Глава 10. Чары красоты

Красивое лицо — безмолвная рекомендация.

Френсис Бэкон.

Однако проснулся Донован почти с теми же мыслями, что тяготили его накануне.

Миссис Голди, выслушав его вопрос, задумалась, но ответить не смогла. Она сама бывала в доме, когда приходила к подруге, но не знала, когда девицы стали пользоваться такой свободой в доме.

Чарльз полдня работал в мастерской над витражами, но сказанное вчера Тимоти Мэддоксом не шло у него из головы. Он вспоминал. Какой показалась ему Кэтрин? Привлекательной, кокетливой, оживлённой. Они с Летти явно строили глазки мистеру Бреннану, но отклика не было. Кэтрин ничем не отличалась от Летиции, в лице её не было ничего, что говорило бы об обиде, огорчении или беде. Что ещё он заметил? Увы, ничего.

В памяти всплывало только желтое платье в крови, похожее на орхидею…

Чарльз с надеждой подумал, что епископ Корнтуэйт может, получив письма от него и доктора Мэддокса, приехать в Шеффилд. Впрочем, едва ли и он сможет во всем разобраться. В три часа пополудни Донован был у Бреннанов.

Вчера мисс Элизабет обещала, что во второй половине дня ему сможет позировать Райан Бреннан. Сейчас Донован отправился по дому на поиски мисс Бесс, и почти полчаса проплутал по этажам. Дом внутри оказался огромным и был перестроен довольно хаотично. Донован несколько раз путал лестницы и через бесконечные коридорные анфилады, попадал не то в то крыло, то не в нужный коридор, но, наконец, вышел к апартаментам мисс Элизабет и постучал.

Двери открыла сама Элизабет Бреннан и, узнав, что он готов рисовать Райана, кивнула и позвонила, велев показавшейся внизу горничной найти и позвать мистера Райана.

— Он в комнате управляющего, Джейн, если же там нет — посмотри на конюшне.

Горничная моментально исчезла. Донован понял, что слуги, которых подлинно было мало, отлично вышколены.

Видимо, Джейн нашла мистера Бреннана в комнате управляющего, ибо появился он очень скоро — вместе с Джорджем Лидсом. Донован мысленно восхитился: сегодня Райан Бреннан был в тёмно-вишневом сюртуке, очень ему шедшем. Чарльз подумал, что может использовать ту цветовую палитру, что была на полотне Николаса Маса, только затемнить пурпур и вместо коричневой умбры использовать более тёмный тон жжёной слоновой кости. Глаза Райана отливали шартрёзом, кожа казалась лилейной.

Сам Райан, вспомнив о позировании, кивнул.

— Не забудьте, Джордж, передать Майклу, пусть добавит ей ячменную муку, заваренное льняное семя, морковь, отруби и траву.

Управляющий кивнул и исчез. Художник и Бреннан прошли в мастерскую, и Райан опустился на стул.

— Надеюсь, я буду послушной моделью, — пробормотал он, — хоть охотнее я позировал бы в кресле, просто засыпаю.

— Рано поднялись?

Райан вздохнул.

— Почти не спал. Лучшая гнедая кобыла в моем заводе, Кармен, ожеребилась.

Донован знал, что для опытных лошадников это подлинно событие и вежливо осведомился, всё ли прошло благополучно?

— Да, — кивнул Райан, — жеребёнок встал тут же, но роды случились под утро, а грум ждал их около двух ночи. Потом ещё с Джозефом препирались… Сейчас мне кажется, у Кармен мало молока, но Блэкмор говорит, хватит.

— А о чём вы препирались с мистером Джозефом Бреннаном?

— Я хочу назвать жеребенка Кагором, — пояснил Райан, — у него вишневый отлив шерсти, а он настаивает на Черри, — Бреннан прикрыл рот рукой, зевнул и сонно извинился, — отец Кагора — рекордсмен, он стоит дороже собственной статуи из чистого золота. Если мне повезёт, сынок ему не уступит, — на лице его проступило выражение мягкого довольства и гордости.

Донован почти не слушал, торопливо делая наброски. Райан сидел спокойно, полусонно глядя вдаль, временами веки его смежались, и тогда Чарльз вынужден был будить свою модель. Сам он помнил, что хотел бы многое узнать от Райана, но сейчас ничего не мог с собой поделать: итальянский карандаш шуршал по бумаге, эскизы множились, Донован менял положение мольберта, двигал лампу — и рисовал, стремительно, истово, почти безумно.

— Я не помешаю? — В двери заглянула мисс Элизабет.

— Заходи, Бесс, — тон Райана был по-прежнему сонным, — о, мой Бог! Как ты догадалась?

Мисс Элизабет протиснулась в щель двери с небольшим подносом, на котором дымились и благоухали две чашки ароматного кофе и громоздились имбирные пирожные. Донован тоже почувствовал усталость и был искренне рад услуге мисс Элизабет.

Пока они с Райаном наслаждались отменно приготовленным напитком, мисс Бреннан рассматривала эскизы, сделанные Донованом. Неожиданно она обернулась к художнику.

— Ого… Семнадцать эскизов. А что вы потом делаете с вашими набросками?

Донован улыбнулся.

— Лучшие — оставляю, они могут пригодиться при росписях и при иных заказах. Года два назад мне заказали роспись в католической церкви Лондона, так я, рисуя толпу во дворце Ирода, использовал наброски, которые писал с одного фермера и его жены, и многие из тех, что делал ещё в Академии.

— А с какого из этих будете писать портрет Райана?

Донован закусил губу и перебрал рисунки.

— Мне жаль, но, наверное, ни с какого. Сейчас попробую сделать ещё несколько.

Райан Бреннан допил кофе и подошёл к сестре. Быстро перебрал листы и пожал плечами.

— Вы излишне требовательны. По мне, любой похож. Чем плох, например, этот? — он показал на один из лучших эскизов: пальцы скрещены, задумчивый взгляд исподлобья. — Или этот? — на листе лицо Райана, умиротворенно-полусонное, губы чуть приоткрыты.

— Это не то, — покачал головой Донован, — когда я сделаю то, что нужно, я сам это пойму.

На самом деле Чарльз лукавил. У него все получилось с первого наброска, но он одержимо менял ракурсы и освещение, чтобы запечатлеть все возможные светотени, все оттенки, образы и облики этой удивительной красоты.

Есть красота ночного неба и дневных, пронизанных солнцем облаков, — красота вечная, думал Донован. Есть красота горных озёр и деревьев в инее, застывшая и отлитая в монолите времени. А есть — мимолетная, утекающая — краса опадающих листьев и распускающихся цветов, красота весенней капели, свечного пламени в шандале, выхватывающего из темноты и холода лица и образы, чтобы тут же оставить их окоченеть и погрязнуть во мраке. Это лицо тоже казалось ему светом, обречённым исчезнуть, прекрасным именно своей быстротечной, ускользающей и летучей красотой, и он стремился просто осуществить одно из заветных мечтаний искусства — остановить время, замедлить распад, задержать смерть, противостоять тлену.

…И он снова писал — истово, почти одержимо. Донован совсем упустил из виду, что хотел осторожно расспросить Райана о том, что узнал от доктора Мэддокса, он забыл о происходящем в доме и о просьбе Корнтуэйта, запамятовал, что намеревался узнать об отношениях мисс Кетти и Эдварда Хэдфилда.

Он забыл обо всём.

Чашка кофе позволила Райану прогнать сон, и он теперь позировал с улыбкой и куда большим интересом, чем раньше. Наброски множились, листы бумаги уже загромождали весь стол, а Донован не мог остановиться.

Он обратился к Райану.

— Вспомните то выражение у вас на лице, когда вошла ваша сестра с подносом. Помните?

Райан чуть улыбнулся, на миг опустил глаза. Когда он снова поднял их, взгляд увлажнился нежностью.

Донован мгновенно схватил абрис лица, живую улыбку губ и блеск зелёных глаз. Он изумлялся: в любой позе, с любым наклоном головы и при любом освещением это лицо сохраняло гармоничные очертания и чарующую красоту.

— А вы можете изобразить любовь?

Этот вопрос неожиданно прогнал улыбку с глаз Райана.

— Не знаю, — он откинулся на спинку стула, несколько минут молчал, потом внезапно заговорил, — когда мне было пятнадцать, отец взял меня на скачки в Дерби. Наша лошадь пришла тогда первой, отец на радостях выпил. Около паба танцевал какой-то клоун, он пел песню о вечной любви, играли мандолина, гитара и гармоника… Я слушал, а когда мы поехали домой — мурлыкал её… А отец засмеялся и вдруг сказал, что хотел бы заговорить меня от трех бед: от разорения семьи, от бунта черни и от… великой любви, да минуют меня во все дни жизни моей эти три несчастья. — Райан вздохнул, — мне показалось, что за всеми этими словами что-то кроется, но так и не решился спросить об этом отца.

— Так вы… никогда не любили? — ошеломлённо спросил Донован.

Бреннан усмехнулся.

— Ну, почему? Когда-то в юности влюблялся, но ничего великого в этом и вправду не было.

— Но мне показалось… — Донован смутился, — что вы любите сестру…

— Я предан ей и привязан к ней, — согласился Райан, лицо его подлинно осветилось изнутри.

— Но вам пора жениться…

— Пора, — снова согласился Бреннан, — надо приглядеть невесту.

— А…мисс Хэдфилд? — осторожно спросил Донован, наконец вспомнив, что хотел расспросить Райана. — Она мне показалась…

— Красивой? — насмешливо перебил Райан. Глаза его замерцали, точно огранённые изумруды.

— Ну… — Донован чуть растерялся, — это несколько драматичная и театральная красота, однако, в яркости ей не откажешь.

— Да, это верно, — усмехнулся Бреннан и поправил, — только не драматичная, а мелодраматичная.

— И вас она не пленяет?

Бреннан откинулся на стуле.

— Боюсь, что мисс Хэдфилд алчет именно той великой любви, от которой меня заговорили. А так как ей свойственно всё драматизировать, как вы точно подметили, — тонко улыбнулся Райан, — то подобный союз привёл бы только… — он опустил длинные ресницы, и на скулы его легла серая тень.

— К взаимному разочарованию? — решился продолжить его невысказанную мысль Донован.

Бреннан снова улыбнулся.

— Ну, чтобы разочароваться, нужно вначале… очароваться. А я не очень-то поддаюсь чарам. Скорее, этот брак просто свёл бы друг с другом абсолютно не нужных друг другу людей.

Несмотря на то, что Райан улыбался, слова эти звучали приговором надеждам мисс Хэдфилд.

— А каков ваш идеал женщины?

— Идеал? Идеал, идея, идол… — пробормотал Райан, — это все от греческого eidos, eidolon. «Вид, образ, видение… привидение…» Но я не верю в привидения.

— Но если вам не нравится мелодраматизм мисс Хэдфилд, то, может быть, легкость и игривость мисс Шарлотт… мне она напомнила котёнка.

— Мне тоже, — кивнул Райан, — но в моих апартаментах уже живёт котик по кличке Мерзавец. Так окрестил его мой камердинер Мэтью Лорример за пристрастие гадить за диванами, а вообще-то его зовут Премьером. Мне и с ним хлопот достаточно. Линяет мерзавец, портьеры рвёт и комод расцарапал.

Мистер Бреннан, надо было отдать ему должное, умел объяснять почти необъясняемое так, что, не сказав ничего определенного, расставлял все акценты весьма жестко, и вопросов у собеседника не оставалось. Донован вздохнул.

— Вам нелегко угодить…

Райан усмехнулся.

— А мне и не надо угождать, мистер Донован, совсем не надо.

— Наверное, глупо и спрашивать о бедняжке Кетти Ревелл? Но мне просто кажется, все девушки должны влюбляться в вас…

Бреннан улыбнулся.

— Почему?

— В вас — что-то завораживающее, впрочем, как в любой красоте…

— Ну, что вы… — Райан с неким укором покачал головой, — красота, конечно, изыск природы, но она, в общем-то, приедается. Как любой деликатес.

— А у мисс Кэтрин был роман? Мне показалось… мистер Хэдфилд…

Взгляд Бреннана посуровел.

— Не знаю. Поймите, любовные чувства — это не то, что каждый выставляет напоказ, как новый фрак или новую карету. Я иногда видел мистера Хэдфилда вместе с Кэтти, но ничего об их отношениях сказать не могу. Просто не знаю.

Тут, однако, их разговор снова прервали. Теперь в дверь просунулся мистер Джозеф Бреннан. Он был в домашнем халате и явно только что проснулся.

— Ты здесь? А я прошёлся по твоим комнатам — никого, — сонно пробормотал он, — хотел сходить на конюшню, да Бесс сказала, что ты с художником, — он с любопытством перелистал эскизы. — Да, хорош, ничего не скажешь, вылитый Ральф в юности. О, да тут и есть и законченное… — мистер Джозеф с интересом оглядел стоящие в углу готовые полотна — портреты Элизабет и Патрика Бреннанов. — Он внимательно рассмотрел их, и вдруг обратился к Доновану. — Странно, я замечал, что световой блик расположен наполовину на зрачке и наполовину на радужной, а вы рисуете только один блик в каждом глазу именно на радужной. Почему?

— Маленький обман — право художника, — улыбнулся Донован, подивившись наблюдательности мистера Джозефа Бреннана, — а вы тоже занимались живописью?

— Нет, с меня хватило и медицины, — рассмеялся Джозеф, — но живописи меня обучали. Как и музыке. Однако, судя по палитре, вы не любите широкую цветовую гамму? И пишете по серому грунту?

Донован удивлённо кивнул. Он подлинно применял небольшой подбор красок при живописи тела, но пользовался ими весьма умело. Изображение кожи было для него любимой художественной задачей. Поверх серой гризайли он выписывал лица лишь тремя красками: белой, черной и красной, причём с их помощью доводил живопись почти до полной законченности, которой недоставало лишь желтых тонов. Их он наносил лессировкой. Темные драпировки, волосы и второстепенные детали часто писал «alla prima».

Начав пользоваться белым грунтом, Донован покрывал его впоследствии прозрачным красным тоном, придающим живописи приятную теплоту, позднее пользовался красными грунтами, а потом заменил их грунтом нейтрального цвета, составленным из непрозрачных красок. На нём подолгу работал гризайлью, и притом пастозно. Чарльз вообще любил пасту красок и пользовался чаще грубозернистой тканью холста, так как зерно его и после продолжительного письма не закрывалось краской.

Донован объяснил это Джозефу Бреннану и, судя по вопросам, что тот задавал, он не был профаном. Но мистер Джозеф Бреннан сам ограничил своё любопытство:

— Однако вы бы заканчивали, ужин скоро.

— Да, осталось немного, — кивнул Чарльз.

— Может, продолжим завтра? — взмолился Райан Бреннан, и Донован вынужден был уступить.

Ужин прошёл тихо. Патрик Бреннан был в городе и не вернулся ещё в усадьбу. Миссис Бреннан не было, она неважно себя чувствовала. Её место пустовало. Но её деверь, несмотря на ночь, проведённую в конюшне, чувствовал себя, видимо, превосходно и не жаловался на аппетит. Его разговор с племянником был посвящён рождению первенца Кармен и возлагаемым на него надеждам.

Потом он снова заговорил с художником.

— Кстати, в Лондоне недавно выставляли Тинторетто. Вы видели?

Донован кивнул.

— Каким образом он рисует тела?

— Мне показалось, это наслоение толстого слоя светло-желтой краски, разведенной в совершенно прозрачном связующем веществе, на коричневый грунт. Там, где он хотел передать розовый тон кожи, в желтую охру примешана красная краска, вероятно, киноварь.

— Вы тоже пользуетесь киноварью?

— Нет, — покачал головой Донован, — минеральную сегодня достать трудно, а искусственная со временем изменяет цвет до серого или почти чёрного, часто уже в красочном слое. А некоторые имеют синеватый карминовый оттенок.

— А чем же пользуетесь?

— Реальгаром.

— Сернистый мышьяк? О… это ядовитая штука. Но желтой охрой вы пользуетесь?

— Нет, я предпочитаю аурипигмент, цвет более выраженный.

— Это тоже небезобидно. Он же готовится возгонкой мышьяковистого ангидрида с серой. Он очень ядовит.

— Знаю, — кивнул Донован, удивляясь познаниям мистера Джозефа Бреннана, — но я осторожен.

В конце ужина Райан Бреннан заговорил с сестрой.

— Есть ли ответ на мои письма, Бесс?

Лицо Элизабет было как всегда спокойным и бесстрастным.

— Да, дорогой. — Она повернулась к брату, — есть письмо от мистера Арнольда Гранта, его посыльный сказал, что завтра около трёх он сам придёт с визитом. А мистер Фрешуотер передал тебе приглашение на музыкальный вечер в субботу. Я напомнила ему о трауре, но он сказал, что танцев не будет, только небольшой любительский концерт.

Пока она говорила, резко вскинул голову Джозеф Бреннан. «Арнольд приехал?», спросил он. Элизабет обернулась к нему и кивнула. Мистер Эдвард Хэдфилд был задумчив и тих и за весь ужин не произнёс ни слова, однако Донован заметил, что при упоминании в беседе брата с сестрой имени мистера Гранта Хэдфилд вздрогнул и стал внимательно прислушиваться к разговору.

Райан задумался.

— Распорядись — пусть Мэтью приготовит мне чёрный фрак. Я хочу, чтобы ты тоже пошла.

Элизабет посмотрела на брата, и на щеках её неожиданно вспыхнул пунцовый румянец, а меж губ влажно блеснули губы. Она едва заметно перевела дыхание и кивнула.

Райан Бреннан извинился перед живописцем: завтра он сможет позировать только до половины третьего, но начать можно пораньше, в одиннадцать он уже освободится.

Донован согласился. Потом стал внимательно разглядывать лица девиц и неожиданно напрягся. Мисс Хэдфилд ловила взгляд Райана Бреннана, но если он поворачивался к ней, спешила опустить глаза. Мисс Шарлотт Ревелл сидела напротив камина и напряженно смотрела в пламя, мисс Летти казалась усталой и находилась словно в полусонной летаргии. Донован понимал, что обе они потеряли сестру и сопереживал несчастным, хоть и не понимал, почему они не захотели вернуться с матерью в Уистон, чтобы поддержать её.

Загрузка...