Часть 4. Столкновение

Глава 1. Лис

Лис сегодня «оттягивался». Сегодня у него было целых три свободных часа. Конечно, он не успеет сбежать к «своим», в подвал. И потому, он просто заляжет в своей маленькой комнатке на складе, нацепит наушники плейерфона и будет слушать музыку, которую ему скинул Хорс: безумный парень, король и лидер таких же безумных молодых парней. Они в свободное время ездили за город, чтобы покорить заброшенные вышки, без всякого альпинистского снаряжения лазили по вертикальным стенам, по не сданным еще в эксплуатацию высоткам…

Жаль, что он не по-настоящему был одним из них.

Мы — последние люди

На этой земле,

Которые чувствуют

Ветер и снег…

Мы — последние люди

На этой земле —

Не говорите мне «нет».

Мы делаем селфи со смертью,

В последнем прыжке,

Мы делаем селфи со смертью,

И это — полёт!

С ними, с этими ребятами, он познакомился лишь потому, что был послан шефом, Ферзём, на задание: втереться в доверие этой неформальной организации, будоражащей сеть безумными фоторепортажами… И, если получится, развалить её изнутри, перессорить ребят друг с другом, а также, узнать их точки сбора, чтобы устроить на них облаву.

Но Лис специально сообщал данные слишком поздно: так, чтобы ребята могли вовремя удрать. Он не знал, зачем они нужны шефу, но он знал, что Ферзь — человек самый гнусный.

Мы ходим по нервам,

Гуляя по крышам домов,

Мы прыгаем в пропасть,

Цепляемся за парапет.

Мы делаем селфи со смертью

В последнем прыжке,

Мы делаем селфи со смертью,

И это — полёт!

Впрочем, с первых же дней своего рождения Лис не знал других людей. Не таких, как, к примеру, Ферзь. Или же, прежние его начальники. Конечно, он не помнил всех, кого встречал со дня своего рождения. Но ему рассказывали, что он родился в тюрьме. В результате плановых свиданий, осуществляемых надзирателями ввиду законодательного «права всех заключенных на секс». Пары выбирались произвольно, методом тыка, и заключенных — мужчину и женщину — загоняли, как животных, в одну, специально отведенную для таких встреч камеру. Если в результате этих случек у женщин рождались дети, то они всецело принадлежали не обществу, а «системе»: у них не было имён: лишь клички, не было ни паспортов, ни каких-либо других документов, только особый, уникальный чип и вмонтированная в него «фишка», предназначенная для системы слежения.

Вы хотите, чтоб мы

Дрожали от ваших шагов,

Чтобы в струнку стояли

В преддверии ваших замков,

Чтобы слушали ваши приказы

От звона монет…

Но мы делаем селфи со смертью

В последнем прыжке,

Мы делаем селфи со смертью.

И это — полёт!

С детства его готовили в качестве «особого агента». Если бы не его особые таланты в обучении, овладении ниндзюцу, цена бы его была — как у любого пушечного мяса. Но Лис был очень упрям и жизнестоек, и в результате из него получился отличный наёмник. И потому, его цена как товара была повыше. Нет, он не участвовал в боевых сражениях и даже не побывал на вражеской территории. Но в свои неполные пятнадцать лет он ведал уже немало тайн, потому что его использовали для «особых поручений». Он сменил уже трех начальников, «братков», ведущих свои тайные разборки в недрах города. Ферзь был не хуже и не лучше предыдущих.

С детства он беспрекословно выполнял все поручения своих хозяев. Но сейчас выучился хитрить. Говорить полуправду. Утаивать сведения. Не сдавать тех ребят, о которых не знала его контора. Докладывать о местах сходок молодых неформалов тогда, когда те уже покидали точку. Потому, что он почувствовал свою духовную близость с этими молодыми людьми, а не с Ферзём и его подчиненными.

Когда ветер гуляет,

И валятся звёзды вниз,

И только товарищ

В бездну руку подаст,

Когда под ногами

Предательски скользкий карниз —

Мы делаем селфи со смертью

В последнем прыжке,

Мы делаем селфи со смертью,

И это — полёт…

Лис, под эту песню, в расслаблении нервов, отпустил мысль в полет, и теперь непроизвольно вспоминал то Хорса, за один волос с головы которого он с легкостью отдал бы свою жизнь, то ребят, с которыми он счастливо ушел от облавы, когда окружали вышку, на которую им всем удалось залезть. Об этой отчаянной выходке он сам сообщил по телефону, вызвав команду шефа. Но вызвал, когда они все уже спускались и были метрах в пятнадцати от земли, а потом — уносили поскорей ноги, поскольку он сказал тогда ребятам, что «предчувствует» облаву. За такие «предчувствия» он прослыл среди друзей Хорса чуть ли не экстрасенсом… Никто ж не знал, что он сам вызывает облаву, а потом — сам предупреждает о ней.

Позже его воспоминания неожиданно переключились на «новое дело», в котором был замешан его шеф, Ферзь, и некий Царь, которому Ферзь подчинялся. Вроде бы, Царёв — была его фамилия, которой тот кичился с детства, сразу же став царем подворотен и начальником вышибал. Царь заезжал к Ферзю часто; дела у них были общие и явно неприятные. Но теперь явно наметилось что-то грязное и чрезвычайно жуткое. Лис впервые подумал о том, что нужно валить. Такая мысль не приходила ему раньше только потому, что его всегда могли выследить, найти и вернуть, после чего отбить все внутренности. Ведь у него в руку была вшита так называемая «фишка» — навигатор, по которому его отслеживали на компе с легкостью. Но… от этого жуткого дела ему захотелось бежать как можно дальше; даже ценой кисти руки. Хватило бы только сил как-то оторвать её у себя… Страшные решения проблемы приходили ему в голову, но и дело, в которое он вляпался, было весьма нехорошим и дурно пахло. Что от него потребуют на этот раз, какую роль будет он играть?

Да, он знал, что он — подонок. И всегда был таким. Но он пока никого не убивал. Он всегда только подсматривал, подслушивал, информировал… И он, к примеру, ни за что и никогда не выдаст Ферзю ребят Хорса.

А что они сотворили с этим парнем, с этим Николаем? Это попахивало мистикой, изначальным злом, служением темным силам, если только есть что-то такое, потустороннее… Это было полностью бесчеловечно. Что там произошло? Почему Николай заговорил совершенно другим голосом, почему он пошел с ними? Кем или чем он стал? Зомби?

Лис не знал ответов на эти вопросы. Он только помнил, как Ферзь, Царь, Крот, он сам и Стерг вошли в квартиру этого парня. Они предварительно через компьютер, внедрили, как вирус, некое излучение, парализующее человека. Хозяин квартиры, Николай, сидел за компьютером, и они вычислили это, наблюдая за ним из квартиры напротив. Он сам, Лис, открыл дверной замок. Для этого его, по словам, и взяли «на дело».

Николай, которого он увидел тогда, войдя в квартиру вместе с Ферзём и Кротом, сидел в компьютерном кресле, но не смотрел больше на экран. Его голова была запрокинута. И тогда Ферзь достал прибор, так называемый «черный ящик», а еще — некий шарообразный сосуд из серебристого металла. Установив черный прибор на металлическую подставку, соединив тело Николая с приборами, он ввел на крышке какие-то данные и наставил на голову Николая выдвинувшийся из него стержень. Луч, вырвавшийся из этого стержня, направился на Николая, а круглый сосуд, который держал Царь, загудел, заверещал, стал издавать страшные для человеческого уха вибрации и вскоре был закрыт завинчивающимся устройством.

Вскоре Ферзь сказал:

— Дело сделано, — и подобострастно хихикнул.

Николай приподнял голову, обернулся и посмотрел на вошедших к нему без спроса людей.

— Ну, что, братва! В этой голове теперь тоже есть свой царь! Уж теперь-то мы устроим в Центре кровавую бойню, узнают они, как тайные дела крутить в городе, без ведома его хозяев! Попляшут теперь, конспираторы! Давно поняли мы, что в городе кто-то шныряет по-своему. Мы эту лавочку теперь прикроем! — сказал он чуть погодя.

— Пошли отсюда! — скомандовал всем Царь.

Они вышли и поехали все вместе на базу. Николай то упорно молчал, то смеялся, и вел себя странно. Будто тело не всегда слушалось его, а было или ватным, или чужим.

Лис пока не знал, что всё это значило. Не понимал он и того, почему они взяли с собой его. Лиса. Просто так, в качестве мастера по открыванию любого замка? Или они хотят применять его и в дальнейшем в этом странном деле, которое почему-то наводило на Лиса особый страх и ужас?

Впрочем, а теперь надо бы узнать, чем заняты сегодня его хозяева, которые выпивали сейчас в комнате Ферзя здесь, на складе. Такая мысль пришла в голову Лиса, и он совершил привычное путешествие по вентиляционным трубам, и вскоре, не решаясь заглянуть в комнату, тем не менее отчетливо слышал голоса.

* * *

Его шеф и Царь разговаривали с тем, кого называли Боровом. Ферзь ему говорил, что Царь считает, что следить за городом им в последнее время кто-то очень сильно мешает. Похоже, это тайная, политическая, молодежная организация: свидетели его все время ссылаются на то, что видели именно молодых людей, препятствующих им в том или ином случае. Значит, есть тайная политическая организация, организация молодежная. У них есть приборы связи, они хорошо фильтруют свои ряды и полностью неуловимы. Царь, однако, считает, что корни зла непременно должны уходить в молодежный центр с фитнес клубом и боулингом. Туда многие молодые люди ходят на тренировки, в закрытые клубы, именно оттуда, похоже, идут тревожные сигналы. Царь считал, что случаи таких встреч молодых людей в закрытых клубах с целью культурного обмена, взаимных советов по чтению литературы, а также и то, что эти люди нередко выручали друг друга деньгами и взаимопомощью — это уже тревожный сигнал, требующий разгона конторы и пыток участников. А то, город выйдет из-под контроля; читать вообще вредно. А если при этом ещё и скрытничать… Как бы и вовсе чего не вышло. Не нужны здесь умники.

— Главное для тебя, Боров — вновь поставить город на контроль, самых активных и предприимчивых, из молодых — завербовать к нам, на поставку и продажу наркоты: пусть молодежь учится, как деньги зарабатывать. И подчиняться привыкают. Система должна работать, — Ферзь стукнул кулаком по столу.

— А с экспериментом — что? Продолжаем? — спросил Боров. — Мне дорого достался этот приборчик, секретная разработка НИИ, между прочим. Вы дело провернули — пускай теперь клиент на нас работает. Он в деле?

— Для вас и тех достаточно, кто СНЕГом был накачен. Они и взорвут, что надо, и упокоят, кого следует. Тут — немного другая песня, — отрезал Царь.

— Так он тебе лично нужен? Где-нибудь шпионить? Где?

— Эксперимент это, понимаешь? СНЕГ — это неплохо, но… Во-первых, его надо еще жертве впихнуть, а не все ходят по ночным клубам и другим злачным заведениям, к примеру. А мне надо, чтобы до любого дотянуться можно было. И потом, от СНЕГа они все очень быстро ломаются: одно, два, ну, максимум, три дела… Запрограммируешь разве больше заданий на неадекватный, утративший память, мозг? И — всё, психушка. К тому же, со СНЕГом бывают варианты неподчинения, агрессии и быстрого сгорания. И у тебя на руках труп. А тут — полностью наш человек получиться должен, понимаешь? А личико и пальцы — как у бывшего хозяина этого тела… В общем, если получится эксперимент — будем повсюду внедрять.

— А этого — куда будешь использовать? — спросил Боров.

— Ты что, Боров, думаешь, что Ферзь зря тебе про центр молодежный тут распинался? — Царь засмеялся противно. — Вот туда и внедрим. Николай этот — явно лидер. И явно фитнес клуб посещал, а может, ещё куда в этом центре захаживал. Вот он и станет нашими глазами и ушами, если чужаков туда не пускают. Войти-то туда мы бы вошли, но всех бы и вспугнули. А надо знать точно, что там происходит, чтобы потом реальный шмон устроить. Будем знать уже, как этих всех припугнуть, как к работе припаять.

— К этим сосункам такой сложняк? Да разогнать их просто…

— Всё у тебя — просто, Боров. Но главный здесь — я. Я и решу. Разгоним — будут в другом месте собираться. Убьем — устроят похороны, будут чествовать, как героев Сопротивления. А вот, если они нам служить станут, всё будет гораздо лучше и надёжней. Для этого… У них будет второй Царь. Меня чуточку поменьше.

— Так вот в чем дело! — завопил Боров. — Так это твой интел! Надо было догадаться… Я бы до такого не дотюмкал…

— Даже не интел, Боров. Моё альтер эго. Второе «я»… Только, теперь — в молодом теле. Говорят, это некая «энергетическая светокопия». Её с меня сняли, и теперь мы с этим парнем связаны. Я знаю всегда, где он и что делает. Можно было бы даже полностью меня туда, в «куб», перетащить было. Ну, в тот прибор… Полную светокопию снять. Но её только на пятьдесят процентов сняли. Чтобы не зарывался, самоуправством не занялся. Так что, моя половина — там, в комнате Николая, сейчас, а тот, кто ею управляет — перед тобой.

— Круто! Теперь у нас… Два Царя?

— Я - конечно, главный! Опыт, сила — сам понимаешь…

— А настоящий Николай? Умер?

— Нет. Он теперь — в нашем медицинском институте, у Крота в кабинете. В черном ящике. Весь, целиком. Вся светокопия души его.

— Жуть. Не хотел бы… В консервной банке, как он, оказаться. А с ним поговорить можно?

— Можно. Если подключить прибор, похожий на наушники, и вывести его через разъем на комп. Я так со своим «двойником» беседовал, чтобы убедиться, что не лажа это, что есть кто-то в Кубе. Двойник мой отвечал, хотя и не полный интел был, через комп отвечал. Но этот… Этот — молчит. В шоке, наверное. Или обиделся. Ничего, приборы фиксируют, что он там — есть. Я долго боюсь пока продолжать эксперимент, провернем какое-нибудь действо, провокацию устроим в центре, у молодых выведаем про их дела — и назад всё прокрутим. Николая в тело вернем, пусть за всё отдувается потом, а я… Снова стану единым Царем. Так-то…

— Не знаю, как сказать… Но, твой двойник, в теле Николая, ведет себя…

— Немного странно, да?

— Ага.

— Я знаю, не обижусь на правду, не дрейфь. Говори, как чувствуешь. Сам заметил, и думаю, что это он просто в «кубе» пересидел, в приборе этом, а теперь — на волю вышел, и… Сам понимаешь, молодо-зелено, тело молодое, много чего хочет получить… Да и, всё ж чужое тело. Это почти — как внутри машины сидеть и управлять ею пытаться, не зная правил уличного движения. Только сложней. Не только физику, но и чувства контролировать, а они пока враздрай идут у него…

— Да я тему начал для совета. Отправь с ним кого из наших, когда он на задание пойдет. Ну, наверное, из молодых, чтобы парни его, как и Николая, типа, приняли.

— А что? Тема! Тут у меня парень — шестерка ошивается, Лис зовут. Как раз он внедрялся к неформалам молодежным. Можно тех ребят, что под его контролем были, пока на воле оставить, не больно они мне пока нужны. Да, хотел паркуристов к рукам прибрать, чтоб на нас поработали — да пока уходят из-под носа, больно шустрые ребятки. Потом — ещё до них доберемся, прижмем на чем-нибудь. А сейчас — бери Лиса. Пусть он с моим двойником, как бы Николаем, на дело ходит. Повези сейчас его к Кроту, пусть он его научит, как с помощью одного приборчика, что он зовет «разрядником», Николая в чувство приводить. Он, увы, иногда в обморок падает, говорят. Поэтому, при нем всегда кто-нибудь дежурит. Редко, но падает. Когда у меня в первый раз это на дисплее высветилось, я думал: всё, помер парень… Он на вечеринке был, на самой первой. Заперся с одной девахой в туалете. И только до дела дошло — а у него глаза закатились, и он на пол осел… Тут — крик, шум. Хорошо, что наши, Стерг, Логово, неподалеку были. Там у них нычка, в этом доме, да и хата — притон известный. Они в машине сидели, у подъезда. Забрать я им приказал этого кадра, когда выйдет. Понял, что он нажрется.

— И что? Забрали?

— Да. Я им звякнул, чтобы наверх срочно бежали. Разрядник у них был. Они, под видом его приятелей, уже до этого заходили туда. Сделали вид, что у него больное сердце, и всё такое… Реанимировали и увезли домой. Разрядник включали. Сработало.

— Так что? Лиса сейчас брать? Я к Кроту еду, по делу.

— Да. Пусть возьмет там, у Крота, разрядник и инструктаж получит, как с ним обращаться, если что.

Дальше Лис слушать не стал, а проворно полез обратно по шахте вентиляционного отверстия, чтобы успеть вернуться в свой угол раньше, чем за ним зайдет Боров.

* * *

В медицинском институте Боров и Крот куда-то срочно поспешили, а Лиса решили оставить в кабинете Крота.

Крота несколько раз Лис видел раньше. Это был тщедушного вида, тоненький человечек с большими красными ладонями, в маленьких очочках, несмотря на которые, да еще и на линзы, как заметил Лис, он всё время слегка прищуривался, в особенности, если смотрел на документы. Разговаривал он цензурно и интеллигентно, но слегка шепелявил.

Крот показал Лису разрядник, и обещал научить, куда его прикладывать и на что нажимать, чтобы реанимировать Николая при надобности, но только позже, когда они вернутся.

— Ты можешь пока посидеть за компьютером. Только, не трогай «куб» на столе, и те приборы, что около него, — сказал он.

— Что, не отзывается, тот, кто в «кубе»? — спросил Лис.

— А ты откуда о нем знаешь? — Боров посмотрел на парня с подозрением.

— Смекалистый, однако… С нами он был, Боров. На том деле, — прокомментировал Крот.

— А-а…В курсе, значит? И — что, Крот? Всё без изменений здесь?

— Да, молчит он. И, кажется, что сил у него маловато. Странно, такой сильный парень… Но, мало ли что. Впервые эксперимент такой…

Крот и Боров вышли.

А Лис, действительно, засел за компьютер. Включил игрушку, и стал убивать злобных орков.

— Мы последние люди на этой земле…, - запел он.

Лис допел песню, и неожиданно почувствовал, что рядом что-то завибрировало, что ли… Неясный гул в голове, похожий на виброзвонок… И — снова. Он посмотрел на черный ящик. Похоже, что в нем что-то происходило. Следуя интуиции, Лис взял прибор, похожий на наушники, только с двумя парами разъемов. Он помнил, что про эту штуку был разговор у Царя… Он попытался подключить прибор и к компу, и к Кубу. Разъемы были легко определимыми, не перепутать. Вскоре у него всё получилось. И… Что теперь?

Он набрал слова на клавиатуре:

«Ты видишь эти буквы?»

Ответа не было.

«Блин, я идиот», — подумал Лис, и ввел на экран тактильную клавиатуру.

Надпись на экране в ответ не высветилась, но сначала завибрировала и засветилась буква «Д», а потом — «А».

Сердце у Лиса ёкнуло.

«Ты — Николай?» — спросил он.

Вскоре читал побуквенный ответ:

«Нет. Нет. Нет. Все об этом спрашивают. Я Владик».

«Почему ты здесь?» — набрал Лис.

«Я не знаю. Я умирал. Потом оказался здесь».

«Ты не отвечаешь другим?»

«Нет».

«Почему?»

«Не хочу».

«Ты говоришь со мной. Почему?»

«Ты похож на человека. Ты пел. Ты мне не угрожаешь».

«Тебе угрожали?»

«Да».

«Значит, они угрожали Николаю. Они думают, что ты — Николай. В теле Николая теперь другое существо».

«Если бы я только мог ему помочь…»

«Не сотрудничай с ними. Они — плохие люди. Жди. Быть может…, - в это время за дверью послышались шаги, — Прощай. Кто-то идет».

Лис поспешно отключил приборы от «куба», вернул всё на место и снова вернулся за компьютер. И продолжил игру.

Глава 2. Молодёжный центр

Бывают времена… Может быть, всё равно беспокойные, неуютные и взбалмошные, но людям, живущим в них, всё же кажется, что вот — вот, — и жизнь изменится, наладится. Надо лишь постараться, чтобы приблизить это «прекрасное далёко»… Совсем чуть-чуть постараться.

Но, бывают времена совсем иные… Кажется, в воздухе что-то уже протухло, но ещё не разложилось. И этот смрад тянется и тянется; проходят годы и десятилетия, но не меняется ничего. По большому счету, абсолютно ничего.

Размышляя примерно в таком ключе, Лис предавался лёгкому похмелью и рассматриванию и без того уже давно изученного потолка. И его собственная судьба представлялась ему с безнадежной, реальной до абсурда беспощадностью. С безысходным маразмом серых будней и концом в стиле нелепого сценария взрывного кошмара…

Когда ему позвонил Ферзь.

— Эй, где ты? Небось, в своей подсобке валяешься, да музыку слушаешь? Срочно выезжай к метро «Площадь Восстания» и жди Николая там, у входа. Разрядник с собой возьмешь. Будешь его в чувство приводить, если что случится. Понял?

— Да.

— Выезжай немедленно.

* * *

Лис добрался до Площади Восстания на троллейбусе, и стал поджидать так называемого Николая. Тот вскоре появился. Одетый в ультрасовременный спортивный костюм из термостойкой и влагонепроницаемой ткани, он курил электронную сигарету, зачем-то смачно сплевывая в сторону, каждый раз, когда провожал взглядом новую выходящую из метро красивую девушку.

— Ну чё, погнали? — спросил он затем у Лиса.

— Куда?

— Куда, куда… На кудыкину гору. Пока — в метро. За мной следуй, и всё.

— Понял, — насупился Лис.

Пока спускались вниз на эскалаторе, Николай достал из кармана пачку таблеток и почти полностью заглотал с абсолютно жвачно-коровьей физиономией.

— Это… Что было такое? — спросил Лис.

— Тебе скажи… И тебе захочется, — ответил Николай. — Думаю, ты не станешь закладывать меня Генералу? Это — моё личное дело, как жить. А иначе — у тебя будут проблемы.

— В моё задание не входит шпионить за тобой и сообщать о мелочах, — отвечал Лис. — Я типа твой охранник. И всё.

— Охранник? Ха-ха… Ладно, парень, я знаю, зачем ты ко мне приставлен, — и он положил на плечо Лиса тяжелую ручищу, потрепал Лиса по затылке по-свойски.

Лис стерпел. Но с трудом.

* * *

У входа в молодежный центр Николай остановился и поискал в кармане пропуск.

— Кажись, туда можно с собой кого провести. Типа — дружбана. Сейчас проверим.

Действительно, когда он предъявил у «вертушки» пропуск, вопросов не последовало.

Но далее, теперешний Николай не знал, куда идти. Здесь, где-то, был фитнес-центр, куда и ходил настоящий Николай. И потому, спрашивать, где это, — было бы странным от лица завсегдатая.

— Николай, — к ним подходил незнакомец, очень обрадованный и взволнованный, — Как давно тебя здесь не было! Болел, что ли?

«Николай» буркнул что-то невразумительное, то ли «угу», то ли «ага».

— Ты сейчас на фитнес? Не спеши. Они до десяти работают. Пойдем пока со мной, — предложил парень. — Ты же не знаешь, на связь не выходил, не звонил… А сегодня — наши собираются. Назначено на шесть. Идём?

— Да.

— А этот новичок с тобой — надежный парень? — спросил он очень тихо. Но Лис услышал: он обладал очень тонким слухом.

— Вполне, — тоже тихо ответил мнимый Николай.

— Тогда, пускай идёт к Виталику, познакомится. Стандартная проверка. А мы с тобой — поспешим на собрание. Некрасиво опаздывать.

Лис растерялся.

— Ну? Чего смотришь? Иди, — сказал ему Николай покровительственно, командным голосом.

— Да он же — первый раз здесь, Николай. Ещё не знает, куда идти… Эй, парень, на втором этаже есть зал для разминки, с зеркалами. На дверях так и написано: тренировочный зал. Пройдешь его весь, и выйдешь в заднюю дверь. А там — налево, и в кабинет небольшой. Скажешь Виталику, что от Валерия. Валерий — это я. А я звонок ему сделаю. Понял?

— Ага, — ответил Лис, всё более недоумевая. «Ну, ничего… Там, в зале, куда идёт Николай, вряд ли что успеет случиться плохое. Бухать или драться, похоже, эти ребята не собираются. А я быстро вернусь», — подумал Лис, и поспешил на второй этаж.

Комнату, в которой должен быть Виталик, Лис нашел без труда. Когда он вошел, то увидел у окна человека, сидящего за компьютером. Спиной ко входу.

— Заходи, — сказал он Лису, не оборачиваясь.

Лис подошел к нему поближе.

— Садись, — предложил Виталик, кивнув на стул рядом с собой. Лис присел, и только тогда тот посмотрел на него. Очень внимательным, оценивающим взглядом.

— Новичок? И хочешь вступить в наши ряды? — спросил он.

— Ну… Да, — растерялся Лис. Он совершенно не знал, о чем идет речь.

— А ты знаешь, что это не безопасно? За нами… Похоже, с недавнего времени установлена слежка.

— А что сейчас безопасно?

— Это верно… Ничего. Даже по улицам гулять. А что ты знаешь о герменевтике?

— А это здесь при чем?

— Ну, мы же — Новая Космическая Академия Наук… И знания — это то, что нас должно отличать от других людей. А еще, то, что в нашем кругу они распространяются бесплатно. Я недаром спросил именно про герменевтику: она — наука о смыслах. Именно смысл утерян сейчас человечеством.

— Смысл чего?

— Всего… В каком вузе ты учишься?

— М-мм…, - Лис растерялся.

— Понятно. Не учишься, — утвердительно сказал Виталик. — Ладно… Ну, не понимаю, что в тебе такого, интересного, нашел Николай? А вроде, он — парень серьезный. Кого ни попадя ни разу не приводил… Ладно, пробьем по базе… Что-то в тебе и правда есть. Особое или странное. Ты — будто, человек с закавыкой. Двуличный, что ли… С двойным дном.

— Вы меня недооценили, шеф, — неожиданно сам для себя, вспылил Лис. — Личностей во мне — по крайней мере, три. Двуличные сейчас долго не живут. Малый фактор приспособляемости.

— Занятный ты, однако. Нет, Николай не ошибся. И похоже, вот теперь ты говоришь то, что и впрямь сейчас думаешь. Итак, ввожу твои данные… Зовут-то тебя как?

Лис напрягся. У него не было имени. Только прозвище. С детства его называли только прозвищем. Однако, еще лет в пять или шесть он видел свою анкету, лежащую на столе дежурного по интернату. Тот не думал, что кто-то из ребят умеет читать. Но Лис уже научился. Сам. Случайно, когда лежал в больнице. Его отправили в обычную больницу, где были нормальные дети. И у них были книги. И букварь. И Лис, когда эти дети при нем учили буквы, заинтересовался. И долго рассматривал книги, букварь с картинками, заучивал потом буквы долгими, томительными часами одиночества в палате… Других детей выписали, но книги остались в тумбочке.

— Борисов Илья, — всплыло имя, можно сказать, из подсознания, и неожиданно для него самого.

— Борисов… Илья, — задумчиво повторил Виталик. И вдруг вскочил, как ошпаренный. — Как-как? — и снова посмотрел на Лиса, будто пытаясь считать информацию с его лица.

Потом он что-то набрал на компьютере, и открылась страница. На ней, на пол-экрана, появилась фотография. Лицо человека… Очень похожего на Лиса, только он был лет на семь его старше. Была и подпись под фотографией: Иван Борисов. «Дело четырёх».

— Я… Лично знал его. Подожди, — сказал Виталик, отошел к двери и плотно закрыл её.

— Здесь установлено устройство, исключающее любую прослушку, — добавил он, вернувшись на место.

— Можешь ты сказать, Иван Борисов — это твой отец? — спросил он тихо.

— Не знаю, — честно ответил Лис.

Но его сердце сжалось.

— Он был взят и репрессирован в 2039-м году. Проходил по так называемому «делу четырёх». Тогда он и ещё трое таких же молодых парней забрались в Следственную Контору: огромное, темное здание, окруженное охраной, забором с колючей проволокой и собаками. Вроде, они тайно отремонтировали ни базе старого авиаклуба поврежденный вертолет, и на нём сели на крышу здания. И спалили архивы по «нацпредателям», забравшись в самый центр. Весь. Пожар перекинулся и на другие этажи. Хорошо горело. Конечно, их потом нашли и взяли. Пришили дело по статьям за бандитизм, уничтожение имущества в особо крупных размерах, порчу национального достояния и что-то ещё. Но Конторе потом с нуля пришлось начинать свою грязную работу по сбору компромата.

— Кто такие «нацпредатели»?

— В нашей несчастной стране так называются люди, которые борются со структурой, занимающейся пропагандой шовинизма, враньём, строительством тюрем и уничтожением культуры, — ну, в общем, со всеми проявлениями «системы», представляющей из себя сращение бандитской и государственной структуры, уничтожающей и перетирающей в хлам всё живое.

— А что случилось потом с Иваном Борисовым?

— Он был отправлен в ссылку. Его жена участвовала в организации побега, ему удалось бежать. Они долго скрывались, но в конце концов, их раскрыли. И, при попытке побега через границу, схватили. Борисов был расстрелян. А его жена была определена на пожизненное. У неё был новорожденный ребенок, но его забрали у Анны и «определили на казенное воспитание», как это было сформулировано. Его следы теряются. Анна была освобождена через два года, покинула Московию и стала ведущим блоггером. Писала в сети, что ей на постоянные запросы ничего не ответили о судьбе сына. Она не смогла найти о нем никакой информации, не знает, жив ли он. В общем, о её сыне, — и тут Виталик проницательно посмотрел на Лиса, — и мы не знаем ничего. Даже, раздобыв некоторые секретные архивные документы. Итак, вернемся к тебе… Ты расскажешь мне, кто ты есть, чем занимаешься?

Лис внезапно обхватил голову руками, ощутив сильную боль. На глаза внезапно навернулись слезы.

— Я понимаю, — спокойно сказал Виталик. — Сказать правду ты не можешь. А лгать — тоже: здесь стоит фильтр. Мучаешься, да?

Лис вдруг поднялся, выхватил нож… В один миг его лицо исказилось яростью. Виталик побелел, и, вскочив с кресла, попятился к дверям. Но там быстро принял боевую стойку, и приготовился к защите.

Но Лис… Переложив нож в левую руку, быстро полоснул по ладони правой. Там, как он знал, был зашит его личный индикатор.

Кровь брызнула фонтаном, орошая компьютерную клавиатуру. Лис вставил нож в разрез и, поковыряв в ране, наконец, нащупал металлическую пластину. Потом поднес руку ко рту и зубами выдрал эту пластину из собственной плоти. Сплюнув «железку» на пол, он окровавленными губами проговорил:

— Мне… всю жизнь… врали… что я… родился… в тюрьме. Сын бандита и…, - Лис, побелев, завалился набок, но руки Виталика, подоспевшего вовремя, не дали парню упасть.

Потом Виталик снял с себя рубашку и, порвав её на полосы, быстро заткнул, и, как мог, перевязал ими рану.

Затем достал плейерфон и набрал номер, которым пользовался крайне редко.

— Приезжайте. Срочно, — только и сказал он.

— Вы не поверите мне, — Лис приоткрыл глаза и произнес слабо, почти теряя сознание. — Но… Николай — это не Николай вовсе. Они… Его подменили. Его сознание, личность. Чертовщина в этом какая-то…

— Кто?

— Бандиты. Я на них работал. С детства. И, если за вами стоит что-то важное — оппозиция, политика, сопротивление… То он обязательно предаст. Слышите?

— Да.

— Верите мне? Ведь я умираю. И — зачем умирающему врать?

— Я верю тебе. Держись, парень! Сейчас… Приедут врачи.

— Не стоило их вызывать. Они лишь ускорят мою смерть. Таких, как я — убивают. Если вынуть «фишку» из руки — смерть будет мучительной. Так говорят. И я знаю, что…

— Не верь! Они ведь врали тебе, всегда. Приедут не обычные медики. Они тебя спасут. И не выдадут. Зло побеждает добро, — сказал Виталик.

— Зло побеждает добро, — кисло усмехнулся Лис. — Но… В этой фразе по-русски нет определенности… Кто и кого побеждает, — и он потерял сознание. Боль сковала его. Так была устроена та самая «фишка», что его теперь парализовало. Яд проник в его кровь.

«Ну, хоть в этом… Они меня всё ж не обманули», — только и успел он подумать, проваливаясь в небытиё.

Глава 3. Крот

Евгений, бывший работник коллекторского агентства, надолго засел в библиотеке, с тайным желанием встретить здесь Неназываемого.

Листать настоящие книги — словно держать в руках истинную драгоценность; экран монитора никогда не вызывал у Евгения такого трепета. Хотя, он в последнее время читал только с экрана. А такую огромную массу «живых» книг Евгений давно не встречал.

Внезапно, — быть может, листы книг пробудили в нем эти воспоминания, а может, состояние души, — но он вспомнил молодость, филфак, где учился. Вспомнил явственно, чутко и больно. Читалку факультета, редкие, выдаваемые там раритетные издания книг, еще дореволюционных годов… И, конечно, Лику…

С ней, с безответной своею любовью, он познакомился именно в читалке филфака. В её так называемом читальном зале: простой аудиторией с обшарпанными стенами, исписанными партами, странными «галёрками», где занимались чем угодно, только не учебой.

Он сидел где-то в средних рядах, у окна.

— Здесь свободно? — спросила незнакомая девушка.

— Да, — с удивлением ответил он. Когда Женя пришел в читалку, почти все столы были свободны. Теперь он озирался кругом, и понял, что, увлекшись чтением, ну, а потом достав компьютер и увлекшись квестом, и он не заметил, как сюда набежали студенты. «Учились бы дома. За компьютером. Что здесь, клуб знакомств? Или же, все норовят сбежать из дому, как и я?» — устало подумал он.

Незнакомая, очень шикарная девушка присела рядом. От неё пахло духами так, что у Жени голова пошла кругом.

— О, я знаю эту игру! — восхитилась она, заинтересованно заглянув в его ноут. — Но я так далеко еще не заходила!

— Там есть хитрая загадка. Нужно хорошо знать поэзию. Ключ — продолжение строчки стихов…

— Лика, — неожиданно представилась она, протянув узкую руку.

— Евгений, — ответил он, и, вместо того, чтобы руку ей пожать, приложил её к губам. Как в старых романах.

— Я буду называть вас просто, Женей, — прошептала Лика.

С этого всё и началось. Вне соответствия времени, они общались исключительно на «вы», и он писал ей стихи, а она даже иногда отвечала на них своими строками… Потом были безумные петербургские ночи и прогулки по Фонтанке вместе с поэтическим ретроклубом «Пегас», чтение поэтов Серебряного века, посещение башни Иванова… Они залезли туда, на крышу, с риском для жизни. Пение песен БГ и Цоя под гинтару… «Мы стояли на плоскости, повторяя слова, лишенные всякого смысла…», — пел он, и его слова подхватывались компанией.

Потом была театральная студия, где роль Дианы из «Собаки на сене» исполняла Лика. И фантастические посиделки с изучением восточной философии в кругу странных друзей. Среди них был Вилли, который и зимой и летом ходил в одном и том же черном пальто, а в вузе из принципа учился исключительно на тройки. И Снежанна, обожавшая астрологию; она всем без исключения желающим бесплатно составляла гороскопы. И Рита, которая всегда ходила в одежде хиппи семидесятых годов прошлого века… Когда-то они думали, что их компания будет существовать вечно. Так будет всегда, и даже на старости лет они будут ходить в гости друг к другу…

Но, мирное затишье, лишенное имперских амбиций, продолжалось недолго. Так называемая «маленькая, но всё равно гордая страна» вскоре в очередной раз «встала с колен» и злобно зашипела на весь мир…Короткая, от силы двухгодичная, оттепель закончилась. В вузах и Московии в целом стали закручивать гайки. Начались новые гибридные войны. Хорошо, хоть армия была наемной, добровольной и Евгений не загремел на войну, не окончив вуза. Но Лика вдруг изменилась, посерьезнела, ушла в себя. И вскоре вышла замуж за бизнесмена с отвратительной, с точки зрения Евгения, физиономией, круглым пузиком и манерами гопника.

— Понимаешь, Женя, мне надоело быть вечно голодной… Помнишь, как мы с тобой продавали мою единственную шубу, чтобы заработать денег на еду? Я постоянно мыкалась по съемным квартирам, с крысами и тараканами, хотя никогда не говорила с тобой об этом, оставаясь «прекрасной незнакомкой». Я вообще не говорила с тобой о трудностях быта. Наша любовь была выше этого… Только музыка и стихи, и только свет… И, пусть она и останется таковой: и для меня, и для тебя.

Она помолчала. Кажется, Лика плакала. Там, в этом чужом подъезде, было темно. Он не видел её слёз. Потом они по лестнице забрались ещё выше, сидели на подоконнике и курили.

— Мои родители в мои восемнадцать лет выставили меня из дому, сказав, что я, с моим Университетом, розовыми очками и богемной жизнью им не нужна… Моё студенчество стало страшным, голодным, но оставалось свободным и прекрасным. Но сейчас… Сейчас я уже хочу покоя. Даже, ценой потери свободы. Я больше не хочу голодать и когда-нибудь стать бездомной и умереть на улице. Я всего лишь слабая женщина. Прости меня, Женя.

Он тогда просто растерялся. Шептал нежные слова, сказал, что она всё равно останется Прекрасной Дамой его сердца. Его музой. Предлагал жить у него, вместе… «Мы будем — два нищих, убогих человека, и не сможем за себя постоять. Разве я смогу на тебя опереться? Ты сам… Еле дышишь. Ты разве сможешь прокормить двоих?» — шептала она горькие слова.

Потом он всё равно пел по-прежнему песни под её окном. Чем, впрочем, вызвал осложнения в её интимной жизни. И дважды был избит её мужем. А также, в Университете встречался с ней, по-прежнему. Писал за Лику её рефераты, курсовые и диплом. Свой собственный, диплом на классическом отделении, он сдал на четыре, но Лика, на своём факультете русского языка и литературы, написанную им работу о поэтах Серебряного века защитила на отлично.

Но, с окончанием вуза, всё и закончилось.

— Женя, не береди мне больше душу. Я так не могу. Мы…должны расстаться, не видеться никогда, — в конце концов, сказала она.

— А как же трубадуры, например? У них была дама сердца. Пускай, замужняя. Это ничего не меняло.

— Такие истории иногда заканчивались очень плохо. Помнишь, ты рассказывал мне историю… как его там? Того трубадура, у которого ревнивый муж его дамы вырвал из груди сердце и отрубил ему голову… Как его звали?

— Гийом де Кабестань из Руссильона. Дама та съела его сердце, приготовленное её мужем, которое он подал ей на блюде. Когда муж сообщил ей, что именно она съела, она сбросилась вниз с балкона.

Лика кисло улыбнулась.

— Я помню, — сказала она. Ну вот!

— Нет, в наше время такое невозможно. И тебя на её месте просто бы прозаично вырвало, — сказал Женя.

А вскоре Лика уговорила мужа уехать в Болгарию, насовсем. О чем сообщила Евгению в письме, по интернету. И больше не отвечала ему ни в соцсетях, ни на звонки.

* * *

— Здравствуйте, Женя! — из воспоминаний его вырвал голос за спиною.

Он вздрогнул и обернулся.

— Здравствуйте, Неназываемый!

— Женя, вы, кажется, должны были уже появиться на своей прежней работе?

— Да. Вчера и сегодня была моя смена. Но… Я не хочу туда возвращаться.

— Я сам подыщу вам другую работу. Но… Вам придется один раз всё же посетить то самое коллекторское агентство.

— Зачем?

— Вы… Боитесь туда идти?

— Да.

— Вот поэтому. Надо убить этот страх. Идём прямо сейчас.

— Сейчас?

— Не бойтесь. Я поеду с вами. И нас повезёт ещё один человек. Мы зовем его Сенсей.

— У вас… Есть какой-нибудь план?

— Да.

* * *

— Я немного не понял, — начал Женя уже в машине, — в медцентре, и здесь — Фанни, Схимник, вы… Ну, как бы, все эти люди, которых я встретил в последнее время — это одна организация? Что происходит здесь? Мне кажется, что вас что-то объединяет. Это так?

— Да. Мы, действительно, одна организация. Неформальная. И эта организация имеет странную историю.

— А каковы её цели?

— Такая организация, а вернее, её предтеча, возникла в противовес другим силам, как их антипод. Вы, быть может, не знаете, Женя… Но у нас были повсюду расставлены паучьи тенета. Везде, в каждой, даже самой мелкой, организации были стукачи, наушники, платные «информаторы»… Они работали на весьма реальное и сильное объединение «своих людей». Мафиозным кланом их не назовешь; но только потому, что это была более широкая сеть. И, в общем-то, по сути мафиозная, их верхушка везде имела проверенных, таких же «своих», сошек поменьше. Те выведывали, подслушивали, высматривали. Докладывали о всех «странностях» и всех неформальных объединениях, чтобы странности — ликвидировать, объединения — разрушить. Результаты всех их доносов фиксировались и заносились в особую базу. В принципе, на каждого человека было своё негласное «дело» в этой базе. А потом, к примеру, приходил устраиваться на работу человек, увлекающийся рок-балладами. И заполнял анкету претендента на ту или иную должность. И начальник отдела кадров тут же пробивал по своей базе его данные. В отделе кадров начальникам, понятное дело, советовали брать только проверенных людей, и не послушать их начальник того или иного подразделения просто не мог. Его самого могли уволить. Ну, а во всех отделах кадров работали только люди определенного сорта: наглые, беспринципные — «свои», в общем, в доску для всей этой кодлы. Они проверяли всех: «свой» ли для них человек пришел устраиваться на должность, или странный какой-нибудь… Ага — смотрят по базе… Да он рок слушает. Ну его, долой! Ну, а внешне всё было шито-крыто: извините, мол, но это место уже занято. Или пришел кандидат с большим стажем, с ученой степенью, с медалью на шее… Да мало ли причин можно найти для того, чтобы отказать в работе! А можно и без объяснения. Или пообещать взять попозже, и тянуть месяца два, чтобы подождал, а потом — всё равно отказывать. Конечно, это всё — на работах более-менее оплачиваемых и не пыльных. И оставалось тогда любителям рока идти в дворники или грузчики. Или, на что-нибудь такое же, физически тяжелое.

В общем, такое явление в обществе мы окрестили «скрытый фашизм». В конце концов нашлись люди, которые поняли суть вещей. Нас просто уничтожают, лишая средств к существованию… И тогда эти люди стали создавать рабочие места и брать к себе на работу… По принципу, наоборот: только странных и неугодных. Тех, кто не вписывался. Не кланялся начальству. Для этого дела они создали подпольный фонд, пожертвования добровольцев. Да, они намеренно поступали так по отношению к отделам кадров «системы», существующей для подавления инакомыслия в зародыше. Даже, вообще любой мысли; думающие были не нужны. Любая мысль, творчество, предпринимательство — искоренялись. Поскольку, люди, к этому всему склонные, оказывались ниже плинтуса, им было не до развития. Для творчества и идей нужны люди свободные.

Так вот… Новые, негласные организации, берущие к себе «отказных», стали предоставлять им работу, а потом — временное жильё. Главное, что они сразу поняли — им нужно было не допускать провокаторов в свои ряды. И потому, весь этот прорыв и деятельность были бы бессмысленны, не создай люди вовремя определенных приборов. Одни из приборов послужили для экранирования мыслей и того, что происходит внутри наших контор. А другие — для вычисления людей с гнилыми намерениями и не допущения их в пределы наших стен. Да, они просто не проникали физически в наши организации; при этом, в особо сложных случаях, им внедрялась ложная память о том, как они к нам вошли и что увидели. Других вырубало на пороге, и они поступали в наши медцентры. А чаще всего, подходит чужак к нашему дому, хочет войти — и вдруг сразу поворачивает обратно, забывая даже, зачем он сюда шел. Защита работает надежно.

Ну, а потом интелы подключились. Те из них, что работают на нас, стали вычищать данные из таблицы «неблагонадежных», полностью стирать отовсюду такие файлы. Одновременно с этим, некоторые наши отважные ребята, к примеру, несколько раз поджигали самые отвратительные тайные конторы, в которых хранились документы с папками. Конторы, созданные стукачами и для стукачей.

Таким образом, и началась наша борьба по спасению реальных людей от жестокой «системы», проводимая просто для их выживания. Программа была предназначена для спасения нормальных, думающих и одаренных. Ну, а потом оказалось, что именно эти люди добились лучших результатов в работе: научных достижений, творческих произведений, эффективных изобретений… И всё это стало нашим внутренним, тайным, достоянием. Мы всё это стали хранить в секрете. И распространять лишь среди своих. Не подпитывать систему. И это начало уравнивать, в какой-то степени, нас с нашими противниками: у тех в руках деньги, власть, сила и ресурсы… А у нас — наука, тайные производства, новые изобретения и единство… Только, Женя, мы все здесь живем, как на войне. Мы в постоянном напряжении, оберегая друг друга. Иного не дано. И никто не знает исхода этой битвы.

— Понятно. Я, если можно, хотел бы работать у вас.

— Можно, Женя, можно.

— Тогда, может, не надо ехать в мою бывшую контору? Вам же не сильно нужны справки оттуда? Тем более, что мне ничего не дадут: официально они не заключали со мной нормального трудового договора. Сказали: первый год так работай…

— Мы едем туда не для этого. И, ничему не удивляйся. Тому, что сейчас произойдет.

— Хорошо. Я понял.

* * *

Это был обычный, ранее жилой, дом. Но все этажи невысокого здания занимали разные конторы.

Перед одним из двух подъездов Евгений остановился и зябко поёжился. Было сыро и промозгло; снег давно превратился в хлюпающую под ногами, мерзкую жижу, а ветер насквозь пронизывал Женю, одетого в тонкое пальто.

Машина, на которой они приехали, была оставлена за углом.

Неназываемый и Сенсей вошли вслед за Евгением в серое, мрачное здание.

— Со мной, — внизу, кивнув в сторону спутников, промямлил Евгений вахтеру. Лицо самого Жени вахтеру, пожилому военному в отставке, уже изрядно примелькалось.

Он вошел первым и в помещение самого агентства.

За столом при входе, как всегда, сидела секретарь Алёна и заполняла бланки.

— Вы, — она подняла на Евгения удивленные глаза. — Вы столько дней пропустили без уведомления, весь вчерашний день не отвечали на звонки, опаздываете… Вас, скорее всего, уволят.

— Я хочу поговорить с шефом, — извиняющимся голосом, глядя в пол, робко сказал Евгений.

— Проходите, — сказала Алёна. — Он у себя.

Тогда Евгений, как они договорились заранее, приоткрыл входную дверь в кабинет шефа, чтобы пропустить вперед Сенсея и Неназываемого.

— Эти люди — со мной, — пояснил он Алёне, таким же робким, извиняющимся голосом.

Алёна ничего не успела ответить.

Впрочем, Неназываемый, мимоходом, быстро наклонился к ней, и, внимательно посмотрев в глаза, сказал:

— Мы — с Евгением. Родственники его.

— Угу, — будто подавившись, ответила та и уставилась в потолок, впав в прострацию.

И вся троица исчезла в кабинете шефа.

— Здравствуйте, шеф! Я отсутствовал на работе, — с порога начал Евгений. — Ко мне родственники внезапно приехали. Вы же меня не уволите, правда? — и он заискивающе улыбнулся.

Один из «родственников» (это был Сенсей) тем временем осмотрел кабинет беглым взглядом и, подойдя к окну, неподалеку от которого за столом сидел охранник, спросил у него развязно:

— Закурить не найдется?

— Что? — парень уставился на Сенсея рыбьими глазами.

— Я имею в виду зажигалку. Сигареты у меня найдутся. Огонька не будет? — Сенсей приблизился и полез в карман.

Парень пошарил по столу и нащупал зажигалку.

Сенсей же, без предупреждения, нанёс удар кулаком ему в челюсть. Одного удара оказалось достаточно.

Минутой ранее, Неназываемый уже стоял перед шефом, рядом с Евгением.

— Вы же простите моего племянника? — спросил он Палыча, внимательно вглядываясь в его свиные глазки, тут же забегавшие из стороны в сторону.

— Я…, - гневно начал Палыч, приподнимаясь — и вдруг грузно осел на стул. Голова его упала на грудь, а ворот рубахи врезался в жирную шею.

Неназываемый и Сенсей, после того, как последний вырубил охранника, тут же выволокли грузное тело Палыча из кабинета. Испуганные коллекторы, высунувшись из-за перегородок — шкафов, от удивления прекратили на время обзвон должников.

— Человеку стало плохо. Скорая ожидает внизу, — бросил Сенсей в их сторону.

Евгений покидал кабинет шефа последним. Он быстро прикрыл дверь, за которой оставалось под столом валяться тело охранника. Тот еще был в отключке.

Женя поспешил вниз по лестнице, за своими спутниками, волочившими грузное тело. Прорвавшись на площадке между этажами вперед них, он первым был у вахты.

— Палычу стало плохо. Мы вызвали скорую, — сказал он вахтеру. Следом Сенсей и Неназываемый проволокли Палыча. Они вышли на улицу и последовали к машине; шефа коллекторского агентства затащили на заднее сидение. С ним сел Неназываемый, а Сенсей — за руль.

— Женя, садись вперед, с Сенсеем. Надо спешить. Трогай, — сказал Неназываемый. — Скоро очухается тот, в кабинете. Мало ли, куда позвонит. Крот почует неладное, если узнает.

— Крот? — встрепенулся Женя.

— Не важно, кто это, — ответил Неназываемый. — Твоя работа выполнена. Подбросим до ближайшего метро — и возвращайся.

Машина резко сорвалась с места.

— Ты думаешь, у нас получится, добраться до Крота без приключений? — спросил Сенсей.

— Если Генерал туда вхож, то попробуем, — ответил Неназываемый.

— Куда… Вхож? — спросил Евгений.

— В один медцентр со странной репутацией. Где чуть не прооперировали Марию, вырезав здоровую почку. Нам нужно туда проникнуть. Для этого мы и взяли Палыча, — пояснил Неназываемый.

Тем временем, машина неслась по Питеру, устремляясь к окраине.

— Ну, что, Женя, ты больше не боишься коллекторского агентства? — спросил Неназываемый.

— Кажется, уже нет, — усмехнулся тот.

— Выходи, метро по курсу, — предложил Сенсей.

Евгений вышел. А машина двинулась дальше.

* * *

Вскоре очухался Генерал, приоткрыв свои маленькие глазки. Неназываемый тут же пнул его в живот. Потом развернул к себе его голову, и быстро нажал на определенные точки.

Спустя минуту, Палыч посмотрел на него мутным взором.

— Мы едем в медицинский центр, и ты нас проведешь через охрану, — сказал Неназываемый.

— Куда едете? Какую охрану? — вяло спросил тот.

— Я не знаю, как вы называете этот притон. Проведи нас к Кроту. К медикам. Иначе, ты — труп.

— А, так вам нужен Крот? Всем до зарезу нужен Крот… То Ферзю, то Царю. А вы на кого работаете? — изменившимся голосом, будто язык с трудом ворочался у него во рту, спросил Палыч. — Но, эти ваши дела дурно пахнут и плохо заканчиваются.

— Кончай базар. Мы заплатим, — рявкнул Неназываемый.

— Ну… Проведу в Контору. Через охру. А там он ко мне обычно сам вниз спускался. Я звоню, что пришел. А сейчас, сами его нору дальше ищите.

— Ладно. Охрану минуем, и ты свободен. Если не хочешь к Кроту провести. Мы бы заплатили, — уныло согласился Неназываемый.

— Сами со своими делами разбирайтесь, — ответил Генерал. Глаза его забегали из стороны в сторону. — Но, если Царь узнает, мне и так не поздоровится. Это — тоже немалый риск. И он должен быть хорошо проплачен.

— Ладно, заметано. После получишь это, — Николай полез в карман и достал крупный ограненный алмаз.

Он показал его Генералу, держа на раскрытой ладони, и глаза Палыча снова нервно забегали из стороны в сторону, а лоб покрылся испариной.

— Приехали, — сказал Сенсей. — Вытряхиваемся.

* * *

Генерал подошел ко входу и нажал на кнопку переговорного устройства.

— Привет, Стерх, кажется, это ты? Узнал еще издали по силуэту, — мрачно сказал он.

— Привет, Генерал. Тебе чего? Наркота закончилась?

— Смекаешь.

— А где твой Костя?

— Понятно, что он двух охров стоит… Но и других обучать нужно.

— Новички, что ли?

— Типа того.

— Кисло выглядят для коллекторов. В качалку пусть запишутся.

— Это ты скажешь после того, как они тебя отделают. Проверенные уже кореши.

Стерх тем временем уже провел их от стеклянной двери в глубину пустого вестибюля, с серыми плитками пола и низким потолком. Там он их и покинул, возвращаясь к «вертушке» у входа.

— Теперь — рванем к лифту, — шепнул Неназываемый Генералу.

— Я с вами не пойду. Давай камень. Не дашь — подниму здесь хай, — зло шепнул Генерал.

— Держи. И убирайся поскорей. Хай здесь всё равно будет, — ответил ему тот, протягивая бриллиант.

Блеснув, сокровище исчезло в кармане Генерала. Тот остался, а остальные двое последовали дальше, к лифту.

— Стой! — раздался крик Стерга. — Стрелять буду!

«Блефует», — подумал Неназываемый. Впрочем, им было всё равно: оба, он и Сенсей, устремились к лифту.

Однако, действительно, последовал выстрел. Но они среагировали мгновенно, упав на пол. Прокатились к одной из двух боковых лестниц, ведущих наверх. Путь к лифту был отрезан, поскольку простреливался, но они уже проворно взбежали наверх, на первую площадку между этажами.

— План номер два? — спросил Сенсей, когда они, не прерывая бега, очутились уже на втором этаже.

— Да, — подтвердил Неназываемый.

Сенсей кинул вниз микрогранату.

Неназываемый достал файербол и кинул его по направлению к закрытой двери лифта на втором этаже, когда они сами рванули ещё выше. Дверь шахты лифта запылала. Лестница, соединяющая первый и второй этажи, медленно осела вниз, разрушаясь и превращаясь в труху: ведь Сенсей кинул туда термозаряд. Они же теперь бежали по лестнице, оборвавшейся в пропасть. И так, повторяя разрушения, они взбежали на шестой этаж. Там они побежали по длинному коридору, и Неназываемый высматривал нужную дверь, следуя нумерации кабинетов. За спиной еще раз заторможенно бабахнуло, полыхнуло пламя, и между этажами, поднимаясь всё выше, занялся пожар.

— Куда нам? — спросил Сенсей.

— Номер шестьсот двенадцать, — сообщил тот. Номер ему сообщила Мария, а ей — Фрэд.

Вскоре они отыскали нужный кабинет, и Сенсей открыл дверь с помощью отмычки. Они забежали внутрь и заперлись.

— Думаю, здесь повсюду системы слежения. Ну, вот одна, — сказал Неназываемый и выстрелил вверх из бесшумного пистолета. Наверху, над входной дверью, раздалось тихое дзынь.

— Что ищем? — спросил Сенсей.

— Что-то похожее на «черный ящик», в каких хранят интелов. Я узнаю такой прибор. Всё, что окажется рядом, тоже захватим: там должен быть ещё один прибор.

Вскоре, на одном из столов, Неназываемый отыскал похожий, судя по описанию Фрэда, ящик.

— Надо искать ещё и так называемый «разрядник»: еще один прибор нам нужен, — сухо сообщил Неназывемый другу.

— Я ещё шкафы не проверял; вон те два, большие, у стены, — заметил Сенсей.

— Надо торопиться, — нахмурился Неназываемый. — Проверяй шкафы, я — посмотрю, не прячется ли кто в туалете — и уходим.

Он подошел к туалету. Дверь маленькое помещение была заперта изнутри.

— Выходи, иначе — открою стрельбу, вынесу дверь, и могу убить ненароком, — прокричал Неназываемый.

— Не стреляйте, — послышался робкий голос. Раздался звук открываемого шпингалета, и наружу высунулась голова. Казалось, маленький, тщедушный человечек с красными глазками по-крысиному принюхивался.

— Крот! — понял Неназываемый. — А ну, вылезай оттуда. Что ты там делаешь?

— Да, я — Крот, — сказал человечек, потирая ладонь о ладонь крупные, красные руки и по-прежнему стоя в проеме туалета. — Но это я должен спросить, что вы делаете в моем кабинете? Роетесь?

— Ах ты, трусливая шкура! — закричал Сенсей.

— Нет, подожди, — остановил его Неназываемый. — Может, ты поведаешь нам, где разрядник?

— А, так вы в курсе? Вас — что, Царь послал? — на неприятной физиономии Крота, с острым подбородком и глазами-буравчиками, читалось явное облегчение. — Я же сказал ясно Царю, что…

— Разрядник! — заорал Сенсей.

— Нет его здесь. А я пытаюсь вам сказать, что парнишке его отдали вашему, что с Николаем пошел. Так надо было. И — оставьте меня в покое, я тут при чем? — Крот изобразил видимость улыбки, показав маленькие, желтые зубки.

— Ладно, бросай эту гниду. Уходим, — устало сказал Сенсею Неназываемый и запросил по мобильнику вертолет. — Экстренная ситуация, — доложил он пилоту. — Постарайся, чтобы тебя не засекли, но — в любом случае, забирай нас!

— Думаю, нам надо захватить и этого. Допросим с пристрастием, — кивнул Сенсей на Крота.

— Действуй, как знаешь, — согласился Неназывемый.

В ожидании вертолета, повисла гробовая тишина, изредка нарушаемая лишь поскуливанием Крота, которого Сенсей выволок из туалета, тщательно обыскал и теперь держал мертвой хваткой.

Вскоре вертолет, описав круг над зданием, приблизился к окну, из которого, став на подоконник, высунулся Неназываемый. Вертолет завис над ним; вниз была спущена веревочная лестница. Неназываемый схватился за лестницу и полез вверх, а следом Сенсей заставил подниматься Крота и полез сам. Пилот, даже не дожидаясь момента, когда все они окажутся в кабине, взмыл на вертолете вертикально вверх, уходя от стрельбы, открытой по нему из нижних окон. Снайперы, однако, успели ранить Сенсея в ногу. Внутри вертолета, наскоро обрабатывая рану Сенсея, Неназываемый одновременно сообщал пилоту:

— Возможно, что к нашему вертолету скоро отправят боевые на перехват. Вполне вероятно, что они есть у этой банды, — при этих словах он заметил, что Крот аж позеленел. — Будем садиться, и как можно быстрее покинем вертолет.

— Где? — спросил пилот, ложась на курс вылета из города.

Кто-то позвонил Неназываемому, и он принял входящий, и вскоре услышал голос Виталика, своего знакомого, известного ему по другому объединению «своих» в Санкт-Петербурге. Он звонил крайне редко: только в случае неожиданных происшествий, когда нужна была помощь. Если рассекретят одно из объединений, остальные должны оказаться по-прежнему вне досягаемости, и потому отдаленные друг от друга организации старались как можно реже выходить на связь между собой.

— Здравствуй, Неназываемый! Срочно нужна помощь, у меня заварушка. А наши сейчас не в городе, далеко. Ты можешь прислать срочно своих людей? Хоть пару, но хорошо обученных.

— Нас как раз двое. И пилот вертолета. Где высаживаться?

— Вы на вертолете? Большая удача… Высаживайтесь на крышу молодежного центра…

— Где-где? — переспросил Неназываемый удивленно.

— Это недалеко от…

— Не продолжай. Я хорошо знаю это место. Уже летим, — Неназываемый отдал распоряжение пилоту. — Слушай, Виталий, нам это место крайне интересно. А что ваши там делают?

— Из наших — только я. Проник в одно закрытое общество, совсем недавно. Молодые ребята здесь, политические. Пытаются сопротивление организовать. Я быстро вошел в главный их совет. И… У нас тут странные дела творятся. Один новенький пришел, и сейчас в отключке. А другой новенький… Его нужно срочно в больницу. В нашу. Именно — в нашу! Потому, я и вышел на связь. А в сумке я у него прибор обнаружил, весьма странный. Мой анализатор запикал, вот я и проверял всё кругом.

— Что это? Оружие?

— Нет. Серебристый сосуд с трубкой… Назначение прибора мне не понятно.

— Что?! Береги этот прибор. Он мне позарез нужен. Первого из твоих новеньких — Николаем зовут?

— Да. Но я не договорил… Тут вовсю битва идет за него. Он сам упал, и валяется. А сюда мордовороты рвутся. С андроидами. Взломали входную дверь, бегают по коридору, требуют Николая. А в зале, где он находится — наше секретное собрание, их туда нельзя пустить…

— Держитесь, мы уже близко. Николая обороняйте. Это — очень важно. Нужно, чтобы он жив был. И серебристый прибор береги, спрячь пока. А кто — второй? Кто с этим парнем был?

— Подельник бандюков, похоже. Но — не по своей воле он с ними. Завербован с рождения. Он из своей руки у меня на глазах пеленгатор контрольный вырезал. Не захотел на них работать. Много крови потерял. И яд там явно какой-то задействован, в пеленгаторе. Если его вынуть, попадает в кровь. В общем, спасать надо парнишку этого…

— Я свяжусь с кем надо. Ждите и моих медиков, впустите их. Мы сами — почти рядом. Высадимся — пойдем на захват Николая. Где он?

— В зале собраний. На втором этаже, третья дверь слева от лестницы, по коридору.

— Понял. А бандиты где?

— Пока — на первом. Все кабинеты подряд прочесывают. Там у нас кружки разные, занятия идут…

— Ясно. Мы — в зал направимся, как высадимся. А ты — встреть медиков.

Неназываемый отослал Виталику, а потом и медикам, ещё несколько сообщений: так, чтобы информацию не слышал Крот. Тот и так увидел и узнал слишком много. Хотя, он забился в угол рядом с Сенсеем и явно притих.

«Если этот субчик не уйдет ненароком в переделке — то надо надавить гипнозом, и стереть ему память об этом дне», — решил Неназываемый.

Вертолет завис над крышей молодежного центра.

— Мы десантируем, а ты — улетай, и поскорее! — сказал Неназываемый пилоту.

— Улечу, но покружу поблизости. Буду на связи, — ответил тот.

Глава 4. Бегство от теней

Она ещё в детстве поняла, что все и во всём, постоянно, врут. Это называлось «идеологией». Потом идеологию убрали, но ложь всё равно осталась. Появилась некая гибридная идеология, полностью перешедшая на личности: просто, кого-то «заказанного» поливали грязью или устраняли, а кого-то превозносили… До поры, до времени. Игра была такая.

Ложь существовала ещё и просто так: не для какой-либо конкретной цели. Просто, ею пропитывалось всё. Например, в тот период наивысшей безнравственности, что наступил за развалом Союза, зачем-то врали, что в Советском Союзе не было секса… Но… почему же не было? С детства она помнила гадких, похотливых дядек, трясущих своими причиндалами. С их грязными предложениями, они таились где-нибудь в подъездах. От подобных они, девчонки, сбиваясь в стайку, убегали прочь. В этой и подобной тому форме секс был всегда. Грязный, животный и отвратительный. Хотя, только потом появились голые задницы на экранах и заведения для «интимного массажа». После отторжения перестройки, всё это расцвело буйным цветом.

Нет, секс был… Не было только любви. Ни тогда, ни потом. В конце концов, даже само это слово утонуло, захлебнулось в пошлости. Чувства полностью заменились идеалом чувственности, погоней за потоком новых ощущений: так бывает в те времена, когда нет ничего прочного, постоянного и надежного.

Средства массовой информации были теперь везде включены на полную катушку или воткнуты в уши: как предосторожность от того, чтобы в голову не могли заползти собственные мысли. Сила денег, власти и всесокрушающей ненависти заполнила всё. Обнажился холодный, злой, ничем не прикрытый мир.

Или — развалины иных миров, разных пластов разгромленной в хлам культуры?

Падение длилось лет сто пятьдесят. Не меньше. Срок, в общем-то, чертовски малый с точки зрения вечности, истории… Даже, с её собственной, человеческой точки зрения.

Ещё её бабушка видела февральскую революцию, ходила по улице с красным бантом на груди и радовалась отмене уроков. Да, это было совсем недавно… Просто, человеческая жизнь — так скоротечна…

А — Неназываемый? Он, наверное, сам, своими глазами, видел те времена, о которых рассказывала ей бабушка… Марширующих голых женщин с транспарантами «Долой стыд»… Борцов с мещанством… Которые уничтожали чужих домашних кошек и горшки с цветами на окнах… Сеяли повсюду голодное, слепое, бездушное равноправие. Создавали «единую общность — советский народ». Безликий, бездушный, с кислыми, тупыми физиономиями.

Насеяли… Везде.

Времена страшные и суровые сменялись лишь легким дуновением оттепели: ровно настолько недолго, чтобы страна только что не померла совсем, до самого последнего человека…

Фанни снова подумала о Неназываемом: как же он выдержал, пережил страшные для страны времена? Голод и разруху, войны и бедствия, коллективизацию и военный коммунизм? Где был, что делал? Или же, он жил тогда не здесь, за границей?

Она поймала себя на том, что, при размышлении, что-то рисует у себя, в блокноте для записей. Вообще, её стол был теперь завален бумагами, тетрадями, книгами… Ей нравился и запах свежей типографской печати, бумаги, и запах старых книг… А жители этого дома, похоже, не слишком доверяли компьютерам и прочей технике. И не создавали из компьютера… бога всех вещей.

Сегодня ей не хотелось выходить в сеть. Совсем. Потому, она сидела и дорисовывала, уже сознательно, маленькую, хрупкую девушку с большими глазами и прозрачными, стрекозиными крылышками. Девушка улетала прочь, оборачиваясь и грустно глядя в упор на Фанни. «Может, она эльфийка, а может — моя муза», — подумала она, глядя на свой рисунок.

Ей сегодня было почему-то неуютно от того, что рядом не было Неназываемого. Он должен быть сейчас рядом! Потому, что иначе она тревожилась за него. Будто, только сегодня осознала, как темно вокруг, и каким силам они пытаются сопротивляться. Каким страшным силам, не имеющим ничего общего с человеческим разумом, чувствами и понятиями. С тем, что властвовало безраздельно в самых темных углах мира и считало себя хозяевами. Прежде всего, хозяевами людей. С теми безымянными силами, в которых не было ни малейшего проблеска добра и сострадания. Лишь свирепое желание поглотить всё, переварить и сыто выплюнуть отходы.

И то, что кто-то из выпасаемых ими человеческих стад не всегда следовал на создаваемые ими бойни, не соглашался на принудительную эвтаназию на старости лет, на псевдолечение таблетками и операциями, когда в том не было никакой нужды, не устремлялся на войны, не маршировал вместе с другими стройными рядами по праздникам и не читал правительственных новостей, — всегда вызывало в них желание убить непокорных, задушить их руками своих слуг.

Если эти силы уже прознали о них, об этом доме… То они придут, чтобы их уничтожить…

Фанни показалось, что это так; что те, кого Неназываемый и другие называли «тенями», уже прознали что-то об их единении, коснулись её сознания ледяным холодом страха… Что они… ищут их по городу. Чтобы убить, уничтожить.

Она не понимала странной, неожиданной, необоснованной паники; хотела успокоиться. Но, никак не получалось у неё успокоиться; она не находила себе места от беспричинного волнения.

И, в конце концов, не находя себе места, Фанни достала куртку, сапоги, быстро оделась, обулась — и покинула комнату, дом, устремилась прочь, в толпу… Здесь, только здесь, можно было затаиться, стать неприметной; быть в полном, безраздельном одиночестве. Ей оно было сейчас необходимо. Для того, чтобы привести в порядок мысли и чувства.

Фанни шла по набережной Фонтанки; и снег внезапно начался и повалил хлопьями. Когда, вдруг, она услыхала знакомую мелодию, достала из кармана планшет и приняла входящий.

— Позвони Марии. Срочно. Пусть она съездит к Николаю. Ему надо сейчас, срочно ехать в Молодежный Центр. Она ему пусть поможет. Расскажи ей вкратце о том, о чем я рассказал тебе вчера: что его… еще можно вернуть, — это был Неназываемый.

— Где ты? — упавшим голосом, спросила Фанни.

Но он уже отключился, и больше ей не удавалось поговорить; соединения не было. Должно быть, он зачем-то полностью отключил связь. Тогда, в спешке, она судорожно набрала другой номер. Марии.

* * *

Фрэд понял, что его обнаружили. И что, с недавних пор, за ним постоянно следят. Если так, то они уже могли считать с него всю информацию: ведь Фрэд, хотел он того или нет, был лишь частью единой системы, набором значков, символов, энергетических импульсов… Впрочем, он плохо представлял себе как систему в целом, так и составляющие его самого части.

В конце концов, когда он был ещё живым человеком — тем, чью память он несёт сейчас в себе — Фрэд был набором клеток, а его мозг состоял из синопсисов и нейронов… И тогда он тоже плохо представлял себе свои составные части. Ему это, в принципе, и не слишком было нужно. Для того чтобы продолжать жить, знание о том, как функционирует его мозг и как он подает сигналы телу, не было слишком необходимым. Как музыкальной мелодии не обязательно знать, из чего созданы струны инструмента, на которой её исполняют.

Фрэд знал, что они — тени, могут считать с него информацию, снять копию; сообщить её, кому угодно… К примеру, узнать, с кем и о чем он общался в последнее время. Без пыток, допросов, и даже без сообщения ему самому о проведенном тщательном сканировании. Так сказать, путем хакерского взлома его души. Он знал, что от подобного кощунства он не умрет. Но должен почувствовать сбой. Недомогание: к примеру, как человек при гриппе.

Должно быть, они уже знают о Марии… О том, что он общался с нею. Он осознал это лишь потому, что сейчас ему внезапно стало плохо. Будто давящая сила нахлынула на него; испариной покрылись чувства; рябь серой дрожи заколыхалась в мыслях, и захотелось убежать прочь.

Куда?

Отсюда не убежишь…

Если они вычислили, что он общался с Марией, они взяли под контроль её электронику и будут отслеживать связи её общения. Что они узнали? Что именно он, Фрэд, сообщил ей о кабинете номер шестьсот двенадцать? Считали, кому он передал этот номер? Значит, кто-то уже проник в него… И… только б они не считали также и то, что он писал Николаю. Ведь они не хотят, чтобы их план, что касался Николая, был сорван.

И, быть может, они теперь будут прослушивать все разговоры Марии; наверняка, они вышли на её номер. И будут выходить на всех, кто с ней попытается теперь связаться. Услышат каждое слово… Подстерегут на улице…

Фрэд почувствовал себя предателем. Было ощущение, что внутри него что-то сжалось… Хотя у него уже давно не было сердца.

И ему некуда было обратиться за помощью. Здесь, внутри машины единого интеллекта, все, абсолютно все были одиноки. Как одиноки были и те люди, которые сидели за своими компьютерами по ночам, в поисках иных душ, иных идей и мыслей. Они лишь обманывались тем, что не одиноки, когда подключались к единому, общемировому полю всеобщего интернета… Но это было не так. Они по-прежнему были одиноки абсолютно, если только новые интернет-друзья как-либо вдруг не проявлялись в их реальной жизни. Но это случалось крайне редко.

Интернет-сидение стирало грани человеческой личности, уничтожало защиту; оно нарушало реальную связь с настоящим общечеловеческим полем. Тем общечеловеческим сознанием, которое было неподвластно контролю теней. Да, эта вездесущая машинерия предлагала более простой, не затрачивающий усилий, общедоступный вариант общения душ. Простой и… тотально контролируемый.

Фрэд помнил до сих пор, что существует это, иное, единение. Коллективное сознание… Он помнил заброшенный домик в опустевшей деревне, куда его закинуло однажды, к местному знахарю. Он жил там одиноко, в лесу. И, после некоторого времени такой жизни, он знал то, что думает его жена, на расстоянии сотен километров; он заранее чувствовал приближение дикого зверя или о визите к нему других людей, путников. Настоящая сила была тогда в нем; она излечила его, дала почувствовать осязаемую реальность, научила управлять энергией, телом, событиями и состоянием души. Он чувствовал тогда радость от созерцания восхода солнца, единения с деревьями, травами и животными. Но сила духа, наработанная там, постепенно, день изо дня, покидала его потом, в городе, пока не вытекла вся, без остатка.

И Фрэд знал, что всё то, что плавает в системе единого интеллекта — лишь сухая информация; она не имеет реальной силы. Будто из тех слов и строчек, что плавают в сети, кто-то выкачивает часть реального содержания, оставляя лишь оболочку, знаки, символы, лишенные истинной силы слов. Он порой думал и о том, что отношения людей в сети, с их страничками и сайтами, похожи на отношения соседствующих памятников и могилок на кладбище: на одной есть фото и дата жизни, на другой — нет; у одного — есть завядший букетик, лавочки для посетителей; рядом с другим — бутылка водки, а у третьего — есть эпитафия… Но все они — лишь символы чего-то. Былого — на кладбище; настоящего, но далекого — в сети. Только знаки… И тихий шелест листвы есть где-то над ними; и пение птиц не нарушает застывшую тишину.

А быть может, Фрэд просто ощущал себя таким памятником. Или — деревом. На кладбище. Его корни уходили в почву общечеловеческих идей и мыслей, а крону создавали воспоминания. И он шелестел кроной, питался соками земли — но не сдвигался с места.

Но всё же, в прошлом он был человеком. И его волновала судьба Марии, её друзей… Он чувствовал себя предателем. Хотя, его предательство совершенно не зависело от него. В его суть, мысли, действия: во всё, — могли залезть, как в чужую квартиру. И ограбить. Они целиком не принадлежали ему, его мысли, его тайны… Он был Фрэд. Интел.

И он знал, что в плотной материальности силы теней уже победили: всё развивается по их сценарию. И потому, битва уже перенеслась в область духа. Отчасти, овеществленная, эта духовная битва обрела своё поле в блогосфере, соцсетях, сайтах интернета. Здесь происходит битва людей с нечеловеческим разумом. Так же, как и в реале. Только здесь она проходит, в том числе, и по душам интелов, кромсая их на части. А также, здесь с легкостью проникает в не защищенные человеческие сознания, сводя их с ума или заражая фобиями или бредовыми идеями, чужая, злая воля…

Итак, Фрэд снова подумал о том, что, поскольку он чувствует недомогание, разбитость — значит, с него уже считали информацию. Быть может, в том числе о Марии. И вышли на тех, кто, может быть, после их внедрения в его сознание, уже общался с нею при помощи гаджетов.

Кому она могла сейчас позвонить? Или, кто позвонил ей? Этому человеку угрожает опасность. Он почти что ощущал это…

Фрэд понял, что и ему самому не следует теперь выходить на связь ни с Николаем, ни с Неназываемым. Теперь всё будет прослушиваться. Хотя, он должен был осуществлять связь между ними, как они договорились; но теперь это было слишком опасным. Он не знал, как они его смогли вычислить, но на этот счет у него имелось явное подозрение. Будто бы, кто-то выскреб всё у него внутри…

«Надо предупредить Марию… Или, нет, не надо её ни о чем предупреждать. Лучше попробую… не звонить, а, переместившись по сети сгустком энергии, ударить и отключить ей связь… Даже, спалить её гаджет. Быть может, тогда они не вычислят, кому я именно я осуществил передачу. Да, это не безопасно для меня, но… Должно сработать, — решился Фрэд. — И тогда, они не прослушают её беседы».

* * *

Фанни вновь и вновь предпринимала попытки дозвониться до Марии.

Напрасно.

«Странно, что нет связи именно сейчас… Случайность? Вначале, звонок, вроде бы, пошел», — мелькнула в голове мысль.

Она решила, что нужно тогда срочно, без промедления ехать к Маше, в общежитие. Фанни знала адрес, провожала однажды её и сейчас была не слишком далеко оттуда.

Вахтерша, важная, как, по крайней мере, министр, не хотела её пускать; но, видимо, что-то было во взгляде Фанни такое, что она стушевалась, и, в конце концов, пустила её: без документов, но ненадолго. Отыскав Марию и торопливо сообщив ей о том, что нужно ей делать и что заранее было обговорено ею с Неназываемым, она вскоре выскочила из общежития. Мария показала ей расплавленный плейерфон… Он у неё только что самоуничтожился, похоже… Но, доверять беседу с Николаем технике, так или иначе, всё равно было нельзя.

— Ты… Просто, поезжай к нему. Немедленно, — посоветовала Фанни.

Направляясь домой и будучи уже неподалеку, Фанни внезапно заметила, что двое незнакомых, подозрительного и зловещего вида, мужчин выскочило наперерез её дороги из подворотни ближайшего дома. Она обернулась: и ещё сзади подходило двое. Все четверо устремились к ней.

Чуть сзади — двери булочной… Бежать туда? Нет. Не успеет…

Внезапно из тех дверей, что она приметила, выскочила женщина. Она выстрелила из парализатора в спины двоим: тем, что направлялись к Фанни сзади, и те упали. Тем же, что выскочили из подворотни, Фанни направила в нос струю слезоточивого газа…

И, не теряя времени, обе женщины устремились вперед. Та, что неожиданно пришла на помощь, за поворотом улицы схватила Фанни за рукав и потащила к остановке. Когда она обернулась, Фанни её узнала, хотя всё лицо её было замотано «кольчужкой», по самые глаза. Это была Милица.

— Выбрось гаджет, если он есть у тебя. Возможно, шли по нему за тобой, — резко сказала она Фанни.

Та бросила планшет мимоходом в урну. И, когда они обе запрыгнули в автобус, со стороны урны раздался небольшой взрыв…

«Ну, вот… Теперь обвинят в терроризме, если где поблизости камеры есть», — подумала Фанни.

Однако автобус уже проехал достаточно, чтобы водитель не увидал того, как сзади взорвалась урна яркой вспышкой. Милица подтолкнула Фанни в сторону свободного сидения.

— Я, кажется, вовремя, — сказала она, спокойно присаживаясь рядом.

— Откуда… Вы здесь? — спросила Фанни.

— Решила вот принять предложение Неназываемого, и поговорить по поводу переселения к вам. Он давно предлагает. Пора мне, — та устало улыбнулась. — И… Когда я подходила к вашему дому, впереди увидала тебя, впрочем, еще не зная, что это именно ты. И — хвост за тобою. Тех, кто следил. Потом ещё и другие из подворотни выскочили… Те — просто местная шпана, но их кто-то явно «подключил»… А значит, что те, кто преследует жертву — не просто карманники. Дело нечисто. Ну, я юркнула в булочную, пока они меня не заметили… А дальше — ты знаешь. Главное было — внезапность. И, похоже, что, как я и предполагала, тебя взяли на пеленг по планшету…

— Лихо вы с ними.

— У меня в таких делах — есть опыт. Не раз была в деле, вместе с Неназываемым. Бывало и не такое, — Милица здесь, вновь обретая привычные ей повадки светской дамы, томно зевнула, прикрывая рот бумазейной перчаткой. Впрочем, эти перчатки не слишком сочетались с вязаной шапкой — «кольчужкой», связанной по последней моде, и тугими ультрамодными светящимися лосинами, изящно облегающими ноги.

— Тебе нельзя сейчас домой, — бросила Милица тоном, поясняющим будничную и банальную истину. — Тебя засекли. Знают твои внешние данные. Зайдешь домой — спалишь всю контору.

— И… Куда я теперь?

— Не ты, а мы… Неназываемый мне за тебя всю плешь проест, и потому — отныне я твой ангел-хранитель… Погуляем, подышим свежим воздухом. Посетим музей… Кстати, ты бывала в музее Набокова?

Глава 5. Контакт

Он проснулся, приподнял голову, автоматически уставился на экран монитора. Нажал на мышь и увидал лист будущей диссертации, над которой и придремал. Взгляд машинально скользнул вниз, в правый нижний угол. Три часа двенадцать минут… Ночи, естественно. «Заснул! Заснул прямо за столом, вместо того, чтобы работать. И даже не могу теперь хоть приблизительно осознать, когда именно, — укорил он себя. — Но, похоже, что на этот раз я просто заснул, а не был вырублен компьютерным вирусом… Заснул за диссертацией. Не знаю, зачем я её по-прежнему пишу… Под чьим именем я её опубликую? Владика? Как встречусь с научным руководителем?» — Николай снова тупо уставился на давно знакомую ему рукопись. Но что-то не давало ему покоя. Неприятный осадок и внутренний холод его не покидали.

Было тихо. Только стрелки настенных часов уныло тикали. Вдруг, внезапно, Николаю показалось, что он не один в комнате. Есть кто-то еще. И это присутствие действовало угнетающе… Хотя он не услыхал ни малейшего шороха, его с головы до ног пробирал ледяной страх. Николай чувствовал затылком, что прямо за спиной, ближе к двери, кто-то стоит. И он осторожно обернулся, чтобы убедить себя, что это лишь воображение…

Но, тут же вжался спиной в спинку кресла, судорожно сжал подлокотники. В углу маячило, расплывалось и шевелилось пятно света с неясными очертаниями. Казалось, что легкий ветерок поддувал от этого пятна в сторону Николая. Неестественно зеленое, яркое, оно просто не могло здесь быть; никакого источника света, кроме экрана компьютера, за плотно занавешенными шторами на наблюдалось. Николай машинально поискал взглядом в округе что-нибудь увесистое и тяжелое. Пятно, тем временем, ещё секунду поколебалось, и вдруг начало концентрироваться, сжиматься, пока не оформилось в очертания человеческой фигуры. Незнакомый образ заворожил Николая, приковав его взгляд, проявляясь, как в старину на фотографиях, постепенно, пока не приобрел законченные черты. Николай, онемев от ужаса, теперь наблюдал за представшим перед ним человеком.

Его черты не были отталкивающими. Но и приятными он их не назвал бы, однако. Хотя, возникший человек вполне смахивал на ангела. Только такого ангела, который очень много и напряженно, с усилием, думал. И потому, был слишком умен для ангела. У человека были проницательные, большие глаза, которые смотрели прямо в душу потенциальному собеседнику. Большой, открытый лоб, на который не падала ни одна случайная прядка волос, зачесанных назад. Идеально гладкое лицо без малейших признаков недобритой щетины. И узкие, чуть насмешливые, губы. В целом его лицо, однако, ни в коей мере нельзя было бы назвать добрым.

Одет незнакомец был в идеально его облегающий голубой комбинезон с воротом, закрывающим полностью шею. Ни застежек, ни пуговиц, ни карманов, ни отделки — просто полностью облегающая тело, гладкая ткань. И, как угадывалось, чрезвычайно легкая.

То световое пятно, что поначалу имелось вокруг незнакомца, постепенно растаяло, и лишь над его головой оставалось теперь небольшое сияние; словно нимб. А за спиной маячила пара стандартных крыльев, дополняя образ.

Постепенно Николай более-менее успокаивался, непрерывно следя за мужчиной в углу. «Вряд ли он пришел меня убить», — подумалось ему. Но, тем не менее, холодок, прошедший по спине Николая в самом начале внезапного явления, так его и не покинул.

Незнакомец вдруг вкрадчиво прокашлялся, хотя вряд ли ангелов может беспокоить надсадный кашель. Прокашлялся он только прежде чем заговорить, так, для порядку. А потом промолвил:

— Не бойтесь меня, Николай Васильевич! Бояться вам надо ваших соплеменников. И только. А я… В некотором роде, к ним не отношусь.

— Кто вы? Инопланетянин? — с трудом обретая дар речи, пробормотал Коля и подумал, что его вопрос прозвучал до крайности нелепо. Уж такая мина скривила умное лицо его собеседника.

Ответа не последовало. Незнакомец промолчал, внимательно изучая лицо Николая.

— Что вы от меня хотите? — спросил тогда Николай, нарушая тягостное молчание.

— Я хочу с вами поговорить, — ответил незнакомец, теперь приобретая голос абсолютно другого тембра и звучания. Что-то в этом голосе было такое, ошеломляющее. Вроде бы, тем не менее, обычный голос. Ошеломляющим до дрожи в нем было лишь что-то на грани восприятия. Какие-то лишние ноты. И от того Николай вновь испытал внутреннюю дрожь.

— Итак, мы, которые, как вы догадались и сами, прибыли издалека, считаем должным уведомить вас, что нам желательно, чтобы ваша диссертация, над которой вы работаете столь целеустремленно, всё же никогда не увидала свет. Так будет лучше для всех. Мы просчитали все последствия и вынуждены вас предупредить, — при этом, он посмотрел на Николая строго. — Вы всё поняли?

— Д-да, — заикаясь, ответил Николай.

— Займитесь другой темой исследования. Тем более, что вы ещё не представили ни одной научной статьи для ВАКа…

— Ну да… У меня большие проблемы. С оплатой, — пробормотал Николай, опустив глаза. Специально не упоминая и о проблемах других: прежде всего, связанных с нынешним телом.

— Скажите проще: нет денег, — ангел улыбнулся понимающей, кислой улыбкой.

— Откуда… Вы осведомлены о том, что написано в моей диссертации? Вы сами только что заметили, что… Не вышло еще ни одной моей научной статьи. Диссертация, вернее, только её часть, существует пока лишь в моей голове и на моем персональном компьютере.

— Очень просто. Вы работаете на компьютере, у вас подключен интернет… Остальное — дело техники. Нашей техники, — снисходя, пояснил незнакомец. — Мы легко читаем даже ваши ненаписанные книги и статьи, — ангел снова неприятно, натянуто улыбнулся. — Итак, помни: тебя предупредили. А потому, сделай надлежащие выводы. Имей при этом в виду: наши возможности безграничны.

— Это вы… Делаете всякие гадости с нами? Вмешиваетесь в нашу жизнь? Меняете нашу историю? Пасете нас, как скот? — угнетенно спросил Николай, поджав губы и судорожно сжимая кулаки. — И… Из-за темы моей диссертации вы… лишили меня даже моего тела? А значит, и моих друзей, спорта, любимой девушки? Это… Это подло…

— Слишком много у вас вопросов, — ангел лучезарно улыбнулся. — Но, абсолютно не по адресу. Мы не вмешиваемся в дела землян. Всё делают сами ваши соплеменники. У них… были другие мотивы. А мы лишь вовремя подставили вас под их внимание. И с вами полностью расправятся в случае непослушания… тоже они сами. Потому, не осложняйте и дальше себе жизнь. Не продолжайте ваш напрасный труд. Зачем? Из принципа? Не советуем вам публиковаться. В целях вашей же безопасности.

— Так… Всё же, вы вмешиваетесь в наши дела? Только, за кадром? Скажите уж прямо… Да или нет? Сейчас вы мне угрожаете, намекая на ваши безграничные возможности… Противоречите сами себе.

Ангел посмотрел на Николая, как на неразумное дитя.

— Здесь нет никакого противоречия. Да, мы не вмешиваемся в дела землян. Не творим насилия. Но, имея воистину безграничные возможности, мы и без непосредственного вмешательства легко изменяем ваш мир. Люди так предсказуемы… Почти все, — и он посмотрел на Николая так, будто глазами осуществлял попытку выявить вопрос о его съедобности или несъедобности.

А после, он подошел к онемевшему молодому человеку и протянул вперед свою тонкую руку с длинными, холеными пальцами.

— Мы надеемся на то, что вы сделаете правильный, осознанный выбор. И тогда никто — повторяю, никто! — не пострадает, — строго сказал незнакомец. — Я протягиваю вам руку, в знак сотрудничества и доверия.

И Николай, бледный и потерянный, почти не осознавая того, что он делает, пожал эту, протянутую ему, тонкую руку. Пожал, в накатившем внезапно на него благоговении. Немного, при этом, удивляясь тому, что его собственная ладонь не прошла сквозь эту, что казалась почти бесплотной в приглушенном свете. Однако, ладонь ангела оказалась вполне реальной, слегка прохладной, а ответное пожатие крепким. От пожатия, казалось, по телу прошел небольшой разряд тока.

Завершив это крепкое, холодное рукопожатие, поздний посетитель неожиданно пропал, оставив после себя небольшое облачко света, которое постепенно рассеялось.

Николай ещё некоторое время озирался по сторонам, а потом ощутил сильный озноб. Потому, он проковылял к дивану, забрался на него, уронив костыли на пол, и закутал больные, тонкие ноги теплым клетчатым пледом. Его трясло, как от холода; зубы стучали.

«Пойти на кухню, что ли, поставить чаю?» — подумал он рассеянно. Потом уставился на экран компьютера, что стоял напротив дивана. Там, вместо диссертации, уже появлялись, сменяя друг друга в хаотичном, заданном программой произвольном порядке, молодые девушки в купальниках, виды моря и гор.

«Мне… Жалко мою диссертацию. Я хочу её дописать. Просто затем, чтобы доказать себе, что я это могу. Что я не просто потребитель пищи и манекен для одежды. Что я… Разумное существо, в конце концов. Нет, не для денег или славы… Пишу… Просто — в пустоту и неизвестность. Можно сказать, для себя. Для человеческого в себе, — подумал он меланхолично. — И чего… Его так в ней могло напугать?»

* * *

— Выводы. Те самые, которые ты ещё не сделал. Впрочем, даже цель работы, прописанная уже на первой её странице, их пугает немного. Помнишь? «Цель данной научной работы — доказать необходимость исторического расследования знаковых событий. То есть, таких моментов, линия истории после которых могла, и непременно с легкостью, пойти по совершенно иному пути. Необходимо также выявить закономерности непосредственного влияния сторонних сил, почти незримое подталкивание ими направления исторического движения в сторону уклонения истории Земли от внетехногенного, исторически гуманного, прогресса». В будущем, что вполне вероятно, твой труд назовут «первым серьезным историческим расследованием на данную тему, проведенном на обширном материале». Ты, конечно, не первый, кто об этом задумался. Но, первый из тех, кто сможет обобщить исторический материал и сделать определенные выводы. Потенциал уже заметен», — Николай услышал эти слова внутри своей головы. И вполне отчетливо. Ответ проговорил ехидный, смешливый голос, вовсе не похожий на голос недавно отбывшего в неизвестном направлении незнакомца, увенчанного светящимся нимбом.

Николай осторожно скосил глаз направо. Рядом с диваном, на полу, сидело странное существо. Оно имело вид зеленой, мохнатой собаки с потешной, хитрой физиономией. Существо смотрело на Николая с любопытством и дружелюбно помахивало длинным, пушистым хвостом. Очень длинным и очень пушистым. Казалось, оно улыбалось. Хотя, зубов в пасти этой собачки было явно больше, чем у человека, располагались они в два ряда и были весьма острыми… Но это явно был не устрашающий оскал, а именно улыбка.

Как ни странно, Николай нисколько не испугался появления нового гостя. Этот визит не напугал его настолько, как предыдущее явление.

— Привет! А ты кто? — спросил Николай спокойно. — Только, не надо больше говорить со мной телепатически. Лучше реально беседуй.

— Это — не телепатия. Технологические примочки, — отозвалась зелёная собака. — А кто я или что я такое, не имеет особого значения. Только мой совет.

— Ну… Как-то я должен тебя называть.

— Хоть чупакаброй назови. Или, к примеру, плазмоидом. Называл тут один чудак из ваших меня плазмоидом. Эзотерики перечитал немного.

— Хорошо, Плазмоид… Так что, ты тоже будешь отговаривать меня от написания диссертации и научных статей? Скажи, а хоть фантастику-то мне писать можно?

— Конечно! Всё тебе писать можно. Да и вообще, я-то хочу сказать тебе совершенно противоположное тому, что сказал тебе предыдущий посетитель. Ты свободен совершенно в своих действиях, поступках и мыслях. Этот путь, что ты избрал — труден, и несёт множество терний. Но он — твой, и только твой. И он верен.

— Кто ты? И как тебе удалось… сюда проникнуть? Ты проходишь сквозь стены?

— Ха-ха, — засмеялась зелёная собака и почесала себя за большим, оттопыренным ухом задней лапой. — Хорошо, что ты не подумал, что я — твой глюк, плод воображения.

— У меня никогда не было галлюцинаций, — ответил Николай.

— Всё бывает в первый раз. Впрочем, ты прав. И я, и твой предыдущий посетитель — в какой-то степени, вполне реальны. И уж явно не плод твоего воображения. Ну, к примеру, настолько же реальны, насколько лица на экране телевизора. Мы — можно сказать, лишь хорошо и правильно наведенные проекции. Как телепередача. Плоды чуждого тебе разума и технологий.

— То есть, вы есть что-то типа голограммы? И… никого в действительности нет сейчас рядом со мной? И не было в случае первого явления сегодняшней ночи? Но я же не мог бы пройти сквозь него, как сквозь иллюзорный свет, и… я пожал его руку.

— Это всего лишь применение технологий. Хорошо воссоздано не только мнимое изображение, но и тактильные ощущения. Если тебя так интересует этот вопрос и чтобы отсечь возможные попытки твоего мозга объяснить это в будущем как галлюцинацию, хочу вкратце пояснить тебе суть процесса. В моём случае, ты сейчас наблюдаешь нечто вроде энергопередачи. Подпространственная связь. В действительности я нахожусь от тебя на значительном расстоянии. И выгляжу, конечно, иначе. Мы похожи на людей. Просто я выбрала такой образ для этого разговора. Чтоб не было официоза.

— Ты — вовсе не зелёная собака? — засмеялся Николай. — Но… реально существуешь, в ином пространстве? — он посмотрел в бездонные, черные глаза.

— Да. Тем не менее, если ты погладишь меня, как зелёную собаку, я почувствую это.

Почти неосознанно, машинально, Николай наклонился и погладил её, сидящую рядом с диваном. Шерсть была неожиданно мягкой и шелковистой.

Странное существо тут же благодарно заурчало.

— А… Тот, что явился в облике человека? Он — тоже ваш?

— Нет. Он имеет совсем другое происхождение. И в реальности нет ничего менее похожего на людей на вашей планете. Хотя, он здешний. Земной. Из числа тех, что живут с вами бок о бок тысячелетиями. Но вы их до сих пор ещё не обнаружили потому, что плохо изучили микромир и основы Вселенной. Эти сущности разумны, и многие ваши технические изобретения в действительности принадлежат им. А их проекции, изображения, с одной из которых ты общался, имеют совершенно другой принцип, чем наши. Существа микромира, разработанные технологией, чуждой нам, проникают внутрь вашего сознания и создают внутри вашего мозга образы, которые осознаются вами как живые и осязаемые. А на создание этих изображений им требуется ваша собственная внутренняя энергия, или же энергия, захваченная ими раньше у других людей. Наши же изображения, подобные тому, что ты сейчас видишь, существуют в том пространстве, на которое направлены. Будь сейчас кто ещё в этой комнате, он тоже увидел бы рядом с тобой зелёную собаку и слышал бы этот диалог. Хотя, как ты понял, я, тем не менее, лишь посылаю тебе это изображение.

— Вы — инопланетяне?

— Да. Можно и так сказать.

— И… Давно вы нас, землян, обнаружили?

— Раньше, чем вы осознали себя мыслящими существами, — зеленая собака, как ни странно, посмотрела на Николая серьёзно, и даже грустно. — Мы… в какой-то мере вас сотворили. Вы, как разумные индивиды, возникли не без нашего участия. Точнее, не без участия наших далеких предков. В эпоху первой нашей колонизации иных звёздных миров.

— Зачем вы произвели такой опыт?

— Это не было опытом. Нет, это была чистая случайность.

Николай задумался.

— А… Тех, других разумных сущностей, о которых мы не знаем ничего… Их тоже создали вы? Или привезли сюда с собой, при колонизации?

— Нет. Ни то, ни другое. Они старше вас, людей. Были и до вас. Они — то, что осталось здесь от ваших предшественников, после катаклизма. Ваши предшественники, что жили здесь в эпоху динозавров, заранее знали о столкновении Земли с иным небесным объектом. Их цивилизация здесь погибла, но многие из них улетели к далеким мирам. Здесь же, на Земле, никто из них не выжил, и ничего не осталось… К нашему прилету. Кроме их научных лабораторий, скрытых глубоко под землей, остатков разрушенных городов, и… Тех сущностей микромира, что были ими созданы, потом мутировали, вышли за пределы подземных лабораторий, будучи вне человеческого контроля, и существуют теперь в нишах пространственного искривления. Там они обретаются, но часто выходят оттуда, чтобы вмешиваться в жизнь людей, в своих целях.

— Что им нужно от нас?

— Они питаются вашими эмоциями. И потому хотят, чтобы вы никогда не ушли от войн и раздоров, не стали на путь высших энергий и созидания и не преобразовались в космических, свободных существ. Можно сказать, что они пасут вас, как животных. И любят превращать ваш мир в большую бойню.

— Хм… Занятный план Вселенского разума… Создать таких тварей, — иронично хмыкнул Николай.

— История их создания для нас самих весьма туманна. Мы только знаем, что на твоей планете существовала предцивилизация. Ещё в эпоху ящеров. Да, те земные жители эволюционировали не только до трицератопсов и диплодоков… Были и, так сказать, ящеро-люди, что создали подземные города. Они, видимо, прятались там от монстров — животных, населяющих поверхность суши. И это была весьма технологическая цивилизация. Быть может, и катаклизмы здесь последовали вовсе не такие уж природные, и метеориты были вовсе не метеоритами. Но, что несомненно — так это то, что ваши предшественники весьма преуспели в нанотехнологиях.

Похоже, что поначалу создаваемые ими вирусы, микроприборы и микроорганизмы разрабатывались для проникновения в человека, чтобы излечивать его. Знаешь, как действует лечение пиявками? Они отсасывают из организма вредные вещества, присасываясь именно к больным местам: там температура тела выше, и там им вкуснее. Так действовали и «нано-докторы», вполне разумные микросущества. Они, условно говоря, «питались» болью и тем восстанавливали организм гуманоида. Но, эти существа были разумны; и этот разум был абсолютно чужд той цивилизации. Эти существа микромира придумали способы своего размножения и распространения. Они объединялись в сложные структуры. Нано-доктора, в результате, после катастрофы на планете лишились пищи в лице больных гуманоидов, поскольку те все погибли или улетели отсюда. И тогда, впоследствии, они нашли новый её источник. Они принудили высших приматов испытывать гнев, раздражение, заставили их быть склонными к убийствам. А в дальнейшем, они всячески тормозили гуманное развитие твоего человечества. Лишь для того, чтобы у них постоянно была пища. Им стали нужны деградировавшие люди. Потому что «вкуснее» всего для них оказались психические заболевания. В особенности, массовые. Они дают много неконтролируемой энергии, которую они используют. Этот микромир не хотел бы полностью вас уничтожить. Но, даже при вашей гибели, они выживут: им не надо ни комфортной температуры, ни кислорода для выживания. Однако, им очень удобно питаться вами. Ведь иначе придется искать другой вид потребляемой энергии, а это трудно и сложно.

В случае нашего видимого вмешательства в дела вашей планеты, они вас уничтожат: такой нам предъявили ультиматум. Они врут, что сами ничего с вами не делают, не вмешиваются в ваши дела и лишь наблюдают и пользуются теми энергетическими утечками, что происходят в вашем мире без их влияния на процессы. Уличить их во лжи будет трудно. Потому мы, скорее всего, будем вмешиваться лишь тайно.

— А какой вам интерес наблюдать и вмешиваться?

— Мы… В какой-то степени в ответе за вас перед другими разумными мирами. Вы — наши создания. Ваше горе влияет на многих из нас. И мы никогда не снимем с себя ответственности за то, что здесь, на вашей планете, совершили ошибку.

— Какую?

— Я сейчас, скоро, уйду. Передача внезапно прервется. А мне нужно донести до тебя ещё и другую информацию. Потому, я просто оставлю тебе это, — и зеленая собака протянула Николаю светящийся шарик, внезапно возникший на её протянутой лапе. — Сожми его, и… Сразу заснешь. Сейчас уже так поздно, что совсем… скоро уже и утро. А тебе завтра предстоит сложный день. Спи, и… Смотри сон, как фильм. Из нашего хранилища памяти. Он даст ответы на некоторые твои вопросы. А напоследок, скажу тебе нечто важное: тебе нужно будет спасти одного хорошего человека. Ты, поскольку сам дошел до теории о ключевых точках истории, можешь понять, почему это нужно будет сделать в особый момент… А именно, в эти выходные. Ты сам об этом вспомнишь и всё поймешь. Я программирую событие: ты тогда вновь сожмешь в руке вот этот шар… И действуй немедленно. Это может многое изменить в истории твоей страны. Хотя, с точки зрения логики, это совершенно необъяснимо.

— Вы выбрали именно меня для этого поручения лишь потому, что я… Выдумал мою теорию?

— Не только поэтому… У тебя хорошая физическая форма, ты — йог и спортсмен. Что тоже немаловажно, — зеленая собака хихикнула весело.

— Вы… Издеваетесь? Я же… инвалид.

— К тому времени, о котором мы говорим, ты, вне сомнений, обретешь вновь свое тело. Если только не будешь размазней. Тебе в этом помогут. И… Ты снова найдешь наш шар, и непременно захочешь выполнить поручение.

— А сами вы, полагаю, не замараетесь?

— Я же уже намекала, что мы сами вмешиваться не можем, пока не можем. Потому что…

Неожиданно она пропала. Посередине произносимой фразы. После этого, Николаю только и осталось, что покрепче зажать в руке теплый, светящийся шарик и погрузиться в странный, искусственный сон.

* * *

Высокая девушка стояла на берегу моря, среди буйной растительности первозданного мира, на песчаной полосе берега. Стройная, и почти бесплотная. Волны прибоя омывали её ноги. Девушка только что вышла из морской пены, и теперь выжимала длинные волосы.

Её друг подошел к ней по горячему песку. Такой же высокий, стройный.

— Моя богиня, — шептали его губы. — Дорогая, единственная, — он бормотал что-то бессвязное, толком не осознавая эти, почти бессмысленные, слова. Вглядывался в лучезарные глаза, ловил легкую улыбку. Будто подхваченная ветром, она побежала навстречу солнцу, весело смеясь.

Ей начинала нравиться эта планета.

И они оба были слегка безумны от свежего, опьяняющего ветра, избытка солнечных лучей, ласковых волн, в которые хотелось вновь и вновь погружаться до бесконечности. После долгого перелета это всё казалось блаженством, посланным высшими силами.

Перелет осознавался именно так: долгим, бесконечным, томительным, безысходным… Погружением в бездну. Несмотря на то, что он, согласно расчетам ученых, был практически мгновенным. Неясно, почему за это мгновение человеческое сознание оказалось способным пережить столь многое; пересмотреть вновь свою жизнь, и даже образы предшествующей, генетической, памяти, а также погрузиться в видения безграничного Космоса… Да, ещё один парадокс, требующий своего объяснения. Парадокс, вызывающий трепет.

Они были безумны и счастливы в этот день, как только что спасенные из глубокой бездны. Впрочем, это была лишь бездна собственного, единичного, сознания. Которое зависало лишь на миг в беззвёздном, неисследованном никем, пространстве между мирами.

Никто из них, из Звёздных Братьев, в ряды которых они недавно вступили, не проходил ещё Врата Вечности. Они, как и другие избранники, что последовали в иные удаленные миры, являлись первопроходцами.

Здесь, теперь, они позволили себе отдых, во время которого ощущали небывалую радость бытия. И здесь, на планете, по которой не ступала ещё нога ни одного представителя их расы, они чувствовали безмерный покой отдохновения и до странности небывалое ощущение… Да, они осознавали себя богами, ступающими по неизведанным мирам…

* * *

После предстояла ежедневная работа, связанная с изучением планеты. Разворачивались и самообустраивались лаборатории. Запустились генераторы энергии. Развивались программы посева и укоренения зерновых и овощных культур, деревьев и красивых цветов, что должны были распространиться здесь, по всем материкам.

Сидя за экраном, Хальронд просматривал полученную приборами информацию. Ряды цифр, схемы, чертежи, сравнительные таблицы следовали по экрану. Он теперь просматривал также изображения уже культивированных в открытом грунте новых видов растений, созданных в результате генных мутаций и приспособленных к местным условиям. При их ускоренном развитии, многие из них уже дали первые плоды.

Саженцы и семена потом массово распылялись с воздуха; они выстреливались специальными парашютиками с прикрепленными капсулами. Для каждого вида почв и других условий теперь были выбраны те растения, что непременно приживутся в каждом из видов местности. Эта планета имела прекрасный климат и вскоре должна была превратиться в великолепный сад.

Действительно, примерно треть из фонда растительных культур, отобранных для этой цели на различных планетах, прошли акклиматизацию в местных условиях и удачно прижились. Это были отличные показатели. Более чем достаточные для того, чтобы колонисты, что пребудут вскоре вслед за ними и высадятся здесь, нашли всё необходимое для существования.

Планета М-49, третья в системе звезды — желтого карлика, и открытая сто пятнадцать стандартных лет тому назад, как заранее было известно, имела подходящую для жизни атмосферу и температуру. Поверхностное сканирование её приборами с дальнего расстояния, конечно, не могло сообщить ничего кроме этого.

Уже здесь, на месте, они обнаружили, что, согласно показателям приборов, планета, названная ими Гея, пережила несколько космических катастроф в прошлом, последняя из которых уничтожила большую часть имеющейся на поверхности органической жизни, и осталась лишь малая толика бывшего пышного богатства. И всё же, на планете имелась органическая жизнь, о степени примитивности или разумности которой только предстояло вынести заключение, исследовав полностью все жизненные формы. Если здесь уже имелись разумные существа, способные в дальнейшем создать цивилизацию — то с планеты, согласно закону, в дальнейшем следовало бы уйти, не развертывая программу колонизации и ограничиваясь исследованиями. Но, как им сразу стало известно при получении данных сканирования, разумных гуманоидов пока на планете не существовало. Наиболее развитыми в плане разума являлись здесь морские млекопитающие, а также наземные существа, относящиеся к средних размеров приматам. Последние населяли леса одного из континентов.

Хальронд и Айна, как только обустроились в центральной лаборатории, разделили между собой сферы дальнейшего научного исследования. После первых выводов и посева основных культур, Хальронд постепенно, изо дня в день, сканировал планету, изучая её тонкие эфирные слои и надеясь считать ментальную информацию о её прошлом. Айна же исследовала особенности органической жизни.

* * *

Приборы сделали запись одного их утреннего разговора.

— Что ты обнаружила? — спросил Хальронд. — Ты исследовала местных приматов? Способны ли они к развитию в дальнейшем, к созданию разумной расы на этой планете?

— Трудно делать выводы так, сразу, — ответила Айна. — Требуются дальнейшие наблюдения. Знаешь ли, увидев эту голубую планету, когда мы облетали её вокруг, я, прежде всего, подумала, что жизнь на ней зародилась достаточно давно. Мне вдруг показалось, что здесь уже непременно должна была бы существовать цивилизация. Причем, развитая. Но её нет… Так и казалось, что нам предстоит лишь установить маячки — и покинуть планету. А потом прилетят наши, уполномоченные установить контакт. Но… Мы обнаружили здесь лишь животных, и дали добро на колонизацию.

При этих словах Айна умолкла, и продолжила потом более грустно и тихо:

— Мне кажется, что животный мир этой планеты обладает странной закономерностью, с какой мы никогда, нигде в известном нам космосе, не встречались.

— Какой? — спросил Хальронд со странной интонацией, почти с тревогой.

— Лишь самые развитые водные животные здесь миролюбивы и дружелюбны. Они легко приходят на помощь. Но, самая развитая, в плане разума, наземная жизнь — наиболее здесь агрессивна. Ну, конечно, есть здесь хищники, похожие на наших домашних шершаров, только крупные, с острыми большими клыками, когтями. Но это — не то. Да, они убивают другие живые существа, чтобы съесть их мясо. Но, они всё равно как-то по дикому благородны и великолепны. В целом, они полезны; поедают, в результате, больных и слабых. Но, увы, дикие стада человекообразных приматов вызывают у меня отвращение. А они — самые умные на суше существа… Но они агрессивны, хитры и злопамятны. Они собираются в стада, дразнят друг друга, и объединяются лишь затем, чтобы затеять свару. Мне страшно смотреть на то, как они раздирают друг друга своими длинными, острыми зубами и когтями. Они… Уничтожат этот мир, если когда-либо достигнут разума, — и по лицу Айны внезапно потекли слёзы.

— Знаешь, Айна… Несколько тысяч лет тому назад, когда, как ты уже знаешь, большая часть фауны и флоры этой планеты погибла, здесь случались страшная катастрофа. Всё говорит об этом: огромные воронки кратеров, исследование воздуха, пробы почвы… А до тех пор, на планете обитали существа, похожие на мифических драконов. Похожих наши ученые исследовали на Цесте. А также, здесь обитали огромные чудовищные птицы со странным, разноцветным оперением. В этом первозданном мире обитали и разумные существа, им приходилось скрываться в подземных пещерах. Это были маленькие человечки с большими черными глазами, с крупными круглыми головами. Они были дальними родственниками ящеров — если можно так выразиться. Поскольку поверхность населяли огромные, страшные существа, то здешнему человечеству приходилось усваивать жесткие приемы выживания. Они быстро стали хорошими охотниками, изобрели оружие и постигли тайны ядовитых растений и яда змей. Выходили они на поверхность для убийства и сбора диких растений; они приручили многих ящеров и использовали их, как домашних животных. На некоторых даже летали.

Эти гуманоиды успели создать техногенную цивилизацию, достигли выдающихся успехов в синтезе новых веществ, в создании приборов и всего необходимого. Тем не менее, чаяния этой цивилизации всегда были устремлены лишь на выживание; она была алчной и безрадостной. Хотя, они изучали звезды и построили космические корабли; быть может, даже создали энергоемкие производства. Создали они и управляемые ими неорганические, энергетические структуры… Эти структуры, фантомы, служили им. А самых больших успехов они добились в области медицины. Они производили сложнейшие операции; но, по всей видимости, не испытывали никакого укола совести, когда спасали одного человека ценой гибели… других людей. Пересадка сердца, переливание крови, — и, кажется, вещи гораздо более сложные, Айна. Сложные и страшные. А еще, они создали микросущества, условно говоря, искусственные вирусы, которые помогали им справляться с болезнями или исследовать организм на микроуровне. Не только исследования Космоса занимали их: микромир, нанотехнологии также были им доступны.

И, когда наступила вечная ночь этой планеты и цивилизации, многие плоды этой странной технологии здесь выжили. А в дальнейшем те микросущества, о которых я говорил, размножились и открыли секреты подпространства, развертывания малых пространств, иных измерений. Там они и обретаются, сопряженные с этим миром и завоевывая планету. Созданные прежними обитателями неорганические структуры, сгустки энергии, тоже продолжают здесь существовать, и они настолько хитры, что обнаружили существ микромира и вступили с ними в союз. И, благодаря этим микросуществам, своего рода вирусам, они воздействуют на мозг биологических существ. Таким образом, чтобы те вырабатывали нужные им эманации. Они контролируют мозг высших приматов, делают его больным. И, конечно, тормозят развитие духа населяющих планету человекообразных существ, искусственно задерживая их на стадии животного состояния, культивируют их агрессивные наклонности. Быть может, без этого влияния аборигены получили бы уже разум, но их развитие заторможено.

— Как страшно… Осколки прежнего мира, увечные, чуждые и страшные теперь, настолько имеют здесь власть и силу… А мы сами не можем быть подвергнуты влиянию этих разумных микроприборов или же искусственных энергоструктур?

— Нет, конечно. Наш разум как бы сжигает чуждые энергии и эманации. Внутренний свет, установка на добро, любовь, связь, единение с нашей общей ноосферой, — дают нам силу. Мы не одни, даже будучи вдали от подобных нам. Мы — носители нашей культуры.

Айна задумалась.

— Так ты уверен, что это они воздействуют на местные племена, делая их агрессивными и безумными?

— Да. Именно они сеют вражду между племенами. Им выгодно, чтобы отдельные индивиды всегда осознавали оторванность друг от друга, никогда не испытывая единения. Чтобы они проявляли эгоизм и были разделены, а потому — управляемы. Чтобы они не могли создать общее между собой энергетическое и ментальное поле, способного хоть на время резонансно усилить интеллект и потому уничтожить внутри мозга инородные образования, вместе с негуманными мыслями и чужим влиянием. Их влиянием.

— Как это страшно, — повторилась Айна. — И мы… ничего не можем для них сделать? Для потенциальных людей этого мира?

— Пока — нет. Трудно придумать что-либо. Те, другие сущности, древнее даже нас. Их сознание очень чуждо нам. Холодное, древнее и жестокое.

— Мы приостановим программу заселения планеты, прилета наших колонистов?

— Нет. Но, если здесь возникнут первые цивилизации местных гуманоидов, когда-нибудь, в будущем, то мы их покинем. Чтобы они могли выбрать собственный путь развития.

* * *

Некоторое время спустя, Айна нашла в лесу детеныша животного, названного ею Хануманом. Он был избит и ранен, истекал кровью. Бедное, измученное существо, похоже, было изгнано из стаи и пряталось, и вскоре погибло бы. В его глазах, смотрящих прямо в душу Айне, была такая тоска и боль, что её сердце не могло не отозваться. Она взяла детеныша животного на руки, и укачивая, как младенца, понесла в лабораторию.

Медаппараты с легкостью залечили раны этого маленького существа. Но, всё равно, он был грустен, лежал на кушетке в медлабе, отвернувшись к стенке и отказывался принимать любую пищу, что предлагала ему Айна. Лабораторная кушетка самоочищалась от испражнений, а пища вводилась внутривенно. Показатели жизнедеятельности были почти в норме, но, непонятно почему, существо грустило.

* * *

Хальронд стоял посреди огромного зала, внутри луча, потока тепла и света. Сегодня был день его контакта с родной планетой, и он купался в потоке тепла, добра, осознания. Считывал послания любимых, далеких сейчас, людей, получал общую информацию, новости, а главное — чувствовал окрыляющее соединение с миром чистого поля разума и ментальной силы, с ноосферой их родной планеты — планеты существ, уже почти бестелесных, настолько лёгких, почти из чистой энергии, невесомых, в сравнении с их теперешней осязательной тревожностью первозданного, вещественного хаоса.

Сообщалось, что скоро пребудут первые колонисты. Те добровольцы, что решили направиться в этот мир, получив о нем первичные сведения. А завершалось послание с родины неземным, просто божественным пением и музыкой. Хальронд, закрыв глаза, не чувствовал ни тела, ни реальности, пребывая сейчас внутри божественной гармонии, озаренный вдохновением.

Внезапно он почувствовал легкое касание. Что-то пушистое и теплое потерлось о его ногу. Хальронд открыл глаза, и посмотрел вниз.

Детеныш лесного животного смотрел на него с немым вопросом, пребывая внутри потока послания, предназначенного Хальронду.

— Откуда ты здесь, малыш? — спросил Хальронд, беря зверька на руки. Он улыбнулся малышу и погладил его по головке, покрытой лёгкой шерстью.

Неожиданно, детеныш животного посмотрел на Хальронда вполне осмысленным взглядом и пробормотал, тыкая пальцем себе в грудь:

— Я - о-безь-я-на… Человек леса. А ты, — и он показал на Хальронда, — Де-ми-ург. Человек неба. Я — Ха-ну-ман. Это — имя.

— Ты… Ты говоришь? — изумился Хальронд.

* * *

Через несколько дней, они снова стояли на берегу моря. Айна и Хальронд. К боку Айны прижался Хануман, тихонечко посапывая.

— Я не хотела этого, — тихо проговорила Айна.

— Почему ты не сказала мне, что… Завела себе домашнего любимца? — спросил Хальронд. — Он попал под луч Послания, под Поток, под излучение, которое безвредно для нас, но неизвестно как скажется на нем. И под воздействие Ноосферы нашей планеты. Собственная сфера разума на этой планете отсутствует. И не знаю, будет ли когда-либо здесь создана общепланетная сфера разума. Если мы улетим, то это, возможно, разобьет его сердце. Он… почувствовал наш мир, ощутил его своей родиной. Ему будет горько здесь, и его потомки станут несчастными. Они будут искать то, чего нет ещё в этом мире.

— Я не хотела… Он не вставал с койки, хотя я вылечила его. Я не закрывала нигде двери, будто мы одни здесь с тобой. Я не думала, что он встанет, да ещё и отправится в Центральный зал, и войдет туда, еще и во время Послания.

— Мы в ответе теперь за то, что приручили малыша. Он… объединился теперь с нашим разумом, достиг немыслимого раньше понимания… И что нам делать с этим? — спросил Хальронд.

— Я… Не знаю. Он обрел речь. И осознаёт мир. Мыслит. Это… Может передаться по наследству, перейти и к детям Ханумана?

— Да. Я проверил. Информация Потока достигла генного уровня.

— Его изменило всего лишь наше излучение?

— Да. «Всего лишь»… Этого хватило, чтобы изменить часть структуры генома. Какая шутка природы! Случайность оказалось роковой. Благодаря этой малой толике, его потомки обретут возможность развиться в существа, подобные нам, и всего лишь через три — четыре поколения новые качества закрепятся… Они станут разумными. Да, мы изменили этот мир. Можно сказать, мы теперь — боги этого мира, — Хальронд усмехнулся иронично.

— Жизнь бесценна. Разум бесценен. Мы теперь не можем не дать ему возможности развиваться или плодиться. И мы… теперь в ответе за то, что будет с его потомками. И за это существо, что учится у нас и получает знания, изменяясь, даже внешне, с каждым днем. И наши дети будут в ответе за детей Ханумана. Мы связаны теперь судьбами.

— Да, это так. И мне искренне жаль.

— Быть может, нам удастся изолировать их от остальной планеты? Создать мир, где не будет войны, раздора, зла? Или — мы создадим остров, населенный лишь потомками Ханумана? Будем их оберегать.

— Не знаю. Мы попытаемся…Но, надолго ли будет всё это? Мне кажется, что всё не так просто. И, возможно, что мы — в начале трагедии, что продлится века, а может, и тысячелетия.

* * *

Следующая картина сна представляла собой местность с отстроенным городом. Инопланетники создали его из местных материалов, и среди зданий, предназначенных для жилья, были удобные и вместительные базы — хранилища без окон, с устойчивой конструкцией, созданные из природного камня. На улицах города можно было увидать и высокие, стройные фигуры инопланетников, и жителей поменьше ростом, примерно им по плечи. Местные уже вовсе не походили на обезьян; всего за несколько поколений они из разновидности гоминидов преобразовались в явно оформленных людей; и лишь некоторые из них, обнаженных сверху до пояса, были покрыты на груди густыми черными волосами.

Инопланетники — колонисты научили древних людей строительству домов, гончарному искусству, ткачеству, пошиву одежды, сельскому хозяйству и многому другому.

Сейчас к светловолосой девушке, что стояла на берегу моря, в отдалении от города, подошла другая инопланетянка. Огненно-рыжая, она была чуть выше и старше. Сложная, замысловатая прическа с заколками-украшениями обрамляла её пышные волосы.

— Нам надо сегодня же покинуть эту базу, город… Мы уходим на дальние острова в океане, ты уже знаешь. А быть может, вскоре и вовсе на нашу орбитальную станцию.

— Сегодня, уже? И… мы бросим их? Но, среди них много талантливых музыкантов, ученых… Они несут нашу культуру, наш язык. Среди них уже есть такие, что почти не уступают нам ни умом, ни чувствами.

— Но… Ты же знаешь принципы Союза Миров… Главным показателем цивилизации являются не её интеллектуальные способности, ни даже яркие проявления искусства…

— Да. Я знаю. Главное, определяющее качество любой развитой цивилизации — это способность органично сосуществовать как с представителями своей собственной расы, так и с иными формами жизни, нанося последним наименьший урон, а в идеале — заботясь о них… Только такие цивилизации и миры принимаются в Единый Галактический Союз. Но… здесь еще об этом говорить рано. Их история в самом начале…

— В самом начале. И… Быть может, там она и застрянет…

— Почему?

— Ты же знаешь, что те, «древние» — биологические нанороботы, микросущества — уже вошли в кровь местных жителей, действуют на них, изобрели новый, эффективный способ внедрения в их мозг, изменения его, вплоть до доведения местных до сумасшествия. И мы пока не знаем методов борьбы с этой заразой. Так вот, стало известно о заговоре некоторых местных, подталкиваемых древними, против нас. Они попытаются нас всех истребить. Чтобы, как они полагают, самим «стать богами», занять наше место и завладеть нашими богатствами и нашим имуществом. Они уже спят и видят, как порабощают нас, как заставляют нас испытывать горе, унижение, стыд, издевки и все ужасы физической расправы, в извращенной форме.

— Зачем?

— По их мнению, в этом проявляется власть и сила. В истреблении и унижениях других. Они мечтают согнуть, надломить нас, чтобы получить в собственных глазах более высокий статус.

— Какая изломанная психика!

— Да. У них… поломана душа.

— А те, древние — они могут сделать это и… С потомками Ханумана? То есть, всеми теми, кто непосредственно принял наш Поток, закрепил его в своем сердце?

— Трудно сказать что-то определенное. Они, конечно, подвержены меньше местному кошмару. Наши биологи полагают, что у них будет большая способность сражаться и сопротивляться стороннему внедрению в их душу. Они всё же сильнее остальных местных. И, во всяком случае, смогут хотя бы почувствовать нечто инородное внутри своего мозга, понять чуждость идей, испытать тревогу и желание сопротивляться. Возможно, в дальнейшем они даже будут изобретать психотехники, чем увеличат свою сопротивляемость чуждому влиянию. Тренировки мозга, которые они выработают, возможно, будут действенны и для остальных землян. И, даже возможно, что мы будем осуществлять помощь им в этом, на расстоянии. Направлять очищающие разум лучи.

— А сейчас, ты говоришь, мы уходим… В общем-то, даже убегаем… Сейчас мы ничем не поможем им, тем землянам, кто не подвластен воле их незримого врага?

— Да. Мы вынуждены отступать. На расстоянии, связавшись с ними, мы окажем больше пользы. Ты же знаешь о волновой теории… Живя на отдаленных островах, мы дольше продержимся на этой планете. И, быть может, успеем заложить больше духовных знаний, сведений о мире. Их великие прочтут и откроют вновь то, что будет здесь заложено нами. Прочтут наши послания, благодаря вдохновению. Несомненно, что так мы успеем больше…

Вдали послышались крики борьбы, потасовки.

— Бежим, — сказала старшая. — Ближайший наш корабль здесь, на пристани, неподалеку.

— Они… Уже сражаются с нашими? И наши… применят лучевое оружие?

— Нет. Местные сражаются между собой. Одни из них встали на нашу защиту. А почти все наши уже на кораблях. Остались немногие. Они, как и мы с тобой, вскоре доберутся до кораблей или птерокаров. Нас не станут преследовать: мы оставили фантомы вместо себя, в центре города. Те, что… изображают нас. И они будут считать, до некоторых пор, что имеют заложников и славно развлекутся.

* * *

Уже с одного из кораблей, инопланетянка со светлыми волосами наблюдала на экране полыхающий город… Она знала, что, по мнению землян, все они — их бывшие друзья, даже боги, но внезапно ставшие врагами, — сгорели там, сгрудившись в храмах науки, музеях, библиотеках, погибли вместе с ними… По мнению земных вожаков, их собственная сила и удаль взяла верх над богами, и они победили. А теперь они разграбят то, что осталось в наследство. И покончат со сторонниками богов, будут их насиловать и грабить их дома. Будет пир и общее веселье.

А назавтра, когда не станет запасов еды и одежды, что сгорят в пожарах, которые перекинутся на весь город, они пойдут искать способ, как открыть большие хранилища иноземцев, стоящие особняком. Добывать сокровища этих недоумков, что учили их своей дурацкой культуре, добру и милосердию — никчемным забавам сытых львов. Они отправятся владеть их истинными сокровищами: не духа, а материи. Вот что имеет незыблемую цену!

Но хранилища странным образом окажутся пусты… Это будут огромные, ничем не заполненные строения, где больше нет ни сложных приборов, ни странных зеркал, показывающих чудеса, ни бесконечных запасов провианта, лекарств и прочего… Да, там не будет ничего. Даже поджечь, испытывая ярость, будет там нечего. Даже разрушить эти строения без окон будет невозможно. Разве что, сбросить туда трупы, сжечь мертвые тела слуг этих врагов, чтобы осквернить память о них… Чтобы трупный запах говорил об их ничтожестве…

А потом, какой-нибудь поздний археолог посвятит жизнь изучению этих старых развалин, древних строений неизвестного культового назначения… И вряд ли он докопается до истины.

* * *

Корабли инопланетников рассекали небольшие волны безбрежного, спокойного океана. Была уже глубокая ночь. Силуэт светловолосой девушки был отчетливо прорисован на палубе, освещенной огнями иллюминации.

Над кораблем, высоко в небе, горели звезды. Несколько небольших звёзд были явно искусственного происхождения… Орбитальные станции.

Девушка посмотрела на них и тихо произнесла:

— Да, рано или поздно, мы все уйдем туда, к этим маленьким звездочкам. Этот мир по-своему великолепен, но слишком уж страшен и скорбен…

В этот миг, она услышала сзади тихие шаги, и обернулась. Фигура её учителя, коренастая, плотная и сильная, нечетко вырисовывалась в приглушенных огнях ночной палубы. Он стал с нею рядом, посмотрел пронзительно ей в глаза и проговорил:

— Да, мы ушли в море. Потом — уйдем и на орбиту. А когда-нибудь, улетим и в иные пространства. Это неизбежно. Здешним людям самим предназначено определить свою судьбу. Рост их цивилизации будет трудным и долгим. Он продлится гораздо дольше, чем обычно. Им суждено будет то подниматься к вершинам, то вновь падать в пропасть безвременья. Но, быть может, через тысячи веков… Они всё же достигнут совершенства.

Глава 6. Битва

Когда он проснулся, было около трех дня… Но, в конце концов, спал он не так уж много, учитывая то, что заснул уже под утро. А проснулся он от того, что в дверь позвонили. Он резко дернулся, и шарик выпал из его рук и куда-то закатился.

Он присел на кровати. Не показалось? Кто мог к нему прийти?

Звонок, требовательный, звонкий, раздался вновь. И сон сразу же вылетел у Николая из головы.

Он поднял костыли, дотянувшись до них, и вскоре пошел открывать. «Да кто же это?» — подумал Николай.

На пороге стояла Мария.

— Ты… Ты можешь вновь стать собой, — пролепетала она прямо с порога, протискиваясь в комнату. Бледная, Мария почти заикалась, и руки её тряслись, когда она захлопывала дверь.

А он… Он не мог оторвать взгляда от её лица.

— Это… Это не важно. Правда. Ерунда какая, — пробормотал Николай, не сводя с неё глаз. — Главное, ты… Ты со мной. Здесь. Сейчас…

Мария расплакалась.

Они по-прежнему стояли в коридоре, у двери. И Николай, прислонившись к стене спиной, отстранив один из костылей, стирал слезы с её лица… Казалось, что он светился счастьем, и внутренний свет исходил из его глаз.

— Мария… Машенька, — проговорил он. — Тело… Всё это не главное, Машенька… Будучи инвалидом, превозмогая боль… Я всё равно понял это. И даже, если я буду таким… Я уже привык к этому телу. И ты… ведь будешь меня любить, да? А еще, у меня есть важное дело. Здесь, на земле. Главное дело моей жизни. Кем бы я ни был, я его не брошу. И… буду любить тебя, — и он улыбнулся ей.

— Но, в конце концов, ты не можешь оставаться всегда в этом теле. Это тело Владика. Если… Он не получит его обратно, то… Навсегда будет заключен в черной коробке. Это — ужасно, — сбивчиво, с частыми всхлипами, произнесла Маша.

— Так… вот как обстоят дела? — переспросил Николай. — Ну, тогда… мы рискнем. Тогда… Пойдем, и как можно быстрее. Ты же явилась за мной? Надо что-то делать, и срочно, да? Бедный Владик… Надо его спасать. И… похоже, что Отшельник был прав. Провидец…

— Кто? — удивилась Маша.

— Не важно. Впрочем, ты помнишь нашу мимолетную встречу в Казанском Соборе?

— Да. Я всё помню, Коля.

— Там был старец. И я говорил с ним. Когда мы ушли оттуда вместе.

— Расскажешь потом, всё-всё… А сейчас… Нам надо спешить, Коля. В Молодежный Центр… Скоро туда пребудет тот, кто… Занял твое тело. И, быть может, что нашим удастся совершить обратный обмен. Если они раздобыли сегодня тот прибор, который собирались раздобыть… Стоит попытаться: И Фрэд, интел, и наши считают, что может получиться…

— Пошли.

* * *

Он стоял перед дверью кабинета и трясся от страха. Он, кто был приближенным Царя, можно сказать, его правой рукой, и кому беспрекословно подчинялись люди; кто был во власти пытать, убивать и мучить… Ферзь уже встречался с этим Вельзевулом. Потому он и трясся.

Сейчас к Вельзевулу послал его Царь, на переговоры. Ему давно было известно, что этот Вельзевул — адепт черной магии, колдун высших посвящений.

В нашем, образованном, веке — магия? Черные мессы? Служение сатане и посвященные ему обряды? Да. А почему бы и нет? Странные ходили слухи обо всём этом среди братков.

В ранней молодости Ферзь, возможно, и не поверил бы в то, что всё это имеет место, и не только в фантазиях и воображении рассказчиков. Но с тех пор он повидал много такого, от чего его волосы вставали дыбом. И, будучи ещё молодым человеком, он прошел через страшные пытки, казематы, испытал страшные издевательства, глумление над собой и насилие.

Он не сломался. Пока… Не встретился с Вельзевулом. И тогда он, наконец, сломался. И согласился на всё. Стал послушной игрушкой в руках политических кукловодов. И делал всё, что они от него требовали. Он даже согласился добровольно на изменение лица и тела, которым придали черты известного политика, место которого он и занял, слушаясь полностью своих теперешних хозяев и делая от имени этого политика всё, что было им нужно. Даже отстраненный впоследствии из высокой политической игры, он всё равно постоянно играл подонка, корчил из себя подонка — и, в конце концов, стал подонком. Всё это… в обмен на то, чтобы они сохранили ему жизнь.

И… жизнь его сына. Которого поместили в колонию для малолетних преступников… Да, он был… годовалым малолетним преступником, его сын. Сыном политического… Он был обречен жить без имени, без родни. Только под номером. И его будущее состояло в воспитании в особом интернате, созданном для подготовки особистов, как называли таких людей, которые всецело, с ног до головы, становились рабами преступных группировок и работали на них. Это был единственный путь, ожидавший его сына, и у него с рождения никогда не было ни малейшего выбора. В ином случае, его и вовсе ждала мучительная смерть.

Да, когда-то Ферзь был даже не просто безвинным человеком, а являлся, кроме того, лидером политического движения, боровшегося за политические права, человеком без страха и упрека, честным и принципиальным. Он был… Иваном Борисовым. Так его звали тогда… До изменения.

Но, любому человеку можно не только выкрутить пальцы, резать ножом его кожу… Ему можно также вывихнуть мозги. Даже это не сложно при замечательных технических приспособлениях. Трудно ли сломать любого? Сделать из человека… нечто совсем иное? Да, у них… Были специалисты этого дела.

Так он и стал… Ферзем.

А уж Ферзь извернулся ужом, врос в команду себе подобных, растворился в ней. Впоследствии он даже достал и тихо прикончил всех своих непосредственных мучителей, в тайных ночных разборках. Ему не только было приятно отомстить; ещё он не хотел, чтобы оставались люди, знающие о том, кем он был когда-то, на самом деле, реально. И чтобы никто не знал ничего о его сыне.

Он прикончил их почти всех. Всех, кроме Вельзевула, к которому его, как Ивана Борисова, пару раз приводили на допрос. Впрочем, Вельзевул не мог запомнить всех тех, кто прошел сквозь его руки. Все свои жертвы. Документации здесь не заводили принципиально: чтобы концы в воду.

В конце концов, бывший Борисов, а теперь Ферзь, примкнул к Царю и вместе с ним держал в страхе целый район. Он теперь имел огромные деньги за рубежом, и ни в чем себе не отказывал. И даже… нашел своего сына и распорядился о том, чтобы паренька прислали именно к Царю. И он имел с тех пор возможность часто видеть его, хотя не мог никому даже намеком проговориться о том, что это его сын. Его родственную связь, как он считал, теперь не должен отследить никто; а внешне, после пластической хирургии, они с сыном были совершенно не похожи.

Он теперь часто мог управлять даже своим непосредственным шефом, нажимая на его слабые места, легко манипулируя им. За это его и прозвали Ферзем. И власть его была теперь огромной.

Но, и над ним, и над Царем была власть более сильного человека. Их властителя звали Вельзевул, и он держал в плену сознания нескольких сотен таких царьков, как он сам и его начальник. Поскольку в их головы были вмонтированы чипы, которые так легко вызывали невыносимую боль, как только Вельзевул нажимал на нужную кнопку.

Внешне Вельзевул был весьма представительным и вовсе не страшным мужчиной. Огромный, слишком грузный, лет сорока — сорока пяти, он имел маленькие, широко поставленные глазки, одутловатое лицо, большой нос и редкие, жидкие волосы.

Но взгляд… Это был взгляд параноика.

Этим самым взглядом он теперь и окатил фигуру вошедшего.

— Садись, Ферзь, — сказал Вельзевул, чуть ослабив галстук. Он тяжело вздохнул.

Вошедший присел на краешек стула и выдавил из себя подобие любезной улыбки.

— До меня дошли сведения, — медленно и как-то грузно сказал Вельзевул, будто взвешивая предварительно каждое свое слово на весах языка, — Что… Ты и Царь вышли на некую тайную молодежную организацию. Причем, скорее всего, именно эти ребята давно не дают мне покоя.

— Почему?

— Они не живут по законам давно известного нам мира. Задумали, понимаешь, в тайны поиграть, в посвящения, в сокрытую духовность… Нет, в наше время не должно быть тайн. Я должен контролировать всё! Считай, что они наступили мне на любимую мозоль. Да, и ещё… Они все — подозрительно молоды. Тебе ведь понятно, что это означает?

— Возможно, то, что это и есть те, о ком говорил Царь… Кого мы давно ищем. Это они открыли эликсир бессмертия, корень жизни, секрет молодости и долголетия?

— Да. Это возможно. Как полагают мои сторонники, у нас в городе есть люди, скрывающие с некоторых пор, держа в тайне, свои инновации, исследовательские лаборатории и полученные выводы. Именно они, как нам стало известно, изобрели эликсир бессмертия. Не знаю, почему этим умникам пришло в голову засекретить свои размышления и открытия. Но, полагаю, что вы с Царем вышли именно на них. Наши предшественники, не скрою, были слишком самоуверенны, разжирели, обрюзгли. Они плохо работали. А потому, проморгали нечто недозволенное, как говорят теперь, «внесистемное». Они слишком расслабились, получив в свои руки безраздельную власть. Но эта власть оказалась лишь верхушкой айсберга… Короче, я выезжаю с вами, с Царем. Я и мои люди. Вернее, не совсем люди. Я предоставлю в ваше распоряжение моих андроидов. Они надежнее. Подгоним три боевых вертолета: думаю, этого достаточно.

— Куда?

— Высадимся прямо на площади, перед Молодежным Центром.

— Это привлечет внимание общественности.

— Не привлечет. Событие не будет представлено прессе и не будет отражено средствами массовой информации. Мы быстро захватим здание. Внезапно проникнем внутрь… Они все не успеют уйти, вынести приборы. Брать будем всех, до кого дотянемся.

* * *

Мария и «Владик» (то есть, Николай, в теле Владика) вышли из подъезда дома и прошли несколько метров. Тут парня внезапно скрутила судорога. Он успел отойти с тротуара, и прислонился к дереву.

— Как не вовремя, — простонал он. — Но… Пошли. Буду превозмогать боль.

— Мы тогда не успеем, — ответила Мария. — Но я видела, что у тебя есть инвалидное кресло. Его можно катить перед собой. Я повезу тебя…

Не дожидаясь ответа, она устремилась назад, к подъезду. Ключи от квартиры, которую она сама закрыла, лежали в её кармане. Поднявшись на лифте, неожиданно для себя самой Мария обратилась на лестничной площадке к соседу, хмурому неразговорчивому мужчине, с которым иногда поднималась на лифте на этот этаж.

— Извините, пожалуйста! Вы не поможете мне вынести и спустить вниз инвалидную коляску? Здесь, у вас в доме, инвалид живет, и ему на улице стало плохо.

— Конечно, помогу, девушка, — неожиданно быстро, согласился тот.

Внизу они вместе помогли «Владику» забраться в кресло инвалидной коляски, и Мария попросила мужчину ещё немного постоять там, пока она отнесет в квартиру костыли.

— Знаешь, парень, я тебя смутно припоминаю, встречал не раз, — заметил хмурый сосед. — Живем в одном доме, а так до сих пор и не познакомились. Как зовут — то?

— Владик.

— А меня — Семён. Вот так и живём. Я почти никого не знаю в доме. Кто соседи — не имею понятия. Не до того как-то. Работаю по двенадцать часов… Пришел — и брык спать. Жить, в общем-то, и некогда. Что там тот выходной? Туда-сюда… Вот, в магазин схожу… Дочь без меня, почитай, растет. Прихожу — спит уже.

— Ну, не в деревне живем… Знать друг друга и не обязательно. О чем говорить? О мусоре в подъезде? Ненавижу такое, так сказать, общение…

— И то верно… А это сестра твоя была?

— Нет. Это — моя девушка.

Мужчина замолчал надолго, потрясенный.

— Куришь? — спросил он потом, неожиданно.

— Нет.

— А я закурю, пожалуй…

* * *

Мария выкатила инвалидную коляску из перехода у метро. И когда, мимо парка, вышла на площадь перед бывшим ДК, в котором размещался ныне так называемый Молодежный Культурный Центр, то кровь застыла в её жилах…

Три огромных черных правительственных (судя по знакам) вертолета… Рядом — люди, похожие на доисторических рептилий и с дубинками для устрашения… Впрочем, еще приблизившись, она заметила, что все они застыли на месте. Представляя собой абсолютно нереальную сюрреалистическую картину на тему «светлое будущее в красках».

Испуганная, она, тем не менее, направилась прямо ко входу в Центр, толкая перед собой коляску.

— Ты думаешь, туда стоит соваться? — спросил её Николай голосом Владика.

— Если это получится. Думаю, что стоит попробовать. Так посоветовал Неназываемый, передав мне сообщение через Фанни.

— Кто такой этот Неназываемый?

— Я мало что о нем знаю. И даже то малое, что известно мне о нем и о других, связанных с ним, людях, меня попросили хранить в секрете. Не рассказывать никому.

— Даже так?

— Думаю, что потом он сам тебе представится. Быть может, даже расскажет больше, чем мне.

— Ладно, я всё понял. Вдобавок, от меня теперь просто ничего не зависит. Лишь от обстоятельств. Остается только молиться и помнить о словах Схимника.

— Каких?

— Есть сила созидания, она хранит нас как существ, что стали выше чем сила угнетения и боли; когда-то люди верили в богов. Не спрашивай, откуда эта вера; тем более, что путь теперь другой: самим богами стать; уж нет другого. А боги служат силе созиданья, и лишь они удерживают хаос. И вера есть лишь полное бесстрашие. Иди, и обретай покой и суть; о тьме не думай… Да свершится Воля…

Они пересекали площадь по диагонали. Жесткие глаза полузамерзших андроидов провожали их безразличным, но внимательным взглядом ледяных статуй.

* * *

На огромной, широкой площади, три боевых вертолета сели без особого труда; они казались всё же неуместным анахронизмом, опасными, злыми чудищами, и, должно быть, вызывали ступор в головах случайных прохожих. В основном это были парочки, выходящие из ворот близлежащего парка, или мамочки с колясками из числа тех, что считали своим долгом выйти подышать воздушком в любую погоду. Воздушек в городе, тем не менее, всегда оставлял желать лучшего.

На ярко-синем небе тем временем уже загорались первые звёзды: в начале декабря в Петербурге темнеет рано.

Царь и его не слишком многочисленная банда расположились неподалеку от входа и ожидали прибытия Вельзевула с армией андроидов. Захват, по их мнению, предстоял весёлый. Царь курил чуть в сторонке от своих людей; из вертолета всё спускались и спускались мрачные, приземистые фигуры. Он же раньше никогда не видел андроидов, личные войска Вельзевула, так близко. Засекреченным заводом по их производству владел его шеф, сам, лично; за то он и получил своё прозвище. Вельзевул — повелитель мух… Андроидов же почему-то называли мухами: быть может, лишь потому, что завод по их производству располагался прямо на части бывшей городской свалки и был окружен ею со всех сторон.

Вскоре из одного из вертолетов спустился и сам его шеф и направился прямо сюда грузной, тяжелой походкой. Вместе с ним был Ферзь и несколько охранников — андроидов с кобурами на поясе. Почти дойдя да него, Вельзевул внезапно свернул чуть налево и двинулся прямо по направлению ко входу в Центр, жестом подав Царю знак, чтобы он следовал туда же. Ферзь и андроиды — охранники тоже повернули вслед за ним.

Неподалеку уже стоял небольшой внедорожник. И к нему из дверей Центра как раз медики выносили носилки с лежащим на них парнем. И тот был весь в крови.

— Всем стоять! — завопил Вельзевул. — Я не дам уйти отсюда никому!

Андроиды взяли оружие наизготовку.

— Но он же… Болен, по-видимому? — робко спросил Ферзь.

Царь никогда не видал своего подельника таким растерянным. Он уже достаточно приблизился к ним настолько, чтобы слышать каждое слово Ферзя. Проследив направление его взгляда, он только теперь разглядел лицо парня, что лежал на носилках. Это был… Его человек. Лис.

«Почему он не с Николаем? Что там произошло?» — Царь тоже заволновался.

— Стреляйте, если они посмеют сдвинуться с места! — крикнул андроидам Вельзевул, показывая пальцем на медиков. Те застыли, как вкопанные. А Ферзь почему-то всё смотрел и смотрел на Лиса. У того были окровавленные руки, и он, скорее всего, был без сознания.

— Я хочу знать, что здесь происходит, — властным, жестким голосом произнес Вельзевул.

«Лис… Почему его руки в крови?» — Царь снова бросил взгляд на парня на носилках.

— Он умрет, если мы ещё промедлим. Дайте нам увезти его, спасти парня, — подал голос один из медиков.

— Нет. Он — изменник. И я…, - внезапно, краем глаза, Царь заметил яркую вспышку. Мгновенно обгоревшее тело Вельзевула черной головешкой упало в снег: Ферзь выстрелил из лучемета и снес ему голову.

«Ферзь? Да. Но почему?» — недоумевал Царь.

Тут же, с нескольких сторон, фигуру самого Ферзя прошили пули, и он тоже рухнул в снег.

Медики, тем временем, загрузили тело парня в машину; она тронулась. Царь проследил за ней взглядом. Андроиды больше не получали новых приказов. А приказ охранять Вельзевула был исполнен ими до конца… Теперь они стояли, тупо уставившись в небо, как живые куклы. Система управления, повязанная на Вельзевула, больше не работала.

Ощущая только болезненную нереальность происходящего, Царь направился к трупу своего подельника. Пнул носом зимнего ботинка распростертое на земле тело. Перевернул его на спину. Глаза Ферзя, широко распахнутые, теперь смотрели в небо.

— Идиот, — сплюнул в сторону Царь. — Свихнулся ты, что ли?

Он посмотрел на людей своей банды, которые ждали его распоряжений. И он не знал, что даже будучи много лет Ферзем, этот человек, ныне мертвый, всё же умер не как Ферзь, а как Иван Борисов, оппозиционер… Защищая своего сына.

Царь окинул взглядом целое войско тупых, мрачных андроидов, застывших теперь без дальнейших приказов. На черных мух на белом снегу. Вельзевул был теперь мертв, и некому было отдать им команду, загрузив её в мозг с помощью пульта. Их код знал только он, повелитель и владелец. Теперь андроиды стояли, как изваяния воинов Цинь Шихуанди; такая мрачная колонна воинов с тупыми лицами, в металлоброне; редкие жуки-бронзовки… Он попытался отдать им приказы, взяв в снегу «матюгальник» босса… Голос прозвучал фальшивым фальцетом. И, впервые ему стало жутко… Показалось, что андроиды не последуют его приказу, но подойдут и разорвут его на части. Тогда, он бросил громкоговоритель обратно, в сугроб. И, хорохорясь, сплюнул в снег и направился к своим.

— Какие будут распоряжения, Царь? — ухмыляясь, спросил Боров. — Похоже, что мы более годны, чем эти, для дела? Брать Центр без их подмоги будем?

— Похоже на то, — процедил Царь. — Эти пришли в негодность.

— Ну, и… Если чем поживимся — всё наше будет, так? Хотите, братва, быть бессмертными? — спросил Логово.

— А ты что, в курсе, кого берем? — спросил Царь. — И про эликсир?

— А то! У вас связь громкая. А я за рулем сидел, — хмыкнул тот.

— Ну, не важно, — скис Царь.

— Тут охрана! — заметил Боров.

— Зато, стены из стекла… Пробьемся, — заверил Царь.

— Оно прочное! — возразил Боров, — Не простые стеклышки!

— Так взрывай, не мешкай!

Раздался взрыв, и вскоре в вынесенной напрочь стене из высокопрочного стекла образовался импровизированный проход.

— Вперед, Орлы! — скомандовал Царь.

* * *

Небольшой вертолетик завис над крышей здания; Неназываемый и Сенсей спустились на крышу и помогли спуститься Кроту.

— Свяжи теперь ему руки, и покрепче. Даром что он тщедушный. Выкинет ещё какой фортиль, — посоветовал Неназываемый.

Сенсей крепко связал пленника; к тому же крепко завязал ему рот специальным приспособлением, называемом в некоторых кругах «намордником».

Вскоре они были на чердаке, потом — на лестнице.

— Вниз! Разыщем Виталика; он на первом. В своем кабинете, — пояснил Неназываемый.

Они без проблем и ненужных встреч спустились до второго этажа. На втором, в глубине коридора, слышались крики, глухие удары; возможно, что там была большая драка. Впрочем, никто не стрелял.

— Похоже, что там — собрание молодежи. И кто-то на них напал. Но, вначале нам к Виталику, — спускаясь далее, Неназываемый поманил Сенсея за собою. — Оставим у него в кабинете приборы и этого, — он кивнул на Крота. — Самого Виталика возьмем с собою: он прояснит ситуацию. Мы его ребят не знаем, так что сложно лезть в чужую драку. Не отличим своих.

Виталику он предварительно позвонил, и тот должен был их ждать.

Спустившись на первый этаж, они, сквозь прозрачные сенсорные дверцы входа на лестницу и к лифту, который сейчас не работал, так как был кем-то отключен или поломан, увидали разбитые стекла вестибюля. Туда, через огромный зияющий, оплавленный по краю проем залетал снег; пальмы, стоявшие здесь некогда в кадках, были перевернуты и растерзаны; их поломанные стволы валялись среди битых стекол. Осколки и снег покоились и на покореженных диванах.

Будка и «вертушка» в стороне от проема, справа, у стены — уцелели; похоже, что все охранники и вахтер сейчас прятались в ней; оттуда раздавалась приглушенная речь и всхлипы. Они, должно быть, повалились на пол и там прятались.

Скрип, скрип…

В проем, выбитый в стеклянной стене, въехала коляска с инвалидом. Хрупкая девушка с жестким, ледяным взглядом катила её перед собой. Когда она приблизилась ещё немного, Неназываемый окликнул её:

— Маша!

Он подался ей навстречу. Сенсорная дверь распахнулась, и он выскочил в вестибюль. И почти что выхватил из ледяных рук девушки ручку коляски: и как только она справилась с такой тяжестью?

— Здравствуй….Николай, — нагнувшись, тихо сказал он на ухо инвалиду. — Сейчас может решиться твоя судьба…

И покатил коляску к двери на лестницу, а затем — вглубь коридора, к кабинету Виталика.

* * *

— Надо поторапливаться, — сказал Виталик, увидев вошедших. — Видел по камере, что туда, где наши заседали, уже направились бандиты.

— Там драка. Бывало такое раньше? Они разрушили вестибюль…

— Нет. Раньше подобного не бывало. Никогда. Похоже, напавшие по наводке явились, того самого «Николая», о котором ты вкратце рассказал…Они вышли на него; думаю, он передавал сообщения.

— Маша, Николай, оставайтесь здесь. Туда, с нами, вам совсем не надо, — распорядился Неназываемый. — Тем более, что нужно кому-то посторожить Крота, чтобы он не выкинул чего, — и он указал Маше на связанного пленника, который теперь притих в углу. — Да, и еще… Берегите эти приборы, которые Сенсей на стол выложил. Это очень важно.

Неназываемый и Сенсей вышли. Виталик взял в ящике ключи, и тоже вышел, закрыв дверь кабинета снаружи. И они втроем устремились на второй этаж.

Там вовсю шла битва вооруженных шокерами-дубинками бандюков и безоружных ребят. Похоже, Царь распорядился, чтобы всех здесь присутствующих взяли живыми: для допроса.

— Сенсей, ребят случайно не зацепи, — предупредил на случай чего Неназываемый, и бросился в гущу событий.

Решила дело внезапность нападения. Неназываемый уложил Царя, Сенсей — еще пару бандитов. Ребята, члены тайного общества, тоже воспользовались заминкой; многие вырвались из рук захватчиков, некоторые даже выбили у нападавших на них бандитов электрошокеры; и драка продолжилась, в ход пошла мебель.

— Где Николай? — спросил Неназываемый Виталика, как только вновь оказался с ним рядом.

— Не знаю. Не вижу его.

— Поищите среди тех, кто лежит на полу, — бросил им Сенсей, увертываясь от летевшего в него тяжелого предмета.

Под столами, действительно, валялось несколько тел; ребята, похоже, были без сознания. Оказавшись рядом, Виталик в одном из них опознал Николая.

Спонтанный бой, тем временем, подходил к концу; молодые ребята теперь побеждали, и складывали противников штабелями у стены. Неназываемый и Сенсей неплохо поспособствовали их победе. Лучемет нельзя было использовать в помещении, но у каждого был и обычный револьвер.

— Он без сознания, но жив, — сказал Сенсей, первым наклонившийся над Николаем. — Нужно спешить.

— Да. Связь души с телом сейчас минимальна, а она — создана искусственно… Он…Тело… В любой момент может умереть, — согласился Неназывемый, и они вдвоем подхватили тело Николая. Виталик сунул ключи от кабинета в карман куртки Неназываемого и сказал:

— Я сам должен остаться здесь, с ребятами; мы сами справимся. А вы — поспешите.

— Точно — справитесь? Вам нужно будет разложить трупы бандитов так, будто здесь была бандитская перестрелка. Замести следы. И — уйти. Всем, до одного. Унести своих покалеченных.

— Я знаю.

— Скоро здание оцепят внутренние войска и полиция. Не думаю, что они вас похвалят.

— Мы все уйдем черным ходом. Через подвалы можно выйти в заброшенный кинотеатр, что на вечном ремонте. Он — на другой стороне МКЦ, у них стенка общая. Я и другие ребята увлекались диггерством, я знаю проход…

— Хорошо. Обязательно уведи всех.

— Ага. А вы сами?

— Уйдем через крышу. Я вызову вертолет.

* * *

В кабинете Вадима всё было по-прежнему.

— Лучше не смотри сюда, парень, — входя, бросил Сенсей в сторону инвалида.

Тот отвел глаза в сторону. А Маша не удержалась, бросила взгляд на внесенное в кабинет безвольное тело. С её губ сорвался крик. Это был… Николай.

— Крот! Если операция по возврату Николая в тело пройдет успешно — будешь жить, — сказал Неназываемый, снимая с Крота «намордник».

— Развяжите меня! — взвизгнул тот.

— Ну, уж нет. Просто, говори, что делать. А мы выполним, — Неназываемый посмотрел на него хмуро.

Тогда Крот сказал, как подсоединить и включить приборы. Черный ящик поставили рядом с телом Николая. Потом… Дали разряд.

Последовала ослепительная вспышка света.

Через несколько минут, лежащее тело парня слегка шевельнулось. Маша кинулась к телу Николая.

Лежащий открыл глаза и улыбнулся.

— Маша! Это я… Я вернулся. Я люблю тебя, — сказал настоящий Николай слабым голосом.

Оба внезапно повернулись, и посмотрели на кресло, где сидел инвалид. По лицу Владика текли слёзы.

— Я… Умирал тогда. В той самой комнате. Я должен был уже быть мертвым. Вместо этого… Да, я был в черном ящике… Это было ужасно. Но… Я жив. Это — чудо! Я…

— Хорошо, парень! С новым рождением. А теперь — уходим. Сенсей, бери Крота и черный ящик, другие приборы — тоже забирай. Николай, Маша! Помогите ему, — сам Неназываемый взялся за коляску с инвалидом. И вскоре они толпой устремились к лестнице, оставив в замке ключ от кабинета.

На крышу добрались без приключений, и вскоре сидели в вертолете.

— Андроидов понагнали, однако, — уже поднявшись в воздух, отметил пилот. — Что тут было за светопреставление? Не всякий день такое увидишь… Что будем делать с андроидами? Так оставим?

— Подробности потом перескажем. Сейчас — летим за город! И поскорей. Что касается андроидов… Я вычислил, откуда они прибыли. Теперь знаю, что база по их созданию находится за городом. Главное — уничтожить её, тогда новых не скоро создадут, — сказал Неназываемый.

— Думаю, с этим нужно спешить. Полететь прямо сейчас на разведку, — заметил Сенсей.

— А Николай, Маша, Владик? Их надо высадить и проводить домой.

— Высаживайте, где придется. Где-нибудь в пригороде; дальше мы доберемся сами, — посоветовал Николай.

— Согласен. Решено. А мы с тобой, Сенсей, проведем разведку с воздуха и, быть может, слетаем за боезапасами и разгромим это осиное гнездо… Вы же, ребята, забудьте об этом. Поезжайте домой, отдохните. В себя придите. Надеюсь, еще встретимся, — сказал Неназываемый.

Глава 7. Дом Набокова

— Стоп, Фанни, стоп! — Милица остановилась перед одним из зданий, призывая свою спутницу немного вернуться назад. — Нам сюда, — она указала на открываемую ею массивную дверь.

— Но…

— Потом, потом все «но», — Милица потянула Фанни за рукав и пропихнула вовнутрь.

Пахнуло вековой пылью, старыми кирпичными стенами, лаком и каким-то еще едва уловимым запахом старины.

— Где мы? — спросила Фанни уже внутри. — Это же… Не музей Набокова.

— Это другой музей. Мало кто о нем что знает. Здесь, во внутреннем дворике, есть замечательный сад. Мы вместе его осмотрим, а потом я тебя покину. Мне только что пришло сообщение… С похорон. Мне надо отлучиться.

— С чьих… похорон?

— Моих… Я на это решилась. Конечно, меня в гробу заменяла восковая кукла, заранее заказанная одному мастеру своего дела… Научил меня этому твой Неназываемый. Ведь сам он подобное… Неоднократно уже проделывал. Люди давно уже научились изготовлять восковые «персоны», не так ли? Документы, медицинское освидетельствование — тоже он помог подготовить. Да, пора уже, мой, друг, пора…

— Вы будете… Жить с нами, в Доме?

— Да, и существовать под новым ником, так сказать. Теперь я тоже… без имени.

— Это — ерунда. А что за сообщение, что надо срочно ехать? Что там случилось?

— Всё прошло гладко; церемония давно завершена. Поминки — тоже. В газетах напечатают некролог… Только, одна из моих правнучек, моя любимица, София, очень расстроилась… Не могу оставить девочку в таком виде. Сейчас она, вся в слезах, неожиданно заснула. Я… хочу купить ей сладостей, подарков. Приехать, потихонечку растормошить — так только, чтобы не напугать… Сказать, что я просто буду теперь жить в другом месте, но что это наша с ней большая тайна. Скажу: «Не грусти, мой хороший!» — так я всегда ей говорила… Обниму покрепче… Я не могу иначе; а меня теперь никто из посторонних не узнает: на улице же я маскировалась под бабулю…

— Так и рождаются легенды про фей… Крестных, и так далее…

— Да, наверное.

* * *

Внутренний дворик был прекрасен. Среди шумного города, каменных строений — там, где не было ни одного дерева на улице, — внутри он хранил в себе яблочный сад, витую ажурную лесенку — и смутное, внеземное очарование. Деревья, сейчас заснеженные и замерзшие, тихо и уютно смотрелись на фоне темного уже неба. И снег всё падал и падал…

Милица провела Фанни через занесенный снегом двор. Остановилась перед небольшой дверцей, основательно заваленной снегом. По-видимому, та вела в какое-то служебное помещение.

— Подожди, — она оттащила Фанни немного в сторону от входа. — Поговорим напоследок… Давно хочу спросить, что у вас с Неназываемым?

Фанни растерялась.

— Ну… С точки зрения современных людей… Ничего. Абсолютно ничего. Наверное, можно сказать, что мы — друзья.

— Друзья? — Милица слегка приподняла верхнюю бровь, и посмотрела на Фанни скептически. — Ну, уж нет. Это я и Неназываемый, к примеру, — друзья. Он выдергивал меня не раз из сложных… Гм… Переделок. Мы с ним не раз вели душеспасительные беседы за кружкой кофе. Но я для него — не женщина, а радистка Кэт. Образно выражаясь. Боевая подруга, в общем. Но вот на тебя… Я же вижу, как он смотрит.

— А почему… Этот вопрос вам интересен? — спросила Фанни, неожиданно для себя самой перейдя на «вы».

— Ну… Знаешь ли, я очень давний друг Неназываемого. И мы с ним во многом похожи. Такие, как мы, устанавливают предел между своим внутренним миром и миром внешним. Или же, он устанавливается сам. А любовь… Для нас всех, я думаю — имея в виду теперь и себя, ведь я… Уже пережила свои собственные похороны… Так вот, для нас любовь внешняя, со всеми её внешними проявлениями, — в общем-то, давно уже не интересна. Правда?

— Да.

— А внутренний мир, тот самый, в который мы никого не пускаем — он весьма изолирован. Мы — люди внутреннего мира. И если вдруг, неожиданно, любовь прорастает в нас, она идет оттуда. Изнутри; и настолько глубоко изнутри, что я соглашусь даже с верой в существование прежних жизней. Родство души рождается изнутри, и от него никуда не деться. Не уйти, не разминуться. Ведь правда?

— Быть может…

— Вы связаны душами, и можете говорить об этом, или же — никогда не говорить об этом… Ведь слова не имеют для вас никакого значения. Не правда ли? Или… Зачем я спрашиваю об этом? Знаешь ли, всё это… Внушает мне некоторую надежду. На то, что я… не останусь живой мумией. Что чувства и радость огорчения и боль живых… Слишком сильные, чтобы от них отмахнуться — не исключение из правила; что вы все… Тоже такие же сентиментальные, не лишенные чувств «ненужных» и далеких от дела, но… Таких человечных…

— Это… Действительно важно для вас?

— Несомненно; я ведь вступаю в новую эпоху своей жизни… Знаешь, милочка, женщины — они такие женщины… Когда-то, во время войны, разрухи, потери документов, я… Даже умудрилась уменьшить себе возраст… Так, немного: всего лишь лет не пятьдесят. Об этом даже Неназываемый не знает. И… знаешь ли, этого мне было достаточно, чтобы действительно стать моложе, душой и телом. А сейчас… Сейчас мне нужно просто стать… иной. Навсегда.

— Это… Совсем не обязательно, — шепнула Фанни.

Милица, неожиданно и порывисто, крепко её обняла.

— Прощай, мой хороший! Извини за все эти вопросы, высказанные и не высказанные… Прощай, маленькая моя!

— Почему именно прощай?

— У меня есть предчувствие, что я вас теперь увижу весьма не скоро… Он, как всегда, играет в свои страшные игры, а ты… Ты поедешь за ним.

— Но, даже если так… Мы же ещё встретимся?

— Он не первый раз пропадает на моей памяти… И обычно исчезновения длятся лет пятьдесят… Это — такой срок, за который… Мы становимся иными людьми. Настолько иными, что приходится как бы знакомиться заново. Часто, говорят, мы даже физически меняемся: иным становится цвет глаз, волос, черты лица, походка… Ты, наверное, уже понимаешь, что у нас всё не как у людей… Внутреннее меняет наше внешнее, не наоборот. Впрочем, потому мы… И не стареем. Мы не даем себе состариться внутренне… Даже, если имеем морщины, живот, — мы тогда боремся со старостью тела, и преодолеваем её.

— Не знаю, внутренняя ли это работа. Или — просто какое-то чудо. До сих пор не знаю, — заметила Фанни.

* * *

Дверь Фанни открыла, когда осталась уже одна в этом тихом дворике. Далее, миновав тесную прихожую, она пошла по темному коридору, и вышла на свет, к небольшой комнатке. Её встретил и приветствовал пожилой человек, которого Милица предупредила о приходе Фанни. Он был одет в рабочую одежду и держал в руках старинный механизм — и, казалось, никак не мог с ним расстаться. Он представился:

— Я - Павел… Фанни, вы не могли бы подождать немного? Я скоро закончу. Посидите пока немного, выпейте чаю, — предложил он.

Фанни осмотрела комнату. В которой везде — не только на полках, но и на креслах, на столике — везде были книги или старые журналы. А также, какие-то ящики со всякими старинными предметами, значками, коробочки и механизмы.

Заварив чай, Павел присел за тот же стол, за которым сидела Фанни. Лампа, что стояла на столе, теперь освещала сильнее то, что и ранее было у музейного работника в руках.

— Это… Часовой механизм, сработанный самим Кулибиным. Случайно попал ко мне в руки, и я пытаюсь с ним разобраться. Мне осталось совсем немного, и…

Он не договорил, потому что уткнулся в лежащий на столе журнал, прочел несколько фраз, и перелистнул страницу. Через некоторое время, на которое он полностью углубился в чтение, он снова перелистнул страницу, и сказал с сожалением:

— Жаль… Далее текст оборван. Хорошо, что я всегда несколько дел выполняю, одновременно: иначе расстроился бы…

Положив часовой механизм на стол, он взял лупу, какой-то инструмент, и закрутил в механизме пружинку. Потом он еще куда-то нажал, что-то там, внутри, щелкнуло, затем раздалось ритмичное тиканье.

— Получилось! — радостно, по-ребячески, вскрикнул Павел. Потом потянулся за своей кружкой. Чай оказался крепким и несладким, но Павел предложил Фанни ещё и пряники.

Выпив кружку чая, он, наконец, повел Фанни какими-то коридорами; потом по винтовой лестнице они спустились в подвал.

Там пахло плесенью, старым деревом, лаком, патиной металла; Павел осветил их путь небольшим фонариком.

— Здесь, в этом подземном ходу, давно ничья нога не ступала, — сказал он.

Фанни споткнулась о что-то, наверное, о спинку кресла; под ногами много чего валялось.

— Осторожно, — сказал Павел, придержав её под локоть.

В подземном проходе не было ничего; лишь каменная кладка стен, голая земля под ногами. Стены были целы; нигде ничего не осыпалось. Но, когда, наконец, последовала лестница наверх, Фанни вздохнула с облегчением.

* * *

В музее Набокова Фанни встретила маленькая, сухонькая старушка, которая совершенно не удивилась её появлению здесь в такие вечерние часы, когда музей давно уже не работал, и внешняя входная дверь была закрыта. Это была, скорее всего, вахтерша.

— Следуйте за мной, — сказала она Фанни.

Они прошли сложными ходами запутанных служебных помещений и оказались перед старинной дверью. Работница музея открыла эту дверь ключом и сказала:

— Здесь давно никого не бывало. Очень давно. Власти не знают о существовании комнат: их нет на плане. Мы, насколько могли, навели здесь порядок к вашему приходу. Чтобы вы не дышали пылью. Постельное белье застелите сами; оно в шкафу.

— Спасибо, — поблагодарила Фанни.

— Об этой комнате… Почти никто не знает. Даже из наших, — старушка протянула ей ключ и спешно удалилась.

Фанни вошла и ахнула. Дверь за ней сама закрылась. Комната была обставлена только старинной мебелью; плотные шторы наглухо закрывали высокое окно. Лепные украшения, позолота, инкрустированный разными породами дерева пол — все выглядело так, будто было абсолютно новым. Справа был камин, у окна — стол, резной, со множеством ящичков и подставок для книг. На нем стояла зажженная свеча. За дверью справа, за камином, Фанни обнаружила дверь в санузел и ванную комнату. Дверь у стены слева была приоткрыта; там была спальня с диваном, кроватью под балдахином, с несколькими шкафами и зеркалами.

Осмотрев эту комнату, Фанни вернулась, села за стол, в мягкое кресло; выдвинула первый верхний ящик. Там были письма, целая груда писем с пожелтевшими листками. Написаны они были мелким, летящим почерком с левым наклоном и крупными заглавными буквами; в старой орфографии. А еще — на французском.

Книги на краю стола… Томик Вольтера, «Езда в остров любви» Тредиаковского, оды и стихи Ломоносова…

Она взяла Ломоносова.

Через некоторое время, уже глубокой ночью, в дверь постучали.

Она подошла к двери, робко её открыла.

— Это я, — сказал вкрадчивый голос.

Неяркий свет высветил лицо Схимника.

— Я, по поручению Милицы, принес всё, что она попросила. Ваши вещи, документы, загранпаспорт…

— Загранпаспорт? — удивилась Фанни. — У меня его нет.

— Теперь уже есть… А еще… Я принес тетрадь. Ту самую, что была на вашем столе. Вы, быть может, ещё не всё прочитали, — добавил он тихо.

— Входите же! — попросила Фанни.

Схимник вошел, но как-то робко.

— Садитесь, — предложила она, указывая на кресло в углу, рядом с журнальным столиком. Он поставил рядом с её столом дорожную сумку и присел, куда она попросила.

— Вы, должно быть, уже всё знаете…

— О Поэте? — спросил он. — Впрочем, его звали Дима. Дима Пономарев. Да, я знаю… Я догадывался уже о чем-то таком… Печать трагедии была на его лице. Он — из тех, кто пошел до конца. Дима настолько хотел быть поэтом, что не стал выходить из образа, даже когда понял, куда ведет этот путь. Честный поэт — это человек с ободранной кожей. И он… шел по этому пути, выдавливая из себя стихи ежедневно. Он писал о горе и боли, о судьбе и отчаянии… Знаете ли, все мы, рано или поздно, сходим с этой опасной дороги: относиться к своим стихам всерьез, воспринимать их написание, как миссию… Но для некоторых… Сойти с этого пути означает предать поэзию. Правду. Совесть, наконец. Они не могут иначе. Не могут жить, посвящая свое время работе, друзьям, семье, прочим мелким занятиям — но не стихам, которые поглощают полностью. Они так не могут. Они идут до конца. И… умирают. Помните, «Кто кончил жизнь трагически — тот истинный поэт»? Это они именно так для себя решили. Увы… Именно так. Ну, что ж, а нам… Остается утешаться тем, что, возможно, после смерти они заслуженно попадают в иной, более лучший, мир… Наверное, это было бы справедливо.

— Я не верю в справедливость.

— Я тоже, — ответил Схимник. — И… в богов, которые нас распределяют по мирам и воздают по заслугам. Но, я верю в тебя. В Неназываемого. В Женю, в конце концов.

— А… В себя?

— Иногда… Бывает. Но очень редко, — ответил Схимник.

— Я… Такая же. Ведь нам с детства внушали мысль, что мы — ничтожества. Неумехи, незнайки. На многочисленных работах о нас вытирали ноги. «Человек — это звучит гордо»? В лучшем случае, это звучит… никак. А чаще, абсолютно несчастно. А потому… Мы совершенно не верим в себя.

— Согласен с вами. Именно потому, мы больше всего поверили в машины. Преклоняемся перед гаджетами и обожествляем интернет…

— Обожествляем?

— Конечно. Ведь мы вполне можем жить без бога. Мы без него легко обходимся. Но не можем существовать без интернета. И…не только без бога… Человечество, в общей своей массе, лишилось духовного поиска в принципе. Теперь люди стремятся быть одинаковыми. Иметь не только одинаковую одежду и лица, но и мысли. Стереть индивидуальность. Смотреть последние фильмы, только что написанные книги, новую музыку. Верить — тоже одинаково. Заходить в собор и ставить свечку.

— Это — обобщение; но, в общем, вы правы. Все средства массовой информации постоянно внушают нам, что мы что-то «должны». Учат нас мыслить «правильно». Вначале — быть толерантными. Потом — позитивными и креативными. Ну, а сейчас придумали новый термин: социально адекватными. Все эти термины на деле означают: безликими, правильными и…никчемными.

— Да. Причем, «креативность» вышла из моды только после того, как добралась до самого низа… Креативными стали даже туалетная бумага в новом, так сказать, оформлении и новая помада.

— Схимник…

— Что, Фанни?

— Похоже, вы со мной прощаетесь? Раз… Принесли тетрадь…

— Да, и думаю, что надолго.

— Почему?

— Вам надо уехать: вас вычислили. Вам больше нельзя оставаться в Перербурге.

— Думаете?

— Да. Я в этом уверен. Вы нужны нам… Живой. Уезжайте.

— Тогда… Тогда, прочитайте мне что-нибудь. Из тетради. На память. Всё, что захотите.

— Ну… Хорошо. Тогда… Прочитаю это. Скажем, эссе… Кстати, если не будете знать, как назвать свое произведение, назовите «эссе»…

— Так… Читайте же! Я слушаю…

* * *

— Нет ничего обыденного и повседневного; всё дело просто в нашем восприятии. А восприятие внутреннее, быть может, рождается от того, что теряется нить, связующая человека с пониманием окружающего, и он остается наедине с собственным страхом. Не таким страхом, который рождает появление неведомого, которое вторгается в нашу жизнь; нет, страхом, порождаемым ощущением, что время ускользает безвозвратно, и, сколько бы его ни было, оно непременно закончится. А ты… не можешь вырваться из того кокона, в который закутали тебя внешние обстоятельства, похоронив там навсегда все свои стремленья.

Страх нужно преодолеть.

* * *

Первую свою сказку я написал… В углу. Меня наказали; не помню, за что. Я должен был там стоять, пока не осознаю, как я не прав. Какой я гадкий.

Но, в конце концов, мне там понравилось.

Если нельзя выйти за пределы своего угла, то надо попробовать… Растворить стены.

И мальчик в углу стал сочинять сказку.

* * *

Я не помню, когда и зачем я её себе придумал. Наши внутренние миры вряд ли пересекаются. Она совсем другая. Смешливая и веселая, она играла на арфе и прекрасно пела. Она любила своего мужа и детей, но развлечения любила ещё больше. А еще, друзей и приятное общество она ценила больше, чем книги.

И, к сожалению, она была королевой. Вся её вина состояла в этом. И в том, что она абсолютно не умела плести интриги. А еще в том, что как раз в это время некие силы решили изменить существующий строй.

Они подговорили бедных, и те пришли к ней и потребовали хлеба. И королева выдала им хлеб и пирожные, фрукты и овощи.

Но бедные не насытились, поскольку те из них, что вломились во дворец, были жадными и завистливыми. Они увидели убранство дворца; потому, им стало мало пирожных.

— Ишь, ты! Она сказала: «Если у них нет хлеба, то пусть едят пирожные»! — зло скакал кто-то из толпы. — Идите и заберите у них всё, что они отобрали у народа!

И толпа пришла во дворец. Они забрали себе все богатства, всё золото, все драгоценные камни. Потом увели и обезглавили её мужа. Королева пыталась защитить собою детей, но они вырвали их из её объятий.

Она осталась одна, брошенная в тюремную камеру.

Во дворце, на верхних этажах, теперь гулял ветер, а внизу устроили конюшню.

На улицах слышались похабные песни и брань.

«Теперь… Мне остается только умереть», — подумала королева.

Но и это ей не дали сделать спокойно.

Они вернулись снова.

— Зачем вы пришли? — спросила она у толпы. — Мне больше нечего вам отдать.

Один из мужчин глумливо улыбнулся.

— Есть, чего: свою жизнь, — ответил он королеве.

* * *

Да, в действительности все сказки заканчиваются плохо. Но эту… Эту я ещё не окончил. Я хочу завершить её вовсе не так, как этого требует здравый смысл. В реальности все революции оканчиваются одинаково: кровавой бойней, экспроприацией экспроприаторов… (Ведь у нас у всех есть еще, что можно у нас забрать, правда?) Пустыней и выжженной землей под тусклым небом.

Но моя сказка окончится нынче иначе; я ведь придумываю её сам, не так ли? Все мы прекрасно знаем, что… «Сейчас не время улыбаться», «Чудес не бывает», «Жизнь тяжела»… Но, в моем собственном мире распоряжаюсь я сам.

* * *

…Королеве отрезали волосы и привели на место, которое называлось «эшафот».

— Здравствуйте, ваше величество! — палач вышел ей навстречу.

Она не ожидала этого, и потому наступила ему на ногу, продолжая движение.

— Извините, я нечаянно, — улыбнулась она.

«Только когда ты отдашь всё, что имеешь, ты станешь моей ученицей», — услышала она в голове голос.

В ней не было больше страха; его остригли вместе с волосами.

Мы не те, кем кажемся этому миру. Он сочиняет про нас сплетни, использует наши имена в своих целях, выдает нам документы и номера. Но, за пределами мира, его суетностью — мы те же, кто пришел в него однажды, и те, кто будет потом.

Но мир… Он тоже совсем не таков, каким он нам кажется.

* * *

«Ты готова»? — спросил голос.

«Да», — ответила королева.

И тогда, раньше, чем её голова слетела с плеч, она исчезла прочь со своего эшафота. И настоящее хлынуло в неё и унесло её потоком. Она была жалкой песчинкой в этом безбрежном мире, среди миллионов звезд и галактик… Но внутри этой песчинки тоже была своя безбрежность, свой океан…

* * *

Времени нет, когда наступает внутреннее безмолвие — это рождение новой Вселенной, или же черной дыры… Не всёли равно, как назвать несуществующее?

* * *

Мальчик в углу шмыгнул носом, и вновь вернулся в границы восприятия.

— Что ты там… Молчишь? Может, извинишься?

— В чем? — он действительно забыл.

— В чем? Ах ты, дрянной мальчишка! Извинись сейчас же, и сможешь выйти оттуда.

— Как?

— Повторяй за мной: мама, прости, я больше никогда не буду рисовать на стенах!

— Мама, прости, я больше никогда не буду рисовать на стенах…

— Ну… Выходи, что ли? Что ты там застрял?

* * *

Пралайя завершилась…

* * *

— Спасибо, Схимник, — поблагодарила Фанни.

— Тебе понравилось? — спросил он.

— Не знаю… Думаю, что это не то слово: понравилось. Просто, спасибо. За то, что вы есть, и… Такой вы странный…

— Прочитайте мне что-нибудь своё… Фанни, вы же пишете стихи?

— Как вы узнали?

— Никак. Пришло сейчас в голову…

— Ну… Тогда, мне кажется… Это будет вам в тему…

Я — песчинка средь моря.

Я — море в песчинке…

Я рождаюсь, как только

Сгорю без остатка.

Зарождение — больно,

Смертельно опасно.

От шиповника игл

Не спасает перчатка.

Не ищите здесь смысла:

Его больше не будет.

Все грехи и сомненья —

они предрешённы.

Нету радости большей,

чем быть безысходной,

И безгрешной, и полностью

опустошенной…

Не ищите здесь смысл:

безысходную пустошь

Орошают лишь слёзы,

песок раскаляя.

Всё, что было с тобою,

И, возможно, что будет —

Не дарует ни истины, ни оправданья.

— Не дарует ни истины, ни оправданья, — эхом повторил Схимник.

Глава 8. И снова — в Париж…

— Ты уверен, Неназываемый, что нам… Следует это сделать? Мы засветимся, и придется снова отсюда валить, куда-нибудь далеко, — обратился к нему Сенсей, перекрикивая шум вертолета.

— Уверен. Про нас, похоже, и так прознали.

— Почему ты так думаешь?

— Эй, Крот! — позвал Неназываемый.

Маленький человечек со связанными руками обернулся и осклабился, выражая таким образом подобие жалкой улыбки.

— Я думал, вы обо мне совсем забыли, — сказал он. — Вы обещали отпустить меня, если всё пройдет успешно, и парень выживет. Выжили даже оба…

— Отпустим, мы давали слово, — ответил Неназываемый.

— Серьезно? Ты намерен отпустить гада? — спросил Сенсей.

— Только, Крот, к тебе ещё несколько вопросов… Зачем таким, как Царь и прочие, был этот центр и ребята? — спросил Неназываемый.

— Похоже, Царь не ошибся. Вернее, Ферзь. Это он их вычислил. А после, и все остальные заинтересовались, — хихикнул Крот. — Что, ваших накрыли, да?

— При таком положении дел ты еще и хихикать способен? Отвечай, что вы про них узнали, — приказал Сенсей.

— Были лишь догадки… Ребята там все молодые. А Царю известно стало, что ваши… Ну, они как бы все моложавые, болезни их на берут. А ещё… Тайны вы всякие любите, посвящения… Свой человек туда было наш внедрился, в вахтеры. Но ваши его быстро отфутболили.

— Виталий, — пояснил Неназываемый Сенсею тихо, шепотом, — Он с теми ребятами, когда дружбу завязал, думаю, и приборчики некоторые им подкинул. Чтобы те двуличных легко вычисляли.

— Крот, а доказательства были? Или же, только из-за догадок ваши пошли громить центр?

— На кону же эликсир был. А Царь очень хотел его заполучить. И знал, что у подпольных и моложавых он есть, эликсир этот. Ради такого… Даже, лишь по подозрению, чего уж там… Вдобавок, он своего внедрил как раз туда; что в теле Николая был. Он должен был донести ему обо всем, что там увидит. Его допустили внутрь и даже на собрание. Собрание было тайным; это укрепило Царя в правильности выводов. А потом, видимо, что-то пошло не так. И парня вырубило. Царь это прознал, у него с парнем канал… И сразу двинул тому на подмогу.

— Забавно, — заметил Неназываемый.

Повисло молчание.

— Гена, давай, спускайся, — обратился Неназываемый к пилоту. — Высадим здесь Крота.

— Что, здесь? За городом, на болотах? — с ужасом спросил тот.

— Выкарабкаешься, — ответил Неназываемый. — Оставим тебе карту и компас. Сенсей, ты проводишь его? Там, внизу, развяжешь ему руки.

— Как скажешь. Только, предварительно сотру ему память нескольких последних дней. И сделаю это с превеликим удовольствием, — отозвался тот.

* * *

Он вышел с Кротом, и вскоре вернулся. Вертолет круто взмыл вверх.

— Курс на заправку, а потом — снова на базу андроидов? — спросил пилот.

— Несомненно, — отозвался Неназываемый. — Все готовы?

— Да! — хором отозвались Сенсей и пилот.

— Ты хочешь сказать, что мы… Засветимся здесь, когда взорвем базу: непременно всплывем на каком-нибудь экране спутниковой съемки, как только снимем блокиратор видимости и начнем бомбить… И потому, вынуждены будем залечь потом на дно? — спросил Сенсей, как только они легли на курс.

— Да. Мы, кроме того, сами сделаем снимки, и еще возьмем на себя это дело и битву в Молодежном Центре, заодно: это, чтобы никто из ребят не пострадал. Заявимся в сети, и прокошмарим нарочно интернет… Виталика предупредим, пусть его ребята ненадолго залягут на дно, пока всё не утрясется. А мы, как «адепты зла» и «знающие тайну бессмертия интриганы», «посягатели на спокойствие мирных граждан», или, как нас там еще назовут — вскоре свалим на некоторое время отсюда, с российских просторов…

— На время? А конкретней, на сколько?

— Думаю, что лет на пятьдесят, не меньше. Хочешь, сойди из вертолета, пока не поздно. Мы с Геной вдвоем справимся. Справимся, Гена? — спросил он пилота.

— Ну уж нет… Я вас не брошу. Гм… Давно намеревался отправиться на Восток, посетить знакомые места, монастыри… Кажется, мне скоро представится такой случай. Только… Неназываемый, а здесь ты кого вместо себя оставишь? Я — то так, мелкая сошка… А у тебя Дом под опекой.

— Думаю, мои справятся. Там много хороших, надежных людей. И новеньких прибыло. Чем смогу, буду помогать на расстоянии. Кстати, подумываю оставить своим инструкции, как им помочь подготовиться Николаю на роль руководителя.

— Ты думаешь, он — наш?

— Наверняка. И на роль лидера подходит.

Сенсей задумался.

— Пожалуй, ты прав, — после долгого молчания, высказал он свое веское мнение. — А… Ты сам — куда? Со мной, или… Куда? Польша, Прага, Париж?

— Ты в целом верно пересказал весь мой будущий маршрут. Именно в такой последовательности.

— Итак, снова Париж, — подытожил Сенсей. — Однако… Это — судьба.

А Неназываемый погрузился в воспоминания. Надолго. Пока не долетели до «заправки».

* * *

— Прогнило всё, до самых основ. Аж душок пошел… А им всё казалось, что ничем не пахнет; что революция — она внезапно наступила, и села им на хвост. Да, она явилась — и смела их всех; тех, кто сидел на золоте и жировал, проедал добро народное… Всех — на помойку истории, — молодой француз, что сидел, в жалком сюртучишке, у самого окна, пробормотал эту фразу отчаянно, но тихо, себе под нос. Но потом вдруг вскочил, и заорал во весь голос:

— Да здравствует революция! Свобода! Франция!

Его крик подхватили, размножили многократно. Его еще более молодой товарищ посмотрел на друга с уважением. Плеснул ему в стакан немного красного вина из стоящей на столе бутылки; сам тоже выпил, не закусывая.

Где-то поблизости хором затянули «Са ира», все более воодушевляясь, и к концу вовсе вопили во всю ивановскую:

Аристократа верёвка найдёт.

Дело пойдёт, дело пойдёт!

Аристократов повесит народ,

А не повесит, то разорвёт,

Не разорвёт так уж сожжёт.

Дело пойдёт, дело пойдёт!

Дело пойдёт, дело пойдёт!

Нет ни дворян, нет ни попов,

Дело пойдёт, дело пойдёт!

Равенства взлёт, равенства взлёт…

Песню подхватили и в противоположном углу кабака:

Дело пойдёт, Дело пойдёт!

Аристократа верёвка найдёт.

Дело пойдёт, дело пойдёт,

Аристократов повесит народ,

И не взирая на их пол,

В каждый их зад загоним мы кол.

— Каблуки сбейте или отломайте. Не в почете ныне каблуки в Париже. И наденьте фригийский колпак, — послышался шепот неподалеку. За соседний столик только что присели двое. Возможно, господа; один — переодетый в простого матроса, другой — в дорожном костюме; явно издалека.

Мимо прошли, закрывая обзор, ещё двое.

— Дело вовсе не в новизне и поступательном движении истории. Всё уже было когда-то: мятежи, бунт, демократия… Если вспомнить античную историю…, - говорил один из них, по виду — бывший библиотекарь или архивариус, с воспаленными, красными глазками, чуть-чуть сутуловатый.

— К черту античную историю!

— К черту, аббат!

— Для меня теперь — лишь Руссо кумир. С его точки зрения, каждое время должно осмыслить мир заново, с нуля. Руссо о чем толкует? Не надо человеку никакого воспитания! Назад, к природному естеству…

Они прошли мимо. От смрада, гари, винных паров ему внезапно стало дурно.

— Именем Революции, в Париже карты запрещены, — гаркнул где-то сзади бравый молодчик. Здоровенный детина, он опрокинул затем стол, на котором самые веселые дамы заведения уже танцевали новый, модный танец, высоко задирая ноги.

Раздался визг; кто-то влепил бунтарю затрещину, и несколько человек оттащили пьяного в дальний, пустой угол.

Мрачный старик с бесцветными, уксусными глазами, подняв с полу несколько упавших нераспечатанных колод, преспокойно и безэмоционально кинул их на стол.

— Окстись, дурень! — кто-то хлопал по щекам деревенского детину в углу. — Зря только рвение свое проявил; по пустому силы не трать, еще пригодятся. Мы здесь всегда играем колодами, заказанными художнику Делакруа самим Маратом! Это карты, где нет королей. Вместо дам — Свобода, Равенство, Сила…

— Хороши дамочки? — услышав это, гыкнул кто-то.

— А десятку бубен я зову Вольтерчик, — сообщил всем средних лет, слегка седеющий, мужчина с военной выправкой.

— Сыграем в штоф! Кто составит мне партию? — проорал здоровяк с пышными усами.

— Здравствуйте, граф, — посланник подошел незаметно, и уже присел рядом. Тот, кого он долго ожидал, сидя здесь. Кто бы еще, на ухо, назвал его графом?

— Играете сегодня? — продолжил посланник после его приветственного кивка. Человек без возраста, в невзрачной, но добротной одежде, он теперь не смотрел на графа.

— Нет, милейший. Что-то нынче не расположен. Да и выигрыши мои слегка… М-м… Преувеличены молвой.

— Не думаю. Играете вы знатно. Кстати, зачем вы в Париже?

— Об этом поговорим после.

— Думаю, что я в курсе. Но, знаете ли, эпоха отчаянных приключений, совершаемых инкогнито, людьми знатными и талантливыми… Как мне кажется, подходит к концу. И скоро мы не встретим этого явления.

— Почему?

— Колесить по всей Европе и даже за её пределами — станет не безопасно. Труднее будет пересекать границу. Даже господам, — прибавил он последние слова шепотом, снова приблизив лицо к его уху. — А во-вторых… Слишком много становится бандитов и грабителей. С ними не договоришься. И они не вступают в тайные общества, служащие на благо людям. А еще, теперь именно воры и бандиты хорошо закрепляются в этом мире; потому, они получат власть и все должностные полномочия. Непременно получат.

— Ну… Зато теперь будут свобода, равенство, братство…

— Знаете, они уже переросли в разбой на улицах, осквернение кладбищ, надругательство над могилами и черные мессы… Если не играете, граф, то нам пора уходить. Ваш стакан пуст.

— Я еще не убедился в том, что вы и есть посланник… Назовите имя.

— Не надо имен. Я — именно тот, кто вам нужен, — с этими словами, незнакомец незаметно, под столом, передал графу кольцо. Тот внимательно и сурово рассмотрел его и протянул владельцу. Кольцо было ему знакомо и, вне всяких сомнений, было настоящим.

— Не возвращайте, — посланник зажал его руку с кольцом. — Это передали вам. На память. У наших… больше нет никакой надежды на её спасение. Попытки были так неудачны… Они только приблизили казнь. Она скоро состоится, — лицо посланника выражало боль и отчаяние.

— Знаете, что самое страшное в революциях, бунтах, войне? — спросил он так же тихо.

— Что?

— Они убивают веру. Не только в бога, но и в человека. В людей. Цель наших противников — так называемое «равенство». Только, это не означает, что они поднимут слабых до сильных, бедных до богатых, глупых до умных или злобных до сочувствующих… Нет, это означает, что всех втопчут в навоз, в грязь… Все станут равным, безмозглым и тупым стадом. Вот истинная их цель. Только так… Можно сделать людей одинаковыми.

— Действительно, нам пора уходить. Кажется, на нас обратили внимание…, - остановил граф посланника, который увлекся беседой.

— Пойдемте…

* * *

На улице, под темным небом с уже появившимися самыми яркими звездами, они поспешно завернули за угол, спрятались где-то под окнами, среди деревьев. Видели, как прошли те, что вышли вслед за ними, явно устремляясь в погоню. Переждав некоторое время, они отправились в противоположном направлении. Снова осторожно миновав кабак, они свернули на другую улицу, поплутали немного по городу. Убедились, что слежки уже не было.

— У вас можно будет остановиться на несколько дней? — спросил граф своего спутника.

— Да. Но это было бы слишком для вас опасным. Лучше уезжайте, и сегодня же. Мы всё подготовили. Переждите только эту ночь. Я знаю одно надежное место. Ночью в Париже стало особенно опасно. Я знаю, граф, что вы смелый человек, но зачем рисковать, если в этом нет никакого смысла… Золотая молодежь гуляет по ночам по всем кладбищам, а людей здесь хватают, в любое время суток и по малейшему поводу. А если прознают, что вы — иностранец… Любой иностранец — в расход идет, без вопросов. Дождитесь утра, и поезжайте. Мы купили проездные документы у одного из сподвижников Марата; дали ему взятку. Сказали, что будет вывезена какая-никакая старая мебель и картины… Здесь, сейчас, ничего не имеет цены. В общем, вам надо с обозом и вещами как можно скорей выехать за пределы Парижа… Там вас встретят и проводят. До самой границы.

— Она… Что-нибудь передала мне? Кроме кольца…

— Да. Просила, ради всего святого, не пытаться ей помочь. Просто вывезти всё, что было ей так дорого, и что до сих пор имеет для неё ценность. Это самое большее, что вы сейчас сможете сделать для её семьи.

— И… всё?

— И ещё… Не сейчас, а чуть позже… Она просила вас применить все силы, все тайные пружины, всю дипломатию — и спасти её дочь. И, если той удастся выжить, увезти её тайно; раздобыть другие документы, спрятать её где-нибудь, у надежных людей. Быть может, в России.

* * *

Они отбомбились по тому тайному заводу, где производили андроидов, и резко взмыли в воздух. Следящая система их всё же обнаружила; должно быть, засняла; их даже успели слегка зацепить, прежде чем они снова не включили отгораживающие от всего приборы невидимости.

Тихим курсом, пошли над лесом.

— Куда? На базу? — спросил пилот.

— Нет, Гена, не дотянем, — более — менее расслабившись, вытянувшись в кресле, ответил Сенсей. — Дай карту, ткну, где сесть. У меня там дача, близ финской границы. Уютный деревянный домик. Вблизи есть сносное место для посадки. Там хорошо, вам понравится; там и переночуем. Устал я что-то… Третьи сутки без сна, если честно…

Вертолет сел удачно; они вышли под яркие звезды. Вблизи горели окна дачных домиков. Вертолет пилот оставил в лесу, на небольшой прогалине, замаскировав его включенными приборами невидимости.

На другой день проснулись все поздно; за окном таял снег.

— В Петербурге, должно быть, слякоть… А здесь — еще ничего. Не всё растаяло, — сказал Гена, ставя чайник.

— Давайте, отдохнем здесь до вечера, — предложил Сенсей.

Остальные согласились. Дача, сосны вокруг, камин…

Гена читал книгу с планшета, Сенсей отсыпался. А Неназываемый вновь погрузился в воспоминания…

* * *

В те далекие, смутно припоминаемые, времена он впервые… пережил то, что называл теперь трансформацией. Стал вновь молодым. И… никому не известным. Ему пришлось покинуть дом, раньше, чем кто-либо обнаружит его здесь… Что он сказал бы людям? Как объяснил бы, кто он такой?

Уходя, он забрал с собой котомку с вещами, взял деньги и драгоценности. За бутылку хорошего вина приобрел потом документы погибшего на дороге юноши и отправился в Краковский университет.

К счастью, позже он встретил на своем пути Сапегу, других хороших людей, вступил в тайный Орден… Он спускался в жерло вулкана, путешествовал по горам, помогал Ордену и Сапеге во многих опасных предприятиях; не раз он и его товарищи спасали путников и монахов в монастырях от бандитов и ополоумевших орд фанатиков; не раз, для того, чтобы раздобыть информацию, переодевались в бродяг и нищих, в крестьян и торговцев. Прага, Вена, Париж… Тайные улицы, трактиры, карточные игры — моло ли приключений выпало на его долю?

В конце концов, он встретил его… Венгерского князя Эстергази, человека проницательного, необычного; награжденного орденом Золотого Руна. Эстергази оказывал ему поддержку и покровительство, делился с ним своими знаниями и щедростью своей души. В конце концов, он… всегда подозревал, что Эстергази — не простой человек. И даже, не просто посвященный одного из сильных, богатых орденов. Он никогда не спрашивал его ни о чем, но поручения выполнял беспрекословно. Чтобы свободно колесить по всей Европе, он купил себе титул графа… Никто не знал, что он и родился с этим титулом, и прожил уже жизнь графа, ранее, до первой трансформации… Только потому, он с легкостью вписался в эту роль, вновь предоставленную ему жизнью.

С Марией он познакомился через Эстергази, который хорошо знал её мать. Дружил с нею и переписывался. Страшная трагедия, которая постигла Марию и её семью, до сих пор снилась ему в кошмарах. Она не избежала своей страшной участи, виновная лишь в том, что родилась в так называемое «новое время» — эпоху грязную и кровавую, в отличие от прежнего, «темного» средневековья.

Чаша страданий и боли отныне преследовала всех тех, кто не укладывался в прокрустово ложе «обычного человека»: талантом ли, верой ли или необычностью судьбы.

Она, Мария, была казнена на плахе.

А он? Тот, кто был вхож во дворцы, кого титуловали графом… Мог ли он с этих пор спать спокойно? «Чем я заплачу? И… не слишком ли я здесь подзадержался? — думал он тогда.

Чем придется расплачиваться ему? Одиночеством, потерями, болью?

* * *

Её дочь… Это единственное, чего он смог добиться. Она была спасена, скрыта от мира. А ещё, именно тогда он вошел в тайный Орден, посвященные в который не имели формальных отличий, никогда не собирались вместе и даже… Не знали друг друга. Он посвятил себя служению.

* * *

Значит, снова Франция? Череда лиц и событий проходили перед ним, вырванные памятью…

Фанни… Согласится ли она поехать вместе с ним?

Глава 9. Станция «Неизвестность»

Николай, не чувствуя реальности происходящего и ног под собою, в опьяняющей его, нахлынувшей радости, довольно долго бродил с Машей по городу; особенно долго они задержались возле Исаакия с его уже праздничной подсветкой, потом — на набережной, глядя в темную, не замерзшую воду Невы, сверкающую отраженными огнями фонарей. Тихо падали хлопья снега; ветра уже не было, вьюга утихла. К утру, должно быть, вся эта снежная сказка и вовсе растает.

Они проводили домой Владика, а сами решили погулять по городу. Кроме того, он зашел в свою квартиру и решил, что тут нужна будет даже не просто уборка, но капитальный ремонт… Квартира была в жутком состоянии. И тогда Владик, к которому они вновь зашли, предложил Николаю пожить немного у него. Заодно, он проследит, не будет ли у Владика первое время проблем со здоровьем. Николай был рад, и тут же согласился.

Теперь Маша всё время рассказывала о чем-то, но Николай не мог сосредоточиться на разговоре, и только кивал и поддакивал, отрешенно и задумчиво. Слишком много информации сразу: зрительной, тактильной… Тело — своё и не своё… Непривычно вялое, непослушное…

Когда он попрощался с Машей у станции метро, отправился домой и подумал: «Завтра разберусь со всеми текущими проблемами. Сейчас — просто высплюсь».

Дома у Владика он приготовил яичницу с колбасой, кофе; попросил у Владика запасное одеяло, завернулся в него и почти сразу уснул. Владик, как не странно, засел за маленьким портативным компьютером, забравшись на диван и устроившись полусидя; он, казалось, пока не чувствовал усталости.

Проснулся Николай довольно поздно: было уже светло. Он потянулся, осматриваясь. Владик ещё спал. Внезапно Николай заметил под диваном маленький светящийся шарик… Он сразу всё вспомнил. Как он мог забыть о том, что с ним случилось здесь? В этой чреде абсолютно сумасшедших событий, и всё же…

Он засунул руку под кровать, и, нашарив шарик, зажал его в руке. Потом поднялся с пола, скинув прочь одеяло, и направился на кухню.

«Около двенадцати», — он бросил взгляд на настенные кухонные часы, что мерно тикали, привлекая внимание в общей тишине.

«Шарик… Странный шарик», — рассматривал он.

«Тогда… Это явно было информационное послание. А не просто сон. Мой разум не смог бы сгенерировать такие яркие образы… Я будто бы посмотрел фильм», — подумал Николай.

Он поставил на плиту чайник. Не выключенный, должно быть, вчера Владиком радиоприемник как раз передавал новости, и Николай застыл на минуту.

— В Петербурге неизвестные лица разгромили огромное помещение, принадлежащее частному предпринимателю. Предположительно, не зарегистрированный документально завод, расположенный в центре городской свалки. Направленные точные удары термобомб предположительно были выпущены с небольшого боевого вертолета без опознавательных знаков, который вскоре пропал со всех радаров. По этому загадочному делу будет проведено следствие. Неизвестно также, какая продукция производилась ранее на этом заводе. Лица, задействованные в расследовании, вылетели на место происшествия. Дома в округе, находящиеся достаточно далеко, не пострадали.

«Неизвестными лицами… Это — хорошо», — подумал Николай, в то время как радио перешло на легкую музыку.

«Не надо лишних слов, не надо паники -

Сегодня мой последний день

На Титанике»,

— пропело оно ему.

«Каждый день здесь — как на Титанике… Кажется, уже целую вечность», — подумал Николай. Сардонически хмыкнул.

Достал из холодильника колбасу, порезал хлеб на бутерброды. За окном моросил дождь. Вчерашний снег стремительно таял.

«Слякоть опять… Зима, называется», — мрачно подумал Николай и нарезал колбасу. Куски получились слишком толстые. Перекусив наскоро, он снова зажал в руке шарик, лежавший на столе, казалось, в ожидании этого. И он был доказательством не полной его невменяемости в тот далекий вечер общения с ангелами… Доказательством… в его собственных глазах… Теперь он внимательно рассмотрел его ещё раз. Шарик был тёплый и, неожиданно, слегка засветился зеленым, как только он снова взял его в руки.

Николай сжал его с силой, и тут же почувствовал, как теплая волна света пронизала его тело.

«Нужно, чтобы один человек непременно пережил вечер этого дня, и при этом был на свободе. Это — Артем Заславский, он живет в твоем городе. И от этого в дальнейшем зависит многое», — пришла к нему вполне оформленная и явно чужая мысль. Никаких дальнейших руководств и комментариев не было.

Николай вскочил со стула и заметался по комнате, явно озадаченный. «Как найти в городе совершенно незнакомого человека?» — судорожно соображал он. Вернулся в комнату, и потихоньку включил настольный стационарный компьютер, отключив звук, чтобы не разбудить Владика.

Вскоре он нашел один неприятный для многих сайт, содержащий все личные данные пользователей, до которых содержатели этого ресурса смогли докопаться. Этот сайт временами прикрывали, но он всенепременно всплывал снова, только под другими наименованиями.

Там Николай и нашел телефон и адрес Заславского, а также узнал, что тот является известным блоггером. «Эти самые блоггеры заменили собой и прессу, и независимых журналистов, какие существовали разве что в моем детстве… Что означает сей титул — да что угодно! От политика до безработного, что ищет работу, от фрилансера до писателя. От креативненьких флэшмобов до розовых гламурных подиумов»… Впрочем, в блоге Заславского он обнаружил свежую инфу о том, что Артем собирался этим вечером не куда-нибудь, а на проведение одиночного пикета на Дворцовой площади.

«Понятно… Там с ним может сегодня произойти что угодно. Если это — ключевая точка истории, поворотный пункт… Тем более. Как странно, что я сам писал об этих моментах, высвечивающих разные варианты будущего… Когда случайное происшествие с одним лишь человеком является определяющим дальнейшее для многих. Судьбу страны, например… Таких точек немного, но они есть», — подумал Николай.

Он решил срочно разыскать Заславского, следовать по указанному компьютером домашнему адресу. Конечно, этого парня могло вовсе не оказаться дома. Тогда, что оставалось? Позвонить ему и «предупредить»? О чем? Так тот, скорее всего, решит, что ему звонит какой-то псих.

Николай решил пока об этом не думать. Потихоньку вышел из комнаты, оделся в прихожей, вышел, аккуратно захлопнув дверь. И сразу поехал до станции метро «Василеостровская».

«Не знаю, быть может, это глупо. Веду себя, как запрограммированный, — подумал он. — Но, как мне кажется, я поступаю верно. Мне будет неуютно, если я могу спасти человека, но не сделаю этого».

Николай шел теперь по Среднему проспекту, в сторону, противоположную набережной. Ненароком, вспомнил стихи Саши Черного… Действительно, Васильевский остров был «прекрасен, как жаба в манжетах». Причем, манжеты остались там, в стороне набережной: где-то там располагались Академия художеств, Университет, Академия наук, Кунсткамера… Здесь же была только её величество Жаба. Её грузное тело. В последнее время на нем появились большие то ли стразы, то ли бородавки: комплексы многоквартирных, обустроенных домов с парковкой, ресторанами, тренажерными залами и саунами. Николаю, который довольно долго колесил по улицам Васильевского острова, уже показалось, что Заславский и живет в одном из таких. Он маячил впереди, с его огороженной зоной, вне доступа для простого смертного. Когда впереди, неожиданно, проступила упрятанная чуть вглубь свечка — девятиэтажка. Вот ей и принадлежал нужный Николаю номер дома.

Он подошел к единственному подъезду, стал у домофона, собираясь нажать первый попавшийся номер квартиры, изложить первую пришедшую ему в голову выдумку её хозяину или хозяйке. «Я из налоговой службы. Письмо вам принес. Откройте, я войду и кину его в ящик. Расписываться не надо», — вот первое, что пришло ему в голову. Когда-то он разносил подобные письма. Подрабатывал. И действовал именно таким образом.

Но в это время к дверям подъезда подошла женщина с собакой, которую, по всей видимости, только что прогуливала. Окинув взглядом Николая, с его приветливой и доброй улыбкой, она тут же растаяла, как сахар в горячем чае, и с благодушием проворковала:

— Проходите, проходите, молодой человек! А я за вами дверь прикрою. Мне сподручнее будет, я с нею знакома. Туго она закрывается у нас.

— Спасибо, — промямлил Николай, и взбежал вверх по лестнице, направляясь на четвертый, в то время как пожилая женщина направилась к лифту.

Оказавшись в коридорчике перед нужной квартирой, Николай на минуту призадумался. Никакого плана действий у него не было.

«Ну что ж… Буду действовать наудачу», — решил он. Позвонил в дверь и услышал за ней уверенные, спешащие шаги. Быть может, хозяин квартиры ожидал кого-то, и среагировал моментом. «Надо торопиться», — решил Николай. Потому, когда Артем Заславский, сразу опознанный им по фотографии в интернете, открыл дверь, он схватил его за пояс и выволок из квартиры. Резко нажал на нужные точки: на шее и между лопаток… Тело Артема осело ему на руки. Никто не вышел вслед за Артемом, не поспешил ему на помощь: похоже, что в квартире больше никого не было. Потому, Николай, не дав двери захлопнуться, втащил Заславского обратно и аккуратно уложил на пол в маленьком коридорчике. Тот дышал ровно, но был без сознания. Николай снял с вешалки куртку и шапку, одел всё это на ватное, беспомощное тело. Нашарил под вешалкой обувь… Услышал шаги за дверью; спешно накинул зачем-то на дверь цепочку, кроме закрытого замка.

«Веду себя, как преступник», — осознал он с досадой.

Шаги процокали мимо. Пока женщина открывала дверь, подальше и напротив, Николай, уже обув и одев несчастного Артема, судорожно выжидал, теряя время. Потом он выволок наружу по-прежнему не пришедшего в сознание человека, захлопнул дверь в квартиру и поволок Заславского к лифту. Ему никто не встретился, и вскоре Николай был на улице, со своей ношей. Теперь он нес Артема на руках.

Еще в подъезде, он решил: «Вызову такси; скажу, что мой друг пьян».

Около дома, среди рядов припаркованных машин, одна была как раз напротив подъезда, и её водитель как раз заводил мотор.

Увидев Николая, он высунулся наружу и проорал:

— Эй, парень! Скорую ожидаешь? Ему плохо?

— Ага! — отозвался тот.

— Садись, подвезу, куда надо. Быстрее будет. Эти пока приедут… У них звонков сейчас — море. Зашибись, работа… Я знаю, — хмыкнул водитель.

Николай, что называется, влип. Но ему ничего не оставалось делать, как сесть в машину, чтобы не вызвать подозрений. Он пропихнул на заднее сидение Артема и сел сам.

— Друг перебрал просто лишку, если честно, — виноватым голосом, заявил он. И назвал свой адрес: — Отвезите, мол… Пожалуйста.

— Окей! — и водитель, в общем-то, человек довольно хмурый, снял кепку, оказавшись абсолютно лысым. Он нажал на газ, и машина рванула резко. Понеслась, довольно лихо, по улицам, проспектам и мостам… И вскоре Николай понял, что машина направляется вовсе не по тому адресу, что он назвал… И у него екнуло сердце, вздрогнув и провалившись несколько глубже своего первоначального места.

— Эй, куда вы нас везете?

Ответа не последовало.

«Чертов сюжет… Чертово задание… Непонятно, кого. Политика, блин. Или — не политика? Инопланетяне шалят? А вдруг — нет? А просто… Наши спецслужбы, к примеру. Ну, отыскали способ технические примочки наваять, разыграли комедь… Ну да, такого, вроде бы, еще не изобрели: чтобы в шарик фильм загонять, да еще и в виде сновидения его показывать… Да и голограммы эти ходячие да осязаемые… А вдруг — секретные разработки? Испытывают вот теперь… Разыграли меня, как младенца, и наслаждаются. Внедрили в какое-то дело нечистое. Используют, как хотят… Вот, куда он нас везёт?» — Николай потерял даже видимость покоя, заерзал на сидении.

За окном мелькнул уже памятник летчику и морякам Балтики… Потом пошла дорога, ведущая к Пулковскому шоссе. Николай и вовсе весь похолодел. Похоже, их везли за город…

«Вот вляпался… На кого я сейчас работаю? Что мне делать? Что им нужно? Спасти Заславского или убить его? Или — шантажировать этого Артема? А может, меня убить или шантажировать? А Артем и вовсе — с ними в сговоре… Мало ли, что? А мне теперь многое можно предъявить… Разбойное нападение на квартиру этого человека, быть может, даже грабеж — там остались отпечатки моих пальцев. Даже попытку убийства… Легко! В общем, если решат, будут веревки из меня вить… Ну вот! Никогда не участвовал в политике. Не верю в её праведность. Фарс всё один. С одной стороны — так называемые националисты. Они же — и коммунисты. Они же — консерваторы. К тому же — православные и прорежимные. Упрочивают, мол, Великую Московию… С их лозунгами о России для русских, Москвы для москвичей. С их желанием отвоевывать обратно Дон, Краснодар и Урал. С их митингами под черными знаменами, с избиением бастующих против несправедливых законов. А с другой стороны — так называемые либералы. С их очернением всего русского вообще, истории в частности. Для которых Гагарин никогда не летал в Космос, СССР не выигрывал войну с Германией, Русь сдалась Орде без битвы и никогда не получала снова свободу, никогда не знала письменности, вплоть до петровских времен… А между этими двумя движениями — пропасть и пустота. Или — к одним примыкай, или — к другим… И этот цирк к нынешнему, пятьдесят восьмому, году третьего тысячелетия, длится лет пятьдесят.

И кто из этих политических группировок стоит на позиции «древних», нанороботов, если всё, что я видел сегодня ночью — правда? О, боже! Да все, конечно! Вся политическая кухня, с идеей всеобщего раздора! Все эти «голосуй, а то проиграешь», все ведущие телепередач, все депутаты, — все эти куклы, открывающие рот на публику, все те, кому это разрешено официально… Все! Они все выгодны древним, теням, злу, слугам дьявола — назовите их как угодно… И вот… Я тоже попал в жерло вулкана. И полечу в пропасть», — судорожно размышляя, уже даже не пытаясь прогнать безрадостные мысли, Николай наблюдал, как они неслись по трассе, где-то далеко за городом; поворачивали, разворачивались, неслись вновь, на бешеной скорости… Уже по обе стороны шел густой лес, и было совсем темно… Впрочем, зимой темнеет быстро.

Потом они свернули к какому-то сельскому поселку или дачам; к деревянным, финским домикам, освещенным маленькими огоньками иллюминации, и поехали тихо. Как ни странно, здесь, в отличие от Питера, лежал глубокий снег. Он не растаял. Да и мороз, кажется, всё крепчал.

— Куда вы меня привезли? — услышал Николай слабый голос: то Артем рядом с ним очнулся.

«Он… Не вышел сегодня на площадь с одиночным пикетом. Только вот, к добру ли, к худу? Мы изменили историю, — неожиданно осознал Николай.

— Я сам не знаю. Хотя, именно я вас похитил, — шепнул он Артему.

Машина остановилась перед крыльцом одного из уютных, деревянных домов. За занавесками на его окнах горел свет.

— Вставайте, ребята! Мы приехали, — неожиданно весело, обернулся к ним водитель.

«Станция Неизвестность», — подумал Николай.

— Остановка «Приехали», — в тон его мыслям, вслух заявил Заславский.

* * *

Николай очнулся, и машинально ощупал себя. Вроде бы, всё цело…

— Артем! — позвал он.

Тело Артема было рядом. Он, вроде бы, дышал.

— М-м, — простонал Артем, потом тоже присел, держась за голову. — Где мы?

— Похоже, что в подвале. Окон нет. Свет нам включили, — осмотрелся Николай. — В потолке — люк. Внизу — батут… Что ж, гостей тут встречают продуманно.

— Ага… Удар в нужное место, отключка, и — в люк… Зачем мы им, как ты думаешь?

— Думаю, незачем нам здесь сидеть; давай, отпрыгаем к концу батута и сядем на диван. Там, в углу, диван.

— Ну, хорошо.

— Ты, быть может, знаешь, что им от нас надо? Информация им нужна, или завербовать нас хотят куда-нибудь?

— По-моему, это ты втянул меня во всё это. Я спокойно сидел себе дома… В общем, не имею представления, во что мы вляпались, — ответил Артем, присаживаясь рядом на диван. — Проясни картину: расскажи, зачем меня похитил и что тебе за это обещали… Теперь, я вижу, ты в моей компании. Тебя надули?

— Похоже на то, — отвечал Николай, попутно рассматривая голые стены. Он не обнаружил ничего примечательного. И не спеша рассказал в общих чертах обо всём, что, по его мнению, касалось теперешней ситуации. О ночных визитерах, весьма странных: ангеле и зеленой собаке, о шарике с «записанными» снами, о поручении, внушенном ему, с требованием спасти Артема Заславского, о том, как он нашел его адрес в интернете и отыскал нужную квартиру…

Артем слушал очень внимательно, не перебивая.

— Думаешь, я — псих? — спросил Николай, завершив рассказ.

— Всё может быть… Но, все же предположим, что нет, и всё, что ты рассказал — реальность… Тогда, можно было бы сказать одно: если им нужно было завербовать тебя, они бы это проделали просто с помощью своих шариков; загонять тебя в этот подвал было бы не обязательно. Они могли бы и на расстоянии перепрограммировать твой мозг. Я так думаю.

— Ты считаешь, что я был запрограммирован? И что я по-прежнему на что-то запрограммирован?

— Думаю, что уже нет. Ты уже выполнил их поручение, кто бы они ни были. Но… Тогда, тебе можно было бы сказать, что твоя миссия уже исполнена, и отпустить тебя восвояси. Распрощаться с тобой перед этим домиком — или же, отвести тебя обратно, в город. Всё же, ты сам им тоже зачем-то нужен…

— Как ты думаешь, кто они такие? Ну, эти самые «инопланетяне»? Быть может, это они нас поймали? Я же по их указке действовал…

— Не знаю. Скорее всего, какая-нибудь спецслужба. Они разработали приборы с ментальным воздействием, и применили их на тебе. Наверное, твой шарик — это некий излучатель…

— А может, мы им просто нужны ради экспериментов?

— Всё может быть…

— А может, это всё же инопланетяне? — спросил Николай.

— Не верю я в инопланетян. Вернее, в то, что у них есть до нас дело.

— Почему бы и нет?

— Не верю, и всё тут. Потому, что я не видел их никогда, — ответил Заславский. — Кроме того, я не знаю за собой ничего такого, что могло бы их заинтересовать. Я не изобретал летающие тарелки, не освоил телепортацию, не посягаю на владение галактикой, — Артем усмехнулся. — Зато… Политиков я, быть может, интересую.

— Почему?

— Как лидер сетевого движения «Неформальный контроль».

— Что это за движение?

— Потом как-нибудь расскажу. Это сейчас не важно. Коротко: мы выкладываем в сеть всю информацию, до которой удается добраться и проверить. Знаешь ли, «доступность информации в пору интернета» — это миф. Интернет настолько перегружен откровенной ботвой, что найти в нем хоть что-нибудь, что нельзя охарактеризовать словом «мусор», чрезвычайно сложно.

— Ботвой?

— Ну, это у картофеля. Видел ли ты когда-нибудь, как растет картофель?

— Нет.

— У этого растения есть клубни, которые мы едим. А есть — ботва. Она, кроме прочего, несет наземные плоды, зеленые такие шарики. Плоды картофеля ядовиты.

— Понятно. Ваши выкорчевывают из интернета мусор?

— Нет. Это — бесполезно. Его специально туда постоянно напихивают. Целые конторы занимаются именно этим. Высокооплачиваемые, между прочим. Пихают туда всё самое отвратительное и всяческий ментальный ширпотреб. Типа, «чтоб пипл хавал». Очистить всё это нельзя. Хотя бы… Надо создать в этом океане свой плавающий и меняющий выходные данные, закодированный ресурс. Ну да, его же постоянно взламывают, и его надо загружать по новой… Но, это всё — что касается меня. А ты ничем подобным не занимался?

— Вроде нет. А какое отношение твоя инет — деятельность имеет к реалу? Насколько я знаю, это два не соприкасающихся друг с другом мира… Информационный мир и мир, я бы сказал, шкурных интересов.

— Видишь ли… Моя деятельность в инете не в первый раз создает мне проблемы. И — естественно, в реале. Они не выход в интернет мне прикрывают, увы… Меня вполне реально уже два раза пытались убить.

— Гм… Если бы нас сейчас хотели убить, думаю, что уже… А так… Я даже не уверен, что нас приложили чем тяжелым. Скорее, усыпили на время, не известным мне способом.

— Да, это вполне вероятно. Гипнолучи, быть может? Если уж они создают такие шарики… Но, что они будут с нами делать?

— Не знаю. Кажется, я понял, что у нас с тобою общего. Мы — потенциально опасны кому-то в так называемых «информационных войнах»… Ты — тем, что создал группу «Неформальный контроль», а я… Моей диссертацией, еще не написанной, но им уже известной. Тот «ангел», что мне являлся, требовал прекратить работать над ней.

— Об этом ты мне еще не рассказал. Что ты там написал?

— В двух словах, о том, что в истории развития человечества есть некие ключевые точки. Иначе говоря, точки выбора, после которых события могут развиваться так, а могут — иначе. И в этих самых точках нередко можно обнаружить скрытый от глаз, но очень мощный фактор, направляющий процесс по пути, наихудшему для гуманного развития человечества…

— Интересно… И как это работает?

— Внешне, дается очень малый силовой импульс, но его можно заметить, если внимательно изучить историческую проблему…

— Скорее всего, это будет не доказуемо. То, что последовало вмешательство некой силы, в результате которой сместилась чаша весов, так сказать… Тебя, за твои изыски, побьют камнями.

— Я знаю. Тоже не впервой в интернете, — Николай гмыкнул. — Приятия там мало, и любая мыслительная деятельность не приносит автору ничего, кроме врагов и проблем. Плавали, знаем. А что касается недоказуемости… Доказать можно только то, что всё могло быть иначе.

— Это всё — из области альтернативной фантастики, я думаю. Если бы принц Фердинанд не поехал в Сараево… Быть может, нашли бы другой повод для войны. А может, и нет.

— Ага. Или, к примеру, если бы Гитлер стал художником… Быть может, те, кто закулисно управлял процессом и кому была нужна победоносная война для их финансовых махинаций, нашли бы другого человека с настолько же подорванной психикой… Быть может, нашли бы, но не так скоро, и человечество ушло бы чуть дальше в своем развитии, и, как бы ни плох был СССР, но мы успели бы подготовиться сильнее к встрече с агрессором. То же самое — насчет того, успели бы русские подготовиться, — было бы и в случае с поводом для войны в лице принца Фердинанда. И этим силам всё же нужен всегда внешний повод, прежде всего, чтобы их деятельность была бы не столь очевидной. Иначе, она сквозит из всех щелей.

— То есть, ты накопал не один и не два пункта, а большой исторический материал. И пришел к заключению, что существуют моменты, в которые некие силы реально играют людьми, как шахматными фигурами…

— Да. И для поворота событий в ту или иную сторону, прилагают минимум усилий. У них всё просчитано, всё выверено…

— Ну… Назови хоть одну ключевую точку, из подобных, что ближе всего к нашему времени. Кстати, я думаю, что эти события очень трудно выявить. Какая-нибудь мелочь может изменить жизнь человека. А его присутствие или отсутствие… Уже повлияют на вещи, более глобальные.

— Ну… Вначале я расскажу тебе о деле, которым занимаюсь непосредственно, сейчас. Это происходило в начале девяностых годов прошлого века. Не слишком к нам близко, и всё же… Да, кажется, девяностый год. В маленьком провинциальном городке Новочеркасске журналисты малотиражной газеты стали заниматься журналистским расследованием событий шестьдесят второго года — расстрелом мирной демонстрации. Тогда писать об этом стало не опасным и даже модным; власть даже поощряла журналистов за не слишком глубокие «разоблачения» прежних правителей. Нужно было показать, что в стране существует «гласность» и «гражданское общество». Так вот, эти журналистские материалы прогремели на всю страну. И большинство из них были собраны энтузиастом своего дела, отсидевшим именно из-за тех событий — Петром Сиудой. Восстание рабочих завода было зверски подавлено, пострадали безвинные люди, кровь лилась рекой. События много лет замалчивались, и только в девяностых получили огласку. Но дело не в этом… Петр Сиуда приготовил ещё целый портфель с документами, в которых, в частности, говорилось, где были захоронены люди, погибшие при тех ужасных событиях. Журналистам нужны были факты. И он нес этот портфельчик, когда шел с ними на встречу. Он говорил тем, кто знал его, что в этом портфельчике — труд всей его жизни, совершенно жуткие материалы и доказательства…На зоне он слышал от других политзаключенных много о чем: о других страшных приказах, о массовых захоронениях, об опытах над людьми и по разработке страшного оружия… Он колесил по стране и накопал доказательства многих черных дел.

Но… его чемоданчик бесследно исчез. Когда Сиуда шел на встречу с журналистами, он проходил мимо пивной. Почувствовал себя плохо и умер от сердечного приступа… Такова официальная версия. Но, говорят, что у пивной его избили. Никто из случайных прохожих не вмешался.

Я читал мемуары тех, с кем был знаком Сиуда… Вещи, которые он накопал, так или иначе всплыли. Только, слишком поздно. Когда всем и всё было… Безразлично. Но, если бы материалы еще в те годы попали в руки журналистов, стали достоянием общественности… Это всколыхнуло бы всю страну. Даже события 62 года имели тогда значительный общественный резонанс… В общем, я считаю, что редакция прослушивалась. Место и время встречи с журналистами и наличие при Петре Сиуде портфеля было кем-то ожидаемо. И он с его портфельчиком был явно кому-то неугоден. Остальное — вывести логически не трудно. И конечно, то, что случилось — абсолютно не доказуемо. Сердечный приступ у пожилого человека — вещь обычная…

— Предельно ясно. И… Всё же, а самый близкий к нам случай? Ключевая точка?

— Как сказала мне «зеленая собака», ключевая точка — сегодняшний вечер… Ты — то самое лицо, от действия которого именно сегодня, зависело… Разделение на вероятности цепи событий. Я не просто так должен был тебя увезти…

— Я не должен был сегодня выйти на Дворцовую?

— Да, — лицо Николая выражало странную бурю чувств и сомнений.

— Что-то еще? — спросил Заславский. — Говори уж, всё, что знаешь.

— Смысл был не только в том, чтобы не пустить тебя на Дворцовую, а… Чтобы этим вечером ты остался в живых. Я… хотел тебя забрать, и вывезти к себе домой… Но водитель завез нас сюда.

— Блин! — Артем вскочил. — Интересно, понятие «вечер» — это до скольки? И… сейчас что? Вечер? Ночь? Утро? И… почему именно это — ключевая точка? Что произошло, или — что могло произойти? Прошли ли мы уже «невозврат»?

— Прости, Артем… Быть может, я, наоборот, заманил тебя в ловушку…

— Пустое… К тому же, твоя зеленая собака — быть может, вовсе и не подстава, но тогда…

В это время раздался тихий скрежет. Кто-то приподнимал крышку люка.

Николай и Артем замерли от неожиданности.

Глава 10. Другая дача

Из воспоминаний Неназываемого вырвали слова Сенсея.

— Да что с тобой? Ты вообще меня слышишь?

— А? Что?

— Мне сейчас друзья позвонили. Приняли странное сообщение. Друг моего друга знаком с неким Заславским. И тот… Послал ему сообщение, что его похитили и везут по дороге. Встроенный в телефон джи пи эс пеленг выдал его координаты: везли его по трассе, не слишком далеко от нас. Ребята потому мне и скинули эту информацию. Это рядом где-то. Я посмотрел по карте: там, вблизи от указанных координат, есть тоже дачи. И, вероятно, Заславского везли туда. К сожалению, позвонить ему нельзя, и сообщение послать. «Абонент недоступен» — выдает. Больше ему не удалось ничего сообщить.

— Едем? — спросил Неназываемый.

— Едем, — согласился Сенсей. — Мы с тобой, вдвоем. Гена пусть остается: ему еще вертолет отвозить на базу. У меня здесь, в гараже, есть машина. Старый внедорожник.

— Ну нет, я — тоже с вами, — не согласился пилот. — Ничего не случится с вертолетом. Потом вместе полетим, высажу вас под Питером.

Слякотная дорога с развезенной, жидкой грязью. Да еще и дождь моросил… Скверная погода.

Вечерело. После не очень долгой поездки по трассе, показались домики. Окна горели лишь в одном из них.

— Нам, наверное, туда, — проговорил Сенсей упавшим голосом. Потому, что отнюдь не свет в окнах дома ввел всех троих в ступор.

— Что это? — спросил Гена.

Над деревянным домиком, высоко над крышей, зависало нечто, напоминающее огромный огненный цветок. Из него, на крышу дома, излучался зеленый, ровный свет.

— Подождите, — сказал Неназываемый. — Нужно… Не вмешиваться. Всё будет… хорошо.

— Это… Они? — спросил у него Сенсей.

— Думаю, да.

— Кто — они? — не понял Гена.

— Расскажу, когда будем в доме, — ответил Неназываемый.

Они дождались, когда поток прекратился, а огненный цветок взмыл вверх, извернулся, уменьшился в размерах и исчез. Только тогда они направились к дому.

— Наверное, Библиотекарь был прав. В последнее время он уверял меня, что они… Должны обязательно вернуться. Чтобы дать нам последнее наставление.

— Предтечи? — спросил Сенсей.

— Да. Или, прежние Хранители. Или, пред-раса, или — Создатели… В общем, инопланетяне, что вмешивались, и неоднократно, в нашу историю. Все они, впрочем, как считают наши, улетели. Или же, были здесь истреблены: те, понятное дело, кто рискнул остаться. Однако, ещё существуют их приборы, артефакты… И те, кто получил от них непосредственную энергию и силу, что передается лишь прямым контактом. От человека человеку. Так мы думали. До последнего времени.

— Кто — мы?

— Наши. Как ты и я. Мутанты. Будущие Хранители. Похоже, что все мы получили в свое время такой вот «зеленый луч»… Это вполне возможно: вероятно, так действуют сохранившиеся и тайно действующие приборы предтеч… Библиотекарь и другие считают, что в последнее время нас становится больше, значительно больше. Но это означает, что их приборы… Стали встречаться чаще.

— Это потому, что они вернулись? Так полагает твой Библиотекарь? — спросил Сенсей.

— Да. И в местах, далеких от больших городов, теперь не только действуют их старинная аппаратура, так сказать… Но, также исследовательские зонды и аппараты, доставленные с корабля, который находится уже в пределах Солнечной системы. И этот корабль следует сюда; они решили вмешаться снова; вероятно, что такое уже бывало. Вмешаться, конечно, не слишком афишируя свою деятельность, — ответил Неназываемый.

— Ничего себе: не слишком афишируя, — отозвался Гена. — Ага!

— Если бы они вмешались сильно… Тут бы, полагаю, камня на камне не осталось. Это вмешательство я не в шутку называю осторожным, — пояснил Неназываемый.

— Заходим, что ли? — Спросил Сенсей на пороге дома.

— Страшно, — отозвался Гена.

Двери были не заперты, в прихожей и во всех помещениях горел свет.

— Никого, — констатировал Сенсей, исследовав комнату.

— Давайте, обследуем весь дом. Здесь еще чердак, — Неназываемый устремился по лестнице наверх. На чердаке была мансарда. Там тоже никого не оказалось. Были брусья, кольца, маты и тренажеры — просто мини-спортзал какой-то.

— Тут еще люк в полу. В прихожей, — сообщил Гена. — А рядом там сундук стоит. Большой.

Люк подался будто нехотя, со скрипом.

Сенсей держал его крышку, а Неназываемый и Гена осторожно заглянули вовнутрь.

— Николай! — изумился Неназываемый. — А ты-то что тут делаешь?

— Это я должен спросить у вас, — отозвался тот.

— Мы… Сообщение получили. Что неподалеку, по трассе, везли Артема Заславского. Он сообщал, что его похитили. Это, случайно, не он, рядом с тобою? — спросил Гена.

— Артем, ты…

— Да, мне удалось отправить сообщение. Давно уже. Незаметно, когда мы выходили из машины.

— Молодец! — похвалил Неназываемый.

— А… Вверху, в самом доме… Кто там был, когда вы вошли? — спросил Николай.

— Никого.

— Никого?

— Ну да… Совсем никого.

— Тут, в сундуке, веревочная лестница есть, — сообщил вскоре Гена, проверив сундук. — Сейчас скинем…

* * *

Этот домик оказался таким же просторным, как и дача Сенсея. Только, вместо камина, было электроотопление. Часть дома, отгороженная деревянной перегородкой, служила, по-видимому, кухней и столовой; в другой части были диваны и книжные полки.

Гена сходил к машине и достал из сумки бутерброды; решили заварить чай, позаимствовав травную заварку у неизвестных хозяев.

— Прости, Николай, не поговорил толком с тобой. И не рассказал тебе всего, что знаю, не предупредил, с какими силами мы вступили в игру, — сказал Неназываемый, выслушав рассказ Николая о всех его приключениях. — Я просто… Еще не успел.

Все сидели в уютной комнатке, в той её части, где был деревянный стол, лавки и даже самовар. Самый настоящий.

— Микросущества, энергоструктуры, их симбиоз… В общем, всё это, о чем мне рассказывали… Они — действительно существуют? — спросил Николай.

— Мы постоянно сталкивались с таким явлением. И называем его просто: зло, или тени. И, судя по твоему информационному шарику, это вовсе не инопланетный вирус, заразивший Землю — как мы думали. У нас были такие предположения: что тени пришли на Землю вместе с иным космическим объектом, с которым столкнулась Земля. Тебе говорилось, что это изобретение пред-цивилизации техногенного характера, которая увлеклась нано-технологиями. Должно быть, так оно и есть. Результаты их экспериментов сильно мутировали, развились и… эволюционировали в разумные вирусы, а те составили симбиоз с существами иного плана: некими неорганическими энергосущностями, и отнюдь не микро размеров. При особых условиях и преломлении света, их можно даже наблюдать…

— Быть может, зато те неорганические энергосущности прилетели сюда в эпоху динозавров. Вот про них в точности никто не знает… Так, гипотезы… И, в конце концов, они и породили этот жуткий симбиоз. И потому… Думаю, что вы не слишком ошиблись, — вставил Николай.

— Так или иначе, но на сегодняшний день… Они настоящие хозяева планеты, управляют нами и почти завоевали нас…

— А кто… То существо, что дало мне информационный шар и приказ, чтобы я увез Артема? — спросил Николай.

— Зеленая собака? Думаю, она на самом деле — твой ангел. А вот твой ангел… Наоборот, существо с зубами и клыками. Наши Хранители, Создатели, Предтечи — назови, как знаешь, — выглядят, по описаниям легенд и мифов, прекрасными и стройными. Но им, должно быть, надоело, что за них принимают теней… Которые строят из себя то ангелов, то богов. Изображают из себя высоко духовные сущности, обманывая нас. Это и дало повод твоему ночному посетителю так странно пошутить. Намекая на то, что не всё таково, каким кажется.

— А можно быть уверенным в том, что всё, что говорилось мне и что показал шар, правда?

— Думаю, что ни в чем и никогда нельзя быть уверенным. Как сказал поэт, «мысль изреченная есть ложь». Но, это близко к реальности. И, в конце концов, всё закончилось хорошо, вы с Артемом живы. А вмешательство инопланетных сил… Подтверждает тот луч, что стоял над этим домом, когда мы подъехали. Да, они, несомненно, существуют.

— Луч?

— Да. И вы теперь — одни из нас. Тех, кто прошел трансформацию — или же, пройдет её в ближайшем времени… Мы все, кто собрались, здесь и сейчас — мутанты. Следующая раса. Люди, способные прожить долго, чтобы сохранить ноосферу планеты.

— Нас облучили? Обработали?

— Можно и так сказать… Над домом, когда мы подъехали, завис грандиозный прибор или аппарат, похожий на прекрасный цветок. Он весь искрился. А на этот дом был направлен зеленый луч…

— Но мы… Ничего не почувствовали, — сказал Артем.

— Я тоже, друзья мои, — ответил на это Неназываемый. — Не почувствовал ничего, когда это случилось со мной. Я даже не знаю, когда это произошло. Хотя, некоторые из наших уже видали нечто такое, как мы сегодня. Но я, признаюсь, не верил.

— И мы с Сенсеем. Мы тоже не знаем, когда именно нас облучили… И, тем более, почему именно на нас пал их выбор. Простая случайность, быть может…

— Что ж… Если нам помогают — значит, мы все-таки кому-то нужны… В этой бесконечной Вселенной, — сказал Артем. — И потому, есть, всё же, надежда, что, хотя бы с помощью иных рас, но мы выберемся из тупика.

Глава 11. Возвращение

Неназываемый вновь и вновь вставал, бродил по кабинету. Ему не спалось. В Петербург он вернулся поздней ночью. Направился сюда, зная, что здесь Фанни. А ему… Так много ещё нужно ей рассказать.

Он здесь долго не был, очень долго. И сколь же многое напомнили ему эти стены! Так называемый, дом Набокова… Когда-то, еще задолго до Набоковых, он имел на этот дом официальные права…

Дом его высокой печали; смутных воспоминаний о прожитом, родном и далеком… Несомненно, тот мир был всё же более близок его сердцу, чем теперешний. Хотя, мир его всегда был расколот надвое: на жизнь до 1793 года — и жизнь после…

Он купил этот дом в Петербурге уже после дворца Юсуповой. Слава польского графа Монте-Кристо, обладателя несметных сокровищ, следовала здесь, в России, за ним по пятам.

Именно в Петербурге случайные, таинственные встречи заставили его вновь поверить, что он, всё же, жив. Хотя и, какой-то мистической, тайной и эфемерной, была эта жизнь.

Таким для него всегда был Петербург. Тайный, эфемерный и мистический город.

Здесь он снова втянулся в светскую жизнь; был на балах и приемах и даже стрелялся на дуэли… Странные здесь о нем ходили слухи и мифы. Но и они были довольно справедливы и правдивы — по сравнению с тем его образом, что сотворили так называемые «историки нового поколения». Постреволюционного поколения, хотя уже и Крестовский… был так на них похож. К счастью, ему было абсолютно всё равно, как его описывали «потомки». Чудеснее всего в случайно попавшейся на глаза статье о нем была фраза: «Осенью 1793 года, в самый разгар якобинского террора, граф съездил в Париж. Как во время всякой революции, там утратило ценность все, что нельзя было съесть или спрятать в карман. За бесценок купил здесь картины знаменитых художников, мебель из Версаля и Тюильри, античные скульптуры, фарфор…»

Да уж… Помнил он до сих пор тот 1793. В январе казнили Людовика. В октябре — Марию. Марата, кажется, в июле, убила Шарлотта Корде, заколов его в ванной. На улицах распевали «Са ира» и Марсельезу, откровенно предавались разврату, разбою, совершали убийства. Не переставая, работала гильотина. Казалось, мир померк и упал в пропасть в тот самый год…

Значит, он поехал туда погулять по Парижу? И, чтобы вывезти старый хлам для распродажи с аукциона? Да, занятная, должно быть, была прогулка аристократа…

Он усмехнулся спокойной, но горькой улыбкой и решил лучше подумать о «зеленой собаке». Действуя интуитивно, он не ошибся в преемнике. Отдавая свое дело в руки Николая, а теперь еще и Артема, он был совершенно спокоен за жителей своего Дома. Да, увидеть зеленый луч — должно быть, к счастью… Есть такая примета.

Рядом, в соседней комнате, спала Фанни. На столе лежала тетрадь Схимника: должно быть, она читала её.

Он встал, подошел к старому шкафу, и достал портрет, купленный почти за бесценок у одного из сторожей Эрмитажа. Всё равно, он валялся там в запаснике, никому не нужный.

На нем был изображен довольно молодой человек с проницательными голубыми глазами. Одетый во французский костюм, он насмешливо и отстраненно глядел на крупные жемчужины, перебирая их на столе.

О чем он думал тогда? О подвигах, о славе, о жизни?

Неназываемый улыбнулся, и… Подмигнул своему старинному портрету. Тот человек, на портрете… Он был им, и не был им. Портрет уже жил своею собственной, легендарной и эфемерной, жизнью. Прекрасной жизнью старых легенд.

Загрузка...