Борьба за Рейн - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Биби Истон (Начало книги) #1

Борьба за Рейн (Биби Истон)

Серия: Трилогия о Рейн #2

ГЛАВА

24 апреля. Рейн. 01:35

Я обнимаю Уэса за талию. Рёв двигателя мотоцикла заглушает мои мысли. Я поворачиваюсь и смотрю, как дом исчезает позади нас. Мой родной дом. Единственный, который у меня когда-либо был. Деревья и темнота целиком поглощают его, но они не могут забрать мои воспоминания о том, что в нем произошло. А я бы этого очень хотела. Жаль, что не могу вырвать эту боль из груди и кинуть в тот дом, как ручную гранату.

А еще я жалею, что надела этот чертов шлем. Уэс должен быть в нем. Он – специалист по выживанию. Мне действительно все равно, если моя голова расколется. Все, чего я хочу, это прижаться щекой к спине Уэса и позволить ветру высушить мои слезы. Кроме того, внутри шлема пахнет ореховым кофе и увлажняющим кольдкремом.

Этот запах напоминает о маме, которая сейчас погребена в неглубокой могиле на нашем заднем дворе. Рядом с мужчиной, который убил ее.

Я, может быть, пережила 23 апреля – апокалипсис, который так и не наступил, но не все части меня уцелели. Рейнбоу Уильямс – совершенство, блондинка, круглая отличница, посещающая церковь, подруга баскетбольной звезды старшей школы Франклин-Спрингс, Картера Реншоу – тоже похоронена там, рядом с родителями, которым она так старалась угодить.

Теперь от меня осталась только Рейн. Кто бы она не была.

Я вцепляюсь пальцами в синюю гавайскую рубашку Уэса и смотрю на черное шоссе, протянувшееся перед нами. Мои друзья – Квинт и Ламар едут впереди на бульдозере своего отца, расчищая дорогу, загроможденную разбитыми и брошенными машинами, которые скопились за время хаоса в преддверии 23 апреля, но сейчас так темно, что я едва могу их разглядеть. Все, что я вижу – это дорогу прямо перед нашей фарой и несколько искр вдалеке, где отвал бульдозера скребет асфальт. Все, что я могу вдыхать – это мои воспоминания. Все, что я чувствую – это теплое тело Уэса в моих объятиях и ощущение свободы в душе, растущее с каждой милей, отделяющей нас от Франклин-Спрингс.

И сейчас – это все что мне нужно.

Из-за окружающего нас гула, а также из-за моего эмоционального истощения за последние дни, очень трудно держать глаза открытыми. Я задремываю, – не знаю сколько раз, пока мы ползем за бульдозером, – и тут же просыпаюсь, вздрагивая. Уэс медленно останавливается, чтобы повернуться ко мне лицом. Прядь волос падает на одну щеку; остальные откинуты назад и спутались от ветра. Его бледно-зеленые глаза – пожалуй, единственная черта, которую я могу разглядеть в темноте. И они не выглядят очень счастливыми.

– Ты пугаешь меня до смерти. Ты должна постараться не заснуть, хорошо? – Уэс перекрикивает металлический скребущий звук впереди.

Я смотрю мимо него и вижу, что фары бульдозера освещают крышу перевернутого восемнадцатиколесника. Он блокирует все шоссе, но Квинт и Ламар стараются убрать его с нашего пути.

Я стягиваю шлем с головы и чувствую, как вместе с ним исчезает и мама. Аромат лесного ореха сменяется запахом весенней пыльцы, сосен и бензина.

– Знаю, – отвечаю я, виновато кивая. – Я стараюсь.

Вспышка искр разлетается позади Уэса, когда бульдозер дает тягачу еще один хороший толчок.

Уэс опускает подножку и слезает с байка.

– Это займет у них какое-то время. Может, тебе стоит немного пройтись, чтобы взбодриться?

Он всего лишь силуэт, подсвеченный тусклым светом фары, но все равно этот мужчина – самое прекрасное, что я когда-либо видела – высокий, сильный, умный и он… здесь, даже после всего того, что недавно увидел.

Я кладу свою ладонь в его. Крошечные оранжевые искорки света, вспыхивающие вдали, совпадают с теми, что танцуют на моей коже. Они вызывают у меня мурашки даже под толстовкой.

Я не вижу выражения его лица, но чувствую, что Уэс улыбается мне. Затем, внезапно, в нем происходит перемена. Я соскальзываю с мотоцикла. Он крепче сжимает мою руку, поднимает голову и делает такой глубокий вдох, что я слышу его даже несмотря на шум.

– Черт. – Становится виден профиль его идеального лица, когда он поворачивает голову назад. – Мне кажется, я чувствую запах…

Прежде чем Уэс успевает договорить, тягач взрывается огненным шаром. Парень бросается на меня, прижимая к земле. Яркий свет ослепляет глаза и обжигает лицо.

Я не чувствую удара. Не слышу, как вокруг нас падают обломки. Даже не слышу собственного голоса, когда выкрикиваю имена своих друзей. Все, что слышу – это мысли в моей голове, приказывающие мне подниматься, бежать и оказывать помощь.

Уэс смотрит на меня сверху вниз. Его губы шевелятся, но не могу разобрать, что он говорит. Раздается еще один взрыв, и я закрываю лицо руками. Когда убираю ладони, парня уже нет.

Я приподнимаюсь и вижу силуэт Уэса, бегущий к бульдозеру, охваченному пламенем.

– Квинт! – кричу я, бросаясь к кабине со стороны пассажирской двери, а Уэс – с водительской. – Ламар!

Я взбираюсь на гусеничную ленту, благодаря бога за то, что огонь еще не пробрался через разбитое ветровое стекло, и открываю дверь. Покрытые осколками стекла, Квинт и Ламар сидят на своих местах, повиснув на ремнях безопасности.

Уэс отстегивает ремень Квинта и резко дергает головой, когда я открываю дверь. Его темные брови сходятся вместе.

– Да бля, я же сказал тебе оставаться там!

– Я тебя не слышала! – Наклоняюсь в кабину, пытаясь сдвинуть тело Ламара, чтобы отстегнуть ремень.

– Рейн, остановись! – орёт Уэс, поднимая бессознательное тело Квинта на руки.

– Я могу помочь! – Отцепляю ремень и сильно встряхиваю не подающего признаков жизни Ламара. Когда что-то начинает шипеть и хлопать под пылающим капотом, его веки дергаются, и глаза распахиваются. – Давай, приятель. Нам нужно идти.

Ламар поворачивается на сиденье, пытаясь выбраться, но морщится и снова закрывает глаза.

– Ламар, – кричу я, дергая его за плечи, – мне нужно, чтобы ты поднялся. Прямо сейчас.

Его голова поворачивается ко мне, и свет от пламени освещает глубокую рану на лбу. Темно-красная кровь блестит на его темно-коричневой коже. Я сильнее тяну парня за руки, но он такой тяжелый.

– Ламар, проснись! Пожалуйста!

Две руки обхватывают меня за талию и вытаскивают из кабины, а затем пятно гавайской расцветки проскальзывает мимо, чтобы занять мое место.

– Уходи! – кричит Уэс, вытаскивая Ламара из бульдозера. – Сейчас же!

Я спрыгиваю с гусеничной дорожки, чтобы убраться с его пути, и бегу к мотоциклу. Приблизившись к нему, замечаю лежащее рядом на земле неподвижное тело Квинта.

Я бросаюсь к нему, а мои мысли возвращаются к тому дню, когда мы встретились. Мы учились в одном подготовительном классе, и в первый день занятий я застала Квинта в одиночестве – он спокойно ел пластилин за столом миз Гибсон. Мальчик умолял меня не выдавать его. Я, конечно, этого не сделала, даже села и поела вместе с ним, просто чтобы разобраться, из-за чего весь сыр-бор.

Годы спустя я узнала, что отец бил его всякий раз, когда он попадал в неприятности. Квинт научился не попадаться. А его младший брат Ламар, похоже, не усвоил того же урока. Его все время ловили, но Квинт всегда брал вину на себя.

Я встаю на колени рядом с моим самым первым другом и тянусь к его горлу, надеясь нащупать пульс, но мне не удается зайти так далеко. Вместо этого я обнаруживаю осколок стекла, торчащий из его шеи.

– О боже мой! – слетает с моих губ.

Я хватаю его за запястье, надавливаю и молюсь, чтобы сердце билось.

Уэс опускает Ламара рядом со мной. Тотчас еще один взрыв сотрясает землю. Я кричу и закрываю голову, когда капот бульдозера приземляется с грохотом примерно в тридцати футах (9м.) от нас.

Уэс наклоняется и кладет руки на колени, чтобы отдышаться.

– Он в порядке? – спрашивает парень, кивком головы указывая на Квинта.

– Он жив, но... – опускаю глаза на стекло, торчащее из шеи, и качаю головой. – Я не знаю, что делать.

Боже, как бы я хотела, чтобы моя мама была здесь. Она бы знала. Она была медсестрой скорой помощи. Была. Теперь она мертва. И мы тоже будем, если не уберемся отсюда к чертовой матери до того, как взорвется бензобак.

Я оглядываюсь и понимаю, что теперь, при свете огня, знаю, где мы находимся. Несмотря на то, что обочины шоссе забиты автомобилями и грузовиками, которые Квинт и Ламар убрали с нашего пути, выцветший зеленый знак съезда на краю дороги не даст ошибиться. Надпись на нем сообщает: «"Притчард Парк Молл" – следующий поворот направо».

Мои глаза встречаются с глазами Уэса, и, не говоря ни слова, мы приступаем к работе. Он прячет мотоцикл в лесу, а я подтаскиваю крышку капота бульдозера, чтобы сделать носилки для Квинта. Ламар приходит в себя от шока в достаточной мере, чтобы помочь нам нести брата через обломки.

Когда мы добираемся до съезда, торговый центр «Притчард Парк», расположившийся внизу, белеет в лунном свете и выглядит как бесполезная гора разрушающегося бетона. Он гниет с тех пор, как последний магазин закрылся около десяти лет назад, а земля оказалась не настолько ценна, чтобы кто-то потрудился его снести.

– Блять. Посмотри на это место, – стонет Уэс. Он держит импровизированные носилки с одной стороны, в то время как мы с Ламаром надрываемся с другой. – Ты в этом уверена?

– Я не знаю, куда еще пойти, – раздражаюсь, передвигая руки и хватаясь за угол желтой крышки. – Мы не можем посадить Квинта на байк, не можем оставить его здесь и не можем спать в лесу, потому что собаки унюхают еду в сумке.

Пробиваясь через шум горящего металла, до нас доносится вой, заставляя двигаться быстрее.

– Ты в порядке, парень? – спрашивает Уэс у Ламара, меняя тему разговора. Он не хочет говорить о том, что мы можем найти внутри этого места, как и я.

Ламар просто кивает, глядя прямо перед собой. Младший брат Квинта – нахал и выскочка, не сказал ни слова с тех пор, как пришел в себя, но по крайней мере он может ходить. И выполнять указания. Это на самом деле прогресс для него.

Когда мы добираемся до нижней части наклонного съезда, видим сетчатое ограждение по периметру торгового центра. Шум выстрелов, испуганные крики и рев двигателей наполняют воздух – вероятно, хулиганы Притчард Cити – судя по направлению звуков. Но, очевидно, что они не собираются грабить торговый центр.

Они достаточно умны, чтобы понимать, что грабить больше нечего.

Мы идем вдоль забора, пока не находим продавленную секцию. Затем пересекаем парковку и направляемся туда, где раньше был главный вход.

Мы проходим мимо нескольких машин с табличками: «Продается» в разбитых окнах, пинаем по пути несколько шприцов и в конце концов добираемся до ряда металлических дверей со стеклянными вставками. Одна из них уже разбита, и от этого волосы у меня на голове встают дыбом.

Мы здесь не первые.

Металлическая крышка не пролезает в дверь, поэтому мы кладем ее на асфальт и смотрим друг на друга.

– Я пойду первым, – говорит Уэс, вытаскивая оружие из кобуры.

– Я иду с тобой, – заявляю я, прежде чем взглянуть на Ламара: – Ты останешься с ним.

Но Ламар не слушает. Он смотрит на своего старшего брата так, будто тот повесил луну на небо, а потом упал с нее.

– Не смей прикасаться к этому стеклу, – добавляю я, указывая на шею Квинта. – Он истечет кровью. Ты меня слышишь?

Ламар кивает, но по-прежнему не поднимает глаз.

Когда я поворачиваюсь к Уэсу, то ожидаю, что мы снова будем спорить, но он молчит. Парень просто предлагает мне свой локоть и одаривает меня грустной, измученной, но совершенной улыбкой.

– Без борьбы? – спрашиваю я, обхватив рукой его татуированный бицепс.

Уэс целует меня в затылок.

– Без, – шепчет он. – Я не выпущу тебя из виду.

Что-то в его словах заставляет мои щеки вспыхнуть. Я должна бояться идти ночью в заброшенный торговый центр без электричества посреди фальшивого апокалипсиса, но, когда Уэс пихает меня себе за спину и открывает разбитую дверь, единственное, что я чувствую, это эйфорическое, девчачье чувство принадлежности. Я бы последовала за этим мужчиной хоть на край света, и тот факт, что он готов мне это позволить, только заставляет меня любить его еще больше.

Мы входим, и дверь закрывается с легким щелчком. На цыпочках переступаем через разбитое стекло, как профессионалы. Уэс идет впереди, держа перед собой пистолет. Запах десятилетней пыли и плесени просто невыносим. Мне приходится стиснуть зубы и прикрыть нос рукавом толстовки, чтобы не закашлять. Единственным источником света является луна, свет которой проникает сквозь грязные потолочные люки. Но поскольку я в детстве много раз приходила сюда, то могу прекрасно ориентироваться.

В конце этого холла, в центре двухэтажного атриума должен быть фонтан. Я помню, что за ним располагались эскалаторы, а по левую руку от него – красивые, стеклянные лифты. Помню, как упрашивала маму, чтобы она мне разрешила на них покататься – и каталась. Из атриума коридоры расходятся в четырех направлениях. Этот ведет к главному входу. Северный – к старому фудкорту. А два других, слева и справа, приведут к большим универмагам, в которых, как всегда говорила мама, мы не могли позволить себе делать покупки.

Несмотря на то, что я помню, как приезжала сюда ребенком, у меня нет чувства ностальгии. Нет теплого чувства. Здесь так темно и так пусто, что мне кажется, будто я иду по незнакомой планете, и мне говорят, что раньше это была Земля.

Когда в поле зрения появляется силуэт каменного фонтана с обитыми краями, звук голосов вдалеке побуждает меня остановить Уэса.

Я приподнимаюсь на цыпочки и тянусь губами к его уху:

– Ты это слышишь? – шепчу я. – Похоже...

– Стоять! – кричит кто-то, и из-за фонтана появляется фигура мужчины с винтовкой в руках.

Инстинктивно я поднимаю руки и встаю перед Уэсом.

– Не стреляйте! – кричу я в ответ. – Пожалуйста! Наши друзья снаружи ранены. Нам просто нужно место, где мы можем переночевать.

– Рейнбоу? – его голос смягчается, и я тотчас узнаю его.

Это он произносил мое имя тысячу раз и тысячью разных способов. Я не думала, что услышу его снова, и после того, как встретила Уэса – не хотела. Это голос человека, который бросил меня.

– Картер?

Я думала, что двадцать четвертое апреля станет новым началом.

Оказывается, это лишь начало конца.

ГЛАВА II

Уэс

Его имя на ее устах ударяет по моим ушам пронзительным звоном будильника, вырывая меня из самого сладкого сна в моей жизни. А все казалось таким настоящим. Я все еще чувствую тепло ее бедер вокруг моей талии и вижу слёзы, блестящие в ее больших голубых глазах, когда она сказала, что любит меня. Когда пообещала, что никогда не уйдет. А я поверил.

Гребаный идиот. Надвигающийся апокалипсис заставил людей совершать безумные поступки. Одни сжигали дотла целые города. Другие, как страдающий психопатией папаша Рейн совершили убийства-самоубийства просто, чтобы покончить со всем этим. А я? Я позволил себе поверить в безрассудные бредни потерянного, тоскующего по любви подростка. Всадники не явились, пришла реальность.

Вероятно, рост Картера около шести футов и трех дюймов (190см.).

Несмотря на то, что я чувствую будто мир переворачивается и невидимый нож прокручивается в поджелудочной железе, я сохраняю хладнокровие, когда реальная действительность бежит в припрыжку к моей девочке. Нет, не моей – его девочке.

Я проходил через это так много раз; теперь это почти вторая натура. Когда стоял в Департаменте по делам детей и семьи, пока очередной приемный родитель возвращал меня. Когда торчал у шкафчиков в своей хуйнадцатой старшей школе, ведя себя так, будто мне по хер, общаются со мной или нет. Когда выстаивал за стойкой бара на работе, наблюдая как какая-нибудь цыпочка, которую я трахал в то время, целует своего парня на прощание на парковке.

Скрести руки на груди. Прими свободную позу. Выгляди скучающим. Тебе скучно. Люди такие чертовски скучные. Зевни. Закури сигарету. Блять, сигарет нет.

Рейн не двигается, пока он приближается. Она не тянет рук для объятий, но это не останавливает четырехфутовые ручищи Леброна Джеймса*, которыми он обхватывает ее, отрывая от земли.

Я стискиваю зубы, и моя чертова кровь закипает, когда он собирается ее поцеловать, но снаружи я просто воплощение безразличия.

Делай, что хочешь. Пофиг. Тебя не заботит. Никому, блять, нет дела.

Рейн отворачивается до того, как его губы успевают коснуться ее лица и бормочет:

– Э, Картер, что ты делаешь? Опусти меня!

Он всего лишь тень, но когда бросает взгляд на меня, то белки его глаз увеличиваются и почти светятся в темноте.

Я ухмыляюсь и поднимаю бровь, но это только для вида. Наподобие представления, что сейчас устроила Рейн. Я не настолько тупой, чтобы вообразить, будто это значит, что она не собирается вернуться к нему. Я знаю, что собирается. Уже наблюдал такую сцену раньше.

– А что я делаю? – его голос дрожит, когда он ставит её на ноги. – Я чертовски скучал по тебе! Я не думал, что увижу тебя снова. Но ты здесь. Ты… жива.

Рейн отталкивает его обеими руками, и он отступает на шаг назад – больше от шока, что она отпихнула его, чем от силы толчка.

– Но не благодаря тебе, – кричит она.

Из-за громкого возгласа взлетает напуганная птица, и пыль сыплется со стропил.

Я сжимаю рукоятку пистолета и прислушиваюсь. Крик мог разбудить не только голубя.

– А что я должен был сделать? – Картер тянется к ней, но она снова отталкивает его. – Я должен был поехать со своей семьей!

Ага. Эта та часть, где она пытается вызвать у него чувство вины…

– В соседний город? Я думала, ты в Теннесси!

– Мы попали в серьезную автомобильную аварию и застряли здесь, – гигант раздражается и пробегает рукой по волосам. – Я расскажу тебе об этом утром, хорошо? Иди сюда.

– Застряли? – Рейн отбрасывает его огромные руки. – Отсюда ты мог бы вернуться во Франклин-Спрингс пешком! Это максимум двадцать миль!

– Ты знаешь, что на дорогах небезопасно! Особенно со всеми припасами, которые мы взяли с собой.

– Ты хочешь поговорить со мной о том, что небезопасно? Ты понятия не имеешь, через что я прошла, пока тебя не было!

Иии… это та часть, где она использует меня, чтобы заставить его ревновать…

– Я чуть не умерла! Уэс, сколько раз я была близка к смерти? – Она стоит ко мне спиной, когда голова Картера поворачивается в мою сторону.

Даже несмотря на то, что мое горло сдавило так, что едва могу дышать, и мне приходится засунуть руки в карманы, чтобы он не увидел, что они сжаты в кулаки, я ухитряюсь сохранить свой голос невозмутимым, когда произношу:

– Ну, не знаю. Десять? Двенадцать? Я сбился со счета.

– Кто он, черт возьми, такой? – Картер тычет большой рукой в мою сторону, а Рейн смотрит на меня.

Я встречаюсь с ней взглядом – мои чувства надежно скрыты за изрядно потрепанным костюмом безразличия, и молча задаю тот же вопрос.

Да, Рейн. Кто я? Временная подмена? Отвлечение на 23 апреля? Талон на еду? Водитель? Могильщик и личный телохранитель? Просто скажи это, чтобы я мог убраться отсюда к чертовой матери и пойти поискать, что бы можно было сломать.

Рейн глубоко вздыхает и так улыбается мне, что я начинаю верить, будто она говорит всерьез. Её фарфоровое личико светится, освещая плотный от пыли воздух вокруг нее, а сияющие, голубые кукольные глаза горят диким огнем. Я узнаю этот взгляд. Такой у нее бывает перед тем, как она делает что-нибудь глупое и импульсивное.

– Он мой жених. – Она светится от радости.

Да твою ж…

Мои плечи опускаются, и любые сомнения, которые у меня были относительно ее мотивов, уходят с горьким, резким вздохом.

– Жених? – Картер откидывает голову назад, как будто его ударили, но Рейн больше даже не смотрит на него.

Она идет ко мне, покачивая бедрами, и на ее чертовски красивом лице усмешка.

– Я уехал всего месяц назад! И кроме того, на хера тебе помолвка, ты же думала, что мы умрем?

– Я знала, что мы не умрем, – говорит Рейн, стоя рядом со мной и обнимая тонкой ручкой меня за бицепс. – Уэс – специалист по выживанию.

Картер в раздражении взмахивает свободной рукой, когда я смотрю на свою девочку. Его девочку.

Прекрасно. Я могу сыграть в эту игру, где она притворяется, что ей не все равно, а я прикидываюсь, что верю ей. Я играл в нее всю свою жизнь. По крайней мере теперь, знаю каково мое место.

Я думал, что 24 апреля станет новым началом. Оказалось, это все то же старое дерьмо, но без Wi-Fi.

– Эй, ребята? У нас проблемы! – голос Ламара, доносящийся от входа в торговый центр, прерывает наше маленькое счастливое воссоединение.

Мы поворачиваемся и бежим к нему, пока снаружи все громче становятся рев мотоциклов, выстрелы и крики людей.

– Черт! – шипит Картер. – «Бонис».

– Кто это такие? – спрашивает Рейн, но, когда Картер распахивает дверь длинной рукой, мы видим все сами.

Десятки байкеров пронеслись через продавленную секцию ограды торгового центра, делают пончики* и палят в воздух из полуавтоматического оружия на парковке. Пули вылетают оранжевыми очередями, пока мужчины воют на луну. Действия соответствуют их внешнему виду: на одежде светятся полоски люминесцентной краски оранжевого цвета, чтобы выглядеть скелетами в темноте.

– О Боже мой! Это Квинт? – Картер разворачивает винтовку так, чтобы она свисала с его спины, и наклоняется, чтобы получше рассмотреть парня, которого мы оставили снаружи.

При этом свете я вижу, что Картер – не деревенщина из Франклин-Спрингс. У парня смуглая кожа и копна вьющихся темных волос, и на нем гребаная футболка «Двадцать один пилот».

Я думаю о толстовке непомерного размера «Двадцать один пилот», которая была на Рейн, когда я впервые встретил ее, и мне приходится сопротивляться желанию выбить ему зубы.

– Мы не можем протащить крышку через двери, поэтому нам придется его поднять. – Рейн находится в режиме врача, и это практически единственный раз, когда она берет на себя инициативу. – Уэс, помоги мне держать голову и шею Квинта неподвижно, чтобы стекло не сдвинулось. Ламар и Картер, вы, ребята, каждый пусть берется за одну ногу. Давайте! Сейчас!

К счастью, дверной проём затенён навесом, так что «Бонис» нас еще не заметили. Мы делаем, как сказала Рейн, и заносим бессознательное тело Квинта внутрь. В первом пустом магазине слева металлические ворота опущены и заперты, но третий магазин открыт настежь. Мы заходим внутрь и опускаем Квинта на пол за стойку с кассой.

Официальная одежда. В «Притчард Парке». Неудивительно, черт возьми, что это место обанкротилось.

Ламар опускается на колени рядом со своим братом и держит его за руку, прощупывая пульс. От их вида у меня перехватывает дыхание. Я знаю это гребаное чувство. Знаю, каково это – потерять своего единственного сиблинга*. Найти её тихой и холодной в своей кроватке. В тот момент, когда я представляю посиневшее и пустое лицо Лили, – чувствую, будто меня душат. Нет воздуха. Не могу выбраться оттуда достаточно быстро. Бормочу что-то об охране входа и спотыкаясь выбираюсь из магазина.

Рейн кричит мне вслед, прося свою аптечку первой помощи, поэтому я срываю ее рюкзак с плеч и бросаю его на пол, убегая.

Я не останавливаюсь, пока не добираюсь до выхода. Там упираюсь плечами о металлическую дверную ручку и набираю полные легкие влажного воздуха через разбитую дверь.

Черт, ненавижу это место.

«Бонис» – или как они там называются – все еще буйствуют снаружи. Я смотрю на них с ревнивой яростью. Картер, казалось, боялся их, но если вы спросите меня, то они выглядят так, будто чертовски хорошо проводят время. Ни о чем не заботясь в…

Внезапно вся толпа устремляется к дороге перед торговым центром. Так темно, что я не могу понять, что заставило их сорваться, пока свет фар не освещает чувака с рюкзаком на велосипеде. Даже с другой стороны парковки я вижу ужас на его лице, когда они набрасываются на него, как пираньи. Его крики громче рева двигателей.

Когда они, наконец, умчались, на дороге не осталось ничего, кроме искореженного куска металла и мясного комка, где только что был живой, дышащий человек.

– О, хорошо. Они ушли, – хриплый голос Рейн подобен небесному по сравнению с теми звуками, которые я только что слышал.

Я отрываю взгляд от трупа на улице и поворачиваюсь к ней – она одна, и я чувствую облегчение. Раскрываю объятия и обнимаю ее – не знаю почему. Думаю, мне просто нужно подержать ее, пока что-то снова не попытается ее отнять.

Рейн обнимает меня в ответ, и с минуту мы так и стоим.

– Как Квинт?

Рейн вздыхает:

– Он жив, но я не знаю, как долго смогу держать его в таком состоянии. Если выну стекло, он потеряет слишком много крови, поэтому я просто промыла, где возможно, и оставила как есть. Надеюсь, что его тело само вытолкнет осколок. Я слышала, что такое бывает.

Я заставляю себя ободряюще улыбнуться и целую ее в макушку.

– Да, такое бывает.

– Ламар приглядит за ним ночью.

– Хорошо.

– А Картер вернулся на свой пост у фонтана. Он сказал, что сегодня вечером дежурит.

– Значит, он наблюдает за нами прямо сейчас.

Рейн кивает, прижавшись к моей груди:

– Возможно.

Я выпускаю ее из объятий и отступаю на шаг. Вглядываясь в её лицо, ищу признаки искренности.

– И вся эта история с нашей помолвкой…

Рейн краснеет и опускает глаза.

– Несколько ночей назад мне приснился сон, будто мы лежим на поле Олд Мэн Крокерс, и ты сделал для меня маленькое помолвочное кольцо из травинки, – Рейн поднимает левую руку и смотрит на свой пустой палец. – Это казалось таким реальным, понимаешь? Пока ты не превратился в пугало, и четыре всадника апокалипсиса не пришли и не подожгли тебя.

– Ты уверена, что не пыталась просто заставить своего парня ревновать?

Рейн опускает руку и смотрит на меня так, словно я только что плюнул ей на туфли.

– Ты сейчас серьезно?

– Как никогда.

– Я сказала это, потому что так чувствую, Уэс. Не хочу называть тебя своим парнем. У меня был парень, и я не чувствовала себя так – Рейн бросает взгляд на темный коридор, простирающийся позади нее и на незрелого мужчину в тени. – Но, глядя на то, что ты даже не боролся за меня, я полагаю, ты не испытываешь того же.

Я обхватываю лицо Рейн и тащу ее в тень дверного проема магазина рядом с нами. Мне ненавистно, как ее глаза расширяются от страха, и требуется все мое самообладание, чтобы не заорать ей в лицо прямо сейчас.

– Послушай меня, – шиплю я сквозь стиснутые зубы. – Когда я нашел тебя прошлой ночью, я думал, что ты, блять, мертва, – я выплевываю слова, вспоминая, каким тяжелым казалось ее безжизненное тело в моих руках. Как ее руки болтались по бокам, а голова запрокинулась, когда я прижал ее к груди и заплакал, уткнувшись в холодную щеку. – Впервые в своей жизни я думал о том, чтобы покончить с собой. Если бы я наконец не нащупал твой пульс, то лёг бы рядом и вышиб себе гребаные мозги, так что не говори мне, что я чувствую.

Рот Рейн открывается в моей ладони, а брови сходятся вместе от боли.

– Уэс.

– Я буду бороться за твою жизнь. Я буду сражаться, чтобы защитить тебя. Но я никогда не буду пытаться удержать тебя или кого-либо другого рядом с собой.

Капелька скатывается из уголка блестящего от слез глаза Рейн и сбегает по краю моего указательного пальца к ее приоткрытым губам. Протянув руку, она кладет маленькую ладошку мне на сердце – на то место, где тринадцать зарубок. Они говорят миру, сколько приемных семей меня выгнали, сколько раз я был недостаточно хорош, сколько раз боролся, чтобы остаться, и всё равно был выброшен.

Затем она произносит слова, после которых мне хочется ударить кулаком в стеклянную витрину магазина рядом с ее головой:

– Тебе никогда не придётся.

Я приподнимаю ее лицо и целую соленые, влажные губы, пока ее дыхание не становится прерывистым, а руки не начинают цепляться за пряжку моего ремня. Картер не может нас видеть – я позаботился об этом, когда притащил ее сюда, – так что я знаю, что это не для шоу. Рейн действительно верит в эти четыре маленьких слова, которые только что прошептала.

Если бы только они были правдой.

***

Леброн Джеймс* – американский баскетболист, является четырёхкратным чемпионом НБА.

делать пончики* – to do doughnuts – делать плотные круги, например, на машине вокруг бочки.

сиблинг* – единокровный брат или сестра, без указания пола.

ГЛАВА

III

Рейн

– Пожалуйста! – пла́чу я, дергая маму за руку и, наклонясь всем телом, тяну ее к магазину «Хелло Китти». – Обещаю, ничего не буду выпрашивать! Только посмотрю. Очень быстро! Пож-а-а-а-луйста!

– Рейнбоу, прекрати, – обрывает мама, оглядываясь на других покупателей. – Ты привлекаешь внимание.

– Но Тэмми-Линн подарили на день рождения папку «Хелло Китти»!

Мамин взгляд смягчается, и я понимаю, что у меня получилось. Она никогда мне не покупает ничего в торговом центе, кроме как на день рождения, и так уж совпало, что мне исполнится восемь ровно через три дня.

– Одну вещь, хорошо? И ты не получишь ее до своего дня рождения.

– Да, мэм!

На этот раз, когда я дергаю маму за руку, она позволяет мне затащить ее в магазин, а там, как в Cтране чудес Хелло Китти: кошелёчки, футболки, светильники, мягкие игрушки, коврики для ванной, простыни и…

– Боже мой, слэп-браслеты*! Смотри, мама! Смотри!

– Что-то одно, Рейнбоу. И поторопись. Нам всё еще нужно купить тебе новые туфли для школы. Туфли!

Я бегу к стене с обувью и начинаю пускать слюни. Множество героев Санрио* взирают на меня с кедов, сандалий и даже маленьких пушистых домашних тапочек. Но одна пара взывает ко мне. Я хватаю черные конверсы* с низким верхом и милой мордашкой пингвинёнка Бадц-Мару.

– Хочу эти, мама! Пожалуйста!

Моя мама морщится, когда забирает коробку из моих рук.

– Ворчливый пингвин? Из всего, что есть в этом магазине, ты хочешь черные кеды с ворчливым пингвином? – Я прикусываю губу и киваю, выражая полную уверенность.

Мама поворачивает коробку и читает вслух описание моего любимого персонажа «Хелло Китти».

– Бад Бадц-Мару – озорной маленький пингвин, который мечтает однажды стать королем всего. Хотя он властный, и у него есть небольшие проблемы с общением, Бадц – верный друг Пандабы и Хана-Мару. Когда он не попадает в беду, Бадц-Мару коллекционирует фотографии кинозвезд, которые играют его любимых злодеев? – в конце мамин голос повышается, как будто она задает вопрос. – Рейнбоу!

– Что, мама? Он мой любимый! Посмотри, какой он милый!

– Милый? Он хмурый!

Тогда я начинаю гладить пальчиком по его маленькому матерчатому клюву.

– Ему просто нужно, чтобы кто-то любил его. Вот и всё.

Мама вздыхает и захлопывает крышку коробки.

– Хорошо, но только потому, что у тебя день рождения.

Мы расплачиваемся, и я даже не позволяю девушке-кассиру положить мои кеды в пакет. Я просто прижимаю коробку к груди и жду, когда напечатается чек. Он выходит и выходит, и становится все длиннее и длиннее, пока не касается пола.

Я поднимаю глаза на девушку, но ее нет. Все ушли. В магазине пусто и плохо пахнет, как на чердаке. Куда бы я ни посмотрела, везде выключен свет, а полки пусты. Даже стеллаж для обуви. Прилавок, который секунду назад был блестящим и белым, – теперь покрыт таким толстым слоем пыли, что я могла бы написать пальцем на нем свое имя.

Чек всё еще печатается. Я следую за чековой лентой и выхожу в коридор. Скамейки покрылись ржавчиной. Плитка на полу вся потрескалась, а между некоторыми квадратами даже растет трава. На рекламных плакатах, которые раньше свисали с потолка, больше не написано: «Распродажа». Все они красного цвета, и на них изображены люди-демоны верхом на черных, выдыхающих дым лошадях.

Мне здесь не нравится. Я хочу домой.

Я кручусь, пытаясь найти маму, но ее тоже нет.

Здесь только я и Бад Бадц-Мару. Даже несмотря на то, что он – всего лишь изображение на кедах, я знаю, что черный пингвин защитит меня. Когда-нибудь он станет королем всего.

Я продолжаю идти за бумажной лентой и выхожу на парковку. Теперь она пуста. На фонарных столбах висят более страшные плакаты. Но я их не боюсь. Я зла на них. Из-за них всё исчезло. Они заставили Маму уйти. Поэтому я топаю к старой машине и забираюсь на нее, на самый верх. Затем хватаюсь за один из этих плакатов и дергаю его вниз.

– Вот так! – кричу я, бросая его на грязную землю. – Видишь? Не такой ты и...

Но не успеваю я договорить, как такие настоящие, очень громкие мотоциклы со всех сторон на сверхскорости окружают меня. Люди на них одеты, как скелеты, и на некоторых шлемах есть шипы.

На минуту задумываюсь – дружат ли они с демонами-всадниками.

Крепче обнимаю свою коробку, надеясь, что они не разозлятся из-за того, что я сорвала плакат их друзей, но тут они совершают кое-что похлеще, чем срывать баннеры. Скелеты начинают поджигать их!

Я приободряюсь и поднимаю кулак в воздух, как это делают в кино.

Они тоже ненавидят всадников! Может быть, они мне помогут. Может, они знают, куда все ушли и смогут отвести меня к маме.

Несколько людей-скелетов замечают меня и начинают кружить вокруг машины, на которой я стою.

Я улыбаюсь.

– Вот видишь, Бадц, – шепчу я своей обувной коробке, – всё будет хорошо. Мы нашли новых друзей.

На заднем сиденье одного из мотоциклов сидит парень и поливает чем-то всю машину из большого красного кувшина. Часть жидкости даже попадает на мою обувь.

– Эй! – кричу я, делая шаг назад.

Мне интересно, может быть, парень за рулем скажет своему другу, что бы он прекратил. Однако, тот этого не делает. Он останавливается прямо передо мной, открывает причудливую серебряную зажигалку, какую Папа использует, чтобы прикуривать сигареты, и бросает ее на капот машины.

Я просыпаюсь и делаю вдох. Мои глаза мечутся, выискивая признаки опасности. А затуманенный мозг не сразу воспринимает информацию.

Я сижу на полу внутри торгового центра. Моя спина прижата к груди Уэса. Он обнимает меня за плечи. Впереди я вижу выбитые окна центральных дверей. Должно быть, шел дождь пока мы спали. От двери в нашу сторону ползет лужа.

Один мой ботинок уже промок.

Мы укрываемся внутри того же дверного проема, где спрятались прошлой ночью.

Металлические ворота опущены и заперты, но я знаю, даже не заглядывая через ламе́ли*, что это был за магазин раньше. Я практически чувствую запах бомб для ванны «Хелло Китти» и спреев для тела, сгруппированных вокруг кассы.

Уэс крепче обнимает мое тело и скрипит зубами во сне. Я хочу побыть в его объятиях еще чуть-чуть, но знаю, что бы ему не снилось сейчас, это примерно так же весело, как быть подожженным «Бонис».

– Уэс, – я похлопываю его по бедру. Только туда я могу дотянуться в тисках его объятий. – Проснись, малыш. Уже утро.

Уэс сглатывает, зевает и, приходя в себя, поглаживает мои плечи ладонями.

– Мм?

– Уже утро. Мы живы.

Уэс смещается и садится ровнее позади меня. Затем со стоном опускает свой лоб мне на плечо.

– Ты для этого разбудила меня?

Я смеюсь.

– Думала, тебе снится кошмар. Ты видел всадников?

Он бурчит что-то в мою толстовку, похожее на «нет».

– Правда? И я тоже! Я видела плакаты, но всадники так и не появились. – Хмурюсь, думая о том, что «Бонис» собирались поджечь меня, но, по крайней мере, это было что-то новое. Проведя год, видя кошмары про всадников апокалипсиса, убивающих всех 23 апреля, быть сожженным заживо сумасшедшей бандой мотоциклистов кажется чуть менее ужасным.

– Да, я тоже видел плакаты, – Уэс зевает и поднимает голову. – Но потом все превратились в зомби и попытались съесть нас. Правда, мне пришлось зарубить твоего парня мачете, так что все было не так уж плохо.

– Уэс! – Я поворачиваюсь боком, сидя у него на коленях, и уже готова сказать ему пару ласковых за то, что он снова употребил слово на букву «П», но его вид останавливает меня.

Вокруг его светло-зеленых глаз красные круги. Челюсть покрыта щетиной. Лицо испачкано грязью и пеплом, а на воротнике рубашки – кровь Квинта. И когда я смотрю на красивое, измученное непрерывной борьбой лицо Уэса, резко приходит осознание произошедшего.

Это случилось. Всё это. Взрыв восемнадцатиколёсника. Передозировка. Пожар в доме. Перестрелка в «Факкаби Фудз». Мои родители…

Уэс расплывается, когда мои глаза наполняются слезами. Я плотно сжимаю веки, пытаясь отгородиться от образов моего папы в кресле и мамы в ее постели. Их лица... О Боже мой!

Их действительно нет! А апокалипсис так и не наступил, и – ничего не исчезло!

Я прикрываю рот рукавами толстовки и смотрю на Уэса.

– Что мы теперь будем делать? – мой голос срывается, и плотину сносит непрекращающимся потоком слёз.

Уэс прижимает меня к своей груди и обнимает, когда я тону в океане горя.

– Разве ты не помнишь, чему я тебя учил? – спрашивает он, покачивая мое дрожащее тело из стороны в сторону.

Утыкаюсь лицом в его шею и мотаю головой, захлебываясь от рыданий.

Как я могу вспомнить, что делать? Я никогда прежде не теряла всю свою семью в один день.

А Уэс терял.

– Мы говорим: «Пошли они все на хуй», и делаем всё, чтобы выжить.

– Точно, – я киваю, вспоминая его мотивирующую лекцию двухдневной давности.

– Итак, что нам нужно, чтобы выжить сегодня?

Я шмыгаю носом и поднимаю голову.

– Ты спрашиваешь у меня?

– Ага. Чтобы выполнить данную задачу, первое, что тебе необходимо – это сказать: «Пошли они все на хуй», а второе – это выяснить, в чем ты нуждаешься, чтобы выжить. Итак, подумай. Что нам нужно?

– Э-э... – Я вытираю сопли и слезы рукавом и выпрямляюсь. – Еда?

– Хорошо, – тон Уэса на удивление не саркастичен. – Она у нас есть?

– Эм... – Я оглядываюсь по сторонам, пока не замечаю свой рюкзак в противоположном углу. – Да. И вода, но не так много.

– Что еще нам нужно?

Я смотрю на лужу, медленно приближающуюся к нам.

– Место получше для сна.

– Хорошо. Что еще?

Мой взгляд падает на разорванное, окровавленное место на рукаве Уэса.

– Тебе нужно принять лекарство и еще наложить новую повязку, но мои руки недостаточно чистые для этого.

– Итак, мы добавим «найти мыло» в наш список.

Я снова киваю, удивляясь тому, какое облегчение чувствую – почти воодушевление.

– Итак, нам нужны припасы и укрытие, – заключает он. – Что еще?

– Хм... – Я свожу брови и оглядываюсь, надеясь найти какую-нибудь подсказку в сыром, пыльном, покрытом паутиной проходе.

Уэс прочищает горло и постукивает по рукоятке пистолета, торчащего из кобуры.

– Папин револьвер?

– Самозащита, – улыбается он. – Припасы. Укрытие. Самозащита. Каждый день, когда просыпаешься, я хочу, чтобы ты спрашивала себя, в чем ты нуждаешься, чтобы пережить этот день, а затем твоя работа – найти это.

– Это всё?

– Это всё.

– Ладно, – я киваю один раз, как солдат, принимающий задание. – Значит сегодня нам нужны: мыло, вода и лучшее место для сна.

Мне нравится это – снова иметь цель. И следовать указаниям. Ощущения примерно такие, как, когда мы искали бомбоубежище. Когда были только мы с Уэсом против всего мира. Было почти весело.

Уэс улыбается, но морщинки не появляются в уголках усталых зеленых глаз. Я замечаю в них печаль, которой не было. Обычно он выглядит таким решительным и целеустремленным. А сейчас он кажется... смирившимся.

– Видишь? – говорит он, сверля меня взглядом, и фальшивая улыбка сползает с его лица. – Ты справилась.

– Мы справились, – поправляю я.

– Да. – Уэс шлепает меня по заднице и ждет, пока я слезу с его колен. – Ну, нам нужно отлить, так что... пора подниматься.

Мы оба стоим, и я смотрю, как он потягивается и крутит головой из стороны в сторону. Он исчез – я это чувствую. Пламенный, страстный Уэс, с которым я только начала знакомиться, снова стал Ледяным Королем. Холодный. Сложный. Легко выскальзывает из рук.

Температура воздуха, кажется, падает на десять градусов, когда Уэс проходит мимо меня и направляется к центральному выходу. Когда он ничего не слышит снаружи, то толкает дверь, держа пистолет наготове, и исчезает в утреннем тумане.

Уэс сказал, что моя задача состоит в том, чтобы раздобыть всё необходимое для выживания.

Но я только что добровольно выпустила это через парадную дверь.

***

слэп-браслет* (от слова slap – хлопок) – браслет, внутри которого находится стальная пластина, покрытая сверху любым эластичным материалом (силикон, ПВХ, светоотражающее покрытие). В открытом виде представляет собой книжную закладку или линейку. В закрытом – скручивается «автоматически» точно по форме запястья, стоит только с небольшим усилием «хлопнуть» по руке – и браслет одет.

Санрио* – японская компания.

конверсы* – кеды американского бренда Convers.

ламе́ли* – металлические пластины, из которых состоит полотно рулонных ворот.

ГЛАВА

Уэс

Я держу свой член одной рукой, а пистолет – другой, когда мочусь на мертвый куст снаружи торгового центра. Пока никаких признаков «Бонис». И у меня такое чувство, что они не ранние пташки.

Хер знает.

Застегиваю ширинку. До смерти хочется сигарету.

У папаши Рейн наверняка где-то в доме была заначка.

За парковкой и сетчатой оградой я вижу спуск с эстакады. Обломки седельного тягача примерно в ста футах (30,5м.) от выхода. Лес скрывает их от посторонних глаз. Там же спрятан отличный мотоцикл матери Рейн. Я чувствую тяжесть ключей в кармане. Они как будто зовут меня.

«Уезжай, пока тебя не бросили», – нашептывают они.

Я прикусываю нижнюю губу. Затем лезу в карман и достаю их.

Уезжай, пока тебя не бросили.

Я смотрю на брелок в своей ладони впервые с того момента, как забрал его прошлой ночью. К металлическому кольцу прикреплена потертая полоска кожи, завязанная узлами с обоих концов. На ней дюжина разнородных пластиковых бусин. Те, что посередине, складываются в: «Я ♥ Маму».

Уезжай, тупица…

– Уэс? Ты всё еще здесь?

– Да, – я поворачиваюсь, когда Рейн выглядывает из-за разбитой двери.

Eе большие, круглые, опухшие глаза пристально смотрят на меня, и широкая улыбка расплывается на ее заплаканном лице.

– Одно есть, осталось два.

Я хмурю брови, но прежде чем успеваю спросить, о чем она говорит, Рейн открывает дверь ботинком и поднимает свои сверкающие чистотой руки так, чтобы я мог их видеть.

– Я нашла мыло.

Я кладу кольцо с ключами в карман и иду за Рейн в пункт проката смокингов, где Квинт и Ламар провели ночь. Квинт по-прежнему без сознания лежит за прилавком. Его шея забинтована, а осколок стекла торчит на том же месте. Ламар сидит на полу рядом с ним, прислонившись спиной к стене, и, судя по мешкам у него под глазами, думаю, – не спал всю ночь, наблюдая за дыханием брата.

– В туалете для сотрудников все еще есть мыло в дозаторе! – щебечет Рейн, указывая на коридор в правой части магазина. – Но вода не идет. Мне пришлось использовать немного из нашего запаса. Садись. – Она жестом указывает в сторону стола.

Я прислоняюсь к нему и бросаю взгляд на Ламара:

– Ты в порядке, чувак?

Он кивает, но его глаза не отрываются от лица брата.

Я хотел бы сказать что-нибудь ободряющее, типа, я уверен, что с ним все будет в порядке, или Рейн вылечит его, но этот сукин сын не пошевелил ни единым мускулом с тех пор, как я вытащил его из бульдозера прошлой ночью. Есть вероятность того, что его мозг уже мертв.

Рейн кладет свой рюкзак на стойку рядом со мной и начинает рыться в нем. Она достает то, что осталось от антибиотиков, бутылку воды, аптечку первой помощи и несколько протеиновых батончиков. Я откручиваю крышку с оранжевой бутылочки и вытряхиваю белую таблетку в рот, пока она удаляет повязку.

Рейн выдыхает с облегчением и стягивает ее до конца.

– Рана выглядит намного лучше, Уэс.

Я смотрю на уродливую дырку в плече, оставленную пулей того ублюдка, и слышу, как Ламар цыкает зубами позади нас.

– Лучше, чем что? Черт возьми, она выглядит, как дерьмо.

С горьким смешком я выплевываю:

– Тебе стоило бы увидеть другого парня.

Я представляю, как эти двое бандитов падают на землю. Они нашпигованы пулями, как пицца оливками; с ног до головы в брызгах крови и осколках битого стекла. Затем я вспоминаю ужас, который увидел на лице Рейн в тот момент, когда она поняла, что сама спустила курок.

Сейчас у нее на лице то же самое выражение.

Дерьмо.

Сжимаю ее руку. Я забыл, что она не совсем счастлива осознавать, что стала убийцей.

Рейн делает вид, что ничего не слышит, когда накладывает новую повязку мне на плечо, прижимая края тонкими пальцами. От нежного прикосновения все больные, поломанные кусочки во мне начинают кричать и умолять ее о внимании; пустота встревоженно скулит внутри меня.

Черт возьми, это больно.

– Где твой папа, Ламар? – спрашивает Рейн, меняя тему разговора.

– Дома, – он сопровождает ответ плевком, показывая своё отношение.

– Он всё еще жив? – спрашивает Рейн, стараясь говорить легко, но я отсюда слышу, как она сглатывает комок в горле.

– Я чертовски надеюсь, что нет, – выплевывает Ламар.

Она прижимает подбородок к груди и начинает запихивать всё обратно в рюкзак, вероятно, чтобы скрыть дрожь в руках.

Ламар открывает рот, как будто собирается спросить о ее дерьмовом отце, но затем вскакивает на ноги и делает носом глубокий вдох:

– Вы все чувствуете этот запах?

– Какой за… – я вдыхаю и практически ощущаю на языке вкус яичницы. – Охереть!

– Время завтракать, сучки! – Ламар хлопает по грязной стойке и направляется к выходу.

Я думаю, единственное, что может оторвать его от старшего брата, – это обещание еды, которая не из банки. Типичный подросток.

– А как насчет Квинта? – спрашивает Рейн, переводя взгляд с открытого входа на меня.

– Он никуда не денется, – вздыхаю я, бросая протеиновые батончики обратно в рюкзак. Давай. Пойдем-ка посмотрим, что твой парень приготовил тебе на завтрак.

ГЛАВА

Рейн

Никто из нас не произносит ни слова, пока мы проходим через атриум, следуя за запахом еды.

Я стараюсь быть сильной, как Уэс. Выпрямляю спину, делаю большие шаги, как он. Но всё, на что я смотрю, напоминает мне о ней. Эскалаторы, на которых я раньше развлекалась, теперь превратились в металлические лестницы. Помню, как просила разрешения у мамы и каталась на них вверх-вниз снова и снова. Стеклянный лифт с большими светящимися кнопками, на которые я любила нажимать, застрял на нижнем этаже; его единственные пассажиры – несколько упаковок из «Бургер Пэлас» и пластиковый стул. Трехъярусный фонтан, в который мы с мамой бросали монетки, теперь зарос сорняками и молодыми сосенками. И вместо рождественской музыки я слышу только стук разбитой плитки под нашими ботинками и звуки голосов, доносящиеся со стороны фуд-корта.

Мне больно. Глаза жжет. Тянет в груди. Моей семьи больше нет. Мир, который я знала, исчез. И все, чего я хочу, – это свернуться калачиком на том пластиковом стуле в сломанном лифте и плакать, пока не умру.

Но я знаю, что Уэс мне не позволит, поэтому продолжаю идти и стараюсь делать вдохи. Я пытаюсь вспомнить, что было в моем списке дел по выживанию. Но в основном, пытаюсь понять, что мне сделать, чтобы вернуть Уэса. Моего Уэса. Не эту независимую крутую версию.

Когда мы минуем атриум и подходим к ресторанному дворику, я жалею, что прогулка не продлилась дольше. Я не готова к этому.

Повсюду люди. Я ожидала увидеть Картера, его семью и, может быть, еще несколько человек, попавших в аварию и лишившихся машины, но здесь по меньшей мере двадцать человек. Они разговаривают и смеются, сидя за столами, составленными небольшими группами. Справа и слева у стен находятся раздаточные прилавки ресторана. В дальней стене находится выход, который забаррикадирован столами. Карусель, что была в углу, – по-прежнему там, но она завалилась набок и покрылась паутиной. А в центре папа Картера стоит рядом с бочкой, в которой пылает огонь. Над огнем установлена металлическая решетка, и он что-то готовит на чугунной сковороде.

– Мистер Реншоу! – кричу я, бросаясь к мужчине-плюшевому мишке.

Папа Картера похож на Санта-Клауса-лесоруба – бородатый, с животом и обнимает, как никто другой.

Его лицо светлеет, когда он замечает меня. Через мгновение я уже вишу на нем и рыдаю взахлеб.

– Ну что ты, что ты… Неужели я такой страшный? – посмеивается он. Его глубокий голос вибрирует у моей щеки.

– Рейнбоу? О боже мой, дитя! – голос миссис Реншоу хриплый и теплый. Она подходит и гладит рукой мои укороченные волосы.

Она высокая и плотная, как отец Картера, но на этом их сходство заканчивается. Миссис Реншоу – серьезная чернокожая женщина, которая была помощником директора в нашей школе до того, как мир развалился. Раньше у нее была гладкая стрижка-боб до плеч, как у телерепортера, но теперь ее волосы подстрижены очень коротко – вероятно, из-за отсутствия парикмахерских в торговом центре.

– Шшш... – утешает она. – Нам следует праздновать, а не плакать. Сегодня 24 апреля. Ну, давай же. Сейчас принесем тебе что-нибудь поесть. Ты, должно быть, умираешь с голоду.

Когда мама Картера отходит, чтобы положить мне яичницу, я замечаю, что Уэс стоит в нескольких футах от меня. Он наблюдает за нами. Его взгляд напряжен, а на лице скучающее выражение. И от этого я начинаю плакать еще сильнее. Потому что, как бы сильно я ни любила родителей Картера, прямо сейчас я хочу быть в объятиях Уэса. Именно его грубые поцелуи и сильные руки уняли бы мою боль, и только его любовь заполнила бы зияющую пропасть внутри меня.

Но его тоже нет.

Точно как и в моем сне, Уэс сейчас не более чем пугало, ожидающее, пока его сожгут.

Когда я успокаиваюсь, миссис Реншоу усаживает нас за соседний столик. Его искусственное покрытие под дерево чище, чем всё, что я до сих пор видела в торговом центре; как и окружающие стол металлические стулья. Очевидно, что ими пользуются. Картер и Ламар сидят за соседним столиком вместе с Софи, десятилетней сестрой Картера. Она бросается ко мне и обнимает сзади. Ее темные вьющиеся волосы растрепаны, как и у парня, который сейчас наблюдает за мной.

Теплые карие глаза Картера сейчас холодны и вопросительно смотрят то на меня, то на Уэса.

– Нас не представили должным образом, – говорит миссис Реншоу, протягивая Уэсу руку через стол.

– Ой, простите. – Я перевожу взгляд с Картера на его мать. – Миссис Реншоу, это Уэс. Уэс, это мама и папа Картера. – Я поднимаю руку и дергаю за один из локонов, прижатых к моей щеке. – А эта маленькая проказница – Софи.

– Привет! – Софи хихикает и стискивает меня еще раз, прежде чем занять свое место рядом с братом.

– Уэс и Рейнбоу помолвлены, – язвительно объявляет Картер группе.

Взгляды всех устремляются на меня. Я же ерзаю на стуле и смотрю на свою нетронутую еду.

– Помолвлены? – повторяет мама Картера, роняя вилку.

Я даже говорить не могу. Мои щеки горят от смущения, ярости и стыда, когда люди, которые думали, что однажды я стану их невесткой, смотрят на меня так, словно у меня две головы.

– Ага, – усмехается Картер, глядя на меня, как кошка, которая только что нашла резиновую мышь. – Почему бы тебе не рассказать нам, как он сделал тебе предложение, Рейнбоу? Или это ты его сделала?

– Картер! – шипит его мать с предупреждением. – Прекрати.

Я начинаю отталкивать свой стул, намереваясь убежать и спрятаться, пока мое лицо не вернется к своему обычному цвету, но рука Уэса опускается на мои плечи, прежде чем я успеваю улизнуть. Я все еще ощущаю его хо́лодность и отстраненность, но эта ледяная аура сейчас успокаивает, как бальзам.

– Могу я рассказать историю, милая? – голос Уэса ровный и сильный, как и его пальцы, поглаживающие меня по плечу. Я киваю и прижимаюсь к его боку, желая исчезнуть совсем.

– Итак, после того, как ты бросил Рейн во Франклин-Спрингс с ее сумасшедшим отцом, он приставил дробовик к лицу ее матери, пока та спала, проделал дыру в кровати дочери, не зная, что постель была пуста, а затем обновил декор гостиной, украсив ее своими собственными мозгами.

Я вздрагиваю и закрываю лицо рукавами толстовки, когда все в ресторанном дворике ахают и замолкают.

– Я встретил ее… не знаю... это было на следующий день, детка?

Я киваю ему в грудь, слишком ошеломленная, чтобы плакать, и слишком униженная, чтобы поднять глаза.

– Когда я нашел ее, она была под кайфом. Ее мутузили посреди «Бургер Пэлас» из-за баночки с обезболивающим.

– О, Рейнбоу. Я так...

– Теперь ее зовут Рейн, и я еще не закончил, – рявкает Уэс, обрывая мать Картера. – С тех пор как вы, ребята, уехали, она потеряла родителей, в нее стреляли, она попала в ловушку в горящем доме, наглоталась таблеток и... что еще, дорогая? О да, прошлой ночью она чуть не погибла при взрыве восемнадцатиколесника. Так что, если тебя волнует помолвка, а не то, почему она плачет и выглядит так, будто прошла через зону военных действий, то ты, блять, никогда не заботился о ней.

Я жду, что мама Картера влепит ему пощечину, но все, что слышу – медленные хлопки одного человека, доносящиеся от группы столиков в задней части фуд-корта. Я открываю один глаз и вижу девушку примерно моего возраста, может быть, моложе, идущую к нам развязной походкой и с видом гангстера. Ее волосы выглядят так, будто когда-то, возможно, были зелеными, но со временем приобрели оттенок жухлых листьев и закручены беспорядочными дредами. В ее круглом носу колечко, а черная мешковатая футболка и штаны выглядят, как из секции Уолмарта для крупных мужчин.

Все в фуд-корте съеживаются, когда она проходит мимо.

– Это самое веселое, что у нас было здесь с тех пор, как отключился интернет. – Она кривит свои полные губы в ухмылке, все еще хлопая в болезненно медленном темпе.

Хватка Уэса на моих плечах ослабевает, и весь его запал улетучивается.

– Как тебя зовут, Гавайи 5-0*? – Ее глаза цвета лесного ореха. Ее взгляд быстро скользит по мне и темнеет, прежде чем устремиться обратно на мужчину рядом со мной.

– Уэс, – безразлично отвечает он.

– Что ж, Уэс, добро пожаловать в мое королевство, – она разводит руками и оглядывает ресторанный дворик. – Я Кью. Это означает – королева, потому что я здесь гребаный монарх. Я и моя команда управляем этим местом уже три года. Ты, и вы, все остальные бездомные кошки, – она щелкает ногтями в нас, сидящих за столом, – гости в моем замке. Это означает, что вам всем придется выполнять свою часть работы, иначе вас выкинут, – ее угловатые брови предупреждающе взлетают вверх, когда она указывает на забаррикадированный выход.

– Твой парень Картер здесь, – она указывает неразогнутым пальцем на моего бывшего, – на патрульной службе. Династия Уток (Duck Dynasty) охотится на птиц, оленей и убирает дерьмо с крыши. Мама-медведица, – она указывает на миссис Реншоу, – готовит всё это – и очень вкусно. А вы все... – Кью прижимает кончики пальцев к губам, пока ее взгляд блуждает от Уэса ко мне и дальше – к Ламару. Затем она щелкает пальцами, – вы все будете моими разведчиками.

– Разведчиками? – тело Уэса расслаблено, но его тон вызывающий.

– Именно так. У нас кончается дерьмо теперь, когда все вы, бездомные собрались здесь. Кто-то должен сделать кое-какие покупки.

– Я не могу уйти, – вылетает у меня. – Пожалуйста, позволь мне заняться чем-нибудь другим. У нас ранен друг, и кто-то должен остаться здесь, чтобы позаботиться о нем.

Кью смотрит на меня с подозрением:

– Ты хороша в подобном дерьме?

– В каком подобном?

– В лечении.

Я сажусь и киваю:

– Моя мама медсестра... была медсестрой скорой помощи. Она многому меня научила.

Кью снова щелкает длинным ногтем и указывает им мне прямо между глаз:

– Хорошо. Ты будешь моим медиком. Можешь начать с этого, – она переводит палец с моего лица на лицо мистера Реншоу.

Я бросаю взгляд на мистера Реншоу и вижу, как румянец исчезает с его лица.

– И постарайся не разочаровать меня, – хихикает Кью, шествуя к своему столику.

За ним сидят подростки – все немытые, с грубой внешностью и вооруженные.

– Мне бы не хотелось отдавать всех вас «Бонис».

И я понимаю, что они беглецы.

Все мы – просто бродяги и беглецы.

Повернувшись к отцу Картера, который не произнес ни слова с тех пор, как мы сели, я спрашиваю:

– Зачем вам нужен врач, мистер Реншоу?

Он печально улыбается мне:

– Сейчас это неважно. Важно то, чтобы ты знала, как мы сожалеем о твоих родных, Рейнбо… то есть Рейн. – Отец Картера, похожий на медведя гризли, смотрит на Уэса, вспоминая, что он сказал о моем имени, и с серьезностью кивает ему.

Миссис Реншоу тянется через стол и сжимает мою руку.

– Мне так жаль, малышка, – ее тёмно-карие блестящие глаза вглядываются в мои. – Я знала, что нам следовало взять вас с собой: тебя и твою маму. Я никогда не прощу себя за это, но, по крайней мере, теперь мы все вместе.

Ламар и Софи встают, чтобы обнять меня и выразить свои соболезнования, но мое внимание сосредоточено исключительно на Картере. Мальчик, с которым я выросла. Мальчик, с которым у меня все было в первый раз. Мужчина, который должен был бы утешать меня прямо сейчас. Но вместо этого он просто смотрит на меня, как будто не знает, что сказать.

– Рейнбоу... – наконец бормочет он.

– Рейн, – обрываю я.

Его глаза медового цвета наполняются раскаянием, и на секунду я жалею, что была такой резкой. Это лицо… Я была влюблена в это лицо, сколько себя помню. Я знаю каждую черточку. Все выражения лица, улыбку, ямочки. Меня убивает видеть, как ему больно. Я хочу свернуться, как котенок у него на коленях и позволить ему обнять меня своими длинными руками, как он делал раньше…

Но потом я вспоминаю, как подслушала Кимми Миддлтон, которая сказала, что целовалась с ним в выпускном классе, и внезапно я перестаю чувствовать себя так плохо.

– Эй, Картер, помнишь Кимми? – Я наблюдаю, как чувство вины появляется на его красивом лице. И это – все что мне нужно для подтверждения ее слов. – Она сожгла твой дом дотла.

– Что? – вскрикивает миссис Реншоу. – Наш дом?

Глаза Картера округляются и перебегают с меня на его родителей.

Софи начинает плакать.

Мистер Реншоу встает, с грохотом ставит свой стул и, заметно прихрамывая, уходит.

– Что с ним случилось? – спрашиваю я, отчаянно желая сменить тему после бомбы, которую только что сбросила на них. – Зачем ему нужен врач?

Миссис Реншоу качает головой и оглядывается, наблюдая, как ее муж ковыляет к атриуму.

– Мы попали в серьезную аварию по дороге из города. Как только мы выехали в Теннесси, стало очевидно, что машинами управляют нетрезвые люди. Автомобили мчались и виляли по всей дороге. Мы доехали только до «Притчард Парка», когда автомобиль впереди нас выехал перед фурой, которая согнулась пополам, как складной нож прямо посреди дороги. В итоге она перевернулась раза три и перекрыла всё шоссе. Там была куча-мала, и мы оказались прямо в ее центре.

– О Боже мой, – я прикрываю рот рукавом толстовки. – Из-за той фуры и мы здесь. Нам не удалось ее объехать, и когда мы попытались... – мой голос затихает, когда я бросаю взгляд на Ламара.

Он смотрит бессмысленным взглядом в сторону магазина смокингов, как будто отсюда может видеть своего брата.

Точно так же миссис Реншоу смотрит на своих детей:

– Софи и Картер не пострадали слава богу. Но Джимбо... – она качает головой. – Его ногу придавило, и он никому не позволяет смотреть на нее. Боюсь, что она плоха.

– Так вот почему вы не вернулись домой? – спрашиваю я. – Потому что он не мог дойти? – Миссис Реншоу кивает.

– Плюс собаки и «Бонис», – добавляет Картер, уставившись на стол, как ребенок в кабинете директора. – Мы бы не сумели это сделать.

– Поэтому мы решили остаться здесь. У нас в машине было достаточно еды и припасов, чтобы продержаться до сих пор, и Кью любезно поделилась с нами собранной дождевой водой, пригодной для питья.

Кью.

Я бросаю взгляд на столик беглецов и замечаю, что она наблюдает за нами.

Нет. Не за нами.

За Уэсом.

– Когда мы проснулись этим утром, и апокалипсиса не произошло, я подумала... – ее подбородок искривляется, – подумала, может быть, все вернется в нормальное русло. Может быть, мы можем вернуться домой.

Мама Картера пытается держать себя в руках, но при взгляде на Софи, морщится от горечи. Я никогда раньше не видела, чтобы миссис Реншоу плакала, и, зная, что это из-за моих слов, меня начинает тошнить. Я была так жестока. Не этому учила меня мама. Я намеренно пыталась навредить Картеру, и вот что вышло.

Картер, Софи и я вскакиваем одновременно, чтобы утешить ее. Софи опускается на колени рядом с ней и сжимает ее руку. А мы с Картером стоим с разных сторон от нее, обнимая за плечи и гладя по спине.

– Мне так жаль, – бормочу я, обращаясь к миссис Реншоу, но мои глаза встречаются с глазами Картера.

– Мне тоже, – его глубокий голос окутывает меня, перенося в миллион различных мест сразу.

Я знаю, как звучит его голос, когда он хочет спать, когда болен, когда лжет, когда хочет, чтобы я разделась, когда злится, когда расстроен, и когда играет роль мистера Популярность. Я помню его голос даже, когда ему было шесть лет, и он потерял сразу два передних зуба. И сейчас, он звучит потерянно.

– Вы можете занять мой дом, миссис Реншоу, – говорю я, отрывая взгляд от ее сына. – Я никогда больше туда не вернусь.

***

Гавайи 5-0* – шоу про копов 70-х гг.

ГЛАВА

Уэс

– Стой, Уэс! – зовет Рейн, но я просто продолжаю идти.

Я бы предпочел удалить зубной нерв, чем еще секунду провести при этом умилительном семейном воссоединении.

– Рейнбоу! – кричит Картер ей вслед.

Я оборачиваюсь на звук его голоса только потому, что хочу посмотреть, как она выберет его. Их. Мне нужно это увидеть. Нужно почувствовать поворот ножа внутри. Только этот гребаный способ поможет мне отпустить ее.

– Прости. Я хотел сказать Рейн… – У Картера выражение лица милого мальчика и притворный, жалкий щенячий взгляд. Я хочу врезать ему по роже кулаком. – Мы можем пойти куда-нибудь и поговорить? Пожалуйста? – Он поднимает брови так высоко, что они исчезают за вьющимися темными волосами. Затем прикусывает нижнюю губу.

Ублюдок. Мне знаком этот взгляд. Это моя фишка.

– Не сейчас, Картер, – говорит Рейн, поднимая нетронутую тарелку с едой. – Я должна пойти проверить, как там Квинт.

Не сейчас? Как насчет, никогда?

Я смотрю на этот кусок дерьма в футболке «Двадцать один пилот» и чувствую, как напрягаются мои мышцы и сжимаются зубы, но к тому времени, когда его взгляд возвращается ко мне, я спокоен, как в полете боинг. Делаю круговое движение головой и засовываю руки в карманы, как будто стою в очереди в департамент транспортных средств, не думая обо всех тех способах, которыми я мог бы раскроить ему череп.

Рейн поворачивается и идет ко мне. Ее лицо краснеет, когда она понимает, что я остановился, чтобы понаблюдать за их общением, но я сохраняю позу расслабленной, и лицо не выдает мои эмоции.

Ты не злишься. Тебе скучно. Скучно, скучно, скучно.

Абсолютно ясно, цель Рейн-шоу – стать Реншоу. У нее будет счастливая маленькая семья, двое детей, которые смогут забивать с линии штрафной, и им даже не понадобится медицинская помощь. Так все и закончится.

Я жду, пока она догонит меня. Только ревнивый, озлобленный придурок повернулся бы спиной и пошел дальше прямо сейчас, а я не ревную.

Не-а. Мне просто охренеть, как скучно.

Когда Рейн подходит ближе, и я вижу ее измученное лицо, пламя внутри меня угасает. На правой щеке до сих пор видны три розовых отметины от ногтей, оставшиеся с тех пор, как на нее напали в «Бургер Пэлас». Ее губы потрескались, волосы спутаны, большие, круглые глаза сейчас похожи на высыхающие озера, а в них отчаяние и безнадега.

Ненавижу то, как сильно я хочу быть тем, кто наполнит их снова.

Не успевает Рейн приблизиться ко мне, как по всему помещению начинают раздаваться крики. Повсюду загораются цифровые мониторы и светятся красным.

Рейн подходит ко мне.

– Уэс? – шепчет она. – Что происходит?

Я вижу, как на экране мелькает темный силуэт всадника с косой.

– Ты это видел? – Я киваю.

Мелькает еще один силуэт – теперь с мечом. Затем еще один и еще. Все быстрее и быстрее их изображения появляются и исчезают, а затем на экранах устанавливается просто мерцающая черно-красная сетка.

Вопли людей не смолкают.

Софи ныряет в объятия матери.

И Рейн так сильно вцепляется в мое плечо, что ее ногти до боли впиваются в кожу.

– Может, это просто ночной кошмар, – говорю я в бестолковой попытке успокоить ее.

– Нет, Уэс. Это реально.

– Ничего из этого не реально, помнишь? Это фикция.

– Граждане, – женский голос с французским акцентом гремит из динамиков, возвращая мое внимание к мониторам.

В левой части экрана появляется женщина средних лет. У нее резкие черты лица, губы намазаны темно-красной помадой, а волосы мышиного цвета. На правой половине экрана слово «граждане» написано по меньшей мере на двенадцати разных языках.

– Меня зовут доктор Маргарита Шапель. Я являюсь директором Всемирного альянса здравоохранения. Если вы смотрите эту трансляцию, поздравляю. Теперь вы являетесь частью более сильной, здоровой и самодостаточной человеческой расы. – Мы с Рейн смотрим друг на друга, и ужас проскальзывает на ее лице, проникая в мои вены.

Камера отдаляется – и мы видим доктора Шапель, сидящей за гладким белым столом между двумя пожилыми мужчинами. За ними, на возвышении находятся по меньшей мере восемьдесят других уродов. Все в костюмах, которые, вероятно, стоят больше, чем выплаты по ипотеке за их летние дома в Малибу.

Самодовольный ублюдок в самом центре первого ряда – наш гребаный президент.

– В течение прошлого года Всемирный альянс здравоохранения работал совместно с Организацией Объединенных Наций над реализацией решения по глобальному демографическому кризису, – и она указывает на мировых лидеров, стоящих за ее спиной. – Коррекцией, если угодно. Мы называем эту коррекцию «Операция 23 апреля».

– Уэс, о чем она? – шепчет Рейн, крепче сжимая мою руку.

– Примерно три года назад наши ведущие исследователи обнаружили, что при тех темпах, с которыми растет наше население, природные и экономические ресурсы Земли будут истощены менее, чем за десятилетие. Грубо говоря, люди оказались на грани вымирания, и причина проста – наш вид отказался от закона естественного отбора.

Камера поворачивается к мужчине слева от нее – тощему мужику с прической, как у Гитлера. Строка под ним сообщает: «Доктор Генри Вайс, исследователь Всемирного альянса здравоохранения».

– Каждый вид на планете подчиняется закону ес-с-стественного отбора, – говорит он, оттягивая воротник и делая глоток воды из стакана. Его акцент похож на немецкий, и выглядит он так, будто вот-вот обосрется. – Это с-с-самые ос-с-сновы эволюции. С момента зарождения живых организмов более слабые и немощные представители вида вымирают, а с-с-самые сильные, умные, наиболее приспособленные живут дольше всех и производят больше всего потомства. Этот процесс с-с-способствует выживанию вида, гарантируя, что каждое поколение наследует только наиболее адаптивные генетические признаки и предотвращая ис-с-стощение ресурсов непродуктивными подгруппами.

Камера перемещается обратно к французской сучке.

– За прошедшее столетие люди стали первым видом, который обошел закон естественного отбора. Благодаря достижениям в области технологий и щедрым правительственным программам мы активно продлеваем жизнь нашим самым слабым, нетрудоспособным и наиболее зависимым членам общества в ущерб всему нашему виду.

Она жестом указывает на президента Ублюдка, стоящего за ее спиной.

– Американское правительство, например, ежегодно тратит более одного триллиона долларов на питание, жилье, и уход для своих недееспособных, заключенных и безработных граждан – граждан, которые ничего не дают взамен. Всемирный альянс здравоохранения в январе прошлого года подсчитал, что число неполноценных и непродуктивных представителей нашего вида впервые в истории превысило число трудоспособных и продуктивных членов. Необходимо было принять срочные меры.

Камера переключается на мужчину справа от нее, который немного похож на мистера Мияги из фильма «Парень-каратист». На экране появляется строка: «Доктор Хиро Мацуда, исследователь Всемирного альянса здравоохранения».

– Нам нужен был способ, так сказать, проредить стадо, гарантируя при этом, что выживут самые сильные, здоровые и умные представители нашего вида. Создание супервируса или разжигание мировой войны были бы... контрпродуктивными... и привели бы к потере здоровых и трудоспособных граждан. Поэтому мы с моей командой разработали план по внедрению настолько сильного глобального стрессора, который спровоцировал бы наших наименее устойчивых граждан вести себя саморазрушительно, одновременно поощряя наиболее устойчивых граждан становиться еще сильнее и увереннее в себе.

Изображения всадников появляются снова, вызывая вздохи у зрителей, но на этот раз вестники конца света показаны в виде значков в нижней части экрана.

– Четыре всадника апокалипсиса, Жнец душ, Смерть – их прообразы появлялись почти в любом обществе на протяжении всей истории. Разместив эти культовые изображения во все цифровые медиа-источники мира – связав их с датой 23 апреля – мы смогли напрямую подключиться к коллективному человеческому подсознанию и внушить идею о надвигающемся конце света.

– Боже мой, Уэс, – шепчет Рейн, глядя на меня, как ребенок, который только что узнал, что Пасхальный кролик не настоящий. – Те самые изображения, которые ты обнаружил в моем телефоне. Ты был прав.

– Послания, действующие на подсознание в мировом масштабе. – Я качаю головой.

Только это было не от рук какой-то злой корпорации или группы недовольных компьютерных хакеров, жаждущих власти, как я думал. Всё ещё хуже.

Это было наше долбаное правительство.

– Мы все в долгу перед доктором Мацудой, его командой и нашими мировыми лидерами. – французская сучка скалится. – «Операция 23 апреля» имела блестящий успех. Наши исследователи подсчитали, что население Земли сократилось на целых двадцать семь процентов, причем большая часть их них – это непродуктивные подгруппы.

– Что это вообще значит? – шепчет Рейн.

– Это означает, что большинство погибших были сумасшедшими, больными, бедными или старыми.

Я смотрю, как бледнеет лицо Рейн и желаю взять свои слова обратно.

Дерьмо.

Я притягиваю ее к своей груди и прижимаюсь губами к затылку. Не знаю, что сказать. Все, что я могу – это стоять здесь и держать ее, пока правительство рассказывает, как оно счастливо, что ее родители мертвы.

– В стремлении защитить закон естественного отбора в будущем и гарантировать, что наше население никогда больше не окажется на грани вымирания из-за безответственного распределения ресурсов самым слабым и наиболее зависимым членам общества, все социальные услуги и субсидии должны быть отменены. Системы жизнеобеспечения больше не будет. Экстренные службы, предоставляемые правительством, следует упразднить. Все заключенные члены общества будут освобождены.

Весь фуд-корт разражается возмущенными криками и приглушенным ропотом. Люди пытаются понять, что, черт возьми, только что сказала эта дама.

– Вам рекомендуется вернуться к своей повседневной жизни. Электричество, вода и сотовая связь были восстановлены, а изображения, которые вы только что видели, были удалены со всех цифровых носителей. Возвращайтесь к работе. Обеспечивайте свои семьи. Защищайте себя и свое сообщество. Ваше правительство больше не будет делать все это для вас. И если вы увидите, что человек или группа лиц нарушают законы естественного отбора, вам необходимо набрать номер: 55555 на любом мобильном устройстве, чтобы сообщить о правонарушении. Местные агенты будут немедленно направлены для задержания подозреваемого. Будущее нашего вида зависит от вашего сотрудничества. Удачи, и пусть выживут сильнейшие.

Мониторы гаснут. И мы медленно начинаем осмысливать реальность нашего положения.

Все это было чертовой мистификацией.

Они вторглись в наши сны.

Они терроризировали нас изнутри.

Они сводили нас с ума и смотрели на наше саморазрушение.

Затем они расплылись в улыбках и сказали, что это было для нашего же блага.

Хотел бы я сказать, что удивлен, но после всего через что прошел, это просто похоже на очередной вторник. Тебя валяют в дерьме, избивают, затем говорят, что это твоя вина. Затем тебя вышвыривают на обочину. И все твои пожитки умещаются в мусорном мешке у тебя на плече.

Ага, звучит правдоподобно.

Члены единственной семьи в помещении жмутся друг к другу в поисках поддержки. Внутри своего тесного кружка они утешают, убеждают, что все будет хорошо; уговаривают доверять нашим лидерам и делать то, что те говорят.

Тем временем бездомные дети в задней части дворика прыгают вверх и вниз, веселятся и размахивают оружием в воздухе, а Кью стоит на столе и кричит: «Это дикий, дикий запад, ублюдки! Так, вот так!»

По тому, как Рейн прижимается ко мне, можно определить, к какой группе она принадлежит.

Кроме того, очевидно, что мне здесь вообще не место.

ГЛАВА

VII

Рейн

– Чувак, здесь не было электричества, наверно, вечность? Как, черт возьми, они включили трансляцию? – спрашивает Ламар, сидя на прилавке, болтая ногами и каждый раз ударяя ботинком по ящикам снизу.

Уэс пожимает плечами:

– Без понятия, чувак. Может быть, они врубили электросеть на полную катушку только для трансляции?

Я лишь вполуха слушаю их разговор. Мое внимание приковано к парню, лежащему без сознания, у которого через окровавленную повязку на шее выступает кусочек стекла. Я должна ему помочь.

Я придумаю что-нибудь.

– Рейн, – зовет Уэс.

– А? – отвечаю я, не отрывая глаз от Квинта.

– Ты как? Ты не сказала ни слова после видеообращения.

– Видеообращение, – бормочу я, поворачиваясь лицом к Уэсу. – Теперь мы будем так это называть? Как все называли апокалипсис «23 апреля», потому что так лучше звучало?

Уэс покусывает нижнюю губу – так он делает, когда пытается понять.

Когда пытается понять меня.

– Я знаю, это было трудно принять. Понимаю. Но мне нужно, чтобы ты не теряла голову. Не сходи с ума.

– Я в порядке.

Уэс бросает Ламару скептический взгляд.

– Я не схожу с ума. Может быть, мне просто не хочется говорить о том факте, что правительство только что публично погладило себя по головке за то, что заставило моего отца попытаться убить всю свою семью.

Уэс тяжело вздыхает и кивает.

– Да, я понимаю.

– Я знаю, что папа был непродуктивен. Он был в депрессии... безработным, параноиком, злобным, как змея, пристрастившимся ко всему, что мог достать... но что насчет нее? – Когда покалывание на моем красном от гнева лице постепенно проходит, горло сдавливает от эмоций. – Она была потрясающая, Уэс. – Я представляю красивое, уставшее, самоотверженное лицо моей мамы, и мне хочется плакать. – Она была самым продуктивным членом общества, которого я когда-либо встречала. – Я хочу сказать так много, у меня столько чувств, которые еще не выплеснула, но все они чертовски болезненные, поэтому я прикрываю рот рукавами и останавливаю себя.

Смотрю на губы Уэса, надеясь, что его слова помогут мне отвлечься от тех, что застряли у меня в горле.

– Я знаю. Но нельзя изменить произошедшее. Все, что мы можем, это послать их в дальнее и долгое путешествие и все равно выжить, правильно? Итак, как мы будем выживать сегодня? Ты помнишь свой список?

Я проглатываю всё, что осталось невысказанным, и заставляю себя ответить ему:

– Мне… мне нужно было найти мыло, воду и убежище. – Я делаю глубокий вдох и выпрямляю спину. – Мыло уже есть, и миссис Реншоу сказала, что у Кью есть бочки с водой, так что остается только убежище.

Губы, на которые я смотрю начинают растягиваться в ослепительной улыбке. Я не часто вижу ее. Она согревает мою кожу, как солнце, проникая в поры и наполняя меня гордостью.

Я чувствую, как уголки моих губ поднимаются, повторяя за ним. Что-то я сделала правильно.

– Это моя девочка, – говорит Уэс. Но как только он произносит эти слова, улыбка сползает. Ему не понравились эти слова на вкус. Этому новому отстраненному Уэсу не нравится называть меня своей девочкой.

Моя улыбка исчезает.

Мы стоим так с минуту – я смотрю на его сжатые губы, а он – на мои, пока Уэс, наконец, не делает шаг назад и не указывает рукой на дверь:

– Пойдем, найдем тебе убежище. – «Тебе».

«Пойдем найдем "тебе" убежище».

Я хочу взять его за руку, когда подхожу ближе, но боюсь, что уколю палец о колючую проволоку, которой отгородился Уэс.

Я не знаю, что происходит с парнем, но пока мы идем по коридору, он пугающе тих. Я дергаю металлические ворота и запертые двери каждого магазина, мимо которого мы проходим, а он просто следует в четырех футах позади меня, скрестив руки на груди.

Расстояние между нами, кажется, удваивается с каждым моим шагом.

Я поворачиваю направо у фонтана и иду по коридору.

Злые слезы льются из глаз, но мгновенно останавливаются, как только я замечаю впереди старый обувной магазин с поднятыми рулонными воротами. У меня появляется надежда. Я просовываю голову внутрь и бросаю взгляд поверх пустых полок. Скамейки, покрытые винилом, которые когда-то использовались для примерки обуви, собраны в центре магазина и расставлены, как мебель в гостиной. Отец Картера сидит на одной из них, склонив голову, а мама и сестра моего бывшего стоят ко мне спиной, вероятно, рассказывая ему все о видеообращении.

– Ничего, – шепчу я, выскользнув из магазина. – Этот уже занят.

Собираюсь продолжить поиск, но останавливаюсь, замечая расслабленную фигуру Уэса. Он ждет меня, прислонившись спиной к покрытой граффити стене снаружи обувного магазина. Гавайская рубашка расстегнута: под ней видна запачканная кровью майка, и едва заметно выступает кобура пистолета. Его голова запрокинута назад, он смотрит на один из световых люков, как будто через грязное стекло действительно можно что-то увидеть; профиль Уэса – образец совершенства, и от его вида у меня перехватывает дыхание, а в груди появляется глухая боль.

Он выглядит в точности, как мужчина, в которого я влюбилась несколько дней назад. Который спас меня от разъяренной толпы, получил пулю из-за меня, вернулся в горящий дом за мной, и похоронил тела моих родителей, просто чтобы уменьшить боль. Он похож на того человека, который отказался отпустить меня, когда все остальные бросили.

Но в итоге Уэс отпустил меня. Других вариантов нет.

Потому что этот парень, черт возьми, точно не он.

– Ты даже не помогаешь мне искать, – говорю я со злостью и прохожу мимо его ледяной скульптуры не останавливаясь.

– Ты права, – говорит Уэс раздражающе спокойно, отталкиваясь от стены.

– Это что, какой-то тест? – шиплю я, громче дергая следующие ворота. – С этого момента я должна все делать сама, так?

– Нет, – говорит Уэс позади меня. – Я не помогаю, потому что не собираюсь здесь оставаться.

– Что? Почему? – Я поворачиваюсь к нему лицом, и кровь стучит у меня в ушах.

Он загибает свою чертову бровь:

– Хмм… Может быть потому, что здесь нет водопровода и электричества. А может быть, мне не хочется быть мальчиком на побегушках у группы сумасшедших бездомных и вооруженных детей. Или, ну, не знаю, может быть, я не хочу жить рядом с твоим бывшим и его маленькой семьей Нормана Роквелла.

– И что ты хочешь, чтобы я сделала, Уэс? – Я продолжаю идти.

– Уехала. Со мной. Прямо сейчас. Мы можем найти новое место. С водой и электричеством, дверями, которые запираются, и стенами, на которых не растет черная плесень.

Вздыхаю и медлю убрать руку со ржавой двери.

– Я не могу оставить Квинта здесь. И ты это знаешь.

– Ну, возьмем его с собой. Мы могли бы поехать на «ниндзя» обратно в город, заправить грузовик твоего отца, а затем вернуться и забрать твоего друга.

– А как насчет Ламара? – тональность моего голоса повышается, и меня охватывает непонятное чувство тревоги.

– Мы разместили бы их сзади на борту пикапа.

Я иду дальше, не останавливаясь у следующего входа. Ворота открыты, но очевидно, что кто-то живет там уже некоторое время. Может быть, несколько человек. Одежда, матрасы, пивные банки и не сочетающиеся друг с другом садовые стулья стоят как попало.

– А как насчет мистера Реншоу? – спрашиваю я, ускоряя шаг. – Он тоже ранен.

– Ты можешь придумывать любые оправдания, какие захочешь. Я знаю настоящую причину, по которой ты не хочешь уезжать.

– Да неужели? И почему же?

Потому что я слишком напугана и чувствую невыразимую печаль. Потому что в этом месте никто не пытается изнасиловать или ограбить меня. И здесь ничто не напоминает мне о доме.

Когда Уэс ничего не отвечает, я поворачиваюсь и вижу на его красивом, но испачканном лице маску невозмутимости.

– Ты думаешь, я хочу остаться из-за него? – бросаю я.

Уэс приподнимает одну бровь и беспечно жует уголок рта.

– О Боже! У меня здесь друзья, Уэс. У меня...

– Семья? – его тон ровный и гладкий, как лед, а взгляд жесткий и обвиняющий.

– Нет... цель. Я могу помогать людям. Здесь я чувствую себя в безопасности. Там, снаружи... – Я качаю головой, думая о том, что ждет вне стен торгового центра. – Там, снаружи нет ничего, кроме «Бонис» и ужасных воспоминаний.

Уэс открывает рот, чтобы ответить, и в этот момент я дергаю следующие металлические ворота.

Я готовлюсь услышать жестокие слова, но вместо этого мой слух поражает звук визжащих шестеренок – ворота дергаются и оживают. Ржавый металл едет вверх, скрипя и дребезжа, открывая пустое пространство старого книжного магазина «Барнc энд Нобл» (Barnes & Noble).

Мой рот открывается, когда я захожу внутрь.

– Боже мой! Раньше это было мое любимое место во всем торговом центре.

Внутри темно, но света от потолочных окон из коридора достаточно, чтобы я смогла сориентироваться. Кассы расположены слева от входа, как и помню. Кофейня, или то, что от нее осталось, находится справа. В центре магазина ряды пустых полок, а вдоль главного прохода стоят покрытые пылью столы.

– Помню, как мама приводила меня сюда на Час сказки, когда я была ребенком, – продолжаю я, разговаривая больше с собой, чем с Уэсом. – У них был поезд, установленный прямо там, и такие маленькие стулья, которые выглядели как пенёчки, и… – Я делаю вдох, когда замечаю в дальнем левом углу магазина деревянную лестницу, которая поднимается по стволу вырезанного дуба с кроной в форме облака к… – Домик на дереве!

Я несусь по центральному проходу, выискивая между стеллажами признаки того, что здесь кто-нибудь живет. Когда я не нахожу ничего, кроме мусора, луж и одной случайной забытой книги, направляюсь в детскую зону.

Пожалуйста, пусть там никого не будет! Господи, умоляю тебя! Прошу лишь об этом…

С надеждой хватаюсь за лестницу, но Уэс опережает меня. Он поднимается, пропуская по две ступени, и наверху освещает карманным фонариком деревянное укрытие. Затем, не говоря ни слова, он выключает его со щелчком и делает элегантный прыжок, аккуратно приземляясь передо мной.

– Ну?

– Что, ну? – По его лицу невозможно что-либо прочесть, но в воздухе чувствуется напряжение.

– Живут там какие-нибудь бездомные?

– Нет. – Уэс опирается локтем на лестницу и склоняется надо мной, заставляя меня загнуть шею, чтобы встретиться с ним взглядом. – Все твое.

– Хочешь сказать: наше, – шепчу я, застыв на месте под его леденящим взглядом.

Уэс медленно качает головой.

Паника охватывает меня, когда я осознаю, что он говорит.

– Не уходи. – Внезапные, неконтролируемые слезы застилают глаза, и я кручу головой. – Пожалуйста. Пожалуйста, останься здесь со мной. Я не справлюсь без тебя, Уэс.

– Справишься.

– Я не хочу.

Поднимаюсь на нижнюю ступеньку лестницы и кладу руки Уэсу на плечи. Наши глаза оказываются на одном уровне.

– Помнишь вчерашний день? Все было так же. Я стояла на лестнице домика на дереве, а ты был на земле, и солнце садилось вон там. – Я указываю рукой на размытые границы, за́литого солнцем входа. – Я сказала тебе, что люблю тебя, и ты сказал, что тоже любишь меня!

– Ты думала, что мир погибнет. – Тон Уэса снисходительный и неуверенный, но его руки на моей талии умоляют меня заставить его поверить.

– Ты тоже.

– Я сказал правду.

– Я тоже, Уэс. Ничего не поменялось.

Проходят секунды. Слова медленно осознаются и оседают внутри. Уэс не говорит ни слова. Он не шевелит ни единым мускулом, но его сердце бьется так сильно, что я чувствую звуковую вибрацию в воздухе. Его руки сжимают меня крепче, ноздри чуть трепещут, когда он делает тихие вдохи.

Почти слышу, как трескается ледяная корка.

Я испытываю страх, но заставляю себя улыбнуться и поднимаю руку, намереваясь провести ладонью по его шершавой щеке.

– Эй... если мне не позволяется психовать, то и тебе тоже запрещается.

Уэс едва заметно кивает. Всего лишь неуловимое полудвижение, но в нем он позволяет мне увидеть его настоящего. Того, кто паникует так же сильно, как и я.

– Оглянись вокруг, малыш. Здесь по-прежнему только ты и я... и дом на дереве, – я улыбаюсь и показываю рукой вверх. – То, что Картер здесь, ничего не меняет. Я хочу остаться не из-за него. Знаю, что ты так думаешь, но ты ошибаешься. Я хочу тебя. Я люблю тебя. Неужели ты не видишь?

Уэс одним шагом преодолевает расстояние между нами и впечатывается губами мне в губы. Он толкает меня спиной к лестнице, и его язык врывается в мой рот. Чувство его облегчения омывает меня. Он закидывает мою ногу себе на бедро и начинает толкаться в меня. Рука Уэса оказывается на моем затылке и резко сжимает волосы в кулак. Я ощущаю его острую потребность во мне.

Это не прощальный поцелуй. Даже и близко.

Я поднимаю руки и хватаю воздух ртом, когда Уэс одним движением стягивает с меня толстовку и майку. Затем, не медля, снова впиваюсь в его губы. Лишь в то время, когда я целую этого мужчину, чувствую себя по-настоящему живой. Он как провод под напряжением – ровный и гладкий снаружи, а внутри скрыт электрический взрыв. Одно прикосновение – и меня приковывает к месту, я возгораюсь – и стою́, охваченная пламенем. Оно опустошает мой разум, уничтожает все страхи и оставляет меня. Я же продолжаю гудеть, вибрировать и жаждать.

Уэс сдергивает с себя рубашку, кобуру и майку. Как только его руки становятся свободными, они тянутся ко мне. Грубые ладони ласкают мою обнаженную кожу и срывают одежду, препятствующую прикосновениям. Уэс стягивает мой кружевной лифчик на талию и терзает шею жгучими поцелуями, одновременно массируя ноющую грудь. Я выгибаю спину и цепляюсь за перекладину лестницы над головой. Его мягкие, теплые губы выцеловывают мою грудь. Волна удовольствия накрывает меня, и я могу лишь держаться, пока Уэс покрывает поцелуями, сосет и натирает языком мои тугие чувствительные сосочки.

Затем он ловко расшнуровывает мои ботинки. Через несколько секунд они присоединяются к растущей куче одежды на полу, а руки Уэса оказываются на моей ширинке. Я начинаю тянуться к нему руками, но он возвращает их на деревянную ступеньку над головой.

– Не двигайся, – требует мужчина, стягивая мои джинсы и трусики с бедер. – Я хочу тебя именно так.

Как только Уэс обнажает меня полностью, то делает шаг назад и любуется мной – растянутой на лестнице, с поднятыми вверх руками и выгнутой спиной; грудь влажная и красная высоко поднимается при каждом вздохе.

Даже в темноте книжного магазина и за бахромой каштановых волос я замечаю тот момент, когда его глаза темнеют. Дрожь пробегает по моему позвоночнику, когда Уэс облизывает свою пухлую нижнюю губу и расстегивает джинсы, а затем большими пальцами оттягивает пояс, спуская штаны и боксеры ровно настолько, чтобы выпустить член. Мужчина обхватывает свой твердый ствол рукой, и я сглатываю.

Я желала заняться любовью с Уэсом.

Но, похоже, Ледяной Король только что занял его место.

Он приближается ко мне, лаская себя и не отрывая взгляда от моего нагого тела. Несмотря на то, что сердце разрывается – влага сочится между ног, и спина выгибается навстречу его копии. Я приму этого мужчину, так или иначе, даже если эта версия рядом со мной – совсем не он.

– Блять, – шипит Уэс, скользя руками по моим изгибам и сжимая полную попку.

Мужчина разводит мне ноги, притягивая к себе, и прижимает толстый член к моему скользкому горячему естеству. Уэс водит им по набухающим складочкам, размазывая соки, но не проникая; толкает меня назад и подтягивает к себе снова и снова. Его голова наклонена, и он тихо стонет, не отрывая взгляда от места нашего соприкосновения.

Уэс не собирается смотреть на меня.

Он даже не собирается смотреть на меня.

– Уэс, – кричу я. Мой голос срывается.

Его глаза встречаются с моими – в них удивление, а еще глубоко в них я улавливаю проблеск моего мужчины. Протянув руку, обхватываю его твердую челюсть, удерживая ее на месте, чтобы он не мог отвести взгляд.

– Останься со мной, – молю я, с беспокойством вглядываясь в его глаза. Надеюсь, он меня слышит. Надеюсь, весь смысл моих слов доходит до него.

Наконец, Уэс прижимает кончик члена к моему входу. Он моргает, но не отводит взгляда, медленно наполняя меня. Его бледно-зеленые глаза отрыты и честны. В них агония и экстаз, мука и наслаждение. Он здесь. Он со мной.

Я ощущаю, как напрягается челюсть Уэса, и на мгновение мы так близки, как только могут быть два человека. Его член скользит во мне. И я растворяюсь в ощущениях. Жар его дыхания, биение сердца и пульсация внутри ошеломляют.

Затем он закрывает глаза.

Он отдаляется.

И когда мужчина снова толкается в меня, то не сладко и медленно, а грубо и холодно. Пальцы Уэса почти до боли впиваются в мои бедра, удерживая на месте. Он начинает с силой вбиваться в меня, теряя темп и заталкивая член, как можно дальше. Уэс трахается так, будто вонзает нож в мою плоть и пытается избавиться от своей боли, похоронив ее во мне.

Поэтому я цепляюсь за деревянный брусок над головой и принимаю ее полностью.

Потому что лучше ощущать его боль, чем свою собственную.

Он хмурит брови и приоткрывает рот. Все, что я хочу сделать – это избавить Уэса от боли. Поэтому наклоняюсь вперед и делаю единственное, что мне остается – нежно целую его в губы.

Уэс замирает на мгновение. Затем он так крепко сжимает меня в объятиях, что я едва могу дышать, и жадно целует, забирая все, что я могу ему дать, наполняя меня до предела.

Обхватив его шею руками, вдавливаю пятку ему в ягодицу, пока он продолжает совершать фрикции. Я ошибалась – не тогда, а только сейчас мы безусловно и абсолютно близки.

Уэс больше не притворяется холодным и бесчувственным.

Он обнажает передо мной свой страх.

В тот момент, когда его член набухает и дергается внутри меня, я взрываюсь внезапно и сильно. Мои мышцы сжимаются, и я всхлипываю ему в рот, содрогаясь от удовольствия, и глотаю его тихие стоны.

Он не отстраняется и не разрывает нашу связь, продолжая обнимать и целовать меня, пока мы не начинаем все с начала.

Именно так Уэс занимался со мной любовью вчера в домике на дереве – страстно, бесконечно – как будто это была наша последняя ночь на земле.

Я не думала, что это был прощальный поцелуй, но, возможно, ошиблась.

Потому что в последний раз, когда Уэс пытался попрощаться со мной, это было точно так же.

ГЛАВА VIII

Уэс

В доме на дереве темно, как ночью, но мне не нужен свет, чтобы видеть Рейн. Она, блять, вся светится. Ровные кончики ее черных волос, прямая линия носа, изгибы тела и ру̜́ки, сложенные на груди. Я вижу каждую впадинку и излом.

Я чертовски одержим.

Вот почему мне нужно уходить прямо сейчас, черт возьми.

Я накрываю обнаженное, дремлющее тело Рейн ее одеждой, подтыкаю толстовку ей под голову и вкладываю в маленькую ладошку свой карманный нож. Она сжимает его и притягивает ближе, когда я целую ее в лоб последний раз. Позволяю своим губам задержаться, вдыхая исчезающий аромат ванили на ее коже, просто чтобы помучить себя. Затем выбираюсь из домика на дереве и ощущаю вокруг шеи петлю из эмоций.

Уезжай, пока тебя не бросили. Никогда это правило не приносило такой боли.

Мне нужно убираться отсюда, пока я не сделал что-нибудь глупое, например, не передумал. Я не смогу дышать, пока это место не станет пятном в зеркале заднего вида… вместе с девушкой, которая почти заарканила меня.

Если я облажаюсь один раз, мне простительно. Сделаю такое дерьмо еще тринадцать раз и… попробуй догадаться. Я чертовски надежен.

Быстро напяливаю одежду, проверяю ключи от «ниндзя» в кармане и оглядываюсь в поисках рюкзака.

Да чтоб вас!

Я выхожу из книжного магазина и пытаюсь сосредоточиться на том, насколько отвратительно это место, а не на растущей черной дыре в моей груди. Под ногами мусор, пыль и потрескавшаяся плитка, через которую растут сорняки. Стены покрыты граффити и халтурно нарисованными членами. И я слышу, как где-то в атриуме квакают гребаные лягушки.

Лягушки.

Я поворачиваю налево у фонтана в форме чашки Петри и направляюсь прямо в магазин смокингов.

Рюкзак Рейн лежит на прилавке, там, где она его и оставила. Так что я его расстегиваю и достаю то, что мне нужно. Я возьму только антибиотики, несколько повязок, может быть, протеиновый батончик или два и бутылку воды. Остальное смогу найти, когда вернусь в город. Кладу таблетки в карман и запихиваю в рот бежевый брусок, не беспокоясь о вкусе, пока ищу бутылки с водой. Я нахожу их, но они обе пусты.

Похер. Я просто найду дом с садовым шлангом по пу…

Стоны и кашель за прилавком сбивают меня с мысли.

Не смотри. Он не твоя проблема. Это тот самый парень, который наставил на тебя винтовку в хозяйственном магазине, помнишь? Нахер его.

И все-таки я смотрю.

Вот черт!

Темные глаза Квинта широко открыты, а грудь вздымается, как будто он только что пробежал марафон. Он пытается сесть, морщится и падает обратно, когда его рука взлетает, чтобы коснуться шеи.

– Нет! – я перепрыгиваю через прилавок и перехватываю его руку, прежде чем он нанесет себе какой-либо вред. Его брат сидит рядом с ним, прислонившись головой к шкафчикам прилавка, и он крепко спит.

Дикие глаза Квинта застывают на мне.

– Ты в порядке, мужик, – говорю я, кладя его руку ему на грудь, но вблизи вижу, что он определенно не в порядке, черт возьми.

Его кожа горячая на ощупь и покрыта капельками пота. Губы потрескавшиеся и бледные. Рубашка промокла. И струйка крови сочится через повязку после каждого толчка на яремной вене.

Квинт открывает рот в попытке сказать мне что-то, но снова морщится, когда стекло сдвигается от движения.

Я бросаю взгляд на Ламара и раздумываю, будить его или нет. Пацан сутки отдежурил и нуждается во сне.

– Не пытайся говорить, хорошо? Ты попал в аварию. Мы не смогли отвезти тебя обратно во Франклин-Спрингс, поэтому перенесли в торговый центр «Притчард Парк». Сейчас ты в бывшем магазине «Савви Формалвэа» (Savvi Formalwear – официальная одежда Савви). Круто, да?

Квинт пытается улыбнуться, но хмурится и прикусывает нижнюю губу от боли.

Дерьмо.

– Ты словил осколок стекла в шею, чувак, но Рейн тебя подлатала. Она зайдет проведать тебя через несколько минут, хорошо?

Квинт хватает меня за запястье и смотрит на меня глазами цвета моего холодного, мертвого сердца.

– Я ум... – шепчет он, прерываясь, чтобы вдохнуть – и кривится от боли.

– Черт возьми, нет, – вру я. – Даже не думай. С тобой все будет в порядке.

Квинт зажмуривает глаза, стискивает зубы и морщит лицо. Пронзительный жалобный звук доносится откуда-то изнутри его тела, и я, блять, больше не могу этого выносить.

– С тобой все будет в порядке, – говорю я твёрже, но не знаю, кого пытаюсь убедить – себя или Квинта. – Хочешь воды? Я принесу тебе.

Встаю и хватаю пустые бутылки по пути к выходу.

К черту это место.

Мне приходится сосредоточиться на том, чтобы не раздавить пластиковые бутылки в кулаках, когда я шагаю к ресторанному дворику.

К черту этих людей.

Толстозадая жаба прыгает с края фонтана в мутную, похожую на слизь воду, когда я прохожу мимо.

Припасы, укрытие, самозащита.

Пинаю битую плитку.

Я принесу этому ублюдку воды. И тогда уберусь отсюда к чертовой матери.

Когда я захожу в ресторанный дворик, сразу нацеливаюсь на сучку за дальним столиком. Кью. Она и ее прихвостни все еще празднуют конец цивилизации. Несколько татуированных неудачников с выбритыми наугад участками на голове у каждого, играют в карты и разливают по шотам дешёвую текилу из бутылки. Задохлик в джинсовой куртке с отрезанными рукавами играет на чертовом аккордеоне, в то время как толстый бородатый парень в грязном комбинезоне бренчит на банджо. Несколько неприятного вида подростков собрались вокруг мобильного телефона и толкают друг друга локтями, как если бы они смотрели порно, а Кью откинулась на спинку пластикового стула, куря косяк; она в черных мужских штанах с прорезями на коленях; ее ноги в разбитых мотоциклетных сапогах лежат на столе.

Гребаные отбросы.

– Так, так, так, – кашляет Кью, задержав дым в легких. – Не наш ли это новый сосед, Гавайи 5-0. Все поздоровайтесь с Гавайи 5-0.

– Привет, Гавайи 5-0, – протяжно произносит клан, не поднимая глаз.

– И где же луау*? – выдыхает Кью и передает косяк направо.

Мне хочется закричать, что у меня нет времени на ее чушь, но я ухмыляюсь, сдерживая ярость и поднимаю пустые бутылки из-под воды.

– Знаешь, где я могу их наполнить?

В ее глазах цвета гангрены появляется дьявольский блеск; она выпрямляется на стуле, опускает ноги на пол, широко расставляя их, как мужик.

– Вода только для работников, Серфербой.

Кью оглядывает меня с ног до головы. Ее брови и ресницы густые и темные; желто-зелено-коричневые дреды перевернуты на макушке и лежат на одном плече, заканчиваясь где-то ниже полных сисек, которые она прячет под мешковатой футболкой. Золотое кольцо в носу поблескивает на свету, когда она широко улыбается, решив, что ей нравится то, что она видит.

Меня не интересует это дерьмо.

– Знаешь что? Я найду воду где-нибудь в другом месте. Спасибо.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но звук пластикового стула, скребущего по полу, останавливает меня.

– Подожди.

Я поворачиваю голову в ее сторону с намертво приклеенным выражением на лице «не заинтересован в вашем дерьме».

– Давай совершим небольшую экскурсию. Я хочу тебе кое-что показать.

– У меня нет времени на…

– Слушай, ублюдок. Я позволила тебе остаться в моем замке прошлой ночью. Я дала тебе защиту от «Бонис». Я, блять, накормила твою задницу. Ты можешь уделить мне пять минут.

Она права. Может, мне и не нравится эта сучка, но сейчас она – лучший ресурс, который у меня есть.

– Хорошо. Пять.

– Прости, я думаю, ты хотел сказать: «Спасибо, ваше величество», – Кью встает и драматическим жестом перебрасывает свои дреды через плечо.

– Спасибо, – выдавливаю я, когда Кью отходит от стола, жестом приглашая меня следовать за ней и щелкая своими ногтищами.

– Нам нужно будет поработать над последней частью, – клохчет она.

Я чувствую на своей спине взгляды всех, кто находится в фуд-корте, пока мы идем по залу и проходим через барную дверь рядом с одним из прилавков.

– Ты когда-нибудь видел «Чарли и Шоколадная фабрика», Серфербой?

– Ээ, да. И что? – раздраженно отвечаю я, когда мы поворачиваем и проходим по узким, неосвещенным коридорам за кухонными помещениями.

Кью дергает защелку на тяжелой металлической двери и рывком открывает ее. За ней оказывается металлическая лестница.

– Я собираюсь показать тебе версию от 23 апреля, – Кью ухмыляется и жестом приглашает меня первым подниматься по лестнице.

Да пошло оно все. Теперь еще и в кроличью нору.

Ни хрена не вижу на лестничной площадке, но после того, что я нашел на верхней ступени последней темной лестницы, по которой поднялся, я почти уверен, что ничего хуже увидеть уже нельзя. Когда добираюсь до верхней площадки, вытягиваю руки перед собой и чувствую гладкую поверхность металлической двери.

– Открывай, – говорит Кью позади меня. Нахожу ручку и толкаю дверь.

Когда дверь распахивается, солнце ударяет мне в лицо так сильно, что, черт возьми, почти ослепляет меня. Я прикрываю глаза предплечьем, а Кью хихикает у меня за спиной.

– Иди.

Я выхожу на крышу, и первое, что замечаю, – это птичье кудахтанье, – за миг до того, как что-то огромное пролетает мимо моего лица.

– Да чтоб вас, – я опускаю руку и, прищурившись, смотрю в ту сторону, куда оно полетело – и вижу гребаную летучую курицу, приземляющуюся на крышу пластикового игрового домика, окруженного проволочной сеткой.

По меньшей мере еще шесть толстожопых курочек находятся внутри креативного курятника, и все они таращатся на меня своими беспокойными янтарными глазками.

– Вот это, Стерва, – кивком указывает Кью в сторону шара из перьев, что чуть не снес мне голову. – Мы выпускаем ее днем, потому что… ну, она превращается в адскую тварь, если этого не сделать.

Я с неверием оглядываюсь по сторонам. Кью была права. Это место – что-то безумное. Много рядов синих пластиковых бочек для сбора дождевой воды; десятки емкостей – все, от старых стиральных машин до шин заполнены самыми большими фруктовыми и овощными горшочными растениями, которые я когда-либо видел. А за садовой свалкой находится огромный надувной бассейн, окруженный мебелью из разных гарнитуров для патио.

– Ты все это сделала? – спрашиваю я, стараясь игнорировать ту тварь, наблюдающую за мной.

– Ща-аз, – фыркает Кью, морща нос. – Я же сказала тебе, что я здесь королева. Я ни хрена не делаю. Всё это сделали мои люди, – Кью обводит рукой свои владения, поворачивается и идет по дорожке, отделяющей зону сбора воды от сада.

– Где вы, ребята, взяли всё это барахло? – спрашиваю я, следуя за ней в нескольких футах.

Кью пожимает плечами:

– В Уолмарте.

Я фыркаю от смеха, когда она останавливается рядом с пропановой походной плиткой, у бочек с водой.

– Лизол пробирался туда с болторезом каждые несколько дней, чтобы украсть разное дерьмо из садовой секции. Опи воровал цыплят, инструменты и всякую хрень с фермы где-то неподалеку. Прыщавый спёр этот бассейн у какого-то ребенка прямо с заднего двора.

– Это твои «разведчики»?

– Были. Пока не появились «Бонис». – Что-то отражается на лице Кью, прежде чем она щелкает пальцами по чайнику, стоящему на одноконфорочной плитке.

– Ты должен вскипятить ее, прежде чем пить…

– Я думал, ты сказала, что вода для работников.

– Вот почему я привела тебя сюда, Серфербой, – Кью указывает рукой вдаль. – Видишь ту аптеку, примерно в двух кварталах отсюда? Так вот, «Бонис» уже вломились туда, но я знаю, что там должно остаться хорошее дерьмо. Ты выяснишь это для меня, а я дам тебе столько воды, сколько ты сможешь выпить. Принеси мне тампоны и туалетную бумагу... – кошачьи глаза Кью устремляются на юг, а уголок одной изогнутой брови ползет на север, – и я буду твоим лучшим сраным другом.

Я открываю рот, чтобы сказать ей, что не останусь, но кое-что из сказанного заставляет меня прикусить язык.

Там есть аптека.

Через гребаную улицу.

Я вздыхаю и провожу рукой по лицу.

– Хорошо. Но сначала мне нужна вода.

***

луау* – гавайская вечеринка или праздник

ГЛАВА

Уэс

Два квартала.

Я вешаю пустой рюкзак Рейн на свое здоровое плечо и открываю дверь. Может я и ублюдок, но даже я не могу позволить умереть парню на полу в заброшенном торговом центре, не проверив сначала, нет ли лекарств в аптеке неподалеку.

Боже, лучше, чтобы ты это видел. За это мне полагается много, очень много баллов.

Солнце уже начинает опускаться за сосны, которые сразу за рампой, поэтому я ускоряю шаг, пересекая парковку. Напрягаю слух, пытаясь уловить звуки опасности, но вокруг пугающе тихо. На дороге перед торговым центром стоит несколько машин, но они неподвижны и беззвучны. Вместо урчания двигателей и автомобильных гудков я слышу только звуки птиц и хруст битого стекла под ногами.

Будто в заброшенном городе. А звуки – как в про́клятом заповеднике. И на мгновение мне кажется, что я действительно последний придурок на земле.

Именно так я представлял себе 24 апреля. Никаких людей. Никакой арендной платы. Никаких споров о том, покидать кого-либо или нет. Только я и неисчерпаемые ресурсы земли.

Только в моей голове это выглядело намного лучше.

Я переступаю через поврежденную секцию ограды из металлической сетки и внимательно изучаю улицу в обоих направлениях. Аптека находится так близко, что я мог бы быть там примерно через две минуты, если бы шел вдоль дороги, но, учитывая, что последний ублюдок, которого я видел идущим по ней, все еще лежит на асфальте примерно в пятидесяти ярдах (45м.) от меня, – решаю перебежать улицу и пройти за стрип центром*.

Достаю пистолет и двигаюсь вдоль стены кирпичного здания, стараясь, чтобы гравий не слишком громко скрипел под моими ботинками. Чем дальше удаляюсь от дороги, тем хуже запах. Я игнорирую его, как вонь из очередного переполненного мусорного контейнера, пока не узнаю.

Так же пахло в доме Рейн, когда я нашел ее родителей.

Мой желудок скручивает, а сердце колотится, когда делаю вдох и заглядываю за угол.

Ага.

Там действительно лежит мертвое тело.

Мертвое тело, которое грызет свора гребаных собак.

Я подавляю рвотный позыв, но звук не остается незамеченным. Одна голова поднимается и поворачивается в мою сторону. Затем другая. И еще одна. К тому времени, когда начинает раздаваться лай, я уже пролетел половину расстояния до мусорного контейнера за зданием. Хватаюсь за верх и запрыгиваю в тот момент, когда на меня налетает дюжина паршивых собак. Спасибо, блять, крышка была закрыта. Собаки лают, рычат и скребут когтями по стенкам металлического ящика, на котором я стою. Пока перевожу дыхание, стараюсь не смотреть на труп, валяющийся на земле в нескольких футах от меня.

Думай, ублюдок.

Бросаю взгляд направо. Аптека находится рядом с торговым центром. Они разделены парковкой, но это слишком далеко, чтобы успеть добежать до нее. У меня нет еды – я освободил рюкзак перед уходом, чтобы в него поместилось больше припасов и… я не стреляю в золотистых ретриверов и лабрадуделей.

Одна из собак взвизгивает и сбрасывает со спины собаку меньшего размера.

Черт, они теперь пытаются взобраться друг на друга.

Взобраться…

Я задерживаю дыхание, пока изучаю здание. Затем – выдыхаю, когда замечаю то, что ищу.

Пожарная лестница.

Однако лестница примерно в сорока футах (12м.) отсюда.

Внизу раздается еще больше повизгиваний и рычания, пока я пытаюсь понять, как отвлечь этих ребят на достаточно долгое время, чтобы успеть пересечь тротуар. Половина из них все еще в ошейниках, так что я знаю, что они недолго пробыли на улице. Уверен, если бы у меня был теннисный мяч, большинство из них по привычке погналось бы за ним.

Они не хищники, они просто дико голодны.

За торговым центром дует легкий ветерок, усиливая запахи смерти и того, что разлагается в мусорном контейнере. Я натягиваю рубашку на нос и рот, изо всех сил стараясь сдержать рвоту, когда мой взгляд падает на табличку рядом с одной из металлических задних дверей.

«Пекарня Парксайд».

Пекарня.

Еда!

Так и не закончив составлять свой план, я встаю на колени, запускаю руку в ожерелье из собак подо мной, хватаюсь за ручку сдвижной боковой дверцы мусорного контейнера и подвигаю эту хреновину.

Начинается какое-то безумие – эти сволочи царапаются, прыгают и перелезают друг через друга, пытаясь проникнуть внутрь. Я отдергиваю руку как раз в тот момент, когда джек-рассел-терьер с оскалившейся пастью забирается на самый верх собачьей кучи. Он вгрызается в бумажный пакет, вытащив его из квадратного отверстия и разрывает его, яростно мотая головой. Я даже не смотрю, что оттуда выпадет. Что бы это ни было, этого достаточно для отвлечения. Я спрыгиваю на землю и бросаюсь к лестнице.

Стискиваю зубы и стараюсь не смотреть на растерзанное тело на земле, когда пробегаю мимо него, но замечаю периферийным зрением фиолетовые дреды, и они мне говорят больше, чем я хотел бы знать.

Я не первый скаут, которого Кью послала на это задание.

Желчь подступает к горлу, но я сдерживаю ее и бегу быстрее. Когда добираюсь до лестницы без преследования, то решаю не останавливаться и даже не смотрю по сторонам, прежде чем преодолеть расстояние между торговым центром и аптекой, и не притормаживаю. Мне надоело быть осторожным. Пора покончить со всем этим. Я просто хочу войти, выйти и убраться нахуй из «Притчард Парка» навсегда.

Достаю пистолет и проскальзываю через разбитую раздвижную стеклянную дверь. В прошлом я старался ходить бесшумно из осторожности, но сейчас, честно говоря, я надеюсь, что внутри кто-нибудь есть. Во мне растет ярость, которую я был бы не прочь выплеснуть на мото-уродов.

Нахер Квинта за то, что он умудрился получить смертельно-опасное ранение.

Нахер Картера за то, что у него есть пульс.

Нахер мудаков Всемирного здравоохранения за их делишки.

Нахер Кью за то, что послала меня на миссию для смертников.

Нахер Рейн за то, что заставляет меня хотеть верить в дерьмо, которого, как доказала история, у меня никогда не будет.