Глава 5. Битва в Купальскую ночь



На берегах нижней Преголы в эту ночь не жгли костров. Друг против друга стояли две рати. На северном берегу замерли, выставив копье, закованные в железо аланские и росские всадники. За ними - конная дружина ятвягов. Слева от конницы стояли надравские пешцы, справа - самбийские. Позади всех, особняком - серые воины, пока еще в людском обличьи и на конях. За рекой сгрудились конные мазовшане, галинды, барты, натанги и разбойники с Днепра. Слева и справа от них - пешие натанги и барты. Вармы еще не подошли.

Больше всех на южном берегу шумели воители Прибыхвала и Медведичей. Паны громко похвалялись тем, что они сделают с кумысниками и их прихвостнями, а "защитники леса" изощрялись в самой непотребной брани, которой Мать Сыра Земля гнушается. Многие эстии вторили им, браня по-ведендски жриц Лады, а то и ее саму - лишь бы заглушить в себе страх и совесть.

Инисмей презрительно щурил узкие глаза. Замысел врага был ему ясен, как эта лунная ночь. Орут и дразнятся, а в бой не спешат, хотя брод перед ними. Кольчуг-то мало даже у дружинников, а щиты, кожа и звериные шкуры - плохая защита против копий, пробивающих насквозь панцирного всадника. Значит, надеются выманить сарматов на свой берег, чтобы те завязли в плотных рядах лесных дружин, а затем истаяли под стрелами лесовиков: хоть в чаще, хоть на узкой полосе между ней и Преголой. Ничего, он, "степной волк", отучит их надеяться на родные дебри. Царь аорсов обернулся к волколакам, но взгляд его перехватил Андак.

-- Великий царь! Выше по течению есть еще один брод. Позволь мне с моей дружиной и с оборотнями ударить в тыл этому скопищу. Они и десяток сарматов примут за целую орду.

Глаза князя горели, как у юного дружинника, рвущегося в первый бой. Подвиг - вот что ему нужно! Подвиг, который признают все росы, который вернет ему, зятю Сауаспа Черноконного, уважение всего племени, а не только упорных ненавистников Ардагаста. Инисмей, давний приятель, должен понять его.

Великий царь кивнул, довольный тем, что непутевый князь так хорошо угадал его замысел:

-- Твоя дружина мала, Андак. Бери три десятка всадников и всех волколаков.

Гордый князь нуров лишь насмешливо осклабился, узнав, что его ставят под начало к горе-покорителю севера. Ардагаст бы так не сделал, но... За девять лет Волх повидал мир и хорошо усвоил: царство, особенно великое, держится подчинением.

Луна светила ярко, но никто из лесовиков не заметил, как всадники и волки перешли реку и звериными тропами двинулись через лес. Мало кто умел отводить глаза так, как Седой Волк, вожак волколачьего племени.

Ни покоя, ни уверенности не было в душах предводителей скопища на южном берегу. Несмотря на вещания Аллепсиса, все князья понимали, что ввязались в нечестивое, опасное и позорное дело, позорнее которого теперь было бы только отступить. Оставалось надеяться на богов да на могучие чары Нергеса с Чернохой. Хуже всего было на душе у Тройдена. Во что он втянул свое племя? Молодому князю хотелось выкрикнуть сарматский клич, ударить мечом по самодовольной роже Прибыхвала, чтобы янтари с усов посыпались, броситься рубить проклятых бродяг в медвежьих шкурах... Только пойдет ли за ним дружина? Кавас, Кавас, черный бог войны, пошли своему воину победу или хоть славную смерть!

А два чародея преспокойно отъехали к самому устью Преголы. Черноха воздел руки и принялся читать заклятие на языке египтян. Заклятие продал ему за немалое число полновесных монет времен республики купец-иудей. По заверению купца, с помощью этого заклинания Моше, великий волхв иудеев, перевел свое племя через море. Не очень надеясь на привозное колдовство, Чернохе помогал Нергес, знаток водных чар.

Воды залива расступились, обнажая дно. Повинуясь заклятию сигонота, оно быстро высыхало. Дружины Прибыхвала и его союзников, развернув коней, во весь опор поскакали к заливу, а потом - через него, между двумя водяными стенами. Следом побежали пешцы. Прегола тем временем разливалась. За рекой не сразу поняли, что происходит. Даже князь-чародей Скуманд решил, что враги уходят, запрудив колдовством реку, чтобы затопить брод.

Когда отряд Андака вышел из леса, на берегу оставалась лишь часть пешцов. На них и обрушились росы и волколаки. Заслышав грозный клич "Мара!" и волчий вой, одни пешцы разбежались куда попало, другие бросились к колдовской переправе. Росы гнали их, как стадо. Впереди несся, подняв длинный меч, Андак. Душа его пела, как тетива лука, летела небесным крылатым волком. Теперь он снова настоящий росский князь, вожак степных, да теперь уже и лесных, волков. Волк - зверь Солнца, зверь-воин. Его боятся, проклинают, но чтут...

При виде конных сарматов и оборотней оба колдуна, не долго думая, обернулись воронами, ухватили когтями сумки с чародейскими предметами, и улетели за реку. Водяные стены тут же сомкнулись, утопив немало пеших эстиев. Оставшиеся на южном берегу сгрудились, выставив копья. И тут из леса затрубили рога, загремел боевой клич. Под красным знаменем с белым бараном на росов неслась конная дружина, за ней бежали пешцы. То было ополчение вармов. Они чаще других эстиев воевали с вильцами и не так боялись волколаков. Приободрились и стоявшие на берегу. Им ли, лесовикам, не привычна охота на волков? Хоть и говорят, будто волколаки неуязвимы. А сарматов здесь не так уж много.

В считанные минуты вокруг кучки конных росов и стаи волков сомкнулась ощетинившаяся копьями стена щитов. Грудь в грудь схватились росы с конными вармами, но тех было гораздо больше, к тому же многие - в кольчугах. Серые воины, стремительно бросаясь на врага и ловко уходя из-под ударов, казались и впрямь неуязвимыми. Некоторые по приказу Волха оборотились турами и бросились на всадников. Но охотиться на диких быков лесовики тоже умели. Эх, прорваться бы в лес! Там людям трудно будет тягаться с видящими в темноте серыми бойцами. А из-за щитов уже летели стрелы, легко находя цель в тесноте и при ярком свете луны.

Андак отчаянно рубился, пробиваясь к князю вармов. Конь изранен стрелами, вот-вот падет. Хоть бы погибнуть со славой, чтобы оставить сыновьям доброе имя! Кто они сейчас для росов? Дети и внуки злейших врагов Солнце-Царя. И тут над полем боя разнесся пронзительный, леденящий душу женский крик: "Мара!" С тыла на вармов неслась всадница в кольчуге и шлеме, на вороном коне. Черные волосы реяли по ветру. В руке сиял мертвенным белым светом длинный клинок. Лицо с хищным ястребиным носом пылало яростью. Всадница безжалостно рубила конных и пеших, ее сияющий меч рассекал любые доспехи, и никакое оружие не могло повредить ей.

Князь вармов, опытный и хладнокровный рубака, повернул навстречу воительнице. Но тут Волх, Седой Волк, белой молнией метнулся к нему и сомкнул зубы на шее княжеского коня. Князь оказался на земле, и в следующий миг меч Андака снес ему голову. Рядом турьи рога вспороли брюхо коню знаменосца, и красный стяг с бараном исчез под копытами оборотня. С криками ужаса вармы бросились врассыпную. Росы ловили бегущих арканами, волколаки просто загрызали насмерть. Уцелевшие рассказывали, что на них напала сама страшная богиня росов Морана-Артимпаса.

Всадница гордо подъехала к Андаку. Побледнев, он с трудом произнес имя погибшей в северных льдах жены:

-- Саузард...

-- Видишь, я еще что-то могу! - сердито блеснула она глазами. - Например, спасти тебя, дурака, бестолкового вояку! Как всегда, искал подвига полегче? Что ты вообще можешь без меня?

-- Разве я не приношу тебе щедрые жертвы? - дрожащим голосом, невпопад произнес он.

-- И при этом метишь вход в юрту косыми крестами, чтобы не пускать нас с мамой, словно какую-то нечисть! А своей венедке выстроил мазанку. Скоро сам туда переберешься, а потом начнешь ковырять землю ралом, словно раб... - Ее голос вдруг сник, а в глазах появились слезы. - Слушай, не давай ей хоть поносить меня при детях. Нам, мертвым, нужны не только жертвы... - Она вдруг встрепенулась. - За рекой битва в разгаре! Веди скорее дружину туда. Тебе я помогла, а этому выскочке, Убийце Родичей ни за что не стану!

Хлестнув коня, призрачная всадница унеслась прочь.

Тем временем на северном берегу конная рать Прибыхвала и его союзников обрушилась на пеших самбов. Те продержались не долго, но Инисмей успел построить росов и аланов. И вот на "защитников леса" понесся, взметая песок, грозный сарматский клин. Здесь, на песчаном берегу, ему было где развернуться. Длинные копья вышибали лесовиков из седел, пронзали насквозь. У коней же аланов и знатных росов голова и грудь были защищены доспехами. Не выдержав натиска, воинство Прибыхвала погнало коней на запад, к Нейме. О своих пешцах уже не думали, и тем осталось лишь разбегаться от копий и мечей росов и их союзников. Кого не тронули спешившие всадники, те попали под копья и топоры разъяренных пеших самбов и надравов или в зубы к подоспевшим из-за реки волколакам. Тем, кого переловила арканами дружина Андака, еще повезло: их ждало рабство, а не смерть.

Прибыхвал в отчаянии обернулся. Где же эти проклятые чародеи, разрази их Йеша! Те, однако, времени не теряли. Но и собой не рисковали: летели над полем боя в облике воронов с сумками в лапах. Божий князь Черноха, помянув Ягу, лесную хозяйку, достал клювом из котомки и бросил перед росами деревянный гребень. Тут же от леса до залива встала стена тесно сплетшихся ветвями деревьев и колючего кустарника. Росы едва успели остановить разгоряченных коней. Лишь чародейный огонь, вызванный Скумандом и подоспевшим Волхом, смог уничтожить колдовскую преграду.

Воителям Поклуса не помогло бы, однако, и колдовство, ударь на них, бегущих с севера конная дружина самбов. Но в Луговом городке ее уже не было. Сокол-оборотень принес князю Побраво весть о приходе готов, и дружина, нахлестывая коней, спешила через пущу к Янтарному городку. Нергес-ворон знал обо всем этом от ведьмы-сороки, посланной Эрменгильдой.

У устья Неймы войско Прибыхвала остановилось. Куда бежать? В море, в залив, во враждебные самбийские леса? Тройден угрюмо взглянул на Медведичей:

-- Что, косолапые, где лучше погибнуть со славой: здесь или на мысу? Течение там сильное, на косу не переправиться.

К славной смерти полумедведи отнюдь не стремились - князь галиндов уже успел это понять.

-- Если ваши колдуны не велят морю расступиться, - ответил Шумила.

Подлетевший внезапно ворон прокаркал голосом Нергеса:

-- Воинам Поклуса не пристало бежать! Готы уже высадились у Янтарного. Скачите навстречу им вверх по Нейме.

-- Вперед! Смерть Ардагасту! Добудем его голову, ур-р-р! - заревел во всю медвежью глотку Бурмила.

-- Не уступим немцам славы! - взмахнул секирой Прибыхвал.

И "защитники леса" погнали коней на север, стараясь не думать о гнавшейся за ними коннице Инисмея. Все - дружинники и князья - чувствовали себя щепками, подхваченными потоком. Оставалось верить, что поток направляют три великих бога, а не пройдохи-колдуны. О Братстве Тьмы, стоявшем за колдунами, никто из отважных варваров никогда не слышал.

* * *

Появление драккаров не застало росов врасплох. Все быстро выбрались на берег, отжимая на ходу одежду, Лайма погнала к городку священную колесницу. Юная лучница хотела бы сражаться рядом с амазонками, но сейчас ее дело было защищать храм вместе с матерью. Вслед за колесницей уходили жрицы и другие безоружные самбийки. За ними отходили к коням, укрытым в лесу, воины. Отход прикрывали, положив стрелы на тетивы, амазонки и мужчины-лучники.

Конунг Бериг наблюдал за всем этим, стоя на носу "Черного Змея". Он вовсе дне собирался позорить себя нападением на купающихся, да еще под прикрытием чар. А корабли укрыл от глаз росов потому, что ждал подхода союзника. Столь могущественного, что призвать его могло лишь колдовство Эрменгильды. Стоявший рядом седовласый Эврих Балта недовольно произнес:

-- Чего мы ждем? Пока они все уйдут в городок?

Эвриха уважали все готы. Он прославился еще в Скандии в битвах со свеонами и племенами Северного Пути, набегах на данов и герулов, доходил до земель саамов. Тридцать лет назад на юг ушли самые воинственные из готов, по большей части отчаянная молодежь, от которой старейшины рады были избавиться. И Берига тогда избрали конунгом скорее за молодость, удачу и наглость, хотя многие стояли за более опытного Эвриха. А тот и за тридцать лет не понял, как много на Янтарном Пути зависит от римлян и их серебра.

Бериг Огненнобородый был не только отважен и жесток, но и расчетлив. Иначе он не был бы конунгом так долго.

-- Ты хотел первым высадиться на Янтарном берегу, Эврих? Сейчас ты поведешь в бой войско. Но не все. Твое дело - втянуть в бой на берегу их конницу. Потом ударю я с лучшими дружинами. Откуда - увидишь. А может быть, ты управишься и сам с этими псами, лакающими кумыс?

-- Ты, конечно, бережешь силы для штурма городка, мудрый конунг? Береги. А чьи берсерки лучшие в войске готов - твои или мои, ты сейчас увидишь.

-- Пять драккаров тебе, думаю, хватит. А гепиды займутся Росяным городком. Они ведь только умалят твою славу, верно?

Гепидами - "ленивыми" называли готов, высадившихся в устье Вислы уже после Берига. Их не уважали и посылали обычно на дела опасные, но сулившие мало славы и добычи.

Эврих понимал все. Но, как истинный германский воин, не мог уклониться от славного боя, даже безнадежного для себя. Иначе Балтов, его род, станут ценить наравне с гепидами.

Вдруг от берега прямо к "Черному Змею" поплыла рыбачья лодка. Поднимая обеими руками белый щит, в ней стоял человек в гребенчатом шлеме и панцире. На панцире блестел серебряный лик женщины в таком же шлеме. Конунг жемайтов со своей богиней - валькирией, как ее - Афина, Минерва?

-- Конунг Бериг! Я хочу говорить с тобой. Ты не знаешь, кто втянул тебя в эту войну, погибельную для готов.

-- Зато я знаю теперь о тебе больше, чем ты думаешь. Я не стану с тобой говорить, пока у тебя твоя стрекоза. Отдай ее и убирайся с нашего моря в Рим, к конунгу Титу Трусливому. Ты привык одолевать оружием баб - языком и чарами. Нидинг[42], тебе не место в битве героев!

-- Я одолеваю мужеством и мудростью - оружием Минервы, которую ты не чтишь.

-- Отвагу и мудрость дает мужам Один, а я - его избранник!

Либон устало вздохнул. Вот и все. Его секрет теперь известен всем. Может, и впрямь бросить эту затею с Новым Римом? Вернуться в Рим настоящий, найти себе достойное место при дворе милосердного Тита. Или просто заниматься науками, писать и читать книги в тиши виллы... Кто осудит римлянина, бежавшего от не оценивших его кровожадных варваров? Кто? Хотя бы Братство Солнца. За то, что оставил этот край на растерзание избранникам безумного бога, полумедведям и лазутчикам Братства Тьмы. И как знать, не застанет ли он Рим уже в руках Нерона?

Почему-то ему, патрицию, стало дорого уважение этих нищих бунтарей-неудачников. Они правы: Солнце должно светить всем людям, и нет народа, достойного лишь пропасть во тьме.

Сохраняя достоинство, Либон сделал знак гребцам плыть назад. А драккары уже шли к берегу стаей морских чудовищ, и другая стая поодаль застыла наготове. Воины в рогатых шлемах и медвежьих шкурах прыгали в воду и на ходу выстраивались в клин, - "свинью".

Казалось, и впрямь из пены встревоженного моря встает готовый к бою яростный вепрь. Во главе клина шел, высоко поднимая меч, старый, но по-прежнему могучий Эврих. На шлеме его топорщил щетину железный кабан, на щите скалился волк. Острие клина составляли, надежно прикрывая вождя с обоих боков, могучие воины в медвежьих шкурах. Никто из них не носил доспехов. Копья казались в их руках легкими дротиками, зато у поясов висели длинные мечи и тяжелые дубины. Основой клина были, однако, не они, а дружинники в кольчугах и рогатых шлемах, с копьями, мечами и топорами лучшей северной работы. Позади всех шли молодцы, вооруженные почти одними копьями. Доспехи им заменяла голая грудь, но не от способности впадать в ярость берсерка, а из-за бедности, преодолеть которую они мечтали не трудом, а лихими набегами.

А со стороны леса, взметая песок копытами, вылетел другой клин - гремящий доспехами, ощетинившийся длинными копьями. Здесь никто не бесновался, не оборачивался зверем. Но перед этим клином, подобным стальному урагану, не могли устоять ни фаланга, ни легион. На острие клина несся сам Солнце-Царь между двумя великанами, готом и индийцем

Огненная Чаша была скрыта в сумке у пояса Ардагаста, и оба великана-русальца сжимали вместо копий Солнца и Луны обычные копья. Ведь священное оружие, наделенное силой богов, можно пускать в ход лишь против богов, чудовищ или колдунов. Иначе можно вызвать столкновение мировых сил, с которым смертному не справиться. Только вот смертные, хватающиеся за оружие богов, часто сами мнят себя если не богами, то их подобиями.

Над дюнами разносился венедский клич: "Слава!" Слева от клина скакали амазонки, справа - дружины жемайтов и скалвов. Увидев росскую конницу, Эврих зычно крикнул: "Вперед, воины Одина! Отец Битв глядит на нас!" И "свинья" бегом устремилась к берегу, вздымая пенистые волны, вся в тучах брызг. Подняв щиты ко рту, готы издавали громовой медвежий рев, усиленный краями щитов. Страшнее, безумнее всех ревели берсерки, способные теперь думать лишь об убийстве. Остальные вторили им, чтобы обрести силу и ярость медведя, сильнейшего из лесных хищников и, если повезет, самим впасть в берсеркское исступление человека-зверя.

Два клина стремительно неслись навстречу друг другу. Над одним трепетало знамя с волком и вороном, над другим - красный стяг с трезубой тамгой, знаком Матери Мира, едущей в солнечной колеснице. В обоих клиньях воители жаждали славы и добычи. Только одни шли в бой сеять смерть, другие - защищать жизнь.

Берсерки метнули копья, затем секиры, но те лишь скользнули по крепким доспехам росов. Тогда воины-звери отшвырнули щиты и ринулись вперед, потрясая мечами и дубинами. Два клина - северный морской вепрь и южный степной орел - столкнулись у самой кромки берега, на песке, усеянном янтарем. Эврих погиб первым, насаженный на копье Вишвамитры. А росский клин вихрем понесся дальше, рассекая "свинью" надвое, словно топор - кабанью тушу. От сарматских копий не спасали ни кольчуги, на звериная ярость. Лучшие готские бойцы исчезали под копытами коней. На окрасившихся кровью волнах заколыхались рогатые шлемы вперемежку с купальскими венками.

Но готы, даже бездоспешные, не дрогнули. Словно прилипнув с обеих сторон к конному клину, они с удвоенной яростью бросались на росов, стараясь поразить коней, стоявших по брюхо в море. Как только рос в тяжелом доспехе падал в воду, на него обрушивались удары копий и дубин. Отбросив копья, застрявшие в телах врагов, росы взялись за длинные мечи. С тыла готов расстреливали из луков амазонки, рубили жемайты. Серые бойцы Дорспрунга, подбираясь к готам вплавь, рвали их в куски. Против острых клыков не помогали и медвежьи шкуры.

На Вишвамитру набросились разом три берсерка с дубинами. Двое из них уже озверели настолько, что лица их превратились в медвежьи морды, а руки - в когтистые мохнатые лапы. Индиец отбивался от них двуручной кхандой. Вот уже у одного берсерка лапа отлетела вместе с дубиной, второй рухнул с разрубленным черепом. Но потерявший лапу сумел другой разорвать шею коню, и кшатрий оказался в воде. Третий ударил дубиной так, что рука индийца занемела и выронила грозную кханду. С торжествующим ревом берсерк, чье лицо уже покрылось бурой шерстью, снова поднял палицу. Но опустить не успел: его руку перехватил, круша зубами кости, сам Дорспрунг. Другой волколак перегрыз берсерку горло, а третий нырнул и вынес в зубах Вишвамитре его меч.

Еще один человек-зверь подобрался к самому Ардагасту. Зореславич выбил у него из руки секиру и вонзил в грудь меч. Индийская сталь с трудом входила в ставшие будто железными грудные мышцы берсерка. А тело его на глазах превращалось в медвежье, срастаясь со звериной шкурой. Громадные лапы обхватили Ардагаста с боков, мощные когти рвали чешуйки панциря. Громовой рев бил в лицо, словно ветер. И вдруг хватка ослабла, а звериная морда стала снова превращаться в человеческое лицо. Это Ларишка своей махайрой разрубила оборотню шею.

-- Какую мы с тобой шкуру испортили! - с сожалением произнесла царица. - Ничего, пойдет на шапки.

-- Лучше тебе на чепрак, - возразил Зореславич. Спину его коня покрывала тигровая шкура, добытая юным Ардагастом в Бактрии.

А рядом уже падал со стрелой в глазнице рыжебородый верзила в шлеме с кабаном и звучал бодрый голос Ардагунды:

-- Не зевай, братец!

Тем временем Лайма подгоняла коней, чтобы скорее привести священную колесницу в городок. Девять конных русальцев и десяток волколаков охраняли ее. Следом спешили самбы - парни с копьями и девушки. Темная чаща внезапно ожила. Лесные и болотные черти, упыри, огромные псы, волки выскакивали из-за деревьев со всех сторон, норовили утащить кого-нибудь, особенно же злобно и усердно рвались к колеснице. Но, наткнувшись на острые клинки и волшебные жезлы, отпрыгивали с яростным воем. Добрая сила трав, скрытых в навершиях, и особенно сильных в купальскую ночь, вылилась наружу зеленым, желтым, красным сиянием. А древние бронзовые секиры в руках Всеслава и Хоршеда излучали золотой свет и нещадно жгли ночную свору солнечным огнем.

А серые воины бесстрашно бросались во тьму, рвали нечисть в куски. И зачастую разорванный волчий или собачий труп превращался в человеческий. Ведунов-оборотней воины Ярилы распознавали сразу и истребляли нещадно. Не отставал от волколаков и Серячок.

Вместе со всеми бились и Каллиник с Виряной. Духовное зрение помогало царевичу вовремя замечать и разить нечистых. Эрзянку же не подводило чутье лесовички. Коммагенец сражался по-римски спокойно и уверенно, а в мозгу билась мысль: где Эпифан? Не обернется ли очередная убитая тварь мертвым братом? Чему он только не учился у проклятых фессалийских ведьм...

Позади всех широкими шагами ступал Шишок - серый косматый великан с дерево ростом - и гвоздил сосновым стволом всякого выходца из тьмы, норовившего утащить какую-нибудь молодую самбийку. Леший хорошо знал, до чего падка на женщин лесная нечисть. Самому ох, как понравились стройные белокурые девушки янтарного края! Похожи на его нынешнюю лешиху, пленную голядинку с верховьев Десны. Ничего, девоньки: за росским лешим, как за дубовой стеной!

Все это время Вышата с Лютицей и Миланой, стоя у купальского костра, духовным взором следили за морем. Римлянин с готской ведьмой на "Черном Змее" плели сеть чар, накликая из глубин моря что-то мерзкое и опасное. Царевич-некромант явно вызывал мертвецов, и не добрых. Но зачем ведунья чертила в воздухе рядом с руной воды Лагуз и смертоносной руной Хагалаз солнечную руну Соль? В рунной магии Вышата не был силен. О рунах он знал немногое от словенских волхвов, а волхвини - лишь от него самого.

Битва на берегу еще кипела, когда с севера подошел еще один корабль. Его корма и нос одинаково загибались кверху и были увенчаны драконьими головами. Зеленые водоросли обильно покрывали борта, свисали с мачты и рей. Мачту увенчивал большой круглый щит, красный, как заходящее солнце. На щите чернел крест с загнутыми в одну сторону концами. Такие же щиты, только поменьше, висели вдоль бортов. Из-за них выглядывали воины без шлемов, с бронзовыми топорами и копьями. Высокий чернобородый вождь в рогатом шлеме стоял на носу, и в руках его сияли золотистым огнем бронзовый меч и бронзовая секира. Корабль казался бы призраком, если бы не мерный плеск весел.

Знак на щите был ведом не только волхвам. Его хорошо помнили все, кто десять лет назад бился с Ардагастом за руины Аркаима. Тогда из курганов восстал со своей неупокоенной дружиной царь арьев Кришнасурья, почитатель подземного Черного Солнца. На знаменах над их колесницами был такой же знак. Ночью Солнце плывет подземным миром от заката к восходу, и тогда его сила может быть обращена во зло. Какие страшные, нечестивые дела совершили приплывшие на двуглавом драккаре? Какое проклятие сохранило их тела на дне моря и удержало в них души?

Сердце Сигвульфа дрогнуло - впервые в этом бою. Не Нагльфари ли это, корабль мертвецов, плывущих на последнюю битву с живыми и богами? Не сам ли Локи, вырвавшийся из преисподней, на его носу? Похоже, Рагнарек все же начался. Что ж, он, Сигвульф, Волк Победы, знает свое место в этой битве. Или губитель солнечного Бальдра решил попробовать силу? Так сегодня он отучится пробовать ее на росах, народе Солнца, и их друзьях!

А мертвецы уже спрыгивали с корабля и вслед за своим чернобородым вождем спешили к берегу, скрываясь за дюнами чуть севернее долины, в которой праздник обернулся битвой. Древняя бронза зловеще пылала в их руках, полная силы Черного Солнца. Не к купальскому ли костру подбираются они?

-- Я остановлю их! - крикнул Ардагасту Палемон и, развернув дружину, поскакал навстречу неупокоенным. Зореславич с досадой поглядел вслед. Надо бы самому туда с Огненной Чашей, с лучшими дружинниками, что бились за Аркаим. Да вот обложили проклятые готы, как собаки медведя... Либон - маг, может быть, сообразит, как биться с поддонной нежитью.

А из моря уже восстал еще один враг. Слева от драккаров над водой вдруг показались три громадные змеиные головы на длинных шеях. Вот они поднялись выше мачт, и стало видно: три шеи растут из одной. Блестя в лунном свете темной чешуей, огромный змей поплыл к берегу - туда, откуда тропа вела к Росяному городку. Следом за чудовищем направились два драккара. На мачтах развевались знамена гепидов с вороном и змеем.

У костра сразу поняли: это не тот дракон, сотворить которого собрались римлянин с ведьмой. Но чего они тогда ждут? И чего ждет Бериг с отборным войском на драккарах?

Конные жемайты взлетели на гребень дюны.

-- Это упыри. Старайтесь рубить им головы. И берегитесь их оружия. В нем - сила Черного Солнца, - крикнул Палемон, и дружина стаей соколов понеслась с дюны вниз, навстречу уже выстроившимся "свиньей" мертвецам. Белые, как рыбье брюхо, раздувшиеся, они выглядели даже не страшно, а мерзко. Не ревели медведями, вообще не издавали ни звука. Да что они могут со своей могильной бронзой против живых, полных сил воинов и их честной стали? Знали бы, осиновые колья приберегли для таких вояк.

Больше всех вырвался вперед Кунас, самый юный княжич. Вот он, подвиг! Победить не смертных, а чудовищ. Как Геракл или Тезей, как Ардагаст. Такого не выпадало даже героям Рима. Он направил коня прямо на чернобородого конунга мертвых. Взмахнул мечом и... вдруг ощутил в руке непривычную легкость. От стального клинка лучшей римской работы остался лишь оплавленный обломок. Пылающий бронзовый меч перерубил - нет, пережег железный. В следующий миг словно молния ударила в грудь юноше. Пламенеющий бронзовый топор одним ударом рассек и обуглил щит зубровой кожи, прожег кольчугу и вонзился в тело, сжигая и рассекая плоть. Последнее, на что хватило сил у княжича - не вскрикнуть от страшной боли.

А рядом гибли с диким ржанием, криками, бранью кони и люди. Огненная бронза рубила и пронзала их тела легче лучшей римской стали. В ноздри бил запах паленого мяса. Древки могильных копий и секир были тверды, как железо, и мало кому удавалось перерубить их. Столь же трудно было обезглавить мертвецов, мастерски владевших оружием. А раны, даже самые тяжелые, не могли остановить тех, кто и так умер пятнадцать веков назад. С отрубленными руками, рассеченными черепами продолжали они сражаться и губить живых, не издавая ни звука.

Устилая песок трупами, "свинья" упырей неуклонно взбиралась на дюну. Даже боевые заклятия Либона, способные обездвижить или повергнуть в панику живых воинов, оказались бессильны против этих ходячих трупов. Волхвов, стоявших у костра, сенатор на помощь не звал, зная: все их силы поглощены незримым поединком с теми двумя, что сейчас плели сеть заклятий, пытаясь сотворить неодолимое чудовище.

Вот уже рухнул с развороченной грудью конь Либона. Упал без чувств и сам князь: секира вождя мертвецов разрубила его шлем, обожгла волосы и кожу. И тут на гребень дюны с кличем "Слава!" вылетели девять всадников с жезлами и мечами. Мысленный зов Вышаты настиг русальцев почти у самых ворот городка, и они помчались назад, как только колесница въехала туда.

Встретившись с зеленым сиянием жезлов, пылающая бронза вдруг стала гаснуть. Сила жизни, сила добрых трав одолела силу смерти. Под ударами стали бронзовые копья и секиры разлетались бесполезными обломками. Вождь упырей уже занес меч над бесчувственным Либоном, когда Неждан Сарматич одним ударом перерубил бронзовый клинок. Секира чернобородого лишь бессильно скользнула по кольчуге росича, а в следующий миг меч Сагсара, отца Неждана, снес голову предводителя упырей.

Враз лишившись своего нечеловеческого упорства, мертвецы бросились бежать к кораблю, на удивление проворно вскочили на него и принялись грести от берега. Им не нужно было даже разворачивать свое двуносое судно. В это время уцелевшие воины Эвриха тоже бежали к драккарам, преследуемые росскими всадниками. Иные росы прыгали с коней на палубы судов и рубились там с готами. Другие стаскивали врагов с кораблей арканами.

Заметив бегство корабля мертвецов, Ардагаст направил на него Огненную Чашу. Настигнутый золотым лучом, зловещий двуглавый драккар запылал, весь охваченный черно-красным пламенем. И тут вдруг вода вокруг него забурлила, закипела, поднялась столбом. Столб светился изнутри, переливался красным и черным. Потом неожиданно разделился надвое, и каждый из двух новых столбов стал загибаться вниз, приобретая очертания звериной головы.

Только теперь Вышате стало ясно, зачем Эпифан с Эрменгильдой вызвали корабль мертвецов. Именно против него и должен был, по их замыслу, Ардагаст применить Колаксаеву Чашу. Огонь двух солнц - небесного и подземного - соединился с водой моря - обители Змея Глубин - и породил невиданного дракона. И высадившиеся готы, и злосчастные упыри лишь выманивали на берег Солце-Царя с его Чашей. А лучше воины Берига ждали своего часа на драккарах. Все это понял и Ардагаст. Но теперь ни Огненная Чаша, ни заклятия Вышаты и волхвинь не могли уже остановить сотворение дракона.

На берег выбежал запыхавшийся Шишок - в обычном своем росте и неказистом виде, но готовый снова бить любую нечисть. По грудь в воде добрался он до Зореславича, погрозил кулаком в сторону поднимавшегося из вод чудовища и сказал:

-- Высидели-таки гадюку свою! Солнце-Царь! А не выманить ли ее на берег, в лес? Я там встану в полный рост, да отделаю проклятую, как того змея на Белизне-речке!

Ардагаст взглянул на него и покачал головой. Не выдержит ведь лешак, когда увидит, как чудище сжигает лес. Бросится в бой и сгинет, один пепел останется. Лучше послать его в другое место.

-- Этого змея мы всем миром бить будем. Он побольше того вырастет. А на тебя другой змей найдется. Морской, трехглавый. Он сейчас ползет к Росяному, а за ним сотня готов идет. Беги туда, помоги вепрю Даждьбожьему.

Шишок задорно кивнул и побежал к лесу. За ним неутомимо следовал Серячок.

Заметив сииртя Хаторо, с охотничьим азартом глядевшего на встающего из моря дракона, Ардагаст сказал ему:

-- Этого зверя без шаманов не добыть. Иди лучше помоги Шишку.

-- Ни один сииртя еще не добывал морского зверя в лесу. Я, Хаторо из рода Моржа, первый буду, - весело кивнул маленький гиперборей и, отдав кому-то коня, побежал следом за лешим.

* * *

На скале над руинами Пасаргад длинноволосый человек в черной с серебром хламиде глядел с довольным видом в серебряное зеркало. Опыт начался, и начался удачно! Сколько бы тупых варваров там не погибло, главное - умножатся сокровенные знания избранных, а значит - и власть их над низкой материей и ее рабами. Здесь тоже дела шли не столь уж плохо. Четырехкрылые демоны, вызванные кичливыми халдеями, оказались разбиты. Ничего, сейчас на приступ пойдут дэвы, косматые и рогатые громады, подгоняемые заклятиями Ахримановых магов. Вызовут ли жрецы Змеи из-под земли своих тварей или тоже будут злорадно следить за неудачами соперников? Хорошо еще, что архонт Солнца и его небесные воины бьются сейчас у развалин Персеполя. А здесь только духи Кира и его воинов. Хорошо бы успеть разрушить гробницу Отца Персов. Семь ступеней - это же сила всех семи светил! А использовать ее здесь почему-то удается только солнечным магам.

* * *

Воинство Прибыхвала гнало коней берегом Неймы. Чтобы задержать росов и ятвягов, Черноха бросил в речку волшебное полотенце, и та обратилась в широкий бурный поток. Только бы оторваться от погони! Вот уже слева показалась гора, увенчанная частоколом Росяного городка. Из-за частокола рвалось в небо пламя: праздновали Купалу, Росяную ночь. Со всех сторон гору окружало болото, среди которого, к югу от нее, блестела гладь священного озера. Лишь бы защитники городка не ударили по "защитникам леса"!

Вдруг неведомая сила разом остановила коней, так что иные всадники едва удержались в седлах. На пути у лесных конников стояла сгорбленная старуха в забрызганном болотной жижей платье.

-- Куда, воины отважные? С Янтарным без вас справятся. А вы берите-ка приступом Росяной.

Усы Прибыхвала возмущенно заколыхались, блестя янтарями. Князь поднял плеть.

-- Ты кто такая, полоумная карга, чтобы нам указывать?

-- Вы князья людей, а я княгиня болотная. Захочу - все в болоте утонете. А велю я вам, воинам пекла, именем Поклуса-Чернобога и Лаумы-Яги!

Старуха внезапно распрямилась - высокая, богатырски сложенная, глаза ее загорелись синим огнем. А с запада донесся шум, громкое шипение, треск ломаемых деревьев. В довершение всего воды озера забурлили, и из них восстал громадный, раза в два выше лося, вепрь. Щетина его излучала золотистое сияние, клыки грозно белели в лунном свете. Мороз пробежал по коже самых бесшабашных вояк. "Вепрь Радигоста! Зверь Лады! Куда нам с богами тягаться?" - покатилось по рядам. Воины хватались за обереги, шептали молитвы. Еще немного - и все бросились бы на колени, моля о прощении Мать Богов и ее солнечного сына. Но старуха спокойно произнесла:

-- Не бойтесь, у него свой враг, посильнее вас всех.

Действительно, вепрь лишь недобро взглянул на людей, потом развернулся и, воинственно хрюкая, побежал на запад.

-- Чего ждете? Кобылья голова поднимается. Не возьмете городка - утонете, как крысы! - безжалостно проговорила старуха.

Ярость вскипела в душе Тройдена. Их, лучших воинов четырех племен, загоняли куда-то, словно стадо! Он готов был броситься с мечом на проклятую старуху. Но тут Прибыхвал воскликнул:

-- Это сарматы утонут в своем железе! А нас ждет добыча и слава - там, на горе. Вперед, воины леса! Три бога с нами!

Подбадривая себя отчаянными воплями и медвежьим ревом, воинство Чернобожье поскакало к горе. Болотная грязь летела из-под копыт.

-- Глядите! Войско Яги с нами! Не пристало нам, мужам, отставать от баб! - закричал, воздев руку к небу, Черноха.

И все увидели летящую на север стаю ведьм.

-- Вперед, братья-медведи! Смерть степнякам и их прихвостням! - доносился сверху голос Лаумы.

А над болотом разливалось, пробиваясь из черных глубин, мертвенное белое сияние. Из трясины медленно всплывала громадная конская голова череп, обтянутый черной кожей, с оскаленными зубами и красными огнями, горящими в темных пустых глазницах. Следом поднималась, поглощая камыши и осоку, черная, со скверным запахом вода. На поверхности ее, мерзко визжа и гулко хлопая по воде лапами, резвились мохнатые остроголовые бесы и грудастые чертовки. Эх, кабы весь мир стал болотом!

Вызванный колдовством Чернохи разлив Неймы не надолго задержал росов. Скуманду удалось чарами согнать воду в залив, и конница, перейдя речку, поскакала на север. Следом торопились пешцы. И вдруг впереди восстала стена черной смердящей воды. Сердце Инисмея дрогнуло. Сейчас эта стена обрушитя на его войско, и крепкая броня росских всадников станет причиной их гибели. Уйти за Нейму? Поздно: речка снова превратилась в широкий ревущий поток. Спасаться в лесу? Вода бушует и там, валя старые деревья. Как нелепо, позорно приходится гибнуть вместе с войском! Ему, великому царю!

Скуманд, остановив коня, раскинул поднятые руки и нараспев стал говорить заклятие. Почти в тот же миг впереди всадников оказался крупный седой волк, присел на задние лапы и раскинул передние. Человеческая речь и звериный рык слились в голосе вожака нуров. В облике зверя волхву-оборотню легче пробудить в себе ту могучую древнюю силу, что наполняет собой слова заклятий, отличая тем волхва от простого смертного. Незримые волны силы двух князей-чародеев слились, хлынули навстречу черной стене, ударили в нее - и остановили почти перед самыми мордами коней. Два потока, беснуясь, обтекали войско росов и их союзников с двух сторон.

Черти злобно визжали, выли, норовили подобраться к людям. Те встречали их бранью и железом. А спереди на людей надвигалась черная белозубая громада с пылающими глазами-угольями. Поднимая черные волны, громада билась о незримую преграду. Росам и аланам, не слышавшим о конской голове на дне болота, казалось: исполинский конь рвется, чтобы вбить их всех могучими копытами в грязь. А вода снизу уже подступала под брюхо коням, и земля под ногами все больше превращалась в трясину.

Воины верили в своих могучих волхвов. А у тех вся сила уходила на то, чтобы удержать проклятую голову. "Хорошо хоть огнем не дышит, как та, о которой говорил Вишвамитра", - думал Волх и тревожно поглядывал на небо: не летят ли назад ведьмы? Только их, стерв, и не хватало...

Вдруг среди бушующих вод Неймы появилась лодка. Безо всякого усилия шла она против сильного течения, и неощутимый ветер надувал парус со звездами и полумесяцем.

Черноволосый воин-колдун помахал рукой.

-- Эй, великие воины и волхвы! Лягушками еще не оборотились? Ну-ка, сарматы, пощекочите копьями ноздри этой твари, а я с ней по-своему поговорю!

Инисмей взмахнул копьем, и аланы расступились, давая ему место для разбега.

-- Великий царь, разреши и мне! - подал голос тут же оказавшийся рядом Андак.

С криком "Мара!" царь и князь погнали коней вперед. Черная голова наклонилась вниз, разинув в ярости безгубую пасть с зубами, способными перекусить не только копье, но и лошадь со всадником. Но оба сармата, подняв на скаку копья повыше, глубоко вонзили их в ноздри чудовищу. Захрустели кости, черная вода окрасилась кровью. Голова заметалась, вздымая волны. Инисмей сразу выпустил копье, Андак замешкался, вылетел из седла и чуть не утонул. В этот миг Витол на своей лодке подплыл к чудовищу и вонзил ему в загривок рунный меч. Воспламененный рукой Соль, клинок обрел силу солнечного луча и прожег насквозь толстую кость. Мгновение спустя чудовище затихло, став тем, чем было уже много веков - иссохшей головой мертвого великанского коня.

-- Душу не упускай, душу-у! - провыл снизу Волх.

Вытянув рывком меч, Витол упал на дно лодки. Только духовный взор волхвов заметил, как над его телом взлетел черный орел, а из мертвой конской головы выскользнула большая щука. Прежде чем она успела уйти в глубину, когти и клюв орла растерзали ее. Щука вдруг обрела вид могучей старухи, а миг спустя вовсе исчезла. Душой древнего конского черепа была "болотная княгиня" - главная среди местных чертовок. Как и все духи, она могла быть то духовной, то телесной. Теперь же, уничтоженная духом волхва, исчезла из мира навсегда.

Орел влетел внутрь головы, и та поплыла обратно - к источнику на дне болота, который закрывала до сих пор. Войско торжествующе зашумело, а Волх со Скумандом устало вздохнули. Предстояло еще много работы: заткнуть источник, отвести воду, осушить дорогу через разросшуюся топь. Только тогда конница сможет прийти на помощь Росяному городку.

* * *

Огромный трехглавый змей полз через лес. Тропа была слишком узка для него, и он усердно валил сосны и буки, сминал подлесок головами, когтистыми перепончатыми лапами, всем своим могучим, покрытым черной чешуей телом. Даже зубры и медведи разбегались с его пути. За змеем следовала сотня гепидов. Для этих сподвижников грозных готов было привычно идти за более сильным хищником. Тем более, что морские змеи, в отличие от крылатых драконов, страстью к золоту не отличались, а значит, можно было рассчитывать хорошенько поживиться в Росяном.

Наперерез змею пробирались через лес человек, леший и волк. Леший озабоченно почесывал затылок.

-- Я бы его одним махом, кабы не эти немцы сзади. А что он умеет, однако, своими тремя пастями?

Ответ пришел неожиданно быстро. На тропу вышли трое зубров: мощный старый вожак и двое молодых самцов. Они грозно сопели, явно не собираясь уступать дорогу какой-то ползучей твари. Змей поднял все три головы. Из одной пасти вырвался язык огня, из другой - струя ярко-желтого яда, из третьей ударила синяя молния. Миг спустя на тропе лежали три почерневшие туши. Остальное стадо спасалось бегством, ломая кусты, а змей полз дальше, даже не остановившись.

-- Сильный змей! Ничего, здесь не море. Я его гарпуном в загривок, - сказал сииртя.

-- Давай, зверобой! А я немцев проучу.

Внезапно со стороны болота раздалось громовое воинственное хрюканье и треск ломаемых деревьев. На тропе появился, сияя золотой шерстью и сверкая белыми клыками, исполинский вепрь.

-- Не меньше слона или индрика будет. Святой зверь! - почтительно произнес Шишок.

-- Большой, как земляной бык! - кивнул Хаторо.

О слонах леший только слышал, но их волосатых подземных родичей - индриков, или "земляных быков" - они с сииртя видели сами на севере.

Увидев змея, вепрь понесся вперед. Земля загудела под могучими копытами. Гепиды разом замерли. Гуллинбурсти, Золотая Щетина, зверь солнечного Фрейра! Впрочем, Фрейр - трусливый и распутный ван, а с ними - Гаут Один и воинственные асы. Так вещала Эрменгильда. И все же... Будто само Солнце летело на них, следовавших за исчадием Мирового Змея. Вот-вот сияющий зверь втопчет в землю черную ползучую тварь! В последний миг змей извернулся и вдруг черной стрелой бросился сбоку на своего врага, в один миг кольцами охватив огромное золотое тело так, что ребра затрещали. Острые когти впились в бока. Три пасти открылись, и огонь, яд, молнии разом обрушились на вепря, сжигая золотую щетину, разъедая толстую кожу.

Гепиды торжествующе закричали. Сжав кулаки, Шишок вышел им навстречу.

-- Глазеете, сукины дети, бесовы воины? А подите-ка туда, откуда Яга всех чертей рожает!

Конунг гепидов шагнул вперед, намереваясь тупым концом копья проучить наглого мужика. А тот вдруг засвистел, загоготал на весь лес. Поднявшийся внезапно вихрь валил гепидов с ног, срывал шлемы, обрушивал деревья, нес в глаза тучи опавшей хвои. Сам конунг, подхваченный вихрем, чуть не напоролся на копья своих воинов. А невзрачный мужичок обернулся громадным лесным троллем, ухватил сломанную сосну и принялся гвоздить ею северных воителей. Не выдержав натиска, они бросились бежать.

Тем временем Хаторо, взобравшись на дерево, тщательно прицелился и метнул гарпун. Железное острие глубоко вошло в затылок головы, метавшей молнии. Хороши росские кузнецы! Костяной гарпун, пожалуй, не пробил бы толстой чешуи. Другая голова, заметив нового врага, плюнула в него ядом. Голова у сииртя закружилась, он еле сумел соскользнуть по стволу наземь. Но добротной росской кольчуги желтая отрава не прожгла. Две уцелевшие головы, опустившись к земле, метали яд и огонь в прятавшегося за кустами юркого человечка. И не заметили волка, который, улучив миг, прыгнул и вцепился огнедышащей голове в горло снизу, где чешуя была тоньше. Вырвав кусок мяса, он отскочил. Кровь хлынула из раны, и еще одна голова поникла.

Хватка змея ослабла, и только это спасло полузадушенного вепря, чей громкий визг переходил уже в хрип. А Шишок спешил на помощь, потрясая сосновым стволом. Чудовище не смогло повернуть к нему уцелевшую голову: в соседней голове застрял гарпун, линь от которого Хаторо ухитрился привязать к стволу ели. Воспользовавшись этим, леший принялся охаживать дубиной громадную гадину, ломая ей ребра и позвонки. Вепрь повалился набок, давя своего врага. Но змей перегрыз линь и тут же плюнул ядом в лешака. Тот едва успел прикрыть лицо. Отрава выжгла шерсть на руке и груди, обожгла кожу. Закружилась голова, перехватило дыхание.

И тут маленький зверобой, привязав линь к мечу, метнул его, словно гарпун, прямо в пасть чудовищу. Острый клинок застрял в глотке. Змей задергался, будто рыба на крючке. Прежде, чем он успел снова перекусить линь, Шишок размозжил ему голову своей дубиной. Только после этого живучая тварь затихла.

Обожженный, окровавленный, солнечный вепрь тяжело дышал. Его золотая щетина вся была в страшных черных проплешинах. Шишок, сам страдая от змеиной отравы, ласково поглаживал вепря и нашептывал лечебный заговор. Серячок пытался зализывать глубокие раны, оставленные когтями змея. Хаторо с помощью акинака вызволял свое оружие. Гарпун и меч были целы, но меч весь пожелтел от яда. Только бы не вернулись немцы!

Тем временем конунг гепидов сумел, отчаянно бранясь, остановить и собрать свою дружину. Увидев, как грозный тролль лупит дубиной змея, конунг предпочел не вмешиваться: вдруг это Тор-Змееборец принял такое необычное обличье. Вместо этого вождь повел свое изрядно потрепанное войско через лес другой тропой, давно разведанной его лазутчиками. Она вела к северному подножию горы. Там, над крутым склоном, Росяной городок защищал лишь слабый частокол.

Тревожно было на душе у троих, сидевших возле умирающего вепря. От городка доносился шум битвы. На севере вставало зарево: горел лес! И совсем рядом пробирались через чащу гепиды. Но разве могут воины Солнца бросить солнечного зверя? А он как-то грустно и виновато глядел на них маленькими глазками: ведь это он, такой большой и сильный, должен был защищать их от чудовищ. Вдруг из чащи вышли две женщины, одетые по-мужски. Одна - молодая, с длинными черными волосами и бледным лицом, с мечом у пояса. Другая - почти девочка, светловолосая, с луком и колчаном. Вороной конь и три белые охотничьи собаки сопровождали их. Младшая всплеснула руками, бросилась к вепрю.

-- Золотая Щетинка! Что с тобой гадина сделала! Тетя Морана, помоги же!

-- Мы пытались... Так ведь не волхвы же, - виновато развел руками Шишок.

-- Ему теперь и великий волхв не поможет Только я или матушка Лада, - сказала старшая и озабоченно взглянула на север. - Что делается-то! Этого сотворенного дракона разве что братец Перун одолеет. И Ветродуй со своими летучими девками спешит. Только бы дядя с тетушкой Ягой в бой не полезли!

-- Так ведь там мы, росы! - бодро воскликнул Шишок. - Нам с чудищами не впервой тягаться. С богами даже... А вы, богини милостивые, спасите святого зверя. Холодно и голодно, поди, без него людям будет: и свинины на Новый год не поешь...

-- Деванушка, помогай! Ты ведь травница, - сказала старшая богиня младшей и начала медленно водить руками над страшными ранами вепря.

-- Потерпи, Золотая Щетинка! Не рвись снова в бой. Ты и так много сделал: змея к городку не пустил, - приговаривала младшая, перебирая травы.

А человек, леший и волк шли лесом к городку. Для них бой только начинался.

* * *

Войско Прибыхвала столпилось у подножия горы. Выбор невелик: лезть на приступ под градом стрел по крутому склону или утонуть в болоте. Коням уже вода чуть не по колена... А над воротами городка два знамени: красное с белым всадником - скалвов, и словенский красный стяг с белым орлом. Такой же, как у самих мазовшан. Орел Даждьбога, что явился в лучах заходящего солнца Леху, праотцу западных венедов. Ох, не видать завтрашнего солнца врагам сарматского Солнце-Царя! Заметив Медведичей, Прибыхвал рявкнул:

-- Эй, косолапые! Вы нас сюда завели, вы первые и на приступ пойдете. А мы пока что сзади из луков - по тем, в городке, а если надо - и по вам.

Ежась под враждебными взглядами эстиев и мазовшан, Черные Медведи спешились и, ревя не хуже берсерков, понеслись вверх по склону. Вместо тарана тащили подобранный в воде сосновый ствол. Стрелы свистели над головами с обеих сторон. Иные воины падали, но никто не бежал назад. Вот и ворота. Пару раз ударили с разбегу - и таранившие упали, сраженные стрелами. Тогда Бурмила изо всей медвежьей силы грохнул дубиной по воротам. Вылетела железная скоба, державшая засов, и дубовые створки распахнулись под напором озверевших "защитников леса". Навстречу им, увлекая за собой дружинников, бросился князь скалвов Матто, - искусный в бою, но худой телом. Бурмила, чья дубина разломилась о ворота, бросился на него, выставив могучие лапы. Перехватил руку с мечом, вывернул ее из плеча и сомкнул на горле медвежьи челюсти, перемалывая разом хрящи и позвонки.

А снизу уже мчались с гиканьем паны. Следом - конные галинды, барты, натанги. Волна лихих всадников затопила городок. Разметали купальский костер. Рубили старого и малого, врывались в дома, не так грабили, как ломали там все подряд, наспех бесчестили женщин. Все это творили зло и отчаянно, не в силах изгнать мысль: проклятые они все, бесовы воины, и гулять им, как и всякой нечисти, только до восхода. Словене, самбы и скалвы, прижатые к валу, дорого отдавали свою жизнь. Люто рубились на мечах, браня друг друга, Прибыхвал и Собеслав.

-- Песья кровь, росский прихвостень, предатель леса!

-- Твоя кровь песья, немецкий холоп! И лес, и степь - наши, росские!

Кровавая полоса перечеркнула лоб Собеслава.

-- Вот тебе клеймо, раб сарматов!

Меч князя словен срезал мазовецкому князю пышный ус вместе с янтарями и самоцветами, рассек губу.

-- Подбирай свою красу, бесов слуга!

Вихрь битвы разлучил их. А с севера к горе подбирались гепиды. В городке бой? Тем лучше, можно будет без помех взобраться почти отвесным северным склоном. Только вот разлилось болото между лесом и горой. Гепиды принялись рубить плот. Скорее, пока лесной пожар не добрался сюда! Там, в городке, добыча и слава! И тут из чащи снова вышел громадный тролль с сосной в руке, а за ним - волк и узкоглазый безбородый гном в кольчуге.

-- Куда собрались, песьи дети? Ваше место в болоте, с чертями, а не в городке с добрыми людьми. А гада вашего больше нет, не надейтесь!

Конунг шагнул вперед. Гном, нагло ухмыляясь, метнул в него гарпун, каким на Северном Пути бьют морского зверя, и потянул за линь свою снасть, застрявшую в щите, а заодно и гордого вождя гепидов. Разъяренный конунг бросил щит и устремился на недомерка с мечом, но кольчуга выдержала удар. В следующий миг ярко-желтый клинок карлика вспорол штанину гепида, и белокурый гигант рухнул замертво. Над болотом понесся свист и хохот тролля. Поднятый им вихрь швырял воинов, кого об деревья, кого в трясину. Громадная дубина крушила тела, и бессильны были перед ней доспехи. Гном вертелся в самой гуще битвы, и каждый удар его меча, напоенного драконьим ядом, был смертелен. Еще проворнее нападал на бойцов и уворачивался от ударов волк - наверняка оборотень. А с севера подступал лесной пожар.

Гепиды уступали в храбрости своим сородичам-готам, но трусами не были. Да и бежать от чудовища было некуда: кто попытался, утонул или сгорел. И люди яростно бросались на великана с копьями и секирами. А тот почему-то не отходил далеко от деревьев, хотя серая шерсть уже дымилась, а дым забивал легкие. Громадное тело его было утыкано копьями, кровь обильно лилась из ран на ногах, но никто из нанесших ему хоть один удар не уцелел. Гном и волк чудом оставались живы, но, сами израненные, продолжали сеять смерть. Ревя от боли, тролль ругался по-венедски и кричал:

-- Что же вы святую ночь паскудите, курвины дети? Вы же люди, не бесы!

Тщетно взывали гепиды к Тору, врагу великанов. Да не сам ли он вселился в тролля? Ведь обычно великаны тупы и неповоротливы. И когда, наконец, истекавший кровью гигант рухнул на трупы, которыми сам же вымостил болото, никто не посмел приблизиться к нему, чтобы добить. Да мало кто и уцелел из сотни бойцов.

А на горе кипел бой за городок. И защитники его не выстояли бы, появись у них в тылу гепиды. Но лишь шум и крики доносились снизу до воинов Собеслава, и не понять было - кто там с кем бьется? Даже по голосу не узнали они Шишка, редко встававшего перед ними в полный рост.

Сииртя перевязывал раны на огромном теле лешего, серячок зализывал их. Постанывая, Шишок тихо говорил:

-- Если помру, запрягите петуха с курицей. Иначе меня мертвого и не сдвинуть. А так тело мое само по ветру развеется. Лешихе моей передайте: если за человека пойдет - не обижусь, пусть только детей не неволит - кому с людьми жить, кому в лесу. Эх, взяли бы меня лешим на Белый остров! Там такие леса - елки с пальмами рядом растут, лоси возле слонов пасутся, грифоны на дубах сидят... И что бы я, лешак с Дебрянщины, на свете увидел, кабы не царь Ардагаст! Пошли ему Даждьбог славную победу!

-- Не умирай, лесной бог! - Едва сдерживая слезы, сииртя вдруг обернулся к притихшим гепидам. - Все вы его одного не стоите! Он лес берег, а вы что хорошего сделали? Земля у вас богатая, теплая, зачем ходите убивать, грабить?

И тут из чащи вышла молоденькая охотница с тремя белыми собаками. Одним легким прыжком перелетели все четверо через болото. Девушка заботливо склонилась над лешим, достала из сумки травы. Белое сияние окружало ее.

-- Девана светлая! - ахнул Шишок. - Чем же это я заслужил?

-- Ты же леший! А я лесная богиня.

-- А что со святым вепрем? И где Морана?

-- Спасли мы с ней Золотую Щетинку. Сейчас тетя лес объезжает, чтобы пожар хоть дальше не шел. Страшный огонь, колдовской...

-- Чтоб им самим так в пекле гореть, мать их... Ой, прости, богинюшка!

* * *

Медленно двигалось к Росяному городку войско Инисмея. Повинуясь чарам Скуманда и Волха, расступались зловонные черные воды, высыхала трясина. По запекшейся корке, в клубах горячего пара, под злобный визг болотных чертей ехали всадники, шли пешцы, оборотни. Куда же подевался Витол, своевольный бродяга-чародей?

Внезапно из тумана вынырнули две мерзкие твари. Одна, вроде громадной черной ящерицы, попыталась ухватить за ногу коня Инисмея, но получила от боевого скакуна крепкий удар копытом, а копье царя пригвоздило ее к земле. Другая, похожая на большую летучую мышь с зубастой пастью, росилась верху на Волха, но меч Андака снес ей голову. Миг спустя на земле корчились тела двоих колдунов. Не без труда в них опознали Нергеса и Черноху. А впереди уже ясно проступало подножие горы.

Заслышав снизу конское ржание, сарматские кличи и волчий вой, защитники городка приободрились. А сердца их врагов сжались. Да может ли что-то остановить этих росов? Где же помощь троих богов? И куда делись оба колдуна?

Шумила с Бурмилой переглянулись. Много раз выбирались они из самых опасных переделок, спасали свои мохнатые шкуры и при этом продолжали слыть великими храбрами. Потому что умели унести ноги как раз тогда, когда, вроде бы, оставалось лишь погибнуть с честью. И бежали не одни, а с дружиной, славившей потом их и себя. Вот и теперь... Как уйти с крутой горы? Бросить коней, перебраться через вал? Но внизу кругом болото, и только один путь через него, а на нем - железная сарматская конница... Страшен бывает медведь, когда ему некуда уходить. Прет он тогда в слепой ярости на любые рогатины, сколько бы врагов перед ним не встало.

-- Черные Медведи, за мной! Добудем голову Инисмея! - разнесся над городком голос Шумилы.

С громовым ревом погнала коней вниз по склону разбойная дружина. Казалось, не люди в черных шкурах, и не звери, а грозовые тучи, гонимые ветром, несутся на росов и их друзей. В ответ загремел сарматский клич: "Мара!" Зажав под мышкой вместо копья длинное бревно, вывернутое из частокола, летел Бурмила прямо на Инисмея. Великий царь не дрогнул, лишь в последний миг отклонился в сторону. Бревно задело его руку, но копье царя вошло в грудь Медведичу. Бешеный напор человека-зверя только помог Инисмею пронзить врага насквозь. Насаженный на копье, Бурмила выхватил меч и с неистовым ревом обрушил его на голову царя. Но прежде, чем меч коснулся шлема, сжимавшая рукоять когтистая лапа отлетела, снесенная клинком Андака. Медведич подался вперед, пытаясь другой лапой достать противника. Копье еще глубже вошло в легкие Бурмилы, кровь из пасти заливала грудь. Мощные когти вцепились в кольчугу, но акинак царя уже вонзился в горло полумедведя.

-- Бр-р-а-ат! - прохрипел из последних сил Бурмила и рухнул с коня. Падая, он потянул бы за собой и царя, не обруби Андак Медведичу и вторую лапу.

Приди на помощь брату Шумила, бой мог оказаться для Инисмея последним. Но метнулась серая молния, и конь второго Медведича упал с разорванным горлом, придавив всадника. Прежде, чем Шумила успел подняться, на него бросилось полдюжины волколаков. Крепкие зубы вцепились в руки, дробя кости, не давая ни махнуть дубиной, ни достать меч. Седой Волк прыгнул на грудь полумедведю, перегрыз ему горло и, подняв окровавленную морду, торжествующе завыл. Князь нуров, наконец, отплатил тому, кто столько лет разорял земли его племени.

Оставшись без вожаков, Черные Медведи и рады были бы бежать, хоть через болото, но впереди их ждали копья сарматов, а слева и справа наседали пешцы и конные ятвяги. Лесные разбойники дорого продавали жизнь, но вскоре полегли все до одного. И тогда по их трупам выехал вперед великий царь Аорсии и выкрикнул лишь одно слово: "Сдавайтесь!"

В городке тем временем бой почти стих. Защитники и нападавшие напряженно следили за схваткой внизу. Но это слово возмутило дух гордых воинов. И прежде всего - молодого князя галиндов.

-- Никогда наше племя не сдавалось! Особенно тем, кто лакает кумыс. Галинды, за мной! Перкунас!

Дружина Тройдена устремилась за своим вождем. Не желая уступить в доблести, следом поскакали паны. Прибыхвал успел лишь бросить князьям бартов и натангов: "Оставайтесь тут, добейте псов Собелава!" Он, правда, предпочел бы обороняться в городке, но нельзя же опозориться перед галиндами, старыми соперниками мазовшан!

-- Перкунас! Йеша! - кричали конники. Кричали громко, Надсадно, лишь бы заглушить сомнение. Ведь не помог им грозный бог. Ни одна его стрела не блеснула за эту ночь. Да он ли послал их в бой или Пекельный со жрецами-обманщиками? А навстречу несся беспощадный степной клич: "Мара!"[43] - "Смерть!"

Тройден видел, как эта смерть неслась на него - в виде всадника в кольчуге и остроконечном шлеме, с упрямым скуластым лицом, под красным стягом с золотой тамгой. На кольчуге висела, впившись в нее когтями, окровавленная медвежья лапа. Прикрывшись щитом, галинд направил копье в горло коню сармата. Но тот в последний миг вздыбил скакуна, и наконечник лишь скользнул по конскому панцирю. А копье царя расщепило щит Тройдена, пробило кольчугу и вошло в грудь.

Падая наземь, князь был еще жив. Но волна всадников уже нахлынула сверху, давя друг друга, напарываясь на копья, сваливаясь в болото. Росы стаскивали дружинников с коней арканами, волколаки рвали лошадей и всадников. Оказавшихся на земле добивали копьями и топорами пешцы: простые ратники припомнили панам лихие набеги. В этой свалке погиб и Тройден. Жизнь Прибыхвала спас аркан, выдернувший его из седла.

Тем временем другие пешцы карабкались по крутым склонам горы. Словене и эстии помогали им перебраться через вал. Вскоре барты и натанги были оттеснены от стен на середину городка. А в раскрытые ворота уже въезжали во главе конницы скуластый царь с медвежьей лапой на груди и суровый князь-чародей. Рядом с красным знаменем с тамгой аорсов развевалось ятвяжское - красное с золотым зубром. Впереди важно ступал Волх - Седой Волк.

-- Навоевались, бесова дружина? - спросил он человеческим голосом. - Вот что осталось от ваших святых да вещих!

Два дружинника склонили копья с насаженными на них головами ящера и нетопыря.

-- Обманули они нас, проклятые! И Аллепсис тоже лгал: будто три бога поднялись против Лады! - срывающимся голосом произнес толстяк Тирско.

-- Мы воины, а не волхвы. Как нам было не поверить самому верховному жрецу! - развел руками хитрый Самилис.

-- А что, нужно быть жрецом, чтобы понимать: хорошие сыновья против Матери Мира не идут, да еще в святую ночь? - сурово возразил князь нуров.

Переглянувшись, Самилис с Тирско первыми спешились и бросили мечи. Лучше уж сдаться сарматскому царю, чем разъяренным самбам, чей городок они только что разоряли.

На арканах, за ноги притащили тела Медведичей. Инисмей решил снять с них шкуры, чтобы повесить в своем дворце в Мадирканде. Победители и побежденные с отборной бранью плевали на трупы полузверей. Привели связанного Прибыхвала. Под насмешливым взглядом князя словен он опустил голову и угрюмо сказал:

-- Я дурак, Собеслав! Самый большой дурак во всей Мазовии. Не поверь я этим уродам и жрецам-мошенникам, славно бы мы с тобой гуляли этой ночью!

-- Не им ты поверил, сосед, а своей глупой спеси, - без тени злорадства ответил ему волынянин.

А на севере, от моря до Неймы, стояла зловещая стена черно-красного пламени и черного дыма. Что творилось за этой стеной? Что стало с Янтарным Домом и его защитниками? Этого не знали ни Волх, ни Скуманд. Не знал даже вездесущий Витол. Поднявшись по Нейме, он встретил на ее левом берегу дружины Побраво и Склодо. Прискакав из Лугового, они увидели ту же огненную стену. Старый князь самбов с надеждой глядел на воина-волхва. А тот тщетно посылал дружественную мысль в храм Лады, к златоглазой жрице. Что с ней? Жива или сгинула вместе с храмом в этом пекле, вырвавшемся в средний мир на погибель всему доброму? Многим дарила она свою любовь. Но саму ее больше всех любили эти двое. Почтенный князь, отец семейства, во всем послушный своей волевой и хозяйственной супруге, и неприкаянный странник, не покорявшийся никому в этом мире. Она много знала: о мире и тайнах волшебства, о племенах, их дружбе и вражде. В одиночку растила своенравную дочь, боролась с кознями Поклусовых слуг - и при этом всегда оставалась неунывающей, доброй и приветливой. Без нее жизнь Побраво и Витола была бы тусклой и убогой, как у раба или безродного бродяги.

Одно успел заметить Витол духовным взором: черноволосая всадница на черном коне, в развевающемся красном плаще летела над краем горящего леса. И там, где она пролетала, стена пожара уже не шла дальше. Богиня смерти останавливала огненную смерть! Но осталось ли за этой проклятой стеной хоть что-то живое и доброе?





Загрузка...