Борьба за Рейн

Миллион различных сценариев проносится у меня в голове, но единственный, который имеет смысл, – что мародеры ищут, чем бы поживиться. Они мало что найдут внизу, если только не проверят морозильник или не стащат ключи от мотоцикла или грузовика. Но тот факт, что они разговаривают в полный голос, несмотря на звук включенного душа, говорит мне, что они чертовски смелые и, вероятно, хорошо вооружены.

Я крадусь по коридору с пистолетом наготове. С каждым шагом, приближающим меня к гостиной, голоса становятся все отчетливее. Тот, кто сейчас говорит, точно мужчина, и это хорошо. Застрелить мужика не станет для меня проблемой. И, сделав еще несколько шагов, я могу сказать, что он определенно из «славных парней*». Это не бандит из продуктового магазина. Этот – из местных, деревенских… с винтовками и на грузовиках, которые пытались напасть на меня в городе.

Спускаюсь по лестнице как можно тише, прижимаясь спиной к стене. На третьей ступеньке я начинаю различать некоторые слова – такие, как «нарушение» и «сознательное неповиновение». На пятой я обнаруживаю источник – светящийся экран телевизора, отражающийся в рамке над диваном.

Я выдыхаю и спускаюсь в гостиную уже не так бесшумно, но держу пистолет перед собой на всякий случай.

– Губернатор Стил, – говорит женщина-корреспондент по телевизору. На ней очень много косметики, и я подозреваю, что у нее такое же похмелье, как у меня. – Вы хотите сказать, что то, чему мы станем свидетелями, является своего рода публичным судебным процессом?

– Нет, мэм, – отвечает обрюзгший старый ублюдок, выхватывая микрофон у нее из руки. Поворачиваясь лицом к камере, губернатор Стил выпячивает грудь. Его толстые, в следах от оспин, щеки растягиваются, и злая улыбка появляется на лице. – То, что вы все сейчас увидите, ха... это публичная казнь.

Я падаю на диван и кладу пистолет на кофейный столик.

– Извините, – говорит журналистка, наклоняясь к микрофону, который губернатор Гондон вырвал у нее. – Вы сказали... казнь?

– Совершенно верно, юная леди. События 23 апреля подарили человеческой расе второй шанс на жизнь, и мы должны защитить его любой ценой. Мы столкнулись с угрозой вымирания из-за нашего сострадания, и единственный способ предотвратить подобное развитие событий, – это защищать закон естественного отбора зубами и ногтями – этот ублюдок ударяет своей пухлой ладонью по рукоятке микрофона. – По словам покойного великого доктора Мартина Лютера Кинга младшего «Отчаянные времена требуют отчаянных мер».

– Губернатор, сэр, я полагаю, что это Гиппократ сказал...

Он отдергивает микрофон еще дальше от наклонившегося репортера.

– Мы больше не являемся разделенными на страны! Мы – одна человеческая раса и наш непримиримый враг – любой, кто осмелится снова пренебрегать законом естественного отбора! Будущее нашего вида зависит от быстрого… – Его обвисшие щеки болтаются, когда он потрясает кулаком в воздухе.

– Но господин губернатор…

Лысеющий кусок дерьма фактически отталкивает репортера плечом и делает шаг к камере.

– Сегодня вы все увидите, на что готово пойти ваше правительство, чтобы защитить вас и предотвратить гибель человечества. Мы очень серьезно относимся к этой обязанности, поэтому любой подозреваемый в деятельности, которая спасает или поддерживает жизнь человека недееспособного, со смертельным ранением или болезнью, будет судим в течение сорока восьми часов и, в случае признания его виновным, приговорен к смертной казни.

Камера двигается вправо, захватывая в объектив потрясенного репортера и здание Капитолия штата Джорджия с золотым куполом, и поворачивается к зеленой лужайке, окруженной людьми.

– С этого момента, – продолжает губернатор, появляясь на экране, – Плаза-парк станет местом последнего упокоения тех, кто решит бросить вызов закону естественного отбора в великом штате Джорджия!

Из толпы доносятся одобрительные возгласы.

Они, блять, действительно радуются.

– Поскольку эти преступники предпочли нарушить законы природы, их тела будут возвращены природе, как искупление.

По жесту губернатора камера наклоняется вниз, показывая выкопанную в земле яму размером четыре на четыре фута и рядом с ней молодое деревце, корни которого завернуты в мешковину.

– Южный виргинский дуб, величественный символ штата Джорджия будет стоять там, где падут эти предатели, как напоминание о том, что Мать Природа теперь является истинным законотворцем, и, если мы снова ослушаемся ее, она поглотит всех нас.

Он делает паузу для драматического эффекта, а затем рявкает:

– Пристав, выведите обвиняемого (the accused).

Высокий худой мужик в форме полицейского раздвигает толпу, таща за собой пожилого седовласого мужчину. Он одет в тюремную робу, которая выглядит так, словно сделана из той же мешковины, в которую завернуты корни саженца. Его руки связаны за спиной, на глазах повязка, а рот заткнут кляпом. Он несколько раз оступается, пока они плетутся по плохо выровненному участку газона, но, похоже, идет добровольно.

Меня мутит, когда я смотрю, как судебный пристав ставит его прямо перед ямой, лицом к губернатору.

Нет. Нет, нет, нет, нет…

– Доктор Макэвой, вы были арестованы 29 апреля в Мемориальной больнице Грейди за то, что, предположительно, продолжали проводить мероприятия по реанимации после того, как ваше начальство приказало прекратить работу отделению интенсивной терапии. В ходе судебного разбирательства, 30 апреля вы были признаны виновным в этом преступлении, вследствие чего были приговорены к смерти. Если вы желаете произнести последнее слово, вы можете сделать это сейчас или навеки сохранить молчание.

Помощник вынимает тряпку изо рта доктора Макэвоя.

Тот сглатывает. Его губы дрожат. И слабым голосом он говорит:

– Элизабет Энн, я... я буду любить тебя вечно. Позаботься о девочках. Скажи им, чтобы они не грустили. Скажи им... – он шмыгает носом. – Скажи им, что всякий раз, когда дует ветер, это я обнимаю их.

К тому времени, как раздается выстрел, я уже на полпути вверх по лестнице.

***

славные парни* – типичные белые мужчины из маленьких городов или сельских районов Южных штатов США

ГЛАВА

XVII

Рейн

Я успеваю плотно закрыть глаза и заткнуть уши. Но все равно слышу выстрел и звук, с которым тело падает в яму. Образ мужчины в комбинезоне из холстины все еще стоит перед глазами. Только теперь это двое мужчин. Они оба в красных банданах и направляют пистолеты на Уэса возле «Хаккаби Фудз». Я смотрю, как пули прошивают их тела. Снова слышу хрипы и судорожные вдохи, когда они падают на ложе из битого стекла. Я ощущаю тяжесть оружия в руке и груз вины на своей совести. Внезапно начинаю сомневаться, кого жалеть больше, – казненного или палача.

Когда наконец открываю глаза и убираю руки от ушей – ямы нет. На том месте уже растет молодой дуб, который даже выше человека, стоявшего там до него. И рядом с ним губернатор Стил позирует с золотой лопатой в руках, блестящей поверхности которой никогда не касалась грязь. С каждой вспышкой камеры его оскал становится шире, а поза все более героической и величественной. Камера поворачивается к репортеру для заключительного комментария, но ей нечего сказать. Она просто смотрит в объектив, и пустое выражение ее лица является отражением моего собственного. Я не отвожу глаз от экрана, пока он не становится черным.

Стою с отвисшей челюстью и молчу, осмысливая весь ужас произошедшего. Но, кажется, я одна переживаю потрясение. Через несколько секунд в ресторане снова поднимается шум. Они продолжают с того момента, на котором прервались, воспринимая трансляцию так, как будто это было просто очередное паршивое реалити-шоу, шокирующее в момент показа, но забытое, как только закончилось.

Кью продолжает бросать в толпу съестные припасы из моего рюкзака, доводя людей до безумия в подражание губернатору Стилу.

– Я верну вас природе, грязные преступники! Бах! Ты дерево! Пиу, пиу! Теперь ты тоже дерево! Эй! Прекрати двигаться, ублюдок! Я сказала, ты дерево!

Спотыкаясь, бреду назад через мош-пит*, в котором беснуются беглецы, пока не натыкаюсь на бочку, в которой пылает огонь. Вынужденно разворачиваюсь и направляюсь прямо в коридор. Я прохожу мимо семьи Картера. Четыре человека сидят за столиком и жмутся друг к другу. Они зовут меня, но я не останавливаюсь. Не хочу останавливаться. Только сейчас я наконец понимаю, что, должно быть, Уэс чувствовал тогда.

И мне тоже хочется уйти. Впервые с тех пор.

Я пытаюсь набраться смелости, чтобы поднять голову и посмотреть в разбитые окна. Но продолжаю глядеть на свои ноги и наблюдаю, как они поворачиваются и заходят в магазин смокингов.

Потому что я совсем не такая, как Уэс Паркер. Как бы сильно мне этого не хотелось.

Я не храбрая.

Я не сильная.

Я слабая, напуганная и, возможно, схожу с ума.

Наверное, поэтому он и ушел. Потому что Уэс носит свое прошлое, как броню, в то время как я ношу свое, как цепи.

Я поднимаю манекен и ставлю его обратно на белый куб в центре магазина. Затем закрываю дверцы шкафа и задвигаю ящики кассы, устраняя беспорядок, устроенный Кью. Я даже на идеально ровном расстоянии, симметрично устанавливаю манекены на подставке по обеим сторонам помещения. И продолжаю прибираться, пока не чувствую, что мое давление возвращается к норме, а желание кричать и рвать на себе волосы проходит, и пока не возвращается ощущение, что у меня есть хоть капля контроля в этом гребаном новом мире.

Когда парни возвращаются, наше жилище выглядит, как конфетка. Квинт тоже… ну почти.

Я забираюсь на стойку, и Ламар вываливает повязки, таблетки и мази на чистую поверхность рядом со мной.

– Ну и ну, вы поглядите, мой больной встал и ходит. Ты съел что-нибудь?

– Съел ли я что-нибудь? – Квинт морщится от боли и касается кончиками пальцев своей повязки.

– Тебя только что оттаскала за волосы Королева Песцов, – заканчивает за него Ламар. – И ты хочешь знать, ел ли он?

Я закрываю Ламару рот ладонями, заставляя его замолчать, и пытаюсь устрашить взглядом.

Квинт ищет глазами скрытые устройства наблюдения.

– Хренасе, вы чё, серьезно? – возмущается Ламар, прежде чем оттолкнуть мои руки. – Я даже не могу назвать ее...

– Тсссс! – мы с Квинтом реагируем одновременно и машем руками у него перед лицом.

Но уже слишком поздно. Оскорбление Ламара, должно быть, имело силу вызвать сатану собственной персоной, потому что в тот же момент на пороге возникает Кью.

Я соскальзываю со стойки, и мы с Квинтом встаем по обе стороны от Ламара, как будто в самом деле способны его защитить.

Ее змеиные глазки пробегают по нам. Затем останавливаются на мальчике посередине.

– Видела, как ты и твой братец лопали завтрак этим утром. Короче, я была очень терпелива с вами всеми, но теперь, когда знаю, что ваша сестричка скрывала от меня, ну… – она широко разводит руки, а затем делает громкий хлопок, – моё терпение нахер лопнуло.

– Нет! – меня охватывает паника, и желчь подступает к горлу. – Пожалуйста, не выгоняй нас. Пожалуйста. Я… я не могу вернуться обратно. Я… мы… – мои глаза перебегают с Квинта на Ламара. – Нам больше некуда идти!

– Оу… разве не сучка виновата? Может быть следовало подумать об этом прежде, чем пытаться наебать своего домовладельца? – выражение лица Кью становится кровожадным. – Убирайтесь к чертовой матери.

– Пожалуйста! – кричу я, делая шаг вперед, чтобы ухватить ее за руку.

Кью выдергивает свою руку и вцепляется мне в лицо, растопырив пальцы. Ноготь ее большого пальца впивается в мою челюсть, а ногти двух первых вонзаются в мешки под глазами, оттягивая нижние веки вниз. Сучка оценивает меня, как кошка, которая размышляет, хочется ли ей поиграть со мной перед тем, как она меня съест.

– Дотронься до меня еще раз, и я вырву твои глазные яблоки и сделаю из них себе сережки, сука.

Я пытаюсь сомкнуть веки и шепчу ей в ладонь:

– Прости.

Кью вздыхает и отталкивает мое лицо.

– Я позволю вам всем остаться при одном условии, – она переключает внимание на парней справа от меня и усмехается: – Эти два ленивых мудака отправятся на охоту... сейчас.

– Нет, – умоляю я и качаю головой. – Пожалуйста. Они не могут. У Квинта всё еще открытая рана, а Ламар... – я поворачиваюсь и смотрю на умника, стоящего рядом со мной. – Он всего лишь ребенок.

– Хнык-хнык, сучка, – Кью делает такое движение, будто смахивает слезу прямо на меня. – Отправляйтесь за покупками или убирайтесь к чертовой матери.

Мой разум лихорадочно перебирает все возможные варианты. И хотя при одной лишь мысли выйти на улицу, комната начинает вращаться, а стены надвигаются на меня, я не могу допустить, чтобы нас выгнали или рисковать потерей своих единственных друзей.

Становится трудно дышать. Руки вспотели. Открываю рот, чтобы предложить себя, но голос, который слышу, – не мой. Он низкий, холодный, резкий и электризует каждую клеточку моего тела.

– Я сделаю это.

Четыре головы поворачиваются ко входу, обнаруживая присутствие того, кого я никогда не думала увидеть снова. Его каштановые волосы темные и мокрые. Светло-зеленые глаза серьезны и печальны. Одежда чистая, ботинки в грязи. Даже с расстояния десяти футов (3м.) я могу чувствовать его. Он опустошен. Внешне спокоен и безразличен, а внутри исполнен холодной ярости. Упрямый, несговорчивый и все же… он здесь.

Он вернулся.

Меня начинает затягивать в омут его зеленых газ.

– Ты всё еще хочешь остаться здесь? – тихие слова предназначаются только мне.

Киваю, хотя это ложь. Я ни на секунду не хочу оставаться здесь, но кивнуть легче, чем признать, в каком нахожусь состоянии. Что не способна даже выглянуть наружу, не спровоцировав этим новый приступ.

Его взгляд становится жестким, когда останавливается на Кью.

– Тогда я сделаю это.

Она хлопает в ладоши и неторопливо приближается к Уэсу, покачивая бедрами, и кажется, будто помахивая невидимым хвостом.

– Я знала, что ты вернешься, Серфербой, – мурлычет она, протягивая руку, чтобы погладить его по щеке.

Уэс отводит свой идеально-высеченный подбородок, и она начинает хохотать.

– Ой, я забыла. Ты хочешь держать это в секрете, – она бросает мне злую ухмылку и направляется к выходу.

Перед тем, как уйти, Кью снова поворачивается к Уэсу.

– У тебя есть время до завтра, чтобы принести мне средство для мытья посуды, жидкость для розжига, зубные щетки, дезодорант, батарейки D* и печенье с шоколадной крошкой. Серфербой, я не играю в игры.

Уэс приподнимает бровь, но ничего не отвечает. Она разворачивается и уходит. Затем его взгляд возвращается ко мне, такой же холодный и настороженный, как в день нашей встречи. Я перестаю дышать.

– Ты ранена, – Уэс стискивает зубы, и слова получаются резкими и скрипучими.

Я даже не знаю, что на это сказать.

Конечно, я, блять, ранена. Ты бросил меня. Я нуждалась в тебе, а ты бросил меня.

Но когда Уэс протягивает руку и проводит большим пальцем по моей рассеченной щеке, я вздрагиваю и до меня доходит, что он имел в виду.

– Хмх, – я отворачиваю голову и шиплю: – Какая тебе разница?

– Ну, э-э… – Ламар мямлит, когда они с Квинтом пытаются проскользнуть мимо. – Если мы вам понадобимся, мы собираемся... свалить как можно быстрее. Черт.

Он показывает знак мира по пути к выходу, и остаюсь только я.

И Уэс.

Который всё еще пялится на мою щеку.

– Кто сделал это с тобой?

– Это не имеет значения.

– Черт возьми, скажи мне, Рейн.

– Прекрасно! Ты сделал это со мной, ясно? Ты. Если бы ты был здесь, ничего этого бы не случилось!

Уэс опускает глаза.

Замечаю, какие у него красные веки.

Вточь, как у меня.

– Прости, – говорит он мягко. В его голосе слышна искренность, и мне хочется начать делать глупые вещи, например, поцеловать его воспаленные глаза. Поэтому я поворачиваюсь и иду к кассовой стойке, чтобы увеличить расстояние между нами.

Сажусь на темно-серую поверхность рядом с медицинскими изделиями. Здесь лучше. Я чувствую, что теперь почти в состоянии соображать. Почти.

– Я никогда не сожалел ни о чем, что сделал раньше… но я сожалею об этом, – Уэс поднимает глаза, и раскаяние, которое я вижу в них, – это всё извинение, которое мне требуется.

Я хочу подбежать к нему и поцелуями заставить боль исчезнуть с его лица, но не могу. Я парализована его присутствием. Все, что могу сделать, это замереть и смотреть, как он двигается по помещению, словно призрак.

– Я не ожидаю, что ты поймешь, что значит бояться чего-то иррационального и бессмысленного. – Уэс делает шаг ко мне. Затем еще один. – Но это… — он водит пальцем между нами, — это пугает меня до усрачки.

Шаг.

– Я пытался защитить себя.

Шаг.

– Но когда посмотрел сегодняшнюю трансляцию… – Уэс качает головой, и его лицо бледнеет. – Понял, что есть кое-что, что я хочу защитить даже больше, чем себя. – Уэс преодолевает разделяющее нас расстояние одним шагом.

Он встает у меня между коленями. Ладони пристраиваются на дрожащих бедрах.

– Я знаю, ты думаешь, что находишься в безопасности здесь, но это не так. Ты заботишься о Квинте… и все эти свидетели...

Уэс обхватывает мое лицо ладонью чуть ниже раны. Я закрываю глаза и тянусь навстречу его прикосновению, хотя от этого моя боль становится сильнее.

– Разозли не того человека, и он может заставить тебя исчезнуть одним телефонным звонком, Рейн.

Я плотнее сжимаю веки и мотаю головой. Уэс не отрывает руки́.

Никто здесь не поступил бы так. Правда же?

– Послушай, мне все равно, ненавидишь ты меня или нет. И не имеет значения, как больно мне видеть тебя с кем-то другим. И даже неважно, заговоришь ли ты со мной снова. Я вытерплю это всё и даже больше, чтобы убедиться, что они не заберут тебя.

Голова Уэса медленно приближается ко мне, но его губы не касаются моего рта. Поцелуи, легкие как перышко, ложатся на мой выпуклый рубец. Этот жест такой нежный, такой милый, что сердце разрывается. Помню, как Уэс морщился и стискивал зубы, когда я обрабатывала его пулевое ранение. Вот как я себя сейчас чувствую. Осознаю, как сильно нуждаюсь в этой нежности, и от этого мне больно.

Мои глаза распахиваются, когда накрывает странное чувство déjà vu.

Боль сменяется паникой, и я нервно ищу характерные силуэты всадников на рубашке Уэса.

– Ты настоящий? – шепчу я, прикасаясь кончиками пальцев к оранжевому гибискусу над сердцем.

Уэс прижимается своим лбом к моему и проводит рукой по моим волосам в районе затылка.

– А ты?

Я тянусь обеими руками к его поразительно красивому лицу, желая поцеловать, прикоснуться, убедиться, что это не очередной жестокий сон, но звук покашливания разрушает момент.

Голова Уэса резко поворачивается в сторону двери. Затем его ладонь превращается в кулак, когда он видит, кто наш нежданный гость.

Челюсть Картера напрягается, а ноздри раздуваются. Он стоит в дверях, держа в руках букет из полевых цветов и одуванчиков, головки которых торчат во все стороны.

– Я пришел узнать, как ты, но… – он с отвращением оглядывает Уэса. Затем с разочарованным видом поворачивается ко мне, – похоже, у тебя компания.

Что-то меняется в его поведении, и внезапно он превращается в Засранца Картера из старшей школы. Мой бывший направляется ко мне с такой ухмылкой, как будто только что бросил победный трехочковый.

Уэс разжимает кулак, облокачивается на прилавок и медленно поглаживает мою шею.

Картер останавливается прямо передо мной и смотрит на располосованную щеку. С этого расстояния вижу, что одна сторона его челюсти распухла. Должно быть, он тоже получил довольно сильный удар во время драки. За маской притворства в глазах вспыхивает гнев, но он пришел сюда поговорить не о том, что беглецы разукрасили наши лица.

– Я просто хотел первым поздравить тебя с днем рождения! – он протягивает мне букет, уже поставленный в бутылку, и гордо улыбается. А затем с торжествующей улыбкой смотрит на Уэса.

Я машинально принимаю букет и смотрю в недоумении на цветы.

– Сейчас май? – спрашиваю я тихо, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Ага. 3 мая, – Картер выгибает грудь.

– Я... – мои глаза смотрят сквозь цветы и останавливаются на одной точке на полу, – я не думала, что у меня будет еще один день рождения.

Моргнув, поднимаю глаза и вижу, что Картер смотрит на Уэса с мстительным удовлетворением, а Уэс наблюдает за мной с плохо скрываемым беспокойством на лице.

– Спасибо, Картер, – шепчу я, обнимая его одной рукой, в то время как другой держу Уэса за плечо. – Увидимся позже, хорошо?

Уверена, что Картер и Уэс за моей спиной обмениваются оскорбительными взглядами, но Уэс не поведется и не покажет, что ему не все равно.

– Хорошо, Рейнбоу Брайт, – говорит он. Затем выстреливает в меня из воображаемого пистолета и подмигивает, направляясь к выходу. – Приходи попозже. Мои родные тоже хотят поздравить тебя с днем рождения.

Я не отвечаю, но в ту секунду, когда шесть футов три дюйма Картера исчезают из виду, чувствую, как все тело Уэса рядом со мной напрягается.

Я ставлю цветы на пол и поворачиваюсь к нему.

– Пожалуйста, не психуй. Картер и я просто др…

– Сегодня твой день рождения? – брови Уэса приподнимаются и сходятся вместе.

– А... эм… да. Наверное, да, – улыбаюсь, все еще пытаясь осознать тот факт, что я все-таки дожила до двадцати.

– Черт, – он заправляет влажные волосы за ухо и смотрит в пустой коридор, – я не знал.

Я смеюсь:

– Если тебе от этого станет легче, я тоже не знала.

– Это неважно, – серьезно отвечает Уэс.

Затем, без предупреждения, он наклоняется и прижимается своими губами к моим. Сердце начинает колотиться. Мысли разбегаются. Перед глазами разлетаются сверкающие искорки. И перколятор в моем мозгу, который когда-то экстрагировал радость, постанывает и поскрипывает, пока, наконец, не избавляется от всей ржавчины и паутины и снова не начинает выпускать светящиеся частички в мой кровоток.

Я касаюсь его плеч, лица, волос – всего, до чего могу дотронуться. Мне нужно убедиться, что он действительно здесь.

Он действительно здесь.

Уэс углубляет поцелуй, напирая на меня со страстью, которой я не ощущала с тех пор, как... Нет. Нет, нет, нет.

Перколятор снова отключается.

Искорки гаснут.

Сердце падает, утягивая за собой мои мысли.

Уэс разрывает наш поцелуй, и отстранившись на четверть дюйма от моих губ, говорит мне то, о чем я уже знаю.

– Мне нужно идти.

– Но… ты только что пришел, – шепчу я, чувствуя, как длинные пальцы отчаяния начинают сжиматься вокруг моего горла.

– Я сейчас вернусь. Обещаю, – Уэс смотрит на меня с решительностью в глазах и последний раз целует в губы, но я слишком ошарашена, чтобы ответить на поцелуй. – Если я хочу достать то, что заказала Кью засветло, мне нужно идти сейчас.

Еще до того, как я успеваю кивнуть, лучший подарок на день рождения, который я когда-либо получала, сбегает от меня.

***

мош-пит* – место, где устраивают мош. Обычно это круг, который толпа зрителей освобождает для любителей моша. Мош или мошинг (moshing) синоним слова «слэм». Слэм и мош – несколько разные вещи. Мош жестче, он больше похож на танец, включающий удары руками и ногами. Слэм или слем – действие на концертах, где поклонники специально толкаются и прыгают у сцены, бурно выражая восторг. Место, где происходит слэм, называют слэмпитом («ямой для слэма»).

батарейки D* – наиболее крупноформатный типоразмер, применяемый в элементах питания потребительского уровня.

ГЛАВА

XVIII

Уэс

– Конечно, это ее гребаный день рождения. Почему бы в тот день, когда я появлюсь с пустыми руками, да ещё и после недельного запоя, не быть ее гребаному дню рождению? Боже, я такой придурок.

Я шагаю по безлюдной парковке, разговаривая вслух сам с собой и размахивая пистолетом, наплевав на то, что меня могут увидеть. Теперь по улицам ходят только «Бонис» и люди, которые слишком глупы или безрассудны, чтобы тех бояться.

Похоже, я только что присоединился ко второй категории.

Земля влажная после вчерашней грозы с дождем, и небо всё еще затянуто облаками. Я приближаюсь к перекрестку перед торговым центром, а ветер раздувает мою расстегнутую рубашку, как плащ, и мне это нравится. Нравится электрический заряд в воздухе. Такое чувство, что может случиться все, что угодно. Кажется, что я могу, черт возьми, промаршировать по этой улице прямо в аптеку и справиться с кем-угодно или с чем угодно, что встанет у меня на пути.

Ощущения такие, будто я только что зацеловал Рейнбоу Уильямс до потери чувств.

Я поворачиваюсь и иду по тротуару вместо того, чтобы пройти за торговым центром, потому что прямо сейчас я чертовски непобедим. Рейн всё еще здесь. Никто еще не сообщил копам, что она спасла Квинта. И Рейн не трахается с Картером. Я понял это в ту секунду, когда этот мелкий сучок прокашлялся. Если бы они переспали, он бы не просто злобно пялился и пытался умничать, а наставил бы на меня винтовку своего папаши.

Незаметно для самого себя я оказываюсь стоящим прямо перед разбитой дверью CVS*. Никаких диких собак. Никаких раздутых трупов с дредами. Никаких маньяков-убийц на мотоциклах.

Думаю, бог любит меня, когда я стараюсь не быть придурком.

Знаю, есть шанс, что какой-нибудь укуренный бони снесет мне голову, как только я загляну внутрь, но также есть вероятность, что этот магазин снова функционирует. Почта вроде как заработала. Электричество снова есть. «Бургер Пэлас» вообще, блять, не закрывался.

– Вы открыты? – кричу я и стою, прижавшись спиной к кирпичной стене.

– Зависит от того, чем платишь, – отвечает равнодушный голос подростка.

Открываю дверь и замечаю парнишку-бони, который сохранил мне жизнь, когда я был здесь в прошлый раз. Он сидит за кассой и читает журнал «Гирхед» (Gearhead Magazine*). На нем черная толстовка с капюшоном. И на той баллончиком нарисованы кости скелета неоново-оранжевого цвета. Но теперь он не тонет в ней, как неделю назад. Каким-то образом она смотрится на нем намного лучше, а фиолетовый синяк вокруг глаза стал желтовато-зеленым и едва заметен. Я останавливаюсь в дверях, замечая, что пистолет 32-го калибра, из которого он застрелил своего старика, лежит на стойке, направленный в мою сторону.

Он бросает на меня короткий взгляд, и тут же снова возвращается глазами ко мне. Парнишка узнает меня, и выражение безразличия исчезает.

– Здарова, пацан! – я дергаю подбородком.

– Здарова, – его тон и выражение лица настороженные, но он еще не выстрелил в меня, и это хорошо.

– Тебя заставили управлять этим местом в одиночку? – парень легкомысленно дергает плечом.

Он один. Хорошо.

– Послушай… – я делаю несколько шагов вперед, – мне нужно несколько вещей. Я надеюсь, мы сможем договориться.

Подросток приподнимает свою здоровую бровь.

– У тебя есть травка?

Блять. Конечно, четырнадцатилетний ребенок захочет травки.

– Нет, но я думаю, что могу достать патроны 32-го калибра.

Я почти уверен, что у отца Рейн был небольшой запас боеприпасов, которые он запрятал по разным углам. Мне просто нужно поискать получше.

Его бровь опускается, и он возвращается к чтению журнала.

– Нет. У меня полная обойма... ну, кроме одной…

Он косится на меня, и я замечаю в его глазах ненависть. Уверен, что знаю, куда попала та пуля.

– У меня есть кое-что еще, что может тебя заинтересовать, – приближаюсь на шаг. – Обычно я бы не стал предлагать это подростку, но ты кажешься разумным парнем.

Вытаскиваю из кармана бутылочку гидрокодона и встряхиваю ее. Я нашел таблетки, когда опустошал карманы отца Рейн перед тем, как похоронить его. Предполагал, что ублюдок имел при себе что-то, имеющее ценность на улицах.

Глаза парня загораются при виде этой маленькой оранжевой бутылочки, и я знаю, что попал в точку.

– Это дерьмо лучше, чем наличные. Ты можешь купить всё что захочешь, с помощью этого. Если сам не заточишь.

Сопляк закатывает глаза и достает полиэтиленовый пакет из-под прилавка.

– За три таблетки можешь наполнить пакет. Пять – и я добавлю упаковку воды.

Я смеюсь и качаю головой.

– Чувак, думаю, мы с тобой станем хорошими друзьями.

***

CVS* или CVS/pharmacy – CVS Corporation – крупнейшая сеть аптек в США.

Gearhead Magazine* – журнал, посвященный кастом-культуре. Кастом-культура – термин, используемый для описания автомобилей, которые являются произведениями искусства. Также мотоциклов, рисунков, причесок, татуировок и тех, кто создает предметы по индивидуальным проектам, но соблюдая определенный стиль. Сама культура появилась из хот-род культуры Южной Калифорнии в 1960-х.

ГЛАВА

XIX

Рейн

Не могу поверить, что мне двадцать.

Не могу поверить, что Уэс вернулся!

Не могу поверить, что он снова ушел.

Я надеюсь, что с ним всё в порядке.

С ним всё будет в порядке. Это меня избили, и я осталась здесь.

Кью. Ну и сука.

По крайней мере, она разрешила нам остаться.

Но она превратит мою жизнь в ад.

Хотя я уже и так жила в аду.

Но теперь Уэс вернулся!

Но что будет, когда он вспомнит, как сильно ненавидит это место?

Он снова уйдет, и что тогда?

Я умру. Я, блять, умру.

Или я могла бы пойти с ним.

Нет, я не могу сделать это. Не могу даже выглянуть в окно.

Дерьмо. Он снова уйдет, и, если мне к тому времени не станет лучше, я застряну здесь с Кью навсегда.

Мысли в голове напоминают пинг-понг, тело – испуганную рыбку, которая мечется по залу вперед и назад. Кажется, я так метаюсь уже несколько часов. Свет в коридоре начинает приобретать такой желто-оранжевый оттенок, который подсказывает мне о приближении ночи. Я не могу находиться здесь одна в темноте. Я свихнусь окончательно.

В том же перевозбужденном состоянии выбегаю в коридор.

Может быть, пойти посмотреть, не осталось ли чего-нибудь поесть в ресторанном дворике. Это осчастливит Кью. Она всегда бесится, когда я не ем ее драгоценную еду.

Подойдя к атриуму, слышу ее громкий смех, доносящийся с противоположного конца коридора. Выглянув из-за фонтана, вижу как Кью покидает фуд-корт. Она хихикает и толкается плечами с другими беглецами. Я не готова снова встретиться с ней лицом к лицу. Только не в одиночку и не на публике.

Она становится еще хуже, когда у нее есть зрители.

Поэтому я поворачиваю и бегу по коридору, который справа. Мне все равно, куда: главное, – добраться туда до того, как Кью заметит меня.

Узнаю впереди обувной магазин и вспоминаю о приглашении Картера. Голоса Королевы Песцов и ее армии дредированных гаттер-панков эхом отражаются от стен атриума позади меня, поэтому я забегаю в то место, где не хочу находиться.

– Тук, тук… – говорю я, натягивая улыбку, и быстро иду в центр обувного магазина.

Софи вскакивает и подбегает ко мне. Она тянет меня за руку в импровизированную гостиную.

– Рейн! Ты пришла! Иди сюда! Иди! Мы кое-что приготовили для тебя!

Ее мать, должно быть, заплела ей волосы после мытья под природным душем. Прическа выглядит идеально, и, вероятно, это заняло очень много времени. Интересно то, что миссис Реншоу срезала себе волосы, но находит время, чтобы делать прически дочке. Сердце щемит, но я все равно улыбаюсь и позволяю хохотливой десятилетке затащить меня внутрь.

– О, Рейнбоу! – ахает миссис Реншоу, тут же вскакивает и начинает исполнять версию «С днем рождения», напоминающую энергичные, жизнерадостные религиозные песни в стиле «госпел».

Картер и его отец кладут свои игральные карты лицевой стороной вниз на лавочку между ними и присоединяются к пению, но с меньшим рвением, а Софи поет громче всех.

Оттого что все в магазине стоят и поют для меня, мои щеки начинают гореть.

Когда песня заканчивается, Картер подходит ко мне с самодовольным видом, пряча руки за спиной.

– Та-да! – Картер протягивает мне Твинки в упаковке.

Тянусь к воздушному золотому батончику и начинаю смеяться.

– Боже мой, где вы это нашли?

– Так, захватили кое-что, когда уезжали из дома. Хватит на всю оставшуюся жизнь.

Картер вытягивает другую руку, в которой держит маленький карманный фонарик прямо над Твинки и направляет его на потолок.

– Загадай желание, – он улыбается.

Закрываю глаза и представляю непроницаемое выражение на красивом лице, твердые линии, как будто высеченные изо льда. Глаза цвета мятного мороженого. Затем я дую.

Слышу тихий щелчок, затем радостные возгласы и, открыв глаза, вижу, что лучик исчез, как если бы я его задула.

– А ты жутко умный?! – раскрываю Твинки, чтобы не смотреть на его нахальную физиономию.

– Так меня зовут – Умный Картер.

– Угу, – усмехаюсь я. Откусываю первый кусочек, и когда вкус кремового пирожного заполняет рот, не сдерживаю стона удовольствия.

– Боже мой, пофему это так фкуфно? – говорю я, наслаждаясь восхитительным угощением.

– У меня тоже есть кое-что для тебя! – щебечет Софи, подскакивая ко мне с картонкой в руках. Стянув фонарик у своего старшего брата, Софи включает его и освещает внутреннюю сторону крышки от обувной коробки. Там изображен рисунок единорога Пегаса, окруженного большими пушистыми облаками и парящими в небе цветами.

– Он что, какает радугой? – спрашивает Картер, толкая Софи локтем.

– Э-э, нет! Это его хвост, дурак! Радуга вон там!

– Ребята, прекратите! – говорит миссис Реншоу.

– Мне нравится, – улыбаясь, я беру картонку и прижимаю ее к груди. – Спасибо тебе, Софи.

Софи улыбается и показывает язык брату.

– У меня тоже есть кое-что для тебя, милая, – мягко говорит миссис Реншоу, и опускает руку в карман платья.

Жестом она предлагает мне протянуть руку и бросает предмет в мою ладонь, а Софи тут же светит на него фонариком.

Рот открывается от удивления.

– Миссис Реншоу…

– Тихо, тихо. Не пытайся сказать мне «нет», детка. Я хочу, чтобы оно было у тебя.

Золотое колье в моей руке сверкает на свету, отбрасывая желтые блики на кончики пальцев, как крошечный диско-шар.

– Я унаследовала это несколько лет назад от моей тети Розалин. Считается, что это подкова на удачу, но мне всегда казалось, что она больше похожа на радугу, – миссис Реншоу улыбается, и ее щеки раздуваются от гордости, но я понятия не имею, что сделала, чтобы заслужить его.

– Большое вам спасибо. Правда. Но я не могу принять это.

– Хмх. Можешь и примешь. Мне не нужна эта старая вещь. У меня здесь есть всё, что мне необходимо. Миссис Реншоу переводит взгляд с меня на своих детей, а затем на мужа, который все еще стоит. Он опирается на витрину, и большая часть его веса приходится на здоровую ногу, но все равно.

– Джимбо, – кричу я, щелкая пальцами отцу Картера, – вам лучше прямо сейчас сесть.

Мистер Реншоу посмеивается и неохотно садится.

– Зачем вы дарите ей все эти подарки, когда она так груба со мной?

– Мы дарим ей все эти подарки, как раз потому что она грубо обращается с тобой, Джимбо. Черт возьми, еще несколько недель рядом с ней, и ты, возможно, даже начнешь убирать за собой. Миссис Реншоу грозит пальцем своему мужу.

Картер протягивает руку и берет колье из моей ладони, и я задерживаю дыхание, когда он расстегивает его пальцами, слишком большими для этой задачи.

– Женщина, я здесь много чем занимаюсь...

Реншоу затевают очередную притворную огненную ссору, а Софи довольно хихикает.

Никто не смотрит, как Картер соединяет концы колье на моей шее. Никто не видит моего дискомфорта, когда его пальцы скользят по моей коже и исчезают под темными волосами.

Тем временем миссис Реншоу берет фонарик из рук дочери и светит им мужу в лицо. И снова никто не замечает, как я сжимаюсь и отступаю назад, когда Картер наклоняется вперед и шепчет:

– С днем рождения, Рейнбоу Брайт. Мы любим тебя. Я...

– Что, черт возьми, ты делаешь, женщина?

– Я просто подумала, что ты, возможно, захочешь специальное освещение для той речи, которую ты заготовил!

Картер выжидающе смотрит на меня, его руки лежат на моих плечах, и в этот момент что-то почти незаметное в коридоре привлекает внимание. Я слегка поворачиваю голову, вглядываясь в темноту дальней части магазина, и напрягаю слух, пытаясь уловить звуки шагов или голоса́. Вместо этого я слышу что-то, что находит отклик глубоко в моей душе. Знакомый звук, низкий и устойчивый. Затем еще один, чуть выше. Затем другой, постоянно меняющийся, подобно набегающей волне.

– Мне… мне нужно идти, – говорю я, и спотыкаясь иду на звуки, вырвавшись из рук Картера. – Спасибо тебе за праздник.

Картер кричит мне вслед, но я полностью сосредоточена на поиске источника звуков. Бегу по темному коридору, оглядываясь по сторонам, пока не определяю, что звук точно доносится из атриума.

Воздух заполняется нотами. Я едва слышу их отсюда, но они рождают во мне одновременно и страх, и надежду.

Бау, бау, бау, бамммммм.

Подхожу ближе к атриуму и вижу, что весь фонтан в дымке желтого света, а в воздухе витает до боли знакомый аромат.

Ведь я сама его выбирала.

Свечи с ароматом Warm Vanilla Sugar от Bath & Body Works.

ГЛАВА

XX

Рейн

Я пытаюсь сохранить контроль, когда мои чувства атакуются запахами и звуками моего родного дома.

Не делай этого. Не сейчас. Не здесь.

Давит в груди. Я делаю глубокие вдохи, но воздух не поступает.

Не паникуй. Это просто аромат. Аромат не может причинить вреда.

Но причиняет. Он ранит, потому что я ужасно скучаю по нему.

Я заставляю себя обогнуть фонтан и встречаюсь лицом к лицу с единственным человеком, которого желаю видеть... в окружении всего того, что меня пугает.

Уэс сидит на краю фонтана, настраивая гитару, которая выглядит точно так же, как та, на которой играл мой отец, когда я была ребенком. Моя розовая спортивная сумка – та, которую мама купила мне перед первой поездкой в лагерь, – лежит на полу рядом с ним. Она широко раскрыта. И куда ни глянь – повсюду расставлены свечи: на полу и по фонтану.

– Уэс? – мой голос звучит так визгливо, что можно было бы подумать, будто парень упражняется с живыми кобрами, а не лениво настраивает гитару при свете свечей.

Уэссон Патрик Паркер поднимает голову, и на миг я зависаю в пространстве, когда во мне сталкиваются страх и здравый смысл. На тот краткий момент просветления, когда вам не лгут ваши эмоции и не манипулируют вашим логическим мышлением. На долю секунды, когда всё движется с замедленной скоростью, и вы способны видеть вещи такими, какими они являются на самом деле.

И вот, я вижу Уэса, который смотрит на меня одним ярким, сияющим глазом. Блестящие каштановые пряди упали на другой глаз. Они слегка завиваются внизу, потому что лежали за ухом. Губы приоткрыты в улыбке. Гитара, которую он держит, – это просто гитара. Она не может навредить мне. Свечи, которые он зажег, аромат, который чувствую, – тоже не могут причинить мне вреда. Этот прекрасный человек побеспокоился принести эти вещи из моего дома, и на мгновение я польщена, смущена и сражена чувством огромной благодарности.

Но затем Уэс указывает на маленький бежевый плед, расстеленный на полу в нескольких футах от нас, – тот, под которым мы с мамой обычно уютно устраивались, когда смотрели фильмы в ее выходные от работы в больнице дни. И при виде этой картины аромат сигарет и кофе с лесным орехом врезается в меня с сокрушительной силой.

Просветление закончилось. Чувство благодарности испарилось.

Я есть страх, душевная боль, переживания и, и…

– Я не могу, – бормочу я, крутя головой; вдохи учащаются. Ноги кричат мне бежать, но мне удается удержать их на месте – моя потребность оставаться рядом с Уэсом каким-то образом пересиливает страх.

– Не можешь что? Рейн, ты в порядке? Почему ты не садишься? – он снова указывает на одеяло.

– Я не могу! – я выдавливаю слова сквозь стиснутые зубы. Хватаюсь за волосы и сильно дергаю, пытаясь отвлечься на другую боль.

– Ты не можешь сесть? – в его тихом, успокаивающем голосе чувствуется беспокойство.

Я мотаю головой, продолжая дергать себя за волосы и бороться за контроль над своим телом с каким-то неизвестным демоном.

– Ладно…

Слышу, как бренькнула гитара, отложенная в сторону, и чувствую, как сильные руки обхватывают меня за талию. Он ведет меня на себя, мягко тянет вниз, и мое тело следует его безмолвной команде. Я усаживаюсь к нему на колени боком и сразу же утыкаюсь лицом в теплую шею.

– А так можешь сидеть? – спрашивает он, обнимая мое тело, пока я продолжаю делать частые вдохи.

Киваю. Его сила, которую я ощущаю, успокаивает меня. Кажется, будто я завернута в тяжелое одеяло. Запах Уэса напоминает мне о настоящем, а не о прошлом. Его личное поле притяжения поглощает мою панику.

Я делаю глубокий вдох и изумляюсь тому, что мои легкие действительно наполняются. Затем я выдыхаю так сильно, что кружится голова.

Уэс тоже выдыхает, но не от облегчения. Это звук поражения.

Он проводит рукой по волосам:

– Я просто продолжаю все портить.

Качаю головой, желая возразить, но слова еще не вернулись.

– Я хотел найти тебе что-нибудь на день рождения, но потом понял, что тебе ничего не нужно. Тебя не интересуют вещи. По правде говоря, ты была больше всего счастлива, когда забиралась на заднее сиденье мотоцикла, готовая оставить все, что у тебя было. Даже не зная, куда мы направлялись.

Уэс снова обнимает меня двумя руками, и я понимаю, что больше не задыхаюсь. Я вообще не нахожусь в своем теле. Растворяюсь в его словах, грубом тембре глубокого, успокаивающего голоса.

– Поэтому я спросил себя, что бы я сделал на твой день рождения, если бы 23 апреля не случилось. Если бы всё было нормально, понимаешь? Не думаю, что стал бы дарить тебе какую-то вещь. Скорее всего посадил бы на самолет и отвез в Коачеллу.

– Коачеллу? – выскакивает у меня, и тут же появляется любопытная улыбка.

– Мммм. Это грандиозный музыкальный фестиваль в Калифорнии. Его проводят каждый год весной. Или… проводили. – Уэс замолкает.

– Я слышала о нем. Там весело?

Он пожимает плечами:

– Не было шанса побывать. Представлялось веселым. Все бы нажрались и танцевали с цветами в волосах. – Уэс тянется за чем-то и достает маленькую желтую ромашку, которую он, вероятно, стянул из букета Картера.

Представив, как он это делает, я улыбаюсь.

– Хочу, чтобы ты выглядела вот так, – говорит он, втыкая ромашку мне за ухо.

– Что? Хочешь увидеть хиппи (hippie)? – дразню я. Кончики его пальцев скользят по моим волосам, и щеки покалывает.

– Нет… хочу видеть тебя счастливой (happy).

Счастливой.

Я думаю об этом слове... и что Уэс хочет, чтобы я отождествляла себя с этим словом. О том, что он вообще здесь со мной. И тогда до меня доходит.

– Я счастлива.

Он с сомнением смотрит на меня.

– Теперь ты рядом.

– Так что всё это значило? – он указывает на то место, где я стояла несколько минут назад.

– Не могу… – я мотаю головой и пытаюсь начать снова: – Не могу видеть вещи… или чувствовать запахи… – мой подбородок начинает дрожать, и слезы скапливаются в глазах, но я продолжаю прикладывать усилия. Не хочу признаваться в этом вслух. Это звучит так глупо, стыдно и нелепо, но за этими словами заперта свобода, которая выталкивает их, умоляет выпустить ее. – Я даже не могу прикоснуться к вещам, которые напоминают мне о доме... без того...

– Без того, чтобы случился приступ?

Я опускаю глаза и киваю.

– А я заявился с сумкой, полной всякого дерьма из твоего дома, – Уэс зажимает переносицу и качает головой. – Мне так жаль, детка. Я избавлюсь от этого. Всего этого.

– Нет, – говорю я резко. – Оставь это. Мне нужно... – я делаю глубокий вдох.

Мне нужно привыкнуть к этому.

Мне нужно справиться с этим.

Мне нужно прийти в норму, чтобы в следующий раз, когда ты уйдешь, я могла уйти с тобой.

– Ты уверена?

Киваю, не поднимая глаз.

– Ну, я не могу притворяться, что мы в Коачелле, раз ты сидишь у меня на коленях, – Уэс ухмыляется. – Вот, – он передвигает несколько свечей и приглашает меня сесть рядом с ним на край фонтана.

Он снова берет гитару и спрашивает, есть ли у меня какие-нибудь пожелания.

– Я не знаю, что ты можешь.

– Я играл на улицах Рима целыми днями, ежедневно в течение двух лет. Если я этого не знаю, сымпровизирую. – Он начинает рассеянно перебирать струны. – Какая твоя любимая песня?

– Э-э… – я напрягаю мозги, чтобы назвать что-то оригинальное. Что-то, что близко мне. Но вспоминаются только любимые песни Картера.

– «Двадцать один пилот»? – спрашивает Уэс.

– Нет, – выкрикиваю я. Распахиваю глаза и недовольно смотрю на Уэса.

– Ладно, – усмехается он и поднимает одну руку вверх, а другой крепко держит гриф гитары, лежащей у него на коленях. – Итак, ты не знаешь, какая у тебя любимая песня? – Я качаю головой.

– Вызов принят, – Уэс ухмыляется и, даже не глядя, выдает метал-рифф, который застает меня врасплох и заставляет рассмеяться.

– Ладно, значит, не дэт-метал. Как насчет... – Он играет другую мелодию, что-то помедленнее. Его опытные пальцы перебирают струны, пока те не начинают плакать.

Я наклоняю голову, пытаясь понять, где я слышала это раньше.

– Если ты не узнаешь Гарта, то ты определенно не фанат кантри. Ладно, как насчет…

– Да-на-на, чика-чика, да на-на…

Первые ноты «Smells Like Teen Spirit» группы Nirvana заставляют меня заулыбаться и сразу же задвигать головой.

– Вообще-то, от этого мало толку. Все любят «Нирвану», – Уэс улыбается.

– Что люди заказывали больше всего? – спрашиваю я, желая хоть немного узнать о жизни Уэса до того, как мир развалился на части.

Хочу притвориться, что я красивая студентка, обучающаяся за границей, а он красивый уличный музыкант, играющий у фонтана перед Пантеоном.

– Не знаю. Всё, что было популярно. Я даже не могу тебе сказать, сколько раз мне приходилось играть «Call Me Maybe», – Уэс улыбается. – Но это был классический рок, когда все начинали петь – и, что более важно, давать чаевые. Не имело значения, были ли они молоды, стары, богаты, бедны или даже говорили ли они по-английски. Если я играл: The Beatles, The Stones, Journey, The Eagles… у меня всегда был хороший улов, и все отходили от моего фонтана счастливыми.

«Счастливыми». Опять это слово.

– Сыграешь мне одну из них?

Уэс изучает меня взглядом, перебирая в музыкальном каталоге у себя в голове песни, пока не находит нужную. Затем с ухмылкой он говорит:

– Есть. Чика да на-на на-на, да на-на…

Мои глаза загораются, и сердце отзывается, когда он играет простую песню об американской девушке. О том, что ее представления о мире разрушились, столкнувшись с реальностью. И как она пытается найти место в этом огромном, беспощадном мире, где можно было бы спрятаться от боли.

– Мне это нравится, – я улыбаюсь, сглатывая комок в горле.

– Том Петти, – он качает головой. – Чертов гений.

Подняв глаза, Уэс указывает подбородком на что-то у меня за плечом.

– Как жизнь?

Мое сердце замирает, но когда я оборачиваюсь, – это не Кью и ее команда; это Квинт и Ламар тихонько подбираются к нам, выйдя из ресторанного дворика.

– Думаю, теперь безопасно возвращаться в «Савви», – шутит Ламар.

– Вы можете потусоваться здесь, если хотите, – Уэс указывает на одеяло на полу, на которое я избегаю смотреть. – Мы просто пытаемся понять, какая любимая песня у Рейн.

Происходит безмолвное братское общение между Квинтом и Ламаром.

Затем Ламар говорит:

– Ааа... к черту. В магазине нечего делать, кроме как пялиться на этого угрюмого ублюдка всю ночь. Мы поотрываемся вместе с вами.

Квинт пожимает плечами, и Ламар ведет его к пледу. Придерживая сзади, Ламар помогает Квинту опуститься и сесть так, чтобы не потревожить шею. Мое сердце сжимается, когда вижу Ламара, помогающего своему брату, и я даже не осознаю, что смотрю на одеяло, пока они оба садятся на него.

Мои глаза увеличиваются, и я быстро перевожу взгляд обратно на самодовольное лицо Уэса.

О, думаешь, такооой умный.

Уэс слегка сжимает мое бедро. Затем снова направляет свое внимание на братьев Джонс.

– Вы, ребята, знаете, что любит слушать Рейн?

– Free Birrrrrrd! – кричит кто-то сверху.

Я резко поднимаю голову и вижу Бранджелину, стоящих на верхней части сломанного эскалатора с поднятыми вверх кулаками. Они спускаются по металлической лестнице до середины и садятся на ступеньки.

– Нет, нет, нет! – кричит Не Брэд. – Я хочу услышать... – Он переходит на хип-хоп: – «Мне нужен был только перепихон»*.

– Что? – встревает Брэд.

– «The Nookie»!

– Что?

Они поют припев снова и снова, а Уэс наклоняется и шепчет мне на ухо:

– Я, блять, не играю Limp Bizit.

Я хихикаю, когда Крошка Тим, шаркая ногами, выходит из темного магазина на втором этаже, держа свое банджо над головой:

– Кто-то сказал «перепихон»?

– Уэс пытается понять, какая у меня любимая песня, – кричу я им.

– По-моему, она похожа на фанатку Тейлор Свифт, – дразнит Крошка, занимая место на несколько ступеней выше Бранджелины.

Уэс снова смотрит на меня и поднимает бровь.

– Ты свифти*?

Я пожимаю плечами, но прежде чем успеваю ответить, замечаю знакомый s-образный силуэт, окутанный облаком дыма и приближающийся к атриуму из коридора слева, – того, по которому я никогда не хожу.

– Давай, Серфербой, – кричит Кью невнятно, растягивая слова, и щелкает пальцами в нашем направлении. – Сыграй мне что-нибудь Т. Свифт.

Взгляд Уэса становится жестоким и опускается на меня. Резкая линия его челюсти напрягается в свете свечей.

– Ты хочешь, чтобы я вел себя хорошо? – шепчет он. Смысл его слов ясен.

Ты хочешь продолжать жить здесь, или я могу побыть придурком?

– Нет, – говорю я, и у меня появляется злая идея. – Я хочу, чтобы ты сыграл «Mean»*.

Уэс усмехается:

– Песня? – Я киваю. – Ты уверена? – Я снова киваю.

– Хорошо, но ты должна это спеть.

– Что? Нет. Уэс…

– Да, – он проводит большим пальцам под порезом на моей щеке, давая мне понять, что он точно знает, кто его оставил. – Ты поёшь.

– Но… что, если я не знаю слов?

– Их все знают.

Прежде чем успеваю продолжить спор, пальцы Уэса ложатся на струны, как будто он играл эту песню сто раз, и поезд под названием «Mean» отчаливает. Грудь сжимается при взгляде на Кью, которая сейчас сидит на нижней ступеньке эскалатора и пристально смотрит на меня.

Когда приходит время мне петь первую строчку, голос сдавливает, но Уэс просто снова играет мелодию, на этот раз тихо напевая слова. Я почти решаюсь, но только с третьей попытки слова действительно слетают с моих губ.

Сначала они тихие, когда я говорю Кью, что она любит издеваться на теми, кто слабее.

Чуть громче, когда рассказываю, что ее голос напоминает скрип ногтя по стеклу.

И к тому времени, как мы доходим до припева, я заявляю – не ей, а себе, – что однажды я уйду отсюда, а она навсегда останется злобным ничтожеством.

– Йи-хо! – кричит Крошка, присоединяясь на банджо. Он спускается по лестнице эскалатора и проходит прямо мимо Кью, которая делает затяжку из своей трубки и пытается изображать непонимание.

Бранджелина встают, держась за руки, и раскачиваются назад и вперед, помогая мне петь второй куплет о том, как я иду, опустив голову, потому что она всегда указывает на мои недостатки.

Но только когда Горластый появляется из ниоткуда и начинает играть на своем аккордеоне так, будто это электрогитара вишневого цвета с изображенным на ней пламенем, я наконец чувствую себя достаточно уверенно, чтобы петь в полный голос. Это не красиво. Это не идеально. Это, уж точно, не достаточно хорошо для хора Первой баптистской церкви Франклин-Спрингс. Но когда я смотрю Кью в глаза и говорю ей, что она жалкая лгунья, которая умрет в одиночестве, для меня это звучит чертовски хорошо.

Софи подбегает ко мне и начинает танцевать и петь во весь голос, и к последнему припеву даже Уэс и Ламар, который считает себя очень крутым, подпевают.

Когда песня заканчивается, Крошка Тим затягивает концовку еще на две минуты, исполняя худшее, но самое страстное соло на банджо в мире. Мы все хохочем, когда он поднимает инструмент над головой, как будто только что сыграл нечто невероятное.

Но звук выстрелов очень быстро заставляет нас замолчать.

Когда эхо разносится по торговому центру, мое сердце останавливается, а руки тянутся к Уэсу; корпус банджо взрывается, осыпая Крошку осколками дерева.

Кью поднимается и стоит пошатываясь. Теперь в тишине атриума слышен лишь один голос – хихиканье укуренной сучки.

– Вы, ублюдки, кучка... комиков, да? – Она размахивает маленьким черным пистолетом, крутя расслабленным запястьем и указывая на всех нас стволом. – Вы теперь кучка рок-звезд?

Она спотыкается, делая несколько шагов вперед, с самодовольной ухмылкой на сонном лице.

– Ну хорошо. Вы знаете, что едят рок-звезды? – слышим ее медленный злой смех. Она улыбается. – Они не едят дерьмовую еду.

Ее глаза с отяжелевшими веками останавливаются на Крошке, который держит в руках то, что осталось от его уничтоженного банджо, и выглядит так, словно собирается заплакать. Подойдя к нему, она тычет в его толстый живот стволом пистолета и усмехается:

– Так что завтра вы все не будете есть дерьмовую еду.

Никто не двигается, пока Кью возвращается туда, откуда пришла. После этого жуткого смеха тишина производит особенно гнетущее впечатление.

И наша радость находит вечное упокоение в этой мертвой тишине.

***

«Мне нужен был только перепихон»* – «I did it all for the nookie » из песни « Nookie » рок-группы Limp Bizkit .

свифти* – фанат Тейлор Свифт.

«Mean»* – музыкальная композиция Тейлор Свифт (mean – жалкий, посредственный, злобный).

ГЛАВА

XXI

Уэс

Едва только Кью уходит, я понимаю, как сильно мы только что сглупили.

Мало того, что мы теперь в черном списке этой пизды, так еще и у беглецов из-за нас неприятности.

Один телефонный звонок. Это все что нужно для того, чтобы Рейн получила пулю между глаз в прямом эфире, а мы только что обзавелись новыми врагами.

Все разбегаются по торговому центру, направляясь каждый в свой угол, ворча и бросая на нас обвиняющие взгляды, в то время как Рейн сидит, прикрыв рот рукавами толстовки и уставившись на темный коридор, в котором только что скрылась Кью.

– Соф! Что, черт возьми, это было? Вернись сюда! – низкий голос эхом доносится из коридора позади нас. Мне не нужно оборачиваться. Я и так знаю, что голос принадлежит этому самодовольному маленькому засранцу Картеру.

– Иду, – кричит Софи. Затем она поворачивается и смотрит на Рейн большими печальными глазами. – Мне нужно идти. Картер не хотел, чтобы я приходила сюда. Но все равно, с днем рождения!

– Спасибо, взрослая девочка, – Рейн натянуто улыбается и раскрывает руки для объятий. – Иди и скажи своему брату, что он тебе не начальник, – ее голос звучит совсем по-другому, когда она разговаривает с детьми. Он сильнее. В нем больше уверенности. Она разговаривает, как мама.

Хорошая мама, а не та, которая, по несчастью, досталась мне.

Как только девочка уходит, Рейн никнет, как ромашка, украшающая ее волосы.

– Кью только что выстрелила из пистолета примерно в двадцати футах (6м.) от нее, – она качает головой.

– С ней всё в порядке.

– Она останется завтра голодной. Из-за меня.

– Нет, не останется. – Я обхватываю подбородок Рейн и поворачиваю ее несчастное, но прекрасное лицо к себе. – У всех здесь есть припрятанная еда. Никто не будет голодать, ясно?

Глаза Рейн опускаются к полу.

– Это не конец, Уэс. Кью сделает что-нибудь еще. Она попытается мне отомстить за это.

– Нет, если ты уйдешь.

Дерьмо.

Рейн начинает дышать чаще. Ее грудь поднимается и опускается, и я понимаю, что заговорил об этом слишком рано.

– Я… – Она смотрит вокруг: на одеяло, свечи, гитару в моих руках, и я готовлюсь услышать очередное «не могу».

Но вместо этого Рейн говорит:

– Я не готова.

«Я не готова».

А все не так уж плохо.

Улыбаюсь и, ткнув костяшками пальцев под подбородком, пытаюсь подбодрить. Я ощущаю такую связь через это полудюймовое прикосновение, какой никогда не испытывал с другим человеком за всё время своей бессмысленной жизни. Я чувствую ее внутреннюю борьбу, как если бы она была моей собственной. И, думаю, в каком-то смысле так и есть. Единственная разница между нами в том, что она прячется от своей боли.

А я спасаюсь бегством.

Рейн поднимает веки, опушенные густыми черными ресницами, и смотрит на меня с безмолвной мольбой.

– Но будешь готова, – отвечаю я с большей убежденностью в голосе, чем на самом деле чувствую.

Это приносит мне слабую улыбку.

– К тому же, мы не можем уехать прямо сейчас. Я еще не узнал, какая у тебя любимая песня.

Этим зарабатываю улыбку чуть больше.

– У тебя это действительно хреново получается, – улыбается она.

– Черт возьми, женщина. Дай мне шанс.

Рейн хихикает, когда я встаю и поднимаю ее на ноги. Хватаю спортивную сумку и гитару, но оставляю свечи.

Может быть, мне повезет, и мы сожжем это место дотла.

Я уже хочу идти, но Рейн не двигается. Ее глаза приклеены к этому чертовому одеялу, и прежде чем я успеваю остановить ее, она направляется к нему.

Ёпт. Опять двадцать пять.

Я жду, пока она поднимает плед с пола. Обхватив одеяло, Рейн прижимает ткань из толстой пряжи к груди, как плюшевого мишку, и я готовлюсь к прорыву гидранта. Закинув гитару на спину, собираюсь бросить сумку на пол, чтобы не дать упасть Рейн, когда у нее подогнутся колени, и она снова начнет драть на себе волосы. Она морщит лицо и зарывается носом в этого ворсистого зверя. Слеза скатывается по ее раненой щеке.

Но моя девочка справляется.

Делая глубокие, равномерные вдохи, Рейн поднимает голову, смотрит на меня глазами, полными печали и говорит:

– Нам нужно что-то, на чем можно спать.

Мой маленький борец.

Делаем выбор в пользу нужной вещи.

Не показываю вида, но внутри сжимаю кулак с чувством удовлетворения, как один из тех придурков из реалити-сериала «Побережье Джерси». Я увезу эту девочку отсюда к концу недели. Я знаю это.

Мы направляемся к книжному магазину – нашему книжному магазину. Чтобы нарушить тишину, возвращаю гитару в нормальное положение и говорю:

– Теперь тест…

Я играю гитарную партию «Hey Ya!» группы OutKast и смеюсь, когда она пихает плед под мышку и исполняет ту часть с хлопками.

– Мило. Не ожидал, что ты фанат хип-хопа.

– Что? – она пожимает плечами. – Все знают OutKast. Они из Джорджии.

– Верно. Как насчет этого?

Я играю вступление к «Call Me Maybe» и счастливо вздыхаю, когда она морщит нос и склоняет голову набок.

– Нет? А как насчет этого?

Я беру первые несколько нот «Sugar, We’re Goin Down», когда мы входим в книжный магазин, где практически полная тьма, и Рейн дает ответ еще до того, как я добираюсь до припева.

– О! Fall Out Boy! Я люблю их.

Я рад, что она сейчас не может видеть моего лица, потому что у меня улыбка как у чеширского кота.

– Я прошла? – спрашивает Рейн, когда я останавливаюсь внизу у лестницы, ведущей в домик на дереве, чтобы помочь ей подняться.

– Думаю, это я его прошел. – Я шлепаю ее по заднице, пока она поднимается, и смеюсь, когда Рейн вскрикивает от удивления. – Я знаю твою песню.

– О, правда?

Когда я забираюсь следом, Рейн уже сидит лицом ко мне, скрестив руки на груди.

Для парня, которому нечего доказывать, мне чертовски нравится проявлять себя перед этой девушкой.

Я сижу, прислонившись спиной к стене, и тихонько наигрываю, пока продумываю стратегию.

– Ага. Тебе нравится альтернативная музыка… – Я играю грязный рок-н-ролльный рифф и делаю секундную паузу, когда понимаю, что это тот самый, который я написал много лет назад после того, как нашел старую акустическую Gibson в подвале Приемной Мамы Номер Девять. Я никогда раньше ни для кого не играл эту песню.

Я гоню от себя эту важную мысль и продолжаю приводить аргументы:

– Но тебе также нравятся гимны женской силе...

Гитарные звуки переходят в пение: «Воу, о, о, о, о-о» из песни «Single Ladies» Бейонсе.

Рейн смеется и делает небольшое движение рукой, как на видео, и это только подпитывает мое эго, пока я определяюсь с новой мелодией. Она нежнее, медленнее и безусловно печальнее. Боюсь, что это может быть слишком, учитывая то, что с Рейн сегодня было. Но пошло оно… Это – правда, и прямо сейчас, правда – это все, что у меня есть. Ну, и гитара.

– Думаю, ты можешь быть поклонницей Paramore*.

Я говорю богу, что было бы лучше ему подстраховать меня в этом деле. Между тем бренчание становится все громче. Мое собственное кровоточащее сердце начинает биться в такт с простой, проникновенной мелодией. Я открываю рот и пою первую строчку.

О девочке, которая смотрела, как ее папа плачет.

Рейн прижимает одеяло к груди и слушает. А я рассказываю ей историю женщины, которая боится, что ей причинят боль, потому что видела, как ее родители разбили сердца друг другу. Она пытается защитить себя, избежать боли от предательства. Но когда наконец влюбляется, то понимает, что это стоит риска.

Надеюсь, что она права.

Не могу толком разглядеть выражение лица Рейн в темноте, но, когда последняя нота замолкает, я знаю, что найду слезы на ее лице.

– Как ты это сделал? – она шмыгает носом и тянется навстречу моему прикосновению, и я понимаю, что у меня получилось.

Я пожимаю плечами:

– Когда ты в системе, то учишься разбираться в людях. Быстро.

А когда ты вынужден жить среди одних и тех же людей, точнее кучки придурков, думаю, ты преуспеваешь в умении прятаться. Пример этому – Рейн.

Она глубоко вздыхает.

– Итак, как же называется моя новая любимая песня?

Я ставлю гитару в угол и подползаю к Рейн. Кладу ее на спину, и забрав скомканное одеяло, запихиваю его ей под голову, как подушку.

– «The Only Exception*».

Глядя на нее, понимаю: это именно то, чем она является для меня. Единственное исключение из всех моих правил.

Не привязывайся.

Уходи до того, как тебя бросят.

Припасы. Укрытие. Самозащита.

Выживание превыше всего.

Теперь все они были перечеркнуты гигантским Х, а рядом с ними кровавыми печатными буквами написаны слова: «Защити Рейнбоу Уильямс». Это все, что меня сейчас, блять, волнует. Позаботиться о ее безопасности. Уберечь ее. Точка.

Я боялся, что она заставит меня страдать, но за то время, пока отсутствовал, понял: она – единственный человек в моей жизни, который не причиняет боли.

– Уэс? – спрашивает она тихим, дрожащим голосом, запуская пальцы в мои волосы и убирая их с лица. – Ты все еще будешь здесь, когда я проснусь?

Чувство вины охватывает сердце и сжимает его в своем гребаном кулаке. Опираясь на предплечья, опускаюсь на мягкое, теплое тело и прижимаюсь губами к ее губам. От прикосновения кровь вскипает в моих венах, но я не двигаюсь. Я продолжаю поцелуй до тех пор, пока не чувствую, что она расслабляется подо мной. И пока не уверяюсь в том, что она поверит мне. И тогда наконец обещаю:

– Всегда.

Удовлетворившись ответом, Рейн снова притягивает мое лицо к своему и целует меня как будто «всегда» может существовать на самом деле. Медленно. Сладко. Адские всадники в капюшонах теперь не дышат нам в спину, и стрелка часов не приближает нас к апокалипсису. На наших руках нет крови и нет пепла на волосах. Мы не задаемся вопросами и не тревожимся о том, чем это закончится. Потому что мы встретились в сложное время, когда все катилось к черту.

А сейчас мы начинаем сначала.

Я углубляю поцелуй и пытаюсь не улыбнуться, когда чувствую, как бедра Рейн приподнимаются в ответ. Возможно, нам принадлежит вечность, но я задолжал этой женщине неделю удовольствия и думаю, что она ждала уже достаточно долго.

Обхватив ее бедро правой рукой, прижимаюсь к ней. Ощущаю вибрацию в ее груди, когда она издает стон.

– Я скучала по тебе, – шепчет она, глубже зарываясь пальцами в мои волосы.

–Я… – Я зажмуриваю глаза и заставляю себя говорить через подступивший к горлу комок раскаяния: – Я не думал, что ты станешь скучать. Никто никогда не скучал и… Прости. Мне так чертовски жаль, Рейн. Если я тебе нужен, я твой.

– Навсегда, – добавляет она.

В ее устах мое обещание звучит больше как молитва, поэтому я опускаю голову ниже и запечатываю ее поцелуем. Наши тела двигаются инстинктивно. Я пою ей песню любви – целу́ю глубоко и неспешно – изливаю свое сердце.

И каким-то образом Рейн понимает все слова.

Ее тело извивается подо мной, когда наши языки переплетаются, а дыхание становится тяжелым. Я трусь об ее бедра интенсивнее, желая заставить ее кончить вот так – просто от поцелуя и обещания.

– Уэс, – говорит она хриплым голосом, откидывая голову назад.

– Мммм… – отзываюсь я, посасывая ее полную нижнюю губу.

– Уэс… – голос Рейн звучит более отчаянно, но ее бедра продолжают двигаться в одном темпе с моими. – Это мои единственные трусики!

Я смеюсь ей в губы.

– Уже нет. Я захватил тебе кое-какую дополнительную одежду из дома.

После этих слов Рейн обхватывает мою голову и прижимает свой рот к моему.

То, что она легко простила меня и то, как выгибается подо мной сейчас; ее глубокий, наполненный желанием стон, когда она кончает; то, как держит мое лицо прямо сейчас, будто я бесценное сокровище – ошеломляет меня, и внезапно Рейн не единственная, кто может кончить от одного поцелуя.

Я отстраняюсь и стою на коленях между ее ног, в попытке восстановить контроль, но вид Рейн, пребывающей в состоянии послеоргазменной неги, не помогает ослабить пульсацию в члене.

Открыв глаза, Рейн бросает один взгляд на мое лицо, а затем скользит глазами по моему полностью одетому телу вниз к большой выпуклости прямо перед ней. На ее припухших губах играет ухмылка, когда она протягивает руку и расстегивает мой ремень.

Я хватаю ее за запястье в предупреждении.

– Позволь мне сначала доставить тебе удовольствие еще несколько раз. Мне нужно многое компенсировать.

– Сегодня мой день рождения, – говорит она с дьявольской ухмылкой. – Мне можно делать всё, что я хочу.

Не могу поспорить с такой логикой.

Я отпускаю ее запястье и смотрю, как Рейн медленно расстегивает мои джинсы и разводит края ширинки в стороны. Ее пальцы скользят вверх по моему набухшему члену, лаская его через ткань, и он дергается под поясом боксеров.

Фаааак, эта девочка убивает меня.

Лежа на спине, Рейн стягивает штаны и боксеры с моей задницы, выпуская член, и облизывает губы.

– Иди сюда, – говорит она, и ее голос пронизан желанием.

Я не понимаю, что она имеет в виду, пока Рейн не хватает меня за бедра и не тянет вперед.

Вот дерьмо.

– Ты хочешь, чтобы я трахнул тебя в рот?

Даже в темноте я вижу, как лицо Рейн вспыхивает от моих слов. Она опускает глаза и кивает с напряженной улыбкой.

Мои яйца напрягаются, и я делаю, как она сказала. Расставив колени по обеим сторонам от ее талии и опираясь на руки, я подаюсь вперед.

Опускаю голову и смотрю, как ее припухшие от поцелуев губы приоткрываются, и ее маленький розовый язычок скользит по головке моего члена.

– Блять, – шиплю я, пытаясь удержаться на месте, когда она обхватывает член своим теплым ртом и втягивает до конца.

– Рейн, ты не должна... – начинаю я, но не могу закончить предложение, потому что если она не продолжит делать то, что делает прямо сейчас, я, блять, умру.

Я замираю, опасаясь, что если сделаю хоть малейшее движение, то причиню ей вред. Но как только Рейн находит ритм, действуя ртом и руками, я больше не способен сопротивляться. Она берет меня глубже, и мои бедра дергаются. Ее движения ускоряются. Она сосет сильнее. Пот катится по моей шее. Изо всех сил пытаюсь сохранить контроль, но, когда Рейн издает гортанный, хрипловатый стон, и я слышу, как сильно она возбуждена, я больше не владею собой.

Все мое тело напрягается, и я изливаюсь в горячий, ласковый ротик Рейн. Волны удовольствия прокатываются по моему позвоночнику, когда ее язык проходит по моей длине, собирая и проглатывая всё до капли, пока я не исчерпываюсь до конца, и не ощущаю себя пустым и наполненным одновременно.

Рейн смотрит на меня с ухмылкой на пухлых губах и самодовольством в прекрасных голубых глазах.

– Ты запорола мою попытку принести извинения, – ухмыляюсь я в ответ.

Рот Рейн растягивается в широкой улыбке:

– Мне жаль.

– Врунишка. – Я отодвигаюсь назад, пока не оказываюсь верхом на ее бедрах. – Теперь мне придется начинать всё сначала.

Рейн хихикает, когда я стаскиваю с нее толстовку и майку через голову, и этот звук – музыка для моих ушей. Она выгибает спину, чтобы я мог расстегнуть ее лифчик, и ее мягкие округлости – это песня сирены, которую я не могу проигнорировать. Мои ладони гладят ее полную грудь, сжимая и перекатывая между пальцами упругие розовые соски, пока ее бедра не поднимаются, показывая, насколько сильно она нуждается.

Черт.

Даже в темноте Рейнбоу Уильямс сексуальнее, чем всё, что я когда-либо видел при свете.

Она тянется к моей расстегнутой рубашке, пытаясь откинуть ее мне за плечи, поэтому я снимаю рубашку вместе с кобурой. Когда стаскиваю свою майку через голову, чувствую, как ее нежная ручка опускается вниз и обхватывает мой уже твердый член.

– Не-а (Uh-uh), – смеюсь я, хватая руку Рейн и прижимая к ее голове. – Пока нет.

Ротик Рейн кривится, и мой член дергается в ответ, вспоминая, как чертовски хорошо было находиться в нем.

– Ты можешь ухватиться вот здесь. – Я кладу ее руку ей на грудь и слегка сжимаю ее, вызывая хихиканье. – Можешь здесь. – Я кладу руку себе на голову, и она дергает меня за волосы. –Или прижать сюда. – Я переплетаю свои пальцы с ее и чувствую внезапный электрический разряд, соединяющий нас вместе в тот момент, когда наши ладони встречаются. – Ясно?

Рейн кивает, но веселья больше нет на ее лице. Доверчивые глаза смотрят на меня с нежностью и любовью. Она подносит наши соединенные руки к губам и целует мои, покрытые шрамами, побитые костяшки.

Что-то щелкает в моем сердце. Это ощущается так, будто новую батарейку вставляют в гнездо, и я наконец осознаю, что не из-за зияющей дыры в моей груди, с которой я прожил всю свою гребаную жизнь, я ощущал пустоту.

Дыра была для того, чтобы Рейн могла просунуть в нее руку и оживить мое сердце.

Прижимаю наши соединенные руки к фанере над ее головой и снова целую. И на этот раз все кусочки меня на месте. Эта женщина нашла мое сердце расколотым на части и собрала его – и мгновенно я обретаю решимость сделать то же самое для нее. Я вытащу ее отсюда. Подарю ей счастливую жизнь, даже в этом дерьмовом, беззаконном мире, представляющем собой горящую свалку, и отныне буду любить ее так же, как она любит меня.

Как будто вечность действительно существует.

Осыпая поцелуями ее подбородок и шею, я не спешу, наслаждаясь вкусом соли на ее коже, и тем как кровь приливает и пульсирует под ней. Когда добираюсь до соска, медленно терзаю его языком, губами и зубами. Подстраиваюсь под движение ее идеальной груди. Но когда пытаюсь убрать руку, чтобы расстегнуть ее джинсы, Рейн отказывается отпускать. Я улыбаюсь, не отрывая губ от ее разгоряченной кожи, и тяну наши переплетенные руки вниз. Кое-как расстегиваю джинсы и пытаюсь справиться со шнурками на ботинках одной рукой.

Но я не возражаю. Если Рейн захочет держать мою руку до конца своей жизни, я, блять, отрублю ее и отдам ей.

Как только снимаю с нее джинсы и испорченные трусики, Рейн раздвигает для меня ноги, и мне кажется, что я возвращаюсь домой.

Наши руки все еще соединены. Я прохожу дорожкой поцелуев по внутренней стороне ноги от лодыжки до колена, что, должно быть, щекотно, потому что ножка дергается и мне попадает по губам, отчего Рейн снова хихикает. Затем спускаюсь ниже – к нежному, нуждающемуся, блестящему местечку, которое я планирую ублажать следующие несколько часов.

Когда провожу языком по ее складочкам и вокруг клитора, я делаю это только потому, что хочу доставить ей удовольствие. Без притворства и торопливой прелюдии, чтобы получить свое и отправиться на боковую. Я не начинаю с тех точек, которые, как знаю, заставят ее бедра дрожать, а спину выгибаться. Не хочу просто ускорять процесс. Устраиваюсь поудобнее и позволяю ее телу говорить мне, чего оно хочет. Длинные дорожки, которые я провожу языком, вызывают приглушенные стоны и медленное вращение бедер. На круговые движения Рейн реагирует короткими всхлипами. Когда дразню ее пальцем, она прижимается бедрами к моему лицу, а когда я погружаю в нее два пальца, она запрокидывает голову и собирает мои волосы в кулак. Я как сёрфер на волне ее тела, поднимаюсь вверх и опускаюсь вниз, сделав поворот своим языком и пальцами, снова вверх и снова поворот, подчиняясь частоте ее дыхания. Но я все ещё жду. Дарю ей блаженство так долго, как могу, пока она не сжимает мои волосы сильнее, и ее бедра не сдавливают мои уши, и пока не ощущаю пальцами первые волны оргазма.

И тогда я засасываю.

Она всем телом сжимается вокруг меня, извивается, делая судорожные вдохи, и рычит – и это самые сексуальные звуки, которые я когда-либо слышал. Вытаскиваю пальцы и заменяю их языком, желая забрать всё до последней капли так же, как сделала она.

– Черт, Уэс, – хрипло выкрикивает Рейн, притягивая мое лицо к себе свободной рукой.

Другая ее рука все еще сжимает мою, и от вида наших переплетенных пальцев начинает сбоить недавно отремонтированное сердце. Оно пропускает несколько ударов, когда я поднимаюсь вверх по ее ослабшему, изнуренному телу и прижимаюсь поцелуем к обожаемым губам.

– Я еще не закончил, – говорю я, проводя своим возбужденным членом по скользким, распухшим складочкам.

Рейн запускает пальчики ног под пояс моих джинсов и стягивает их вниз по ногам как можно дальше.

– Я собираюсь заставить тебя кончить по одному разу за каждую ночь, что я отсутствовал.

Рейн драматически ударяется затылком о деревяшку, продолжая поднимать бедра мне навстречу.

Я бы посмеялся над ее противоречивыми сигналами, но это чертовски приятно. Я прижимаюсь лбом к ее лбу; мы двигаемся вместе и в противоположном направлении. Наши рты сталкиваются, когда темп ускоряется, и я больше не могу этого выносить. Моя потребность быть внутри Рейнбоу Уильямс сильнее, чем потребность в следующем вдохе.

Подтянув ее колено к своим ребрам, я делаю резкое движение вперед, полностью заполняя ее.

И моя девочка кончает.

Ногти впиваются мне в спину, стоны отдаются в моем горле, когда ее мышцы сжимаются, и она выгибается.

Рейн светится в моих объятиях.

И, следуя за ней, я вхожу в этот свет.

Мои глаза закрыты. Но вместо темноты я вижу свечение, когда прижимаю ее сотрясающееся тело к своему, когда наполняю ее всем, что у меня есть. Всем, чем я являюсь. Всем, чем хочу быть для нее. Я мог бы остаться здесь вот так навсегда, купаясь в тихом свете моей огненной девочки.

Но я не могу.

Потому что пообещал Рейн еще шесть оргазмов.

А теперь я человек слова.

***

Paramore* – примечательно то, что эта музыкальная группа родилась в г. Франклин, Теннесси, и вокалистку зовут Хейли Уильямс.

«The Only Exception»* – переводится как «единственное исключение».

ГЛАВА

XXII

4 мая. Рейн

Проснувшись, чувствую себя так, будто меня вывернули наизнанку. Я привыкла ощущать эмоциональную боль, но сейчас чувствую лишь ломоту в спине после ночи на фанерном полу. Мои мышцы, которые уставали от целодневного лежания, сейчас восхитительно ноют. И сердце, которое еще вчера представлялось мне гниющим, почерневшим и выделяющим яд в мою кровь органом, теперь кажется здоровым и красным с той стороны, которая соприкасается с Уэсом.

Оно счастливо. Я счастлива.

Прячу улыбку, прижимаясь губами к его обнаженной груди и крепче обнимаю. Его присутствие ощущается как чудо. Как подарок от бога. Некоторые люди получают новую обувь или дорогой автомобиль, или последнюю модель iPhone на свои дни рождения. Мне же достался целый человек. Мой любимый человек.

А еще дюжина оргазмов.

Уэс потягивается и поворачивается в моих руках, прижимая свое бодрое приветствие к моему бедру и притягивая меня ближе.

– Прошлой ночью всадников не было, – сонно бормочет он, целуя меня в лоб.

– Совсем?

– У-у, – он мотает головой, не отрывая губ от моего лица. – А у тебя?

Я пытаюсь вспомнить, что снилось, и улыбаюсь, когда наконец мне удается.

– У меня тоже. Мне снилось, что я нахожусь в космосе и застряла на такой крошечной планете или, может быть, это был всего лишь астероид. Не знаю, как туда попала, но у меня не получалось вернуться домой. Я видела Землю, но каждый раз, когда прыгала со скалы и пыталась плыть домой, мне удавалось продвинуться лишь на некоторое расстояние, и затем сила гравитации маленькой планеты тянула меня обратно. Я была очень расстроена и начала паниковать.

Уэс притягивает меня ближе и прижимает подбородок к моей голове.

– Затем, совершенно внезапно, так-а-я ракета со свистом пронеслась по воздуху. Она была похожа на Петляющий звездолет (Looping Starship) в Six Flags*. Крыши не было, и все кричали и смеялись; их руки болтались в воздухе. Я помахала, прося помощи, но они крикнули мне, что места нет. Они просто собирались оставить меня там, но в последний момент, когда ракета пролетала мимо меня, ты высунулся насколько было возможно, и втянул меня внутрь. Посадил к себе на колени, потому что все места были заняты, и обнял, чтобы не дать мне выпасть.

Я целу́ю горячую грудь Уэса и чувствую, как по мне пробегает миллион мурашек.

– Это был лучший сон, который я видела за долгое, долгое время.

Кое-что, прижатое к моему бедру увеличивается, но Уэс игнорирует это и проводит рукой по моим волосам.

– За тобой я отправился бы и в открытый космос.

Я улыбаюсь.

– Но я бы ни за что не позволил этим ублюдкам кататься на моем космическом корабле. Пусть горят в аду.

Все моё тело трясется от смеха. Я хохочу до тех пор, пока не чувствую, что сейчас описаюсь.

– Уэс, мне нужно идти, – говорю я, толкая его в грудь.

– Ну нееет, – стонет он, притягивая меня ближе.

– Нет, Уэс. Мне срочно нужно в одно место.

Поняв, что я имею в виду, он со смешком отпускает меня и садится.

– Я выйду с тобой на улицу.

– Нет, всё в порядке. Я сейчас вернусь, – бормочу я, пытаясь как можно быстрее натянуть толстовку и джинсы.

Уэс надевает кобуру, набрасывает поверх нее гавайскую рубашку, оставляя ее расстегнутой, так что его грудь остается полностью открыта, и натягивает боксеры на свой всё еще твердый член.

– Нет, я уже готов. Пошли.

– В таком виде? – хихикаю я, направляя взгляд вниз.

– Что? – Он смотрит туда же, куда и я, и видит головку члена, устремленную прямо на него. – Он успокоится на холодном воздухе. – Уэс пожимает плечами.

– Уэс, – я колеблюсь. – Я больше… не хожу туда.

– О, ты нашла новое место? – говорит он, застегивая рубашку, чтобы прикрыть проблему. – Умно. Этот главный вход слишком открытый.

– Нет... – вздыхаю я, уже слыша, как дрожь возвращается в мой голос.

Уэс резко поднимает голову, и внезапно он снова становится Ледяным Королем. Холодным. Настороженным. Напряженным. В нем начинают подниматься ледяные волны ярости.

– Что случилось? – сердито спрашивает он.

– Ничего. Я просто…

– Херня. Что произошло?

– Фу! Я не могу думать, когда ты так себя ведешь!

– Тебе не нужно думать. Ты должна рассказать мне, что, черт возьми, произошло.

– У меня была паническая атака, ясно? – кричу я. – Я коснулась травы, и я просто… У меня всё повернулось в голове. Я не могу видеть деревья, потому что они напоминают мне о доме. Я не могу смотреть на шоссе, потому что оно напоминает мне о доме. Я не могу покинуть это чертово здание, потому что всё, что снаружи, вызывает воспоминания, а воспоминания вызывают боль, а боль вызывает панику, и потому что, если у меня не получится немедленно остановить это… оно такое большое и страшное, что я думаю, может убить меня, ясно?

Я делаю глубокий вдох и выдыхаю через рот, пока Уэс с невозмутимым видом изучает меня.

– Нет, – наконец говорит он, и его рот сжат в жесткую линию.

– Нет?

Уэс качает головой.

– Нет. Никаких, блять, ясно. Надевай свои ботинки. Мы идем на улицу.

– Смотри под ноги.

Я крепче сжимаю бицепс Уэса, когда ступаю вниз с поребрика на дорогу.

По крайней мере, я предполагаю, что это дорога.

– Как ты? – спрашивает он.

– Я... эм… – Я прислушиваюсь к себе и понимаю, что на самом деле со мной все в порядке.

Майка Уэса повязана вокруг моей головы, и я ничего не вижу. Я слышу только его голос. Чувствую только его тело, соприкасающееся с моим. И в ботинках, чувствую только асфальт под ногами.

Бесит, когда он прав.

– Я... в порядке, наверное.

Уэс хмыкает:

– Хорошо, что здесь никого нет, потому что выглядишь ты не очень. Ты выглядишь так, будто тебя похитили.

– Это не первый раз, когда ты меня похищаешь, – шучу я. – Кроме того, ты слишком красивый, чтобы быть похитителем. Если девушки идут с тобой добровольно, то похищение не происходит.

– Подожди, – говорит Уэс, останавливаясь, чтобы наклониться и что-то поднять.

Я слышу знакомый металлический звук, но не могу понять, что это такое.

– Значит, ты считаешь меня красавчиком, да? – спрашивает Уэс, когда мы снова начинаем идти. Я слышу усмешку в его голосе.

– Приятель, ты знаешь, что ты симпатичный. Не напрашивайся на комплименты.

– Нет, – фыркает Уэс. – Я завернутый в красивую упаковку урод. А вот ты… – его голос становится хриплым, и от этого дрожь пробегает по позвоночнику, когда Уэс наклоняется и прижимается губами к моему виску. – Ты прекрасней всего, что я когда-либо видел. – Я чувствую, как кончик его пальца скользит вниз по переносице, по моему рту и подбородку, как будто он восхищается моим профилем. Затем он опускается ниже, останавливаясь прямо в центре груди. – Даже здесь.

Я краснею и радуюсь повязке. Благодаря ей мне не нужно смущенно опускать глаза.

– Сделай шаг вперед.

Делаю, как он сказал, и чувствую, что асфальт превращается в мягкую землю под моими ногами. Через несколько футов он останавливает меня и поворачивает так, чтобы я оказалась лицом к чему-то, что закрывает солнце.

– Мы пришли. Можешь снять повязку с глаз, но смотри только прямо перед собой, хорошо?

– Уэс, я… Мне страшно.

– Я рядом. Ты хочешь когда-нибудь снова спать на кровати? Ты хочешь принимать горячий душ и есть еду, которая не была приготовлена на металлической бочке?

Я киваю, чувствуя, как ускоряется мое сердцебиение.

– Ну, это первый шаг, детка. Сними повязку с глаз.

Делаю глубокий вдох, черпая в нем силы. Я потеряла своих маму и папу. Уэс потерял маму и сестру. Меня бросил парень. Уэса отвергли тринадцать разных приемных семей. Мне приходилось иметь дело со злобными девицами в школе. Уэс был новичком в полудюжине школ. Если он может стоять здесь и быть готовым ко всему, что произойдет дальше, то, возможно, я тоже смогу.

Стянув с головы майку в рубчик, подношу ее к носу и вдыхаю.

Запах Уэса подавляет все остальные чувства, наполняя меня счастьем.

Придает мне храбрости.

Я приоткрываю веки, позволяя себе увидеть крошечный кусочек окружающего пространства, прежде чем открыть их полностью от изумления. Мы стоим в двух футах перед выцветшим зеленым знаком съезда: «"Притчард Парк Молл"» рядом с шоссе.

Уэс крепко обхватывает мою челюсть, удерживая ее прямо.

– Смотри только сюда, хорошо?

– Хорошо, – отвечаю я, испытывая любопытство, а не страх.

Я снова слышу металлический стук и улыбаюсь, когда он становится громче и быстрее.

– На днях я заметил этот баллончик с краской на земле и вспомнил о тебе, – смеется Уэс, встряхивая баллончик.

– Почему? – улыбаюсь я.

– Ой, ну я даже не знаю. Может быть, из-за приветственного знака: «Добро пожаловать в Гребаные Источники» перед твоим домом?

Я широко улыбаюсь:

– Шатвелл-парк – мое лучшее творение.

– Значит, ты признаешь, что ты вандал?

– Предпочитаю термин «художник слова». – Я улыбаюсь, принимая баллончик неоново-оранжевой краски из протянутой руки.

– Смотри, вот возьмём этот знак. – Привычным движением большого пальца я удаляю колпачок. – Вандал просто нарисовал бы на нем пару членов и пошел бы дальше. – Я вычеркиваю букву «Р» в Pritchard и легко превращаю букву «R» в букву «B».

Чувствую, что Уэс ухмыляется, но я слишком нервничаю, чтобы посмотреть на него. Вместо этого фокусирую все свое внимание на бело-зеленом, а теперь и неоново-оранжевом знаке передо мной.

– Но не я. – Я встряхиваю краску еще несколько раз и заменяю «RD» двумя большими жирными буквами «S».

– Bitchass Park Mall, – с гордостью читает Уэс вслух. – Мне даже не приходило в голову добавить двойное «S» в конце. Изысканно.

Я поворачиваюсь и делаю небольшой реверанс, но, когда открываю глаза, вижу не только Уэса; я вижу кучу искореженного металла позади него.

Бульдозер папаши Квинта и Ламара превратился в обгоревший кусок металла. Асфальт вокруг него обгорел и почернел. Тягач с прицепом, лежащий на боку выглядит так, как будто Тирекс откусил от него кусок, а вокруг, прижатые к обочинам, стоят не подлежащие ремонту и брошенные машины. Их убрал с центра дороги Квинт, пытаясь расчистить нам путь через завал. Я представляю своего друга лежащим на дороге с осколком стекла, торчащим из шеи. Представляю Ламара, оглушенного и шокированного, и кровь, текущую по глазу из поврежденной брови. Я вспоминаю звук взрыва и то, как покореженный металл и битое стекло сыпались на нас дождем.

И потом я вспоминаю аромат, который ощущала внутри маминого шлема.

Кофе с фундуком.

Её аромат.

Всё расплывается у меня перед глазами, когда воспоминания выстраиваются на границе моего разума, готовые маршировать одно за другим, чтобы уничтожить меня. Первое бросается вперед, и это что-то безумное.

Рождественское утро.

В последнее Рождество перед 23 апреля я спустилась вниз и обнаружила папу спящим рядом с лужей собственной рвоты на полу перед рождественской елкой. Мы с мамой оставили его там, пока открывали подарки. В то утро она сварила свой особо крепкий кофе. Сделала и мне немного. Я не знаю, что еще она добавила, но от этого мне стало тепло и хорошо. Мы легли рядышком под пледом на диване и смотрели «Рождественские каникулы» снова и снова, пока папа не пришел в себя. После этого было уже не так весело.

– Эй, – говорит Уэс, закрывая мое лицо ладонями, как шорами. – Оставайся со мной.

Я моргаю и вырываюсь из своих мыслей; перед глазами вижу его красивое лицо.

– Ты сделала это, – улыбается он и от гордости, которую я вижу в его глазах, у меня появляются слезы. – Ты снаружи, портишь имущество, как маленький преступник.

Уэс указывает большим пальцем в направлении знака. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на указатель, и два теплых ручейка сбегают по моим щекам. Не от страха.

А потому что я так невероятно счастлива быть здесь.

– Я люблю тебя, – шепчу я, переводя взгляд обратно на мужчину, которого, как я вчера еще думала, никогда больше не увижу. – Я так люблю тебя…

Прежде чем успеваю закончить свое признание, Уэс заставляет меня замолчать своим ртом. Обхватив мое лицо руками и закрыв мои уши, крепко целует, отгораживая меня от мира. Он прогоняет воспоминания прочь своим языком, губами, бедрами и запахом. И я снова оказываюсь в своем любимом месте.

Там, где мы с Уэсом наедине.

Автомобильный гудок вторгается в сознание, заставляя меня напрячься в объятиях Уэса. Я не поворачиваюсь, боясь того, что могу увидеть, но Уэс смотрит, и то, что он видит, вызывает у него улыбку, которую я чувствую на своих губах. Он отпускает меня, чтобы махнуть чему-то за моей спиной, и я поддаюсь своему любопытству и оглядываюсь.

– Маленький белый почтовый грузовичок медленно подъезжает к нам, и Эдди, который работает у нас почтальоном с тех пор, как я была еще ребенком, слегка машет нам рукой, прежде чем сделать разворот и направиться обратно по шоссе в сторону Франклин-Спрингс.

– Почта работает? – спрашиваю я в шоке.

– Вроде того, – Уэс посмеивается, поднимая свою майку, чтобы снова прикрыть мне глаза. – Давай. Пошли обратно. Я очень голодный.

– Но Кью не кормит нас сегодня, – напоминаю я ему, когда он завязывает белую хлопковую ткань узлом у меня на затылке, радуясь тому, что мой похититель не собирается заставлять меня идти весь обратный путь без повязки.

– Я же сказал тебе, у меня много еды. – Уэс внезапно прижимается поцелуем к моим губам, и я ахаю, когда его рука проскальзывает у меня между ног. – И голоден я по иному.

На обратном пути я чувствую себя намного лучше. Смелее. Храбрее. Я переплетаю свои пальцы с пальцами Уэса и размахиваю нашими руками назад и вперед, пока мы спускаемся по съезду. Яркое майское солнце согревает макушку, и внезапно у меня возникает желание, чтобы оно коснулось моих щек и плеч. Я жажду этого, как кислорода.

Когда мы оказываемся у подножия рампы, я останавливаю Уэса рядом с сетчатым забором, окружающим торговый центр, и стаскиваю толстовку через голову. Его импровизированная повязка на глазах снимается в процессе, и я замираю оттого, что внезапно ощущаю восхитительное тепло на своей коже, а также из-за того, что в моей голове происходит мысленная война.

– Рейн?

Я думаю, что могу это сделать. Думаю, что могу открыть глаза и со мной всё будет в порядке. Когда Уэс рядом, а солнышко ласкает лицо, у меня такое чувство, что я могла бы взять и взлететь, если бы захотела.

Прислушиваюсь, нет ли звуков, которые… не знаю… могут вызвать реакцию, но всё, что слышу, – это слабый рокот двигателя вдали.

Нет, нескольких двигателей.

– Черт, – выплевывает Уэс, крепче сжимая мою руку.

– Уэс?

– «Бонис».

Мои глаза резко открываются и устремляются на дыру в заборе, а затем обратно – на металлический съезд, по которому мы спустились.

– Мы должны бежать отсюда, – резко говорит Уэс.

– Слишком далеко!

– Сейчас же, Рейн!

– Нет! Просто… просто … просто надень это! – Я беру баллончик с краской из его руки и отдаю ему свою большую толстовку с названием моей школы.

Уэс бросает взгляд в сторону, откуда раздается гул, но не спорит. Он натягивает толстовку через голову за то время, которое нужно, чтобы сделать еще один успокаивающий вдох. Она идеально подходит ему, облегая его широкую грудь и плечи, и я принимаюсь за работу, рисуя неоново-оранжевые ребра спереди и сзади. Уэс набрасывает капюшон на голову и низко натягивает его, чтобы прикрыть глаза.

Перебросив пустой баллончик через колючую проволоку, я встаю спиной к ограде и выставляю Уэса перед собой так, чтобы меня не было видно.

– Поцелуй меня! – умоляю я, когда пять блестящих мотоциклов появляются на холме в конце улицы. – Так, будто я этого не хочу!

Уэс, не колеблясь, хватает меня за горло, а его бедро оказывается у меня между ног. Он поворачивается спиной к надвигающейся угрозе, засовывая свой язык мне в рот, и как бы мне ни хотелось прислониться к забору и впустить его, я должна создавать видимость борьбы.

Я не утруждаю себя криком. Они не услышат меня из-за рева двигателей. Делаю вид, что ударяю его в грудь и пытаюсь оттолкнуться ногой от ограды, в то время, как он удерживает меня на месте.

Уэс разрывает спереди мой топ наполовину и хватает меня за грудь, когда первый мотоцикл проезжает мимо.

И, вопреки здравому смыслу, я смотрю на «Бонис».

Шайка сумасшедших, кажется, движется с замедленной скоростью, наблюдая за шоу. Их некогда хромированные чопперы и блестящие черные мотоциклы покрыты неоново-оранжевыми черепами, костями и окровавленными, горящими частями тел, как и их куртки и толстовки. На каждом следующем уроде шлем или маска еще более устрашающая, чем на предыдущем. Черепа с ирокезами в брызгах люминесцентной крови оглядывают нас, проезжая мимо. Они держат наготове мачете, бейсбольные биты, усеянными гвоздями и обрезы.

Они глумятся надо мной, когда я кричу – на этот раз по-настоящему. Отталкиваю Уэса, вырываюсь и бросаюсь бежать.

Удовлетворенные нашим выступлением, «Бонис» движутся дальше по шоссе, а Уэс гонится за мной, хватает меня за запястье, разворачивает и прижимает к себе.

Он целует меня так же яростно, как в тот день, когда я вытащила его из горящего дома Реншоу.

Может, я и знаю все улыбки Картера, но быстро изучаю все поцелуи Уэса.

Это его поцелуй после опыта близкого к смерти.

Ненавижу такой поцелуй.

Ненавижу «Бонис».

Ненавижу этот новый мир.

Но больше всего ненавижу то, как приятно солнце согревает кожу прямо сейчас, потому что, когда мы вернемся внутрь, я почти уверена, мне не доведется ощутить это вновь.

***

Six Flags* – в переводе означает «Шесть Флагов». Это американская корпорация парков развлечений.

ГЛАВА

XXIII

5 мая. Уэс

– Пристав, выведите обвиняемых (the accused)!

Губернатор Гондон с каждым новым включением всё больше походит на ведущего телеигры. Он взмахивает своей свиной рулькой, называемой рукой, и указывает на пятерых осужденных, которых выводят из здания Капитолия – все связаны, с кляпами во рту и запакованы в одинаковые комбинезоны из мешковины; он напоминает Ванну Уайт, открывающую главный приз дня на «Колесе фортуны».

Захватив вилкой яичницу, отправляю ее в рот и запиваю прокипяченной дождевой водой. В то же время наблюдаю, как виновных проводят мимо уже посаженных кровопьющих саженцев. Должно быть, вчера, пока нас не было, произошла еще одна казнь, потому что теперь в Плаза-парке растут три молодых дубка.

Через несколько минут их станет восемь.

Рейн гоняет еду по тарелке, стоящей рядом со мной, пока зачитывают преступления, совершенные обвиняемыми. Это еще несколько работников больницы, которые отказались отключить аппарат жизнеобеспечения; женщина, которая продолжала кормить своего мужа-инвалида через трубку; и мать, которая спасла жизнь своего ребенка с помощью эпипена после того, как у него произошла аллергическая реакция на укус пчелы.

Сейчас это считается тяжким преступлением, а убийство и изнасилование узаконены.

Охренеть.

Как раз перед тем, как первый из обвиняемых произносит свои последние слова, я закрываю уши Рейн руками. Она не смотрит трансляцию – ее взгляд приклеен к нетронутому завтраку с того момента, как включился телевизор, но я знаю, что она слушает.

Рейн поднимает большие голубые глаза, и на мгновение мне кажется, что нас только двое в зале.

Бах!

Звук от падения тела на дно ямы отдается в сердце, но я заставляю себя выдавить улыбку.

Бах!

Я провожу большими пальцами по ее щекам, очень осторожно касаясь правой стороны, где теперь красуется приличный фиолетово-зеленый синяк.

Бах!

Третий заключенный получает пулю между глаз, а меня затягивает в ее глаза. Уголки ее полных розовых губ подергиваются, как будто она хочет улыбнуться в ответ, но вместо этого они опускаются, как и ее взгляд.

Бах!

И я не могу упрекнуть ее. Я, наверное, один такой ублюдок, который может улыбаться, когда людей казнят в прямом эфире.

Бах!

Потому что я единственный ублюдок, который видит ее лицо, пока это происходит.

Квинт, сидящий напротив нас, с отвращением отодвигает свою тарелку и прикрывает рот ладонью, в то время как Ламар тупо пялится на экран, как будто он просто смотрит очередной дешевый фильм ужасов.

Я прижимаю голову Рейн к груди, радуясь тому, что она не сходит с ума и, что она здесь со мной, а не лежит на дне ямы в Плаза-парке. А еще у меня начинает возникать ощущение, что казни – не единственное, на что глазеет народ в ресторане.

Я поднимаю глаза и вижу, что родители Картера, сидящие через несколько столиков от нас, смотрят в нашу сторону. Его сестра в накладных наушниках играет на чьем-то телефоне – без сомнения, это всё для того, чтобы уберечь ее от происходящего на экране. Ее родители выглядят не очень-то счастливыми. У миссис Реншоу хватает южного чувства приличия, чтобы отвернуться, но отец Картера выдерживает мой взгляд, кажется, несколько часов. В его опухших, налитых кровью глазах нет вызова – старый ублюдок едва может ходить; в них только глубокая печаль.

Мне знакомо это чувство. Я уже терял её.

Картер не пришел с ними завтракать, и, честно говоря, я его не виню. Одной мысли о том, чтобы увидеть Рейн с кем-то другим, было достаточно, чтобы я собрал свои вещи и уехал. Мне хочется посочувствовать этому парню, и я бы посочувствовал, если бы он этого заслуживал. Но я знаю таких придурков, как он. Популярный. Привлекательный. Заносчивый. Такие парни, как он, плохо воспринимают отказ. Они закатывают истерики, как дети, когда не получают того, что хотят. И где бы Картер сейчас ни был, я предполагаю, что он обдумывает свой следующий шаг, а не зализывает раны.

Я оглядываю зал, мысленно подсчитывая количество людей, и неприятное чувство проскальзывает внутри.

Все беглецы сидят за столом Кью – пялятся в телефоны, курят травку и целятся друг другу в головы из винтовок, копируя губернатора. Квинт, который теперь ограничивается большим пластырем и парой таблеток аспирина в день, горячо спорит с Ламаром о том, украсть ли им джип и найти местечко в горах или украсть кабриолет и попытаться подыскать пляжный домик, чтобы незаконно заселиться в него. А Реншоу, как обычно, сбились в кучу, все, кроме Картера.

Его одного недостает.

До того момента, пока этот ублюдок не входит в фуд-корт с моей спортивной сумкой.

Картер бросает на меня взляд, полный злорадства, направляясь прямо к столику Кью, и я смеюсь – по-настоящему смеюсь, и качаю головой.

Так предсказуемо.

Хотя Рейн не считает это смешным. Она застывает в моих объятиях, как только видит его.

Я хочу заверить ее, что все будет хорошо. И что бы ни случилось, я не позволю этим примам драматического театра, этим маленьким сучкам причинить ей боль. Но не могу.

Это мир пост-23 апреля.

Как будет развиваться ситуация, предсказать невозможно.

Картер останавливается прямо перед Кью, привлекая внимание всех в фуд-корте. Расстегивает молнию на моей спортивной сумке и вываливает всё на стол. Запасная одежда для Рейн, бутылки с водой, тропическая смесь, консервы с тушеным мясом, сухофрукты, вяленая говядина – всё, что я привез из дома Рейн, плюс все продукты долгосрочного хранения, которые я накопил после вылазок в CVS. Они выпадают из сумки, как бомбы. Банки громко ударяются о стол и скатываются на пол; все задерживают дыхание и ждут, когда Кью сбросит свою собственную бомбу.

Ее улыбочка смещается в одну сторону, пока она любуется трофеями и шоу.

– Так, так, так… что нам добыл охранник торгового центра? Пытаешься купить место за столом босса?

– Это сумка Уэса! – заявляет Картер прекрасно изображая голос Капитана Америки. Требовательность в его тоне заставляет меня закатить глаза.

Из этого ублюдка вышел бы отличный охранник торгового центра.

– Он прятал еду, припасы, даже пули! – Картер поворачивается и обвиняюще указывает пальцем прямо на меня. – Выкини его вон.

Это выступление достойно Оскара. Отдаю должное.

Кью хихикает. И начинается это где-то глубоко в ее горле, а затем перерастает во что-то громкое и психотическое. Внезапно еда и одежда разлетаются в стороны – она кидается вперед и прямо через стол обхватывает лицо Картера и крепко целует его. Он отталкивает ее и отступает назад, а она поднимается на ноги и встает на середину стола, возвышаясь над ним.

– Ты хочешь вести себя как маленькая сучка? Я буду обращаться с тобой как с маленькой сучкой.

– Какого хрена? – вопит Картер.

Его мама ахает и закрывает Софи уши, хотя та сильно увлечена происходящим.

– Ты думаешь, только потому, что я катаюсь на твоем члене, когда хочу, ты можешь указывать, что, черт возьми, мне делать в моем гребаном замке? – Кью спрыгивает со стола, встает прямо перед Картером и тыкает острым ногтем его в грудь. – Ни хрена, охранник. Если мне и следует кого-то вышвырнуть, так это твою задницу. А Этот ублюдок – лучший разведчик, который у меня когда-либо был... – Кью смотрит прямо на меня – ее бедра покачиваются, а губы кривятся в усмешке. – И он выглядит так, как будто мог бы поглотить какую-нибудь киску.

Слово «киска» – это та спичка, из-за которой взрывается пороховая бочка. Громкий металлический скрежет раздается вокруг, когда одновременно отодвигается дюжина стульев. Родители Картера поднимаются с возмущением. Беглецы вскакивают на ноги, чтобы поддержать это безумие. И я выпрыгиваю из-за стола, потому что Картер приближается ко мне, сжав руки в кулаки. Хочу сказать Рейн, чтобы она убиралась отсюда к чертовой матери, но не успеваю. Я слишком занят, готовясь встретить Картера своим ударом.

Поэтому она остается в поле его досягаемости.

Картер обхватывает своими длинными пальцами ее плечи и наклоняется так, чтобы они смотрели друг другу в глаза.

– Рейнбоу, пожалуйста. Просто позволь мне объяснить. Это ничего не значило, клянусь!

Рейн издает непонятный звук и пытается вырваться, но Картер не отпускает ее. Он трясет ее. Он, блять, трясет ее, и широко раскрытые глаза, просящие меня о помощи, – последнее, что я вижу, прежде чем мир вокруг исчезает.

Звук крика Рейн – это первое, что просачивается в мое сознание. Я моргаю: раз, два, три – и понимаю, что стою на коленях. Гора окровавленной плоти задыхается подо мной, выплевывая кровь и зубы, как человек-вулкан. Я отпрыгиваю от него и пытаюсь разжать пальцы, чтобы дотянуться до Рейн, но мои кулаки, кажется, пропустили через мясорубку. Снова раздаются крики – миссис Реншоу и Софи падают на колени рядом с искалеченным мужчиной на полу.

Я наблюдаю, как медленно по их лицам катятся слезы, задаваясь вопросом, не из-за моих ли действий они плачут.

И тут же слышу вопль Рейн:

– Неееет!

Моя голова быстро поворачивается на ее голос за долю секунды до того, как маленькая фигурка налетает на меня, и мы оба оказываемся лежащими на полу. Сотрясающий стены звук выстрела из охотничьей винтовки в помещении, заставляет меня вскочить на ноги. Я хватаю Рейн за руку и бросаюсь бежать, таща ее за собой. Мне не нужно оглядываться назад, чтобы узнать, кто выстрелил.

Если бы кто-нибудь жестоко избил моего ребенка, я бы тоже попытался убить его.

Мы пробегаем мимо фонтана и приближаемся к главному входу. Выстрелов не слышно. Но Рейн вдруг так резко тормозит, будто мы на краю обрыва.

– Уэс, что ты делаешь? – ее голос резок и полон ужаса, и я понимаю, что сражение еще не закончено.

Я оборачиваюсь и смотрю на нее воинственным взглядом. Мои глаза каждую секунду перебегают с нее на фонтан и обратно.

– Мы должны уйти. Сейчас.

– Мы не можем.

– Проклятье, Рейн! Либо ты побежишь, либо я, блять, понесу тебя, но мы должны уйти прямо сейчас!

Мы оба поворачиваем головы, когда слышим: тяжелый шаг, волочение, тяжелый шаг, волочение. Мистер Реншоу, хромая идет по коридору.

– Бог мне свидетель, парень, если еще раз замечу тебя здесь, я повешу твою голову на стене, как охотничий трофей.

Металлический щелчок взводимого курка снова заставляет нас двигаться. Я толкаю тяжелую дверь и вытаскиваю свою девочку на солнечный свет. Вместо того, чтобы бежать прямо через парковку, направляюсь к ближайшей припаркованной машине, используя ее как защитный барьер. Хочу убедиться, что опасности нет. Рейн тяжело дышит рядом со мной, и я не могу сказать, от бега это или из-за паники, но я не останавливаюсь, чтобы выяснить это.

Я делаю то, что у меня получается лучше всего.

Уношу ноги.

ГЛАВА

XXIV

Рейн

Лицо Картера. Я не могу выбросить из головы изуродованное лицо Картера. В последний раз, когда я видела такое окровавленное лицо…

Я захлебываюсь рыданиями, когда в сознание с силой полузащитника врезается образ моей матери, лежащей в постели. Матери, которая больше так никогда и не проснулась. Он не мелькает и не вспыхивает. Он как приклеенная к глазам ужасающая наклейка для бампера, которая не дает мне видеть всё то время, пока Уэс тащит меня вверх по съезду и в лес. Я мысленно считаю в обратном порядке. Мотаю головой из стороны в сторону. Дергаю себя за волосы, но ничего не помогает.

Мы перестаем бежать. Уэс разговаривает со мной, но я его не слышу. Я поглощена тем, что пытаюсь придумать что-нибудь еще. Что угодно. Я открываю глаза как можно шире, оглядываясь вокруг в поисках отвлечения, но всё напоминает мне о ней. Лес, ее мотоцикл, воздух, который вдыхаю. Все это напоминает мне, что я жива, а она – нет. Уэс забирается на мотоцикл, его губы шевелятся, как будто он дает мне инструкции, но я просто растерянно таращусь на него. У Картера тоже было идеальное лицо, но Уэс разбил его. Он уничтожил его, точно так же, как мой отец уничтожил лицо моей матери. Превратил его в кровавое месиво и покончил со всем.

Уэс помогает мне сесть на мотоцикл. Я передвигаюсь, как тряпичная кукла, управляемая Уэсом.

Это то, о чем пела девушка из Paramore? Смотреть, как твои родители уничтожают друг друга только для того, чтобы влюбиться и совершить ту же ошибку? Сделает ли Уэс однажды со мной то же самое?

Я смотрю, как он берет мамин шлем, заправляет растрепанные волосы за ухо; веер черных ресниц трепещет над высокими скулами – и я понимаю, что она права. Мне суждено совершить ту же ошибку. Потому что я, как и моя мама, безумно влюбилась в человека, который способен совершать ужасные вещи из лучших намерений.

Бледно-зеленые глаза Уэса встречаются с моими – они полны раскаяния и страха, и я теряюсь в них и не осознаю, что происходит, пока меня не заключают в темную, пахнущую лесными орехами тюрьму.

Уэс заводит мотоцикл, и я держусь изо всех сил, но горе обвивает меня своими мощными щупальцами. Я больше не могу прятаться от него. Не могу бороться с ним. Не могу отбросить мысли. Нет никакого выхода. Только я, и этот запах, и эта потеря, и эта боль, и эта дорога, возвращающая меня в мой личный ад.

Я зажмуриваюсь, прижимаюсь лбом к спине Уэса и сдавленно кричу в шлем. Это продолжительный, громкий, дикий и запоздалый крик.

Я не хочу туда возвращаться. Я не хочу туда возвращаться. Я не хочу туда возвращаться. Пожалуйста, Боже. Пожалуйста, не позволяй ему отвезти меня туда.

Я раскачиваюсь на сиденье и повторяю свою мантру, находя некоторое облегчение в бессмысленном повторении, но, когда байк наконец начинает замедляться, меня окатывает новая волна страха.

Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет.

Я боюсь поднять глаза. Боюсь дать свободу. Боюсь увидеть место, с которым связаны все мои лучшие и худшие воспоминания. Я не готова. Еще слишком рано.

Когда мотоцикл останавливается, Уэс поворачивается и снимает шлем с моей головы. Я делаю вдох, и не ощутив аромата кофе с орехом, громко выдыхаю.

– Черт, Рейн… – шепчет Уэс, убирая спутанные черные пряди с моих опухших, мокрых щек.

Я держу глаза закрытыми, согласная сидеть здесь и позволять ему прикасаться ко мне, чтобы только не заходить внутрь.

– Я не готова, – бормочу я. Это единственное объяснение, которое я даю, прежде чем мое лицо снова искажает гримаса страдания.

– Я знаю. Я хотел дать тебе больше времени, но… время никогда не было нашим другом, верно?

Я качаю головой, мои глаза все еще закрыты.

– Как ты думаешь, ты смогла бы присесть на крыльцо?

Я киваю, но не потому, что так считаю, а потому, что хочу верить в это.

Уэс помогает мне слезть с мотоцикла и ведет по дорожке к крыльцу. Мой пульс учащается с каждым шагом, приближающим нас к моему собственному живому кошмару, но я заставляю себя идти дальше.

Это всего лишь крыльцо. Все в порядке. Это всего лишь крыльцо.

Уэс помогает мне сесть на верхнюю ступеньку, а затем садится позади меня, так что всё мое дрожащее тело оказывается в его объятиях.

– Хочешь расскажу о том, как я привез вещи из твоего дома?

Я киваю и слушаю, желая, чтобы он продолжал говорить. Голос Уэса – мой любимый звук. Он низкий и грубый, но в то же время спокойный и тихий. Спиной, прижатой к его груди, я ощущаю вибрацию голоса, и это тоже помогает мне чувствовать себя спокойнее.

Всё то время, что меня не было, я жил здесь. Не помню, говорил ли тебе это. В основном я просто напивался, жалел себя и спал. Но когда не пил – понемногу приводил дом в порядок.

– Подожди. Что ты делал? – Не раздумывая, я поворачиваюсь в его объятиях и открываю глаза.

Губы Уэса растягиваются в милой мальчишеской улыбке, и он пожимает плечами.

– Я знал, что ты рано или поздно вернешься домой, и не хотел, чтобы ты увидела… всё это… снова. Я нашел краску в гараже. Избавился от… эм... испорченной мебели. Убрал ковер. Ты знала, что у вас пол из твердой древесины?

Я качаю головой и хохочу, а на моем лице то начинает проявляться улыбка, то горестная гримаса, как у сумасшедшей.

Я не борюсь с этим. Я смеюсь и плачу и смотрю в глаза человеку, который разрушает красивые вещи… но также и возвращает красоту испорченным вещам. Ради меня.

Затем замечаю кое-что у него за плечом.

– Уэс... это новая входная дверь?

Его улыбка становится шире, он оборачивается назад и смотрит на голубую, в деревенском стиле, массивную деревянную дверь с большим медным кольцом.

– Выглядит знакомо?

– Да, действительно знакомо. Но я не… о Боже мой.

Уэс посмеивается и поворачивается ко мне лицом.

– Передняя половина дома Картера пострадала только от дыма, так что я смог спасти некоторые вещи. Она не совсем сочетается с остальной частью дома, но, по крайней мере, в ней не выбито окно.

Уэс смещается на бок и вытаскивает что-то из кармана.

Он берет мою руку и кладет мне в ладонь один ключ.

– Нашел это под ковриком Картера. Добро пожаловать домой, Рейн.