Баффетт. Биография самого известного инвестора в мире

5. Признание проповедника

Джон Баффетт, первый из Баффеттов в Новом Свете, занимался ткачеством и, как полагают, происходил из семьи французов-гугенотов. Спасаясь от религиозных преследований, в XVII веке он бежал в Америку и поселился в Хантингтоне, Лонг-Айленд.

О первых Баффеттах в Соединенных Штатах известно немногое, кроме того, что они были фермерами[38]. Однако очевидно, что проповеднические устремления Уоррена Баффетта – это семейное наследие. И пример тому – один из сыновей Джона Баффетта[39], который переплыл Лонг-Айленд и в прибрежном поселении в Коннектикуте начал проповедовать религию язычникам. Сомнительно, что его слова имели успех, поскольку история гласит, что вскоре его поразила молния.

Несколько поколений спустя Завулон Баффетт, фермер из Дикс-Хиллз, вошел в историю семьи как первый обладатель еще одной характерной черты Баффетта – крайней прижимистости. Его внук, Сидни Хоман Баффетт, бросил работу на ферме Завулона из-за оскорбительно низкой оплаты труда.

Долговязым подростком Сидни отправился на запад, в Омаху, штат Небраска, к деду по материнской линии Джорджу Хоману, который занимался конюшенным бизнесом[40]. В 1867 году Омаха представляла собой скопище деревянных лачуг. Но с окончанием Гражданской войны трансконтинентальная железная дорога связала побережья воссоединенных штатов, а ее главный офис обосновался в Омахе.

Сидни ушел из дедовой конюшни и открыл первый продуктовый магазин в городе, улицы которого еще не были вымощены. Бизнес поначалу шел скромно: до 23:00 он продавал фрукты, овощи и дичь[41]. Завулон опасался за будущее внука и засыпал его письмами с советами и правилами, которые его потомки соблюдают до сих пор. За одним исключением.

«В делах старайся всегда быть пунктуальным. С некоторыми людьми трудно будет найти общий язык. С такими общайся поменьше. Береги свое доброе имя, оно дороже денег. Если будешь дальше вести дело, довольствуйся умеренной прибылью. Не спеши слишком быстро разбогатеть. Живи так, чтобы и для жизни годиться, и к смерти быть готовым»[42].

Постепенно магазин начать преуспевать. Сидни женился на Эвелин Кетчум, в браке с которой родились шестеро детей. Несколько из них умерли в младенчестве. Среди выживших остались двое сыновей – Эрнест и Фрэнк.

Чарли Мангер однажды отметил: «Эрнесту Баффетту просто нельзя было дать более подходящее имя»[43]. Он родился в 1877 году, окончил восемь классов и в 1893-ем начал работать за прилавком в магазине отца.

В отличие от Эрнеста, даже внешне похожего на бизнесмена, Фрэнк Баффетт был более эксцентричным, крупным, грузным человеком, язычником в пуританской семье, любителем выпить.

Однажды в магазин в поисках работы вошла сногсшибательная молодая женщина. Ее звали Генриетта Дюваль, она приехала в Омаху, сбежав от злой мачехи[44]. Оба брата – и Фрэнк, и Эрнест – были сражены на месте. Но Эрнест, как более привлекательный мужчина, в 1898 году заполучил Генриетту в жены. Первый ребенок, Кларенс, родился у молодых через год после свадьбы. Затем на свет появились еще три сына и дочь.

Со временем Эрнест ушел из фирмы отца, открыв бакалейный магазин. Всегда элегантно одетый, он хмуро взирал в зал из-за своего стола, стоящего на полуэтаже. Он не позволял работникам бездельничать, строчил письма поставщикам, требуя «оказать любезность, ускорив поставку сельдерея»[45]. С дамами-покупательницами вел обходительные беседы, но не стеснялся в суждениях и всюду носил маленький черный блокнот. Туда он записывал имена людей, которые его раздражали, в основном демократов и неплательщиков по счетам. Эрнест считал, что мир нуждается в его мнении, ездил по всей стране на конференции, на которых вместе с бизнесменами-единомышленниками сокрушался о плачевном состоянии нации.

В письме к одному из сыновей и невестке, советуя им всегда держать в запасе наличные деньги, Эрнест описывал Баффеттов как идеальных представителей буржуазии: «Ни один из Баффеттов не оставил большого состояния, но каждый оставил хоть что-то. Они никогда не тратили всего, что зарабатывали, всегда откладывая часть, и это определенно шло им на пользу»[46].

«Трать меньше, чем зарабатываешь» – подходящий девиз для семьи Баффеттов, если бы сопровождалось уточнением: «Не влезай в долги».

Баффетты были не крупнооптовыми бизнесменами и не профессионалами, а торговцами, которые хорошо сознавали свой статус первопоселенцев Омахи. Генриетта надеялась, что ее дети станут первыми членами семьи, которые окончат колледж.

В детстве все мальчики в семье Баффеттов работали в семейном магазине. Затем Кларенс, получив образование геолога, занялся нефтяным бизнесом. Второй сын, Джордж, получил степень по химии и перебрался на Восточное побережье. Трое младших детей, Говард, Фред и Элис, окончили Университет Небраски. Фред начал заниматься семейным магазином, а Элис стала учительницей домоводства.

Третий сын, Говард, будущий отец Уоррена Баффетта, родился в 1903 году. Он учился в центральной средней школе в начале 1920-х, где чувствовал себя чужаком. «Я, сын бакалейщика, донашивал одежду за старшими братьями, – рассказывал Говард, – работал разносчиком газет. Студенческие братства даже не смотрели в мою сторону». Он остро чувствовал пренебрежение, которое породило в нем глубокое отвращение к званиям и привилегиям, полученным по праву рождения.

В Университете Небраски Говард специализировался на журналистике и работал в студенческой газете Daily Nebraskan. В своих текстах ему удавалось совмещать интерес аутсайдера к освещению деятельности сильных мира сего с семейным увлечением политикой. Через некоторое время он встретил Лейлу Шталь, которая тоже интересовалась журналистикой и проявляла озабоченность социальными проблемами.

Отец Лейлы, Джон Шталь, очаровательный коротышка немецко-американского происхождения, служил школьным суперинтендантом[47]. Семейная история гласит, что он обожал жену Стеллу, которая родила ему трех дочерей – Эдит, Лейлу и Бернис, а также сына Мариона.

В 1909 году у Стеллы случился психический срыв, она накинулась на Эдит с кочергой. Казалось, повторялась зловещая семейная история: ее мать, Сьюзен Барбер содержалась в лечебнице для душевнобольных, где и умерла в 1899 году. Теперь Джон отказался от разъездов и начал сам заниматься детьми. Понимая, что их нельзя оставлять наедине с матерью, он купил газету Cuming County Democrat, чтобы зарабатывать на жизнь, работая из дома.

С тех пор, как Лейле исполнилось пять, сестры вели домашнее хозяйство и помогали отцу выпускать газету. Читать Лейла научилась, набирая типографские формы. В 11 лет она уже умела управлять линотипным прессом, а каждую пятницу пропускала школу, потому что, подготовив накануне вечерний выпуск газеты, страдала от головных болей.

Во время Первой мировой войны положение семьи Шталь ухудшилось. Когда газета Cuming County Democrat начала публиковать статьи против Германии в немецко-американском городе, половина читателей отказалась от подписки и перешла на West Point Republican. Это означало финансовую катастрофу.

Ради помощи отцу Лейла на два года отложила поступление в колледж. Проучившись семестр в Университете Небраски в Линкольне, она вернулась домой еще на год, чтобы снова работать у отца. Энергичная и самая умная из девочек, Лейла позже представила этот эпизод в другом свете: рассказывала, что три года не поступала в колледж, чтобы заработать на обучение.

В Линкольн в 1923 году она приехала с твердым намерением найти мужа. И первым делом отправилась в новостную газету колледжа. Хрупкая девушка с коротко стрижеными каштановыми волосами, шустрая, как малиновка весной, Лейла очаровательно улыбалась. Это смягчало ее острый, как стрела, взгляд. Говард Баффетт, который уже дослужился до редактора в Daily Nebraskan, сразу же принял ее на работу.

Темноволосый, симпатичный Говард походил на молодого преподавателя. Он попал в число 13 человек, избранных из всего студенческого коллектива в сообщество «Невинные» (Innocents), созданного по образцу почетных сообществ Гарварда и Йеля. Названные в честь 13-ти римских пап Иннокентиев, они объявили себя борцами со злом. И они же организовывали студенческие балы и встречи выпускников. Познакомившись с таким важным человеком, Лейла сразу же за него ухватилась.

Накануне выпускного Говард обсудил с отцом выбор будущей профессии. Деньги его не интересовали, но, по настоянию Эрнеста, он отказался от возвышенной и низкооплачиваемой профессии журналиста, как и от обучения в юридической школе, в пользу продажи страховок[48].

Лейла и Говард поженились 26 декабря 1925 года и переехали в белое четырехкомнатное бунгало в Омахе, которое Эрнест в качестве свадебного подарка заполнил продуктами. Лейла обставила дом за 366 долларов, купив всю мебель, по ее выражению, «по оптовым ценам»[49]. Свою энергию, амбиции и математический талант, который, по общему мнению, превосходил способности ее мужа, она направила на развитие карьеры Говарда.

12 февраля 1928 года родился первый ребенок молодых Баффеттов – Дорис Элеонора. В том же году у Бернис, сестры Лейлы, обострилось психическое расстройство, и она оставила работу учительницы. Но сама Лейла была свободна от заболевания, угнетавшего ее мать и сестру. Вихрь энергии позволял ей часами говорить без остановки, за что Говард прозвал жену циклоном.

«В моем детстве, – рассказывал Уоррен, – у меня были все возможные блага. Умные родители и дом, где обсуждались интересные вещи, я ходил в хорошие школы. Не думаю, что мои родители могли быть еще лучше. Денег я от них не получил, но это и не нужно. Я родился в правильное время и в правильном месте. Вытащил счастливый билет в момент зачатия».

Большую часть успеха Уоррен Баффетт приписывал удаче. Но, вспоминая семью, он, очевидно, создавал собственную реальность. Мало кто согласится, что его родители не могли быть лучше. Когда он говорил, как важно для родителей иметь внутреннюю оценочную шкалу при воспитании детей, он всегда приводил в пример отца. Но никогда не упоминал мать.

6. Гонки в ванне

В 1920-х неискушенные американцы решились на первые шаги в инвестициях: пузырящийся фондовый рынок пьянил, как шампанское[50]. В 1927 году Говард Баффетт устроился биржевым брокером в Union State Bank. А в «черный вторник» 29 октября 1929 года рынок рухнул за день на 14 млрд долларов. Богатство, в четыре раза превышающее бюджет правительства Соединенных Штатов, улетучилось за несколько часов. По стране прокатились серии банкротств и самоубийств, но главное: люди начали придерживать деньги, акции стали никому не нужны.

Через десять месяцев после краха, 30 августа 1930 года, на пять недель раньше срока родился второй ребенок Баффеттов, Уоррен Эдвард.

Встревоженный Говард отправился к отцу, чтобы вернуться на работу в семейный бакалейный магазин. Все Баффетты, даже работавшие в других местах, подрабатывали в магазине каждую неделю, и только Фред, брат Говарда, трудился там полный рабочий день, за мизерную зарплату. Эрнест сказал Говарду, что у него нет денег, чтобы платить еще одному сыну.

Отчасти Говард почувствовал облегчение, потому что не хотел возвращаться назад, но боялся, что его семья будет голодать. «Не беспокойся, – сказал ему однажды Эрнест, – можешь пока не платить по счетам за продукты».

– Таков был мой дед, – вспоминает Уоррен. – Не то, чтобы Эрнест не любил свою семью, но все хотели, чтобы он почаще это показывал.

Говард предложил жене вернуться домой в Вест-Пойнт, но Лейла осталась. К молочнику она ходила пешком, чтобы вместо оплаты проезда на трамвае заплатить за молоко. Она стала пропускать церковные собрания, потому что не могла потратить 29 центов, когда приходила ее очередь угощать всех кофе. Стараясь не увеличивать счет за продукты, она иногда голодала, но для мужа готовила.

За две недели до первого дня рождения Уоррена, люди стояли в бесконечных очередях на 40-градусной жаре, ожидая возможности забрать свои деньги из местных банков. С раннего утра и до десяти вечера они продвигались вперед, беззвучно повторяя: «Господи, пусть там еще останутся деньги, когда подойдет моя очередь»[51]. Далеко не все молитвы были тогда услышаны: четыре государственных банка закрылись, оставив вкладчиков без денег. В их числе и банк, в котором работал Говард Баффетт, – Union State Bank[52]. 15 августа 1931 года он пошел на службу, но банк был закрыт. Говард остался без работы, а его деньги лежали в банке. Дома его ждали жена и двое маленьких детей[53]. Найти другую работу в такое время непростое дело.

Спустя две недели Говард и два его партнера, Карл Фальк и Джордж Скленичка, открыли брокерскую фирму Buffett, Sklenicka & Co. Поистине смелое решение – создать биржевой бизнес, когда акции никто не покупает.

Три недели спустя Англия отказалась от золотого стандарта[54]. Это означало, что во избежание банкротства страна, погрязшая в долгах, просто напечатает больше денег, чтобы выплатить кредиты. По сути, страна с самой надежной и признанной валютой того времени объявила: «Мы будем выписывать необеспеченные чеки, а вам придется их брать». Это мгновенно подорвало доверие к банкам, финансовые рынки обрушились по всему миру.

Экономика Соединенных Штатов, и без того работавшая с грехом пополам, отправилась в свободное падение. Но посреди всего этого водоворота бизнес Говарда преуспевал. Поначалу его клиенты, в основном друзья семьи, покупали надежные ценные бумаги – акции коммунальных предприятий и муниципальные облигации. В первый же месяц работы, когда мир охватила финансовая паника, он заработал 400 долларов комиссионных, и его фирма получила прибыль. В следующие месяцы, когда сбережения людей таяли, а вера в банки испарялась, Говард придерживался тех же консервативных инвестиций, неуклонно увеличивая число клиентов[55].

Положение семьи улучшилось, но, незадолго до второго дня рождения Уоррена, Говард перенес сердечный приступ. В клинике Майо ему диагностировали сердечное заболевание. Ему запретили поднимать тяжести, бегать, плавать. Лейла, чья жизнь и прежде вращалась вокруг Говарда, теперь приходила в ужас при мысли, что с ним может что-то случиться.

Уоррен всегда рос осторожным: когда он учился ходить, сгибал колени, чтобы держаться поближе к земле. Теперь мать брала его с собой на церковные собрания, и он спокойно сидел у ее ног. В качестве игрушки она давала зубную щетку, которую он тихо рассматривал по два часа подряд. О чем он мог думать, глядя на ряды щетинок?

В ноябре 1932 года страна переживала кризис. Президентом избрали Франклина Делано Рузвельта. Говард считал, что этот человек из привилегированного класса, который ничего не знает о простых людях, доведет до разорения финансовую систему страны. Готовясь к худшему, он хранил на чердаке большой мешок сахара.

Обычно Говард отличался искренностью и добродушным нравом, но, когда речь заходила о политике, он бушевал, громогласно за ужином обсуждая новости. После ужина Дорис и Уоррен наблюдали, как отец, который внушал им благоговение, часами засиживался в кожаном кресле в гостиной рядом с радиоприемником, читая до ночи газеты и журналы.

За столом в доме Баффеттов приемлемыми темами были политика, деньги и философия, но не чувства[56]. Говард и Лейла, лишенные родительской теплоты, никогда не говорили детям: «Я люблю тебя».

При этом для окружающих Лейла казалась идеальной матерью и женой. Люди называли ее живой, радостной, заботливой и милой «болтушкой»[57]. Она любила рассказывать историю семьи, сглаживая острые углы, описывая жертвы, которые принесли они с Говардом ради общего благополучия. Она вела себя так, будто должна все успевать, и этим сильно себя загоняла. Будучи беременной, она готовила ужин, нюхая кусок мыла, чтобы перебить утреннюю тошноту. Ее позиция – «все для Говарда».

Но долг и самопожертвование Лейлы имели и другую сторону. Когда утром муж уезжал на работу, она могла внезапно наброситься на Дорис и Уоррена. Лейла осыпала детей словесными ударами: у них жизнь легкая, а у нее полна лишений и жертв; они никчемные, неблагодарные, эгоистичные; им должно быть стыдно. Она часами придиралась к каждому недостатку, реальному или воображаемому, и умолкала лишь когда оба ребенка, по словам Уоррена, «начинали беспомощно плакать».

Когда Уоррену исполнилось три года, у них родилась сестра Роберта, известная как Берти. К тому времени «исправить уже ничего было нельзя», ни для него, ни для Дорис: их души сильно надломились.

Дети никогда не просили помощи у отца, хотя знали, что он в курсе приступов Лейлы. Говард говорил: «Мама вышла на тропу войны», что означало приближение вспышки гнева, но никогда не вмешивался. Обычно Лейла взрывалась, когда муж не слышал, и не направляла ярость на него.

В это время Небраска погружалась в беззаконие. В Омахе процветала подпольная торговля спиртным. Фермеры, у которых отнимали заложенную землю, объявили акцию гражданского неповиновения. Пять тысяч фермеров выдвинулись в Линкольн, к Капитолию штата. Тогда был поспешно принят законопроект о моратории на взыскания по закладным фермеров.

В ноябре 1933-го холодные ветры принесли песчаные бури. А летом 1934-го температура в Омахе поднялась до 48 градусов. Чтобы не испечься в собственных домах, люди спали на заднем дворе, разбивали лагеря на травянистых лужайках возле школ и государственных учреждений. Уоррен накрывался мокрыми простынями, но ничто не могло остудить раскаленный воздух, поднимавшийся в его комнату на втором этаже.

Вдобавок к этому случилось нашествие кузнечиков, которые сжирали высохшую кукурузу и пшеницу[58]. Джон Шталь, отец Лейлы, в том же году перенес инсульт. Навещая деда в Вест-Пойнте, Уоррен слышал стоящий в воздухе хруст, издаваемый прожорливыми насекомыми. Они сжирали живые изгороди, вывешенное белье и даже друг друга, забивались в двигатели тракторов и тучами висели в воздухе, затрудняя видимость на дорогах.

В начале 1930-х действительно было чего бояться, помимо нависшего над страной страха развала экономики. По Среднему Западу бродили подражатели известных гангстеров – Аль Капоне, Джона Диллинджера и Малыша Нельсона, грабя и без того дышащие на ладан банки. Родителей тревожили бродяги и цыгане, проезжавшие через город, поэтому детей запирали в домах. Летом закрывались общественные бассейны из-за страха перед «детским параличом», который вызывал вирус полиомиелита[59]. И все же закаленные неприятностями жители Небраски реагировали на бедствия, оптимистично стиснув зубы.

Многие в те годы пострадали, уровень жизни упал, но Говард сумел подняться в более обеспеченные слои среднего класса. «Даже в те трудные времена, – вспоминал он, – мы жили скромно, но неотступно продвигались вперед». Говоря об этом, он и правда немного поскромничал.

Пока 50 человек жаждали получить работу водителя продуктового фургона компании Buffett & Son за 17 долларов в неделю, Говард своим упорством в обивании порогов добился успеха брокерской фирмы, которая теперь называлась Buffett & Co.

Во время забастовок водителей трамваев и прочих беспорядков 1935 года в Омахе ненадолго ввели военное положение, а Говард купил новенький «Бьюик». Он стал активно участвовать в политической деятельности местных республиканцев. Год спустя, когда тень Великой депрессии еще не рассеялась, Говард построил для семьи большой двухэтажный дом в Данди, пригороде Омахи[60].

Когда семья готовилась к переезду, Лейла получила известие, что ее брат Марион, преуспевающий 37-летний нью-йоркский адвокат, заболел неизлечимой формой рака. Марион умер бездетным в ноябре того же года. Семью опустошила эта утрата, но еще одной плохой новостью стал повторный инсульт у отца Лейлы, который серьезно подорвал его здоровье. Сестра Лейлы, Бернис, ухаживала за ним дома, но все больше погружалась в депрессию.

Лейла не желала попадаться в ловушку семейных бед. Она собиралась выкарабкаться, несмотря ни на что, и создать нормальную жизнь с нормальной семьей. Она спланировала переезд и купила новую мебель. Теперь, когда положение семьи значительно улучшилось, Лейла наняла приходящую домработницу, Этель Крамп.

С младшей дочерью, Берти, у Лейлы установились намного более здоровые отношения – сказался опыт материнства и растущее благополучие семьи. Промежутки между приступами гнева сократились. Берти знала, что у мамы вспыльчивый характер, но, по ее словам, всегда чувствовала, что мать ее любит. Уоррен и Дорис никогда этого не ощущали. Кроме того, очевидная привязанность Лейлы к Берти только усугубляла их переживание собственной ненужности.

На новом доме Баффеттов процветание семьи отражалось весьма заметно. Но детям Лейла продолжала покупать экономные, практичные подарки: одежду с распродажи, которую нельзя вернуть, и предметы первой необходимости. Ничто из этого не могло всколыхнуть детское воображение.

Однажды Уоррену вручили крохотную железную дорогу с колеей в полтора сантиметра, в которой поезд двигался по кругу. Но он мечтал о шикарной железной дороге, которую видел в универмаге. Там множество составов, поворачивая у мигающих семафоров, поднимались по заснеженным холмам и ныряли в туннели, проносились мимо крошечных деревушек и исчезали в сосновых лесах. Но максимум, что он мог купить – каталог с ее изображением, чтобы сидеть над ним и фантазировать. Будучи интровертом, Уоррен часами листал этот каталог.

Примерно в шесть лет Уоррен увлекся измерением времени в секундах и отчаянно мечтал о секундомере. Элис, сестра Говарда, которую мальчик любил больше других родных, понимала, что такой серьезный подарок не стоит дарить просто так. Она всегда окружала Уоррена теплотой и заботой, проявляла интерес к каждому его занятию и придумывала, как его замотивировать. Она поставила условие: он должен съесть спаржу или другую полезную еду. В конце концов часы с секундомером Уоррен получил.

Он брал их и звал сестер смотреть новую игру, которую придумал. Наполнив ванну водой, на ее плоском бортике он выстраивал в ряд стеклянные шарики. Каждому из них давал имена. Затем сбрасывал в воду и щелкал секундомером. Они, гремя, мчались вниз, подпрыгивали, когда попадали в воду. Шарики гнались друг за другом по направлению к сливной пробке. Когда первый касался ее, Уоррен останавливал секундомер и объявлял победителя. Сестры смотрели, как он снова и снова запускает гонку, пытаясь улучшить рекорд. Шарики никогда не уставали, секундомер никогда не ошибался, и, в отличие от зрителей, Уоррен никогда не скучал из-за множества повторений.

О числах теперь Уоррен думал всегда, даже находясь в церкви. Проповеди ему нравились, но во время остальной службы он коротал время, вычисляя продолжительность жизни сочинителей религиозных гимнов по датам их рождения и смерти, указанным в сборниках. Долгая жизнь казалось ему значимой целью. Но обнаружилось, что от благочестия жизнь не удлинялась, поэтому он начал скептически относиться к религии.

Гонки шариков в ванне и выводы о сочинителях гимнов научили Уоррена ценному навыку: рассчитывать шансы. Осмотревшись, он понял, что возможности для расчета есть повсюду. Главное, собрать побольше информации.

7. День перемирия

Как только в 1936 году Уоррен пошел в первый класс, он сразу полюбил школу[61]. Во-первых, это освобождало его от необходимости проводить время с матерью. А во-вторых, школа открыла для него совершенно новый мир.

Он сразу же подружился с Бобом Расселом и Стю Эриксоном. С Бобом, которого он называл Рассом, они вместе ходили в школу или после уроков шли к Расселам домой. Иногда в новый дом Баффеттов, расположенный вблизи загородного клуба Happy Hollow, приходил Стю, семья которого жила в скромном каркасном доме.

С Рассом они часами сидели на крыльце, наблюдая за проезжающими машинами и записывая в блокнот их номера. Родители находили это увлечение странным, но объясняли его любовью мальчиков к цифрам. Они знали, что Уоррену нравится вычислять частоту букв и цифр на номерных знаках. Улица перед домом Расселов была единственным выездом из тупика, в котором находился банк Douglas County. Уоррен убедил Расса, что если банк ограбят, то копы вычислят грабителей по номерам машин. А улики для раскрытия преступления, будут только у них с Рассом.

Уоррену нравилось все, что было связано с коллекционированием, подсчетом и цифрами. Он увлеченно собирал марки и монеты, подсчитывал, как часто повторяются буквы в газетах и Библии. Обожал читать и проводил много часов с книгами, которые брал в библиотеке Бенсона. Однако больше всего Уоррен любил состязательные игры, даже если соревновался только с самим собой.

От гонок в ванне он перешел к йо-йо, затем стал играть в боло – мяч, прикрепленный к ракетке резиновым шнурком. По субботам в перерывах между фильмами в кинотеатре он выходил с другими детьми на сцену, где начиналось соревнование, кто сможет дольше отбивать мяч. В конце концов все, обессилев, сходили со сцены, а он оставался, продолжая играть.

Соревновательность он проявлял даже в отношениях с Берти. Он называл ее «пухленькой», потому что это ее бесило, и подначивал спеть за обеденным столом, что было против семейных правил. Он постоянно играл с ней, но никогда не поддавался. При этом проявлял заботу и нежность к сестре. Однажды Берти в порыве гнева на мать швырнула любимую куклу Ди-Ди в мусорную корзину. Уоррен спас ее и вернул Берти. «Я нашел ее в мусорной корзине, – сказал он. – Ты же не хочешь, чтобы она там оставалась?»[62]

Берти росла самоуверенной и отважной. Именно поэтому, по мнению Дорис и Уоррена, Лейла редко срывалась на ней. Сама Берти говорила, что просто вела себя так, чтобы нравиться матери. Лейла пользовалась «внешней оценочной шкалой», переживала, что подумают соседи, и потому придиралась к дочерям, чтобы те создавали правильное впечатление. Дорис же отличалась непокорностью, поэтому постоянно сталкивалась с матерью.

Уоррен с детства легко сходился с людьми, но в то же время любил побеждать. Развитый не по годам, он подавлял сверстников интеллектом, но от физических соревнований уклонялся. Когда ему было восемь, родители купили сыну боксерские перчатки. Тот сходил на одно занятие и больше их не надевал[63]. Позже пробовал кататься на коньках, но у него подворачивались лодыжки. Он не участвовал в уличных играх с другими мальчиками, хотя обладал хорошей координацией.

Единственное исключение его нелюбви к физическим соревнованиям – пинг-понг. Когда у Баффеттов появился стол для пинг-понга, он бился с ракеткой в руках с любым, кто принимал вызов: друзьями родителей, детьми из его школы. И побеждал. Однако в единственном случае, когда потребовались кулаки, на улицу вышла Берти и разобралась с обидчиками вместо него. Если с Уорреном грубо обходились, он начинал плакать. И несмотря на веселый нрав, всегда казался одиноким.

На Рождество 1937 года Баффетты сделали групповой фотопортрет детей. Берти на нем выглядит счастливой, Дорис – подавленной. Уоррен, сжимающий в руках никелированную монетницу, подаренную тетей Элис, выглядит гораздо менее счастливым, чем подобало случаю.

Настрой Лейлы создать видимость идеальной семьи только укрепился, когда Уоррену исполнилось восемь, а семью Шталей постигли новые беды. Состояние матери Лейлы, Стеллы, ухудшилось, и ее поместили в лечебницу для душевнобольных штата Небраска[64]. Эдит, сестра Лейлы, провела в больнице три месяца и едва не умерла от перитонита после разрыва аппендикса.

Тем временем Говарда избрали в совет школы, что стало предметом семейной гордости. На фоне возвышения Баффеттов и деградации Шталей Уоррен проводил большую часть времени вне дома. Он заходил к соседям, дружил с чужими родителями и слушал политические разговоры у них в домах. Бродя по городу, он начал собирать бутылочные крышки. В подвале Баффеттов росли груды крышек: Pepsi, Root Beer, Coca-Cola, имбирный эль. После ужина, чтобы расслабиться, он раскладывал коллекцию на газетах по полу гостиной, сортируя и пересчитывая. Цифры подсказывали, какие из напитков популярны. Когда он не занимался крышками, то сортировал и считал монеты или марки из своих коллекций.

В школе Уоррен по большей части скучал. В четвертом классе, чтобы скоротать время, он с Бобом Расселом и Стю Эриксоном играл в математические игры и считал в уме. Но больше всего его мотивировали арифметические вычисления у доски. Начиная со второго класса ученики выходили отвечать по двое. Сначала они соревновались на время в сложении, затем в вычитании, и, напоследок, в умножении и делении, записывая результаты на классной доске. Уоррен, Стю и Расс, самые способные среди одноклассников, сначала шли наравне, но потом Уоррен вырвался вперед.

Однажды мисс Тикстун попросила Уоррена и Стю остаться после уроков. «Мы недоумевали, что такого натворили», – рассказывал позже Стю. Но учительница велела ребятам перенести свои учебники из секции 4А, которая находилась с одной стороны классной комнаты, на другую сторону, в секцию 4Б[65]. Их обоих перевели сразу на полкласса вперед. Боб Рассел остался учиться там же, где был. Уоррен по-прежнему поддерживал отношения с обоими, но по отдельности: оба мальчика дружили с Уорреном, но не между собой.

Пристрастие Уоррена к мелочам крепло. К пятому классу он с головой погрузился в энциклопедию The World Almanac 1939 года выпуска, которая стала его любимой книгой. Он не только запомнил названия столиц всех штатов, но и численность населения каждого города.

Однажды вечером Уоррену пришлось отвлечься от энциклопедии и бутылочных крышек, потому что его живот пронзила ужасная боль. Родители вызвали доктора, который осмотрел мальчика, но не выявил серьезных отклонений и уехал домой. Однако его беспокоил этот вызов, поэтому он вернулся и отправил ребенка в больницу. Той же ночью Уоррену сделали операцию по удалению аппендикса. Врач едва успел.

Несколько недель Уоррен пролежал в католической больнице, которая стала для него утешительной гаванью благодаря заботе сестер милосердия. Когда он начал поправляться, ему принесли любимую энциклопедию. Школьная учительница велела всем девочкам в классе написать письма с пожеланиями выздоровления[66]. Тетя Эдит, которая хорошо понимала племянника, принесла ему игрушечный набор для снятия отпечатков пальцев. Он уговорил каждую из сестер зайти к нему в палату. Намазав чернилами их пальцы, он получал набор отпечатков, которые потом собрал в коллекцию. Его семье это казалось забавным: кому нужны отпечатки пальцев монахинь? Но Уоррен предполагал, если одна из сестер совершит преступление, только у него будут улики, указывающие на преступницу.

В мае 1939 года Уоррен с дедом, Эрнестом Баффеттом, побывал на бейсбольном матче Cubs и Brooklyn Dodgers в Чикаго. После этого Эрнест купил внуку книгу о бейсбольном сезоне 1938 года. Уоррен вспоминал восторг, который тогда ощутил:

– Это была самая драгоценная для меня книга. Я знал историю всех игроков каждой команды и мог без запинки рассказать ее, даже если разбудить меня ночью.

Тетя Элис пробудила в Уоррене следующее увлечение, подарив ему книгу о бридже – социально-психологической карточной игре, в которой определить проблему так же важно, как и решить ее. В то время игра набирала в стране популярность, и Уоррен решил, что бридж интереснее шахмат.

Еще одним из его многочисленных увлечений стала музыка: несколько лет он учился играть на корнете. Угодить матери ему так и не удалось, но он проявил настойчивость и его избрали для участия в школьном праздновании Дня перемирия.

Каждый год 11 ноября, в годовщину подписания договора о перемирии, положившего конец Первой мировой войне, все ученики школы Роузхилл спускались в спортзал на церемонию чествования погибших героев. Согласно школьной традиции, трубачи, стоявшие у дверей по обе стороны спортзала, попеременно проигрывали траурную военную мелодию, Taps: один выдувал первые три ноты, второй повторял их, и так далее.

Уоррен достиг такого мастерства, что ему доверили играть роль «эха». Утром в день мероприятия он проснулся воодушевленным от перспективы выступления перед всей школой. И вот он стоял с корнетом наготове. Первый трубач заиграл «та-та-та», взяв на втором «та» неправильную ноту.

– Вся жизнь промелькнула у меня перед глазами, потому что я не знал, как быть с эхом. К такому меня не готовили. В свой звездный час я оказался в ступоре.

Должен ли он повторить ошибку первого трубача или поставить его в неловкое положение, сыграв правильную, ноту? Уоррен растерялся. Эти эмоции и ситуация врезались в его память, за исключением одного. Он забыл, какую именно ноту тогда сыграл, если сыграл вообще.

Но один урок усвоил навсегда: иногда кажется, что по жизни легче идти, играя роль эха, но только пока другой не возьмет фальшивую ноту.

8. Тысяча способов

Первые несколько центов Уоррен Баффетт заработал, продавая жевательную резинку. С первого дня, как в возрасте шести лет начал торговать, он не уступал клиентам. Это станет его стилем ведения бизнеса и в будущем.

«У меня был маленький зеленый контейнер с пятью отделениями. Кажется, его подарила тетя Эдит. В отделениях лежали жвачки пяти разных марок. Я покупал их по три цента у дедушки и по вечерам продавал жильцам домов в округе. Помню, одна женщина, Вирджиния Макубри, сказала, что возьмет одну жвачку Juicy Fruit.

Я ответил:

– Пачка продается только целиком.

Да, я соблюдал принципы».

Баффетт хотел, чтобы продажа состоялась, но не на условиях покупательницы. Если бы он продал Вирджинии одну жвачку, у него осталось бы еще четыре, на которые пришлось бы искать других покупателей, а это не стоило ни труда, ни риска. С каждой целой пачки он получал два цента прибыли. Перекатывал увесистые, твердые монеты в ладони – первые снежинки в будущем снежном коме его состояния.

В отличие от жвачки, коробки с газировкой Уоррен раскрывал охотно: ее он вразнос продавал летними вечерами на берегу. Coca-Cola оказалась прибыльнее: за каждые шесть бутылок он выручал по пять центов и с гордостью складывал монеты в никелированную монетницу, которую носил на поясе. Она наделяла его чувством причастности к профессии. Олицетворяла часть торговли, которая больше всего нравилась Уоррену: накопление. Монеты он хранил дома в ящике стола, регулярно считая, насколько увеличились 20 долларов, которые отец подарил ему на шестилетие. Расчеты он записывал в бордовую книжечку – свой первый банковский счет.

Когда им со Стю Эриксоном было по девять лет, они собирали и продавали мячи, оставшиеся на поле для гольфа в Элмвуд-Парке. Правда, вскоре полицейские их выгнали. Однако Говард и Лейла не особенно обеспокоились после беседы с полисменом. По словам сестер, для родителей единственный сын был непогрешим, так что ему многое сходило с рук.

В 1940 году шла президентская кампания. Уоррен собрал десятки значков с политической рекламой кандидатов Уилки и МакНари, которые нацепил на рубашку. На его любимом значке надпись гласила: «Вашингтон не стал, Грант не смог, Рузвельт не должен». Лозунг относился к возмутительному, как считали Баффетты, решению Рузвельта баллотироваться на третий срок. Хоть в США тогда и не было конституционного ограничения по количеству переизбраний, многие отвергали идею «президента-императора»[67].

По мнению Говарда, Венделл Уилки слишком либерален, но лучше он, чем Рузвельт. Уоррен придерживался политических взглядов своего отца, поэтому, работая на стадионе, с удовольствием выставлял напоказ значки с лозунгами Уилки и МакНари. Однажды менеджер вызвал его в офис со словами: «Сними их, потому что это не понравится сторонникам Рузвельта».

Уоррен положил значки в фартук. В булавках значков застряли несколько монет по десять и пять центов. Когда он пришел отчитываться после игры, менеджер велел вытряхнуть содержимое карманов – значки и все остальное. Он смахнул их с прилавка и унес.

– Так прошло мое первое знакомство с основами бизнеса, – говорил Баффетт. – Грустный опыт.

Когда Рузвельта избрали на беспрецедентный третий срок, Баффеттам стало еще грустнее. Но если для Говарда политика была главным интересом в жизни, а деньги – второстепенным, то для его сына ровно наоборот. При каждом удобном случае Уоррен заходил в офис отца и читал колонку «Трейдер» в еженедельнике Barron's или книги из библиотеки. Он обосновался в комнате для клиентов компании Harris Upham & Co. Верхом счастья он считал, когда в этой брокерской фирме, расположенной на два пролета ниже офиса Говарда, ему разрешали мелом выписывать на доске цены на акции.

Иногда Уоррен приезжал с двоюродными дедушками – по отцовской линии Фрэнком Баффеттом и по материнской линии Джоном Барбером[68].

«Дядя Фрэнк был абсолютным медведем, а дядя Джон – абсолютным быком. Я обычно сидел между ними, а они соперничали за мое внимание, пытаясь убедить каждый в своей правоте. Друг друга они недолюбливали и между собой не общались, но охотно разговаривали со мной».

Устроившись между дедушками, внук вглядывался в цифры на экране. Но те расплывались. Так у него обнаружили близорукость. Когда Уоррену подобрали очки, он заметил, что цифры меняются по своему непреложному закону и решил установить закономерность, но пока не знал как.

Говард каждому из детей дарил на десятилетие поездку на Восточное побережье. В жизни каждого из них это было важным событием. Уоррен точно знал, где он хочет побывать. Его интересовали три вещи: компании Scott Stamp and Coin и Lionel Train[69], а также Нью-Йоркская фондовая биржа.

В 1940 году Уолл-стрит начала возрождаться после краха, но атмосфера оставалась сдержанной. Говард взял сына с собой в нижний Манхэттен и заглянул к топ-менеджеру одной из крупнейших брокерских фирм.

«Тогда я познакомился с Сидни Вайнбергом – самым известным человеком на Уолл-стрит. Мой отец никогда с ним не встречался, ведь у него была крошечная фирма в Омахе. Но мистер Вайнберг принял нас, мы проговорили с полчаса».

Вайнберг, старший партнер инвестиционного банка Goldman Sachs, целое десятилетие трудился над восстановлением репутации фирмы после кризиса 1929 года, когда компания заманивала инвесторов в скандально известную финансовую пирамиду. Уоррен об этом не слышал. Также он не знал, что Вайнберг вырос в семье иммигрантов и начинал в Goldman Sachs помощником швейцара, очищая плевательницы и шелковые шляпы партнеров. Как только Уоррен оказался в отделанном ореховыми панелями кабинете, стены которого были увешаны оригиналами писем, документов и портретами Авраама Линкольна, он сразу понял, что перед ним большая шишка.

Баффетт на всю жизнь запомнил, что Вайнберг, большой человек с Уолл-стрит, уделил ему внимание и даже поинтересовался его, ребенка, мнением, какие акции ему нравятся.

Потом Говард отвел Уоррена на Нью-Йоркскую фондовую биржу. Здесь, в храме денег, мужчины в ярких пиджаках кричали и делали заметки в блокнотах, стоя вокруг кованых торговых стоек, а клерки сновали туда-сюда, усеивая пол обрывками бумажных листков. Но по-настоящему воображение Уоррена покорила сцена из биржевой столовой.

– Мы обедали с членом фондовой биржи, голландцем по имени Ат Мол. К нам подошел парень с подносом, на котором лежали разные виды табачных листьев. Мистер Мол выбрал листья, а парень скрутил из них сигару. Я подумал: «Вот оно. Сигара, сделанная на заказ. Что может быть лучше?»

Курение сигар Уоррена не интересовало, но он понял, что значит нанять человека для такой легкомысленной задачи. Большая часть страны все еще вязла в трясине Великой депрессии, а работодатель сигарного мастера зарабатывал большие деньги. Уоррен мигом это ухватил. Биржа извергает потоки денег: реки, фонтаны, каскады, ручьи… достаточные, чтобы нанять человека для чистого баловства – скручивания сигар ручной работы для удовольствия участников биржевых торгов.

В этот день у него в голове зародилось новое видение будущего.

Вернувшись в Омаху, он сохранил его. Уоррен уже достаточно вырос, чтобы систематизировать свои поиски и продолжать их более планомерно. Он по-прежнему посвящал время привычным занятиям – играл в баскетбол и пинг-понг, собирал монеты и марки. В этом же году случилась первая серьезная потеря в его жизни: семья оплакивала дедушку, Джона Шталя, который умер в возрасте 73 лет. Но главное, теперь Уоррен упорно трудился ради будущего, которое отчетливо видел: он хотел денег.

«Деньги могли дать мне независимость. Больше всего я хотел работать на себя, чтобы мной не руководили другие люди. Для меня было важным каждый день делать, что я хочу».

Однажды в библиотеке Бенсона Уоррен обратил внимание на заманчивую книгу. Ее серебряная обложка сверкала, как куча монет, намекая на ценность содержимого. Привлеченный названием, он открыл ее и моментально попал на крючок. Книга называлась «Тысяча способов заработать 1000 долларов». Иными словами – как заработать миллион!

На внутренней стороне обложки нарисованный крошечный человечек взирал на огромную груду монет. «Возможность стучится в двери», – гласил текст на первой странице. Далее говорилось, что именно сейчас настало благоприятное время, чтобы с небольшим капиталом начать собственный бизнес. Потом шло предупреждение, что лучший способ зарабатывать деньги – просто начать. Сотни тысяч людей в стране мечтали много зарабатывать, но ждали, пока произойдет одно, другое или третье. «Начните!» – наставляла книга и объясняла, как именно это сделать.

Книга пестрила практическими советами по бизнесу и идеями по зарабатыванию денег. Уоррена особенно захватила одна, связанная с весами: если бы они у него были, он бы взвешивался по 50 раз на день. Он полагал, что другие люди тоже готовы это делать, причем за деньги.

– Идея с весами простая и понятная, – рассказывал Баффетт. – Сначала нужно купить весы, а на вырученные деньги – еще одни. Я стремился купить 20 машин для взвешивания, чтобы все вокруг могли взвешиваться на них по 50 раз в день. Я думал тогда: вот они, деньги[70]. Они умножаются со временем – что может быть лучше?

Эта идея о росте количества денег показалась ему критически важной. В книге говорилось, что он может заработать тысячу долларов. Если он начнет с тысячи долларов и будет увеличивать ее на 10 % в год, через пять лет она превратится в 1,6 тысячи, через десять лет – почти в 2,6, а через 25 у него будет больше 10,8 тысячи долларов.

Если даже небольшая сумма растет с постоянной скоростью, со временем она превратится в целое состояние. Он видел, как растут числа, так же отчетливо, как снежный ком, который он зимой катал по лужайке. Уоррен начал иначе думать о времени. Сложный процент связывал настоящее с будущим. Если сегодняшний доллар через несколько лет будет стоить десять долларов, в его понимании эти суммы были равны.

Сидя на веранде дома Стю Эриксона, Уоррен заявил, что к 35 годам станет миллионером[71]. Для ребенка в 1941 году – дерзкое заявление, но его расчеты, как и книга, говорили, что это возможно. У него впереди 25 лет, и ему нужно больше денег. Он твердо верил, что сможет это сделать. Главное, следовать правилу: чем больше денег он соберет на начальном этапе, тем дольше они будут увеличиваться, а значит, шансы достичь цели выше.

К изумлению семьи, к весне 1942 года накопления Уоррена составили 120 долларов. В партнеры он привлек свою сестру Дорис, купив ей и себе по три акции Cities Service Preferred[72] за 114,75 долларов.

– Я не очень хорошо знал эту компанию, когда покупал акции, – вспоминает Баффетт. – Знал только, что это любимая компания отца, ее акции он продавал клиентам годами.

В июне того же года акции Cities Service Preferred упали с 38,25 до 27 долларов. Дорис каждый день говорила об этом, а Уоррен чувствовал груз ответственности. Когда акции восстановились, он продал их по 40 долларов, получив прибыль в 5 долларов для себя и сестры. Но затем Cities Service быстро взлетела до 202 долларов за акцию. Считая этот эпизод одним из самых важных в своей жизни, Уоррен усвоил из него три урока.

Первый – не зацикливаться на цене, которую заплатил за акцию. Второй – не спешить хвататься за небольшую прибыль. К этим выводам он пришел, размышляя о 492 долларах, которые заработал бы, если оказался более терпеливым. Он работал пять лет, чтобы накопить 120 долларов для покупки этой акции. Учитывая, сколько он зарабатывает сейчас, продавая мячи для гольфа и попкорн на стадионе, чтобы возместить «потерянную» прибыль, могут уйти годы. Он никогда, никогда, никогда не забудет эту ошибку. Третий урок касался инвестирования чужих денег. Не стоит брать на себя ответственность за чужие деньги, если не уверен, что добьешься успеха.

9. Чернильные пальцы

В один из воскресных декабрьских дней, когда Уоррену было 11, Баффетты возвращались на машине из Вест-Пойнта. Радиопередачу, которую они слушали, прервало объявление, что японцы нанесли удар по Перл-Харбору. Никто не объяснил, почему это произошло, сколько было убитых и раненых, но Уоррен быстро понял, что мир вот-вот изменится.

Весной следующего года Республиканская партия Небраски поручила Говарду нелегкую работу по поиску кандидата для выдвижения в Конгресс против популярного действующего представителя – Чарльза Ф. Маклафлина. В последний момент, согласно семейным преданиям, Говард внес в избирательный бюллетень себя, не сумев найти другую жертву, готовую баллотироваться против всеми любимого соперника.

Вскоре все Баффетты расклеивали на телефонных столбах листовки с надписью «Баффетта в Конгресс». На окружных ярмарках Говард и Лейла вели агитацию среди посетителей выставок скота и конкурсов на лучшие маринованные огурцы. Говард считался самым маловероятным кандидатом, поскольку ненавидел выступать на публике. А вот болтушка Лейла инстинктивно чувствовала, как надо взаимодействовать с толпой, и с удовольствием общалась с людьми.

Пессимизм и радикальная честность в политике Говарду только мешали. Его политическая платформа требовала от избирателей «выдворить из Вашингтона всех идиотов, надутых чинуш, стукачей и светских хлыщей». Эта огнедышащая риторика не давала рассмотреть его добродушие и тонкий ум.

Во время предвыборной кампании он вместе с 12-летним Уорреном отправлялся на скотный двор в Южной Омахе. Это была вторая главная отрасль после железной дороги. В скотоводстве работало почти 20 тысяч человек, в основном, иммигрантов. И хотя географически Южная Омаха располагалась недалеко от центра, в культурном отношении это был другой континент. Большинство этнических и расовых беспорядков разгорались именно здесь. И если остальная часть Небраски начинала разочаровываться в Новом курсе, то в этой части города Рузвельт все еще был героем.

Вряд ли Говард мог заработать там хотя бы один голос. Но он чувствовал, что обязан предстать перед каждым потенциальным избирателем в своем округе. А Уоррена брал с собой, чтобы тот бежал в полицию, если рабочие начнут избивать отца. Впрочем, Баффетты всегда возвращались домой невредимыми. Возможно, им просто везло, а может по поведению Говарда считывалась его глубокая порядочность. Тем не менее, Баффетты не думали, что она поможет преодолеть статус аутсайдера.

День выборов 3 ноября 1942 года Уоррен вспоминал так: «Отец написал заявление о признании поражения, мы легли спать около девяти вечера. А наутро узнали, что он выиграл».

В январе следующего года Баффетты сдали в аренду свой дом в Данди и отправились в Вирджинию. Прибыв на вокзал Вашингтона, они увидели, что город стал многочисленным и хаотичным. Большинство людей работали в новых правительственных учреждениях военного времени. Военные заняли все здания, офисы, стулья и карандаши, до которых смогли дотянуться, пытаясь организовать свою деятельность в недавно построенном Пентагоне – крупнейшем в мире офисном здании. Из-за полчищ новоприбывших население города выросло вдвое. За респектабельными, обедневшими и наивными людьми теперь следовали карманники, проститутки, мошенники и бродяги, превращая Вашингтон в криминальную столицу Америки.

Друзья семьи Баффеттов, Райхели[73], с которыми Говард был знаком еще со времен биржевой работы, рассказали, что в Вирджинии сдается огромный дом, в котором десять каминов и оранжерея. Роскошь дома намного превосходила притязания Баффеттов, но он находился всего в часе езды от города, так что они арендовали его на время. Работа конгрессмена отнимала у Говарда все больше времени, поэтому он снял крошечную квартиру в округе Колумбия и приезжал к семье только по выходным.

С момента переезда Лейла стала необычайно раздражительной, часто с ностальгией вспоминала об Омахе. Добавляла проблем и сестра Бернис, которая потребовала, чтобы семья поместила ее в лечебницу Норфолка, где находилась их мать Стелла.

Проблемы Шталей редко обсуждались в присутствии детей. Каждый из них адаптировался в Вашингтоне по-своему. Красивая 15-летняя Дорис влюбилась в этот город. Лейла полагала, что дочь ведет себя как выскочка, чьи притязания выше социального статуса семьи, и периодически высказывала ей это. Но дух Дорис выстоял против нападок матери – она научилась бороться за свою индивидуальность.

Тем временем 12-летний Уоррен учился в восьмом классе, который оказался академически намного слабее, чем в Омахе. Естественно, он сразу устроился на работу, на этот раз в пекарню, где «почти ничего не делал: не пек и не продавал». Дома, разъяренный и несчастный, что его выкорчевали из родной земли, он писал жалобные письма дедушке. Однажды тот ответил: «Отправьте мальчика обратно. Вы уничтожаете моего внука». Баффетты сдались и посадили Уоррена на поезд, вернув его в Небраску на несколько месяцев. К восторгу подростка, его попутчиком оказался сенатор от штата Небраска Хью Батлер. Уоррен всегда хорошо ладил с пожилыми людьми и проговорил с Батлером всю обратную дорогу до Омахи.

Берти, которой исполнилось девять, любила дедушку и ревновала. Доверяя Эрнесту, она написала: «Не говори маме и папе, но забери меня тоже». Но Уоррен убедил деда, что сестра притворяется, поэтому Берти осталась с родителями.

Уоррен вернулся в школу Роузхилл и воссоединился с друзьями. Каждый день он появлялся в доме бывшего партнера своего отца, Карла Фалька, жена которого, Глэдис, кормила его сэндвичами и томатным супом. Он обожал миссис Фальк[74], она будто заменяла ему мать. Точно так же он обожал мать своего друга Джека Фроста и своих тетушек.

Хотя Уоррен легко находил общий язык с женщинами среднего возраста, ровесницы его пугали. Правда, вскоре он влюбился в Дороти Хьюм – девочку из нового класса. Друзья Уоррена, Стю Эриксон и Байрон Свансон, тоже влюбились – в Марджи Ли Канадей и Джоан Фьюгейт. Спустя несколько недель они набрались смелости и пригласили девочек в кино[75].

В назначенную субботу ребята вместе отправились за своими спутницами, потому что боялись оставаться с ними наедине. Когда они все сели в трамвай, мальчики с красными лицами рассматривали собственные ботинки на протяжении всей поездки, а девочки болтали друг с другом. В кинотеатре Марджи, Дороти и Джоан заняли кресла рядом друг с другом. Так рухнул план ребят обниматься с подружками во время фильмов ужасов – «Гробницы мумии» Харольда Янга и «Людей-кошек» Жака Турнера. После кино был мучительный поход за лакомствами, а затем ошарашенные мальчики сопроводили девочек по домам. Друзья настолько трудно пережили это «свидание», что каждому из них понадобилось несколько лет, чтобы набраться смелости на новую встречу с девушкой.

По выходным дед брал внука на работу в Buffett & Son – империю, в которой тогда властвовал. Магазин, размером с двухэтажный гараж, с черепичной крышей в испанском стиле, выделялся среди других в пригороде Данди, где жили представители высшего среднего класса.

Баффетты всегда торговали в кредит и с доставкой. Дамы или их кухарки звонили по телефону, зачитывали списки клеркам, которые принимали заказы. Затем клерки носились по магазину, карабкаясь вверх и вниз по деревянной лестнице, доставали коробки, пакеты и банки, набирали овощи и фрукты. Они бегали в подвал, чтобы набрать в заказ квашеной капусты и солений, которые хранились в бочках рядом с ящиками яиц и другими скоропортящимися продуктами. Все товары складывались в корзины, которые поднимались на шкиве, клерки подсчитывали стоимость, упаковывали и отправляли обратно вниз. Затем оранжевые грузовики Buffett & Son развозили посылки домохозяйкам Омахи.

Эрнест сидел за столом на полуэтаже и наблюдал. «Он, словно король, ни черта не делал и просто отдавал приказы, – вспоминает Уоррен. – Он видел все: если заходил клиент, и его не обслужили как следует, клеркам было несдобровать». Покидал он свой пост, только если видел, что к магазину подъезжает важная дама с личным водителем. Тогда он сбегал по лестнице и обслуживал клиентку сам, угощая ее или ее детей мятными леденцами.

Тем временем Уоррен побывал в шкуре клерка, суетящегося в магазине под пятой деда. Именно тогда он приблизился к рабству, как никогда в жизни:

– Он заставлял меня делать много мелкой работы. Иногда я работал в магазине. Иногда сидел с ним на антресоли и считал талоны на сахар и кофе. А иногда я прятался, чтобы он не мог меня найти. Самая худшая моя работа, когда он нанял меня и моего друга Джона Пескала убирать снег. Прошла большая метель – нанесло около фута снега. Мы должны были разгрести его повсюду: перед магазином, где парковались клиенты, в проходе позади магазина, на погрузочной платформе и у гаража, где стояли шесть грузовиков. Мы трудились около пяти часов – убирали и разгребали, убирали и разгребали. В конце даже руки не могли разогнуть. А когда подошли к деду, он сказал: «Сколько же вам заплатить, мальчики? Десять центов – маловато, а доллар – слишком много!» Никогда не забуду, как мы с Джоном посмотрели друг на друга в этот момент.

Тогда друзья получили 12 центов за час уборки, причем эту сумму следовало разделить на двоих! «Что же, таков был мой дед», – вздохнул Уоррен. Впрочем, эта история тоже подарила ему пару ценных уроков. Первый: всегда узнавать об условиях сделки заранее. Второй: «тяжелая работа не по мне».

Пребывание у Эрнеста принесло Уоррену большую свободу. В гараже деда он увидел синий велосипед Дорис с ее инициалами – подарок дедушки, который она оставила из-за переезда в Вашингтон. «В те времена это была ценная вещь», – вспоминал Уоррен, у которого никогда не было велосипеда. Он решил поездить на велосипеде сестры, а через некоторое время сдал его в магазин в счет оплаты за другой. Никто ему тогда ничего не сказал. Для семьи он оставался непогрешим.

Через несколько месяцев остальные члены семьи переехали на лето в Небраску и поселились в арендованном доме. Финансы понемногу истощались. До сих пор район скотоферм был для Говарда просто местом обитания некоторых его избирателей. Но теперь, когда с южным ветром до города доносился их запах, все в Омахе знали – так пахнут деньги. Говард купил в Южной Омахе компанию, чтобы в семью шел доход, помимо зарплаты в Конгрессе, и Уоррен начал работать на отца.

South Omaha Feed – огромный склад протяженностью в сотни футов. Без кондиционеров. Уоррену поручили переносить 50-фунтовые мешки с кормом из товарного вагона на склад. «На мне была рубашка с короткими рукавами, потому что стояла дикая жара. Я едва тащил эти мешки. К полудню мои руки стали похожи на кровавое месиво. Я продержался около трех часов, а потом просто уехал домой. Физический труд годится только для птиц».

В конце лета Дорис обнаружила, что Уоррен сдал ее велосипед. Правда, брат опять не понес никакого наказания. Осенью родители заставили Уоррена, угрюмого и мрачного, сесть на поезд в Вашингтон, и его новый велосипед, который он купил на деньги, вырученные от продажи «украденного» у Дорис, отправился с ним. Дорис была в ярости. Впрочем, кража велосипеда стала всего лишь первым поступком брата, череда которых позже заставила родителей принять меры.

Вернувшись в Вашингтон, Баффетты переехали в новый дом – красивое белое двухэтажное строение в колониальном стиле с акацией во дворе. Лейла заплатила за дом 17 500 долларов, включая часть мебели. Дом располагался в поселке с ограниченными правами покупки недвижимости[76], который построили в 1930 году как «поселение для социально и официально значимых личностей».

У всех соседей по улице сыновья были старше Уоррена. Напротив, через улицу, жила семья Кивни, и 13-летний Уоррен влюбился в миссис Кивни – ближайшую замену материнской фигуры.

Баффетты начали приспосабливаться к жизни военного времени в Вашингтоне, который сильно отличался от Омахи. Страна наконец-то начала процветать: Великая депрессия закончилась. Но деньги значили все меньше. Повседневная жизнь измерялась в баллах и талонах: 48 синих баллов в месяц на консервы, 64 красных балла на скоропортящиеся продукты, талоны на мясо, обувь, масло, сахар, бензин и чулки. Ни за какие деньги нельзя было купить мясо без специального талона, только кур продавали свободно. Сливочного масла не хватало, так что все научились подкрашивать безвкусный белый маргарин желтым пищевым красителем.

Каждое утро Говард садился на трамвай, выходил возле Старого административного здания и шел на работу по Вашингтону, который бурлил и грохотал от тысяч новых государственных служащих и военных.

Лейла тосковала по Омахе, чувствуя себя одинокой. Погрузившись в новую работу, Говард еще более отстранился и как муж, и как отец. Весь день он работал в офисе, а потом весь вечер читал протоколы Конгресса и законодательные документы. Субботу он проводил в офисе и зачастую возвращался туда в воскресенье днем после церкви.

Дорис ходила в среднюю школу имени Вудро Вильсона, где сразу же стала популярной. Берти тоже легко завела подруг из числа соседей. А вот жизнь Уоррена складывалась совсем не так, как у сестер.

Он поступил в младшую среднюю школу Элис Дил[77], где учились преимущественно дети дипломатов. Их манеры, более утонченные, чем Уоррена, мешали заводить дружеские отношения.

– Я оторвался от старых друзей, но и не мог завести новых. Я был младше всех в классе, не уверен в себе. В спорте показывал неплохие результаты, но звезд с неба не хватал. А у Дорис и Берти все шло хорошо. У красивой девушки не бывает проблем: мир просто подстраивается под нее. Так что они обе приспособились намного лучше меня, и это слегка раздражало.

Сначала Уоррен получал оценки С и В, затем улучшил их до А, за исключением английского. «Мои оценки отражали мое отношение к учителям. Учительницу английского, мисс Оллвайн, я ненавидел»[78]. В мисс Баум, красивую учительницу музыки, были влюблены большинство мальчиков, но не Уоррен. В его характеристике она написала, что ему необходимо развивать навыки сотрудничества, вежливость и уверенность в себе.

«Меня интересовали девочки, и я не избегал их, но мне не хватало самообладания. Они сильно опережали меня в социальном плане. Когда я уехал из Омахи, в моем классе никто не танцевал. Когда я переехал в Вашингтон, все занимались танцами уже год или два. Так что я никак не мог догнать их. Я чувствовал себя не в своей тарелке, не умел общаться со сверстниками».

Однажды Говард взял сына на заседание Конгресса, и Уоррен решил, что хочет работать его помощником. Но должность Говарда этого не позволяла. Тогда Уоррен устроился работать в гольф-клубе Chevy Chase, поднося игрокам клюшки. И в очередной раз убедился, что физический труд не для него. Очевидно, Уоррену требовалась работа, которая соответствовала бы его навыкам и талантам.

Почти с рождения, как и остальные Баффетты, Уоррен жил и дышал новостями. Теперь он занялся доставкой газет и обнаружил, что это ему по душе не меньше. Он разносил по домам Washington Post и Times-Herald.

«В первый год адресаты стояли далеко друг от друга, что меня не радовало. Доставка газет велась каждый день, включая Рождество. Так что в рождественское утро семье приходилось ждать, пока я обойду маршрут. Когда я болел, газеты разносила мама, а я занимался деньгами»[79].

Вскоре Уоррен увеличил нагрузку, добавив к утреннему маршруту дневной. Главной газетой города, Evening Star, тогда владела одна из аристократических семей Вашингтона. После обеда Уоррен мчался по улицам на велосипеде, выхватывая из огромной корзины и разбрасывая по округе ее экземпляры. «Мне нравилось работать в одиночестве: можно думать, о чем хочется».

Порой мысли Уоррена приобретали угрожающее направление. На одном уроке он из вредности играл с Джоном МакРеем в шахматы, пока учитель вел занятие. На другом уроке он разрезал мяч для гольфа, из которого в потолок выстрелила струя какой-то жидкости. Потом он подружился с Джоном МакРеем и Роджером Беллом и стал хулиганом.

Они научились играть в гольф. Отец Джона МакРея работал смотрителем поля для гольфа в Трегароне – знаменитом поместье, которое располагалось неподалеку от центра Вашингтона. Хозяев практически никогда не было дома, так что мальчики повадились играть в гольф на их поле. Затем Уоррен убедил Роджера и Джона сбежать в Херши, штат Пенсильвания, чтобы устроиться подносчиком клюшек на известном поле для гольфа[80].

Автостопом они добрались до Херши, остановились в отеле, но разболтали все коридорному. На следующее утро в холле их ждал патрульный, который отвез их в полицию. Там они наврали, что родители им разрешили уехать. Говорили они убедительно и ребят отпустили. Они решили вернуться домой. Дальнобойщики довезли их до Вашингтона, всех порознь. Мать Роджера оказалась из-за этой истории в больнице, а Уоррен винил себя, потому что уговорил Роджера уехать. Так понемногу он становился законченным правонарушителем.

Тогда же Уоррен подружился с Лу Баттистоуном, с которым общался отдельно от Роджера и Джона. В школе дела пошли еще хуже. Оценки Уоррена снизились до C, D и D с минусом[81]. Учителя считали его упрямым, грубым и ленивым. Некоторые из них ставили ему двойные черные иксы за особо плохое поведение. В те консервативные времена оно действительно шокировало: в 1940-х дети слушали учителей.

«Я стремглав катился вниз. Родители были вне себя». Уоррен успевал только по одному предмету – машинописи. Вашингтон, как тогда говорили, воевал на бумаге, и машинопись считалась важнейшим навыком. В школе Элис Дил на уроках закрывали клавиши от глаз учеников, чтобы они привыкали печатать вслепую. Помочь могли только память и хорошая зрительно-моторная координация. Уоррен обладал и тем, и другим. Поэтому каждый семестр он получал высший балл по машинописи.

Вскоре Уоррен уговорил менеджера отдать ему еще один маршрут в жилом комплексе Вестчестер исторического района Тенлитауна. Хотя этот участок доверяли только взрослым разносчикам. Вестчестер считался высшим классом и самыми сливками. В жилом комплексе, которым владела королева Нидерландов Вильгельмина[82], проживали шесть сенаторов США, полковники, судьи Верховного суда, все – большие шишки.

Уоррен уже считал себя опытным развозчиком, но перед ним стояла сложная логистическая задача. Комплекс состоял из пяти зданий, раскинувшихся на 27,5 акров: четыре из них соединены, а одно стояло отдельно. Еще два многоквартирных дома расположились на другой стороне Катедрал-авеню – «Марлин» и «Уорвик», и нужно было захватить частные дома вплоть до Висконсин-авеню.

Первое время этот участок давался Уоррену тяжело, тем более, что ему просто вручили книгу с перечнем получателей и номерами квартир. Никакого инструктажа не провели. Не зная, как устроена нумерация домов, он потратил часы на сортировку и упаковку газет. В итоге их не хватило, потому что люди просто брали газеты из пачек, уходя в церковь. «Это было катастрофой. Я думал: какого черта я в это ввязался? Закончил я то ли в 10, то ли в 11 утра. Но все-таки доковылял до конца. Потом уже приспособился и стал хорошо справляться. Тогда стало легко».

Он вычислил самый эффективный маршрут и превратил работу по ежедневной доставке сотен газет, которая могла быть рутинной, в соревнование с самим собой.

«В те дни газеты печатались тоньше из-за нормирования газетной бумаги. Газета в 36 страниц считалась приличной по размеру. Я останавливался с пачкой в одном конце коридора, брал газету, складывал ее вдоль, а потом сворачивал и закреплял, чтобы получился блинчик или печенье. Потом стукал этой штукой себя по бедру, крутил на запястье, чтобы заставить вращаться, и пускал по коридору. Я мог запустить ее на 50, а то и на 100 футов. Двери квартир располагались на разных расстояниях, поэтому сначала я целился к самым дальним. Но самое сложное – добиться, чтобы они оказывались в нескольких дюймах от двери. А когда около дверей стояли бутылки с молоком, это делало задачу еще интереснее».

Помимо газет Уоррен продавал подписчикам календари и придумал дополнительное направление деятельности. Он просил у клиентов отдавать ему старые журналы для макулатуры на военные нужды[83]. На самом деле он проверял этикетки на них, чтобы выяснить, когда истекает срок подписки. Затем сверялся со справочником кодов, который выдало издательство Moore-Cottrell, нанявшее его агентом по продаже журналов. Он составлял картотеку подписчиков и, прежде чем истекал срок действия подписки, стучался к ним в дверь, чтобы продать новый журнал.

В военное время в Вестчестере жильцы менялись часто, и больше всего Уоррен боялся, что клиенты улизнут, не заплатив, а стоимость их газет ляжет на него. И действительно, несколько человек он упустил. Тогда начал давать чаевые лифтершам, чтобы те сообщали, когда люди собираются переезжать. Однажды ему задолжала Овета Калп Хобби, директор Женского армейского корпуса. Он считал, что она могла бы проявить побольше сочувствия к разносчику газет, ведь сама владела газетой Houston Post.

«По счетам я платил ежемесячно и газеты всегда доставлял вовремя. Я был ответственным ребенком. За безупречную службу мне даже вручили военную облигацию. Конечно, я избегал задолженностей клиентов. С миссис Хобби я пробовал всякое, и в итоге постучал в дверь в шесть утра, чтобы поймать ее, пока она не сбежала».

Застенчивый в других отношениях Уоррен никогда не робел, когда дело касалось денег. Когда миссис Хобби открыла дверь, он «протянул конверт, так что ей пришлось заплатить».

После школы Уоррен возвращался на автобусе в Спринг-Вэлли и прыгал на велосипед, чтобы развозить Morning Star.

В конце 1944 года Уоррен подал свою первую налоговую декларацию, и заплатил семь долларов. Чтобы минимизировать сумму, он указал к вычету в качестве расходов наручные часы и велосипед. Он знал, что это сомнительно, но пытался срезать некоторые углы, чтобы добраться туда, куда хотел.

В 14 лет он добился обещанного в его любимой книге «Тысяча способов заработать 1000 долларов». Его сбережения теперь составляли именно столько, и он гордился этим достижением. Пока он двигался даже быстрее, чем планировал, потому что понимал: игра на опережение – прямой путь к его цели.

10. Криминальные истории

Плохие оценки, уклонение от налогов и побег – наименьшие из проблем Уоррена. Его родители не знали, что сын свернул на преступную дорожку. Люди, с которыми он чувствовал себя комфортно, поощряли антисоциальные выходки. С новыми друзьями, Доном Дэнли и Чарли Троном, они приметили магазин Sears – ошеломляющее зрелище современного дизайна, внедренного в один из старейших районов Вашингтона. Буквы SEARS размером в человеческий рост располагались на изогнутой металлической пластине на высоте в несколько этажей. На крыше за вывеской находилась открытая парковка, которую старшеклассники облюбовали для встреч и свиданий.

Но Уоррен, Дон и Чарли предпочитали Woolworth’s, расположенный на противоположном углу от Sears. Их не волновало, что неподалеку находится полицейский участок. Доев гамбургеры в Woolworth’s, ребята направлялись в отдел спортивных товаров Sears.

«Мы просто обчищали его и называли это “слямзить”[84]. Крали сумки и клюшки для гольфа. Не знаю, как мы не попались. Мячи для гольфа я засовывал в оранжевый мешок у себя в шкафу. Для родителей придумал безумную историю, якобы у моего друга умер отец, поэтому он находит все новые и новые мячи для гольфа, которые отец когда-то покупал».

Баффетты были в ужасе. Уоррен, их одаренный мальчик, к концу 1944 года превратился в двоечника и хулигана. «Мои оценки отражали мое несчастье. Математика – C. Английский – С, D, D-. За уверенность в себе, трудолюбие, вежливость – “иксы”. Но чем меньше я общался с учителями, тем было лучше».

Когда настал день выпускного из средней школы, мальчиков попросили прийти в костюмах и галстуках, но Уоррен отказался. Тогда Берти Бэкус, директор школы, запретила ему приходить на праздник.

К весне 1945 года, когда Уоррен перешел в старшие классы, Баффетты решили, что с них хватит. Говард, который всегда поддерживал сына, угрожал лишить его заработка. Он сказал: «Я знаю, на что ты способен. Не прошу тебя выкладываться на сто процентов, но ты либо продолжаешь вести себя, как сейчас, либо будешь соответствовать своим способностям. Если выберешь первое, я запрещу тебе развозить газеты».

Такой ультиматум поразил Уоррена:

– Отец не кричал, не ругался, но сдержанно дал понять, что разочарован. Именно этим он меня убил, а вовсе не запретом развозить газеты.

11. Пышкой она не была

Говард Баффетт быстро стал в Конгрессе белой вороной. Он за милю обходил обеды со спонсорами избирательных кампаний и мероприятия по повышению своей популярности, которые волновали многих конгрессменов. Он дал понять, что его голос не продается и не обменивается. Отказался от повышения жалованья, потому что люди его избирали на меньшую зарплату. Субсидированные рестораны, зарплатные ведомости, в которые вписывали друзей, родственников и любовниц, «канцелярский магазин», в котором по оптовым ценам продавалось все – от шляп до ювелирных изделий – Говарда шокировало все это и он открыто об этом говорил.

Страна находилась в состоянии войны, бюджет был дефицитным, но Говард стремился убедить коллег вернуть «золотой стандарт», от которого Соединенные Штаты отказались в 1933 году[85]. Казначейство печатало деньги без ограничений, чтобы финансировать сначала Новый курс, а теперь и войну. Говард опасался, что однажды страна закончит как Германия 1920-х, когда людям приходилось возить деньги по улице тачками, чтобы купить капусту. Так проявилось истощение золотого запаса Германии из-за выплаты репараций после Первой мировой войны. Возникший экономический хаос стал одним из основных факторов, который привел к появлению на политической арене Гитлера.

Говард, уверенный, что правительство ведет страну к разорению, купил ферму в Небраске, чтобы семья могла выжить во время голода. Государственные облигации пользовались в семье Баффеттов дурной репутацией. Когда родители обсуждали, что подарят кому-то на день рождения сберегательную облигацию, девятилетняя Берти решила, что именинника пытаются надуть. «Но разве он не поймет, что она ничего не стоит?» – спрашивала она.

Несгибаемость Говарда мешала ему выполнять законотворческую работу. За его проекты никогда не голосовали: 412 – против, 3 – за, и он сам в числе этих троих. Но его это не задевало. «В отличие от него, – говорил Уоррен, – я злюсь, когда проигрываю. Не могу вспомнить, когда видел его подавленным или унылым. Отец считал, что делает все, что в его силах. Он шел своим путем, и знал, что делает это ради нас, его детей. Он пессимистично смотрел на путь, куда движется страна, но пессимистом при этом не был».

Все Баффетты восхищались стойкостью Говарда и были благодарны отцу, что он научил их честности. Но каждый из детей по-своему впитал желание вписаться в общество, которое так или иначе приглушало или уравновешивало семейную тягу к независимости.

Раздражение Лейлы, которой по-прежнему не нравился Вашингтон, усугубляло понимание, что ее муж занял в партии позицию одинокого волка. Домработницы у нее больше не было, и она чувствовала себя обделенной: «Я пожертвовала всем, чтобы выйти замуж за Говарда». Вместо того, чтобы научить детей помогать ей по дому, она все делала сама, потому что так проще. Из-за своей мученической роли она продолжала злиться на детей.

Выпустившись из школы Элис Дил в феврале 1945 года, 14-летний Уоррен поступил в школу имени Вудро Вильсона. Там он хотел быть и «особенным», и «нормальным» одновременно. Родители пристально за ним следили, желая, чтобы он исправился. Источником независимости у него оставалась работа с газетами. Причем он не только развозил их, но и читал.

«Каждое утро, прежде чем развозить газеты, я читал комиксы, спортивный раздел и страницу с котировками акций. Я интересовался комиксом про Лила Абнера. Мне нужно было знать, чем занимается Малыш Абнер сегодня. На его фоне легко почувствовать себя умным. Вы читали это и думали: “Этот парень очень тупой. Я бы на его месте…” Другой персонаж той истории – Дейзи Мэй, невероятная блондинка с роскошной грудью, которая с ума сходила по Абнеру и постоянно за ним бегала, а он не замечал ее. В те дни каждый американский парень просто бы дождался, когда же наконец Дейзи Мэй настигнет его».

Неудачи Уоррена с девушками наводили его на мысль: если он хочет заинтересовать такую девушку, как Дейзи Мэй, ему стоит поработать над своей привлекательностью. Так у него появилось новое увлечение. Он до сих пор вспоминал, как один тяжелоатлет часами без устали швырял 50-фунтовые мешки с кормом на отцовском складе South Omaha Feed. Он зажег этой идеей и Лу Баттистоуна, с которым они начали тренироваться.

В то время силовые тренировки не считались уделом серьезных спортсменов, но Уоррена привлекали система занятий, измерения, подсчеты, повторения и соревнования с самим собой. В поисках методики он открыл для себя Боба Хоффмана – редактора, издателя и, по всей видимости, единственного автора журнала Strength and Health.

– Он тренировал большую часть олимпийской команды, возглавлял компанию York Barbell и написал книги «Большие руки» и «Большая грудь». Его основной товар – штанги, в магазинах спортивных товаров все было заставлено ими.

Между тем Франклин Рузвельт выиграл четвертый президентский срок, обеспечив демократам еще четыре года в Белом доме. По этому поводу семья выслушала от Говарда множество тирад за обеденным столом. А 12 апреля 1945 года Рузвельт умер от кровоизлияния в мозг. Его сменил Гарри Трумэн, занимавший пост вице-президента.

Для Баффеттов вряд ли нашелся бы кандидат хуже Рузвельта. А для Уоррена смерть президента означала еще один способ заработать: вышли специальные выпуски газет. Так что он помчался на улицу, чтобы раздать их скорбящим американцам. Месяц спустя, 8 мая 1945 года, наступил День Победы – официальное окончание войны в Европе с безоговорочной капитуляцией Германии. И снова активно продавались спецвыпуски.

В свободное от учебы и работы время Уоррен маниакально занимался силовыми упражнениями Боба Хоффмана. Но самой впечатляющей знаменитостью журнала Strength and Health, помимо самого дяди Боба, был даже не Джон Гримек – величайший культурист в мире. Нет. Это была женщина:

– В Strength and Health попадало не так много женщин. Пышка Стоктон – единственная, кто этого добилась тогда. Она была потрясающей. Мы много говорили о ней в школе.

И он, и Лу были просто одержимы Эбби «Пышкой» Стоктон. Когда ее точеные руки поднимали огромную штангу, упругие бедра подрагивали, а волосы развевались по ветру, бикини являло взорам бодибилдеров и ошарашенных зрителей тонюсенькую талию и дерзкую грудь. При росте 180 см и весе в 52 килограмма она могла поднять над головой взрослого мужчину, причем без ущерба для своей женственности[86].

До сих пор девушкой мечты Уоррена была Дейзи Мэй. Он всегда искал в женщинах ее черты. Но Пышка, в отличие от Дейзи, была реальной[87]. Правда, верх в конце концов все равно взяло увлечение Уоррена цифрами. Он постоянно измерял бицепс, чтобы посмотреть, увеличился ли он хоть на четверть дюйма. И волновался, а вдруг неправильно измеряет?

– Но я так и не стал выглядеть лучше, чем Чарльз Атлас на фотографии «до». После тысяч сгибаний мои бицепсы разве что выросли с 13 до 13,5 дюймов. Книга «Большие руки» личной пользы мне не принесла.

12. Silent Sales

В августе того года, когда Баффетты снова отдыхали в Омахе, Соединенные Штаты сбросили две атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. 2 сентября Япония официально капитулировала. Война закончилась.

Через несколько недель, когда семья вернулась в Вашингтон, Уоррен перешел в десятый класс. В 15 лет он стал настоящим бизнесменом. На развозе газет он зарабатывал так много, что накопил более 2000 долларов. Говард позволил сыну вложить часть денег в Builders Supply Co – хозяйственный магазин, который они с Карлом Фальком открыли рядом с магазином кормов в Омахе. Правда, они быстро его закрыли.

Тем временем сам Уоррен купил за 1200 долларов ферму в 40 акров в 70 милях от Омахи, в округе Терстон, Небраска[88]. На ферме работал арендатор[89], и этот расклад нравился Уоррену: потную, нудную работу делает другой, а прибыль делится между всеми участниками предприятия. Еще в школе Уоррен начал представляться людям как владелец фермы на Среднем Западе.

И хотя он мыслил, как предприниматель, но как бизнесмен не выглядел. В школьную толпу он вписывался с трудом, каждый день появлялся в потрепанных теннисках, обвисших носках, выглядывающих из-под мешковатых брюк. Худая шея и узкие плечи терялись внутри рубашки. Когда он сидел, постоянно ерзал. Временами выглядел застенчивым и даже невинным. И лишь иногда его лицо приобретало резкое и жесткое выражение. За каменным лицом и всезнайством Уоррен скрывал чувство несостоятельности, которое осложняло его жизнь после отъезда из Омахи. Он отчаянно хотел быть нормальным, но все еще чувствовал себя чужим.

«Он всегда сомневался, – вспоминала Норма Терстон, одноклассница Уоррена и девушка его друга Дона Дэнли, – тщательно подбирал слова и никогда не брал на себя даже небольших обязательств, если не был на сто процентов уверен, что выполнит их».

Многие одноклассники Уоррена с энтузиазмом погружались в подростковую жизнь, вступали в братства, собирались на вечеринки, где уплетали хот-доги, газировку и мороженое, а затем гасили свет и обнимались. Уоррен ни с кем не обнимался.

Вместе с Лу Баттистоуном они регулярно заказывали столик в театре бурлеска Джимми Лейка, где запали на танцовщицу Китти Лайн[90]. Уоррен ревел от смеха, когда комики на сцене падали на ягодицы, или подсадной клоун с балкона начинал пускать шпильки. Он потратил 25 долларов на енотовую шубу в стиле 1920-х. Когда он надел ее в ресторан Джимми Лейка, вышибала сказал: «Не надо тут дурака валять, ребята. Либо снимай шубу, либо не войдешь». Пришлось подчиниться.

Та часть Уоррена Баффетта, которая грабила Sears, переживала переходный период: угасала, но еще не исчезла. Они с Дэнли по-прежнему иногда пользовались «стопроцентной скидкой» без ведома продавцов. Когда от учителей он узнал, что большую часть пенсионных сбережений они держат в акциях AT&T, он продал их, а затем показал учителям биржевые квитанции, чтобы досадить им. «Я был настоящим гаденышем», – замечает Уоррен[91].

Ему нравилось спорить ради самого спора, его острые выпады, молниеносные возражения и общий дух противоречия мешали ему понравиться сверстникам, сколько бы он ни старался. До сих пор попытки Уоррена ладить с людьми приносили противоречивые результаты. Взрослых он очаровывал, за исключением учителей. Со сверстниками же чувствовал себя не в своей тарелке, хотя несколько близких друзей ему удалось завести.

Он отчаянно нуждался, чтобы люди его любили, и особенно, чтобы на него не нападали. Но ему нужна была система для всего. На самом деле, она у него была, просто он не использовал ее в полной мере. Теперь, не имея других ресурсов, он начал воплощать ее еще усерднее.

Систему Уоррен нашел в доме деда, где он, как и в доме родителей, с молниеносной скоростью читал все, что попадалось под руку. Исследуя книжный шкаф в спальне, он проглотил все выпуски журнала Progressive Grocer, все экземпляры Daily Nebraskan, которую редактировал его отец, и, как книжный червь, проделал путь через все выпуски Reader’s Digest, за 15 лет накопленные Эрнестом. В книжном шкафу деда также хранилась серия коротких жизнеописаний, многие рассказывали об известных бизнесменах. Некоторые из них он перечитывал по несколько раз. Особенно ему понравилась книжка под заманчивым названием «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей», написанная Дейлом Карнеги.

Уоррен открыл ее для себя в восемь или девять лет, а перечитав, воодушевился. Он решил, что обнаружил важную истину – она же стала его системой, чтобы «продавать» себя людям. Чтобы доказать, что она работает, он провел статистический анализ: что происходит, если он следует правилам Дейла Карнеги, и что, если он их не соблюдает? Уоррен пробовал уделять людям внимание и ценить их, а затем ничего не делать или вести себя неприятно. Окружающие не знали, что он ставит над ними эксперимент. Он наблюдал за их реакцией, записывая результаты с нарастающей радостью: правила действительно работали.

Некоторые из них получались у него сами собой, но вскоре он обнаружил, что эту систему не получится применять автоматически. Сказать «не критикуй» просто, но иногда человек критикует, даже не осознавая этого. Признавать свою неправоту иногда легко, а иногда невыносимо. Самая тяжелая задача – дарить людям внимание, искренне их ценить и восхищаться.

Уоррен, поглощенный собственным несчастьем, с трудом фокусировался на других. Но постепенно он освоился, продолжая применять те же правила за пределами школы. Даже когда у него не получалось, и он забрасывал систему, потом все равно к ней возвращался. Поэтому в старшей школе у него появилось еще несколько друзей, он вступил в школьную команду по гольфу и сумел, если не стать популярным, то хотя бы перестал задевать окружающих. Благодаря системе Дейла Карнеги его природный ум стал еще острее, а убедительность и талант продавца окрепли.

Развозя газеты по несколько часов в день, он зарабатывал 175 долларов в месяц – больше, чем получали его учителя. В 1946 году 3000 долларов в год за полный рабочий день считались хорошей зарплатой для взрослого мужчины. Деньги Уоррен хранил дома в шкафу и никому не разрешал к ним прикасаться.

Вскоре он открыл несколько новых бизнесов. Компания Buffett’s Golf Balls вразнос продавала отремонтированные мячи для гольфа по шесть баксов за дюжину[92]. Мячи он заказывал у чикагца по имени Уитек, которого не преминул прозвать Полу-Уитеком[93]. «Это были действительно хорошие мячи, Titleist, Spalding Dots, Maxflis. А я их купил всего за 3,5 бакса за дюжину. Они выглядели абсолютно новыми, наверное, он доставал их так же, как мы раньше – из водяных ловушек на полях для гольфа».

Помимо этого, Уоррен со своей компанией Buffett's Approval Service продавал наборы марок коллекционерам, а через Buffett's Showroom Shine занимался полировкой автомобилей. Правда, этот бизнес, который они вели с Лу Баттистоуном, пришлось закрыть из-за большого объема работы вручную.

Однажды, когда Уоррену было 17 лет, он примчался рассказать Дону Дэнли о новой идее:

– Я куплю старый автомат для пинбола за 25 баксов, и мы заключим партнерство. Твой вклад – починка автомата[94]. Потом мы скажем парикмахеру Фрэнку Эрико: «Мы представляем Wilson's Coin-Operated Machine Company. У нас предложение от мистера Вильсона. Вы ничем не рискуете. Мы поставим этот автомат в вестибюле парикмахерской, и ваши клиенты смогут играть, пока ждут. А прибыль поделим»[95].

Прежде никто не ставил пинбольные автоматы в парикмахерских, но мистер Эрико согласился. В первый же вечер в аппарате уже набралось четыре доллара. Через неделю Уоррен опустошил автомат и разделил монеты на две горки.

– Мистер Эрико, – сказал он, – давайте не будем морочиться и считать по монетке. Просто выберите любую кучку.

Когда мистер Эрико пододвинул к себе горку, Уоррен насчитал в своей 25 долларов. Достаточно для покупки еще одного автомата. Вскоре семь или восемь пинбольных автоматов «мистера Вильсона» стояли в парикмахерских по всему городу. А Уоррен открыл чудо капитала: деньги работают на владельца, как будто он нанял их.

– Приходилось искать общий язык с парикмахерами, ведь эти парни сами могли покупать автоматы за 25 баксов. Поэтому мы всегда убеждали их, что для ремонта пинбольных автоматов нужен человек с IQ, равным 400.

В те дни Уоррен даже подписывался на журнал Billboard, чтобы следить за событиями в мире пинбольных автоматов. Затем Уоррен и Дон познакомились с ребятами из Silent Sales, где стояли незарегистрированные игровые автоматы. Новые друзья показали, как сделать, чтобы монета в полдоллара застревала в механизме – это позволяло продолжать играть, потратив только одну монету. Их научили отключать электрический запор в автоматах с газировкой в кинотеатрах, чтобы опустошить весь автомат. Уоррен и Дон пытались перенять приемчики, которым их учили ребята из Silent Sales, а иногда придумывали их сами.

– Один раз мы играли с моей коллекцией монет в подвале у Дэнли. Чтобы было интереснее копить деньги от газетных маршрутов, я собирал разные виды монеток. Они хранились в специальных планшетах с прорезями.

Уоррен предложил использовать планшеты как формы для отливки болванок. Дэнли научился отливать их с помощью планшетных форм, а затем они пробовали кидать болванки в автоматы для газировки. «Мы планировали доход получать в деньгах, а расходовать болванки».

В школе Уоррен любил говорить о своем бизнесе, а не об аферах, которые проворачивал. К весеннему семестру, ближе к выпуску, они с Доном стали легендой школы Вудро Вильсона. «Все знали, что мы делали бизнес на пинбольных автоматах и много зарабатывали. Возможно, мы слегка преувеличивали. Но ребята тоже захотели поучаствовать. Это выглядело так же, как с акциями».

Одним из таких участников стал Боб Керлин – энергичный парень из команды по гольфу с Уорреном. Они с Доном не хотели никого принимать в свой пинбольный бизнес, но у них появилась новая идея.

Они планировали доставать потерянные мячи из водоемов на полях для гольфа по всему Вашингтону, чтобы затем продавать их. Заниматься этим никто из них двоих не хотел, поэтому они решили взять Керлина. Это выглядело как злой розыгрыш, но школа заканчивалась через пару месяцев, так что они купили противогаз и садовый шланг, соединили их и испытали эту штуку в ванной, где Керлин опустил голову в воду.

Взяв на себя роль Тома Сойера, Уоррен сказал:

– Мы придем на поле в четыре утра, ты будешь сидеть в противогазе в пруду и доставать оттуда мячи. Деньги потом мы поделим на троих.

Всю дорогу Керлин сомневался, а Уоррен с Доном приговаривали: «Мы когда-то в чем-то проваливались? Хочешь, уходи, но тогда в будущих делах ты не участвуешь».

Когда они вышли на поле, Керлин зашел в воду. Он не понимал, что у него под ногами, никаких мячей не видел. Уоррен сказал ему хорошенько ощупать все вокруг и тот снова начал погружаться. Но тут на поле появился парень на грузовике, чтобы подсыпать песок в песчаные ловушки. Он увидел ребят и спросил, что они тут делают. Баффет с Дэнли соображали быстро, поэтому ответили, что проводят эксперимент по физике для школы. Керлин все это время дергал за веревку, так что пришлось вытащить его из пруда.

В общем, вся эта история вышла им боком и стала последним великим том-сойерством в школьной карьере Уоррена. К этому времени он сколотил небольшое состояние: сверкающую кучу монет в 5000 долларов[96], липких от газетных чернил, которые оставили 500 000 разнесенных им газет.

Тогда снежный ком Уоррена в основном состоял из газетных снежинок. Однако он намеревался увеличивать свой денежный ком дальше.

13. Правила ипподрома

Тестирование правил Дейла Карнеги, которое провел Уоррен, стало для него важным математическим экспериментом над человеческой природой. Этот образ мышления продолжал его детские увлечения – игры в шарики и коллекционирование бутылочных крышек. Страсть Уоррена к математическим расчетам распространялась на многие сферы, особенно на вопрос собственной продолжительности жизни.

И интерес этот отнюдь не абстрактный. Эрнест Баффетт, к которому Уоррен был очень привязан, умер в сентябре 1946 года в возрасте 69 лет. Уоррену тогда исполнилось 16. Из четырех его бабушек и дедушек в живых оставалась только Стелла, которой исполнилось на тот момент 73 года. Она содержалась в больнице штата Норфолк. Семейная статистика никак не способствовала облегчению его переживаний по поводу перспективы долголетия или угрозы безумия.

Уоррен понимал, что искусство любых расчетов основано на данных. Главное – иметь больше информации, чем у другого, затем правильно ее проанализировать и рационально использовать. Впервые Уоррен применил это на практике еще в детстве, на ипподроме «Ак-Сар-Бен», когда мать его друга Боба Рассела познакомила мальчиков с миром ставок на тотализаторе.

Уоррен и Расс в силу возраста не могли делать ставки, но они быстро сообразили, как заработать на этом деньги. На полу «Ак-Сар-Бена», посреди окурков, пивных луж, старых программ и остатков хот-догов в грязи и опилках лежали тысячи выброшенных билетов, как грибы под листьями на лесной лужайке. Ребята превратились в охотников за трюфелями.

В начале сезона обычно приходили люди, которые скачки видели только в кино. Они думали, если лошадь пришла второй или третьей, весь выигрыш достанется победителю, поэтому выбрасывали билеты. Еще одна возможность сорвать большой куш – спорный результат скачек, когда на табло загоралась соответствующая лампочка. К тому времени некоторые уже выбрасывали свои билеты. «Мы их просто сгребали, особо не рассматривая. Затем внимательно изучали. Отвратительное занятие, потому что они были все в плевках. Но мы веселились. Если я находил выигрышные билеты, тетя Элис, которая совершенно не интересовалась скачками, получала для нас выигрыш, потому что детям его не выдавали».

Уоррен постоянно хотел попасть на скачки. Миссис Рассел не всегда брала его с собой, а отец, по словам Баффетта, не ходил на них никогда. Но родители разрешали Уоррену ходить в «Ак-Сар-Бен» с двоюродным дедом Фрэнком, которого все в семье считали чудаком. Фрэнк давно помирился со своим братом Эрнестом и женился на женщине, которую в семье прозвали золотоискательницей.

В «Ак-Сар-Бене» Уоррен узнал, как читать таблицу прогнозов, и это открыло перед ним новый мир. Система гандикапов у лошадей сочетала две его любимых вещи: сбор информации и математику. Это напоминало подсчет карт в блэкджеке, за исключением одного: у выигрышной комбинации было четыре ноги, и она скакала по треку. Вскоре они с Рассом узнали достаточно, чтобы выпустить собственный листок с прогнозами, который назвали «Выбором конюха».

«Некоторое время нам это сходило с рук. Мы печатали листки у меня в подвале на старой пишущей машинке Royal. Продавали их тоже мы, двое детей, так что разбирали их неактивно. В итоге “Выбор конюха” прикрыли, потому что мы не платили комиссионные».

Когда Баффетты переехали в Вашингтон, Уоррен увидел один плюс – шанс улучшить навыки расчета гандикапов.

«Единственное, что я знал о Конгрессе – конгрессменам доступна библиотека Конгресса, где находились все издания, когда-либо написанные. Поэтому в Вашингтоне я сказал отцу:

– Попроси для меня в библиотеке все книги по конному гандикапу.

Отец ответил:

– Тебе не кажется, что люди сочтут странным, что книги по скачкам – первое, что интересует нового конгрессмена?

– Папа, а кто на всех ярмарках агитировал, чтобы тебя избрали? Кто ходил с тобой на скотобойни, чтобы в случае чего бежать в полицию? Тебе через два года переизбираться, и я тебе еще пригожусь. А теперь настал час расплаты.

В итоге он достал мне сотни книг о гандикапе».

Уоррен стал не только читать. Из Чикаго он выписал за небольшие деньги старые отчеты о скачках. Изучая их, он использовал собственные методы расчета гандикапа, и смотрел, сойдутся ли они с фактическими результатами. День за днем он тестировал различные системы, которые сформировались у него в голове.

Он определил два вида гандикаперов: по скорости и по классу. Гандикапер по скорости вычисляет лошадь с лучшим временем в прошлом. Он считает, что победит самая быстрая лошадь. Гандикаперы по классу считают, если конь добился результатов в скачках, где участвовали животные стоимостью по 10 000 долларов, он точно выиграет у лошадей, которые стоят по 5000 долларов. В скачках полезно понимать оба способа. Но тогда, обращая внимание на количественные показатели, Уоррен брал в расчет именно скорость.

Со временем он сформулировал для себя Правила ипподрома:

1. Никто никогда не уходит домой после первого заезда.

2. Проиграв деньги, вы не обязаны возвращать их тем же способом.

Ипподром устроен так, что люди делают ставки до тех пор, пока не проиграют. Но разве хороший гандикапер не может перевернуть эти правила и выиграть? Ставки в Вашингтоне тогда принимали повсюду:

– Я довольно часто приходил в офис отца, где в одном из правительственных зданий работал букмекер. Можно было подойти к шахте лифта и крикнуть: «Сэмми!» или что-то в этом роде. Парень поднимался и принимал у тебя ставку. Я тоже немного занимался букмекерством: принимал ставки на скачки Preakness Stakes. Эта игра мне нравилась: 15 % комиссии без риска. Отца мое увлечение забавляло, но он также понимал, что на этой дороге легко свернуть не в ту сторону.

В Вашингтоне Уоррен нашел нового друга, с которым можно было ходить на ипподром. Боб Дуайер, предприимчивый молодой человек, работавший школьным тренером по гольфу. Летом, во время школьных каникул, он зарабатывал гораздо больше своего учительского жалованья, продавая полисы страхования, переносные холодильники и прочие товары.

Однажды Уоррен попросил Дуайера взять его на скачки. Тренер потребовал принести письменное разрешение от родителей. «На следующий день, – рассказывает Дуайер, – он заявился рано утром с запиской от матери, в которой говорилось, что ему позволено идти на скачки». Дуайер написал Уоррену фальшивую справку, чтобы тот отпросился с уроков, и они отправились по железной дороге на ипподром в Чарльз-Таун, Западная Вирджиния. Эта поездка помогла Уоррену отшлифовать навыки гандикапера. Дуайер показал, на что обращать внимание в Daily Racing Form – самом важном справочнике прогнозов по скачкам.

«Я получал Daily Racing Form заранее и для каждой лошади определял вероятность выигрыша. Затем сравнивал эту вероятность с прогнозом. Иногда можно найти лошадь, прогноз на которую намного выше или ниже ее реальных шансов. По расчетам, у лошади 10 % шансов на победу, а прогноз – пятнадцать к одному[97]. Люди часто делают ставки на цвета жокеев, на свои дни рождения, на клички лошадей. Хитрость в том, чтобы попасть в группу, где никто не занимается анализом, а у тебя самого много данных. Поэтому я внимательно изучал эту статистику».

Билл Грей учился в школе Вудро Вильсона на класс младше Уоррена. Вместе они несколько раз ездили на скачки. По словам Билла, уже сходя с поезда Уоррен знал, на каких лошадей поставит. Он спускался на поле и говорил: «У этой лошади слишком большой вес, эта в последние несколько скачек показала себя слабо, а у той время оставляет желать лучшего».

Уоррен делал ставки от шести до десяти долларов, иногда «на нос»[98]. Высокие ставки он делал, только если видел хорошие шансы, но умел и рискнуть частью с трудом заработанных газетных денег, поставив на правильную лошадь.

Однажды Уоррен поехал в Чарльз-Таун один и проиграл в первом же заезде. Но он продолжал делать ставки и проигрывать, пока не потерял более 175 долларов, почти опустошив карманы.

«Я вернулся, пошел в Hot Shoppe и купил самое гигантское мороженое что у них было – с фруктами, орехами и сиропом. На него ушли все оставшиеся деньги. Пока его ел, прикинул: чтобы восполнить потерянное, уйдет больше недели на доставке газет. И все из-за моей глупости».

Уоррен понял, что совсем не обязательно делать ставки на каждый забег.

– Я совершил тогда самый страшный грех: проиграл и решил, во что бы то ни стало отыграться в тот же день. Хотя первое правило – никто не уходит домой после первого забега. Второе – не нужно возвращать деньги тем же способом, которым ты их потерял. Это основа основ. Я ужасно себя чувствовал в тот день, но это был последний раз, когда я сделал подобное.

14. Слон

Уоррен окончил школу 16-ым из 350 учеников[99], указав в подписи под своей фотографией в альбоме – «будущий брокер». Их с Дэнли первым во взрослой жизни поступком стала совместная покупка подержанного катафалка. Уоррен заехал на нем за девушкой, которую пригласил на свидание[100], а потом припарковал его перед домом. Вскоре Говард вернулся домой и спросил: «Кто поставил здесь катафалк?» Лейла же сказала, что один из их соседей тяжело болен, и катафалков у себя перед домом не потерпит. Так идее пришел конец.

Пока они с Доном продавали автомобиль, Уоррен отказался от газетных маршрутов и устроился на летнюю работу – менеджером по распространению газеты Times-Herald. Когда ему приходилось подменять разносчиков, он вставал в четыре утра и развозил газеты на маленьком «Форде». Его он одолжил у Дэвида Брауна, молодого человека из Фредериксбурга, который был влюблен в Дорис, но ушел на флот[101].

Стоя на подножке машины с открытой дверью, Уоррен ехал со скоростью около 15 миль в час, одной рукой придерживая руль, а другой – выхватывал из сумки газеты и бросал их на газоны подписчиков. Он считал, что в ранний утренний час подобный стиль вождения не приведет к плохим последствиям.

После этого он заходил в ресторан быстрого питания Toddle House, где угощался двойной порцией хэшбраунов с паприкой. Затем отправлялся на вторую работу: раздавать газеты в больнице Джорджтаунского университета.

– Сначала я раздавал священникам и монахиням около полудюжины газет бесплатно, что бесконечно меня раздражало. Я думал, их не интересуют светские новости. Но приходилось исполнять эту обязанность. Затем шел с газетами в больничные палаты. Роженицы в акушерском отделении говорили: «Уоррен, у меня есть для тебя кое-что получше чаевых. Мой ребенок родился в 8:31 утра и весил шесть фунтов и одиннадцать унций».

Они думали, что эти «чаевые» Уоррен использует для ставок на случайные комбинации цифр в популярной вашингтонской числовой игре[102]. Но тот скрежетал зубами: «Ставки в этой игре 60 к одному, и 10 % нужно отдать парню на побегушках. Получалось 540 к одному, при шансах 1000 к одному». Люди обычно ставили пенни или десять центов. На один пенни можно было выиграть 5,40 долларов чистыми. В городе играли многие. Но не Уоррен.

Он прекрасно оценивал ставки. Но, скорее всего, никогда не поставил бы на то, что Говард Баффетт проголосует за один из самых противоречивых законодательных актов в США, Закон Тафта-Хартли 1947 года. Закон серьезно ограничивал тактику, используемую профсоюзами. Запрещал им поддерживать друг друга через вторичные забастовки и разрешал президенту объявлять чрезвычайное положение, заставляя бастующих вернуться на работу. Этот документ прозвали законопроектом о «рабском труде».

Омаха была городом профсоюзов, но Говард никогда не голосовал в соответствии с предпочтениями избирателей – он голосовал только за свои принципы. Так что, когда на лето Баффетты приехали домой в Омаху, и Уоррен вместе с отцом пошел на бейсбольный матч, он увидел, насколько непопулярным стал Говард среди избирателей из числа «синих воротничков».

– В перерыве между матчами представляли высоких гостей, в том числе отца. Он встал, а все начали его освистывать. Он просто стоял и ничего не говорил, хотя вполне мог с такими вещами справиться. Вы не представляете, какое воздействие это произвело на меня.

Даже самые мягкие формы конфронтации пугали Уоррена.

Осенью 17-летний Уоррен готовился поступать в колледж. Родители считали, что сын, несомненно, продолжит учиться в бизнес-школе Уортона при Пенсильванском университете – самом влиятельном в стране бизнес-колледже с бакалавриатом. В их представлении Пенсильванский университет и Уоррен идеально подходили друг другу. Сам Уоррен с удовольствием пропустил бы этот этап. «Какой в нем смысл? Я знаю, чем хочу заниматься. Зарабатываю достаточно, чтобы мне хватало на жизнь. Колледж только все замедлит». Но ослушаться отца не смог.

Зная, что их сын еще не повзрослел, Баффетты подыскали ему соседа по комнате – сына своих друзей из Омахи. Чак Петерсон был на пять лет старше и только что вернулся после службы в армии. Этот красивый молодой человек прекрасно вписывался в жизнь большого города и каждый вечер выпивал, встречаясь с новой девушкой. Петерсоны наивно полагали, что Уоррен поможет остепенить Чака, а Баффетты считали, что Чак поможет их сыну адаптироваться к колледжу.

Осенью 1947 года Баффетты вернулись в Вашингтон, предварительно отправив сына в Филадельфию, в университетский городок, полный людей, похожих на Чака. В то время армия ветеранов Второй мировой войны шагала по Колледж-Грин и наводняла Куад – главные центры университетской жизни.

Пенсильванский университет, кроме прочего, был футбольным центром. Светская жизнь здесь вращалась вокруг свиданий на футбольных матчах, за которыми следовали вечеринки университетского братства. Уоррен любил спорт, но не соответствовал требованиям общества. Он привык проводить много времени в тишине своей комнаты, оттачивая идеи, подсчитывая деньги, упорядочивая коллекции и между этим занимаясь музыкой. В колледже его уединение нарушали 1600 студентов, которые флиртовали, обжимались, отплясывали свинг, напивались и пинали футбольный мяч. Он выглядел среди них бабочкой, залетевшей в пчелиный улей.

Чак, сохранивший армейскую привычку к порядку, постоянно следил, чтобы его ботинки блестели, а одежда была выглажена. Когда он познакомился с Уорреном, его шокировал внешний вид соседа. Вскоре он понял, что манера одеваться свидетельствует не о бедности Уоррена. Просто, замкнув всю работу по дому на себе, Лейла не научила его элементарным правилам ухода за собой.

В первое утро Чак проснулся поздно и обнаружил, что в ванной царит беспорядок, а его новый сосед ушел на занятия. Увидев Уоррена вечером, он сказал:

– Убери за собой, ладно?

– Окей, Чаки, – ответил Уоррен.

– Я пришел в ванную сегодня утром, а ты оставил бритву на дне раковины, – продолжал Чак. – Вся раковина в мыле, полотенца на полу, кругом бардак. Я люблю, когда все аккуратно.

Уоррен согласился:

– Окей, окей, Чаки.

На следующее утро Чак встал, пробрался через мокрые полотенца на полу в ванной и обнаружил, что раковина покрыта крошечными влажными волосками, а на дне дрожит новая мокрая электробритва, не выключенная из розетки.

– Уоррен, слушай, – сказал Чак вечером. – Выключай чертову бритву из розетки. Так можно током убиться!

– Окей, Чаки, хорошо, – снова ответил Уоррен.

На следующий день все повторилось. Чак разозлился, наполнил раковину водой и утопил в ней бритву. Утром Уоррен купил новую, и оставил ванную в том же состоянии.

После этого Чак сдался. Он жил в свинарнике с гиперактивным подростком, который постоянно скакал, колотя ладонями по всем доступным поверхностям. Уоррен был одержим Элом Джолсоном[103] и крутил его записи круглосуточно. Он пел, снова и снова подражая Джолсону: «Мамулечка родная, я сотни миль пройду, лишь улыбнись, родная моя!»[104]

Чак пытался заниматься, но не мог расслышать собственных мыслей. Уоррену же хватало времени на пение. Он не покупал много учебников, но те, что купил, прочел еще до начала занятий. Читал он так, как иные пролистывают журнал Life. Затем отбрасывал их в сторону и больше никогда не открывал. После этого он мог всю ночь напролет петь «Мамулечку». Чак думал, что сойдет с ума. А Уоррен понимал, что так и не повзрослел, но ничего не мог с собой поделать.

И все же Чак привязался к Уоррену и стал воспринимать его как слегка придурковатого младшего брата. Правда, он долго не мог смириться, что его сосед всю зиму ходит в поношенных кедах, а когда наряжается, способен надеть один черный и один коричневый ботинок, даже не заметив этого.

Однажды после обеда Чак отвел Уоррена к новому столу для пинг-понга, который только что установили в кампусе. После четырех лет в Вашингтоне Уоррен настолько потерял форму, что Чак решил, будто он никогда прежде не играл в пинг-понг и легко победил.

В течение следующей пары дней Уоррен играл как одержимый. Каждое утро он первым делом шел к столу для пинг-понга, находил там незадачливую жертву и расправлялся с ней. Вскоре он стал играть по три-четыре часа после обеда каждый день, а Чак в это время спокойно учился.

Но, чтобы соответствовать требованиям Пенсильванского университета по физическому воспитанию, пинг-понга недостаточно. Самые популярные виды спорта у студентов в те годы – гребля и гонки парных шлюпок на реке Шуилкилл. Но это командные виды спорта, а Уоррену они никогда не давались. В каждом деле он старался лидировать, роль «эха» уже не для него.

«Это же невыносимо. Когда ты в команде, нельзя работать вполсилы. Ты опускаешь весло в воду ровно в тот момент, что и остальные. Ты можешь страшно устать, но должен вписываться в общий темп. Просто отвратительный вид спорта».

После тренировок Уоррен возвращался в комнату весь потный, с окровавленными и покрытыми волдырями пальцами. Он ушел из команды, как только у него появилась такая возможность.

Уоррен хотел создать команду другого типа: он предложил Чаку продавать вместе с ним использованные мячи для гольфа. Но тот отказался из-за чрезмерной занятости. Тогда Уоррен предложил ему участвовать в бизнесе по продаже пинболов. От Чака не нужны были ни деньги, ни труд, и вообще его роль звучала туманно. На самом деле, Уоррен, человек-оркестр, искал человека, с которым можно бесконечно говорить о своем бизнесе. Став его партнером, Чак стал бы частью мира Уоррена. Том-сойерство всегда было сильной стороной Уоррена, но с Чаком у него ничего не вышло. Чаку нравился Уоррен, но в конце концов он съехал. «Однажды я проснулся, а Чака нет».

Тем летом, после окончания семестра, Уоррен отправился домой. Прежде он никогда бы не подумал, что будет рад вернуться в Вашингтон. Лейла в Омахе помогала мужу вести предвыборную кампанию. Дети Баффеттов, которые нечасто получали послабления в строгом режиме жизни, провели великолепное, свободное лето. Берти работала вожатой в лагере, Дорис – продавцом в универсаме Garfinckel’s. А Уоррен вернулся к обязанностям менеджера по распространению Times-Herald.

Кроме того, он снова начал общаться с Доном Дэнли. Сначала они собирались вместе купить пожарную машину. Но потом в пункте приема металлолома выкупили Роллс-Ройс Phantom 1928 года за 350 долларов. Авто серого цвета весило больше, чем Lincoln Continental, а весь салон украшали вазочки. В машине стояли два комплекта приборов, чтобы владелец, сидя на заднем сиденье, видел, с какой скоростью едет шофер. Стартер был сломан, машина изрыгала дым и сочилась маслом. Они проехали без задних фар и номерных знаков порядка 50 миль, возвращаясь в Вашингтон. Когда их остановили, Уоррен «уболтал» полицейского не выписывать штраф[105].

Добравшись, ребята работали над ним субботу за субботой: Дэнли ремонтировал, а Уоррен подбадривал. Вскоре об авто узнала вся округа и друзья начали сдавать его в аренду по 35 баксов за заезд.

Затем Уоррен захотел, чтобы все его увидели в машине. Дэнли нарядился шофером, Уоррен надел енотовую шубу, и они поехали в центр города с подругой Дэнли, платиновой блондинкой Нормой. Пока Дэнли возился в моторе, делая вид, что чинит его, Уоррен, размахивая тростью, давал ему указания, а Норма позировала на капоте, как кинозвезда. «Это была идея Уоррена, – рассказывала Норма. – Он выглядел так театрально, а мы хотели посмотреть, сколько людей захочет поглазеть на нас».

Норма знала, что Уоррен никогда не встречался с девушками, поэтому познакомила его со своей кузиной Бобби Уорли. Встречались они целомудренно: ходили в кино, играли в бридж, а попутно Уоррен обрушивал на нее бесконечные загадки и ребусы. Когда наступила осень, он оставил Бобби и вернулся в Пенсильванский университет на второй курс. Университетская жизнь 18-летнего Уоррена мало интересовала, но он все-таки вступил в братство «Альфа Сигма Фи», в котором состоял его отец.

Теперь вместе с Уорреном в комнате жили еще один член братства, Клайд Рейгард, и первокурсник Джордж Османн. Годом раньше Уоррен втянул Клайда в качестве номинального руководителя в предприятие, которое быстро закрылось без результатов. Тем не менее, они подружились.

С Клайдом обнаружилось гораздо больше общего, чем с Чаком Петерсоном. Клайда забавляли теннисные туфли, футболки и грязные брюки непонятного цвета, которые носил Уоррен. «Хотя он не помог мне стать умнее, – вспоминает Рейгард, – он научил меня эффективнее использовать то, что у меня есть». Уоррен был мастером в эффективном использовании имеющихся ресурсов. Особенно, времени.

Окончив первый курс, он, наконец, нашел предмет, который ему нравился, – основы промышленности, преподавал который профессор Хокенберри. На занятиях изучали различные отрасли промышленности и тонкости ведения бизнеса.

Благодаря выдающейся памяти Уоррен большую часть дня делал все, что заблагорассудится. В обед заходил в резиденцию братства «Альфа Сигма Фи» – старый трехэтажный особняк с винтовой лестницей. Там в угловой нише 24 часа в сутки студенты играли в бридж, Уоррен подсаживался к ним, играл по несколько партий.

Однажды Уоррен написал Бобби Уорли письмо, в котором попросил ее приехать на выходные и признался, что влюбился. Бобби он нравился, ее тронуло письмо, но взаимностью она не ответила.

Позже у него прошло свидание с Энн Бек. Будучи в восьмом классе Уоррен работал в пекарне ее отца. День, который они с Уорреном провели вместе, походил на конкурс застенчивости: они гуляли по Филадельфии в неловком молчании[106]. «Наверное, мы были самыми застенчивыми людьми во всех Соединенных Штатах», – вспоминала Энн.

Уоррен понятия не имел, как вести светские беседы. Когда его вынуждали вести диалог, он невнятно бурчал в ответ[107]. Иногда Уоррен и Клайд брали взаймы «Форд» и уезжали в пригород смотреть фильмы о мумиях, Франкенштейне, вампирах и других монстрах. В этом просматривалась жизненная ирония: Уоррен – единственный студент с машиной мог повезти девушку на свидание, но везти было некого.

Иногда Уоррен появлялся на субботних вечеринках братства, пусть даже без девушки и бокала в руке, потому что вкус выпивки ему не нравился. Сидя в углу и читая лекции о фондовом рынке, он легко мог собрать небольшую толпу вокруг благодаря остроумию и захватывающей манере говорить.

Его собратья по «Альфа Сигма» прислушивались к его мнению, когда дело касалось денег и бизнеса. Они уважали его глубокие, хоть и односторонние, познания в политике. Решив, что в нем есть качества политика, ему вручили памятную биту от братства с надписью «сенатор» – прозвищем Уоррена.

Еще на первом курсе он вступил в партию «Молодые республиканцы», потому что ему понравилась девушка, состоявшая в ней. Но на втором курсе, он стал не ее парнем, а президентом этой группы.

В 1948 году республиканцы поддерживали Томаса Э. Дьюи против президента Гарри Трумэна, который занял этот пост после смерти Рузвельта. Баффетты возненавидели Трумэна, который реализовал план Маршалла, отправив после Второй мировой войны в Европу 18 млн тонн продовольствия. Говард был одним из 74 конгрессменов, голосовавших против. Убежденный, что план Маршалла – это на самом деле операция «Крысиная нора» и что демократы разрушают экономику, Говард купил дочерям золотые браслеты-цепочки, чтобы те смогли прокормить себя, когда доллар не будет стоить ничего[108].

В том же году Говард баллотировался на четвертый срок. Уоррен помнил, как освистали отца за поддержку законопроекта о «рабском труде». Но все члены семьи считали, что место в Конгрессе он удержит. Говард тогда впервые доверил избирательную кампанию менеджеру – другу семьи, доктору Уильяму Томпсону. Его хорошо знали в Омахе, им восхищались, он держал руку на пульсе города и вдобавок работал психологом.

День за днем люди поздравляли Говарда, как будто выборы уже закончились. Уоррен, в радостном предвкушении переизбрания отца и победы Дьюи, договорился с зоопарком Филадельфии, чтобы им предоставили слона. 3 ноября он планировал проехать на нем по Вудленд-авеню. Но наутро после дня выборов Уоррену пришлось отменить этот проект.

Трумэн победил на выборах 1948 года, Горвард Баффетт проиграл.

Два месяца спустя, всего за несколько дней до отъезда Баффеттов из Вашингтона в связи с окончанием срока полномочий Говарда, умер двоюродный дедушка Уоррена, Фрэнк. Когда зачитали его завещание, обнаружилось, что он владел только государственными облигациями с ограниченным доступом. Когда наступит срок погашения, реинвестировать их можно только в новые государственные облигации США. Но Говард боялся инфляции и считал, что эти ценные бумаги рискуют обесцениться. Преодолев угрызения совести, он нашел возможности обойти условия завещания Фрэнка и добиться от судьи одобрения некоторых технических изменений, чтобы вложить деньги в акции[109].

Эти события происходили зимой, которую Лейла назвала худшей за последние годы. Они так и не разбогатели, двое их детей учились в колледже и еще один должен вот-вот в него поступить. Говард вернулся работать в старую фирму, теперь известную как Buffett-Falk. Только теперь Карл Фальк, который занимался клиентами Говарда, пока тот был в Вашингтоне, не хотел ими делиться. Прогуливаясь по центру Омахи под падавшим на лицо снегом, Говард пытался привлечь новых клиентов. Но большинство людей знали его только по публикациям в газетах, которые создали ему репутацию сторонника радикальных мер.

Уоррена отцовское поражение оставило в душевном смятении, но зато у него появился повод уехать с Восточного побережья. В колледже он скучал, а Филадельфию ненавидел настолько, что прозвал ее «Мерзкодельфией»[110].

В конце весеннего семестра он вернулся домой, навсегда покинув Уортонский колледж с таким облегчением, что подписывал свои письма «не-Уортон Баффетт». Он нашел этому рациональное объяснение: если он получит образование в Университете Небраски в Линкольне, это обойдется ему намного дешевле.

Маленький «Форд» с протертыми шинами он вернул Дэвиду Брауну. О Пенсильванском университете Уоррен хотел сохранить только одно воспоминание. На выходе они с Клайдом бросили монетку, чтобы выяснить, кому достанется драгоценная книга С. Дж. Саймона «Почему вы проигрываете в бридж». И Уоррен выиграл.

15. Собеседование

Первое, что сделал Уоррен, вернувшись в Небраску летом 1949 года, – устроился на работу менеджером по распространению Lincoln Journal за чертой города. Вместе с Труманом Вудом, парнем Дорис, они купили машину. Утром Уоррен посещал занятия в университете, а после обеда садился в машину и ехал проверять газетные маршруты.

Надзор за сельскими разносчиками считался серьезной работой, Уоррен стал начальником. В подчинении у «мистера Баффетта» было 50 молодых парней в шести сельских округах. Сложности управления внезапно стали очевидны, когда он нанял дочь священника в городке Беатрис, предположив, что она будет ответственным разносчиком. Три парня из того же города тут же уволились, посчитав, что Уоррен превратил работу в занятие для девчонок.

Преподаватели в Университете Небраски нравились ему больше, чем в Пенсильванском, а нагрузка оказалась выше. Он начал изучать бухгалтерский учет с Рэем Дином – лучшим профессором из которых он тогда встречал.

В том же году Уоррен возобновил бизнес с мячами для гольфа, на этот раз с товарищем по Уортонскому колледжу, Джерри Орансом. Работали они с прежним поставщиком – Полу-Уитеком[111].

Кроме того, Уоррен инвестировал, и ему пришла идея продать «в шорт» акции автомобилестроительной компании Kaiser-Frazer. Менее чем за год доля компании на автомобильном рынке обрушилась на 95 %. «Дорогой папа, – писал он отцу на канцелярском бланке Nebraska Cornhusker, – если в этих данных не прослеживается линия тренда, то я не статистик. За первые шесть месяцев Kaiser-Frazer потеряла 8 млн долларов. Так что потери, даже с учетом фальшивой бухгалтерии, вероятно, будут еще больше»[112].

Однажды Уоррен зашел в офис брокерской фирмы Cruttenden-Podesta и спросил у брокера Боба Сойнера, на какой отметке торгуются акции. Сойнер посмотрел на меловую доску и ответил: «Пять баксов». Уоррен объяснил, что он и его отец продают «в шорт», одалживая акции для продажи. Если цена упадет, как он ожидал, он выкупит акции обратно, вернет их брокеру и оставит разницу себе. Уоррен считал, что Kaiser-Frazer вылетит в трубу, и тогда он сможет выкупить акции за пенни, заработав почти по пять долларов на каждой.

Сойнер сказал, что Уоррен не может держать короткие позиции на бирже законно из-за возраста.

– О да, – ответил тот, – я их оформил на свою старшую сестру Дорис.

Затем он обосновал, почему имеет смысл встать по Kaiser-Frazer в короткую[113]. «Он отрезал мне все пути для отступления, – вспоминал позже Сойнер. – Мне буквально нечего было ему возразить». Уоррен ждал, пока идея с Kaiser-Frazer сработает, и дождался своего. В это время он часто бывал в офисе Cruttenden-Podesta, и они с Сойнером стали друзьями.

Весной 1950 года, после трех лет учебы, Уоррену оставалось всего несколько летних курсов до выпуска. Тогда он принял решение, которое изменило весь его дальнейший путь.

После окончания средней школы он считал, что ему не нужно дальнейшее образование, чтобы стать миллионером к 35 годам. Но теперь Уоррен отодвинул работу в сторону ради обучения в Гарвардской школе бизнеса. Он никогда не проявлял особого интереса к формальному образованию, считая себя во многом самоучкой. Однако Гарвард предлагал две важные вещи: престиж и связи. Он видел, как его отца выкинули из Конгресса, а его собственная карьера биржевого брокера рухнула. И все это потому, что он изолировал себя, пожертвовав отношениями ради собственных идеалов.

Уоррен не сомневался, что его примут, и уговаривал своего друга, «Большого Джерри» Оранса: «Поступай в Гарвард, как я»[114].

– Однажды я прочитал в Daily Nebraskan заметку, в которой говорилось: «Сегодня будет присуждена стипендия Джона Е. Миллера. Претендентам следует подойти в кабинет № 300 корпуса делового администрирования». Размер стипендии составлял 500 долларов[115], ее можно было потратить на обучение. Когда я пришел, оказалось, что больше никого нет. Там были три преподавателя, которые хотели подождать еще немного, но я сказал: «Нет, нет. Было назначено в три». Так я получил стипендию, ничего не делая.

Добыв средства на обучение из газетной статьи, Уоррен встал посреди ночи, чтобы успеть на поезд до Чикаго, где проходило собеседование о поступлении в Гарвард. Ему было 19 лет – на два года меньше, чем среднему выпускнику колледжа, и еще меньше, чем среднему студенту бизнес-школы. Его успеваемость была хорошей, но не выдающейся. И хотя его отец – бывший конгрессмен США, у него не было связей, чтобы поступить в Гарвард. Говард Баффетт никогда ничего не делал по блату, поэтому у него самого блата тоже не было.

Уоррен рассчитывал произвести хорошее впечатление на собеседовании, полагаясь на свои знания о фондовом рынке. До сих пор, по его опыту, люди заслушивались, когда он начинал говорить об акциях. Его рассуждения на эту тему интересовали всех: родственников, учителей, студентов. Но он неправильно понимал миссию Гарварда, которая заключалась в подготовке лидеров. Когда он прибыл в Чикаго и представился интервьюеру, тот сразу разглядел сквозь завесу знаний вундеркинда неуверенность в себе и недостаточно развитые социальные навыки. Когда пришло письмо из Гарварда с отказом, он потрясенно подумал: «Что я скажу отцу?» Но Говард не предъявлял к детям завышенных требований. Впрочем, позже Уоррен сочтет отказ в Гарварде поворотным моментом своей жизни.

Почти сразу он начал рассматривать другие учебные заведения. Однажды, листая каталог Колумбийского университета, он наткнулся на два знакомых имени: Бенджамин Грэм и Дэвид Додд.

Книга Грэма «Разумный инвестор», опубликованная в 1949 году, содержала практические советы для всех типов инвесторов: осторожных («защищающихся») и спекулятивных («предприимчивых»). Книга переосмысливала работу Уолл-стрит, опрокидывая представления о биржевой торговле как о спекуляции ценными бумагами. В ней впервые в доступной форме объяснялось, что фондовый рынок работает не с помощью черной магии. На примере акций реальных компаний – Northern Pacific Railway и American-Hawaiian Steamship Company – Грэм продемонстрировал математический подход к оценке акций. «Инвестирование, – писал он, – должно быть систематическим».

Этот труд заворожил Уоррена, он читал и перечитывал его снова и снова. В течение нескольких лет он ходил в библиотеку в центре города и брал все доступные книги по акциям и инвестированию. Многие из них были посвящены системам отбора акций, основанным на моделях и шаблонах. Уоррен, как и раньше, искал надежную систему. Его буквально зачаровывали числовые модели и технический анализ.

«Книга, которая оказала на меня наибольшее влияние, рассказывала о торговле дробными лотами. Ее написал Гарфилд Дрю[116]. Я прочитал ее трижды. Затем прочитал книгу Эдвардса и Макги – библию технического анализа»[117].

После тщательного изучения Уоррен приступил к самостоятельному инвестированию. От знакомого отца он услышал о компании Parkersburg Rig & Reel и проанализировал ее в соответствии с принципами Грэма. А затем купил 200 акций.

Согласно каталогу высших учебных заведений, любимый автор Уоррена, Бен Грэм, читал лекции в Колумбийском университете. Там же работал и Дэвид Додд.

Додд был заместителем декана Высшей школы бизнеса и заведующим кафедрой финансов. В 1934 году Грэм и Додд в соавторстве написали фундаментальный учебник по инвестированию под названием «Анализ ценных бумаг». «Разумный инвестор», считали его упрощенной версией.

Поступив в Колумбийский университет, Уоррен смог бы учиться у Грэма и Додда. Как указывалось на странице каталога: «Ни в одном другом городе мира вы не найдете столько возможностей познакомиться с реальным ведением дел. Здесь студент может установить личный контакт с выдающимися лидерами американского бизнеса. Деловые учреждения города с радостью принимают группы студентов в качестве посетителей»[118].

Даже Гарвард не мог предложить такого. Поэтому Уоррен твердо решил, что будет учиться в Колумбийском университете. Правда, едва не опоздал:

– Я написал в университет в августе, примерно за месяц до начала занятий. Но это гораздо позже, чем полагается. Кто знает, что я там написал… Уверен, это было не совсем обычное и довольно личное заявление.

Письмо попало на стол Дэвида Додда, который, будучи заместителем декана, занимался вопросами зачисления. Возможно, Додда тронул личный характер, или он увидел в нем интерес к занятию бизнесом и инвестированию, ведь Грэм и Додд не пытались вырастить лидеров, они обучали ремеслу. Какова бы ни была причина, но Уоррена приняли в Колумбийский университет без собеседования, после истечения срока подачи документов.

16. Минус один балл

Уоррен не попал в общежитие Колумбийского университета, поскольку подал документы слишком поздно. Он нашел самое дешевое жилье: вступил в YMCA за взнос в десять центов в день и платил по доллару за комнату в Sloane House недалеко от Пенсильванского вокзала[119].

Ситуация с его финансами выглядела стабильно: его доходы пополнили 500 долларов стипендии Миллера и 2000 долларов от Говарда, который отчасти сделал Уоррену подарок на окончание университета, а отчасти заключил с ним договор, чтобы тот не начал курить. Также у него оказалось 9803,70 долларов сбережений, часть из которых он вложил в акции[120].

Чистую стоимость его состояния дополняли 44 доллара наличными, половина доли в автомобиле и 334 доллара, вложенные в бизнес с Полу-Уитеком, сбор мячей для гольфа. Уоррен рассматривал каждый доллар как десять в будущем, потому не отдавал больше, чем необходимо. Каждый пенни становился очередной снежинкой в его денежном снежном коме.

В первый день занятий на курсе Дэвида Додда, который назывался «Финансы: управление инвестициями и анализ ценных бумаг», преподаватель нарушил обычную сдержанность и тепло его поприветствовал. Уоррен уже по большей части запомнил учебник Грэма и Додда «Анализ ценных бумаг» – на тот момент базовую книгу по инвестициям[121]. Будучи ее главным составителем, Додд, конечно же, помнил содержание. Но когда дело дошло до текста, Баффетт понял, что знает его лучше:

– Я мог процитировать любое место из книги, знал каждый пример из этих 700–800 страниц. Я впитал их как губка. Представляете, какой эффект произвело на автора, что студент настолько заинтересовался его книгой?

Занятия Додда уделяли большое внимание оценке стоимости дефолтных железнодорожных облигаций. С детства Уоррен обожал поезда, а Омаха считалась центром вселенной, когда дело касалось обанкротившихся железных дорог[122]. Свою любимую книгу по облигациям «Торговля облигациями» Таунсенда Уоррен впервые прочитал в возрасте семи лет, когда выпросил ее у Санта-Клауса[123]. Теперь же он реагировал на тему облигаций обанкротившихся железнодорожных компаний, как утка на теплый весенний дождь.

На уроках, когда Додд задавал вопрос, рука Уоррена взлетала в воздух раньше других. Он всегда знал ответ, не боялся внимания и не переживал, что может выглядеть глупо. Как вспоминал его однокурсник, он не выпендривался, а просто был молодым, незрелым и очень нетерпеливым.

В отличие от Уоррена, большинство студентов мало интересовались акциями и облигациями, скучали на занятиях, мечтая устроиться в IBM или General Motors. Один из них, Боб Данн, уже прошел полпути, чтобы стать первым студентом 1951 года. Уоррен восхищался его видом и интеллектом, часто заходил к нему в общежитие.

Однажды в двухкомнатном номере Данна его сосед Фред Стэнбэк проснулся от громкого голоса, который говорил интересные вещи. Он побрел в соседнюю комнату, где обнаружил плохо одетого, стриженного ежиком парня, который тараторил со скоростью мили в минуту. Стэнбек плюхнулся на стул и стал слушать Уоррена, который с воодушевлением рассказывал о недооцененных акциях крошечных компаний, в том числе о Tyer Rubber Company, Sargent & Co и чуть более крупной компании, оптовом торговце металлическими изделиями Marshall-Wells. Стэнбек мгновенно решил стать учеником Уоррена. Он вышел на улицу и впервые в жизни купил акции.

Стэнбек, сдержанный молодой человек с аналитическим складом ума, стал преданным слушателем Уоррена. Отныне они проводили время вместе: тараторящий тощий паренек и белокурый красавец с бархатным голосом.

Однажды Уоррен попросил у профессора Додда разрешения прервать занятия, чтобы отправиться на ежегодную встречу Marshall-Wells. За несколько месяцев до поступления в Колумбийский университет он на пару с Говардом купил 25 акций компании.

– Для меня это было первое в жизни ежегодное собрание акционеров. Оно проводилось в Джерси-Сити, штат Нью-Джерси, вероятно, чтобы туда приезжало поменьше гостей.

Представление Уоррена о таких собраниях вытекало из его понимания природы бизнеса. Недавно он продал ферму, за пять лет удвоив свои вложения. Пока он владел ей, они делили прибыль от урожая с фермером-арендатором. Но в разделе прибыли от продажи земли его арендатор не участвовал. Уоррен, как капиталист, вкладывал деньги и брал на себя риск, а затем получал прибыль.

Так же Уоррен рассматривал все предприятия. Наемные управляющие участвовали в разделе прибыли, которую приносили их труды. Но они были подотчетны владельцам, которые получали прибыль по мере роста стоимости бизнеса. Конечно, если работники покупали акции, они тоже становились собственниками и партнерами других капиталистов. Но независимо от количества акций, которое им принадлежало, в качестве наемных работников они отчитывались перед владельцами о проделанной работе.

Таким образом, собрание акционеров Уоррен рассматривал как отчетное мероприятие, посвященное результатам работы менеджеров. Правда, это видение далеко не всегда разделяло руководство компании.

И вот Уоррен и его новый друг Стэнбек прибыли в конференц-зал, где полдюжины человек ожидали начала заседания. Один из присутствующих, 34-летний Уолтер Шлосс, работал за жалкие 50 долларов в компании Бена Грэма Graham-Newman одним из четырех сотрудников[124]. Как только началось собрание, Шлосс стал задавать руководству неудобные вопросы. Многим из Marshall-Wells он показался слишком резким. «Они явно расстроились, – вспоминает Стэнбэк, – что к ним на собрания врываются чужаки. Раньше к ним никто не приходил. И это вторжение им не понравилось»[125].

Уоррен сразу одобрил подход Шлосса, а когда тот представился сотрудником Graham-Newman, почувствовал, что встретил близкого. Как только собрание закончилось, Уоррен подошел к Шлоссу и заговорил с ним. В нем он видел человека, убежденного, как и он сам, что богатство трудно накопить и легко потерять. Помимо прочих финансовых потерь, мать Шлосса потеряла наследство в результате краха 1929 года, когда Уолтеру было 13 лет.

Семья Шлоссов пробилась благодаря тяжелому труду и настойчивости. В 1934 году, только окончив школу, Уолтер работал на Уолл-стрит посыльным брокерских фирм. Затем, работая в «киоске» компании с ценными бумагами, он попросил босса дать ему возможность анализировать акции. Тот отказал, но посоветовал прочитать книгу «Анализ ценных бумаг» Грэма.

Шлосс прочитал учебник от корки до корки и захотел продолжения. Он начал посещать занятия Грэма по инвестированию, проходившие в Нью-Йоркском финансовом институте дважды в неделю по вечерам. На этих семинарах, которые он начал вести в 1927 году, Грэм обкатывал курс, который собирался читать в Колумбийском университете. В то время публика восторгалась акциями, потому классы набивались битком.

Шлосс был покорен настолько, что стал работать на своего кумира, Бена Грэма, и его партнера Джерри Ньюмана.

Уоррена инстинктивно тянуло к Уолтеру не только из-за его работы, но и из-за его тернистого пути к успеху.

На собрании Marshall-Wells Уоррен узнал по бочкообразным плечам и сигаре еще одного акционера. Луис Грин, известный инвестор и партнер в небольшой, но уважаемой фирме Stryker & Brown, занимавшейся ценными бумагами, считался единомышленником Бена Грэма[126].

Уоррен хотел произвести хорошее впечатление, поэтому завязал с Лу Грином разговор. В итоге Уоррен и Стэнбек возвращались на поезде из Нью-Джерси вместе с Грином, который пригласил молодых людей на обед. Это было все равно, что сорвать джекпот. К тому же Уоррен обнаружил, что Грин прижимист, и это определенно ему нравилось. «Этот парень был чрезвычайно богат, а мы идем обедать в какую-то столовую».

За обедом Грин начал объяснять, каково это, когда тебя преследуют женщины, которым нужны только твои деньги. Поскольку он уже был несколько старше среднего возраста, выбрал свой метод борьбы. Он задавал женщине вопрос напрямую: «Вам нравятся мои вставные зубы? А лысина? А живот?»

Уоррен наслаждался беседой, пока Грин внезапно не сменил тему и не поставил его в тупик, спросив:

– Почему ты купил Marshall-Wells?

– Потому что ее купил Бен Грэм, – ответил Уоррен.

Идею покупки Marshall-Wells он действительно почерпнул из «Анализа ценных бумаг». Но Уоррен хотел показать собеседнику, что щепетильно относится к своим источникам информации. Впрочем, у него были и другие веские причины для покупки Marshall-Wells[127]. Компания считалась крупнейшим оптовым торговцем металлическими изделиями в Северной Америке и хорошо зарабатывала. Если бы она выплатила эту прибыль акционерам в качестве дивидендов, они получили бы по 62 доллара на акцию. Акции Marshall-Wells торговались по цене около 200 долларов за штуку и по сути были похожи на облигации с доходностью в 31 %. При такой ставке на каждый доллар, вложенный в Marshall-Wells, Уоррен через три года получил бы почти два доллара. Даже если бы компания не выплатила дивиденды, акции ее продолжали расти.

Но Уоррен не объяснил ничего Лу Грину. Тот посмотрел на него и сказал:

– Минус один балл!

Под этим взглядом Уоррен почувствовал себя глупо. «Я никогда не забуду его взгляд в этот момент. Тогда меня осенило: Уоррен, ты должен думать сам».

Он больше не хотел совершать подобных ошибок, но мечтал найти акции, подобные Marshall-Wells. Он начал изучать все, что мог найти о методе Бена Грэма и конкретных инвестициях. Грэм был председателем совета директоров компании под названием Government Employees Insurance Company (GEICO). Ее акции не упоминались в «Анализе ценных бумаг». Когда Уоррен заглянул в справочник Moody’s Manual, то обнаружил, что корпорация Graham-Newman владела 55 % акций этой компании, но недавно распределила их по карманам своих акционеров[128].

Уоррена заинтересовала компания GEICO. Поэтому несколько недель спустя он запрыгнул в первый поезд до Вашингтона и пришел в офис компании. На стук ответил охранник. Уоррен скромно спросил, может ли он поговорить с сотрудником, который объяснит суть бизнеса GEICO, и подчеркнул, что учится у Бена Грэма. Охранник проводил его к Лоримеру Дэвидсону, замдиректора GEICO по финансам.

Дэвидсон думал уделить пять минут ученику Грэма, а затем поблагодарить его и вежливо отправить домой. Он начал говорить о малопонятных для непосвященных вещах, связанных с автострахованием, но Уоррен задавал такие вопросы, что через 10–12 минут он понял, что разговаривает с весьма необычным молодым человеком.

«Такие вопросы мог бы задать опытный аналитик акций страховых компаний, – вспоминал позже Дэвидсон. – Его уточняющие вопросы отличал профессионализм. Он называл себя студентом, но говорил как человек, который давно в этой теме. Когда я сам начал задавать вопросы, узнал, что уже в 16 лет он был успешным бизнесменом, самостоятельно заполнял и подавал декларацию о доходах уже с 14 лет».

Лоример Дэвидсон к тому времени столь многого достиг, что его трудно было впечатлить. До краха 1929 года Дэви, как его все называли, получал невероятные доходы – по 100 тысяч долларов в год[129]. Потом он нашел работу и зарабатывал около 100 долларов в неделю на продаже облигаций.

Однажды Дэви позвонил в GEICO, чтобы узнать, как работает компания. Она стремилась сделать автостраховки дешевле, организовав маркетинг по почте, минуя агентов[130]. В то время эта революционная концепция произвела на него впечатление.

Позаимствовав идею у компании USAA, которая продавала страховки только военным, основатели GEICO, Лео Гудвин и Клевс Риа, решили продавать страховку только государственным служащим, поскольку они привыкли подчиняться закону. Позже семья Риа наняла Дэвидсона для продажи акций компании. Тот обратился в корпорацию Graham-Newman в Нью-Йорке. Бен Грэм заинтересовался, но его сварливый партнер, Джерри Ньюман, не соглашался. Дэвидсон убедил Ньюмана инвестировать миллион долларов в обмен на 55-процентную долю компании, но с некоторыми уступками.

Так Бен Грэм стал председателем совета директоров GEICO, а Ньюман вошел в состав правления. Спустя полгода Дэвидсон сказал генеральному директору GEICO Лео Гудвину, что готов пойти на снижение жалованья, чтобы работать в GEICO инвестиционным управляющим. Гудвин посоветовался с Беном Грэмом, и тот согласился.

Услышав эту историю от Дэвидсона, Уоррен был очарован. «Я все продолжал задавать вопросы о страховании и о GEICO. В тот день он не пошел на обед, а просто разговаривал со мной четыре часа, как будто я – самый важный человек в мире. Открыв дверь в свой кабинет, он открыл для меня мир страхования».

Уоррен изучал страхование еще в Пенсильванском университете и заметил некоторые аспекты, схожие с игрой на ставках – гандикапер в нем заинтригованно напрягся. Он заинтересовался страховой схемой под названием «тонтина», при которой люди вносили деньги в общий фонд, который доставался тому, кто всех переживет. Но теперь тонтины были запрещены законом[131].

Математику страхования – актуариат – Уоррен одно время рассматривал как будущую профессию. Он легко провел бы десятилетия, корпя над таблицами статистики смертности. Это вполне соответствовало его характеру и позволило бы ему проводить время в размышлениях над одной из любимых тем – вопросом продолжительности жизни. Но победил другой большой интерес Уоррена Баффетта, а именно – накопление денег.

Уоррен начал разбираться с фундаментальной идеей, как именно GEICO зарабатывает деньги. По мнению Баффетта, компания во многом походила на человека. Ей требовалось найти способ сохранить крышу над головой своих сотрудников и акционеров. Он понял, поскольку GEICO продает самые дешевые страховки, единственный способ получить прибыль – снизить затраты. Он также узнал, что страховые взносы клиентов компании инвестируют задолго до выплаты страховых возмещений. Для него это звучало как возможность бесплатно пользоваться чужими деньгами. GEICO показалась Уоррену беспроигрышным вариантом.

Едва вернувшись в Нью-Йорк, Уоррен сбросил три четверти акций из своего растущего портфеля, а на вырученные деньги купил 350 акций GEICO. Экстраординарный шаг для осторожного молодого человека. Это решение выглядело рисковым еще и потому, что при текущей цене Грэм точно не одобрил бы инвестиции в GEICO, хотя Graham-Newman совсем недавно стала ее крупнейшим акционером. Идея Грэма – покупать акции, торгующиеся ниже стоимости активов компании. К тому же он считал неправильным сосредотачивать все деньги в акциях пары компаний.

Но GEICO росла так быстро, что Уоррен верил: он сможет предсказать, сколько она будет стоить через несколько лет. Исходя из этой цены, сегодня компания стоила дешево. Для брокерской фирмы отца он подготовил отчет о GEICO, в котором говорилось, что она торгуется по цене 42 доллара за акцию, с мультипликатором 8Х к прибыли. В то же время другие страховые компании торговались с гораздо более высокими мультипликаторами. При этом GEICO считалась небольшой компанией на большом поле, в то время как у ее конкурентов «возможности роста были в значительной степени исчерпаны». Согласно консервативному прогнозу Уоррена, акции компании будут стоить от 80 до 90 долларов за штуку.

В апреле он написал в Geyer & Co и Blythe and Company – самые известные брокерские фирмы, специализирующиеся на страховых акциях, и попросил их провести исследование. Он поговорил с экспертами, выслушал их мнения, а затем изложил собственную теорию.

Эксперты ответили, что Уоррен спятил: GEICO не могла преуспеть на фоне более крупных компаний, которые использовали агентов. И все же GEICO росла, делая деньги, как монетный двор США.

Уоррен просто не понимал, почему они не замечают, что находится прямо перед их носом.

17. Гора Эверест

Когда начался второй семестр в Колумбийском университете, Уоррен буквально дрожал от восторга. Отца только что переизбрали в Конгресс в четвертый раз. Кроме того, Уоррену, наконец, предстояло встретить своего кумира Бена Грэма.

Как вспоминал в своих мемуарах сам Грэм, он всю жизнь был одиночкой. Позже Уоррен назовет этот непроницаемый панцирь «защитным покрытием» Грэма. Общение с Беном требовало усилий: он был слишком умным и эрудированным. В его компании всем приходилось напрягать мозги. Он был всегда добр, но быстро уставал от общения. Его «настоящими друзьями и близкими» были любимые авторы – Гиббон, Вергилий, Мильтон, Лессинг.

Первые двадцать пять лет жизни Бена Грэма, настоящая фамилия которого была Гроссбаум[132], пришлись на период четырех финансовых паник и трех депрессий в стране[133]. Бену было девять, когда умер его отец. После этого состояние семьи быстро истощилось. Его мать, ведущая светский образ жизни, потеряла большую часть своего небольшого пакета акций в биржевой панике 1907 года. Позже Грэм говорил, что семья, благодаря родственникам, была спасена от нищеты, «но не от унижения»[134].

Бен блестяще учился в государственных школах Нью-Йорка, где читал Виктора Гюго на французском, Гете на немецком, Гомера на греческом и Вергилия на латыни. После выпуска он хотел поступить в Колумбийский университет, но нуждался в финансовой помощи. Представитель университета, посетив дом Гроссбаумов, отказал Бену в стипендии.

Грэм, потерянный и разбитый, попал в бесплатный Городской колледж. Вскоре, убежденный, что диплом этого учебного заведения не поможет ему пробиться в мир, Грэм бросил учебу и устроился на работу установщиком дверных звонков. Работая, он декламировал про себя «Энеиду» Вергилия и «Рубайят» Омара Хайама.

В конце концов Грэм снова подал документы в Колумбийский университет, и на этот раз ему предоставили стипендию: выяснилось, что первый отказ был связан с канцелярской ошибкой. В Колумбийском университете он блистал, успевая при этом подрабатывать. Проверяя накладные, он мысленно сочинял сонеты, чтобы развлечься. По окончании университета Бен отказался от стипендии в юридической школе, а также от предложений преподавать философию, математику и английский язык. Вместо этого Грэм последовал совету своего декана и решил попробовать себя в рекламном бизнесе[135].

Через какое-то время декан Колумбийского университета, Кеппел, рекомендовал Грэма на работу в брокерскую контору Newburger, Henderson & Loeb.

Так он начал карьеру на Уолл-стрит в 1914 году посыльным, с самой нижней ступеньки, а затем перешел на позицию помощника. В 1923 году его переманила группа финансистов, включая членов семьи Розенвальд, предоставив ему стартовый капитал в размере 250 тысяч долларов. Это позволило Грэму основать собственный бизнес.

Свою первую компанию он закрыл в 1925 году, когда разошелся во взглядах со спонсорами относительно суммы своего вознаграждения. После этого он основал фирму Benjamin Graham Joint Account, вложив в нее 450 тысяч долларов из клиентских и собственных денег. Вскоре после этого Джером Ньюман, брат одного из клиентов, предложил себя в качества инвестора и партнера без зарплаты, пока Грэм не освоит бизнес и не добавит ему стоимости. Но Бен настоял на том, чтобы жалованье у него все-таки было. Ньюман в свою очередь привнес в партнерство знания о ведении бизнеса и свои навыки управления.

В 1936 году для оптимизации налогообложения Грэм и Ньюман разделили Joint Account на два бизнеса – Graham-Newman Corporation и Newman & Graham[136]. Graham-Newman взимала с клиентов фиксированную плату и выпустила акции, которые торговались на бирже. Newman & Graham была хедж-фондом или частным партнерством с ограниченным числом искушенных в инвестициях партнеров, которые платили Грэму и Ньюману в зависимости от достигнутых ими показателей в качестве управляющих.

Они оставались партнерами в течение тридцати лет, хотя в мемуарах Грэм упоминал «отсутствие дружелюбия» со стороны Джерри Ньюмана, его требовательность, нетерпеливость и склонность к поиску недостатков, а также излишнюю жесткость в переговорах. Но они ладили.

Грэм был склонен вступать в схватку с авторитетными бизнесменами. Самый известный эпизод в его деловой карьере – когда он принудил компанию Northern Pipeline распределить ценные облигации среди акционеров. В итоге она выдала акционерам эквивалент в размере 110 долларов на акцию.

Эта битва стала известна на Уолл-стрит, а Грэм продолжил превращать Graham-Newman в одну из самых известных, хотя и далеко не самых крупных инвестиционных фирм.

Ему это удавалось даже несмотря на помехи, которые он сам создавал для своей работы. Каждый раз, когда он упоминал в университетской аудитории акции, которые покупала Graham-Newman, студенты бежали за ними, поднимая таким образом их цену. Это сводило Джерри Ньюмана с ума. Зачем посвящать других людей в свои дела? Делать деньги на Уолл-стрит означало держать идеи при себе.

За 20 лет существования Graham-Newman Corporation ее доходность превосходила среднюю доходность фондового рынка на 2,5 % в год. Такой рекорд за всю историю Уолл-стрит немногие смогли побить. Это может показаться незначительным, но благодаря сложным процентам за два десятилетия инвестор в Graham-Newman получал почти на шестьдесят пять процентов выше среднерыночного дохода. Что еще более значимо, столь высоких показателей Грэм добился при значительно меньшем риске, чем тот, что был сопряжен с инвестированием в фондовый рынок в целом.

Грэм достиг этого благодаря своему умению анализировать цифры. До него оценка стоимости ценных бумаг чаще всего была основана на догадках. Грэм разработал первую подробную методику анализа стоимости акций. Он предпочитал изучать только общедоступную информацию и редко посещал встречи руководства[137].

Каждый четверг после закрытия рынка Бен ехал на Уолл-стрит 55, где проходил «семинар по оценке обыкновенных акций». Этот курс был кульминацией учебной программы Колумбийского университета по финансам и ценился настолько высоко, что на него часто записывались люди, уже работавшие в сфере управления капиталом.

Уоррен Баффетт в это время взирал на Грэма с благоговейным трепетом. Когда ему было десять лет, Уоррен зачитывался историей Northern Pipeline. Теперь он надеялся сблизиться со своим учителем. Но за пределами учебной аудитории у них с Беном было мало общих увлечений. В поисках знаний Грэм увлекался искусством и науками, писал стихи, пробовал себя в качестве бродвейского драматурга (потерпев грандиозную неудачу) и исписывал блокноты, заполняя их своими изобретательскими идеями. «Я скорее запоминаю то, чему учусь, – писал он в мемуарах, – а не то, чем живу». Для Грэма жизнь превалировала над обучением только в единственном случае: когда он погружался в любовные приключения.

Уоррен в то время ничего не знал о личной жизни Грэма и был сосредоточен только на том, чему он может у него научиться. В первый день семинара Грэма в январе 1951 года Уоррен вошел в аудиторию, где стоял длинный стол. В середине сидел Грэм, окруженный восемнадцатью или двадцатью мужчинами. Большинство студентов были старше Уоррена, некоторые из них были ветеранами войны. Половину составляли бизнесмены, которые посещали курс в качестве вольных слушателей. Тут Уоррен тоже оказался самым молодым, но при этом самым осведомленным. Когда Грэм задавал вопрос, он, по воспоминаниям однокурсника Джека Александера, «первым поднимал руку и тут же начинал говорить»[138]. Остальная часть аудитории превращалась в немых свидетелей диалога.

В 1951 году многие американские предприятия «мертвыми» стоили по-прежнему больше, чем «живыми». Грэм поощрял студентов использовать реальные примеры из будней фондового рынка, например, захудалые компании вроде Greif Bros. Cooperage – производителя бочек, чьими акциями владел Уоррен. Ее основной бизнес медленно угасал, но акции торговались со значительным дисконтом по отношению к сумме, которую можно было бы выручить, если распродать имущество и погасить долги. В конце концов, рассуждал Грэм, «внутренняя» стоимость всплывет на поверхность. Нужно только интерпретировать балансовый отчет и расшифровывать цифры.

Грэм говорил, что компания мало чем отличается от человека: если ваш дом стоит 50 тысяч, минус ипотечный кредит в размере 45 тысяч, плюс 2 тысячи прочих сбережений – и оказывается, что чистая стоимость дома составляет всего 7 тысяч долларов. Как и у людей, у компаний есть собственность в виде активов, например, товары, которые они производят и продают, а также долги и прочие обязательства. Но после продажи активов и погашения долгов останется только собственный капитал компании или ее чистая стоимость. Если удастся купить акции по цене ниже, чем эта цифра, в конечном итоге они вырастут и отразят чистую стоимость компании[139].

Это звучало просто, но искусство анализа ценных бумаг заключалось в деталях: нужно было играть в детектива, выясняя, сколько на самом деле стоят активы, выявлять скрытые активы и обязательства, рассчитывать, сколько компания может заработать или не заработать, и продираться через мелкий шрифт, чтобы уяснить права акционеров. Студенты Грэма должны были понять, что акции – это не абстрактные бумажки, и их стоимость можно проанализировать.

В методологии Грэма все усложняло уточнение «в конечном итоге». Акции часто торгуются в противоречии со своей внутренней стоимостью в течение длительных периодов времени. Даже если аналитик все рассчитал правильно, рынок может долго считать эти данные ошибочными. На этот случай нужно было создать то, что Грэм и Додд называли «запасом прочности» – то, что оставит достаточно места для возможной ошибки.

Метод Грэма, как правило, вызывал у студентов две реакции. Одни видели в нем завораживающий путь к скрытым сокровищам фондового рынка. Другие отшатывались от него, как от скучного домашнего задания. Уоррен же отреагировал с восторгом. Его прежнее представление об акциях было производным от закономерностей поведения цен, по которым они торговались. Теперь он знал, что эти закономерности имеют с акциями мало общего. Старые представления Уоррена исчезли в одно мгновение под лучами идей и метода преподавания Грэма.

На занятиях Грэм ловко использовал множество приемов. Например, он задавал парные вопросы. Студенты думали, что знают ответ на первый вопрос, но, когда за ним следовал второй, все становилось не таким очевидным. Например, Грэм описывал две компании, одна из которых пребывала на грани банкротства, а другая – в прекрасном финансовом состоянии. После того, как студенты анализировали две эти ситуации, Грэм объяснял, что на самом деле это была одна и та же компания, просто в разное время.

Наряду с методом «Компания А и компания Б» Грэм говорил об истинах первого и второго классов. Истины первого класса были абсолютными. Истины второго класса становились таковыми в силу убежденности: если достаточное количество людей считало, что акции компании стоят X, то они и стоили X, пока люди не начинали считать иначе. Это не влияло на внутреннюю стоимость акций, и это было истиной первого класса. Метод инвестирования Грэма не сводился к покупке акций по низкой цене, а был основан на понимании психологии рынка, которая позволяла руководствоваться не эмоциями, а холодными расчетами.

Из курса Грэма Уоррен вынес три основных правила:

• Акция – это право на владение маленьким кусочком бизнеса. Акция стоит определенную долю того, что вы готовы заплатить за весь бизнес.

• Помни о запасе прочности. Инвестирование основано на оценках и неопределенности. Большой запас прочности страхует от того, что ошибки сведут на нет правильные решения.

• Мистер Рынок – это ваш слуга, а не хозяин. Грэм придумал этого угрюмого персонажа, который каждый день предлагает купить и продать акции, часто по бессмысленным ценам. Настроение Мистера Рынка не должно влиять на восприятие цены, хоть время от времени он и дает возможность покупать дешево и продавать дорого.

Главный из этих пунктов касался запаса прочности. Пусть акция – это право на владение частью бизнеса, именно запас прочности обеспечивает вам возможность спать спокойно. Свой запас прочности Грэм создавал различными путями. Он никогда не забывал о рисках, связанных с деньгами, взятыми в долг. Хотя 1950-е годы стали одной из самых благополучных эпох в истории Америки, ранний опыт Грэма привил ему привычку всегда ожидать худшего. Он смотрел на бизнес через призму своих статей в Forbes 1932 года: мертвые стоят больше, чем живые. Стоимость акций он оценивал в основном с точки зрения того, сколько будет стоить мертвая компания, прекратившая деятельность и ликвидированная. Подспудно Грэм постоянно оглядывался на 1930-е годы, когда обанкротилось множество предприятий. Собственную фирму он оставлял небольшой, не давая ей разрастаться слишком сильно. Акции любой компании он обычно покупал крошечными пакетами, независимо от того, насколько надежным был бизнес[140].

В итоге фирма Грэма владела большим ассортиментом акций, требовавшим особого внимания. Многие акции действительно продавались по ценам ниже ликвидационной стоимости компаний. Однако Баффетт не соглашался со своим учителем по поводу необходимости покупать так много акций и остановил свой выбор на одной компании. Но даже несмотря на то что Уоррен далеко отошел от одной из идей Грэма, он буквально «боготворил» своего учителя.

Семестр приближался к завершению, и участники курса были заняты поисками будущей работы. Почти каждый молодой бизнесмен видел путь к успеху в том, чтобы подниматься по карьерной лестнице в огромной промышленной корпорации.

У Уоррена была одна цель. Больше всего на свете Уоррен хотел работать на Грэма. Он знал, что добьется успеха, если тот примет его на работу. Баффетту не хватало уверенности в себе, но в отношении акций он чувствовал себя как рыба в воде, так что решился попроситься к Грэму на работу в корпорацию Graham-Newman. Нужна была определенная дерзость, чтобы даже мечтать о работе у столь великого человека. Но у Уоррена она была. В конце концов он был первым студентом, единственным в классе, кто получил у Бена Грэма А+. Чтобы сделка точно состоялась, он был согласен работать бесплатно.

Но Грэм ему отказал.

«Он был потрясающий. Он просто сказал: “Слушай, Уоррен. На Уолл-стрит до сих пор всем заправляют богатые белые протестанты. В крупные инвестиционные банки евреев не нанимают. А у нас есть возможность принять на работу лишь немногих. И поэтому мы берем только евреев”. Это было правдой, как в отношении к двум девушкам в офисе, так и ко всем остальным. Это была его версия компенсационной дискриминации. В 1950-е годы действительно было много предрассудков против евреев. Я все понимал».

Даже спустя десятилетия Баффетт не смог сказать ничего, что можно было бы истолковать как критику в адрес Грэма. Конечно, тогда он был невероятно разочарован. Неужели Грэм не мог сделать исключение для своего лучшего ученика? Ведь нанять его ему бы ничего не стоило.

В это время у Уоррена было два утешения. Он возвращался в Омаху, где чувствовал себя по-настоящему дома. Там ему будет гораздо легче устроить свою личную жизнь, потому что он встретил девушку из Омахи и был влюблен в нее. Как обычно, девушка в него влюблена не была. Но на этот раз он был полон решимости изменить ее мнение.

18. Мисс Небраска

Уоррену никогда не везло с женщинами. Он мечтал о девушке, но ему мешало все то, что отличало его от других людей.

«Никто не был так застенчив с девушками, как я», – вспоминает он. «Но как я на это реагировал? Просто превращался в говорящую машину».

Когда он водил на бейсбол девушку по имени Джеки Джиллиан, кульминационным моментом свидания стало то, что по дороге домой он сбил корову. Заехав за Барбарой Вайганд на катафалке, он, по его словам, совершил «своего рода жест отчаяния», а не эффектный трюк. Если это не помогло, что делать дальше?

Летом 1950 года, перед поступлением в Колумбийский университет, сестра Берти организовала Уоррену свидание со своей соседкой по комнате из Северо-Западного университета. Круглощекая куколка-брюнетка по имени Сьюзен Томпсон[141] произвела на Берти впечатление девушки, умеющей разбираться в людях. Познакомившись со Сьюзи, Уоррен был очарован, но подозревал, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. К сожалению, Уоррен не интересовал Сьюзи. Она была влюблена в другого.

После того как Уоррен уехал в Колумбию, он прочитал в New York Post в колонке сплетен Эрла Уилсона[142], что мисс Небраска 1949 года, Ванита Мэй Браун, живет в женском общежитии Вебстера[143] и выступает с певцом и кумиром подростков Эдди Фишером в телевизионном шоу. Что-то в этой ситуации помогло Баффетту преодолеть застенчивость. Поскольку обаятельная мисс Небраска жила в Нью-Йорке, он позвонил ей в Вебстер.

Ванита заглотила наживку. Вскоре у них с Мистером Омахой состоялось свидание. Правда, ее воспоминания об этом были не такими, как у него. Ее пропуском на свободу стали дерзкое тело и лицо девчонки из соседнего двора. В Омахе она устроилась на работу билетершей в театр «Парамаунт», а затем победила в местном конкурсе красоты. «Я думаю, ее талант заключался в том, чтобы ослеплять судей», – вспоминает Баффетт. Она переехала в Нью-Йорк, где отчаянно пыталась добиться успеха в шоу-бизнесе.

Хотя Уоррен был не из тех, кто приглашает девушку на ужин в клуб «Сторк» или на шоу в «Копакабану», она, вероятно, была рада увидеть парня из родного города. Вскоре они уже вдвоем исследовали улицы Нью-Йорка. На берегу Гудзона Уоррен исполнил ей серенаду Sweet Georgia Brown на укулеле, а для пикника захватил бутерброды с сыром.

Уоррен находил ее настолько увлекательной и остроумной, что разговор с ней был похож на игру в словесный пинг-понг[144]. Но несмотря на ответный интерес Ваниты, он не обманывался в том, что социальных навыков ему катастрофически не хватает. И с каждым годом все отчаяннее пытался их развить. Однажды увидев рекламу курса публичных выступлений по методу Дейла Карнеги, Уоррен отправился в Нью-Йорк на курсы Карнеги с чеком на 100 долларов в кармане.

Недостаток социальных навыков не предвещал ничего хорошего Уоррену и в его отношениях со Сьюзен Томпсон, с которой он переписывался всю осень. Она не говорила ни «да», ни «нет». Уоррен быстро разработал стратегию: подружиться с родителями Сьюзи, чтобы «получить доступ» к их дочери.

После Дня Благодарения Уоррен вернулся в Нью-Йорк, обескураженный и заинтригованный. Он продолжал встречаться с Ванитой. «С таким богатым воображением, как у нее, я редко сталкивался», – вспоминает он.

Ванита была красива, умна и интересна. Но также опасна, взбалмошна. Уоррен понимал, что углублять отношения с ней рискованно. Но, должно быть, в этом был свой особый азарт. «Встречаться с Ванитой было все равно что выгуливать на поводке леопарда, чтобы проверить, получится ли из него хороший питомец. При этом у Ваниты было прекрасное самообладание. У нее не было проблем с тем, чтобы взять себя в руки. Вопрос был только в том, захочет ли она это сделать», – вспоминает Баффетт.

Уоррен догадался, что она ставит его в неловкое положение намеренно. Ей нравилось так себя с ним вести, и она делала это постоянно. Тем не менее, Ванита могла завораживать, и неизвестно, что случилось бы дальше, если бы у Баффетта не было альтернативы[145].

Каждый раз, когда Уоррен приезжал домой в Небраску, он виделся со Сьюзен Томпсон настолько часто, насколько она позволяла. Она казалась ему необычайно изысканной, властной и щедрой на эмоции. Он сильно влюбился в нее и отдалился от Ваниты, хотя, по его словам, было очевидно, что для Сьюзи он далеко не номер один[146].

Семья Сьюзен Томпсон была хорошо известна Баффеттам: именно ее отец, Док Томпсон, руководил единственной неудачной избирательной кампанией Говарда Баффетта. Во многих отношениях их семьи сильно отличались друг от друга. Мать Сьюзи, Дороти Томпсон, милая, миниатюрная женщина, житейски мудрая, была известна в семье как жена-спутница. Она следила за тем, чтобы ужин был на столе ровно в шесть и помогала мужу во всех аспектах жизни. Невысокий пижон с серебряной шевелюрой, он носил галстуки-бабочки и шерстяные костюмы-тройки лавандового, бледно-розового или травянистого цветов, производя сногсшибательное впечатление, и держался с осанкой человека, уверенного в том, что им восхищаются.

Он был деканом Колледжа искусств и наук в Университете Омахи, где одновременно преподавал психологию и руководил спортивными программами университета. Он разрабатывал психологические и IQ тесты, а также контролировал процесс тестирования школьников[147]. Даже в воскресенье он не давал себе отдыха. В остальное время он вещал о своих политических убеждениях всем, кто попадал в зону досягаемости. Его взгляды были схожи с убеждениями Говарда Баффетта.

Свои пожелания Док Томпсон высказывал с милой улыбкой, настаивая при этом на их незамедлительном выполнении. Он рассуждал о значении женщин, но при этом ждал, что они его будут обслуживать. Его работа была связана с глубинным «я», однако он был заметно тщеславен. Он цеплялся за тех, кого любил, и нервничал, когда они исчезали из его поля зрения. Будучи хронически обеспокоенным ипохондриком, он часто предсказывал, что с теми, кто ему дорог, случится какая-то беда. С теми, кто выполнял все его требования, он был чрезвычайно ласков.

Старшая дочь Томпсонов, Дороти, известная как Дотти, не была достаточно исполнительной. Согласно семейным преданиям, в первые несколько лет жизни отец частенько запирал Дотти в чулане, когда был ею особенно недоволен[148].

Вторая дочь Томпсонов, Сьюзи, родилась через семь лет после появления на свет Дотти. Видя, как плохо суровое отцовское воспитание действует на старушую дочь, их мать собралась с духом и сказала: «Эта была твоя дочь. Вторую буду воспитывать я».

С самого рождения Сьюзи была болезненным ребенком. У нее была аллергия и хронические ушные инфекции. За первые полтора года жизни она с десяток раз перенесла дренаж ушей с проколом барабанной перепонки. Она страдала от длительных приступов ревматической лихорадки. Начиная с детского сада и до второго класса Сьюзи по четыре-пять месяцев сидела дома из-за болезней. Позже она вспоминала, как смотрела из окна на играющих на улице детей, мечтая присоединиться к ним[149].

Подростком Сьюзи ходила в Центральную среднюю школу Омахи, в которой учились дети разных вероисповеданий и цветов кожи, что было необычно для 1940-х годов. Там она интересовалась речевым мастерством и актерским искусством, а не академическими предметами. В школьном дискуссионном клубе Сьюзен высказывалась страстно и убедительно, причем ее убеждения вовсе не были схожими с отцовскими. Благодаря своему обаянию и яркой индивидуальности ей присудили титул самой популярной ученицы, сделав фрейлиной школьной королевы, а в выпускном классе избрали президентом.

Так Сьюзи жила, пока не поступила в Северо-Западный университет в Эванстоне вместе со своим парнем Милтом Брауном, евреем. Она поселилась в одной комнате с Берти Баффетт. Обе вступили в студенческие сестричества. Сьюзи, чьей специальностью была журналистика, составила свое расписание так, чтобы видеть Милта Брауна почти каждый день.

Они оба вступили в Студенческий совет и встречались в библиотеке, когда он освобождался от одной из своих подработок, благодаря которым оплачивал обучение[150]. В университете нетрадиционный выбор Сьюзи открыто встречаться с евреем вступил в противоречие с ее жизнью обычной студентки. В сестричестве ей запретили приводить Брауна на танцы, потому что он вступил в еврейское братство.

Уоррен об этом ничего не знал. Бесплодно съездив на День благодарения в Эванстон, он затем навестил Сьюзи в Омахе во время зимних каникул. К тому времени он уже принял решение всерьез за ней ухаживать: у нее были качества, которых он всегда искал в девушках. Вот только она хотела подарить свою любовь Милту Брауну.

Каждый раз, вскрывая письмо из дома с требованием разорвать отношения с Брауном, Сьюзи плакала. Берти видела, что происходит, но Сьюзи никогда не доверяла ей своих переживаний, хотя они и стали подругами[151]. Однажды, ближе к концу семестра, когда обе сидели в комнате, зазвонил телефон. Это был Док Томпсон. «Возвращайся домой сейчас же», – приказал он. Он хотел разлучить ее с Милтом и сообщил, что в Северо-Западный университет она не вернется. Сьюзи, рыдая, рухнула на кровать. Но приговор обжалованию не подлежал.

Той же весной Уоррен вернулся в Омаху, окончив Колумбийский университет. Жить ему предстояло в родительском доме, пока они были в Вашингтоне, но часть лета пришлось посвятить выполнению обязательств перед Национальной гвардией. Гвардия требовала, чтобы он ежегодно в течение нескольких недель посещал учебный лагерь в Ла-Кроссе, штат Висконсин.

«Это очень демократичная организация. Там не важно, откуда ты. Чтобы влиться в коллектив, достаточно уметь читать комиксы. Примерно через час после того, как я туда попал, я начал их читать. Мой словарный запас сократился примерно до четырех слов. Можете догадаться, каких именно.

Я понял, что выгодней общаться с людьми, которые лучше тебя, потому что тогда ты немного приподнимаешься. А если будешь проводить время в окружении людей, которые ведут себя хуже, чем ты, то очень скоро начнешь соскальзывать вниз».

Учебный лагерь дал Уоррену стимул исполнить еще одну свою клятву. «Я до ужаса боялся выступать публично. Я был так напуган, что просто не мог этого сделать. Меня бы стошнило. Я устроил свою жизнь так, чтобы выступать никогда не приходилось». Но это была не единственная миссия Уоррена: чтобы завоевать сердце Сьюзен Томпсон, нужно было научиться с ней разговаривать.

Занятия по программе Дейла Карнеги проходили в отеле «Рим». Баффетт вспоминает: «Я взял сто баксов наличными, отдал их Уолли Кинану, инструктору, и сказал: “Берите, пока я не передумал”. Всего нас было человек 25–30, и мы все были в ужасе. Мы не могли даже назвать свои имена и просто стояли там, не разговаривая друг с другом. Между тем, меня поразило, что Уолли сразу запомнил все наши имена, хотя каждого видел впервые. Он был хорошим учителем и пытался научить нас запоминать по ассоциациям. Но этому я так и не научился. В конце нам выдали примеры текстов речей докладчиков и политиков. Мы должны были произносить их каждую неделю. Так ты учишься выходить за собственные границы. Если за пять минут до выступления ты спокойно говоришь наедине с кем-то, почему ты должен потерять дар речи, выступая перед группой людей? Нас учили психологическим приемам, как преодолеть этот страх, и их нужно было практиковать. Мы помогали друг другу. И это сработало. Это мое самое главное образование».

Правда, Уоррен никак не мог опробовать свои новые навыки на Сьюзи, с которой слишком редко виделся. Памятуя о влиянии Дока Томпсона на свою дочь, Уоррен заходил каждый вечер, прихватив укулеле, и ухаживал за папашей вместо дочери. «Она шла гулять с другими парнями, – вспоминает Баффетт, – так что мне нечем было заняться, когда я заходил. Поэтому я беседовал с ним о том о сем».

С Доком Томпсоном Уоррен чувствовал себя комфортно: его стиль общения напоминал ему отцовские рассуждения о том, что из-за демократов мир катится в ад. Сыновей у Дока не было, и Уоррена он считал своей находкой[152]. Уоррен был умным, протестантом и республиканцем, а главное – Уоррен не был Милтом Брауном.

Однако то, что Док Томпсон был на его стороне, было не так уж ему на руку. На растянутые носки и дешевые костюмы Сьюзи могла не обратить внимания. Против него работало все остальное: для нее он был сыном конгрессмена, парнем с привилегиями, образованием и деньгами, который явно стремился к успеху. К тому же он постоянно говорил об акциях, что ее совершенно не интересовало. На свиданиях он рассказывал отрепетированные шутки, загадки и головоломки. Уоррен нравился ее отцу, и поэтому Сьюзи воспринимала его как орудие отцовской власти.

Несмотря на то что изначально Уоррен не вызывал у девушки интереса, она всегда старалась как можно больше узнать о человеке, с которым проводит время. Вскоре она начала понимать, что ее первое впечатление было ошибочным. Он вовсе не был таким привилегированным, наглым, самоуверенным парнем, как она думала. «Я был развалиной», – вспоминает Уоррен. Он буквально балансировал на грани нервного срыва. Его уязвимость, скрытая под самоуверенностью, была заметна даже ее друзьям. Сьюзи постепенно осознавала, насколько никчемным он чувствовал себя внутри[153]. Под уверенной болтовней об акциях, замашками вундеркинда, звонким бренчанием укулеле было скрыто хрупкое, обездоленное «я»: мальчик, бредущий сквозь пустыню отчаяния. Сьюзи западала на каждого, кто чувствовал себя развалиной. Позже Уоррен скажет, что у нее была потребность заняться им, поскольку он «был достаточно евреем для Сьюзи, но не слишком евреем для ее отца». И она приступила к делу.

Уоррен был практически слеп к тому, как одеваются другие люди, но это не касалось Сьюзи. Он никогда не забудет голубое платье, которое она надевала на свидания, и черно-белый наряд с принтом, который он называл «газетным платьем»[154]. Под мелодии Глена Миллера они, спотыкаясь, кружили по летнему танцевальному павильону Пион-парка среди светлячков. Уоррен так и не научился танцевать, но старался изо всех сил. «Но я бы сделал все, что она попросила, – говорит Баффетт. – Даже позволил бы засунуть червяков за шиворот моей рубашки».

Ко Дню труда, когда Уоррен взял ее с собой на ярмарку штата, они уже были парой. В октябре 1951 года Уоррен писал своей тете Дороти Шталь: «Дела в отделе девушек на пике. Одна из местных девчонок довольно глубоко вонзила в меня крючья. Как только я получу одобрение от дяди Фреда и от тебя, я смогу действовать дальше. У этой девушки только один недостаток: она ничего не понимает в акциях. В остальном она безупречна, и я думаю, что как-нибудь смирюсь с этим изъяном»[155].

«Действовать дальше» для Уоррена означало все наладить. Но вместо того, чтобы сделать предложение, он «сделал предположение, а потом просто продолжил разговор».

Торжествуя после согласия Сьюзи на брак, Уоррен отправился на очередное занятие по Дейлу Карнеги. «В тот раз я выиграл карандаш. Карандаш присуждали, если ты сделал что-то сложное и добился наибольших результатов в обучении. Карандаш я выиграл именно в ту неделю, когда сделал предложение Сьюзи».

В длинном грустном письме Сьюзи сообщила об этой новости Милтону Брауну. Он был потрясен. Он знал, что она ходила с Уорреном на несколько свиданий, но и думать не мог, что между ними что-то серьезное[156].

Уоррен отправился за благословением к отцу Сьюзи. Он уже знал, что его будет легко заполучить. Но Доку Томпсону потребовалось довольно много времени, чтобы дать ответ. Дело в том, что с коммунизмом правительство в то время боролось, мягко говоря, неэффективно. Трумэн, отстаивая демократию, потерял Китай. Коммунисты захватывали власть над миром, а акции превращались в ничего не стоящие бумажки. Так что план Уоррена зарабатывать на фондовом рынке, по рассуждениям Томпсона, непременно должен был провалиться.

Уоррен, давно привыкший выслушивать такого рода рассуждения, как от своего отца, так и от отца Сьюзи, терпеливо дожидался решающего «да». Три часа спустя Док Томпсон добрался до завершения своей речи и дал согласие[157].

Ко Дню благодарения Сьюзи и Уоррен назначили дату свадьбы на апрель.

19. Страх сцены

Переживания Дока Томпсона о том, как он будет обеспечивать семью, Уоррену были хорошо понятны, но у него самого таких сомнений не было. Поскольку его не взяли в Graham-Newman, он решил стать биржевым брокером, причем в Омахе, вдали от Уолл-стрит. Согласно расхожему мнению, делать деньги на фондовом рынке можно было только в Нью-Йорке, поэтому такое решение было необычным. Но так Баффетт освобождался от условностей Уолл-стрит. Кроме того, он хотел работать с отцом, и Сьюзи была в Омахе, а сам Уоррен вдали от дома никогда не бывал по-настоящему счастлив.

Уоррену почти исполнился двадцать один год, и он был абсолютно уверен в своих инвестиционных способностях. К концу 1951 года он увеличил свой капитал с 9,8 до 19,7 тысяч долларов. За год его доходность составила 75 %[158]. Однако, когда он посоветовался с отцом и Беном Грэмом, к его удивлению, оба сказали: «Может быть, тебе стоит подождать несколько лет». Грэм, как всегда, считал, что рынок переоценен. Говард, будучи пессимистом, отдавал предпочтение акциям горнодобытчиков и золотодобытчиков и подобным вложениям, защищающим от инфляции. Все прочие инвестиции он считал ненадежными и беспокоился о будущем своего сына.

Для Уоррена огромным шагом было решиться поступить вопреки советам двух великих авторитетов. Ему пришлось допустить возможность, что его собственное мнение может иметь большее значение, чем их суждения. И все же он был уверен в своей правоте.

Возможности, которые он видел, были настолько велики, что Уоррен понял: заем на эти цели будет оправдан. Он был готов взять на себя долг, равный четверти его состояния. «Мне уже не хватало денег для инвестиций. Если я был в восторге от какой-то акции, мне приходилось продавать что-то, чтобы купить ее. Я терпеть не мог занимать деньги, но взял в кредит около пяти тысяч долларов в Национальном банке Омахи. Мне не было еще двадцати одного года, так что кредитный договор подписывал за меня отец».

Говард, вероятно, одновременно испытывал гордость и понимал абсурдность ситуации, ставя свою подпись для сына, который по меньшей мере уже десяток лет был полноценным бизнесменом. Поскольку Уоррен уже определился со своим решением, Говард был готов взять его в свою фирму Buffett-Falk. Там Баффетт-младший начал продавать свои любимые акции самым надежным людям, которых знал: тете и друзьям по колледжу.

Но основная работа Уоррена заключалась в комиссионных продажах. Он обнаружил, что продать что-либо за пределами узкого круга знакомых почти невозможно. Он ощутил, с какими препятствиями столкнулся его отец, строя брокерский бизнес в те времена, когда именитые старые семейства Омахи смотрели на внука бакалейщика сверху вниз. Сейчас, когда его родители вернулись в Вашингтон, и Уоррен остался в Омахе один, он почувствовал, что не пользуется достаточным уважением.

В те дни акции продавались брокерскими фирмами с полным набором услуг, так что большинство людей покупали отдельные акции, а не взаимные фонды. Комиссия была фиксированной – по шесть центов за акцию. Сделки были частью взаимоотношений. Каждой сделке предшествовало несколько минут беседы с брокером, который был отчасти продавцом, отчасти советником, отчасти другом.

Важные клиенты не воспринимали Уоррена всерьез. «Мне исполнился двадцать один год. Я ходил по всем этим людям, чтобы продать им акции. Когда я заканчивал говорить, они спрашивали: “А что думает ваш отец?” Я слышал это постоянно». Уоррен выглядел недотепой, но старался продавать изо всех сил[159]. Он не умел интуитивно понимать людей, не умел вести светскую беседу, и скорее транслировал, чем воспринимал. Когда он нервничал, то просто выпаливал информацию. Некоторые потенциальные клиенты прислушивались к его словам, проверяли информацию по другим источникам и использовали его идеи, но покупали акции через других брокеров, так что комиссии ему не доставалось. Он был потрясен таким вероломством и чувствовал себя обманутым.

«Когда я только начинал продавать GEICO, у Buffett-Falk был маленький офис в центре города, и туда приходили сертификаты акций, на которых стояло имя Джерома Ньюмана. Это значило, что он был продавцом, а я покупателем. Ребята из Buffett-Falk говорили: “Какого черта… Ты что, умнее Джерри Ньюмана?”».

Это происходило потому, что Graham-Newman создавала новое партнерство, и в качестве вклада в него некоторые инвесторы передавали фирме свои акции GEICO. Так что фактически продавали их инвесторы, а не Graham-Newman. Уоррен этого не знал[160]. Но, когда дело касалось GEICO, ему было все равно, кто продает. Ему не пришло бы в голову спросить кого-либо из сотрудников фирмы, почему они продают. Он был непоколебимо уверен в собственном мнении. И не скрывал этого факта.

Очевидно, первое правило Дейла Карнеги – «Не критикуй» – Уоррен усвоил не до конца. Тогда он блеснул остроумием, с помощью которого намекал, что ему известно больше, чем остальным. Но кто бы поверил подобным намекам от двадцатиоднолетнего парня? И все же он не молчал. Должно быть, сотрудники Buffett-Falk были ошеломлены, наблюдая, как он с утра до вечера штудирует учебники, пополняя свою картотеку знаний.

«Я просматривал справочники Moody’s страницу за страницей. Десять тысяч страниц в справочниках по промышленности, транспорту, банкам и финансам – дважды. Я проанализировал каждый бизнес. Хотя некоторые из них изучил не слишком внимательно».

Уоррен хотел быть не просто инвестором и продавцом. Он хотел стать учителем, подражая Бену Грэму, и поступил преподавателем на вечерние курсы в Университет Омахи.

Сначала он сотрудничал со своим другом, брокером Бобом Сойнером, который вел первые четыре недели курса «Прибыльное инвестирование в акции». Пока Сойнер объяснял слушателям основы, например, как читать Wall Street Journal, Уоррен стоял в коридоре, пытаясь почерпнуть из его слов хорошие инвестиционные идеи. Он взял на себя следующие шесть недель преподавания[161]. В конце концов Уоррен провел весь курс и дал ему более осторожное название: «Разумное инвестирование в акции». Перед слушателями он воодушевлялся. Но, несмотря на глубокий запас знаний, Уоррен никогда не обещал ученикам, что они разбогатеют или что посещение его уроков даст им конкретный результат. Он также не хвастался своими успехами в инвестировании.

Среди его студентов были как профессионалы фондового рынка, так и люди, не имеющие никакого отношения к бизнесу: домохозяйки, врачи, пенсионеры. Они знаменовали собой едва заметный сдвиг: на фондовый рынок впервые с 1920-х годов начали возвращаться те категории инвесторов, которые давно его покинули. Отчасти поэтому Грэм считал рынок переоцененным. Свой стиль преподавания Уоррен адаптировал к уровню знаний и навыков таких людей. Он выстраивал свою методику по подобию грэмовской, используя пример с «Компанией А и компанией Б», а также другие педагогические хитрости своего наставника. Оценки он ставил строго и справедливо. Его тетя Элис тоже прослушала курс. Она сидела в аудитории и с обожанием смотрела на племянника[162]. Ей он поставил «удовлетворительно».

Уоррена всегда спрашивали о конкретных акциях – покупать их или продавать? Он мог по памяти, в течение 5-10 минут рассказывать о любой из акций, которую ему называли: ее финансовые показатели, соотношение цена/прибыль, объем торгов. На вопросы студентов о том, как инвестировать, он отвечал с явным консерватизмом.

Самому Уоррену в то время предстояло обзавестись семьей, то есть разделить свои доходы и направить их в два русла. Часть того, что он зарабатывал должна была возвращаться в работу и продолжать расти. Другую часть нужно было тратить на семейную жизнь. Это была существенная перемена. До сих пор Уоррену удавалось урезать расходы: он жил в комнате для прислуги отеля «Колумбия», питался сэндвичами с сыром. Вернувшись в Небраску, он мог еще больше сэкономить, живя в родительском доме.

Он никогда не жаловался на недостаток мотивации, чтобы как можно усерднее работать со своим капиталом, и теперь сидел в офисе Buffett-Falk, закинув ноги на стол, систематически изучая книгу Грэма и Додда в поисках новых идей[163]. Он нашел акции Philadelphia and Reading Coal & Iron Company, купил их сам и продал тете Элис и Чаку Петерсону. Когда акции упали до 9 долларов, он увидел в этом повод докупить еще.

В это время Уоррен также купил текстильную компанию Cleveland Worsted Mills. Ее текущие активы[164] составляли 146 долларов на акцию, а сами акции торговались дешевле. Он счел, что эта цена не отражает стоимости «нескольких хорошо оборудованных фабрик».

Уоррен написал краткий отчет по компании. Ему нравилось, что она выплачивала акционерам большую часть прибыли, то есть выдавала им «по птице в руку». Он считал, что у Cleveland Worsted Mills достаточно прибыли, чтобы обеспечить выплату дивидендов. Но просчитался.

«Они прекратили выплачивать дивиденды, и я прозвал их Cleveland’s Worst Mill или “Худшая фабрика Кливленда”». Уоррен был так зол, что даже решился потратить немного денег, чтобы выяснить, в чем дело. «Я поехал на их ежегодное собрание, проделав длинный путь до Кливленда. Я опоздал на пять минут, и собрание уже началось. Но вот появляюсь я, двадцатидвухлетний юнец из Омахи, вложивший собственные деньги в акции. Председатель говорит: “Извините, вы опоздали”. Там был их торговый агент, член совета директоров. Он пожалел меня, отвел в сторону и ответил на мои вопросы».

Мало что Баффетт ненавидел больше, чем продавать людям инвестиции, на которых они теряли деньги. Он терпеть не мог разочаровывать людей.

Кроме того, Уоррен начал искать способы уменьшить свою зависимость от работы, которую начинал ненавидеть. Ему всегда нравилось владеть бизнесом, и он решил купить заправочную станцию совместно с другом по Национальной гвардии, Джимом Шеффером. Они купили заправку Sinclair, располагавшуюся рядом с конкурентом – заправкой Texaco, которая всегда продавала больше, чем сводила партнеров с ума. Уоррен и его шурин Труман Вуд, муж Дорис, даже начали сами работать на станции по выходным. Они мыли ветровые стекла с улыбкой, несмотря на отвращение Уоррена к ручному труду, и делали все возможное, чтобы привлечь новых клиентов. Но водители продолжали упорно заправляться на станции Texaco. Уоррен вспоминает: «У ее владельца была хорошая репутация, его все любили. Он продавал больше нас каждый месяц. Именно тогда я узнал, что такое лояльность клиентов. Этот парень был в бизнесе очень давно, и у него была своя клиентура. Мы ничего не могли с этим поделать».

«Покупка заправочной станции была огромной глупостью: я потерял две тысячи долларов, а это были большие деньги для меня в то время. Я никогда не терпел реальных убытков. Это было очень болезненно».

Почти все, чем Уоррен занимался в Омахе, усиливало понимание того, что он еще молод и неопытен. Он был уже не рассудительным мальчиком, который вел себя как мужчина, а молодым человеком, который вот-вот женится, но выглядит и ведет себя как мальчишка. Акции Kaiser-Frazer, которые он продал «в шорт» два года назад в офисе Боба Сойнера, все еще упорно держались на уровне пяти долларов за акцию, вместо того чтобы упасть до нуля, как он ожидал. Карл Фальк постоянно бросал на него насмешливые взгляды и подвергал сомнению его суждения. Уоррена все больше тошнило от работы, которую он должен был выполнять. Он начал думать о себе как о враче, к которому приходят за рецептом. «Мне приходилось объяснять людям, которые толком ничего не знали, что им принимать – аспирин или анацин. Люди готовы были сделать все, что им скажет парень в белом халате или, в данном случае, брокер. Брокеру платят за оборот, а не за советы. Иными словами, он получает деньги за то, сколько таблеток продает. За одни таблетки платят больше, чем за другие. Но вы ведь не пойдете к врачу, чья зарплата полностью зависит от того, сколько таблеток он вам прописал?»

Но именно так был устроен брокерский бизнес.

Уоррен видел, что в самой его основе заложен конфликт интересов. Своим друзьям и родственникам он рекомендовал акции вроде GEICO и говорил, что лучшей стратегией будет держать их в течение 20 лет. Это означало, что он больше не получит от них комиссионных. «Так невозможно заработать на жизнь. Система сталкивает ваши интересы с интересами ваших клиентов».

Несмотря на это, Уоррен продолжал искать новых клиентов, на этот раз через сеть своих университетских друзей. Чувство внутреннего противоречия его не оставляло. Он превратил Buffett-Falk в «маркетмейкера» – фирму-посредника, которая покупала и продавала акции в качестве дилера[165]. Прибыль она получала за счет того, что продавала акции клиентам немного дороже, чем покупала, а покупала у них по более низкой цене, чем та, по которой затем продавала. Прибыль формировалась за счет разницы, о размере которой клиенты не знали. Став маркетмейкером, из простого исполнителя заказов брокерская фирма превратилась в полноценного игрока Уолл-стрит. Хотя Уоррен гордился тем, что сумел этого достичь, внутренний конфликт продолжал его беспокоить. Ведь всегда существовала вероятность, что он потеряет деньги клиентов и разочарует их. Он бы предпочел не продавать акции клиентам, а управлять их деньгами. Тогда их интересы совпадали бы. Но в Омахе работать таким образом было невозможно.

Дела Уоррена начали меняться после того, как весной 1952 года он написал статью о GEICO под названием «Ценная бумага, которая нравится мне больше других». В тексте, опубликованном в издании Commercial and Financial Chronicle, Уоррен не просто рекламировал акции любимой компании, но и рассуждал о своих представлениях об инвестировании. Эта публикация привлекла внимание Билла Розенвальда – влиятельного человека, возглавлявшего фирму по управлению капиталом American Securities, основным активом которой были семейные акции Sears[166]. Ключевым принципом фирмы было стремление к высокой доходности при минимизации риска и сохранении капитала. Наведя справки у Бена Грэма, который дал Уоррену хорошую рекомендацию, Розенвальд предложил ему работу. Это была одна из наиболее престижных вакансий в сфере управления деньгами. Уоррен умирал от желания принять предложение, хотя это и означало переезд в Нью-Йорк. Для этого ему требовалось получить разрешение Национальной гвардии на выезд из Омахи. Но ему отказали.

В итоге Уоррен застрял в компании Buffett-Falk, зарабатывая на жизнь тем, что выписывал людям рецепты на акции. Невеста была его главным утешением во время трудностей первого года работы в Омахе. Сьюзи стала его поддержкой и вместе с тем всеми силами старалась разгадать Уоррена. Она начала понимать, какой ущерб его самооценке нанесли припадки ярости Лейлы, и стала пытаться исправить ситуацию. Главное, в чем он нуждался – чувствовать, что его любят и не порицают, и видеть, что его принимают в обществе. Она училась в Университете Омахи, а он работал, но в отношениях с будущей женой вел себя как маленький ребенок, который смотрит на маму снизу вверх. Оба все еще жили в домах родителей. Со временем Уоррен выработал свой способ общения с матерью: он избегал оставаться с ней наедине, но в присутствии других людей осаждал ее требованиями и просьбами, взывая к ее чувству долга. Когда Лейла и Говард вернулись из Вашингтона на свадьбу Уоррена и Сьюзи, невеста заметила, что ее жених всеми силами избегает свою мать. Когда ему приходилось быть в ее обществе, он отворачивался от нее, стиснув зубы.

Для молодой семьи настало время искать новое жилище. Уоррен позвонил Чаку Петерсону и сказал: «Чаки, нам негде жить». Чаки снял для него крошечную квартирку в двух милях от центра. На обстановку их первой квартиры Уоррен выделил Сьюзи, у которой была явная тяга к самовыражению, полторы тысячи долларов.

По мере приближения свадьбы, назначенной на 19 апреля 1952 года, встал вопрос о том, состоится ли церемония вообще. Это было связано с тем, что за неделю до назначенной даты разлилась Миссури, выше по течению от Омахи. Специалисты прогнозировали, если вода устремится на юг, река выйдет из берегов, и город накроет наводнение. Для борьбы с ним скорее всего привлекут Национальную гвардию.

«Весь город был обложен мешками с песком. В это время на свадьбу должны были приехать все мои приятели. Я служил в Национальной гвардии, и они все меня подкалывали: “Не переживай, если что, в медовый месяц мы тебя подменим”. Это продолжалось всю неделю. Настала суббота. На три часа у нас была запланирована свадьба. Около полудня зазвонил телефон. Я взял трубку. Человек на том конце провода спросил: “Капрал Баффетт?” Это был мой командир. “Это к-капитан Мерфи”, – сказал он.

Если бы я не узнал его по голосу, наверняка сказал бы что-нибудь такое, за что меня отдали бы под трибунал. Я мог бы решить, что это парни так меня разыгрывают. Но это действительно был он. Командир сказал: “Нас задействовали. В какое время вы сможете прибыть в часть?” Я ответил: “В три часа у меня свадьба. Возможно, к пяти я смогу быть на месте”.

Я повесил трубку в абсолютном унынии. Еще через час мне опять позвонили. У этого парня голос был нормальный. Он сказал: “Капрал Баффетт?” Я ответил: “Да, сэр”. Он продолжил: “Это генерал Вуд[167]. Я отменяю приказ капитана Мерфи. Желаю вам хорошо провести время”».

После церемонии гости пили безалкогольный пунш и ели свадебный торт в церковном подвале. Сьюзи широко улыбалась. Уоррен сиял, как лампа накаливания, обхватив жену за талию, словно пытаясь удержать и себя, и ее от воспарения в воздух. После фотосессии они переоделись в дорожную одежду и пробежали сквозь толпу ликующих гостей, нырнув в машину Элис Баффетт, которую она одолжила им на медовый месяц. На заднее сиденье Уоррен уже загрузил справочники Moody’s и учетные книги. В этот момент Сьюзи поняла, что назад возврата нет[168]. Молодожены отправились в автомобильное путешествие по стране, а затем вернулись в Омаху.