Атомное комбо

49 глава

Ещё до того, как сесть за стол, я уже знала, что добром это не кончится. Конечно, и не должно было кончиться, всё же я предложила "отметить" отнюдь не потому, что прониклась всей этой чушью насчёт второго рождения или была счастлива узнать, что жена Свена благополучно разрешилась от бремени. Теперь, когда мы получили условную свободу, нам нужно было попрощаться с Дагером как должно. Подвыпивший, одинокий и уязвимый — он был отличной мишенью. Просто прямая противоположность тому, что я видела в Раче.

— Ты нам не нальёшь, комиссар? Мы составим тебе компанию. За что ты ещё хочешь выпить? За победу? — Я достала из буфета и поставила на стол две стопки, но Дагер даже не думал идти у меня на поводу. — Что такое? Коменданту ты не отказывал.

— С союзниками пить за победу сподручнее, — рассудил Атомный, пуская дым ему в лицо. — Тогда как с нами…

— …получается путаница, — согласилась я. — Ну тогда за дружбу? Я помню, это был второй тост, который ты поддержал. С Хизелем, значит, ты хотел, а с нами — твоими старыми друзьями — нет?

Дагер счёл, что бездействие в данной ситуации будет лучшей тактикой.

— С ним он сдружился куда крепче.

— Тогда мы должны выпить за упокой коменданта, — предложила я. — Он погиб. Хотя ты об это, наверное, уже знаешь.

— Знаю, — отозвался глухо комиссар, доливая себе. Хотя едва ли потому, что ему взгрустнулось по Хизелю.

— Но ты точно не знаешь, как именно он погиб. — Дагер замер, не донеся выпивку до рта. — Назвать тебе имена убийц твоего друга?

— Он не был мне другом! — сорвался он и, поставив стопку на стол, расплескал коньяк себе на ладонь и рукав. — Никогда, чёрт вас дери! И мне плевать, как он сдох! Он и вся его кодла!

— Значит, ты не сильно расстроишь, если узнаешь, что это мы его убили? — Да, именно такое выражение лица мне хотелось увидеть напоследок. Дагер, наконец, вспомнил, кого именно отправляет в дом, где живут женщины, дети и его лучший друг. — Правда, не скажу точно, отчего именно он умер. От того, что Ранди свернул ему шею, или оттого, что я прострелила ему башку.

От подробностей, которых он предпочёл бы не знать, Гарри побледнел. Несмотря на то, что он был военным — лакеем смерти, он никогда не был причастен к этой будоражащей тайне напрямую. Он отнимал жизнь лишь росчерком пера, а не собственноручно, и поэтому был шокирован тем, что дети, которых он знал, убили мужчину, которого он знал. Убили неуклюже, но хладнокровно и жестоко. И ни один не попытался уговорить другого оставить это дело взрослым, потому что потеряли к ним всякое доверие.

Пока он приходил в себя, я села к Ранди на колени. А всё потому, что Дагер был не самым гостеприимным парнем и привык обходиться двумя стульями: для себя и для Вильмы.

— Сейчас, когда не комендант, а мы сидим за одним с тобой столом, отрицать вашу дружбу легко. Но, как бы громко ты не доказывал обратное, вы похожи. Например, у него тоже была коллекция пластинок госпожи Кокс. — Я убрала ото рта Ранди окурок, туша его об торец стола. Сигаретный дым делал воспоминания слишком реальными. — Он включал их мне, а я думала… эта женщина достойна смерти уже только за то, что так легкомысленно поёт на этом проклятом языке. Пойми меня правильно, я не могла чувствовать ничего кроме ненависти к её голосу, потому что он сопровождал разрушения, убийства, издевательства и мои собственные муки. А теперь причин ненавидеть её куда больше, ведь, как оказалось, госпожа Кокс нравится тебе, а полубрат от неё вообще без ума.

Я почувствовала, как Ранди твердеет под моими бёдрами. Он уткнулся в мой затылок, забормотав о том, что сделает с ней, когда они встретятся. И хотя соблазн был велик, я не стала переводить.

— Она всего лишь ни в чём не повинная женщина! — Гарри всё ещё верил, что может нас образумить, хотя даже в трезвом виде у него это получалось не очень. — Мать!

— И в отличие от другой ни в чём не повинной женщины, матери, у неё есть защитники. На этот раз ты и Свен не должны дать промах, так ведь? У вас появился шанс исправить ошибку, защитить то, что вам дорого. — По шее заскользил хриплый, тихий смех, и я тоже улыбнулась. — Попытаешься остановить нас, комиссар?

Дагер невольно провёл рукой по поясу, пытаясь нащупать кобуру, которую уже отстегнул и оставил в кабинете в сейфе. Хотя есть ли разница? Пистолет ничего не решает, если твой противник тайнотворец. Но кухонные ножи или, на худой конец, бутылка… комиссар задержал на них взгляд, как если бы принял мои слова всерьёз.

— Нет? Тогда, может, нальёшь нам?

— Ты ещё несовершеннолетняя.

— Не хочет с тобой делиться? — поинтересовался Ранди и, когда я перевела слова комиссара, рассмеялся. Жадность он бы ещё понял.

— Когда Рачу начали бомбить, мы заперлись в погребе. Это было… ну, знаешь, непривычно. Темнота, холод, плесень. — Я придвинула бутылку к себе. — Но это же был винный погреб, и мама извлекла из этого пользу. Как ты понимаешь, когда тебе одиннадцать, и вражеские самолёты ровняют с землёй твой родной город, привычное пожелание доброй ночи уже не помогает заснуть.

Но, кажется, история о том, что первый раз я напилась с подачи собственной матери, его не впечатлила.

— Я уже понял. — Дагер забрал бутылку из моих рук до того, как я успела отвинтить крышку. — Вам пришлось многое пережить.

— Да, тебе и не снилось.

— То, что вы делали, чтобы выжить… насколько бы ужасными ваши поступки ни были, я уважаю каждый. Но теперь в этом нет необходимости. Теперь вы в безопасности и преступления — уже не вопрос выживания.

— Вот об этом я и говорю. — Я вернула себе бутылку, словно это была эстафетная палочка. — Ты твердишь о выживании, совершенно забывая о том, ради чего мы выживали. Да, преступления теперь — вопрос не выживания, а кое-чего поважнее. Это дело чести. — Не надеясь больше на то, что он сам проявит гостеприимство, я разлила выпивку по стопкам. — Если ей пренебрёг ты, это не значит, что мы последуем твоему примеру. Даже за твои подачки. Простить и забыть? Это не наш случай, и выжили мы лишь потому, что никого не прощали и ничего не забывали, так что тебе придётся уважать и это.

На этом аккорде комиссару сорвало тормоза. Это должно было когда-нибудь случиться, пусть даже спустя неделю, после полбутылки конька. Дагер вскочил на ноги, опрокинув стул, и смёл всё со стола, перекрывая звон бьющегося стекла криком.

Он напомнил мне причину, по которой "пренебрёг честью", и что, чёрт возьми, он об этом не жалеет даже с учётом последствий. Что лучше быть на стороне победителя, а у Сай-Офры не было ни шанса, и даже будучи обычным курсантом он это понимал. Но если мне нужен козёл отпущения, то почему бы не обвинить во всём собственного отца? Ведь это именно из-за него Свен стал таким скрытным, недоверчивым, эгоистичным ублюдком. Это Стеф Палмер виноват в том, что его сын нашёл семью в чужой стране, ведь мы для полубрата так никогда семьёй и не стали. Разве отец не убил бы Свена, узнай он о том, что его сын сошёлся с ирдамкой и собирается на ней жениться? Разве он согласился бы бежать из Сай-Офры и тем самым спасти свою семью? Едва ли! Так какого же ляда виноват во всём он, Дагер? Кто мы вообще такие, чтобы его судить? Дети, которые возомнили себя героями, а злодеем выставили его, потому что он под руку подвернулся. Потому что посмел после мнимого предательства по-настоящему нас спасти, и мы знать не знаем, чего ему это стоило. Что вместо того, чтобы ненавидеть его за то, что он не сделал, лучше вспомнить о том, что он сделал. Для нашей семьи, для моей матери, для меня лично. Вспомнить и перестать, наконец, учить его грёбаной жизни! Что я — ребёнок, делящий всё на белое и чёрное — могу ему рассказать? По-моему, он мало страдал? Мало повидал? Мало пожертвовал? Какого чёрта мне ещё от него надо?! Не пора ли уже оглянуться и понять, что, требуя, я теряю последнее? Что если я продолжу в том же духе, полубрат откажется от опеки надо мной и меня отправят в приют. Я этого добиваюсь? Чтобы расценить это как очередное предательство с их стороны?

— Но даже если так, — заключил Дагер, тяжело дыша, — чёрта с два я позволю тебе гробить свою жизнь. Только не при мне. Никакого секса, алкоголя и насилия! Я запрещаю!

Несомненно, у Дагера были все задатки прекрасного отца, и лет шесть назад его грозная речь произвела бы на меня впечатление. Теперь же я сочла его попытку воспитания как наивное желание доказать самому себе, что я не такая. Что мне не свойственна жестокость, что она чужда моей женской природе и чистой крови.

Я сползла с колен Ранди, закрывая лицо руками.

— Не знаю, что со мной, — прошептала я, слыша, как Дагер тихо меня окликает. Он уже успел проклясть свою несдержанность. — Ты прав. Война превратила нас в эгоистичных, подозрительных, циничных чудовищ. Знал бы ты, как мне не хватало поддержки, заботы, совета. Я чувствовала себя брошенной и разбитой, вот только… — Взглянув на него исподлобья, я закончила: — Вот только тогда рядом со мной был лишь Ранди. Он один заслужил право наставлять меня, обвинять и любить. Это лишь его прерогатива, не пытайся с этим спорить.

Дагер не успел опомниться, а Атомный уже перемахнул через стол. Раздался резкий звук удара, комиссар отлетел к тумбе, на которой стояла подставка с ножами. Ранди не собирался давать ему и шанса, но даже он невольно помедлил, когда Дагер выхватил тесак. Это был настоящий сюрприз. Приятный. Комиссар, наконец, принял правила нашей игры. Он понял, что переубедить нас можно только с позиции силы, и решил пообщаться на понятном нам языке. Конечно, для этого надо было как-то уравновесить силы, хотя едва нож ему в этом помог.

Может, в восемнадцать лет Гарри и выглядел героем, способным свернуть горы, но теперь он был лишь изрядно набравшимся клерком из департамента. На него не поставил бы даже лучший друг. Этот поединок продолжался дольше минуты лишь потому, что так решил его противник. Атомному нравилось дразнить противника, демонстрируя его абсолютную беспомощность. Показательное выступление специально для меня. С руганью, кровью и болью, как и положено, когда речь заходит о мести. Так мы поступили с Хизелем и Митчем, прежде чем убить, и с Дагером должны были тоже, потому что он сам поставил себя в один ряд с этими двумя. Но как бы мне ни хотелось в это верить, он им не уподобился. Хотя бы в одном: чтобы заставить его страдать, нам даже не нужно было до него дотрагиваться.

Я могла бы просто встать между ними, прекратить эту нелепую возню, обнять Ранди так, как он любит, и позволить ему делать со мной всё, что он захочет. С Мичем и Хизелем это бы не сработало, тогда как комиссар был бы от этого в ужасе.

Но, как я и сказала, мы не имели права превращать нашу любовь в инструмент для выполнения столь грязной работы. Это как если бы из лебединых перьев сделали метлу и убирали ей отхожие места.

Наверное, Ранди принял мою задумчивость за усталость. Я уже не следила за происходящим, боясь моргнуть, как это было в случае с Кенной или комендантом, поэтому Атомный быстро потерял интерес к драке. Выбив нож, он заломил Дагеру руку и прижал его грудью к столу. Тесак с лязгом отлетел к моим ногам, заставляя очнуться.

— Видел бы ты себя со стороны. — Я нагнулась за ножом. — Ты даже о себе позаботиться не в состоянии. Как же ты планировал опекать меня? — Под подошвами хрустели осколки. Приблизившись к столу, я наклонилась над Дагером. — С этим еле-еле справляется Атомный, представляешь, каково пришлось бы тебе?

— Я спас вас! — прошипел комиссар, морщась от боли. — Это был я!

— И не похоже, что ты от этого в восторге. Иначе бы зачем тебе понадобилась эта штука? Что ты собирался делать, схватив её?

— Я спас тебя! — повторял Дагер, и нужно было отдать должное его смелости. Не каждый смог бы гнуть свою линию, когда перед лицом маячит нож. — И до сих пор это делаю! Я, а не один из твоих братьев!

Казалось, он не просто настаивал на своём, а заявлял на меня права.

— С этим не поспоришь. — Я проверила пальцем остроту лезвия. — Вот только объясни… Если ты спас меня — самую незначительную часть нашей семьи, почему ты не спас нашу мать? Почему не забрал её оттуда? Не ворвался в последний момент? Почему позволил сделать это с ней? Знать об этом, вспоминать это… намного хуже, чем тонуть в реке или сидеть в одиночке. — Дагер взвыл по-звериному, скобля свободной рукой стол, как когтями. — Конечно, теперь это уже не важно. Я не в праве что-то у тебя требовать. Но ты тоже, пожалуйста, не требуй понимания и прощения, это звучит неискренне от человека, чьё тело сохранило в этой войне свой первоначальный вид. Понимаешь, о чём я говорю?

Комиссар, конечно, не понимал. В отличие от Ранди. Стоило нам переглянуться, он прижал левую руку Дагера к столу, обездвиживая мужчину собственным весом.

Атомный был в восторге от происходящего, хотя уже и не верил, что после драки его может ждать что-то поинтереснее.

— Некогда те, кто был призван охранять представителей чистой крови, за малейшие проступки отрезали себе фаланги пальцев. Называя себя нашим защитником, ты помнил об этом? Или ты готов принимать только почести, пренебрегая ответственностью?

— Это уже не смешно, чёрт возьми!

— Смешно и не было. Или, по-твоему, изнасилование моей матери отличная тема для шуток? — Лезвие скользило по его побелевшим от напряжения пальцам, длинным и красивым, как у музыканта. Не солдата. — Ты, конечно, можешь сказать, что эта традиция себя давно изжила…

— Традиция?! Она не имеет ко мне никакого отношения! — надрывался Дагер. — Я — обычный человек, который всегда делал всё от него возможное! Касалось ли это Свена, тебя или вашей матери! Так в чём я виноват? В том, что был слаб? В том, что я слишком часто ошибался? Или в том, что оказался первым, кого… А-а-а!

На его беззащитном мизинце, словно обручальное кольцо, заалел глубокий порез.

— Повышаешь на меня голос, пытаешься очернить имя моего почившего отца и оправдать Свена. И ты ещё спрашиваешь, в чём виноват? Не строй из себя жертву! Это я — жертва, а ты перебежчик, "выбравший сторону победителя и не жалеющий об этом, даже с учётом последствий".

— Нашёл, чем гордиться, — подал голос Ранди. — Как бы я ни ненавидел "чёрных", их, по крайней мере, можно понять: они выполняли приказ. А этот дерзкий ублюдок сам объявил войну стране, которая его вырастила. И, похоже, считает себя до хера умным, раз сумел всё так ловко обставить.

— Конечно, — согласилась я, — на фоне него мы круглые идиоты. Верили в победу, в армию пошли, возомнили себя защитниками родины, мстителями… Сопливые придурки.

— Он ведь тоже называет себя военным. Человеком чести. Я бы даже от гражданского таких фокусов не потерпел, а от офицера…

— …а офицеров за такое четвертовали, и комиссар это знает. Перерезали сухожилия, привязывали к лошадям и превращали последние минуты их жалкой кончины в настоящее шоу.

— А он даже мизинцем не хочет пожертвовать. Скулит и вырывается, как побитая сука.

Хотя тут Ранди был неправ: Дагер уже не сопротивлялся. Онемевший, бледный, похожий на ребёнка больше, чем мы, он прислушивался к нашей болтовне через грохот собственного пульса. Его ошалевший от страха и ярости взгляд был прикован к пальцу, под которым собиралась кровь. Я даже приняла его смирение за шок. Кто знает, возможно, Гарри впервые видел так много собственной крови?

— Наверное, он считает, что и так пожертвовал слишком многим. Пришлось ехать за нами чёрт знает куда, документы подделывать, терпеть наши выходки. В конце концов, он лишился служанки.

— Или же ему просто даром не сдалось твоё прощение? — предположил Ранди.

— Если выбирать между моим прощением и своим пальцем, любой выберет палец. Но мы говорим не о моём прощении. Об искуплении вообще. О справедливости. Я предлагаю выход из этого порочного круга. — Я ещё не успела договорить, а Дагер уже расслабился, словно соглашаясь с необходимостью этой жестокости. — Ты ведь хочешь, чтобы всё было, как прежде, комиссар? Мы уедем, честно. Исчезнем с твоего пути, но перед этим…Пойми, мы не можем оставить тебя так. Мы убивали людей и за меньшее, совершенно незнакомых нам людей, а ты…

— Не оправдывайся перед ним! — прорычал Ранди. — Это месть, а не исповедь! К чёрту это! Ты сказала, что ненавидишь его сильнее Митча, но Митчу ты выжгла глаз, а потом я перерезал ему горло. А этому ублюдку ты решила оставить жизнь взамен на самую бесполезную часть тела. И я согласен. Ладно. Давай. Делай что хочешь, но делай это прямо сейчас, или я сверну ему шею! И буду абсолютно прав.

Конечно, когда дело касалось убийств или любви, Атомный забывал о терпении. Он требовал кровавое зрелище, которое удовлетворит его жажду отмщения хотя бы на треть. Которое лучше любых слов докажет мою безусловную верность.

Отодвинув лезвием мизинец от остальных, прижавшихся друг к другу пальцев, я примерилась. Замах был коротким. В последний момент Дагер зажмурился и задержал дыхание. Слёзы, которые он мужественно сдерживал, склеили его ресницы, и в этом было что-то невыносимо трогательное, беззащитное, отчего я почувствовала ещё большую ненависть. Ко всей этой ситуации. К себе.

Нож вонзился в стол, и комиссар закричал. И это был, скорее, крик облегчения, чем боли. Дагер радовался тому, что с этим ударом всё закончилось, что теперь будет всё по-прежнему, хотя ещё долго боялся открыть глаза и убедиться в этом.

— Какого?.. — пробормотал Ранди, поднимая на меня взгляд. Он до последнего верил, что я просто промахнулась. Что я сейчас вытащу застрявшее непозволительно далеко от цели лезвие, и на этот раз сделаю всё как положено.

— Я вспомнила… Мы же пообещали комиссару не калечить его в собственном доме. — Прежде чем Ранди опомниться, я бросила: — Идём. Устроим полубрату двойной праздник. Заберу только кое-что из комнаты. — Опасаясь того, что Атомный решит довести дело до конца за меня, я торопливо добавила: — Ах да, комиссар, может, запишешь нам адресок? Мы без проблем найдём дом госпожи Кокс и самостоятельно, уверена, он такой один в столице. Но ты серьёзно сэкономишь нам время и, возможно, даже спасёшь парочку жизней, если просто чиркнешь название улицы и дома.

Я поднялась по лестнице в комнату, где меня и догнал Ранди с требованиями объяснений.

— Не знаю. Мне просто нужно… нужно скорее отсюда уйти. Давай просто уйдём отсюда. Ладно? — Я хотела было сказать, что с Саше и Батлером всё будет иначе. Что с ними я не буду колебаться, но это прозвучало бы так, словно Дагер стал для меня особенным. — Спрашивай, обвиняй, делай что хочешь, но только после того, как мы оставим это чёртово место.

К тому моменту у Ранди уже был кое-какой опыт работы с моими нервными срывами, но это было что-то новое, ему незнакомое. Поэтому он растерянно наблюдал за моими сборами, безотчётно прислушиваясь к возне внизу, где Дагер "записывал нам адресок".

— Мне ничего от него не нужно. Не хочу иметь ничего общего с ним и с этим местом, — бормотала я. — Хочу уйти отсюда. И никогда больше не возвращаться. Никогда больше не видеть его. Не слышать его имени. Вообще о нём не думать.

Но нам не суждено было покинуть этот дом так скоро. Потому что, спустившись вниз и заглянув на кухню, мы обнаружили Дагера, валяющегося на полу в луже собственной крови.