Авеню Анри-Мартен, 101

14

Маленькая рука в заштопанной шерстяной перчатке крепко сжимает ручку тяжелой корзины, в то время как ноги, обутые в сапожки на деревянной подошве, топчутся в грязи огражденной колючей проволокой дороги, ведущей к входу в лагерь Мериньяк. Множество людей, в основном женщины, выстроилось в длинную очередь в ожидании, когда откроют ворота. Дрожа от холода в своей плохонькой одежде, они стоят молча, понуро опустив головы, как будто стыдятся того, что находятся здесь. Внезапно в толпе возникает некоторое оживление: только что открылась одна из створок высоких деревянных ворот, опутанных колючей проволокой. Спины выпрямляются… сердца начинают биться быстрее. Леа перекладывает корзину в другую руку. Очередь движется медленно, каждый готовит свои документы. Пожилая женщина, нагруженная пакетами, уронила свои бумаги. Никто не двинулся с места, чтобы ей помочь… Вот наконец и очередь Леа. Она уже жалеет, что пришла сюда одна, без Матиаса. Проверив удостоверение личности, жандарм пропускает ее, в то время как другой указывает на барак рядом с входом. Там другие жандармы осматривают разложенное на столе содержимое чемоданов, корзинок, сумок и пакетов, записывают имя посетителя и того, к кому он пришел. За грязной занавеской — более тщательный осмотр: женщин проверяет охранница из лагеря. Леа вся напряглась, когда чужие руки начали ощупывать пальто и ее тело под платьем.

— Снимите обувь.

Леа закрывает глаза, чтобы скрыть их радостный блеск: как хорошо, что еще в туалете поезда она вынула письмо! Она спокойно протягивает свои сапожки женщине, и та внимательно их осматривает.

— Не удивляйтесь. Некоторые прячут там письма, — сказала она, возвращая Леа обувь. — Можете проходить.

Леа поднимает корзинку. Она так и не сняла перчаток. В левой спрятано письмо. Ничего не видя перед собой, не решаясь поверить в удачу, она делает несколько шагов по грязи. Кто-то толкает ее, и только тогда она возвращается к реальности.

Так вот он какой, лагерь Мериньяк, о котором столько говорят в округе! Резервация для заложников: десяток деревянных бараков с покоробившимися железными крышами, окруженных колючей проволокой и сторожевыми вышками. По территории свободно бродят несколько узников. Один из бараков оборудован специально для свиданий: маленький угол для женщин, остальное помещение — для мужчин. В центре комнаты возвышается большая дровяная печь. Леа замерла на пороге.

— Дверь! Боже мой! — закричал мужской голос.

Жандарм втолкнул Леа в комнату и закрыл дверь.

— Кого вы ищете, малышка?

— Мадам д’Аржила, — пробормотала она.

— Она придет, не волнуйтесь. За ней послали в лазарет.

В лазарет! Камилла все еще больна!

— Леа!.. О! Леа!

Это невесомое тело, это бледное лицо, эта ужасная худоба, эти поблекшие волосы, эти горячие руки, эти глаза… эти глаза, сияющие от радости… Эти поцелуи, покрывшие ее щеки. Эти слезы, намочившие губы Леа, смешавшись с ее собственными слезами…

— Как Шарль?

— Хорошо, — ответила Леа. — У меня есть новости от Лорана, — прошептала она.

Она прижала к себе оседающее тело. С помощью одной из узниц они уложили Камиллу на скамейку.

— В таком состоянии ей нужно было бы лежать.

— Нет, нет, — прошептала Камилла, поднимаясь. — Ничего страшного, — добавила она, увидев подошедшего жандарма.

Молодая женщина едва заглянула в пакеты, но с восторгом накинула на плечи большой шерстяной платок, связанный Руфью. Этот момент Леа выбрала, чтобы незаметно передать Камилле письмо.

— Это от Лорана.

Камилла покраснела и дрожащей рукой сжала измятый листок.

— О! Спасибо.

Она закашлялась. Леа потрогала ее лоб: он горел.

— У тебя сильный жар, тебе нельзя вставать с постели.

— Не брани меня. В лазарет не пускают посетителей, я не смогла бы тебя увидеть. Только не говори Лорану, что я больна.

— Тебя осматривал врач?

— Да, да, как раз вчера. Он делает обход раз в неделю. Расскажи мне о Париже, о твоих тетушках, о Франсуазе и ее ребенке… Он, наверное, совсем крошечный?

Леа болтала обо всем подряд. Камилла сияла от радости.

Когда время визита истекло, им показалось, что они так и не успели поговорить.

Камилла вымолила у Леа обещание прийти еще раз и разразилась рыданиями.

— Я боюсь, что не выдержу, — прошептала она.

Опустив руки, освободившиеся от корзины, Леа уходила из лагеря с одной-единственной мыслью: нужно, во что бы то ни стало, выташить оттуда Камиллу.

Матиас остановил рядом с ней свой велосипед.

— Мадемуазель, могу я вас подвезти?

Он приехал за ней! Это было очень любезно, поскольку трамваи между Бордо и Мериньяком ходили очень редко, что, впрочем, вполне устраивало Леа: она хотела потихоньку пробраться в кафе «Бертран» на набережной Шартон.

— Ты можешь отвезти меня к дяде Люку?

— Конечно! Ты долго там задержишься?

— Не знаю, час, может быть, два. Встретимся в шесть часов, в кафе около Большого театра.

— Как хочешь.

Леа боком села на раму, почти удобно устроившись между рук Матиаса.

По дороге они говорили о Камилле, о ее здоровье. Молодой человек подтвердил, что она не останется там долго и что Руссо, начальник лагеря, обещал ему проследить, чтобы Камиллу устроили получше. Необъяснимое смущение мешало Леа задавать ему вопросы, которые так и вертелись на языке.

Он высадил ее на бульваре Де Шартр, возле дома дяди. Леа вошла в подъезд, несколько минут постояла в огромном холле, отделанном белым мрамором, затем снова вышла. Матиаса не было. Она быстро направилась к набережной Шартон. Это было совсем близко.

За исключением нескольких темных фигур, сгорбившихся под начавшим моросить ледяным дождем, на набережной было пусто. Леа замедлила шаг, боясь пропустить кафе «Бертран». Ее появление не привлекло внимания картежников, устроившихся за одним из столиков. Лишь небольшого роста пухленький официант в голубом переднике добродушно посмотрел на нее. Кроме него и игроков в карты, в кафе никого не было. Маленький человечек вышел из-за стойки.

— Что вы будете пить, мадемуазель?

— Я бы хотела увидеть Дэвида, — произнесла она на одном дыхании.

Его открытое лицо вдруг стало замкнутым.

— Должно быть, вы ошиблись, здесь нет никакого Дэвида.

— Я уверена, что это не так: сегодня после полудня у одного из моих друзей здесь назначена встреча с ним.

— Может быть, но я не в курсе.

Внезапно Леа почувствовала усталость. Поняв, что ничего не добьется от этого добродушного человека, она села за столик.

— Пожалуйста, принесите мне кофе.

Бурда, которую он ей принес, была отвратительной, но зато горячей. Официант исчез в задней комнате.

Через несколько секунд перед ней возник Лоран.

— Ты сошла с ума! Что ты здесь делаешь?

— Я ждала тебя.

— Пойдем, тебе нельзя здесь оставаться.

Не возражая, она прошла за ним в комнату за стойкой бара. Здесь не было окон, только смятая постель, простой деревянный стол, нормандский шкаф и трактирные стулья. Двое мужчин встали при ее появлении.

— Это она, — сказал Лоран, подталкивая Леа. — Можете ей доверять, она часто помогала мне и Фортюна.

— Но зачем она пришла? Это безумно опасно.

Эти двое, похожие на инквизиторов, начинали ее раздражать. И о каком еще Фортюна говорил Лоран? Она не знала никого с таким именем… Один из незнакомцев, тот, что пониже ростом, вдруг улыбнулся ей.

— Оставь ее, ты же видишь, что она боится.

Боится?.. Ладно, пусть думают так, если им доставляет удовольствие считать ее слабой женщиной.

Маленький брюнет, вступившийся за нее, спросил:

— Почему вы искали Дэвида?

— Я знала, что Ло…

— Не произносите имен.

— Я знала, что… мой друг встречается с ним.

— Кто вам сказал об этом?

Леа устало вздохнула.

— Он; это же очевидно.

— Это правда? — сухо спросил тот, повернувшись к Лорану.

— Да.

— Вы отдаете себе отчет в том, что совершили большую оплошность?.. Но я думаю, что вы были правы, — рассмеявшись, сказал он. — Простите меня, мадемуазель, за этот допрос. Позвольте представиться: Аристид. А это Дэвид. А вы? Как нам вас называть?

Не раздумывая, Леа ответила:

— Экзюперанс.

— Экзюперанс… — повторил Аристид. — Странное имя; похоже на «эсперанс»[2]. Ну что же, это хороший выбор.

Лоран взглянул на нее с понимающей улыбкой. Он знал, откуда появилось это имя: они вместе ходили смотреть на эту маленькую «святую» в собор Верделе.

— Я видела Камиллу, мне удалось передать ей письмо.

— Как она?

Леа решила забыть о своем обещании.

— Она больна; нужно освободить ее как можно скорее.

Лоран облокотился на спинку стула, ничем не выдав своего беспокойства.

— Аристид считает, что обращаться к Большому Клеману слишком рискованно. Он ему не доверяет, — сказал Лоран.

— Но он ошибается! — воскликнул молчавший до сих пор Дэвид. — Я знаю Большого Клемана. Мы вместе с ним разыскивали и расчищали новые площадки для парашютистов, устраивали новые склады оружия. Это надежный человек, пользующийся полным доверием Центра. Не знаю, что имеет против него Аристид, — он никогда не хотел с ним встречаться.

— Послушай, Дэвид, не стоит вновь заводить споры по поводу твоего Большого Клемана. Может быть, он и «надежный», как ты говоришь, но слишком много говорит, ведет слишком заметную жизнь, у него слишком много связей. Здесь все знают, что «месье» Большой Клеман — крупный руководитель Сопротивления. Не знаю, с чего это они там, в Париже, решили назначить такого паяца, как он, руководителем региона В2! В Бордо, наверное, только гестапо не знает этого.

— Ты преувеличиваешь! У каждого свой способ бороться.

— Я знаю, что, может быть, несправедлив, но что-то мне подсказывает, что этот морской офицер, бывший роялист, близко знакомый с полковником Роком, сыграет с нами плохую шутку.

— Опять ты со своим даром предвидения!..

Леа забавлял этом обмен мнениями по поводу «поручителя папы». Она пыталась вспомнить о впечатлении, которое Большой Клеман произвел на нее во время их единственной встречи. Перед глазами возник образ рослого, представительного мужчины, обычный образец делового человека, каких уважают в Бордо, — словом, ничего примечательного.

— А если с ним встречусь я?

Три пары глаз уставились на нее.

— Я уже имела с ним дело.

— Как это? — спросил Аристид.

Леа рассказала, как ей было поручено передать Большому Клеману документы под видом бумаг отца.

Аристид прикидывал про себя: «Может быть, это и неплохая идея, надо подумать».

— Когда назначена встреча?

— Завтра, у него, за час до начала комендантского часа.

— Можно отменить, — сказал Дэвид. — Если надо, я займусь этим.

— Хорошо, отменяй, — ответил Аристид.

— Сегодня вечером я должна была вернуться в Монтийяк. Мне нужно позвонить, а то они будут волноваться. А еще мне необходимо встретиться с другом, с которым мы должны были вернуться в Лангон.

— У вас нет времени. Кто-нибудь позвонит с почты вашей семье. Что же до вашего друга, то он это переживет. Один из наших будет идти за вами до бульвара Вердон и подождет там, чтобы обеспечить вашу безопасность. Вы зададите Большому Клеману один вопрос: «Согласен ли Центр помочь организовать побег мадам д’Аржила?»

Несколько минут Леа сосредоточенно думала, не слушая то, что он говорит.

— Абсурд, — сказала она наконец. — Если я спрошу это у Большого Клемана, который, как вы говорите, слишком много болтает, то сразу станет ясно, что я вам помогаю, и я окажусь под подозрением. Кроме того, если побег Камиллы удастся, то до конца войны она будет вынуждена скрываться, а это, учитывая ее состояние, нежелательно ни для самой Камиллы, ни для ее сына.

— Да, это верно, — сказал Аристид. — Что же вы предлагаете?

— Я встречусь с ним от своего имени и буду умолять помочь Камилле из соображений гуманности.

— Но он знает, что вы связаны с Сопротивлением, потому что вы уже передавали ему документы, — сказал Дэвид.

— Я уже подумала об этом. Я буду изображать ветреную девушку, которая совершенно не понимает важности того, что делает.

Аристид недолго раздумывал над этим предложением. Ему нравилось здравомыслие Леа.

— Думаю, что она права. Дэвид, скажи Мотыге, чтобы потихоньку шел за ней, когда она выйдет. Экзюперанс, вам не нужно возвращаться сюда, это было бы слишком опасно.

Дэвид вышел из комнаты.

— Со мной будет все в порядке, — заверила Леа.

— Не знаю, должен ли я позволять тебе подвергать себя такому риску ради меня, — сказал Лоран.

— Это не ради тебя, а ради Камиллы.

Странно, но она говорила искренне и прекрасно отдавала себе отчет в том, что со времени их драматического бегства по заполненным беженцами дорогам не переставала чувствовать ответственность за судьбу молодой женщины.

Лоран молча прижал ее к себе.

Вошел Дэвид.

— Мотыга ждет ее на улице. Если у Большого Клемана что-нибудь пойдет не так, то, выходя, наденьте вместо своей шапочки этот платок. Мотыга поймет и будет готов вмешаться. Он будет идти за вами, пока вы не подадите ему сигнал, что все в порядке и вы в безопасности. Вам нужно будет вот так сложить пальцы и поднести их ко рту. Вы все поняли?

— Ну, конечно же, это не так сложно.

— Завтра после полудня я буду ждать вас в «Регенте» на площади Гамбелта.

В комнату вошел хозяин кафе.

— Все в порядке, она может идти.

Леа кивнула им и вышла. Когда она проходила мимо хозяина, тот сказал:

— Не обижайтесь, малышка, но я тоже, подчиняюсь инструкциям.

Вместо ответа Леа одарила его своей самой чарующей улыбкой.

Был уже очень поздний вечер; в окнах домов и магазинов погасли огни, хотя из-под дверей пробивался слабый свет. Уличные фонари не горели. Холодно, сыро… К счастью, бульвар Верден находился не так далеко от набережной Шартон.

Возле дома № 34 стояло много автомобилей, в подъезд входили элегантно одетые люди. Леа колебалась. Может быть, сейчас не самое лучшее время для встречи с Большим Клеманом?

А, будь что будет. Раз уж она здесь, то нужно войти. Она позвонила.

— Это вы, милая моя!..

Леа подняла голову и сразу узнала его. Он тоже ее узнал.

— Что вы хотели?

— Мне нужно с вами поговорить.

— Вы пришли не вовремя, я жду друзей, приходите завтра.

— Нет, это вопрос жизни и смерти, — сказала она, мелодраматически напрягая голос, — только вы можете мне помочь.

Большой Клеман удовлетворенно улыбнулся.

— Поверьте, мадемуазель, для меня большое удовольствие помочь такой очаровательной особе, как вы, но момент выбран вами очень неудачно.

— Прошу вас, я лишь вкратце расскажу, о чем речь.

— Хорошо, пройдите в мой кабинет. Дорогая, — сказал он подошедшей к ним молодой женщине, — я отлучусь на несколько минут, прими наших гостей.

Он пропустил ее в кабинет, который был уже знаком Леа. Она начала убеждать Большого Клемана, кокетничать и взывать к жалости…

В конце беседы он заявил, что персона, о которой она так тепло отзывается, скоро будет освобождена.

— Не скоро — немедленно!

— Как вы спешите! Послушать вас, так можно подумать, что немцы только и ждут моих приказов, чтобы освободить своих узников!

— Я уверена, что вы можете это сделать.

— Приходите завтра, в четыре, я сообщу вам, как обстоят дела, — сказал он, вставая.

В прихожей довольно высокий человек снимал при помощи служанки пальто.

— Дядя Люк!

— Леа! Что ты здесь делаешь? Я считал, что ты в Париже, у тетушек.

— Я приехала просить у месье Большого Клемана помочь мне освободить Камиллу из лагеря Мериньяк.

— Вы знакомы с этой девушкой? — спросил Большой Клеман у дяди Люка.

— Это дочь моего брата Пьера, скончавшегося в прошлом году. Мадам д’Аржила — одна из ее подруг. Они живут вместе, после того как исчез муж этой женщины. Я хорошо ее знаю. Это достойная женщина. Если вы можете что-нибудь для нее сделать, то я буду вам очень признателен.

— Дорогой мэтр, я пообещал вашей племяннице сделать все от меня зависящее.

— Благодарю вас.

— До свидания, дядя.

— Куда ты? Ты собираешься в Монтийяк сегодня вечером? Но поезда больше не будет, скоро комендантский час. Если хочешь, можешь переночевать у меня.

— Спасибо, дядя Люк, но я должна встретиться с друзьями.

— Как хочешь. В Монтийяке все хорошо?

— Все в порядке. До свидания. До свидания, месье.

— До свидания, мадемуазель, до завтра. Надеюсь, что смогу сообщить вам хорошие новости.

Была темная ночь. Леа не сняла шапочки. Сейчас нужно было узнать, ждет ли ее Матиас в кафе около Большого театра. Он был там.

Он был там, и он был в бешенстве.

— Откуда ты взялась? Почему ты меня обманула? Ты не была у своего дяди, никто там тебя не видел. Так, где ты была?

— Я тебе все объясню.

— Эй! Голубки, я закрываю! Через десять минут начинается комендантский час, — крикнула хозяйка.

— Хорошо, хорошо, мы уходим. Леа, я ненавижу, когда надо мной издеваются.

— Сожалею, месье, но уже закрыто, — сказала хозяйка.

Леа обернулась. На пороге, засунув руки в карманы плаща, стоял мужчина и в упор смотрел на нее. Это был Мотыга, Леа совсем о нем забыла. Она подала условный сигнал. Уходя, он сказал:

— Пока, подружка.

— Куда мы пойдем? — спросила Леа, как только они оказались на улице.

— Объясни мне, где ты была, пока я переживал и мучился в ожидании?

— Позднее, если тебе так хочется. Сейчас я очень замерзла и умираю от голода.

— Руфь и твоя сестра, наверное, очень волнуются!

— Их предупредили. Ты не знаешь, куда бы мы могли пойти?

Ее вопрос остался без ответа. Несколько минут они шли молча. Молодой человек достал из кармана фонарик и протянул его Леа. Они обошли мешки с песком, выложенные вдоль аллей Турни, и двинулись по маленькой улочке, проходящей возле церкви.

Узкая, крутая, скользкая лестница вела к стеклянной двери, на которой тускло блестели серебристые буквы «тель», от «о» остался только отпечаток. Матиас, так и не расставшийся со своим велосипедом, толкнул дверь, и над ней громко зазвенели медные трубочки от часов с боем. В этом плохо освещенном месте пахло кошачьей мочой и луковым супом, а сверху доносился сладковатый запах дешевых духов.

— Как здесь воняет, — тихо сказала Леа.

Матиас пожал плечами.

— Кто там? — раздался скрипучий голос.

В глубине комнаты вспыхнул огонек сигареты.

— Это я, мадам Жинетта. Вы оставили мне комнату?

— А, это ты, малыш. Тебе повезло, я могла бы ее сдать уже десять раз, но сказала себе: «Жаль, если такой славный парень окажется на улице». Черт!.. Кого это ты привел?

Из темноты выступила женщина, самая толстая, какую когда-либо приходилась видеть Леа. На ее размалеванной физиономии поблескивали умные и злые глаза, заплывшие жиром и неопрятно накрашенные. Бесформенная фигура, закутанная в потертый бархатный пеньюар, приблизилась к ним, волоча ноги, обутые в разношенные шлепанцы. Леа отступила назад, словно испуганный ребенок.

— Мадам Жинетта, это моя подруга, я вам о ней говорил.

— Хе! Бездельник, ты не говорил мне, что девчонка смазлива и совсем не похожа на потаскушку. С такой кралей тебе, наверное, нечасто приходится пользоваться резинкой.

— Мадам Жинетта!..

— Что «мадам Жинетта». В своем доме я имею полное право говорить все, что хочу. Я не собираюсь развращать твою девственницу. Хотя с такими-то глазками она вряд ли до сих пор хранит свою невинность. Не правда ли, малышка? Таких опытных баб, как я, не проведешь.

Леа вытаращила глаза, оглушенная этой лавиной непонятных слов, произнесенных с резким мериадекским акцентом.

— Мадам Жинетта, прошу вас!..

— О чем ты меня просишь, развратник?.. Делает из мухи слона. Я терпелива, но, в конце концов, ты меня разозлишь. Я делаю комплименты твоей мамзель, а ты еще дуешься! Не знаю, что мне мешает повернуться к тебе задницей. Черт! Ты еще будешь мне ее лизать…

— Матиас, может, мы пойдем, — сказала Леа, — мне кажется, что мадам не желает нас пускать.

— Тю! Голубушка! «Я думаю, что мадам не желает нас пускать»… Это не так, сердце мое. Но вот этот бездельник, который принимает меня за дуру, уходит, ничего не сказав, возвращается, когда ему захочется, со своим велосипедом и «подругой детства». Хочет получать удовольствие, а не имеет для этого денег. Если хочешь переспать здесь, сукин сын, гони монету, если нет — убирайся!

— Возьмите, мадам, это все, что у меня есть. Этого достаточно? — холодно спросила Леа, вынимая из сумочки несколько банкнот.

Толстуха пересчитала их и засунула в карман своего пеньюара.

— Считай, что тебе повезло. Ты дорогу знаешь.

Матиас повернул выключатель и подтолкнул Леа к длинному мрачному коридору, освещенному тусклым светом единственной лампочки без абажура.

— Эй, сопляк, ты забыл свой велик!

Он вернулся и забросил велосипед на плечо.

Комната была под стать остальному: холодная и зловещая. Войдя в нее, Леа, дошедшая до крайней степени нервного напряжения, в растерянности заплакала. Матиас мог вынести все, кроме ее слез. Он обнял ее за плечи. Леа вырвалась.

— Не прикасайся ко мне!..

Она сняла сапожки, легла на кровать и укрылась голубым пуховым одеялом, казавшимся роскошью в этой убогой комнате.

— Я скоро вернусь.

Она обеспокоенно приподнялась на подушке: он не должен был оставлять ее одну в этом отвратительном месте, с этой толстой женщиной, внушавшей ей страх.

— Ничего не бойся. Я попробую найти что-нибудь поесть. Это займет десять минут.

Все время, пока он отсутствовал, Леа провела, спрятавшись с головой под одеялом.

— Так ты можешь задохнуться, — сказал Матиас, вернувшись. — Суп ждать не будет, он остынет. Если мадемуазель угодно, кушать подано.

Невероятно! Где он умудрился найти этот столик на колесиках, покрытый белой накрахмаленной скатертью с расставленными на ней серебряными приборами, достойными роскошного отеля? Бутылка «Марго» в ивовой корзинке, рядом еще одна корзинка с четырьмя белыми булочками, холодная курица, салат, шоколадный крем и большая супница, источающая дивный запах туррена в чесноке.

Леа не верила своим глазам! Этот юноша, которого, как ей казалось, она знает как никто другой, удивлял ее с каждым разом все больше. Ну, кто в Бордо, кроме него, мог после начала комендантского часа раздобыть ужин, от которого не отказалась бы любая порядочная женщина довоенной поры?!

— Откуда все это?

— Во всяком случае, не отсюда. У меня есть один приятель, он — повар в близлежащем ресторане. Ешь, не бойся, в этом заведении бывают все сливки городского общества.

— Должно быть, все это ужасно дорого. По-моему, у тебя не было денег?

— Правильно, но зато у меня есть кредит. Прошу к столу. Хватит расспросов, давай ужинать.

Леа проглотила ложку супа и отодвинула тарелку.

— Почему ты уехал в Германию?

— Ты во мне разочаровалась, да? Тебе не нравится, что я встал на сторону сильнейших? Я чувствую и знаю это — с тех пор, как ты вернулась из Парижа, ты избегаешь меня… Воображаешь, что править будут такие, как Лоран д’Аржила и Адриан Дельмас? Ты думаешь, что можно молча позволять коммунистам уничтожать себя?

— Но ни Лоран, ни дядя Адриан не коммунисты…

— Может быть, но те и другие — террористы.

— Ты сошел с ума, бедный мой Матиас… Тебе что — кажется нормальным, когда пытают людей?

— Пытают только еврейскую сволочь.

— Еврейскую сволочь? А Камилла?

— Ей нужно было быть повнимательней и не выходить замуж неизвестно за кого!

— Негодяй!

— Я тебе покажу «негодяй»… Когда-то ты так не говорила.

Он протянул к ней руку.

— Если ты дотронешься до меня, то можешь не появляться в Монтийяке. Никогда!

Матиас побледнел. Теперь перед ним стояла не подруга детства, а хозяйка поместья, где работал он и его отец. Никогда Леа не говорила с ним таким тоном. Работник! Слуга! Вот кем он был для нее. Она отправилась с ним на прогулку, как это делали маркизы и баронессы со своими пажами.

— Ты забываешь, девочка, что «твой» Монтийяк — ничто, и если мы с отцом все бросим, то тебе придется продать его за бесценок.

— То, что ты говоришь, — отвратительно. Я думала, что ты любишь эту землю так же, как и я.

— Нельзя долго любить то, что тебе не принадлежит.

Он схватил Леа за запястья, опрокинул на кровать и уселся ей на ноги, чтобы она не могла сопротивляться. Свободной рукой он расстегнул ширинку.

— Нет, Матиас! Остановись!

— Никогда не поверю, что тебе это уже не нравится!

Он задрал ей подол платья, сорвал трусики. Леа извивалась, выгибалась дугой, плюнула ему в лицо, сжала ноги… Он с размаху ударил ее по лицу. Губы ее покраснели, брызнула кровь. Она закричала… Он навалился на нее и раздвинул ей ноги.

Леа растерянно смотрела на него. Никогда она еще не испытывала такой боли. Ее охватил страх. По щекам текли слезы.

— Перестань, Матиас… Перестань, мне больно.

— Послушай меня внимательно. Прекрати кривляться. У меня есть все, чтобы в любой момент засадить тебя в тюрьму: письма, которые ты передавала, записки, которые ты возила на своем голубом велосипеде… Я все знаю. У меня много друзей в гестапо. Ты у меня в руках, а потому будь посговорчивей. Скоро я опять уеду в Германию, а потом, когда здесь уничтожат всех подонков, я смогу спокойно вернуться, ты выйдешь за меня замуж, и мы станем хозяевами Монтийяка… Я терпелив.

Ища ее губы, он навалился на нее всей своей массой. Леа сжала зубы, дрожа всем телом.

— Я люблю тебя Леа, я люблю тебя…

Он овладел ею…

Через несколько минут он встал. Член его был весь в крови.

Натянув на себя одеяло, Леа лежала, невидяще уставившись в потолок.

Он погладил ее по лицу; она холодно оттолкнула его руку. Он долго, не говоря ни слова, смотрел на нее. Она спала или делала вид, что спит. Он погасил свет.