Атомное комбо

19 глава

Я знала, с Митчем всё будет иначе. Каким бы грязным и жестоким убийство Кенны ни было, оно должно принести мне если не радость, то моральное удовлетворение. Вот на что я стану смотреть неотрывно, во все глаза. Вот чему Ранди посвятит всего себя.

Но лишь через три года. Да, в тот день мы не нашли Митча. Ни его, ни Батлера, ни Саше, ни майора Эмлера к тому моменту уже не было в Раче. Первый попал в плен, из которого потом благополучно бежал. Второй ещё полгода назад подал коменданту прошение о переводе, которое тот удовлетворил. Майор же эвакуировался сразу после отбытия из Рачи комиссара.

Словно подтверждая сравнение мести с холодным блюдом, нам доведётся насладиться ей нескоро, постепенно, но обстоятельно и полно.

Тем вечером мы нашли лишь кота Хизеля, с некоторых пор перешедшего на мышиную диету. Он забился под кресло, что стояло в кабинете, и сидел там совершенно бесшумно, но Ранди как будто учуял его. Голод… животные инстинкты… Всё, как и говорил подполковник.

Когда Атомный подошёл к креслу, комендантский любимец вылетел из своего убежища молниеносно, словно им выстрелили из ружья. Атомный перехватил хвостатого у самой двери и свернул ему шею прежде, чем тот успел пискнуть.

— У нас сегодня и впрямь праздник, — произнёс Ранди, взвешивая добычу на вытянутой руке. — На ужин будет мясо.

Война, такие дела.

Прошло ещё несколько дней, и всё, что нас окружало, перестало быть декорациями и делилось на съедобное и несъедобное. Мы больше не могли смотреть на природу, отстранившись от мысли о голоде. Мы разучились ей любоваться. Мы хотели всё в ней попробовать на вкус.

Тот комендантский кот спас нам жизнь. Ему бы памятник поставить.

Мы надолго застряли в уже дважды осаждённой Раче. Войска Сай-Офры вошли в город, лишь когда полностью сравняли его с землёй артиллерией и бомбардировщиками. В числе первых был уничтожен госпиталь. Все те, кто находился там при авианалёте — раненые, медсёстры, врачи — погибли.

Наседка, Чума, Хельха и рахитичный Тони… если они дожили до этого момента, то умерли теперь, в одно время с подполковником Хизелем.

Когда мы подошли к руинам, самолёты ещё кружили в воздухе, но мы не торопились прятаться. Оглушённые, мы стояли смирно, смотрели и пытались хоть что-то почувствовать кроме холода, голода и боли. Я сказала, что по погибшим здесь женщинам и детям должны плакать навзрыд, но слова не помогали. Казалось, наши глаза это уже видели, а сердца успели переболеть всеми бедами на свете.

— Нам нужно убираться отсюда. Из города вообще, — рассудил Ранди, когда минута молчания затянулась. Он смотрел в вечереющее небо. — Сегодня ночью. В крайнем случае, завтра.

Похоже убийство коменданта, прошедшее как по нотам, воодушевило Атомного. Но ведь то был один единственный застигнутый врасплох безоружный человек. Что мы сможем сделать против его озверевших от голода и отчаянья солдат? Или против ищущей здесь отмщения армии Сай-Офры, которая, если верить словам Хизеля, не пощадит предателей под любой личиной: женщины или ребёнка?

Но я смолчала на этот счёт и сказала лишь, что мне необходима ещё пара дней, чтобы восстановиться. Мои ноги, спина, рёбра — я не могла не то что бегать, для меня даже дышать было проблематично. Конечно, пара дней нечего не решала, но что-то заставило Ранди смиренно отвести взгляд в ответ на моё:

— Ты же понимаешь, вместе нам не выбраться. Если пойдёшь один, то справишься, но не со мной.

Ясное дело, он не хотел справляться в одиночку, по-прежнему веря, что фокус с бессмертием работает лишь, когда мы вместе. В тот момент вообще было трудно вообразить, что Ранди может оставить меня хотя бы на день, даже скажи я ему проваливать. Хотя едва ли я способна на такое, даже во имя его спасения. Какой-то замкнутый круг.

— Моих сил хватит лишь на то, чтобы умереть, — добавила я, кутаясь в одолженный у подполковника бушлат.

Ранди удручённо покачал головой.

— Это моих сил недостаточно, чтобы нас спасти.

Я задумалась, невольно вспоминая агонически дёргающегося коменданта, повисшего на натянутом ремне.

— В любом случае, ты сильнее любого, кого я знаю.

— Сильнее Дагера?

Это теперь уже совершенно бессмысленное соперничество… удивляло.

— Нашёл на кого равняться, — пробормотала я. — Давай договоримся. Раз он гнусный трус и предатель, наложим на его имя табу.

— И кто же он теперь для тебя?

— "Комиссар". Как он сам того пожелал.

Через ту самую пару дней, которые мы провели прячась в каком-то подвале, мне стало только хуже. Абсурд: почему выбравшись из, казалось бы, худшего места на свете, победив господствующее в нём чудовище, я стала так опасно близка к смерти? Казалось, всё наоборот должно было измениться к лучшему.

Как будто это было возможно без надёжного укрытия, еды, лекарств… или дела. Отсутствие первых трёх превращало наше существование в муку, отсутствие последнего зацикливало на ней. Мы занимали себя, чем только могли: обустраивали новое убежище, готовили всё, что подвернётся под руку, и говорили, говорили, говорили…

— Хочешь, научу тебя языку жестов? — спросила я, с тоской вспоминая Хельху. — Тогда никто не сможет догадаться, кто ты такой. Сможешь поболтать потом…

— С глухонемыми.

— Кто сказал, что они плохие собеседники?

— Они вроде… не самый разговорчивый народ.

— В этом вы похожи.

Мы с Ранди часто просыпались одновременно. Просыпались, чувствуя, как на лицо сыплется сухой дождь. Земля, песок, мелкие камни… нас могло похоронить заживо. Мы могли окоченеть. Умереть от голода. От какой-нибудь заразы. Или от любопытства… Ранди запрещал мне выходить из убежища, потому что оголодавшие солдаты ловили детей. Покажись я на улице, меня бы постигла та же участь: я была лёгкой добычей.

Раньше бы одна эта мысль заставила меня поседеть. Неужели человек способен переступить даже эту черту?

Теперь таких вопросов не возникало. Всплывая из небытия, открывая глаза, я думала лишь о том, чем бы набить желудок. Что еда имеет вкус, да ещё сносный, уже никто из нас не вспоминал.

Сигары? Мыло? Чужая кровь?.. Хотелось попробовать всё. Порой от собственных желаний бросало в дрожь.

— Ранди, — прошептала я в один из таких моментов душевных терзаний. — Если бы я оказалась на грани… если бы умирала от голода… Ты пошёл бы на всё, чтобы спасти меня?

— Разве у меня есть выбор?

Едва ли он меня понял. Если бы понял, не рассуждал бы так спокойно.

— Даже… убил бы?

— Я убивал для тебя и раньше.

— Я не о том… С конкретной целью.

— Просто на этот раз от убитого была бы хоть какая-то польза, — закончил Атомный, давая понять, что не нуждался в уточнениях изначально. — Убивать не ради убийства — это уже охота.

У меня не было сил даже на то, чтобы повернуть в его сторону голову, заглянуть в глаза и понять, что он просто шутит.

— Ранди… едва ли это лучше.

— Но и не хуже. — Он помолчал, прежде чем добавить: — Таким образом, они могли бы искупить перед нами свой грех. Если вопрос только в том, ты или они… Ты же знаешь, я даже раздумывать не стану.

— Но вопрос не только в этом.

Ранди подчёркнуто молчал, давая понять, как неуместно разглагольствовать об этике в подобной ситуации. Война сама по себе не этична. Зло не знает законов. Если правительство поощряет убийство, закрывает глаза на мародёрство, насилие и разбой, почему же должен порицаться каннибализм? Побеждённый — собственность победителя. Вещь, которой можно вертеть, как захочется: изнасиловать, избить, убить… а съесть что, нельзя? Даже если первое делается скуки ради, а последнее — жизненная необходимость?

"Животные инстинкты… чистые звери… человеческое обличье" — голос коменданта доносился из прошлого навязчивым эхом. Подполковник Хизель, несомненно, знал о тайнотворцах больше моего. Больше из того, о чём знать вообще не хотелось.

— А если я скажу, что возненавижу тебя, решись ты на такое? — спросила я, опасаясь открыто демонстрировать своё непонимание.

— А ты возненавидишь?

— Не веришь, что это возможно?

Краем глаза я заметила, как Ранди повернул голову ко мне, словно желая разглядеть на лице ответ. Отрицательный.

Не верю. Это невозможно. Не после того, через что мы прошли рука об руку. Наши души спаяны. Если ты обронишь в мою сторону "ненавижу", случится что-то пострашнее этой войны. А ты можешь представить что-то страшнее?

— Себя я возненавижу точно. Я не смогу жить с этим… что я буду делать с жизнью, сохранённой такой ценой? От одной мысли…

— Ты брезгуешь?

Нет, вряд ли дело именно в брезгливости. Точно не в ней. Не при нашем нынешнем образе жизни.

— Ты поступила бы так же, — убеждённо заявил Ранди, не дождавшись ответа. — Если бы на грани был я.

Как будто знал меня лучше меня самой.

Пытаясь оспорить его заявление, я задумалась, прислушалась к себе и поняла… Поняла, что не смогла бы сделать этого. Не смогла бы убить ради него и скормить ему убитого… но лишь потому, что на это не хватит моих физических сил. Не моральных. Я изначально была готова на какие угодно зверства, лишь бы сохранить ему жизнь. Смотреть на то, как он умирает? Хоронить его? Вот что для меня было совершенно немыслимо. Всё остальное, каким бы отвратительным оно ни было, я могла себе представить.

Чокнутые. Мама была бы нами довольна.

— Я бы не заставила тебя есть "чёрных". С их стороны это было бы спасением, пусть даже косвенным. Трудно представить себе подобное, но если тебе понадобится чья-то помощь, то только я окажу её тебе. Никто кроме. Тем более не наши враги. Поэтому, если бы ты оказался при смерти… — Я скосила взгляд на своё левое плечо. — Я бы отрезала себе руку.

Ранди зажал мне рот ладонью, оказываясь сверху в ту же секунду.

— Заткнись! — прорычал он с обескураживающим бешенством. — Даже шутить так не смей! Моя жизнь ни черта не стоит, я с детства это усвоил!

Ага, значит, мы всё-таки поняли друг друга.

Он пытался отдышаться, унять дрожь. Кто бы мог подумать, что моя жертвенность его настолько впечатлит. В худшем смысле этого слова. Уронив голову мне на плечо, Ранди закрыл глаза, словно его смертельно утомил один этот безумный выпад.

— Ты бы не сделала этого.

— Если бы ты меня вынудил…

На поверхности, не обращая на нас ни малейшего внимания, хозяйничала война, жгла костры, распахивала землю, собирала урожай.

На отросшие, чёрно-пречёрные волосы Ранди сыпалась земля.

— Ты бы не сделала этого… — повторил он, словно умоляя согласиться.

— Почему? — Я смотрела в сторону света, пробивающегося из-под обрушенных свай, нагромождения камней и досок высоко наверху. — Тогда бы ты возненавидел?

— Хуже. — Разве такое бывает? — Я бы… полюбил тебя ещё сильнее.

Я нахмурилась, пытаясь постичь смысл этих "сильнее" и "хуже". Тогда я даже представить себе не могла, что ненависть может проиграть по части жестокости любви.

— Я бы… окончательно свихнулся. Так, что это стало бы пугать даже тебя, — пророчествовал Ранди. — Мне сносило бы крышу по мельчайшему поводу… если бы кто-то задел тебя или косо посмотрел… Если бы мне не понравился тон, с которым кто-то разговаривает с тобой… не важно, женщина или мужчина… Я бы просто ничего не мог с собой поделать. И меня бы уже ничто не могло остановить. Даже ты. Потому что твоя жертва дала бы мне понять, что ты готова ради меня на всё. Что ты не можешь жить без меня. Что ты готова отдать всю себя, лишь бы я, уже совершенно бесполезный, протянул ещё несколько дней.

На этот раз холод шёл не снаружи, а изнутри. От сердца. Я чувствовала, как он разливается в груди, в животе, течёт по плечам, поднимается к горлу.

— Тебе лучше трижды подумать, прежде чем решаться на подобное, — заключил глухо Ранди. Чем теснее он прижимался ко мне, тем холоднее становилось. — Твои руки слишком важны для меня, Пэм. Ты должна обнимать меня. Это всё, что от тебя требуется. Вот так…

Иначе я в два счёта стану самым озлобленным, психованным, беспринципным ублюдком на свете.

Как… любопытно.

Дело шло к осени. Как только стало холодать, все наши мысли были лишь о том, как бы согреться. Мы так исхудали, что любой сквозняк теперь мог закончиться летально. Объятья… они больше не спасали. Мы чувствовали лишь кости и сухую, тонкую, как пергамент, кожу. Прикосновения теперь не лечили, а увечили.

Война забрала у нас последние радости. Её проклятые, загребущие руки дотянулись даже до наших голосов. Звуки сползали с наших губ, неразборчивые, глухие, ленивые. Я знала, что доведись мне умирать, я даже не смогу озвучить последнее слово.

Не иди за мной, оставайся здесь. Это приказ. Если съешь то, что от меня останется, я не буду в обиде.

Хотя, минутку… однажды, перед тем, как начнутся затяжные чёрные дожди, Ранди принёс с собой радостную новость. Одну единственную, такую крошечную, нелепую. И при том, что это никак не было связано с едой, мы были по-настоящему счастливы.

— Особняк разрушен. Там камня на камне не осталось. Ни стен, ни фундамента, ни черта.

Я испустила сиплый возглас.

— Вся улица перепахана, — продолжил Ранди, пытаясь улыбнуться. — Там теперь ни одного солдата. Натуральное кладбище.

— Правда? Ха-ха…

Парадокс: мы были рады уничтожению собственного дома. Его давно надо было сравнять с землёй, похоронить всё зло, которому он был свидетелем и соучастником. Я знала, нам никогда не оставить в прошлом то, что там произошло, если эти проклятые стены буду непоколебимо стоять и всё помнить. Нам назло.

— Расскажи, как это было, — попросила я, и когда он закончил, недоверчиво уточнила: — Правда? И кабинет отца? И спальня матери? И комната дознания? И граммофон? И все пластинки? Больше ничего нет?

— Только копоть. Но и она там ненадолго. Дожди.

Тандем огня и воды стёр с лица земли мерзейшее место на планете. У.Р.А.

— Ха-ха… Я должна это увидеть. — Ранди отрицательно покачал головой. — Тогда расскажи снова.

И он послушно рассказывал. И ещё раз. И ещё.

Но прав был тот, кто сказал, что лучше один раз увидеть. Поэтому для меня это стало заветной мечтой: взглянуть на Рачу, разрушенную самолётами и артиллерией Сай-Офры, теперь на самом деле "преображённую".

Мне это удалось нескоро. Перед этим прошло много дней, костляво-голодных, холодных и пасмурных… Но однажды стало очень светло: выпал снег. Я почувствовала это по запаху, ещё до того, как проснулась.

Где-то вдалеке стрекотал пулемёт, лаяли собаки.

— Ранди, — прошептала я. Будить его из раза в раз становилось всё тяжелее. Страшнее. — Послушай. Собаки…

Мысль работала лениво и лишь в одном направлении: утолить голод. С некоторых пор для меня между собакой и едой стоял знак равенства. Лай если и сулил спасение, то только от голода, а не вообще, глобально. Но ведь на этот раз это было именно то самое, глобальное спасение: наша армия ступила на отвоёванную территорию. В Рачу вернулся хозяин.

Повернувшись набок, я мазнула пересохшими губами по щеке Ранди.

— Я скоро вернусь. — Меня было едва слышно, но Атомный всё же сонно завозился.

Когда он открыл глаза и понял суть моей затеи, было уже слишком поздно: я почти выбралась наружу. Из уродливой безопасности, в прекрасную смертельную опасность. Там было свежо и чисто.

— Нет, Пэм! Не вздумай! Вернись!

Я обернулась на этот панический, тихий вопль, который, казалось, забрал у Ранди остатки сил. В последние дни я не видела его за едой. Всё, что приносил, он отдавал мне и в итоге так ослаб, что не мог даже встать на ноги.

Я выбралась из затхлой темноты, подставляя лицо небу, с которого сыпался похожий на сахар снег. Он иголками колол кожу.

Лай становился громче. Пулемёт строчил яростнее. Я различала человеческую речь. Родную речь. Боже… Почему этот тошнотворный мир вдруг стал таким прекрасным? Я оглядывалась по сторонам, доводя себя до головокружения. Всё, куда только хватает взгляда, накрыто белым — флагом поражения и смирения. Маленькие бугорки на дороге — мертвецы. А ведь когда-то здесь был цветущий сад, богатый город, а теперь кладбище, снег и пепел. Поломанные, выдранные с корнем деревья. Обгоревшие руины домов торчали из земли, как гнилые зубы.

— Не стреляйте! — надрывался кто-то совсем рядом, за углом. — Я свой! Свой я! Меня заставили! Не стре…

Его заткнула короткая очередь. "Карателей" приказано было расстреливать на месте.

— Гори в аду, сука, — проворчало в ответ. — Отпусти собак, Игги, кажется, там ещё прячутся.

Я потащилась на звуки голосов.

Живые люди (в последнее время мы видели только мёртвых). Свои солдаты (этих не видели никогда). После двух лет безнадёги я наконец-то увижу лица наших защитников, загляну в их преисполненные жаждой мести глаза, увижу в них своё отражение.

Пачкая ладони об копоть стен, я завернула за угол и остановилась. Я не чувствовала ни холода, ни боли, ни усталости. Я смотрела, как плавит свежая кровь девственный снег, и внутри, под рёбрами, разливалось живое, дрожащее тепло.

Улицу прочёсывали солдаты в светлых и длинных, как сутаны, полушубках. Ангелы с обветренными лицами, недельной щетиной и пулемётами в руках. Возле них сновали здоровые, как кони, овчарки.

— Там ребёнок! — Один из них заметил меня и ткнул пальцем.

— Игги, держи их! Держишь? — крикнул другой и побежал ко мне настолько быстро, насколько это позволял гололёд.

Он закинул оружие за спину, оно болталось и било его по затылку, прикрытому сбившейся шапкой. Ангел упал на колени, когда оказался рядом, протягивая руки и боясь прикоснуться.

— Что ж это… — Его голос надломился. — Что же это такое…

Он закрыл своё морщинистое лицо ладонями, сгорбился, его плечи задрожали. К нам подходили другие солдаты. Даже Игги, удерживающий двух рвущихся с поводка овчарок, приблизился на шаг.

Трудно представить, что они увидели. Взрослые мужчины, солдаты… почему-то они плакали, как дети, столкнувшись именно со мной.

— Если кто-нибудь из вас после такого спросит, какого чёрта я пошёл на войну… — Не договорив, мужчина вскинул автомат и прошёл мимо меня.

— Пойдём, — прошелестела я, беря старого солдата за мокрую ладонь. — Нам нужно спасти…

— Идём, идём, кроха, — ответил тот, поднимая меня на руки. — Рассказывай. Ты тут лучше нас знаешь, кого спасти, а кого убить.