Часть восьмая Последний цвет юности

Глава 1

Одним летним утром четырнадцатого года жизни Михаила, когда солнце согрело землю и лес расцветился зеленью, словно юношеские мечты, по нему бежал черный волк.

Он теперь уже научился быть ловким, учителями его были Виктор и Никита. Нужно крутануть тело задними лапами, тормознуть и развернуться передом. Всегда помни, что именно у тебя под лапами: мягкая земля, грязь, камни, песок. Все это требует разного касания, разного усилия мышц тела. Иногда мускулы должны быть как натянутые струны, иногда вялы как старая резина.

— Но, — и это очень важно, — сказал Виктор, — постоянно надо четко сознавать, где ты и что делаешь.

Это выражение Виктор употреблял много раз, вбивая в пытливый мозг Михаила, как согнутый гвоздь. Сознавай, где ты и что делаешь. Ощущай собственное тело, ровный шум в легких, толчки крови, действия мышц и сухожилий и ритм движения четырех лап. Ощущай солнце в небе и помни, куда бежишь. Помни, что тебя окружает и как попасть обратно домой. Следи не только за тем, что перед тобой, но и за тем, что справа, слева, сзади, вверху и внизу. Обращай внимание на следы мелкой дичи и звуки животных, убегающих от твоего запаха. Всегда сознавай все это и еще многое другое. Михаил никогда не думал, что быть волком — такая тяжелая работа.

Но постепенно это становилось его второй натурой. Боли при изменениях облика уменьшились, хотя Виктор сказал ему, что полностью они никогда не исчезнут. Боль, как понял Михаил, это доказательство жизни. И к тому же боли от превращения были ничтожной ценой за то восторженное состояние, которое Михаил испытывал каждый раз, когда его тело скакало по лесу на четырех лапах, а мускулы ходили волнами под покрытой шерстью кожей, и ощущение силы, превосходившее все известное ему ранее. Он был еще маленьким волчонком, но Виктор говорил, что он вырастет. Ты — способный ученик, говорил Виктор. У тебя ясная голова на плечах. В те сухие августовские дни Михаил большую часть времени проводил в волчьем облике, чувствуя себя в облике мальчика слабым и беззащитным, как личинка бабочки.

Спал он очень мало; каждый день и каждая ночь приносили новые открытия, новые события, увиденные глазами, которые ничего не упускали. Предметы, обычные для человеческого глаза, становились откровением для видения волка: дождь был потоком мерцавших красок, следы мелких животных в высокой траве были очерчены слабым голубым свечением от тепла тел, сам ветер казался загадочным живым существом, разносившим информацию о жизни и смерти других по всему лесу.

И луна. Ох уж эта луна!

Волчий глаз видел ее совсем по-другому. Бесконечно привлекательная серебристая дыра в ночи, иногда окаймленная ярко голубым, иногда багрово, иногда оттенком, не поддающимся описанию. Лунный свет падал серебряными стрелами, освещая лес как собор. Это было самое красивое сияние, какое когда-либо видел Михаил, и в этой благоговейной красоте волки — даже трехногий Франко — собирались на высоких скалах и пели. Песни были гимнами, в которых печаль смешивалась с радостью. Мы живем, говорилось в них, и хотим жить в веках. Но жизнь преходяща, как преходящ свет луны на небесах, и глаза волков и людей обязательно потускнеют и закроются.

Но мы все же поем, поем, пока есть еще такой свет, как свет луны!

Михаил бежал уже просто ради захватывающего удовольствия бегать. Иногда, когда он возвращался в человечье обличье после многих часов, проведенных на лапах, ему бывало трудно удерживать равновесие на двух ногах. Они были слабыми белыми подпорками и их нельзя было заставить бежать так же быстро. Скорость — вот что влекло Михаила; способность двигаться рывками правых и левых лап, действуя хвостом как рулем, удерживая равновесие на поворотах. Виктор стал жаловаться, что он слишком восторгается возможностями своего тела и пренебрегает занятиями. Не только изменение обличья было чудом природы, говорил Виктор; им был еще и мозг в черепе волка, который мог следовать за запахом подраненого оленя по ветру — и в то же самое время декламировать Шекспира.

Михаил проскочил сквозь кусты и нашел прудик в углублении, окаймленном камнями. Прохладный ветерок от воды в такой жаркий пыльный день был полон притягательности. Некоторые вещи человечий мальчик мог делать лучше, чем волк, и одной из них было плавание. Он покатился по мягкой траве просто ради доставляемого этим удовольствия, потом, запыхавшись, лег на бок и отдался превращению. Как оно точно происходило, для него все еще оставалось загадкой: оно начиналось с представления себя мальчиком, точно также, как он воображал себя волком, когда желал превратиться в другом направлении. Чем более всеобъемлюще и детально он представлял себе свое облик, тем быстрее и легче происходило превращение. Это было вопросом сосредоточенности, тренировки мозга. Конечно, трудности были, иногда отказывались подчиняться то рука, то нога, а однажды голова у него заартачилась. Подобные вещи вызывали большое веселье других членов стаи, но весьма заметное недовольство самого Михаила. Однако с практикой он становился все более умелым. Как говорил ему Виктор, Рим не один день строился.

Михаил прыгнул в воду, и она сомкнулась над его головой. Он выскочил, задохнувшись, а потом изогнулся белым телом и нырнул в глубину. Когда он коснулся каменистого дна, то вспомнил, как и где он впервые научился плавать: еще ребенком, под присмотром матери, в большом закрытом бассейне в Санкт-Петербурге. А был ли он там в действительности? Был ли он розовощеким застенчивым малышом, носившим рубашки с высокими воротничками и бравшим уроки игры на фортепиано? Сейчас это казалось таким далеким, незнакомым миром, и лица всех людей, живших в том мире, почти стерлись из его памяти. Реальной была только его теперешняя жизнь в лесу.

Он в несколько гребков доплыл до берега и, когда замотал головой, стряхивая с волос воду, услышал женский смех.

Изумленный, он оглянулся и увидел ее. Она сидела на камне, в солнечном свете ее длинные волосы отливали золотом. Олеся была такая же обнаженная, как и он, но ее тело было куда более интересным.

— Ну-ка, гляньте-ка! — поддразнивая, сказала она. — Какого пескаря я тут обнаружила!

Михаил запрыгнул в воду.

— Что ты делаешь тут?

— А что ты делаешь там?

— Плаваю, — ответил он. — А что? Как это выглядит?

— Глупо. Прохладно, но глупо.

Она не умеет плавать, — подумал он. Не шла ли она за ним от белого дворца?

— Плавать прохладно, — сказал он ей. — Особенно после бега.

Он мог видеть, что Олеся только что бегала; тело у нее было влажным от слабо блестевшего пота.

Олеся осторожно слезла с камня, наклонилась к воде и набрала пригоршню воды. Она подняла ее ко рту и по-звериному полакала из ладоней, потом вылила остаток на золотистый пушок между бедрами.

— О, да, — сказала она и улыбнулась ему. — Она прохладная, верно?

Михаилу стало заметно теплее. Он отплыл от нее, но прудик был невелик. Он стал плавать кругами, притворяясь, что даже не замечает, как она растянулась на камнях и подставила тело солнцу. И, конечно, его глазам. Он отвернул лицо. Что с ним происходит? В последнее время, всю весну, а теперь и летом, Олеся не выходила у него из головы. Ее светлые волосы и льдисто-голубые глаза в человечьем обличье и светлая шерсть и гордый хвост — в волчьем. Его притягивала к себе тайна между ее бедер. У него были сны… нет, нет, они были неприличные.

— Спина у тебя красивая, — сказала она ему. Голос ее был нежный, в нем была какая-то податливость. — Она выглядит такой сильной.

Он стал плыть чуть быстрее. Может, для того, чтобы мышцы спины напружинились, а может, нет.

— Когда ты выйдешь, — сказала Олеся. — Я обсушу тебя.

Пенис Михаила уже догадался, как это могло быть сделано, и стал твердым как тот камень, на котором сидела Олеся. Он продолжал плавать, в то время как Олеся загорала и ждала.

Он мог бы оставаться в пруду, пока ей не надоест и она не уйдет домой, подумал он. Она — животное: вот что сказала про нее Рената. Но, по мере того, как плавание Михаила становилось все медленнее, а сердце стучало все сильнее от неизвестной страсти, он понимал, что время его и Олеси все равно скоро наступит, пусть даже не сегодня. Она хотела его, и хотела того, чего хотел он. Это его смущало; это был урок, который Виктор ему преподать не мог. Олеся ждала, солнце жгло. От отблесков на воде у него кружилась голова. Он проплыл еще пару кругов, размышляя над этой ситуацией. Но важнейшая часть его тела уже приняла решение.

Он вылез из воды, ощущая смесь желания и страха, глядя, как Олеся встала, груди ее напряглись, когда она увидела, что у него уже наизготовку. Она сошла с камня, а он стоял на траве и ждал.

Она взяла его за руку, повела в тень и там они легли на мох. Она стала на колени. Олеся была красива, хотя вблизи Михаил увидел, что у глаз ее были морщинки и в углах рта тоже. Волчья жизнь была трудной, а Олеся давно уже не была девушкой. Но ее льдисто-голубые глаза обещали радости, которые ему и не снились, и она нагнулась над ним и прижалась губами к его губам. Ему предстояло многому поучиться в искусстве любви; начался первый урок.

Олеся сдержала свое обещание обсушить его и стала выполнять это с помощью языка. Она начала с одного конца его тела и медленно ползла к другому, вылизывая насухо его кожу, медленно слизывая капельки с его нетерпеливо дрожавшего тела.

Она дошла до торчащего в середине члена и тут проявила истинную сущность зверя: любовь к свежему мясу. Олеся поглотила его, а Михаил застонал и вцепился пальцами в ее волосы. Затем так же по-звериному она пустила в ход зубы, и пока она покусывала и облизывала его сверху донизу, у него в чреслах становилось все жарче. В голове гремело, яркие сполохи прыгали в мозгу, как летняя гроза. Горячий рот Олеси не отпускал его, пальцы ее нажимали у основания его яичек. Он почувствовал, как тело его выгибается, бессознательно, движением, не поддающимся контролю, и на короткий миг мышцы его напряглись, как будто готовые прорвать кожу. Молнии в его мозгу танцевали, ударяя по нервам и воспламеняя их. Он стонал, звериным стоном.

Олеся выпустила его и смотрела, как семя фонтанчиком изверглось из его тела. Он дернулся второй раз и выпустил еще один белый выброс. Она улыбнулась, гордая свое властью над его юношеской плотью; потом, когда знамя Михаила стало клониться, она продолжила путешествие языка через живот, через грудь, затем, играя, делала круги по его телу. От ее движений кожа становилась гусиной.

Михаил снова стал напрягаться и, когда мозг его прояснился после первоначального исступления, начал сознавать, что есть многое такое, чему следует поучиться, о чем монахам и не снилось.

Их губы встретились и замерли. Олеся укусила его за язык и губы, затем взяла его ладони и положила их на свои груди, а потом раздвинула бедра и опустилась на него. Они соединились, он ощущал, как пульс его бился во влажном тепле. Бедра Олеси начали медленное ритмичное движение, которое постепенно увеличивало силу и интенсивность, глаза ее уставились в его глаза, а ее лицо и груди заблестели от пота. Михаил был учеником, схватывающим все на лету; он тоже стал раскачиваться, все глубже проникая в нее в ответ в такт ее движениям, и, когда их взаимопроникновение стало жестче и более нетерпеливым, Олеся запрокинула голову, ее золотистые волосы каскадом рассыпались по плечам, и вскрикнула от радости.

Он почувствовал, как она вздрогнула; глаза у нее были закрыты, а губы издавали нежные стонущие звуки. Она подставляла свои груди под его поцелуи, бедра ее совершали мелкие круговые резкие движения, и тут Михаила опять охватила такая же неконтролируемая напряженность. В тот момент, когда его мышцы почти свело и кровь яростно забилась в нем, дар его сущности излился во влажную теплоту Олеси. Он расслабил мышцы, суставы его ломило от внутреннего жара. Начни даже сейчас небеса падать на его голову синими глыбами — он бы не шелохнулся. Все ощущения были ему незнакомы, он был словно бы в неведомом краю, но в одном он был уверен: все это ему нравилось, очень нравилось. И он хотел бы вернуться в нее, по возможности так скоро, как только удастся.

Он опять был готов, быстрее, чем мог бы надеяться. Тело к телу, он и Олеся катались по мху из тени на солнцепек. Теперь она была под ним, ее ноги над его бедрами, и она смеялась над выражением его лица, когда он опять погрузился в нее. Эта глубина была лучше, чем глубина пруда: он не мог найти у Олеси дно. Солнце жгло их, от его жара кожа их была мокрой, и оно сплавило их вместе. Оно выжгло также последние следы стыдливости Михаила, и он стал отвечать на ее телодвижения уверенно и с силой. Ее бедра сжимали его бока, рот ее втягивал его язык, спина его выгибалась, когда он входил в ее глубины.

И когда их тела опять устремились через напряжение к высвобождению, все произошло без предупреждения. Светлая шерсть заструилась по животу Олеси, по бедрам и рукам. Рот ее был раскрыт, глаза блуждали от удовольствия, и Михаил уловил ее звериный острый дух. Этот запах разбудил в нем волка, и черная шерсть пробилась на его спине, под ее вцепившимися пальцами. Олеся скорчилась и стала менять облик, ее зубы в улыбке удлинились в клыки, красивое лицо приобрело другую форму красоты. Михаил, все еще продолжая процесс совокупления, тоже дал себе волю; черная шерсть появилась на его плечах, руках, ягодицах и ногах. Их тела охватили корчи страсти и боли, и они перевернулись и согнулись так, что тело, становящееся черным волком, вскарабкалось на появляющуюся светлую волчицу сзади. И в миг, предшествовавший моменту окончания превращения, Михаил задергался, потому что семя его вышло в Олесю. Его обуяло радостное удовлетворение, и он запрокинул голову и завыл. Олеся присоединилась к его пению, их голоса слились в гармонии, сбились с единозвучия и снова соединились: еще одна форма любви.

Михаил освободился от нее. Дух все еще желал, но его покрытые черной шерстью яички совсем опустели. Олеся стала кататься по траве, потом вспрыгнула и стала кружиться, гоняясь за своим хвостам. Михаил тоже попытался бегать, но ноги не устояли, и он лег на солнышке, свесив язык. Олеся прижималась к нему носом, перекатывалась через него и лизала его брюхо. Он наслаждался вниманием, веки его отяжелели, и он подумал, что более прекрасного дня, чем этот, у него не будет.

Когда солнце стало западать, а небеса порозовели, Олеся учуяла по ветру запах зайца. Она и Михаил погнались за ним, обгоняя в лесу друг друга, соревнуясь, кто поймает зайца первым, и когда они по очереди перепрыгивали друг через друга, то были счастливы, как все любовники на свете.

Глава 2

Это была золотая пора. Осень переходила в зиму, долгие любовные игры Михаила с Олесей привели к тому, что живот ее начал полнеть. Виктор старался отнимать у Михаила все больше времени; дни укорачивались, все покрывалось инеем; учеба продвигалась и теперь включала высшую математику, обществоведение, религию и философию. Но Михаил, на удивление равнодушный к себе, осознал, что его ум тянется к знаниям так же, как тело его тянется к Олесе. Открылась двойная дверь: одна к таинствам общения полов, другая к вопросам жизни. Михаил спокойно сидел, пока Виктор приучал его размышлять, и не только к размышлять, но и стараться вырабатывать свое собственное представление о вещах. Виктор регулярно поднимал вопрос, на который не было ответа: «Что есть ликантроп в глазах Божьих? Зверь проклятый или чуда порождение?»

Зима была на редкость мягкой: несколько сравнительно спокойных месяцев, в которые было только три бури, и охота почти все время была легкой. Она закончилась, снова пришла весна, и стая посчитала себя спасенной. В один из майских дней Рената принесла новость: по лесной дороге в телеге едут двое путешественников, мужчина с женщиной. Лошадь была бы хорошей добычей, а путешественников они могли бы принять в свою семью. Виктор согласился; стая, насчитывавшая только пятерых, могла бы пополниться новой кровью.

Сделано это было с военной четкостью. Никита с Михаилом подкрались к телеге с двух сторон, в то время как Рената держалась сзади, а Виктор убежал вперед, чтобы выбрать место для засады. По сигналу, громкому вою Виктора, раздавшемуся, когда телега тряслась по дороге сквозь густой сосняк, Никита и Михаил, выпрыгнув из кустов, напали с обеих сторон, а Рената прыгнула с тыла. Виктор выскочил из своей засады, отчего лошадь заржала и понесла. Михаил увидел охваченные паникой лица путешественников; мужчина был бородатый и худой, женщина одета в дерюжную одежду. Никита взял на себя мужчину, схватив его за локоть и выдергивая из телеги, Михаил же собрался вцепиться в плечо женщины, как его учил Виктор, но остановился, оскалив клыки, с которых капала слюна. Он вспомнил свои собственные муки и не смог заставить себя причинить другому человеку такие страдания. Женщина закричала, закрывая лицо руками. Тогда в телегу прыгнула Рената, вонзила клыки в плечо женщины и скинула ее на землю. Виктор прыгнул к горлу лошади, повис на нем, в то время как лошадь неслась во весь опор. Животному не удалось ускакать далеко, прежде чем Виктор свалил его, но Виктор из этой схватки вышел покрытый ссадинами и сильными кровоподтеками.

В подвале белого дворца мужчина во время превращения умер. Женщина выжила, но только телом, не разумом. Все время она сидела, сжавшись в комок, в углу, спиной к стене, всхлипывая и молясь. Никто не мог от нее ничего добиться, поговорить с ней, она издавала только бессвязный лепет, и они так и не узнали, кто она и откуда. Днем и ночью она молила о смерти, пока наконец то, о чем она просила, не исполнилось, освобождая ее от мучений. В тот день в стае почти не разговаривали; Михаил ушел в лес, бегал там туда-сюда, и в голове его повторялось лишь одно слово: «чудовище».

В разгаре лета Олеся родила. Михаил смотрел, как появлялся ребенок, а когда Олеся нетерпеливо спросила: — Это мальчик? Это мальчик? — Рената стерла пот с лица и ответила: — Да. Прекрасный здоровый сын.

Новорожденный пережил первую неделю. И тогда Олеся дала ему имя: Петр, по имени дяди, которого она помнила с детства. У Петра были сильные легкие, и Михаилу нравилось петь вместе с ним. Даже Франко, чье сердце стало смягчилось, когда ему пришлось научиться передвигаться на трех лапах, был очарован этим ребенком, но больше всего — сам Виктор, который проводил большую часть времени рядом с новорожденным, следя янтарными глазами за тем, как тот сосал грудь. Олеся хихикала, как школьница, когда держала дитя у груди, но все знали, что ищет Виктор: первых признаков битвы между волком и человеком в детском теле. Дитя либо переживет эту битву, и тело его примирит эти натуры, либо не переживет. Прошла еще одна неделя, потом месяц. Петр все еще жил, все еще плакал и писал где попало.

Ветры пронизывали леса. Надвигались проливные дожди, стая чуяла их сладкие запахи. Но наступила ночь, когда последний летний поезд уходил по своей дороге на восток, чтобы отсидеться там до следующего сезона. Оба, Никита и Михаил, пошли проводить поезд, как живое существо, поскольку ночь за ночью гонялись за ним, начиная бег в человечьем облике и стараясь перескочить пути перед ним волками, до того как он прогремит в восточный туннель. Оба они стали быстрее, но, казалось, что и поезд тоже стал более резв. Наверно, машинист новый, сказал Никита. Этот не знал, что такое тормоза. Михаил согласился; поезд стал выскакивать из западного туннеля как дьявол из преисподней, торопящийся домчаться до дома до того, как свет восхода обратит его в камень. Дважды Никита завершал превращение и лишь чуть не взлетал в прыжке, который перенес бы его над решеткой перед циклопическим глазом паровоза, но оба раза поезд набирал скорость, выбросив клубы черного дыма и золы, и в последние секунды Никита сдерживался. Красный фонарь на последнем вагоне состава качался, будто бы насмехаясь, и свет отражался в глазах Никиты, пока не исчезал в длинном туннеле.

Пока дубы и сосны раскачивались по склонам оврага и весь мир, казалось, находился в беспокойном шевелении, Никита и Михаил поджидали во тьме последний летний поезд. Оба были без одежды, прибежав сюда из белого дворца волками. Они сидели возле путей около выхода из западного туннеля, и Никита то и дело подходил и трогал рельс, ожидая ощутить вибрации.

— Опаздывает, — сказал Никита. — Он будет торопиться и ехать быстрее, чтобы наверстать время.

Михаил задумчиво кивнул, жуя соломинку. Он смотрел вверх, наблюдая, как по небу плывут серо-стальные облака. Потом тоже потрогал рельс. Все было тихо.

— Может, он сломался?

— Может, — согласился Никита. Потом нахмурился: — Нет, нет! Это последний рейс! Поезд пройдет этой ночью, даже если его придется толкать!

Он, сгорая от нетерпения, выдрал пучок травы и смотрел, как она разлеталась по ветру.

— Поезд придет, — сказал он.

Несколько минут они молча слушали шум деревьев. Михаил спросил: — Ты думаешь, он будет жить?

Этот вопрос не шел у них из головы. Никита пожал плечами.

— Не знаю. Он кажется достаточно здоровым, но… сказать трудно.

Он опять потрогал рельс; поезда не было.

— У тебя есть что-то сильное внутри. Что-то очень особое.

— Особое в чем? — Это озадачило Михаила, потому что он никогда не думал о себе как об отличавшемся в чем-то от других членов стаи.

— Ну, вот, например, я — сколько раз пытался заиметь дитя… Или Франко. И даже Виктор. Боже мой, когда-то казалось, будто Виктор мог делать их направо и налево. Но родившиеся обычно через несколько дней умирали, а те, что жили чуть дольше, мучились так, что ужасно было смотреть. Теперь вот ты: всего пятнадцать лет — и ты зачал ребенка, который прожил уже месяц, и вроде бы с ним ничего такого. А то, как ты перенес превращение? Ты все-таки выжил, хотя многие из нас давно уже поставили на тебе крест. А Рената говорит, что всегда знала, что ты будешь жить, но каждый раз глядя на тебя она вспоминала про сад. Франко не поставил бы и заячьей косточки, что ты не умрешь через неделю, — а теперь он каждый день благодарит Бога, что ты не умер. — Он слегка наклонил голову, прислушиваясь, не гудят ли колеса. — Виктор это знает, — сказал он.

— Знает что?

— Он знает то же, что и я. Что знаем все мы. Ты какой-то другой. Крепче. Ловчее. Зачем, ты думаешь, Виктор проводит столько времени с тобой, изучая все книги?

— Ему нравится учить.

— Ну, это он тебе так говорит. — Никита хмыкнул. — А почему же тогда он не хочет учить меня, или Франко, или Олесю? Или кого-нибудь другого? Он что, думает, что у нас головы каменные? — И сам ответил: — Нет. Он тратит время, обучая тебя, потому что считает, что ты стоишь его усилий. А почему так? Потому, что ты хочешь учиться. — Он кивнул, когда Михаил усмехнулся. — Это правда! Я слышал, как Виктор сам признался: он верит в то, что у тебя есть будущее.

— Будущее? Будущее есть у всех нас, разве не так?

— Я не это имел в виду. Будущее вне этого. — Он сделал широкий жест, охватив лес. — Не там, где мы сейчас.

— Ты имеешь в виду… — Михаил нагнулся. — Бросить это?

— Именно так. Или, во всяком случае, в это верит Виктор. Он думает, что однажды ты бросишь лес и сможешь начать жизнь в другом месте.

— Один? Без стаи?

Никита кивнул.

— Да. Один.

Об этом было трудно даже подумать. Как кто-то из стаи может выжить в одиночку? Нет, нет, это было невозможно! Михаил, конечно же, останется навсегда здесь, со стаей. Стая нужна всегда. Разве не так?

— Если я покину лес, то кто будет заботиться об Олесе и Петре?

— Этого я не знаю. Но у Олеси есть то, ради чего она жила: новорожденный. По тому, как она улыбается… ну, она даже вовсе не похожа на прежнюю. Там она точно не выживет. — Он показал пальцем на запад. — И Виктор это знает. Олеся тоже знает это. Она проживет остаток своей жизни здесь. И я тоже, и Виктор, и Франко, и Рената. Мы — старые пережитки из шерсти, разве не так? — Он широко улыбнулся, но в его улыбке была печаль. Улыбка исчезла. — Кто знает, что будет с Петром? Кто знает, проживет ли он хотя бы еще неделю и что у него будет с головой, когда он повзрослеет? Он может оказаться как та женщина, которая целыми днями напролет плакала. Или… — Он взглянул на Михаила. — Или он будет похожим на тебя. Кто знает?

Никита опять поднял голову, прислушиваясь. Глаза его сощурились. Он приложил палец к рельсу, и Михаил увидел, как он слабо улыбнулся.

— Идет поезд. Быстро идет. Он запаздывает!

Михаил притронулся к рельсу и почувствовал отдаленную мощь поезда, гулко отдававшуюся в нем. Начали падать капельки дождя, выбивая маленькие пыльные ямочки между рельсами. Никита встал и двинулся под кроны деревьев, стоявших около выезда из туннеля. Михаил подошел и встал рядом, и они присели, пригнувшись, как спринтеры, готовые мгновеннно развить скорость. Дождь пошел сильнее. Через некоторое время он уже сек листву, пути намокли. Земля тоже быстро превратилась в грязь. Михаилу это не понравилось: бежать будет скользко. Он откинул с глаз намокшие волосы. Теперь он уже слышал грохот быстро приближавшегося поезда. Михаил сказал:

— Думал, нам сегодня не стоило приходить.

— Почему? Из-за маленького дождика?

Никита помотал головой, тело его напряглось, готовое к гонке.

— Я бегал в дождь и похуже, чем этот!

— Земля… Слишком грязно.

— Я не боюсь, — отрезал Никита. — Мне прошлой ночью опять снился тот красный фонарь на последнем вагоне! Подмигивал мне, как сатанинский глаз! Сегодня я собираюсь перегнать поезд! Я чувствую, что могу сделать это, Михаил! Я это сделаю, если буду бежать чуть скорее! Только чуточку скорее!

Из туннеля вырвался свет фар, длинный черный паровоз и за ним купейные вагоны. Новый машинист не боялся мокрых рельсов. Ветер с дождем ударили Михаилу в лицо, и он закричал:

— Нет! — и потянулся к Никите, но Никиты уже не было, вдоль рельсов неслось расплывчатое белое пятно. Михаил рванулся за ним, пытаясь остановить; дождь и ветер были сильнее; поезд шел слишком быстро. Поскользнувшись в грязи, он чуть не упал под колеса ускорившего ход поезда. Он слышал, как дождь, попадая на горячий двигатель паровоза, шипел словно клубок змей. Он все бежал, пытаясь догнать Никиту, и увидел, что человечьи следы Никиты в грязи сменились на следы волчьих лап.

Никита пригнулся вперед, бежал почти на четырех лапах. Тело его уже не было белым. Дождь вихрем закручивался вокруг него — и тут Михаил потерял равновесие, упал и проехался по грязи. Дождь хлестал его по плечам, грязь забила глаза. Он попытался встать, но опять свалился и остался лежать, а поезд прогремел по рельсам и влетел в восточный туннель. Он скрылся, оставив за собой пятно красного света на каменных стенах туннеля; потом и оно пропало.

Михаил под проливным дождем сел, по лицу его текли потоки воды.

— Никита! — закричал он. Не ответил ни человек, ни волк. Михаил встал и пошел по грязи в сторону восточного туннеля. — Никита! Ты где?

Никиты видно не было. Дождь по-прежнему лил как из ведра. Кружившие в воздухе хлопья сажи шипели перед тем как упасть на землю. В воздухе пахло каленым железом и паром.

— Никита?

На этой стороне путей его не было. Он обогнал его! — подумал Михаил и ощутил взрыв радости. Он его обогнал! Он обогнал…

На другой стороне путей что-то лежало. Бесформенная шевелящаяся фигура.

От рельсов шел пар. На земле в туннеле все еще мерцали кусочки золы. А почти в восьми аршинах от въезда в туннель, растянувшись на траве, лежал Никита.

Волк все же прыгнул перед поездом, но поезд победил. Буфером Никите оторвало задние ноги. Они совершенно исчезли, а то, что осталось от Никиты, заставило Михаила раскрыть рот и упасть на колени. Он ничего не мог с собой сделать; его вырвало, и рвота его смешалась с кровью, которую дождь смывал с рельсов.

Никита издал звук: тихий, страшный стон.

Михаил поднял лицо к небу, чтобы дождь помог ему взять себя в руки. Он опять услышал стон Никиты, переходящий в жалобное скуление, заставил себя посмотреть на друга и увидел глаза Никиты, уставившиеся на него, его величественная голова свесилась, как хрупкий цветок на пожухшем стебле. Глаза были затуманены, они смотрели на Михаила неподвижно, и он прочел в них просьбу.

— Убей меня. — Тело Никиты вздрагивало от мучения. Передние лапы пытались оттолкнуть остаток изуродованного тела от рельсов, но сил в них не осталось. Голова бессильно упала в грязь. Страшным усилием Никита поднял голову и еще раз умоляюще глянул на мальчика, сидевшего на коленях под проливным дождем. Никита, без сомнения, умирал. Но недостаточно быстро. Умирал слишком медленно.

Михаил опустил голову и уставился в грязь. Вокруг Никиты лежали куски его тела, с волчьей шерстью и человеческой кожей, похожие на разломанную головоломку. Михаил услышал стон Никиты и закрыл глаза; внутренним взором он увидел умиравшего на рельсах олененка и руки Никиты, державшие голову животного. Он вспомнил резкий рывок, которым Никита свернул голову олененка и при котором послышался звук ломающихся костей. Это был акт милосердия, простой, без капли жестокости. И именно об этом без слов просил сейчас Никита.

Михаил встал, пошатнулся, чуть было опять не упал. Он ощущал себя будто во сне, словно бы плыл в этом безбрежном море дождя. Никита задрожал и посмотрел на него; он ждал. Наконец Михаил шевельнулся. Нога застряла в грязи, но он вытащил ее и опустился на колено возле друга.

Никита поднял голову, подставляя шею.

Михаил обхватил волчью голову ладонями. Глаза Никиты закрылись, и его из горла вышел продолжительный низкий стон.

Мы можем вылечить его, подумал Михаил. Мне нельзя его убивать. Мы сможем его вылечить. Виктор должен уметь это. Мы же вылечили Франко, разве не так?

Но в душе он сознавал, что все это было много хуже, чем искалеченная нога Франко. Никита был при смерти, и он всего лишь просил избавить его от муки. Все произошло так быстро: ливень, поезд, дымившиеся рельсы… так быстро, так быстро…

Руки Михаила сжались крепче. Его трясло, так же, как Никиту. Ему приходилось оказывать такую услугу первый раз в жизни. Темная пелена застилала ему взор, глаза его наполнялись дождем. Это нужно сделать, это милосердно. Михаил взял себя в руки. Одна из передних ног Никиты поднялась, лапа легла на руку Михаила.

— Прости, — прошептал Михаил и, затаив дыхание, как можно резче повернул. Он услышал хруст, и тело Никиты дернулось. Потом Михаил, ничего не осознавая, пополз по дождю и грязи. Он зарылся в высокую траву и свернулся в ней калачиком, и дождь продолжал лить на него. Когда он собрался с силами снова посмотреть на Никиту, он увидел неподвижный обезноженный торс волка, с одной человечьей рукой и кистью. Михаил сел на землю, обнял колени, уткнулся в них подбородком, пытаясь успокоить себя. Он уставился на труп с одной рукой, покрытой белой кожей. Его нужно было убрать с путей прежде, чем утром его обнаружат стервятники. Его нужно похоронить поглубже.

Никита ушел. Куда? — думал Михаил. И пришел к нему на ум вопрос Виктора: что есть ликантроп в глазах Божьих?

Он почувствовал, как что-то от него отпало. Наверное, это был последний цвет юности. То, что осталось, что ранее лежало, скрытое под ним, ощущалось сырым, с жесткими краями, словно кровоточащая рана. Чтобы прожить полноценную жизнь, подумал он, человеку нужно иметь такое сердце, которое обложено листами стали и извергает горячий пепел. И оно будет у него таким, если ему суждено выжить.

Он оставался возле тела Никиты, пока не перестал дождь. Ветер стих, лес присмирел. Лишь тогда Михаил побежал домой сквозь сгущавшуюся тьму, чтобы сообщить Виктору эту новость.

Глава 3

Петр зашелся плачем. Была самая суровая пора зимы; за стенами белого дворца завывал ветер, Виктор сгорбился над ребенком, лежавшим на подстилке из сена, которому было уже семь месяцев и он. Рядом поблескивал маленький костер, ребенок был укутан в оленью шкуру и в одеяло, которое Рената сшила из одежды путешественников. Петр не просто плакал, он пронзительно ревел, но не холод был тому причиной. Виктор, в бороде которого появились белые прядки, щупал лоб у Петра. Лоб горел. Виктор посмотрел на остальных.

— Началось, — сказал он. Голос у него был мрачен. Олеся тоже заплакала. Виктор рявкнул: — Замолкни! — И Олеся отползла, чтобы успокоиться.

— Что мы сможем поделать? — спросил Михаил, но он уже знал ответ: ничего.

Петр вот-вот должен был ступить на путь мучительных испытаний, и никто не мог помочь ребенку преодолеть этот путь. Михаил нагнулся над Петром; пальцами поправил одеяло, подтыкая его плотнее, просто потому, что испытывал потребность хоть что-то для него сделать. Лицо Петра горело, его льдисто-голубые глазки были окаймлены красным. На голове ребенка местами пробивались темные волоски. Глаза Олеси, подумал Михаил. Волосы мои. А внутри этого хрупкого тельца начиналась первая битва долгой войны.

— Он крепкий, — сказал Франко. — Он справится. — Но в голосе его не было уверенности. Как может дитя выжить после таких мук?

Франко поднялся на свою единственную ногу и с помощью соснового костыля доковылял до своей подстилки.

Виктор, Рената и Михаил спали кружком около ребенка. Олеся, свернувшись, спала, держась за Михаила. Плач Петра то усиливался, то сникал, становился хриплым, но не прекращался. Так же, как и вой ветра за стенами.

С каждым днем мучения Петра усиливались. Это было видно по тому, как он дрожал и корчился, как сжимал кулачки и, казалось, пытался бить ими по воздуху. Стая часто собиралась вокруг него; Петр горел огнем. Иногда он беззвучно кричал, разевая рот и крепко зажмуриваясь. Иногда плач наполнял помещение, и сердце у Михаила от него обливалось кровью, а Олеся плакала. Иногда, когда боли, казалось, стихали, Олеся пыталась накормить Петра сырым мясом, разжеванным ею в мягкую пасту; он большей частью поглощал ее, но становился все слабее, ссыхаясь у них на глазах, как старик. И все же Петр цеплялся за жизнь. Иногда плач ребенка становился столь ужасным, что Михаил думал о том, почему Бог вообще продолжает эти страдания. Иногда боль прекращалась на тричетыре часа, но потом она снова возвращалась, и плач возобновлялся. Михаил чувствовал, что и сама Олеся тоже была близка к кризису; глаза ее ввалились, а руки тряслись так, что она сама едва могла класть еду себе в рот. Она тоже старилась с каждым днем.

Как-то после долгой и изнурительной охоты ночью Михаила разбудили страшные хрипящие звуки. Он сел, потом было потянулся к Петру, но Виктор отстранил его, сам поспешил к ребенку. Рената сказала:

— Что это? Что случилось?

Франко проковылял на свет со своим костылем. Олеся только просто смотрела, глаза у нее были пустыми. Виктор сел на колени рядом с ребенком, лицо его было серым. Ребенок молчал.

— Он проглотил язык, — сказал Виктор. — Михаил, подержи его, чтобы он не бился.

Михаил сжал тельце Петра, и было похоже, что он держал раскаленный уголь.

— Держи его так, чтобы он не дернулся! — крикнул Виктор, пытаясь раскрыть рот ребенка и вынуть пальцами ему язык.

Это не удавалось. Лицо Петра посинело, он явно задыхался. Маленькие ручонки били по воздуху. Палец Виктора раскрыл рот ребенка, нашел язык и с помощью второго пальца подцепил его. Он выправил его; язык снова запал Петру в горло.

— Вытащи его! — завопила Рената. — Виктор, вытащи его!

Виктор потянул опять. Послышался хлюпающий звук, когда язык высвободился, но лицо Петра по-прежнему оставалось синим. Легкие трепетали, не в силах сделать вдох. На лице Виктора заблестел пот, хотя дыхание его в холодном воздухе выходило клубами пара. Он поднял Петра, держа ребенка за ножки, и шлепнул его ладонью по спинке. Михаил от звука шлепка слегка вздрогнул. Петр по-прежнему молчал. Виктор еще раз шлепнул его по спинке, посильнее. И в третий раз. Послышался шум выходящего воздуха, и изо рта ребенка вырвался клуб пара. За этим последовал вой боли и ярости, после которого шум бури показался слабее. Олеся протянула руки, чтобы взять ребенка. Виктор отдал его ей. Она баюкала малыша, слезы благодарности текли у нее по щекам; она подняла маленькую ручонку и прижала ее к своим губам.

И вдруг резко отстранила голову, глаза ее были широко раскрыты.

На белой коже ребенка появилась темная шерсть. Детское тельце у нее на руках корчилось, Петр открыл рот, чтобы слабо захныкать. Олеся подняла глаза на Виктора, потом на Михаила; Виктор сидел на корточках, положив подбородок на сложенные на коленях руки, его янтарные глаза блеснули на свету; он наблюдал.

Лицо Петра изменялось, образовывалась мордочка, глаза западали в покрывшийся темной шерсткой череп. Михаил услыхал, как сидевшая рядом Рената раскрыла рот, издав звук изумления. Уши Петра удлинялись, на кончиках появились мягкие белые волоски. Пальцы обеих ручек и носки обеих ножек втягивались, превращаясь в лапки с маленькими загнутыми коготками. Слабый хруст сопровождал изменения костей и суставов, и Петр затявкал, но затем этот его плач прекратился. Превращение заняло вероятно минуту. Виктор спокойно сказал:

— Отпусти его.

Олеся повиновалась. Синеглазый волчонок, с покрытым тонкой черной шерстью тельцем, пытался подняться на четыре лапки. Петр поднялся, упал, попытался встать и опять упал. Михаил хотел помочь ему, но Виктор сказал:

— Нет. Дай ему сделать это самому.

Петр попробовал лапки и приготовился подняться, тельце его дрожало от напряжения, голубые глазки сверкали от изумления. Хвостик извивался, волчьи ушки прядали. Он сделал шажок, потом другой, задние лапки у него заплелись и он упал еще раз. Петр издал от измождения звук «у-уф», из его ноздрей вился пар. Виктор нагнулся, протянул палец и стал водить им перед мордочкой Петра. Голубые глазки следили за ним — и тут головка Петра дернулась вперед, челюсти раскрылись и сомкнулись на пальце Виктора. Виктор высвободил палец из щенячьих зубов и поднял его кверху. На нем показалась капелька крови.

— Поздравляю, — сказал он Михаилу и Олесе. — У вашего сына появился молочный зуб.

Петр на какое-то время сдался в борьбе с силой тяготения. Он пополз по полу, обнюхивая каменные плиты. Под носом Петра из трещины вылез таракан и стал удирать от смерти, Петр от удивления тявкнул высоким голоском, потом продолжил свои исследования.

— Он превратится обратно, да? — спросила Виктора Олеся. — Правда?

— Увидим, — сказал ей Виктор, и это было все, что он мог предположить.

На половине пути по залу Петр ушиб нос о край плиты. Он начал тявкать от боли и, пока катался по полу, его тело снова начало менять свой облик на человеческий. Нежная черная шерстка ушла в мякоть, мордочка уплощилась в нос — из одной ноздри шла кровь — а лапки превратились в ручки и ножки. Тявканье сменилось ровным, во всю глотку, плачем, и Олеся бросилась к ребенку и схватила его на руки. Она укачивала и убаюкивала его и, наконец, Петр несколько раз всхлипнул и перестал плакать. Он остался человечьим дитятей.

— Ну, — сказал после паузы Виктор, — если наше новое пополнение переживет зиму, за ним будет потом интересно понаблюдать.

— Он выживет, — пообещала Олеся. Сияние жизни вернулось в ее глаза. — Я заставлю его выжить.

Виктор восхищался укушенным пальцем.

— Дорогая, я сомневаюсь, что ты сможешь заставить его вообще хоть что-либо сделать. — Он взглянул на Михаила и слегка улыбнулся. — А ты славно сработал, сынок, — сказал он и жестом велел Олесе с ребенком опять вернуться к теплу костра.

«Сынок», осознал Михаил, сказал он. Сынок. До этого ни один человек не звал его так, и что-то в этом звучало как музыка. В эту ночь он будет спать, слушая Олесю, убаюкивающую Петра, и будет видеть во сне высокого худого человека в военной форме, стоящего рядом с женщиной, совсем забытой Михаилом, и у этого человека будет лицо Виктора.

Глава 4

К концу зимы Петр был все еще жив. Он ел любую пищу, какую ему давала Олеся, и, хотя у него была привычка превращаться в волчонка без предупреждения и приводить остальную стаю своим постоянным тявканьем в неистовство, он большей частью оставался в человечьем виде. К лету у него прорезались все зубы, и Виктор держал свои пальцы подальше ото рта ребенка.

Иногда по ночам Михаил садился у края оврага и смотрел, как мимо проходил поезд. Он начинал считать секунды от того момента, как тот с грохотом выскакивал из западного туннеля, до того, как втягивался в восточный. В прошлом году он вполсилы бегал за ним вместе с Никитой. По правде говоря, для него не имело особого значения, как быстро он мог превратиться. Он знал, что действительно был в этом скор, но всегда отставал от Никиты. Теперь, однако, кости Никиты лежали в саду, а поезд, огромное существо, дышал черным дымом и сверкал в ночи своим блестящим глазом. Михаил часто думал, о чем же говорила бригада, когда нашла на буфере кровь и куски черной шерсти. Мы сбили зверя, наверное говорили они, если вообще обсуждали это. Зверя. Что-то такое, чему нельзя было быть на нашем пути.

В середине лета Михаил уже и сам скакал рядом с поездом, когда тот выскакивал из туннеля. Он не гнался за ним, просто разминал ноги. Паровоз всегда оставлял его позади, обдав напоследок клубами черного дыма, а горячий пар жег ему шкуру. И в эти ночи, после того, как поезд скрывался в туннеле, Михаил перебегал через пути туда, где умер Никита, и сидел в траве, и думал: я могу сделать это, если захочу. Я могу.

Может быть.

Ему нужно будет взять резкий старт. Самая каверзная задача — не сбиться с темпа, когда руки и ноги будут изменять форму. Именно из-за того, что изменение позвоночника изгибает тело, происходит нарушение равновесия. И нервы, а также суставы визжат при этом от боли, и если споткнуться о собственные лапы, можно налететь сбоку на поезд, и могут случиться еще сотни других, столь же ужасных вещей. Нет, не стоит так рисковать.

Михаил говорил себе, что не станет пытаться победить поезд. Он часто говорил себе так, но знал, что это неправда. Сама идея соревнования в скорости, испытания самого себя против того зверя, который убил Никиту, увлекала его. Он стал бегать вдоль путей, однако не соревнуясь — пока еще. Его равновесие на бегу было недостаточно устойчивым, он падал каждый раз, когда пытался на скорости превратиться из человека в волка. Однако это было вопросом времени, умения сохранять движение, пока передние лапы не опустятся, поддерживая скорость задних лап. Михаил продолжал пробовать и продолжал падать.

Однажды днем Рената вернулась с охоты с ошеломляющей новостью: на северо-западе менее чем в пяти верстах от белого дворца люди начали валить лес. Они уже вырубили просеку и приступили к постройке хижин из бревен. Вдоль просеки корчуют пни для дороги. У людей много телег, пил и топоров. Рената сказала, что она подползла облике подползла посмотреть, что там творится, один из людей увидел ее, сказала она, и показал на нее другим, прежде чем она скрылась в лесу. Что все это может значить? — спросила она Виктора.

Скорее всего, временный поселок лесозаготовителей, подумал он. Ни при каких обстоятельствах, сказал он стае, никто из них не должен приближаться к этому месту ни в человечьем, ни в волчьем виде. Люди, скорее всего, проработают все лето и уйдут. Самое лучшее — оставить их в покое.

Но Михаил заметил, что с того времени Виктор стал молчалив и задумчив. Он запретил кому бы то ни было охотиться; только ночью. Он нервничал и после того, как все ложились отдыхать, долго расхаживал взад и вперед по залу. В скором времени, когда ветер дул в их сторону, Михаил и остальные могли, отдыхая на солнце возле белого дворца, слышать звуки работы топоров и пил, сводящих лес.

Но вот наступил день…

Франко и Рената ушли на охоту, когда в небе висел месяц и лес был полон стрекотания сверчков. Прошло чуть больше часа, когда вдруг звуки далеких ружейных выстрелов заглушили шум насекомых и отдались эхом в переходах белого дворца.

Михаил насчитал четыре выстрела, пока стоял рядом с Олесей. Петр играл на полу заячьей косточкой. Виктор выронил книгу на латыни, которую читал Михаилу, и поднялся на ноги. Раздались еще два выстрела, и Михаил от этих звуков вздрогнул; они ясно напомнили ему те самые выстрелы и что тогда сделали пули.

Когда затих звук последнего выстрела, послышался вой: хриплый голос Франко, напуганный и звавший на помощь.

— Оставайся с Петром, — сказал Виктор Олесе и, идя к лестнице, начал уже изменять облик. Михаил последовал за ним, и два волка покинули белый дворец, мелькая в темноте, и понеслись в сторону, где выл Франко. Они не пробежали и версты, когда почуяли запах пороха и человеческий дух: горький запах пота и страха. В лесу светили фонари и люди окликали друг друга. Франко стал бешено тявкать, давая звуковой сигнал, который привел Виктора и Михаила к нему. Они нашли его, пригнувшегося, стоя у края обрыва, посреди густого подлеска, а перед ним вокруг костра были натянуты в круг палатки. Виктор толкнул Франко плечом под ребра, чтобы тот замолчал, и Франко покорно лег на брюхо, в глазах его светился страх — не перед Виктором, а от того, что происходило на освещенном костром пространстве.

Два человека с ружьями через плечо что-то волокли из леса на свет. Там было еще шесть человек, все вооруженные пистолетами или ружьями и с фонарями в руках. Все они собрались вокруг предмета, распростертого в пыли, и светили над ним фонарями.

Михаил почувствовал, что Виктор вздрогнул. У него у самого легкие будто бы наполнились ледяными иголками. На земле лежало тело волка с русой шерстью, пробитое тремя пулевыми отверстиями. В свете фонарей кровь Ренаты выглядела черной. И, всем на обозрение, у мертвого волка была одна человеческая рука и человеческая нога.

Боже мой, подумал Михаил. Теперь они знают.

Один из лесорубов стал читать молитву — хриплым, высокопарным голосом — и, когда закончил чтение, приставил дуло ружья к голове Ренаты и выстрелом разнес ее в клочья.

— Мы услышали людей, — рассказал Франко, когда они вернулись домой. Он дрожал, на лице его сверкал пот. — Они смеялись и разговаривали у костра, производя столько шума, что нужно было бы быть глухим, чтобы их не услышать.

— Глупо было подходить к ним! — рассвирепел Виктор, брызжа слюной. — Черт побери, они убили Ренату!

— Ей хотелось подобраться поближе, — ошеломленно продолжал Франко. — Я пытался удержать ее, но… она хотела посмотреть на них. Хотела подползти достаточно близко, чтобы расслышать, о чем они говорили. — Он затряс головой, борясь с оцепенением. — Мы стояли на краю просеки… так близко, что можно было слышать стуки их сердец. И мне кажется, что… что в них, с такой близи, было нечто такое, что загипнотизировало ее. Словно бы встреча с существами из иного мира. Даже когда один из людей поднял взгляд и увидел ее, она все еще не могла шевельнуться. Я думаю… — Он медленно сощурился, его мышление было вялым. — Я думаю… что всего лишь на мгновение… она позабыла, что она волк.

— Они теперь уйдут, правда? — с надеждой спросила Олеся, держа извивающегося ребенка. — Они уйдут прочь, назад, туда, откуда пришли. — Никто ей не ответил. — Разве нет?

— Тьфу, — сплюнул Виктор в костер. — Кто знает, что они будут делать? Они же безумные! — Он утер рот тыльной стороной ладони. — Может, они уйдут. Может от вида Ренаты они наложили в штаны и уже собирают вещички. Черт побери, они теперь знают о нас! Нет ничего страшнее, чем испуганный человек с пистолетом! — Он быстро глянул на Михаила и на Олесю с ребенком на руках. — Может, они уйдут, — сказал Виктор. — Но я бы на это не полагался. С этого дня мы будем постоянно следить с башни. Я буду первым. Михаил, ты пойдешь во вторую смену?

Михаил кивнул.

— Нам нужно поделиться на шестичасовые смены, — продолжал Виктор.

Он оглядел Олесю, Петра, Франко и Михаила: выживших членов стаи. Ему не нужно было говорить это вслух; выражение его лица говорило за него, и Михаил смог это прочесть. Стая вымирает. Взгляд Виктора обошел зал, словно бы в поисках потерянных.

— Рената мертва, — прошептал он, и Михаил увидел, как у него на глазах появились слезы. — Я любил ее, — сказал Виктор, ни к кому конкретно не обращаясь. А затем подобрал полы своей одежды из оленьей шкуры, резко отвернулся и пошел к лестнице.

Прошло три дня. Звуки работавших пил и топоров прекратились. На четвертую ночь после смерти Ренаты Виктор и Михаил прокрались к краю обрыва, стоявшего над кругом палаток. Палатки исчезли, костер остыл. Человечья вонь тоже пропала. Виктор с Михаилом пошли к западу, следуя по просеке из пней, чтобы найти основную стоянку лесорубов. Она тоже опустела. Хижины были пусты, телеги уехали. Но дорога, которую они прорубили в лесу, осталась, точно шрам. Следов трупа Ренаты не было; они забрали его с собой; что же случится, когда внешний мир увидит тело волка с человечьей рукой и ногой? Дорога эта была нацелена прямо на белый дворец. Из горла Виктора вышел низкий стон, и Михаил понял, что он означал: Боже, помоги нам.

Лето проходило вереницей знойных дней. Лесорубы не возвращались, на лесной дороге другие телеги не прокладывали колею. Михаил стал опять приходить ночью на край оврага и смотреть, как мимо грохочет поезд. Машинист, казалось, теперь вел состав даже быстрее, чем раньше. Он думал, слышал ли машинист о Ренате и те рассказы, которые наверняка должны были за этим последовать: в здешних лесах обитают чудовища.

Он несколько раз затевал гонку с поездом, каждый раз сбиваясь в тот момент, когда тело начинало превращаться из человеческого в волчье и равновесие у него нарушалось. Стальные колеса шипели на него и оставляли его позади.

Лето заканчивалось, лес одевался в пурпур и золото, лучи солнца косо скользили по земле, а утренний туман становился густым и холодным, когда появились солдаты.

Они пришли вместе с первыми заморозками. Из было двадцать два человека на телегах, запряженных лошадьми, и Виктор с Михаилом, пригнувшись в кустах, наблюдали, как они устраивались в бревенчатых хижинах, оставшихся после лесорубов. У всех солдат были ружья, а у некоторых еще и пистолеты. Одна телега была доверху нагружена провизией, а на другой среди ящиков с надписями «Опасно! Динамит!» был солидно выглядевший пулемет на колесах. Человек — должно быть, старший — сразу же расставил вокруг лагеря охрану, и солдаты начали копать траншеи и на дне их ставить заостренные деревянные колья. Они раскатали сети и развесили их среди деревьев, соединив расходящимися во все стороны натянутыми струнами.

Конечно, на всех ловушках остался их запах, поэтому обходить сети и струны было легко, — но затем половина солдат с двумя телегами направились по дороге лесорубов к месту, где когда-то стояли палатки, и там поставили свои палатки, выкопали еще траншеи и растянули еще сети со струнами. Они сняли ящики со взрывчаткой и спустили с телеги пулемет, и когда для пробы постреляли из пулемета, звучало это умопомрачительно, тонкие ветки падали, срезанные, будто бы работала дюжина топоров.

— Пулемет, — сказал Виктор, когда они возвратились назад в белый дворец. — Они привезли пулемет! Убивать нас! — Он неверяще покачал головой, в бороде его было полно седины. — Боже мой, они, должно быть, думают, что здесь нас сотни!

— Говорю же, нужно убираться отсюда, пока можно, — настаивал Франко. — Прямо сейчас, пока эти сволочи не отправились охотиться за нами.

— Куда идти, когда наступает зима? Может, выкопать норы и жить в них? Нам не выжить без крова.

— Нам не выжить тут. Они собираются прочесывать лес, и рано или поздно они нас найдут!

— Ну, и что же нам делать? — спросил спокойно Виктор, свет от костра окрашивал его лицо в красное. — Пойти к солдатам и сказать им, что нас не испугать? Что мы такие же люди, как и они? — Он горько улыбнулся. — Ты, Франко, пойдешь первым, а мы посмотрим, как они тебя примут.

Франко нахмурился и поковылял прочь на костыле, гораздо более проворный на трех лапах, чем на одной ноге. Виктор сел на корточки и задумался. Михаил мог сказать, что происходит в мозгу этого человека: с солдатами в лесу и их ловушками охотиться будет значительно труднее; Франко был прав, рано или поздно солдаты их обнаружат, а о том, что солдаты могут сделать с ними, когда поймают, нельзя было и подумать. Михаил глянул на Олесю, прижавшую к себе ребенка. Солдаты либо убьют нас, либо посадят в клетку, подумал Михаил. Но лучше смерть, чем стальная решетка.

— Сволочи выгнали меня из одного дома, — сказал Виктор. — Из второго они меня не выгонят. Я останусь здесь, что бы ни происходило. — Он встал, решение им было принято. — Все вы можете сами поискать что-нибудь другое, если хотите. Можете воспользоваться одной из тех пещер, где мы охотились на берсеркера, но будь я проклят, если буду корчиться и дрожать в пещере, как зверь. Нет. Мой дом здесь.

Наступила долгая тишина. Ее нарушила Олеся, голос ее был слаб и высказывал жалкую надежду:

— Может, они устанут искать нас и уйдут? Они долго здесь не продержатся, зима-то почти наступила. С первым снегом они уйдут.

— Да! — согласился Франко. — Они не останутся, когда погода станет холодной, это уж точно!

Впервые стае захотелось, чтобы скорее пришло ледяное дыхание зимы. Один хороший снегопад очистит лес от солдат. Но хотя воздух становился холодным, небо по-прежнему было ясным. С деревьев падали листья, и Виктор с Михаилом следили из кустов за солдатами, ходившими по лесу тесной группой с винтовками, нацеленными во все стороны. Одна группа прошла в сотне саженей от белого дворца. Они копали еще траншеи, вбивали в их дно заостренные кверху колья и закрывали все это сверху землей и листьями. Волчьи ямы, сказал Виктор Михаилу. Ловушки успеха не имели, но в один ужасный день Виктор и Михаил в страшной тишине наблюдали, как люди наткнулись на сад. В ход пошли руки и штыки, солдаты раскапывали могилы, приведенные в порядок после смерти берсеркера. И когда руки вытащили из земли волчьи и человеческие кости, Михаил опустил голову и пошел прочь, не в силах вынести подобное зрелище.

Снег припорошил лес. Северный ветер обещал зверские холода, но солдаты не уходили.

Заканчивался октябрь. Небеса потемнели, затянутые облаками. Однажды утром Михаил, возвращаясь с охоты с только что убитым зайцем в зубах, обнаружил врагов менее чем в пятидесяти саженях от белого дворца.

Их было двое, оба с ружьями. Михаил скрылся в кустах и затаился, глядя на приближавшихся солдат. Они разговаривали друг с другом, чтото про Москву; голоса у них были неспокойные, пальцы не отпускали курки. Михаил выпустил из пасти зайца. Пожалуйста, остановитесь, говорил он про себя солдатам. Пожалуйста, поверните назад. Пожалуйста…

Они не поворачивали. Их сапоги топтали листву, и каждый шаг подводил их все ближе к Виктору, Франко, Олесе и ребенку. Мышцы Михаила напряглись, сердце колотилось. Пожалуйста, уходите.

Солдаты остановились. Один из них раскурил папиросу, прикрывая спичку от ветра ладонями.

— Мы зашли слишком далеко, — сказал он другому. — Лучше вернуться, а не то Новиков спустит с нас шкуру.

— Да этот гад просто псих, — заключил второй, опираясь на винтовку. — Говорю, нам бы просто поджечь эти проклятые леса и покончить с этим. За каким чертом он хочет разбивать еще один лагерь в этой глухомани?

Он огляделся в лесу с благоговением и страхом, которые сказали Михаилу, что человек этот был горожанином.

— Сжечь все к черту и ехать спокойно домой, вот что я говорю.

Первый солдат пустил из ноздрей струю дыма.

— Вот поэтому мы с тобой и не офицеры, Степан. Мы слишком разумные, чтобы носить звездочки на плечах. Я тебе говорю, что если мне придется рыть еще одну проклятую траншею, я покажу Новикову, где он может воткнуть свой… — Он замолчал и уставился сквозь деревья. Над его головой вился дымок. — Что это? — спросил он осипшим голосом.

— Что такое? — Степан огляделся.

— Там. — Первый солдат сделал два шага вперед и показал. — Прямо впереди. Видишь?

Михаил закрыл глаза.

— Там какие-то здания, — сказал первый солдат. — Видишь? Вон башня.

— Боже мой, ты прав! — согласился Степан. Он тут же схватил ружье и выставил его перед собой.

Следующие слова заставили Михаила снова открыть глаза. Оба солдата стояли в пятнадцати саженях от него.

— Лучше сказать об этом Новикову, — сказал Степан. — Будь я проклят, если подойду ближе.

Он повернул прочь, и торопливо пошел по лесу. Первый солдат бросил окурок в сторону и поспешил за напарником.

Михаил поднялся. Он не мог позволить им вернуться в лагерь. Не мог, не должен был. Он подумал о костях, разбросанных по саду, словно выкопанные корешки, о голове Ренаты, разнесенной на части, о том, что эти люди сделают с Олесей и Петром, когда вернутся сюда с винтовками и взрывчаткой.

В нем билась ярость, и в глотке у него поднялось низкое рычание. Солдаты ломились через лес, чуть не бегом. Во рту Михаила еще была заячья кровь, но тело его летело за солдатами, черная полоса по серому лесу. Он бежал неслышно, с изящной четкостью убийцы. И даже сосредоточившись на двух солдатах и выбирая место, откуда совершать прыжок, сознавал простой факт: волчьи слезы не отличаются от человеческих.

Он стрелой взлетел вверх и вперед, задние лапы были словно пружины, и приземлился на спину любителя курить папиросы прежде, чем этот человек успел что-либо понять.

Михаил сбил его на землю, в палую листву, и сцепил челюсти на его шее. Он яростно мотнул головой вправо и влево, услышал звуки дробившихся костей. Человек забился, но это были предсмертные судороги. Михаил перестал рвать его шею, и тот без крика умер.

Послышался сжимающий сердце звук стесненного дыхания. Михаил поднял взгляд, зеленые глаза его блеснули.

Степан обернулся и поднимал ружье.

Михаил увидел, как палец солдата давит на курок. За миг до того, как пуля покинула ствол, Михаил отскочил в сторону, нырнув в кусты, и русский свинец выбил пятно в русской пыли. Прогремел второй выстрел, пуля прошла над плечом Михаила и выбила щепки из дуба. Михаил метнулся вправо, влево, ускользнул, сразу же остановился в палой листве и услышал, как солдат бежит. Этот человек звал на помощь, и Михаил двинулся за ним, как молчаливое возмездие.

Солдат запнулся о собственный сапог, удержался и побежал дальше.

— Помогите! Помогите! — кричал он и, повернувшись, сделал выстрел в то, что, как он думал, двигалось позади него.

Однако Михаил гнал его так, чтобы отрезать от лагеря. Солдат продолжал бежать и кричать, в волосах его запутались листья, и Михаил выскочил из кустов и хотел было уже прыгнуть, но в следующую секунду тратить усилия оказалось ни к чему.

Земля под ногой солдата провалилась, он свалился на землю и листья. Его крик оборвался на приглушенной ноте. Михаил осторожно встал на краю ямы и посмотрел вниз. Тело солдата дергалось, пробитое семью или восьмью заостренными кольями. Запах крови был очень силен, и от всего этого Михаил яростно закружился, пытаясь поймать собственный хвост.

В следующий момент он услыхал крики: быстро приближались другие солдаты. Михаил повернулся и быстро побежал к тому месту, где лежал мертвым первый. Он ухватил челюстями труп за шею и с трудом потащил в кусты. Тело было тяжелым, ткани его рвались; это была грязная работа. Уголком глаза он увидел мелькнувшее белое; Виктор подскочил рядом и помог ему утащить труп в тень под густыми соснами. Потом Виктор щелкнул клыками перед мордой Михаила — сигнал убегать. Михаил замялся, но Виктор жестко толкнул его плечом, и он подчинился. Виктор пригнулся к земле, прислушиваясь к шуму, производимому солдатами. Их было восемь человек, и пока четверо снимали мертвого с кольев, остальные четверо стали красться по лесу, держа ружья наготове.

Звери пришли. Виктор всегда знал, что они когда-нибудь придут. Звери пришли, и они не откажутся от их кровавой плоти.

Виктор встал, призрак среди деревьев, и побежал назад к белому дворцу, в его ноздрях оставался гнилостный запах этих зверей.

Глава 5

Плечо Михаила сжала рука, прерывая его беспокойный двухчасовой сон, к губам прижался палец.

— Тихо, — сказал Виктор, скорчившись рядом с ним. — Прислушайся.

Он глянул на Олесю, которая уже проснулась и прижимала к себе Петра, потом опять на Михаила.

— Что такое? Что происходит? — Франко с помощью костыля поднимался.

— Идут солдаты, — ответил Виктор, и лицо Франко побледнело. — Я видел их с башни. Их пятнадцать или шестнадцать, а может больше.

Он увидел в темно-синем предрассветном сумраке, как они перебегали от дерева к дереву, думая, что невидимы. Виктор слышал скрип колес; они тащили с собой пулемет.

— Что будем делать? — Голос Франко был на грани паники. — Нужно убираться, пока можно!

Виктор глянул на едва горевший костер и кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Мы уйдем.

— Уйдем? — спросил Михаил. — Куда? Наш дом здесь!

— Забудь про это! — сказал ему Франко. — У нас не будет ни малейшего шанса, если они застанут нас здесь.

— Он прав, — согласился Виктор. — Мы скроемся в лесу. И, может быть, вернемся назад, когда солдаты уйдут. — По тому, как он это сказал, было понятно, что сам он в это не верил; раз солдаты обнаружили волчье логово, они до первого снега могут и сами перебраться туда жить. Виктор встал. — Больше здесь оставаться нельзя.

Франко не стал медлить. Он отбросил костыль, серая шерсть начала покрывать его тело. Через минуту он уже закончил превращение, тело его удерживало равновесие на трех ногах. Нужно было превращаться Михаилу, но Петр был еще в человеческой коже, и потому Олеся тоже не могла превратиться. Он решил остаться человеком. Лицо Виктора и его голова стали изменяться; он сбросил одежду, гладкая белая шерсть вырастала у него на груди, плечах и спине. Франко уже поднимался по лестнице. Михаил схватил Олесю за руку и потянул ее с ребенком за собой.

Полностью превратившись, Виктор возглавил их. Они шли за ним по извилистым переходам, мимо окон с высокими сводами, в которые проросли ветви — и вдруг увидели, как предрассветное небо озарилось. Не солнцем, которое еще только красной прорезью виднелось над горизонтом, а сверканием шипящего бело-огненного шара, который поднимался из леса и дугой падал вниз, омывая все ярким ослепительно-белым светом. Огненный шар упал во дворе дворца, и вслед за ним еще два взлетели над лесом и тоже упали. Третий выбил остатки цветного стекла в одном из окон и влетел во дворец, брызгая и сверкая, как миниатюрное солнце.

Виктор пролаял остальным не останавливаться. Михаил поднял ладонь, защищая глаза от слепящего огня, другая его ладонь стиснула руку Олеси. Франко на трех ногах скакал сразу за Виктором. За окнами темнота превратилась в обманчиво холодный белый дневной свет. Что-то во всем этом для Михаила было похоже на сон, когда он двигался по переходам в ночной дреме на вялых ногах. Ослепительный свет отбрасывал на стены гротесковые искаженные тени, смешивая человеческие и волчьи очертания в новые жизненные формы.

Чувство нереальности происходящего не исчезло у Михаила даже тогда, когда в коридоре перед ними появился солдат — фигура без лица, — поднял ружье и выстрелил.

Виктор уже прыгнул на человека, но Михаил услышал рычанье Виктора и понял, что пуля нашла цель. Виктор своим весом сбил солдата на пол, и, когда солдат вскрикнул, вырвал ему глотку одним мощным рывком.

— Они здесь! Сюда! — закричал другой солдат. — Их тут целая дюжина!

Топот сапог эхом отдавался от камней. Выстрелило второе ружье, от стены над головой Франко отскочили искры. Виктор повернулся, толкая Франко назад, откуда они пришли. Михаил увидел в проходе впереди восемь или девять солдат, прорваться через них было невозможно. Виктор лаял, голос его от боли охрип, солдаты кричали, а на руках Олеси орал Петр. Прогремели еще два выстрела, обе пули рикошетом отскочили от стен. Михаил повернулся и побежал, таща за собой Олесю. И, повернув за угол, остановился, столкнувшись лицом к лицу с тремя солдатами.

Они разинули рты, пораженные тем, что увидели человеческое существо. Но один из них быстро опомнился и поднял ствол ружья, целясь в Михаила.

Михаил услышал собственное рычание. Он метнулся быстрым смазанным пятном, схватился за ствол и вывернул его вверх в тот момент, когда прозвучал выстрел. Он почувствовал горячее дыхание пули, когда она опалила его плечо. Другая его рука метнулась вперед, и только тогда, когда его кривые когти впились в глаза человека, он понял, что рука его превратилась. Это произошло в один миг, волшебство ума, возобладавшего над телом, и когда он вырвал глаза человека, солдат взвыл и отшатнулся назад к своим товарищам. Третий опрометью бросился прочь, крича о помощи, а второй начал беспорядочно, не целясь, стрелять из ружья. Пули отлетали от стен и потолка. Позади Михаила взлетела тень; у нее было три лапы и она врезалась головой в живот солдата. Человек боролся с Франко, однако хоть ноги Франко были слабы, это не касалось его клыков. Он разодрал солдату лицо и вцепился ему в горло. Михаил был на коленях, тело его корчилось, он стряхнул с себя оленью шкуру и отдался превращению.

Сверкнула сталь. Солдат нанес удар вниз, и нож, который он держал в руке, впился в загривок Франко. Франко дернулся, но не отпустил горло солдата. Солдат выдернул нож, ударил еще и еще раз. Франко осел ниже, раздирая гортань солдата. Нож вонзился в шею Франко по самую рукоятку, и из ноздрей его хлынули две кровавые струи.

В клубах порохового дыма появились еще два солдата, их ружья плюнули огнем. В бок Михаила ударило молотом, стиснув его дыхание. Другая пуля окровавила мочку уха. Франко взвыл, когда пуля ударила в него, но тут же извивом метнулся вперед, нож все еще торчал в его шее, и вонзил клыки в ногу одного из солдат. Другой солдат выстрелил в Франко в упор, но тот по-прежнему раздирал в неистовстве когтями и клыками. Из дыма внезапно выпрыгнул Виктор, с его плеча стекала темная кровь, и налетел на второго солдата, сбив его на пол. Михаил теперь полностью превратился в волка, запах крови возбудил его ярость. Он прыгнул на человека, которого атаковал Франко, и вдвоем они быстро с ним разделались. Потом Михаил повернулся и накинулся на противника Виктора, клыки его нашли глотку и разодрали ее.

— Михаил.

Это был слабый стон.

Он обернулся и увидел Олесю, опустившуюся на колени. Петр орал, а она крепко держала его. Ее глаза стекленели. Из уголка рта сочилась тонкая струйка крови. Колени ее окружала красная лужица.

— Михаил, — прошептала она и протянула ему ребенка.

Но он не мог взять Петра. У него были лапы, а не руки.

— Пожалуйста, — молила она.

Но Михаил не мог и ответить. Волчий язык не мог произносить слова человеческой любви, или нужды, или печали.

Льдисто-голубые глаза Олеси закатились. Она начала падать вперед, все еще не отпуская ребенка, и до Михаила дошло, что голова ребенка вот-вот разобьется о камни.

Он перескочил мертвого солдата и скользнул под ребенка, смягчив своим телом падение Петра.

Он услышал, как через дымный коридор стали вбегать новые солдаты. Виктор залаял: сигнал, поторапливающий убегать. Михаил не двигался с места, он оцепенел, суставы и мышцы словно бы заледенели.

Виктор укусил Михаила в раненое ухо и потянул за него. Солдаты были уже почти рядом, Виктор слышал скрип колес: пулемет.

Франко качнулся вперед, вцепился зубами в хвост Михаила потащил, едва не оторвав его. Боль резанула нервы Михаила. Петр все продолжал орать, солдаты вкатывали пулемет, а Олеся недвижно лежала на камнях. Виктор и Франко продолжали тащить Михаила, понуждая его встать. Он ничего не мог сделать ни для Олеси, ни для сына. Михаил поднял голову, щелкнул челюстями на Виктора, отгоняя его назад, а затем он осторожно высвободился из-под Петра, так, чтобы ребенок соскользнул на пол. Он поднялся, в его пасти был солоноватый вкус крови.

В дыму показались фигуры людей. Послышался звук удара металла о металл: откидывали затвор.

Франко поднял голову, неловко из-за ножа в шее, и завыл. Вой эхом отдался в проходе, и палец, потянувшийся к спусковому крючку, замер. И тут Франко пополз в сторону солдат, тело его приготовилось к прыжку. Он кинулся в клубившийся дым, челюсти его широко раскрылись, чтобы рвать все, что ни попадет под его клыки. Заговорил пулемет, пули распороли Франко пополам.

Виктор повернул в другую сторону и метнулся по коридору, перепрыгивая через мертвых солдат. Пулемет продолжал строчить, пули отскакивали от стен, гудя как осы. Михаил увидел, как тряхнуло тело Олеси, когда еще одна пуля попала в нее, и осколок, отскочив от стены, провизжал рядом с Петром. У Михаила выбор был только один: или погибнуть здесь, или попытаться вырваться. Он круто повернул и заспешил за белым волком.

Как только он рванулся прочь, он услышал, что пулемет прекратил стрельбу. Петр все еще орал. Один из людей закричал: — Прекратите стрелять! Там ребенок! — Михаил остановился. Судьба Петра, какова бы она ни была, была не в его власти. Но пулемет не стрелял, и винтовки тоже молчали. Может, в конце концов, в русском сердце было и милосердие. Михаил не оглядывался; он продолжал бежать прямо за Виктором, мозг его уже переключился с настоящего на будущее.

Виктор нашел узкую лестницу, ведущую наверх, и помчался по ней, оставляя на камнях капли крови. К ним прибавлялась и кровь Михаила. Они проскочили в окно без стекла на верхнем этаже, выскользнули на крышу и скатились по ней на заросли внизу. Потом они, следуя бок о бок, ворвались в лес и, отбежав на безопасное расстояние, оба остановились, тяжело дыша в холодном свете восхода; опавшую листву под ними окропили красные капли. Виктор зарылся в листья и лег, наполовину укрытый, тяжело дыша и хрипя от боли. Михаил оцепенело бродил кругами, пока не упал: силы его иссякли. Он стал зализывать свой раненый бок, но язык его не нашел пули; она пробила мякоть и вышла под углом, не задев ребро и внутренние органы. Но, тем не менее, Михаил истекал кровью. Он заполз под прикрытие ели и там впал в беспамятство.

Когда он очнулся, уже поднялся ветер, завывая в вершинах деревьев. День завершался; солнце уже почти скрылось. Михаил увидел Виктора, белого волка, зарывшегося в листья. Он встал, шатаясь, добрался до Виктора и толкнул его. Сначала ему показалось, что Виктор мертв, потому что тот был совсем неподвижен, но затем Виктор застонал и поднял голову, по краям его рта запеклась кровь, а глаза были тусклыми и пустыми.

В брюхе у Михаила жгло от голода, но он был слишком истощен, чтобы охотиться. Он, шатаясь, пошел в одну сторону, потом в другую, не в силах сообразить, что делать. Затем просто стоял какое-то время, голова его свесилась, а бок опять намок от крови.

Вдалеке раздался глухой гул. Михаила насторожил уши. Гул повторился. Он понял, что звук шел с юго-востока, оттуда, где был белый дворец.

Виктор пошел по лесу и поднялся на вершину небольшого каменистого гребня. Он стоял неподвижно, куда-то уставившись, и через некоторое время Михаил, собрав силы, тоже вскарабкался на гребень, чтобы встать с ним рядом.

Закручиваясь на ветру, столбом поднимался черный дым. В середине его основания плясали красные языки огня. Пока Виктор с Михаилом смотрели на это, раздался третий взрыв. Они видели обломки камней, взлетающих в небо, и оба поняли, что происходило: солдаты взрывали белый дворец, чтобы от него не осталось камня на камне.

Еще два взрыва выбросили столбы огня в надвигавшуюся темноту. Михаил увидал, как башенка — за которую так давно зацепился его змей — подкосилась и повалилась на землю. Грохнул еще более мощный взрыв, и из его пламени вылетело что-то, напоминавшее по виду горящих летучих мышей. Их подхватил ветер, закручивая в неистовом вихре, и еще через несколько мгновений Виктор и Михаил почуяли запахи гари и пепла от бессмысленного уничтожения. Горящие летучие мыши покрутились над лесом и стали падать.

Несколько из них отнесло почти прямо к двум волкам, но им не было нужды глядеть на них с близи, они и так знали, что это было. Горевшие страницы были написаны на латинском, немецком и русском языках. Многие были украшены цветными иллюстрациями, выполненными руками мастеров. Какое-то время остатки плодов цивилизации падали вниз черными снежными хлопьями, а затем ветер подхватил их и унес прочь, и не осталось ничего.

Ночь взывала к спокойствию, но пламя бешено разрасталось на ветру и начало охватывать деревья. Два волка стояли на вершине скалистого гребня. Языки пламени красными бликами отблескивали в двух парах глаз: одной виделось проявление истинной природы зверей, уничтожающих то, что сотворяли люди, и она ненавидела эту картину; другая в вялой покорности остекленело уставилась на конец трагедии собственной жизни. Пламя подскакивало и плясало, довольно ухмылялось, и от его прикосновения зеленые сосны сворачивались, становясь коричневыми. Михаил стал подталкивать Виктора: пора было уходить, куда бы они ни направлялись, но Виктор не двигался. Только спустя много времени, когда они оба почувствовали приближение огня, он все-таки издал звук: глубокий, изнутри шедший стон, признание полного поражения. Михаил спустился с гребня и пролаял Виктору уходить. Наконец Виктор отвернул прочь от огня и сошел вниз, дрожа всем телом и опустив голову.

Это столь же верно для волков, как и для людей, думалось Михаилу, когда они кружили по лесу. Живи свободным… Олеся, Франко, Никита… и все остальные — ушли. А как же насчет Петра? Лежат ли его косточки под развалинами белого дворца, или солдаты забрали его? Что произойдет с Петром вне дикой природы? Михаил осознал, что наверное никогда об этом не узнает, и может быть, это к лучшему. Ему внезапно пришло в голову, что он — убийца. Он убивал человеческие существа, ломал им шеи и вырывал глотки… Боже, помоги ему… это было так нетрудно…

А хуже всего было то, что убийство доставляло ему удовольствие.

И хотя книги обратились в пепел, голоса их остались у Михаила в мозгу. Сейчас ему слышался один из этих голосов, из книги Шекспира:

Бродить, как Каин, будешь ты в ночи,

И солнце спрячет от тебя лучи.

О горе! Неужели, Боже правый,

Чтоб вырос я, был нужен дождь кровавый?

Он продолжал углубляться в лес, Виктор следовал за ним, ветер по-прежнему дул, а за их спинами горели деревья.

Глава 6

Когда пришел снег, Михаил и Виктор уже больше десяти дней жили в одной из пещер, где Виктор когда-то охотился на берсеркера. В ней было достаточно места для двух волков, но не для двух человек. Ветер становился пронзительнее, свирепо дул с севера, и возвращение в человеческий облик было самоубийством. Виктор впал в летаргию и спал днями и ночами. Михаил охотился для обоих, хватая все, что можно, с блюда леса.

Зима вступила в свои права. Михаил проделал путешествие до солдатского лагеря и нашел его пустым. Никаких следов Петра. Снег скрыл под собой колеи от телег и все запахи людей. Михаил обошел огромный участок сожженных деревьев и обгоревшие каменные развалины, которые были когда-то белым дворцом, и вернулся в пещеру.

Ясными ночами, когда сияла окаймленная голубым ореолом луна и в небе мерцали миллионы звезд, Михаил пел. Теперь в его пении была сплошная боль и тоска; радости у него больше не осталось. Виктор не покидал пещеру, лежал клубами белой шерсти, и уши его изредка дергались от пения черного волка, но Михаил пел по-прежнему в одиночестве. Потоки блуждающего ветра эхом разносили по лесу его голос. Ответа не было.

Шли недели и месяцы, и Михаил чувствовал, что в нем остается все меньше и меньше человеческого. У него не было потребности в том хрупком белом теле; четыре лапы, когти и клыки теперь его вполне устраивали. Шекспир, Сократ, высшая математика, немецкий, латинский и английский языки, история и религия: все это принадлежало другому миру. В той жизни, которую теперь вел Михаил, основным предметом было выживание. Не выучить этот урок значило умереть.

Зима пошла на излом. Затем вьюги сменились ливнями, в лесу появилась молодая зелень. Однажды утром, возвратясь с охоты, Михаил обнаружил обнаженного старика с белой бородой, сидевшего над расселиной на корточках возле кучи булыжников. Виктор ежился на солнцепеке, лицо его было морщинистым и бледным, но он взял свою долю убитой крысы и съел ее сырой. Он смотрел на поднимавшееся в небо солнце, но его янтарные глаза не светились. Он чуть выставил вперед одно ухо, будто слышал в отдалении знакомые звуки.

— Рената? — позвал он слабым голосом. — Рената?

Михаил лежал на брюхе рядом, на булыжниках, пережевывая пищу и стараясь не слышать дрожащий голос. Через некоторое время Виктор закрыл лицо ладонями и заплакал, и сердце у Михаила заныло.

Виктор глянул вверх и, казалось, в первый раз увидел черного волка. — Ты кто? — спросил он. — Ты кто?

Михаил продолжал есть. Он-то знал, кто он.

— Рената? — опять позвал Виктор. — А, вот и ты. — Михаил увидел, как Виктор слабо улыбнулся, обращаясь в воздух. — Рената, он думает, что он волк. Он думает, что останется здесь навсегда и будет бегать на четырех лапах. Он забыл, какое он на самом деле чудо, Рената, что внутри-то он человек. И после того, как я обращусь в прах и уйду туда, где ты, он думает, что он все еще будет здесь, охотясь за крысами на обед. — Он коротко рассмеялся, делясь шуткой с духом. — Подумать только, ведь я часами вдалбливал знания в его голову! — Его слабые пальцы пощупали темный шрам на плече и коснулись твердого очертания пули, все еще сидевшей там. Потом он перевел внимание на черного волка. — Превращайся обратно, — сказал он.

Михаил вылизывал крысиную косточку и не обратил на него внимания.

— Превращайся обратно, — повторил Виктор. — Ты же не волк. Превращайся обратно.

Михаил ухватил зубами маленькую голову, челюстями разгрыз ее и полакомился мозгом.

— Рената тоже хочет, чтобы ты превратился обратно, — сказал Виктор. — Слышишь ее? Она к тебе обращается.

Михаил слышал ветер и голос этого сумасшедшего человека. Он закончил есть и облизал лапы.

— Боже мой, — тихо сказал Виктор. — Я, наверно, схожу с ума. — Он встал, вгляделся в расселину. — Но я не настолько обезумел, чтобы полагать, что я действительно волк. Я — человек. И ты, Михаил, тоже. Превращайся обратно. Пожалуйста.

Михаил и не собирался. Он лежал на брюхе, следя за кружившими в вышине воронами, и хотел, чтобы какая-нибудь из них упала ему прямо в зубы. Он не хотел ощущать запах Виктора, это слишком напоминало ему про расплывчатые фигуры с ружьями.

Виктор вздохнул, понурил голову. Медленно и осторожно он начал спускаться со скалы, тело его хрустело в суставах. Михаил встал и полез за ним, чтобы предохранять его от падения. — Не нужна мне твоя помощь! — закричал Виктор. — Я — человек, и в помощи твоей не нуждаюсь! — Он спустился со скалы в пещеру, вполз в нее и лег, свернувшись, уставившись в пустоту. Михаил скрючился на выступе перед пещерой, ветерок ерошил его шерсть. Он следил за воронами, кружившими в небе подобно черным бумажным змеям, и во рту у него выделялась слюна.

На весеннем солнце лес пробуждался. Виктор не превращался в волка; Михаил не превращался в человека. Виктор все больше слабел. Холодными ночами Михаил влезал в пещеру и ложился к нему, согревая его теплом своего тела, но сон Виктора был хрупок. Его постоянно мучили кошмары и он вскакивал, зовя то Ренату, то Никиту, то еще кого-нибудь из ушедших. В теплые дни он взбирался на скалу над расселиной и там замирал, глядя в сторону подернутого дымкой западного горизонта.

— Ты должен уехать в Англию, — говорил Виктор черному волку. — Именно так, в Англию. — Он кивнул головой. — В Англии люди цивилизованные. Они не убивают детей. — Он дрожал; даже в жаркие дни его плоть была холодна, как пергамент. — Ты слышишь меня, Михаил? — спросил он, и волк поднял голову и уставился на него, но не ответил.

— Рената? — Виктор говорил в воздух. — Я ошибался. Мы жили поволчьи, но мы — не волки. Мы — человеческие создания, и мы принадлежим тому миру. Я ошибался, когда держал всех здесь. Ошибался. И каждый раз, когда я гляжу на него, — он показал на черного волка, — я понимаю, что поступал неправильно. Для меня уже слишком поздно. Но не для него. Он может уйти, если хочет. Он должен уйти. — Он покрутил сцепленными худыми пальцами, будто бы пытался найти, а затем словно бы нашел решение проблемы. — Я боялся мира людей. Я боялся боли. И ты тоже, Рената, верно? Я думаю, мы все боялись. Мы могли бы уйти, если бы решились. Мы могли бы научиться тому, как выжить в тех диких условиях. — Он поднял голову в сторону запада, в сторону невидимых деревень, поселков и городов за горизонтом. — О, там — ужасные места, — тихо сказал он. — Но именно там место Михаилу. Не здесь. Вовсе не здесь. — Он оглянулся на черного волка. — Рената говорит, что ты должен уйти.

Михаил не шевельнулся; он дремал на солнце, хотя слышал все, что говорил Виктор. Хвост его бессознательным движением согнал муху.

— Ты мне не нужен, — сказал Виктор с раздражением в голосе. — Ты думаешь, что поддерживаешь мою жизнь? Как же! Я могу поймать голыми руками то, мимо чего твои челюсти сто раз промахнутся! Ты думаешь, это — преданность? Это — глупость! Превращайся обратно. Сынок, ты меня слышишь?

Зеленые глаза черного волка открылись, потом опять лениво закрылись.

— Ты — идиот, — решил Виктор. — Я тратил время на идиота. О, Рената, зачем ты ввела его в стаю? Перед ним жизнь, а он хочет отказаться от чуда. Я ошибался… я сильно ошибался. — Он встал, все продолжая ругаться, и опять полез в пещеру. Михаил тут же поднялся и последовал за ним, следя за движениями старика. Виктор отогнал его, как всегда, но Михаил все-таки шел за ним.

Шли дни. Начиналось лето. Почти каждый день Виктор забирался на скалу и разговаривал с Ренатой, а Михаил лежал рядом, наполовину слушая, наполовину дремля. В один из таких дней до них донесся гудок паровоза. Михаил поднял голову и прислушался. Машинист паровоза пытался отогнать с путей животное. Может, стоило сбегать туда ночью, посмотреть, не сшиб ли кого-нибудь паровоз? Он положил голову, солнце грело ему спину.

— У меня есть еще один урок для тебя, Михаил, — тихо сказал Виктор, после того как затих гудок паровоза. — Может бы, самый важный урок. Живи свободным. Это все. Живи свободным, даже если тело твое в оковах. Живи свободным тут. — Он дотронулся дрожавшей рукой до головы. — Это то место, где никто не может сковать тебя. И — может быть, это самый трудный урок, который нужно выучить, Михаил, но: любая свобода имеет свою цену, но свобода разума бесценна. — Он сощурился, глядя на солнце, и Михаил поднял голову, глядя на него. Что-то новое прозвучало в голосе Виктора. Что-то окончательное. Это напугало его, хотя ничто не пугало его с тех пор, как за его семьей пришли солдаты. — Тебе нужно покинуть это место, — сказал Виктор. — Ты — человеческое создание, и ты принадлежишь тому миру. Рената со мной согласна. Ты находишься здесь из-за старика, который разговаривает с духами. — Виктор повернул голову к черному волку, и его янтарные глаза Виктора сверкнули. — Я не хочу, чтобы ты был здесь, Михаил: жизнь ждет тебя там! Ты понимаешь?

Михаил не повернулся.

— Я хочу, чтобы ты ушел. Сегодня. Я хочу, чтобы ты ушел в тот мир как человек. Как чудо. — Он встал, и Михаил сразу же тоже встал. — Если ты не уйдешь в тот мир… какой тогда прок в том, чему я тебя учил? — Белая шерсть побежала по его плечам, по груди, по животу и рукам. Борода на шее раздвоилась, лицо стало изменяться. — Я был хорошим учителем, не так ли? — спросил он, голос у него понижался по тону до рычанья. — Я люблю тебя, сынок, — сказал он… — Не подведи меня.

Позвоночник у него крючило. Он опустился на четыре лапы, белая шерсть покрыла его хилое тело, он часто заморгал на солнце. Задние лапы у него напряглись, и Михаил понял, что он собирается сделать.

Михаил метнулся вперед.

Но белый волк сделал то же.

Виктор взметнулся в воздух, все еще превращаясь. И полетел, слегка вильнув телом, к камням на дне расселины.

Михаил закричал, крик вышел высоким горестным лаем, но то, что он хотел прокричать, было:

— Отец!

Виктор летел беззвучно. Михаил отвел взгляд, веки его крепко закрылись, он не увидел, не мог позволить себе увидеть, как белый волк долетел до камней.

Поднялась полная луна. Михаил согнулся над расселиной, неподвижно уставясь в нее. Время от времени он вздрагивал, хотя ночь была жаркой. Он попробовал запеть, но ничего не выходило. Лес молчал, и Михаил был одинок.

Голод — зверь, не ведающий печали — грыз его желудок. Железнодорожные пути, подумал он; мозг у него был вялый, отвыкший думать. Пути, по которым ходит паровоз. Может быть, сегодня паровоз сшиб кого-нибудь. Возможно, там, на рельсах, лежит пища.

Он побежал через лес к оврагу, через траву и плотные кусты к путям. Вяло поискал вдоль рельсов, но запаха крови не было. Нужно возвращаться в пещеру, решил он; теперь там был его дом. Может, по пути он найдет зайца или мышь…

Он услышал далекий грохот.

Он поднял лапу, коснулся рельса и почувствовал вибрацию. Через минуту поезд выскочит из западного туннеля и, прогрохотав вдоль оврага, влетит в восточный. Красная лампа на последнем вагоне будет раскачиваться взад-вперед. Михаил уставился на то место, где умер Никита. В его мозгу жили духи, и они разговаривали. Один из них прошептал: — Не подведи меня.

Это пришло к нему как внезапное озарение. На этот раз он все же может побить поезд. Если действительно захочет этого. Он может побить поезд, начав гонку волком, а закончив человеком.

А если же он окажется недостаточно быстр… ну, так что ж? Вокруг был целый лес, полный духов, так почему бы ему не присоединиться к ним и не петь новые песни?

Поезд приближался. Михаил проследовал к выходу из западного туннеля и сел около рельсов. В теплом воздухе мерцали светлячки, звенели цикады, дул мягкий ветерок, мышцы Михаила играли под черной шерстью.

— Жизнь ждет тебя там, — подумал он. — Не подведи.

Он почувствовал кисловатый дух пара. В туннеле блеснул свет. Грохот перерос в звериное рычание.

И тут, с ослепительным светом и брызгами красных искр, из туннеля вырвался паровоз и помчался к востоку.

Михаил вскочил (слишком медленно! слишком медленно! — подумал он) — и помчался. Паровоз уже обошел его, стальные колеса были от него менее чем в трех саженях. Скорее! — подбодрил он себя, и обе пары ног подчинились. Он мчался, стлался над самой землей, его обдували завихрения воздуха от паровоза. Лапы били по земле, сердце молотило. Скорее. Еще скорее. Он догнал паровоз… нагнал его… пошел на обгон… Искры жгли ему спину, вихрями омывали морду. Он продолжал нестись, чуя запах собственной подпаленной шерсти. Он обошел паровоз уже на шесть саженей… на восемь… на десять… Быстрее! Быстрее! Избавившись от вихрей и искр, он рванул вперед, тело было словно создано для скорости и выносливости. Он видел темнеющий впереди зев восточного туннеля (вовсе не собираюсь я это делать, — подумал он, но быстро отбросил эту мысль, прежде чем она завладела им), обошел поезд на двадцать саженей, и начал превращаться.

Первыми начали изменяться лицо и голова, четыре лапы все еще несли его вперед. Черная шерсть на плечах и спине перешла в гладкую кожу. Он почувствовал боль в позвоночнике, спина стала удлиняться. Боль залила все его тело, но он не сбавлял хода. Шаг стал укорачиваться, ноги изменялись, теряя шерсть, позвоночник распрямлялся. Паровоз догонял его сзади, спереди на него несся восточный туннель. Он зашатался, поймал равновесие. Искры зашипели, коснувшись его белых плеч. Лапы изменились, теряя цепкость; появились пальцы.

Сейчас или никогда.

Михаил, человек и волк, оттолкнулся перед паровозом от земли и прыгнул на другую сторону.

Сияние фар поймало его на лету и, казалось, запечатлело этот драгоценный миг. Вот он, глаз Божий, подумал Михаил. Он ощутил горячее дыхание паровоза, услышал грохот всесокрушающих колес, увидел буфер, который вот-вот врежется в него и раздерет на части.

Он вжал голову в плечи, закрыл глаза и приготовился к удару. В сиянии фары тело его пронеслось над буфером и упало в траву. Он свалился на спину, дыхание с силой рвалось из легких. Жар паровоза обдал его, яростный порыв ветра взъерошил волосы, сноп искр обжег безволосую грудь. Через короткий миг он сел и посмотрел на красную лампу, раскачивавшуюся из стороны в сторону на въезжавшем в темный туннель последнем вагоне.

Поезд ушел.

Казалось, каждая косточка его тела вышла из сустава. Спина и ребра были в синяках. Ноги истерты, пальцы порезаны. Но он остался жив, и он пересек пути.

Какое-то время он сидел, тяжело дыша, тело его блестело от пота. Он не знал, сможет ли встать или нет; он не помнил, как ходить на двух ногах.

Глотка у него напряглась. Он попытался заговорить. Получилось, но с трудом.

— Я жив, — сказал он, и звук собственного голоса — гораздо более глухо, чем он его помнил — поразил его.

Михаил никогда не чувствовал себя таким голым. Первым его желанием было превратиться обратно, но он сдержался. Быть может, потом. Но пока — нет. Он лежал в траве, собираясь с силами и давая мыслям свободу. Что там, за лесом? — задумался он. Что было там, снаружи, в том мире, которому, как говорил Виктор, он принадлежал? Это должно было быть чудовищное место, полное опасностей. Дикая страна, где зверству нет границ. Он боялся этого мира, боялся того, что мог найти в нем… но боялся при этом и того, что мог найти в себе.

— Жизнь ждет тебя там, снаружи —.

Михаил сел и уставился вдоль путей в сторону запада.

— Не подведи меня —.

В той стороне лежала Англия, страна Шекспира. Цивилизованная страна, говорил Виктор.

Михаил поднялся на ноги. Колени подогнулись, он снова упал.

Вторая попытка была удачнее. С третьей попытки он наконец встал. Он забыл, какой он, оказывается, высокий. Посмотрел на луну. Она была той же самой луной, но вовсе не такой красивой, как глазами волка. Лунный свет блеснул на рельсах и, если тут были духи, они бы запели.

Михаил сделал первый, осторожный шаг. Ноги были неловкими. И как это он раньше ходил на них?

Он научится делать это опять. Виктор был прав; здесь ему жизни нет. Но он полюбил это место, и бросить его будет тяжело. Это — мир его юности; ждал же его другой, более суровый мир.

— Не подведи меня, — думал он.

Он сделал второй шаг. Потом третий. Ему все еще было трудно, но он шел.

Шел Михаил Галатинов, бледная обнаженная фигура в лунном свете. Он вышел из западного выхода туннеля на двух ногах, как человек.

Загрузка...