Был настоящим трубачом

4

Перрон вокзала, превращенный в театральную площадь, заполнили красноармейцы, идущие на спектакль. Они шли с оружием, потому что когда рядом враг, то даже в театре нельзя расставаться с винтовкой.

Два бойца прикатили пулемет. Дежурный – розо волицый красноармеец с рыжим чубом – преградил им путь:

– С пулеметом нельзя!

– Куда же мы его денем? Мы за пулемет в ответе! – говорил один из пулеметчиков, оттирая дежурного плечом.

– С винтовками можно, а с пулеметом нельзя?! – поддерживал товарища второй пулеметчик.

– Вы еще тачанку прикатите! – не сдавался дежурный.

Образовалась толпа. Задние кричали:

– Проходите! Эй, пулемет, двигай!

В это время на перроне ударили в колокол. Но это не был сигнал к отправлению поезда. Удар колокола означал первый театральный звонок. Какой-то сугубо штатский старичок, неизвестно как очутившийся на станции, спросил дежурного:

– Поезд отправляется?

– Спектакль начинается, – ответил дежурный.

Старичок долго смотрел на него, растерянно моргая, потом оглянулся и увидел, что у перрона стоит бронепоезд.

– Спектакль начинается, – пробормотал старичок и вдруг пустился бежать.

Помещение вокзальной кассы было превращено в гримерную. Перед единственным зеркалом, принесенным из буфета, гримировались все сразу. Каждый старался протиснуться вперед, чтобы вместо щеки не попасть палочкой грима в нос. Получалось забавное зрелище: в одном зеркале множество лиц.

Тем временем Котя сидел на круглой табуреточке кассира и лихо стучал компостером.

– Вам куда билет? В Рязань или в Париж? – спросил он маму, которая кончила гримироваться и подошла к сыну.

Мама задумчиво посмотрела на Котю и сказала:

– Мне билет до станции, где люди не стреляют в людей. Где много хлеба…

– И сливочного мороженого, – добавил Котя.

– И где дети ходят в школу, а артисты выступают в театрах и в антрактах пьют чай с пирожными…

Котя задумался. Потом взял картонный билетик, сунул его в щель компостера и с силой нажал рычаг.

– Вот билет до станции «Победа революции».

А в зале ожидания вокзала, превращенном в зрительный зал, уже было полно народу. Красноармейцы сидели на полу, не выпуская из рук винтовок. И над их головами как бы вырос невысокий винтовочный лесок. Они курили, отчего над залом плыло устойчивое голубоватое облачко махорочного дыма.

На большом полотне, прибитом к стене, была изображена горящая тюрьма Бастилия. И казалось, синеватый дым плыл над залом ожидания не от многочисленных цигарок, а от пожара, изображенного на полотне На перроне снова ударил колокол. И перед публикой появился Николай Леонидович.

На нем была свободная белая рубаха с широкими рукавами, синие шаровары и красный пояс, за который были заткнуты два старинных пистолета. В руке же он держал обычную винтовку, взятую напрокат у кого-то из красноармейцев.

– Товарищи! – сказал Николай Леонидович. – Рядом гремят пушки Юденича. Но мы, артисты Героического рабочего театра, не прекращаем своих спектаклей. Ударим по Юденичу пролетарским искусством!

В зале захлопали в ладоши и закричали «ура!» Штыки закачались.

– Сейчас мы покажем вам спектакль из времен французской революции. Автор драмы… я.

Николай Леонидович смущенно посмотрел на зрителей и поклонился. Кто-то крикнул:

– Браво автору!

Но папа поднял руку. И зал притих.

– В этой драме восставшие санкюлоты, то есть пролетарии, штурмуют тюрьму Бастилию. Итак, начинаем спектакль!

Ударил колокол. И артисты вышли на сцену. Собственно сцены не было. Была небольшая площадка, перед которой лежала перевернутая вверх ножками скамейка, изображающая баррикаду. Николай Леонидович исполнял роль командира, а Ксаночка, Котина мама, роль женщины-бойца. Бывший артист императорских театров, любитель супа «карие глазки», был бомбардиром, то есть артиллеристом.

Спектакль начался.

Гремели барабаны. Котя – Пьер стоял на перевернутой скамейке-баррикаде и изо всех сил размахивал трехцветным французским знаменем. А в зале кричали «ура!» и подбрасывали фуражки с алыми звездочками. В это время где-то за окнами раздался взрыв и стекла в зале ожидания мелко зазвенели.

Зрители решили, что так надо по спектаклю, и продолжали хлопать и кричать «ура».

Но дверь распахнулась, и возбужденный боец крикнул:

– Тревога! Боевые расчеты бронепоезда по местам!

Его голос утонул в грохоте нового взрыва. Где-то совсем близко рвались снаряды. И, стараясь перекричать грохот, зазвучали команды:

– Третья рота, на выход!

– Телеграфисты штаба…

– Саперный взвод…

Снаряд разорвался на перроне. В здании вокзала со звоном вылетели стекла. Погас свет. Кто-то вскрикнул.

Котя стоял среди этого невидимого водоворота людей и прижимал к себе знамя французской революции. Бегущие красноармейцы подхватили его и, подталкивая, увлекли к двери. Мальчик очутился на привокзальной площади. Вспышки рвущихся снарядов освещали белые стены вокзала и бегущих бойцов. Ржали лошади. Звучали неразборчивые слова команды. Грохотали кованые колеса повозок. Коте казалось, что все это происходит в невнятном тяжелом сне. Ему мучительно хотелось проснуться и очутиться дома, в тихой комнате второго этажа, в которую с любопытством заглядывал уличный фонарь…

Мимо с грохотом промчался театральный фургон, и Котя успел разглядеть бледное лицо своего нового друга, погонявшего лошадей.

– Икар! Икар, куда вы… – крикнул Котя.

Но Икар не услышал его голоса. Он погонял лошадей, и вскоре фургон скрылся в дымной тьме.

В это мгновение чья-то сильная рука схватила Котю и потащила за собой. Котя не успел разглядеть, кто его ведет, не успел сообразить, куда его ведут. В следующее мгновение та же рука швырнула его на землю и тяжелое, горячее тело в шершавой гимнастерке накрыло его. Раздался оглушительный взрыв, да такой сильный, что земля вздрогнула.

Когда взрыв утих, человек, прикрывший собой Котю, произнес:

– Так без головы можно остаться!

Это был Яшечкин. Котя узнал его и облегченно вздохнул. Откуда он взялся, как нашел Котю в этом страшном водовороте? На мгновение Коте вспомнились слова командира полка: «Головой отвечаешь!» Это за него, за Котю, Яшечкину приказали отвечать головой. И он выполнял приказ. Нет, здесь дело не в приказе. Если человек прикрывает от осколков другого – это уже не из-за приказа.

Яшечкин вскочил на ноги, помог подняться Коте и побежал, увлекая его за собой. Они пробежали по окутанной дымом площади, нырнули в боковой переулок и очутились у артиллерийской повозки.

– Быстрей! – скомандовал Яшечкин и помог Коте забраться на облучок. Потом быстро отвязал коней и сел рядом с ним. – Держись крепче. Но! Но! Пошли!..

И повозка помчалась, подпрыгивая на ухабах.

Тут только Котя заметил, что в руках у него знамя – трехцветное знамя французской революции. С этим знаменем он выходил на сцену и забирался на гребень баррикады.

За их спиной рвались снаряды.

Котя со своим спасителем уже мчался по проселочной дороге, а мама металась по перрону и всех спрашивала:

– Вы не видели мальчика?… Небольшого мальчика… Пропал мальчик…

Она не обращала внимания на близкие разрывы, на грохот бронепоезда, который вел ответный огонь. Она искала сына.

Мимо пронесли носилки, покрытые одеялом. Мама бросилась к ним и, преодолевая страх, приподняла край одеяла. На носилках лежал усатый мужчина. Он был мертв.

Мама снова вбежала в здание вокзала в надежде, что Котя от испуга притаился в каком-нибудь укромном местечке. Под ногами хрустело битое стекло. Бастилия на полотне пылала в полную силу, словно ее подожгли не восставшие парижане, а снаряды белых. Коти не было. Тогда мама спрятала лицо в ладони и заплакала. Она плакала беззвучно. Только плечи ее слегка вздрагивали, словно от озноба. И тут перед ней возник Николай Леонидович.

– Ксана?! Где Котя? Наши части отступают!

– Коти нет! Я никуда не уйду без Коти!

– Да, да, – пробормотал папа. – Мы никуда не уйдем без Коти.

На улице загрохотала пулеметная очередь.