На Черемошьем овраге

Земля молодая, та, с которой началось расширение давних, исторически сложившихся городских районов и которая стала нарицательным понятием нового строительства в каждом уголке страны, — где только нет своих Черемушек! И земля древняя, хранящая памятники времен Юрия Долгорукого, когда по решению отца Андрей Боголюбский принялся возводить новую крепостцу, или «град» в устье Неглинной, «выше реки Аузы», как рассказал об этом летописец. Среди немногочисленных курганов вятичей в границах Большой Москвы, встречающихся и в Дьякове, и в Царицыне, и в Чертанове, черемушкинская группа — старейшая по возрасту. Ею занимались ученые до Великой Отечественной войны, к ней обратились и в первые послевоенные годы. Здесь при раскопках были обнаружены самые характерные для ХII—ХIII веков женские украшения вятичей, так называемые семилопастные височные кольца, входившие в нарядный головной убор, и каменный нож в крестьянском погребении XII века.

Усадьба «Черемушки». Главный дом. Конец XVIII — начало XIX в.


Усадьба «Черемушки». Конный двор. Конец XVIII — начало XX в.


Позднее история словно забыла о черемушкинских землях. Обычное подмосковное село, без особых примет, небогатое на замечательные события. Через десять лет после Октября здесь жило меньше тысячи человек. В 1938 году, выросши почти в десять раз, село превратилось в рабочий поселок, а спустя еще двадцать лет Черемушки вошли в городскую черту Москвы. 14 марта 1958 года стало днем рождения нового района города. Биография, характерная для наших дней, такая далекая от давней истории, что смотрится начатой заново, с белого листа.

Но вот перед нами документы Поместного, ведавшего землями, приказа XVI века. Есть в них «пустошь Черемошье, на Черемошском враге, в порозжих землях».

Название — о его происхождении говорить с полной уверенностью трудно. Старая пословица говорит: гни сказку готовую, как дугу черемховую. Черемховая роща — черемушник, заросли черемухи. И сегодня под Москвой еще можно встретить эти деревья семи-восьмиметровой высоты. Но есть и другое значение того же слова: черемша, черемушка — дикий чеснок.

Земли на овраге были проданы в 1629 году Поместным приказом дьяку Венедикту Махову и Афанасию Осиповичу Прончищеву.

Дьяческая служба складывалась в Древней Руси и не просто и не безопасно. О каждодневном сидении в приказе среди бумаг и скрипа перьев не было и разговора. Сразу после освобождения Москвы ополчением Минина и Пожарского числился Венедикт Матвеевич Махов подьячим Поместного приказа и в мае 1613 года состоял при боярине князе Борисе Михайловиче Лыкове у сыска и переписки царской казны. В 1613–1614 годах посылается он в Тихвин с государевым жалованьем ратным людям, следующие два года «дозирает» он посад и уезд Новосиля и к концу 1617 года становится подьячим приказа Большого дворца. С 1622 до 1633 года состоит Венедикт Матвеевич уже дьяком Поместного приказа. Известно, что за это время он приобретает в Туле двор и успевает съездить с князем Григорием Константиновичем Волконским «на посольскую крымскую размену», причем дипломатическая миссия затягивается до 1634 года, и сразу по возвращении дьяк уходит из жизни. Занимает он к этому времени достаточно высокое положение и располагает немалым богатством. Об этом говорит то, что весь его род вносится в Синодик московского Успенского собора: «Матвей убиенный, Ирина убиенная, Венедикт, Ульяна, Ирина, Марья, иноки Савватей и Никита». Земли на Черемошском враге достались ему перед последней крымской миссией.

Другое дело Афанасий Осипович Прончищев. Имя Прончищевых немало значило в Древней Руси — способные дипломаты, из поколения в поколение представлявшие Московское государство в самых ответственных переговорах. Отец Афанасия в 1618 году утверждал у шведского короля Густава Адольфа мирный Тихвинский договор. Сам Афанасий был с 1658 года думным дворянином; наследовавший ему сын Иван — русским послом в Швеции. Из рода Прончищевых был и известный первопроходец лейтенант Василий, который в 1736 году описал берега Ледовитого океана от устья Лены до Анабары. На руководимой им дубель-шлюпке «Якутск» находились подштурман Челюскин, геодезист Чекин и молодая жена Прончищева, первая женщина, участвовавшая в полярном плавании.

Усилиями обоих хозяев подмосковная пустошь была быстро заселена, и в 1633 году Венедикт Махов продавал свою часть уже как «деревню Черемошье, по обе стороны Черемошского врага, под деревнею пруд». Покупателем оказался думный дьяк Федор Федорович Лихачев — имя, хорошо известное в Московском государстве тех лет.

Начинал службу Ф. Ф. Лихачев в первые годы XVII века таким же, как Махов, скромным подьячим. Но уже в 1607 году оказался с воеводами в Калуге в качестве дьяка. В июне—августе 1612 года был в качестве дьяка Поместного приказа в ополчении Д. М. Пожарского в Ярославле, а затем под Москвой. Довелось Ф. Ф. Лихачеву подписаться под избранием на царство Михаила Федоровича Романова, служить в Казани и Нижнем Новгороде, заниматься делами приказов Разбойного, Большого дворца, Разрядного и Посольского, пока в 1631 году не заслужил энергичный дьяк царскую немилость и не попал в ссылку, откуда, впрочем, был вскоре возвращен. Уже в апреле 1634 года Ф. Ф. Лихачев в числе других дворян на Светлое воскресенье присутствует на царском приеме. В 1644 году следует назначение думным дьяком и печатником. Умер Лихачев около 1653 года, в чине думного дворянина. Род его записан в Синодик московского Успенского собора.

Федор Лихачев завещал сельцо на Черемошском враге своему внуку, Петру Ивановичу князю Прозоровскому. Прозоровские занимали высокие государственные должности при многих царях, а позднее были известны своей приверженностью Петру I. Отец П. И. Прозоровского, первый воевода Астрахани, погиб при взятии города Степаном Разиным в 1670 году: тяжело раненный во время обороны, он был казнен вместе с одним из своих малолетних сыновей. К этому времени П. И. Прозоровский уже два года служит стольником, а в 1676 году становится так называемым комнатным стольником и боярином.

В сложном сплетении придворных интриг он отдает предпочтение Нарышкиным перед Милославскими, иначе говоря, партии юного Петра перед правительницей Софьей. Петр настолько был уверен в преданности и сочувствии П. И. Прозоровского, что в числе самых доверенных лиц назначает его членом совета для управления государством на время первой своей заграничной поездки, Великого посольства, в 1697–1698 годах.

В сельце Черемхе, как называют его документы тех лет, П. И. Прозоровский строит двор, а в 1678 году отдает вотчину в приданое своей дочери Настасье, выданной замуж за князя И.А.Голицына. Комнатный стольник старшего брата Петра, Иоанна Алексеевича, И. А. Голицын был братом Бориса Голицына, воспитателя юного Петра, пользовался его исключительной доверенностью и дружбой. Правда, отличиться И. А. Голицын так и не сумел. Его положение при дворе определялось только родственными связями и особой ролью жены. Она была назначена Петром «князь игуменьей» Всешутейшего и всепьянейшего собора, соучастницей самых крайних выпадов против церкви и привычных устоев жизни. Настасья Петровна сумела сойтись и с Екатериной I, которая поможет ей в трудные минуты царского гнева. «Князь игуменья» была заподозрена в сопричастности к делу царевича Алексея Петровича. В какой бы мере подобные подозрения ни оправдались, ей не удалось избежать наказания батогами, и только вмешательство Екатерины позволило Голицыной спустя четыре года восстановить свое былое положение при дворе.

Неизвестный (западно-европейский) художник второй половины XVII в. Портрет царя Алексея Михайловича.


Но есть и иная причина, сохраняющая имена четы «черемушкинских» Голицыных в истории — истории русского изобразительного искусства. Среди немногочисленных дошедших до нас полотен замечательного русского живописца, заграничного пенсионера петровских лет Андрея Матвеева находятся их портреты, датированные 1728 годом. Судя по сделанной на обороте холстов надписи, созданы были портреты за год до кончины почти одновременно умерших супругов. Великолепные по мастерству, матвеевские полотна тем не менее вызывают ряд вопросов. Далеко не все в них представляется очевидным и простым.

Прежде всего возраст изображенных. Настасья Петровна, полная, средних лет женщина, со следами увядающей былой красоты, в низко декольтированном платье, с накинутой на плечи мантией и усыпанным бриллиантами портретом Петра на груди, в шестьдесят четыре года вряд ли могла выглядеть так молодо. Намного старше представлялся современникам и семидесятилетний И. А. Голицын, который на портрете изображен пожилым, но никак не старым человеком. Поэтому можно предположить, что оригиналами художнику послужили не его живые модели, а их более ранние портреты. Именно таким образом писал Андрей Матвеев и лиц царской семьи. Что же касается причины заказа, то она могла крыться в приходе к власти малолетнего сына царевича Алексея — Петра II, при котором Голицыны рассчитывали занять высокое положение и прочное место при дворе.

О высоком положении Голицыных при дворе свидетельствовал и брак их сына Федора с двоюродной сестрой Петра I — Марьей Львовной Нарышкиной. После смерти родителей Федор наследует в 1729 году и сельцо Черемху. Он много занимается благоустройством своего поместья, возводит здесь в 1747 году сохранившуюся до наших дней церковь, благодаря которой селение получает новое название: в документах 1749 года оно именуется уже селом Черемошьим. В августе того же года сюда приезжает императрица Елизавета Петровна. В журнале, подробно описывавшем события придворной жизни, записано, что 26-го числа императрица сначала обедала в шатрах на Воробьевых горах, а оттуда направилась в «село Черемоши — к генерал-майору князю Голицыну, где благоволили вечернее кушанье кушать и во дворец прибыть изволили около 1 часу пополуночи».

Со смертью Ф. И. Голицына село переходит к его старшему сыну, Николаю, женатому на сестре известного культурного деятеля тех лет, президента, основателя Академии художеств и Московского университета, покровителя М. В. Ломоносова, И. И. Шувалова. Вместе с Шуваловым Ломоносову не раз доводилось бывать в Черемошьем, которое затем отдается в приданое Е. Н. Голицыной, вышедшей замуж… за внука А. Д. Меншикова — Александра. Впрочем, внук знаменитого «Алексашки» и так был прямым родственником Голицыных — его мать приходилась двоюродной сестрой Ф. И. Голицыну. С этого времени и начинается строительный расцвет усадьбы. То, чего не сделали супруги Меншиковы в своем московском доме на Старом Ваганькове, осуществляет их сын в своей подмосковной. Здесь же сохраняются и свидетельства последних лет жизни «Алексашки», трагедии, которая разыгралась в далеком Березове…

Письмо: «О разлучении твоем с нами сокрушаемся и недоумеваем: нет ли, от досаждения нашего, твоего на нас гневу. Дашка и Варька».

Ответ: «Дарья Михайловна да Варвара Михайловна, здравствуйте на многие лета. Челом бью за ваше жалованье, что жалуете, пишите о своем здравии. За сим Александр Меншиков».

Время — последние годы XVII века. Корреспонденты — дочери стольника Арсеньева, с детства определенные в подруги к сестре Петра I, царевне Наталье Алексеевне, и Александр Меншиков. Пока еще только денщик, но постоянный спутник Петра. Историки так и не узнают ничего достоверного о его происхождении, родителях, детстве. Единственное точное указание — прошение клира церкви села Семеновского под Москвой, что похоронены, дескать, близ храма родители «светлейшего», да вот денег никаких на помин не дается. Меншиков меньше всего был склонен поминать прошлое.

Как родилась дружба с денщиком, неизвестно, но тянулась она годами. «Девицы», как их станут между собой называть Петр и Меншиков, пишут письма, ждут встреч, просят разрешения приехать повидаться то в Воронеж, то в Нарву, то в едва успевший появиться Петербург. И приезжают — иногда с царевной Натальей, чаще одни. Не могут приехать — шлют подарки: штаны, камзолы, голландского полотна рубахи, «галздуки» — галстуки.

Приходит к концу походная жизнь, и Петр первым поддерживает Меншикова — пусть поселит девиц в своем московском доме вместе с собственными сестрами. Это у них найдет пристанище и Катерина Трубачева — будущая Екатерина I. Письма к Петру теперь пойдут с целой литанией женских имен: «Анна худенькая», меншиковская сестра, «Катерина — сама третья» (будущая Екатерина I с будущими цесаревнами Анной Петровной и Елизаветой Петровной), по-прежнему «Варька и Дашка». Венчается Петр с Катериной, приказывает венчаться и Меншикову. Конечно, с Дарьей, редкой красавицей, скорой на слезы, не бойкой, не слишком крепкой здоровьем. Варвара — маленькая, сутулая, зато редкой образованности, ума, железной воли — все равно останется в доме теперь уже супругов Меншиковых. Варвара умеет хранить верность (Меншикову? Своим несбывшимся надеждам?) и останется незамужней. У нее свое честолюбие, растворившееся в успехах меншиковской семьи.

Тщеславие Меншикова… «Светлейший» грезит собственной короной, наследственным (ни много ни мало) престолом! Пусть не русским — хотя бы курляндским. В этой борьбе испытанный ход — правильно подобранные браки дочерей, и старшая Мария уже десяти лет просватана за сына старосты Бобруйского Яна Сапеги, Петра. Пока суд да дело, отец успеет ее обучить и европейским языкам, и музыке, и пению, и всем тонкостям придворного политеса, чтобы не потеряться среди заносчивой польской шляхты. Марии едва исполнилось пятнадцать, и только что утвердившаяся в своем единовластии Екатерина I присутствует на ее обручении, которое торжественно совершает Феофан Прокопович.

И. Таннауер. Светлейший князь А.Д. Меншиков.


Но честолюбивому отцу теперь этого мало. Слишком мало. При всей неограниченной власти своей он сумеет использовать дочь для куда более крупной игры, и не Варвара ли первая поддержит «светлейшего» в этом? А завещание Екатерины I, в котором специально оговорено условие, что наследующий ей сын царевича Алексея должен (да-да, именно должен!) жениться на одной из меншиковских дочерей. В какое же сравнение может идти какой-то Сапега с российским императором! 6 мая 1727 года умирает Екатерина I, 25 мая тот же Феофан Прокопович благословляет обручение Марии Александровны Меншиковой с Петром II. Что бы там ни говорила молва о привязанности княжны к отрешенному жениху, о ее горе, для всех она уже поднялась на первые ступеньки царского престола.

Полное торжество? Да, но только на три месяца. Очередной розыгрыш власти у трона, и 7 сентября Меншиков арестован. Дальше ссылка с семьей в Раненбург «до окончания следствия», пока никто еще не знает, в чем и какого, — все зависит от соотношения сил придворных групп. Члены Верховного тайного совета сходятся в одном: надо немедленно обезвредить Варвару Арсеньеву. Перехваченная по дороге в Раненбург, она направляется в монастырь, в Александрову слободу, где столько лет держал Петр свою старшую, согласную с царевной Софьей сестру Марфу Алексеевну. Борьба за Меншикова с участием Варвары Арсеньевой представляется слишком опасной для новых фаворитов мальчишки-царя.

27 марта 1728 года следует указ об окончательном обвинении Меншикова. Чего лишился «светлейший»: миллионного или многомиллионного состояния, — возможно ли это подсчитать? В одной лишь Малороссии у бывшего денщика в личной собственности 4 города, 88 сел, 99 деревень, 14 слобод, 1 волость, не считая владений в великорусских землях, Прибалтике, отдельных городах. А меншиковские дворцы, достающиеся как высшая награда членам царской семьи?

Под неусыпным караулом двадцати солдат Преображенского полка семью везут в «жестокую» ссылку. Предписание охранникам: «Ехать из Раненбурга водою до Казани и до Соли Камской, а оттуда до Тобольска; сдать Меншикова с семейством губернатору, а ему отправить их с добрым офицером в Березов. Как в дороге, так и в Березове иметь крепкое смотрение, чтоб он никуда и ни к кому никаких писем и никакой пересылки ни с кем не имел». На тех же условиях и той же дорогой проехали десятки и десятки людей, только тогда под «пунктами» стояла иная подпись: всесильного и беспощадного Меншикова.

На восьмой версте от Раненбурга первая непредвиденная остановка — обыск, чтобы у ссыльных не оказалось никаких лишних вещей по сравнению с первоначально разрешенным самим Верховным тайным советом списком. Лишние вещи действительно оказываются и тут же отбираются. У Меншикова — изношенный шлафрок на беличьем меху, чулки костровые ношеные и еще нитяные, пара бумажных ночных колпаков, четыре простые скатерти и кошелек с 59 копейками, у дочерей — коробочки для рукоделья с лентами, лоскутками, позументом и шелками. В наказание же за нарушение предписания Меншиковы должны теперь ехать каждый отдельно в единственной одежде, которая так и прослужит им бессменно до конца ссылки, каким бы ни оказался этот конец.

Яркая россыпь цветов в прославленном полотне В. И. Сурикова «Меншиков в Березове» — она нужна художнику для создания шекспировской, по выражению М. В. Нестерова, драмы, внутреннего трагизма происходящего, но она не имеет ничего общего с тем, как выглядели в действительности Меншиковы. На «светлейшем» — черный суконный кафтан, бархатная шапка, зеленый шлафрок на беличьем меху и пара красных суконных рукавиц, на младшей дочери — зеленая тафтяная юбка, белый тафтяной шлафрок и такая же зеленая тафтяная шуба, на Марии — черный тафтяной кафтан сверх зеленой тафтяной юбки с белым корсажем и одинаковая с сестрой зеленая шуба. Так они и едут — первым Меншиков с ослепшей женой, в рогожной кибитке, дальше четырнадцатилетний сын в телеге, последними, тоже на телеге, — сестры.

Еще одна непредвиденная задержка — в Услоне, в нескольких верстах от Казани, чтобы похоронить скончавшуюся Дарью Михайловну. Наконец, 15 июля — Тобольск и почти сразу путь на Березов. Берег реки Сосьвы неподалеку от ее впадения в Обь. Гнилые болота. Леса. Летом тридцатиградусная жара, зимой сорокаградусные морозы, так что, по свидетельству современников, лопаются стекла и трескаются деревянные стены, а скотина не выживает больше года.

Для житья Меншиковым назначается только что отстроенный (не распоряжением ли самого «светлейшего»?) острог. Отсюда единственный выход — в церковь, которую, вспомнив уроки на голландских верфях, рубит вместе с плотниками Меншиков. В бесконечные, ничем не заполненные дни он заставляет детей читать вслух Священное Писание, но и диктует «значительнейшие события» своей жизни. Диктует, потому что с грамотой «светлейший» до конца жизни остается не в ладах. Впрочем, до конца остается совсем недолго.

В ноябре 1729 года Меншикова не стало. Детям делается послабление — их переводят жить из острога в крохотный рубленый дом, но по-прежнему под крепчайшим надзором и караулом: никаких разговоров с посторонними, никаких писем. О них вспоминает готовящийся к своей новой свадьбе Петр II — чтобы вернуть из Сибири и поселить у родственников в одной из деревень. Но никто из царедворцев не торопится выполнять указа мальчишки, тем более тяжело заболевшего. К тому же в этом нет смысла — в конце декабря 1729 года, через полтора месяца после смерти отца, не стало и Марии.

Потомки не скупились на легенды. Будто поехал за Марией в ссылку беззаветно влюбленный в нее Федор Долгоруков, дальний родственник новой царской невесты. Будто добился в конце концов взаимности и обвенчался с княжной и будто погибла Мария не от горести — от неудачных родов, поплатившись жизнью за двойню. Ведь раскрыли сто с лишним лет спустя в одном из березовских погребений останки женщины с двумя младенцами.

Еще один романтический оборот, но как его совместить с крепким, денным и нощным, караулом, не отходившими ни на шаг солдатами, с необходимостью для каждого проезжего иметь четко выправленный паспорт и подорожную, предъявлявшиеся и отмечавшиеся по нескольку раз на дню, на каждой смене лошадей. Уехать в Березов под предлогом заграничной поездки, как утверждает легенда, Федор Долгоруков при всем желании бы не смог.

Единственные из меншиковской семьи, младшие брат и сестра, Александр и Александра, смогли воспользоваться помилованием Анны Иоанновны летом 1730 года. Но еще в течение десяти лет ни они, и никто другой при дворе не будут знать, что одновременно с Меншиковым и Марией не стало и Варвары Арсеньевой, постриженной «безвестно» — с уничтожением в монастырских документах мирского имени — в Горском девичьем монастыре далекого Белозерского уезда. Перед самой смертью она еще пыталась переслать «светлейшему» остатки чудом сохраненных драгоценностей и денег. Это была последняя приписка на страницах так стремительно разыгравшегося «Березовского дела».

Восстановить отцовское наследство, в силу сомнительности его происхождения в глазах властей, детям не удалось. Но и той части, которая была им возвращена, было вполне достаточно для самого роскошного образа жизни. К тому же императрица Анна Иоанновна торопилась выдать замуж княжну Александру за младшего брата Бирона, а молодой князь Александр предпочел военную службу придворной. Он отличился в турецкую войну под командованием Миниха и обратил на себя внимание в Семилетнюю. При Елизавете Петровне он получает чин генерал-поручика и награждается Александровской лентой. При Екатерине II — генерал-аншеф. Благоволение новой государыни он сумел снискать тем, что первым известил жителей Москвы о ее приходе к власти. Генерал жил в Черемушках, любил их, но не находил времени и, скорее всего, желания заниматься хозяйством.

В Черемушках выросли четверо его детей. Дочь Дарья вышла замуж за грузинского царевича Александра Бакаровича. Это ее внучка Анна Егоровна будет принимать у себя Н. В. Гоголя в последние годы его жизни. Писатель умрет в доме правнучки «светлейшего», ставшей супругой А. П. Толстого. Старший сын генерал-аншефа, старший внук «светлейшего», Петр женится на княжне Екатерине Алексеевне Долгоруковой, племяннице «порушенной» невесты Петра II. Черемушки переходят второму сыну, Сергею Александровичу, женатому на княжне Е. А. Голицыной, который словно торопится наверстать упущенное семьей время. Усадьба в Черемошьем планируется с царским размахом: главный дом — дворец, многочисленные флигеля, службы, конный двор с конюшнями и манежем, огромный липовый парк с правильной посадкой, садовыми павильонами, мостиками, прудами (Большая Черемушкинская улица, 90 и 91).

Его замыслы продолжает развивать сын, Александр Сергеевич Меншиков, известный острослов и на редкость бездарный военачальник. Отмеченный Николаем I и назначенный им главой русских войск в Крыму во время Крымской войны 1853–1856 годов, он во многом способствовал неудачам и развалу армии. Возмущение Меншиковым было так велико, а допущенные ошибки так очевидны, что правительству пришлось его снять. Служебные промахи, неудовольствие двора совпадают для А. С. Меншикова с сильно пошатнувшей его состояние отменой крепостного права. Подобно многим владельцам усадеб Меншиковы были вынуждены продать свои владения. В качестве хозяина Черемошьего — Черемушек их сменяет коммерческий советник В. И. Якунчиков.

После реформы характер Черемушек резко меняется. Здесь появляются многочисленные дачники — село становится одним из самых популярных подмосковных дачных мест. Одновременно вокруг него вырастают многочисленные кирпичные заводы, и среди них завод самого Якунчикова, насчитывавший в 1890 году 100 рабочих.

В начале 1890-х годов, уже во владении «Наследников Якунчиковых», завод занимает на своем производстве около 300 рабочих и около 100 работниц.

Но имя В. И. Якунчикова связано не только с промышленным развитием Черемушек. Именно благодаря ему и его многочисленной семье Черемушки зажили новой жизнью, войдя в историю русского изобразительного искусства и художественной промышленности.

Человек, близкий П. М. Третьякову — оба были женаты на родных сестрах Вере и Зинаиде Мамонтовых, — Якунчиков разделял в значительной степени и художественные вкусы своего родственника. Обе супружеские пары были очень дружны и близки. В канун свадьбы младшей своей сестры З. Н. Якунчикова пишет будущей В. Н. Третьяковой: «Впоследствии я желала бы быть так же близкой с тобой, а ты не откажи в сочувствии и расположении преданнейшей тебе сестре Зинаиде Якунчиковой. Передай мой душевный привет твоему жениху. Муж мой желает вам обоим искреннего счастья».

К. Мазер. Князь Г.А. Грузинский. 1839–1840 гг.


Со временем В. Д. Поленов, женившийся на дочери Якунчикова Наталье Васильевне, будет отмечать в письмах увлечения тестя: «Обедал сегодня у Якунчиковых, а после обеда к папаше пришли три музыканта из оркестра и играли с ним квартеты Гайдна». Или — «папаша принимает ужасно горячее участие в моих этюдах и все спрашивает, можно ли с этих набросков сделать большую картину и какой именно величины…»

Дом Якунчиковых в Среднем Кисловском переулке (№ 6, ныне занят Российской академией театрального искусства, бывший ГИТИС) славился прежде всего своими музыкальными вечерами. Здесь постоянно бывали художники — члены Абрамцевского кружка. Эту группу живописцев объединял интерес к обновлению специфических средств искусства, его сюжетов, изобразительного языка и тому, чтобы в искусстве более реально и непосредственно передавались человеческие чувства во всей их жизненной сложности и взаимосвязи. В своих поисках они обращаются к сюжетам из национальной истории, из русских сказок, народных былин, эпоса. А отсюда в свою очередь рождался и интерес к народному искусству.

Ставшая женой В. Д. Поленова, Н. В. Якунчикова занималась живописью вместе с мужем. Успеха на этом поприще удается добиться и Вере Васильевне Вульф-Якунчиковой, великолепные портреты которой были написаны влюбленным в художницу Константином Коровиным. Но наиболее талантливой художницей была Мария Васильевна Якунчикова. Ее работы В. Д. Поленов ставит в один ряд с произведениями И. И. Левитана и В. Э. Борисова-Мусатова. Большой успех приносит ей участие во Всемирной выставке 1900 года в Париже. Западный критик тех лет восторженно пишет о происходящем в России «возрождении индустриальных искусств, которому с самоотверженностью и удивительной бескорыстностью служат такие художники, как М. Врубель, Малютин, Головин, мадемуазель Давыдова, мадемуазель Якунчикова-Поленова». Он отмечает, что «повсюду господствует атмосфера искренности и покоряющей простоты». Общим руководителем работ на выставке был Константин Коровин.

Всегда считалось, что увлечение народными кустарными промыслами началось с появления Абрамцевского художественного кружка, связанных с ним художественно-ремесленных мастерских. Где, как не в Абрамцеве, родился первый Музей крестьянского искусства! А между тем факты и даты говорят иное.

Абрамцевские мастерские, само желание четы Мамонтовых, прямых родственников Якунчиковых и Третьяковых, заниматься народными промыслами появились после того, как у Никитских ворот открылся в 1885 году первый в России Кустарный музей (Никитский бульвар, 16). И не просто музей. Здесь можно было увидеть работы мастеров, можно было их и заказать. У кустарей покупались лучшие образчики их мастерства, и им давались ссуды для покупки сырья. Предоставленный московским земством капитал в 15 тысяч рублей годовых дополнялся 18 тысячами рублей на содержание музея и вновь открываемых мастерских. Размах немалый! Он не мог оставить меценатов равнодушными.

Для приобретших Абрамцево Мамонтовых увлечение было тем более понятным, что в соседнем Сергиевом Посаде возникла самая крупная из поддержанных московским земством организация — Общество взаимопомощи кустарей. В центре современного нам города, у входа в Троице-Сергиеву лавру, и поныне стоит большой трехэтажный кирпичный дом в причудливой кладке красного кирпича — дань увлечения архитекторов декоративными приемами русского XVII века. Выстроенный на средства общества, он объединял библиотеку, мастерскую, банк и склад готовых изделий.

Таким образом, именно появление музея у Никитских ворот дало толчок возникновению абрамцевских мастерских, что лишний раз говорит о том, что живой интерес к народу, его судьбе, правам и талантам стал общим для второй половины 1870-х годов — времени, наступившего после «безумного лета» 1874 года, с его хождением в народ, с верой в неизбежность взрыва народного возмущения и отчаяния. Абрамцево вобрало в себя отблески мыслей и чувств, которыми жили передовые разночинцы, и стало свидетелем меценатских увлечений.

Пройдут годы, и в день восьмидесятилетия В. Д. Поленова старые друзья напомнят ему о сложившемся кружке, где наряду с Абрамцевым немалую роль сыграли и собиравшиеся в Черемушках художники: «Вы помните, мы совсем разные пришли отовсюду: В. Васнецов и М. Антокольский, Е. Д. Поленова и Серов, Репин и Арцыбушев, А. Васнецов и М. В. Якунчикова, Спиро и Остроухов, другие еще… Мы совсем разные, но вдохновляемые одним и тем же — правдою и честностью в искусстве; мы в Абрамцеве сомкнулись в одну тесную семью, которую, как ни разделяй ее почти бездорожные расстояния и лихие времена, и до сих пор связывает нас, оставшихся, нерушимыми узами большой, настоящей человеческой дружбы».

Сохранились и другие, очень личные страницы, связанные с Черемушками. Доживший едва ли не до ста лет известный московский врач-гомеопат, в прошлом кавалергард, Д. П. Сорохтин вспоминал о своих приездах в якунчиковскую усадьбу. "В перспективе прошедших лет мне начинает казаться, что было в его атмосфере что-то от «Вишневого сада», что-то от Лопахина, хотя и женившегося на Варе и облагороженного ею. Почтенному хозяину как будто хотелось сократить размеры огромных высоких комнат, устроиться в них, как говорилось, поуютнее. Потеснее, что ли. Чайный стол был задвинут в угол, отгорожен от остального помещения огромными декоративными растениями в кадках, напоминавшими зимний сад. Самовар должен был постоянно кипеть, и прислуга следила за этим неустанно. Иногда это были горничные в обязательных кружевных наколках и передниках, иногда старушки с восковыми благообразными лицами, в подколотых у подбородка большими булавками одноцветных платках. Старушки непременно кланялись в пояс и говорили, как шуршали, — ничего не было понятно, хотя губы двигались быстро-быстро. Чашки ополаскивались здесь же, на чайном столе. Хозяин постоянно прислушивался к разговорам молодежи, которой собиралось очень много, вставлял свои замечания, но непременно касался и своих дел, в том числе предмета его гордости — дымившего бок о бок с поместьем кирпичного завода. В то время якунчиковский кирпич действительно признавался одним из лучших. Во всяком случае, подрядчики часто говаривали, что выполнят работы не в каком-нибудь, а именно в «якунчиковском» кирпиче.

Зато молодежь неожиданно, может быть, напоминала не что-нибудь, а меншиковские времена. Сейчас мне трудно сказать, откуда возникала подобная ассоциация. Может быть, по той открытости, радостности, энергичности, которые мы связываем с петровскими временами. Все рождало сразу горячие споры, затягивавшиеся на несколько дней диспуты. Случалось, как в старых усадьбах, гостей не отпускали в Москву, и они живали по несколько дней в Черемушках. Мне запомнилось замечание одного из гостей, помнится, студента университета: «Не кажется ли вам, что те, кто строил это поместье, все приготавливались, но так и не начали в нем по-настоящему жить?» Я очень удивился, отнес это за счет прибранности усадьбы, а много позже подумал, что и сам испытал подобное ощущение. Странно, не правда ли?"

Загрузка...