержала переводчика в прихожей:

— Может, все же чего покрепче? Гости все же…

— Ни в коем случае! Чай. Как у вас с сервировкой стола?

— Нормально, — усмехнулась Надя. — И рты не рукавом утираем.

— Не рукавом! Да вы, Надежда Павловна, даже себе представить не можете официальный уровень ваших гостей.

— Ну тогда… ой, извините, все ваше имя-отчество не усвою…

— Трибун Николаевич, — ледяным тоном напомнил он.

— Ну тогда, Трибун Николаевич, я, выходит, не соответствую уровню, тогда увольте меня от…

— Еще чего? Все, все, пожалуйста, пьем чай!

Чай был ароматен, пирог был хорош, гости пили, ели, похваливали. Поджарый что-то сказал переводчику.

— Можем ли мы продолжить беседу за столом? — перевел тот.

— А чего же? За столом самая беседа, — улыбнулась Надя.

Поджарый достал маленький, с записную книжку, магнитофон.

Кирилл опять потянулся к чуду техники, но поймал упреждающий взгляд переводчика и сыграл полное безразличие.

Поджарый задал вопрос. Трибун Николаевич перевел:

— У вас десять детей, а вы выглядите так молодо…

— Потому и молодая, что десять детей. — улыбнулась Надя.

— Но как вы успеваете? Одна… а их десять?

— Это верно, одна бы ни за что не успела. А так десять детей помогают.

Французы рассмеялись.

— У вас истинно французский юмор, — сказала француженка.

— Что вы, я серьезно, — смутилась Надя.

— Нет, нет, мы ценим ваш юмор и надеемся, что вы оцените наш. Вот скромный сувенир, который, нам кажется, может быть символом многодетной матери.

Француженка вручила Наде фигуру многорукого Шивы, перечисляя:

— Эти руки — для ухода за детьми, эти — для ухода за домом, эти — для ухода за собой, а эти — для ухода за мужем, его тоже не нужно забывать, а то не выдержит, сбежит!

Опять посмеялись — все вместе. Потом лысый сказал:

— Нашу страну беспокоит падение рождаемости. Как вы думаете, что надо делать, чтобы больше рождалось детей?

— Елки! — искренне удивился папа Кирилл. — Что делать, чтоб дети рождались? Ясное дело, что делать…

И осекся, почуяв, что упростил вопрос.

— Понимаете, — сказала Надя, — я так считаю: чтобы подумать о детях, надо немножко забыть о себе.

— Но, — возразила француженка, — мы, женщины, впервые в истории осмыслили себя как свободные и равноправные личности. Как совместить это с материнством?

— А оно само совмещается, — ответила Надя. — Надо только не с того начинать. Не женщина-труженица, женщина-строитель, женщина-борец и — мать, а наоборот: мать, и значит — труженик, значит — личность, значит — очень полезный член общества. И не надо делать вид, что нет трудностей. И физических, и очень даже материальных. Но надо помнить, что все это — для детей. Для будущего, в общем.

Переводчик перевел ее пространную речь несколькими словами. Надя с удивлением посмотрела на него.

И девятилетняя Ириша удивленно глянула… и что-то легко и быстро сообщила французам по-французски. Все изумились, французы наперебой стеши что-то кричать Ирише, а она им бойко отвечеша. Обалдевший переводчик впервые потерял улыбку.

— В чем дело? — шепнул он Наде. — Откуда это она?

— А у нее как-то с детства… способности, — растерянно, но не без гордости за дочь объяснила Надя. — Мы ее в кружок водили, во Дворец культуры. Представляете, Ириша свободно по-французски, а Петька по родному, по русскому, из троек не вылезает. Странное дело!

— Странное! — с намеком подтвердил Трибун Николаевич и снова надел улыбку. — Девочка, а ты зачем стала переводить?

— А вы забыли, что мама говорила про трудности. Я и перевела, — чистосердечно призналась Ириша.

— A-а, возможно, упустил, спасибо, — улыбнулся он через силу.

Француженка что-то возбужденно заговорила.

— Что она? — спросила уже Надя у новоявленной переводчицы.

— Это я не буду, — смутилась Ириша.

— Тогда позвольте мне, — сказал уязвленный Трибун Николаевич. — Наши гости считают, что у вашей дочери произношение коренной парижанки. И эта встреча для них настоящий праздник.

Поджарый улыбался и тоже что-то твердил. Теперь Трибун Николаевич решил промолчать, но тут уж Ириша перевела:

— Мсье считает, что эту праздничную встречу следует отметить.

— Ну вот! — с облегчением сказала Надя. — Я же говорила, надо чего-нибудь покрепче!

Потом все семейство провожало сильно веселых гостей, которые перебрасывались снежками с младшими ребятишками.

У длинного лакированного автомобиля началось прощание.

Наташа и Валентина усаживали лысого, а он прытко выскакивал из машины, делая им галантный жест рукой: мол, только после вас.

Поджарый упорно пытался всучить Кириллу свой чудо-магнитофон, а Кирилл, как мог, отбивался от подарка.

Француженка целовала по кругу Машку, Олечку, Петьку, Сашку, Антона и, закончив круг, снова начинала — Машку, Олечку, Петьку, Сашку, Антона…

А слегка покачивающийся Трибун Николаевич умолял Иришу:

— Коллега, я вас убедительно прошу: переведите им! Во всем виновата моя мама. У моего папы имя очень красивое — Николай. А у мамы имя — Индустрия! И как папа ни просил, она меня назвала — Трибун. И все! И конец! Переведите им, умоляю, коллега…

— Ну и что? — сердобольно утешала его юная «коллега». — Ну и Трибун, и хорошо. Можно звать вас Триша.

— Триша? — он был счастлив. — Конечно, все-все зовите меня Триша!

Потом все стояли и махали вслед удаляющейся машине, сверкающей черным лаком на фоне белой зимы.

А когда машина свернула за угол и исчезла, на углу обнаружился наш старый знакомец — усатый жених Сережа. Он стоял в короткой куртенке и зябко бил одной журавлиной ногой о другую.

— Он уже два часа там торчит, — сказала Валентина. — Я пойду, а?

— Беги, конечно, беги, — улыбнулась Надя.

— Я тоже пошла. В библиотеку — сессия! — вздохнула Наташа.

— А мы в кино! — схватил Антона за руку Петька.

— Какое, елки, кино? — придержал их Кирилл. — А уроки?

— Физичка с химичкой и историчкой заболели! — не скрыл радости Антон.

Надя с Кириллом стояли у окна и смотрели с двенадцатиэтажной высоты, как разбегались по земле во все стороны их дети. Уходила вдаль под руку с Сережей Валентина, неслись за угол к кинотеатру Петька с Антоном, лез через забор в соседний двор Сашка с голубой саблей, переходила улицу к троллейбусной остановке Наташа с набитым портфелем, уходили с лыжами на плечах Олечка и Ириша, рискуя попасть в снежные вихри, неотступно следовала за ползущим по улице снегоочистителем чумазая Машка.

— Вот так вот, — вдруг печально сказала Надя.

— Что — так? — не понял Кирилл.

— Разбегутся вот так когда-нибудь все наши детки, и останемся мы с тобой одни.

— Не одни, а вдвоем! — строго сказал Кирилл. — Разница, елки!

— Разница, конечно, разница… — грустно улыбнулась Надя.

Кирилл помолчал и вдруг объявил:

— Надежда, я тебя люблю!

— Любишь, конечно, любишь, — с той же полуулыбкой ответила она.

— Нет! — горячо воскликнул Кирилл. — Я правда тебя люблю!

Надя внимательно посмотрела на мужа:

— Ты что?

— Ничего! Хочешь на колени стану?

Надя помедлила и сказала:

— Хочу!

Кирилл опустился на одно колено.

— А хочешь, в любви объяснюсь?

— Хочу! — уже не задумываясь, ответила Надя.

— А хочешь, я в любви объяснюсь стихами?

— Хочу!

Кирилл собрался с мыслями и начал:

— Я вас люблю! Чего же боле? Что я могу еще сказать…

— Нет, — улыбнулась Надя, — это женские стихи…

— Как?..

— Это письмо Татьяны к Онегину.

— A-а… да. Тогда, знаешь, тогда я без стихов. Своими словами. Ладно?

— Ладно…

Кирилл опять собрался с мыслями и вдруг заговорил — безостановочно и пламенно:

— Надя! Надюша! Я очень тебя люблю! Очень-очень! Я жить без тебя не могу… Я не знаю… просто не знаю, как бы утром просыпался без тебя! Ты самая красивая, самая родная! Ты лучше всех на свете! Всех, всех! Ты просто самая… единственная!

Надя удивленно и взволнованно слушала его горячую исповедь:

— А почему ты никогда не говорил мне… так?

— Не знаю… Наверно, потому, что ты никогда не просила…

Она гладила его волосы и смотрела сияющими глазами… И все это оборвалось требовательным криком младенца:

— Уа-а! Уа-а!

Надя и Кирилл бросились в спальню, где в десятизвездной белой коляске победно вопил Митенька.

— Кирюша! Он сказал «мама»! Слышал: «мама»!

Но, как и много лет назад, Кирилл покачал головой с сомнением:

— А по-моему, «папа».

— Да нет, «мама»! Митенька, солнышко, ну скажи «ма-ма», «ма-ма».

— Послышалось тебе, он все же «папа» сказал. Сын все же. Ну-ка, Дмитрий, скажи «папа»…

Но Митенька на этот раз произнес отчетливо:

— Ма-ма!

— Ну?! — торжествовала Надя.

— Ладно, елки, — вздохнул Кирилл и запетушился. — Сын, ладно, «мама», но дочка скажет «папа», дочка скажет…

— Какая еще дочка? — охнула Надя.

Камеры, свет и все участники встречи были уже на первом этаже в вестибюле.

— Здесь, на пороге родной школы, — говорил Юлик в микрофон, — уже зная, чего они достигли в жизни, мы задаем наш второй вопрос: «А чего еще вы в жизни ждете?» И опять первое слово — Михаилу Астафьеву.

Членкор Миша принял у Юлика микрофон, открыл рот…

— Минуточку! — Юлик увидел кого-то за спиной Миши. — Почему в кадре посторонние?

В окне вестибюля, как в раме фотографии, застыли лица всех Надиных детей. Старшие — Юрий в солдатской форме, Наташа, Валентина, Олечка — со сдержанным интересом наблюдали происходящее. А младшие — Петька, Антон, Машка, Ириша, Сашка, не скрывая восторга, расплющили свои носы о стекло. Посреди этой «семейной фотографии» размещался Кирилл, державший на руках маленького Митеньку.

— Где помреж! — подошел к окну Юлик. — Уберите людей!

И Надя подбежала, замахала руками:

— Ой, да уходите вы, уходите!

— А вы! — закричал Юлик Кириллу. — Ну пусть дети, но вы же взрослый, не понимаете?

— Действительно, взрослый, а хуже маленького, — вторила ему Надя.

Юлик раздраженно обернулся к ней:

— Чего ты меня дублируешь? Я сам справлюсь!

— Ой, ты не знаешь, они такие…

— Кто — они?

— Ну, ребята мои. Меня сюда привезли, а потом по Москве… ГУМ, ЦУМ, Третьяковка… И вот, за мной приехали.

— Стоп! — У Юлика округлились глаза. — Это что, твои дети?

— Мои.

— Что, все — твои?

— Все…

Одноклассники как стояли, так и застыли, глядя на Надю. А потом ринулись к выходу, застревая в дверях.

Один Юлик так и торчал столбом. Потом безжалостно треснул себя по лбу.

— Кретин! Чуть всю передачу не про…фукал.

И снова на его изображение наплыл титр: «Кандидат психологических наук Ю.А. Вишневский».

— Камеры сюда! — закричал Юлик. — Свет сюда, быстро!

Друзья затащили все семейство в вестибюль, целовали Надю, обнимали детей, жали руку Кириллу.

— Да я-то, елки… Я-то что? — скромно отбивался он и протянул Наде жакетик. — Надень, Надюша, холодает…

— Жарко!

— Надень, надень, из окна сквозит.

— Да нет, душно.

— А я говорю: надень! — уже строго потребовал Кирилл.

Надя, чтоб не спорить на людях, набросила жакетик и только теперь поняла, в чем дело, рассмеялась, покачала головой:

— Ой, чу-удик!

А все застыли в новом изумлении: на груди Нади в свете юпитеров сияли две «Медали материнства», три ордена «Материнская слава» и серебряная звездочка матери-героини.

— О-о, кретин! — снова простонал Юлик при виде наград, но вновь собрался: —Так, тишина! Слово Наде…

— Какое слово? Я же ничего не сформулировала… Не знаю, что говорить…

— Ничего говорить не надо! Показываем всю семью — и никаких слов про то, что ты сделала в жизни. Только, Надя, Надюша, я умоляю, хоть два словечка: «Чего вы еще в жизни ждете?» Два словечка.

Камеры, свет, микрофоны — все было направлено на нее.

Надя растерянно посмотрела на одноклассников.

— Чего я еще жду в жизни?..

Оглянулась на детей, на мужа

— Я жду... жду…

И вдруг улыбнулась смущенно и радостно:

— Я жду ребенка!

1979

На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-Бич опять идут дожди[1]

Над Кремлем реял серпасто-молоткастый советский стяг, а над Белым домом развевался звездно-полосатый флаг США.

В свои кабинеты по разные стороны океана вошли президенты сверхдержав — Михаил Горбачев и Джордж Буш.

— Товарищ президент! — доложили советскому. — Горячая линия связи с Соединенными Штатами Америки готова!

Горбачев ответил со знакомым ударением на первом слоге:

— Можем начать.

И вспыхнуло табло «НА СВЯЗИ БЕЛЫЙ ДОМ».

— Господин президент! — доложили американскому. — Горячая линия связи с Советским Союзом готова!

— О’кей, — кивнул Буш.

И загорелось табло «НА СВЯЗИ КРЕМЛЬ».

Оба руководителя государств взяли телефонные трубки.

— Добрый вечер, господин президент! — сказал советский.

— А у нас, господин президент, пока еще доброе утро! — отвечал американский.

— Надеюсь, это единственное разногласие между нашими странами? — пошутил советский.

— Я тоже надеюсь, — серьезно согласился американский. — Но наша встреча в верхах под угрозой срыва!

— Как? Все договорено — через две недели на Гавайских островах…

— Да-да, но наши налогоплательщики протестуют: они обеспокоены преступной деятельностью в Америке русской мафии.

— Кто это — русская мафия?

— Ваши эмигранты. Русская мафия уже переплюнула итальянскую «Коза ностру» и японскую «Якудзу»!

— Господин президент, может, вы несколько преувеличиваете, может, не стоит драматизировать…

Американец не успел ответить, в их разговор врезался третий голос:

— Я извиняюсь, господа президенты, но сколько можно занимать телефон? Мне нужно срочно дозвониться в Одессу!

В обоих кабинетах по обе стороны океана повисла изумленная пауза.

— Бог мой, кто это? — воскликнул Буш.

— Кто-кто! — отвечал голос. — Это — Рабинович!

— Какой Рабинович? Откуда?

— Откуда-откуда! Рабинович из русской мафии.

Тут уж возмутился Горбачев:

— Послушайте, товарищ… э-э… мистер Рабинович! Вы понимаете, что это сверхсекретная горячая линия?!

— Ай, ну секретная, ну горячая… А по обыкновенной вообще в Одессу не дозвониться! В общем, я извиняюсь, господа президенты, но я вас отключаю!

В обеих трубках по обе стороны океана раздалось короткое: ту-ту, ту-ту, ту-ту…

А на обоих табло взамен соответствующих надписей «НА СВЯЗИ КРЕМЛЬ» и «НА СВЯЗИ БЕЛЫЙ ДОМ» вспыхнул одинаковый текст: «НА СВЯЗИ РАБИНОВИЧ».

В русской бане парились мужики.

Причем двое из них были черные, но не в смысле — грязные, а в смысле — негры. Они хлестали друг дружку вениками, крякали, ухали и поддавали жару, так что парилку заволокло белыми клубами пара.

Когда пар рассеялся, эти белые и черные тела — уже в халатах и простынях — сидели в уютном предбаннике за столом с пивом, раками, воблой и солеными сухариками.

Встал улыбчивый лысоватый мужчина с кружкой пенящегося напитка.

— Я хочу поднять тост за то, что стало возможным только в наше время перестройки, демократии и гласности. За нерушимую дружбу Комитета государственной безопасности СССР…

Трое мужчин на это отреагировали по-разному. Один — назовем его Обжора — продолжал равнодушно жевать с набитым ртом, другой — назовем его Нервный — пугливо оглянулся, а третий — назовем его Весельчак — радостно заржал и тоже вскочил с бокалом.

А тостующий продолжил:

— …и Центрального разведывательного управления США!

С противоположной стороны проявились такие же трое: негр-Обжора, белый-Нервный и еще один негр-Весельчак.

— КГБ и ЦРУ — дружба на вечные времена! — завершил тостующий.

Сухопарый, спортивный, с седым ежиком волос американец обнажил в улыбке идеальные зубы:

— Да, как сказать русский пословиц: гусь свинье не товарищ, а брат!

Все не очень поняли, что он имел в виду, но зазвенели кружками. Обжоры вгрызлись в воблу. Нервные взяли по сухарику и напряженно озирались. Весельчаки хлопали друг дружку по плечам и ржали.

— А теперь, господа-товарищи, — продолжал тостующий, — совмещая приятное с полезным, хочу ознакомить вас с программой дружеского семинара КГБ — ЦРУ. Главное, конечно, братский обмен секретной информацией: списки агентуры и схемы расположения секретных объектов.

Молодой лощеный Адъютант нажал кнопку — отодвинулся занавес, за ним на стене обнаружилась карта.

— А кроме рабочей программы — культурная. Посещение балета Большого театра, коллективный молебен в Загорском храме, поездка в колхоз, прогулка по Арбату… А сейчас небольшой сюрприз.

Адъютант нажал другую кнопку — резко приглушился свет, раздалась пальба, пули дырявили карту на стене с задней стороны. Обжоры застыли с кусками воблы в зубах. Нервные выхватили пистолеты. Весельчаки радостно заржали.

Вслед за выстрелами раздались воинственные кличи, и, прорубив карту саблями в одной руке и паля из пистолетов в другой, вылетела стайка девушек в буденновках, гимнастерках и галифе, с пулеметными лентами крест-накрест на груди.

В зажигательном танце первыми полетели на пол буденновки, потом были сорваны гимнастерки, затем отлетели галифе, и наконец… Нет, в самый волнующий момент комсомольского стриптиза раздались два резких звонка.

Адъютанты — советский и американский — сняли каждый трубку своего телефона, послушали и воскликнули:

— Товарищ генерал!

— Господин шеф!

Советский Генерал и американский Шеф приняли у адъютантов трубки, послушали и воскликнули:

— Есть, товарищ президент!

— Слушаю, господин президент!

Они вскочили, сбросили махровые халаты… и под ними Генерал КГБ оказался в генеральской форме, а Шеф ЦРУ в штатском костюме.

Разведчики обеих стран в небольшом кинозале смотрели на экране кадры, которые комментировал американский Шеф.

— Это Брайтон-Бич, место в Нью-Йорке наибольшего скопления советской эмиграции. Где-то здесь штаб русской мафии… Ресторан «Ланжерон» — тут встречаются мафиози… Казино «Золотой Дюк» контролируется русской мафией…

— Джек! — воскликнул Генерал. — Но вы же все знаете, надо брать!

— Кого брать, Стьопа? — усмехнулся Шеф. — Мы уже брали несколько мелких мафиози, ну и что? Мафия есть, пока есть ее главарь.

— А главаря вы не знаете, — догадался Генерал.

— Ну, немножко знаем. Вот он…

На экране появился человек с косой челкой и усиками.

— Гитлер? — изумился Генерал.

— Он, — кивнул Шеф. — Но и это он.

На экране появился человек в треуголке — рука за бортом сюртука.

— Наполеон! — догадался Генерал.

— Да, Бонапарт, — подтвердил Шеф. — Но и это тоже он… И это. И это…

На экране появлялись изображения Юлия Цезаря, Шарля де Голля, Саддама Хусейна.

— Ну, артист! — восхитился Генерал.

— Да, это есть его кличка — Артист, — подтвердил Шеф. — Человек с тысячей лиц! А настоящего его лица не видел никто…

На экране сменялись белый Джон Кеннеди, черный Мартин Лютер Кинг, желтый Мао Цзэдун… и красотка в открытом купальнике.

— Это тоже он? — прищурился Генерал.

— Нет, моя секретарша. Наш программист — большой шутник!

Американец махнул рукой — экран погас.

— В общем, ясно, — сказал Генерал. — Возьмем Артиста — возьмем и всю мафию.

— Но как его взять? Никто не знать, какой лицо он наденет в следующий раз…

Человек с ленинской бородкой и лысиной, в ленинском костюме с жилеткой, пламенно выкрикивал с ленинской картавинкой:

— Есть такая партия! Замечательная партия наркотиков из Таиланда! Решительно и немедленно реализовать эту партию — архинужно и архиважно!

Его слова встретили аплодисментами представители разных советских народов, что было видно не только по их лицам, но и по таджикской тюбетейке, узбекскому халату, молдавской папахе.

Когда аплодисменты утихли, главарь мафии — Артист продолжил в ленинской манере и с ленинскими интонациями:

— А сейчас я бы хотел узнать, как обстоят дела у товарищей на местах. Товарищ Кац!

Вскочил тощенький носатый человечек в ермолке.

— Что может сказать Кац? Моя контора работает, как часы. Подделка кредитных карточек «Америкэн-экспресс» принесла еще полтора миллиона долларов!

— Прекрасно, товарищ Кац! А что у товарища Насрулаева?

Толстяк в тюбетейке и халате поклонился.

— Уважаемый, Артист-джан, импорт кокаин из Азия приходит, экспорт героин в Европа уходит. Слава Аллаху!

— Браво, браво! А как дела у наших кавказских товарищей из Лас-Вегаса? Товарищ Цуладзе!

— Дела, батоно Артист, идут совсем хорошо, — доложил усатый красавец. — Крапленные изотопами колоды, специальные очки, отражающие карты партнеров, магнитные уловители рулеток, — Цуладзе огорченно поцокал языком. — Вот только, понимаешь, Казарян…

— Казарян? Какой это Казарян?

— Ну, батоно Артист, когда вы были Александром Македонским, вы назначили Казаряна вашим конем Буцефалом.

— A-а, припоминаю… Так что Казарян?

— Он немножко увлекся, немножко оставил себе выигрыш, немножко, тысяч пять… семь…

— Ай-яй-яй! — сокрушенно покачал головой Артист. — Товарищ Шкаф!

Огромный, действительно со шкаф, детина в вышитой украинской сорочке вскочил, и при этом из кармана его куртки вывалился пистолет. Все вздрогнули.

Артист продолжил ленинской скороговоркой:

— Товарищ Шкаф, надо разобраться с товарищем Казаряном! Срочно, одна нога — здесь, другая — там!

— Уже зроблено, — добродушным украинским говорком сообщил Шкаф. — Одна нога Казаряна — тут, другая — у Чикаго. А голова — вообще у Филадельфии!

— Ха-ха-ха, голова в Филадельфии! — заразительным ленинским смехом залился Артист, но тут же заметил с ленинской чуткостью: — Надо непременно помочь вдове товарища Казаряна и его сиротам! Но к делу, товарищи, к делу. Сосредоточимся на нерешенных задачах. Архиглавнейшая из них — операция «Шейх». Ответственный за операцию — товарищ Шкаф.

— Слухаюсь, Артист!

Шкаф вскочил. Из его кармана выкатилась граната-«лимонка».

Все в ужасе нырнули под столы.

Шкаф добродушно ухмыльнулся.

— Тю! Чого вы перелякалыся той гранаты? Она ж — ручная!

В кинозале КГБ вспыхнул свет.

— До встречи в верхах две недели, — сказал Генерал. — Я не понимаю, Джек, неужели ваша мощная организация не может справиться с какой-то мафией?

— Эта мафия, Стьопа, не какая-то, а русская. Более того — советская, — объяснил Шеф. — А психология советский душа не укладывается в нормальный американский голова! С русский мафия могут справиться только русский специалист.

— Ну, — сказал Генерал, — если русский специалист, тогда есть хороший парень в Одессе. Суперагент!

— Всего один агент? Это невозможно, один не справится!

Советские разведчики только усмехнулись. Адъютант даже позволил себе вмешаться в разговор старших по званию:

— В настоящий момент наш суперагент выполняет задание, с которым не справилась вся одесская милиция!

Нежно плескалось море о пляж, прогуливались парочки на Приморском бульваре, задумчиво глядел вдаль бронзовый Дюк, и казалось, что в этот дивный вечер вся Одесса отдыхала и любила.

Но нет, кое-кто и в этот вечер был на своем посту: в кустах напротив светящегося огнями открытого ресторана на пляже притаился лейтенант милиции.

В ресторан входили и выходили веселые местные жители и подвыпившие иностранные матросы в сопровождении ярко разодетых и размалеванных девиц.

Вот появилась очередная: мини-юбка, макси-декольте. Она закурила сигарету и, виляя бедрами, направилась в ресторан. Но милиционер, вынырнув из кустов, преградил ей дорогу.

— Пройдемте со мной!

— С тобой? — удивилась девица пропито-прокуренным голосом. — А что, у ментов завелась валюта?

Страж закона жестко взял ее за плечо.

— Пойдешь так или в наручниках?

— Ты че, че? — испуганно просипела она. — За мной ничего нет!

— Проверим!

Он молча, короткими толчками подсказывал ей, куда идти — за угол ресторана, прямо, налево, направо… Так они оказались в темноте пустынного пляжа.

— Куда привел? Если в ментовку, так в ментовку…

Девица не договорила — он дико зарычал, повалил ее на песок, стал хищно целовать.

— Ты че, спятил? Отстань, гад! — отбивалась девица и вдруг обмерла. — Ах, так это ты — маньяк?

— Ха-ха-ха! — леденящим душу хохотом расхохотался он. — Да, это я! Но ты узнала слишком поздно!

Он навалился на нее, но она тоже засмеялась.

— Ну, раз это ты — так ты мне и нужен!

И резким приемом шмякнула его о землю. Он перевернулся, выхватил нож, сделал смертельный выпад, она одной ногой выбила нож, а другой так врезала ему в пах, что он, взвыв от боли, скорчился на земле.

Девица сняла белокурый парик, утерла им взмокший лоб, отстегнула одну свою грудь — это оказался приемник, отстегнула вторую — это был передатчик, в который она и сообщила вполне мужским голосом:

— Полковник Петренко! Докладывает капитан Соколов!

В кабинете под оперативной картой города седой человек с молодыми глазами сыпал корм золотым рыбкам в аквариуме.

— Слухаю тебя, сынок, — откликнулся он.

— Докладываю, что моим личным методом «ловля на живца» обезврежен кровавый маньяк, насильник и убийца женщин, действовавший под маской сотрудника органов!

— Оборотень, — вздохнул полковник Петренко, подсыпая корм рыбкам. — Ты там его, Федор, не очень?.. Дотянет до суда?

— Жить будет, — Федор Соколов глянул на корчащегося, зажав свой пах, преступника. — А насильничать больше не сможет!

— Добре, — по-хорошему улыбнулся полковник и ласково постучал по стеклу аквариума, подзывая рыбок. — Ну, давай его к нам.

— Есть! — Федор козырнул, хотя полковник его не мог видеть. — И завтра — в отпуск?

Полковник Петренко погасил улыбку, вздохнул.

— Нет, Федор… Завтра — срочно в Москву.

— Но я пять лет не был в отпуске, я три года не ложился спать, родная мать забыла мое лицо!

— Надо, Федя, надо! — сурово оборвал полковник, но смягчился, опять сыпанул корм рыбкам, сказал: —А маме родной мы вышлем твое фото — профиль и фас. В общем, давай сынок, ко мне, потолкуем. А я пока сготовлю уху…

И полковник сунул в аквариум золотых рыбок мощный кипятильник. Вода сразу забурлила пузырями.

В Большом театре давали балет. Зал сиял позолотой, зрители, затаив дыхание, следили за волшебным зрелищем.

С интересом наблюдали происходящее на сцене и разведчики обеих стран в ложе для почетных гостей. Генерал и Шеф впились глазами в балерину, крутившую фуэте. Оба напряженно шевелили губами: «Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь…»

— Тридцать! — Американец откинулся в кресле.

Но балерина продолжала крутить фуэте, и советский радостно продолжал счет:

— Тридцать один… два… три!

Зал взорвался аплодисментами великолепной балерине.

— Вы выиграть пари, — вздохнул Шеф и мужественно подставил Генералу свой лоб.

— Ладно, прощаю, — великодушно сказал Генерал.

— Нет, как сказать русский пословиц: договор дороже мани!

Шеф снова упрямо подставил лоб. Генерал поплевал на пальцы и стал отвешивать ему смачные шелобаны.

В такт генеральским шелобанам на Спасской башне били куранты. У Мавзолея происходила смена караула. Группа зевак наблюдала эту церемонию. —

Но вдруг их внимание отвлек шум в небесах. Все задрали головы: над Красной площадью кружил, постепенно снижаясь, маленький спортивный самолет.

На боку Адъютанта зазуммерила рация. Он послушал, изменился в лице и что-то шепнул Генералу. Тот вскочил.

— Все на выход!

Адъютант негромко повторил его приказ по рации:

— Всем сотрудникам КГБ — срочно на выход!

Половина зрительного зала — мужчины и женщины,

молодые и пожилые — дружно встали и четким шагом направились к выходу.

Двое музыкантов отложили инструменты, развели руками перед опешившим дирижером и покинули оркестровую яму.

Артист балета, красиво державший над головой балерину, свалил ее кулем посреди сцены и исчез за кулисами.

Самолетик приземлился на Красной площади и покатил по брусчатке.

Отъехало стекло «фонаря» кабины пилота, и мы увидели спокойное лицо суперагента Федора Соколова.

А самолет уже со всех сторон окружали зрители Большого театра в вечерних нарядах. Последними спешили два музыканта и артист балета в белом трико.

Федя, с парашютом за спиной, стоял в кабинете перед советскими и американскими разведчиками.

— В чем дело? — грозно вопросил Генерал. — Почему применен особый способ прибытия?!

— В Одессе забастовка авиадиспетчеров, железную дорогу перекрыли молдавские экстремисты, автотранспорту перекрыли бензин тюменские нефтяники, а миноносец КГБ арендован кооперативом для круиза по Черному морю!

Генерал задушевно обнял Федю:

— Сокол ты, Орлов! — И выпустил его из объятий.

— Разрешите доложить, — сказал Федя. — Я Соколов.

— А-а, — Генерал снова задушевно обнял его, — тогда орел ты, Соколов! А как оперативная обстановка в Одессе? Что передал полковник Петренко?

— Полковник Петренко передал вам это!

Федя скинул рюкзак парашюта и стал выкладывать из него банки соленых огурцов, помидоров, компота из вишни.

— Все с личной фазенды полковника Петренко. — Последним он выложил кольцо домашней колбасы. — Колбаску полковник лично коптил персонально для вас!

Генерал обернулся к Адъютанту:

— Капитану Соколову — медаль, полковнику Петренко — орден.

— А можно, — попросил Федя, — полковнику вместо ордена — именной пистолет?

— Зачем именной?

— Сдает старик, — любовно вздохнул Федя, — стал забывать, как его зовут. А так глянет — вспомнит…

— В приказ! — сказал Генерал Адъютанту.

— Служим Советскому Союзу! — отрапортовал за двоих Федя.

— Хорошо служите. Но придется — еще лучше. Вы направляетесь в Соединенные Штаты Америки с особым заданием: ликвидация русской мафии. Главная задача: выявить и обезвредить главаря по кличке Артист. Оперативная легенда: вы — миллионер. Живете на вилле, катаетесь на яхте, даете приемы… Вопросы есть?

— Один. Бели я миллионер, где валюта?

— Молодец, сообразил! — Генерал снял трубку. — Бухгалтерия? Капитан Соколов, особо важное задание, легенда — миллионер. Когда зайти за долларами? Так-так… А франки?.. А фунты ихних стерлингов?.. А в следующем квартале?.. Ясно! — Генерал положил трубку и бодро сказал Феде: — Задание то же, но легенда другая: ты — нищий! Ночуешь под мостом, ходишь в лохмотьях…

— Коллега! — вмешался Шеф. — Не надо миллионер, не надо нищий… Отправим его за счет ЦРУ с легенда «советский эмигрант». Парень, твой дом — Одесса? Ну так на Брайтон-Бич ты чувствовать себя, как дома!

И зазвучала песня «ОДЕССА-БРАЙТОН», под которую мы увидели, как похожи и непохожи, как близки и далеки эти две точки земного шара.

Ресторан так и назывался — «Одесса», а гастроном «Москва», а книжный магазин — «Черное море»… И еще родимые вывески — «Пельменная», ресторан «Приморский», магазин «Столичный»…

Толстые одесские мамы катили коляски с толстыми одесскими детьми… На деревянной набережной шлепали костяшками домино одесские пенсионеры…

Но!

Витрины магазинов с одесскими вывесками забиты невиданной в Одессе едой и промтоварами. А на тротуарах лотки зеленщиков с заморскими фруктами… А вдоль тротуаров торгуют остатками отечественных святынь: матрешки, хохлома, гжель, анальгин, валокордин… А над всей Брайтон-Бич протянулась эстакада метро, и грохот поездов заглушает родную речь, чужую музыку, и чей-то смех, и чей-то плач…

Во всем этом вертящемся под песню калейдоскопе участвовал и Федор Соколов, согласно своей легенде — «свеженький эмигрант». Он толкнул в гастрономе пару банок икры, в сувенирном магазинчике сдал павлово-посадский платок и жостовский поднос, а венцом его внешнеторговой деятельности была продажа полной воинской формы офицера Советской Армии.

На этом и песня «ОДЕССА-БРАЙТОН», и дневные похождения Феди окончились. А когда огни поезда на эстакаде прорезали синеву вечера, Федя шел уже налегке по улице, сиявшей огнями реклам.

Увидев на другой стороне надпись ресторана «Ланжерон», он направился туда. Однако войти не успел, дверь распахнулась, из нее вылетела от чьего-то броска фигура неопределенного возраста, без пиджака, с крахмальной салфеткой за воротом мятой сорочки и с бутылкой водки в руке. Вылетев из двери, человек попал прямо в объятия Феди и завопил:

— Не ходите туда! Не ходите — там мафия!

Федя быстро огляделся и, взяв его железной хваткой за плечо, отвел в сторону.

— Спокойно, приятель! И тихо: кто мафия?

— Все! Все как один, это их осиное гнездо!

— Еще спокойней и еще тише: знаете кого-нибудь в лицо?

— Всех знаю! Всех бандитов, всех паразитов…

— Может быть, — перебил Федя, — знаете и Артиста?

— Ай, они все там артисты! — Человек ткнул Феде бутылку. — Попробуйте, вы только попробуйте, как они разбавляют! — Он отхлебнул из бутылки. — Ну вот, разбавлено! — Он снова хлебнул. — Нет, я понимаю, когда в Одессе нам разбавляли пиво, но разве мы уехали в свободную страну, чтобы здесь нам разбавляли водку? — Он вдруг пригляделся к Феде. — Ой, что-то мне знакомо ваше лицо…

— Исключено! — оборвал его Федя. — Как вас зовут?

— Меня зовут дядя Миша. Все меня знают, все меня уважают, и все так зовут — дядя Миша…

— Дядя Миша! — послышалось из ресторана.

Швейцар вежливо держал за плечи белый пиджак.

— Видите? — гордо сказал дядя Миша. — Я же говорил: меня здесь все уважают!

Он с достоинством повернулся к швейцару спиной, протянул руки, готовый принять пиджак на себя. Но швейцар уронил пиджак на землю, вытер о него ноги и удалился.

Дядя Миша так и застыл — руки сзади. Федя поднял пиджак.

— Зайдем-ка в ресторан. Посидим, посмотрим…

В ресторане «Ланжерон» гремел бессмертный танец «Семь-сорок». Его плясали хмельные, одетые столь же богато, сколь и безвкусно, люди. Эта картина за тысячи километров от Одессы была как две капли воды похожа на знакомую одесскую картинку.

Федя трезвым глазом наблюдал происходящее, слушая рассказ захмелевшего дяди Миши.

— А еще вон тот мордастый Самсон Семенович, он жуткий мафиози, чтоб я так жил! За пятьдесят долларов он вам ставит проволочку, электросчетчик крутится совершенно в противоположную сторону, и уже не вы платите электрокомпании, а еще компания должна вам! А эта Мирра Борисовна… Вон танцует — она одна, но с тремя подбородками! Так она вывезла сюда кучу платины: сделала всей семье платиновые зубы — себе, мужу, младенцу полутора лет и даже собаке с кошкой. И так вывезла! Правда, потом собака не дала их снять и так и ходит с платиновыми зубками…

Федя сжал локоть дяди Миши, призывая умолкнуть, так как официант принес сигареты. Федя расплатился, официант дал сдачи, он хотел спрятать купюру, но дядя Миша перехватил купюру.

— Осторожно! Чтоб не было Ильича!

— Какого… Ильича? — не понял Федя.

— Ай, первые фальшивые доллары они по привычке печатали не с Вашингтоном, а с Лениным! — Дядя Миша рассмотрел купюру на свет. — Все в порядке — это Джордж! — Он сунул купюру в собственный карман и снова пригляделся к Феде. — Слушайте, но мне точно знаком ваш портрет.

— Пить надо меньше! — резко сказал Федя. — И вообще, у вас есть информация посерьезней?

— Серьезней? Пожалуйста…

Дядя Миша не договорил — раздались два пистолетных хлопка. Рука Феди нырнула в карман, он резко обернулся. Но это просто крепыш с приплюснутым боксерским носом открыл две бутылки шампанского.

— Вот вам серьезное! — шепнул дядя Миша. — Говорят, этот имел драку с Гореликом и зарезал двоих!

— И — на свободе? — удивился Федя. — Что, не было свидетелей?

— Так он как раз свидетелей и зарезал! А Горелику только морду набил.

Тем временем «Семь-сорок» закончились. Танцоры расходились по столикам. Барабанщик на эстраде объявил:

— А сейчас все родные, близкие и наш ансамбль поздравляют дорогую Софочку с ее шестнадцатилетием! — И перевел на корявый английский: — Свит сикстин!

Официанты внесли торт со свечами. Толстушка Софочка, которой можно было дать и шестнадцать и тридцать шесть, дунула так, что кремовые розочки с торта полетели в счастливые лица родных и близких.

Одна розочка залепила нос Феди. Он сковырнул крем и встал.

— Здесь мне все ясно. Я пошел!

— Сейчас, сейчас, догоню…

Дядя Миша торопливо допивал водку, закусывал, распихивал фрукты по карманам.

Барабанщик на эстраде продолжил:

— Дорогая Софочка, твою любимую песню «Целуй меня, как я тебя!» исполнит наша несравненная Маша Звездная!

В сиянии прожекторов возникла прекрасная огненно-рыжеволосая девица в наряде, скорее обнажавшем, чем скрывавшем ее великолепные формы. Она запела страстное танго любви. Федя восхищенно замер.

А Маша Звездная, сияя блеском глаз и жемчугом зубов, шла с песней по залу, гибко ускользая от тянувшихся к ней рук восторженных нетрезвых мужиков.

Наконец оказалась она у столика Феди, пошла на него с улыбкой и с распахнутыми руками. Федя вскочил, готовый нырнуть в ее объятия. Но они были предназначены не Феде, а дяде Мише — певица подхватила его, прокрутила с ним несколько страстных па и легонько отбросила пьяненького обратно в кресло.

— Кто она? — взволнованно спросил Федя.

— Наша новая звезда! — объяснил дядя Миша. — Приехала из Калифорнии. Говорят, ее вывезли из Одессы в младенческом возрасте, но все равно, если ты родился в Одессе — это навсегда!

И дядя Миша зааплодировал Маше, завершившей песню. Его аплодисменты поддержал весь зал.

Федя выхватил у девушки — разносчицы цветов всю корзину и пошел к певице.

Он уже протянул ей цветы, когда барабанщик объявил:

— А сейчас музыкальный привет дорогому гостю из Одессы — суперагенту КГБ Федору Соколову, прибывшему к нам для борьбы с нашей мафией!

Федя споткнулся и застыл с корзиной в руках.

Оркестр заиграл и запел славную чекистскую: «Не думай о секундах свысока…»

Зал аплодировал Феде. Он стоял, как болван, с корзиной цветов, нелепо раскланиваясь во все стороны.

А дядя Миша, вытащив из кармана мятую газету, побежал к Феде.

— Ай, я же говорил: мне знакомо ваше лицо! Вот, вот же вы, как живой!

В газете под фотографией Феди была подпись: «Совместная акция КГБ — ЦРУ: ликвидация русской мафии. Американская общественность желает успеха русскому Джеймсу Бонду — Федору Соколову!»

Качалась и поскрипывала на ветру вывеска «КОЛХОЗ «СВЕТЛЫЙ ПУТЬ».

Под остатками букв «…ОСКА…ОЧЕТА» трепыхались выцветшие фотографии.

В сарае виднелся голый остов разворованного на запчасти трактора.

У скотного двора стоял скелет коровы — позванивал колокольчик, подвешенный к шейным позвонкам.

В разбитое окно дома с надписью «ПРАВЛЕНИЕ» виднелся мужик в треухе и валенках, крутивший ручку телефона времен коллективизации.

И всю эту картину сопровождал голос Генерала:

— Председатель колхоза — пьяница, пустил хозяйство по ветру. Колхозники — тоже пьяницы, и что осталось от хозяйства, разворовали. Вот яркое свидетельство порочности социалистического колхозного строя по сравнению с капиталистическим фермерским хозяйством!

Американские и советские разведчики стояли посреди пустынной площади у огромной лужи.

— Кошмар! — воскликнул Шеф. — Стьопа, у вас все колхозы такие?

— Ну уж нет, Джек. В километре отсюда колхоз-миллионер. Но прошли те застойные времена, когда мы возили гостей в передовое хозяйство. Нынче у нас гласность — приказано возить в самое отсталое!

По грязи подкатил вездеход. Из него выскочил лощеный, в начищенных до блеска сапогах. Адъютант.

— Товарищ генерал! Суперагент прибыл на место и ждет дальнейших указаний.

— Надо передать ему пароль и место встречи с нашим суперагентом, — напомнил Шеф.

— Да-да, а также — особые задания по ведомствам, — поддержал Генерал. — Полковник Семенов! Полковник Дынин! Полковник Саакянц!

Названные чины вручили Генералу каждый по конверту.

Генерал протянул их Адъютанту:

— Немедленно передать шифровку!

Чтобы взять конверты, блистательный Адъютант шагнул в разделявшую их лужу, и провалился по горло в грязь.

Мальчик лет восьми вышел из лифта на площадку и бдительно огляделся по сторонам. На груди его майки была надпись на двух языках: «КГБ+ЦРУ = ЛЮБОВЬ».

Мальчик достал из кармана записку: «БРАЙТОН-БИЧ, 17, КВАРТИРА 100». Он подкрался к нужной двери и нажал кнопку звонка.

Дверь открыл Федя. Мальчик скользнул между его ног в квартиру.

— Вы — агент КГБ Соколов?

— Допустим, — неопределенно ответил Федя.

— Значит, я на месте! — Мальчик проглотил записку с адресом и сказал изумленному Феде: — Дедушка Моня уже принимает для вас шифровку из Москвы!

Пожилая женщина вела Федю и мальчика по винтовой лестнице на чердак. Федя недовольно ворчал:

— Черт побери, как я мог перепутать время!

— Ничего, ничего, — успокаивала женщина, — это у всех эмигрантов бывает: Москва — Нью-Йорк — восемь часов разницы… Но вы не волнуйтесь, мой Моня все примет. Он в войну был шифровальщиком и с тех пор, представляете, не может остановиться — принимает все шифровки подряд. Нас долго из Союза не выпускали, потому что он знал все шифры Генерального штаба.

— Нашего Генштаба? — поразился Федя.

— Нет, немецкого, в сорок третьем году.

Они поднялись по лестнице в чистенькую прихожую. Федя хотел скинуть обувь, но хозяйка остановила:

— Нет, нет, не надо, когда заходило гестапо, они так натоптали! Прошу сюда…

Всю комнату занимала походная палатка, в которой сидел могучий старик в гимнастерке, сапогах и пилотке связиста минувшей войны, с наушниками на голове. На сколоченном козлами столе у допотопного приемника «Телефункен» горела коптилка из пулеметной гильзы.

— Дедушка, — сообщил мальчик, — агент Соколов доставлен…

— Тихо, Сема! — заорал старик. — Секретные переговоры Саддама Хусейна с Тель-Авивом!

Все уважительно притихли. Моня слушал переговоры. А мальчик Сема деловито просматривал уже записанные шифровки, что-то откладывал в сторону, что-то отправлял в рот и проглатывал.

— Я как чувствовал! — снял наконец наушники Моня. — Настоящее имя Саддама Хусейна — Адик Гусман!

И начал хлебать щи из помятого солдатского котелка.

— Поздравляю! — сказал Федя. — Но меня интересует шифровка из Москвы.

— A-а, примитивный шифр, — Моня небрежно протянул листок, — КГБ с войны не придумал ничего новенького.

Федя пробежал глазами шифровку.

— Так… Так… Так… А это что? Вы не ошиблись?

— Я никогда не ошибаюсь, — оскорбился Моня. — Вам особое задание: полковник Семенов — сорок восемь шесть три, полковник Дынин — пятьдесят два восемь пять, полковник Саакянц — шестьдесят шесть двенадцать семь.

— Но что означают эти цифры особого задания? — задумался Федя.

— Это даже я понимаю! — вмешалась жена Мони. — Полковнику Семенову — джинсы сорок восьмой размер и колготки для жены шестой размер три пары, полковнику Дынину — джинсы пятьдесят два и пять колготок, а полковнику Саакянцу… что такое шестьдесят шесть? Такой размер я не видела в природе!

— Потому что вы не видели жену полковника Саакянца, — вздохнул Федя. — Ну ладно, а где пароль на связь с агентом ЦРУ?

— Сейчас, сейчас… — Моня рылся в бумажках. — Сема, где такой желтенький листок?

— Желтенький? — уточнил мальчик. — Я его уже съел. Как ты учил, дедушка.

— Идиет! Я учил сначала прочесть, а только потом съесть! Извините, товарищ агент! Москва снова передаст, и я снова поймаю…

— Нет, следующий сеанс связи только через три дня, — Федя решительно прокусил ворот своей сорочки и достал оттуда капсулу. — Дайте это ребенку!

— Нет! — Бабушка прикрыла мальчика собой. — Ребенок, конечно, виноват, но он еще ребенок! Лучше убейте меня! А еще лучше убейте Моню!

— Спокойно! — осадил ее Федя. — Это слабительное. Буду ждать в кафе напротив!

Федя пил кофе, читая газету, за одним из столиков на улице под вывеской кафе «Фортуна».

И вдруг увидел: вся в солнечном сиянии, шла, плыла, приближалась прекрасная певица Маша Звездная, причем уже не в эстрадно-легкомысленном одеянии, а в строго-элегантной одежде.

Лицо Феди озарилось радостной улыбкой, он отбросил газету, привстал, но перед его мысленным взором возникло лицо полковника Петренко, ведущего урок в высшей школе КГБ.

— Слушатель Соколов! Доложите первую заповедь разведчика!

Совсем тогда еще юный Федя вскочил и отрапортовал:

— Разведчика может погубить красивая женщина!

— Отсюда вывод?

— Разведчик должен сам погубить красивую женщину!

— Вывод неправильный, — покачал головой полковник. — Правильный вывод: разведчик должен красивую женщину игнорировать!

Воспоминание охладило Федю, он прикрылся газетой, надеясь, что Маша пройдет мимо. Но Маша мимо не прошла. Федя заметил из-под газеты ее остановившиеся ноги. Он опустил газету, чтобы не видеть этого стройного соблазна. Но тогда над газетой возникло не менее соблазнительное лицо.

— Доброе утро! — улыбнулась Маша, присаживаясь за столик.

— Занято! — рявкнул Федя.

— Что с вами? — удивилась Маша. — Вчера вы себя вели гораздо галантней…

— Выпимши был! — грубовато объяснил Федя.

Тут из окна дома высунулась жена Мони с ночным горшком в руке.

— Товарищ агент! Все готово!

Федя бросился в подъезд.

— Шифровка восстановлена! — Моня подал Феде бумажку.

На ней было написано: «ВСТРЕЧА АГЕНТОМ ЦРУ ДЕСЯТЬ УТРА КАФЕ «ФОРТУНА» ТРЕТИЙ СТОЛИК ПАРОЛЬ «НА ДЕРИБАСОВСКОЙ ХОРОШАЯ ПОГОДА» ОТЗЫВ: «НА БРАЙТОН-БИЧ ОПЯТЬ ИДУТ ДОЖДИ».

Федя вышел из подъезда, глянул на вывеску кафе

«ФОРТУНА», часы под ней показывали ровно десять. Федя прикинул глазом третий от входа столик… Это был тот самый, за которым сидела Маша.

— Вы еще здесь? — нахмурился Федя.

— Да, я здесь, — сухо сказала Маша. — И я хочу вам сказать…

— Меня не интересует, что хотите сказать вы! А я вам уже сказал: занято! У меня здесь важная встреча!

— Но у меня тоже встреча. И тоже важная.

— Поищите для встречи с каким-то вашим идиотом другое место!

Маша вдруг расхохоталась.

— Встреча с этим идиотом назначена именно здесь! Я ему должна сообщить, что на Дерибасовской хорошая погода.

— К чертям разговоры о погоде! Сколько можно вам твердить… — Федя осекся. — Что-что? Что вы сказали…

— Я сказала: «На Дерибасовской хорошая погода», — насмешливо повторила Маша.

— На Брайтон-Бич опять идут дожди… — пробормотал Федя.

— Ну, слава богу! — Маша погасила улыбку и протянула ему руку. — Агент ЦРУ Мэри Стар!

— Федя… — растерянно ответил рукопожатием Федя.

Но уже в квартире от его растерянности не осталось и следа. Он шустро накрывал на стол: коньяк, рюмки, нарезанный лимончик, коробка конфет.

— Это, конечно, сюрприз, но не скрою — приятный! Я уж было загрустил, на чужбине так одиноко… А теперь другое дело: мы отлично сработаемся! Прошу к столу! Маша… Мэри… Где вы?

— Я в ванной, — донесся ее голос. — Идите сюда.

— Как?.. — чуть запнулся он. — Прямо… сейчас?

— Да-да, идите скорей!

Федю не надо было уговаривать. Сбрасывая на бегу пиджак, он поспешил к ванной. Там шумел душ и виднелся за занавеской стройный силуэт Мэри.

Эта картина придала ему куражу, Федя сбросил сорочку, брюки, сказал игриво:

— А вот и я!

Он отдернул занавеску и замер: Мэри в ванне, спиной к нему, одетая, что-то привинчивала к головке душа.

— Это наша новейшая разработка — автоматический отключатель….

Федя задернул занавеску и, пока она говорила, стал лихорадочно одеваться.

— Так вот, он автоматически отключает душ, если вместо воды подадут серную кислоту.

Мэри отдернула занавеску — Федя успел застегнуть последнюю пуговицу сорочки. И поспешно спросил:

— Вы полагаете, кто-то захочет искупать меня в кислоте?

— Русская мафия способна на все! — сообщила Мэри. — А я отвечаю за вашу безопасность.

— Ну, тогда я спокоен! И мы можем, наконец, выпить за начало нашей совместной деятельности.

Федя поспешил из ванной к столу, наполнил рюмки.

— Маша! Ну, Мэри… Где вы?

Мэри вошла в квартиру с лестничной площадки.

— Черный ход удачный — в тихий переулок, — сообщила она опешившему Феде.

— Прекрасно! — Федя снова поднял рюмки. — Значит, мы можем, наконец, выпить.

— Нет, нет, я что-то еще не проверила…

Федя заметил тоном коварного сердцееда:

— Кажется, вы не проверили мою спальню?

— Да-да, с точки зрения безопасности спальня — это очень важно.

Мэри направилась в спальню. Федя кошачьей походкой последовал за ней. Послышался шум борьбы и короткие вскрики. Затем из спальни появилась одна Мэри — элегантная, подтянутая.

— С точки зрения безопасности спальня в порядке!

Мэри подошла к столу, положила на две тарелки ломтики лимона и подняла две рюмки.

— Федя! Вы предлагали выпить?

Из спальни появился, держась за подбитый глаз, с оторванным воротом сорочки, но как всегда бодрый Федя.

— Да-да, непременно выпьем!

— За успешное начало нашей совместной деятельности? — улыбнулась Мэри.

— А давайте лучше на брудершафт! — неугомонный Федя потянулся к Мэри рюмкой и губами.

— Пристрелю, — глядя ему в глаза, сказала Мэри и спокойно добавила: — Как собаку.

— Понял, — кивнул Федя и залпом осушил свою рюмку.

Мэри выпила свою.

— До встречи в верхах осталось десять дней. Мы пытались внедриться в казино мафии в Лас-Вегасе. Результат — труп нашего агента.

— А-а, — съязвил Федя, — за его безопасность тоже отвечали вы?

Мэри бросила на него испепеляющий взгляд и продолжила:

— Прежде чем стать трупом, агент успел сообщить: в Нью-Йорк прибывает шейх Абу-Табу-Рет. Мафия готовит похищение с целью выкупа. Нам надо действовать! Искать, искать…

— Я никогда никого не ищу. Всегда ищут меня.

— Ну, это нетрудно. Вы — как агент — уже раскрыты информацией, которую дал в газете какой-то кретин!

Лицо Феди стало каменным, взгляд стальным:

— Агент Мэри Стар! Сообщаю вам государственную тайну: этот кретин — я!

— Как?! Вы сами себя раскрыли? Но… зачем?

— А затем, чтоб сработал мой метод — «ловля на живца»!

В штабе русской мафии дети разных народов стоя приветствовали овацией Иосифа Виссарионовича Сталина, в образе которого на этот раз явился перед ними Артист. Он пережидал аплодисменты, потягивая трубочку. Потом поднял руку, и зал мгновенно стих.

— Я, конечно, не Гоголь, но как говорится в бессмертной комедии «Ревизор», к нам приехал агент КГБ!

В зале стояла гробовая тишина.

— Какие будут предложения, товарищи?

— Разрешите? — вскочил маленький носатый Кац.

— Слушаем вас внимательно, товарищ Кац.

— Я предлагаю сдаться!

Артист-Сталин пыхнул трубкой:

— Русские не сдаются, товарищ Кац!

Кац покрылся испариной. Огромный Шкаф похлопал его по плечу, Кац сложил руки за спиной и обреченно ушел.

Артист неслышно прошелся в мягких сапогах. Все, как кролики за удавом, следили, кого он изберет для беседы.

— А что думает… что думает… товарищ Хабибулин?

Толстяк Хабибулин поправил тюбетейку.

— Я думаю: нас уже ловило цэрэу-шмэрэу, фэбээр-шмэбээр, Интерпол-шминтерпол… Вах, пусть теперь нас половит кэгэбэ-шмэбэбэ!

Артист опять пыхнул трубкой, улыбнулся пронзительно:

— Мне кажется, товарищ Хабибулин… шмабибулин забыл, что такое КГБ!

Шкаф похлопал по плечу Хабибулина, тот снял тюбетейку и, тоже сложив руки за спиной, вышел.

— Мне кажется, товарищ Шкаф имеет конкретное предложение? — прищурился Артист.

Шкаф сказал с плотоядным оскалом:

— Я предлагаю тому хлопцу пару лишних дырок в голове!

— Интересное предложение… Но — преждевременное. Как думаешь, Лаврентий?

Усатый Цуладзе что-то ответил ему по-грузински. Артист тоже бросил ему несколько грузинских слов. А затем сообщил всем:

— Товарищ Цуладзе говорит: если рано убить, значит, нужно купить!

В храме шла служба. Среди прихожан советские и американские разведчики в штатском слушали торжественное пение и осеняли себя крестным знамением.

Генерал и Шеф стояли перед иконой с темным ликом и, крестясь, тихонько спорили:

— Это он!

— А я говорю: не он!

— Нет, он!

— А вот и не он!

Генерал обратился к молящейся старушке, указывая на икону.

— Скажите, бабушка, это Николай-угодник?

— Окстись, сынок! Это святая Мария Магдалина!

Генерал насмешливо глянул на Шефа. Тот вздохнул и привычно подставил свой лоб.

— Не здесь! — шепнул Генерал.

Они отошли в темный угол, и Генерал дал американцу шелобан.

Шеф печально считал:

— Раз, три, восемь…

К ним подошел молодой священник с кадилом, негромко сказал:

— Товарищ генерал, разрешите обратиться?

— A-а, капитан, — Генерал продолжал щелчки. — Как идет служба?

— Служу Советскому Союзу! Нынче окропили святой водичкой Высшую комсомольскую школу да крестили секретаря райкома.

— Хорошо. Есть проблемы?

— Архиепископ не присваивает мне очередное звание.

— Значит, не положено! — Генерал дал Шефу очередной шелобан.

— Чего не положено! — обиженно окал батюшка. — Вон Семенову мулла в мечети уж через год майора дал!

— Ислам — это есть тяжелый участок работа, — заметил Шеф.

— А здесь легкий? He-а, я лучше уйду в синагогу!

Рука Генерала в очередной раз зависла надо лбом Шефа, но при этих словах он развернулся и врезал увесистый шелобан батюшке.

Федя с тележкой для покупок шел по супермаркету, сияющему неоновым огнем и изобилием продуктов: десятки колбас и сыров, розовые бока окороков и ветчины, красная, белая и еще черт знает какая рыба, пирамиды апельсинов, связки бананов, грозди винограда и неисчислимые батареи винных бутылок.

Внимание Феди привлек знакомый голос:

— Это мафия! Я требую жалобную книгу!

Федя усмехнулся и пошел на голос — в дверь, над которой была надпись: «Вниманию вновь прибывших эмигрантов из СССР! Только у нас ностальгические товары для адаптации к американской жизни».

Находившееся за дверью представляло собой разительный контраст с тем, что находилось перед ней: задрипанное помещение, продавщица в грязном халате, конторские счеты и весы с гирями, а на полках — сырки «Волна», вареная колбаса в целлофане, банки килек в томате.

Посреди этого убожества митинговал дядя Миша с авоськой в руке.

— Я вам напишу! Я вам все напишу в жалобную книгу!

— Пиши, пиши, грамотный, — хамски отрезала продавщица.

— Чего шумим, дядя Миша? — спросил вошедший Федя.

— Вы будете свидетель! Это мафия! Вы думаете, здесь настоящие отечественные товары? Не-ет, они пишут «Волна», но запихивают туда французский «Камамбер»! Вчера я открыл банку кильки — там сплошной лосось! А колбаса? Написано «Молодежная»! Ха-ха! Это же чистой воды телятина! Где крахмал, где туалетная бумага? Нет, вы сами посмотрите…

Дядя Миша переломил палку колбасы и осекся — на колбасном изломе белел клочок бумаги.

— Ну вот, товар качественный! — засмеялся Федя.

Дядя Миша растерянно выковырял бумажку из колбасы и растерялся еще больше:

— Вы не поверите, но это — вам…

Федя взял бумажку. На ней было написано: «АГЕНТУ КГБ ЛИЧНО».

Потом он звонил из автомата.

— Клюнуло, Мэри, клюнуло! Я говорил: они сами найдут меня! Встреча сегодня в Лас-Вегасе, казино «Золотой Дюк». Я вылетаю, привет!

Дома Федя собирал кейс: самое необходимое — зубная щетка, паста, мыло, пистолет.

Как обычно без звонка и стука, в комнате возникла Мэри с большим кофром. И без предисловия сказала:

— Наденьте это!

Она открыла кофр: там лежал черный фрак с белой манишкой.

— А-а, — догадался Федя, — вечерняя форма одежды для казино?

Он взял кофр, ушел в спальню…

И вновь появился — уже во фраке, манишке и бабочке.

— Ну как? — ослепительно улыбнулся Федя.

— Посмотрим, — деловито сказала Мэри.

И, выхватив пистолет, всадила ему в грудь всю обойму. Выстрелы отбрасывали Федю, он летел, ломая стулья, сбивая вазы, пока не грохнулся в углу.

Мэри подошла к Феде, ощупала его манишку, поправила бабочку.

— Теперь я спокойна. Бронефрак японской фирмы «Ясукинсан» абсолютно надежен!

Федя спросил, еле ворочая языком:

— А если бы… он оказался… бракованным?

— Это была бы трагедия, — вздохнула Мэри. — Для фирмы. Мы бы навсегда отказались от ее услуг!

Федя, в элегантном бронефраке, вел сияющую лаком машину по скоростному шоссе.

На горизонте, как мираж, возник залитый огнями город-мечта ловцов удачи — Лас-Вегас.

Федя катил по нарядным улицам, сияющим блеском реклам и названий бесчисленных казино и отелей. Несколько поворотов — и вот уже манящая неоном вывеска «Золотой Дюк».

Федя подъехал к стоянке. Служитель в униформе распахнул дверцу машины.

— Добрый вечер, господин Соколов! Вас ждут у первого входа.

Федя отдал ему ключи и направился в казино.

А служитель достал переговорник и что-то сообщил.

У входа Федю встретила блондинка с бесконечно длинными ногами под беспредельно короткой юбочкой. В руках у нее был поднос с напитками.

— Угощайтесь, господин Соколов! И прошу — в конце зала кабинет номер семь.

Федя взял с ее подноса бокал и, потягивая коктейль через соломинку, направился в главный зал.

А девушка склонилась к микрофончику на своей бретельке и что-то сказала.

Федя вошел в зал и остановился. Множество ловцов удачи с безумным блеском в глазах пытались поймать свой шанс, лихорадочно дергая рукоятки «одноруких бандитов», и над залом стоял неумолчный звон «квотеров» — двадцатипятицентовых монет.

Клиенты посолидней сидели за столами рулеток или резались в карты — «баккара» и «блэк джек».

А самая большая толпа собралась возле центрального «колеса счастья», над которым горела цифра максимального выигрыша.

Двое дюжих полисменов вели всклокоченного, истерично хохотавшего мужчину. В руке у него была оторванная рукоятка автомата, которую он продолжал дергать и сам себе кричал: «Дзинь! Дзинь! Дзинь-дзинь!»

Федя вошел в дверь с номером «7».

В небольшом богато обставленном кабинете за карточным столом сидели знакомые нам по штабу мафии усатый красавец Цуладзе и еще двое усачей.

— Дорогой! — Цуладзе, распахнув объятия, поспешил навстречу Феде. — Проходи, дорогой, давно ждем, дорогой!

Федя уклонился от его объятий, но сел к столу.

— Угощайся, дорогой! Этот маленький бокал…

— Но с большим чувством! — перебил Федя. — Для этого вы меня сюда и вызвали?

— Зачем вызвали, дорогой? Пригласили! Посидеть, немножко поиграть… Очень хорошая игра — карты!

Цуладзе взял колоду, и карты в его руках рассыпались лентой, свернулись кольцом, скользнули змейкой.

— Талант! — вежливо оценил Федя.

— Вай мэй, игра зависит не от таланта, а исключительно от везения, — Цуладзе прищурился. — И у меня такое ощущение, что тебе, дорогой, сегодня повезет. Тысяч, наверно, сто повезет!

— А может, сто пятьдесят?

Цуладзе обрадовался началу торга и заверил:

— Очень может быть, повезет даже тысяч двести… если ты уедешь домой. К маме, дорогой.

— Ясно. Но переговоры я буду вести только с Артистом.

— Каким артистом? Что за артист, дорогой?

— Не валяйте дурака! Я хочу видеть Артиста. Лично!

Федя встал. Цуладзе придержал его за плечо.

— Не горячись, дорогой. Все хотят видеть его лично.

Но никто еще не видел, — Цуладзе широко улыбнулся. — Ну, триста тысяч и билет на самолет? Да, дорогой?

— Нет, дорогой, — улыбнулся в ответ Федя. — Я не могу уехать, не попрощавшись с Артистом. Невежливо, понимаешь, дорогой?

Он направился к выходу из кабинета. Но два усача преградили ему путь. А Цуладзе, погасив улыбку, сказал:

— Из нашего казино так просто не уходят!

И вновь, как обычно в трудную минуту, перед мысленным взором Феди возник мудрый наставник — полковник Петренко.

— Запомни, сынок, — лукаво улыбнулся он, — в этом деле главное — ловкость рук и никакого мошенства. Туз — он и в Африке туз!

Полковник жестом фокусника сорвал со своего плеча погон, перевернул его, и погон оказался игральной картой — туз.

Федя вернулся в реальность и усмехнулся:

— Из вашего казино? Было ваше — станет наше!

И Федя показал Цуладзе свой класс: карты в его руках не только собирались лентой, змейкой и кольцом, но и вовсе летали по воздуху, выделывая фигуры высшего пилотажа. Усачи следили за этим волшебством, приоткрыв рты. В конце полета карты сами оказались у них в руках. Усачи захлопнули рты. А суперагент спокойно отстранил их от двери, одернул фрак, поправил бабочку и вышел из кабинета в зал.

Федя прошелся вдоль ряда автоматов: он небрежно опускал по монетке, и каждый автомат наваливал полное корыто «квотеров». Униформисты пересыпали их на тележку и повезли за Федей.

А он направился к столам игроков в «блэк джек». Здесь Федя больше не демонстрировал манипуляции фокусника, а просто получал карты, бросал их, даже не заглядывая, и пересаживался к следующему столику. Униформистам оставалось лишь собирать за ним фишки-чипы на вторую тележку.

Возле рулеток Федя, подобно гроссмейстеру, дающему сеанс одновременной игры, шел в одну сторону, делая ставки на «красное», «черное» или «зеро», а в обратную сторону шли униформисты — собиратели выигрыша.

За Федей следовали уже три тележки, полные монет и чипов, а также толпа болельщиков — клиенты казино.

А в дальнем углу зала пребывали в полуобморочном состоянии трое усачей. Цуладзе хрипел в радиотелефон:

— Катастрофа! Он выиграл все — автоматы, карты, рулетки… Он уже идет к «колесу счастья»! Батоно Артист, что делать?

— Ну, если даже «колесо счастья»… — Голос Артиста в телефоне стал жестким. — Тогда вы знаете, что делать!

Усачи переглянулись и достали из карманов пистолеты.

А Федя уже стоял у «колеса счастья». Болельщики затихли.

Усачи медленно поднимали пистолеты.

Униформист запустил колесо. Оно начало плавное вращение. Все, затаив дыхание, следили за ним.

Усачи поднимали пистолеты все выше и выше.

Суперагент сосредоточился, уставился пронзительным взором экстрасенса на вращающееся колесо. Оно подплыло к нужной цифре… Перевалило через нее… Толпа ахнула. Федя еще больше напрягся. Колесо качнулось назад… Толпа снова ахнула. Федины глаза чуть не вылезли из орбит. Колесо чуть подалось вперед и застыло.

Усачи подняли пистолеты к своим вискам и нажали курки. Но три выстрела не были услышаны в оглушительном звоне колеса, реве толпы и громе музыки, извещавших что главный приз взят.

Перед Федей склонился управляющий.

— Как прикажете распорядиться доходами вашего казино?

— Приобретите одноразовые шприцы.

— На всю… сумму? — пролепетал управляющий.

— На всю. И отправьте в Одессу.

Старый Арбат жил новой вольной жизнью. Художники торговали картинами, поэты завывали стихи, музыканты играли, умельцы расхваливали матрешки, ложки, расписные подносы.

Советские и американские разведчики стояли посреди толпы. Генерал пояснял:

— Наш Арбат — остров свободы творчества и предпринимательства. Здесь каждый найдет что угодно для души. Но учтите, эти… работники искусств… предпочитают доллары. Какой нынче курс на черном рынке?

— Один к ста двадцати, — доложил Адъютант.

— Ну вот, — объяснил Генерал, — за один рубль дают сто двадцать долларов.

Адъютант поперхнулся, но не решился поправить начальника.

— Прошу, друзья, у вас есть полчаса…

Обжоры с ходу рванули к шашлыкам. Весельчаки уселись перед шаржистом, готовые позировать. Нервные встали спиной к спине, заняв круговую оборону.

— А мы с вами. Джек… — Генерал обернулся. — Джек! Где вы?

Шеф — в трусах, майке и шляпе — сидел на корточках перед цыгановатым наперсточником, возле которого были сложены пиджак, брюки и галстук Шефа. Наперсточник совершил очередную манипуляцию наперстками.

— Здесь! — указал американец.

Парень поднял наперсток, шарика там не было.

Шеф сорвал с головы шляпу и бросил ее на остальную свою одежду.

— Теперь давай на майка!

Но дальнейший стриптиз был прерван появлением Генерала с Адъютантом.

— Джек! — Генерал подхватил Шефа под мышки. — Вы увлеклись, пойдемте, пойдемте отсюда…

— Я должен поймать чертов шарик! — вырывался Шеф.

— Какой шарик! Это все липа, жульничество…

— Че там жульничество! — оскорбленно забузил наперсточник. — Дрейфишь сыграть — так и скажи!

— Пре-кра-тить! — рявкнул Генерал. — Лейтенант Цыганенок! Вернуть нашему гостю проигранное!

Наперсточник мгновенно видоизменился, козырнул:

— Есть, товарищ генерал!

Он вежливо подал обалдевшему от этой метаморфозы американцу его одежду. Тот стал натягивать брюки.

— Разрешите идти? — снова козырнул наперсточник.

— Лейтенант Цыганенок! — нахмурился Генерал.

Наперсточник помялся, достал из кармана пачку долларов, вернул их американцу и четко развернулся, чтобы уйти.

— Лейтенант Цыганенок! — еще больше нахмурился Генерал.

Парень снова помялся, вздохнул, достал из кармана револьвер и с большим сожалением вернул его американцу.

Позади них раздался крик юноши с газетами:

— Свободная пресса! Последние новости! Суперагент КГБ Федор Соколов нанес первый удар русской мафии в Америке! Банкротство казино и три трупа мафиози!

— О! — воскликнул Шеф. — Как сказать русский пословиц: ваш прострел везде поспел! Примите мои поздравления!

Генерал кисло пожал руку американца. И процедил Адъютанту:

— Почему желтая пресса узнает все раньше нас?

— Рыночная экономика, — объяснил Адъютант. — Кто платит больше, тот узнает раньше!

Генерал только крякнул и сменил тему:

— Сокол Орлов! Э-э, то есть орел Соколов! Но это пока не главное. Главное — Артист!

На этот раз Артист был в образе немощного Брежнева, поддерживаемого в вертикальном положении Шкафом. Грудь его была в иконостасе орденов. Ряды штаба мафии поредели — без Цуладзе и двух усачей, но зато каждый тоже был увешан наградами.

— Я очень огорчен, — читал Артист-Брежнев по бумажке. — Что же это такое, дорогие товарищи?

— Да-да, жалко Цуладзе, — вздохнул Кодряну.

— Цу…Цул… — беспомощно забубнил Артист, пока Шкаф не подсунул ему новую бумажку, и он прочел: — Цуладзе наградить посмертно. — Он повернулся к Шкафу. — Меня, кстати, тоже… — И снова прочел по бумажке: — Мы потеряли казино — надежду и опору нашего развитого капитализма. Терпение лопнуло, нам пора…

— Сдаться? — с надеждой подсказал Кац.

Артист прочитал новую бумажку, подсунутую Шкафом:

— Нет, есть другое предложение: не сдаваться. Раз агента КГБ не удалось купить, надо его убить. — И пояснил от себя: — То есть уничтожить физически.

— Правильно! Давно пора! Кончать его! — поддержал штаб.

— Действуйте, товарищ Шкаф, — продолжил чтение по бумажке Артист. — Желаю успеха в вашем благородном деле! — И дочитал ремарку: — Бурные аплодисменты, переходящие в овацию.

Мафия зааплодировала.

Артист-Брежнев обнял Шкафа и впился в его губы таким поцелуем, что у того глаза полезли на лоб.

В ресторане «Ланжерон» посетители аплодировали Феде. Пьяненький дядя Миша кричал:

— Это мой друг! Слышите все: это мой лучший друг!

А за одним из столиков спорили двое:

— Илья Ильич, что вы хлопаете? Вы же всегда были против КГБ.

— Да, я всегда против! Там я против КГБ, а здесь — я против ЦРУ! — И он закричал Феде: — Да здравствует КГБ — светлое будущее всего человечества!

Барабанщик на эстраде сказал:

— А сейчас к нашим общим поздравлениям агенту КГБ по случаю очередной победы над русской мафией присоединяется несравненная Маша Звездная. Песня «Тайный агент моей души»!

Оркестр заиграл вступление. Федя повернулся к эстраде.

И мы увидели, что кто-то неизвестный ловит его лицо в оптический прицел.

Маша-Мэри явилась и запела — как всегда прекрасно.

Дядя Миша отчаянно боролся вилкой с ускользающим по тарелке соленым грибком. Борьба шла не в пользу дяди Миши.

Федя не отрывал глаз от Мэри…

А его лицо вновь возникло в перекрестье неизвестного оптического прицела.

Дядя Миша настиг грибок вилкой, но от нажима грибок взлетел и упорхнул в декольте солидной дамы за соседним столиком. Дама взвизгнула, дядя Миша встал и упорно устремился вилкой в направлении дамской груди, но Федя, ухватив дядю Мишу за пиджак, усадил его обратно.

Дама, стараясь незаметно достать грибок, пошарила в своем декольте и вытащила оттуда… котлету по-киевски с бумажной розочкой на косточке.

А Мэри продолжала очаровывать зал своей песней.

Дядя Миша игриво ткнул Федю в бок.

— Какая женщина! Я вижу, вы нашли свою любовь!

— У разведчика не может быть любви, — сурово сообщил Федя.

— Ай, любовь — не любовь, лишь бы жена хорошая!

— У разведчика не может быть жены.

— Кто вам сказал этих глупостей?

— Полковник Петренко. Он никогда не женился. Сколько об этом ни просили его дети!

Прицел неизвестного стрелка подобрался к центру лба Феди. Но тут, желая опровергнуть полковника Петренко, дядя Миша возбужденно вскочил и перекрыл Федю собой. Раздался еле слышный за музыкой и песней Мэри легкий хлопок — и дядя Миша рухнул.

Федя, выхватив пистолет, тоже сноровисто упал для безопасности под стол, быстро огляделся, подполз к трупу дяди Миши, перевернул его — во лбу трупа торчала короткая стрела на резиновой присоске.

Федя оторвал стрелу. Дядя Миша открыл глаза и простонал:

— Ай, таки сегодня они не разбавили водку… Мне так ударило в голову!

Федя снял оперение стрелы. На бумажке была надпись: «АГЕНТУ КГБ ЛИЧНО».

Светило солнце, весело бежала горная дорога под колесами открытого автомобиля, из приемника которого лилась все та же ресторанная песня Мэри, а за рулем сидел Федя — в отличном настроении, вертя одной рукой баранку, а другой отправляя в рот спелые вишни из пакета на сиденье.

Несколько поворотов — и на обочине возникла длинноногая девица в коротеньких шортах с рюкзачком за спиной и поднятым пальцем руки. Феде она явно приглянулась, он начал сбавлять ход машины… но песня Мэри в приемнике оборвалась, и прозвучал ее голос:

— Ваша остановка на сотой миле!

Федя вздохнул, снова дал газ и развел руками, проносясь мимо девицы. В приемнике вновь зазвучала песня Мэри.

А на передней панели машины знакомой резиновой присоской была прижата записка: «АРТИСТ СОГЛАСЕН НА ВСТРЕЧУ ЗАВТРА В ШЕСТЬ ВЕЧЕРА НА ПИРСЕ У СОТОЙ МИЛИ ДОРОГИ А-7».

Федя глянул вперед — приближался указатель с цифрой «50». Федя стрельнул в него косточкой из вишни, попал точно в центр нуля и довольно улыбнулся.

В этот момент его машина появилась в окулярах бинокля Шкафа. Он стоял на вершине нависшей над дорогой скалы. Рядом со Шкафом стояли у огромного камня Кац и Кодряну.

— Ну, хлопцы! — скомандовал Шкаф.

И все трое налегли плечами на камень.

А Федя, ни о чем не подозревая, приближался к месту своей гибели. На обочине торчал рекламный щит «Мальборо» — ковбой с сигаретой. Федя и в него пульнул вишневой косточкой, прицельно сбив пепел с сигареты.

Шкаф, Кац и Кодряну, пыхтя, закатывали камень на гребень скалы.

Машина Феди была уже в нескольких десятках метров.

Камень смертельно колебался на самом гребне.

Федя взял очередную вишню и стрельнул косточкой в белый свет, как в копеечку.

Косточка взлетела вверх, звонко тюкнула в колеблющийся на гребне камень, и этой капли оказалось достаточно, чтобы решить смертельное колебание в пользу Феди: камень покатился назад.

Шкаф, Кац и Кодряну бросились наутек. Камень следовал за ними. Они неслись, как ополоумевшие зайцы. Камень их настигал.

Шкаф спрятался за могучий дуб. А Кац и Кодряну сообразили — бросились от дуба в разные стороны. Но и камень оказался не дурак, налетев на дуб, он раскололся на две меньшие, но все равно внушительные глыбы, одна настигла Кодряну, другая Каца… и обе понеслись дальше, оставив на земле два плоских силуэта бывших мафиози.

При виде этой ужасной картины Шкаф взвыл и сокрушенно треснулся головой о дуб. На дубе вскочила шишка.

А Федя беспечно катил по дороге дальше, уплетая остатки вишен.

На скале возле Шкафа приземлился вертолет. Шкаф залез в кабину, схватил радиотелефон:

— Артист! Я извиняюсь, но первый вариант лопнул! Есть жертвы — Кодряну, Кац…

— К черту Каца! — рявкнул голос в телефоне. — Переходи ко второму варианту!

Шкаф кивнул пилоту, и вертолет взмыл вверх.

Внизу по дороге весело бежала машина Феди.

— Ну, Иванов, — сказал Шкаф в радиотелефон, — действуй!

Его команду принял Иванов в кабине огромного рефрижератора, стоявшего на обочине. Когда появилась Федина машина, Иванов пропустил ее, затем пристроился в хвост Феде.

Шкаф из вертолета сверху вел наблюдение.

Впереди показался горный тоннель.

Иванов погудел клаксоном. Федя увидел в зеркальце наседавший сзади рефрижератор и прибавил скорость.

А Шкаф из вертолета командовал по телефону:

— Хабибулин, давай!

Хабибулин сидел в трейлере по другую сторону тоннеля. Он включил мотор и тронул свою махину.

С другой стороны к тоннелю неслись машины Феди и Иванова.

Шкаф заорал в радиотелефон:

— Ну, хлопцы, в лепешку его, у смятку!

Тоннель приближался. Федя уже видел его проем в скале, ограждающие знаки слева от него и легкое строение придорожного туалета — справа.

Хабибулин с противоположной стороны газанул по тоннелю.

Темный провал в скале стремительно надвинулся. Раздался жуткий грохот. Из тоннеля повалил дым.

Потом все стихло. Из туалета справа от тоннеля спокойно вышел Федя, оправляя одежду. Он пошел к своей машине на обочине… и увидел, как из тоннеля одиноко выкатилось большое колесо, потом звонко проскакал металлический обод, а затем выехал Хабибулин. Он сидел в кресле, пристегнутый ремнем, в руках у него была баранка, которую он безумно крутил, а в зубах — моторчик стеклоочистителя, и работающие от него «дворники» начищали чумазую морду Хабибулина.

Шкаф с высоты увидел эту картину и в ярости так топнул ногой, что проломил пол, и нога его торчала из летящего вертолета.

В радиотелефоне раздался нетерпеливый голос Артиста:

— Ну что, сработали?

— Не-е! — простонал Шкаф. — Сорвалось! Знову есть жертвы…

— Следующей жертвой будешь ты! — прорычал Артист.

— Та ни, клянусь! Жертва будет он — агент проклятый! Перехожу к моему личному варианту!

Федя притормозил возле указателя сотой мили, увидел внизу небольшую бухту и пирс, уходящий в волны.

Он заехал на пирс, вышел из машины, посмотрел на часы. Было без пяти шесть.

А из кустов обрыва над бухтой поднимался Шкаф. На плече его была ракета «Стингер».

Федя снова глянул на часы — стрелка продвинулась на две минуты.

Шкаф, щуря пылающий жаждой глаз, устанавливал прицел «Стингера».

Федя уселся на пирсе, свесив ноги вниз, еще раз глянул на часы — до шести оставалась минута.

Шкаф нажал курок. Ракета понеслась к пирсу.

Чьи-то руки, высунувшись из воды, рванули сидящего на пирсе Федю за ноги вниз.

Ракета ударила в Федину машину, взлетел фонтан огня, пирс рухнул.

Шкаф на обрыве удовлетворенно дунул в несуществующее дуло «Стингера».

Огонь, дым, пепел, обломки машины и пирса оседали в океан. А из его волн появились Федя и Мэри.

— Зачем… вы это… сделали? — отплевывал воду Федя.

— Я отвечаю за вашу безопасность! — напомнила Мэри.

— Но я не умею плавать!

И Федя камнем пошел на дно. Мэри нырнула за ним.

А Шкаф при виде всего этого изумленно застыл, потом с ревом переломил стальной «Стингер» о колено и решительно выхватил из-за пояса мясницкий топор.

Мэри пыталась привести в чувство распростертого на спине Федю. Он безжизненно трепыхался в ее руках. Оставалось одно — искусственное дыхание по методу «изо рта в рот». Она накрыла рот Феди носовым платком, набрала полные легкие воздуха, склонилась над Федей, потянулась губами к платку… но в последний миг Федя одной рукой сдернул платок со своих губ, а другой привлек ее к себе. Мэри выдала ему град пощечин.

Из океана уже торчал только краешек садящегося солнца. В наступавших сумерках Шкаф с топором полз к берегу через кустарник.

Выглянув из последнего куста, он увидел Мэри и Федю, но до них было песчаное пространство, которое следовало как-то преодолеть. У куста лежала вверх дном рыбацкая лодка. Шкаф нырнул под нее… и лодка поползла по песку.

Мэри послушала портативный приемник и сообщила:

— Вертолет будет через полчаса.

Федя лежал на берегу, а вокруг лежали его брюки, сорочка, носки, туфли.

— За полчаса моя одежда не высохнет. Не будем спешить…

— Спешить надо! Они могут повторить попытку убить вас, смертельно ранить…

— А-а, — отмахнулся Федя, — у полковника Петренко семь смертельных ранений. И все — в голову!

Лодка подползла так близко, что Мэри увидела ее.

— Да, надо же развести костер для посадки вертолета. Встаньте, помогите мне поджечь эту лодку!

Услышав такое. Шкаф под лодкой выпучил глаза.

Федя нехотя поднялся и перевернул лодку. Шкафа под ней не было. Только лежал топор.

— О, и топор есть, — сказал Федя, — сейчас мы ее порубим…

— И принесите одежду, пусть сохнет у костра.

Федя отправился за своей одеждой. Мэри бдительно повела биноклем вокруг.

Из песка высунулась рука Шкафа, потянулась за топором.

Мэри опустила бинокль — рука нырнула в песок.

Вернулся Федя, взял топор, отрубил доски от лодки, положил прямо на то место, откуда высовывалась рука Шкафа, и Мэри чиркнула спичкой…

Костер весело пылал в темноте, окутавшей бухту. На палках сушилась одежда. Федя и Мэри глядели на пламя.

— Я люблю смотреть на огонь, — сказал Федя. — В этом есть что-то первобытное!

— Да, — задумчиво согласилась Мэри, — вот так когда-то сидели у костров наши предки, пели песни…

— Нет, они жарили на огне добытого мамонта!

— Есть хочется, — вздохнула Мэри и потянула носом. — Откуда так пахнет шашлычком?..

Раздался дикий рев, земля под костром разверзлась, выскочила огненная фигура, живой факел бросился в океан и горящей завывающей торпедой понесся к горизонту.

Шкаф — волосы сгорели до бильярдной лысины, левое ухо совершенно черное — яростно орал:

— Артист, дайте последний шанс, я этого агента — у гроб, у могилу, у преисподню закопаю!

Артист — в образе Никиты Хрущева — стучал ботинком по трибуне.

— Это я тебя закопаю! Как проклятый капитализьм! Болван! Слабак! Пидерас! А завтра еще прибывает шейх…

— Клянусь, Артист, насчет шейха все будет о’кей!

— Да уж, если ты и тут проявишь гуманизьм, я тебе покажу кузькину мать! — Он пригляделся к Шкафу. — А чего это ты такой… черноухий? Что это за абстракционизьм?

— Та разве ж у наших жлобов хоть кусочек кожи допросишься? — вздохнул Шкаф. — Пришлось взять у одного негра орган для пересадки.

— Вот яркий пример дружбы народов! — одобрил Артист-Хрущев. — Предлагаю отдать товарищам неграм всесоюзную здравницу Крым!

Советские и американские разведчики шли по коридору с ковровой дорожкой, бюстом Ленина и с табличками на дверях — фамилия и должность: «инструктор», «завотделом», «секретарь».

— Следуя принципам социальной справедливости, — рассказывал Генерал. — наша партия отдает свое имущество народу. Спецполиклиники — инвалидам, спецдачи — детям, спецстоловые — многодетным семьям, ну и спецкладбнща — естественно, ветеранам войны и труда… А здешний обком выступил с интересной инициативой: отдал свое здание под тюрьму строгого режима. Для коррумпированного партийного аппарата. Получилось удобно: был кабинет — стала камера.

На дверях были тюремные глазки. Генерал приоткрыл глазок под табличкой «Первый секретарь». Шеф заглянул туда.

За столом буквой Т с несколькими телефонами под портретом Маркса человек в полосатой робе арестанта нервно набирал телефонный номер.

— Ну вот, — подытожил Генерал, — очень удобно: каждый сидит на своем месте)

— Да, — кивнул Шеф, — как сказать русский пословиц: не место красит человека, а человек красит яйца!

К Генералу подбежал Адъютант.

— Агент Соколов просит разрешения на срочную операцию!

— Аппендицит? — Посочувствовал Генерал.

— Нет, операция «Шейх». — Адъютант показал американскую газету, прочел: — «В Нью-Йорк прибывает один из самых богатых людей мира шейх Абу-Табу-Рет со своим любимым гаремом». Наш агент просит разрешить срочную операцию — один на один.

— Сокол Орлов!.. Э-э, орел Соколов! — Генерал подмигнул Шефу. — Слыхал? Один на один с гаремом!

— Извините, с шейхом, — уточнил Адъютант.

Из кабинета-камеры «первого секретаря» донесся крик. Генерал заглянул в глазок. Мужчина в арестантской робе шумел по телефону:

— И учти, если до обеда не починишь парашу, положишь партбилет!

Личный самолет шейха — а это было видно уже по тому, что фюзеляж лайнера, как голову истинного араба, украшала белая накидка с черным обручем — приземлился в аэропорту Нью-Йорка.

На трапе появился шейх — в такой же накидке с обручем, чернобородый, с черной пиратской повязкой на правом глазу. Рукой, каждый палец которой был унизан десятком перстней, он помахал корреспондентам с фототелекамерами. Хорошенькая стюардесса поклонилась ему на прощание. Он сверкнул единственным глазом, ущипнул ее за бочок, сорвал с пальца перстень, надел на палец девушки, сказал, не допуская возражений:

— Встретимся вечером!

И спустился по трапу, ослепляя улыбкой объективы.

За ним озабоченно сбежал секретарь, гибкий, женоподобный, и поспешил в хвост самолета, где из люка по сходням спускался белый верблюд. Секретарь подвел его к шейху, и тот стал кормить своего любимца колючками на серебряном подносе. Верблюд благодарно кивал и облизывал руки шейха к восторгу щелкающих камерами корреспондентов.

А секретарь побежал в зал багажа, где из окна на транспортер выплывали, как чемоданы, наложницы гарема, укутанные с ног до головы в чадру, с багажными бирками на шеях.

Секретарь сверял бирку с талоном, сгружал наложниц с транспортера на тележки, пересчитывал их.

И вот уже по улицам Нью-Йорка двинулась процессия: впереди шейх на белом верблюде с автомобильным номером на куцем хвосте, следом на мотоциклах телохранители — в чалмах, шароварах и с кривыми мечами за кушаками, затем автобус с гаремом под руководством секретаря, потом орда корреспондентов на своем транспорте, и замыкала процессию машина, в которой сидел Шкаф и парочка гориллоподобных гангстеров.

А на некотором отдалении ехали Федя и Мэри.

— Этот передатчик, — Мэри повесила на шею Феди медальон, — подает непрерывный сигнал. А мой приемник, — она коснулась браслета на своей руке, — запеленгует вас з любом месте. Если в двадцать четыре часа вас нет, я начинаю действовать самостоятельно.

— Вряд ли вам придется, — усмехнулся Федя. — Главное, все сработать четко по моему плану.

— Это большой риск! — вырвалось у Мэри.

— Но это мой метод, — твердо ответил Федя. — «Ловля на живца».

Возле отеля шейх спешился с верблюда, и служители повели его на автостоянку. Верблюд застыл горделиво посреди машин, со своим собственным номером на хвосте.

Секретарь выпускал по одной наложнице из автобуса, пересчитывал их, отправляя в отель.

Шейх в сопровождении телохранителей тоже проследовал в отель, увидел хорошенькую горничную, сорвал со своего пальца перстень, надел на ее палец, игриво ущипнул и заявил безапелляционно:

— Встретимся днем!

Секретарь загонял наложниц в лифт — по одной и опять пересчитывал. Затем в лифт вошли телохранители.

Шейх направился туда же… но открылись двери лифта напротив, и восхищенному взору шейха предстала очаровательная Мэри в элегантной форме лифтера.

— О! — Шейх сорвал очередной перстень и метнулся к ней.

Из своего лифта к нему с воплями ревности и мольбы простерли руки наложницы, но он отмахнулся от них, надел перстень на палец Мэри, страстно заявил:

— Встретимся сейчас!

И при этом даже не обратил внимания на скромно стоящего в глубине лифта Федю.

Мэри обещающе-призывно улыбнулась, нажала кнопку, и лифт с ней, шейхом и Федей пошел наверх.

Секретарь тоже поспешно нажал кнопку, и лифт с наложницами и телохранителями стал подниматься.

Вспыхивали указатели этажей: десятый… двадцатый… пятидесятый… сотый.

На сотом этаже первый лифт остановился. Из него вышел Федя — в одежде шейха, с его бородой и повязкой на глазу. А сам шейх — в одних расписных трусах — забился в угол под пистолетом в руке Мэри. Двери закрылись, лифт пошел вниз.

А на этаж прибыл второй лифт, и лжешейх Федя был окружен взволнованной толпой наложниц и телохранителей.

Все это наблюдал притаившийся за портьерой Шкаф.

Шейх лежал на тахте в Фединой комнате с залепленным пластырем ртом и связанными руками. Мэри развязала его, содрала пластырь со рта, и он немедля заорал:

— О, красавица! Еще никто не похищал меня ради любви! У-у, я сгораю от страсти! Приди ко мне!

Мэри пришлось небольно уложить темпераментного.

— Извините, ваше высочество… или ваше величество?

— Зови меня просто: Аль-Рахат-эль-Лукум-ибн-Древе-Сина-Абу-Табу-Рет!

Мэри пошевелила губами, пытаясь повторить, но махнула рукой.

— В общем так. Табурет! Мы похитили вас, чтобы вас не похитили другие. И не потребовали выкуп — миллиард долларов.

Шейх изумленно присвистнул и сказал:

— Твою мать!

— Вы говорите по-русски? — насторожилась Мэри.

— После Оксфорда я учился в Одессе. В кораблестроительном.

— Кораблестроительном… Зачем?

— Верблюды — корабли пустыни! — гордо напомнил шейх и заговорил со знакомым акцентом: — И я вам скажу, как родной: Оксфорд — это фуфло, джентльмены вонючие, а вот Одесса… о-о, Одесса-мама!

— Ну, мы договоримся. — обрадовалась Мэри и тронула повязку на его глазу. — Это ранение в битве за независимость вашей страны?

— Нет, это я лечил ячмень в одесском Институте Филатова.

Шейх заметил накрытый стол с напитками, оживился:

— Но даже одним глазом я вижу, что мы можем выпить за Одессу!

Федя восседал на подушках в роскошных апартаментах. Рядом почтительно застыл секретарь. Вереница лакеев проносила перед Федей серебряные блюда с обильными яствами — мясо, рыба, зелень, фрукты. Каждое блюдо показывали Феде, тот кивал и хватался за вилку и нож, но блюдо уносили и показывали следующее, он опять радостно кивал, но и это блюдо сменялось очередным, пока весь парад съестного не закончился.

— В чем дело? — нахмурился Федя.

— А в чем? — заволновался секретарь. — Вы, как обычно, одобрили меню для ужина гарема.

— Что? Гарема? Вернуть! Назад!

Лакеи поспешной вереницей проследовали в обратном порядке, но на серебряных подносах остались лишь мясные кости, рыбьи скелеты да огрызки фруктов.

— О, солнценосный! Что-нибудь не так? — дрожал секретарь.

— Так, так… — Федя только махнул рукой.

— О, луноликий! А на ночь вы, как обычно, желаете ваш любимый орех «хухры-мухры»?

— Да, желаю орех! — обрадовался Федя.

— Малый или большой?

— Самый большой!

Секретарь удалился и вернулся с подносом, на котором было нечто большое, орехообразное, завернутое в золотую фольгу, и вновь удалился.

Федя набросился на орех с вилкой и ножом, но оба прибора сломались о твердыню. Федя в отчаянии попытался укусить орех, но поплатился за это зубом.

Вновь появился секретарь — с новым подносом и новым орехом, точнее, крохотным орешком.

— О, верблюдообразный! Большой орех «хухры-мухры» подан!

Секретарь взял огромный орех, оказавшийся просто камнем в позолоте, торжественно тюкнул им по малому орешку, расколол, ловко забросил ядрышко в распахнутый от удивления рот Феди и смахнул с его бороды крошки.

— Надеюсь, вы славно насытились?

— Насытился, — буркнул Федя. — Славно.

Секретарь вновь исчез и вернулся с бутылкой вина, показал Феде этикетку. Тот оживленно кивнул — не поел, так хоть выпить. Секретарь махнул рукой, появился лакей с сотней таких же бутылок на тележке и в сопровождении секретаря покатил их в глубь апартаментов.

Федя ошалело посидел, потом побежал за ними.

В ванной комнате секретарь и лакей выливали вино из бутылок в мраморную ванну.

— Вы что?! — не сдержал крик Федя.

— О, пустынеподобный? — замер от ужаса секретарь. — Разве сегодня не среда?

— Ну, среда…

— Уф! — выдохнул секретарь. — Значит, все верно: по средам — ванна из французского бордо, а в четверг — советское шампанское.

— Все! Уходите! — приказал Федя. — Приму ванну, и спать!

— Как? Разве вы не назначите на ночь любимую жену?

— Сегодня я доверяю выбор тебе, — выкрутился Федя.

Секретарь взял сафьяновую папку со списком гарема.

— Зухра?.. Нет, вас огорчила ее холодность… Саида?.. Нет, вас утомила ее пламенность. А Гульчохра…

— Давай, давай Гульчохру! — Феде надоела эта волынка.

— Осмелюсь напомнить, — потупился секретарь, — Гульчохра в декретном отпуске. Вот, может быть, сладкогрудая Фатима…

— Да, Фатиму — и спать!

— Как? — вновь изумился секретарь. — Разве вы не пожелаете доброй ночи вашему обожаемому верблюду?

Они вышли на стоянку, где среди машин возвышался верблюд. Секретарь подал серебряный поднос с колючкой. Федя предложил ее верблюду, но тот презрительно покачал башкой и смачно плюнул в лицо лжешейху.

Секретарь вскрикнул и начал оседать, теряя сознание. Федя подхватил его, утешил:

— Ничего, ничего, это у него акклиматизация…

В роскошную спальню сквозь стеклянную крышу последнего этажа светили звезды. Посреди спальни стояла кровать под балдахином. Секретарь поклонился Феде.

— Осмелюсь пожелать приятных сновидений!

И удалился. А Федя — голодный, оплеванный, злой — наконец с облегчением рухнул спиной на кровать… и с воплем вскочил, сорвал покрывало — под ним лежала решетка, утыканная гвоздями.

На крик Феди опять примчался секретарь.

— Что?! Что… это? — гневно указал Федя на гвозди.

Секретарь упал на колени.

— О великий шейх и величайший йог! Прикажи отрубить головы ленивцам, недостаточно наточившим острия твоего любимого ложа…

— Не надо! — прервал Федя. — Сегодня я добрый, прощаю.

Секретарь, пятясь, удалился. Федя вышвырнул из постели решетку и без сил откинулся на ложе.

Но не было ему покоя: зазвучала чарующая музыка, и впорхнула грациозная девушка в парандже, шальварах, с голым животом.

— A-а, Фатима… — уныло вспомнил Федя.

Фатима начала волнующий танец. Но Федю это явно не волновало. Он сонно следил за порханием ножек, движениями плеч, конвульсиями живота. Однако Фатима упорно приближалась, касалась его лица взлетающими шелками. Он вяло похлопал ее по бедру.

— Молодец, Фатима, хорошо, иди… — Но рука его, ощутив живую плоть ее бедра, задержалась. — Хотя нет, погоди… — Рука опустилась пониже. — Погоди, Фатима… о, какая у тебя… Фатима!

Он вскочил, она отпрянула и завела древний, как мир, танец-игру: то призывно маня, то лукаво ускользая. Федя возбужденно метался за ней, и сам включился в танец — нечто на манер лезгинки с припаданием на одно колено и выкриками «асса». Однако вожделенная цель все не давалась ему в руки.

Он схватил бокалы, побежал в санузел, зачерпнул из ванны французского бордо и вернулся в спальню.

— Сейчас, Фатима, сейчас мы с тобой тяпнем по-нашему… по-арабскому…

Он протянул ей бокал, но она выплеснула бордо ему в лицо. Только этого не хватало бедному Феде!

— Ты чего, Фатима, обалдела?

Фатима сбросила паранджу, он увидел… лицо Мэри.

— Ма… Мэ… Зачем вы здесь?

— Я отвечаю за вашу безопасность. — Она поиграла голым животом. — Именно это вы называете «ловля на живца»?

— Прекратите! — Федя перешел в наступление. — Где шейх?

— Где надо. И между прочим, ведет себя приличнее вас.

— Черт побери, но я должен соблюдать достоверность!

— Ну, это вам удается блестяще! — Она зашептала с придыханием: — О, Фатима! Какая у тебя… Фатима!

Федя вдруг повалил ее в постель.

— Вы с ума… Негодяй! — отбивалась она. — Пустите!

— Тихо! — придавил он ее. — Похищение!

И верно, заслонив звезды, над стеклянной крышей спальни завис вертолет. Шкаф сбросил стальной крюк, который проломил стекло, подцепил за балдахин кровать и поволок ее в небо.

Мэри в последний момент успела скатиться с кровати на пол.

Федя поправил на шее медальон, и браслет на руке Мэри засигналил: пи-пи-пи…

В спальню ворвались, привлеченные грохотом, секретарь, телохранители, наложницы. Мэри, набросив паранджу, смешалась с толпой женщин, а телохранители открыли бессмысленную пальбу вслед вертолету, который плавно уносил кровать с Федей в небо Нью-Йорка.

Шкаф с двумя гангстерами, подталкивая Федю автоматами, ввели его в зал заседаний мафии.

— Я буду жаловаться в ООН! — заявил Федя.

— Та ни, не треба жаловаться. Давай мильярд — и свободен!

— Я буду вести переговоры только с вашим шейхом.

— Тю! Який у нас шейх? У нас — демократия!

— Ну, с президентом, боссом, шефом… Я желаю говорить с пастухом, а не с безмозглым бараном.

— Це я баран? — оскорбился Шкаф. — Ни, це ты вонючий козел!

Шкаф дернул Федю за бороду… и борода осталась у него в руке. Федя выхватил бороду, приклеил ее обратно и заявил:

— Сам ты козел!

Шкаф-тупица ничего не понял, но рассвирепел.

— А я кажу, шо козел — ты! — И снова оторвал бороду.

Федя как ни в чем не бывало опять приклеил ее.

— От козла слышу!

Шкаф опять рванул его за бороду… Но тут даже до этого болвана наконец дошло.

— Так це ж ты!

Он сорвал с Феди еще и чалму, и повязку с глаза.

— Попався, гад! — И схватил Федю за грудки. — А где шейх?

Закованный в цепи Федя висел на дыбе.

— Я последний раз спрашиваю, где шейх? — сказал Шкаф.

— А я последний раз спрашиваю: где Артист? — ответил Федя.

Шкаф кивнул гангстерам, те повернули дыбу и опустили Федину голову в бадью с водой.

— Попей, попей водички, вона тоби развяжет язычок!

Голова Феди была в воде… и уровень ее быстро понижался. Несколько мгновений — и бадья опустела.

— Тю! — поразился Шкаф. — Ты шо — усе выпив?

Суперагент выпустил изо рта мощный фонтан, окатив

Шкафа с головы до ног. Мокрый Шкаф разъярился.

— Ну, зараз я тебя поджарю, як кабана!

Он включил утюг, поставил его на голый живот Феди и сладострастно ждал его мучений. Но суперагент только улыбался.

— Шо такое? — забеспокоился Шкаф. — Не фурычит?

Он приложил утюг к своей щеке и завопил — на ней запылал четкий след.

— А ты шо… стальной? — ужаснулся Шкаф.

— Да что я, — скромно отвечал суперагент. — Вот полковника Петренко враги посадили на кол. И ничего — с тех пор у него только выправка строже!

Федя лежал на каменном полу и, как положено погибающему, но не сдающемуся, негромко напевал любимую чекистскую: «Не думай о секундах свысока…»

Песню оборвал грохот засова железной двери.

— Эй, солист! — заглянул Шкаф. — Зараз тебе будет дуэт…

Он втолкнул в камеру дядю Мишу и захлопнул дверь. Федя подхватил нового пленника — избитого, в крови.

— Мерзавцы! За что они вас?

— За шейха-а, — простонал дядя Миша.

— За какого… шейха? — даже не понял поначалу Федя.

— А я знаю, за какого? — всхлипывал дядя Миша. — Нет, вы только подумайте: где я, где шейх… Но они говорят: ты на весь ресторан кричал, что вы с этим Федей друзья… Ай, зачем я кричал на свою голову! Или мы все-таки друзья?

— Друзья, конечно, друзья, — заверил Федя.

— Так они говорят: раз вы друзья, значит, и ты должен знать! Но я ничего не знаю… А вы знаете?

— Да я-то знаю…

— Я вас умоляю! — Дядя Миша пополз на коленях. — Скажите им, где этот паршивый шейх, иначе они растерзают нас!

— Як тому готов, — твердо сказал Федя.

— Но я совершенно не готов!

— Ну, надеюсь, на вас у них не хватит подлости…

— И не надейтесь, они еще схватили Машу.

— Машу?! — впервые за все время пыток Федя дрогнул.

— Да-да, ее пытают в соседней камере…

За стеной раздался душераздирающий женский крик.

— Изверги! — простонал дядя Миша. — Мучить нежную девочку!

Федя затарабанил в дверь.

— Мерзавцы! Скоты! Откройте!

Шкаф распахнул дверь. Федя помедлил и сказал устало:

— Передай Артисту: я отдам ему шейха.

Шкаф расплылся в улыбке и доложил… дяде Мише:

— Артист! Федя передал, шо он отдаст вам шейха!

Настала немая сцена. Шкаф прикусил язык. Федя расхохотался. Маленький дядя Миша набросился на огромного Шкафа, заколотил по нему кулачками:

— Идиот! Дебил! Дегенерат!

Федя сорвал с лица дяди Миши наклеенные раны.

— Зачем вам эта бутафория? Настоящему артисту идут естественные украшения!

Федя от души врезал дяде Мише, тот отлетел в угол, отчаянно завизжал, в камеру ворвались гангстеры.

Мэри в квартире Феди напряженно следила за стрелками настенных часов. Было без пяти двенадцать.

На тахте заворочался в хмельном сне шейх, сбросил на пол одеяло. Мэри заботливо укрыла его.

— Мама! — улыбнулся шейх во сне.

— Спи, спи, сынок, — усмехнулась Мэри.

Федя был прикован к стене. Артист холодно прищурился.

— Ну, вспомнил, где шейх?

— Да нет, что-то с памятью моей стало… дядя Миша… или как вас теперь называть, господин Артист?

— Да, я артист! Я приехал сюда не за паршивой колбасой и джинсами! Я приехал за настоящим искусством! Что мне давали играть эти жалкие бездари в Одессе? «Кушать подано»! А здесь… О-о, здесь мой талант творит королей и безумцев, гениев и негодяев…

— Последнее вам особенно удается, — Федя позвенел кандалами. — Извините, что не аплодирую — руки заняты, артист погорелого театра!

Артист оставил возвышенные завыванья и сказал деловито:

— Значит, так: чтобы освежить память насчет шейха, у тебя есть минут тридцать. Уложишься, Шкаф?

Шкаф помешивал мастерком раствор в корыте.

— Та я его минут за двадцать замурую!

И положил к ногам Феди первый кирпич.

Настенные часы гулко забили — двенадцать раз.

От их ударов проснулся шейх и стал изумленным свидетелем того, как Мэри в несколько мгновений превратилась из очаровательной девушки в грозного суперагента ЦРУ.

Раз — и цветастое платьице сменилось черными кожаными брюками и курткой.

Шейх, не веря глазам своим, протер их кулаками.

Два — и роскошные волосы были убраны под черный мотоциклетный шлем, а прекрасные очи скрылись за черными очками.

Шейх принял стакан водки.

Три — и карманы куртки были набиты гранатами, а два автомата повисли на плечах рулами вниз.

Шейх икнул, откинулся на тахту и захрапел.

Мэри пошла к окну. Но вернулась. На столе лежал одинокий патрон. Мэри повернула гильзу… патрон оказался губной помадой. Отдавая последнюю дань своему женскому естеству, суперагент подкрасила губы, открыла окно, пронзительно свистнула, и далеко внизу на ее зов выкатился и застыл под окном мощный мотоцикл.

Мэри вскочила на подоконник и сиганула — точно в седло мотоцикла.

Федя был замурован уже по пояс.

Шкаф, как требовательный художник, отступил на шаг, оценивая свою работу, небрежно взмахнул мастерком… и клякса раствора залепила глаз Артиста. Тот набросился на Шкафа с кулаками.

Мэри в черном костюме, черном шлеме, на черном мотоцикле сливалась с чернотой ночи. Браслет на ее руке давал ровный сигнал.

Она свернула налево — сигнал стал тише.

Она развернулась направо — сигнал стал громче.

Впереди показался какой-то особняк за высокой оградой с воротами. Сигнал браслета резко усилился.

Мэри направила мотоцикл к воротам. На шум выскочили охранники. Мэри снесла своей могучей машиной ворота, разбросав охрану, взлетела на ступеньки, прошибла двери и ворвалась в особняк.

Федя был замурован уже по горло.

Шкаф проверил отвесом вертикальность стенки, весело раскрутил веревочку на пальце, с нее сорвалась гирька… и дала в глаз Артисту. Тот опять кинулся на Шкафа с кулаками.

Мэри, слившись воедино со своим мотоциклом, взлетала по лестницам и скатывалась по ним, неслась по анфиладам комнат, сшибая их двери, как карточный домик, увертывалась от выстрелов бандитов и поражала их с помощью пистолетов, автоматов, гранат и колес мотоцикла.

Над этим адским грохотом зудел сигнал ее браслета, все усиливаясь: Мэри приближалась к цели.

Федя был уже замурован весь, осталось только окошко перед его лицом. Артист подошел вплотную.

— Ну, тридцать секунд: где шейх?

— Где, где… В Караганде!

Федя исхитрился и плюнул все в тот же многострадальный глаз Артиста. Тот снова бросился с кулаками почему-то на Шкафа.

— Кончай! Кончай его, идиот!

Шкаф последним кирпичом навеки закрыл Федю. И отошел от стенки, полюбоваться.

— Дюже добрая работа!

— Какая добрая? Смотри, болван!

Внизу из кирпичной стены торчали босые ступни Феди, и пальцы на них нахально шевелились.

Шкаф схватил мастерок и стал забрасывать их раствором.

Но тут распахнулась дверь, и в камеру ворвалась Мэри на своем верном мотоцикле. Она с ходу врезалась в свежую кладку, кирпичи рухнули, и за ними открылась стена, к которой был прикован Федя, а рядом — еще пяток скелетов.

Мэри выстрелами пистолета сбила Федины оковы.

Артист и Шкаф бросились к двери. На пороге Артист швырнул гранату, захлопнул дверь и задвинул снаружи засов.

Увидев катившуюся по полу гранату, Федя крикнул Мэри:

— Ложись!

— Не время, Феденька… — смущенно потупилась Мэри.

Он не стал ее переубеждать, а завалил вместе с мотоциклом, накрыл своим телом, поймал катившуюся гранату и швырнул ее в дверь. Грохнул взрыв, все заволокло огнем и дымом.

Артист и Шкаф уселись в машину, из заднего окна которой торчал пулемет, и рванули к воротам.

Из особняка вылетели вдвоем на мотоцикле Федя с Мэри и бросились вдогонку.

Артист вел машину, Шкаф строчил из пулемета.

Мэри головокружительно уводила мотоцикл от пулеметных очередей, Федя из-за ее плеча вел ответный огонь.

А на неизвестно где находящемся наблюдательном пункте, защищенном накатом бревен и укрытом маскировочной сеткой, собрались разведчики обеих стран.

Оба Весельчака следили за ходом погони в стереотрубу — один в правый окуляр, другой — в левый и заливисто смеялись.

Оба Нервных стояли у двух входов траншеи и тревожно озирались.

Оба Обжоры рубали ложками кашу — из одного котелка.

В углу телефонист непрерывно долдонил в трубку:

— Сокол! Я — Орел! Сокол, ответьте Орлу!

А по траншее шли Генерал с Шефом и, как обычно, спорили.

— Я тебе говорю, Стьопа, у них любовь! — твердил Шеф.

— Ну какая любовь, Джек? — возражал Генерал. — Я же знаю Федора, это достойный ученик полковника Петренко!

— А я знаю Мэри — это моя достойный ученик! Как сказать русский пословиц: яблочко от яблонька, а любовь не картошка!

К начальству подбежал Адъютант, доложил.

— Наши агенты вышли на оперативный простор и преследуют противника! Может быть, вызвать подкрепление?

Генерал поднес к глазам бинокль.

— Еще рано!

Погоня-перестрелка продолжалась уже за городом, по широкому полю, в конце которого виднелся лес.

Феде наконец удалось прострелить колеса, машина перевернулась, из-под нее выбрались Артист и Шкаф и скрылись в лесной чаще.

Федя и Мэри на мотоцикле тоже ворвались в лес, продирались сквозь кусты, сшибали деревья, вырулили на поляну… и отпрянули: на них шел танк!

За штурвалом сидел Артист, а Шкаф наводил пушку.

— Ух, зараз я их! — скалился он. — Зараз як бабахну!

— Не-ет, я их гусеничками, гусеничками! — шипел Артист.

Танк с жутким грохотом надвигался на Федю и Мэри.

А на наблюдательном пункте продолжался спор.

— Вот увидишь Стьопа, у них большой любовь! — говорил Шеф.

— Сказал слепой: увидим! — иронизировал Генерал,

Адъютант снова озабоченно поинтересовался:

— Может быть, вызвать подкрепление?

Генерал мельком глянул на ход сражения в бинокль.

— Еще рано!

Федя рванул Мэри с мотоцикла в кусты, достал из-за пазухи связку гранат, а из нагрудного кармана фотографию.

— Маша! Передай полковнику Петренко его портрет. И скажи: если я погибну, пусть считают меня коммунистом!

— А если погибнут они? — с надеждой указала Мэри на танк.

Федя на миг задумался и решил:

— Тогда пусть их считают коммунистами!

Со связкой гранат в зубах он пополз навстречу ташку. Мэри зажмурилась. Прогремел взрыв. Мэри открыла глаза. Из горящего танка, отпихивая друг друга, выкарабкивались Артист и Шкаф. А в дыму покачивался контуженный, но живой Федя.

И снова продолжалась погоня, снова Федя и Мэри прорывались через кусты, перепрыгивали овраги…

Так они ворвались в ущелье, окруженное скалами, на которых цвел алый кустарник. Бандитов здесь не было. Федя и Мэри повернули назад. Но в проходе между скал на них уставились мерзкие рожи в противогазах. А в руках у Артиста и Шкафа были химические бомбы с черепами и костями.

— Вот тебе, Джек, и вся любовь! — печально сказал Генерал Шефу.

— Может, все-таки вызвать подкрепление? — спросил Адъютант.

— Уже поздно! — вздохнул Генерал.

И разведчики обеих стран дружно натянули противогазы.

Артист и Шкаф швырнули бомбы. Взрыв — и желтое смертоносное облако начало заполнять каменный мешок. Спасения не было.

— Прощай, любимая! — сказал Федя.

— Прощай, любимый! — ответила Мэри.

И они слились в первом и последнем в их жизни поцелуе.

Гибельное облако укрыло героев желтым саваном.

На наблюдательном пункте все сняли каски, склонили головы.

Желтое облако заполнило весь каменный мешок, зловеще клубилось и медленно уплывало вверх.

Постепенно открывались голые скалы и алый кустарник, ставший черным.

А посреди этой картины всеобщей гибели стояли Федя и Мэри. Одежда на них сгорела до жалких лохмотьев, но они стояли, как и прежде, затаив дыхание в бесконечном поцелуе, сохранившем их жизнь.

Наконец они оторвались друг от друга, шумно выпустили из легких застоявшийся воздух и глубоко, счастливо вдохнули свежий.

— Ну что я говорить! — воскликнул Шеф. — Любовь побеждает смерть!

— Да-а, — согласился Генерал. — Эта штука посильнее, чем Фауст у Гете.

Артист и Шкаф при виде жизнеутверждающей картины — невредимых и непобедимых Феди и Мэри в ужасе рухнули на колени и вскинули руки вверх.

— Победа! — кричал Генерал.

— Виктория! — вторил ему Шеф.

Появились два адъютанта с ящичками орденов и медалей СССР и США. И разведчики обеих стран начали их взаимно цеплять на грудь друг другу.

Генерал приколол Шефу звезду Героя.

— Служу Советскому Союзу! — козырнул американец. — Однако, Стьопа, это не есть все… У них — любовь, я выиграл, я хотеть получить мой выигрыш!

— Пожалуйста, Джек, — Генерал подставил Шефу свой лоб, но при этом надвинул до носа каску.

— Не-ет, Стьопа, так не пойдет, — засмеялся Шеф.

Он снял с Генерала каску и с наслаждением игрока,

которому наконец удалось отыграться, сложил пальцы для шелобана, занес их надо лбом Генерала… но тот в последний миг увильнул и крикнул:

— Майор Камикадзе!

— Слушаю, товарищ генерал! — подскочил к нему Адъютант.

— Я убываю на доклад о проведенной операции к Председателю КГБ, — сообщил Генерал и небрежно бро сил Шефу: — Джек, мой долг получите с майора Камикадзе…

Генерал улизнул по траншее, прежде чем изумленный Шеф опомнился. Адъютант покорно подставил ему свой лоб. Шеф вздохнул и начал — с двойной яростью и скоростью — отвешивать ему шелобаны.

А потом все повторилось, как в начале нашей истории…

Над Кремлем реял серпасто-молоткастый советский стяг, а над Белым домом развевался звездно-полосатый флаг США.

В свои кабинеты по разные стороны океана вошли президенты сверхдержав — Михаил Горбачев и Джордж Буш.

— Горячая линия связи с Соединенными Штатами Америки готова!

— Можем начать, — с ударением на первом слоге сказал Горбачев.

И вспыхнуло табло «НА СВЯЗИ БЕЛЫЙ ДОМ».

— Горячая линия связи с Советским Союзом готова!

— О’кей, — кивнул Буш.

И загорелось табло «НА СВЯЗИ КРЕМЛЬ».

— Добрый вечер, господин президент! — Горбачев улыбнулся. — Хотя меня уже информировали компетентные органы, что у вас пока еще доброе утро. Но я уверен, это единственное разногласие между нашими странами.

— Да, — согласился Буш, — с последней проблемой — этой русской мафией — уже покончено.

— Я рад, что у нас такой судьбоносный консенсус, — одобрил Горбачев. — Так что до завтра на Гавайях!

— До завтра! — согласился Буш. — Теперь уж нам никто не помешает.

— Конечно, вам таки да никто не помешает! — врезался в их разговор третий голос. — Можете быть совершенно спокойненькие, господа президенты, чтоб я так жил!

— Бог мой, кто это? — воскликнул Буш.

— Ай, вы меня не узнали? Это же я — Рабинович. Из русской мафии.

— Послушайте, товарищ… э-э… мистер Рабинович, — начал Горбачев.

— Да вы беседуйте, не обращайте на меня… Ай, нет, я дико извиняюсь, но я вас отключаю. У меня по срочному — Одесса!

В обоих кабинетах взамен соответствующих табло «НА СВЯЗИ КРЕМЛЬ» и «НА СВЯЗИ БЕЛЫЙ ДОМ» вспыхнул одинаковый текст «НА СВЯЗИ РАБИНОВИЧ».

И в обеих трубках застывших, как изваяние, президентов послышалось короткое: ту-ту, ту-ту, ту-ту…

1991

Отец-одиночка

Молодая, красивая, энергичная женщина сияла ослепительной улыбкой:

— Добрый день, дорогие друзья и особенно — подруги! Как всегда в прямом эфире — программа «Женский взгляд», ее ведущая Кира Туманова, и наш девиз «Ищем днем с огнем мужчину!».

Подобно легендарному Диогену, Кира вскинула над головой фонарь, смахивающий на шахтерскую лампу.

— Поиск достойного представителя якобы сильной половины человечества мы ведем сегодня в супермаркете нашего спонсора — фирмы «Голдкупер».

На телеэкране появилась рекламная заставка «Голдкупера».

А затем Кира с фонарем двинулась вдоль стеллажей супермаркета.

— Что же видит здесь наш «Женский взгляд»? Прежде всего, он видит, конечно, женщин. Этих вечных тружениц, этих заботливых пчел, собирающих и несущих в дом все необходимое, сгибаясь под тяжестью нелегкой ноши!

Живописуемая картина мало соответствовала картине действительной — «пчелы» не сгибались под ношами, а катили их на тележках.

— А где же мужчины? — Кира вскинула повыше свой фонарь. — Ага, вон три-четыре в поле зрения — у пирамиды с алкоголем… Еще парочка забежала за сигаретами… Взяли каждый по блоку. Не надорвутся от тяжести?

Кира свернула за угол стеллажа в очередной проход.

— Увы, как обычно, наши поиски днем с огнем мужчины не увенчались…

Она не договорила — по проходу двигался мужчина. Да не какой-нибудь замухрышка, а этакий могучий «русский медведь», каким его любят изображать иноземцы. И ноша «медведя» была под стать его облику — каждой рукой он катил тележку, нагруженную с верхом.

— Ого-го! — удивилась Кира и бросила в сторону: — Томка, народ!

Маленькая, но крепенькая, как колобок, ассистентка шустро ринулась в проход, широко раскинув руки перед покупателями.

— Господа, господа, идет съемка! Приносим извинения за неудобство!

Тем временем богатырь добавил на вершину горы покупок еще картонные коробки яиц и пытался сохранить шаткое равновесие.

Кира направилась к хозяйственному мужику, опять вскинув свой фонарь.

— Вас приветствует программа «Женский взгляд»!

— Это… зачем? — Он прикрылся рукой от фонарного луча.

— Вот и мы думали: зачем? Зачем зря жечь огонь в поисках мужчины? Но нет, дорогие друзья и особенно — подруги, возможно, мы нашли того, кого…

Кого они нашли, осталось невыясненным. Из-за стеллажа вылетела девчонка лет шести с автоматом, а за ней мальчишка лет четырех с пистолетом.

— Не уйдешь, зевеный квокодив! — вопил он, не выговаривая ни «р», ни «л».

— Уйду! — кричала в ответ она. — А ты — покойник!

Девчонка выпустила из автомата очередь шариков. Но стрелком она оказалась неважным: шарики не сразили мальчишку, а долбанули по лбу Киру.

Кира выронила фонарь, и он взорвался осколками стекла.

— А ну, тормозите! — Богатырь попытался ухватить детишек за шиворот.

Но ухватить не ухватил, а тележку отпустил, и коробки с яйцами скатились к ногам Киры, обдав их бело-желтым фонтанчиком.

Кира отпрыгнула и наткнулась на стеллаж, с которого посыпались банки.

Ассистентка-колобок Томка, самоотверженно принимая банкопад на себя, оттолкнула Киру, и та, поскользнувшись на белках и желтках, непременно бы упала, если бы ее не подхватил богатырь.

— Извините… Пожалуйста, извините!

— Дьявол побери! — вырвалась из его рук Кира. — Что? Эти дети… Почему?

— Потому что мы — банда! — жизнерадостным хором сообщили дети.

— Ну, сейчас я вашей банде! — Богатырь потянул руки-грабли к малолеткам.

Однако погребенная под банками справедливая Томка завопила:

— Не трогайте детей! Где их мать?

— Да, мать! — подхватила Кира. — Где мать этих детей?

— Ну, я… мать, — признался богатырь.

— Что-о? — вытаращилась на него Кира.

Он сбивчиво забубнил:

— То есть не мать… ясное дело — отец… короче, мои дети… мои!

И на экране появился первый титр — название фильма: ОТЕЦ-ОДИНОЧКА

За ним пошли остальные титры.

А когда они закончились, мы оказались в небольшом кафе с армянскими чеканками и кувшинами. Но столы и стулья были сдвинуты рядами, так что это было похоже на собрание — со столом президиума, со стойкой бара, служившей трибуной, и с несколькими десятками участников — исключительно мужчин.

На стене висел плакат «БЕЗ ЖЕНЩИН ЖИТЬ НА СВЕТЕ МОЖНО, ДА!»

Все происходящее фиксировали две телевизионные камеры.

А за стойкой-трибуной пламенно вещал мужчина лет тридцати трех в костюме с бабочкой и кудрями до плеч:

— Друзья! Товарищи! Братья! Первый съезд Союза отцов, самостоятельно воспитывающих детей, образно говоря, отцов-одиночек, считаю открытым!

Зал поаплодировал.

— Мы горим стремлением объединиться и вместе нести наш общий жизненный крест. Позвольте представить оргкомитет съезда. Виктор Зубов, майор милиции, растит сына…

В президиуме встал тощий, но жилистый мужчина лет тридцати пяти.

Зал приветствовал его аплодисментами.

— Семен Ильич Голубчик, врач-травматолог, у него тоже — сын…

В президиуме забавно раскланялся сорокалетний лысый толстячок.

И ему поаплодировали.

— Сергей Громов, водитель такси, двое детей — мальчик и девочка…

Знакомый нам богатырь — отец малолетних бандитов из супермаркета — неуклюже привстал и получил свою долю аплодисментов.

— Армен Суренович Эйрамджан — отец пятерых детей!

Многодетного отца сорока пяти лет приветствовали особенно бурно.

— Кроме того, Армен Суренович — хозяин кафе «Ахтамар», которое он любезно предоставил в качестве штаб-квартиры нашего Союза!

Бурные аплодисменты перешли в овацию.

— И наконец, ваш покорный слуга — Ярослав Цветов, отец дочери, профессиональный поэт!

Он поклонился так эффектно и низко, что исчез за стойкой.

Но это не помешало собравшимся его приветствовать.

— Друзья, прекрасен наш Союз! — вынырнул из-под стойки Ярослав. — Наши планы грандиозны! Отцы-одиночки перестанут ощущать себя одиночками…

Ярослав что-то пламенно излагал, а за столом шептался президиум.

— Чего он завел: отцы-одиночки, отцы-одиночки, — вздохнул Сергей.

— А что предлагаете вы, уважаемый? — поинтересовался Армен Суренович.

— Да просто — отцы. И все дела!

— А телевидение на фига? — спросил майор Виктор.

— Я извиняюсь, реклама — двигатель торговли, — пояснил Семен Ильич.

Ярослав тряхнул кудрями и поправил бабочку.

— А сейчас мы должны принять, образно говоря, клятву на верность. — Он развернул длинный свиток. — Все, кто с нами, повторяют за мной…

— Это че, блин, вставать? — насупился румяный стриженый крепыш.

— Можно сидя, — разрешил Ярослав и начал читать: — Я, волею судьбы отец-одиночка, вступая в союз собратьев по жизни, торжественно клянусь…

Он продирижировал рукой, и зал вразнобой подхватил:

— Торжественно клянусь…

Клятва продолжалась уже на экране телевизора.

— Быть верным нашему братству и словом, и делом, — говорил Ярослав.

— И словом, и делом, — повторил на крупном плане Сергей.

А Сергей перед маленьким кухонным телевизором поморщился.

Он смотрел программу, загружая в кипящую кастрюлю макароны.

Загрузил, взял пылесос и пошел в комнату.

Дети смотрели американский мультик с дерущимися уродцами.

Сергей включил пылесос — на телеэкране зарябило.

— Ты что! — заволновалась дочь. — Дай нам «Спокойной ночи, малыши!»

— Нет, Машка-Ванька, это — не спокойной ночи, это — дурдом в психушке!

— Ну, папочка, — взмолилась Машка, — ну интересное же.

— Такое интересное ты устроила в магазине. До сих пор уши горят…

— Мы пвосто игвави в чевепашек-ниньзей, — вступился за сестру Ванечка.

А учредительное собрание продолжалось на другом телеэкране.

— Клянемся заботиться о своих детях и детях наших собратьев, — говорил Ярослав.

— И детях наших собратьев, — вторил ему экранный майор Виктор.

А сам майор косился в телевизор, умело подшивая белый подворотничок к милицейскому кителю.

В кроватке заворочался пятилетний сын.

Виктор приглушил звук телевизора.

Но ребенок сбросил одеяльце и уселся.

— А я все равно не сплю!

— Как не сплю, Константин? Почему не сплю?

— Не спится, — просто объяснил ребенок.

— Ё-мое, не спится! — искренне удивился Виктор. — А мне бы только голову до подушки дотащить… Ну, и как будем действовать?

— Шурику на ночь бабушка песенки поет, — подсказал ребенок.

— Так это — бабушка. А я насчет песенок…

— Хочу песенку! — закапризничал Костик. — Пой, а то не засну!

Майор вздохнул, подумал и взревел мимо нот, но со знанием текста:

— Наша служба и опасна и трудна, хоть порой она почти что не видна, если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет…

Костик послушал-послушал и сказал:

— Ты поёшь, конечно, очень хорошо. Но можно я немножечко посплю?

Клятва отцов звучала и по телевизору в кафе «Ахтамар».

— Клянемся делиться с ближними добром и хлебом! — говорил Ярослав.

— Делиться добром и хлебом! — вторил ему на экране Армен Суренович.

А в кафе Армен Суренович и его три сына и две дочери — от семи до пятнадцати лет — убирали со столов, расставляли стулья, протирали чеканки.

Но младшая дочь больше торчала перед телевизором.

— Папа-джан, — восхищалась она, — ты просто как артист Джигарханян!

Армен Суренович притворно-строго нахмурился:

— А ты — совсем как Гаянэ-лентяйка! Видела такой мультик?

— Видела. — вздохнула девочка и принялась собирать посуду.

— Гагик, Вазген, Левон, принесите из подвала картошку. А ты, Анаит…

Старшая дочь Анаит не успела получить указание — зазвонил телефон.

— Кафе «Ахтамар»… Что? Нет! Вы ошиблись номером!

Армен Суренович резко положил трубку. Анаит заволновалась:

— Это… это… Синицын?

— Какой Синицын?

— Ну, Дима Синицын… Из девятого «Б»…

— Нет! — так же резко отрубил отец. — Я же сказал, ошиблись номером!

Но телефон зазвонил снова.

— Никакие женщины не отвлекут нас от наших детей! — говорил Ярослав.

— Женщины не отвлекут от детей! — вторил на экране Семен Ильич.

А в его докторском кабинете появился тринадцатилетний сын.

— Отец, там все отделение балдеет от собственной телезвезды!

— Не выдумывай, Илюша, — Семен Ильич выключил телевизор.

— Скромность — путь к забвению! — укорил его сын, доставая из сумки термос и пакеты. — Кофе с молоком… Как ты любишь. Пицца с ветчиной… Еще теплая. Печенье овсяное. И виноград.

— Спасибо, родной! — Семен Ильич растроганно обнял сына.

— И прими таблетки, — добавил Илюша. — Забудешь схему — позвони.

— А ты опять всю ночь — в Интернете?

— Я же не усну, пока ты не придешь. Спокойного дежурства, отец!

Илюша убежал. Семен Ильич уложил продукты в стол.

А в кабинете появилась пышная медсестра — с подносом.

— Вся травматология на ушах! Вы такой телегеничный! Вот ваш кофе — любимый, с молоком… А пирожки — мои фирменные…

— Спасибо, Людмила, мне все принес Илюша.

— Чудный мальчик! Такой внимательный, такой заботливый.

— Да. — улыбнулся доктор, — я даже теряюсь: кто — сын, а кто — отец…

— Отец — вы! Но эта вечная сухомятка, это отсутствие женской заботы…

— Людми-ила! — простонал он. — Я извиняюсь, в какой раз ты это излагаешь?

— И буду излагать, пока не образумитесь! — твердо пообещала она.

Румяный стриженый крепыш смотрел телевизор, держа на коленях трехлетнего сына, укутанного в одеяло.

— Хранить мужскую дружбу и мужскую честь! — читал клятву Ярослав.

— Мужскую дружбу и честь, — поддержал его на крупном плане крепыш.

— Папа, ты! — Ребенок ткнул пальчиком в экран. — Это сказка?

— Это жизнь, — сурово пояснил отец. — И по жизни Тимохе спать пора!

Он переложил сына с колен на тахту.

— А сказку? — потребовал ребенок.

— Какую, блин… то есть… сказку я тебе в натуре рассказал вчера.

— А спать Тимохе надо сегодня, — резонно возразил ребенок.

— Ну… щас… щас. — Крепыш напрягал гладкий лоб.

В комнату заглянули угловатые мужчина и женщина.

— Тимошенька, рыбка моя, — засюсюкала женщина, направляясь к ребенку.

— А ну, мотайте! — преградил дорогу крепыш.

— Толик, ты охренел? — вскрикнул мужчина. — Можно сказать внуку спокойной ночи?

— Приятного сна! Валите отсюда конкретно, валите!

Оскорбленные гости отвалили, а крутой Толик резко сообщил сыну:

— Сказка! Жили-были дед да баба, ели кашу с молоком, рассердился дед на бабу — трах по пузу… блин… кулаком!

Ярослав, откинувшись на высокую спинку вольтеровского кресла, с удовольствием наблюдал на экране самого себя, читавшего манускрипт:

— Клянемся с честью нести благородную ношу отца-одиночки!

— Благородную ношу отца-одиночки! — подхватил зал.

Ярослав горделиво поправил бабочку, с которой не расстался даже в домашнем халате.

А в соседней комнате перед иконой, у которой теплилась свеча, стояла тоненькая девочка со взрослым лицом:

— Боженька, сделай так, чтобы мой день рождения был не раз в году, а пять раз. Не из-за подарков, честное слово! Просто я бы чаще видела маму. Боженька, помоги, а за это я… я… — Она подумала и решилась: — Я буду любить всех-всех в классе! — Еще поколебалась и добавила: — Даже Нинку Лучинкину!

Из комнаты донесся голос Ярослава.

— Лиза, уже десять часов, ты ложишься?

— Да-да, папочка.

— Зайди ко мне — я поцелую тебя на ночь.

— Сейчас, папочка, — откликнулась Лиза, не отводя глаз от иконы: — И еще, боженька… Я пока маленькая, грехов у меня еще нет, но уже собираются… Так что, пожалуйста, следи за мной, чтобы я чего-нибудь не вытворила!

В спортзале пять молодых женщин — и среди них телеведущая Кира с ассистенткой Томкой — крутили педали велосипедов. Учащенное дыхание, слипшиеся волосы, струйки пота по лбам, перевязанным лентами.

— Девки, сдаюсь! — первой прекратила движение Томка.

Остальные тоже с облегчением бросили педали и радостно зашумели:

— Спеклась Томка! С тебя — пиво! И креветочки, и креветочки!

Томка покорно отправилась в предбанник — накрывать стол.

Три дамы весело плескались в бассейне.

А Кира на массажном столе постанывала под руками восточного человека, поросшего с головы до ног курчавой шерстью.

— A-а… О-о… У-у… Мурад, ты волшебник!

— Вах, зачем — волшебник? — скромно возражал Мурад. — Просто — мастер.

— Большой мастер! Все-таки и мужчина кое на что годится.

— Я тебе скажу, на что годится мужчина. Но ты не поймешь… фумунистка!

— Феминистка, — засмеялась Кира. — Выучи наконец: мы — феминистки.

— Вах, феминистки, коммунистки… Просто — женщины. Значит — глупые.

Мурад вскочил на стол и прошелся босыми пятками по телу Киры.

— Ай — ой — ей! — завопила она от сладкой боли.

Мурад соскочил на пол и горделиво удалился — могучий и мохнатый.

Возвращавшиеся из бассейна три грации поглядели ему вслед.

— Неандерталец, — оценила блондинка Света.

— Примат, — поддержала брюнетка Таня.

— Самец, — подытожила пестрокрашенная Элла.

— Девки, к столу! — позвала Томка.

Укутанные в простыни, как римские патриции, они подняли кружки пива.

— Ну, — произнесла Кира, — за нас с вами и за фиг с ними…

— …мужиками! — хором завершили свой традиционный тост остальные.

Дамы хлебнули пива и принялись за креветок.

— Кирка, анекдот! — потребовала Томка.

— Есть анекдот! Облезлый бабник говорит юной девице: «Дорогая, чтобы добиться твоей любви, что я могу тебе дать?» А девица ему: «Только наркоз!»

Подруги захохотали, снова принялись за пиво, закурили.

— Светик, дотянись до ящика, — попросила Кира.

— Ой, ты без ящика — ни секунды! — Блондинка Света включила телевизор.

На экране возникло собрание мужчин.

— А того, кто нарушит нашу великую клятву, — говорил Ярослав, — покарает рука судьбы и гнев товарищей!

— Рука судьбы и гнев товарищей! — подхватил зал.

— Что за паноптикум? — удивилась Кира.

Словно отвечая ей, Ярослав сообщил:

— А теперь — выборы совета и президента Союза отцов-одиночек…

— Дьявол побери! — воскликнула Кира. — Почему наш фонарь еще не там?

Новоиспеченный совет шумно заседал в кафе.

— Спокойно, друзья мои! — надрывался Ярослав. — Я понимаю ваши эмоции, но давайте по порядку. Зачитываю, что уже предложено.

Все притихли, слушая список Ярослава.

— Консультация по правовым вопросам, психологическая консультация, ночной детсад для работающих в ночь отцов, празднование дней рождения…

— Именинники месяца, — уточнил Армен Суренович.

— Да, на каждый день каждого ребенка нас не хватит, — кивнул Ярослав. — Далее, муниципалитет и собес, огород для обеспечения детей овощами…

— Отцы, еще подмосковный вариант, — напомнил Сергей. — Летом — пашем в деревне, зимой — продаем что напахали…

— Записано, — кивнул Ярослав.

— А курс молодого бойца? — спросил майор. — Стирка, готовка, глажка…

— Записано. Ты — ответственный.

— Короче, все записано, — сказал Сергей. — Теперь вкалывать — и все дела!

Но Ярослав показал большую сумку.

— Вот еще — письма женщин после телепередачи.

— Всего за неделю? — изумился Семен Ильич.

— Нет, за сегодня. А за неделю — там.

Ярослав показал на бумажный мешок в углу.

— Расписались бабы! — сказал майор. — А чего хотят?

— Крик души и тела, — усмехнулся Ярослав.

— Как будем отвечать? — спросил Семен Ильич.

— Никак! — отрезал Ярослав.

— Это не по-людски, — возразил Сергей.

— А они с нами по-людски? — завелся Ярослав. — Нет, вдовцам, конечно, сочувствуем. Но большинство у нас — разведенцы. Мы прошли все круги ада с этими… спутницами жизни. И бабам наш Союз, образно говоря, но пассаран!

Ярослав по-интербригадовски вскинул кулак.

А майор стукнул кулаком по столу.

— Ё-мое, как вспомню развод!

— Все равно не по-людски, — настаивал Сергей. — Я возьму письма.

— Бери, — пожал плечами Ярослав. — Читай, мечтай… А сейчас знакомьтесь: коммерческий директор Борис Михайлович Рябинский.

Лысоватый мужчина, сидевший тихой мышкой в углу, поклонился.

— Коммерческий директор чего, уважаемый? — спросил Армен Суренович.

— Нашего фонда. Объясните, Борис Михайлович.

Рябинский заговорил негромко, но очень внятно:

— Вы наметили немало дел. Но дела требуют и немалых расходов. Для инвестиций необходимо создать фонд. И добиться определенных налоговых льгот. Подключим общественность, многодетных отцов…

— Кланяться и клянчить? — перебил Сергей. — А мы сами — без рук, без мозгов?

Вопрос остался безответным — Ярослав снял трубку звонившего телефона.

— Союз отцов-одиночек! A-а, уже прибыли? Прошу, прошу…

Ярослав пригладил кудри и поправил бабочку.

— С утра звонило телевидение, я дал добро на съемку.

— Ну, поэт! Еще ни хрена не сделано, а скоро будут просить автографы…

Возмущенный Сергей осекся — появилась телекоманда во главе с Кирой.

Сияя улыбкой и фонарем над головой, она бодро начала с порога:

— Как всегда в прямом эфире — программа «Женский взгляд», ее ведущая Кира Туманова, и наш девиз «Ищем днем с огнем мужчину!». Поиск привел нас в необычное место: Союз отцов-одиночек…

Тут и она осеклась — узнала Сергея. Но взяла себя в руки и пошла на него.

— Итак, я задаю вопрос первому отцу…

— Может быть, начнем с президента Союза? — обиделся Ярослав.

— Президентом закончим, — пообещала Кира. — А этого молодого человека, дорогие друзья и особенно — подруги, вы уже наблюдали в универсаме. И наша встреча не показала, что воспитание детей стоит доверять мужчинам…

— Уважаемая, жизнь нам доверила, — вздохнул Армен Суренович.

— Не в том дело! — мотнул головой Сергей. — Конечно, мои архаровцы… наколбасили… вы уж простите…

— Забыто, — милостиво кивнула Кира. — Итак, «Женский взгляд» в гостях у Союза отцов-одиночек вглядывается в это изумительное явление…

— Я извиняюсь, — мягко перебил Семен Ильич, — что тут изумительного?

— Ну, как известно, мужчина лишен острой генетической тяги к детям…

— Кому это известно? — удивился Виктор.

— Сейчас узнаем кому, — Кира развернулась на камеру. — Я обращаюсь к женщинам, которых мужчины оставили с детьми…

— Тормозите! — Сергей грудью перекрыл камеру. — Это игра в одни ворота!

Кира остолбенела и онемела. Из-за ее спины выкатилась колобком Томка.

— Вы срываете съемку!

— А вы корячите жизнь! Надумаете потолковать нормально — милости просим. А пока — пока!

Сергей заключил Киру вместе с ее фонарем в свои медвежьи объятия, легко поднял и на глазах изумленной публики вынес из помещения.

Желтое такси неспешно ехало по улицам города.

Высокий очкарик махнул рукой с тротуара. Сергей притормозил.

— На Покровку, — сказал очкарик.

— Полтинник, — предложил Сергей.

— Такси — по счетчику! — строго возразил очкарик.

— О’кей, по счетчику, — согласился Сергей.

Такси рвануло с места…

…и остановилось у дома на бульваре.

— Восемьдесят два рэ, — указал на цифры Сергей.

— Вы же говорили — полтинник! — запротестовал очкарик.

— Но вы же просили — по счетчику, — развел руками Сергей.

Потом женщина на заднем сиденье хлопала его ладошкой по спине.

— Скорей, ну скорей же, скорей!

— Мадам, — пытался увернуться от ее ударов Сергей, — это только лошадь от кнута бежит быстрей, автомобиль устроен иначе.

— Что вы острите! Мы опаздываем!

— Да? Я думал, опаздываете вы, а если — мы…

Сергей рванул машину так, что пассажирку отбросило на спинку сиденья и она оставила в покое спину водителя.

Старичка с потрепанным саквояжем на коленях Сергей вез, похоже, издалека, и слушал его рассказ, наверно, уже давно.

— Это была наша пятая встреча… Нет, четвертая… Или все-таки пятая?

— Шестая, — уточнил Сергей.

— Какой внимательный собеседник! Так вот, на этой… шестой… встрече…

Очередные пассажиры — юноша и девушка — целовались на заднем сиденье.

Сергей косился на них в зеркало и вел такси по возможности плавно.

Но все же на колдобине машину тряхнуло так, что целующиеся чуть не пробили головами потолок.

— Зубы целы? — обеспокоился Сергей.

Вместо ответа юные вновь соединились в поцелуе.

А из радиотелефона послышался женский голос:

— Кто в районе трех вокзалов? Три вокзала…

— Ноль пятьдесят, — откликнулся Сергей. — Я у Красных ворот.

— Заказ на Басманную. Пиши адрес…

Вечером такси подкатило к детскому саду.

Машка и Ванечка забрались в машину.

— Как день прошел? — поинтересовался Сергей.

— Очень ховошо! — сообщил Ванечка. — Я новость васкажу!

— Погоди. — Отец тронул царапину на щеке дочки. — Что за ранение?

— Кошка глупая! Я подняла ее погладить, а она…

— Как же ты ее подняла?

— За хвост.

— Ага, кошка глупая, а ты большая умница. Еще легко отделалась!

— Пап, ну, пап, — затеребил отца Ванечка, — я новость васкажу!

— Сначала я расскажу. — возразила Машка. — Маленький мальчик веревку нашел, с этой веревкой он в школу пришел, долго смеялись над шуткою дети — лысый директор висел в туалете! Смешная страшилка, да?

— Не так чтоб очень, — вздохнул отец. — Давай лучше. Иван, твою новость.

— Я женюсь! — выпалил Ванечка.

Сергей крякнул — час от часу не легче.

— Женишься? А на ком?

— На Светванке из мвадшей гвуппы.

— Ой, Светланка — кривоногая! — засмеялась Машка.

— Сама ты квивоногая! — оскорбился Ванечка. — А Светванка квасивая! И она мне подавива свадкую мовковку!

— Ну, против морковки не попрешь, — согласился отец. — Женись!

К ужину готовились вместе: Ванечка расставлял тарелки, Машка раскладывала по тарелкам сосиски, Сергей добавлял к ним рисовую кашу.

— Я кашу не буду! — сообщила Машка.

— А ты знаешь, что бывает с девочками, которые не едят кашу?

— Они становятся манекенщицами!

— Возможно. Но ложатся спать голодными. Им ведь и сосисок не дают.

— Ты что, папа! — испугался Ванечка. — Без сосисок можно пвосто умеветь!

— Умереть? — огорчился Сергей. — Это перебор. Ладно, ешь…

Он положил Машке сосиску, и дочь с аппетитом набросилась на нее.

— Тормози, манекенщица, — улыбнулся Сергей. — Сначала шкурку сними.

— Это не шкурка, — уточнила дочь, — это сосискины колготки!

Дети ложились на двухъярусную койку: Машка — вверху, Ванечка — внизу.

— Мы в субботу идем в театр? — допытывалась у отца Машка.

— Раз обещано — идем. На «Доктора Айболита».

— Ува, ува, доктов Айбовит! — Ванечка вскочил на постели.

— Но типы, которые не будут спать, никуда не пойдут, — пригрозил отец.

— Мы будем спать, честно-честно! — пообещала Машка.

Дети старательно зажмурили глаза. Сергей улыбнулся.

— Молодцы, симулянты! Ладно, а я в ночь покатаю. Если будет работа, к садику не вернусь. Мария, сообразишь яичницу, покормишь Ванечку. А ты, Иван, оденься сам — не маленький. Вопросы есть?

— Нет вопвосов! — не открывая глаз, ответил за двоих Ванечка.

Сергей снова улыбнулся и ушел в кухню.

Побросал в стиральную машину детские сорочки и штаны.

А уже высохшие вещички снял с веревки и начал гладить на доске.

Зазвонил телефон — требовательным междугородним звонком.

— Алло! Что?.. A-а, да — Союз отцов… Город Иваново? Очень приятно, текстильный комбинат… Спасибо за поддержку… Нет, тормозите, выезжать не надо! Тем более — всем коллективом! Женщины, дорогие, это же сугубо индивидуально… Да, напишите конкретно: кого кто интересует, мы передадим по адресам — и все дела! Что — у меня лично? A-а, у меня — двое… Нет-нет, спасибо, у меня лично — никаких проблем!

Семен Ильич с Илюшей сидели перед компьютером, на мониторе которого сменялись фотографии: красивая женщина на фоне роскошной машины, шикарного дома, голубого бассейна… И все это сопровождал голос:

— Как видите, дорогие Илюша и Сема, у нас все хорошо. А как у вас? Здесь телевидение показывает просто жуть! Илюша, я так за тебя беспокоюсь… Сема, умоляю, пусть мальчик приедет, пусть он только посмот…

Илюша на полуслове вырубил компьютер.

— Какая умная вещь — Интернет, — помолчав, заметил Семен Ильич.

— Я никуда не поеду! — резко заявил Илюша.

— Мама пока спрашивает не тебя, а меня, — мягко ответил отец. — Но если тебе интересно мое мнение, то почему бы не поехать, не посмотреть…

— Нет! Она нас с тобой предала!

— Илюша, я же объяснял… Ее разделом нейрохирургии у нас не занимались, а мама — уникальный специалист…

— Глеб Степанович тоже специалист?

— Нет. Но ему надо было уехать, — Семен Ильич усмехнулся. — Это же известно: еврей — не роскошь, а средство передвижения.

— Что ты хохмишь! Неужели ты ее простил?

— Мне ее немножко жалко…

— Жалко? У нее есть все!

— А у меня есть ты.

Голос Семена Ильича дрогнул. Илюша смешался, хотел что-то сказать.

Но зазвонил телефон. Отец взял трубку

— Слушаю… Людмила? Что-то в отделении? А тогда что? Нет! Не надо никакой рыбы по-одесски! У нас прекрасные московские пельмени… О, боже!

Бросив трубку, он убежал в кухню. Вскипевшие пельмени заливали плиту.

Майор Виктор, в тренировочных штанах с майкой, и крупная, ярко разодетая и разукрашенная блондинка вывели из подъезда Костика.

— Как можно так опуститься с внешним видом! — возмущалась блондинка.

— Ты чего, — удивился майор, — Константин у меня при полном параде.

— Я не о ребенке. Зубов, я о тебе.

— Так я ж по-домашнему…

— Ну и что? Слыхал: в человеке все должно быть прекрасно — и лицо, и штаны… Если ты, Зубов, нуждаешься, мы с Петром Петровичем…

— Видал я твоего Петровича в гробу!

— А Петр Петрович умер? — заинтересовался Костик.

— Типун тебе на язык! — воскликнула блондинка. — Это у твоего отца шутки… ментовские. А Петр Петрович — вот он, вот…

Из машины у обочины жизнерадостно махал рукой золотозубый мужик.

— Салют, пацан! «Макдоналдс» тебя ждет — не дождется!

— Не хочу «Макдоналдс», — возразил Костик. — Хочу зоопарк.

— Нет проблем — зоопарк, — бодро согласился золотозубый.

— Пока, пап! — Костик по-взрослому пожал руку отца и побежал к машине.

А блондинка сообщила Виктору:

— Вообще-то недолго тебе мучиться, пока я заберу ребенка.

— Как… заберешь?!

— Спокойно, Зубов, еще не завтра. Поставлю бизнес, обеспечу фундамент…

— Ё-мое! Константина тебе не видать, как своих…

Майор не договорил — от машины к ним бежал Костик.

— Пап, я забыл… Если в зоопарке маму и Петра Петровича вдруг съест лев, мне к тебе на каком автобусе ехать?

В тюремной комнате свиданий крутой Толик докладывал женщине в ситцевом платье и косынке на глаза:

— Ест нормально, в саду — нормально, спит тоже нормально.

— Все у тебя нормально, — вздохнула женщина. — А как у него животик?

— Животик? — Толик подумал и сообщил: — Животик нормально.

Женщина снова вздохнула и слезно взмолилась:

— Ну, будь человеком! Ну, хоть один разочек…

— Нет базара! Тимоха не должен видеть тебя здесь. Прикинь сама, Люсь.

Люся прикинула и опять только вздохнула. Но потом завелась:

— Отец с матерью рыдают! Чего ты их к внуку не пускаешь?

— И не пущу, блин! Я Тимоху люблю и тебя люблю, Люсь! А предки твои в натуре — уголовники. И ты из-за них тут чалишься.

— Они — уголовники? А сам ты — кто? Иисус Христос?

Толик задумался, почесал в бритом затылке и поклялся, как юный пионер:

— Я завяжу!

Ярослав молча барабанил пальцами по столу, а женщина с прической а-ля молодая Ахматова курила через мундштук. Ярослав принюхался к дыму.

— Не комплексуй, — усмехнулась она. — Просто сигареты.

— Да уж, надеюсь, ты не явилась в мой дом со своей травкой!

Она презрительно глянула на него и крикнула:

— Лиза, что ты копаешься?

— Я ищу сборник Алзоева, — отозвалась из другой комнаты девочка.

Ярослав вскипел, устремив на бывшую супругу гневный перст.

— Ты опять тащишь ее в «Пегас»? В этот притон графоманов!

— Ха-ха! Перечти свои опусы в «Литобозе». Полная деградация!

— А твои перлы в «Строфе» — наркотический бред сивой кобылы!

Обмен комплиментами прервала выглянувшая из комнаты Лиза.

— Мамочка, я еще поищу, мне Нил Сергеевич обещал автограф…

Дочь скрылась за дверью. Ярослав индифферентно молчал.

— Мракобес! — догадалась бывшая супруга. — Ты похитил книгу?

— Уничтожил! — торжествовал Ярослав. — Суд может обязать к свиданиям с матерью, но никакой суд не заставит уродовать ребенка бездарной пачкотней!

— Господи, и этому моральному уроду я отдала лучшие годы своей жизни!

— Могу себе представить, на что были похожи твои худшие годы!

Появилась Лиза и огорченно сообщила:

— Нету нигде…

— Ничего. — Мать встала. — Идем, Нил Сергеевич подарит тебе другую.

— Хорошо, мамочка. А еще у меня к Нилу Сергеевичу вопрос…

— Для ответа на все вопросы жизни у тебя есть отец! — оскорбился Ярослав.

— Хорошо, папочка. Скажи, пожалуйста… Вот в Библии написано: в начале было Слово. А какое?

Армен Суренович на скамеечке в ограде ухоженной могилы негромко беседовал с женщиной на фотографии памятника. Говорил он по-армянски, а мы слышали перевод:

— Что тебе еще рассказать, Тамар-джан? Гаянэ немножко ленится дома, но в школе решает задачки на пять. У Левона хорошо идет английский язык. Жалко, не могу ему помочь — я и по-русски не очень… Вазген и Гагик — спортивные мальчики. Хотя им надо серьезней отнестись к другим предметам. А вот Анаит… Нет-нет, не волнуйся, в школе у нее хорошо. Но, кажется, Анаит влюбилась. Она так похожа на тебя, и характер твой — не остановишь. Конечно, если бы с ней поговорила ты… Тамар, дорогая, как мне тебя не хватает!

Он умолк, глядя в прекрасные глаза женщины на памятнике.

На его плечо тяжело легла рука с золотым перстнем.

Армен Суренович обернулся — позади стояли два качка в кожаных куртках.

Кира на стремянке вешала люстру.

Она соединила провода, замотала изоляцией и скомандовала:

— Врубай!

Подруга Томка щелкнула выключателем — люстра засияла.

— Кайф! Ты, Кирка, мастер, а мне гвоздь вбить — проблема…

— Напряги какого-нибудь мужика.

— Мужика — ни за что!

— Почему, мужики вполне пригодны для рабского наемного труда.

— А чем платить за наемный? Вот-вот сокращение…

Кира огляделась с высоты стремянки — сдвинутая мебель, коробки и узлы.

— Дьявол побери ту минуту, когда я произнесла слово «ремонт»! Ни фига не успею до отпуска.

— Решила — в Анталью?

— Какая теперь Анталья — с дырой в кармане… Полечу на Байкал.

Кира спрыгнула со стремянки.

— Есть хочу!

— Сварим супчик?

— Да ну, побутербродничаем…

Они направились в кухню. Там тоже был полный раскардаш.

— Ни фига не готовлю, а посуды-ы! — удивилась Кира.

— Вымоем?

— Можно и вымыть… Но есть одна история…

— Анекдот? — оживилась Томка.

— Нет, быль. Приходит к врачу мужик: «Что-то у меня голова кружится, тошнит, тянет на солененькое». — «Так-так, посмотрим… О-о, да вы беременны! Как вас угораздило?» — «Понимаете, все началось с мытья посуды…»

Сергей высадил у Дома дружбы двух бородатых сикхов в чалмах.

И покатил дальше по проспекту, выглядывая голосующих.

— Кто в центре? — ожил радиотелефон. — Центр, центр…

— Ноль пятьдесят, — сказал Сергей. — Я на Новом Арбате.

— Заказ Сивцев Вражек. Пиши адрес…

Сергей не отозвался — он увидел на углу проспекта и переулка десятка два зевак, окруживших телекамеру, перед которой стояла Кира.

— Ноль пятьдесят! Связь! Ноль пятьдесят! — надрывался радиотелефон.

Сергей свернул в переулок и вышел из машины.

— Как всегда в прямом эфире — программа «Женский взгляд», ее ведущая Кира Туманова, и наш девиз «Ищем днем с огнем мужчину!».

Кира вскинула свой фонарь и остановила холеную даму.

— Скажите, вам встречался в жизни настоящий мужчина?

— А разве вообще бывает такое — настоящий мужчина? — усмехнулась дама.

— Исчерпывающий ответ! — одобрила Кира. — Но мы продолжаем поиск…

Сергей за спинами зевак наблюдал, как она остановила полную женщину.

— Вам удалось встретить в жизни настоящего мужчину?

— Да… Наверно, — Женщина была скована камерой. — Наверно… настоящий мужчина — это мой муж. — Она подумала и вздохнула: — Нет… Наверно, нет.

— Благодарю вас! — Кира переключилась на интеллигентную старушку. — Можно вопрос? Вы когда-нибудь видели настоящего мужчину?

— О, да! Да-да! — воскликнула старушка. — Я видела настоящего мужчину!

— Это радует, — без особой радости заметила Кира и развернулась на камеру. — Как видите, для встречи с настоящим мужчиной надо прожить долгую жизнь! — И снова повернулась к старушке: — Кто же он — ваш герой?

— Леонардо Ди Каприо! — выпалила старушка. — Боже, какой мужчина! Прекрасный, благородный! Я счастлива, что дожила до гибели «Титаника»!

Сергей наблюдал, как Кира улаживала ситуацию:

— Вы, конечно, имеете в виду не саму гибель «Титаника», а одноименный фильм… Но наша программа — не про кино, она — про жизнь.

— Леонардо Ди Каприо живее всех живых! — стояла на своем старушка.

— Конечно-конечно, — Кира ускользнула от нее к тетке с огромным баулом. — Можете ли вы ответить на один вопрос?

— Та хоч на два! — согласилась тетка с украинским акцентом. — Тильки я передам прывит моим родным у город Мелитополь…

— Привет — потом. Сначала — вопрос. Вы встречали настоящего мужчину?

— Та я вообще мужчину не бачила! Мужиков — да, но они ж — не мужчины, а трутни-кровососы! — Тетка подбоченилась. — Я больше скажу: вси мужики…

— У нас прямой эфир! — предупредила Кира.

— Тогда мовчу. — Тетка поволокла свой баул дальше.

Зеваки смеялись. Сергей протиснулся к камере.

— А можно пару слов?

Кира потеряла дар речи, но тут же усилием воли его обрела и лучезарно улыбнулась в камеру.

— Как видите, наша программа обрела постоянного участника, возможно даже — поклонника. А может быть, это как раз тот настоящий мужчина, которого мы ищем днем с огнем… Но, увы и ах, мы этого не узнаем — наше время истекло. До новых встреч в прямом эфире!

Оператор погасил камеру. Кира погасила улыбку. И рявкнула на Сергея:

— Дьявол побери, вы шпионите за мной?

— Нет, просто ехал мимо.

— Вот и поезжайте, и обязательно — мимо!

— Поеду. Но с одной просьбой.

— Какая еще, к дьяволу, просьба?

— Пожалуйста, помашите мне вслед с улыбкой!

Кира гневно распахнула рот, но Сергей уже шел к своему такси.

— Вообще-то, клевый мужик, — сказала подруга Томка. — Супермен!

— Суперболван! — пресекла ее Кира.

Комната была завалена одеждой, игрушками и продуктами в ярких упаковках. Семен Ильич, Армен Суренович, Виктор, Сергей и коммерческий директор Рябинский слушали Ярослава, дочитывавшего письмо.

— Гуманитарная помощь будет поступать регулярно. А кроме того, мы приглашаем тридцать детей на отдых в Германию. И знайте, ваше благородное дело всегда найдет отклик в наших сердцах.

— Стыд-позор! — проворчал Сергей. — Помощь голодающим Поволжья…

— Нет, — возразил Ярослав, — образно говоря, солидарность трудящихся.

— Да они-то трудящиеся, потому у них и всего навалом. А мы на дядю рассчитываем!

— Уважаемый, — улыбнулся Армен Суренович, — не отсылать же обратно.

— Я прикинул. — Директор Рябинский показал бумажку с цифрами. — Если все реализовать по розничным ценам и аккумулировать в нашем фонде…

— Тормози, Борис Михалыч, — нахмурился Сергей. — Чего реализовать? Прислали отцам и детям — им и отдадим.

— А платья, колготки, извините, тампаксы? Тоже — отцам?

— Ну, немцы от души переборщили… Женское отдадим матерям.

— Каким матерям? — насторожился Ярослав.

— Обществу матерей-одиночек. Они ведь предлагают дружить.

— Только через мой труп! — заявил Ярослав.

— Можно и через твой, — согласился Сергей.

— Нонсенс! Чем отдавать что-нибудь этим гиенам жизни, лучше сжечь!

— Ё-мое, крыша поехала? — изумился Виктор.

— Сжигать, конечно, не надо, — примирительно зашелестел Рябинский. — Женские товары тоже пополнят наш фонд и…

— Ну, нет, голосуем! — оборвал его Сергей. — Кто за то, чтобы гуманитарную помощь отдать по назначению — отцам и матерям?

Сергей вскинул руку, за ним — Армен Суренович, Виктор и Семен Ильич.

— Ясно? — спросил Сергей.

— Вполне, — усмехнулся Ярослав. — Особенно насчет женщин. Есть сигналы.

— Про что сигналы? — напрягся майор.

— Про то, — опять усмехнулся Ярослав, — что отдельные наши собратья стабильно позволяют себе нездоровые отношения с женщинами…

— Что ж тут нездорового, поэт? — удивился Сергей. — Наоборот, мужики вполне здоровы.

— Примитив! А как это совместить с членством в нашем Союзе?

Ярослав указал на плакат «БЕЗ ЖЕНЩИН ЖИТЬ НА СВЕТЕ МОЖНО, ДА!»

— Ну, можно, — Сергей улыбнулся. — Но нужно ли?

В луче прожектора на сцене с металлическим столбом томно извивался под страстную мелодию гибкий красавец в золотом плаще и серебряной шляпе.

Из зала за ним следили женщины — молодые, холеные, элегантно одетые, многие с мобильными телефонами — это смахивало на семинар бизнес-леди.

За одним из столиков устроились наши подруги: блондинка Света, брюнетка Таня, пестрокрашенная Элла и Томка-колобок.

А Кира с телекамерой и фонарем находилась в кулисах.

— Сегодня программа «Женский взгляд» видоизменила девиз «Ищем днем с огнем мужчину» — наш поиск происходит ночью…

Красавец на сцене сбросил плащ, оставшись в облегающей тунике.

Дамы в зале дружно зааплодировали.

— Не провожу аналогий с «ночными бабочками», — продолжала Кира, — но этих «ночных мотыльков» мы можем наблюдать только в полночный час…

Красавец под все более страстную музыку освобождался от деталей своего туалета — туфли, пояс, трико, не трогая при этом шляпу.

Каждая отлетающая деталь сопровождалась аплодисментами, воплями и даже стонами отдельных дам.

Потерю красавцем набедренной повязки Света, Таня, Элла и Томка приветствовали общим оглушительным свистом.

— Жаль, нам не разрешено снимать происходящее на сцене, — заметила Кира. — Но вы слышите, восторг зала нарастает…

Красавец — в одних плавках и шляпе — эротически извивался вокруг столба.

Дамы визжали и стонали.

Затрещала барабанная дробь. На ее пике красавец сбросил плавки и прикрыл шляпой свое мужское хозяйство.

Свет погас, зал в темноте взорвался аплодисментами и воплями.

Свет вспыхнул — красавца уже не было. А музыка продолжала греметь.

И вдруг какая-то дама вылетела из зала на сцену, сбросила бретельки своего топика и — обнаженная по пояс — пустилась в буйный эротический танец.

Вслед за ней еще несколько дам, выскочив на сцену, обнажились «топлесс», и замелькали бесшабашно и раскованно стройные загорелые тела.

А за кулисами Кира перехватила уже закутанного в плащ красавца.

— Виталий, наши зрители ждут ответы на вопросы…

— Спрашивайте, — не вяжущимся с его внешностью басом ответил красавец.

— Вот мальчишки мечтают стать космонавтами, разведчиками, летчиками… А кем мечтали стать вы?

— Я не мечтал, — пробасил Виталий. — Я был летчиком.

— В каком смысле?

— В прямом — лейтенант военно-воздушных сил. Два года в небе, год на земле. Без керосина и без зарплаты.

— Виражи судьбы! Как это далеко от вашего нынешнего занятия…

— А чем плохо мое занятие?

Кира развернулась на камеру.

— Это уже вопрос к вам, дорогие друзья и особенно — подруги. Достойно ли мужчины — зарабатывать на жизнь, показывая за деньги…

— Минутку! — прервал ее Виталий. — Вам не понравилось то, что я показал?

— Ну… почему, — Кира смешалась. — Судя по реакции зала… это… неплохо…

— В таком случае можно вопрос вам?

— Да, пожалуйста.

— Что вы делаете сегодня ночью?

Кира не дрогнула, насмешливо прищурилась.

— О-о, какой вы отважный лейтенант!

— Отважный, отважный, — подтвердил он.

Но тут же был опровергнут вынырнувшей стайкой сопливых девчонок.

— Виталик! Вита-алик! Витали-ик! — вопили они, хватаясь за плащ кумира.

— Мама! — жалобно пробасил он.

И позорно бежал, оставляя в руках фанаток обрывки золотого плаща.

Юная Анаит, что-то весело напевая, процокала каблучками к подъезду.

И попала в объятия выскочившего оттуда Армена Суреновича.

— Анаит-джан! Ты где была?

— Папа, что ты волнуешься? Мы готовили математику… С Ларисой.

— A-а, математику. — Отец все прижимал к себе дочь, сбивчиво приговаривая: — Уже так поздно… Ты не должна ходить одна… Это опасно!

— Десять часов — поздно? И я не одна, меня до угла проводили…

Анаит прикусила язычок, но отец уже насторожился.

— Кто проводил? Лариса?

— Нет… Дима… Ну, Синицын…

Армен Суренович наконец выпустил дочь из объятий, вздохнул:

— Сколько тебе лет?

— Ты же знаешь…

— Я знаю. Но ты, наверно, забыла. Тебе пятнадцать лет. И уже — любовь?

— Джульетте было четырнадцать!

— Джульетте Саркисян?

— Нет, «Ромео и Джульетта»! — с вызовом пояснила она. — Читал?

— Кино видел, — спокойно ответил он. — И чем хорошим у них кончилось?

Ответить ей было нечего — та история действительно закончилась неважно.

Виктор крутил мясорубкой фарш, подталкивая его куском булки.

— Пап, можно молочка? — заглянул в кухню сын в ночной пижамке.

— Возьми в холодильнике, а то у меня руки…

Костик достал пакет, налил молоко в стакан и отправился из кухни.

— Куда, кровать зальешь…

— Я аккуратно, честное слово! — пообещал Костик. Майор еще покрутил мясорубку, но, что-то сообразив, пошел в комнату.

На прикроватном коврике лакал молоко из блюдца пушистый котенок.

— Папа! — Костик шлепнулся на пол, прикрывая котенка. — У Колькиной мамы сразу шесть котятков народились… Не ругай меня!

— Да как не ругать? Я — на службе, ты — в саду. А кормить, гулять — кто?

— Утром и вечером — я. А днем бабушка — я ей звонил — будет его гулять…

— Бабушке хватает прогулок с больным дедушкой. Нет, отдай котенка.

— Папочка, он такой красивый! И умный! И лечебный!

— Чего-о? — недоуменно протянул майор.

— Ну, Колька говорит, что все кошки — лечебные. Если у хозяина что болит, они его лечат — ложатся ему на больное место!

Отец усмехнулся и присел перед котенком.

— Заливает твой Колька…

— Не заливает! Я коленку стукнул, и он сразу лег мне на больное место…

Тут котенок вдруг подпрыгнул и приземлился на голову Виктора.

Майор замер с выпученными глазами.

Илюша стоял у окна, глядя в ночь.

За его спиной шагал из угла в угол Семен Ильич.

— Ты взрослый мальчик… Сам поедешь, сам посмотришь, сам решишь…

— Нет! — сказал Илюша, не оборачиваясь.

— Сказать «нет» легче всего. Пойми, здесь все очень сложно… У вас в школе не платят учителям… У нас в больнице сократили врачей…

— Поедем вместе, — сказал Илюша, так же не оборачиваясь.

— Уехать от моих больных? Я могу жить только здесь. Здесь у меня — все.

— И у меня все — здесь. А там — ничего и никого.

— Там твоя мама.

— Мама? — Илюша наконец обернулся. — Кукушка, променявшая меня на…

— Не смей так говорить о матери!

— А как о ней говорить? Она вытерла о тебя ноги! Она просто дрянь…

Отец оборвал сына пощечиной. На миг оба застыли.

Потом Семен Ильич прижал к себе Илюшу, заговорил сквозь слезы:

— Прости! Сыночек… Родной мой… Прости… Пойми… Я люблю тебя!

Илюша безжизненной куклой покачивался в его объятиях.

Но затем все-таки сломался, обмяк, заговорил тоже сквозь слезы:

— И я тебя люблю! Очень… Понимаешь… Я… Ну я… Прости!

Отец и сын плакали, обнимались и что-то шептали друг другу.

А Сергей спал. Утомленный безразмерным отцовским рабочим днем, он заснул в кухне — щекой на гладильной доске посреди детских вещичек.

Зазвонил телефон — долго, пока очнувшийся Сергей не нашел трубку.

— Алло! Какой… Союз? А… ну, да… отцов… А который час? Девять утра?

Сергей глянул в темное окно, потом на часы.

— Какое утро — час ночи! Ах, у вас на Камчатке… Ладно, чего теперь извиняться… А что за срочность, Камчатка? Нет, дорогие женщины, у нас все же не брачная контора! Ну да, на письмо ответил — один раз. А переписка — извините! Да понимаю, что у вас — коллектив… Я вам адреса наших мужчин дал — вот с ними и переписывайтесь… Желаю счастья в личной жизни!

Сергей положил трубку. Тронул утюг, отдернул руку и продолжил глажку.

Утром Сергей вел такси по улице с трамвайными путями.

Повернул налево, и был остановлен свистком милиционера.

— Чего свистишь — денег не будет! — улыбнулся ему Сергей.

Гаишник на улыбку не ответил, четко козырнул.

— Инспектор Глушко. Почему произвели поворот с трамвайных путей?

— Так в новых правилах поворот с путей разрешается…

— Если нет знака, — закончил за него гаишник. — А знак висит.

— А вчера не висел, — Сергей опять улыбнулся. — Ты, что ль, повесил?

Инспектор снова на улыбку не ответил, а глянул очень недобро.

Сергей достал сумочку с документами и как бы невзначай уронил купюру.

— Командир, у тебя денежка упала!

— Это у вас упало, — возразил гаишник.

— Нет, мои все красненькие, а эта синенькая. Твоя денежка.

Инспектор поднял купюру и опять четко козырнул.

А Сергей покатил дальше. Женский голос сказал в радиотелефон:

— Кто в районе Сокола? Заказ на Песчаную улицу…

— Ноль пятьдесят, — откликнулся Сергей.

Он подъехал к дому, открыл багажник и нырнул в него, сдвигая свой инструмент, чтобы освободить место для вещей клиента.

— Пожалуйста, скорей! Я опаздываю!

Сергей резко выпрямился, стукнувшись затылком о крышку багажника.

Перед ним стояла Кира — с большим чемоданом и видеокамерой в чехле.

— Дьявол побери, все-таки вы за мной следите! — возмутилась она.

— Нет, вы сами меня вызвали. — Он потирал ушибленный затылок.

— Я вызвала не вас, а такси! Но теперь придется на попутной…

Кира поставила чемодан и замахала рукой машинам.

— Только оплатите ложный вызов, — сказал Сергей.

— А говорят, — усмехнулась Кира, — гусары с женщин денег не берут!

— Я не гусар, вы не женщина.

— А кто же я, по-вашему?

— Вы — борец с мужчинами.

Она вскипела, но не успела ответить — он сунул чемодан в багажник.

— Поехали! А то действительно опоздаете.

Он захлопнул багажник и сел за руль. Она чуть помедлила, но тоже уселась, демонстративно отвернувшись к окошку.

И они поехали. Молча. Потом он спросил:

— А чего вы так не любите нашего брата?

— С вашим братом я не знакома! — отрезала она. — А если вы имеете в виду мужчин вообще, то я их просто не замечаю.

— Но все-таки ищете. Днем с огнем.

— И все-таки не находим. Даже днем с огнем.

— Не там ищете. Как тот мужик искал кошелек у фонаря. Его спрашивают: где потерял? В кустах. А чего не в кустах ищешь? Так там темно, а здесь светло!

Сергей засмеялся. Кира даже не улыбнулась.

— Встречный вопрос: а почему вы так не любите женщин?

— Як женщинам отношусь нормально.

— Да, конечно, это норма: отнять у женщины детей и…

— Моя жена, — перебил Сергей, — умерла при родах сына.

С Киры слетела вся надменность, она прижала обе ладони ко рту.

— Извините! Я не знала… Ради бога, извините!

— Ничего. Уже четыре года…

Они вновь замолчали. За окном мелькали деревья загородного шоссе.

— В командировку? — Сергей кивнул на видеокамеру.

— Нет, вырвалась в отпуск. Но поснимаю на Байкале…

— Так вы байкалочка? — обрадовался Сергей.

— Нет, я москвичка. На Байкале у меня друзья.

— A-а, я подумал — мы земляки… То есть сам я не совсем с Байкала — алтайский. А после армии приземлился в Москве.

— Лимитчик? — вырвалось у Киры.

— Лимита, — добродушно кивнул он. — А что ж, если столичные брезгуют крутить баранку? Сначала на стройке пахал, потом арендовал эту развалюху…

Он хлопнул тяжелой ладонью по приборному щитку. Машина задрожала, зафырчала, начала спотыкаться. Сергей взмолился:

— Прости, подруга! Не обижайся на болвана! Давай, милая, поехали!

Машина, вняв его мольбам, перестала дрожать, ворчать и набрала ход.

— Она у вас ручная?

— Отзывчивая. Ты к ней с душой — и она к тебе с добром. Как женщина.

— Типично мужское представление! — с ходу завелась Кира. — Женщина — как игрушка! Нажал кнопку — и заработала!

— Скажите, Кира, — мягко спросил Сергей, — вас что, кто-то сильно обидел?

— Меня? Да не родился еще тот, кто мог бы меня обидеть!..

Она вновь категорически отвернулась к окошку.

Остаток пути они ехали молча. Такси подкатило к аэропорту.

— Где регистрация? — Сергей достал чемодан из багажника.

— Я сама! — Кира забрала у него чемодан.

— Сама так сама. А когда вы обратно?

— Двадцатого, — автоматически ответила она и спохватилась. — Что за вопрос?

— Вопрос сервиса. Фирма предлагает клиенту встречу.

— Клиенту хватило проводов!

Она подхватила чемодан и, сгибаясь под тяжестью, побрела в аэропорт.

Он смотрел ей вслед с неясной улыбкой.

Армен Суренович в поварском колпаке нес огромный торт со свечами.

Трепетные огоньки высвечивали в темноте сияющие глаза детей.

— А теперь, уважаемые, все вместе ка-ак дунем!

Дети, напрягая щеки, дули на свечи, пока они не погасли.

Вспыхнул свет, отцы и дети зааплодировали.

— Снято, — сказал Ярослав телеоператору. — Теперь — подарки. — Он громко объявил: — Подарки именинникам месяца!

Сергей, Виктор и Семен Ильич раздавали куклы, машинки, игры.

Сергей вручил Костику корзиночку.

Малыш поднял крышку — там лежал знакомый пушистый котенок.

— Папа! — Счастливый пацан вскинул котенка над головой. — Спасибо!

Майор издали развел руками: мол, я ни при чем, это — от всего коллектива.

— А мне? — Тимоша дернул за рукав крутого Толика. — Я тоже хочу котенка!

— Зачем котенка? У тебя еще хомяк не сдох! — логично пояснил Толик.

Ярослав командовал телеоператору:

— Подарки — крупно! На фоне дадим спонсоров. Затем — чаепитие, а мы удалимся на совет. Но сначала — меня…

Ярослав поправил бабочку, тряхнул кудрями и объявил:

— А теперь, образно говоря, гвоздь программы! Чай с именинным тортом!

Армен Суренович в колпаке взмахнул блестящим ножом, дети с тарелочками выстроились к торту, а отцы — члены совета — двинулись на выход.

Совет заседал в кухне, у плиты с кастрюлями.

— Ну, на фига телевидение? — недоумевал Сергей. — Могут дети спокойно попить чай?

— Могут. Но это должна видеть общественность, — ответил Ярослав.

— Паблисити привлекает средства в наш фонд, — пояснил Рябинский.

— Много уже накапало? — заинтересовался Виктор.

— Процесс пошел, — уклонился от прямого ответа директор.

— Какой процесс! — буркнул Сергей. — Планов навалом, а дел с гулькин нос.

— Нет, я извиняюсь, — Семен Ильич стал загибать пальцы. — Культпоход на «Айболита» был, гуманитарную помощь раздали, теперь вот — именинники…

— А ночной детсад не получается, — загибал в ответ пальцы Сергей, — а где консультации психолога, а юриста нет, как и не было…

— Юристы с психологами такие деньги ломят! — вздохнул майор.

— А для чего существует наш фонд? — напомнил Семен Ильич.

— Фонд накапливает активы, — парировал Рябинский.

— Накопители-плюшкины, кто чего подаст! — не выдержал Сергей. — Отцы, сами-то мы с руками, с головами…

— Конкретно? — перебил Ярослав.

— Конкретно я нашел деревеньку. Летом дети там отдыхают, мы работаем: сад, огород, пасека… Зимой продаем то, что наработали летом. Магазин конкретный есть.

В кухне появился Армен Суренович.

— Уважаемые, телевидение просит на финальную песню.

— Опять телевидение! — вскипел Сергей.

Но все же они вернулись в зал. Веселые, перемазанные тортом дети нестройно выводили: «К сожаленью, день рожденья только раз в году!».

Отцы с просветленными лицами подхватили песню.

И все были счастливы.

Но вдруг Армен Суренович почувствовал чей-то взгляд и обернулся.

Из-за входной портьеры выглядывали два качка в кожаных куртках, и один, ухмыляясь, манил Армена Суреновича пальцем с золотым перстнем.

Сергей и Ярослав ехали в лифте.

— Куда ты меня все-таки тащишь? — недоумевал Сергей. — Объясни толком.

— Все увидишь сам, — упирался Ярослав. — Сюрприз!

— Сюрприз для меня?

— Нет, для кое-кого! Если разведка доложила точно…

Выскочив из лифта, Ярослав позвонил в дверь. Пауза.

Он позвонил снова.

— Кто там? — спросил мужской голос.

— Вам телеграмма! — сообщил Ярослав.

Сергей изумленно уставился на него.

А дверь открыл Семен Ильич в майке.

— Вы? Какими судь…

Ярослав оттолкнул хозяина и рванул в квартиру.

Медсестра Людмила — в домашнем халатике — накрывала на стол.

— Что и требовалось доказать! — торжествовал Ярослав. — Ты — свидетель!

— Чего… свидетель? — не понял Сергей.

— Аморального разложения члена нашего Союза!

Людмила уселась на стул. Семен Ильич рванул майку на чахлой груди.

— Я извиняюсь, в чем дело?

— Вопросы задаю я! — отрезал Ярослав. — Где ваш сын?

— На экскурсии в Ленинграде… э-э… Петрограде… э-э… Петербурге…

— А тем временем эта дама, образно говоря, сожительствует здесь?

— Вы! Да вы! Как вы смеете! — Семен Ильич петушком попер на Ярослава.

— Тормозите! — Сергей встал между ними. — Поэт, ты с дуба рухнул?

— Нет, я в здравом уме! — заверил Ярослав. — Мы клялись: никаких женщин!

— Ой! — выйдя из ступора, заголосила Людмила. — Ой, стыд какой, позор!

— Людмила Ивановна… Люда… Что вы… Что ты… — суетился Семен Ильич.

— Вообще-то, женщина — пожалуйста, — уточнил Ярослав. — Но тогда прочь из братства отцов-одиночек!

Сергей ухватил его за неизменную бабочку:

— Может, ты и святее папы римского, а мы не монахи!

Ярослав пытался что-то возразить, но Сергей покрепче зажал его бабочку и улыбнулся хозяевам:

— Извините, не можем с вами поужинать! Дела, дела…

Он повел Ярослава на выход, но у двери обернулся:

— Да, в пятницу у нас встреча с мамами-одиночками.

— Только через мой труп! — прохрипел Ярослав.

— Свой труп ты нам уже обещал, — напомнил Сергей.

На этот раз в кафе собрались не отцы и дети, а мужчины и женщины.

Речь держала дама в темном строгом костюме «член правительства».

— Общество матерей-одиночек надеется, что эта первая встреча будет не последней. Давайте познакомимся, пообщаемся, заключим договор о дружбе…

— И ненападении, — весело подсказал Виктор.

— Какое нападение? — строго удивилась дама. — У нас общая беда!

— И чудная еда, — Семен Ильич тоже пытался снять пафос.

Однако дама не желала снижать уровень происходящего.

— Здесь все — домашнего приготовления наших мастериц. Но сначала я хочу поблагодарить организатора этого мероприятия — лично Сергея Сергеевича…

— Анна Антоновна! — взмолился Сергей. — Давайте лучше начнем!

— Давно пора! — Майор стрельнул пробкой шампанского.

— Уважаемые, — встал Армен Суренович, — обычно этот тост — второй, но сегодня он — первый. За прекрасных дам!

Мужчины выпили стоя. И все приступили к закускам и разговорам.

Армен Суренович что-то вдумчиво пожевал и сообщил:

— Корица.

— Не-а! — Мотнула кудряшками худенькая женщина. — Это кардамон!

— A-а, я кардамон употребляю только в долму.

— Кардамон в долму? Хотелось бы продегустировать…

— Не исключено, уважаемая, — уклонился он от прямого приглашения.

Крутой Толик осушил бокал и тут же наполнил его снова.

— Вы вообще… часто выпиваете? — осторожно спросила чернявая соседка.

— Вообще — редко! — Он быстро поставил бокал. — Чисто в праздник.

— Я и думаю: такой интересный мужчина… Нет, но в праздник — можно.

Толик с облегчением опять ухватил бокал.

Решительная толстушка стаскивала пиджак с растерянного майора.

— Давайте, давайте, я покажу…

— Что вы! — упирался Виктор. — Не надо, неудобно…

— Все удобно! — Она сдвинула посуду и разложила пиджак на столе. — Сначала гладят лацканы… Вот так… Потом складывают… Так… И гладят рукава… Короче, зайду к вам завтра и покажу практически!

А потом мужчины и женщины расслабились и вместе затянули старинную: «Как бы мне, рябине, к дубу перебраться…».

Сергей и Анна Антоновна наблюдали происходящее.

— Народ кайфует, — улыбнулся он.

— Мероприятие на уровне, — без улыбки подтвердила она. — Но вы еще ничего не рассказали о себе. Сколько у вас детей?

— Манечка и Ванечка.

— Да? И у меня двое. Может, нам встретиться, обсудить наши проблемы…

Сергей напрягся, но его выручило появление Ярослава.

— О! — воскликнул Сергей. — Анна Антоновна, знакомьтесь — живой труп!

— То есть?! — выпучила глаза дама.

— То есть наш поэт. Он клялся, что мы встретимся только через его…

— Да, я был против! — перебил Ярослав. — Но раз это произошло де-факто, необходима информация.

Он распахнул дверь, и появились очередные телевизионщики с камерами.

Поющие про рябину и дуб затихли, прижмурились от вспыхнувшего света.

— Эх! — бросил Сергей Ярославу. — Испортил песню… поэт!

В городе лил дождь. Сергей вел такси сквозь водную пелену, не косясь на тротуары в поисках клиентов, да их и не было — все попрятались от ливня.

На здании центрального телеграфа менялись случайно совпавшие цифры — время и температура воздуха: 20.00… 20 °C… 20.00… 20 °C…

Сергей резко затормозил, уставился на мелькание цифр — 20… 20… 20…

И так же резко рванул машину сквозь дождь.

На здании аэропорта тоже горела надпись — «20 CЕНТЯБРЯ».

Сергей подъехал как раз в тот момент, когда появилась Кира — с чемоданом и видеокамерой. Он тормознул перед ней и распахнул дверцу.

— Ехать подано!

Кира вздрогнула от неожиданности и язвительно поинтересовалась:

— Опять чистая случайность?

— Нет, точный расчет. Я говорил: фирма гарантирует встречу.

— Встретили? И до свидания!

Она поволокла свои вещи, но тут же попала в кольцо автоводителей.

Киру не было видно, только доносились ее вскрики:

— Что?.. Сколько?.. Вы обалдели!

Сергей протаранил окружение.

— Сестричка! Привет! Я тебя обыскался!

И забрал вещи из рук потерявшей способность к сопротивлению Киры.

Они уже ехали по шоссе, а Кира все не успокаивалась:

— Дьявол их побери! Сто баксов, двести баксов — беспредел!

— Наплевать и забыть. Лучше расскажите, как отдыхал ось?

— Байкал — чудо, погода — сказка! Только порыбачить не смогла.

— Терпения не хватало?

— Ага, любопытство замучило: хочется глянуть, кто там на крючке?

— С рыбой не удалось, но хоть мужиков наловили?

— Что за хамские… — гневно начала она.

— Тормозите, я про работу, — улыбнулся он. — Наснимали настоящих мужчин?

— A-а, нет, про работу я там забыла. Совсем, начисто, к дьяволу!

— Зря. Байкальские мужики — от почвы, корневые…

— Чушь это, литература! В столице — порченые, а в глубинке — настоящие… Да все вы одинаковые — три «тэ»!

— Чего… три?

— Три «т» — тахта, тапочки, телевизор. Короче, суть одна — мужская!

— А у женщин — женская. Так и живем, хлеб жуем, детей рожаем…

— Насчет детей уже прекрасно обходятся и без мужчин.

— Это… как? A-а, из пробирки…

— А чем плохо?

Он пожал плечами. Уставился в дождевое стекло. И вдруг улыбнулся.

— У нас с вами — вроде кино…

— Какое еще кино?

— Ну, помните: Ефремов — городской таксист, Доронина — деревенская…

— Очень похоже! — фыркнула Кира.

— Ладно, наоборот: вы — городская, я — деревенский. Но все равно: они — в такси, такси — в дожде, а из приемника — песня. Про нежность.

Сергей ткнул кнопку приемника, и зазвучало именно это: «Опустела без тебя земля, как мне несколько часов прожить…»

— Вы что, специально? — вздрогнула Кира.

— Ей-богу, случайно! — растерялся Сергей.

Такси пробивалось сквозь ливень с песней про нежность.

А когда они подъехали к дому, песня и ливень затихли. Сергей достал из багажника чемодан. Кира попыталась его отобрать.

— Я сама!

— Нет, вы — из другой телепрограммы.

Сергей понес чемодан в подъезд, Кира возмущалась следом.

— Дьявол, что за бесцеремонность! Может быть, меня встречают…

— Не встречают.

— Почему?

— Потому что не провожали.

Крыть ей было нечем. Они вошли в подъезд.

— Спасибо, тут уж я правда сама.

Кира вошла в лифт. Сергей поставил туда чемодан и хотел закрыть дверь.

Но Кира вдруг спросила:

— А если честно, почему приехали за мной?

— Если честно, фирма гарантирует доставку клиента.

Сергей улыбнулся и мягко прикрыл дверь лифта.

Потом Кира бесцельно бродила по так и не пришедшей в божеский вид после ремонта квартире. Включила электрочайник, села перед ним в ожидании.

Сергей прикрыл одеялом разметавшуюся во сне Машку, уложил на подушку свесившуюся руку Ванечки, погасил ночник и вышел из спальни.

Кира пила чай, разгрызая окаменевшие за время ее отсутствия сушки.

Сергей достал из холодильника творожную массу и принялся лепить сырники.

Кира заметила повисшую на одном гвозде занавеску и достала из стола молоток.

Сергей жарил на плите сырники.

Кира заколачивала молотком гвоздь для занавески.

Сергей снял сковородку с плиты, обжегся, бросил сковородку и схватился за мочку уха.

Кира угодила по пальцу молотком, отшвырнула его, сунула палец в рот и тихонько заскулила.

Сергей, потирая мочку уха, тоскливо глядел в темноту ночи.

Кира дула на палец и так же тоскливо глядела в темное окно.

За окнами вновь пошел дождь…

Совет собрался в кафе. Ярослав нервно потеребил бабочку.

— Господа! Образно говоря, я пригласил вас, чтобы сообщить пренеприятное известие. Наш коммерческий директор исчез!

Дальнейшее тоже соответствовало гоголевскому «Ревизору».

— Как исчез? — воскликнул Армен Суренович.

— Куда исчез? — воскликнул Семен Ильич.

— Каким это макаром исчез? — воскликнул Виктор.

— Не знаю, — дал на все вопросы один ответ Ярослав.

— А что наш фонд? — спросил Сергей.

— Весь капитал исчез вместе с директором, — скорбно сообщил Ярослав.

— Ё-мое, мы этого гада из-под земли! — Майор схватил трубку телефона.

— Я уже сообщил компетентным органам. — остановил его Ярослав. — Но они говорят: у нас подснежников хватает.

— Каких подснежников? — не понял Семен Ильич.

— Подобных типов находят или в Швейцарии, что недостижимо, или в лесу, когда снег сойдет, что уже бессмысленно.

— Дождались! — сказал Сергей. — А чего ждали, у него на лбу было — жулик!

— Я извиняюсь, — возразил Семен Ильич, — физиогномистика по Ломброзо…

Он не стал развивать свой тезис. И все уныло примолкли.

А Ярослав начал издалека:

— Все идеи рождаются, расцветают, но в конце концов приходят, образно говоря, к летальному исходу.

Он умолк, ожидая реакции. Никакой реакции не было. Он продолжил:

— Вот и эта идея, пережив взлет, угасает, теряя интерес общественности…

— Уважаемый! — не выдержал Армен Суренович. — О какой идее речь?

— Об идее Союза отцов-одиночек.

— В смысле? — удивился Виктор.

— В том смысле, что меня осенила новая идея — Мужской клуб! Образно говоря, в пику женскому движению — партия мужчин, выдвигающая кандидатов в парламент и даже, чем черт не шутит…

— Трепло! — грохнул кулаком по столу Сергей. — Павлин ты, а не поэт!

— Что ты себе позволяешь? — гневно тряхнул кудрями Ярослав.

Сергей, не обращая на него внимания, сказал остальным:

— Отцы, вот Лев Толстой сказал… ну, не дословно, но по смыслу: беда в том, что плохие люди умеют объединиться и стать силой, а люди хорошие — слабаки, только болтают и философствуют…

— Ты про что? — не понял майор.

— Хорошие мы с вами люди, отцы! — горько усмехнулся Сергей.

— Ну, — Кира подняла кружку пива, — за нас с вами и за фиг с ними…

— …мужиками! — завершили традиционный тост подруги-феминистки.

Укутанные простынями, они сидели в сауне — с пивом и креветками.

— Кирка, анекдот! — потребовала Томка.

— Есть анекдот! Точнее — реклама. Прокладки «Олдейс-плюс» решат наши проблемы, когда наступят критические дни! Но даже прокладки «Олдейс-плюс» не решат наши проблемы, если критические дни не наступят!

Все засмеялись, но блондинка Света заметила:

— Это же — про баб… А что про мужиков?

— Про мужиков? — Кира подумала и удивилась: — А про мужиков нету…

— Ой, Кира Андревна, — заерничала брюнетка Таня, — чегой-то вы переменились, про мужиков злого слова не скажете…

— Ой, чую, на Байкале ей видение было! — в том же тоне подхватила пестрокрашенная Элла. — Сладкое видение мужескаго полу!

— Вы что, Кирка — айсберг! — заступилась за подругу Томка. — Скажи им!

Что сказать, Кира не знала. Ее выручил массажист Мурад.

— Эй… фумунистки… кто первый?

— Я! — с облегчением вскочила Кира.

В предбаннике она легла на стол, и Мурад заработал мохнатыми руками.

— Ай! Ай-яй! — блаженно постанывала Кира. — Ну, ты коро-оль…

— А ты не король. Плечо — деревянный, нога — каменный, спина — мертвый!

— Ой, Мурадик, — кокетливо вздохнула Кира. — Это уже старость.

— Нет, глупость! Жирный-сладкий ешь? Вино пьешь? Табак куришь?

— Ем, пью, курю, — признала все грехи Кира.

— Вах, тогда какой можешь быть король? Развалина!

— Дьявол побери, кто развалина?

Кира вырвалась из мохнатых лап Мурада.

— А если так?.. А так?.. А вот так!

Кира лихо продефилировала походкой манекенщицы — с выбросом конечностей от бедра. Но перестаралась насчет выброса — поскользнулась на мокром кафеле, шлепнулась и завопила, схватившись за ногу.

Сергей делал бутерброды с колбасой, Машка мыла посуду и подавала Ванечке, а тот вытирал ее полотенцем и показывал отцу.

— Смотви, чисто? Да? Чисто?

— Как в аптеке! — одобрял отец.

— Нет, чисто делаю я, — возразила дочь. — А Ванька делает сухо.

— Тоже верно, — согласился отец и уложил бутерброды в пакет. — Ладно, хозяйничайте тут. А у меня суббота — самая работа.

Сергей потрепал детские затылки и пошел. Машка сказала вслед:

— Пап, если заработаешь денежки, купи мне беременную куклу!

— К-какую куклу? — слегка заикнулся Сергей.

— Беременную. И у нее через девять месяцев будут детки-куклятки.

Пока отец соображал, как реагировать, вмешался Ванечка.

— Машка, гвупая, всех деток пвиносит аист — и куквяток, и своняток!

— Ой, слоняток! Интересно, а как это аист поднимет слоненка?

Отец, не включаясь в дискуссию, пошел на выход. Но зазвонил телефон.

— Алло! Да… Нет, не Союз… Все, распался наш Союз! Ну, как, как… Как Советский Союз. Конечно, жалко… И Советского — тоже… Нет, Дарья… как вас?.. Ахмедовна? Интересный вариант! Нет, Дарья Ахмедовна, нет… Понимаю, умоляете… Ладно, последний раз. Пишите: солидный, непьющий, детей двое…

Пузатый дядька бросился чуть ли не под колеса такси.

— Стой! Стой!

— Стою, — выглянул в окошко Сергей. — У вас пожар?

— У всех пожар! — Дядька уселся в машину. — Возьмем телевизор за углом!

Такси свернуло к магазину, из которого граждане волокли аппаратуру.

— Тут распродажа? — спросил Сергей.

— Везде распродажа! — объяснил дядька. — Родину продали! Вот рупь и обвалился! Скорей, а то мне еще посудомойку брать!

Дядька рванул из машины, как в атаку.

Магазин встретил их обилием покупателей и опустошающимися полками.

Телевизоров было три. По одному шел фильм, по другому — реклама, по третьему — футбол. Его и стал смотреть Сергей, пока дядька оформлял покупку.

Но долго посмотреть не удалось, два продавца унесли телевизор.

Сергей переключился на фильм. Но и этот телик унесли из-под его носа.

А дядька уже тащил по полу упакованный аппарат.

— Тормози, отец, я отнесу, — Сергей легко подхватил коробку.

И застыл — на экране последнего телевизора под знакомые позывные появилась не Кира, а Томка и бодро сообщила:

— Как обычно, в прямом эфире — программа «Женский взгляд»…

Томку заслонили два продавца, чтобы унести и этот последний телик.

— И как обычно, мы ищем днем с огнем мужчину…

— Момент! — Сергей с коробкой преградил продавцам путь к телевизору.

— Какой момент? — зашумела бабулька-покупательница. — Это мой! А у вас — свой! Товарищи, телевизоры по одному в одни руки!

— Необычно лишь то, что программу веду я — Тамара Лестратенко…

— Ты чего застрял? — волновался дядька. — Посудомойки закроются!

Сергей не обращал на него внимания — слушал стеб Томки.

— А наша Кирочка повредила свою ножку. Но найти настоящего мужчину нелегко даже со здоровыми конечностями, а уж Баба Яга — костяная нога…

Сергей ткнул в руки покупательнице свою коробку.

— Зачем мне этот? — отмахивалась бабулька. — Я выбила за тот!

— А этот мой! — обиделся дядька. — Ты что, сбился с курса?

Сергей поставил коробку на пол и выбежал из магазина.

Потом он с большим бумажным пакетом долго звонил в дверь.

Наконец открыла Кира — нога забинтована, под мышкой костыль.

— Ой!!!

Она шарахнулась и хотела захлопнуть дверь, но он успел подставить ногу.

— Врача вызывали?

— Уберите ногу!

— Больная, меня больше волнует ваша нога.

Одной рукой — в другой был пакет — он подхватил Киру и внес в комнату.

— Отпустите меня! — вопила она. — Дьявол побери, что у вас за манеры!

— Манеры вполне приличные — ношу женщин на руках.

Он осторожно опустил ее в кресло. Она устремила на него костыль.

— Меня не интересуют ваши женщины! Убирайтесь!

— Вам вредно волноваться, больная. Примите передачу.

Он выкладывал бананы, йогурт, колбасу, а она заталкивала их в пакет.

— Не надо! У меня все есть!

— Ничего, больная, запас карман не тянет.

— Сами вы больной! На голову! Следите за мной, врываетесь, командуете…

— А как не командовать? Вы же — малый ребенок.

— Я? Ребенок? Ха-ха! — фальшиво засмеялась Кира.

Но вдруг оборвала смех, как-то вся обмякла и призналась жалобно:

— Вообще-то, да… Я чувствую себя бестолковой девчонкой… В квартире никак не разгребусь… И еще нога дурацкая…

— Эта беда — не беда, мы сейчас…

— Нет-нет, уходите! Я ужасно выгляжу!

— В гробу будете выглядеть хуже. Что вы сегодня ели?

— Ела? — Она пыталась вспомнить: — Яблоко… И бутерброд… С чем-то…

— Больная, а вы случайно не знаете, где в этом доме кухня?

За кухонным столом Сергей наблюдал, как Кира уплетает за обе щеки.

— У-м-м… Фантастика! И это… из того… что было в холодильнике?

— Из чего же еще?

— У-м-м… Научите меня так готовить?

— Нет. Я буду вам готовить сам.

— В качестве домработницы?

— Нет. В качестве мужчины, которого вы нашли — днем с огнем.

— Все-таки вы наглец! — Кира вскочила, но рухнула от боли в ноге. — О-ой!

Сергей подхватил ее и понес в комнату. Она слабо сопротивлялась.

— Вы что… Хватит… У вас мания — таскать на руках женщин…

Он бережно уложил ее на тахту, прикрыл пледом.

— Так годится? Не больно?

— Спасибо, хорошо. Только еще дайте сигареты — там на столе.

— А вот курить будем бросать.

— Опять раскомандовались! Все, спасибо, покормили, уложили — и чао!

— А вы справитесь одна?

— Я не одна, у меня подруг — море! Уходите!

— Что ж, будьте в прямом смысле здоровы…

Он пошел на выход. Она, прикусив губу, смотрела ему вслед.

И когда он уже был у двери, закричала:

— Куда пошел! Стой, дурак! Стой!

Он бросился назад, упал перед ней на колени.

— Ты что? Ну, что с тобой? Успокойся…

Но успокоиться она уже не могла, поток речи мешался с потоком слез.

— Дурак… не понимаешь… да, я одна… нет, конечно, подруги… но что — подруги… я устала быть одной… я так устала!

— Ну-ну, тихо… Тихо, маленькая… Все будет хорошо…

— Нет… ничего не будет… и я не маленькая… я большая… дура!

— Вот и славно, я — дурак, ты — дура… Нет, ты — дурочка… Маленькая моя…

Он гладил ее волосы, утирал ее слезы, тихонько целовал мокрые щеки и доцеловался: сначала слились их губы, потом слились их тела, но от этого движения она вскрикнула — о себе напомнила нога.

— Давай отпилим ее к дьяволу! — засмеялась сквозь слезы Кира.

— Ну нет, потом возить тебя в коляске…

— Да, на такие подвиги мужики не способны! Когда вы нужны — ау, где вы?

— Мы рядом. — Он обнял ее.

— Нет! — Она отстранилась. — Вы ненадежные и самовлюбленные… Как бабы… Хотя нет, бабы — это вам комплимент!

— Интересно, — улыбнулся он, — кто засорил эту неразумную головку?

— Никто, я все знаю сама! С детства! Нет, еще раньше — отец бросил маму до моего рождения… Струсил, сбежал, слинял!

Кира выкричалась и умолкла. Помолчал и Сергей.

— Ты его даже не знаешь? — Он взял ее за руку.

— Его все знают! — Она руку выдернула.

— То есть?

— То есть народный артист театра и кино! Мама, как увидит, слезу роняет!

— Она его простила?

— Ха-ха! Она его и не винила! Она его понимала: великий талант, семья может помешать искусству… Дьявол, почему мы, бабы, такие идиотки!

— Ну, ты не совсем такая.

— Да, я не такая совсем! Я не прощаю ни его, ни… всех… всех! В наш садик за детьми приходили отцы, сажали их на плечи, подбрасывали в воздух, и дети смеялись, а я ревела, ревела, ревела…

Растравив себя давней печалью, Кира заплакала. А Сергей улыбнулся.

— Маленькая моя… Столько лет живешь с обидой… Ну, все, все, тормози…

Он гладил ее волосы, утирал слезы, и она затихала в его сильных надежных руках, и вновь их губы искали друг друга, и вновь сплетались тела…

И снова в ночной тишине раздался то ли крик, то ли стон — то ли от боли в ноге, то ли от счастья на душе.

Домой Сергей вернулся утром. Тихонько заглянул в детскую — дети спали.

Он прошел в комнату, упал спиной на кровать, широко раскинув руки и блаженно улыбаясь. Потом снял куртку и начал стаскивать сорочку.

Но появился Ванечка — в трусиках и шлепанцах.

— Папа, пвивет! Ты откуда пвишев?

— Я не пришел, — Сергей поспешно натянул сорочку обратно. — Я, наоборот, одеваюсь и ухожу. И все мы одеваемся и уходим в сад…

— А сегодня восквесенье! — удивился Ванечка.

— Воскресенье? A-а, ну да… Чего ж ты вскочил?

— Я не вскочив, я иду писать.

— A-а, иди, иди… И потом — спать. Спокойной ночи!

— А уже утво! — опять удивился сын.

— A-а, утро? — Сергей никак не мог врубиться в реальность.

Ванечка удалился. Сергей опять начал снимать сорочку.

Но зазвонил телефон. Он схватил трубку, заговорил шепотом:

— Алло! Нет, ошиблись… Не отец-одиночка… Стоп, это ты?

— Это я, — подтвердила Кира, укутанная в плед на тахте. — Так что же, здесь живет отец-одиночка?

— Нет! Здесь нет одиночки! Больше нет, правда?

— Правда. А почему ты шепчешь?

— Дети спят.

— A-а, Манечка и Ванечка… А у нас с тобой будут дети?

— Ровно через девять месяцев.

— Циник!

— Нет, просто мне не по душе дети из пробирки.

— Пошляк!

— Нет, я влюбленный.

— Это я, дьявол меня побери, влюбленная!

— Но я в тебя влюбился первый. Влюбился — и люблю, люблю, люблю…

— Кого ты вюбишь? — поинтересовался Ванечка на пути из туалета.

— Я?.. — Отец не нашел ничего лучшего, чем спеть: — Я люблю тебя, жизнь!

— А-а, — понимающе кивнул Ванечка и пошлепал в спальню.

— Ты что? — недоумевала Кира. — Дети спят, а ты поешь…

— Уже не пою. Уже тоже сплю.

— И я. Очень спать хочется.

— Так давай уснем вместе. Кладем трубки — и… Раз, два, три!

Они одновременно положили трубки телефонов.

Кира плотнее укуталась пледом. Закрыла глаза. И улыбнулась.

Сергей, тоже улыбаясь, начал расшнуровывать ботинки.

Но прозвучал новый звонок — в дверь. Он пошел открывать.

Армен Суренович, обычно спокойный и улыбчивый, сейчас был неузнаваем: глаза безумные, сухие, голос хриплый, прерывистый.

— Они… ее… похитили!

— Кто похитил? Кого?

— Анаит! Девочку мою… Звездочку… Я говорил: одна не ходи… Подонки!

— Армен Суренович, зайдите, объясните толком…

— Некогда заходить! Если не будет денег, они… они ее… У Армена Суреновича перехватило горло. Но Сергей уже все понял.

— Рэкет?

— Да, пришли, я сказал: нет! Опять пришли, я сказал: убирайтесь! И тогда подонки… девочку мою… звездочку…

Он наконец заплакал.

В кафе Армена Суреновича собрались Сергей, Виктор и крутой Толик.

— Отцы! — сказал Сергей. — Дело, конечно, добровольное. И опасное. Какие мысли, что делать?

— Скажу, чего не делать, — ответил майор. — Не звать милицию. Бесполезно!

— А мент в натуре соображает, — ухмыльнулся Толик.

— Мнением шпаны не интересуюсь, — потемнел лицом майор.

— Тормозите! — остановил их пикировку Сергей. — Срок у нас — полночь.

— Да, полночь! — лихорадочно заговорил Армен Суренович. — Если бы не полночь, если бы было время, я бы все продал, все им отдал…

— Не выход, — возразил майор. — Они все возьмут и опять придут.

— Короче, — сказал Сергей, — денег нет, и нет времени.

— И братву уже не собрать, — заметил Толик. — Да наши и не пойдут против одинцовских.

— А тебе все одно, кого метелить? — опять не удержался Виктор.

— Нет, — спокойно ответил Толик. — Но, прикинь, девчонку вытащить надо.

— Встреча в Коньково? — уточнил Сергей.

Армен Суренович кивнул. Толик небрежно заметил:

— На стрелке будут шестерки. А надо конкретно выбить, где ее прячут.

Он достал пистолет.

— Ё-мое! — нахмурился майор. — Не хватает нам криминала!

— А у них чего — детский утренник? — прищурился Толик и добавил не без сожаления: — Да пушка чисто газовая.

— Отцы! — сказал Сергей. — Действуем так…

Армен Суренович, Виктор и Толик усаживались в такси Сергея.

В свете фар возник размахивающий чемоданчиком Семен Ильич.

— Стойте, подождите, я извиняюсь, задержался на дежурстве!

— Да вы пока не нужны, — успокоил его Сергей. — Посидите на связи…

— Что значит — не нужен? — оскорбился Семен Ильич. — Вам может понадобиться медицинская помощь.

— Медицинская помощь понадобится им! — пообещал Толик.

— Не знаю, кому — им, но им я тоже помогу. Согласно клятве Гиппократа!

Доктор с чемоданчиком решительно уселся в машину.

На пустыре за рынком стояли «Жигули». Один качок в кожаной куртке держал руку с золотым перстнем на руле, другой — курил возле машины.

К пустырю подъехало такси. Куривший сказал водителю:

— Чугун, заводи!

Из такси вышел Армен Суренович и направился к «Жигулям» с кейсом в руке. Подошел и протянул его качку.

— Открой! — приказал тот.

Армен Суренович нервно пытался открыть кейс, но ни пальцы, ни замок его не слушались.

— Дай сюда, чурка! — Качок забрал кейс и начал его открывать.

Армен Суренович выхватил газовый пистолет Толика и пальнул.

Качок, коротко вскрикнув, рухнул.

Водитель Чугун бросился на Армена Суреновича.

Но из такси уже бежали Сергей, Толик, майор и доктор.

Толик сбил водителя наземь, вывернул ему руку.

— Где девчонка? Где, ну?

— Хрен гну! — пыхтел в ответ Чугун. — Я тебя, сука, достану!

— Осторожно! — суетился Семен Ильич. — Вы травмируете ему сустав!

— Я ему яйца травмирую! Типа омлет!

Толик так заломил Чугуна, что тот заорал благим матом.

«Жигули» петляли загородными улочками.

Машину вел помятый Чугун. Рядом сидел Сергей с пистолетом.

А связанного качка на заднем сиденье сторожил Армен Суренович.

Следом вел такси Виктор, позади него сидели Семен Ильич и Толик.

Показался какой-то брезентовый шатер, вроде цирка-шапито.

«Жигули» помигали задними огнями. Майор притормозил такси.

Толик напялил шерстяной шлем с прорезью для глаз.

— Вам холодно? — удивился Семен Ильич.

— Ему боязно! — усмехнулся майор. — Вдруг нарвется на коллег?

Толик лишь промычал сквозь шерсть что-то малоприятное.

Чугун — со связанными руками — подвел всех к шатру, условно постучал.

— Чугун, ты? — спросили из шатра.

— А кто ж…

В дверях возникла фигура, Сергей вырубил ее, и все ворвались в шатер.

Анаит была привязана к столбу, державшему шатровый свод.

А за столом с выпивкой и закуской сидели стандартные качки в куртках.

— Папа! — закричала сквозь слезы Анаит. — Я тебя ждала, папочка!

— Доченька! — бросился к ней Армен Суренович.

Но путь ему преградили качки. И началась драка.

Армен Суренович не слишком ловко, но все же успешно отбивался какой-то доской от юркого типа.

Виктор и Толик дрались более умело — каждый со своим бандитом.

А Сергей метелил один сразу двоих — малорослого крепыша и верзилу.

— Отвяжите меня! — уже без слез вопила Анаит. — Отвяжите!

— Айн момент! — Семен Ильич достал из чемоданчика скальпель.

Бандит подкрался к Толику и взмахнул обрезком трубы.

Но Виктор засек его краем глаза и броском достал в челюсть.

— Я твой должник, мент! — ухмыльнулся Толик и тут же крикнул: — Сзади!

Виктор обернулся — на него летел бандюга с ножом.

Майор присел, нападавший перекувыркнулся и нарвался на кулак Толика.

— Мы квиты, шпана! — сообщил майор.

Далее Виктор и Толик сражались спиной к спине, укладывая нападавших.

Семен Ильич наконец перепилил скальпелем веревки на руках Анаит.

Девчонка с неожиданной прытью ринулась в гущу сражения.

— Доченька, беги отсюда, беги! — пробивался к ней Армен Суренович.

Но Анаит, как кошка, вцепилась в одного из качков, царапалась, кусалась.

Семен Ильич с трудом оторвал ее и потащил прочь, приговаривая:

— Девочка, так нельзя, у тебя ведь затекли связанные руки!

Сергей уже размазал по стене верзилу и дрался с малорослым крепким орешком. Они кружили вокруг центрального столба, обмениваясь ударами.

— О, самолет! — вдруг поднял палец Сергей.

Крепыш невольно глянул вверх, а Сергей уложил его кулаком в лоб.

Потом оглядел шедшую с переменным успехом битву и крикнул:

— Отцы, на выход!

— Погоди, мы еще этих гадов… — кипятился майор.

— Я сказал: все — на выход!

— На выход, значит — на выход. — Семен Ильич потащил Анаит к двери.

За ними последовали все отцы.

А богатырь Сергей, как библейский Самсон, выворотил столб, державший крышу, и выскочил за дверь.

Друзья глядели на брезент, под которым копошились поверженные враги.

Но тут вдруг возник водитель Чугун и попер с монтировкой на Толика.

— Я сказал, сука, достану!

Толик уклонился, вырвал монтировку и дал по башке ее хозяину.

Чугун упал. Толик замахнулся монтировкой, чтобы добавить.

— Лежачего не бьют! — влез ему под руку Семен Ильич.

Толик не удержал взмах, и монтировка опустилась на голову доктора.

Семен Ильич лежал в кресле кафе. Виктор бинтовал его голову.

— О-о… у вас прекрасные руки, — стонал бедный доктор. — Бели бы вы не были милиционером… о-о… вам бы следовало пойти в медицину…

— Тогда считать мы стали раны, товарищей считать! — декламировал майор.

К счастью, особых ран считать не пришлось — товарищи, отделавшиеся царапинами, разбирали стаканы, по которым разливал водку Армен Суренович.

— Спасибо, уважаемые, спасибо всем! — взволнованно твердил он. — Как вы их… как мы их вместе… сделали!

— Рано базарите, — предупредил Толик. — Они еще вас конкретно сделают…

На его мрачный прогноз никто не реагировал, все бы ли опьянены общей битвой, общей победой и желали это опьянение усугубить.

— Отцы! — Сергей поднял стакан. — За наше братство! Ура!

Все подхватили «ура» и выпили.

Армен Суренович вновь наполнил стаканы.

— Все-таки жалко, уважаемые, что наш Союз распался!

— Се ля ви, — вздохнул Семен Ильич.

— Чего? — не понял майор.

— Такая жизнь, блин! — перевел с французского на российский Толик.

Майор глянул на него с удивлением, граничащим с уважением.

Все снова опустошили стаканы.

— Отцы, а уже утро, — Сергей отдернул штору.

За окном светало. Все как-то поскучнели.

— Понедельник. — Забинтованный Семен Ильич встал. — Пора на работу.

Все начали прощаться, пожимая руки, хлопая друг друга по плечам.

— Уважаемые, — просил Армен Суренович, — все равно, пожалуйста, приходите сюда… Здесь вас очень любят и всегда ждут…

Словно в ответ на его призыв, раздался звонок.

Все настороженно обернулись к двери. Армен Суренович открыл.

И появился белобрысый конопатый паренек, который неловко держал на руках неумело спеленатого ребенка.

— Тут записывают в Союз отцов-одиночек? — проокал он по-вологодски.

Все уставились на парнишку. Толик развел пальцам.

— Опоздал ты, братан. Нет уже в натуре Союза.

— Как это? — заокал паренек. — Не тот адрес?

— Адрес тот, но… — вздохнул Сергей. — А ты чего в такую рань?.

— Из общаги поперли. Сынок ночь орет, и комендант орет.

— Уважаемый, а что же его мама? — спросил Армен Суренович.

— Родила и бросила. Мы с ней — первокурсники. В педагогическом.

— Та-ак, — почесал в затылке Виктор. — А бабка или дед есть?

— Отец-мать в деревне. Но мне туда возврата нету, это ж позор — с дитем…

Все были ошарашены душераздирающей историей.

— А если все же поискать мамашу? — предложил майор.

— Чего ее искать-то? Она тоже в общаге. Однако ей племя не дозволяет.

— Какое, я извиняюсь, племя? — не понял Семен Ильич.

— Тутсихутсимальгальсика, — выговорил паренек. — Берег Слоновой Кости.

Все в полном недоумении уставились на него.

А Сергей сообразил — откинул с младенца простынку.

И обнаружил пухлогубое черное личико.

Толик присвистнул. Виктор крякнул. Армен Суренович уселся на стул.

— Как зовут пацана? — улыбнулся Сергей.

— Племя велело: Ньянго-Пьянго. Но я настоял: Серега. Как меня.

— И меня, — еще шире улыбнулся Сергей. — А чего вас гонят — он же тихий…

Черный Серега заорал так, что лопались барабанные перепонки.

— Тихо! Тихо! Помолчи, родимый! — окал паренек и дико тряс сына.

— Отец, ты что? — Сергей отобрал ребенка. — Тебя, отец, учить и учить…

Он умело пристроил младенца на своей широкой груди и тихонько запел:

— Спят усталые игрушки, мишки спят…

Ребенок продолжал орать, заглушая колыбельную.

Виктор забрал его у Сергея и продолжил:

— Одеяла и подушки ждут ребят…

Дитя орало, но уже потише.

Армен Суренович взял его у майора и пропел:

— Даже сказка, уважаемый, спать ложится, чтобы ночью нам присниться…

— Ты ей пожелай, — принял детскую эстафету Толик, — баю… блин… бай!

Короче говоря, белые мужчины разных лет и национальностей, передавая с рук на руки черного младенца, пели ему колыбельную песню, что до боли напоминало счастливый финал другого фильма.

Да и в нашем фильме на лица поющих уже наплывали финальные титры…

А впрочем, может, это был еще не конец. Может быть, как в начале нашей истории, появилось крупно, во весь экран, молодое и красивое лицо Киры.

— Добрый день, дорогие друзья и особенно — подруги! Как всегда в прямом эфире — программа «Женский взгляд», ее ведущая Кира Туманова, и наш девиз «Ищем днем с огнем мужчину!». Впрочем, лично я своего мужчину уже нашла…

И мы увидели, что позади Киры стоит Сергей.

— Точнее, я не просто нашла своего мужчину, я его создала…

И мы увидели, что Кира кормит грудью сына.

А чтобы не оставалось никаких сомнений, она высоко подняла младенца, демонстрируя его однозначно мужские достоинства.

И мы увидели всю счастливую семью: сидящая Кира, стоящий Сергей, по бокам — Машка и Ванечка, а на руках у Киры — младенец.

Новоявленный мужчина, поднатужив животик, пустил струю в объектив.

И принялся этой струей ВЫПИСЫВАТЬ финальные титры…

1998