Больны любовью (ЛП)

Я всё так же вижусь с моим психиатром доктором Дэвидсон. Прошёл почти год, и мы перешли к секс-игрушкам. Я получаю задание мастурбировать. Я постоянный пользователь pleasurechest.com, babesintoyland.com⁵⁷, пусть даже я и не трачу много времени на самоудовлетворение. Я изучаю игрушки: включаю/выключаю их и складываю их в коробку в своём шкафу. Ты, конечно же, не можешь пожертвовать их на местном церковном базаре или на благотворительность. Думаю, мой психиатр отказался от попыток зародить во мне идею встречаться с другими людьми. Я продолжаю смотреть порно в интернете, но считаю, что смотрю его скорее как учёный, а не как остальная часть населения, и, кажется, что это никогда меня не возбудит.

Лаки звонит мне в канун Рождества. Он не набирал моего номера с того вечера в баре, вечера, который, кажется, был лет сто назад. Мама собирается приехать на поезде, чтобы провести со мной выходные. Лаки же сейчас дома с Тити.

— Я скучаю по тебе, Ленни. Знаешь, Рождество без тебя совсем не то.

— У меня были дела, надо было работать. И я тут одна забочусь о Наполеоне. Да и мама собиралась выбраться из города хоть разок.

— Через пару недель меня снова отправят в командировку. Подумал, может я мог бы приехать увидеться с тобой до этого?

Его голос звучит так неуверенно, задевая мои душевные струны. Как Лаки вообще мог подумать, что я не захотела бы его увидеть? Согласиться ли? Что говорить? Мои клетки внутри тела то и дело вибрируют и звенят, будто я подключена к розетке. Сколько хромосом я делю со своим кузеном? Насколько похожи наши ДНК? Каждая маленькая частичка меня, не важно, насколько маленькая и какого её происхождение, по-прежнему говорит мне, что хочет его.

— Люси уехала на целый месяц, поэтому мне надо оставаться здесь. Мама будет до понедельника. Ты, наверное, мог бы приехать после этого, — моё тело продолжает гудеть, ожидая его ответа.

— Я приеду во вторник. Привезу тебе еды из города, что бы ты хотела?

— Привези мне mofongo⁵⁸ и жареного цыплёнка с того местечка на Бродвее и немного coquito Тити, если останется.

— Не могу дождаться, чтобы увидеть тебя, Ленни.

В конечном итоге мама отменяет поездку. Не потому, что не хотела, а из-за того, что предвещали грандиозную снежную бурю, даже движение поездов прекращалось. Это предупреждение касалось всего округа Датчесс⁵⁹. Подозреваю, что мы с Наполеоном остаемся здесь на все Рождество. Я делаю праздничную еду из рамена⁶⁰ и попкорна. Наполеон ест немного зёрнышек, она выглядит подавленной и скучающей. Я засыпаю под фильм «Носферату», который смотрю в тридцатый раз.

Я просыпаюсь внезапно от звука кашля. Нога затекла, и я трясу ею, пытаясь добежать до кухни. Наполеон больна — она вырвала всю еду на пол кухни. Я мою пол и даю ей миску с чистой свежей водой, присев, чтобы погладить собаку. Она часто и тяжело дышит, да и на полу холодно. Я глажу её по макушке, и она скулит так, словно плачет. Наполеон кладёт голову мне на колени, и её глаза смотрят вверх на меня в подтверждении, что всё будет хорошо. Сейчас полночь. Рождество.

Я ищу нашу записную книжку с номером ветеринара. Я звоню впустую, так как попадаю на автоответчик с сообщением, что они закрыты на неделю. Наполеон с тусклыми глазами скулит. Боюсь, её отравили. Её снова рвёт, и в этот раз сопровождается сильными рвотными позывами. Ищу на своём телефоне экстренную ветеринарную клинику. Одна находится в сорока милях⁶¹ отсюда, и я набираю их номер, ветеринар отвечает на третьем гудке. Он оборудовал клинику в собственном переделанном ангаре. Он соглашается осмотреть Наполеона за триста долларов. Говорю ему, что буду на месте через час. Я, возможно, разрушаю его Рождество, но он уверяет меня, что всё в порядке.

Я хватаю ключи от машины Люси и заманиваю Наполеона в её переноску — она даже не нюхает собачий бисквит, а просто соглашается туда залезть, так как любит меня. У нас есть маленький гараж рядом с домом. Я выскальзываю наружу и открываю боковую дверь. Снег быстро слетает на землю, покрывая каждую поверхность мягкой пудрой. Когда я нажимаю на кнопку гаражной двери, она резко дёргается и скрипит, но не открывается. Дверь просто примёрзла. Вот дерьмо.

Я выхожу на улицу и почти падаю из-за скользкого льда, скрытого под снегом. Держусь за дверную ручку и шагаю с большей осторожностью. Ливневый сток превратился в лёд; вода выглядит так, словно замёрзла во время побега-выливания. Я направляюсь обратно на кухню и вытаскиваю каждую кастрюлю, что у нас есть, из-под раковины.

— Не волнуйся, Наполеон. Я вытащу нас отсюда через минуту.

Я хватаю металлическую лестницу из-за холодильника и, пятясь, тащу её с собой. Когда я ставлю её напротив гаражной двери, у меня такое предчувствие, что это может быть опаснее, чем ожидание до утра. Пар в кухне густой из-за конденсации, капли капают с чёрного оконного стекла. Двумя подставками под горячее я беру первую кастрюлю с водой и возвращаюсь в гараж. Снег в воздухе смешался с паром из кастрюли, сделав вдруг моё лицо мокрым, с растрёпанными волосами, прилипшими к кастрюле как сахарная вата. Я становлюсь на первую ступеньку лестницы, и кипячёная горячая вода переливается через край на мои пальцы. Роняю кастрюлю, и вода разливается; я спускаюсь вниз, ударяясь локтем. Горячая вода обжигает мою руку и плечо через шерстяную куртку.

— Нет! — вскрикиваю я, зажимая локоть. Думаю, он сломан.

Прихрамывая, захожу внутрь и осматриваю свои повреждения в зеркале ванной. Локоть красный и выглядит травмированным, но нет открытого перелома, никаких подвижных костных осколков — то, что я могу сказать на первый взгляд. Я успокаиваю Наполеона и хватаю другую кастрюлю с горячей водой. Снег застилает всё, заглушая звук. Снежинки крупные, будто в кучу сбились несколько. Эту кастрюлю я выливаю на гаражную дверь в месте, где шов соединяется со зданием. Повторяю свои действия ещё дважды и затем нажимаю на кнопку, чтобы проверить дверной механизм, который неохотно, но все же открывается.

Я прыгаю от радости, придерживая локоть. Теперь моя задача затащить переноску с собакой в машину только одной рукой.

Даже в хорошую погоду это было бы героическим поступком, но двадцать минут спустя Наполеон сидит на заднем сидении, и я выезжаю с подъездной дорожки. Видимость ужасная, практически нулевая. Мы медленно тащимся вниз вдоль жилых улиц, где дома наряжены по сезону. Их Рождественские огоньки полностью покрыты снегом, заставляя крыши выглядеть так, словно они обложены по контуру святящимися, разноцветными зефирками.

Пытаюсь вспомнить всё, что знаю о вождении, пока мы выезжаем на шоссе. Знаю, что надо притормозить вместо того, чтобы ударить по тормозам, когда попадаешь на лёд дабы предотвратить скольжение. Мой полный опыт вождения можно вычислить, суммируя раз десять сидения за рулём — пять раз при прохождении тренировочных упражнений, два раза во время сдачи теста; первый раз я провалила, но на второй раз сдала. Остальные несколько раз могут быть рассмотрены как чрезвычайные ситуации, когда не было никаких других квалифицированных водителей, и я вытаскивала свои права. Обычно Люси не позволяла мне водить её машину, но по какой-то причине я уверена, что мы сделаем это.

Уличные фонари стоят на большом расстоянии друг от друга. Дворники работают на полную мощность, но они едва справляются с натиском снежинок-монстров. Я еду потихоньку со скоростью чьей-то девяностолетней бабульки. На шоссе нет ни единой машины.

— Наполеон, всё в порядке. Я вытащу нас отсюда, обещаю. Милостивый Господь никогда бы не позволил карибской девушке, как я, погибнуть в снежном шторме и тем более на Рождество — нам не о чем беспокоиться. Эта детка будет лежать под пальмой, когда решит откинуть копыта.

Фары моей машины натыкаются на задний свет другой машины. Кажется, она стоит на обочине, но я всматриваюсь в центральную линию, чтобы убедиться, что я не еду криво. Подъезжая, мои фары освещают всю картину. Я осознаю, что это авария, и машина, сейчас находящаяся под углом в сугробе, по-видимому, перед этим врезалась в телефонный столб. Я медленно притормаживаю, чтобы припарковать машину Люси и оставляю фары направленными на место аварии, дабы видеть всё хорошо.

— Я сейчас вернусь, Наполеон. Ты в порядке? — спрашиваю я. Она скулит и дважды ударяет хвостом о дно переноски.

Я выхожу из машины прямо в снег, который намело на шоссе. Стоит такая тишина, что я чувствую себя единственным человеком во вселенной. В моём мозгу быстро появляются картинки ужастиков, типа трупов, которые превращаются в зомби или убийца, который лежит там, поджидая, пока я подойду, чтобы затем накинуться и зарезать меня. Вот почему я люблю смотреть Дракулу на Рождество. Я мягко подкрадываюсь к машине, не издавая никакого хруста.

— Есть здесь кто-нибудь? — зову я, мой голос вибрирует в тишине.

Боковая дверь водителя открыта, и я могу видеть, как кто-то завалился вперёд, будучи пристёгнутым ремнем безопасности. Я пробегаю оставшееся расстояние, мои ноги утопают в глубоком снегу, когда я достигаю сугроба. Я становлюсь на склон сугроба и дергаю дверь. Из машины выпадает бутылка водки и человек начинает скатываться в мою сторону. Это женщина. У неё светлые волосы и очки, на лбу виднеется глубокая рана, заливающая кровью её лицо. Но я всё же узнаю, кто она, и задыхаюсь от шока.

Это Джен. Жена моего поручителя Брайана из группы по созависимости. Женщина, которая делает его несчастным, и без которой он не может жить.

— Джен? — зову я. — Ты меня слышишь, Джен?

Я протягиваю руку к её шее и кладу пальцы под её ухо, пытаясь нащупать пульс. Кровь на её лице холодная и липкая на ощупь. Холод повсюду, и я начинаю бесконтрольно дрожать. Я тянусь к карману моего пальто и достаю телефон, сразу же роняя его в сугроб. Падаю на колени и начинаю копать снег, перерывая пальцами свежую снежную пудру.

— Она просто замёрзла. От алкоголя. Может у неё гипотермия, но ей станет лучше, как только мы её согреем, — говорю я себе самой.

Не могу найти свой телефон, это как поиск иголки в стоге сена. Я решаю разгребать снег с помощью ступни. Замечаю его край и вытаскиваю его, мои пальцы замёрзшие.

Стряхиваю снег со своего пальто и набираю 911.

— Что у вас случилось?

— Автомобильная авария на Истбаунд 44, пожалуйста, помогите мне!

— Сколько машин пострадало? Вы знаете свои координаты?

— Я проехала может минут пятнадцать от Поукипзи, но не знаю, насколько далеко из-за снега. Всего одна машина, грузовик. Она ранена. Пожалуйста, приезжайте!

— Оставайтесь на линии, мэм. Мы кого-нибудь пришлём. Только один человек ранен или есть и другие пассажиры в машине?

— Только она.

— Она в сознании?

— Нет, — произношу я с трудом и начинаю плакать.

— Вы умеет делать искусственное дыхание, мэм? Не могли бы вы делать ей искусственное дыхание до приезда парамедиков?

— Да, — всхлипываю я, — мне нужно положить телефон.

— Положите его динамиком вверх, если можете, мэм, тогда я смогу помочь вам.

Я кладу телефон на сидение и отодвигаю волосы Джен с её лица.

— Джен, это Белен. Пожалуйста, пожалуйста, на умирай тут со мной.

— Она дышит? Начните с компрессии грудной клетки, надавливайте на середину грудины.

— Она пристегнута ремнём безопасности. Стоит ли мне попробовать положить её на землю?

— Я не хочу, чтобы вы двигали её. Просто делайте массаж грудной клетки до приезда скорой помощи.

— Надо ли мне вдыхать воздух ей в рот?

— Нет, если есть кровь на лице, но, в конце концов, это ваш выбор.

— Её лицо покрыто кровью, — я пытаюсь говорить нормально, но все равно плачу.

— Тогда я бы не стала, просто работайте с её грудной клеткой.

Я прижимаю обе свои руки к середине груди Джен, тогда как тихая метель вокруг перерастает в бурю. Здесь, в кабине грузовика, только мы с Джен в беззвучную Рождественскую ночь, — и мы обе пытаемся вернуть к жизни её спящее сердце. Острая боль простреливает моё запястье и отдаёт в локоть с каждым новым толчком. Я толкаю её грудину так сильно, как могу ради Джен, ради Брайана, даже ради себя. Я не могу позволить Джен умереть в Рождество.

Брайан тратит каждую свободную минуту, пытаясь защитить её, и его заботы оказывается недостаточно. Я не могу подвести его. Не могу просить Брайна жить без неё. Ибо даже если специалисты и говорят, что это неправильно, или среднестатистический человек скажет, будто это болезнь, я знаю лучше кого бы то ни было, что ничего, абсолютно ничего в этой жизни, кроме Джен, не может наполнить жизнь Брайана.

Не знаю, как долго мы сидели вот так: я —сверху на её коленях, она — свесившись на бок сидения. Слёзы катятся по моему лицу, пока сгустившаяся кровь окрашивает её лицо. Я надавливаю и надавливаю, пытаясь перелить жизнь из себя в неё, пытаясь вытащить её в снежном сугробе из земли небытия.

Я даже не слышу сирену, но замечаю красные и оранжевые огни. Снег окрашивается в эти мерцающие цвета, это головокружительный штурм белой пелены, на мирное спокойствие Рождественской ночи.

Думаю, они оттаскиваю меня от неё, и ведут меня по снегу. Может они даже задают мне вопросы, но я слишком травмирована, чтобы отвечать

Они забирают Джен в машину скорой помощи, а меня и Наполеона в патрульную полицейскую машину. Сначала нас отвозят в клинику для животных, по моему настоянию, а затем в больницу. Я отвечаю на новые вопросы сонного копа и прохожу рентген локтя. Медсестра предлагает мне Рождественского печенья вместе с моим перкоцетом⁶². Они также выписывают мне ксанекс, и я решаю взять его. На самое плохое Рождество даже эти таблетки могут стать моим лучшим подарком. Я сижу в комнате ожидания, пока они обрабатывают мои документы. Праздничная музыка пугает меня, ибо нет ничего, стоящего веселья.

Затем заходит Брайан, и я встаю, увидев его. Мой телефон разрывался с тех пор, как я нашла Джен, но я не хотела быть той, кто ему об этом скажет.

— Брайан! — зову я и думаю о том, что мне хотелось бы повернуть время вспять, когда он оборачивается. Я почти никогда не видела человека с таким разбитым выражением лица.

— Это я нашла её. Я делала ей искусственное дыхание, пока не приехала скорая. Я сделала всё, что смогла. Я попыталась спасти её.

— Я так волновался. Сидел возле телефона часами. Сегодня вечером она первый раз поехала на этом новом грузовике. И когда она не вернулась домой к Рождественскому ужину, я… — его начинают душить рыдания.

— Иди, Брайан. Я здесь, если понадоблюсь.

Он сжимает мою руку в своей морозно-ледяной. Его лицо кажется пепельным, глаза — призрачными. Ненавижу то, что причастна к этому его состоянию.

Огромный украшенный блёстками колокол, висящий над стойкой регистрации, мягко играет от дуновения тёплого воздуха из отопительной системы больницы. В углу стоит розовая Рождественская ёлка с розовыми огоньками и со сверкающими голубями в качестве украшения. Это всё выглядит как оскорбление, ибо Брайан на грани того, чтобы потерять свою жену, единственного человека, которого он знает, как любить.

Я слышу его крик. Это жуткий и ужасный звук. Звук утраты каждой минуты с Джен и всей той боли, что он чувствовал. Джен ушла, и оставила Брайана в одиночестве. Может, она пыталась сбежать от него всё это время, но всё никак не получалось, не важно, что бы не делал любой из них — будь то правильно или нет. Я баюкаю свою руку в повязке и выхожу через автоматические двери в закручивающийся вихрь снега.

Я причастна к крику Брайна, боевому кличу перенесённой потери, душевной боли, так как нет ничего, что могло бы облегчить его муку и успокоить его страдание. Только Джен могла бы сделать это. Только она могла заставить его чувствовать себя цельным. Я знаю, ибо сама страдаю от такого же недуга. Джен и Брайан тоже были больны — они оба были прокляты больной любовью.

20 глава

Утром я еду длинным путём к ветеринару, так как не хочу проезжать мимо того места. Не хочу знать, стоит ли всё ещё там грузовик под углом на окраине дороги. Не хочу видеть, есть ли на снегу ещё следы от того, как она съехала с дороги. Больше всего не хочу задавать себе вопрос: были ли её последние мысли перед смертью о Брайане.

Теперь дороги расчищены, и гораздо легче маневрировать. Я нахожу путь в ветклинику, даже несмотря на то, что вчерашняя поездки прошла словно в бреду. Моя левая рука перевязана, и я считаю, мне повезло иметь возможность забрать собаку самостоятельно. Счёт за ветеринара и так будет достаточно возмутительным и без добавления стоимости за доставку животного на дом.

Наполеон оживилась, она рада видеть меня. Её шерсть больше не тусклая, и глаза приобрели обычный блеск. Я плачу в клинике наличными — это все мои сбережения от работы в лаборатории и немного с кредитки. Думаю, мне стоило пойти в ветеринарный колледж.

Ей ставили капельницу, сделали пару рентгеновских снимков и дали стероиды. Замечен рост в её брюшной полости, но без биопсии мы можем только предполагать. Я должна буду дождаться Люси, чтобы вернуться домой, ибо у меня нет денег. Хвост Наполеона виляет сильно и быстро, пока мы заезжаем на подъездную дорожку. Напротив гаража припаркована ещё одна машина. Я не узнаю её, но у неё Нью-Йоркские номера. Я глушу двигатель и отстёгиваю ремень безопасности. Затем Лаки выходит из-за дома, и моё сердце останавливается, когда я вижу его.

Его волосы подстрижены под короткий ёжик, и на нём зимняя парка с мехом по краю капюшона. Такой чертовски высокий, великолепный и безумно нужный, этот мужчина может остановить дорожное движение даже скрытый за гигантской зимней паркой. Но он лучше этого, так как это Лаки, мой кузен, мой primo hermano, который знает меня лучше, чем я сама. Весь его стан гласит о мужественности, его облик кричит об уверенности.

Я выхожу из машины и бегу к нему. Он приподнимает меня над землёй и немного кружит перед тем, как поставить на место и невинно поцеловать меня в нос.

— Я скучал по тебе, Ленни. Так чертовски сильно!

— Ты ехал в снегопад? Рехнулся? — допытываюсь я, таща его за руку в дом после того, как мы выпускаем Наполеона, и она бежит впереди нас. Мне нужно достать ключи правой рукой из левого кармана, и повязка вдруг кажется смирительной рубашкой.

— Я выехал прошлой ночью — ну, скорее сегодня рано утром. Сразу после того, как ты позвонила тете Бетти из больницы и рассказала ей об аварии.

— Ты сумасшедший, разве дороги не были ужасными?

— Ты тоже не в своём уме. Выезжать из района самостоятельно в огромный снежный шторм.

Я делаю нам кофе и засовываю пару кусочков хлеба в тостер.

— Тётя Бетти сказала, что ты знаешь её. Я не хотел, чтобы ты оставалась одна.

— Она была женой моего куратора, Джен. Наверное, ужасный человек и определённо ярая алкоголичка. Но он любил её, Лаки, как никого другого. Союз, заключённый в аду добровольцами. Понимаешь, о чём я?

— Что значит «твой куратор»? Ты состоишь в анонимных алкоголиках? Я не знал, что у тебя проблемы.

Я подгибаю ноги под себя и делаю глоток кофе.

— Нет. Это группа по созависимости. Мы встречаемся каждый вторник в подвале китайского ресторана в торговом центре. Это удручающе. Говорим о том, как тратим свои собственные жизни на гиперзаботу о других людях. Точнее об одном человеке. Большинство из них потакатели, а их партнёры потребители, пользователи. Джен была алкоголичкой, Брайан — трезвенником. Но это не имело значения, ибо он был опьянён любовью к Джен и принимал такие же плохие решения, как и она.

— Но, Ленни, почему ты оказалась там? Ты с кем-то встречаешься?

Я качаю головой и делаю ещё один глоток кофе.

— Я там из-за тебя, Лаки, потому что мои чувства к тебе неестественны, и я не могу справиться с ними.

— Иисус, Ленни. Я стараюсь принимать решения, чтобы помочь нам преодолеть это, но, кажется, становится только хуже. Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя уродом. Я иду на определённые жертвы, чтобы ты была нормальным человеком.

Лаки встаёт и меряет шагами небольшую гостиную. Он пробегает руками по своим волосам и затем засовывает их в свои карманы. Лицо показывает его растерянность, но напряженность делает его ещё более сексуальным. Лаки словно ураган. Не могу насытиться его силой.

— Думаю, есть только одна вещь, которая заставляет чувствовать себя нормально, и эта вещь не рассматривается как вариант. Если бы ты не помог мне потерять девственность, Лаки, я бы все ещё стояла перед тобой невинной. Я не могу возбудиться без тебя. Попробовав однажды твои губы, я не хочу больше других губ. Я не хочу их. Меня возмущает каждая ласка, исходящая не от тебя, Лаки. Твоё прикосновение заклеймило меня, и я разрушена.

Он подходит ко мне, и я вижу очертания его толстого члена через джинсы. Я завела его своими словами, хоть и не намеревалась. Ощущаю себя суперчувствительной и сонной, опьянённой и больной одновременно. Я сойду с ума, если он отвергнет меня, и закончу в конечном счёте где-то в закрытой психушке, непрерывно прогоняя в мозгу мой первый и последний поцелуй с Лаки.

— Давай найдём кого-то, кто сможет трахнуть тебя. Я останусь в комнате и буду с тобой, наблюдая за каждой минутой. Мы будем смотреть друг на друга, как в прошлый раз. Это единственный способ для нас, — Лаки будто на задании, он надевает свою куртку и держит мою передо мной, — Я купил наркоту, как только приехал в город. Мы сходим в одно местечко. Мы можем найти там кого-то, чем раньше, тем лучше.

— Зачем ты достал наркоту?

— Я чист, Бей, правда. Чист уже долгое время. Но старые привычки умирают с трудом.

— Включая меня, — бормочу я, но не думаю, что он услышал.

— Я чертовски нервничал из-за своего приезда.

Он тащит меня вниз по ступенькам за здоровую руку, и моя куртка падает, так как одна моя рука в повязке. Я останавливаюсь на последней ступеньке, холодный зимний ветер развевает мои волосы и заставляет краснеть щёки.

— Лаки, ты планировал спать в моей кровати?

Он поворачивается и смотрит на меня, бешеная энергия отражается на его лице.

— Знал ли ты, что мы будем здесь одни, и нет никого, кто бы мог помешать нам? Зачем ты приехал сюда, Лаки? Что ты хочешь от меня?

Он приехал, чтобы заняться со мной любовью. Он знает это так же хорошо, как и я, но он упорно не признаёт этого.

Он медленно качает головой со стороны в сторону, но в это время его лицо выражает вину, которой самой по себе хватит, чтобы ответить на мой вопрос. Лаки возбуждается по той же причине, что и я, и он даже больше пристыжен этим фактом, чем я.

— Бей, давай найдём другой способ. Мы можем что-то придумать, — твердит он, но уже выглядит сомневающимся.

— Так я могу трахнуть тебя через твоего дружка? Спасибо, нет, Лаки. Я бы лучше провела всю жизнь, изнывая по тебе. Я промокла тогда, на диване, просто от вида того, как ты затвердел. Моё тело взывает к тебе, и я не хочу прекращать этого. Я бы предпочла эту связь, чем кончать под случайным парнем. Это не то, чего я хочу.

— А чего ты хочешь, Бей?

— Я не хочу умереть, пока не подарю тебе своё тело. Я хочу тебя, Лаки. Я хочу… — я делаю глубокий вдох, — Я хочу, чтобы ты трахнул меня.

Клянусь, что вижу, как его лицо меняется при моих словах. Он преображается из моего двоюродного брата — лицо, которое мне так хорошо известно — во взрослого мужчину, полного вожделения, разрывающегося от страсти, достаточной, чтобы воспламенить нас обоих.

— Лаки, это может быть нашим последним шансом.

Я медленно выдыхаю, закрываю глаза и молюсь про себя. Когда я открываю глаза, он обрушивается на меня, поднимает меня на руки и вталкивает меня обратно через дверь в дом. Его рот на мне, он целует меня тем свирепым поцелуем, который я знаю, но которого мне никогда не бывает достаточно. Он наполняет меня, целуя так, словно владеет моим разумом, телом и сердцем. Так оно и есть.

— Кровать? — выдавливает он, не отрывая своих губ от моих.

Я указываю на дверь, и он пинком открывает её. У меня кровать кинг-сайз и пружинный матрас, но без рамы, так что она достаточно низкая. Лаки ставит меня на пол, и я сбрасываю свою обувь. Вытаскиваю руку из куртки, но я едва смогла одеться, не говоря уже о том, чтобы снять одежду с себя.

Лаки захватывает свою рубашку одним быстрым рывком и сдергивает через голову. Его жетон качается, когда он наклоняется вниз, чтобы быстрее снять обувь и штаны. Я сражаюсь одной рукой со своими джинсами. Лаки в одних трусах переползает ко мне, сплетая наши тела. Он мягко целует меня. Затем он хватает мои джинсы с другой стороны и стягивает их с меня. Он опускает своё тело на меня, и его огромная, прикрытая лишь нижним бельём выпуклость вжимается прямо в мой горячий центр. Я развожу ноги и прижимаю Лаки ещё ближе.

Он покусывает мочку моего уха, и затем его язык проскальзывает внутрь; он ласкает языком ушную раковину и путешествует своими любовными укусами вниз по линии подбородка. Я вращаю своими бёдрами и прижимаюсь к его твёрдости. Он проталкивает свой стояк вперёд, показывая своим телом, что он заведён. Мою кожу покалывает, и я сдерживаюсь, чтобы не трахнуть его.

Он прикусывает мой подбородок перед тем, как перейти к моим губам, мягко пощипывая нижнюю губу, прежде чем засосать её в свой рот, погружая внутрь свой язык.

Ничего не могу с собой поделать и вращаю бёдрами. Моё тело в огне, мой мозг перегружен.

— Может, я могу вытрахать это из тебя, Ленни? Что ты об этом думаешь?

— Да! — выкрикиваю я, впервые хватая его за задницу. То, какой он твёрдый и мускулистый, сводит меня с ума.

— Скажи это, Ленни, я хочу, чтобы ты произнесла это ещё раз, — он дразнит меня, проводя своим членом по моим нежным нижним губам. Я трусь о его стояк, пытаясь насытить яростное возбуждение и ощутить его член в себе.

— Пожалуйста, Лаки, трахни меня. Прошу, вытрахай это из меня, — мой голос прерывающийся и отчаянный, и это зажигает что-то в Лаки. Он с силой срывает с меня рубашку, несколько пуговиц катятся на пол. Рубашка застревает на середине из-за повязке, но застёжка моего лифчика спереди, и он расстёгивает её со щелчком. Моя грудь вырывается наружу. Он засасывает один сосок в свой рот и затем потирает его своими губами, покачивая головой. Другой он пытает круговыми движениями большого пальца, пока сосок не начинает пульсировать. Он тянет его в рот и пробегает по нему своим языком, сосёт, ударяя языком по соску. Сначала он концентрируется лишь на соске, затем открывает рот и захватывает им всю ареолу, задевая её зубами.

Я ахаю — я настолько мокрая и готовая, что могу кончить только от трения об его жёсткий член, а на нём всё ещё нижнее бельё.

— Пожалуйста, Лаки, — стону я.

Лаки скользит по моему телу и целует мой травмированный локоть. Он прокладывает языком сладкую дорожку вниз, ныряя им в мой пупок. Моё тело плавно двигается в вожделении, пока он щекочет мой пупок языком, двигаясь ниже от впадинки живота, достигая клитора. Он мягко лижет меня через складочки, перед тем как погрузить его внутрь. Моя спина выгибается от остроты ощущений.

— Пожалуйста, — прошу его.

— Скажи это, Белен, я хочу слышать, как ты умоляешь меня, — он снова ударяет по клитору своим языком, и я почти перехожу через край.

— О мой бог, Лаки, пожалуйста. Пожалуйста, трахни меня!

— Нет, — говорит он окончательно, стремительно облизывая меня в последний раз.

Я отодвигаюсь от его отказа. Не могу снова его принять. Не знаю, какого вида извращённую игру он ведёт, но понимаю, что умру, если после этого он не возьмёт меня.

Лаки быстро двигается вверх по моему телу, пока мы не оказываемся лицом к лицу. Его глаза такие тёмные, не могу выдержать его испытующего взгляда.

Одним плавным движением он опускает руку и высвобождает свой член; он немедленно входит до самого упора, и мой рот раскрывается от шока.

— Я люблю тебя, Белен. Всегда любил. Я не хочу трахнуть тебя, — я хочу быть первым мужчиной, который занимается с тобой любовью.

Его глаза удерживают мой взгляд, и, думаю, они блестят от эмоций. Лаки внутри меня, толстый и огромный, его член пульсирует и дёргается в предвкушении. И я взрываюсь. Прямо так, не двигаясь ни на дюйм. Крики вырываются из моего рта, мои мышцы сжимают его и выдаивают. Я откидываю голову, когда крики становятся тише, а тело полностью дрожит.

Я люблю его. Лаки. Его одного. Наконец-то.

Я опьянена, и оргазм всё ещё пульсирует в моём теле тлеющими угольками. Я смотрю на лицо Лаки, и он выглядит зачарованным. Он начинает трахать меня ещё мягче и слаще. Он сгибает одно моё колено и скользит в меня всей своей длиной. Его член восхитителен, это то ощущение, которого я всегда жаждала — быть взятой им; моё собственной тело предоставлено ему для его удовольствия.

Он проскальзывает руками под меня и хватает мою попку, затем снова набрасывается на мой рот жадным поцелуем. Я тяну его язык в свой рот и мягко посасываю, отвечая на его толчки: наши бёдра встречаются при каждом выпаде, увеличивая темп его движений. Его яички бьются о другой мой вход, разжигая вихри удовольствия, которые пугают меня. Я хочу чувствовать Лаки внутри меня во всех возможных отверстиях, любым возможным способом хочу, чтобы он взял меня.

— Белен, я больше не могу сдерживаться. Ты убиваешь меня, — выдыхает он, скрипя зубами.

Я нежно целую его в ответ, и он стонет в мой рот. Я двигаю бёдрами быстрее, и его лобок задевает клубок нервов, зарождая ещё один оргазм, который поднимается из основания моего позвоночника.

— Я собираюсь кончить, Лаки. Я кончаю!

Мои слова перерастают в крик, а я даже не осознаю этого. Оргазм граничит с насилием — настолько стремительно он проносится через меня. Моя киска сокращается вокруг Лаки, и я могу ощущать его толстую длину.

— Малышка, я собираюсь кончить, — говорит он шепотом, будучи на пределе.

— Кончи в меня, Лаки, — отзываюсь я, вонзая ногти здоровой руки в плоть его спины.

— Не сходи с ума, — возражает Лаки, пытаясь выглядеть строгим, но на его лице лишь похоть и скептицизм. Я могу сказать, что и он хочет этого.

— Я на таблетках. Пожалуйста? Я хочу, чтобы ты кончил в меня, малыш. Я хочу, чтобы ты пометил меня, — не знаю, кто я, когда говорю подобные вещи, но это и не важно. Я в экстазе, на небесах. Я так низко пала в любви к нему.

— Бей, о, боже! Черт! — он выстреливает горячей спермой внутри меня, и я чувствую лишь благодарность. Он засаживает мне так сильно и быстро, что его собственные крики вибрируют вместе с движениями его тела. Я чувствую, как его член дёргается и пульсирует, будто он готов кончить во второй раз. Затем всё его тело расслабляется, и он всем весом опускается на меня.

— Ауч! — выкрикиваю я, когда он сминает мою руку.

— О, блин, прости, Бей, — извиняется он и откатывается на бок. Я опускаю взгляд на его пенис, и он всё ещё в идеальном эрегированном состоянии и набухший. Лаки видит, как я наблюдаю за ним, и хватает основание своего члена, сжимая.

— Теперь, когда мы занялись любовью, я планирую трахать тебя всяко разно, как только смогу заставить его подняться снова, — говорит Лаки с ухмылкой на лице.

Я улыбаюсь ему, и он возвращает мне улыбку. Кажется, будто туман рассеивается. Словно солнце выжгло всю тьму. Небо в моём сознании прояснилось. Здесь, под пристальным взглядом Лаки, я чувствую себя здоровой. Свободной. Идеальной. Наконец-то я чувствую себя настоящей.

Лаки

Белен засыпает, уткнувшись в изгиб моей руки. Мы и раньше спали вместе, но это приятное чувство послевкусия полностью принадлежит мне. Я взял её тело под свой контроль и не хочу возвращать его обратно. Я трахну её тысячью разными способами и испробую все её девственные места. Ибо, бл*дь, они всегда предназначались мне в первую очередь.

Не знаю, почему ждал так долго. Если бы я знал о том облегчении, которое увидел на её лице, когда трахал её, я бы сделал это грёбаную вечность назад. Может мне показалось, но я увидел на лице Белен, что она нашла во мне подтверждение своей правильности. Как спящая красавица, которая наконец-то проснулась. Даже её губы и щеки порозовели сильнее, чем когда-либо.

Возможно, она ждала меня всё это время, чтобы я освободил её. Думаю, я был слишком напуган, чтобы увидеть это. Словно я не был достаточно мужчиной, чтобы справиться с этим, чтобы принять все эти чувства. Поэтому Белен пришлось ждать, пока я целую вечность упорядочивал всё в своей голове. Я мог трахать её с шестнадцати лет, а вместо этого уехал и испортил всё к чертям. Когда все, что ей нужно было, чтобы я убедил ее в том, что она прекрасна, что она желанна. Она не хотела слышать это от кого-то другого. Важно, чтобы это было именно от меня, а я был слишком трусливым, чтобы просто сказать, не говоря уже о том, чтоб показать ей.

Её уверенность, её счастье — Боже! — да даже её душевное равновесие пострадали. Не могу поверить, что мучал её подобным образом. Всё потому, что был напуган до чёртиков. Я потратил годы, трахая шлюх, когда мог любить кого-то, кто любит меня.

Опускаю губы и прижимаю их легким касанием к её шее. Она такая нежная и мягкая, каждая часть её тела идеальна. Легонько покусываю линию её подбородка. Затем бужу её глубоким изучающим поцелуем. Она едва отвечает на него; она истощена, вымотана и её здоровая рука взлетает вверх за голову, пока она машинально старается снова заснуть.

Я облизываю её сосок и мягко посасываю. Она стонет во сне, и её ноги раскрываются для меня. Мой член так чертовски твёрд только от одного её вкуса. Я знаю, какая она тёплая, насколько шелковисто скольжение в её влагалище. Но это сладкое местечко может быть горячей ловушкой жадных мышц, я никогда раньше такого не испытывал. Четырьмя пальцами пробегаю по её складочкам. Она мягко дёргается и бормочет «Лаки» — моё имя на её губах так чертовски сексуально.

Хватая свой член, я приподнимаю его и проникаю прямо в неё, пока она ещё спит. Её глаза быстро распахиваются и затем смягчаются, когда она видит моё лицо. Она вспыхивает, и я знаю, что ей снился я. Развратные сны, судя по её лицу и влажности её киски.

— Я хочу трахнуть тебя грязно, детка. Ты готова для всего меня?

Она сладко кивает, не имея понятия, о чём я думаю. То, что она соглашается на всё, заставляет мой член дёрнуться и затвердеть ещё больше.

— Хочешь быть моей шлюшкой?

— Лаки, ты можешь делать всё, что захочешь.

Мой член дёргается вновь, и маленькая улыбочка проскальзывает на её лице. Я жёстко толкаюсь в неё, заставляя принять член до самого основания. Вдавливаюсь, вращая бёдрами, оказавшись в ней полностью, потирая клитор. Её рот раскрывается от удивления и глаза застилает пелена.

— Сколько у тебя дырок, Белен?

— Три, — отвечает она с прикрытыми от желания глазами.

— Сколько из них мои? — спрашиваю, снова с силой толкаясь бёдрами. Поднимаю её ногу вверх и размазываю её соки прямо по заднему входу. Она извивается, когда я прижимаю свой большой палец к этой дырочке внизу.

— Сколько? — допытываюсь, проскальзывая в её тугую дырочку пальцем до сустава.

— Все три, — говорит она прерывающимся голосом, и я засовываю все четыре пальца, влажные от её влагалища, ей в рот.

— Собираешься сожалеть об этом? — задаю вопрос, проталкивая пальцы глубже, пока она рефлекторно не давится.

— НЕТ! — выкрикивает она, наконец-то полностью проснувшись. Затем она резко отстраняется, оставляя меня нависать над кроватью. Белен резко наклоняется ко мне и наносит удар, попадая мне прямо по лицу.

От удивления я отшатываюсь назад и прижимаю руку к месту удара.

— Святое дерьмо, Бей! Что с тобой не так? — моё лицо болит там, где она врезала. Это моя вина, она использовала проклятый правый хук, которому я её научил.

— Нет — ты не будешь сожалеть, или нет — ты не хочешь этого? — спрашиваю, растерянный от того, что она вспылила.

— Я никогда не буду сожалеть ни о чём, что ты делаешь со мной, Лаки, — она нахмуривается и поджимает губы.

— Тогда почему ты, черт подери, ударила меня, Бей?

— Потому что ты так долго со всем этим тянул!

Вдруг я чувствую, словно у меня никогда не было на то причин.

— С того первого дня на кухне, когда мне было тринадцать, и ты поцеловал меня, ты оставил моё сердце разбитым. Я пыталась полюбить других парней, пыталась преодолеть это. Я так отчаянно нуждалась в тебе, но всё, что ты делал, так это отталкивал меня и шёл трахать других баб.

Её рука лежит на её груди, и я просто нападаю на неё. С силой тяну её ноги вниз, чтобы она снова легла на спину. Поднимаюсь по кровати на коленях и приставляю мой член к её лицу. Одной рукой хватаю её за волосы, другой — основание своего стояка.

— Открой свой рот и покажи мне, что я потерял за это время. Если сделаешь это, я, может быть, возмещу тебе утраченное время.

Я, не сдерживаясь, трахаю её лицо. Знаю, это слишком жёстко, грубо, свирепо, но ничем не могу себе помочь. Я так долго хотел её, что быть внутри неё — всё, о чём я могу думать. Она давится, и её слюна сгущается до натуральной смазки. Я хочу обкончать всё её лицо, чтобы сперма стекала по её языку, но не раньше, чем я опробую её задницу. Хочу быть первым у Белен и единственным.

— Становись на колени, Бей, — спокойно командую я. Беру сгустившуюся слюну, свисающую с её нижней губы, тянусь к её заднице и тщательно смазываю её тугую дырочку. Она стонет с моим членом у себя во рту, когда я надавливаю пальцем на её задний проход.

— Тебе нравится, детка?

Её голова качается на моём члене, когда она кивает.

— Дай мне знать, если тебе что-то не понравится. Я буду продолжать делать это, так или иначе, но постараюсь быть хорошим, — улыбаюсь, когда произношу это, и её глаза расширяются в удивлении.

Не знаю, что вселилось в меня; обычно я не такой грубый. Это Белен так на меня действует — от вожделения я к чертям потерял свою голову. Может, я мог бы вытрахать это из неё, возможно, мы сможем насытиться друг другом. Но я знаю, что просто обманываю себя. Находиться внутри Белен — это только разжигает огонь. Заставляет меня хотеть её сильней, больше. Я хочу каждую улыбку, каждое вдох, каждое утро с ней — момент, когда она распахивает свои глаза.

Оттягиваю её рот от своего члена.

— Плюнь на мою руку, — требую я. Она немедленно повинуется, — положи голову на кровать с этого края, задницу подними высоко вверх.

Она поворачивается и делает, что я ей говорю. Её идеальная девственная попка, вздёрнутая вверх для меня, это практически убивает. Жёстко шлёпаю по одной половинке её попки, и девушка вскрикивает. Затем тяну её бёдра назад и зарываюсь лицом в её щель. Облизываю её тугую дырочку, пока она не начинает извиваться подо мной, и возвращаю её бёдра обратно. Провожу рукой, которую она увлажнила своей слюной, по всей длине её задней щёлки.

— Ты пытаешься сказать мне, что тебе это нравится?

— Да, — еле слышно отвечает она, возможно снова покраснев.

— Тогда скажи это. Скажи мне, что ты хочешь, чтобы я это сделал.

Она немного колеблется, словно не уверена, готова ли пройти через это, затем звучит её хриплый голос, никогда его таким не слышал. Один его звук заводит меня. Я почти кончил, не прикасаясь к ней.

— Пожалуйста, трахни мою попку, Лаки.

— Не слышу.

— Пожалуйста, трахни мою задницу! — она извивается под моими пальцами, которые разрабатывают её. Она как горячая сучка в период течки, моя маленькая двоюродная сестренка с тугой попкой. И я побеждён. Если бы она позволила, я бы упивался её попкой всю неделю. Я всё люблю в Белен, но брать и владеть её телом — это заключительный этап.

Я плюю на свою руку и смачиваю свой стояк. Помещаю его к её входу, и она хныкает от страха.

— Не говори мне, что тебе страшно, Белен, скажи мне, как сильно ты этого хочешь.

— Прошу тебя, не делай мне больно, — шепчет она.

— Боже, Белен! — говорю я, шлёпая её попку, — я помешан, бл*дь, на тебе. Думаешь, я позволю кому-то когда-нибудь обидеть тебя? Включая и себя тоже?

— Нет.

— Ты умоляла трахнуть тебя, так что я и трахаю. Хочу, чтобы ты мощно кончила и никогда не забыла об этом, — выдаю я. Шлёпаю её киску прямо напротив клитора, и она подаётся назад, натыкаясь на головку моего члена.

— Хочешь этого?

— Да, — признаёт она, и я вижу, как подрагивают мышцы её спины.

— Тогда получай.

Белен толкается назад, и я протискиваюсь вперёд, проскальзывая прямо в её тёмную маленькую дырочку. Мой член пульсируют, и я боюсь, что кончу сразу же. Её мышцы всё ещё напрягаются от страха, а ноги подрагивают.

— Лаки, не двигайся, — произносит она с отчётливым страхом в голосе.

Я прижимаюсь к ней, и удивлённый громкий стон слетает с наших губ. Медленно двигаюсь, проталкивая свой член внутрь и наружу из её тугих стеночек. Никогда раньше не было ничего подобного. Белен потрясающая. Она так невинна и невероятно красива. Все те годы ожидания, и эмоции переполняют меня. Моя мошонка затянута, член готов взорваться. Кладу одну руку на её задницу и, наклонившись вперёд, другой стимулирую клитор. Она двигается со мной, подстраиваясь под темп, которым я трахаю её, и я могу сказать, что она сама этого хочет. Я потираю её клитор быстрее, ибо у меня больше нет сил сдерживаться.

Её первый крик эхом отдаётся в моей голове, и моё семя выстреливает внутрь её попки. Я вонзаюсь в неё, пока она продолжает стонать. Её киска насквозь мокрая — влажные доказательства стекают по её бёдрам. Её мышцы начинают работать, и я всовываю свои пальцы в её киску, чтобы почувствовать, как сильно она их сожмет. Её влагалище всё ещё жаждет меня. Она обратилась по адресу, ибо я превратился в проклятое животное.

Она падает вперёд, когда её оргазм проходит, и я выскальзываю из неё.

Она громко вздыхает, и это звучит как вздох полнейшего удовлетворения.

— Вот что было настоящим траханием тебя, Белен. С этого момента будь осторожна с тем, чего просишь, — предупреждаю я, погружая свой язык в её рот.

— Я вся твоя, Лаки. Ты можешь делать со мной всё, что угодно.

— Хороший ответ, — говорю я, укладывая её маленькое тело под свою руку. Её ноги сгибаются, и она засыпает через несколько минут.

Семь месяцев в командировке, и я всё ещё буду иметь все эти воспоминания. Фейерверк с Белен — это просто какое-то гребаное безумие. Я зависим от неё больше, чем от какого-либо наркотика. Это её эйфории я жажду. Я всегда мог перепихнуться с любой женщиной, какую только пожелал. Я трахал их, оставлял, но моё сердце оставалось сожженным.

Но Белен потрясающая; с ней я всегда другой. Она целиком увлекает меня в другое место. Только она может это делать, и я не понимаю, почему. Белен — единственная, кто может потушить мой огонь.

Белен

Не то чтобы мы с Лаки собирались пожениться. Мы не намеревались звонить нашим матерям, чтобы сообщить им «у нас отношения — справляйтесь с этим сами». Они были бы разочарованы и убиты горем. Знаю, моя мама винила бы себя, и ради всего того, чем она пожертвовала для меня, я не буду этого делать. Мы с Лаки сказали себе, что секс может помочь нам вытравить эту болезнь из наших организмов, что нам нужно исследовать эти ощущения, так что теперь мы можем двигаться дальше в реальной жизни. Так больно прощаться с ним.

— Не хочу говорить, что позвоню или напишу, так как не знаю, какая там сложится ситуация.

Мы лежим на диване, моя голова у него на коленях. Мы занимались сексом до тех пор, пока не смогли больше двигаться, и заснули в полном изнеможении.

— Всё нормально. Я могу чувствовать тебя в своём сердце, и моё тело теперь тоже помнит тебя, — отвечаю я, поднимая руку, чтобы коснуться его лица. Что если бы всегда могло быть так? Что если бы мы с Лаки могли лежать, сплетаясь на диване перед нашей семьёй? Что если бы могли быть настоящими любовниками и с нетерпением ожидать всё большего удовольствия от наших тел?

— Раньше, когда я узнала, что тебя направили в войска, я была одержима, будто безумная. Я постараюсь держать себя в руках в этот раз, — говорю я решительно. Если Лаки достаточно мужественен, чтобы делать это, мне следует быть достаточно храброй, чтобы поддерживать его.

— Белен, если ты можешь двигаться дальше, я хочу, чтобы ты это делала, — выдаёт он, но при этом выглядит практически раздавленным. Одной рукой он гладит мои волосы, пока другая покоится на моей пояснице.

Я киваю и всхлипываю. Я заплачу, если скажу что-нибудь.

— Не то чтобы я этого хотел. Мы не можем завести детей, не можем рассказать людям, кем мы приходимся друг другу, и это, не принимая во внимание, наши семьи. Тётя Бетти отрезала бы мне член. Моя мать убила бы меня.

— Поверь мне, я осознаю все трудности, — отзываюсь я, свернувшись на его коленях. Запах Лаки успокаивает меня как ничто иное. Его прикосновение — всё, о чём я когда-либо мечтала и даже больше. — Давай не будем говорить об этом. Давай просто будем жить настоящим.

— Мне нужно уезжать через несколько часов, — признаётся Лаки, поднося руку ко лбу. Он огорчён, я могу сказать наверняка, ибо хорошо знаю его лицо.

— Тогда люби меня эти оставшиеся часы, — прошу я и чувствую, как его член реагирует просто на мои слова. Нам было предназначено быть вместе, я не могу отрицать этого. Лаки владеет каждой частью меня, моим прошлым и будущем. Не думаю, что для меня возможно двигаться вперёд. Как бы я смогла даже захотеть отпустить такую полную и совершенную любовь?

Лаки тянет меня вверх так, чтобы я оседлала его колени. Его руки скользят вниз к моим бёдрам, и я покачиваю ими напротив него, когда он тянет меня для поцелуя. Поцелуй Лаки — неспешная и чистая, сконцентрированная любовь. Его бархатный язык мягко властвует над моим ртом, скользя губами по моим губам. Этот поцелуй кружит мне голову — я ослеплена его пылающей любовью.

Его эрекция растёт между ног, и это делает меня влажной. Чувствую, как мои трусики промокают, и тело готовится принять его. Я медленно раскачиваюсь напротив него, и он захватывает своей рукой мою плоть под попкой. Движения его рта от нежных перерастают в доминирующие, но всё так же наполнены любовью. Лаки рывком сдирает с меня майку и бросает через всю комнату.

— Тебе следует надеть обратно повязку, — говорит Лаки, целуя мою руку.

— Не могу её носить. Она заставляет чувствовать себя связанной.

Его губы движутся вниз вдоль моей шеи и ключицы. Он целует моё плечо, затем местечко прямо над грудью.

— Не знаю, как вообще попрощаться с тобой, — шепчет Лаки, зарывшись лицом в мои волосы.

— Тебе и не нужно. Я всегда буду здесь для тебя.

— Я хочу лучшего для тебя, Бей. Мне нечего тебе предложить.

Он водит носом по моей груди, и засасывает мой сосок в свой тёплый рот. Его язык легко задевает сосок, и я шире развожу ноги, моя попка заполняет его руки.

— Белен, — выдыхает Лаки, и я умираю, слушая, как он произносит моё имя, его голос наполнен опасением и жаждой одновременно.

Наклоняясь вперёд, я кладу руку на его бедро, перекидываю через него ногу и становлюсь на колени между его ногами. Он берёт мой подбородок и приподнимает моё лицо, чтобы я взглянула на него.

— Ты хоть представляешь, что делаешь со мной?

— Я хочу отсосать тебе. Я хочу сделать для тебя всё, Лаки, все те вещи, которые мы упустили за всё то время, пока мы были разлучены.

Лаки наклоняется вперёд и захватывает мой рот. Он обнимает меня за спину, крепко сжимая.

— Может, мне стоило взять тебя, когда тебе было тринадцать, прямо там, на кухне матери, — говорит он, поднимая бровь, идеальная улыбка Лаки проскальзывает в этой шутке.

— Я бы тебе позволила, — отвечаю, стаскивая его штаны только одной рукой.

— Маленькая шлюшка, Бей, — одобряет Лаки, его улыбка расплывается по всему лицу. Он зажимает мой сосок, и я внутренне извиваюсь. Жар пробирается к поверхности моей кожи. От этого я краснею. Для него я всегда становлюсь разгорячённой. Я помню тот день и всё, что тогда ощущала.

Вдруг это все становится больше, чем шутка. Я снова на той кухне в изумлении от его мужественности и тем, как моё тело отвечает ему.

— Помнишь, как я прижал тебя к своему члену? — шепчет Лаки. Мы оба заведены до сумасшествия, как тогда, так и сейчас.

— Те чувства были совершенно новыми. Даже не знала, что такое могло быть, но знала, что хотела тебя.

— Ты бы позволила мне, как думаешь?

— Да, — выдыхаю ответ в его ухо. Мы разделяем одинаковые грязные секреты. Мою кожу покалывает, когда он трётся щекой об меня.

— Ты была слишком молодой, — отвечает Лаки.

— Я была безрассудной. Я всегда принадлежала тебе.

Лаки хватает мой затылок и жёстко целует; другой рукой он расстёгивает свои штаны и стягивает их вниз, пока они не спускаются до лодыжек.

— Не хочу говорить о будущем или о том, что нам делать потом. Не хочу обсуждать, что с нами не так из-за нашего желания быть вместе. Просто хочу чувствовать тебя. Всё, что я хочу ощущать — ты.

Он стремительно двигается вперёд сидя на диване, держа свой стояк у основания. Он ласкает моё лицо своей эрекцией; я поворачиваю голову и захватываю губами лишь упругую головку. Медленно работаю ртом вдоль его длины, пока он не становится полностью скользким от моей слюны.

— Хочу попробовать твою сперму на вкус, — говорю я, на что его член дёргается в ответ.

— Знаешь, сколько девичьих лиц я обкончал, Бей, представляя тебя, твоё личико, вместо них?

Его слова согревают моё сердце, и это, наверное, несправедливо по отношению к другим девушкам, которые хотели его и верили, что он был там с ними, пока они отсасывали ему. Сколько же раз мы думали друг о друге во время оргазма?

— Я дам тебе это сейчас, в реальности, чтобы ты мог сравнить с фантазией, — шепчу я прямо перед тем, как заглотнуть своим ртом всю его длину целиком.

— Иисусе, Белен, я уже готов кончить только от того дерьма, что вылетает из твоего ротика.

Я кладу руки на его крепкие бёдра и качаю головой в такт его бёдер. Он глубоко трахает меня своим членом в горло, но без агрессии, которая была в первый раз. Не могу вобрать всего его. Я хочу взять его целиком — чтобы это ни значило: давиться его членом или принимать его в попку, если он того захочет. Я почти хочу, чтобы Лаки причинил мне боль, чтобы почувствовать смущение от этих желаний. Потому ли это, что я жажду все запомнить? Может это из-за того, что эта любовь причиняет так много боли внутри, так что я хочу ощутить эту боль и снаружи? Желаю, чтобы боль выгравировалась на моей плоти, как она вытатуирована в моём сердце.

Я заглатываю его до тех пор, пока не давлюсь, и мои глаза слезятся, будто я плачу. Лаки отодвигается, вытаскивая член, и снова приподнимает мою голову. Он смотрит на меня с замешательством и с такой невыразимой нежностью, что это вгоняет кол прямо в моё сердце.

— Не убивай себя, детка. Сядь ко мне на колени, — говорит он, держа свою эрекцию одной рукой и вытирая сгустившуюся слюну с моего лица второй.

— Я чувствую себя испорченной. Думаю, это неизлечимо, — шепчу я и вытираю подбородок тыльной стороной своей ладони. — Я всё ещё хочу попробовать твою сперму на вкус. Хочу сделать всё до того, как ты уедешь, чтобы не осталось неизведанных моментов.

Лаки кивает и это меня успокаивает. Он не думает, что я больная, порочная, или даже испорченная. Он понимает моё отчаяние и хочет мне помочь.

— Объезди мой член, пока не кончишь, и затем я залью спермой твоё лицо, чтобы ты могла её попробовать.

Я громко стону и теряю голову в экстазе от его слов. Чем грязнее его слова, тем больше мне нравится. Чем более животным он становится, тем больше воспламеняется моё либидо. Его слова заставляют меня течь и сходить с ума. Я встаю, чтобы оседлать его, но Лаки хватает мои бёдра и рывком притягивает к своему лицу. Он жадно поглощает мою киску так, что моя голова начинает кружиться. Он снова медленно проникает в неё языком и жёстко опускает меня вниз, глубоко пронзая своим членом, насаживая меня словно на кол. Я вновь стону и откидываю голову в экстазе. Лаки крепко хватает мои ягодицы и засаживает себя ещё глубже в мою киску.

— Когда мы были детьми, я наложила на тебя любовное заклинание.

Лаки отвечает мне движением своих бёдер, врезаясь в меня по самое основание члена.

— Думаю, это сработало, — отзывается он затруднённым от напряжения голосом. Кладу свою здоровую руку ему на плечо и раскачиваюсь на его крепком члене, что есть сил.

— Не злишься на меня? — задаю ему вопрос.

— Как бы я мог? У тебя волшебная киска, Бей, и прямо сейчас я трахаю её.

Чувствую, как краснею, но может это просто любовный наркотик, что заставляет повышаться температуру моего тела и делать ритм моего сердца ошалевшим.

— К тому же, я дрочил на твоей кровати бесчисленное количество раз, когда тебя не было дома, — говорит Лаки и затем зажимает мои соски своими пальцами.

Чувствую, как возбуждение омывает всё моё тело, подталкивая ближе к краю оргазма.

— Правда? Я собираюсь кончить, просто думая об этом.

Лаки засовывает два пальца мне в рот и проводит вокруг моего языка. Я пытаюсь пососать их, но он их вытаскивает.

— Плюнь, милая, — командует он, и я сплёвываю слюну на его пальцы.

— Я уже близко, Лаки. Не могу терпеть.

— Подожди, притормози, — требует он. Лаки оборачивает руку вокруг моего тела и засовывает два пальца в мою попку. Я на грани. Мышцы моего живота сжимаются, и пальцы впиваются в его плечи. Лаки играет своими пальцами в моей заднице, и моё тело от этого взрывается. Я могу ощущать, как сокращаются мои внутренние мышцы вокруг его набухшего пениса. Я взлетаю так высоко, что практически теряю сознание. Но из тела постепенно уходит напряжение, и я медленно двигаюсь вверх-вниз на нём, пока приливная волна удовольствия расходится в каждый уголок моего тела. Лаки затем сбрасывает меня, как только я прихожу в себя. Он кладёт меня вдоль дивана, берёт в руку свой член и сразу же начинает дрочить его.

— Открой рот, Белен. Ты всё ещё хочешь мою сперму?

— Да, — стону я. Затем встаю на четвереньки и с жадностью ползу к нему. Моё лицо совсем близко как раз тогда, как его сперма начинает выстреливать. Я оборачиваю свои губы вокруг его кончика и глотаю его густую сперму. Лаки вдавливает всю свою длину в моё горло, пока его оргазм отступает. Мои губы хлюпают, когда он вытаскивает свой член, и Лаки снова хватает мой подбородок.

— Не позволяй мне заходить так далеко, чтобы причинить тебе боль, — я киваю в ответ, но всё, о чём могу думать, это как я сильно хочу, чтобы он именно это и сделал.

Лаки подхватывает меня под руки и поднимает к своей груди. Убаюкивая меня как ребёнка, он возвращается в спальню и кладёт меня на кровать, затем заползает позади меня и оборачивается вокруг меня всем своим телом.

— Я всегда буду принимать всё, что бы ты мне не дал.

— Я так сильно люблю тебя, Ленни. Это убивает меня.

— Я больна тем же, Лаки. Я люблю тебя до потери пульса.

Мы вместе засыпаем, укутанные телами друг друга, становясь друг для друга мягкими одеялами комфорта. Не знаю, что с нами случится, но что бы ни было, по крайней мере, мы с Лаки разделяем эту больную любовь друг друга.

***

Лаки будит меня в три утра. Он в холодном поту, глаза мечутся по комнате, и выглядит он так, словно страдает от недавней травмы.

— Я могу быть с тобой, Ленни. Я знал, какой разбитой ты была, когда я был с другими. Моё сердце гибло вместе с твоим. Мог чувствовать, когда ты разрушалась. В тот день на кухне я знал, что сломал тебя. Это толкнуло меня через край, и я поцеловал тебя. А потом с Яри. Я был так жесток с тобой. То, что я причинял тебе боль, рвёт, бл*дь, меня на части.

— Я уже сказала тебе, Лаки. Я всегда приму всё, что бы ты мне не дал. Я могу справиться с этим, до тех пор, пока всё исходит от тебя.

— Я обожаю тебя. Я был глуп, когда бежал от нас. Как грёбаный идиот я оттолкнул тебя.

Он будто сам не свой, неистовый — как под действием наркотиков, словно хочет высказать всё, что у него на уме этой ночью.

— Сейчас мы вместе, вот и всё, что имеет значение, — говорю я, поглаживая его лоб.

— Будь со мной вместе навсегда, когда я вернусь. Мы начнём новую жизнь…

Я кладу свои пальцы поверх его губ. Не хочу, чтобы он что-то говорил. Боюсь, как бы его слова не сглазили будущего.

— Обещаю тебе, Лаки: неважно, что случится — здесь или там, со мной или тобой — ничто не сравнится с этой любовью. Ничто.

Лаки притягивает меня в свои объятия и крепко сжимает. Никогда не видела его таким нуждающимся. Он кивает в согласии и смотрит мне в глаза. Я в ответ изучаю его тёплый взгляд, его лицо, как когда я была ребёнком до тех пор, пока сон не приманивает в свои сети. Рассматриваю его тёмные ресницы, дрожащие на щеках, помню его веснушки, исчезнувшие со временем. Старый шрам от ожога на его лбу, изгиб его верхней губы, маленькая впадинка между его губами и носом, лоб — всё это отчётливо отражает, как наша любовь отягощает его сердце.

Мы вместе засыпаем под густым мёдом нашей любви, похороненной под этой сладостью, словно прекрасный секрет, который мы прячем от мира. Мы любим намного глубже, чем расстояние до дна колодца, где моё стеклянное сердце хранит его имя, и ни один из нас не чувствует стыда за это.

Лаки

Я просыпаюсь на рассвете. Такова жизнь морских пехотинцев — ты даже подписываешься на внедрение собственных внутренних часов.

Белен спит в моих руках. Это лучшее, что я когда-либо чувствовал. Мой член твёрд и полностью готов, и для этого мне даже не надо трахать её. Я счастлив до предела, просто держа её в объятиях, ощущая её запах, наблюдая за ней.

Я лежу неподвижно, прислушиваясь к её дыханию, вслушиваясь в её сердцебиение до тех пор, пока моя рука не начинает болеть, и я не начинаю беспокоиться о возвращении обратно в город: попрощаться с матерью и добраться на базу в установленное время.

Входная дверь со стуком открывается, и я слышу, как кто-то копается в коридоре. Я знаю, у Белен есть соседка по квартире, но думал, она на месяц уехала. Поднимаюсь с кровати, натягиваю джинсы и выхожу на кухню.

Это и есть её соседка; она осматривается в буфете, вытаскивая фильтры для кофе.

— Люси? — спрашиваю я, вроде как Белен упоминала, что её так зовут.

Она оборачивается и осматривает меня с босых ног до головы. Я не потрудился надеть рубашку.

— Лаки, — отзывается она, поворачиваясь обратно к кофеварке.

— Мы с Белен… — чувствую, что не стоит говорить «кузены».

— Я знаю, кто ты, — говорит Люси, наливая воду в кофемашину, — хочешь кофе? Когда ты приехал?

— Позавчера. Я думаю, она упоминала, что тебя не будет где-то месяц.

— Так и было, пока я не получила её е-мейл о Джен. Не хотела, чтобы она была одна. Я не знала, что ты приедешь.

— Джен. Да, именно поэтому я и приехал. То есть, я бы всё равно приехал, но решил сделать это раньше из-за происшествия с Джен.

— Уезжаешь сегодня?

— Да, — отвечаю, облокотившись на печку. Я даже не знаю эту девушку, но мне нужен кто-то, с кем можно поговорить, — хоть я и не хочу её оставлять. Боюсь, она не будет в порядке без меня, — напряжение, наконец, накрывает меня, и я провожу руками по лицу, потирая бровь основанием ладони.

— С ней всё будет нормально. Вы, двое, вместе? — спрашивает Люси, и я не знаю, как много ей известно, но уверен, что она имеет в виду секс.

— Я трахал её дюжину раз в период между вчера и сегодня, если ты об этом. Я не говорю, что она нуждалась в сексе, но надеюсь, это всё улучшит. Сам не знаю, почему так долго с этим тянул.

— Проблема Белен не только в том, что она любит тебя больше всего на свете, Лаки. Ещё и в том, что она убедила себя, что это болезнь, а она какая-то ненормальная.

— Знаю. Частично это и моя вина. Думаю, она нуждалась в убеждении, что она не была сумасшедшей, не одна испытывала всё это. Я никогда ей этого не давал. Большую часть времени я лажал, всё портил, Люси, — я скрещиваю руки на груди, доверяясь абсолютной незнакомке.

— Думаю, теперь это поможет. Я всегда чувствовала, что её сердце на самом деле разбито. В качестве друга ты можешь сделать не так уж и много.

— Спасибо за то, что ты сделала. За что, что любила её без осуждения.

— Дерьмо, Лаки, посмотри на меня, — просит Люси, и я замечаю, как она выглядит. Она красит губы яркой помадой и стрижет волосы под мужскую стрижку. Она зачесывает волосы вперёд так, что получается причёска «утиный хвост»⁶³. На ней надеты армейские ботинки, джинсы и чёрная футболка с «Отбросами»⁶⁴. Она выглядит так, словно сможет надрать тебе задницу при желании.

— Я выросла в достаточно набожной семье католиков. Думаешь, они хотели бы услышать, как сильно болит моё сердце? Не сказать, что я была там, но всё поняла.

— Не думаю, что могу попрощаться с ней, — выдаю я, держа свою руку на груди, будто моя грудная клетка может расколоться. Я собираюсь раскрыться перед совершенно незнакомым человеком.

— Тогда иди. Проваливай. Я позабочусь о ней, — я киваю, но клянусь, не могу даже вынести мысли об этом. Это заставляет меня хотеть напиться, обдолбаться или ударить кого-то или что-то.

Вернувшись в её комнату, я хватаю одежду, натягиваю рубашку через голову и засовываю ноги в ботинки. Белен мирно спит — она похожа на ангела. Вся моя сила воли уходит на то, чтобы не схватить её и не целовать, пока она не проснётся.

— Ленни, ты наилучшее и наихудшее, что случалось со мной в жизни, — шепчу я ей, выходя из комнаты.

— Лаки, не будь таким угрюмым, — говорит мне Люси на кухне, — у меня есть план. Этим летом я вытащу её жалкую задницу в Испанию. Больше никакой сумасшедшей работы библиотекаря для Белен. Я думаю об Ибице, Гибралтаре, Севилье и Майорке. Сангрия⁶⁵, чоризо⁶⁶, херес⁶⁷ и музеи. Много солнца, много еды и может даже свидания с какими-то мужчинами.

— Думаю, я уже люблю тебя за это, — говорю я, находясь на грани того, чтобы не расплакаться. Мне нужно выбраться отсюда. Не могу смотреть, как она просыпается, поцеловать её на прощание и, повернувшись к ней спиной, просто взять и выйти за дверь.

— Мы знакомы уже четыре года. Она для меня как сестра.

Я жму руку Люси, и она пожимает мою в ответ словно брат, даже знает, где в конце надо стукнуться плечами. Я разворачиваюсь и делаю несколько шагов к двери.

— Как бы по-конченому это не звучало — для меня она имеет такое же значение. У меня нет никого ближе. Сомневаюсь, что когда-то и найдётся, — я кладу руку на дверь, собираясь открыть её толчком, — может, никаких мужчин…

— Лаки, проваливай уже отсюда.

Улыбаюсь Люси, и она возвращает улыбку в ответ.

Я выхожу во двор и поднимаю лицо к небу. Теперь оно голубое, а не темно-серое, как когда я приехал сюда. Снежные облака опустели и двинулись дальше. Моё сердце колотится в груди, словно я бегу от чего-то. Догадываюсь, что я бежал от Белен все эти годы. Я никогда не смогу спастись от неё. Не уверен, что хотел этого когда-либо.

Моё сердце ожило и гонит по моей крови что-то свирепое, но могу поклясться, что впервые в моей жизни в нём нет сумасшедшего огня.

21 глава

Белен

Сложнее всего в прощании с Поукипзи было найти новый дом для Наполеона. Люси планирует обойти с рюкзаком всю Европу и затем Южную Америку. Она пыталась заставить своих родителей в Чикаго взять Наполеона, но у них аллергия.

В конце концов, я придумала идеальный план. Мы изучаем, каким образом мы могли бы зарегистрировать Наполеона в качестве служебного животного в больнице или доме престарелых этого района. Я читаю статью о том, насколько жизненно важными могут быть животные-компаньоны для чьей-то реабилитации, когда меня осеняет мысль, что я уже знаю подходящего человека.

Люси отвозит меня с Наполеоном на заднем сидении к Брайану. Его газон давно пора бы скосить, но перед домом как раз цветёт черешня. Идеальные розовые лепестки осыпаются дождём на подъездную дорожку и землю вокруг.

Я стучу трижды, но никто не отзывается. Чувствую себя последней задницей за то, что не приехала раньше. Но Брайан пугал меня до чёртиков. Лишь одна ступень разделяет его и того, кем я могла бы стать.

Дверь с сеткой закрыта, но дверь позади открыта. Везде выключен свет, и в доме темно. Я открываю сетчатую дверь и захожу в кухню Брайана.

Столешницы завалены распакованными баночками из-под супа и коробками телеужина⁶⁸. Везде на кухонном столе разложены газеты, некоторые валяются на полу. Почта, которую засовывали в дверную щель, так и осталась лежать огромной кучей там, куда упала.

— Брайан? — зову я дрожащим неуверенным голосом.

Никто не отзывается, так что я включаю свет и двигаюсь по направлению к гостиной.

Брайан сидит в кресле выпрямившись. На нём растянутая футболка и пара пижамных штанов.

— Брайан? — зову я встревоженно. Он выглядит осунувшимся, больным, и я не вижу, чтобы его грудь двигалась, вдыхая.

— Брайан? — повторяю я, делая осторожный шаг ближе к нему.

Его глаза широко распахиваются, и я делаю при этом резкий вдох.

— Белен! — отзывается он, — что ты тут делаешь?

— Привет, — здороваюсь я, подбегая к нему, чтобы обнять, — я приехала, чтобы проверить, как ты здесь вообще справляешься. И ещё спросить, не хотел бы ты оставить нашу собаку у себя в качестве компании.

— Помоги мне подняться, — просит он, и я хватаю его за запястье, подтягивая вверх, — и какая же у тебя собака, Белен? Почему ты не можешь оставить её у себя?

— Это собака моей соседки по комнате. Она — нечистокровный питбуль, и родители Люси не возьмут её. Мы с Люси собираемся уехать в Испанию на весь месяц, а потом продолжить оттуда своё путешествие по Европе. У Наполеона доброкачественная опухоль, и она должна есть специальную еду. Ей необходимо много внимания и тот, кто её полюбит.

— У меня никогда не было собаки, — признаётся Брайан, проводя пальцами по волосам. Он выглядит так, словно не мылся несколько дней, его лицо обросло щетиной. — Ты привезла её с собой? — спрашивает он, вскидывая голову. Брайан проходит на веранду в кухне и отодвигает шторы, впуская солнечный свет.

— Она в машине с Люси. Мне сходить за ней?

— Да, конечно. Извини за этот беспорядок.

— Я помогу тебе с уборкой, да и Люси, я думаю, тоже, — говорю я, выскальзывая за дверь. Моя мама выдраила бы дом Брайана с помощью швабры, мусорного ведра и бутылки фиолетового Фабулозо. Врубив Энтони Сантоса на полную и подтанцовывая, она бы прибрала всю грязь в мгновение ока.

Наполеон вбегает в кухню и направляется прямо к Брайану. Он приседает, чтобы погладить её, и его лицо расплывается в улыбке.

Через два часа дом почти без единого пятнышка. Брайан на заднем дворе бросает теннисный мяч Наполеону, и я не могу с точностью сказать, кто из них улыбается шире.

Люси собрала весь мусор на кухне и рассортировала его по мусорным контейнерам. Я вытираю от пыли фотографии Джен и Брайана на каминной полке. На одной они стоят в гавайских рубашках и с цветочными гирляндами на шеях. У Джен длинные светлые волосы, а Брайан с усами и к тому же с тропическим загаром. Следующее — их свадебное фото — выглядит очень состарившимся. У Джен одна из тех странных вуалей, к которым полагается шляпка. На Брайане белый смокинг и большие густые усы.

— Тысяча девятьсот восемьдесят первый, — говорит Брайан, Наполеон стоит возле него, тяжело дыша, — дом выглядит отлично, Белен, даже не знаю, как вас благодарить.

— Мне действительно стоило прийти раньше, Брайан. Я была ужасным другом. Я боялась, ты будешь зол на меня. Боялась, что это была моя вина, потому как я не смогла её спасти.

— Никто не мог её спасти. Даже сама Джен, — произносит Брайан, бессознательно поглаживая голову Наполеона.

— Ну, что думаешь, хочешь взять её к себе? Я понимаю, это серьёзное решение, и совсем несправедливо вот так вот внезапно приезжать к тебе и просить об этом.

— Я оставляю её, Белен. Думаю, это принесёт нам обоим пользу.

— Да, она на самом деле очень милая собака и любит внимание.

— Я имел в виду тебя и меня. Поезжай, Белен. Не позволяй целой вселенной разваливаться из-за одного человека.

***

В Музее Прадо⁶⁹ мы проверяем наши рюкзаки и проводим весь день, рассматривая картины. Мы поспали в хостеле и проехали по стране в сверхскоростном пассажирском экспрессе, слушая живую музыку в тапас⁷⁰-барах и ели как обжоры. В Мадриде мы планируем воспользоваться всеми видами удивительного искусства, которые только может предложить нам город.

Когда мы проходим мимо картины Диего Веласкеса «Менины»⁷¹, я сразу же узнаю её из учебников по истории искусств. Веласкес был назначен придворным художником при испанском короле Филиппе IV — это была престижная должность, требовавшая от него написания портретов всех членов королевской семьи. Некоторые фигуры на картине выглядят очень странно. Наш профессор по истории искусств объяснял, что король Филипп и все Габсбурги сохраняли свою королевскую родословную веками путём кровосмешения. Поэтому эта семья была известна безобразно большой и чудовищно выглядевшей челюстью, как и задержкой в росте и некоторыми проявлениями карликовости.

— Я собираюсь выйти наружу покурить, — говорит Люси, надевая обратно крышку объектива на свою дорогую камеру, которую она купила только ради поездки.

— О’кей, я ещё минутку задержусь здесь.

Я жадно рассматривала фигуры на картине, прямо как в тот день, когда на уроке мы изучали испанскую живопись Золотого века. Помню, как студенты вздыхали и усмехались, пока профессор объяснял, насколько распространёнными были межсемейные браки и производство наследников, нацеленное на сохранение королевской кровной линии. По-видимому, королевская родословная превосходила даже рецессивные гены мутации и клеймо позора.

Я вытираю слёзы, текущие из моих глаз; я даже не поняла, что начала плакать. Пристально всматриваюсь в лицо странно выглядящего ребёнка на переднем плане и думаю, что у неё ведь не было никакого выбора в том, где рождаться, за кого ей выйти замуж, будут ли её дети изуродованы и смогут ли вообще выжить. Она была экспериментом, а не корнем проблемы.

Все мы части рассказа, который сами не писали. Может, Бетти в любом случае влюбилась бы в Льюиса. Возможно, он был бы для неё единственным, независимо от того, из какой семьи он бы происходил. Когда перо попадает в наши руки, мы не в силах стереть прошлое. Все, что нам позволено — шанс создать новый финал. Бетти сделала все, что смогла с теми обстоятельствами, какие у неё были. Вроде как позорная любовь моей матери на самом деле была абсолютно невинной.

Я не вписывала Лаки в свою жизнь, но я действительно пыталась выписать его оттуда. Единственный финал, который я бы хотела — тот, частью которого был Лаки.

Я встречаю Люси снаружи. Мы садимся на траву и расслабляемся, пока не засыпаем в парке Ретиро⁷². Я просыпаюсь, поднимая голову с живота Люси, когда солнце уже почти село. Мы без понятия, где будем есть или спать. Люси жуёт травинку, читая наш путеводитель. Она сбросила свои ботинки и сидит с голыми ступнями на траве.

— Бей–Бей, не хочешь ли ты поехать в Португалию? Лиссабон называют «белым городом»⁷³. Выглядит невероятно — только взгляни на эти фотки пляжа.

— Ты продолжаешь менять наш маршрут, — говорю я, вытирая сливу о край своего топа и откусывая кусочек, — мы пропускаем места, которые планировали посетить, и останавливаемся, где получится, в промежутках.

— В этом вся суть. Мы можем делать что, чёрт возьми, захотим, ехать куда пожелаем. Это и есть свобода.

Я забрасываю косточку от сливы как можно дальше. Небо бесконечно голубое и в воздухе пахнет цветами.

— Я поеду в Португалию, почему бы нет?!

Люси улыбается мне и садится, чтобы надеть свои ботинки обратно.

— Умница, Бей.

22 глава

Лаки

Мы находимся в разведывательной миссии на юго-западе Ирака. Это одна из наших самых долгих миссий вдали от базы, и Аравийская пустыня кажется бесконечной. В течение нескольких недель мы тренировали свои навыки выживания, характерные для этого конкретного региона, типа всегда держать свою голову покрытой, ибо солнце чертовски жарит, так, будто прожжёт дырку через каску. Мы сталкиваемся с температурами около сорока градусов по Цельсию. Эту пустыню называют Аль-Дибдибах. Я называю это место пляжем Орчард⁷⁴ и рассказываю парням, что в любую минуту мы прыгнем в воду, где цыпочки с пышными бёдрами и круглыми попками будут становиться в очередь, чтобы просто пофлиртовать с нами.

Из взвода нас здесь четырнадцать человек, и мы достаточно хладнокровны, но четыре дня здесь могут заставить чувствовать, что ты снимаешься в «Безумном Максе»⁷⁵ и в любую минуту столкнёшься с чокнутыми байкерами-психами, готовыми застрелить тебя. Но единственное, с чем мы столкнулись — несколько закалённых бедуинов.

Наш парень Марк — переводчик, и мы остановились поторговаться с ними и задать пару вопросов. У них не было никакой особой информации, что нас не удивило. Не могу поверить, что они живут вот так: ставят палатку посреди ничего. Почему бы не возле реки, здесь у них есть несколько, или возле леса, чтобы получить хотя бы дюйм грёбаной тени.

Мы ищем поток оружия, который, по слухам, проходит между городом Аль-Басра⁷⁶ и Саудовской Аравией⁷⁷. Если мы найдём след, они отправят наши эскадрильи обезвредить его. Миссию могут даже завершить, используя дроны. Мы просто гиды, и мы не получим ничего интересного. Но сегодня мы возвращаемся, потому что мы подошли слишком близко к границе. Похоже, встреча по обмену оружия на самом деле была просто слухом.

Мне нравится, что я вижу птицу, когда смотрю в небо. Это случается не так часто, но когда я её замечаю, то хотя бы чувствую, что нахожусь на земле, а не потерян где-то в бесконечной песчаной яме. Мы путешествуем на бронированных машинах Хамви⁷⁸, которые могут передвигаться по песку, но большую часть времени мы ходим пешком. Для наземного нападения риск низкий, так как мы можем видеть на мили вперёд в каждом направлении. Единственные самолёты, которые пролетали над нами за четыре дня, были наши собственные — сбросив нам припасы: еду, воду и боеприпасы. Командир нашего взвода сказал, что первая сброшенная партия как сервис «на ходу» в казино Сендс в Лас-Вегасе.

Я привык к этой жизни. Это просто стало моей работой. Вместо того, чтобы упаковывать продукты в Хайтс, я пробираюсь через пустыню посреди мира. Я часто вспоминаю свою старую жизнь и задумываюсь, что было бы со мной, если бы я не выбрался оттуда. Я бы всё так же был обдолбан, торговал травкой и жил с матерью.

И я думаю о Бей. О да, я думаю о ней часто и много. Больше, чем любая другая женщина, которую я когда-либо знал, она глубоко вонзилась в меня, оставив след внутри. Я помню, как звучало её дыхание, когда она возбуждалась от моих поцелуев. Я вспоминаю обо всём том стрессе, напряжении и усилиях, которые я прилагал, чтобы избегать её. Затем я думаю о том, как приятно было отбросить это всё и наконец-то взять её.

Я гадаю, есть ли у неё мужчина или она всё так же использует меня, чтобы кончить. Интересно, счастлива ли она, улыбается и показывает ли всему миру, насколько она особенна. Не позволю себе думать о её глазах, когда они были полны муки, когда она так страдала от желания обладать мною.

Белен… кто знает, что она бы подумала об этой пустыне? Она наверняка знает о ней больше меня, она объяснила бы её местоположение и рассказала бы нам всё, о чём мы никогда и не слышали. Что бы она сделала с Лусианом Кабреро, морпехом? Я скучаю по её смеху, запаху и её маленькому упругому телу. Скучаю по тому, как её пальцы впивались в меня, пока она кончала, и как всё её тело дрожало от ощущений и эмоций.

Я нуждаюсь в ней. Я могу чувствовать эту нужду как физическую боль в груди. Нет ничего, чем бы я мог заполнить эту пустоту, она только для Ленни, и я почти уверен, что эта боль будет со мной всю жизнь. Иногда я задумываюсь над её словами о том, как она любила боль, ибо это было тем, что мы разделяли на двоих. Поэтому я стараюсь не бороться с этим, пусть просто болит.

Я думаю о Ленни, когда машина позади меня взрывается.

Белен

Мы в Кашкайше, на побережье Португалии, сидим у моря. Вода здесь — глубокая кобальтовая синева. Я съела больше осьминогов, чем следовало. Люси достала нам свежих морских ежей, которых мы вскрыли и съели живыми. Всё это похоже на рай на краю утёса.

— У тебя была возможность поговорить с матерью?

— Я получила от неё мейл в интернет–кафе. Я пыталась позвонить прошлым вечером, но она не взяла трубку.

— Мы можем зайти в центр международной связи и попробовать ещё раз. Может, ты сможешь застать её перед тем, как она уйдёт на работу.

Люси допивает свою колу и оплачивает счёт. Мы оставили наши рюкзаки в хостеле, так что мы осматриваем достопримечательности, взяв с собой кошелёк, камеру и сумку с купальниками и шлёпанцами. Я загорела как никогда, и мои волосы выгорели от солнца, став светлее, более натурального оттенка. Думаю, весь этот витамин D дал мне мощный стимул; я без проблем хожу весь день, а потом танцую всю ночь. Интересно, узнал ли бы меня кто-то из колледжа или из Хайтс. Задумываюсь, расцветаю ли я, тот ли это момент, о котором рассказывала мне мама.

Мама отвечает после третьего гудка. У неё сейчас шесть утра и я, возможно, застаю её как раз после душа.

Но вместо взволнованности я слышу разочарование в её голосе — будто она ждала звонка от кого-то ещё, а звонок от дочери обманул её ожидания.

— Мам, это Белен, — здороваюсь я, — я звоню из Португалии.

— Ох, mi hija, я надеялась, может это был звонок о Лаки.

— Почему? — спрашиваю я, и весь мир уже начинается вращаться перед глазами. Знаю, что что-то случилось ещё до того, как она начинает говорить.

— О, Белен, не хочу говорить тебе вот так.

— Нет другого способа, просто скажи, — требую я.

— Его батальон взорвали. Выживших нет. Тела отправляют в Германию для идентификации, а затем вернут домой. Из того, что мы знаем, это произошло в прошлую среду. Они были в пустыне уже несколько дней, и это нападение было абсолютно неожиданным. Возможно, это была ракета. Они не могли её заметить. Благо, что хоть никто из них не страдал, mi vida.

— Только не Лаки. Нет, мам, только не он.

— Чуть раньше на этой неделе мы отправили стоматологические записи. Теперь ждём подтверждения идентификации.

— Нет, мам, пожалуйста, только не Лаки.

— Белен, такая вероятность была всегда. Он знал об этом и пошёл на риск. Он хотел служить своей стране. Величайший дар Лусиана был в том, что он защищал тех, кого любил. Он умер, служа другим — этого он хотел бы.

— Тела уничтожены? Их ещё можно опознать? — моя грудь разрывается от мысли о теле Лаки — таком прекрасном, — которое больше не принадлежит этому миру. И личность внутри него — он был всем, что я когда-либо хотела.

— Я не уверена, в какой степени, Белен. Авильда говорила с людьми на базе, как и с другими, в Германии. Может тебе стоит вернуться домой, милая. Ты нужна нам. Нам всем надо быть вместе.

— Где именно в Германии?

— Это военный госпиталь. Сейчас, у меня записано. Региональный медицинский госпиталь Ландштуля⁷⁹ возле Ландштуля, Германия. Думаю, они принимают всех раненых и пострадавших.

— Я еду в Германию. Я должна. Дай мне контакты или позвони им, скажи, что я приеду, — вытираю пот со лба и отбрасываю ручку, которую сжимала.

— Белен, amor(прим. с исп. – милая), ты слышала меня? Выживших не было. Это был взвод Лаки, и никто не остался в живых. Я люблю тебя, corazón(прим. с исп. сердце мое), и я знаю, это чрезвычайно трудно, но Лаки больше нет с нами. Поездка в Германию не вернёт его.

Лаки

Взрыв напоминает мне о здании на модели дислокации. Это удар от удара, но есть и сила, которая после удара рикошетом взрывает снаружи песок и обломки, причиняя большую часть ущерба. Я лежу на земле лицом вниз. Не могу двигаться вообще. Жар от огня — это чёртова преисподняя. Кажется, будто пустыня ржёт над тобой до упаду: «О, ты думал, что было жарко, молодая свежая кровь, теперь попробуй немного этого дерьма!»

Я не могу дышать; не знаю, это потому, что у меня коллапс лёгкого⁸⁰ или потому, что ветер выбил из меня весь воздух. Я не могу сражаться, поэтому я начинаю отталкиваться пальцами ног, просто двигая своими чёртовыми пальцами на ногах как саламандра, выбирающаяся из пруда. Моя рука поднимается вверх, смягчая положение головы, так что теперь положение моего тела аэродинамично, и благодаря пальцам ног я действительно двигаюсь. Недостаточно быстро и недостаточно далеко, чтобы удалиться на значимое расстояние.

Пламя и чёрный дым затихают через пару часов. Не думаю, что кто-то ещё заметил это. Не слышу никаких признаков жизни. Это было определённо мощное оружие. Вероятно, реактивная противотанковая граната. Либо саудовцы, либо боевики. Нам сказали у нас есть разрешение до самой границы, для подтверждения должно было быть воздушное прикрытие, но как-то об этом пронюхали говнюки, которым мы не особо нравимся. Никогда не разговаривайте с бедуинами. Первое правило Аравийской пустыни: каждый здесь является информатором.

У меня мало времени. Не на этой жаре, не истекая кровью, как заколотая свинья, не имея возможности даже встать и подать сигнал воздушному наряду. Припасы были сброшены только вчера, так что в целом я влип. Если истеку кровью или иссохну до того, как кто-то что-то заподозрит.

Белен

Я покупаю билет в Германию. У меня нет на это наличных, но я положила деньги на кредитную карту. Я не сломалась. Больше похоже на оцепенение. Люси говорит, что у меня шок, но я чувствую, будто земля остановилась, все часы перестали идти, цветы прекратили расти. Я должна увидеть Лаки, увидеть его тело. Я никогда не смогу смириться с коробкой или урной. Это не он. Не может быть. Лаки — он как огромная часть меня. Он — вся моя жизнь. Если бы это было правдой, я бы знала. Если бы его больше не было со мной, я бы точно смогла это почувствовать.

Лаки

Наступила ночь, и температура упала. Интересно, парализован ли я или мне так хреново из-за сотрясения мозга. Я думал, я не продержусь до конца дня. Но я всё ещё жив и продолжаю работать пальцами ног, отползая всё дальше. Я также могу немного шевелить своей рукой, поэтому я улучшил свои шансы.

Копая пальцем песок, я нашёл камень и вцепился в него. Как только я смогу двигать всей рукой, первое, что я почувствую в ней, будет в моём кармане — решаю я. Я стараюсь оставаться в здравом уме, но это становится всё труднее. Не хочу отпускать свой разум до того, как потеряю тело.

Ночь — тёмная пелена, на фоне которой звёзды проявляются всё сильней. Тёмный бархат неба, наполненный мешаниной звёзд, которые светят веками. Чем больше я на них смотрю, тем больше в них теряюсь. Всматриваясь в небесную толщу, я думаю, что, должно быть, сейчас рассмотрю другие галактики, целые другие вселенные. Просто потрясающе, насколько я мал, насколько неважна одна моя маленькая жизнь, просто очередная песчинка в бесконечной пустыне. Пытаюсь определить созвездия, но я никогда не был в этом силён. В Нью-Йорке не видно звёзд, кроме тех, которые танцуют на Бродвее.

Интересно, смотрит ли Белен на то же небо, как в ту ночь, когда мы вместе сидели на крыше в Хайтс. Для меня не имеет значения, насколько я незначителен. Я всегда хотел быть важным лишь для одного человека.

Время от времени я теряю сознание, и я действительно отстранён. Эта ночь длиной в тысячу лет, и я не могу сказать половину времени, сплю я или мой ум бодрствует. Клянусь, я вижу яркую звезду на небе — настолько ярко она мерцает. Затем она стремительно падает на землю с хвостом как у кометы.

Белен

Я прибываю в Ландштуль в три часа ночи, забронировала номер в гостинице и сажусь в кресло за столом, глядя в окно. Хоть я и истощена, но не закрываю глаза ни на минуту. Я не могу есть, но пью чашку за чашкой смягчённую воду из-под крана. Воду, которая на вкус как плохой витамин или, может, она ядовита, но я проглатываю её независимо от этого. Несправедливо, что я должна продолжать жить, если Лаки покинул меня.

Если я в шоке, то это длится дольше, чем я предполагала. Если у меня сейчас стадия отрицания, то это хороший способ справиться с ситуацией, потому что я практически ничего не чувствую. Никаких нервов, немного опасения и, может, гнева на поверхности. Я уже не чувствую боли. Возможно, моё тело знает, что не справится с этим. Что бы это ни было, оно защищает меня, и я очень за это благодарна. Я словно в коконе, где всё амерло. Я кладу подбородок на свою руку, пока пристально всматриваюсь в ночное небо. Оно изобилует яркими сияющими звёздами, совсем не похожее на то, под которым мы выросли в Манхэттене.

Лаки

Я протянул всю ночь, ибо солнце стало подниматься. Оно не смогло достаточно задолбать меня вчера, так что оно вернулось за реваншем.

Я могу двигать рукой и тянусь за своей флягой. Смачиваю рот водой и, хоть я и знаю, что надо остановиться, не могу заглушить инстинкт — в этот момент жажда сильней меня. Я прижимаю камень к лицу. Это мой пробный камень, моё оружие, драгоценность в пустыне — это последняя грёбаная вещь, которой я коснусь перед тем, как отправлюсь на встречу к Создателю.

Дёргаю руку вниз и, опираясь на грудь, с трудом разлепляю свои грязные пальцы. Смотрю на них и стону вслух. Это проклятый кусок пляжного стекла. Я тяжело вздыхаю, матерюсь и выдыхаю воздух через губы. Какая чертовски жестокая шутка. Даже не могу понять её.

— Белен! — выкрикиваю её имя. Выкрикиваю, мать его, на ветер и напрасно. Выкрикиваю в пустоту, используя последнее дыхание на это.

В моей голове мелькает картинка. Белен на кухне. Звук её смеха. Ободранное колено на детской площадке — плача, она звала меня, прихрамывая. Делясь сладостями, облизываем наши пальцы. Делясь секретами, шепчем их на ушко друг другу. Звук её дыхания, запах её волос. Изгиб её бедра прямо под её попкой. Ощущение её губ, открывающихся навстречу моему языку. Вкус её поцелуя. Сладкий, опьяняющий наркотик её любви.

Думаю, я выкрикиваю её имя много раз, пока моё горло не пересыхает. Мне больно открыть глаза из-за песка и потому, что в моём теле не осталось ни капли воды. Если бы было иначе, я бы воспользовался этим и оплакал Белен.

Я теряю сознание, но не выпускаю из рук свой камень пустыни.

Белен

Мне говорят, что это необычно. Говорят, мне надо подождать какую-то комиссию по контролю. Меня заставляют подписать тонну документов и получить удостоверение личности с фотографией.

Мне нужно подождать официального представителя военного командования, который проведёт меня в комнату и объяснит, что солдаты сильно обгорели и многие способы визуальной идентификации личности невозможны. Я подписываю все отказы, включая соглашения о неразглашении и конфиденциальности.

Заняло почти весь день доказать свой статус ближайшего родственника, возможно единственный момент за всю мою жизнь, когда я взволнована от этого родства, от мысли являться плотью и кровью своего двоюродного брата.

— Сюда, мэм, — произносит медсестра с лёгким немецким акцентом. Большинство персонала из местных, но, тем не менее, кажется, что это американцы.

Я следую за ней по длинному коридору. Каждый шаг отдаётся гулом.

— Это морг?

— Это скорее диагностический стол, который используют для сопоставления записей по идентификации.

— Они опознаваемы?

— Некоторые из них. Ваш кузен — да, в противном случае вы бы не получили разрешения на опознание.

Когда она проводит меня в освещённую комнату, всё выглядит размыто. Здесь большое количество тел и разные сотрудники. Все замолкают, когда я вхожу.

— Мисс Эредия здесь, чтобы опознать ближайшего родственника.

Мужчина в лабораторном халате в очках с тонкой металлической оправой кивает и указывает на труп. Тело накрыто простынёй.

Медсестра кивает. Надпись, прикреплённая к столу, гласит: «Кабрера».

Он откидывает простыню, и я думаю, что именно в этот момент происходит мой расцвет, о котором рассказывала моя мама. Ибо моя грудь распахивается. Я чувствую всевозможные чудесные изменения, осуществляющиеся на клеточном уровне. Каждый раз, когда бы Лаки не касался меня, влиял на меня одновременно, как звук отдельных инструментов, сливающихся в симфонию, как сходящиеся голоса, взмывающие в гармоничном созвучии. Я слышу его смех, вижу его улыбку так, словно я могла бы протянуть руку и дотронуться до неё. Я вижу его красивое лицо, когда он вонзался в меня — когда наша любовь полностью обнажила его и поставила на колени. Могу ощутить вкус этой любви — у нее вкус непорочной чистоты. Солнечный свет сияет на его коже, освещает его волосы, я чувствую мягкость его поцелуя, всеохватывающую теплоту истинной любви, которую мы разделяли. Может быть, Лаки ушёл, возможно, я ощущаю ангела, но даже если его и нет со мной, я знаю: независимо от того, что произойдёт, всё будет в порядке.

Лусиан занимает всё моё сердце и навсегда останется частью меня.

— Это не он, — говорю я определённо. Мне жаль, что это кто-то ещё. Жаль, что кто-то другой потерял свою жизнь, и я знаю, что все эти мужчины наверняка много значили для моего двоюродного брата.

— Покажите трёх других, возможно, он среди них.

— Это не он, — трижды подряд говорю я.

Я верю в чудеса и в настоящую любовь.

— Спасибо вам, мисс Эредия. Он может быть среди других; проблема заключается в том, что те тела находятся на поздних стадиях разложения или совершенно неузнаваемы. Мы работаем методом исключения. Ваша помощь дала нам толчок к продвижению вперёд, но боюсь, в любом случае это не значит, что ваш двоюродный брат не один из умерших, находящихся здесь. Он был точно в батальоне.

Я киваю.

— Спасибо вам всем за то, что позволили взглянуть на тела, — я произношу молитву за этих мужчин и людей, которые их любят.

Выхожу из больницы как сомнамбула. Не знаю, откуда у меня была та уверенность, что Лаки не было среди тех трупов. Каким-то образом глубоко в сердце я просто знала это. Его тело всё ещё взывает ко мне, хоть между нами и тысячи миль, а может, нас даже разделяют разные миры.

Лаки

Их не больше полдюжины. Они говорят на арабском, которого я не знаю. На них надета униформа, что не есть нормой для мятежников в этих краях.

Они открывают флягу и прижимают её к моему рту. Не могу заставить свой рот шевелиться, не могу говорить. Один из них держит мою голову, и я задумываюсь как же хреново то, что перед тем, как перерезать мне горло, они хотят напоить меня. Меня кладут на носилки и засовывают в заднюю часть грузовика, типа такого, который обычно используют для перевозки солдат. Понятия не имею, как на таком транспорте они пересекают пустыню.

Сзади сидят четверо парней, по двое с каждой стороны от меня. Я совершенно беззащитен. Хотелось бы, чтобы они поторопились и прикончили меня. Нет желания подвергаться пытками или становиться частью какого-то больного тактического видео устрашения. У меня нет выбора, кроме как умереть самостоятельно.

23 глава

Белен

Нет ничего хуже возвращения домой без Лаки. Без него дом уже не тот. Только мама, я и Тити, но мы лишились нашего яркого света, который вел бы нас вперёд.

Время от времени мы слышим новости от военных. Как останки Лаки не были обнаружены даже в результате ускоренного распыления. Это значит, что от него не осталось достаточно материала даже на пыльный след. Как только зона стабилизируется, они вернутся на то место и соберут образцы ДНК.

Я единственная, кто продолжает надеяться. Мама говорит, я брежу иллюзиями. Она пытается удержать меня от общения с Тити, ибо думает, что я только наврежу ей ещё больше своей «неспособностью отпустить и принять произошедшее». Не хочу никому давать ложную надежду или веру в вещи, несоответствующие истине. Тити уезжает в долгий отпуск в Доминиканскую Республику. Она не хочет оставаться в квартире, не выносит соседей. Всё, что она видит, напоминает ей о нём. Она даже не хочет видеть меня, ибо знает, насколько сильно я его любила.

Не то чтобы я не скорбела — это единственное, чем я в действительности занимаюсь. Моя жизнь утратила все краски, и, несмотря на то, что маленькая частичка меня цепляется за надежду, шансы один на миллион, что Лаки вернётся живым — не говоря уже о том, чтобы вернуть его тело домой для захоронения.

Я занимаюсь исследовательской работой в больнице. Это не работа моей мечты, но за неё хорошо платят, и я снова в лаборатории, где чувствую себя комфортно. Я возвращаюсь в свой старый район, возвращаюсь даже в свою старую спальню.

— Выбрось это, — говорит мама однажды вечером, когда я прихожу с работы. Она протягивает мне моё любовное заклинание так, словно это было проклятие.

— Какое это имеет значение, если он ушёл? — у неё есть маленький алтарь Лаки в гостиной со свечками и фотографиями. Не вижу особой разницы.

— Это невезение, вот что. Это мешает тебе двигаться дальше.

Я не решаюсь его выбросить. Интересно, вернётся ли болезнь и разрушит ли то малое, что от меня осталось.

Я забираю у неё банку с мёдом и спускаюсь снова вниз по лестнице. Подняв крышку мусорного бака, я бросаю банку поверх мусора. Цвет мёда потемнел до тёмно-янтарного, и дна больше не видно. Гадаю, так же ли он сладок на вкус?

***

Я плачу не так много и сильно. У меня намного больше контроля, чем я могла себе представить. Моя скорбь тихая, как ноющая рана, постоянно инфицированная. Некоторые вещи сильнее задевают меня, например, места, по которым мы бродили, будучи детьми. Но эти же места еще и успокаивают меня больше всего, и я часто замечаю, что меня к ним тянет.

Как сегодня, когда я пришла на спортплощадку, где мы зависали в детстве. Где Лусиан всегда вовлекал меня в игру и защищал от других ребят. Помню тот день, когда я смотрела на него через пульверизатор — он был неуловимым даже тогда, мой яростно жёсткий, однако щедрый возлюбленный.

Я прогуливаюсь по парку и сажусь на качели. Не так уж много детей играют здесь, ведь почти ужин. Наркодилеры выходят на улицы, и я вижу, как они хвастают друг перед другом, всегда пытаясь соперничать из-за того, кто из них более крутой мужик. Я рада, что Лусиан уехал отсюда, пусть он и заплатил за это высокую цену. Он не был бы счастлив в своей прошлой жизни, и считаю, что он никогда не смог бы отказаться от наркотиков.

Один из парней отделяется от толпы. Он засовывает руки в карманы и шагает в мою сторону, смотря в землю.

Это Джейли. Мужчина, с которым я странным образом потеряла девственность и с которым не общалась с тех пор. Он потрясающий человек, хоть его амбиции и сомнительны. Он был хорошим другом для Лаки. Я люблю его за это. Кажется, мне стоит чувствовать себя смущённо или, по крайней мере, неловко от встречи с ним. Но всё, что я ощущаю, это мир, спокойствие и бурлящий океан ностальгии.

— Привет, Белен, как ты? — здоровается он, пиная мелкие камни под ногами. Он садится на соседние качели и засовывает руки в карманах.

— Я в порядке, Джейли. Думаю, ты уже обо всём знаешь?

— Ага. Дерьмо. Он был одним из лучших. Из тех, кто всегда наготове.

— В это трудно поверить. Не так уж много времени прошло с тех пор, как мы все вместе играли здесь.

— Он любил тебя. Уверен, ты уже и так об этом знаешь. Но я всё же должен сказать это. Трудность борьбы — вот, что делало его таким сильным. Он потратил всю свою грёбаную жизнь на то, чтобы бороться с желаниями своего тела — с тем, что он чувствовал в своём сердце. Было трудно слышать, как он говорит об этом.

— Не знала, что вы обсуждали это.

— Он много об этом говорил. Нужно быть сильным мужчиной для этого, чтобы сражаться против своей любви, когда она — это всё, чего ты желаешь. Но он был чёртовым чемпионом. Единственным. Счастливчиком.

Я отталкиваюсь ногами, и качели начинают качаться. Джейли выглядит иначе. Мрачным, даже печальным. Не тем беззаботным шутником, которого я помню. Он выглядит так, словно его пропустили через пресс.

— Я кое-чему у него научился, знаешь. Когда придёт настоящая любовь — ты точно будешь об этом знать, и не тебе выбирать, когда и с кем. Но ты обязан держаться за это, ибо жизнь так коротка.

— Ты влюблён, Джейли? — спрашиваю у него, мягко отталкиваясь ногой. Это его затруднительное положение. Он борется против своей любви так, как это делал всю свою жизнь Лаки.

— В первый раз, — отвечает он и бьёт кулаком в грудь напротив сердца, — абсолютно неправильный, мать его, человек, который заставляет чувствовать себя хорошо. Ты ведь понимаешь, как оно, а, Бей?

— Надеюсь, у тебя всё сработает. Я серьёзно, Джейли. Желаю тебе всего самого наилучшего, — говорю я, спрыгивая с качели.

— Эй, я сожалею о той ночи. Чувствую, что должен это сказать. Не знаю, как он вообще всё высидел и выдержал. Вот это я и имею в виду, говоря о битве внутри него.

— Я бы ничего не поменяла. Он показал мне, каким человек он был.

Джейли кивает и замолкает.

— Увидимся, Джейли. Береги себя.

Я ухожу с площадки и возвращаюсь домой. Мы ничего не могли изменить и сделать по-другому. Мы с Лаки были обречены на трудности. Напоминаю себе, что для всего, что происходит, есть своя причина.

Лаки

Я просыпаюсь в больнице с капельницей в руке. Я мрачен как чёрт, и никто не говорит на английском. Я задаю им вопросы, и они кивают своими головами. Теперь я знаю, как себя чувствовали тётя Бетти и мать, когда только прибыли в Штаты. Пытаюсь сфокусироваться на надписях вокруг, но я в растерянности. Они чертовски точно не говорят на французском, и я знаю, что нахожусь не в Германии. Пытаюсь вспомнить, кто в составе наших союзных войск, но мой мозг просто не в силах работать.

Думаю, я на седативных. Я всё ещё не могу двигать своим телом. Если они планируют убить меня, то действуют окольными путями. Может, они хотят заставить меня выглядеть здоровым перед камерами так, чтобы кто-либо посмотрел видео и не смог сказать: «Он бы умер в любом случае». Возможно, я в Египте. Может, меня забрали саудовцы.

Думаю, проходит большое количество времени. Я просыпаюсь, видя пожилого джентльмена, стоящего надо мной, в очках с чёрной оправой, сползающих вниз по его носу. Он пристально изучает планшет-блокнот, карандаш заткнут за его ухо, стетоскоп висит на шее.

— Доктор? — зову я. Чувствую себя безумным. Если кто-то не скажет мне, где я нахожусь и что произошло, я сойду с ума. Тело не в счёт, когда разрушается твой мозг.

— Да, — отвечает он, опуская папку и улыбаясь мне.

— О, Иисус Христос! Спасибо, блин! Где мы, чёрт возьми, находимся?

— Никто не сказал вам? — его акцент звучит как британский; его лоб встревожено морщится.

У меня появляется жуткое ощущение, что он собирается дальше сказать: «Я Бог, и ты в раю». Или, может, он скажет, что я в аду, но как-то не похож он на дьявола.

— Вы в Аммане⁸¹, в военном госпитале королевы Алии. Вы были найдены нашей бригадой специального назначения. Они привезли вас сюда для лечения.

— Я в Иордании? Вот дерьмо. Не могу поверить, что они меня там нашли. Меня искали, или они просто наткнулись на меня?

— Я не знаю всех деталей. Думаю, это было случайностью. Я бы сказал, вам повезло.

— Почему я не могу двигаться? Что со мной, чёрт возьми?

— Вы перенесли черепно-мозговую травму. На восстановление может понадобиться некоторое время. Полное МРТ⁸² должно показать нам, есть ли обширное повреждение нервов. Вас скоро переведут. У нас заняло некоторое время привести вас в сознание. Ваша армия приедет забрать вас, когда это будет удобно.

— Как долго я здесь?

— Месяц, плюс минус пару дней.

— Иисус, моя семья знает?

— Когда вас привезли, при вас не было удостоверения личности. Честно говоря, никто не спешил, потому что мы не думали, что вы выживете. Из-за опухоли и кровотечения вы были в искусственной коме. Мы вернули вас обратно как можно осторожней. Когда вы будете готовы, кто-то запишет всю вашу информацию.

— Могу я позвонить им? Я имею в виду свою семью.

— Я посмотрю, смогу ли добыть вам разрешение, чтобы вы могли позвонить сегодня же.

Я могу двигать руками. Я шевелю пальцами ног. Никогда раньше не терял подвижность пальцев ног. Вспоминаю пляжное стекло и то, как рассматривал вселенную. Интересно, было ли это реальным, хоть что-нибудь.

— Я нашел осколок пляжного стекла в пустыне, — выдаю я, и даже в моих ушах это звучит безумно.

— Этот? — отвечает доктор и наклоняется, чтобы открыть маленький ящик в тумбочке. Он достаёт прозрачный камень и подносит к свету, — вы держали это в руке, когда вас подобрали. Как и первые несколько ночей проведённых здесь.

— Что это?

— Его называют пустынным стеклом. Оно в самом деле редкость здесь, но, тем не менее, не невозможное явление.

— Что, чёрт возьми, за пустынное стекло? Откуда оно? — допытываюсь я, пытаясь поднять голову.

— Оно из Ливии, скорее всего, датируется около тридцати миллионов лет назад. Происхождение его связано с мощным взрывом. Или метеоритом, или возможно молнией. Что-то очень эффектное. Никто не знает наверняка, это просто теории.

— В самом деле?

— Песок стирается с неровный осколок и с течением времени шлифуется, как и океан делает это со стеклом. Время от времени эти осколки появляются по всей Аравийской пустыне.

— Я думал, это Бог говорил со мной. Вроде как вселенная пыталась сказать мне что-то.

— Возможно, так оно и было. Вы справились намного лучше, чем мы ожидали, — отвечает он, подталкивая свои толстые очки на переносицу.

— Оно чего-то стоит? — спрашиваю я. Не знаю, зачем. Я буду хранить у себя этот осколок всю оставшуюся жизнь, это точно.

— Может, для музеев или коллекционеров. Я бы сказал, оно стоило того, что вселенная вам там рассказала, когда вы нашли его.

— Белен⁸³.

— О, да. Я вас понимаю. Возможно и это. Свет, который привёл в Вифлеем⁸⁴. Я не христианин, но учился в Оксфорде. Я также предпочитаю научную теорию, что это был метеорит или комета, свет которой они видели, а не святое явление. Ваше пустынное стекло могло происходить оттуда — свет, который как говорят, витал над Вифлеемом.

Разряд тока пробегает по моему телу. Я чувствую всё это, словно все ощущения вернулись, и я больше не завис над краем бездны. Может моё тело не парализовано. Возможно я всё же не умер после всего.

— Вы правда доктор?

— Да, конечно; как и ты солдат, мой мальчик. Теперь отдохни. Твои показатели жизнедеятельности достаточно хорошие. Я поговорю на счёт твоего телефонного звонка.

Белен

Я с трудом иду по холму, который проходит мимо кладбища Тринити⁸⁵. Мы с Лаки столько раз поднимались по этому холму вместе, рука об руку. Он сам тянул меня, никогда не забегая впереди и не оставляя меня позади. Лусиан всегда охранял меня, как и сейчас, я знаю это, несмотря на то, выжил он или нет. С того времени, как мы были маленькими детьми, когда предполагается, что дети бывают жестокими, не заботятся друг о друге, Лаки защищал меня. Думаю, он всегда воспринимал всерьёз всё, что говорили наши мамы — или это, или в другом случае он любил меня уже с самого детства. Лаки был моим героем. Даже когда он делал вещи, которые меня ранили — эти же вещи делали меня в тоже время сильнее.

Лаки

Когда доктор уходит, я осознаю несколько вещей. Одна из них, что жизнь коротка, и ты никогда не знаешь, когда тебя заберут. Если бы я умер там, в пустыне, им всем пришлось бы двигаться дальше без меня — матери, Бетти и, конечно же, Белен. Предполагаю, они бы были убиты горем, было бы пролито много слёз, но в конечном итоге они бы продолжали жить без меня. Я стал бы ещё одним воспоминанием с достаточно грустным концом.

Если бы я вернулся сейчас домой, мы с Белен были бы вместе; мы бы сказали всем остальным отвалить и думали, что нас благословили получить второй шанс. Даже не могу позволить себе думать о нашем воссоединении в постели. Оно бы конкурировало с прославленными легендами — в честь нашего воссоединения назвали бы созвездие. Вместе мы с Белен взрывоопасны — я никогда не знал ничего подобного и не думаю, что смогу познать это вновь.

Но другая важная вещь, которая продолжает существовать — если они все будут думать, что я мёртв, может, это лучшее, что могло случиться. Полнейший разрыв, новое начало помогут Белен отделить себя от меня. Она заслуживает намного большего, и мы вдвоём, будучи вместе, только усугубим болезнь. Болезнь достаточно сильна, чтобы вовлечь нас полностью. Ничто не длится вечно и это, вероятно, применимо и к нам. Не думаю, что смог бы выжить, если бы Белен меня разлюбила. Ни в коем грёбаном случае.

Речь идёт не только о возможности иметь детей или рассказать все нашей семье, пока весь мир считает, что это неправильно. Дело в том, чтобы Белен перестала себя ненавидеть и считать себя испорченной до глубины души. Уберите меня с картины и вдруг, пусть не в ближайшем будущем, я смогу видеть Белен счастливой.

Вот тогда я и решаю, что ни в раю, ни в аду меня нет. Я застрял в чистилище, и мне решать, оставаться здесь или выбираться отсюда.

Я просто не знаю, смогу ли идти по жизни один, если всю свою жизнь я шёл рядом с ней.

Эпилог

Белен

Руки Люка выглядят крошечными, когда он пытается стереть угольный карандаш над надписью. Ему всего три, но он уже так увлечён и взволнован этим занятием, отсчитывая дни до Дня памяти⁸⁶. Он рассказал всем своим воспитателям в садике о нашем проекте. Я придерживаю уголки его бумаги, пока ветер пытается выхватить её.

— Это всё, мамочка?

— Да, думаю всё, Люк. Давай посмотрим.

Все слова отлично проступили на бумаге.

Лусиан «Лаки» Кабрера

Морской корпус США

16 июля 1989 — 23 июня 2012

У меня всё ещё встаёт комок в горле, когда я просто читаю это. Нам так и не отдали тело и даже не сказали, был ли положительным тест по идентификации ДНК. Сложно принять, что от такого невероятного человека ничего не осталось.

— Ты назвала меня в честь дяди Лаки, да, мамочка? — спрашивает Люк.

— Да. И в честь брата папы, Люка, который погиб на войне так же, как и Лаки.

Мой телефон звонит, оповещая о смс, и я вытаскиваю его из кармана.

Милая, у них нет лимонада. Подойдёт холодный чай вместо этого? Сегодня Люк будет есть салат с яйцами? Я забываю.

Улыбаюсь, когда читаю это.

«Да и да» пишу я в ответ.

Адам потерял своего брата-близнеца в Афганистане, так что у него, как и у меня, в груди была глубокая рана. Наши потери сдружили, сблизили нас и помогли заглушить наши сердечные раны.

— Давай найдём дядю Люка, а потом встретимся с папой за ланчем.

— Хорошо, мамочка. А почему дядя Лаки пошёл на войну?

— Это называется жертвой, Люк.

— Что это такое?

— Жертва — это когда ты заботишься о ком-то или чём-то больше, чем о себе. Это гигантский прыжок в неизвестность, когда ты не знаешь, каким будет результат.

Он тащит меня за руку, пока мы идём к могиле брата Адама.

Адам — учёный–исследователь, как и я. Мы познакомились на одном проекте и вскоре обнаружили, как много у нас общего. С самого первого дня я была абсолютно откровенной в отношении секса. Адам так медленно и нежно занимался со мной любовью, что было просто невозможно не влюбиться в него. Он никогда ни словом не обмолвился, что я достойна позора или ненормальная.

— Я могу сам рассказать тебе о генных мутациях, Белен. Но любовь — это величайшая тайна вселенной, — сказал бы он.

Мама и Тити любят малыша Люка со свирепой страстью. Он — новый маленький свет нашей семьи, и все никак не могут на него налюбоваться.

Моя жизнь настолько наполнена, что было бы неблагодарно говорить, будто в ней чего-то не хватает. Я обожаю своего мужа и сына и стараюсь проживать каждый свой день, словно он последний.

Моё сердце тоже наполнено — светящаяся комната клюквенно-красного пляжного стекла скрупулёзно склеивается. И было бы упущением не заметить, что надо мной всегда парит защищающий свет. Он сияет так ярко, что иногда освещает меня изнутри. У меня было много боли, но я всё же держусь за неё. Моя боль из-за любви к Лусиану не болезнь — это источник великолепной силы, это самая прекрасная часть меня.

Я не считаю себя проклятой, я считаю, что мне повезло⁸⁷.

Заметки

[

←1

]

с исп. — вертеп, суматоха, неразбериха.

[

←2

]

Чарльз Луча́но по прозвищу Счастливчик (англ. Charles «Lucky» Luciano), он же Сальвато́ре Лука́ния (итал. Salvatore Lucania); 24 ноября 1897, Леркара-Фридди, Сицилия, Италия — 26 января 1962, Неаполь, Италия) — американский преступник сицилийского происхождения, один из лидеров организованной преступности в США.

[

←3

]

Морское стекло — материал для рукоделия

[

←4

]

FruitLoops (англ.) — фруктовые колечки: разновидность сухого завтрака на основе овсянки

[

←5

]

beerpong (англ.) — пиво–понг: название пьянки или соревнования "кто больше выпьет"

[

←6

]

GED (англ. GeneralEducationDevelopment) — экзамен для получение сертификата по программе средней школы

[

←7

]

Joyce (англ. Джойс) — имеется в виду Джеймс Джойс — ирландский писатель и поэт, представитель модернизма.

[

←8

]

«Ули́сс» (англ. Ulysses) –наиболее известный роман Джеймса Джойса. Роман создавался на протяжении 7 лет; публиковался частями в американском журнале «TheLittleReview» с 1918 по 1920 гг. и был издан полностью во Франции 2 февраля1922 года. На родине писателя роман впервые был издан в 1939 году.

[

←9

]

Vogue (Вог, фр. мода) — женский журнал о моде, издаваемый с 1892 года издательским домом CondéNastPublications. Сначала еженедельник состоял из 16 страниц ин–кварто, однако он был хорошо отпечатан и красиво оформлен. Обложку украшала одна из изысканных картинок. Цена одного экземпляра — десять центов — позволяла человеку со средним достатком приобрести журнал и узнать, что же происходит в обществе.

[

←10

]

Ле́сли Хо́рнби (LesleyHornby; 1949) — английская супермодель, актриса и певица. Известна под псевдонимом Тви́гги (Twiggy, буквально — «тоненькая, хрупкая», от англ. twig — «тростинка»).

[

←11

]

Neosporin (англ.) — неоспорин (местный антибиотик, мазь для заживления ран и предотвращения возникновения инфекций)

[

←12

]

TedBundy (англ.) — Теодор Роберт (Тед) Банди (1946 — 1989) — американскийсерийный убийца, насильник, похититель людей и некрофил, действовавший в 1970–е годы. Его жертвами становились молодые девушки и девочки. Точное число его жертв неизвестно. Незадолго до своей казни он признался в 30 убийствах в период между 1974 и 1978 годом, однако настоящее количество его жертв может быть гораздо больше (более100 человек). Банди пользовался своим обаянием, чтобы завоёвывать доверие своих жертв. Обычно он знакомился с ними в общественных местах, симулируя травму или выдавая себя за представителя власти, чтобы затем похитить, подвергнуть пыткам, изнасиловать и убить их в уединённом месте. Иногда он врывался в дома жертв, избивал их дубинкой, насиловал и душил. После убийства похищенных девушек он снова их неоднократно насиловал, затем расчленял, головы, как минимум у 12 своих жертв он отпилил ручной пилой, забрал с собой и хранил у себя в квартире как сувениры. Судя по некоторым уцелевшим телам жертв (Лиза Леви), Банди занимался каннибализмом.

[

←13

]

Меренга — музыкальный стиль и танец Доминиканской Республики, латиноамериканский танец типа румбы.