Банище

9. Несовместимое с жизнью

Софист проигрался в пух и прах.

Всю стипендию, только что полученную, плюс сумму, в два раза большую, полученную от матери, которая периодически «подкармливала» свое чадо, он спустил в лотерею «Спринт». Все произошло по известной схеме. Взяв билетов на червонец, он выиграл четвертак. Почуяв добычу, вложил весь выигрыш в новую партию билетов. Частичная удача — выигрыш на этот раз оказался меньше. Не беда, азартно вещал ему внутренний голос!.. Софист закусил удила и пошел ва-банк. Новый выигрыш, затем частичная неудача, потом частичная удача… И так далее, до пустых карманов.

Он вернулся в общежитие пошатывающейся походкой.

— Старик! У нас есть веревка? Мне надоела такая жизнь!.. — и, рухнув в кровать, надолго затих.

А потом, ближе к полуночи, придя в себя, Софист сказал странную фразу:

— Старик, помой меня.

— Может, тебе еще и отпевание заказать? — попытался уточнить Анатолий.

— Нет, сожитель, ты меня не понял! — Софист оценил шутку соседа, не выходя, впрочем, из минорного лада. — Омой меня в своей бане. Разумеется, бесплатно. Разумеется, по высшему разряду. Отвлеки, так сказать, от грешных дел, от грешных мыслей… — он пропел голосом Высоцкого: — «Угорю я, и мне, угорелому-у!..»

— Нет проблем. Прямо завтра. Ради тебя приду на работу пораньше, сразу после занятий, — Анатолий минуту подумал, довольный тем, что в силах хоть немного скрасить горе своего приятеля, и стал перечислять, загибая пальцы: — Можно от души попариться. Возможен вариант с веником, сам буду хлестать, по-отечески, так что не обижайся. А можно помыться не спеша, в номере…

— О! В суперномере! Да!.. — воскликнул Софист капризно и гнусаво.

— Нет, дорогой! Таких номеров нет. У нас все равны. Это тебе не Америка, а обыкновенная советская баня, даже, точнее, йбаня.

— Как? — не понял Софист.

Но Анатолий уточнять не стал. Перед тем как уснуть Софисту пришла практическая мысль:

— Старик, как ты думаешь, если написать в профком просьбу… Ну, такую, знаешь, душещипательного плана. Чтобы выделили мне рублей пятьдесят в качестве материальной помощи… Дадут? — и, не дождавшись ответа, воскликнул: — Ну, где же найти такой источник!.. Неиссякаемый источник народного благополучия! Чтобы из бездонных закромов родины — в мой маленький кармашек! Совсем немножко!.. О, народ, ведь я твой тонкий колосок…

Поворочавшись, повздыхав и задав в пустоту еще несколько высокопарных и бесполезных вопросов, Софист уснул.

Назавтра они пришли в баню вместе. Анатолий подвел клиента к ряду одинаковых кабинок, одинаковых дверей.

— Неужели нет какой-нибудь особой, самой лучшей? — с сожалением спросил Софист, искренне дивясь однообразности калиток.

В этот момент из дальней кабинки вышла маленькая молодая женщина в ярком платье, похожая на куклу из магазина «Детский мир»: серебристые, еще влажные кудри, выпуклые нарумяненные щеки, щедро подведенные глаза и ярко накрашенные губы. По восхищенному взгляду товарища Анатолий понял, что дама в секунду очаровала влюбчивого Софиста. Когда она проходила мимо, цокая невероятно высокими и тонкими каблуками, ее смелый и даже вызывающий взгляд скользнул по фигуре Софиста снизу вверх и, увы, не задержавшись в распахнутых восхищенных глазах, казалось, улетел куда-то в синие небеса… И сама дама-куколка быстро растворилась, унеся синий взгляд с синими небесами, оставив Софисту только низкий, серый, заплесневелый потолок и узкий коридор с рядком тривиальных дверей, похожих одна на другую.

Едва дива скрылась из вида, Софист привередливо воскликнул:

— Хочу вон в той кабине! — и указал на дверь, из которой только что вышла, выкатилась, выпорхнула пестрая игрушка.

Анатолий вызвал банщицу, и та сделала приборку указанного номера.

— Они всегда так резво работают? — смог заметить Софист, хотя Анатолий полагал, что друг все еще находится во власти недавнего впечатления и не способен критически оценивать окружающую действительность — прозаическую, пресную по сравнению с недавно вспыхнувшей и так быстро погасшей картинкой.

Когда Софист закрывал за собой номерную дверь, в нее постучали, как в след.

Софист с неудовольствием приоткрыл створку, в которую просунулось полное мужское лицо с внимательными тревожными глазами:

— Товарищ, вы спинку не желаете помыть?

Софист содрогнулся и, не нашедши, что ответить, только потряс отрицательно головой и захлопнул дверцу. Торопливо дернул затвор шпингалета, потолкал дверь, проверяя прочность. Припал ухом к двери. И только удостоверившись, что мужчина отошел, вздохнул с облегчением. Настроение было подпорчено, но все же впечатления от встречи с только что принявшей ванну куколкой возымели свое положительное влияние.

Номер представлял собой раздевалку со скамейкой и вешалкой и маленькую комнату, в которой располагалась ванна стандартных размеров. Но для Софиста эта скромная конструкция сейчас казалась виденным где-то в иностранном фильме устройством под названием джакузи. И, насвистывая, раздеваясь, погружаясь в воду, он теперь не себя созерцал со стороны — моющимся суперменом, а неописуемую красавицу. Его вдруг осенило, что сейчас он представляет в роли красотки — себя: это, оказывается, он на свои любуется руки и ноги и себя гладит по якобы полным крутым плечикам.

Он испугался такого превращения и начал быстро, сердито намыливаться, вмиг пожалев, что не пошел в обыкновенную парилку, где можно получить гораздо большее и вполне реальное, а не мнимое, извращенное удовольствие.

Помывшись, но еще не одевшись, Софист увидел на дверях надпись и остолбенел. Надпись была свежей, сделанной «губнушкой», помадой, и гласила: «Поздравляю с сифилисом!»

Софист вылетел из кабины в одних плавках и заорал удивленной банщице, которая стояла в коридоре со шваброй наизготовку, как сторож с ружьем на посту, расположенная к быстрой и, в отсутствие Жульен Ибрагимовны, небрежной уборке очередного освободившегося помещения.

— Где у вас тут парилка?!

Банщица махнула рукой, указывая направление.

Софист, прижимая к груди пакет с банными принадлежностями, спотыкаясь и скользя по влажному полу, как новичок-фигурист на ледовом поле, побежал в мужской зал. Не обратив никакого внимания на банщицу, спросившую у него билет, он забежал в раздевалку и исчез в толчее голых мужиков.

Около часа он истязал себя в пару позаимствованным у кого-то ободранным веником, похожим на розги, с ужасом думая о возможности подхватить ни за что, ни про что страшное заболевание.

Основательно помывшись, он, опять же торопливо, покинул баню, жалея о том, что где-нибудь в коридоре ему не попался Анатолий, которому готов был сейчас высказать все свое возмущение дармовым сервисом, подвергнувшим его сначала моральной, а потом и физической, без преувеличения, смертельной опасности.

У него был рубль, и он хотел взять такси. Выскочил к обочине и замахал не одной, а двумя руками. Но первое такси, подъехав, вдруг рвануло с места — видимо, сказывалось последствие «водочного чеса». Софист не стал повторять попытки и поехал на автобусе, который полз пять остановок, как черепаха.

Софист забежал в общежитие и занял «червонец» у первого попавшегося знакомого. Наверное, весь его облик и речь говорили о крайней степени возбуждения, переходящего в отчаяние: «Старик! Червонец! Умираю!» — потому что десятку он получил без лишних расспросов.

Он опять выскочил на улицу и устремился к ближайшему магазину с вино-водочным отделом, до закрытия которого оставался час. В «винке», увидев огромную очередь (в городе начались перебои со спиртным, но сегодня давали «Столичную»), Софист закричал в истерике:

— Люди! Я только что из сифилисной бани! Мне нужна дезинфекция! Пропустите!

Голова очереди шарахнулась, сминая дальних очередников, освобождая место «венерическому»… Софист кинул деньги на прилавок:

— Две! Сдачи не надо!

Продавщица в сомнении сотворила паузу, затем все же, брезгливо косясь на купюру, осторожно поставила перед клиентом две бутылки и не только быстро убрала руки с наманикюренными пальчиками, но и вся отпрянула от прилавка.

Уходя из магазина, Софист услышал за своей спиной: «Граждане, отдел закрывается на санобработку!» — и недовольный вой очереди.

Дома Софист торопливо разделся донага и, как безумец, закружил по комнате в поисках ножика. В конце концов, разодрав зубами жестяную пробку бутылки, стал щедро поливать голову водкой, свободной рукой растирая дезинфицирующую жидкость по всему телу…

Вторая бутылка пошла на обеззараживание внутренностей: быстро, тремя стаканами, практически без закуски. Хмель накатывал на взбудораженную душу необычайно медленно.

Софист, пьянея, ходил по комнате, как заведенный, сумбурно приговаривая:

— Лучше сдохнуть!.. Ну, интеллигент банный, погоди!.. Умер, приняв дозу, несовместимую с жизнью… Бригадир-гусар!.. Бугор! Рыцарь тазика и мочалки!..

Пока не уснул, упав на кровать, сраженный не только хмелем, но и усталостью: глубокий стресс отнял у него все силы…

На следующий день Анатолий и Софист столкнулись лбами в лекционном зале перед началом последней пары. Опухший Софист, возмущение которого, видно, перегорело во времени и в спирте, только и сказал:

— Знаешь… В гробу я видел твою баню! — и, подумав, добавил устало: — Не только извращенное, но и гиблое место, несовместимое с нормальной жизнью! Вообще — с жизнью!

— Так уж и несовместимое? — удивился Анатолий, подозревая неладное.

— Именно так! — обиженно и, казалось, без всякой надежды быть понятым возгласил Софист и затопал прочь, уходя на самые последние, самые высокие ряды зала, похожего на амфитеатр, подальше от кафедры и от банного бригадира.

Зато после того случая о веревке Софист больше не вспоминал…

После того случая, задумываясь над смыслом жизни, причем такой, когда не приходилось бы загадываться, где взять деньги на ресторан или иное достойное аристократа мероприятие, как правило, затратное, Софист увлекся… политикой. Записался в члены одной из нарождающихся оппозиционных партий (впрочем, все новые являлись и оппозиционными), проявил редкую митинговую активность и вскоре вошел в руководящее ядро регионального отделения, стал вести сектор агитации и народных инициатив, клеймил проклятое прошлое, ратовал за рыночную экономику, социальное неравенство называл «движителем рыночного прогресса». Новое увлечение сделало его частым посетителем городской библиотеки.

Как-то, угощая Анатолия в ресторане коньяком, заказанным в честь удачно завершенного партийного собрания по выборам в региональный актив, Софист глубокомысленно заметил:

— Старик, меня тогда после твоей бани просто осенило!.. Я даже затрудняюсь сформулировать суть тех метафизических выводов, которые подвигли меня на партийную работу… Если, разумеется, не учитывать моего периода испытания штатной властью — сильнейшего удара по моей психике. Причем положительного удара. Этот удар положил основу, а баня довершила дело, определив форму и указав путь…

— Говори конкретно, философ, — остановил его Анатолий. — Ты ведь не на экзамене, а я не «фил», чтобы морочить мне голову.

— Резонно, старик. Твоя провинциальная извилина иногда выдает дельные предложения. Слушай, айда к нам! У нас в районе некому работать. Все хотят в городе…

— Ты лучше расшифруй, как это посещение бани может подвигнуть на… партстроительство.

Софист поднял рюмку, качнул ею в сторону компаньона, выпил и попытался объяснить то, что, судя по всему, объяснить непросто:

— Твоя баня, старик, это… Это срез бытия, извини за банальность. Только не нужно лишний раз обвинять меня в софизме!

— Это не обвинение. Это признание высот…

Но Софист, как это всегда случалось, Анатолия уже не слушал, а говорил сам:

— В принципе, конечно, все — срез: и наш институт, и наше общежитие… Но баня твоя — особый срез, гордись, бригадир. Итак! Любитель тереть мужские спинки — это ложное направление, обсуждать его не будем… Красавица из номера, в которую я… хм, которой я опрометчиво очаровался, это… Это мираж, обманка. Есть, кстати, такие партии-однодневки. Какая-то часть народа им вдруг поверит, допустим. А потом — раз, два! — и у тебя уже нос отпадает, а ее и след простыл. Улавливаешь?.. А моечный зал с парилкой — это уж явная или, я бы сказал, грубая аллегория народных масс… Помог мне парень своим червонцем — это, можно сказать, партийная взаимовыручка. Ну а вот то, что после меня в магазине вино-водочный отдел закрыли на санобработку — это как?.. Это значит, я своей деятельностью кому-то помешал. Старик, тебе никогда не приходило в голову, что человек, только родившись, уже непременно кому-то мешает? Непременно! Не мешает только труп! И то — закопанный или сожженный… Да и то еще некоторое время мешает его крест, памятник, память о нем. Поэтому, если планировать жить, а не… то нужно иметь крепкие локти!.. На сим заканчиваю, потому как дальше пойдут истины типа дважды два четыре, что тебе, я чувствую, уже порядком надоело за годы нашей совместной жизни.

Анатолия сумбурное объяснение основательно развеселило, но, скрывая иронию, он старался поддержать беседу:

— Крепкие локти, говоришь? А как же партийная самоотверженность, самопожертвование? Ради, так сказать, и во имя?..

— Старик, — перебил его Софист, доливая в рюмки остатки коньяка, — айда к нам! У меня с простым народом работать некому!.. С премудрыми горожанами, которые, как бараны, на митинги прут, я сам разберусь… А вот с консервативным крестьянством… Айда?..

Анатолий заскучал, стал поглядывать в сторону выхода. Софист это заметил:

— Затосковал, старик? Причина? Только честно, я не обижусь.

Анатолий, перед тем как ответить, осмотрел сидящего напротив собеседника, как бы добавляя последние штрихи к готовому портрету:

— Стас, я с удовольствием слушал тебя на семинарах по философии, ты здорово бодался с «филом». Это была песня, пусть даже песня софиста, в смысле словоблуда, но вензельного, а не каракулевого. Сейчас — какие-то примитивные аллегории, все объясняющие. Какая-то неуважительность к среде, в которой обитаешь и кормишься, агрессивность: горожане — прогрессивные бараны, селяне — тоже бараны, только консервативные. А мне предлагается, пусть даже в шутку, роль козла-поводыря, ведущего паству на заклание.

— Старик!.. — мягко перебил Софист, выглядевший опять почти трезвым. — Не лезь в дебри, краснобай! И когда ты научился так закручивать? Впрочем, с кем поведешься, от того и наберешься… Я понял, что чем проще думаешь, тем дальше и быстрее идешь. Признаюсь: многое сознательно упрощаю. Впрочем, от этого неудобно только перед тобой. Так что, наверное, скоро буду вынужден тебя покинуть, если дадут повышение… А сейчас — на посошок!

Софист поднял руку и пощелкал пальцами, привлекая внимание официанта. Продолжил:

— Ты знаешь, мы с «филом» теперь однопартийцы, почти друзья. Недавно он мне, как соратнику, признался, что всегда был скрытым фрейдистом. А преподавал то, во что никогда не верил. И именно по причине его глубинной неубежденности мне удавалось его так чихвостить на семинарах. С этим трудно не согласиться. Но такая разгадка нисколько меня не радует. Наоборот… С кем я воевал? И чего в таком случае стою? Как тебе объяснить… Вот «фил» любит цитировать знаменитого психолога Льва Выготского, который, оценивая Фрейда, говорил… Кстати, я перешел с высокой философии на приземленную психологию, она нужнее, на это не жалко пары-тройки часов в неделю для библиотеки. Так я специально нашел того Леву и выучил ту самую цитату наизусть, любимую цитату «фила»: «Коммунизм и тотем, церковь и творчество Достоевского… — все это переодетый и замаскированный пол, секс и ничего больше». Это Выготский, повторяю, про теорию Фрейда. Аж захлебывается «фил», цитируя, не подозревая о моих библиотечных познаниях. Которые гласят, что белорусский еврей Выготский — иронизировал, оценивая австрийского еврея Фрейда. Но «фил» поступает тут как софист. И ладно бы по отношению ко мне! В первую очередь к себе: вырвал фразу из контекста, огранил, повесил в красном углу — и поклоняется, и поцеловывает как талисман!..

Софист остановил свой сумбурный хмельной спич, заглядевшись на проходившую мимо даму. Анатолия всегда удивляла способность приятеля влюбляться, что называется, «на лету». Софист мог, по его собственному признанию, в течение каких-нибудь пяти секунд промечтать, прожить целую жизнь с объектом своего мгновенного восторга — от этого чудного мгновенья, через свадьбу, брачную ночь, рождение детей, до счастливой зрелости. Сейчас во взгляде Софиста можно было прочесть глубокую любовь к брюнетке с молочно-белым лицом, всю в розовых одеждах, ревность к ее кавалеру в джинсовом костюме, приобнимавшему подругу за талию, разочарование и горе невозвратной потери — счастливая пара покидала ресторан…

Софист горько вздохнул и продолжил:

— Словом, старик, «фил» упал в моих глазах, и вместе с ним многое остальное. Я понял, что мне не нужен ум, не нужна высокая софистика, а потребен мне всего лишь такой инструмент, как словоблудие и демагогия. Оказалось, «фил» — кретин, а мир прост, как пареная репа. Которая, разумеется, и не растет рядом с заумным психоанализом, этой ненастоящей икебаной — букетом из бумажных цветов. От этого мне немножко грустно. И от этого я говорю пошлости и ерничаю, прости, — он повернулся к подошедшему официанту: — Двести граммов «Белого аиста», дружище, и сразу счет, мы уходим…