31 января — 1 февраля 1919 года Самара

— Фрунзе, Михаил Васильевич, командующий Четвертой армией.

— Куйбышев, Валериан Владимирович, председатель Самарского губисполкома.

Они стояли, не торопясь разжать руки, всматриваясь друг в друга почти без улыбки, внимательно, глаза в глаза.

Они никогда не встречались прежде, но слышали друг о друге много от общих знакомых — подпольщиков и давно уже втайне удивлялись тому, как до деталей совпадают их пути в революции. Выросшие в Средней Азии, оба вступили в борьбу совсем еще юношами. Студенты-петербуржцы, оба активно участвовали в первой русской революции. Оба — старосты в политических тюрьмах. Каждый был сослан в Иркутскую губернию, и жили они неподалеку друг от друга: Фрунзе — в Манзурке, Куйбышев — в Тутурах. Оба совершили удачные побеги. Каждому пришлось после революции подавлять лево-эсеровские мятежи. Оба стали военными организаторами: Фрунзе — военкомом Ярославского округа, Куйбышев — политкомом Первой армии Восточного фронта.

Михаилу Фрунзе не раз представлялся образ Куйбышева, витязя революции, и вот он, его брат по революции, стоит перед ним: высокий человек с прекрасным лицом, с огромными темными глазами, с волнистыми волосами.

— Заждались мы вас, Михаил Васильевич, — мягко сказал Куйбышев. Он глядел на ясноглазого крепыша: ни сединки в темно-русых волосах, а ведь дважды подолгу сидел в камере смертников, и каждая ночь могла стать последней в его жизни. «Прощайте, товарищи!» — этот душераздирающий крик, от которого начинала бушевать в ночи вся тюрьма, не раз слышал Куйбышев, но Фрунзе слыхал его не сквозь стены, а в своей камере — от тех, кто сидел вместе с ним, кого уводили сегодня, а завтра могли увести и его…

— Долго ждали? Гороскопчик надо было составить, — пошутил Фрунзе. — Я слыхал, что царь-батюшка дал вам возможность в астрономии усовершенствоваться?

— Да, спасибо благодетелю, — рассмеялся Куйбышев, — время на самообразование он выделял нам щедро. Годов не жалел!

— Присаживайтесь, Валерьян Владимирович. Обстановка меня далеко не радует. Прошу вас со всей откровенностью обрисовать положение дел, как оно вам видится. Сюда, на фронт, я буквально рвался, но изо дня в день застревал в каких-то невидимых сетях.

Куйбышев сел, задумался:

— Да. Начнем с того, что приказ о вашем назначении был подписан еще двадцать шестого декабря, но аппарат Главкома с необъяснимой медлительностью подбирал вам заместителя на вашем прежнем посту ярославского военного комиссара. Я дважды запрашивал Ленина, и, видимо, только его вмешательство ускорило ваш приезд в армию — с задержкой более чем на месяц.

Не могу не сопоставить с этим фактом ряд других: в штабе и в армейском аппарате очень много недостаточно проверенных военных специалистов из бывших царских офицеров. Штаб же фронта и более высокие инстанции всё шлют и шлют нам новых специалистов, и по-прежнему в большинстве своем из бывших.

— Что ж, я знаю многих из старых офицеров и генералов как людей абсолютно честных и порядочных, — задумчиво возразил Фрунзе. — Взять хотя бы моего помощника Федора Федоровича Новицкого — этому бывшему генералу я доверяю полностью.

— Не спорю, — живо ответил Куйбышев, — но вы говорите о тех, кого уже проверили, а сейчас на этот очень сложный участок без оглядки шлют военспецов неясных политических взглядов. А вас — недвусмысленно задерживают в тылу. Не знаю, кто конкретно тут замешан, но его тенденция мне совершенно ясна.

Да, — коротко ответил Фрунзе. — Тенденция не из лучших.

— Вражеская агентура действует здесь весьма активно. Есть случаи прямого разложения. В Куриловский полк, дислоцированный в районе Уральска, было влито много кулаков. Среди комсостава оказались эсеры, развернувшие активную пропаганду.

— Всё те же наши «друзья» эсеры…

— Две недели назад в полку началось восстание. Полк не выполнил приказа штаба армии о переходе в наступление. Командир и комиссар полка были убиты. К восставшим присоединился Туркестанский полк. На место происшествия выехал член Реввоенсовета армии Линдов с группой политработников. Он выслал в мятежный полк отважного петроградского коммуниста Чистякова. Чистяков был зверски убит. К мятежникам присоединился бронепоезд. Команда бронепоезда захватила вагон товарища Линдова. Линдов и почти вся его группа были расстреляны. Мы помогли командованию армии подавить этот мятеж, но главные организаторы скрылись и, безусловно, возобновят свою деятельность при первом же удобном случае.

— А меня — командующего — держали в тылу! Черт знает что! — Фрунзе заходил по кабинету. — Вы знаете, Валерьян Владимирович, наш предреввоенсовета, конечно, крупная голова, знаменитый деятель, но многие его поступки «гениальны» в такой степени, что находятся за гранью целесообразности. Иногда начинаешь думать, что его логика идет странными путями.

— Не будем сейчас о Троцком, — нахмурился Куйбышев. — Подчас более чем странные пути его логики я наблюдаю уже полтора десятилетия… Разумеется, в армии немало боеспособных частей, например Александрово-Гайская бригада, некоторые полки 25-й дивизии, которой командовал Чапаев. Есть и другие боевые части. Но дисциплина в них слабая, много партизанских замашек. Далее: сколько я могу наблюдать, армия снабжается плохо, не хватает самого необходимого.

— Тревога, тревога и тревога?

— Да. Самоуспокоенность была бы преступна.

— Я рад, что мои взгляды совпадают с вашими. Фрунзе прямо посмотрел в глаза Куйбышеву. — Абсолютно совпадают. В ближайшее время я поеду в части. Когда полностью ознакомлюсь с положением в армии, напишу доклад Владимиру Ильичу, согласовав его с вами. Но пока у меня есть предварительные предложения: надо направить сейчас побольше коммунистов в аппарат армии и непосредственно в части. В первую очередь следует укрепить политотделы, развернуть широкую политическую работу среди бойцов. Мне кажется, что необходимо будет провести партийную и профсоюзную мобилизацию. Продумайте это.

— Если можно, держите в поездке со мною связь. Берегите себя, помните о Линдове! — попросил Куйбышев.

Они встали.

— Что ж, история с Линдовым глубоко поучительна, конечно. Но мне она кажется более сложной, чем это представляется с первого взгляда. Видимо, Линдов не сумел найти должного контакта с рядовыми и командирами. Врагов всех оттенков у нас хватает, но в целом армия всегда поддерживала политику партии. Ведь эта политика исходит как раз из интересов масс.

— Желаю удачи, Михаил Васильевич!..

Ровно в тринадцать ноль-ноль адъютант Сиротинский доложил Фрунзе, что весь командный и политический состав штаба, всех управлений и отделов армии собран в зале заседаний.

Первая встреча!..

Михаил Васильевич встал, одернул гимнастерку, провел рукой по ежику волос.

— Встать! — скомандовал Новицкий. Чеканя шаг, он шел навстречу Фрунзе. Неукоснительно требовательный в вопросах воинской дисциплины, Федор Федорович Новицкий в соответствии с уставными предписаниями остановился в трех шагах от командарма и четко отрапортовал ему. Фрунзе поздоровался с ним и повернулся к собравшимся:

— Здравствуйте, товарищи командиры и политработники!

Ответили ему неровно, не в лад, иные с ленцой, а иные промолчали.

— Садитесь! — Сопровождаемый Новицким, он прошел к приготовленному впереди столу. Зал затих. Многие тянули головы, чтобы разглядеть нового командующего. Фрунзе встал:

— Товарищи! Решением Центрального Комитета Коммунистической партии и верховного органа Рабоче-крестьянского правительства Всероссийского ЦИКа, приказом Реввоенсовета республики от 26 декабря 1918 года за № 470 я назначен командующим Четвертой армией. Мне поручено в кратчайший срок восстановить в армии строгую революционную дисциплину, порядок и боеспособность.

Товарищи командиры! Здесь, на нашем фронте, решается сама судьба России. Историческая задача, которую мы решаем, необычайна, необыкновенна! Я хочу, чтобы в вас проснулось чувство патриотической гордости: на нас с вами смотрят не сорок прошедших веков и не бездушные пирамиды, — на нас смотрит все будущее великой страны. Каким будет оно — зависит от нас: полуколония, растаскиваемая как жирный пирог, или непоколебимый плацдарм новой, лучшей жизни, которая начинается отсюда для всех народов земли.

Фрунзе прошелся вдоль стола, вглядываясь в лица сидящих:

— Я надеюсь, — он усмехнулся, — вы не считаете меня настолько наивным, чтобы я полагал, будто все вы, сидящие здесь, — убежденные большевики. Нет, я так не считаю. Но патриотами считать вас я имею основания, думать о вас как о людях, которые не хотят видеть свою страну несчастной, залитой кровью, распроданной, — могу и хочу.

Я надеюсь, что наши совокупные усилия не оставят места проявлениям трусости, малодушия, лености, корысти или измены. В случае же их проявления суровая рука беспощадно опустится на головы тех, кто в этом последнем, решительном бою окажется предателем интересов рабоче-крестьянского дела, дела Советской России.

— Высоко летит, где-то сядет, — едва слышно шепнул Грушанский своему соседу Гембицкому.

— Посадим! — уверенно кивнул тот. — Не он первый, не он и последний.

Фрунзе внимательно оглядел зал.

— Не успел я приехать и принять командование армией, как притаившиеся враги, желая скомпрометировать меня перед массами бойцов и командиров армии, начали распространять слухи, что я бывший генерал, что мне верить нельзя, что я начну возвращать в армию старые порядки. Вы прекрасно знаете, что в нашей армии честным генералам, которые отдают свои силы, талант и знания укреплению мощи революционных войск, дорога открыта, они пользуются доверием, почетом и уважением. Федор Федорович может подтвердить это… (Новицкий кивнул, строго глядя через квадратное пенсне в зал.) Но что касается меня, то я генерал от царской каторги и политической тюрьмы. Член партии большевиков, я с девятьсот шестого года изучал военное искусство по заданию Ленина, изучал повсюду, даже в тюрьмах. Военным специалистам, сидящим здесь, возможно, покажется странным такой способ оканчивать академию, но у меня, к сожалению, не было выбора. Распространение слухов обо мне требую прекратить.

Приветствую вас и призываю к дружной неустанной работе. Завтра с утра приказываю явиться ко мне с докладами: начальнику оперативного отдела штаба армии о положении на фронтах частей армии — в девять ноль-ноль; начальнику снабжения армии с докладом о состоянии снабжения в частях и наличии на складах всех видов довольствия в армии — в одиннадцать ноль-ноль; начальнику политотдела подготовиться к докладу о состоянии политической работы в армии — к двенадцати ноль-ноль. Моим помощником, членом РВС армии и временно начальником штаба приказом РВС республики утвержден Федор Федорович Новицкий, теперь ваш ближайший и прямой начальник.

На этом совещание считаю закрытым. Вы свободны и можете приступить к исполнению своих служебных обязанностей.

Присутствующие, однако, продолжали сидеть, как будто ожидая чего-то еще. Видимо, требовалось время, чтобы осмыслить сказанное новым командармом.

— Встать! Приступить к работе! — скомандовал Новицкий.

Все поднялись и, вполголоса обмениваясь мнениями, начали выходить из зала.

Вставляя ключ в дверь своего кабинета, Новицкий увидал, что на ручке болтается серебряный нательный крестик. «Странно! Когда я уходил, его здесь не было». Сорвав его с черной нитки, Федор Федорович подошел к письменному столу и осмотрел крестик. На нем было что-то мелко выгравировано. С помощью лупы он прочел: «Генерал! Твоя дорога не с красными». С другой стороны было написано: «Можешь найти верных друзей». Новицкий разволновался не на шутку, ему стало так худо, что он даже перекрестился. Что делать? Поделиться с Фрунзе, да еще заодно рассказать, как словно бы по обмолвке работник оперативного отдела штаба Гембицкий обратился к нему сегодня: «Ваше превосходительство»? Или уж не отвлекать командующего? Посоветоваться с кем-либо из политотдела или с членом Реввоенсовета Берзиным? Поймут ли его? А если умолчать, как будут развиваться события тогда?.. Старик расстегнул китель. Нет, надо взять себя в руки, успокоиться, все хорошенько обдумать, а потом и принимать соответствующие решения.

Раздался громкий, уверенный стук.

Новицкий быстро сунул крестик в боковой карман, застегнул ворот:

— Прошу!

Четким строевым шагом вошел невысокий и ладный, средних лет военный:

— Товарищ помощник командарма! По приказу командующего фронтом прибыл для вступления в должность начальника укрепрайона Самарского участка военный инженер Карбышев! — Спокойные глаза его искрились улыбкой.

— Друг вы мой! Дмитрий Михайлович! Да как же я рад вам! — Новицкий пошел к нему, раскрыв объятия. Старые товарищи — их боевая дружба начиналась еще на фронтах империалистической войны — крепко обнялись. — Умница вы моя дорогая…

— Удивительно, — с усмешкой сказал Карбышев, — как разворачиваются события. Стоят в красном штабе два царских генерала, правда бывших, обнимаются, а затем отправляются честью и верой бить своих прежних сослуживцев? А? Ну, как наш командарм?

— Удивительная, я вам скажу, личность! Огромная память. Знает девять языков. В военной истории можете с ним и не пытаться вступать в состязание — забьет!.. — Новицкий уселся на диван, увлекая с собой Карбышева. — Вы слышали, может быть, что меня приглашали остаться в Москве — во вновь открытой академии? Так я, зная Фрунзе по совместной службе в Ярославском военном округе, отказался от академии, согласился на его предложение, поехал с ним сюда. Друг мой, мы — боевые окопные генералы, профессиональные военные — можем дать здесь немало. Но должен вам сказать, что гражданская война и действия Красной Армии вносят чрезвычайно много своеобразного, небывалого в военное искусство.

— О, рад встретить единомышленника! — воскликнул Карбышев. Он живо поднялся. — Я слышал от иных своих коллег мнение о нынешней войне как о хаотичной, иррациональной, непонятной, но таковой она представляется лишь лицам с закостенелыми взглядами! А на деле — это сугубо маневренная война, и боевые действия, если вдуматься, явно тяготеют к железным дорогам, шоссейным и водным коммуникациям, а также к населенным пунктам, но отнюдь не к сплошным линиям фронтов, как было прежде. А ведь это определяет совсем иные принципы фортификации, не так ли?

— Вы имеете в виду…

— Я имею в виду, что главенствующую роль в укреплениях должны получить не сплошные траншеи и окопы, а укрепленные районы, перекрывающие узлы дорог, охватывающие города, населенные пункты…

— Родной вы мой, ведь Фрунзе это же говорил неоднократно. Правда, он толкует это по-своему, как политик, но утверждает, что гражданская война — дело столь же войск, сколь и населения. Идемте к нему, не будем тратить золотого времени!

Новицкий и Карбышев вновь обнялись, вглядываясь в лица друг другу.

— А я ведь вовсе не сентиментален, Федор Федорович, — задумчиво произнес Карбышев. — Более того: педант, сухарь, логарифмическая линейка. Но сейчас мне почему-то вспоминается художественная литература и старый Тарас Бульба, который говорил, что воевал за свой народ, и верил, что нет уз святее товарищества…

Новицкий глядел на Карбышева — и каким же мелким показался ему давешний эпизод с крестиком!

— Пошли! — энергично сказал он. — Его высокопревосходительство адмирал Колчак времени нам дают в обрез, а то и меньше…

На следующее утро, когда часы в кабинете, где сидели Фрунзе и Куйбышев, стали неторопливо отбивать девять медных ударов, в дверь вошли Новицкий, начальник оперативного отдела Яковский, его заместитель Гембицкий и еще три других работника оперативного отдела штаба. Они выстроились. Новицкий спросил:

— Товарищ командующий, разрешите начальнику оперативного отдела товарищу Яковскому доложить о положении частей армии у карты?

Фрунзе протянул ему руку, поздоровался и представил:

— Федор Федорович, это Куйбышев, председатель губисполкома, «губернатор» Самарской губернии. А это — мой помощник, член РВС — Федор Федорович Новицкий.

«А молоды нынче «губернаторы». Без кондовости, — подумал Новицкий со сложным, противоречивым чувством. — И хорошо это, конечно, да не жидковаты ли для такой ноши?..»

Перед ним стоял высокий широкоплечий человек в защитном кителе, с пышными волосами, с тонкими чертами лица, с большими, широко разнесенными глазами. Новицкий ощутил стальное пожатие твердой ладони. Куйбышев благожелательно, слегка улыбаясь смотрел на него.

— Федор Федорович, Валерьян Владимирович предлагает нам первые два вопроса разобрать здесь, а третий — сообщение начальника политотдела — перенести на бюро губкома. Там нам легче будет принять ряд практических решений в помощь политотделу. Как вы считаете?

— Очень хорошо. Я всегда за практические решения. Разрешите товарищу Яковскому начинать?

— Прошу.

Фрунзе, Новицкий и Куйбышев сели за стол лицом к карте, и начальник оперативного отдела начал докладывать обстановку:

— Армия занимает линию фронта, обращенную на юго-восток, протяженностью около трехсот пятидесяти верст. Вблизи линии фронта нами упорно удерживаются такие крупные города, как Оренбург, Уральск и Александров-Гай. Наиболее близкий к Самаре участок фронта — это его центр под Уральском, он находится отсюда в ста двадцати верстах. Наиболее удаленный участок — левое крыло, резко загнутое к северу, отстоит от нас в двухстах тридцати верстах. Железная дорога связывает нас с Оренбургом, расстояние двести верст. С остальными участками фронта связь — гужевой транспорт. Сплошной линии фронта с окопами полного профиля нет. Войска занимают населенные пункты, прикрывают дороги, высоты. Численность армии на переднем крае фронта составляет 15 762 штыка, 1462 сабли, а всего 17 224 бойцов и командиров, 229 пулеметов, 76 орудий. Средняя плотность войск на одну версту — около 49 человек. В армию входят: двадцать вторая дивизия, первая бригада, оставшаяся от двадцать пятой дивизии, Александрово-Гайская бригада, кавалерийский полк имени Гарибальди, Пензенский и Балашовский пехотные полки и армейские специальные части.

Докладывая, Яковский сильно волновался. В Красную Армию он добровольно пришел с первых дней ее создания в чине капитана штабной службы, был еще молод (окончил в 1916 году ускоренный курс Академии Генштаба) и не совсем уверенно чувствовал себя на высоком посту.

Фрунзе внимательно слушал его, изредка задавал уточняющие вопросы.

На некоторые из них отвечали другие работники оперативного отдела. Ответы одного из них, в которых явно сквозило желание показать свое превосходство над начальником, не понравились Фрунзе. Записав в блокнот его фамилию — «Гембицкий — помначоперод», Михаил Васильевич приписал: «Выскочка. Неприятный человек».

Доклад и ответы показали, что в армии нет не только оперативного, но даже тактического резерва. Оба фланга были безмерно загнуты назад — отсюда нависала угроза тылам армии. Оказалось также, что с линии фронта в город Уральск была недавно отведена бригада 25-й дивизии под командованием вридкомбрига Плясункова с вридкомиссаром Семеновым, как разложившаяся, небоеспособная единица.

Фрунзе крупно написал в блокноте: «Предлагаю немедленно уточнить усиленными разведывательными действиями количество и намерения противостоящих войск противника. Немедленно же приступить к созданию прочной обороны на подступах к Оренбургу, Уральску и Александрову-Гаю. Все вопросы оборонительных сооружений увязывать с военным инженером Карбышевым. Каждому соединению и части выделить в тактический резерв и держать в кулаке не менее одной трети своих сил. Как думаете, Федор Федорович?»

Новицкий поправил пенсне, склонился над бумагой. «Совершенно правильно», — вывел его карандаш мелкие, аккуратные буковки. Он сидел, все так же непроницаемо глядя на докладывающих, но в душе его возбужденно боролись самые разноречивые мысли. «Что за люди — ни грана чиновной амбиции, забота только о деле… Но, с другой стороны, ему надо больше верить в себя, обходиться без моих виз… Эх, Федор, а тебе-то ведь лучше с его зависимостью… Старый дурак, порождение царизма!..» Он успел расслышать, как Фрунзе завершал свой приказ штабистам:

— Я буду лично в девять ноль-ноль, за исключением дней выезда на фронт, заходить в оперативный отдел, заслушивать доклад и предложения начальника оперативного отдела, согласованные с начальником штаба. Всё. Вы свободны, товарищи.

Командиры вышли.

— Вы знаете, Михаил Васильевич, — сказал Куйбышев, — после событий с Линдовым надо усиленно заняться проверкой командного состава. Как вам, например, показался Гембицкий?

Фрунзе усмехнулся, что-то подчеркнул в своем блокноте красным карандашом, подтолкнул блокнот к Куйбышеву. Тот прочел характеристику Гембицкого, покачал головой:

— Я думаю, нам с вами нелегко будет поссориться.

— Пожалуй, — улыбнулся Фрунзе.

Раздался стук, и в двери появился щегольски, с иголочки одетый Грушанский: строевая выправка, английского сукна френч, синие бриджи, сияющие темным блеском хромовые сапоги — все на нем было подчеркнуто безукоризненно.

— Чрезвычайный уполномоченный по снабжению вверенной вам армии Грушанский по вашему приказанию прибыл! — отрубил он.

— Садитесь к столу и докладывайте нам, товарищ Грушанский, только оставьте этот невоенный титул «чрезвычайный уполномоченный», — сказал Фрунзе. — Я укажу в приказе по армии именоваться вам начальником снабжения.

— В этой армии я тоже новый человек, — с доверительной наглостью начал Грушанский. — Нахожусь на должности двадцать дней, но могу сказать, что войска всем необходимым обеспечены вполне удовлетворительно. Что касается складов, то запасов вещевого довольствия там немного. На днях я затребовал из Москвы пять тысяч пар сапог…

— Стоп, стоп, стоп! — прервал его Фрунзе. — Ведь вы, как мне говорили в штабе фронта, опытный интендант. Неужели вы думаете, что меня, командующего армией, может удовлетворить такой доклад? Мне нужны точные данные по каждой части в отдельности: как обстоит дело с обмундированием, как с кожаной обувью, как с валенками? Сколько бойцов и в каких частях не имеют обуви, а ходят по снегу в лаптях? Количество имеющегося обмундирования на складах армии? Продовольственное обеспечение частей и складов? Наконец, наличие в частях и на складах армии боеприпасов и оружия?

— Я не ожидал, что вас с первого же дня будут интересовать мелочи снабжения, — с апломбом возразил Грушанский.

— Мелочи снабжения? — с недобрым любопытством переспросил его Фрунзе. — Вчера весь вечер я сидел над донесениями о состоянии этих «мелочей» и…

— Хорошо, я запрошу части, склады, — забеспокоился «чрезвычайный уполномоченный». — Дней через десять-пятнадцать смогу доложить вам точно.

— А вам известно, — все так же тяжело, с расстановкой спросил Фрунзе, — что в Балашовском полку недостает трехсот шинелей, четырехсот шаровар, двухсот пар валенок? Что в Пензенском полку нет обмундирования для трехсот сорока человек нового пополнения, а в двести восемнадцатом полку Степана Разина нет белья? Что в Александрово-Гайской бригаде катастрофически не хватает продовольствия и фуража? «Мелочи снабжения»! — с издевкой произнес он, нажав на звонок.

В дверях показался Сиротинский.

— Немедленно вызовите сюда начальника политотдела.

— Слушаюсь.

— Я таких данных не имел, — побледнев, ответил Грушанский. «Господи, зачем начальник политотдела? Неужели уже все раскрыто?»

Вошел начальник политотдела.

— Жаль! Очень жаль! Значит, не читаете сводки и донесения из частей. Вам, конечно, не известно, что в двадцать второй дивизии часть полков хорошо обута и одета за счет трофеев, захваченных в декабрьских боях, и имеются запасы обмундирования, тогда как в других полках той же дивизии имеется большая нужда в валенках, сапогах, шинелях?

«О господи! Кажется не все пропало…» На лбу Грушанского выступил пот.

— Сейчас вы поедете с начальником политотдела армии товарищем Кондурушкиным. По всем вашим складам. Он сам посмотрит, что там есть, и поможет вам решить, как поступить с имеющимися запасами и кому и как их распределить. А вы завтра в девять ноль-ноль предложите мне на утверждение ведомость распределения всех обнаруженных запасов, всех видов снабжения по соединениям и частям армии. Учтите, читать эти ведомости я буду при вас — долго, тщательно и с красным карандашом!

— Завтра?.. — растерянно переспросил его Грушанский.

— Да. Товарищ Кондурушкин, а ваш вопрос будем слушать не здесь, а на бюро губкома в восемнадцать ноль-ноль. Там же доложите мне лично о результатах проверки складов. Выполняйте.

Кондурушкин и Грушанский вышли. Интендант ступал совсем не так уверенно, как несколько минут назад. Весь лоск его пропал, даже сапоги, казалось, не сияют… «Боже мой, — думал он, — за что мне такое? Не исполнить — глядишь, и шкуру продырявят, исполнить — что Уильямс скажет? Гембицкий — карьерист, собака! — конечно, все ему доложит. Впрочем, ему самому пока что хвастать нечем, надо ему намекнуть на это достаточно ясно… О господи, — продолжал он взывать к всевышнему, пока неутомимый Кондурушкин заносил на очередном складе в свою книжечку цифры: «сапог — 1500 пар, валенок — 780 пар, полушубков — 2300, шерстяных портянок…» — О господи! Ведь живут же где-то люди: ничем не рискуют, пьют себе чаек, смакуют крыжовничек на веранде своего домика, в обед спокойно едят отбивные котлеты, а ночью им не снятся никакие ни Фрунзе, ни Уильямсы…»

— Да, деятель, — с презрением сказал Куйбышев. — Если в ближайшие же дни круто не исправится, подберем на его место грамотного коммуниста, а этого ферта поставим его заместителем или отправим обратно как несправившегося. На помощь нашей партийной организации вы можете рассчитывать полностью.

— Благодарю вас, Валерьян Владимирович, вот обо всем этом мы и поговорим на бюро.

— Товарищ командарм, — вошел Сиротинский. — Получена срочная телеграмма на ваше имя.

— «Сегодня в четырнадцать ноль-ноль наш эшелон прибывает в Самару, — читал Фрунзе. — Добровольцы Иваново-Вознесенска жаждут вас видеть и рвутся в бой. Фурманов». Отличная новость! Встретим ткачей как следует! Товарищ Сиротинский, записывайте: «Работникам политотдела срочно организовать торжественную встречу на вокзале. Дать оркестр, приготовить лозунги, пригласить представителей города и делегации рабочих. Санки мне и другим членам РВС приготовьте к тринадцати тридцати».

Ну что ж, Валерьян Владимирович, помощь начала поступать — и большая помощь! Этих людей я знаю хорошо еще со времен подполья — коренные, сознательные пролетарии. Они пробьют дорогу к туркестанскому хлопку! Держитесь, господа колчаковцы!

Загрузка...