Бессмертие

Кричи не кричи

Подобного не случалось еще на свете.

Сегодня

  Впервые Боровичи

Заговорили об Антитаксидермисте-поэте.

Заспорили,

  Закритиковали.

Тысячи хвалили,

    Тысячи порицали

Не зная, что в мелководье стоячих вод

Зародился и цвел драгоценный плод.

Дивись не дивись,

А признать придется,

Что там, где долго не светит свет

Лучей искусства,

  Всегда найдется,

  Всегда появится

  Поэт.

Лей

 Клей

  Идей

В души людей.

Льешь – наливаются чаши.

Видели картины Рембрандта?…

На много красивей идеи наши.

Да.

 Там что?

Краски заученных цветов уже,

Как учениками 2-й ступени

Надоевшее А, У и Ж.

А у нас другое,

    Вам незнакомое.

Потому и говорите такое

    Безсмысленное:

Ком.

 О.

  Е.

   Легко заучить, хотя

А вам говорю вот я –

Разучить попробуйте азбуку нашу

Это не то, что сидеть и жрать

Свареную другими кашу.

Идеи же еще труднее наши.

Но

 Лей

  Клей

   Идей

    В души людей.

Льешь – наливаются чаши.

Я Живу по Никитской и Пушкинской 50/64.

  Дом двухэтажный,

  Полукаменный.

      Что же?

Кажется – плевать на то,

  Что где-то

В Москве и Питере

Есть дороже.

    Утро вспыхнуло

Солнечное.

    Яркое,

И чем-то на заборах возвания

Смыслом изображая востание

Буквами абзаца каркали.

Коллектив кепок, фуражек и шляп

Припал к ним глазами

И слышно было, как кто-то ляп

Фразу нескромную образами.

«Революция!»

– Вот-те на!

«Не боитеся – знаете, чем все кончается?»

В душах людей с окончанием

Жажда покоя рождается.

Кажется, плевать на то,

  Но где-то

В болоте обывательских чувств

Ног перемены раздался хруст.

Люди!

  Буде

    Умру я

      И вспомните

Строчек этих мазки.

Не нужно красной доски,

Но знайте, что чувство гражданина

Не курицы.

Связало меня с революцией

Поэта с Никитской улицы.

  А вы хотели-б?

Я долго шлялся по аллеям,

К себе тянувшим, как магнит,

Нисколь подметок не жалея,

Дробя звенящий камень плит.

Но мне хотелось-бы подняться

Туда, где солнце – неба пуп.

А вы

Хотели-б прогуляться

Гнилой картошиною в суп?

Мозоли?

  Не верю,

Что это признак того, кто трудиться

Должен подобно зверю.

      У Оли

Способность имеется браниться.

На языке мозоли.

    То-же трудящаяся?

Не верю, –

    Истина негодящаяся.

Рабочего руки должны быть чище

Неба в солнечный день.

Того же, кому работать лень –

Грязные, как у свиньи в носище.

Глупо разсуждать.

Цилиндры и фраки

Для богатых только…

Рабочие должны носить их и рвать

Как шкуру волка

    Рвут собаки.

Года пройдут

И эта сбудется речь –

    Вспомните!

Даже у печки

Будет пекарь стоять и печь

В крахмале и при золотом колечке.

Красоту создаете.

Напечатали горы книг

И думаете

  Знаете

    Куда идете.

К чему пытливый ваш ум привык?

Автодиданта

Услышите и зажмете рот –

Не изучил стиха семинарист дескать.

А я вот

  Малая Антанта

Возьму и начну вас Большую трескать.

Пора привыкнуть.

Мал золотник да дорог.

Привыкли вы всегда нас ткнуть,

Как кошка тычет морду в творог.

Однако довольно!

Автодиданты!

Забудьте страхи… Они побиты,

Эй, музыканты!

Играйте «Вольно».

Былое «Смирно» у нас забыто.

Оставьте!

Конечно это не революция.

Зачем ходить ей по России измученной

Не верьте, не верьте этой

Мысли заученной!

Просто простак устроил шествие,

Выдумав ни к чему баррикады

И в своей простоте сумасшествия

Организует земные ады.

Угрюм простака вгляд,

Словом одним угрюм.

Залез идей яд

И в моей души трюм.

Смотрите!

Души других

    Яд отравил.

А ну-ка, ответьте – разве друг их

Мафусаил?

Ах, не говорите –

Жиды виноваты.

    Грешно.

      Вино из ваты –

Это смешно.

Глупо даже.

Да кто слыхал,

Что слово может пробить

Голов блиндажи?

Просто самим хотелось

Участвовать в сумасшествии.

Так других винить зачем же?

Прикажите повернуться Темзе

И обратно продолжать шествие.

Можете? Вот как!

Ну так конечно это не революция –

Зачем ходить ей по России измученной.

Не верьте, не верьте этой

Мысли заученной.

Спустилась с чердака небес

По лестницам дождей угрюмых

И пробралась матросом в лес

Через деревьев разных трюмы.

Поела зимние плоды

И по дороге распростерлась

Туда, где лента из воды

Коленком в монастырь уперлась.

Нажав коленом на груди снега,

Впивался жалом ему он в тело,

А в залах неба, как бы телега

О плиты пола, несясь гремела.

В качалках ветра заснули тучи,

Прильнув губами друг к другу страстно,

Себя заботой за день измучив,

Гоняясь длинью дорог напрасно.

А он с упрямством, присущим зверю

Впивался жалом все глубже в груди

И было больно тогда апрелю

Лежать в столовой воды на блюде.

Во фраке модном из красных флагов,

С прической модной интерплакат,

Сегодня в праздник трудмакрофагов,

О, город славный, ты вновь богат.

В домах-карманах – червонцы славы,

На пальцах улиц кольцо побед.

Уста – газеты – кипенье лавы,

Глаза – аэро – хвосты комет.

Из кобуры тяжелых туч

Вдруг вынул кто-то Смит-Вессон

И пулей солнца яркий луч

Пронзил земли спокойный сон.

Поранен первым был петух,

В хлеву дремавший с сонмом куриц.

Вторым поранен был пастух,

Коров зовущий в залы улиц.

По корридорам темных труб

В уборную пространств небесных

Поплелся дым, чтоб интересных

Коснуться туч краями губ

И посмотреть, в кого стреляет

Невидимый для всех стрелок,

Да как невольно вызывает

Земли проснувшейся зевок.

От улицы темной до улицы темной

Протянуты руки огневых лучей,

Шагает панелью мощеной, но ровной

Любитель прохлады весенних ночей.

Подернутый дымкой седого тумана,

Виднеется в небе кладбищенский крест

И спит насыщенный парами дурмана

Весны молодой окружающий лес.

Простая картина. В ветвях орошенных

Росою ночною, из чаши небес

Баюкает в гнездах птенцов полусонных

Шалью покрывшийся черною лес.

Отворил окно… Взмахнула

Стэком ветра тьма ночная,

Занавески всколыхнула,

Но остался у окна я.

Вижу… Медленно, но прямо

В дверь окна туман плетется.

Дальше – черной грязи яма.

Слышу: кто-то в ней смеется.

Стало жутко… Закрывая,

Слышу смеха переливы.

Стэком ветра тьма ночная

О стекло стучит игриво.

Упавший лист воспеть – воспеть геогеничность,

От солнца кинутый в пространство земного шар.

Филогеничность великую первичность

Соединенный с влажностью главенствующий жар.

Умерший червь воспеть – воспеть зоогеничность,

Земной корою скованный пожар.

Воспеть себя, условий всех наличность

Природой выполненных умнейшему в дар.

Кого бы не воспеть, всегда воспеть начало,

Затем воспеть конец. К чему же жизнь тогда?

О, как бы я хотел немного и немало,

Чтоб жажда все познать во мне не угасала,

Чтоб вечно бы во мне бессмертье обитало,

А умереть – ни разу никогда.

Жена-земля наскучила нам.

Влюблены мы в Луну, девушку скромницу,

Друга дома – ее оставляем вам,

Мы другую нашли любовницу.

Взглядами целовать поверхность луны.

Мыслями обнимать ее толстое тело.

Мало! Шахтами хотим целовать ее мы,

Проспектами городов обнимать ее смело.

Платье одеть на нее кислородное,

Ремешком электрических проводов опоясать,

Обратить навсегда в плодородное

Это бесплодное девичье мясо.

А упившись своим достижением,

Взять в любовницы детку Венеру,

О, с каким бы, с каким наслаждением

Обессмертил я эту химеру.

Осмокингованный, опиксафоненный

И оцилиндренный, вчерашний раб

Двуного двинулся на вновь построенный

Планетноплаванья Гигант-корабль.

В уют каюты дымя гаванною,

Маркизосидючи «Бессмертье» чтя,

Треплю обшивочку рукой диванную,

Опасность плаванья к луне учтя.

И нет волнения, и нет сомнения,

Я Циолковскому себя вручил,

Вот дрогнул остовом и я в движении

К Луне колонии корабль поплыл.

На аэро-фантазии реактив вдохновения

В межпланетность пустынь дерзость мысли умчал

И земля позабыта в сознании Гения.

Межпланетность пустынь лишь начало начал.

И вот дерзкая мысль на платформе-Луне

Экспрессирует с 1-м на пленный Сатурн.

Все открыла, познала, но хочется мне

Продолжать, затянуть этот Космосный штурм.

Но, увы. Бесконечность, бескрайность пространств –

Это жупел лишь только для слабых умом.

Все конечно! – Поэты, конечному станс

Опивайтесь «Святой Бестиали» вином.

Дирижаблили в тучах чайки,

Крейсировали по воде челны,

Этим утром мы были майки,

Были утром весны полны.

Губы рта олесненного озера

Попирали подошвами ног.

Кегельбанили фразами фразера

Как хотел и кто как только мог.

Опортвейничивались солнечными лучами,

Лежонежась оттоманками из песка,

Наслаждались этим утром.

      Мучь камень

Утрамбованной мостовой. Тоска.

Поглядел в окошко… Там, где прежде пыли

Не обраться было, лужи уже были.

А с небес, где солнце яркое сияло –

Капли дождевые облако бросало.

Там, где зелень листьев тень еще давала –

Нынче осень дерзко зелень ту сорвала.

И стоят уныло голые березы,

И роняют капли – дождевые слезы.

По земле намокшей ветер листья носит,

То подымет кверху, то их книзу бросит.

Воет, как волчиха, волченят сбирая.

Выглянул в окошко: осень золотая.

На диванчике плюшевом ты мечтаешь малиново,

Свои глазки фиалковы в умиленьи закрыв.

– Вот бы платьице сшить…

Ну хотя бы паплиново.

И сидишь одинокая, о работе забыв.

Треплешь грязною ручкою занавес тюлевый

И уж видишь себя с реалистом в саду.

Он зовет, умоляет весь потный, июлевый,

Прогуляться с ним в поле, и ты шепчешь – «Пойду».

Скоблишь пол неокрашенный туфлей, сильно поно –

шенной

И уж полем идешь с ним полоской межи,

Вот сидишь на траве только-только что скошенной,

Та трава на полянке средь муаровой ржи,

Приоткрыла глаза и зардевшись бутончато,

Протянула в мечтах свои руки к нему.

И звучит на губах поцелуй знойнозвончатый

И он шепчет прерывисто: – «Я не в силах… Возьму».

Груди жмешь локотком, скоблишь ножкой усиленней.

Он тебя обнимает, сжимает дрожа.

Наклоняет к земле… ты уже обессилена.

Ты прерывисто дышишь, протестуешь лежа –

Но напрасен протест – платье легкое скинуто,

Снежат белые ножки на душистых цветах…

Но вдруг… вспомнила ты, что ты в платье паплиновом,

И о платье паплиновом зарыдала в мечтах.

Ваня любит Паню,

Паня любит Баню.

Паня пригласила Ваню на кадриль –

Ваня отказался.

Паню пригласили –

Паня согласилась.

Ваня захандрил.

Паня испугалась,

С Ваней об'яснилась.

Ваня бросил Пане

Ревности упрек.

Паня воздержалась…

Лица прояснились.

Видно Ване с Паней

Даже ревность впрок.

Я только раз, о Мета, моя река

В ночь лунную сидел на берегу у моста

И только раз ее в моей рука

Была положена без умысла и просто.

Я только раз, о! всплески тихих волн

В беседе вашей с желтою осокой

Намеки уловил о счастьи высоком

И только им был в ту минуту полн.

Но вряд ли ей понятен был язык,

Который только нам служил для объяснений.

Нет, никогда сердечное стремление

Не выдаст горести присутствием слезы.

Луна плыла… И было то начало

К признанью робкому со стороны ея.

Вода в реке несясь, шипела как змея

И много публики спешило от вокзала.

Что ей сказать в то время – я не знал,

В ответ промолвить что, терялся я невольно

Понятно-ль было ей, что сердцу было больно,

Что за любящего нелюбящий страдал?

Страшился я тогда порывов к поцелуям,

А между тем безумно их желал.

О, знает ли она, что я тогда страдал,

Что крик отчаянья был близок, неминуем.

Наскучило сидеть и мы тогда ушли

И думал я совсем закончить наши встречи.

К чему они теперь, когда ни через речи,

Ни через взгляды частые мы счастья не нашли…

А кто-то в глубине измученной груди

Не знаю для чего рождал иные чувства.

И было на душе в то время как-то пусто,

И счастья я не мог ждать без своей любви.

Я с нею молча шел… Плыла луна высоко.

О, ночи чудный миг, вернешься-ль снова ты?

Пусть нет во мне любви, как у нея глубокой.

Но я не чужд ея прекрасной красоты.

В уединении молчание иным

Покажется пожалуй неуместным,

Но не хотел я быть в минуту ту нечестным,

Лгуном быть не хотел и был зато немым.

Старался уловить дыхание земли,

Чтоб с нею в унисон заставить сердце биться

Я счастьем всей земли хотел тогда упиться,

Раз пробудить его в себе мы не могли.

Напрасные мечты… Обширности земной

Счастливые часы так коротки и малы.

Зачем уста ея в ту ночь так были алы,

А я на них глядел суровою зимой?

Я только раз, о! Мета, моя река,

Пережил эту ночь на берегу высоком,

Мечтал о счастьи великом и глубоком.

Но счастлив только был поверхностно, слегка.

Мое рождение приветствует земля,

Землетрясением и голосу внемля

Природы тайных сил.

Я плакал у могил,

Где предков схоронил

Рождение кляня.

Молчание храня

Бродил пустыней миль

Подобного себе чтоб встретить человека.

Напрасные мечты. – Я долго пробродил

И взор мой отразил

На дне своем полвека.

С рождения поэт,

Бродил я меж планет

С полвека потерял –

Остался недоволен.

Был бедностью Миров

В то время страшно болен,

Но сам без докторов

Пульс жизни измерял.

Я в недрах был земли,

Куда они ушли

12 человек свои грехи скрывая

И там хотел найти…

Нет, там хотел узнать

Возможно ли в земле существованье рая.

Безумие шагов кристальности души

Искать в пластах земли существованье рая.

Я порицаю вас и снова умирая

Я буду уверять: «Они не хороши»

Пытливый детский ум? Но нет, не может быть

Кристальностью души я объясняю это

Желанием ея смысл жизни углубить,

Ну, плюс еще к тому фантазия поэта.

По залам неба я в отчаяньи бродил.

Все та же пустота, посредственность земная.

Нигде подобного себе не находил

И небо покидал о небе же рыдая.

Ушел в нутро себя. И здесь я не нашел

Того, чего хотел… Рыдал со мною Космос.

И я тогда пошел… К греху людей пошел

Раз между ним и мной так был еще прост мост.

Мятежная душа! Не думала ли ты

Искать в грехе людей смысл жизни нашей краткой,

Не думала ли ты, что доля Красоты

И в простоте греха есть, есть и в наслажденья сладком?

Не думаю… Навряд. Ушла ты от греха

Об'ятий сладостных и снова ищешь цели

И снова тянет дух к познаниям верха,

И снова плачешь ты в своей темнице-теле.

О, если бы тебя тогда во все вдохнуть

Одну великую в движенье и инертность.

Я умер бы, но ты могла бы заглянуть

Глазами всех людей в святилище бессмертность.

Могла бы и ввести, Красоты созерцая.

Нашел бы всяк себя, как в зеркале, в других

Не надо бы тогда ни в небе людям рая,

Ни на земле о нем мечтаний дорогих.