Глава 20. Прямые вопросы

Каждый дурак может говорить правду, но нужно кое-что иметь в голове, чтобы толково солгать.

Сэмюэл Батлер

В субботу Чарльз ожидал приезда епископа Корнтуэйта. К прибытью главы епархии готовилась и миссис Голди: из кухни с самого утра доносились прельстительные ароматы пирога с патокой и шоколадного пудинга.

Донован закончил изготовление витражей, их осталось смонтировать в оконных пролетах. Совсем скоро ему предстояло проститься с Шеффилдом. Донован присел на табурет в мастерской и задумался. Он не зря провел здесь время. Хорошо заработал. Пребывание в доме Бреннанов не давало скучать, жаль только, что он так и не смог ни в чем толком разобраться.

Однако именно там была написана его лучшая работа.

Чарльз улыбнулся, окинув взглядом портрет Райана Бреннана. Сейчас, когда лак просох, портрет засиял новой красотой. Темной зеленью отливали глаза, царственный взгляд смотрел гордо и чуть высокомерно. Донован задумался, вспомнив свой недавний ужас перед лицом матери этого человека. Не странно ли? Некрасивая женщина становится женой красавца. Один за другим на свет появляются дети, запечатлевая на своих лицах то красоту отца, то — уродство матери. Двое сыновей — копия Ральфа Бреннана, остальные — миссис Эмили. Сама мать, как прозревал художник, подлинно любила только двоих — Райана и Мартина, самых красивых, похожих на отца. Любила ли миссис Бреннан супруга? Видимо, да, если так обожала тех детей, кто имел сходство с мужем.

Однако — что представлял собой Ральф Бреннан? Епископ Корнтуэйт сказал, что это был умный и деятельный человек. Видимо, также весьма практичный и расчетливый. Но где пролегает граница между расчетливостью и стяжанием? Что могло прельстить молодого человека в девице, которая была пугающе некрасива и к тому же — на одиннадцать лет старше его самого, кроме богатейшего приданого? Но что удивительно — его сын повторяет его судьбу: Райан тоже выбирает невесту с огромным приданным, при этом — твердит слова о чувствах к девице. Мисс Грант не красавица, но мистера Райана Бреннана это так же не останавливает, как не остановило когда-то его отца.

И отец Райана как-то обмолвился, что хотел бы заговорить сына от бунта черни, от разорения семьи и от великой любви. Странно. Бунт черни? Да, Донован слышал, что в этом городе лет тридцать назад был бунт, его называли «шеффилдскими бесчинствами», хоть причин его не знал. Не во время ли этого бунта семья Ральфа Бреннана потеряла имущество? Мальчишка мог, что и говорить, хлебнуть тогда горя. Но великая любовь?

…Роберт Корнтуэйт появился днём, его приветствовали священники и викарий, он пробыл с ними в храме около часа. Донован сидел в мастерской, ожидая, что его преосвященство захочет осмотреть уже готовые фрагменты витражей. Однако прибежала миссис Голди и вызвала его в столовую.

Роберт Корнтуэйт сидел у окна и ждал его, заметив, поднялся навстречу и поприветствовал. За столом, уставленном закусками, никого не было. Рассказ Донован о случившемся в доме занял около получаса. Епископ сидел молча, слушал, прикрыв глаза.

— Сэр Роберт, — осторожно обронил Донован, — мы с доктором рассчитывали, что вы на основании того, что знаете от исповедника, и, собрав все сведения, что удалось узнать в доме Бреннанов нам, сможете что-то понять, обобщить…

— Вы многое сумели, — отозвался Корнтуэйт, — куда больше, чем я ожидал, но, увы, моё понимание не прояснилось. Я, разумеется, согласен с Мэддоксом, что всё, что происходит в доме — не случайно и направляется чьей-то злой волей.

— Мне кажется, — робко заметил Донован, — что мисс Элизабет… я говорил об этом мистеру Мэддоксу, она… иногда способна… натравить людей друг на друга. Но я не верю, что она способна на низость. Её, если предположить, что именно она виновна, все же можно оправдать. Конечно, она была оскорблена пренебрежением мистера Хэдфилда. А эта лаборатория Джозефа… там может и не быть ничего недозволительного. Он мог просто занять удобное помещение, на том момент пустовавшее. Он так умён, его суждения разумны, и я не могу поверить… Не буду скрывать, меня немного напугала миссис Бреннан, но и ее заподозрить в стремлении убить сыновей — безумно.

Корнтуэйт вздохнул.

— Подлецы потому столь часто и преуспевают, что ведут себя как честные люди, а честные люди потому и не понимают подлецов, что судят о них, как о честных людях… Тем временем подлецы улыбаются… Кто он, этот улыбающийся подлец? — утомленно пробормотал Корнтуэйт. — Помните, в «Гамлете»?

O villain, villain, smiling, damned villain!

My tables! Meet it is I set it down

That one may smile, and smile, and be a villain…[13]

— епископ помрачнел и вяло продолжил, — семерых погибших нам уже не воскресить. И боюсь, не поймать и подлеца. Подлость безбожна, но сильна умением плевать на совесть и забывать о чести. Стыд и честь — как платье: чем больше потрепаны, тем беспечнее к ним относишься. Но семь трупов… Мир подлеет. И старомодная подлость Ловеласов уже не выдерживает конкуренции.

Донован растерялся. Он не ждал таких слов.

— Но, мистер Корнтуэйт, если всё же всё взвесить? — он заторопился, — в феврале погибает Уильям Бреннан. Это явное самоубийство, вызванное отчаянием. Кому выгодна его смерть? Мисс Элизабет? Она была не очень высокого мнения о брате, считала, что он «воспринимает жизнь излишне драматично», но она ничего не выиграла от его смерти и явно сожалела о ней. Мистеру Джозефу эта смерть тоже не нужна, что ему-то за резон? Матери? Нелепость. Затем погибает Мартин. Но и его смерть совершенно не нужна ни мисс Бреннан, ни Джозефу Бреннану, ни миссис Эмили. Она вообще никому не нужна, он не стоял ни у кого не пути. Затем внезапная гибель Кэтрин. Незадолго до смерти с ней говорит Эдвард Хэдфилд, он укоряет её за то, что она не сохранила чести. Это ранит девушку: возможно, она надеялась, что он простит ей ошибку молодости, но… И в отчаянии она решает покончить с собой. Ни мисс Элизабет, ни мистеру Джозефу от её гибели нет никакого прока и ни малейшей выгоды. Миссис Эмили — тоже. Потом следует ссора мистера Райана Бреннана и Эдварда Хэдфилда, и Райан просит его покинуть дом. Но что в том пользы Джозефу? Элизабет могла радоваться этому, но она уже просватана за другого. Но мистер Хэдфилд непонятно почему бежит на болота… — епископ прикрыл глаза и молча слушал Донована. — В смерти мисс Шарлотт мистики нет, это просто несчастный случай, спровоцированный злополучным Патриком, который и сам за это поплатился. А смерть мисс Энн Хэдфилд — это просто любовное помешательство… Что мешало её уехать, успокоиться, прийти в себя? Все это… похоже на случайность.

— И все эти беды — случайно собрались в одном доме? — в голосе епископа не было иронии, только бесконечная усталость. — Слово «случайность» бессмысленно, мистер Донован, люди придумали его, чтобы выражать свое непонимание закономерности определенных явлений.

Донован осторожно поинтересовался тем, что занимало его самого нынешним утром.

— А скажите, сэр Роберт, вы говорили, что мистер Ральф Бреннан был человеком достойным, — Корнтуэйт повернул к нему голову. — Меня интересует, насколько близко вы его знали?

Епископ с удивлением взглянул на Донована и задумался. Потом рассудительно ответил:

— Хочу думать, что это не праздный интерес… Ральф Бреннан. Я учил его, потом многие годы знал довольно близко. Это был умный, рассудительный человек, человек дела и слова, не фанфарон, не распутник, не пустышка. Если вы спрашиваете, мог ли я заблуждаться на его счёт, — епископ закусил губу и несколько секунд молчал, потом продолжил, — пожалуй, нет. Иногда я ловил его на довольно жестких и пуританских высказываниях, но они были неизменно верны. Следовал ли он им сам? Не был ли лицемером? Ну, мне кажется, нет… А почему вы спрашиваете?

— Райан, когда позировал мне, сказал, что его отец однажды сказал ему, что хотел бы заговорить его от мятежа черни, от банкротства семейства и… от великой любви. Почему? Вы говорили, что семья мистера Ральфа Бреннана была разорена. Не надо объяснять, почему отцу хотелось бы, чтобы сын не был вовлечен в бунты и восстания, но любовь? Знал ли мистер Ральф Бреннан великую любовь?

Доновану показалось, что он чем-то задел епископа. Корнтуэйт побледнел, однако, вздохнув, проговорил:

— Любовь… — он вздохнул, — я точно не знаю этого, однако слышал, что Райан в колледже подлинно был влюблён. Но девица была бедна, и им просто было не на что жить. Кажется, был разрыв, но я не смогу сказать, кто был его инициатором. Была ли это великая любовь? — епископ пожал плечами, — однажды я видел его с этой девушкой, она приезжала в колледж. Красавица. Но ведь не исключено, что она сама…

— Разлюбила самого красивого мужчину из всех, кого вы только видели? Такого же, как Райан?

Корнтуэйт снова пожал плечами.

— Вы хотите спросить, не пренебрег ли он девушкой из-за её и своей бедности?

Донован кивнул.

— Не знаю. Но он подлинно был нищ, как Иов. Возможно, он просто не мог позволить себе обречь девушку на нищету.

— А что с ней сталось?

— Не знаю. Я о ней-то самой не вспоминал, пока вы не спросили.

Вечером оба они направились в Кэндлвик-хаус, пришли в преддверии ужина и были весьма любезно встречены миссис Бреннан. Она рассыпалась в благодарностях сэру Роберту за его рекомендацию: мистер Донован — настоящий мастер, истинный живописец.

Епископ рассказал о делах в Ноттингеме, потом заговорил о последних событиях в доме.

— Я был просто в ужасе, когда узнал о гибели ваших кузин, мистера Хэдфилда, Патрика, Энн. Это безумие какое-то. Что происходит в доме?

Его слова не произвели особого впечатления на присутствующих.

— Может быть, я чего-то не понимаю, но этот дом полон одержимых, — заявил мистер Джозеф Бреннан епископу Корнтуэйту.

— Мне так не показалось, — холодно заметил Корнтуэйт.

— Любой самоубийца одержим объявшей его тьмой, — спокойно пояснил Джозеф, — это проявление малодушия, отказ выдержать испытание, измена жизни и ее Творцу. Это всегда обида на жизнь, на других людей, на мир, на Бога. Но это чувство раба… и сколько в этом безнадежности, потери веры.

Епископ молча кивнул, внимательно глядя на Джозефа.

— Метафизика самоубийства — это дьявольщина, — продолжал Джозеф, — допустим, девица переживает муку несчастной любви. Она ни в чем не видит никакого смысла, все окрашивается в темный цвет безнадежной бессмыслицы, все осмысленное вытесняется. — Он прожевал кусок ростбифа и продолжил, — самоубийца — человек ни во что не верящий, ни на что не надеющийся и ничего не любящий. Самоубийство же из-за любви более всего свидетельствует об одержимости и грехе идолопоклонства.

Мисс Элизабет подняла глаза на дядю. Взгляд её был достаточно красноречив и содержал просьбу умолкнуть.

«В доме повешенного не говорят о веревке», наконец тихо обронила она.

— А в доме палача? — тихо осведомился епископ Корнтуэйт.

— В самоубийстве палач и жертва слиты неразделимо, — спокойно парировал Джозеф.

— В жизни людей есть опасные темные точки, где сгущается бездонная тьма, — тихо заметил епископ, — если человеку удастся вырваться из этой точки, он спасен, вот почему в иные минуты так важна помощь, может спасти вовремя сказанное слово или даже взгляд, дающий почувствовать, что человек не один на свете. Вот почему так страшно одиночество для человека. И мне жаль, что в этом доме не нашлось никого, кто смог бы поддержать отчаявшихся…

Его упрёк не был воспринят, по крайней мере, Донован не заметил, чтобы кто-то принял его на свой счёт. Мисс Элизабет сидела в тёмном траурном платье, но время от времени с улыбкой поглядывала на обручальное кольцо на пальце, Джозеф Бреннан лакомился красной икрой, запивая её белым вином, Райан Бреннан тихо беседовал с управляющим о делах на конном заводе, миссис Бреннан молчала.

— Мисс Элизабет, — Корнтуэйт обернулся к Бесс Бреннан, — а вам жаль мисс Хэдфилд?

Элизабет подняла на него спокойные глаза.

— Да, я относилась к ней с уважением. Энн была истинной леди. Жаль, что она выбрала такой путь.

— А мисс Шарлотт?

Мисс Бреннан ни не миг не утратила хладнокровия.

— Мне было жаль и её. И мисс Кэтрин тоже.

— Но как вы узнали, что мисс Шарлотт в подвале?

Элизабет покачала головой.

— Я и не знала, но Джеймс Фокс уже несколько недель досаждал мне жалобами: по его мнению, в подвале поселилось привидение, оттуда слышались стоны и шорохи. Я тщетно пыталась внушить ему, что это вздор, но он, хоть не боится ходить с рогатиной на медведя, до дрожи страшится призраков. Он и в этот раз был в левом крыле, услыхал шум в подвале, бросился к Джейн Лидс и ко мне. Я была уверена, что всё вздор, но, подойдя ближе, тоже услышала шум.

— Но как же с вами не встретился Лорример?

В разговор вмешался Райан, добродушно уточнивший:

— Мэтью рассказал, что удрал на третий этаж, не став выходить в галерею. Он был напуган. Он знал Патрика и боялся его, в гневе тот был способен на любую необдуманную глупость.

— Но почему мистер Хэдфилд направился в дождь на болота?

Райан пожал плечами.

— Должен признаться, что это я попросил его забрать сестру и уехать из моего дома. И не раскаиваюсь, — глаза Райана Бреннана сверкнули, — я не позволю в моем доме оскорблять тех, кто мне дорог. При этом, — заметил он, опустив глаза, — если вы, сэр, полагаете, что я чем-то обидел мисс Энн Хэдфилд, тем паче, как намекал доктор Мэддокс, соблазнил её, то уверяю вас, это просто вздор.

— И вы никогда не были к ней жестоки?

— Hard words break no bones[14].

— Смотря кому…

— Об этом надо было думать её братцу, — не похоже было, что Райана Бреннана мучила совесть. — По-моему, прецедент увековечивает принцип, а договор — всегда был дороже денег.

— Но почему она вас в предсмертном письме называет вас исчадьем ада?

Корнтуэйт не сумел смутить Райана Бреннана.

— Я, полагая, что наши семьи породнятся, позволял себе ухаживать за ней. Она приняла мои слова слишком всерьёз. Она вообще всё принимала всерьёз. Но я не шутил и женился бы, если бы её брат всё не испортил.

Донован слушал этот разговор с двойственным чувством. Он считал, что Райан прав, хоть и полагал, что он рассуждает излишне жестко. Но Чарльз думал, что и сам Хэдфилд, по меньшей мере, поступил не по-джентльменски. Если ему не по душе была мисс Элизабет, он мог сказать об этом сразу, ведь отказ жениться он объяснял тем, что она некрасива. Но едва ли мисс Элизабет была иной полгода назад, когда они с Энн только приехали в Кэндлвик-хаус. Почему он оставался здесь так долго? Ведь он не мог не замечать, что его сестра влюбляется в Райана Бреннана. Почему он не уехал сразу? Чего ждал?

При этом для самого Донована было большим облегчением, что теперь было твердо известно, что Райан Бреннан вел себя по отношению к мисс Энн Хэдфилд безупречно, как истинный джентльмен. Да и мисс Элизабет в её обиде на Хэдфилда Донован тоже понимал.

— Хорошо. Нелепо спрашивать, почему наложил на себя руки Патрик, можно понять его боль и потрясение. Он, видимо, подлинно любил мисс Ревелл. Но что случилось с мисс Кэтрин? Кто соблазнил её?

Джозеф ухмыльнулся.

— Стоит ли говорить дурно о мёртвых, сударь?

— А что, ничего доброго о ней сказать нельзя?

— Ну почему? — Джозеф пожал плечами, — она была доброй девочкой. Не менее доброй, чем её сестрица Шарлотт.

— Я понял, — кивнул епископ, — семь смертей — а виновного нет?

— Я тоже иногда хочу повеситься. Но не нахожу подходящей веревки и приличного повода. Кто в этом виноват? — в Джозефе Бреннане снова промелькнул гаер. — Это логично. Не можешь жить — займись чем-нибудь другим. Если прав этот ботаник из Шропшира, и мы точно — потомки мартышек, то неужели подлинно надо было подниматься с четырех лап на две, чтобы наложить на себя освободившиеся руки?

Донован молчал. Он понимал, что эти, сидящие сейчас за этим столом, умны и сдержанны, хладнокровны и бесстрастны. Корнтуэйту ничего не добиться. Они едва ли лгали, что не чувствуют вины, — они и впрямь ее не чувствовали.

Да и была ли вина?

Загрузка...