БУДУЩЕЕ ЗА ОБЩЕСТВОМ ТРУДА

§ 1. Капитализм под маской постсовременности.

Постэкономическое (постиндустриальное) общество в концепциях постмодернистов предстает еще в одном парадоксальном качестве – обществом без труда. Капитализм же под названием экономического (индустриального) общества, наоборот, изображается трудовым обществом.

Как можно объяснить подобную нелепицу? Если следовать модернистским дихотомическим теориям, то постсовременному нетрудовому обществу должен быть противопоставлен (по правилам дихотомического деления) ретроасимметричный тип общества, т. е. нетрудовому – трудовое общество.

Главная же причина в другом – в нежелании называть капитализм обществом, где господствует не труд, а капитал. В этом случае была бы обнажена эксплуататорская сущность капитализма, что невыгодно для его защитников. Отсюда и попытки деконструировать социальную сущность капитала, заменяя ее вещными характеристиками: индустриализмом, преобладанием производственного труда, потребительством и т. д.

Нельзя, однако, оправдать отечественных авторов, которые не только защищают концепцию «смерти труда» во имя торжества капитала, но и причисляют К. Маркса к социологам, считающим капитализм обществом труда. «Все они (имеются в виду К. Маркс, М. Вебер и Э. Дюркгейм – В. Е.), - пишет Н. Л. Полякова, - описывали одно и то же трудовое общество, в котором особую роль играла система производства и разделения труда» [111].

Более того, автор этого суждения полагает, что применение понятия «трудовое» к обществу, которое ранее называлось капиталистическим, индустриальным и т. п. «позволяет взглянуть на него совершенно по-новому и предполагает совершенно новую интерпретацию, исходящую из иной исторической перспективы» [112], ибо дает возможность создать социологическую теорию, которая уже не исходит из первенства общественного бытия, поскольку труд сменяется информацией.

Как же на самом деле определял сущность капиталистического общества К. Маркс? Он, конечно, не отрицал того, что производство, труд составляют основу, обеспечивающую существование любого общества, в том числе и капиталистического. Но из этого не следовало, что общественный строй каждого общества, определяемого производством, не обладает своей спецификой, характеризующей его историческую сущность. Что касается капиталистического общества, то его сущностью, по К. Марксу, является капитал, но не как вещь, и не просто как стоимость, а как общественное отношение, выражающее процесс извлечения из наемного труда прибавочной стоимости благодаря господству капитала над трудом. «Необходимо, - писал он, - точно развить понятие капитала, так как оно является основным понятием современной политической экономии, подобно тому как сам капитал, - абстрактным изображением которого служит его понятие, - является основой буржуазного общества» [113]. Не случайно К. Маркс назвал свой труд «Капиталом», т. е. понятием, точно выражающим сущность общественного строя капиталистической формации.

Каким выглядит капитализм в его современном виде, если подходить к его оценке с позиций этой его сущности? Его, конечно, никак нельзя трактовать как «послесовременность», ибо это было бы бессмыслицей, т. е. называть тем, чего нет. Что же касается ныне существующей капиталистической действительности, то для ее характеристики обратимся к оценкам, содержащимся в недавно изданной в России книге известного американского социолога и экономиста И. Валлерстайна «Анализ мировых систем и ситуация в современном мире» (СПб., 2001).

Автор книги исходит из того, что в настоящее время в мироэкономике существует лишь одна миросистема, которой является не постэкономика, а мироэкономика, и которая по определению является капиталистической, а не посткапитализмом, ибо социализм предполагает создание нового типа миросистемы, но ныне он, по мнению И. Валлерстайна, составляет периферию мировой системы капитализма [114].

Действие капиталистической миросистемы он характеризует двумя фундаментальными противоречиями. Первое – это противоречие, на которое указывали марксисты XIX в., и которое он сам формулирует следующим образом: в то время как в краткосрочной перспективе максимизация прибыли требует максимизации изъятия прибавочного продукта из непосредственного потребления большинства, в долгосрочной перспективе непрерывное производство прибавочного продукта требует массового спроса, который может быть создан лишь перераспределением этого прибавочного продукта.

Второе противоречие, которое он связывает с работами Мао Цзедуна, сводится к тому, что подкуп оппозиции правящим классом с каждым разом растет в цене и перестает приносить выгоды этому классу [115]. Что касается функционирования производства, то оно базируется на центральном противоречии – противоречии труда и капитала [116].

Все эти противоречия вызвали и обостряют кризис всей мировой капиталистической системы, причем речь идет не просто о циклическом спаде, а о вековой тенденции, поворотном пункте, когда поддержание деятельности системы как таковой уже не является осуществимым делом и жизнеспособным выбором. «Вопрос состоит в том, вступила или вступает историческая система, в которой мы живем, капиталистический мир – экономика, в такое время хаоса» [117].

Отвечая на поставленный вопрос, И. Валлерстайн утверждает, что начало третьего тысячелетия (2000 – 2025 гг.) – это начало хаоса, расширение флуктаций, в результате которых трудно будет вернуть систему в равновесие. Это новое состояние отличается от прошлого тем, что: 1) уменьшается способность государства поддерживать внутренний порядок; 2) люди начинают искать защиты с помощью всякого рода общественных групп, в том числе этнических, религиозных и др. как альтернативы гражданскому обществу и участию государства; 3) усиливается экспансия рода, миграция населения юга в северные районы; 4) еще более распространяется «черная смерть» - спид [118].

В итоге после так называемой бифуркации, в 2050 или 2075 гг. «мы больше не будем жить в капиталистическом мире-экономике, вместо нее мы будем жить в каком-то новом строе или в новых строях, в какой-то новой исторической системе или системах» [119]. Если же такие оппозиционные силы как антисистемное движение и частные предприниматели во всемирной классовой борьбе окажутся сильнее сил, стоящих у власти, то в конце концов «мы увидим завершение перехода от капитализма к социализму с отмиранием государства и межгосударственной системы» [120].

Из характеристики И. Валлерстайном современной капиталистической миросистемы следует, что существующие на Западе страны не вышли и не могли выйти за пределы капиталистического строя, их нельзя назвать посткапиталистическими, а капитализм объявить несуществующим. Наш отечественный автор В. Л. Иноземцев, к сожалению, продолжает настаивать на том, что эти страны уже стали постиндустриальными, эволюционировали за пределы капитализма, в них якобы прибавочный продукт уже служит всему обществу, о чем свидетельствует большая доля государственного бюджета в валовом внутреннем продукте этих стран [121].

Другие отечественные авторы, выступая от имени левой оппозиции, в этом вопросе тоже попали под влияние постмодернизма. Так, например, Б. Валентинов не прочь государственный капитализм признать за социализм, а капитал (общественный и частный) – работающим в интересах народа. Деконструируя на манер постмодернизма понятие социализма, он его называет государственным капитализмом. Чем большую часть необходимого и прибавочного продукта трудящихся государство будет изымать в виде налогов в государственный бюджет, тем вроде бы общество будет ближе к социализму [122].

Хорош был бы социализм, если бы основную часть своего внутреннего продукта тратил на обслуживание армии, милиции, государственных чиновников и т. п. Достаточно сказать, что в России в 1999 году в валовом внутреннем продукте производство товаров занимало всего 40,9 % , а производство услуг – 50,1% [123], т. е. в этом отношении Россия догнала или перегнала США, что должно было свидетельствовать о торжестве социализма в современной России по сравнению с США.

На самом деле это свидетельствует о возвращении России к капитализму и переделке ее экономики по требованиям западной модели капитализма – по модели монетаризма. К сожалению, некоторые социалистические авторы этого не хотят признать. Какой же строй ныне в России? – спрашивает, например, А. Тилле и отвечает: рынка, рыночных отношений в смысле капитализма в России определенно нет и не предвидится. Есть крепостное право, элементы феодализма. Государство – не буржуазное, не капиталистическое, а нечто вроде коллективного помещика [124]. Другой автор, Г. Элевтеров, также считает, что в современной России никакого рынка нет, нет настоящего акционерного капитала, фондового рынка, банковской системы, малого бизнеса [125]. Это говориться в то время, когда даже США признали Россию страной с рыночной экономикой, то есть капиталистической страной.

В действительности мы имеем капитализм, реставрированный по образцу самой приспособленной к грабежу населения модели – по монетаристской системе США. Разница лишь в том, что у США имеется возможность грабить весь мир, а у капиталистической России этой возможности нет, и ей пришлось и приходится грабить лишь свой народ: отобрали у него собственность на средства производства, теперь отбирают собственность на землю, а ещё раньше путём ваучеризации отобрали народные сбережения. Разве это не последнее слово в практике капиталистического грабежа! Разве ваучер не новое «завоевание» российских монетаристов!

Можно понять человеческие эмоции, когда российский капитализм называют диким, воровским, криминальным и т. п. От этого капитал краснеть не станет и не будет оправдываться в том, что он всегда так возникал или реставрировался. Другое дело, когда хотят «научно» обосновать дикость российского капитализма. По модернистким рецептам ретроальтернативы его дихотомическую симметрию ищут в архаике. Уже упоминавшийся Ю. Н. Давыдов, например, российский капитализм считает разновидностью архаического, древневосточного государственного капитализма. «Тот факт, - пишет он, - что мы имеем с ним дело сегодня, ещё не даёт нам никаких оснований считать его современным капитализмом. Типологически он гораздо ближе схож с «архаическим» капитализмом, заставляя ожидать от него то же самое, что он неизменно демонстрировал и продолжает демонстрировать сегодня на Западе» [126]. Но эти ожидания, по его мнению, напрасны, ибо удел России с её базарным капитализмом – катиться дальше вниз. Ей уготовлены «необратимый тотальный регресс – движение к деиндустриализаци и демодернизации» [127],

т. е. эволюция вспять, к архаическим способам хозяйствования, доминировавшим в глубокой древности, а впоследствии оттеснённым на периферию капитализма новоевропейского типа.

Для чего придумывается этот возврат к архаике? Для того, чтобы скрыть необратимость регресса всего мирового современного капитализма. Капитализм России не архаический (он скроен по рецептам западных советников). Вполне вероятно, что с него начнется разложение мировой капиталистической системы, поскольку вхождение в нее России идет полным ходом. Можно предположить, что антисистемное протестное движение тоже начнется с России, которая вновь может оказаться слабым звеном уже полностью созревшей мировой экономической системы капитализма.

Нельзя сбрасывать со счетов как общие процессы, ведущие к самоотрицанию системы капитализма в ХХI в., так и всемирноисторические гуманитарные результаты, достигнутые человечеством на базе социализма в СССР, в Китае и других странах.

Еще в 1902 г. при обсуждении проекта Программы РСДРП по поводу плехановской формулировки целей социалистической революции («планомерная организация общественного производительного процесса для удовлетворения нужд как всего общества, так и отдельных его членов») В. И. Ленин возражал: «Этого мало. Этакую-то организацию, пожалуй, еще и тресты дадут. Определеннее было бы сказать «за счет всего общества (ибо это включает и планомерность и указывает на направителя планомерности), и не только для удовлетворения нужд членов, а для обеспечения полного благосостояния и свободного всестороннего развития всех членов общества». Как известно, в СССР бесплатно трудящимся предоставлялось жилье, образование, медицинская помощь, в связи с чем наши «демократы» любят ерничать о бесплатном сыре в мышеловке... И как будто для них В. И. Ленин дополнительно разъясняет: «Такое «удовлетворение» «дает» и капитализм, но не всем членам общества и неодинаковое» [128]. А опыт СССР убедительно показал, что именно бесплатный социальный сектор обеспечивал на старте равные возможности для развития способностей всех людей, выявляя их таланты.

Научно-техническая революция, будучи величайшей революцией в производительных силах человечества, ярко высвечивает перспективы его прогресса; и наиболее глубокие аналитики на Западе стали о них говорить словами, напоминающими цитаты из К. Маркса и В. И. Ленина. Известный американский социолог и психолог Э. Фромм среди важнейших качеств Нового Человека называет «всестороннее развитие человека и его ближних как высшую цель жизни» [129]. Основатель знаменитого Римского клуба итальянец А. Печчеи убежден в «необходимости полного и всестороннего развития возможностей и способностей всех людей планеты, как непременного условия преодоления существующего неравенства и обеспечения здоровой и достойной жизни каждого. Именно этим целям должны быть подчинены все стратегии, политические программы и перспективные планы развития в национальных и глобальных масштабах» [130].

Из подобных высказываний западных аналитиков можно составить целую книгу.

После разгрома фашизма возникло 13 новых социалистических государств. Сформировалась мировая система социализма, на долю которой приходилось 26% территории, 32% населения мира и 40% мирового промышленного производства. Это придало особую актуальность старой проблеме направленности исторического процесса. В 70-80-х годах на Западе модными становятся теории конвергенции капитализма и социализма (П. Сорокин, Дж. Гелбрейт, А. Сахаров и др.) и теория постиндустриального общества (Д. Белл, Р. Дарендорф, Э. Тоффлер и др.). Если раньше нормой была трактовка социализма как случайного отклонения от «естественного» пути западной цивилизации, то эти теории исходят из предпосылки, что капитализм и социализм имеют равное право на существование, и дальнейшее развитие человечества будет осуществляться путем их сближения и слияния. Изучение этих теорий убеждает, что они отражают процесс модернизации капитализма, вынужденного допустить многие новшества явно социалистического характера (регулирование и планирование производства государством, развитие бесплатного социального сектора, привлечение рабочих к управлению производством, выкуп рабочими предприятий в собственность рабочих кооперативов и др.), что вполне обоснованно можно квалифицировать как самоотрицание капитализма. Даже Папа Римский Иоанн Павел II признает, что современный капитализм «изменился во многом благодаря социалистической идее, ...он изобрел социальные амортизаторы, благодаря деятельности профсоюзов, разработал социальную политику, оказался под контролем государства и профсоюзов» [131]. Конечно, в названных теориях есть и желание замаскировать антинародную сущность капитализма, объявить его несуществующим – «посткапитализмом» (термин Дарендорфа), информационным обществом и т. п.

Поражение СССР в «холодной войне» настолько обрадовало многих западных социологов, что они заключили о завершении прогресса человечества на стадии капитализма, о чем на весь мир объявил сотрудник Госдепартамента США проф. Ф. Фукуяма в нашумевшей работе «Конец истории» (1989), а З. Бжезинский в книге «Великая шахматная доска» (1997) подробно расписал военно-политическую стратегию США по обеспечению такого конца истории, т. е. для надежного господства США над всем миром [132]. В России появились свои антисоветские и антикоммунистические варианты теорий постиндустриального общества [133].

Однако крот истории продолжает свою работу, и процесс самоотрицания капитализма углубляется и расширяется. В июне 1992 г. в Рио-де-Жанейро ООН провела конференцию по окружающей среде с участием государственного руководства и ученых 180 стран. Основательное обсуждение проблем экологического кризиса и надвигающегося ресурсного кризиса явно неразрешимы в условиях глобального диктата США (на их долю приходится 5% населения мира и 40% потребляемых энергетических и других ресурсов), в условиях рыночной стихии и частной собственности на новейшие технологии. Поэтому конференция провозгласила задачу поиска новой модели мирового развития, отличной от господствующей, т. е. капиталистической.

В марте 1995 года в Копенгагене ООН провела конференцию по социальному развитию с участием руководства и ученых 184 стран. В принятой здесь Декларации в качестве важнейшей цели развития на ближайшие годы рекомендуется достижение полной занятости работников и искоренение нищеты, бедности во всем мире. Иначе говоря, мировое сообщество признало те цели общественного развития, которые еще недавно оценивались как марксистская утопия и коммунистическая пропаганда. Нельзя не заметить также, что наши СМИ скрыли от своего народа информацию об этих конференциях – такой на деле оказалась ельцинская «свобода слова».

Все сказанное явилось, на наш взгляд, научно-психологической предпосылкой, ориентацией для одной интереснейшей инициативы ООН, которую без особого преувеличения можно оценить как поиск современного критерия общественного прогресса. В 1990 году в ООН была разработана Программа Развития (ПРООН) как противовес узкопрагматической программе «стабилизации и структурной перестройки», возникшей в начале 80-х годов в недрах Международного валютного фонда и Всемирного банка. «Устойчивость, однако, едва ли имеет смысл, если она означает устойчивость убогих и жалких жизненных возможностей: не может быть целью устойчивость человеческих лишений» [134]. К работе над программой были привлечены значительные силы исследователей, которые ежегодно публикуют Доклады о развитии человека, начиная с 1990 года. К настоящему времени опубликовано более десятка объемистых выпуска, каждый из которых посвящен отдельной теме: 1996 – экономический рост и развитие человека, 1997 – развитие человека и ликвидация нищеты, 1998 – потребление в рамках процесса развития человека и т. д. 120 стран к настоящему времени представляют в ООН свои национальные доклады; Россия это делает, начиная с 1995 года.

Программа развития исходит из того, что «подлинным- богатством страны является ее народ. Цель развития состоит в создании для людей условий, в которых их жизнь была бы долгой, здоровой и наполненной творчеством. Эту простую, но важную истину часто забывают в погоне за материальными и финансовыми благами», – такими словами открывается первый Доклад (1990 г.). Все Доклады строго ориентируются на развитие человека, как высшую цель развития общества. «Для того, чтобы справиться с растущей угрозой безопасности человека, необходима новая парадигма развития, которая отдает человеку приоритет в развитии, которая рассматривает экономический рост как средство, а не как цель, которая защищает жизненные возможности настоящих и будущих поколений, которая уделяет внимание природной среде, обеспечивающей жизнь» [135].

Администратор Программы Развития Джеймс Густав Спет в предисловии к Докладу за 1997 год подчеркивает: «Основной мыслью через весь доклад проходит утверждение о том, что нищета не является больше чем-то неизбежным. В мире достаточно как материальных, так и природных ресурсов, «ноу-хау» и людей для того, чтобы превратить в реальность мечту о «безбедном» обществе за период менее срока жизни одного поколения... Около 160 лет тому назад весь мир сплотился для борьбы с рабством.

Сегодня мы все должны объявить аналогичную войну нищете» [136].

Нищета при этом рассматривается, как главная помеха на пути развития человека: «Нищета с точки зрения развития человеческого потенциала означает полное отсутствие выбора и возможностей, позволяющих вести нормальный образ жизни» [137]. «У нищеты множество лиц. Это нечто гораздо большее, чем просто низкий уровень доходов. Сюда также входит неадекватность системы здравоохранения и образования, отсутствие доступа к знаниям и коммуникации, отсутствие возможности реализовать права человека и политические права, а также отсутствие уважения, уверенности и чувства собственного достоинства. Кроме того, наблюдается процесс экологического обнищания и обнищание целых стран, где практически все население живет в условиях нищеты. За столь различными обликами нищеты лежит мрачная реальность жизни в отчаянии, без какоголибо выбора и, нередко, в стране правительство которой не в состоянии что-либо изменить» [138].

Уже в первом докладе (Отчете) о развитии человека (1990) был введен специальный критерий для измерения развития человека, объединивший показатели ожидаемой продолжительности жизни, образования и дохода на душу населения. Это критерий получил свое наименование: Индекс развития человеческого потенциала (ИРЧП).

ИРЧП устанавливает максимум и минимум для каждого измерения (на основании статистических данных за длительный период), затем определяется где находится каждая страна относительно каждой из этих шкал, которые выражены величинами от 0 до 1. Так, поскольку минимальная грамотность взрослых составляет 0%, а максимальная – 100%, то показатель грамотности для страны, где грамотность составляет 75%, будет 0,75. Подобным образом формируются показатели ожидаемой продолжительности жизни и доходов; показатели для этих трех измерений затем интегрируются в общем индексе – ИРЧП.

Считается, что страны с ИРЧП ниже 0,5 имеют низкий уровень человеческого развития, страны с индексом в диапазоне 0,5 – 0,8 – средний уровень, а страны с Индексом выше 0.8 – высокий уровень развития. В ежегодных Докладах публикуются показатели и рейтинги ИРЧП для разных стран мира. Так, в Докладе за 2000 год в таблице рейтинга ИРЧП первую пятерку составили Канада, Норвегия, США, Австралия и Исландия; Россия занимает 62 место среди 174 стран, Белоруссия – 57, Украина – 78 и т. д.

Мировые потребительские расходы (частные и государственные) за последние 25 лет удвоились и составили в 1998 году 24 триллиона долларов; ожидаемая продолжительность жизни с 1960 года увеличилась с 46 до 62 лет в развивающихся и с 69 до 72 лет в промышленно развитых странах; уровень грамотности взрослого населения вырос с 48% в 1970 г. до 70% в 1995 г. и т. д. Но за этими средними цифрами скрываются величайшие контрасты и вопиющие и несправедливости; в целях их отражения были введены в Докладе за 1997 год ИНН – индекс нищеты для наименее развитых стран, в Докладе за 1995 года ИРГФ – индекс развития с участием гендерного фактора, т. е. диспропорцией между мужчинами и женщинами и т. д.

Особое внимание в Докладах уделяется анализу растущего разрыва между странами «золотого миллиарда» и развивающимися странами. Реальные цены на сырье в 1990-е годы были на 45% ниже цен 1980-х годов и на 10% ниже самого низкого уровня периода «великой депрессии» 1932 года. Условия торговли для наименее развитых стран за последние 25 лет ухудшились на 50%. Ограниченный или неравный доступ к глобальным рынкам стоит развивающимся странам 500 млрд. долларов ежегодно, т. е. в 10 раз больше, чем они получают от зарубежной помощи. В итоге общая сумма долга развивающихся стран выросла за неполные три десятилетия в 22 раза – со 100 млрд. долларов в 1970 г. до 2,2 трлн. долларов в 1997. Поэтому в 70 странах, с численностью населения один миллиард человек, уровень потребления сегодня ниже, чем 25 лет тому назад. Происходит абсолютное обнищание их населения.

Такую же перспективу Запад, его Международный валютный фонд упорно навязывает народам СНГ, в том числе и России. Резкое падение ВВП в странах с переходной к капитализму экономикой' в восточной Европе и СНГ вызвало не менее резкий рост нищеты по доходам – с 4% в 1988 до 32% в 1994 году, т. е. с 14 до 119 млн. человек; в России «за это время ожидаемая продолжительность жизни мужчины уменьшилась более чем на четыре года и составила б0 лет, что на два года меньше показателя для развивающихся стран» [139].

Администратор ПРООН Джеймс Густав Спет подчеркивал: «если современные тенденции будут продолжаться, то экономические различия между промышленно развитыми и развивающимися странами из несправедливых превратятся в бесчеловечные» [140]. Увы, не только здесь, но и в других сферах развития настойчиво насаждается бесчеловечность, уродуется природа человека, развращается и расчеловечивается человек. В Докладе за 1998 г., посвященном анализу потребления, по этому вопросу представлен огромный и весьма доказательный материал. Эта разрушительная тенденция явно высвечивается в таблицах мировых приоритетов потребления (ежегодные расходы в миллиардах долларов). Затраты на военные расходы составили во всем мире 780, на рекламу – 435, на наркотики – 400, на алкогольные напитки в Европе – 105, на сигареты в Европе – 50 миллиардов долларов. [141]

О многих событиях и фактах, зафиксированных в Докладе за 1998 год, нельзя без возмущения писать и говорить. Сегодня государственное и личное потребление в Африке на 20% меньше, чем было 25 лет назад; средняя продолжительность жизни южнее Сахары не превышает 50 лет, но более 250 тыс. специалистов из Африки работают в США и Европе.

Только в Западную Европу ежегодно ввозятся 500 тысяч девочек и женщин в целях сексуальной эксплуатации, и доходы от этой новой формы рабства оцениваются в 7 млрд. долларов. Примерно 15 000 девочек и женщин из России и стран восточной Европы работают в «кварталах красных фонарей» Германии.

Главной статьей экспорта из США являются не самолеты и автомобили, а отравляющие развлечения: в 1997 г. валовой доход от мирового проката голливудских фильмов составил 30 млрд. долларов. Доля Голливуда на кинорынке Европы составила 70%, в Латинской Америке – 83%, в Японии – 50%; но в самих США иностранные фильмы составили всего 3%. Поистине, у денег голос значительно громче, нежели у потребностей людей, не говоря об их совести и гуманности...

Доклады ООН о развитии человека убедительно свидетельствуют, что тенденция самоотрицания капитализма становится ведущим социальным мотивом развития в новом столетии. Концепция всех докладов исходит из убеждения, что «справедливость является равенством возможностей, а вовсе не равенством конечных результатов. Каждому человеку и каждому поколению представляется лишь возможность оптимального использования своих потенциальных способностей. Как они используют реально свои возможности и каких результатов добьются, является вопросом их собственного выбора.

Однако они должны иметь возможность такого выбора, как сейчас, так и в будущем» [142].

Не только это принципиальное положение возвращает нас к ленинскому пониманию целей социалистической революции; все Доклады ООН подтверждают, что идея устройства общества на социалистических началах находит растущее, пусть и неадекватное, понимание. Нельзя поэтому не согласиться с проф. Ф. А. Хайеком, посвятившим всю свою жизнь борьбе против социализма, когда он пишет в своей главной и последней книге, что «в принципе, чем умнее образованный человек, тем более вероятно, что он (или она) разделяет не только рационалистические, но и социалистические взгляды» [143]. Среди таких Хайек называет Эйнштейна, Кейнса, Борна, Рассела, Моно и других корифеев науки. Можно не сомневаться, что грядущие события будут ускоренно просвещать не только интеллигенцию, но и всех работников наемного труда.

Ни Чингисхану, ни Наполеону, ни Гитлеру не удалось и близко подойти к осуществлению мирового господства, а ныне, увы, уже становится реальностью планетарная диктатура самого агрессивного, самого хищного и наглого американского империализма. Крот истории и русская птица мудрости – Жареный петух – помогут понять, что весь мир объективно движется к социализму.

Материалы Программы Развития очень важны и интересны для уяснения того, что реставрация капитализма в России – событие временное, исторически случайное и безнадежно тупиковое, ибо оно противостоит не только коренным интересам и традициям нашего народа, на и закономерной направленности прогресса современного человечества. Поэтому народно-патриотическим силам России есть смысл заинтересоваться этими материалами и всерьез позаботиться об их использовании и популяризации. Доклады ООН «вызывают оживленные научные обсуждения на страницах журналов и на различных семинарах. Они захватили воображение многих людей во всем мире, вызывая к жизни критику и дискуссии, оригинальные разработки, разного рода усовершенствования и добавления» [144]. Во всем мире, но не в России. Здесь и Доклады ООН остаются неизвестными для научной общественности, скрываются от народа, хотя они издаются и на русском языке, который с самого начала ООН был признан одним из рабочих языков.

§ 2. Несовместимость капиталистической стоимостной основы с дальнейшим развитием общества.

Каких бы названий не приобретал капитализм, под какими бы масками не выступал, даже если отказывается от признания своего существования и объявляет себя «посткапитализмом» (Р. Дарендорф), он оказывается исторически обреченным. В этом случае его идеологам ничего не остается делать как объявить капитализм завершающим историю обществом, после которого может наступить, как об этом известил мир сотрудник Госдепартамента США профессор Ф. Фукуяма, лишь конец истории. Неужели гибель капитализма приведет к гибели человечества?!

Суждения о границах общества, основанного на капитале, можно найти не только у К. Маркса, но и у многих современных авторов. Так, в книге Д. Медоуза и др. «За пределами роста» подтверждается ранее ими сделанный в книге «Пределы роста» вывод о том, что если будут продолжаться существующие тенденции роста численности населения, индустриализации, загрязнения окружающей среды, истощения ресурсов, то пределы роста на планете будут достигнуты в течение ближайших ста лет. Что касается пределов по загрязнению в ряде областей и темпам использования ряда ресурсов, то они уже превышают допустимые границы [145]. Отечественный автор М. М. Голанский полагает, что начиная с 2010 года будет происходить спад всей мировой экономики, будут положен конец развитию и саморазвитию, причем к этому приводит капиталистический рынок [146].

И. Валлерстайн полагает, именно современный капитализм стал умирающим, вступил в последнюю стадию своей жизни. Причина, по которой существующая капиталистическая миросистема вошла в эту стадию, состоит в том, что механизмы, которые применялись, чтобы выводить мировую экономику из периодов стагнации и вновь способствовать расширению системы, столь необходимому для накопления капитала, теперь включили в себя движение по асимптотическому приближению к пределам [147]. Россия в этом отношении, как уже было сказано, бежит впереди всех самых современных стран капитализма и возможно первой из них вновь перейдет на другой, исторически оправданный путь – путь социализма, трудового общества.

Теоретическое обоснование дальнейшего социального и экономического развития общества самым тесным образом связано с преодолением стоимостной основы жизни, которая касается не только экономики, но и всей социальной сферы. Стоимость и ее законы, будучи законами функционирования экономической основы общественной жизни, имеют прямое отношение ко всему тому, что обусловлено этой основой, т. е. к социальному.

Достаточно сказать, что на стоимостных критериях базируются многие социальные нормы: по стоимостным меркам оцениваются благосостояние и уровень жизни людей различных классов и социальных групп, размеры и способы получения доходов, а также состояние социального равенства и неравенства, свободы и т. д. и т. п. Так, социальное равенство на деле не равных экономически и социально людей сводится к тому, что люди относятся друг к другу как равноценные субъективированные меновые стоимости. Поскольку обмениваемые меновые стоимости имеют равную величину, то стоящие за ними индивиды в акте обмена подтверждают себя как равные друг с другом субъекты. Каждый свое предметное социальное бытие обменивает на равноценное бытие другого, т. е. в обмене субъекты оказываются равновесными по стоимости и существуют друг для друга как субъекты их эквивалентного бытия. Их одинаковая стоимостная сущность исключает специфичность их личности.

На этом же стоимостном базисе основывается и их свобода. В процессе обмена меновыми стоимостями каждый выступает по отношению к самому себе как самоцель и как средство для другого, т. е. одновременно является и целью и средством. Преследуемый каждым свой индивидуальный интерес реализуется посредством их общей обоюдной воли к обмену и тем самым осуществляется их свобода: сделка добровольная, никто никого не насилует, соблюдается общий интерес, складывающийся из суммы индивидуальных интересов.

В гуманитарных областях жизни многие процессы и явления оцениваются посредством их подведения под стоимостной принцип тождественности, равновесия: зло должно быть, по крайней мере, уравновешено добром, преступление - наказанием и т. п. Обществоведы в этом отношении походят на математиков - без знака формального равенства не решают ни одной социальной задачи.

Стоимостная эквивалентность (равнозначимость) составляет одно из исходных теоретических оснований распространенных в современном обществоведении суждений о равновесности факторов и вариантов общественного развития, а также равнозначности существующих точек зрения, концепций в науке [148]. Отсюда – настаивание на том, что, например, социология и экономическая наука могут развиваться лишь на основе плюрализма теоретических парадигм, т. е. на основе дуализма, поскольку плюрализм есть не что иное как умноженный дуализм. Эклектику и дуализм из средств, препятствующих развитию общественной науки, предлагают превратить в условия ее “успешного” развития.

Применительно к истории общества это проявляется в отрицании того, чтобы настоящее могло превзойти прошлое, будущее - настоящее. Настоящее преподносится как “постмодерн”, ибо в нем ничего нового не допускается, оно представляется тождественным как с прошлым, так и с будущим. Во многих современных концепциях, касающихся будущего, обычно утверждается, что человеческое сообщество может сохранить себя в дальнейшем лишь при установлении глобального равновесия: силы, которые содействуют росту населения и капитала, должны уравновеситься с силами, содействующими их уменьшению [149]. Рождаемость, соответственно, должна быть равна со смертностью, инвестиции капитала - с его амортизацией и т. п. Согласно этой логике существующие пропорции богатых и бедных, разрыв в доходах которых ныне достигает соотношения 1 к 74 и более, тоже вроде бы должны уравновеситься, т. е. сохраниться, хотя об этом предпочитают не высказываться.

Модернистский способ мышления выставляет на первый план принцип тождественности исторических условий и реалий современности, что имеет опять-таки своим основанием стоимостной принцип равенства предпосылок и результатов, их обратимость. В теориях модернизации общества развитие отрицается в том смысле, что оно ограничивается приведением данной социальной системы в состояние, соответствующее уже установленным стандартам, например, стандартам западного общества с его свободным рынком, автономно-суверенными индивидами, правовым государством и т. п. Имеется в виду не спонтанное движение общества в прогрессивном направлении, а некое копирование образцов, существующих моделей. Теория неомодернизма, по словам П. Штомпки, освободила себя от всех наслоений эволюционизма и теории развития, она не настаивает ни на какой-либо конечной цели, ни на необратимом характере исторических изменений [150].

В этих условиях вполне обоснованным выглядит суждение о кризисе гуманитарного знания, о поиске новой парадигмы в этой области. Некоторые из современных российских социологов, к сожалению, связывают этот кризис не с обнаруженной тупиковостью рыночной модели, а с марксистским подходом к социалистической ориентации общества на максимальное удовлетворение потребностей каждого человека и на его всестороннее развитие.

Между тем эту ориентацию не только марксисты, но и многие другие прогрессивно настроенные ученые необходимым образом связывают с отказом от подчинения экономики производству прибыли. Можно сослаться на авторитет А. Энштейна, по мнению которого производство ради лучшего удовлетворения потребностей должно сменить производство ради прибыли. Он сознавал, что экономический кризис его времени разразился из-за того, что экономическая система работала на прибыль, а не на удовлетворение человеческих потребностей.

На Конференции ООН в Рио-де-Жанейро (1992г.) было признано, что модель развития, которую использовали богатые страны и которая предполагает систему производства во имя прибыли, исчерпала себя и дальнейшее следование ей может привести человеческую цивилизацию к краху. Конференция ООН по социальному развитию (Копенгаген, 1995г.) тоже констатировала удручающие отрицательные последствия этой модели: увеличение разрыва между бедностью большинства и богатством немногих; увеличение численности людей (свыше миллиарда), живущих в крайней бедности, многие из которых испытывают ежедневное недоедание, лишены доступа к доходам, образованию, медицинскому обслуживанию; рост безработицы (более 120 млн. человек официально признаны безработными и гораздо большее число работает не полный рабочий день); увеличение числа нетрудоспособных (каждый десятый является нетрудоспособным по болезни и принужден к бедности).

Несмотря на признание всех этих отрицательных результатов существующей модели и желание поднять ведущее значение социального развития как для настоящего времени, так и для ХХI века, все же такое развитие предполагается осуществлять на стоимостной, рыночной основе. Для этого считается достаточным перейти к устойчивому состоянию существующей мировой общественной системы, к так называемому устойчивому ее развитию.

На такой основе, однако, декларируемых целей не достигнуть, невозможно не только осуществить в будущем социально-экономическое развитие, именно развитие, но и обосновать его. Это в свое время убедительно доказал Й. Шумпетер в своей книге “Теория экономического развития”. Классическая политическая экономия с ее исходной теорией стоимости, согласно Й. Шумпетеру, была и останется теорией, объясняющей статичное, стационарное, а не динамическое протекание экономических процессов. Теория этого стационарного процесса фактически образует, писал он, “основу всей теоретической экономической науки, и мы, будучи экономистами-теоретиками, не многое можем сказать о факторах, которые следует рассматривать как первопричину исторического развития” [151].

Подобная характеристика им относится и к теории предельной полезности. Л. Вальраса он считает классиком статичного подхода к экономике: его концепция не только строго статична по своему характеру, но и применима исключительно к статичному процессу [152].

Непригодность теории стоимости для понимания экономического и социального развития объясняется тем, что стоимость, согласно ее закону, не может превосходить затраты на ее получение, и следовательно, не может удовлетворять основному условию развития – возникновению нового и превосхождению им старого. При производстве стоимости нельзя добиться никакого превышения стоимости результата над стоимостью издержек. С этой точки зрения, ни один продукт не в состоянии обеспечить превышение над стоимостью услуг труда и земли [153].

Как же быть тогда с прибавочной стоимостью и ее производными (прибыль, процент, рента), которые обычно считаются результатом, превышающим затраты?

В рамках стоимостного равенства, по мнению Й. Шумпетера, такого быть не может. Если речь идет о функционировании рыночного хозяйства в условиях равновесия, то прибыль как разница между нормой затрат и доходом равнялась бы нулю. «Отсутствие чистой прибыли в рыночном хозяйстве означает, что стоимость продуктов вообще не превышает стоимость средств производства. Чистой прибыли в этом смысле не существует также в замкнутом хозяйстве, поскольку в нем стоимость всех продуктов в конечном счете вменяется изначальным средствам производства.» [154]. Й. Шумпетер в этом вопросе вполне соглашается с К. Марксом. Свой тезис о том, что при полном равновесии процент был бы равен нулю, он считает сходным с положением К. Маркса относительно того, что постоянный капитал не производит прибавочной стоимости.

Как ни парадоксально, но рыночное хозяйство в самом совершенном (равновесном) состоянии должно было бы функционировать, не принося никакой прибыли. Такое утверждение, по мнению Й. Шумпетера, не означает, что в народном хозяйстве, когда оно лучшим образом сбалансировано, производство не дает никаких результатов. Речь идет о том, что результаты в этом случае могут быть полностью отнесены на изначальные факторы производства. Так что отрицание прибыли, ее отнесение к характеристике старой модели развития ничего еще не дают для обоснования новой модели.

Не случайны, с этой точки зрения, рассуждения отдельных современных авторов о том, что мировая экономика в своем равновесном состоянии, функционирующем на основе закона стоимости, уже дала все, что могла дать для саморазвития капиталистического хозяйства. Начиная с нового, ХХI века ориентация на прибыль теряет смысл, произойдет спад всей мировой экономики, придет конец ее развитию и саморазвитию [155].

В этом показном безразличии к прибыли и в непризнании прибавочной стоимости немало лукавства. Ведь известно, что прибавочная стоимость, прибыль составляют основу развития общества в условиях рыночной системы, хотя результаты этого развития достаются немногим, причем за счет тех, кто их лишается. Прибавочная стоимость и прибыль при стоимостном равновесии вовсе не исчезают. Возникают они не вне закона стоимости и не из-за его нарушения. В рамках стоимостного отношения необходимость прибавочной стоимости (прибыли) не отрицается, за ней стоит прибавочный труд. Прибавочная стоимость эквивалентна прибавочному труду, т. е. требование закона стоимости здесь выполняется. Причем это вовсе не мешает ее присвоению и отчуждению от ее созидателей. Стоимостное равенство тоже сохраняется: сколько теряют одни, столько же приобретают другие.

Чтобы не ставить вопроса о присвоении прибавочного труда и прибавочной стоимости как основы эксплуатации и развития для немногих, обычно апеллируют к простому закону стоимости, к его очевидному требованию эквивалентности при обмене всего и всякого товара. И в прошлом, и в наше время можно встретить утверждения, что меновая стоимость по определению гарантирует всеобщее равенство. Если же этого не достигается, то виноваты в этом формы прибавочной стоимости (прибыль и др.), искажающие истинную сущность меновой стоимости. Этими искажениями можно пренебречь, восстановив первоначальную природу меновой стоимости. Можно обойтись без противоречий, если речь идет об исходных и развитых формах стоимости, т. е. свести прибыль, процент к отношениям простого товарного обмена, а возникающие здесь противоречия объявить обычной видимостью.

Из того, что прибыль не выводится из эквивалентного обмена, предполагаемого законом стоимости, вовсе не следует, что она не имеет экономического основания и не объясняется другой, но не стоимостной парадигмой – неэквивалентным обменом, неравновестностью. Если ее невозможно объяснить из эквивалентного обмена стоимости на стоимость, то это не значит, что нельзя ее вывести из неэквивалентного обмена стоимости (капитала) на потребительную стоимость рабочей силы (труда). Вопрос лишь в том, что здесь вместо стоимости появляется ее противоположность – потребительная стоимость.

Однако это обстоятельство не согласуется со стоимостной парадигмой. Приходится вообще отрицать прибавочную стоимость (прибыль) во имя “глобального равновесия” системы, ее “устойчивого развития”, вытекающих из стоимостной равновесности рыночной экономики. В этой ситуации бывает лучше “отказаться” от познавательно-объясняющих услуг прибыли, чем от закона стоимости с его требованиями эквивалентности и равновесности.

Если же из стоимостного равенства не удается вывести возможность социального и экономического развития и, если “не хочется” признавать прибавочный труд и прибавочную стоимость в качестве основы этого развития, то ничего другого не остается как свести стоимость к потребительной стоимости (полезности), а источником стоимости объявить производительность труда и полезность других факторов производства. “Именно за счет роста производительности труда расширяется объем прибавочного продукта и увеличивается прибавочная стоимость” [156]. Причем на уровне предприятия рабочие никакой стоимости сверх стоимости своей рабочей силы якобы не создают, поскольку на микроэкономическом уровне господствует равновесность затрат и результатов. Прибавочная стоимость вроде бы создается всем обществом, а не отдельным рабочим [157].

Между тем в рамках стоимостной парадигмы только увеличением прибавочного и уменьшением необходимого труда может быть объяснено возникновение прибавочной стоимости и экономическое развитие на ее основе. Что же касается повышения производительности труда, то оно влияет лишь на изменение соотношения необходимого и прибавочного труда в пользу последнего, затраты которого равны получаемой прибавочной стоимости. В общем же случае рост производительности труда уменьшает стоимость продукта. В этом противоречии заложены причины тех трудностей, которые возникают, когда пытаются согласовать прибавочную стоимость с устанавливаемой законом стоимости эквивалентностью.

Когда выводят из “игры” прибавочный труд и неэквивалентный обмен, то ничего другого не остается, как обращаться к услугам потребительной стоимости, в частности, к производительности труда, техническому прогрессу, природным силам и т. д. Но для этого надо отказаться от обращения к стоимости для объяснения развития, необходимо перестать укладывать потребительную стоимость в прокрустово ложе стоимости, необходимо исходить из потребительностоимостной парадигмы.

В потребительной стоимости как раз и заключена возможность объяснения того, как из труда работника можно извлечь больше, чем ему возвращается. Стоимостная эквивалентность и “великий” принцип равенства затрат и результатов этой возможности не только не дают, но и скрывают первопричину возникновения прибавочной стоимости. Для этого нужен другой, не менее великий принцип – принцип неравенства затрат и результатов, неэквивалентности, возникающий не из стоимости, а из потребительной стоимости обмениваемой на капитал рабочей силы, т. е. из живого труда.

Если возможность развития не выводится из стоимостной парадигмы с ее принципом равновесности и кругообращения, то логично допустить в качестве основания для признания развития другой, противоположный принцип – неравновесность. Чтобы более отчетливо выявить смысл последнего принципа, надо его рассмотреть в том же ракурсе, что и равновесие – с точки зрения взаимодействия затрачиваемых условий (ресурсов) и получаемых результатов. Кроме того, экономический аспект взаимодействия (затраты-результаты) следует расширить до общесоциологического взаимодействия условий, предпосылок, на одной стороне, и результатов - на другой, составляющих вместе моменты всякой социальной деятельности.

Такой методологический подход существенно превосходит ныне модный и распространенный системный принцип, особенно в анализе процессов развития. Концепция равновесности и устойчивого развития опирается не только на стоимостную парадигму, но и на представление об обществе как об устойчивой системе, в которой развитие исчерпывается изменениями элементов внутри системы. “Весь концептуальный аппарат, обычно используемый в анализе изменений, - по свидетельству П. Штомпки, - берется прежде всего из системной модели, даже если ученые и не осознают этого или не считают себя сторонниками системных и структурно-функциональных теорий. Лишь недавно “системной модели” был противопоставлен “альтернативный образ” общества, рассматриваемого с точки зрения процесса, или морфогенетического подхода, вследствие чего концепции, использовавшиеся в исследованиях социальных изменений, подверглись соответствующей модификации” [158].

В этом отношении не могут быть приняты в качестве параметра системы исторического действия переход от движения к порядку (равновесию), или простое сочетание этих принципов. Системная модель в данном случае приводит к тому, что в конечном счете движение трансформируется в порядок и перестает быть постоянным преодолением равновесности (порядка) системы, в том числе системы деятельности (практики), и тем более - постоянным переходом от одного социального порядка к другому социальному порядку. Нарушается, следовательно, принцип абсолютности движения (развития) и относительности порядка (устойчивости, покоя).

Понятие “развитие” в отличие от понятия “изменение” не сводится к изменениям элементов внутри системы. Оно предполагает прежде всего преобразование, причем постоянное, условий существования социальной системы. Так, например в экономической области исходным феноменом развития выступает новые комбинации в производительных силах: изготовление нового орудия или потребительского блага; освоение еще не освоенного рынка сбыта товаров; использование новых источников сырья и новых материалов; создание новой организационной структуры и т. д. [159]

Другим феноменом развития выступает тот факт, что новые условия превращаются в соответствующие новые результаты, в которых условия не только воспроизводятся, но и преобразуются. Поэтому каждый раз полученный результат, образуя определенное историческое состояние общества, неизбежно предполагает предшествующее состояние, благодаря которому он возникает. Бытие людей, с этой точки зрения, представляет собой результат того предшествующего процесса, через который прошла органическая жизнь. Поскольку же человек стал человеком, он как первая предпосылка человеческой истории, есть в то же время ее постоянный продукт и результат. Предпосылкой человек становится тоже только как собственный продукт и результат. В первом случае, на этапе органической жизни, человек еще не существует, а исторические условия органической жизни, когда возникают общества, заменяются общественными условиями. Именно последние, а не первые, полагаются обществом как условия своего существования, и они постоянно воспроизводятся. Мы можем, следовательно, представить социально-экономическое развитие как диалектику предпосылок и результатов, и вместе с К. Марксом заявить: “всякая предпосылка общественного процесса производства есть вместе с тем и его результат, а всякий его результат выступает вместе с тем и как предпосылка” [160].

С одной стороны, при простом воспроизводстве первоначальные предпосылки, благодаря простой непрерывности процесса, создаются все снова и снова и тем самым закрепляются в виде результата. С другой стороны, при расширенном воспроизводстве непрерывность этого процесса прерывается, система изменяет траекторию своего движения и может перейти в новую, т. е. противоположную прежней, систему, что предполагает не кругооборот, не движение от равновесия к равновесию, а развитие.

С этой точки зрения, наиболее эффективной для обоснования развития является воспроизводственная концепция, исходящая из механизма расширенного воспроизводства. Можно сослаться на мнение Й. Шумпетера, высоко оценившего теорию воспроизводства К. Маркса. Й. Шумпетер справедливо считал, что классики политической экономии и Л. Вальрас для теории развития сделали лишь то, что они ввели в нее фактор роста населения и фактор сбережений. Но эти факторы, по его мнению, могут приводить лишь к изменению элементов системы, но не к появлению нового в ней. Единственную значительную попытку обосновать развитие предпринял К. Маркс. Только ему присущи разработки проблемы “развития” непосредственно экономической жизни с помощью средств экономической теории. Его теория накопления, обнищания, гибели капитализма в результате краха его экономической системы строится действительно на идеях и соображениях чисто экономического порядка, и его взгляд постоянно направлен на достижение цели, заключающейся в том, чтобы мысленно постичь именно развитие экономики в целом, а не просто кругооборот хозяйства в определенный период времени [161].

Вместе с тем Й. Шумпетер исключал материалистическое понимание истории из методологических средств, используемых для обоснования теории развития. Это он делал под тем предлогом, что материализм К. Маркса якобы не связан с его точной экономической теорией, не относится к экономике в собственном смысле, не дает возможности оперировать экономическими методами, теоремами и понятиями.

Сам К. Маркс в “Послесловии ко второму изданию” “Капитала” свою трактовку законов экономики как законов ее изменяемости, развития, перехода от одной формы к другой, от одного порядка взаимоотношений к другому считал результатом материалистического понимания истории, материалистически понятых основ диалектического метода. Впрочем, Й. Шумпетер признавал, что его собственная концепция покрывает лишь небольшую часть поверхности здания, возведенного К. Марксом.

Диалектика взаимодействия предпосылок и результатов в социальной области не может дать полного представления о развитии, если не включить в это взаимодействие человеческую деятельность, практику. Обращение к труду, причем к труду, созидающему не стоимость, а потребительную стоимость (полезность), и к социальной деятельности вообще, составляет, как уже сказано, необходимое условие объяснения социальноэкономического развития общества.

В этом отношении нужно приветствовать экономистов и социологов, которые исходят в своих концепциях из теории деятельности, социального действия, производства обществом самого себя. Можно, например, сослаться на известного французского социолога А. Турена, полагающего, что само социологическое понимание общества становится возможным лишь тогда, когда общество рассматривается как результат труда, социальной деятельности [162].

Вместе с тем деятельностный подход, претендуя на роль интегративной стратегической теории в социологии, не должен ограничиваться анализом ”чистой” деятельности по формуле “движение все, а его условия и результат – ничто”. Деятельность без предпосылок, без соответствующих условий (ресурсов) не может выполнять функцию созидания общества, источника его развития. Люди, делая свою историю, строят ее исходя из существующих обстоятельств и предпосылок. Конечно, не обстоятельства сами по себе творят историю. Ее создают люди в процессе своей практической деятельности, хотя сами они одновременно являются и продуктом создаваемых ими обстоятельств. Здесь важно исторические условия, в которых осуществляется деятельность, а также самих субъектов деятельности, не растворить в некоем “поле” взаимодействий, лишенном материальных носителей. “Разумеется, – справедливо замечает Ж. Сартр, – условия существуют: только они и придают направленность и материальную реальность изменениям, которые ими готовятся, хотя человеческая практика их сохраняя, превосходит в своем движении” [163]. Необходимо подчеркнуть, что именно условия (ресурсы) выступают детерминантом направленности деятельности, их следует ставить впереди, а не позади этой направленности. Тем более их нельзя отождествлять с порядком, относить на его сторону, а не на сторону движения.

Не менее существенно и признание объективизации деятельности в ее результатах, в том числе и в человеке, и следовательно, определение человека не только как деятеля, но и одновременно как продукта деятельности, труда (как своего, так и других людей). Причем результат не должен быть отождествлен с условиями, “предпосылками”. В противном случае не учитывалась бы роль самой деятельности не только в превращении условий в результат, но и в главном – в преодолении их тождества, “эквивалентности”, т. е. в создании результата, превосходящего условия. Тогда будет легко представить человека деятелем, способным посредством труда и действия прибавлять к исходным обстоятельствам новое в получаемых результатах. “Надо выбирать: либо мы все будем сводить к тождеству..., либо превратим диалектику в божественный закон, налагаемый на универсум, в метафизическую силу, которая сама по себе порождает исторический процесс (и тем самым впадаем в гегелевский идеализм)” [164].

В наше время на пути к обоснованию социально-экономического развития приходится преодолевать необычайно распространенный “постмодернизм” с его претензией рассматривать прошлое не как предпосылку, а как непосредственную составную часть настоящего и будущего, которые считаются тождественными с тем, что было. “Я полагаю, - пишет, например, А. Гулыга, - что философия достигла своего предела... Философия существует только как история философии” [165].

Прогресс в прошлом, как полагают представители “постмодерна”, был возможен потому, что потери были меньшими, чем приобретения. Ныне же вроде бы человечество стало терять больше, чем приобретает, или, по крайней мере, не приобретает больше, чем теряет, вступая в полосу удерживаемого равновесия между потерями и приобретениями.

С этой точки зрения, современные рассуждения о возрождении России нередко превращаются в защиту старого капиталистического или помещичьего прошлого, в призыв повернуть историю вспять. Никак не хотят согласиться с тем, что история необратима, что настоящее и будущее в том или ином отношении превосходит прошлое, хотя возможны попятные движения. Такое утверждение – не результат присущего человеку исторического оптимизма, а необходимый вывод из анализа существа человеческой деятельности.

Ее специфичность в том и состоит, что человек, осваивая условия, окружающую среду и сохраняя идущую от них детерминацию, на основе этих условий преобразует мир, достигает новых результатов, не содержащихся в условиях. Человек характеризуется прежде всего превосхождением ситуации, тем, что ему, по словам Ж. Сартра, удается сделать из того, что из него сделали. Человек - это такое материальное существо, которое постоянно превосходит условия, в которые он поставлен, он раскрывает и определяет свою ситуацию, выходя за ее рамки, чтобы объективировался через труд, действие, поступок [166].

Каким же образом общество и люди посредством деятельности (труда) достигают превосходства ее результатов над предпосылками и тем самым делают возможным развитие?

Обычно на первое место ставят специфику человеческой познавательной деятельности, благодаря которой люди превосходят существующую действительность, наличную ситуацию вначале идеально – в виде создаваемого образа будущего результата и цели, мобилизующей волю человека на ее достижение. У Ж-П. Сартра этого рода превосходство выражается в создаваемом человеком проекте, понимаемом как стремление выдвинуться, “броситься” вперед. Даже самое примитивное поведение, по его словам, детерминируется не только обусловливающим его отношением к имеющимся налицо факторам, но и отношением к определенному будущему объекту, который он стремиться вызвать к жизни. Индивиды на основе данных условий и при расходящихся и противоположных интересах осмысливают и превосходят проекты других. В этом отношении сказать о человеке, что он есть, значит сказать, что он может [167]. Превосхождением и превосхождениями превосхождений как бы конструируется будущий социальный объект. Его конструирование вначале выступает в форме отношения существующего к своим возможностям, ограниченными наличными условиями существования. Превосходя данные условия в направлении поля возможностей и реализуя из них одну, индивид объективирует себя и тем самым принимает участие в созидании истории [168].

В концепции А. Турена историчность человеческой деятельности тоже связывается с познанием, культурной моделью. Знание, по его мнению, образует исходную составляющую историчности, ее наиболее прямое и наименее социально организованное выражение. Эта модель, однако, - не рефлексия общества над собой и не идеология. Ее нельзя также свести к совокупности идей, ценностей, смыслов. Она в действительности неотделима от труда, посредством которого общество воспроизводит себя, она свидетельствует о материальной стороне этого воспроизводства.

Наиболее четкое и практически измеряемое выражение превосходства результатов над затратами в познавательной деятельности можно найти у Ф. Энгельса. По его словам, духовный элемент труда – изобретательность – приводит к результатам, многократно превышающим затраты на науку. Только один такой плод науки, как паровая машина Джемса Уатта, принесла миру за первые пятьдесят лет своего существования больше, чем мир с самого начала затратил на развитие науки [169]. Здесь же выявляется четкий критерий оценки эффективности развития - разница между полученным эффектом и затратами в единицах сэкономленного труда.

Свойство превосходить затраты относится не только к духовной стороне деятельности, а ко всему труду. Иначе теряется смысл самого труда как источника общественного развития. Коренное свойство всякого труда – производить результат, превосходящий затраты. В этом своем качестве труд выступает не просто перводвигателем, а вечным двигателем. Человек и его труд завершают принцип движения органических тел - снова и снова воссоздавать свою жизнь из условий, не обладающих таким свойством. Посредством труда общество производит дополнительный результат без соответствующих дополнительных затрат.

Благодаря труду общество производит самого себя, воздействует на самого себя таким образом, чтобы воссоздавать себя все в новых и новых качествах. Именно потому, что люди производят свою жизнь, причем определенным образом, они имеют свою историю. Общество есть то, что оно из себя делает, т. е. то, каким оно себя производит. В этом производстве самого себя оно воздействует на себя, делает себя историчным.

Главное свое качество - превосходство результатов над затратами, труд реализует своей основной функцией - созданием прибавочного продукта. Все развитие человеческого общества, по словам Ф. Энгельса, начинается с того дня, когда труд семьи стал создавать больше продуктов, чем необходимо было для ее поддержания. Избыток продукта труда над издержками поддержания труда, образование и накопление из этого избытка общественного производительного и резервного фонда - все это было и остается основой всякого общественного и умственного прогресса. Соответственно, чтобы обосновать этот прогресс - необходимо иметь потребительностоимостную концепцию производства прибавочного продукта, его накопления и расширенного воспроизводства.

§ 3. Перспективы развития общества – за развитием труда.

У настоящих ученых не вызывает сомнения, что капитализм может быть заменен обществом, имеющим название «социализм». Это не выдумка социалистов, а необходимый результат общественного развития. Социализм порождается самим капитализмом в качестве его собственной замены. Противоположностью капитала, как системообразующей основы общества, может быть только труд. Социализм призван предстать обществом, в котором все должно вращаться вокруг солнца труда (К. Маркс).

Почему же многими из интеллигенции так трудно воспринимается необходимость общества, в котором единственным властелином должен стать труд?

Прежде всего потому, что в истории с каждым разом увеличивалась численность непроизводительных классов, живущих за счет чужого труда и получающих блага не по своему труду, а по своему капиталу или за счет капитала других, созданного чужим трудом. Обществу раннего социализма, существовавшему в СССР, тоже не удалось освободиться от государственного наемного труда, превратить трудовые коллективы в исходные системообразующие социальные единицы, остановить процесс разрастания управленческого аппарата и других групп непроизводительного населения.

Очевидно, что эта причина порождает всякого рода измышления относительно того, что в «постсовременных» обществах труд как таковой сойдет с исторической сцены, потеряет свою роль источника богатства, заменится информационной деятельностью, умственными занятиями, якобы не требующими материальной деятельности по опредмечиванию своих результатов.

Главную же причину принижения созидающей роли живого труда следует искать в стоимостном подходе к его оценке. Защитники капитала с самого начала недооценивали живой труд и его носителя (рабочего) по сравнению с прошлым трудом, воплощенным в средствах труда, принадлежащих капиталу. Основанием для унижения труда служит то обстоятельство, что стоимость, созданная общественно необходимым трудом, согласно закону стоимости, не может быть большей, чем издержки самого этого труда.

В стоимостном отношении труд сверх своих затрат ничего большего не создает. Данное количество труда присоединяет к своему продукту одну и ту же сумму стоимости, хотя с ростом производительности труда растет в продукте часть стоимости, перенесенной со старой стоимости. Если, например, английский и китайский прядильщики работали равное число часов и с равной интенсивностью, то в течение недели они создавали равные стоимости. Вместе с тем имело место колоссальное неравенство между стоимостью недельного продукта англичанина, работавшего с помощью мощных машин, и стоимостью недельного продукта китайца, имевшего только ручную прялку. В сотни раз большая сумма старых стоимостей присоединялась к стоимости продукта англичанина по сравнению с продуктом труда китайского рабочего [170].

Это служило поводом для того, чтобы буржуа и экономисты бесконечно восхваляли заслуги функционирующего в одежде капитала прошлого труда, приписываемые не самим рабочим, прошлым и неоплаченным продуктом труда которых являются средства производства, а их хозяину в лице капиталиста. «Практические деятели капиталистического производства и их идеологи – пустомели, - заключает К. Маркс, - совершенно не способны мыслить средства производства отдельно от той своеобразной антогонистической общественной маски, которая одета на них в настоящее время, подобно тому как рабовладелец не способен представить себе рабочего, как такового, отдельно от роли раба» [171].

Не исчезло подобное отношение к непосредственному труду и в наше время. По свидетельству П. Игнатовского, собственники и распределители средств производства рассматривают труд чаще всего как чисто физическую, механическую деятельность, лишенную функции накопления и инновационности, которые перекладываются на капитал и предпринимательскую деятельность. Негативные оценки труда, по его мнению, инспирированы также возможностями получения огромных фиктивных капиталов за счет выпуска неподкрепленных товарной массой денежных знаков и так называемых ценных бумаг, симулирующих реальные материальные ценности. Однако, каждый раз, когда фиктивный капитал гибнет, приходится его возмещать за счет трудовых накоплений большинства населения [172].

Чтобы оценить действительную созидательную роль труда, понять его инновационную сущность, необходимо его рассматривать не как созидателя стоимости, а как источника потребительной стоимости. Признание двойственной природы труда, на чем настаивал К. Маркс, является условием правильного понимания не только общей сущности труда, но и его роли как источника развития общества. Самое лучшее в моей книге, писал К. Маркс о «Капитале», - это «подчеркнутый уже в первой главе двойственный характер труда, смотря по тому, выражается ли он в потребительной или меновой стоимости» [173]. На этом основывается, утверждал К. Маркс, все понимание фактов и именно это обстоятельство ускользнуло от внимания всех экономистов, т. е. терялось существо критического понимания вопроса [174].

К сожалению, эти упреки К. Маркса не учли те экономисты, которые отрицают необходимость труда в так называемом постиндустриальном обществе. Они оценивают труд с позиций его воплощения в стоимости, т. е. когда один и тот же труд, функционируя в течение одного и того же периода времени, воплощается в одной и той же величине стоимости, независимо от увеличения его производительной силы [175]. При стоимостном подходе к труду его творящая, производительная сила не выявляется. Ее возрастание или падение «никогда не затрагивает прямо труда, представленного в стоимости… Каковы бы ни были изменения производительной силы труда, один и тот труд, функционируя в течение одного и того же времени, фиксируется всегда в одной и той же стоимости» [176].

Совсем по иному выглядит значимость труда для общества, когда он берется в качестве созидателя потребительной стоимости. Именно здесь выявляется главная для развития общества сила труда – его производительная, творящая сила, принадлежащая конкретному, полезному труду, т. е. труду, производящему потребительную стоимость. В этих условиях производство может служить «лишь средством для удовлетворения потребностей производителями, таким производством, в котором господствовала бы только «потребительная стоимость» [177]. Именно на эволюции и господстве такого производства базируется понимание будущего общества как общества труда.

Каким же предстает общество, базирующееся на труде, производящем потребительные, а не меновые стоимости?

Общество труда – это общество, в котором люди работают во имя лучшего удовлетворения своих потребностей и своего развития. Это достигается переходом на потребительностоимостную основу самого труда.

То, о чем постоянно говорилось в марксизме относительно цели и смысла общественной жизни, а именно о всестороннем и гармоничном развитии человека, об обеспечении полного благосостояния всех людей теперь воспринимается далекими от марксизма известными западными теоретиками. Многими из них повторяется мысль В. И. Ленина, высказанная им при обсуждении проекта Программы РСДРП, относительно целей социалистического переустройства общества: «Не только для удовлетворения нужд…, а для обеспечения полного благосостояния и свободного всестороннего развития всех членов общества» [178]. Достаточно еще раз сослаться на высказывание основателя Римского клуба А. Печчеи, выразившего глубокую убежденность в «необходимости полного и всестороннего развития возможностей и способностей всех людей планеты, как непременного условия преодоления существующего неравенства и обеспечения здоровой и достойной жизни каждого. Именно этим целям, - по его мнению, - должны быть подчинены все стратегии, политические программы и перспективные планы в национальных и глобальных масштабах» [179].

Сегодня, однако, речь идет не просто об отдельных суждениях на этот счет. Мировое сообщество признало те цели общественного развития, которые ранее считались социалистическими. В разработанной ООН в 1990 г. Программе развития (ПРООН) именно развитие человека принято в качестве критерия оценки достигнутого состояния прогресса всего мирового сообщества и отдельных стран.

Можно ли принять данный показатель и само человеческое развитие в качестве критерия общественного прогресса? Ведь кроме выставления этим критерием развития человека в литературе было выдвинуто положение о том, что критерием общественного прогресса является развитие производительных сил, а его количественным показателем – величина производительности труда. Не кто-нибудь другой, а именно В. И. Ленин, ссылаясь на К. Маркса, развитие производительных сил называл высшим критерием общественного прогресса [180].

Развитие производительных сил и рост производительности труда характеризуют общественный прогресс со стороны его источника как определяющего фактора, связанного главным образом с затратами производительного труда и рабочего времени общества. Но судить об общественном прогрессе нужно и по его результатам (хотя производительные силы входят и в результаты общественной производительной деятельности людей). Без них нельзя получить более конкретного представления о критерии прогресса.

Подходя к оценке общественного прогресса с названной позиции, следует прежде всего выставить в качестве исходного тезис о том, что конечным результатом общественного процесса производства является сам человек, аккумулирующий в себе всю совокупность общественных отношений. И по этому итогу можно судить об общественном прогрессе. Он существенно дополняет содержание критерия общественного прогресса, усиливает его действенность. Но он не стоит где-то в стороне и от критерия, составляемого производительными силами. Человек, выступая результатом общественного процесса производства, одновременно является и его условием — главной производительной силой, т. е. эволюция производительных сил как критерий общественного прогресса предполагает развитие человека.

Дело в том, что именно человека некоторые авторы часто не принимали во внимание при характеристике критерия общественного прогресса. Они имели в виду главным образом вещественные элементы производительных сил. Человек обычно рассматривался как индивид, затрачивающий свой труд, а не результат самого труда. Да и в тех случаях, когда шла речь о месте человека в структуре критерия общественного прогресса, подразумевали развитие людей как производительной силы. Между тем социальный прогресс все более проявляется в многостороннем и гармоническом совершенствовании личности, выходящем за пределы ее производственных качеств. Свободное развитие, являющееся итогом всемирной истории, лежит, по словам К. Маркса, по ту сторону сферы собственно материального производства, там, где начинается развитие человеческих сущностных сил [181].

Этот результат в качестве критерия общественного прогресса необходимо выдвигается ростом самого производства, в частности тем фактом, что создание действительного богатства общества перестает быть зависимым от количества затрачиваемого обществом живого рабочего времени. Решающим фактором производства богатства становится развитие самого человека, особенно его научное развитие, совершающееся в свободное время. В связи с этим недостаточен прежний способ измерения общественного богатства и, следовательно, общественного прогресса. В тенденции возникает новое их мерило - свободное время, служащее пространством для развития человека, в том числе и новых могучих производительных сил его труда, реализуемых посредством технологического применения науки и высокой дееспособности техники. В этих новых условиях уровень развития самих тружеников все более будет выступать показателем прогресса общества. Он становится более адекватным характеру общественного прогресса показателем, дающим возможность глубже и содержательнее оценивать все предшествующее историческое развитие.

В этой связи представляет особый интерес анализ человеческого развития, его количественной оценки с позиций исходных принципов двух экономических теорий – стоимостной и потребительностоимостной (полезностной). Они позволяют так или иначе решить вопрос о содержании и способах соизмерения разных показателей человеческого развития, без чего они лишаются многих своих свойств как измерителей. Научный подход к измерениям, необходимых для сравнений, требует наличия общего, одинакового основания, общей единицы. К сожалению, показатели человеческого развития, включенные в соответствующий индекс (ИРЧП), выставляемый от имени ООН в качестве оценочного критерия деятельности общества, не сведены к единой мере как в стоимостном, так и в потребительностоимостном отношении. Приходится ограничиваться баллами, удельными весами, средними их величинами, которые не могут служить надежным основанием измерений в социальной науке.

Между тем классическая экономическая наука выработала способы соизмерения названных компонентов человеческого развития посредством сведения их к единой основе – к стоимости рабочей силы человека, в частности, к стоимости способности (потенциала) человека к труду, к стоимости воспроизводства этой способности. В общем случае речь может идти о ценности человека, стоимости его жизни, что включает и стоимость средств, необходимых для образования, и продолжительность выплаты жизненных средств в зависимости от числа лет жизни. Трудовой теорией стоимости предложена реальная основа для измерения ценности человека. Так, еще В. Петти в своей работе «Ценность людей» определял ценность людей как носителей труда стоимостью необходимых жизненных средств, то есть издержками, необходимыми для удовлетворения жизненных потребностей, в частности, стоимостью среднего душевого пропитания взрослого человека [182].

А. Смит, а затем Д. Рикардо, дали развернутое обоснование положения о том, что ценность (стоимость) благ (товаров) определяется количеством общественно необходимого труда, затрачиваемого на их производство. Этот основополагающий принцип был распространен и на труд, следовательно, и на его носителей – людей. Стоимость труда, согласно Д. Рикардо, определяется теми жизненными средствами, которые по традиции являются необходимыми в данном обществе для содержания рабочих и продолжения их рода. В то же время Д. Рикардо, в отличие от А. Смита, полагал, что нельзя стоимостью жизненных средств определять стоимость обмениваемого на них живого труда. Стоимость, представленная в овеществленном труде, есть нечто другое, чем стоимость покупаемого живого труда.

А. Маршалл, следуя классической теории, предложил схему исчисления стоимости индивида (рабочего). Для этого нужно «дисконтировать» вероятную стоимость всех результатов его будущего труда, сложить их и затем вычесть из полученной суммы сумму «дисконтированных» стоимостей всего богатства и всех прямых услуг, которые им будут потреблены. Можно, по его мнению, исчислять стоимость индивида по денежным издержкам его производства. «Можно, например, - пишет он, - предположить, что общая сумма, израсходованная на то, чтобы вырастить среднего ребенка, принадлежащего к менее обеспеченной части трудящегося класса, скажем из ²/₅ населения, составляет 100 ф. ст.; для следующей ¹/₅ населения можно предположить сумму в 175 ф. ст., для следующей ¹/₅ – 300 ф. ст., для ¹/₁₀ – 500 ф. ст. и для оставшейся ¹/₁₀ населения – 1 200 ф. ст., или в среднем – 300 ф. ст. [183]

К. Маркс, как и представители классической политической экономии, полагал, что в условиях товарного производства человек и его жизнь выступают как субъектированная меновая стоимость. В отличие от А. Смита и Д. Рикардо, он этой стоимостью наделял не сам труд, а способность к труду – рабочую силу.

Почему же тогда развитие человеческого потенциала не подводится под давно обоснованную стоимость рабочей силы человека, обладающую всеми свойствами соизмеримости?

Имеется ряд обстоятельств, объясняющих это «почему». В одном случае, согласно закону стоимости, затраты труда и их результат в виде стоимости жизненных средств были бы равными (эквивалентными), что не годится для обоснования получения большего результата, чем затраты, т. е. не будет самого человеческого развития. Более того, с ростом производительности труда, связанным с его экономией, стоимость продукта и жизненных средств, в общем и целом, должна уменьшаться, соответственно, стоимость рабочей силы должна падать, что не только не совместимо с признанием человеческого развития, но и предполагает относительное и абсолютное обнищание трудящегося большинства населения. Капитализация России, в результате которой половина населения оказалась в состоянии бедности, - яркое тому свидетельство.

В другом случае, когда обменивается живой труд на овеществленный (труд на капитал), возникает не менее трудная ситуация с подведением человеческого развития под единую стоимостную меру: во-первых, живой труд не обладает свойством стоимости и не может соизмеряться с овеществленным в его продукте трудом. Потребительная стоимость и стоимость не имеют единой меры. Во-вторых, результатом обмена живого труда на овеществленный является все возрастающий разрыв между уровнем жизни носителей живого труда и представителей (собственников) овеществленного в продукте труда, который ныне в мире достигает огромных размеров. Не всякий решится этот все увеличивающийся разрыв выставить показателем человеческого развития, а его основание – растущую норму прибавочной стоимости и эксплуатации – сделать его критерием.

Названные обстоятельства не позволяют теоретикам от экономики, считающим себя гуманистами, предлагать измерять человеческое развитие единой стоимостной меркой, хотя в реальной рыночной практике человек оценивается именно этой меркой.

Мы полагаем, что решение проблемы и обоснование человеческого развития невозможны в рамках стоимости.

Чтобы оценивать человеческое развитие соответствующим его природе способом, необходимо под его измерение подвести противоположную стоимости основу – потребительную стоимость рабочей силы и труда, т. е. индекс человеческого развития свести к инновационному потенциалу человеческого труда, к его измерению в показателях труда и времени, рассматриваемых как источник потребительной, а не меновой стоимости. Речь идет об использовании закона потребительной стоимости и потребительностоимостной парадигмы экономической науки, на основе которых уже давно измеряется производительность труда, которая применяется как обобщающий показатель уровня экономического и социального развития той или иной страны в историческом и сравнительном аспекте. Задача сводится к тому, чтобы на основе потребительностоимостной концепции разработать индекс развития человеческого потенциала, т. е. способности к творческому труду и ее реализации. Чтобы выполнить эту задачу, необходимо иметь соответствующую теоретическую концепцию и соответствующие ей измерительные процедуры.

Главное для объяснения возможности развития потенциала человека –это связать его трудом, с производительной и потребительной силами труда. Человеческий труд по своей природе инновационен: его полезный результат превосходит его затраты в их потребительностоимостном измерении.

К сожалению, свойство обычного труда создавать результат больше затрат не только не возводится на уровень его сущностных характеристик, но и часто упускается из виду при анализе труда. Причина тому – обычное рассмотрение труда только в рамках процесса создания стоимости, т. е. как абстрактного труда. Изображение К. Марксом процесса производства и труда в “Капитале”, как он сам об этом пишет, покоится на анализе «абстрактного труда, труда как затраты рабочей силы, – безразлично, каким «полезным» способом она затрачивается» [184]. Но в этих рамках, т. е. когда имеется в виду стоимость затрат и результатов, превышение результатов труда над его затратами не обнаруживается. Даже прибавочная стоимость, выводимая из потребительной стоимости рабочей силы, имеет свой эквивалент в виде затрат прибавочного труда, следовательно, не превосходит эти затраты. Поэтому К. Марксу приходилось понятие потребительной стоимости рабочей силы в общем случае товарного производства ограничивать ее способностью «доставлять труд», «создавать стоимость». Что же касается превышения стоимости продукта на величину прибавочной стоимости, то это выходило за рамки эквивалентного стоимостного обмена, принятого К. Марксом в качестве исходного принципа “Капитала”.

Превосходство результатов труда над его затратами – это уже другой закон, которому подчинен труд, производящий не стоимость, а потребительную стоимость. Такого закона экономическая наука, в отличие от хозяйственной практики, пока не знала и не знает.

В общеэкономическом смысле, тождественном потребительностоимостному подходу, прирост потребительной стоимости рабочей силы обнаруживается в том факте, что работник производит больше, чем потребляет, что из производства выходит большее количество потребительной стоимости, чем в нем потребляется. Что же касается избытка труда, доставляемого рабочей силой, над затратами ее собственного воспроизводства, то это достигается тем, что потребительная стоимость рабочей силы увеличивается за счет использования потребительной стоимости материальных средств производства и природных сил, с одной стороны, и умножением собственной производительной субъективной силы работника посредством потребления им материальных и духовных благ в процессе воспроизводства своей рабочей силы. За счет этого происходит замещение, высвобождение малоквалифицированного простого труда высококвалифицированным, сложным трудом, сопровождающееся уменьшением общего количества труда, поскольку большее количество простого труда равняется меньшему количеству сложного. Труд, высвобожденный в результате внедрения более квалифицированного труда, будет большим, чем затраты на подготовку квалифицированных работников.

Таким образом, потребительная стоимость рабочей силы может быть выражена:

а) отношением всего количества функционирующего труда к его части, затрачиваемой на собственное воспроизводство рабочей силы; б) отношением высвобождаемого труда к затратам на подготовку квалифицированного труда, замещающего простой труд. Что касается затрат на покупку жизненных средств и их потребление, то они не имеют прямого отношения к процессу самого труда, являются его внешним условием, не входят в него, а если и входят (работник должен принимать пищу во время труда), то лишь как материал для поддержания дееспособности работника. Но это не значит, что за пределами процесса труда отпадает вопрос о потребительной стоимости жизненных средств. Здесь мы можем лишь предварительно сказать, что потребительная стоимость предметов потребления в конечном счете реализуется тоже в высвобождении труда, достигаемого за счет замещения сложным трудом более простого труда. Но это касается уже потребительного производства, в котором осуществляется воспроизводство человека и общества. В нем потребительная стоимость предметов потребления оказывается лишь моментом, а конечным результатом выступает уже не продукт производства, а сам человек и само общество. Закон потребительной стоимости, соответственно, приобретает форму социологического закона, выражающего человеческое развитие.

Превосходить своими результатами свои же затраты – это, как явствует из сказанного, коренное свойство труда и человека как работника. Чем же его объяснить, можно ли принять этот принцип за аксиому так же, как в случае со стоимостным принципом равенства затрат и результатов?

Очевидно, что превышение результатов труда над его затратами достигается в первую очередь за счет использования человеком энергетических сил природы и техникотехнологических средств как усилителей сил труда. Этот источник возрастания потенциала труда не нуждается в особых доказательствах: на этом обычно строится теория роста производительности труда. Что же касается возвышения сил самого человека, применяемых им в своем труде, то здесь следует иметь в виду, по крайней мере, два не очень изученных источника, делающих результат труда выше его затрат. Ими являются: а) потребление людьми жизненных средств, повышающих потребительную силу общества и его трудовой потенциал, реализующихся в увеличении конечного результата труда; б) использование дополнительных производительных сил труда, возникающих из способов совместной деятельности людей (силы кооперативного, обобществленного труда).

Относительно первого источника, т. е. как из потребления жизненных средств может возникнуть превышающий соответствующие затраты результат, в научной литературе сказано очень мало. Можно сослаться на представителей теории потребления, опирающихся на концепции предельной полезности и данные психологии. Так, согласно С. А. Первушину, “экономически целесообразным будет лишь потребление, удовольствие от которого превышает тягостность затрат на него, которое дает известную положительную разницу”. [185] Для обозначения этой разницы вводятся, по аналогии с производством, понятия “потребительская прибыль”, “потребительский доход”, “потребительская рента”, призванные отразить дополнительный результат от потребительной деятельности. Соответственно, С. А. Первушиным делается поправка ко второму закону Г. Госсена. Вместо предельной полезности продукта ставится предельный доход потребителя: “моментом, определяющим потребление, является не предельная полезность, а предельный доход, предельная рента потребителя” [186]. Определяется предельный доход (как и предельная полезность) на основе ранжирования получаемого удовольствия от потребления последних долей благ, т. е. на основе субъективных предпочтений людей. Определенным шагом вперед в этом вопросе явилась теория потребительского излишка (А. Маршалл, Д. Хикс и др.). Особая заслуга здесь принадлежит французскому экономисту М. Алле (“Theorie generale des surplus.” Paris, 1989), предложившего концепцию распределяемого излишка, связанного с высвобождением того или иного блага.

Более плодотворным представляется объяснение дополнительной результативности, получаемой трудом от потребления жизненных средств, по объективным критериям, в частности, посредством превращения энергии, воплощенной в предметах потребления, в человеческую энергию, позволяющую труду достигать результат, превышающий затраты. В этом отношении можно сослаться на работу С. А. Подолинского “Труд человека и его отношение к распределению энергии”, в которой труд представлен процессом, увеличивающим бюджет энергии человека и обладающим, в отличие от механических процессов, коэффициентом полезного действия выше ста процентов. Он, например, полагал, что энергия, накопленная в земледельческом продукте и реализуемая при его потреблении, в два десятка раз превышает количество энергии, затраченной человеком на земледелие. Можно, конечно, эти “разы” объяснить тем, что человек использует и сохраняет в земледельческом продукте солнечную энергию. Но это не отрицает решающей роли труда в сбережении этой энергии и в увеличении бюджета энергии, находящейся в распоряжении человека. Труд при своей реализации сберегает энергии в десятки раз более, чем он сам заключает. Соответственно труд им трактуется как “действия, увеличивающие бюджет превратимой энергии человечества” [187].

Безусловно, жизненные средства должны быть включены в состав факторов (кроме природных двигательных сил, технических средств), усиливающих результативность труда. Здесь важно выяснить какой вид энергии, получаемый человеком от потребления жизненных средств, более всего сберегает затраты труда и тем самым увеличивает его продуктивность. Известно, что мускульная сила человека, используемая в качестве двигательной силы, составляет мизерную долю в производимой для этих целей мировой энергии. Соответствующие расчеты свидетельствуют, что производимая, например в 2000 году, в мире электрическая энергия способна была бы потенциально высвободить в течение года труд 70 млрд. человек, занятых производством двигательной энергии на основе использования мускульной силы, то есть число лиц, примерно в 10 раз превышающее общую численность населения земного шара [188].

Другое дело – физическая и умственная энергия людей, используемая ими при обслуживании технических и технологических процессов и связанная с исполнительными функциями человека при машинах и механизмах. Эта функция, усиливающая продуктивность техники и технологических процессов, является основной формой, в которую превращается энергия потребляемых жизненных средств. И здесь через труд сберегается энергии тоже в десятки раз больше, чем расходуется в процессе труда: при помощи техники высвобождается громадное количество живого исполнительского человеческого труда.

Особая значимость в сбережении человеческого живого труда принадлежит умственной энергии, приобретаемой человеком вследствие потребления жизненных средств и духовных благ, затраты на создание которых не идут ни в какое сравнение с теми результатами, которые дает практическое использование знаний, информации, опыта. Только одно изобретение паровой машины Джемсом Уаттом, по словам Ф. Энгельса, принесло миру в первые пятьдесят лет своего использования больше, чем мир с самого начала затратил на развитие науки [189]. По подсчетам С. Г. Струмилина, результаты, получаемые от работы обученных рабочих, превышают соответствующие затраты на школьное обучение в 27,6 раза [190].

Эффект от потребления человеком материальных и духовных благ лучше всего выразить в обобщенном виде понятием “потребительная сила” труда (соответственно, человека и общества), которая вполне согласуется с подобными же характеристиками труда – “рабочей силой” человека, “производительной силой” труда и т. п. Можно, следовательно, ставить вопрос о превращении потребительной силы в рабочую силу и в производительную силу, и наоборот, а также говорить о возрастании потребительной силы общества и человека, о способах и факторах ее увеличения. Введение в экономический анализ понятия потребительной силы, т. е. способности к потреблению, позволяет более основательно выделить объективное содержание потребительной деятельности, отмежеваться от часто встречаемой психологической ее характеристики, ставящей ее в полную зависимость от субъективных оценок со стороны субъекта.

Категория потребительной силы, и это главное в данном случае, позволяет потребительную деятельность объяснить законами движения потребительной стоимости и преодолеть ограничения, накладываемые на нее законом стоимости. Поскольку потребительная стоимость рабочей силы и ее мера заключены не в труде, овеществленном в ней, не в ее стоимости, то обусловленность потребления (спроса) стоимостью (доходами), рабочим временем попадает в ложное положение. При обилии произведенных для рынка товаров человек может оказаться не только за чертой бедности, но и лишиться необходимых средств к существованию. Рынок признает только платежеспособного покупателя, того, у кого есть деньги. Он в этом отношении безразличен к потребителю: товар достается тому, кто может заплатить, а не тому, кто больше всего нуждается, имеет настоятельную «склонность» к потреблению. В рамках закона стоимости для громадной массы трудящегося населения мера потребления обуславливается стоимостью рабочей силы, мерой необходимого по условиям ее воспроизводства труда. В данном случае для определения величины потребления пользуются единицей труда и заработной платой за эту единицу труда – единицей заработной платы в ее денежном выражении. Соответственно потребности и потребление получают свое выражение в платежеспособном спросе, а их зависимость от меры труда (производства) – в предложении товаров. Спрос и предложение выступают двумя переменными величинами, измеряемыми денежной мерой.

Другой характер носит общественная мера потребления, которая исходит из потребительной силы и базируется не на стоимостной, а на потребительностомостной основе. Она должна отвечать природе самой потребительной силы. Там, где господствует потребительная стоимость и сами потребности обусловливают пределы рабочего времени, необходимого для их удовлетворения, рабочее время теряет свое значение меры потребления, ибо оно само удлиняется или сокращается в зависимости от того, сколько нужно доставить того или иного количества потребительных стоимостей. Смысл общественного прогресса в этом отношении сводится к тому, чтобы потребление не определялось минимумом времени, необходимым для производства, поскольку само “рабочее время перестает и должно перестать быть мерой богатства, и поэтому меновая стоимость перестает быть мерой потребительной стоимости” [191].

Сокращение рабочего времени, обусловленное научно-техническим прогрессом, не может приниматься за признак уменьшения потребления. Наоборот, экономия рабочего времени должна вести к увеличению богатства общества и свободного времени. Последнее, превращаясь в мерило развития человека как истинного богатства, тем самым становится и мерой развития способности к потреблению, мерой потребительной силы общества. Это соответствует требованиям закона потребительной стоимости, согласно которому высвобождаемое в результате реализации потребительной стоимости время превосходит затраченное рабочее время и, следовательно, потребление, совершаемое в свободное время, должно измеряться последним. Когда же в качестве меры используется рабочее время, то такое потребление свидетельствует по существу о бедности. Рабочее время, в том числе прибавочное, поглощая почти все время трудящихся масс, лишает их свободного времени, которое становится временем для немногих. Они и получают простор для своего развития, в том числе и для потребления. К сожалению, индекс развития человеческого потенциала, предложенного ПРООН, усредняя доходы в 40 000 долларов и 100 долларов, не учитывает этого обстоятельства.

При характеристике потребительной способности общества нельзя ограничиваться ее рассмотрением только "в-себе", т. е. в рамках взаимоотношения численности потребителей и величины их потребности в тех или иных благах, выраженных, например, в единицах этих благ или потребительской корзины.

Потребительная сила должна быть определена не только как сущее "в-себе", но и в своем "для-себя" бытии, в зависимости от факторов, влияющих на нее. К этим факторам относится прежде всего производительная сила общества, а также состояние пропорций распределения продукта на части, предназначенные для личного и производительного потребления, пропорциональность распределения труда по подразделениям производства, соответствие этого распределения структуре потребностей общества. Потребительная сила общества в общем и целом, в конечном счете, представляет собой собой функцию его производительной силы. Еще классиками политической экономии было установлено, что чем больше производится потребительных стоимостей, тем выше уровень удовлетворения потребностей людей. Впоследствии, в частности, в работах Дж. М. Кейнса эта концепция была подвергнута критике. Она, по мнению Дж. М. Кейнса, была построена на основе натурального обмена, не учитывала самостоятельной роли денег [192]. Дж. М. Кейнс предложил исходить не из производства, не из предложения, а из спроса, объективные факторы которого лежат на стороне дохода и его различных компонентов.

Нельзя, конечно, недооценивать влияния потребления на величину производства, но оно не отменяет решающей роли производства в удовлетворении потребностей, т. е. не следует пренебрегать общей зависимостью потребительной силы от производительной силы общества. Более того, многие проблемы спроса и предложения, не решаемые с позиции опосредствующих их стоимостных механизмов, легко могут быть решены, если исходить из взаимодействия производства и потребления в потребительностоимостной плоскости. Ф. Энгельс был прав, видя истинный смысл конкуренции /соревнования/ во взаимоотношениях потребительной и производительной сил. В будущем строе, достойном человечества, по его мнению, не будет иной конкуренции, кроме этой. Общество должно будет рассчитывать, что можно произвести при помощи находящихся в его распоряжении средств, и сообразно с отношением своей производительной силы к массе потребностей определять уровень удовлетворения потребностей [193].

Если производительную силу общества выразить величиной высвобождаемого из сферы материального производства труда /производительного рабочего времени/, то высвобождаемый для других видов деятельности труд /время/ в расчете на душу населения будет индексом роста потребительной силы. Увеличение производительности труда в общественном масштабе предполагает, что существующие потребности удовлетворяются применением в производстве меньшего количества труда /времени/, чем прежде. Следовательно, высвобождаемый труд /время/ может быть затрачен на удовлетворение новых или других потребностей, не реализуемых в прежних условиях. Отношение же высвобождаемого из сферы материального производства труда к занятому в ней труду может служить нормой потребительной способности общества. Эта норма является критерием, по которому определяется возвышение потребностей. Содержанием этого процесса будет образование новых или реализация ранее не удовлетворенных потребностей. Их возрастание обеспечивается в первую очередь превращением сэкономленного в материальном производстве труда и рабочего времени в другие виды деятельности, порождающие и удовлетворяющие новые потребности. Тем самым в возвышении потребностей закон потребительной стоимости получает адекватное выражение своей сущности.

С ростом производительности труда норма потребительной способности неизбежно повышается, что никак не умещается в стоимостную схему движения конечного совокупного продукта, предлагающую падение этой нормы в связи с растущим преобладанием труда по производству той части продукта, которая идет не на личное, и на производственное потребление. Повышение же потребительной способности общества подчиняется другому закону - закону возвышения потребительной стоимости и может быть выражено схемами воспроизводства, построенными на потребительностоимостной основе. Из них следует приоритетность потребления и его определяющее влияние на объемы производственного накопления. В этом случае конечным результатом общественного материального производства следует считать фонд индивидуального потребления, а затраты деятельности по реализации этого фонда, в том числе по воспроизводству рабочей силы, должны быть исключены из состава издержек материального производства.

В отечественной экономической науке предложены конкретные методы исчисления показателя, аналогичного индексу развития человеческого потенциала в виде дохода на душу населения. В отличие от этого показателя ПРООН, речь идет о физическом объеме фонда потребления, производимого в среднем одним работником материального производства за единицу рабочего времени [194]. В данном случае исходный параметр развития человеческого потенциала вместо стоимостного исчисления измеряется достигнутым уровнем производительной и потребительной сил, взятых в единстве. Для этого на основе имеющихся статистических данных определяются: сколько произведено совокупного продукта, национального дохода, фонда потребления на одного работника (в неизменных ценах) в том или ином году, устанавливается экономия или перерасход труда по отношению к предыдущему периоду, численность работников материального производства и ряд других дополнительных показателей.

Особенность и преимущество оценки человеческого развития по показателю фонда потребления состоят в том, что этот показатель потребительной силы легко совмещается с уровнем производительной силы, имея с ним одинаковую основу для сопоставления – время, измеренное в человеко-часах. Если отнести сумму сэкономленного (высвобожденного) труда к числу занятых в материальном производстве, то, как показал В. С. Вечканов, получится та же величина, которая определяется по показателю фонда потребления. Более того, экономия (высвобождение) труда легко переводится в показатель свободного времени, что вполне правомерно считается основной мерой человеческого развития, обращенной в будущее. В итоге, с одной стороны, показатель фонда потребления на единицу рабочего времени (на одного работника), отражая объем производства жизненных благ для населения, выражает одновременно экономию потребляемого и авансированного (накопляемого) труда и увеличение свободного времени, необходимых для обеспечения всестороннего развития всех членов общества; с другой стороны, через показатель, характеризующий отношение общей суммы сэкономленного (высвобожденного) труда, т. е. через повышение производительности труда, можно определить величину производства фонда потребления в единицу рабочего времени. Так же очевидно, что другие компоненты индекса человеческого развития – уровень образования (сколько лет учебы) и продолжительность жизни (время этой продолжительности) получают одинаковую размерность – могут измеряться временем деятельности.

Реализация выше рассмотренного принципа жизни трудового общества, т. е. жизни и труда во имя лучшего удовлетворения разумных потребностей и соответствующего всестороннего развития личности, может базироваться лишь на высоко развитой производительной силе полезного труда, освобожденного от стоимостной формы. Дело в том, что предпосылкой производства, основанного на стоимости, является масса затраченного непосредственного труда и рабочего времени, составляющих решающий фактор производства стоимостного богатства. Современное стоимостное богатство в обществах капитала тоже базируется на массе непосредственно рабочего времени. Если в странах семерки, в частности США, и наблюдается сокращение доли занятых непосредственно в производстве товаров и в увеличения численности работников сферы услуг, то в капиталистическом мире-экономике в целом сохраняется в качестве основы стоимостного богатства количество непосредственного труда и рабочего времени. Этим трудом населения стран третьего мира как раз и возмещается уменьшение собственного производительного населения в странах развитого капитализма. Что же касается России, то уменьшение занятых в материальном производстве объясняется кризисом и продажей ранее принадлежавших народу природных и производственных ресурсов, позволяющих многим уйти в сферу услуг.

В общем случае, чем выше производительная сила труда, тем более независимым от количества затрачиваемого труда становится созидание действительного (а не стоимостного) богатства. В этих условиях главным становится не количество труда, а его производительная сила, обусловленная развитием самого человека, науки, техники и их применением к производству. «В этом превращении, - предсказывал К. Маркс, - в качестве главной основы производства и богатства выступает не непосредственный труд, выполняемый самим человеком, и не время, в течение которого он работает, а присвоение его собственной всеобщей производительной силы, его понимание природы и господство над ней в результате его бытия в качестве общественного организма, одним словом – развитие общественного индивида» [195].

Труд, освобожденный от необходимости производить стоимость и базирующийся на высокой производительности, по мнению К. Маркса, будет выступать уже не столько как включенное в непосредственный процесс производства звено, а как труд, при котором рабочий выполняет функции контроля и регулировщика производственного процесса. Рабочий перестает быть его главным агентом, становится рядом с производственным процессом [196].

Это обстоятельство может служить поводом для отрицания основополагающей роли труда в будущем обществе. Чтобы оно не было так истолковано, К. Маркс специально подчеркивал, что труд не может стать игрой. Для человека, который вступает в непосредственный процесс производства, труд остается школой дисциплины, а также ареной применения научных знаний и высоких технологий. В том и другом случае процесс производства будет служить сферой практического приложения рук, следовательно, и физической деятельностью.

Труду, предназначенному для производства потребительных стоимостей, не будет надобности делиться на необходимый и прибавочный, поскольку он тратится обществом в количествах, определяемых необходимостью удовлетворения существующих и потенциальных потребностей. Тогда весь труд, нужный для этого, будет необходимым. Вместо его деления на труд, производящий стоимость необходимого продукта и прибавочную стоимость, остается лишь общеэкономическая различенность, связанная с необходимостью иметь дополнительный продукт для неработоспособных членов общества, для застраховки от всякого рода стихийных бедствий, для вложений в развитие новых сфер деятельности.

Главный же результат повышения производительной силы труда – это сокращение времени самого производительного труда, причем не необходимого в пользу прибавочного при длительном сохранении одной и той же продолжительности рабочего дня, а сокращение последнего до минимума. Этим создается возможность привлечь к жизнеобеспечивающему труду всю трудоспособную часть общества, исключить ситуацию, когда один общественный слой сбрасывает с себя и возлагает на другой общественный слой естественную необходимость труда. Тогда, по словам К. Маркса, прибавочный труд рабочих масс перестает служить условием для развития всеобщего богатства, а не-труд немногих – условием для развития всеобщих сил человеческой головы [197].