Борьба за Рейн

– Если здесь кто-нибудь есть, выходи на хрен! – рычу я, озираясь по сторонам.

Тишина.

– У тебя три секунды, чтобы выйти, или я пристрелю твою задницу на месте!

Никаких звуков чьего-либо присутствия. Лишь только шум в ушах после бега и от моего нерастраченного гнева. Я быстро осматриваю то, что осталось в магазине. Кассовая стойка разграблена. На полках не осталось ни одной пачки сигарет, ни одного шоколадного батончика или пакета чипсов, но остальная часть магазина выглядит почти без изменений.

Думаю, косметика и поздравительные открытки не то чтобы в приоритете, когда ты думаешь, что мир рушится.

Аптека находится в дальнем углу, за всей этой хренью круглосуточного магазина, поэтому я расстегиваю рюкзак и иду по проходам, забрасывая в него разное дерьмо по пути. Тампоны, зубная паста, шампунь, дезинфицирующее средство для рук, протеиновые батончики, арахисовое масло… Я не могу поверить, что вся эта фигня до сих пор здесь. Если бы это место находилось во Франклин-Спрингс, то было бы захвачено бандитами несколько недель назад.

Вот дерьмо.

Осознав это, я останавливаюсь и бегу прямо за аптечный прилавок.

Парни «Бонис», вероятно, дежурили здесь 24/7... вплоть до вчерашнего дня. Они, как и все остальные, думали, что миру придет конец, поэтому шлялись по улице, надирались и убивали пешеходов ради забавы. Я видел их. Но когда они наконец избавятся от похмелья и поймут, что конец света не наступил, и все это было просто обманом…

Гул двигателей мотоциклов вдалеке подгоняет меня, когда я просматриваю названия, напечатанные непонятным латинским языком на одинаковых белых пузырьках, стоящих рядами.

Чтоб их черти драли!

Я не могу прочесть ни одну. Никто никогда не водил меня к врачу, когда я был ребенком. Мне знакомы только те препараты, которые имеют ценность на улицах, и, конечно, их уже давно нет.

Рейн знала бы, что искать.

Рейн.

Я расстегиваю внешнюю сумочку-карман на ее рюкзаке и читаю этикетку на таблетках, которые она стащила из дома Картера для меня: «Кефлекс (цефалексин) в капсулах, 250 мг».

Целу́ю этикетку и бросаю почти пустую бутылочку обратно в рюкзак. Рев двигателей становится громче, когда я просматриваю полки в поисках чего-либо, начинающегося на букву «К».

Забудь о лекарствах! Беги, придурок!

«Эпинефрин»… «Флуразепам»... Давай! Сейчас же!

«Глюкофаж»… «Гидралазин»…

Что ты делаешь? Как ты думаешь, этот мальчишка Квинт был бы сейчас здесь и искал бы для тебя лекарства? Беги, мать твою!

«Кеппра» – нет. Дерьмо. Слишком... «Кефлекс»!

В тот момент, когда мои пальцы касаются бутылочки с антибиотиками на пятьсот миллиграммов, хруст битого стекла под каблуками пригвождает меня к месту.

Я слышу ругань, как раз перед тем, как звук чего-то разбитого эхом отражается от высокого потолка.

– Они забрали все чертовы сигареты! – произносит чей-то низкий голос.

Я присаживаюсь на корточки между двумя аптечными полками, когда вторая пара ног с хрустом входит в магазин.

– Вот блин, – говорит более молодой голос так тихо, что я едва слышу его. – Они забрали все шоколадные батончики «Мистер Гудбар».

– К черту батончики! – орет старший мудила, и слышится звук падающих на пол пустых коробок. – Если ты не найдешь мне сигарету, чашку кофе и что-нибудь от этой чертовой мигрени в ближайшие пять минут, я надеру тебе задницу, малец.

– Я…

– Четыре минуты!

– Ладно, хорошо.

Я расстегиваю молнию рюкзака медленно, сантиметр за сантиметром, и, как можно тише засовываю туда пузырек с «Кефлексом».

– Я проверю, нет ли кофейника в комнате отдыха, – недовольно бормочет старший урод. – Если кто-нибудь попытается войти в эту дверь… пристрели их.

Дерьмо.

Я оглядываюсь вокруг, отчаянно пытаясь найти лучшее место, чтобы спрятаться. Полки с лекарствами расположены перпендикулярно аптечному прилавку, так что, даже сидя на корточках, я буду заметен. Единственное безопасное место было бы под прилавком, но со всем дерьмом в этом рюкзаке я никак не смог бы добраться туда без шума.

Поэтому, я делаю единственное, что могу – обхватываю обеими руками гладкую деревянную рукоятку Магнума 44-го калибра, принадлежавшего отцу Рейн, и молча молюсь своему новому другу, Богу.

– Эй, Вайп, я нашел коробку Вирджинии Слимс! (Virginia Slims)

– Я не курю вагинальную слизь (Vagina Slimes)! – голос мудака звучит намного громче, чем раньше.

Ближе.

Каждый мускул в моем теле напрягается, как и палец на спусковом крючке, когда старая мразь появляется в поле зрения. Его редеющие седые волосы собраны сзади в низкий хвост. На огрубевшей, загорелой коже заметны следы от оспин. Его пивной живот выступает перед ним на целый фут. На черной байкерской куртке заметны, нанесенные краской из баллончика, неоново-оранжевые полоски, похожие на кости скелета.

Он останавливается прямо перед прилавком, и мой палец сжимает спусковой крючок. Но он меня не видит. Вместо этого урод поворачивается спиной и достает бутылку «Экседрина» с полки напротив кассы.

– Может, пока я здесь, стоит прихватить немного Вагисила для твоей киски? – он закашливается от смеха и прислоняет кулак ко рту, пока я смотрю на ствол своего пистолета, целясь прямо в его лысину.

Мое сердце колотится так сильно, что я чувствую, как пульсирует и набухает каждая вена, как кровь нагнетается в мышцы. Мне знакомо это чувство. Именно так я чувствовал себя каждую ночь, лежа в незнакомой постели, сжимая в руках какое-нибудь оружие, которое я прятал под подушкой, и ожидая, что какой-нибудь другой лысеющий кусок дерьма c пивным животом придет ко мне.

Этот пузатый бони открывает крышку бутылочки «Экседрина» и бросает несколько таблеток в рот, прежде чем повернуть голову куда-то вне моего поля зрения.

– Что ты делаешь, пацан?

– Я просто хочу взять лекарства от аллергии. Эта пыльца убивает меня.

– Пыльца убивает тебя?

Старый хрен качает головой, и я знаю, что будет дальше еще до того, как это происходит. Он обзовет пацана маленькой сучкой и швырнет в него бутылочку «Экседрина».

Ублюдок поворачивает голову в сторону, поэтому я целюсь ему в висок.

– Пыльца убивает тебя? – он повышает голос, делает замах и пускает в полет обезболивающие.

Я слышу, как они отскакивают от чего-то, перед тем как с грохотом упасть на пол.

– Как, черт возьми, вместо сына у меня оказалась киска? Я должен был положить подушку тебе на лицо в тот день, когда твоя мать высрала тебя!

Мои пальцы сжимают пистолет. Я бы хотел попасть в шею этому ублюдку.

– Извините, сэр, – бормочет мальчишка.

– Убирайся нахуй с глаз моих! – кричит придурок, махнув рукой в сторону аптеки.

Дерьмо.

Между дверью аптеки и мной примерно три прохода с лекарствами, но стеллажи открытого типа, поэтому я могу видеть всё. Дверная ручка медленно поворачивается вниз. Дверь со скрипом распахивается. Вижу рваные джинсы и оранжево-черный худи, с изображенным на нем скелетом; взлохмаченные волосы – ребенку не может быть больше четырнадцати.

Он весь сгорбился, будто хочет стать меньше и сжиматься до тех пор, пока не исчезнет, и мальчик слишком занят рассматриванием пола, чтобы заметить мужчину, прячущегося на виду, в десяти футах (3м.) от него.

Что-то на полке перед ним привлекает его внимание, и он наклоняется ниже, чтобы взять маленькую фиолетовую коробочку.

«Зиртек». Спасибо, черт возьми.

Возьми это и уходи. Возьми это... и…

Глаза парня внезапно поднимаются, как будто я произнес это вслух, и останавливаются прямо на мне.

Ну, один из них.

Другой – распух, закрылся и почернел.

Его здоровый глаз увеличивается, когда он замечает мой пистолет, поэтому я быстро опускаю ствол и подношу палец к губам.

Пожалуйста, не заставляй меня стрелять в тебя, малыш. Ради всего святого…

Мальчик напрягается, но не из-за меня. Из-за звука шагов в проходе позади него.

– Эй, ты, маленький членосос... – В проходе появляется Дражайший Папочка, и я даже отсюда ощущаю запах перегара. – Найдешь кофейник на…

Его налитые кровью глаза-бусинки перемещаются по направлению взгляда сына и в ту секунду, когда они останавливаются на мне, я поднимаюсь.

С рюкзаком в одной руке и пистолетом – в другой, я бегу к прилавку, надеясь перелететь через него до того, как ублюдок успеет прицелиться, но звук удара по человеческому телу останавливает меня.

Мужчина выкрикивает несколько отборных ругательств в адрес ребенка, но я не слушаю. Всё, что слышу – удар. Я и на своей челюсти ощущаю его, точно так же, как в первый раз, когда меня ударили по рту. Резкая боль, а за ней чувство унижения.

Фразы подобные «Пристрели его, тупица» и «Дай мне этот гребаный пистолет. Я сделаю это сам» – скатываются с моей спины и опускаются на пол бессмысленной грудой слогов, когда я поворачиваюсь и смотрю в лицо каждому ублюдку, который когда-либо поднимал на меня руку.

Ярость, которая копилась во мне весь день, теперь похожа на крошечную спичку… которую только что бросили в канистру с бензином.

Я перестаю контролировать свое тело – делаю это добровольно – и наблюдаю, подобно зрителю, как сам бросаюсь прямо на этот кусок дерьма.

Крысиные глазки расширяются от шока как раз перед тем, как мое плечо врезается в его раздутый живот, заставляя эту мразь отшатнуться назад и упереться в стену.

Сначала до моего мозга доходят звуки: что-то пластиковое с грохотом падает на пол, ботинки шаркают по грязному полу. Затем слышу, как костяшки пальцев врезаются в зубы, а потом мелодичный звон этих зубов, падающих на плитку. А дальше начинают проявляться физические ощущения: прилив адреналина в крови, резкая боль в правой руке каждый раз, когда кулак соприкасается с его лицом, восхитительное напряжение мышц в левой руке, пока я удерживаю подонка в вертикальном положении у стены. Смутно отмечаю размахивающие руки и грязные пальцы, которыми он пытается дотянуться до меня, но ублюдок не может причинить мне боль.

Никто не может.

Больше нет.

Кровь стучит в ушах, но до меня доходит новый звук и возвращает к реальности, подобно ведру холодной воды.

Это тихий, дрожащий голос, неуверенно требующий, чтобы я отошел. Черт. Ребенок.

Я отпускаю его старика и отступаю с поднятыми руками, и обмякшее тело ублюдка сползает по стене.

– Назад, – снова говорит он, наставив дрожащими руками на меня 32 калибр.

Я делаю, как он сказал. Костяшки пальцев кричат от боли, а грудь высоко поднимается при каждом вздохе.

– Самое время, ты, кусок дерьма, – выплевывает старик сквозь разбитые в лохмотья губы.

Его глаза сильно опухли. Из сломанного носа кровь течет рекой по рту и подбородку. Он поворачивает голову к пацану и бормочет:

– Пристрели его, тупо... – Но он не получает возможности закончить приказ.

Пуля над правым глазом заставляет его замолчать навсегда.

Вздрагиваю, когда звук выстрела эхом разлетается по помещению. Поворачиваюсь, все еще держа руки поднятыми, и смотрю в лицо виновнику выстрела. Мальчишка стал выше ростом, его лицо выражает решимость, здоровый глаз прищурен.

Он не смотрит на меня, когда опускает пистолет, и обращается не ко мне, заявляя:

– Я не тупой.

Ярость и напряжение уходят – атмосфера становится тяжелой, удушающей.

Это мир, в котором мы теперь живем.

Никакие социальные работники не пришли на помощь этому ребенку.

Никакое Управление по делам семьи и детства.

Ни копы, ни судьи, ни семейные адвокаты не собирались бороться за него.

Так же никто не станет изучать это место преступления.

Это новая система правосудия.

И прямо сейчас я боюсь спросить себя, какая из них лучше.

Пацан наконец смотрит на меня – шок сменяется стыдом, пока он ждет слов от меня, но мне нечего ему сказать.

Вместо этого я хватаю свой рюкзак – боль пронзает почти каждую мышцу, сустав и ребро в моем теле – и направляюсь к мальчишке по дороге к выходу.

Я останавливаюсь перед ним, прежде чем уйти, нерешительно кладя руку на дрожащее плечо ребенка.

– Пусть идут нахер, – выплевываю я, не сводя глаз с пустого прохода за дверью и представляя пустую жизнь, ожидающую меня за ней. – Скажи: «Пошли они все…» и продолжай жить.

***

стрип центр* или стрип молл (strip shopping center or strip mall ) – небольшой торговый центр, где магазины расположены в ряд; с отдельной парковкой.

ГЛАВА

X

25 апреля. Рейн

Я просыпаюсь от сна без сновидений только для того, чтобы обнаружить, что лежу в непроглядной кошмарной тьме.

Когда сажусь и моргаю в темноте, майка спадает с обнаженной груди на колени. Правое бедро чертовски болит от лежания на фанерном полу. Рассеянно потираю его, ожидая, пока мои глаза привыкнут к темноте. Должно быть, я проспала весь остаток дня и пол ночи. Из коридора больше не проникает ни крупинки дневного света.

Но мне не нужен свет, чтобы знать, что Уэса нет.

Я чувствую это.

Его тепло, запах, его скрытая внутренняя энергия – этого больше нет. Единственное доказательство того, что он вообще был здесь, – одежда, накинутая на мое обнаженное тело, и карманный нож, вложенный в руку.

Он мог заодно вонзить его мне в сердце.

Я сжимаю шероховатую рукоятку так сильно, как только могу. Сдавливаю до тех пор, пока мои ногти не вонзаются в ладонь, а бицепсы не начинают дрожать. И даже сильнее, чем зажимаю глаза, изо всех сил стараясь сдержать слезы.

Припасы. Укрытие. Самозащита.

Уэс оставил мне последнюю, недостающую для выживания, по его мнению, вещь и ушел.

Его нет.

Прекрати. Может быть, ему просто нужно было в туалет. Может быть, он пошел искать воду.

Я натягиваю толстовку через голову и пытаюсь нащупать свои джинсы.

О Боже. Может быть, у него неприятности.

Мое отчаяние поглощается беспокойством и заставляет меня карабкаться вниз по лестнице домика на дереве. Я спотыкаюсь о свои ботинки внизу и задерживаюсь ровно настолько, чтобы сунуть в них ноги.

Мое зрение приспосабливается к темноте, позволяя не задевать края и углы книжных полок, пока я пробираюсь мимо. Шаги звучат глухо и тяжело, как будто горе, которое несу, имеет реальный вес.

Пожалуйста, пусть с ним всё будет в порядке. Пожалуйста, Боже. Я сделаю все что угодно.

В коридоре тихо, если не считать одиноких сверчка или лягушку. Но я нарушаю эту тишину: шлепая по лужам, в которые случайно попадаю, и задевая разбитую плитку, которая потом разлетается по грязному полу.

Мой мозг обманывает меня: я вижу гавайские принты и незабываемые глаза в каждом отражении и тени, пока иду. Наконец, замечаю фонтан и ахаю, когда рядом с ним вырастает силуэт мужчины. Надежда наполняет мое сердце и затем вырывается со свежей слезинкой, когда фигура вскидывает винтовку к плечу.

– Не стреляй. – Я поднимаю руки вверх. – Это Рейн.

– Черт возьми, Рейн! Ты еще здесь? – Голос Картера эхом разносится по атриуму, когда он опускает оружие и бежит ко мне.

Мой бывший парень притягивает меня к своей груди длинными руками, и я переживаю уже второе déjà vu с прошлой ночи. Картер обнимал меня вот так, прежде чем узнал, что мы с Уэсом вместе. Когда он все еще думал, что я принадлежу ему.

Единственная причина, по которой Картер обнял бы меня так сейчас, это если…

– Он ушел, да?

Тело Картера напрягается. Затем он кивает, опуская подбородок мне на макушку.

– Никто не видел его со вчерашнего дня. Или тебя. – Картер опускает руки и делает шаг назад, чтобы посмотреть мне в лицо. – Но ты здесь.

Я не вижу его лица, но по тону голоса знаю, что он улыбается.

Уэса нет, и Картер улыбается.

Я тоже делаю шаг назад.

– Кто-нибудь знает, куда он пошел? Мы должны найти его, Картер. Что, если Уэс ранен?

– Он, блять, не ранен, – бросает Картер, направляясь к фонтану.

Парень наклоняется и поднимает что-то с земли. Это размером и формой примерно с небольшой валун.

– Я нашел это сегодня вечером, когда делал обход. – Он указывает пальцем на южный коридор. – Сразу перед дверями внутри главного входа.

Картер протягивает большой сверток. Он тяжелый, и ткань грубая на ощупь, но не осязание подсказывает мне, что я держу свой собственный рюкзак, а запах. Тонкий аромат папиных сигарет и маминого кофе с фундуком, который обычно задерживался на всем, до чего только мог дотянуться. Он поражает ошеломляющим ударом, от которого у меня перехватывает дыхание и начинают гореть глаза.

– Там полно припасов, – тон Картера самодовольный и обвиняющий. – Я понял, что это твое, из-за брелока, висящего на молнии. Сначала подумал, что ты, должно быть, оставила его для Квинта перед отъездом, но раз ты все еще здесь...

– Он оставил это для меня.

У Картера хватает порядочности закрыть рот, когда я прижимаю плотно набитую сумку к груди.

Такой размер как раз то, что нужно. Будто все, что я потеряла, втиснули внутрь.

Родителей, дом, мою прежнюю жизнь.

Моего Уэса.

Я чувствую их запах на холщовой ткани, чувствую их вес в своих руках.

Но они не здесь.

Они ушли и никогда не вернутся обратно.

Дохожу до фонтана, прежде чем мои колени подгибаются. Обвив своим телом рюкзак и держась за него изо всех сил, я соскальзываю на пол и раскачиваюсь вперед и назад.

Мои глаза устремлены в пустоту, и это именно то, что я чувствую.

Пустоту.

Она глубокая, широкая, темная и влажная.

Она имеет застаревший запах сигарет и утреннего кофе.

Она клубится вокруг меня, как кладбищенский туман. Застилает мое зрение. Замораживает мою боль.

«Все это неважно», – шепчет она. Пустота всегда знает, что сказать.

Но потом я чувствую, как что-то еще оборачивается вокруг меня. Что-то теплое, надежное и чудесное.

Тяжелое, как рюкзак, но стоит на земле.

И тоже пахнет домом, по-своему.

Он реален, и он здесь, и когда я замечаю нежность и обеспокоенность в его глазах, туман рассеивается.

И появляется боль. Она пронзает меня, как ржавое мачете, и я зарываюсь лицом в футболку Картера. В этот момент мои эмоции решают найти выход и полагают, что это вполне подходящее и безопасное место для них.

Я плачу и скорблю, и сжимаю в кулаках мягкий хлопок, пока Картер успокаивает меня и притягивает ближе.

Что только заставляет меня плакать еще сильнее.

Не из-за всего того, что потеряла.

А из-за того, что одно получила обратно.

Моего лучшего друга.

– Картер? – доносится дрожащий голос из конца коридора, ведущего к главному входу.

– Да? – отвечает он в темноту, прочищая горло.

– Я не знаю, что делать, чувак. Ему… ему становится все хуже.

– Ламар? – Я вытираю глаза и сажусь.

– Рейнбоу? – Радость в голосе Ламара удивляет меня. – Рейнбоу! Ты все еще здесь!

Звук кроссовок, дробящих плитку, эхом разносится по коридору. Он достигает меня раньше, чем становится различима фигура Ламара.

– Ты должна прийти. Прямо сейчас. Он… Я не могу… Я не… ты должна помочь ему, Рейнбоу. Пожалуйста! – голос Ламара срывается, напоминая мне насколько он юн.

Четырнадцать? Может быть, пятнадцать?

Я была так поглощена своим собственным дерьмом, что ни разу не подумала, как все это должно быть тяжело для него. Под всеми этими понтами он все еще просто ребенок.

Я вытягиваю руки и позволяю ему поднять меня на ноги, жалея, что тепло руки Картера оставляет меня. Мне не нужно оборачиваться – знаю, что мой друг принесет рюкзак.

Картер всегда носил его в школе.

Когда Ламар тянет меня к магазину смокингов, я замечаю первые рассветные лучи, проникающие через разбитые окна в дверях главного входа. Они освещают дверной проем магазина «Хелло Китти», где Уэс сказал мне, что никогда не будет пытаться удержать меня.

Если бы только я лучше старалась убедить его остаться.

«Или, может быть, мне следовало согласиться уйти с ним, как он хотел», – думаю я, следуя за Ламаром в магазин смокингов, но когда обхожу прилавок и вижу тело Квинта, дергающееся в конвульсиях на полу, то знаю, что это неправда.

Именно здесь я должна быть.

На самом деле, это единственное место, где я хочу быть.

Никаких запахов. Никаких триггеров. Никаких разъяренных групп людей. Никаких трупов.

Здесь у меня есть цель. Здесь у меня есть друзья. Там снаружи…

Мысленно я вновь открываю крепость под названием «Дерьмо, о котором я больше никогда не буду думать, потому что все это не имеет значения, и мы все умрем», собираю все, что находится снаружи: мой старый дом, тела, погребенные в свежей земле, красивый парень в гавайской рубашке, который спас мне жизнь и разбил мое сердце, мотоциклы, бродячие собаки, дома на деревьях, горящие здания – и запихиваю всё это внутрь.

Затем я расстегиваю рюкзак, который Картер водрузил на прилавок, и принимаюсь за работу.

ГЛАВА

XI

1 мая (неделю спустя). Рейн

– Ты съел свой завтрак! – веселый голос Картера нарушает тишину в магазине смокингов, когда его шесть футов и три дюйма заполняют дверной проем.

– Да… – Квинт прочищает горло. – В этот раз снова смог его удержать.

Светлое лицо Картера темнеет, когда он быстро переводит взгляд с меня на парня, сидящего рядом со мной за прилавком.

– Это здорово, мужик, – отвечает он с улыбкой, и только я знаю, что она фальшивая.

Мне знакомы все его улыбки.

– Твоя медсестра ела что-нибудь сегодня? – Взгляд Картера скользит по мне.

Квинт пожимает плечами, а я опускаю глаза и натягиваю рукава своей толстовки на ладони.

Картер сжимает свои полные губы в тонкую линию и слегка кивает.

Благодаря антибиотикам, дезинфицирующему средству для рук и марле, которые я нашла в рюкзаке, мне удалось справиться с инфекций, удалить стекло из шеи и каким-то чудом не дать Квинту истечь кровью во время перевязки. Но понимание того, что именно Уэс доставил эти средства, увеличило рану в моем сердце.

– Рейн… могу я поговорить с тобой снаружи?

Я сжимаю рукава толстовки в кулаках и качаю головой.

– Не снаружи на улице, только… в коридоре.

Квинт подталкивает меня локтем:

– Иди, девочка. Ты уже несколько дней не выходила из этой комнаты. Я буду в порядке.

Пыхтя от недовольства, заставляю себя встать. Каждая мышца в моем теле радуется тому, что наконец-то задействована, когда следую за Картером к двери. Оказавшись в коридоре, прислоняюсь к стене магазина смокингов и смотрю прямо перед собой.

– Ты даже не взглянешь на меня?

– Ну, почему же… если ты встанешь здесь, – я указываю на стену напротив себя кулаком в рукаве, а затем прижимаю костяшки пальцев к губам.

Черный хлопок больше не пахнет домом.

Благодарю тебя, господи.

– Э-э… ладно. – Картер появляется в поле зрения. Брови вопросительно изогнуты, руки в карманах. – Так лучше? – Я киваю.

– Думаю, это ответ на мой вопрос.

– Какой вопрос? – бормочу я в рукав толстовки.

– Мне дали одно поручение. Я подумал, было бы весело, если бы ты пошла со мной, но, видя, что ты даже не смотришь на выход, предполагаю, что это – «нет».

– Да, это значит «нет». Мы закончили? – я закрываю глаза и поворачиваюсь, направляясь в магазин, не желая случайно увидеть то, что находится снаружи тех дверей. В моем сознании все это исчезло. И я хочу, чтобы именно так и оставалось.

– Рейн…

Длинные пальцы Картера обхватывают мой бицепс, и я слабею, позволяя ему прижать меня к своей груди без малейшего протеста. Мне ненавистно, как сильно я нуждаюсь в его объятиях. Хоть чьих-то объятиях.

– Ты ничего не ела несколько дней. Не выходила из торгового центра с тех пор, как приехала сюда. Черт возьми, ты с трудом вышла из магазина смокингов. Только носишься с Квинтом и Ламаром. Я понимаю твое желание помочь и все такое, но тебе нужно сделать перерыв и подышать свежим воздухом, пока не свихнулась.

– Этот воздух неплох.

– Может быть, мы могли бы прогуляться здесь, а потом… пойти поздороваться с моими родителями? Они спрашивали о тебе.

– Ну, ты можешь сказать им, что я здесь, – я распрямляю позвоночник и отстраняюсь от него.

Картер раздраженно проводит рукой по своим распущенным кудрям. Затем его глаза расширяются, а губы изгибаются, позволяя понять, что он, вероятно, задумал что-то плохое.

– Знаешь что? Я так и сделаю. Сейчас вернусь.

Я смотрю, как он уходит длинными, решительными шагами, а затем плетусь обратно в безопасность магазина «Савви Формалвэа». Квинт одаривает меня ухмылкой. Я обмотала его шею таким количеством марли, что повязка похожа на подгузник. У него запавшие глаза и пересохшие губы. Но тот факт, что он находится в вертикальном положении и улыбается, представляется мне горстью блесток, посыпанных сверху отстойника с черной жижей, которой является моя жизнь.

Особенно когда Квинт проводит рукой перед марлевым колье и хрипло произносит:

– Я вижу, ты пялишься на мой жемчуг.

– Поймал, – фыркаю я.

– Мучитель, – Квинт морщится и сдерживает смех, когда я присоединяюсь к нему за стойкой. – Итак, ты собираешься мне рассказать в чем дело?

Я закатываю глаза и опускаюсь на участок пола размером три на восемь футов, который теперь называю домом.

– Не-а.

Звук покашливания заставляет нас обоих резко повернуть головы в сторону дверного проема. Я приподнимаюсь на коленях ровно настолько, чтобы увидеть, как Картер входит в магазин, а за ним следует несчастный на вид мужчина, похожий на медведя гризли, с очень выраженной хромотой.

– Поскольку ты не покидаешь свой пост, я решил привести тебе нового пациента на лечение, – улыбается Картер.

– Так вот почему ты привел меня сюда? Паршивец! – мистер Реншоу поворачивается, чтобы уйти, но его ведет в сторону, и он вынужден схватить руку Картера для устойчивости.

– Мистер Реншоу! Оставайтесь там! – Я бегу в заднюю часть помещения.

Хватаю стул на колесиках из того места, что использовалось как офис, и выкатываю его в центр магазина, где стоит отец Картера, тяжело дыша и вытирая лоб тыльной стороной ладони. Он улыбается мне страдальческой улыбкой из-под густой, заросшей седой бороды, а затем с ворчанием плюхается на заплесневелое виниловое сиденье.

– Ё-мое. Я уже сказал вам всем, я в порядке, – тяжело дыша возмущается мистер Реншоу.

– Ой, да хватит, батя. Рейн нужен новый пациент. Тот, что у нее – зануда.

Картер указывает подбородком в сторону Квинта, затем наклоняется и шепчет на ухо своему отцу, достаточно громко, чтобы все слышали:

– И от него начинает вонять.

Картер внезапно пригибается, когда моток медицинского пластыря со свистом проносится рядом с его головой.

– Я услышал, мудак, – кашляя, говорит Квинт, со своего места.

Они все взрываются хохотом, когда Картер встает и посылает Квинтону другую улыбку, которую я слишком хорошо знаю. Так он улыбался Софи после того, как дразнил ее до такой степени, что она нападала на него с кулаками.

Выражение братской любви.

– Рад, что ты чувствуешь себя лучше, чувак, – говорит Картер более серьезно, подходя к стойке и тянет руку к Квинту для чего-то вроде рукопожатия или брофиста*.

Мы трое учились в одном классе во Франклин-Спрингс, и, хотя Картер и Квинт не так уж много общались, они знают друг друга с детства.

– Я тоже, – слова Квинта звучат сдавленно от боли, но его голос становится крепче с каждым днем.

– Не мог бы ты убраться отсюда? – недовольно говорю я. – Ты расстраиваешь моих пациентов.

Картер усмехается, направляясь к двери. Я закрываю глаза, когда он проходит мимо, улавливая его тонкий мужской аромат.

– Эй, Картер? – выпаливаю я как раз перед тем, как он уходит.

Он оборачивается и посылает мне голливудскую улыбку, направляя на меня воображаемый пистолет.

– Я так и знал. Знал, что ты предпочтешь тусоваться со мной, а не оставаться здесь с калекой и злобным стариком.

Я слабо улыбаюсь – впервые за несколько дней. Не знаю, как у него это получается, но Картеру всегда удавалось рассмешить меня, как бы сильно я этого не хотела.

– Оу, нет, – я закатываю глаза. – Мне просто интересно, куда ты направляешься.

– Расслабься, Рейнбоу Брайт*, – ослепительно улыбается Картер.

И мое сердце опускается, как «Титаник». Эту улыбку тоже знаю. Её я видела все чаще к концу наших отношений.

У Картера есть секрет.

– Ты даже не успеешь… сильно соскучиться по мне, – подмигнув, он исчезает в коридоре, а я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на своего нового пациента.

– Знаете, он унаследовал это от вас.

Мистер Реншоу посмеивается и вытирает несколько капель пота со лба. Должно быть, прогулка действительно отняла у него все силы. Как только смех затихает, я почти чувствую, как его настороженность возрастает.

– Не волнуйтесь, – говорю я, присаживаясь на край стола в нескольких футах от него. – Я не собираюсь заставлять вас показывать мне ногу.

Мистер Реншоу расслабляется в кресле.

– Нет?

– Я уже знаю, что она сломана.

Его ноздри раздуваются.

– Почему ты так считаешь?

– Из-за вашей хромоты. Та автомобильная авария произошла больше месяца назад. Если вы все еще так сильно хромаете, это означает, что что-то сломано, и оно не заживет, пока вам не вправят кость, и вы не перестанете ходить, травмируя поврежденную ногу.

Розовые щеки мистера Реншоу бледнеют, подтверждая мои подозрения.

Дерьмо. Она действительно сломана.

– Я… я не думал, что это имеет значение, учитывая грядущий конец света и все прочее, – бормочет мистер Реншоу из-под жесткой седой бороды. Его некогда яркие глаза потухли, сузились в уголках от боли и покраснели после бесчисленных бессонных ночей.

– Вот почему вы никому не позволяли взглянуть на ногу?

Он пожимает плечами и неловко ерзает на стуле.

– Не хотел беспокоить их еще больше.

Мы с Квинтом обмениваемся быстрыми сочувствующими взглядами, прежде чем я спрыгиваю с прилавка и прохожу по помещению.

Положив руку на плечо мистера Реншоу, я говорю:

– Ну, мир все же не подходит к концу, так что вы скажете, если мы вас приведем в порядок?

Он качает головой, пряча больную ногу чуть дальше под стул.

– Нет?

– Я ценю, что ты пытаешься заботиться обо мне, Рейнбоу. Ценю. Но думаю, что лучше просто оставить всё как есть.

– Почему бы вам не позволить мне самой судить об этом?

Не то чтобы я имела представление о том, что делаю.

Я смотрю вниз на его ногу и даже не прикасаюсь к ней. А нервный старый осел поворачивается на стуле спиной ко мне с громким:

– Нет! – опускает глаза и смущенно посмеивается. – Я хочу сказать… Я в порядке. В любом случае, спасибо, юная леди.

Я выдыхаю достаточно шумно, чтобы он меня слышал.

Мама часто говорила, что самые здоровенные мужики всегда были самыми большими детьми, когда дело доходило до бо-бо.

Мама.

В ту секунду, когда на ум приходит ее красивое, усталое, напряженное лицо, я отчаянно хватаюсь за пустоту, натягивая ее, как защитный костюм, до того, как печаль накроет меня с головой.

Как только оказываюсь в безопасности пустотного тумана, снова смотрю на мистера Реншоу. Его лицо такое же настороженное, как и мое.

– Думаю, тогда мы здесь закончили, да?

Его кустистые брови удивленно приподнимаются.

– Ты не собираешься спорить со мной?

Я качаю головой и поворачиваю его кресло к двери. Используя стул как инвалидное кресло, выкатываю мужчину в коридор.

– Я знаю, что лучше не спорить с Реншоу. Вы все почти так же упрямы, как и самоуверенны.

– Эй, – рявкает мистер Реншоу, – если бы бог не хотел, чтобы я хвастался, ему не следовало создавать меня таким чертовски красивым.

Я качаю головой, пока везу старика домой.

Когда мы добираемся до обувного магазина, меня встречают сносящие с места, восторженные объятия Софи. А после сочувствующий взгляд и объятия миссис Реншоу, говорящие «сожалею о твоих родителях». И после обоих мне хочется плакать.

Это также напоминает мне, почему уходить из магазина смокингов – столь плохая идея.

Чтобы растянуть губы в улыбке, мне требуются все мои силы. Я не могу вспомнить, когда в последний раз ела… или даже стояла так долго. Пятна начинают танцевать перед глазами.

– Он весь ваш, – говорю я, пятясь из магазина, когда помещение начинает крениться. – Я, э-э… Я должна вернуться к Квинту. Увидимся…

Как только оказываюсь в коридоре, отвожу взгляд от их разочарованных лиц и возвращаюсь в «Савви» так быстро, что практически бегу. Не отрываю взгляда от пола и считаю шаги по пути, чтобы мои глаза и разум не блуждали в опасных местах.

Девяносто один, девяносто два, девяносто…

Лишь переступив через порог своего нового дома, наконец поднимаю глаза.

И обнаруживаю, что Кью смотрит на меня.

Она облокотилась на стойку, скрестив руки на груди, и выражение ее лица говорит о том, что она пришла не поздороваться.

– Как оно, док? – невозмутимо спрашивает она.

– Привет, Кью, как дела? – я морщусь от фальшивой жизнерадостности в своем голосе.

Как будто снова в старшей школе, включаю свой южный акцент и пытаюсь быть милой со злыми девчонками, которые только и ждут, чтобы украсть моего парня или отхватить пряди с моего хвостика, когда я не вижу. Что ж, увы для Кью: парня и волос больше нет.

Как и всего остального.

– Просто пришла проверить, как там мой будущий скаут, – Кью перебрасывает свои дреды через плечо, устремляя взор через прилавок в сторону Квинта. – Похоже, ты отрабатываешь свое содержание, леди-сестричка, – ее ядовитые глаза, цвета отходов возвращаются ко мне. – Особенно, раз ты даже не брала свою долю.

Обвинение в ее тоне говорит мне, что я сделала что-то не так, но я, черт возьми, понятия не имею, что именно.

– Прости, долю чего? – спрашиваю я, как можно ласковее.

– Не нужно мне всё это дерьмо типа я-просто-южная-красотка. Я говорю о еде. Знаешь, это такая штука, которая нужна, чтобы остаться в живых? У тебя здесь есть запасы, о которых ты мне не рассказываешь?

Когда я не отвечаю, ее скользкий взгляд пробегает по остальной части магазина. Обыскивая.

– Ты хочешь жить в моем королевстве, Белоснежка? Тогда ты должна делиться своей добычей, уяснила?

Я киваю, с трудом сглатывая, когда Кью проходит около стенда с манекенами, под которым спрятан мой, набитый доверху, рюкзак. Как раз перед тем, как пройти мимо меня, она останавливается так близко, что я чувствую запах травки на ее волосах, и проводит длинным ногтем по моей челюсти.

– Кстати, ты выглядишь дерьмово, – ее губы кривятся, когда она вонзает свой острый, как бритва коготь мне в подбородок.

Сжимаю челюсть и выдерживаю ее пристальный взгляд. Не собираюсь доставлять этой сучке удовольствие видеть мою боль, но я и не настолько глупа, чтобы отбросить ее руку.

Я слишком нуждаюсь в этом месте.

Кью, наконец, с хихиканьем опускает руку и вальсирует мимо меня к двери.

– Спорю, именно поэтому твой парень ушел.

***

брофист* – приветствие, при котором собеседники соприкасаются кулаками

Рейнбоу Брайт*– персонаж серии мультфильмов, представленный компанией Hallmark

ГЛАВА

XII

Рейн

В торговом центре тихо. Квинт отдыхает. Это был его лучший день с тех пор, как мы приехали сюда. Судя по звуку, Ламар крепко спит, положив голову мне на плечо. Я должна быть счастлива. Или по крайней мере довольна. Но я ничего не чувствую.

И надеюсь, что это не изменится.

В коридоре слышны приближающиеся шаги, но мне не страшно. Здесь, внутри этого здания, за этим прилавком – я в безопасности. Никто не пытался нападать, стрелять в меня или насиловать с тех пор, как я приехала.

Именно поэтому, ни за что не уйду отсюда.

Когда звук тяжелых шагов слышен уже в магазине смокингов, ожидаю увидеть копну темных кудрей Картера над прилавком – он любит заглядывать, когда совершает ночной обход – но личность, которую я вижу, когда поднимаю глаза, хватает рукоятку ножа, торчащую из моего сердца, и крутит ее невидимыми руками. Боль острая и удушающая прорывается через, окружающий меня покров пустоты, но я не показываю этого. Если вздрогну, если моргну, он может снова исчезнуть навсегда.

Уэс смотрит на меня с ужасающе пустым выражением лица. Тем, которое он надевает, когда думает.

Он всегда думает.

Я прекрасно вижу его даже в темноте. Блестящие каштановые волосы, закругляющиеся снизу, из-за того, что были заткнуты за уши. Ласковые зеленые глаза, нависающие над ними строгие темные брови. Он побрился, пока его не было. И постирал свою одежду. Я знаю, потому что гибискус на плече его синей гавайской рубашки больше не кроваво-красный. Когда мой взгляд скользит по его широкой груди, понимаю, что все цветы теперь другие. На самом деле, это вовсе не цветы.

Это фигуры в капюшонах верхом на лошадях.

Желтые, оранжевые и насыщенного темно-розового цвета.

Я вздыхаю и в первый раз с того момента, как он пришел, позволяю себе закрыть глаза.

– Ты на самом деле не здесь, не так ли?

Он не отвечает, и я знаю, что когда открою глаза, его уже не будет. Исчезнет, как призрак в ночи. Со вздохом поднимаю глаза и вижу Уэссона Патрика Паркера, стоящего на коленях прямо передо мной.

Боже, он такой красивый.

Задерживаю дыхание, боясь, что он может разлететься, как одуванчик, если я не буду осторожна, но… я не осторожна. Импульсивно протягиваю пальцы и заправляю волосы ему за ухо. Когда он не исчезает, выдыхаю, позволяя руке задержаться на его щеке.

– Почему ты ушел?

Уэс тянется навстречу моему прикосновению и закрывает глаза.

– Самозащита.

Конечно. Правила Уэса для выживания. Припасы, укрытие и самозащита.

– От чего ты защищаешься, Уэс? Здесь тебе ничто не причинит вреда.

Его глаза распахиваются, и я чувствую, как он сжимает зубы.

– То единственное, что причинит мне вред, находится именно здесь, – выдавливает Уэс. И его взгляд тверд, как полированный нефрит.

– Если ты говоришь о Картере...

– Я говорю о тебе.

– Обо мне, – я качаю головой и издаю разочарованный смешок. — Причинить тебе вред? Ты сейчас серьезно? Ты бросил меня, Уэс. Ты разбил мне сердце. Хочешь поговорить о выживании? Я не смогу выжить без своего сердца.

– Чушь, – резко отвечает Уэс. – Я делаю это с той секунды, как вышел за эти двери.

Я не отвожу взгляда от его глаз и задерживаю дыхание, пока мои глаза не наполняются слезами, а легкие не начинают гореть.

Затем мы бросаемся друг к другу, как будто у нас обоих одновременно закончились терпение и кислород. Он пропускает мои волосы через пальцы. Мои руки сжимают его затылок. Мы с яростным отчаянием сокращаем дистанцию, и как раз перед тем, как наши губы встречаются, Уэс шепчет мое имя.

– Рейн… проснись.

Мои глаза распахиваются, и я вижу совсем другого мужчину. Он смотрит на меня с беспокойством и моргает. У этого мужчины глаза, как теплое теннессийское виски, в противоположность холодным камням, покрытым зеленым мхом. Они дружелюбны, а не недоверчивы, и не пялятся бессмысленно в одну точку. Картер просто внимательно смотрит на меня.

– Привет, соня, – шепчет он с улыбкой; его идеальные зубы почти светятся в темноте.

– Привет, – говорю я хрипло и протираю глаза.

– Ты помнишь план?

– Мммм, – я собираюсь потянуться, но останавливаюсь, когда чувствую, что голова Ламара лежит у меня на плече. – Ты можешь… – я указываю на мешок с костями, навалившийся на меня сверху, и с облегчением поворачиваю шею, когда Картер осторожно сдвигает Ламара так, чтобы его голова переместилась на бедро Квинта.

– Картер? – шепчу я, когда он помогает мне подняться на ноги. – Тебе все еще снятся всадники?

Он делает паузу, поднимая глаза вверх и влево, пытаясь вспомнить.

– Черт. Знаешь что? Я не думаю. А что? Тебе все еще снятся кошмары?

Я качаю головой, когда мы выходим в коридор:

– Нет. Я все еще вижу всадников, но они больше не страшные… Думаю, что демоны исчезают.

– Это хорошо. Теперь ты можешь снова грезить обо мне.

Картер поигрывает бровями, а я пихаю его локтем в ребра.

– Ты такой же дурной, как твой отец.

– Говоря о старике, ты точно знаешь, что делаешь?

Я сглатываю.

– Нет, но то, как выглядит его нога, как будто она выдвинута немного в неправильном направлении, и тот факт, что он вообще может ходить, убеждает меня в том, что это может быть просто перелом по типу зеленой веточки.

– И ты можешь это исправить?

Я съеживаюсь и смотрю на Картера.

– Наверное? Я видела, как ветеринар проводил такое лечение для нашей собаки Сэйди, когда ее однажды сбила машина.

– Это было в восьмом классе!

– У тебя есть идеи лучше? – раздраженно говорю я.

Картер пожимает плечами:

– Ты уверена, что это не заживёт, типа, само по себе?

Я пристально смотрю на него:

– Прошел месяц, Картер. Похоже, что это заживает само по себе?

Он поднимает руки в знак капитуляции:

– Ладно. Черт.

– Извини, – бормочу я, затягивая рукава толстовки в кулаки. – Я просто нервничаю.

Картер обнимает меня длинной рукой за плечи и дергает к себе.

– Ты справишься, – говорит он, быстро целуя меня в темечко. – Если ты думаешь, что сможешь это исправить, ты сможешь.

Я немного расслабляюсь, впитывая его тепло и поддержку, как сухая губка. Но это длится так недолго. И вот, мы уже оказываемся в обувном магазине. Картер входит первым, ведя меня за руку через лабиринт старых стеллажей для обуви.

– Девочки спят здесь, – шепчет он и, протянув руку над полкой, указывает на освобожденное место в центре магазина.

Я смотрю в их сторону, но это бессмысленно. Слишком темно, чтобы видеть что-то дальше, чем на фут перед собой.

– Мы положили старика в дальнем помещении сегодня вечером. Он храпит, как чертов товарняк, когда напьется.

– Напьется?

Ярко-белые зубы сверкают в темноте перед моим лицом. Картер замедляет шаг и наклоняется, чтобы прошептать мне на ухо:

– Возможно, я купил этим вечером бутылку самой дешевой текилы. Подумал, что она могла бы помочь справиться с болью.

Чувствую его теплое дыхание на моей шее, пальцы переплетены с моими, и, хотя я не хочу, чтобы он был так близко… Мне нужен кто-то так же близко. Кто-нибудь.

Картер толкает маятниковую металлическую дверь, и если бы я не знала, что это не так, то поклялась бы, что за ней на бетонном полу расположилась строительная бригада с отбойными молотками в руках.

– Иисусе Христе. Сколько он выпил?

– Давай просто скажем, что это первый раз, когда он спит ночью, с тех пор как мы приехали сюда.

Картер достает из кармана маленький фонарик, чтобы осветить дорогу. Мы минуем несколько металлических стеллажей высотой от пола до потолка и затем обнаруживаем мистера Реншоу в бессознательно состоянии, развалившегося по диагонали на удивительно удобном на вид спальном мешке.

– Че за нахрен? У вас у всех есть спальные мешки? – я шлепаю Картера по руке.

Он хихикает:

– Парочка. Мы упаковали их для нашей поездки в Теннесси. Поскольку все наши родственники направлялись в дом моей бабушки, мы подумали, велика вероятность, что в конечном итоге придется спать на полу до тех пор, пока… ты знаешь.

– 23 апреля? – я закатываю глаза.

– Ага.

Атмосфера портится, когда я начинаю думать о том дне, когда он уехал. Ворота крепости «Дерьмо, о котором я никогда не буду думать, потому что все это не имеет значения, и мы все умрем» скрипят, но держатся крепко. Это воспоминание за-пределами-торгового-центра. Мы не выпускаем их больше.

– Давай, – шепчу я в перерывах между храпами. – Давай покончим с этим.

Мы с Картером следуем за лучом фонарика к полностью бессознательному Джеймсу «Джимбо» Реншоу. Опустившись на колени у его ног, одетых в носки – здесь никто не ходит босиком, – я делаю глубокий вдох и задираю его левую штанину до колена.

– Блять, – вырывается у Картера.

Луч фонаря прыгает по полу и вверх по стене, когда парень дергается назад, увидев искалеченную голень своего отца.

– Нет, нет. Все нормально. Смотри, – я жестом прошу Картера посветить фонариком. – Видишь, как его нога согнута прямо здесь?

– Да, я, блять, вижу это. И никогда не смогу забыть.

– Я думаю, что кость просто надломлена, вот так:

Я поднимаю один прямой палец, а затем немного сгибаю его посередине.

– Это не повредило кожу, кровоподтеков не так много, и он все еще может немного надавить на нее, так что... – Я сглатываю, во рту внезапно пересыхает. – Так что, думаю, нужно просто исправить положение кости.

– Что, типа, мы можем просто поставить ее на место?

– Ну, прошло несколько недель, так что, вероятно, там уже прилично наросла ткань…

– О боже.

Картер садится рядом со мной и кладет локти на колени. Лучик света падает на стену из шлакоблока примерно в пятнадцати футах от нас (4,5м.).

– Ты пытаешься сказать, что нам придется снова сломать его гребаную ногу?

Едва заметно улыбаюсь, но кажется, будто я морщусь.

– Совсем немного.

Я считаю храпы мистера Реншоу, пока Картер наконец не отзывается.

Пять… шесть… семь…

– К черту, – он взмахивает руками вверх. – Лучше не станет, если мы ничего не будем делать, верно?

Киваю, изо всех сил стараясь казаться уверенной, хотя на самом деле от мысли о том, что мне предстоит, меня мутит.

– Нам нужно сделать шину, чтобы держать его ногу прямо, пока все не срастется.

Картер водит фонариком по пустому складу.

– Здесь нет ничего, кроме полок и… – Луч падает на беспорядочную груду дощатых штуковин, сваленных в дальнем углу. – Поддоны!

Он вскакивает и исчезает в темноте. Я наблюдаю, как кружок света прыгает по складу, пока не достигает кучи деревянного мусора. Секунду спустя нога Картера врезается в него, как граната, посылая в полет, расколовшиеся кусочки.

Мой взгляд быстро устремляется к мистеру Реншоу, но он даже не вздрагивает от шума.

Достав из кармана знакомый черный нож, я действую.

Не сейчас, черт возьми. Не будем думать о нем сейчас... или когда-нибудь.

Я срезаю кончик носка мистера Реншоу и натягиваю носок выше, чтобы прикрыть икру, и как раз в этот момент возвращается Картер с досками в руках.

Он опускает тесаные дощечки и делает шаг назад с поднятыми вверх руками.

– Я не могу этого сделать. Я, блять, не могу этого сделать, Рейн. Ты должна сделать это.

– Одна? Я не знаю, хватит ли у меня сил. Там может быть большое количество наросшей ткани, через которую нужно будет пройти.

– О боже, – Картер крепко зажмуривает глаза.

– Прекрати, – кричу я шёпотом.

– Это мой папа, Рейн. Что, если бы это был твой отец? – он зажимает рот рукой в ту же секунду, как эти слова вырываются. – Черт. Мне жаль. Мне так жаль. Я не хотел… дерьмо.

Но я больше не смотрю на Картера. Я смотрю на пьяного бородатого храпящего мужчину средних лет, лежащего на полу передо мной, и внезапно этим воспоминаниям за-пределами-торгового-центра становится очень трудно оставаться взаперти.

Что, если бы это был мой отец?

Что, если бы это был тот же безработный, потакающий своим желаниям, угрюмый, злой ублюдок, который обращался с моей мамой, как с боксерской грушей, пока не убил ее?

Что, если бы?

Не раздумывая больше, я хватаю одну из деревянных дощечек, кладу ее на согнутую часть внутреннего угла поврежденной берцовой кости мистера Реншоу и удерживаю ее на месте обеими руками. Затем, стиснув зубы и чувствуя, как жидкий огонь разливается по венам, я прижимаю ногу к выступающей части с противоположной стороны и сильно надавливаю.

– Оооох!

Я удерживаю доску изо всех сил, когда мистер Реншоу садится и пытается отдернуть от меня ногу. Картер вцепляется ему в бедро, сохраняя его в неподвижном положении, пока мистер Реншоу истошно кричит, коверкая слова:

– Медведь схватил меня, Агнес! Хватай мое ружьё!

Затем его глаза закатываются, и он снова теряет сознание также быстро, как и пришел в себя, резко падая на бетонный пол.

– Блять! – Картер отпускает бедро и ловит голову своего отца вытянутыми руками, как звезда спорта, которой он был рожден стать.

Мы оба смотрим друг на друга широко раскрытыми глазами – он держит голову, я держу ногу – пока храп не возобновляется. Затем, после нескольких глубоких вдохов, мы приступаем к работе с импровизированной шиной мистера Реншоу.

Картер скрепляет выправленную кость четырьмя сломанными досками поверх носка, чтобы его отец не занозился, а я осторожно вытягиваю ремень мистера Реншоу, чтобы стянуть их посередине. Снимаю с него второй носок, обвязываю им верхнюю часть и закрепляю шину снизу шнурком от спального мешка.

– Думаешь, удержится? – шепчет он между храпами.

– Если он не испортит. – Я делаю глубокий вдох и выдыхаю, упираясь руками в бедра. – Эй, Картер?

– Да, Док?

– У тебя есть еще та текила?

– Полегче, тигр, – Картер выхватывает бутылку у меня из рук, когда я делаю третий глоток того, что вполне могло бы быть бензином.

Вытираю рот тыльной стороной ладони, пытаясь скрыть гримасу, когда текила обжигает всё внутри – от горла до пустого желудка.

– Боже, эти лягушки почти такие же громкие, как твой папа.

Картер закашливается от смеха и отрывает бутылку ото рта, чтобы не захлебнуться.

– Действительно!

Он поворачивается и пристально смотрит внутрь чаши фонтана, на котором мы сидим, и подносит палец к губам, призывая дикую природу к тишине.

У меня вырывается смешок через нос.

– Эй, Рейн?

– Что?

Картер ставит бутылку на пол и поворачивается ко мне – черты его лица серьезны в серебристом свете потолочных окон.

Затем, внезапно, он хватает меня за бицепс и кричит шёпотом:

– Медведь схватил меня, Агнес! Хватай мое ружьё!

Я хохочу, согнувшись пополам и зажимая рот руками, стараясь не быть такой чертовски громкой.

Конечно, от этого становится только хуже.

– Еще очень рано! – я икаю и машу рукой сдаваясь. – Еще рано!

– Прости!

У Картера самый заразительный и неудержимый смех – ребяческий и милый. Мальчишеское лицо. Это так не сочетается с телосложением мужчины ростом шесть футов и три дюйма.

– Хотя на самом деле это было чертовски круто. Спасибо тебе, – он хлопает меня по плечу.

Мой смех затихает.

– Не благодари меня пока. Я могла и навредить.

Картер медленно качает головой из стороны в сторону. Его глаза опускаются – им сложно оставаться открытыми.

– Не-а. Ты преображаешь всё, Рейнбоу Брайт.

– Пфф. Ты пьян.

– У меня есть кое-что для тебя.

– О, неужели? Кстати, куда ты ходил? Ты так и не сказал мне.

– Каждые несколько дней Кью заставляет меня брать все телефоны, всякое дерьмо и идти в машину моих родителей, чтобы зарядить их.

– Я думала, ваша машина сломалась.

– Так и есть. Она в смятку, в центре кучи, но в баке остался бензин, и двигатель все еще заводится, так что… – Картер достает из кармана баскетбольных шортов блестящее черное устройство. – Я зарядил твой телефон.

– О боже мой, – я открываю рот от изумления и тянусь к девайсу, вертя его в руках, как какой-то артефакт из прошлой цивилизации. – Где ты это нашел?

– Он был в твоем рюкзаке в ту ночь, когда я его нашел.

Мое настроение портится при упоминании о той ночи, но Картер быстро меняет тему:

– Проверь его!

Он касается пальцем стекла, и экран загорается.

В качестве обоев раньше была наша фотография, но после того, как он уехал, я больше не могла смотреть на него, поэтому вернула картинку по умолчанию. Теперь это просто глупые синие цифровые завитки.

– Сервис снова доступен.

Смотрю на телефон в своей руке, ломая голову, кому позвонить, но… все, с кем я могла бы поговорить, либо уехали из города до 23 апреля, либо… Экран снова темнеет.

– Эй… ты в порядке? – Картер слегка сжимает мое плечо.

Киваю, уставившись на пустой экран. Но это ложь, и Картер это знает.

Я вздыхаю, качая головой:

– Мне некому звонить.

– Сколько тебе, сорок? Телефон нужен не для того, чтобы звонить людям, глупышка.

Картер выхватывает телефон у меня из руки, и я наблюдаю, как на его лице отражается синий огонек, и парень снова и снова тыкает пальцем по экрану. Секундой позже нежная мелодия укулеле* смешивается с лягушачьим кваканьем, и Тайлер Джозеф поет о доме, сделанном из золота.

– Он нужен, чтобы слушать свою любимую группу. Не знала? Ну, конечно, кто тебя еще просветит?

Я смотрю на его сияющее от гордости и самодовольства лицо и вежливо улыбаюсь ему. Картер так старается подбодрить меня. Сейчас, наверное, не время говорить ему, что группа «Двадцать один пилот» никогда не была моей любимой.

Это была его любимая группа.

– Спасибо, Картер. – Я беру у него телефон и кладу рядом с собой, оставляя музыку включенной. – Это было действительно мило.

Он кивает, и его улыбка медленно гаснет. Мы смотрим вокруг, пока слушаем музыку. Он заталкивает отвалившуюся плитку обратно на место кроссовком. Я тереблю рукава толстовки. Картер придвигается на несколько дюймов ближе ко мне. Я задерживаю дыхание, пока сердце не начинает колотиться в горле.

– Твои волосы стали короче, – голос Картера звучит у меня в ухе, когда он протягивает руку и скользит двумя пальцами по черным прядям неаккуратной стрижки.

Я вздрагиваю и слегка отстраняюсь, заправляя эту сторону за ухо.

– Ага. А твои длиннее.

Начинается электронный бит «Автомобильного радио», подражающий моему беспорядочному пульсу, и Тайлер читает рэп о том, что не может отвлечься от своих мрачных мыслей.

Может быть, «Двадцать один пилот» все же моя любимая группа.

– Я не могу поверить, что ты здесь, – шепчет Картер, заполоняя собой мое пространство.

Чувствую запах текилы в его жарком дыхании, и под моей толстовкой внезапно становится как в сауне.

– Я думал о тебе каждый день, Рейнбоу, – бормочет он, наклоняясь, чтобы прижаться своим лбом ко мне сбоку. – Каждую секунду.

Кладу руку на выступ фонтана, чтобы выдержать его вес.

– Я так сильно хотел вернуться домой, чтобы увидеть тебя, но мне была невыносима мысль, что придется снова прощаться. Это почти убило меня в первый раз.

Картер скользит рукой вверх по внешней стороне моего бедра, и я слышу только как кровь стучит у меня в ушах.

– Я так скучал по тебе, де…

В ту секунду, когда я чувствую, как его губы задевают уголок моего рта, я хватаю свой телефон и вскакиваю.

– Я… э-э… пойду проверю Квинта, – мямлю я, пятясь назад. – Спокойной ночи, Картер!

Поворачиваюсь и бегу к магазину, а голос, доносящийся из моей руки, поет о том, что он (певец) уже не тот, каким его знали.

Я выключаю телефон и сую его в карман.

Ты и я, мы оба, Тайлер. Ты и я, мы оба.

***

укулеле* – гавайская четырёхструнная разновидность гитары, используемая для аккордового сопровождения песен и игры соло.

ГЛАВА

XIII

2 Мая. Рейн

– Тук-тук, – я выглядываю, приподняв голову над пустыми полками и выдыхаю с облегчением, не видя Картера. – Есть кто дома?

– Рейнбоу! – Софи визжит, и машет мне рукой, сидя на черной виниловой скамейке для примерки.

Лицо миссис Реншоу озаряется, но ее муж даже не смотрит на меня. Он лежит на скамье лицом вверх, положив ногу в шине на пустую полку. Прикрывает глаза локтем и ворчит что-то неразборчиво себе в бороду.

– Вот мой герой! – женщина встает и раскрывает объятия в ожидании, пока я пробираюсь через лабиринт шкафов.

Оказавшись в ее руках, стискиваю зубы и отстраняюсь раньше, чем обычно. Моя реакция удивляет меня. Я люблю миссис Реншоу.

Но она не моя мать.

У меня больше нет таковой, и ее объятия только напоминают мне об этом факте.

Я быстро добавляю миссис Реншоу в свой мысленный список инициирующих факторов, которые следует избегать любой ценой.

– Я не знаю, как тебя благодарить за заботу о моем большом упрямом ребенке, – говорит миссис Реншоу, бросая косой взгляд на своего брюзжащего мужа. – Мы так, так счастливы, что господь вернул тебя в нашу жизнь.

– Э-э… не стоит?.. – я чувствую, как пламенеют мои щеки, когда следом за ней перевожу взгляд на свою последнюю жертву. – Не уверена, что он бы согласился в этом с вами.

– Знаете, я всех вас слышу, – ворчит мистер Реншоу.

Я улыбаюсь и подхожу к нему.

– Как поживает мой самый любимый пациент?

– Не приближайся ко мне, дьяволица.

– Я принесла адвил.

Мистер Реншоу приподнимается на локтях:

– Чертовски вовремя.

Я бросаю взгляд на его ногу в шине, пока достаю пузырек с обезболивающими из кармана, и улыбаюсь, когда вижу, что нога не слишком распухла.

– Это скорее для вашей головы, а не для ноги, – поддразниваю я, бросая две маленькие коричневые таблетки ему в ладонь.

– От этой чертовой текилы мне так плохо каждый раз. Теперь я знаю, почему ее называют местью Монтесумы.

Я смеюсь, нервно оглядываясь вокруг, пока мистер Реншоу глотает таблетки.

– Так вы, типа, отправили Картера в его комнату в качестве наказания или что-то в этом роде?

Миссис Реншоу фыркает:

– Он где-то здесь.

– Он пошел искать тебя-ааа, – добавляет Софи нараспев, хлопая ресницами.

Тьфу ты. Черт.

– Итак... – я возвращаюсь к основной теме нашей беседы, а именно – бородатому слону, находящемуся в комнате, – мистер Реншоу…

– Ой, зови меня просто Джимбо, черт возьми. Сейчас не до формальностей.

Ой, какие мы ворчливые.

– Ладно, Джимбо. Я думаю, что выправила вашу берцовую кость, так что пока держите ногу в шине и не давите на нее в течение нескольких недель. Она должна срастаться правильно.

Или по крайней мере лучше, чем раньше.

Возможно.

Я надеюсь.

– Несколько недель! – мистер Реншоу откидывается на спину и закрывает лицо мясистой рукой.

– Да, Папа, – вмешивается Софи.

– Я серьезно, мистер э-э, Джимбо. Не ходить и не вставать на нее. По крайней мере… восемь недель.

Я даже не знаю, верно ли это. Просто полагаю, что если скажу ему восемь, он, вероятно, вытерпит четыре или пять.

– Я нигде не могу ее найти, мам. Не знаю, куда еще…

Все головы поворачиваются ко входу, когда Картер, топая, входит в магазин. Его разочарованный взгляд останавливается на мне. Я вижу проблеск смущения в глазах парня, прежде чем он успевает замаскировать его яркой, дерзкой улыбкой.

– Он всё еще дышит? – спрашивает Картер, глядя сверху вниз на своего старика.

– Да, но не думаю, что он этого хочет, – подшучиваю я, благодарная за то, что парень ведет себя легко и дружелюбно.

– Щенок, тебе повезло, что я не могу ходить, иначе уже сейчас надрал бы тебе зад.

У Картера вырывается смешок. Создается впечатление, что он весь – это сплошь длинные ресницы и свободно лежащие темные кудри. Смотрю на него, и у меня возникает ощущение, что кто-то еще наблюдает за мной. Оглядываюсь, думая, что я просто параноик, но взгляд миссис Реншоу прикован к моему лицу. Она быстро переводит его на своего сына, и клянусь, если бы ее радужки не были такими темными, я бы смогла увидеть большие красные сердца, плавающие в них.

О нет. Нет, нет, нет.

– Ну ладно. Возвращайтесь к своим делам. И просто дайте знать, если вам будет что-то нужно, – говорю я с улыбкой, устремляясь к двери и лавируя между хаотично расставленными полками.

Мои глаза встречаются с глазами Картера, когда прохожу мимо него. Я уже думаю, что он позволит мне уйти, не создавая неловкости, но мой бывший разворачивается на пятках и идет за мной к выходу.

– Рейн, подожди.

Не хочу говорить об этом. Не хочу говорить об этом. Не хочу…

Я оборачиваюсь и заставляю себя улыбнуться.

– В чем дело?

– Ну, насчет прошлой ночи…

Твою ж.

– Картер, ты не должен…

– Ты помнишь, что я сделал со своим фонариком? Нигде не могу его найти, и всё как в тумане после того, как ты включила Парня-каратиста, исправляя кость, – он морщится и трет лоб. – Я почти уверен, что текила была просто крысиным ядом с плавающим в нем червем.

Картер засовывает руки в карманы своих спортивных шорт. На его лице легкая, робкая улыбка и, конечно, эту улыбку я знаю тоже.

Картер предлагает мне выход из создавшейся ситуации.

С радостью подхватываю. Склонив голову набок, я бросаю на него хмурый взгляд:

– Ты имеешь в виду, что не помнишь, как бегал по коридорам и светил фонариком, заглядывая во все комнаты прошлой ночью? И как кричал что-то вроде (я подношу кулак ко рту и понижаю голос) «ФБР! Отдавайте всю вашу марихуану, и никто не пострадает!»?

Картер смеется и обнимает меня за плечи, направляя в противоположную сторону от атриума.

– Черт, я превращаюсь в настоящего гения, когда напьюсь.

Ты действительно превращаешься кое во что.

– Куда мы идем?

– Немного развлечься.

Мои ноги застывают на месте, и второй раз за эти дни я чувствую желание убежать от Картера Реншоу.

Не знаю, что со мной не так. Люди не убегают от Картера – они бегут к нему. Буквально. Они даже ничего не могут с этим поделать. Настолько он притягателен. Его улыбка, глаза, высокий рост, идеально высеченное тело, его дерзкая развязность. Я была такой же фанаткой, как и любая другая девушка и… некоторые парни в старшей школе Франклин-Спрингс. Единственным моим преимуществом было то, что я встретила его первой.

Я влюбилась в соседского мальчика еще до того, как он стал большим человеком в кампусе*, но как только он стал большим человеком, у меня появилось отчетливое ощущение, что мальчик перерос соседскую девочку. Я видела, как Картер поглядывал на других девушек, как позволял чирлидершам щупать его в коридоре. Знала, что он не всегда говорил правду о том, где был или как часто ходил на тренировки. И подслушанный разговор Кимми о том, что они целовались в выпускном классе, только подтвердил мои подозрения.

Должно быть, с этим связано отсутствие чувств. Всё дело в том, что Картер обманул мое доверие и оставил меня. Определенно это не имеет отношения к зеленоглазому одиночке в гавайской рубашке, который где-то там, с моим сердцем в кармане.

Не-а. Вообще нет. Я вычеркнула его.

– Что? Не любишь веселиться? – спрашивает Картер, лениво улыбаясь мне.

– Что за развлеченье?

– Увидишь. – Он снова начинает идти, все еще обнимая меня за плечи, очевидно, ожидая, что мои ноги просто волшебным образом сделают то, что он хочет, как и все остальное.

Когда они этого не делают, Картер в шоке смотрит на меня сверху вниз. Никто не говорит ему «нет». Особенно его милая, стремящаяся угодить, маленькая подружка Рейнбоу Уильямс.

Но та девушка Рейнбоу… она лгала ему так же много, как и он лгал ей. О музыке, которая ей нравилась, о ее любимых фильмах, о том, как сильно она любила смотреть спорт и сосать его член. Рейнбоу пыталась быть всем, что Картер когда-либо хотел, и он все равно бросил ее.

Что ж, теперь все, что он получит, – это Рейн.

И Нет – второе имя этой сучки.

– Скажи мне сейчас, или я не пойду.

Темные брови Картера сходятся вместе.

– Серьезно?

Отвечаю решительным взглядом.

– Слушай, я не знаю, что не так со всем этим твоим… отношением, но… это довольно сексуально, – ухмыляется он.

– Фу! – я сбрасываю его руку, поворачиваюсь и топаю прочь в ту сторону, откуда мы шли.

Я делаю всего два шага, прежде чем его рука хватает меня за плечо и мальчишеский смех разлетается эхом по коридору.

– Остынь, Рейнбоу Брайт.

– Не называй меня так, – кричу я, пытаясь вывернуться из его хватки, но рука Картера такая большая, что его пальцы практически дважды обхватывают мою руку. – Отпусти меня!

– Если я отпущу, ты выслушаешь меня?

Ворчу и прекращаю бороться, скрещивая руки на груди в ту секунду, когда он отпускает меня. Я все еще стою к нему спиной, поэтому Картер обходит вокруг и встает передо мной. Он смотрит на меня так, как смотрит на Софи, когда она шалит.

– Мы с ребятами собираемся поиграть в хоккей в бывшем магазине «Поттери Барн» (Pottery Barn), довольна? – он указывает направление рукой, но я не смотрю. – Я подумал, что ты, возможно, захочешь пойти со мной. Раньше тебе всегда нравилось приходить на мои игры. Можешь быть моей болельщицей.

Он ухмыляется, а мне хочется стереть с его лица эту ухмылку.

Быть его болельщицей. Я вас умоляю…

– Я пойду, но только если смогу сама поиграть.

В ту секунду, когда эти слова вырываются у меня, я очень, очень сожалею о них. Я ни черта не смыслю в хоккее и, вероятно, выставлю себя полной дурой, подверну лодыжку и…

А, неважно. Все это не имеет значения, и мы все умрем. Верно?

– Ты хочешь сыграть в хоккей? – усмехается он.

– Ты слышал меня, – я вытягиваю шею, чтобы посмотреть ему в глаза.

Пока Картер изучает меня, я решаю, что этот озадаченный взгляд на его хорошеньком личике стоит любого растяжения связок.

Наконец, он пожимает плечами:

– Хорошо, но они не станут делать тебе поблажки.

Боже, если ты слышишь, пожалуйста, сделай так, чтобы они были помягче со мной.

Мы заходим внутрь того места, что раньше было «Поттери Барн», и я осознаю, что нахожусь здесь впервые. Когда была ребенком, то часто глазела на эти великолепные витрины. Все выглядело таким блестящим, дорогим и стильным. Конечно, мама никогда не пустила бы меня внутрь, потому что знала, что я, вероятно, разобью лампу за четыреста долларов в течение пяти секунд, но это только усилило мое желание. Я сказала себе, что в тот день, когда стану достаточно взрослой, приду сюда и куплю первую попавшуюся мне на глаза вещь, даже не взглянув на ценник.

Ну вот я и здесь, хоть и опоздала с покупками на десять лет, но все еще чувствую дух каждой блестящей рамки для фотографий и запах каждой ароматической свечи, что раньше стояли на этих полках. Паркетные полы и белые полки, сделанные на заказ и стоящие вдоль стен, по-прежнему кажутся такими же роскошными, как и в детстве, несмотря на то, что сейчас они покрыты пылью и пятнами от воды. К счастью для меня, все в магазине теперь совершенно бесплатно… если, конечно, вас интересуют заплесневелые картонные коробки, ящики с разбитой посудой или треснувшее сиденье для унитаза.

Группа беглецов из четырех человек собралась в центре магазина. Они болтают. Я узнаю всех этих парней – это они сидели за столиком Кью – аккордеонист в джинсовой куртке с нашивками, тощие, длинные подростки в рваных узких джинсах с похожими ремнями-патронташами и плотный бородатый банджоист, который носит подтяжки.

– Да это же «Люминиры»*, – дразнит Картер, когда мы приближаемся к группе.

Все четыре пары глаз останавливаются на мне, но вместо того, чтобы расшириться с вожделением, как было во Франклин-Спрингс, они сужаются от отвращения. Эти парни смотрят на меня так, как смотрит их королева: будто я угроза, лгунья, чужачка, от которой нужно избавиться, как только она перестанет быть полезной. С одной стороны, это немного встряхивает, когда мужчина видит во мне что-то другое, а не свою следующую жертву. Но, с другой стороны, я собираюсь жить здесь, так что, возможно, мне пора нацепить дежурную улыбку члена ученического совета и завести новых друзей.

Фуууу.

Тяжело вздохнув, я тянусь глубоко внутрь своей омертвевшей души и нахожу крошечный проблеск девушки, которой когда-то была. Та девушка могла притворятся такой, какой нужно и когда ей было нужно. Обычно Рейнбоу становилась милым маленьким трофеем Картера в школе или образцовой дочерью мамы в церкви, или тихим голосом разума для папы дома. Но прямо здесь, прямо сейчас, все что мне нужно, – это стать одной из них.

Я разглядываю их одежду, обувь и татуировки на открытых местах. Есть ли у меня хоть что-то общее с ними? Ни черта не могу найти. У меня нет дредов. Я не узнаю ни одного логотипа группы на их футболках или нашивках. Даже не могу разобрать их ужасные татуировки. На ногах у них потрепанные старые черные конверсы и армейские ботинки. Я опускаю взгляд на свои джеггинсы, коричневые туристические ботинки и толстовку Франклин-Спрингс и вздыхаю.

– Чё как, чувак? – спрашивает игрок на банджо Картера, не сводя с меня глаз. – Мне неприятно тебя огорчать, но привлечение твоей личной чирлидерши не поможет тебе победить.

Еще шутки про болельщиц. Потрясающе.

– Оу, это не моя болельщица, – Картер смотрит на меня сверху вниз с ухмылкой. – Это медсестра. Я привел ее, чтобы она могла тебя подлатать, как только я надеру тебе задницу.

Все парни смеются, похлопывают друг друга по спине, ударяются ладошками.

Ладно, я этого не понимаю. Картер одет как типичный спортсмен в своих баскетбольных шортах, кроссовках за триста долларов, выпущенных ограниченным тиражом, и футболке Nike с галочкой, в то время как эти парни выглядят как нечто, выползшее из туристического автобуса панк-рок-группы после того, как он скатился с горы.

И все же, вот они, смеются, несут всякую чушь, как старые друзья.

А, правильно. Спорт. Общее у них – это спорт. И пенисы.

Я закатываю глаза и вздыхаю еще тяжелее. Мне следует просто уйти.

Мне здесь некомфортно и, очевидно, я не могу проявить должного энтузиазма или индивидуальных качеств, необходимых для того, чтобы завести новых друзей прямо сейчас.

Или, возможно, когда-нибудь снова.

– Ребята, это Рейн, – Картер показывает рукой на меня и подмигивает. – Она безумно влюблена в меня.

Его улыбка дружелюбна, но эти слова обрушиваются на меня, как пианино. Я действительно была влюблена в него всю свою жизнь – и теперь те чувства: всего лишь самая смешная часть очередной его глупой, дерзкой шутки.

Я пристально смотрю на него, чувствуя обиду и смущение. Мне хочется развернуться и отступить в свою милую, безопасную пещеру и никогда оттуда не выходить. Но потом я вглядываюсь в лица четырех незнакомцев, уставившихся на меня, и кое-что понимаю. Он и над ними смеялся, но они не убежали, как маленькие сучки. Они тут же ответили ему. Может быть, так здесь ведут себя друзья. Может быть, Картер просто пытается вести себя как друг.

Возможно, я все-таки смогу сыграть в эту игру…

– Картер, – невозмутимо говорю я, – единственный человек, который тебя здесь любит: это ты сам, – я наклоняю голову и смотрю на бородатого музыканта, – ну, и, возможно, тот парень.

Близнецы в ремнях-патронташах смотрят друг на друга, а затем воют в унисон, хлопая себя по узловатым коленям, выступающим через дыры обтягивающих джинсов. Аккордеонист хихикает себе под нос, лицо банджоиста на секунду бледнеет, а затем его губы растягиваются в широкой ухмылке.

Склонив голову набок, он приподнимает мохнатую бровь и смотрит на Картера.

– Сладенький, – шепчет он, кладя пухлую руку на плечо Картера, – я думал, мы решили никому не говорить.

Я хмыкаю, пытаясь сохранить невозмутимое выражение лица, а вся группа разражается смехом.

Картер сбрасывает мясистую руку банджоиста и знакомит меня с лучшей в мире бездомной командой хоккеистов:

– Рейн, это Горластый…

Аккордеонист в джинсовой жилетке опускает глаза и приподнимает козырек своей кепки газетчика.

– Бранджелина*…

Близнецы в пулевых поясах подмигивают мне и посылают воздушный поцелуй.

– И мой тайный любовник, Крошка Тим (Tiny Tim*).

Игрок на банджо выпячивает свой живот и засовывает большие пальцы под подтяжки.

– Так… – я переключаю свое внимание на тощих гаттер-панков* в центре, – кто из вас Анджелина?

– Оох! Я! – кричат оба в один голос, поднимая руки.

– Чувак, тебя по-настоящему зовут Брэд, – орет тот, что слева, на того, что справа.

– Это просто семантика. Из меня Анджелина лучше. Просто посмотри на эту ямочку на подбородке, – он поворачивает лицо к свету, льющемуся из коридора.

– Какую ямочку? – парень справа прищуривается и наклоняется ближе. – Ах, эту маленькую штучку? Вот, позволь мне увеличить ее для тебя.

В мгновение ока Не Брэд отводит кулак назад и наносит удар прямо в центр подбородка Брэда. Голова Брэда откидывается назад, но он быстро приходит в себя, берет голову Не Брэда в захват и наносит ему апперкот в селезенку.

– Это деликатная тема, – шепчет Картер мне на ухо, пока двое парней борются на полу.

Поднимаю глаза и вижу его в нескольких дюймах от себя. На губах Картера ухмылка, а глаза медового цвета сияют гордостью. Это еще одна улыбка, которую я знаю.

Она означает, что я молодец.

Когда-то давным-давно этот взгляд был всем, чего когда-либо желала будущая миссис Рейнбоу Реншоу. Я была готова сделать все возможное, чтобы заслужить одобрение Картера. И когда у меня получалось, такой взгляд был моей наградой. Я бы постаралась запомнить, как нужно действовать, чтобы угодить ему и снова заслужить улыбку.

Теперь единственное выражение, которое я хочу увидеть на лице Картера, – это как он откроет рот, когда я надеру ему задницу в игре.

Хлопаю в ладоши, привлекая внимание группы:

– Как капитан команды, я выбираю Бранджелину.

Оказывается, хоккей – это просто футбол с клюшками, а я играла в футбол в церковной лиге до средней школы, а затем поняла, что церковная лига – это не круто. Конечно, тогда мы использовали настоящий мяч и ворота с сетками, а не кусок битой плитки с зазубринами и клюшки, сделанные из деревянных досок расколоченного поддона, но в остальном – не так уж сильно отличается. Плюс, мы с Бранджелиной – вроде как, идеальная команда. Я держусь сзади и играю за вратаря, пока они бегают вокруг Картера, как торнадо с СДВГ*. Бедняга, по большому счету, сам по себе. Подход Крошки Тима к вратарству состоит в том, чтобы говорить всякую чушь, двигаясь как можно меньше, а главный приоритет Горластого – исключительно оборона. В смысле, всеми средствами защищать себя от взаимодействия с шайбой.

Картер делает свое фирменное баскетбольное вращение, уклоняясь от Не Брэда, и уходит в отрыв, но я отбиваю удар боковой частью ноги. Мне приходится использовать ногу, потому что моя палка – это всего лишь два куска доски, скрепленные вместе, и она не остановила бы шайбу. Хоть никто меня и не просит, я поднимаю свою жалкую клюшку в воздух в триумфе.

– Бум! – кричу я Картеру, но мое злорадство обрывается, когда верхняя половина моей самодельной клюшки опускается и почти отрубает мне пальцы. – Ай! – я бросаю клюшку, хватаю свою руку и держу ее, подпрыгивая нам месте. Шиплю, сжав зубы.

– Нарушение! – кричит Крошка Тим, указывая на меня, как на подозреваемого на полицейском опознании. – Игра высоко поднятой клюшкой!

– Что это значит, черт возьми?

– Игра высоко поднятой клюшкой – это когда игрок получает удар клюшкой, поднятой выше уровня талии, – тихо проговаривает Горластый, уставившись в пол.

– Но я нанесла повреждение себе.

Картер ухмыляется:

– Прости, детка. Правила есть правила. Ты должна отправиться на скамью штрафников.

– Скамью штрафников? – я мотаю головой. – Где она?

Крошка Тим указывает на заплесневелую картонную коробку, которую я заметила, когда мы только вошли, и ухмыляется в свою грязную бороду.

– Да ты издеваешься надо мной.

– Давай, принцесса, – хихикает он, выгоняя меня взмахом руки. – Две минуты за это нарушение. Отбывай свое время как мужчина.

Я показываю ему язык и топаю к влажной картонной коробке. Горластый следует за мной, опустив голову, и как только я сажусь на коробку, подтянув колени к груди, он добавляет последнюю деталь.

Горластый поднимает сиденье для унитаза, лежащее рядом, и как раз перед тем, как он вешает мне на шею этот оригинальный аксессуар, я замечаю, что кто-то написал на нем слово «ПИНАЛТИ» черным перманентным маркером.

Я гневно смотрю на аккордиониста, но его глаза приклеены к полу, и он уже на полпути к своему безопасному маленькому уголку магазина.

Парни завывают от смеха, а я удерживаю свою физиономию недовольной целых пять секунд, прежде чем начинаю хохотать вместе с ними.

– Что такого смешного? – мурлычет голос со стороны входа.

Моя голова поворачивается влево, где Кью прислоняется к стене, выглядя чертовски круто с львиной гривой дредов и в своей расслабленной позе. Но она не одурачит меня. Настороженность в ее глазах и напряженность в мышцах говорят мне, что Кью готова наброситься на первую же газель, попавшуюся на пути.

И уже едва сдерживается.

– Док получила штраф за то, что ударила сама себя! – Крошка хихикает, вытирая слезу с глаза.

Повернувшись в мою сторону и увидев, что я сижу на картонной коробке, с сиденьем для унитаза на шее, Кью приподнимает бровь, а затем ее взгляд возвращается к группе.

– Похоже, вам не помешал бы третий.

– Но… они должны быть без игрока в течение двух минут, – хнычет Крошка.

– Две минуты истекли, – заявляет Кью в ответ, скользя по гладкому полу, чтобы забрать мою клюшку.

Она больше не смотрит на меня, но я понимаю послание.

Я выхожу из игры, раз она решает, что меня нет.

И не только из игры.

Я наблюдаю со скамьи позора, как Брэд и Картер вбрасывают шайбу в центре магазина. Присутствие Кью, похоже, напугало всех. Парни кажутся такими тихими и рассеянными. Поборовшись клюшками с Брэдом, Картер легко обходит его, посылая керамический осколок прямо к нашим воротам. Но прямо перед тем, как шайба войдет, Кью швыряет свою палку – мою палку – в ту сторону, блокируя ворота целиком и торжествующе улыбается. Осколок плитки отскакивает, а Картер вжимает уши в плечи.

Я знаю, если бы она была кем-то другим, он бы обвинил ее в жульничестве, но поскольку на данный момент Кью является его единственным источником пищи, воды и крова, он прикусывает язык и вместо этого пристально смотрит на меня.

Я знаю, большой парень. Я знаю.

Горластый бросается за осколком плитки и устанавливает его снова в центре магазина.

– Я буду разыгрывать, – объявляет Кью, покидая свой пост вратаря, чтобы занять место Не Брэда напротив Картера.

Не Брэд отступает в сторону, когда она приближается, а Картер остается на месте.

Мой бывший опускает свою самодельную клюшку, поставив грубый крюк рядом с шайбой, и выжидающе смотрит на Кью. Он не позволит ей просто так завладеть осколком. В нем сильно развит дух конкуренции и, каким бы глупым это сейчас не казалось, – я понимаю.

В этом новом мире пост-23 апреля, вы можете сберечь только те вещи, которые не позволяете отнять у себя.

Картер стучит клюшкой по полу и поднимает ее на несколько дюймов вверх, ожидая, когда Кью ударит по ней концом своей палки, что будет сигналом для начала действий, но как обычно, Кью играет по своим правилам. Как только он отрывает клюшку от пола, она со всей силы бьет по керамической шайбе, посылая осколок прямо в толстый живот Крошки. Тишина в помещении становится оглушительной, когда парень с гортанным воплем хватается за живот, а шайба падает на пол со звуком, от которого леденеет кровь.

Кью проводит длинным ногтем по своему языку и затем пишет цифру один в воздухе, устраивая из этого шоу. Затем поворачивается ко мне: победа сияет в ее глазах цвета рвоты. Она перебрасывает через плечо свои дреды длиной почти до талии.

– Позаботься об этом, – рявкает она, щелкая пальцами, украшенными кольцами, в направлении своей последней жертвы. – И эй, когда я сказала на днях, что ты выглядишь дерьмово… – уголки ее полных губ злобно кривятся, когда она надвигается на меня. При ее приближении я стараюсь сохранять нейтральное выражение лица, но, когда она протягивает руку, чтобы провести одним из когтей по краю сиденья вокруг моей шеи, вздрагиваю, – … я была неправа, – мурлычет Кью, зажимая ободок между большим и указательным пальцами. Проблеск злобы появляется на ее лице в тот момент, когда она наклоняется вперед, приближается губами к моему уху и шепчет слово: – Слив, – до того, как я успеваю среагировать, она дергает рукой влево, заставляя сиденье унитаза вращаться вокруг моей шеи. Кью запрокидывает голову и хихикает, а мое лицо и глаза будто охватывает пламенем. – Вот теперь ты выглядишь дерьмово!

Она поворачивается и дефилирует к двери, все еще посмеиваясь себе под нос, а Бранджелина расступаются перед ней, как Чермное море. Я тихонько снимаю с себя сиденье унитаза и прижимаю его к груди, как плюшевого мишку. Картер сжимает плечо Крошки Тима, не сводя с меня своих разъяренных глаз. Горластый, как будто, раскачивается, сидя в углу.

И в тишине мы слышим это…

Стук.

Кью останавливается на секунду, прислушиваясь, как и все мы, а когда она поворачивается, кажется, что на ее месте совершенно другой человек. Лицо этой драной кошки озаряется, рот расплывается в маниакальной ухмылке. Широко раскрытые глаза перебегают с человека на человека, считывая наши выражения лиц в поисках признаков, подтверждающих, что мы тоже это слышим.

Полностью игнорируя тот факт, что мы все смотрим на нее так, как будто она только что зарезала нашу собаку, Кью щелкает пальцами и кричит:

– Оооооо, чеоорт! Вы все знаете, который час?

Крошка Тим кивает, забывая про обиду.

Горластый, кажется, краснеет.

Бранджелина ухмыляются и дают друг другу пять в драматическом прыжке.

А долгий взгляд Картера обжигает мою кожу.

– Время купаться, ублюдки!

***

кампус* – (здесь) территория школы.

«Люминиры»*( The Lumineers) – американская рок-группа, играющая в стилях фолк-рок, инди-рок и американа.

Бранджелина* – слово, составленное из двух имен: Брэд Питт и Анджелина Джоли.

Крошка Тим* (Tiny Tim) – американский музыкант, певец, композитор, музыкальный архивариус, игравший преимущественно на укулеле.

гаттер-панки* – представители субкультуры панка; отличие гаттер-панков от других в том, что эти живут на улицах, носят одну и ту же одежду изо дня в день, не моются, не бреются… имеют страсть к перемене мест. Еще их называют путешественниками. Любят пиво, свободу, и их мало что заботит. Основной способ передвижения трейнхоппинг (в буквальном смысле «запрыгивание на товарные поезда»). Несовершеннолетние часто пользуются льготной возможностью передвижения на автобусах «Грейхаунд Лайнз» для сбежавших детей, желающих вернуться домой. Только едут они обычно не домой. Часто объединяются в группы. Дреды, пирсинг, ирокезы, татуировки являются частыми, но не обязательными атрибутами.

СДВГ* – синдром гиперактивности с нарушением концентрации внимания.

ГЛАВА

XIV

Рейн

Хрипловатый голос Кью отдаляется, когда она уносится по коридору, крича во всю глотку:

– Время купаться, сучки!

Бранджелина и Горластый послушно идут за ней, и даже Крошка Тим, застонав и скривившись, направляется следом.

– Эй, Крошка? – зову я, покидая скамью штрафников.

Он останавливается у входа в магазин и поворачивается ко мне. Грустные карие глаза, обрамленные дредами длиной до плеч и густой каштановой бородой, смотрят в ответ.

– Загляни ко мне в магазин смокингов позже, и я позабочусь об этом, – я сочувственно улыбаюсь ему и смотрю на рану, которую он прикрывает большой ладонью.

Крошка салютует мне двумя пальцами и плетется в том же направлении, куда ушли его друзья.

Внезапно остаемся только мы с Картером, и звук дождя, барабанящий по крыше. Его глаза светятся, как расплавленное золото в огне невыраженной ярости. Они устремлены на меня, как будто я – пустота, в которую он хочет её выплеснуть.

– Ты в порядке? – спрашивает он, направляясь ко мне.

– В порядке, – резко отвечаю я, отряхивая грязь сзади. – Она всегда такая су?..

Прежде чем я успеваю закончить оскорбление, Картер останавливается в футе передо мной и закрывает мне рот огромной ладонью.

Он осматривает комнату широко раскрытыми глазами, а затем шепчет:

– На случай, если не заметила, ты здесь единственная девушка ее возраста. Кью не любит конкуренцию, поэтому я советую тебе держать рот на замке и не высовываться, если хочешь остаться здесь.

– Ах, значит я просто должна терпеть ее издевательства? – я отстраняюсь от него и скрещиваю руки на груди.

Челюсть Картера сжимается, а ноздри раздуваются.

– Слушай, мне это тоже не нравится, ясно? Ты думаешь, мне легко просто смотреть, как кто-то вот так унижает моих друзей? Блять, нет. Но нам больше некуда идти, не так ли? Если только…

– Нет, – обрываю я его, прежде чем он успевает сказать еще хоть слово о местах, которые больше не существуют.

Картер закрывает рот и кивает. Я не заметила, что в его глазах загорелся огонек надежды, пока он не погас.

– Ну ладно. Значит, торговый центр теперь – наш милый дом. Давай.

Он протягивает мне руку, но я просто смотрю на нее.

– Куда мы идем?

– Принять душ.

– Душ?

Картер закатывает глаза:

– Когда идет дождь, все бегут на крышу мыться. У Кью там есть запас мыла, шампунь и всё остальное. Это весело, – он беззаботно пожимает плечами.

– Кью, – я выплевываю ее имя, как будто это кровавый, расколовшийся зуб – и тут до меня доходит. – Подожди. Значит, все там наверху… голые?

Картер усмехается и берет меня за руку, хотя я ему ее не предлагала.

– Сказал же тебе, это весело.

– А… твои родители? И Софи?

Он начинает двигаться спиной к двери, дергая меня за руку, с игривой, самоуверенной ухмылкой на лице.

– На самом деле это не их тема. Они выскакивают через заднюю дверь обувного магазина и моются, прячась за кустами. – Он тянет меня за руку. – Давай, Рейнбоу Брайт… возможно я даже позволю тебе потереть мне спинку.

Внезапно моя рука уже свободна, ноги бегут, а лицо горит, и я слышу насмешливый голос Картера позади, уверяющий, что он просто пошутил.

Но я не останавливаюсь. Меня не волнует его глупая шутка. Сейчас есть дело поважнее.

🌧 🌧 🌧

Они смотрят так, будто у меня две головы, но я не могу обуздать свою панику. Кажется, что стены надвигаются. Мне нужно, чтобы они убрались, пока у меня не случился сильный эмоциональный срыв.

– Идите! – кричу я, тыча пальцем в сторону двери.

Квинт наконец-то достаточно здоров, чтобы подняться по лестнице.

Может быть.

Я надеюсь.

– Только не трогай его повязку!

– Да, мамочка. Иисус, – Ламар поднимает руки вверх, прежде чем помочь своему старшему брату подняться с пола.

Мне так сильно хочется броситься за ними, помочь Ламару вымыть его, но… я просто… я просто не могу.

Как только они выходят за дверь, я поднимаю белый куб в центре магазина, который когда-то служил пьедесталом для манекена, рекламирующего платья на выпускной бал, и вытаскиваю свои припасы из-под него. Опускаюсь на пол и роюсь в рюкзаке, чувствуя, как с каждой секундой мою грудь сдавливает все сильнее. От раската грома дрожат стены. Это заставляет меня ускориться.

…три… два… глубокий вдох… один.

Сжимая в руках бутылочки с шампунем и кондиционером, я концентрируюсь на том, что меня окружает, и начинаю идти задом к выходу из магазина. Подпрыгиваю, когда раздается еще один удар грома, но поворачиваю в направлении центрального выхода и продолжаю двигаться дальше спиной вперед.

Я могу это сделать.

Шаг.

Мне не нужно ни на что смотреть.

Шаг.

Не то чтобы там что-то было.

Шаг.

Не-а.

Шаг.

Совсем ничего.

Я чувствую дождинки, попадающие мне на щеку через разбитые стекла, перед тем как ударяюсь спиной о гладкую металлическую ручку одной из входных дверей.

Каждый удар сердца, каждый толчок отдается во всем теле.

Коридор, простирающийся передо мной, пуст, и, хотя еще только начало дня, в торговом центре так темно, что я даже не могу разглядеть фонтан отсюда.

Хорошо.

Темнота помогает мне успокоить нервы. Она дает возможность отрешиться и притвориться.

Я просто выйду из этой двери и попаду в другую... более влажную... часть торгового центра. Вот и все. Я не собираюсь выходить на улицу. Снаружи ничего нет. Это… душевая комната в торговом центре. Точно.

Я ставлю бутылки на пол и как можно быстрее снимаю одежду. Бросаю ее подальше от входа, чтобы она не упала в одну из луж, собирающихся возле дверей. Затем я снова прижимаюсь обнаженной спиной к двери, впитывая прохладу металла разгоряченной кожей.

Я в торговом центре. И когда переступлю через порог, я все еще буду в нем. Ничего страшного.

Запоминаю, какая бутылка в какой руке: шампунь – справа, кондиционер – слева. А затем, глубоко вдохнув и крепко зажмурив глаза, толкаю дверь всем телом. Порыв ветра разбрасывает мои волосы и швыряет их мне в лицо, но дождь не льется на меня. Только брызги сбоку становятся сильнее.

Навес. Чтоб его…

Сердцебиение резко учащается, когда я понимаю, что придется пройти дальше. Вместо того, чтобы продвигаться таким же образом к парковке и выйти из-под навеса, я решаю держаться ближе к зданию. Мне нужно что-то для устойчивости. Держа в руках пластиковые бутылки, прижимаю костяшки пальцев к кирпичной стене и двигаюсь боком в направлении брызг. С каждым слепым шагом капли становятся все крупнее, и когда, наконец, волосы намокают, и вода начинает холодить кожу, я останавливаюсь. Не могу вспомнить, в какой бутылочке шампунь, а в какой кондиционер, и я слишком напугана, чтобы открыть глаза и проверить. Поэтому выбираю вслепую. Выдавливаю содержимое на руку и начинаю яростно тереть все свое тело.

Я слышу шипение в воздухе перед следующим раскатом грома. Он ударяет так близко, что земля дрожит под ногами. А люди на крыше возбужденно кричат и нервно смеются.

Люди на крыше!

– Нет! – кричу, возможно, вслух, обуздывая страх и пытаясь убедить себя, что я не снаружи.

Мир с его страданиями больше не существует. Я покинула его. Здесь нет триггера, который мог бы навредить мне. Но есть я… и триггер срабатывает – когда делаю еще один шаг из-под навеса и чувствую, что мои ноги погружаются во что-то рыхлое и мягкое, такое же знакомое, как охота за пасхальными яйцами босиком и летние игры в пятнашки, – я обнаруживаю его.

Гремит гром, и боль пронзает меня, как электрический разряд, идущий от земли. Трава под моими ногами ранит больнее, чем что-либо, с чем я могла здесь столкнуться, но я так истосковалась по ней, что не могу заставить себя переместиться.

Я чертовски сильно скучаю по всему этому.

Шампунь, стекающий по моему лицу, пахнет летними каникулами, и я не могу совладать с нахлынувшими воспоминаниями и сдержать слезы. Я вспоминаю, как мой папа брал меня в океан на такую глубину, что я едва могла коснуться дна, и показывал мне, как находить морских звезд пальцами ног. И то горе на его лице, когда мама сказала, что мы должны выбросить их всех обратно. И звезду, которую он спрятал в своем чемодане, а после вся машина месяцами воняла дохлой рыбой.

Воспоминания несутся все быстрее и быстрее, обрушиваясь на меня со всех сторон. И вот, – я уже на коленях, и трава смята под моими ногами. Прохладная грязь хлюпает между пальцами. Я зарываю их в мягкую землю, отчаянно нуждаясь в чем-то, за что можно было бы ухватиться, но травмирующие воспоминания не дают мне этого сделать.

Фейерверки четвертого июля.

Сморы* возле бочки, в которой сжигают все собранные осенние листья.

Рождественские фильмы. Я лежу, свернувшись калачиком возле мамы на диване. Носочки для подарков. Сильно подгоревшее печенье для Санты. Застаю своего отца в три часа ночи, заворачивающего подарки с сигаретой во рту.

А потом я вижу Уэса… красивого, осторожного, раненого Уэса, спящего в моей ванне после того, как похоронил их обоих.

Пробую пошевелить ногами. Я должна уползти от этого кошмара. Мне нужно вернуться внутрь. Мне необходимо избавиться от запахов, текстур и звуков этого несуществующего мира. На дрожащих конечностях я ползу обратно к двери и не останавливаюсь, пока она плотно не закрывается за мной.

Снова прижимаюсь спиной к прохладному металлу. Делаю глубокие вдохи, ощущая сильный запах плесени. Продолжаю до тех пор, пока пульс не начинает приходить в норму.

Когда открываю глаза, ожидаю почувствовать облегчение. Я вернулась в свой безопасный новый мир. И мне никогда не придется открывать эту дверь снова.

Но в ту секунду, когда мой взгляд падает на вход магазина «Хелло Китти», именно это я и делаю.

Я поворачиваюсь, широко распахиваю эту гадину, и меня выворачивает.

***

сморы* – американский десерт, состоящий из двух крекеров «грэм», между которыми кладут поджаренный на костре зефир маршмэллоу и кусочек шоколада. Традиционно лакомятся сморами во время посиделок у костра в летнем лагере. («s’mores» происходит от «some more»)

ГЛАВА

XV

3 мая. Рейн

Стук в дверь заставляет меня подпрыгнуть, и от этого захрустели хрупкие страницы древнего каталога смокингов, на котором я сижу.

– Входи, – кричу, но мой голос подводит меня после часов, что я провела рыдая. На этом самом месте. Со вчерашнего дня.

Я прокашливаюсь, чтобы попробовать снова, но решаю не отзываться. Меня не волнует, кто там. Я не хочу, чтобы они входили.

Дверь в офис «Савви Формалвеа» все равно открывается, впуская полоску света из коридора. Она разрастается на полу и замирает в нескольких дюймах от меня.

– Йоу, босс…

Ламар останавливается в дверном проходе. Короткие, беспорядочно торчащие дреды подпрыгивают, когда парень крутит головой, пытаясь понять, есть ли я внутри. Затем он фыркает от смеха:

– А чё ты тут сидишь?

Я вглядываюсь в него, будто из глубины могилы. Как будто жизнь живых людей находится за пределами моего понимания. И то, что они говорят, и то, что чувствуют. Плевать. Я помню, что тоже жила и делала это. Просто не помню как.

– Ты сидишь под столом, потому что мистер Реншоу забрал кресло на колесиках? – смеется Ламар. – Или было предупреждение о торнадо, а я не знаю?

Я смотрю на него и жду, что слова появятся, – но их нет.

Мне жаль. Рейн здесь больше нет. Она покинула тело вместе со слезами. Это всего лишь ее обертка, брошенная под стол.

Улыбка Ламара исчезает, когда его глаза привыкают к темноте и ему, наконец, удается меня рассмотреть.

– Эй… ты в порядке?

Накинув капюшон на голову, я отворачиваюсь к стене.

– Ну, э-э... Квинт чувствует себя немного лучше после того, как помылся вчера. Я думаю сводить его позавтракать. Хочешь пойти? – в его голосе под конец появляется нотка надежды. – Я слышал, они жарят яи-и-чницу. – Я не отвечаю.

Слышу, как воздух покидает его легкие – Ламар в растерянности.

– Давай, Дождливая Леди, – хнычет он. – Прошлым вечером мне пришлось самому помогать ему мыться и кормить его.

Если бы в этой оболочке осталась хоть капля чувств, тот факт, что Ламар больше озабочен тем, чтобы ему помогли ухаживать за братом, а не тем, почему я провела всю ночь, свернувшись клубочком под столом в темной комнате, мог бы ранить. Но не ранит. Больше ничто не может ранить меня.

Я даже не здесь.

– Отлично. Я сделаю это сам. Снова!

Звук хлопнувшей двери эхом отдается в моих ушах еще несколько минут после того, как он уходит. А возможно, часов. Я уже не знаю. Чувствую себя так, словно плаваю в первичном бульоне*, потеряв связь со временем и реальностью, лишенная мыслей и чувств.

Единственное, что я ощущаю, – это свое тело, и чем дольше сижу здесь, тем больше оно дает о себе знать. Мой надутый мочевой пузырь, урчащий желудок, ноющие ноги и спина – их голоса объединяются в хор, и я вынуждена двигаться.

Поскольку все еще завтракают – в магазине тихо. Иду по коридору на ватных ногах. Я наблюдаю, как они поднимаются и опускаются, но мой мозг не сообщает о соприкосновении с твердой поверхностью. Как будто я в очках виртуальной реальности.

Может быть, я схожу с ума.

Я захожу в туалет для сотрудников и подпираю дверь, оставив ее приоткрытой, чтобы видеть, что делаю. Стягиваю джинсы и сажусь на край раковины.

Закончив, продолжаю сидеть там, уставившись на кружевную паутину, покрывающую бесполезное вентиляционное отверстие кондиционера, любуясь темно-серой пустотой, клубящейся внутри меня. Теперь, когда мой мочевой пузырь освободился, – внутри меня ничего нет.

Абсолютно.

Застегиваю джинсы онемевшими, непослушными пальцами и возвращаюсь в свою пещеру. На этот раз я передвигаюсь, прижавшись плечом к стене. Не отрываю взгляда от входа в магазин. Смотреть на ноги – слишком дезориентирует. Но прежде, чем я успеваю вернуться в офис, демон с глазами цвета слизи и гривой из змей встает у меня на пути. Ее цепкий взгляд останавливается на мне – или на том, что от меня осталось; ухмылка растягивается от уха до уха.

Я знаю, что должна ее бояться, но этого чувства тоже нет. Всё, что могу – это смотреть прямо в лицо и ждать, когда она нападет.

– Вот ты где, Смывайка.

Она приближается ко мне с видом гангстера. И даже мешковатые черные мужские брюки, с разрезами на коленях, мотоциклетные сапоги и черная футболка, на три размера больше, чем нужно, не разрушают этого впечатления. Она не останавливается, пока не оказывается прямо передо мной. Кью сдергивает капюшон с моей головы, хватает меня за волосы и дергает к себе. Я не чувствую боли. Лишь слышу, как она делает долгий, глубокий вдох, поднеся прядь волос к носу.

– Пахнешь свежестью, как гребаная маргаритка, – Кью отталкивает мою голову, и ее глаза сверкают. – Разгадай-ка мне загадку, сучка. Как так выходит, что ты появляешься ни с чем, кроме одежды, что на тебе… Ты не ела мою еду, не пользовалась моим шампунем, и все же ты здесь, живая и благоухающая, как чертов розовый куст?

Я смотрю на нее из безопасного места под названием «Забвение» и моргаю.

– Где… твое… дерьмо? – произнося каждое слово, она втыкает два пальца мне в грудь. Ее лицо всего в нескольких дюймах от моего.

– Извини, – говорю я, и звук моего голоса удивляет меня. – Рейн сейчас нет дома.

Лицо Кью темнеет, она наматывает мои локоны на руку и тянет за них. Моя голова склоняется набок.

– У Рейн нет дома, сучка. Это мой дом, и я здесь, чтобы забрать свою долбаную арендную плату. – Ее хватка на моих волосах усиливается, и я, наконец, ощущаю боль и почти испытываю облегчение от этого. – У тебя есть две секунды до того, как я выставлю тебя и твоих маленьких дружков вон, если ты не скажешь мне, где, блять, твоя заначка.

Я указываю глазами на белый гипсовый манекен в центре магазина. Кью поворачивает голову в ту же сторону. Затем она отшвыривает меня и идет в том направлении.

Я лежу на полу в коридоре и наблюдаю сбоку, как манекен падает, точно подрубленное дерево. За звуком удара быстро следует звук расстегивающейся молнии и безумный клохчущий смех, но все, на чем я могу сфокусироваться, – это бессмысленный взгляд гипсового человека, лежащего в той же позе, что и я. Неподвижный. Безразличный. Невозмутимый.

Это то, чем я стала?

Кью тащит меня за волосы по коридору к фуд-корту, несет какую-то чушь о том, что Рождество наступит раньше, но я все равно ничего не чувствую. Ни когда мы заходим туда, и в зале воцаряется тишина. Ни когда Картер швыряет свою тарелку, а глаза его горят злобой. Ни когда мистер Реншоу пытается сделать то же самое, но морщится и оседает обратно на своем кресле на колесиках, недовольно ворча. Миссис Реншоу закрывает Софи глаза. Ламар и Квинт просто беспомощно наблюдают. Крошка Тим, Горластый и Бранджелина тихо посмеиваются, наблюдая за тем, как Кью подталкивает меня к их столу, а я по-прежнему смотрю на все будто со стороны и думаю почему-то только о ране Крошки и о том, что он так и не заглянул ко мне прошлым вечером.

– С этого момента мы будем называть эту сучку гребаным Санта-Клаусом! – объявляет Кью, расстегивая молнию на моем рюкзаке и вываливая содержимое на середину стола.

Беглецы ахают, радостно кричат и кидаются к куче, но Кью шлепает их по рукам и представляет каждый предмет.

– Батончики мюсли! – она показывает коробку восторженной толпе оборванцев. – Колбаски Слим Джим!

– Круто! – толпа радостно вопит.

– Что, черт возьми, это такое? «Гоугоу» – яблочное пюре? – она читает этикетку.

– Черт возьми, да!

– Пластыри, аспирин, антигиста-там-что-то. – Она не глядя швыряет каждый предмет через плечо, забрасывая меня медицинскими предметами, а потом замирает. – О, черт возьми, нет.

Кью смотрит на меня убийственным взглядом, прежде чем поднять коробку Котекс с тампонами различной степени впитывания.

– Сука, у тебя все это время были гребаные тампоны!

Я успеваю заметить быстрое движение и закрываю глаза как раз перед тем, как она рассекает мне щеку своими массивными серебряными кольцами.

Время останавливается, когда скулу пронзает боль.

Я чувствую себя так, словно нахожусь в ситкоме, где один из героев сходит с ума, а другой дает ему пощечину и кричит: «Приди в себя!»

Что ж, удар Кью приводит меня в чувство. Только на заднем плане никто не смеется. Нет рекламной паузы. И нет симпатичного соседа, готового произнести смешную заключительную реплику. Это просто боль. И унижение. И слезы. И поражение. Все чувства, заключенные под спудом, вырываются наружу.

Как только время снова приходит в движение, я осознаю, что весь ресторан безумствует. Все на ногах. Все кричат. Картер хватает одного из беглецов за разорванную футболку и кричит ему в лицо. Брэд и Не Брэд поднимают меня на ноги, поздравляя с получением «одного ошеломляющего удара». Кью стоит на столе и разбрасывает вокруг крекеры в виде сэндвичей с арахисовым маслом, как долларовые купюры. А Ламар снует вокруг, собирая медицинские средства, которыми Кью закидала меня.

Затем, так же внезапно, как началось, всё прекращается.

И все поворачиваются лицом к загоревшимся телевизионным мониторам за прилавками.

***

первичный бульон* – термин, введенный Опариным, объясняющий возникновение жизни на земле.

ГЛАВА

XVI

В то же время…

Уэс

Топ… топ… бах… скрип.

Черт.

Я слышу звук спотыкающихся шагов. Это приятель моей приемной матери поднимается по лестнице. Мое сердце начинает колотиться.

Топ… топ-топ… Бам.

Тонкие стены содрогаются, когда он врезается в них, как трехсотфунтовый мяч для ракетбола.

– Да пошел ты, – разговаривает он с кем-то невидимым. И я сжимаю нож под подушкой.

Мисс Кэмпбелл легла спать несколько часов назад, а это значит, что у Слизняка не вышло подраться с ней сегодня вечером. Она так и приспособилась делать – ложилась спать всё раньше и раньше; принимала снотворное в количестве, достаточном, чтобы усыпить лошадь; и к тому времени, когда он надирался, она уже крепко спала.

И это работало… для нее.

Бух! Моя дверь распахивается с такой силой, что дверной набалдашник пробивает дыру в стене из гипсокартона.

Я стараюсь не шелохнуться, но у меня не получается.

Надеюсь, он не заметил.

– Просыпайся, ты, никчемный мешок с дерьмом.

Я крепче сжимаю рукоять своего складного ножа и приоткрываю один глаз, чтобы взглянуть на ублюдка. Он расстегивает ремень и, с трудом переставляя ноги, приближается к моему матрасу.

На коридоре горит свет, и я замечаю, что облезшие обои за дверью уже не блекло-желтые с голубыми васильками, а кроваво-красные, с черными всадниками в капюшонах. Каждый из них в атакующем движении поднимает над головой свое оружие – меч, косу, факел, булаву. Но они меня больше не пугают.

И этот урод тоже.

Потому что сейчас я знаю – это всего лишь сон.

– Вставай, мелкий гаденыш! – вопит отвратительный, потный боров. Шатаясь, он идет ко мне и вытаскивает ремень. Натянув его, начинает щелкать им.

Я закрываю глаза.

Это просто сон.

У меня все под контролем.

Он больше не может причинить мне вред.

Я задерживаю дыхание и снимаю указательный палец с рукояти ножа. Улыбаюсь, обнаруживая, что под ним, волшебным образом, оказывается гладкий металлический спусковой крючок.

– Аааа! – я сажусь и выставляю пистолет перед собой, готовый отстрелить морду этому потному ничтожному куску дерьма.

Но никого нет.

Я больше не в приемной семье мисс Кэмпбелл.

Я один. Лежу на диване. Солнце палит нещадно, проникая через грязные пластиковые жалюзи.

– Черт, – стону я, плюхаясь обратно и заслоняя от солнца глаза предплечьем.

Несмотря на то, что я проснулся до того, как этот ублюдок успел выбить из меня дерьмо, такое чувство, что кто-то всё же навалял мне.

Голова трещит так, словно по ней несколько раз ударили дверцей машины. А еще мне кажется, будто я на шлюпке, которая попала в центр урагана. И я почти уверен, что всё в моем теле отравлено.

Черт, как и всё в моей поганой жизни.

Снова открываю глаза. Не уверен, какой сегодня день или как долго я пробыл здесь. Но по слабеющему запаху смерти точно знаю, где нахожусь.

Я стону и тру свои опухшие глаза.

Продолжая лежать, смотрю сбоку на свой жалкий вид в отражении бутылки Грей Гуз.

Я зажмуриваю глаза и зажимаю переносицу. Смутно припоминаю, как шатался по развалинам сгоревшего дома Картера и вытаскивал всё, что можно было ещё спасти из морозилки.

В том числе бутылку водки.

Мой план состоял в том, чтобы найти новое место для ночлега. Какую-нибудь годную пустующую холостяцкую берлогу с полным холодильником пива и бассейном. Однако шоссе было расчищено только на один-два квартала от дома Рейн. И поскольку беспорядки во Франклин-Спрингс всё не утихали, не было смысла рисковать. Спустить шину только для того, чтобы какой-нибудь обдолбыш, не спавший три дня, наставил на меня еще одну пушку...

И я пришел в единственное место, в котором точно больше никто не жил.

Это не было связано с тем фактом, что здесь жила одна девчонка, выглядевшая, как тряпичная кукла, которая разрушила все шаблоны и снесла границы.

Мне просто были необходимы припасы и укрытие.

И много водки.

Звук двигателя автомобиля заставляет меня снова резко сесть. Я не слышал, чтобы проехала хотя бы одна машина с того момента как добрался сюда. Я склоняюсь влево, чтобы было видно шоссе в зазор между жалюзи и оконной рамой. Трасса освобождена только отсюда до выезда из «Притчард Парка», так что, кто бы это ни были, они, возможно, оттуда.

Солнце светит в глаза, и от этого сильнее стучит в висках. Я задерживаю дыхание и через боль, прищурившись, смотрю в окно. Когда автомобиль, наконец, появляется в поле зрения, воздух у меня вырывается вместе с фырканьем. Перед домом Рейн замедляет движение гребаный почтальон. Чувак даже не останавливается. Он просто бросает пачку конвертов к почтовому ящику, лежащему на боку на подъездной дорожке, и отъезжает.

Глазам не верю.

Так вот, как выглядит «вам рекомендуется вернуться к своей обычной жизни». Похороните своих мертвецов. Забаррикадируйте парадные двери. Копайтесь в мусоре в поисках еды. Но эй, мы снова запустили коммунальные службы! Ваш счет уже в почтовом ящике!

Провожу рукой по лицу – под ладонью ощущается по меньшей мере недельная щетина. Решаю воспользоваться коммунальными услугами, пока округ снова не отключил их, узнав, что владельцы этого дома покоятся под двумя футами (61см.) красной земли на заднем дворе.

Встаю и жду секунду, пока комната перестанет кружиться, и направлюсь к лестнице.

Я провел худшую ночь в своей жизни на втором этаже этого дома. Дверь справа – это то место, где я нашел миссис Уильямс – или то, что от нее осталось после того, как ее муж разнес ей лицо. Дверь слева – это, где я нашел безжизненное тело Рейн после того, как она приняла горсть обезболивающих. Она лежала на матрасе, в котором тоже была дыра от дробовика. И эта ванная…

Щелкаю выключателем и вздрагиваю, когда флуоресцентная лампа освещает то, что кажется сценой из другой жизни.

Подушка Рейн все еще лежит на полу возле унитаза, где я провел большую часть ночи, засовывая пальцы ей в горло. Ее длинная, толстая черная коса так же лежит на мусорном ведре в углу. И все плоские поверхности в ванной комнате заставлены свечами с ароматом ванили. Я принес их из спальни Рейн той ночью, чтобы уменьшить зловоние, распространившееся по дому. Но сейчас я предпочел бы этой сладкой ванили, кровь и мозги.

Потому что этот запах напоминает мне о ней.

Когда мы впервые встретились, Рейн пахла сахарным печеньем, праздничным тортом, ванильной глазурью с радужной посыпкой. Всем тем, чего я желал в детстве. Мечтал, чтобы моя мама испекла для меня. Но такие ароматы были только в других домах. Только там я пробовал всё это – в гостях у детей, чьи родители помнили об их днях рождениях – у детей, которых любили.

Вот как пахла для меня Рейн – той любовью, о которой я всегда мечтал, но никогда не имел.

Но через несколько дней она уже не пахла ванилью.

Она пахла мной.

Я взял всё ароматное, сладкое и вкусное, что было в Рейн, разжевал и проглотил.

Я стал причиной, по которой она приняла таблетки той ночью.

Я – причина, по которой она чуть не присоединилась к своим родителям на заднем дворе.

И из-за меня она, вероятно, прямо сейчас лежит обнаженная в объятиях Картера.

Именно поэтому ни в одном доме, где я жил, никогда не пахло ванилью.

Потому что любви не существует в моем мире.

Я переступаю через подушку и поворачиваю ручку душа до упора. Трубы стонут и дребезжат в знак протеста, но секунду спустя из лейки брызгает вода. Я вздыхаю и кладу пистолет на стол, отодвигая несколько свечей в сторону, чтобы освободить место. Снимаю рубашку и кладу ее на закрытую крышку унитаза. Затем я поворачиваюсь боком, чтобы посмотреть на свою рану в зеркале. Она почти зажила.

Закрываю глаза и вспоминаю, как это было, когда Рейн в первый раз накладывала мне повязку. Ее прикосновение было таким нежным, но боль, которую оно причиняло, была мучительной. Я всю свою жизнь хотел, чтобы женщина вот так прикасалась ко мне. И когда это случилось, я понял, что уйти от неё будет для меня больнее выстрела в руку.

Ненавижу, когда прав.

Из груди вырывается прерывистый вздох. Я собираюсь снять остальную одежду, и в этот момент слышу звук голосов. Сразу тянусь за револьвером.

Встаю между раковиной и открытой дверью ванной. Прижимаюсь спиной к стене и прислушиваюсь. Не могу разобрать, что говорят из-за шума душа, но я определенно слышу кого-то внизу.