Артемка

БОЛЬШОЙ ДЕНЬ. СКАНДАЛ. ОВАЦИИ

Артемка не знал, чего он больше хочет: чтобы этот день пришел поскорее или чтобы он не приходил никогда. Чем он ближе, этот день, тем страшнее становилось Артемке.

Накануне он долго не мог заснуть: ему казалось, что в будке особенно душно и особенно тяжело пахнет кожей. Пошел дождь и долго выстукивал о крышу что-то тревожное. Заснул Артемка перед рассветом. А когда проснулся, то было такое чувство, будто и не спал вовсе, а только на минутку закрыл глаза. Через кругленькую дырочку прямо в глаза бил солнечный луч. С улицы доносился скрип телег, людской говор, топот. Артемка скинул с двери крючок и выбежал наружу. Там на стене будки, сияя в солнечном свете, уже висела огромная желтая афиша, а по афише, будто по пескам пустыни, бежал страшный негр и тащил за руки двух перепуганных детей - мальчика и девочку.

- Ох! - даже присел перед афишей Артемка.

Еще вчера вечером он думал: не дать ли дёру? Если что и останавливало, так это боязнь Лясиного презрения. А сейчас, увидя афишу и свое изображение на ней, он понял, что увильнуть никак невозможно, разве только броситься в море.

Этот день показался Артемке бесконечно длинным; даже не верилось, что в один день может вместиться так много разного. Сначала он сидел в костюмерной, и на него шили белые брюки и белую сорочку. Потом костюмер повел его в обувной магазин и там купил ему белые туфли. Затем они пошли в галантерейный магазин и купили белые носки, платочек и… галстук. Да, самый настоящий галстук, светло-голубой с белыми полосочками наискосок. Потом пошли в парикмахерскую. Здесь Артемку подстригли и причесали. Костюмер приказал, чтобы пробор был посредине, и парикмахер долго крутил круглый колючий еж, прежде чем волосы перестали топорщиться.

Потом была генеральная репетиция. Увидя Артемку в белом теннисном костюме, Самарин затрясся от хохота и так замахал руками, будто отгонял осу.

- Ой, не могу! Ой, не могу! - стонал он. Но вдруг успокоился и деловито сказал костюмеру: - Так. Вполне прилично. Вполне.

Когда репетиция кончилась, Ляся подошла к Самарину и сказала, что с Артемки снимать костюм не надо, а лучше пусть он, Артемка, ходит в костюме до самого представления.

- Это чтоб привыкнуть к нему, чтоб лучше в нем держаться, - сказала она.

И Самарин с ней согласился:

- Пусть ходит.

Пепс, Кубышка, Ляся и Артемка пошли в ресторан я там обедали.

У Кубышки голова как кувшин и мохнатые брови. Он рассказывает очень смешные истории, но сам не смеялся и смотрел сумрачно, даже сердито.

Угощал Пепс. Он повеселел, поздравлял Артемку с предстоящим дебютом и все улыбался, обнажая удивительно белые зубы.

- Не болит уже тут? - спросил Артемка, показывая взглядом на сердце.

- О, я сегодня очень скажу публик! - Пепс поднял вверх палец. - Очень, очень! - и засмеялся.

Артемка хотел спросить, как это можно «очень сказать публик», когда в пантомиме разговаривать не полагается, но тут вдруг, заглушив на мгновение чинный говор и звяканье посуды, хрипло и дерзко прокричал петух: «Кик-ки-ки-кии!» У метрдотеля вытянулось лицо, официанты заметались между столиками; удивленно оглянулись по сторонам посетители ресторана. Но петуха не нашли, и все остались в полном недоумении.

Потом в фаэтоне поехали к морю. Извозчик все время оборачивался к седокам.

Потом катались на лодке. Артемка сидел на руле, а Кубышка и Пепс гребли. Солнце уходило спать и на прощанье все белое сделало розовым - и цепочки облаков на горизонте, и белый парус английского парохода, и Лясино кисейное платье. Ляся сидела рядом с Артемкой. На ее слабой, будто прозрачной шее Артемка видел маленькую родинку, и от этого ему почему-то было жалко Лясю и хотелось сделать ей что-нибудь хорошее.

В море ясно и тихо. За кормой журчит вода. Лодка несется быстро и то и дело обгоняет другие лодки. Вдруг сипло пропел петух: «Кик-ки-ки-кии!» С соседних лодок донеслись аплодисменты и смех. Заметя, что Артемка открыл в удивлении рот, Ляся рассмеялась:

- Да ведь это же он, Кубышка!

Кубышка усердно греб, сумрачно глядя на закат.

Потом опять ехали в фаэтоне, и извозчик, хоть уже и другой, тоже все время оборачивался к седокам.

Когда подъехали к цирку, уже ярко горели фонари и у входа толпились люди.

Пережитые волнения, плотный обед и катание на лодке так разморили Артемку, что он улегся на дедов топчан и заснул. Там Ляся, кончившая обычный номер, и нашла своего ученика и партнера.

- Артемка! - всплеснула она руками. - Ты спишь? Спишь, когда нам сейчас выступать?!

Артемка вскочил и в испуге уставился на Лясю.

- Как это ты мог заснуть? - удивилась она. - Или ты заболел?

- А где петух? - Артемка протер кулаками глаза.

- Какой петух? Проснись, Артемка!

Артемка обалдело оглянулся и засмеялся:

- А меня сейчас петух в нос клевал.

- Вот тебя сейчас Самарин в нос клюнет, а не петух. Посмотри, как брюки измял. Иди скорее к костюмеру, он выгладит. Да умойся: рожа сонная!

«А правда, - думал Артемка, пробираясь в полутемном коридоре к артистической уборной, - как это я заснул? То всю ночь не спал от страха, а тут сразу…»

Уборная большая, одна на всех мужчин. Вдоль серой стены - длинный деревянный стол, и за столом - актеры. Одни клеят из крепса усы, другие выравнивают при помощи замазки носы, третьи натягивают парики. Тут же ходит от одного к другому Самарин и ругается. Увидя Артемку, он скорчил гримасу:

- Благородное дитя! Сын миллионера! Полдня походил - и уже пузыри на коленях! Кузьмич, разутюжь этого парня. Парикмахер, причеши это чучело.

Но Самарин не только ругается, но и хвалит.

- Гуль, - говорит он, - вы настоящий Пинкертон. Вам и гримироваться не надо. Так сказать, Пинкертон натюрель. Ха-ха-ха!

Потом подходит к Пепсу и фамильярно бьет его по плечу:

- Вот кто душу радует! Негрище чертово! Ну где еще найдешь другого такого для Дика Бычий Глаз? У, дьявол! Так публике и скажу: черного разбойника играет сам черный разбойник! Ха-ха-ха! Натюрель, ха-ха-ха!

Пепс, сидевший против зеркала, не оборачиваясь, прошептал:

- Я тоже скажу публик… Я тоже скажу публик…

- Что ты там бормочешь? - не расслышал Самарин. И, не дождавшись ответа, сказал отходя: - Ты какой-то чудной стал. Из ума выживаешь, что ли?

Артемке вымазали лицо кремом, подвели черным брови и напомадили губы. Ему хотелось вытереть лицо рукавом, но он терпел. К костюму тоже не так-то легко привыкнуть, особенно к галстуку. Галстук сжимал шею, и Артемка не мог понять, зачем он нужен. Вошел грек-хозяин и сердито сказал:

- Слушайте, вы скоро? Публика ужасно волнуется.

- Сейчас, сейчас! - ответил Самарин. Он подошел к зеркалу и тоже накрасил себе губы и напудрился, хоть в пантомиме и не участвовал.

- Ну-с, приготовьтесь к выходу, - сказал он и вышел из уборной.

Артисты двинулись за ним. Пошел и Артемка. В широком проходе все остановились. Там перед малиновой портьерой уже ожидала Ляся с мячом и ракетками в руках.

- На, - подала она ракетку Артемке. - О, да какой ты красивый!.. Ну, не боишься?

- Боюсь, - откровенно признался Артемка. Он подошел ближе и осторожно заглянул в дырочку. Батюшки, весь город собрался! Вверху, внизу, в проходах всюду люди. И все вытаращились прямо на него, прямо в дырку смотрят. Артемка даже руками от портьеры оттолкнулся. Удивительное дело: на базаре, бывало, тоже народу тьма собиралась, особенно в субботу, и Артемке хоть бы что, как-то даже гопака при всех танцевал. А тут все внутри холодеет от страха.

Музыканты, игравшие вальс, умолкли. Униформисты приоткрыли портьеру. Прокашлявшись, точно он собирался петь, Самарин пошел на арену.

- Что он будет делать? - спросил тревожно Артемка.

- Сейчас объявит, кто кого играет, - объяснила Ляся.

Самарин вынул из бокового карманчика листок бумаги:

- Господа! В сегодняшней знаменитой пантомиме участвуют все лучшие силы цирка, а также специально приглашенные артисты. Позвольте объявить состав участвующих. Американский миллионер Уптон - Иван Кречет; его дочь Этли - юная артистка, любимица публики, мадемуазель Мари; его сын Джон - известный артист пантомимы юный Артеме…

- Вот, слышал? Артеме - это ты и есть, - шепнула Ляся.

- Что-о? - вспыхнул Артемка. - Какое такое Артеме?

- Тише, ты! - дернули его сзади.

От обиды, что его родное имя забраковали, а взамен дали какую-то кличку, Артемка на минутку даже страх позабыл.

Вдруг в цирке затрещали аплодисменты: это Самарин сообщил, что роль Ната Пинкертона исполняет Клеменс Гуль.

Самарин сделал паузу и, предвкушая новые аплодисменты, выкрикнул:

- Роль знаменитого похитителя детей, страшного негра Дика Бычий Глаз, исполнит натуральный негр, страшный Чемберс Пепс!

- Это глюпа, это очень, очень глюпа! - услышал Артемка позади себя.

Когда Самарин поклонился и под аплодисменты подошел к портьере, у Артемки внутри все похолодело. И сейчас же он услышал громкий шепот:

- Этли, Джон, на арену!

Портьера приоткрылась, и Артемка мгновенно оказался на виду у всех. Прямо на него смотрело тысячеликое существо и молча ждало. Артемка охнул и схватился руками за край портьеры, но сзади прямо в ухо ему вонзился свистящий шепот:

- Ты что это делаешь, сссс… Брось занавес! На арену!

Артемка оглянулся. Перекосив от злобы лицо, сзади стоит Самарин, шипит и указательным пальцем хочет ткнуть Артемку прямо в глаз.

Вдруг между Артемкой и Самариным мелькнула ракетка. Взвизгнув, Самарин отдернул палец. Артемка еще не успел сообразить, что случилось, как Ляся схватила его за руку и стремительно повлекла на арену. И странное дело, у Артемки будто пропал вес. С необычайной легкостью, не чувствуя тела, он выбежал вслед за Лясей и стал на свое место.

Пантомима началась.

Впоследствии Артемка не раз вспоминал эти минуты и всегда удивлялся, куда ушел тогда его страх. С момента, как он оказался на залитой светом арене, под тысячей устремленных на него глаз, в нем все необычайно обострилось внимание, зрение, память. Даже торопливость, за которую его на репетиции ругал Самарин, исчезла и сменилась сдержанностью движений. И при всем этом у Артемки гудело в ушах и было такое чувство, точно он не сам все это проделывает, а движет им какая-то неведомая сила.

Самарин, высунув нос из-за портьеры, бормотал:

- Гм… Вполне… Даже удивительно.

Но этого Артемка не слыхал. Он продолжал лететь в каком-то светлом гудящем пространстве и только тогда опомнился, когда Дик Бычий Глаз накинул на него мешок и перебросил через забор. Там, за портьерой, был уже не Дик Бычий Глаз, а Чемберс Пепс. Он сдернул с Артемки мешок, поставил дебютанта на ноги и восторженно сказал:

- О, ти очень хорошо делал свой роль! Ти есть очень хороший артист.

Подошел и Самарин. Он похлопал Артемку по плечу и похвалил:

- Молодец! Вполне!

Артемка слушал и растерянно улыбался. Ему казалось, будто он переплыл через глубокую реку, а до этого и не знал, что умеет плавать.

Ляся стояла тут же. Она не отходила от Артемки. У нее был гордый вид.

Артемке хотелось сказать ей что-нибудь хорошее, душевное, но он не находил подходящих слов.

Во второй картине Пепс, Артемка и Ляся не участвовали. Они стояли у портьеры и смотрели в дырочки. Теперь играли Гуль и Иван Кречет. Гуль лазил по арене и искал следы; при этом он все, что ни попадало, разглядывал в лупу, а Кречет ходил за ним и хватался руками за голову, изображая горе отца.

Когда началась третья картина и Артемка опять выбежал на арену, у него уже не гудело в ушах и не было прежнего чувства, будто им движет какая-то посторонняя сила. В этой картине Джон и Этли, запертые в сарае на ферме, пытаются освободиться, и Артемка с такой непосредственной живостью изображал сметливость мальчика, что со скамей не раз срывались трескучие хлопки. Правда, это все-таки не был сын миллионера, это был просто попавший в беду мальчишка, трогательный и занимательный. Но это как раз и подкупало публику.

Нравилась и Ляся, хотя игра этой изящной девочки была совсем в другом роде.

Больше всех, кажется, нравился Гуль. Ему удалось изобразить Ната Пинкертона таким, каким его и представляла себе публика по бесконечным выпускам «Похождений знаменитого сыщика».

Что касается Пепса, то он добросовестно старался делать свирепое лицо, как учил Самарин, но в общих сценах с ребятами часто забывал об этом, и вместо свирепого лицо его делалось наивно-добродушным. Он спохватывался, хмурил лоб и сжимал плотно губы, а минуту спустя, в самом неподходящем месте, лицо его опять озарялось улыбкой. Публика, ожидавшая увидеть злое страшилище, недоумевала и посмеивалась.

В общем, пантомима шла оживленно, публика часто аплодировала, и Самарин уже мысленно составлял афишу о новом представлении «по требованию публики», как неожиданно для всех разыгрался скандал.

До девятой картины пантомима шла, как ей и полагалось. Благодаря сметливости Джона ребятам удается бежать. Дик Бычий Глаз бросается в погоню за ними. Обессиленная Этли падает в изнеможении. Джон подхватывает ее на руки, но уже не может бежать так быстро. И тут, в поле, заросшем маисом, их настигает страшный негр. Он набрасывается на детей и жестоко избивает их. И Пепс действительно страшно размахивал палкой и делал вид, что изо всех сил бьет Джона и Этли. Но вдруг он положил палку и как ни в чем не бывало обратился к публике.

- Уважаемий публик, - сказал он, - один маленький минутка внимания!

После девяти картин, шедших без единого слова, вдруг прозвучавший с арены человеческий голос так всех и приподнял с мест.

- Уважаемий публик, - продолжал Пепс улыбаясь, - это очень плёхой пантомим. В этот пантомим очень много белий человек, а черний только один. Все белий человек хороший, а черний плёхой, хуже самий злой черт. Уважаемый публик, это не есть правда.

Но тут по цирку пронесся свистящий шепот:

- Пепс! На место!

Пепс обернулся и взглянул на искаженное лицо Самарина.

- Один минутка, - сказал Пепс и опять обратился к публике: - Черний очень любит детей. Черний не любит, когда бьют маленький человек. Я очень люблю Артиомка, я очень люблю Ляся. Я люблю, как свой син, так свой дочь. Я…

Самарин выскочил из-за портьеры и, заглушая Пепса, прокричал:

- Пантомима продолжается.

Не помогло и это.

- Один минутка, - сказал ему Пепс и продолжал: - Уважаемий публик, я очень хотел иметь свой мальчик…

- Да замолчишь ли ты?! - взревел Самарин, потеряв терпение.

Тут сверху кто-то спокойно сказал:

- Пусть говорит. Может, у него накипело.

- Не перебивать! Нехай говорит! Говори, Пепс, высказывайся! Самарин, отойди в сторону! - раздались голоса с галерки.

Пепс благодарно приложил руку к сердцу, но не успел он и рот открыть, как из ложи полицмейстера раздались отрывистые выкрики:

- Не раз-го-варивать!.. Не раз-говаривать! Не разговаривать с публикой!.. Молчать!..

Пепс испуганно повернул голову: большая серая борода то поднималась, то падала обратно на белый с золотыми пуговицами полицмейстерский китель.

Пепс отступил на шаг и посмотрел на Артемку, как бы спрашивая: «Что такое? Зачем он кричит? Разве я сделал что плохое?» И этот взгляд, растерянный и недоуменный, вдруг наполнил Артемкино сердце острой жалостью к своему большому и наивному другу. О, Артемка знал, что такое полиция и как она обижает людей!

- Слушайте, господин околоточный надзиратель, - сказал он, став впереди Пепса, - чего ж вы нарезались на человека? Он же правду говорит. А не верите, так хоть людей спросите. Он мне как отец родной. Мы и бычков ловим. Он и в будку до меня на базар приходит. А вы кричите, как не знаю кто!

- Ой, да это ж Артемка! - изумился кто-то на галерке. - Ей-богу, Артемка! Это ж наш сапожник с базара!..

Мог ли Артемка предвидеть, какое действие произведет его речь!

Названный при всей знати города околоточным надзирателем, полицмейстер чуть не задохнулся от гнева и так затряс своей бородой, что она, казалось, сейчас оторвется и улетит под купол цирка.

Публика, узнав в сыне миллионера сапожника, ахнула, галерка радостно закричала и захлопала в ладоши.

Скандал разгорался.

Раздувая усы и придерживая шашку, к ложе полицмейстера торопливо пробирался пристав; сверху спускался околоточный надзиратель; из проходов к барьеру двигались городовые. На галерке засвистели. Кто-то сверху запустил арбузом, и он с хрустом разломился на кусочки у самых ног городового.

Испуганный Пепс озирался по сторонам, и неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы не вмешалась Ляся. Неожиданно прыгнув вперед, она расставила руки, как бы желая всех обнять, и очаровательно улыбнулась. Все недоуменно умолкли. Даже борода полицмейстера перестала прыгать.

- А меня Пепс на руках носил, когда я в Одессе вывихнула ногу, - с чисто женским лукавством сказала Ляся. - Ну, теперь уже все понятно, и будем продолжать пантомиму. Да сядьте же, господин! - крикнула она приставу. - Не мешайте публике смотреть!

Затем она отбежала на место и закрыла лицо руками, изображая отчаяние Этли.

И пантомима действительно продолжалась. Околоточный вновь отправился наверх, пристав сел там, где его застал окрик Ляси, городовые отошли в глубь проходов, а на галерке разжались стиснутые кулаки.

Но финальная картина, в которой Дика сажают на электрический стул, уже не вызвала ни в ком сочувствия, так как никто теперь не верил, что в Америке негры воруют детей. Погас и интерес к Нату Пинкертону. Обиженный Гуль не вышел на вызовы.

Зато Пепсу и Артемке галерка устроила овацию. Уже внизу ложи и скамьи опустели, на арене начали тушить фонари, а на галерке все еще не хотели расходиться, хлопали в ладоши и зычно вызывали:

- Пе-епс! Ар-тем-ка-а!