Через Кордильеры

В Бразилии кофе обычно называют «зеленым золотом».

Французские купцы в Нигерии некогда окрестили слоновую кость «белым золотом».

Выражение «черное золото» не всегда относилось только к углю; арабы-работорговцы много раньше стали именовать так свою живую статью дохода — сотни тысяч негров, на которых они устраивали охоту, чтобы затем в портах превращать их в деньги и вывозить за море.

У Перу тоже есть свое «золото». Его не случайно называют «золотой пылью», не удостаивая более точным описанием.

У перуанских золотоискателей есть два постоянных и надежных союзника: сухой воздух и тропическое солнце. Первый союзник не допускает сюда дождей, которые могли бы смыть золотую пыль в океан. Второй повышает качество накопившихся здесь сокровищ до тех пор, пока золотоискатели не увезут их отсюда.

Каждый развязавший мешок с этой золотой пылью, пожалуй, пережил бы такое же разочарование, как и дети, которым сказочный злой волшебник превратил их драгоценные клады в камни и черепки.

На ладони остаются лишь невзрачные зловонные комочки, землистого цвета пыль, осколочек горной породы, песок и мелкие ракушки, пучок перьев и кусочек скорлупки; в случае удачи из мешка можно вытащить даже птичью мумию. А педант, положив немножко такой золотой пыли под лупу, обнаружит в ней целый зверинец засушенных блох, вшей, клещей, мошек и прочей живности.

— Навоз вместо золота, — сказал бы он разочарованно.

Да, навоз.

Именно так несколько веков назад называли эту пыль инки. Они очень ценили huanu, смертью карали тех, кто нарушал покой производителей его, и были благодарны этому удобрению за то, что даже в горах оно позволяло им не умереть с голоду.

От древнего слова «huanu» на языке индейцев кечуа значительно позже возникло испанское название «гуано», которое всего лишь полтора века назад появилось в списках товаров. Когда более чем сто лет назад, в 1840 году, некоторые предприимчивые люди отправились осматривать побережье Перу и близлежащие острова, их, пожалуй, охватило такое же чувство опьянения, какое двадцатью двумя годами позже овладело господином Ниекерком в Южной Америке, когда он узнал, что сверкающий камешек, найденный дочуркой госпожи Джекобс на берегу Оранжевой реки, есть не что иное, как алмаз. Они обнаружили в море несколько островков, которые издали поблескивали над водой, как огромные шлемы. Через несколько лет, когда тысячи рабочих сняли ценные наносы и когда люди добрались до самой скалы, острова оказались на пятьдесят шесть метров ниже. За двадцать один год — с 1851 по 1872 — на перуанских островах в Тихом океане было добыто свыше 10 миллионов тонн гуано. Более миллиарда крон[28] ежегодно загребали предприниматели в свои карманы за богатство островного царства, в течение веков откладываемое птицами, но и государственной казне досталась такая сумма, что у перуанских министров финансов голова пошла кругом.

В итоге произошла невероятнейшая вещь, какую когда-либо вообще знала история капитализма и частного предпринимательства. Возникло крупнейшее коммерческое предприятие, основанное на охране природы. Самый прибыльный зоологический сад, самый доходный вольер, куда посетителям вход был запрещен. Ни один цирк с участием хищников никогда не приносил таких головокружительных барышей, как птичьи острова в Тихом океане. Ни одно предприятие подобного рода не добивалось с помощью международных соглашений, чтобы пароходы и самолеты обходили его, дабы не нарушать покоя обитателей островов; ни одна фирма на свете…

Но не будем забегать вперед.

Наши гуановые приключения начались совсем иначе.

Ключ к птичьему царству

На лимской калье Зарате стоит роскошное здание с порталом в стиле нового Ренессанса. В первом этаже по обеим сторонам открытого коридорчика тянутся подряд служебные помещения, разделенные всего лишь низкими перегородками. Чиновники за столами заполняют накладные, роются в картотеках, перебрасывают из рук в руки телефонные трубки, стучат на пишущих машинках и гремят счетными автоматами. Картина такая же, как и в любом банке где-нибудь за углом, в экспедиторской конторе или в агентстве по импорту товаров.

Но в отличие от этих обычных учреждений у сравнительно небольшого числа служащих в доме на калье Зарате перед глазами стоит всего лишь одно слово: гуано. Телефоны выкрикивают его чиновникам в уши, пальцы выстукивают его на пишущих машинках; это волшебное слово мелькает в заголовках листов картотек и коносаментов[29], оно притаилось в каждой бумаге. Три раза в день почтальон вываливает на стол в экспедиции груду телеграмм с адресам COMADGUANO. Это не что иное, как сокращенное название предприятия: «Compania administradora de guano». Эта компания держит в руках исключительное право добычи птичьего помета на всех перуанских островах, разбросанных по Тихому океану на протяжении 3 тысяч километров.

Оказалось не так-то просто отыскать гуановую фирму. Вероятно, именно потому, что она столь знаменита. Наш путь к ней лежал через перуанское министерство земледелия и через другую патентованную компанию — «Sociedad Nacional de pesca», которая занимается рыболовством в перуанских водах. Выяснилось, что даже в министерстве земледелия никто не имеет права выдать специальное разрешение на посещение островов.

— Позже вы поймете, почему мы так строго охраняем острова и никого туда не пускаем, — предсказывал нам главный директор компании. — Время от времени мы допускаем туда иностранных журналистов или кинооператоров, и то лишь в периоды, когда на островах ведутся работы. Во время гнездования птиц туда не разрешается вступать вообще никому.

— На каких островах сейчас идут работы?

— Их не так уж много. Сборщики сейчас находятся на небольших северных островах возле Чиклайо и потом на островах Чинча. Это наши самые крупные разработки. Вам бы следовало как-нибудь добраться до Пунтильи за Писко, это около трехсот километров к югу от Лимы. Вот, взгляните, — директор Карлос Льоса показал на карту. — Впрочем, одну минутку, я узнаю, в каком состоянии там работы.

Через восемь минут девушка-секретарь положила на стол радиограмму с южных островов.

— В четверг, в восемь утра, из Пунтильи на южную Чинчу отплывает моторный катер с провизией. Если вас устраивает, можете на нем отправиться туда. Сегодня у нас вторник. За завтрашний день вы сумеете с удобствами доехать до Пунтильи и переночевать на берегу в нашем общежитии. Капитана катера зовут Эмилио Фиестас. Я сообщу о вас по радио в Пунтилью и на острова. Оставьте мне ваши фамилии.

Ла-Пунтилья

Это маленькое приморское местечко, зажатое берегами залива. За ним тянется обширная песчаная пустыня, скрашенная кое-где одинокой пальмой и отшельнической лачугой, сооруженной из прутьев, досок и травы. Дорожки между несколькими домиками конторы компании, общежитием для случайных приезжих и верфями усыпаны морским песком и мелкими ракушками. На бортах лодок, покачивающихся на волнах у берега, сидят чайки вместе с бакланами и буревестниками. Дважды в день по стальным рельсам, по которым здесь спускают деревянную тележку для вытаскивания судна из воды на ремонт, поднимается прилив.

В Пунтилье царит тишина, нарушаемая бесконечным плеском океана под причалом, от которого время от времени отчаливает моторная лодка. Горсточка мужчин населяет этот глухой уголок, живя тут без женщин, без детей, без связи с «Большой землей». Они бывают счастливы, когда раз в год по обещанию кто-нибудь на некоторое время нарушит их одиночество.

— Мы ожидали вас еще до полудня, — встретил, нас, как старых знакомых, радиотелеграфист Альфредо Чиенда. — Вчера утром, спустя несколько минут после вашего ухода из дирекции, мы получили радиодепешу. На острове уже о вас тоже знают. А вечером придет и доктор Авила, наш орнитолог. Вы можете его расспрашивать сколько влезет. Он с удовольствием рассказывает о своих любимцах. Он способен говорить до тех пор, пока вы не заснете у него на глазах.

Вскоре мы освоились в Пунтилье и чувствовали себя как дома. Конца нет задушевным разговорам с людьми, которые на долгие месяцы прикованы к этому мысу, выдвинутому с материка как передовой дозор островов. Они жадно ловят каждое слово, хоть и живут ближе к «Большой земле», чем сотни их товарищей, которых отделяет от побережья 14 морских миль.

— Еще в прошлом веке океан вокруг кишел китами, — платят они нам рассказами за наши рассказы. — Тут же, прямо в Пунтилье, у норвежских китобоев была база. Они открыли здесь драгоценный источник питьевой воды; до сих пор ее возят отсюда танкеры до самого Кальяо. С того времени этот источник называют Pozo noruego, — поясняет старый плотник с верфи.

— А вон там, в горах, за песчаными дюнами, находится знаменитое древнее кладбище — Паракас. Там обнаружили сотни могил, да вы наверняка о них знаете. Если у вас останется хотя бы несколько часов, вы должны туда сходить посмотреть…

Ночь медленно опускается на океан и на сушу; последние отблески дня гаснут в потемневшей глади воды, и за излучиной залива во мраке ночи заискрилась россыпь огоньков Паракас.

Рыбаки вытащили сети из моря и развесили их на шестах.

«Ведь вы же видели наших индейцев…»

За кормой моторного катера «Элио Адриано» чуть заметно удаляются берега. Нос его разрезает гладь залива, и вдоль бортов его тянутся две волны, словно косы в пене. По всему горизонту над землей повисла низкая пелена тумана — неизменная серо-голубая полоска, которая каждое утро стелется над перуанским побережьем до тех пор, пока ее не поглотит полуденное солнце.

— Океан сегодня смирный, как барашек, доктор. Воистину Тихий океан.

— Como una taza de leche, — засмеялся доктор Энрике Авила. — Как чашка молока. Он действительно бывает таким, но только в летнее время. Посмотрели бы вы, что он вытворяет, когда солнышко перекочует на север. Тогда Тихий океан вовсе не такой уж тихий.

Желтоватая полоска суши передвинулась за правый борт, а вскоре и совсем исчезла, словно синева ее вдавила в океан. Впереди показались три скалистых конуса, которые увеличивались с каждой минутой.

— Их называют Tres Hermanos — Три брата. Обратите внимание на как бы входы в тоннели у первых двух. Это типичный вид всех здешних островов, — раздался голос доктора Авилы. — Я сказал капитану, чтобы сегодня он плыл прямо на север, мимо острова Бальестас, чтобы вы могли заснять его берега. Думаю, это стоит сделать.

Он помолчал, а потом вдруг спросил:

— Скажите, вы умеете говорить по-русски?

— Конечно, но… почему вы об этом спрашиваете?

— Простите, мне хотелось задать вам этот вопрос еще утром. Я долго раздумывал, спрашивать мне у вас или нет, когда узнал, что вы из Чехословакии. Мне нужен ваш совет…

— С удовольствием, разумеется! В чем дело?

— Да вот мучаюсь. Русский алфавит я уже знаю, знаю и довольно много слов. Но что толку, если грамматика никак не укладывается у меня в голове. Шесть падежей вместо наших четырех, трудные окончания вместо наших предлогов…

— Вы учите русский язык, доктор?

— Да. Я хотел бы изучать советскую литературу по моей специальности. У них есть прекрасные орнитологи, а переводов их работ на другие языки так мало!

— А у вас есть учитель русского языка?

— Что вы! Большей частью я околачиваюсь либо здесь, на островах, либо в Пунтилье. Я учу язык сам в свободные минуты по учебнику, изданному еще при царизме. А теперь алфавит у них уже несколько изменился, так что дело у меня подвигается медленно. Мне бы хотелось поскорее научиться…

— В Москве наверняка издали современный учебник русского языка для учащихся, говорящих по-испански. Почему вы не напишете, чтобы вам его прислали?

— Легко сказать, — задумчиво улыбнулся доктор Авила. — Написать в Москву! Не забывайте, что вы в Перу. Я, как видите, по происхождению индеец, а это может кончиться плохо. Мне не хотелось бы потерять работу. Понимаете, ведь для меня дело не только в русском языке. Вам же это нетрудно понять. Я хорошо знаю, что за последние десятилетия сделано в России для угнетенных народов. Результаты их усилий, их успехи, в стремлении сохранить малочисленные азиатские нации, их язык и собственную культуру, достижения в ликвидации всеобщей неграмотности — все это достойно удивления. Вы знаете, я орнитолог, в политике не разбираюсь. И не занимаюсь ею. Здесь, в Перу, к тому же и нет возможностей изучать идеологию русских, да я и не очень-то к этому склонен. Но в том, что сделали русские, должен быть какой-то здравый смысл, раз они смогли добиться такого. Вы ведь познакомились со столькими странами в Южной Америке, вы видели наших людей, индейцев. Вы ведь хорошо знаете, как бедно живут наши люди сегодня…

Из машинного отделения, улыбаясь, смотрит на нас молодой индеец в тельняшке. Юнга, здоровый парнишка с живыми глазами. У него на коленях лежит раскрытая толстая книга.

— Можно посмотреть?

— Это так, господин, испанский словарь.

— Но ведь ты говоришь по-испански очень хорошо.

— Говорю, это правда, но я хочу писать. Хорошо писать. Я… я пробую писать стихи. Я ищу в словаре правильные выражения.

— Можешь показать нам какое-нибудь из твоих стихотворений?

— Не сердитесь, у меня с собой ничего нет. Тетрадь моя дома, в Пунтилье. Но я пытаюсь писать обо всем: о родине, о родителях, о… о любви. Последнее стихотворение я посвятил ребятам из нашей деревни. На будущей неделе я получу интересную книгу. Теорию классического стиха…

Киты идут за кормом

Доктор Авила бросил взгляд на спокойную гладь океана. Потом неожиданно обернулся к нам:

— Приготовьте камеры, через четверть часа пройдем мимо острова Бальестас. Эй, капитан, в проливе сбавьте немного ход!

Изборожденные расщелинами отвесные скалы архипелага Бальестас, которые во время нашего отплытия из Пунтильи были скрыты за мысом Пунта Пехерей, появились на горизонте так, словно кто-то вывалил на стеклянную доску пирожки из песка. Через час это уже были не детские пирожки.

За это время они разрослись до гигантских размеров и с каждым мгновением приближались к нам. Черные тучи поднимались над отвесными скалами островов; разбиваясь на отдельные точки, они стремительным дождем падали с неба в воду и снова взмывали в безоблачное небо. От живой тучи то и дело отрывались длинные стаи; они летели волнами, вычерчивая в воздухе бесконечную синусоиду, и тут же рассыпались, едва птицы одна за другой начинали откалываться от эскадрильи. Пикируя на воду, они с лету врезались в нее, и вся поверхность пенилась, как от града.

— Сегодня северо-восточный ветер, он дует от нас в сторону острова, — раздался голос Авилы. — Иначе мы бы давно уже почувствовали близость гуано. Носом! Нам придется обогнуть острова Чинча с другой стороны, с запада. Там уж от этого аромата не избавиться.

— Скажите, доктор, что это такое там, впереди? Вон там, чуточку правее!

— Где? Я ничего не вижу.

— Столбы воды над поверхностью. В последний раз мы видели их у южного побережья Африки, во время охоты на китов.

— Вполне возможно. Для нас это всегда хорошее предзнаменование. Да, вон там, вы правы, это киты. Они идут сюда из полярных областей за анчоусами. Это основная пища всех птиц на наших островах. Вы ведь наверняка знаете анчоусы. Engraulis rigens Jenyns. Их продают в масле, хорошо засоленными, они очень вкусны, и лучше всего они как закуска! Но вернемся к китам! Как только они появляются возле наших островов, можно уже не заботиться о корме. Нам пока неизвестно, чем это вызывается, но течение Гумбольдта не постоянно, и иногда условия в нем меняются настолько, что оно вовсе не приносит нам анчоусов. Для птиц это катастрофа. Вы бы плакали, увидев острова, когда там начинается повальный голод. Все, что не может бежать, умирает…

Постепенно минуем острова Бальестас. В 200–300 метрах от нас проплывают отвесные стены, изъеденные солнцем, ветром и водой. Подойти ближе капитан не рискует. Под самой поверхностью воды скрыты острые утесы, которые у берегов выступают из воды, как острия стамесок, иглы и шипы, вытесанные из камня миллионами ударов морского прибоя. Фантастические скалистые замки с зубчатыми бойницами, причудливые пещеры и тоннели, наполненные вспененной водой, клочок песчаного пляжа с блестящими бурыми валунами.

Вдруг один из этих отполированных валунов шевельнулся. Что такое? Или это обман зрения? Нет, вот зашевелился второй, третий, у них выросли неуклюжие ласты, и вот эти «валуны» уже ковыляют к прибою, пока волна не слизывает их вглубь. Стадо морских львов. Они безмятежно грелись на песчаном берегу защищенного залива, а теперь испуганно удирают от опасности.

Круглая бульдожья голова самца еще раз выныривает за кормою катера, любопытно озирается и исчезает под водой.

Островитяне на охоте

— Доктор, утром вы говорили, что на гуановых островах нет никакой растительности.

— Разумеется! Большое содержание азота и фосфора в гуано сожгло бы самую устойчивую флору. Но и без гуано там все равно бы ничего не росло. Там нет ни щепотки земли. И, кроме того, никогда не бывает дождя. На островах вы не встретите ни травинки.

— Но ведь вон же явные заросли кустарника. Похоже на густую карликовую растительность, взгляните-ка!

— Что вы, возьмите-ка лучше бинокль! Или потерпите, пока подойдем поближе. Это птичьи гнездовья. Сейчас, правда, они не покрывают острова сплошь. Светлые пятна — участки, на которых сбор гуано был недавно закончен. Во время же гнездования весь остров сплошь покрыт птичьими телами.

Мы навели бинокль, и от волнения у нас захватило дух. Линзы как бы раздробили темные участки и придали им движение, открыв нам живую, кишащую массу птичьих тел. Каждую секунду над темной поверхностью взметались сотни крыльев, птицы отрывались от своих гнезд и улетали за пищей, а сотни других приземлялись с добычей.

— Вы хорошо сделали, что взяли с собой кинокамеры, — похвалил нас доктор Авила. — Понимаете, сто птиц вместе человек может себе представить. Тысячу, пожалуй, тоже… Но если вы станете кому-нибудь рассказывать о миллионе птиц, вам не поверят. А на этих островах их живет во много раз больше, — вот теперь даже вы не верите мне, я угадал? Кинокамера — свидетель, которому люди поверят, когда вы им будете рассказывать о гуановых островах…

Перед носом «Элио Адриано» увеличивались в размерах острова Чинча, отделенные друг от друга проливами. Каменные замки островов Бальестас уже давно скрылись из виду в конце пенистой дорожки, протянувшейся за кормой катера, и небо вокруг вновь закрылось живыми тучами..

— Обратите внимание на отдельные виды птиц, — в докторе Авиле вновь проснулся орнитолог. — Здесь три главных производителя: бакланы, пикеро и пеликаны. Вот это как раз пеликаны, Pelecanus oсcidentalis thagus. Они входят в ту же группу Ciconiiformes, что и ваш центральноевропейский аист, только в особую подгруппу. Мы называем их «гребцами» — Steganopodes. Они крупнее всех на этих островах. Посмотрите-ка, сколь неуклюжи они, даже на охоте.

Метрах в пятидесяти над водой летела огромная стая пеликанов. Их движения напоминали замедленную киносъемку. Во время полета они сложили свои длинные шеи в виде большой буквы «S», прижав их к спине и груди. Казалось, будто их клювы воткнуты прямо в зобы. Было очень смешно смотреть, как во время полета они мудро оглядывали все вокруг, словно с наблюдательной вышки.

Вдруг от живой тучи крыльев оторвался пеликан и, наполовину сложив крылья, стремительно ринулся к воде. В какую-то долю секунды у самой воды он вытянул шею, сложил крылья и вонзился в пучину так, что от его тела взметнулся фонтан брызг. А за ним — второй, пятый, десятый, как эскадрилья пикирующих штурмовиков. Через несколько секунд пеликаны вынырнули, стряхнули добычу в мешки под клювами, а оттуда в зобы, тяжело захлопали крыльями по воздуху и стали медленно подниматься. Некоторое время они ещё цеплялись лапами за воду, пока не набрали достаточной скорости. Немного погодя туча птиц сгустилась, последний пеликан присоединился к стае, и вот уже они снова плывут в образцовом строю.

— Они опустошили район улова и полетели искать новый. Анчоусы плавают в океане большими косяками и постоянно кочуют с места на место. На их месте я бы, пожалуй, тоже не стал ждать. Как только птицы их обнаруживают, они все сразу стремительно кидаются в воду и охотятся за ними до тех пор, пока не заставят рыбу пуститься наутек. А здесь, направо, — взгляните-ка — бакланы. Phalacrocorax bougainvillii из группы аистовых, как и пеликаны. Только на аистов они совсем не похожи, правда? Но, знаете, орнитологи никогда не классифицируют птиц по тому, на кого они кажутся похожими с первого взгляда. Бакланы во время лова понапрасну в воду не суются, они устраиваются более комфортабельно, видите?

Черноватая стая небольших птиц покачивалась на волнах. Их были сотни, а может, и тысячи. Они сидели спокойно и поджидали. Вдруг, оттолкнувшись ногами, они один за другим молниеносно исчезли в глубине.

— Доктор, да ведь они настоящие водолазы!

— Я бы не сказал. Настоящие водолазы — это поганки и гагары, но они относятся к другой группе, Colymbiformes. Но бакланы прекрасно себя чувствуют под водой. Они могут пробыть там долго. Видите, как далеко они вынырнули от места погружения? За отдельной птицей проследить невозможно, вы смотрите на край стаи, там лучше видно, как далеко они продвигаются под водой. Но это все пустяки. Подлинные мастера в полете и рыболовстве — это пикеро, видите их? Это вон те, белые. Sulla variegata, аистовые, а гребцы они такие же хорошие, как пеликаны и бакланы…

— Доктор, ведь они похожи на крупных чаек. Что общего может быть у них с аистами?

— Вечером я вам это объясню. Но вы только посмотрите, как они смелы!

Пикеро не могли получить на испанском языке более точного названия. Дословно пикеро означает «жалящий». Они действительно похожи на чаек, но крупнее и сильнее их. В воду они бросаются со значительно большей высоты, чем пеликаны, падают и вонзаются в воду, как пущенная из лука стрела. При падении они ничуть не сбавляют скорости, даже, наоборот, чтобы из быстрого горизонтального полета перейти в пике, они поднимаются выше, складывают крылья, какую-то долю секунды еще регулируют падение веерообразно расправленными перьями хвоста, а затем складывают и их. Тело пикеро настолько обтекаемо, что, падая в воду, оно почти не поднимает брызг. Эти птицы вонзаются в водную гладь поистине как стрела, моментально выныривают и без труда взлетают. Они никогда не ныряют прямо с поверхности, как бакланы. Там, где за рыбой охотятся пеликаны, вода ходит волнами и бурлит, как у подножья водопадов. А когда на зеркальную гладь океана сыплются пикеро, то они нарушают ее спокойствие не больше, чем сильный дождь.

— Полюбуйтесь-ка на них! Ведь как летят! Они могли бы послужить образцом для конструкторов реактивных самолетов, — обращает наше внимание доктор Авила. Глаза его так и сияют.

Пикеро летят, вытянув шеи, убрав распластанные крылья к задней половине корпуса и прижав ноги к телу, как полностью втянутые шасси реактивного истребителя.

Стая бакланов вдруг испуганно взмыла вверх. В воде мелькнуло несколько темных теней, они пронеслись в двух-трех десятках метров от борта катера, словно по команде выскользнули из глубины и, описав плавную дугу, снова погрузились в волны. Это были дельфины.

Мы находились в Тихом океане всего лишь около трех часов в нескольких километрах от побережья. Но и этого было достаточно, чтобы представить себе, какие несметные богатства скрыты в его водах. Киты, дельфины, морские львы, миллионы птиц, сотни миллионов рыб. Сколько труда должны потратить люди, живущие в глубине континентов, чтобы получить хотя бы малую толику того, что природа кладет к ногам счастливых жителей большинства приморских стран, хотя и не всех, — восточные берега Южной Америки, столь богатые растительностью, смотрятся в почти мертвый океан. А мертвая пустыня перуанского побережья нашла свой противовес в океане, в котором бурлит жизнь.

На берег по канатам

— Ну так как вы себя чувствуете? Я только того и ждал, когда вы сами об этом скажете. Но это еще не совсем настоящий аромат гуано, это лишь самая малость того, что вас ждет, когда придется шагать по гуано, когда вы будете нюхать его в течение недели и днем и ночью. Это пока что только «душок», ведь мы еще по крайней мере в двух километрах от острова, — посмеивался Авила. А мы тем временем медленно бледнели.

— Как же люди выдерживают там, на островах?

— Вы все узнаете сами и тоже привыкнете. Сначала, пожалуй, вам вывернет желудки, но это пройдет через час, ну, через полдня. А завтра вы уже будете пропитаны этим запахом настолько, что даже и не вспомните о нем.

Катер наполовину уменьшает первоначальную скорость. Капитан осторожно ведет свой «Элио Адриано» среди утесов, которые грозно ощетиниваются всякий раз, когда с них схлынет волна. Огромные желто-бурые скалы перед островами прямо на глазах растут из моря. Уже скрылись из виду сплошные белые пятна гуано на вершинах островов. Теперь на горизонте царапают лазурную синеву неба угловатые башни, ворота, сторожевые вышки и бастионы крепостей, изрезанные ущельями и исхлестанные пеной прибоя. Страшная картина сказочных владений чудовищ и драконов, ворота в таинственное царство, куда слетаются миллионы заколдованных существ, превращенных в безмолвных птиц. Над головой шелестят крылья, тысячи птиц дождем падают в воду, тела их длинными нитями прорезают воздушное пространство во всех направлениях, распластанные крылья их плещутся на отвесных скалах, каменных стенах, повсюду, куда только хватает глаз. Беспорядочное и непрерывное движение царит в небольших гнездовьях, на утесах и террасах, которые, покачиваясь, проплывают мимо катера.

— Мы находимся слишком близко, мне не схватить их даже широкоугольным объективом. Доктор, скажите, пожалуйста, не могли бы мы немного вернуться назад и плыть хотя бы на двести метров подальше от берега? Мне нужно боковое освещение…

— Разумеется, только скажите! Повернуть солнце для вас я не смогу, а вот катер — это уже проще.

«Элио Адриано» поворачивает руль от берега и описывает большой эллипс, проплывая вдоль восточных утесов самого южного из трех островов Чинча. Через полчаса он направляется в пролив между южным и средним островами, отвесные стены которых срываются прямо в океан.

— Высота среднего Чинча — шестьдесят метров над уровнем моря, южного и северного — несколько меньше, около сорока семи, — произнес доктор Авила, когда мы отложили аппараты в сторону.

Дюжина стальных тросов наискосок опускается в воду с края южного острова. Кажется, будто капитан этого каменного колосса приказал бросить якоря, чтобы остров во время шторма не унесло. Эта подвесная дорога, единственное средство для переправы крупных грузов, связывает остров с морем. По ней мешки с гуано переправляются в трюмы судов, а припасы с судна на берег.

Однако нигде и в помине нет клочка низкого берега, где можно было бы безопасно пристать.

— Как же мы попадем на остров, капитан?

— Катер останется в проливе, но вы даже и не заметите, как окажетесь на острове, мы уже почти на месте. Видите, вон там? Другим способом наверх не попасть. Скалы здесь слишком крутые, весь день по ним хлещет прибой.

В самой узкой горловине пролива между южным и средним островами в 10 метрах над водой возвышается деревянное сооружение. Под ним укреплен подъемный трап, а со столбов в конце площадки свисает веревочная лестница. Высоко на скале, левее причала, сбились в кучу строения, обложенные грудами мешков. На мачте, укрепленной возле этих строений, в знак приветствия взвился перуанский флаг, и несколько человек замахали нам руками и шляпами.

Капитан высунулся из рубки.

— Эй, Панчо, глуши мотор! И отдай якорь!

Юный поэт вновь превратился в юнгу, работа так и закипела в его руках. А тем временем по крутой тропинке и ступеням, вырубленным в скале, обгоняя друг друга, к причалу бегут люди. Один из них в мгновение ока ловко соскользнул по веревочной лестнице и прыгнул сверху в раскачивающуюся на волнах лодку.

Он подгреб к самому «Элио Адриано». Рядом с катером его лодка вдруг стала похожей на ореховую скорлупку. Волны, идущие с океана по проливу между островами, то и дело подбрасывают оба суденышка, как щепки. По пути к берегу мы чувствуем себя, словно на горной железной дороге, с той только разницей, что здесь под нами нет рельсов, которые могли бы подсказать, какой номер выкинет лодка в следующую секунду. Океан грохочет в близких скалах, и гребни волн вдребезги разбиваются о грудь острова в пяти метрах от нас.

— Подъемный трап мы сегодня спустить не можем! — кричат нам люди с площадки, а один из них прикладывает руки ко рту. — Придется вам забираться по веревочной лестнице!

Легко сказать, а как это делается? Никогда в жизни нам не приходилось стоять на веревочной лестнице. Растерянно смотрим друг на друга и на Авилу.

— Ловите трап за конец и лезьте. Руками хватайтесь только за боковой канат. Ноги заносите на деревянные перекладины с боков. Но руками за них не беритесь, — советует капитан.

Веревочная лестница мелькает над головой, нужно только ухватиться за нее и в конце концов выбраться на безопасное место, на твердую землю. Но лодка не ждет. Гребец подъезжает сбоку, подстерегает волну, а затем всей силой наваливается на весла. Конец лестницы, который секунду назад был еще далеко от рук и в метре над головой, сильно ударяется последней перекладиной в дно лодки и тут же снова взлетает вверх. Так это кажется в первую минуту, пока мы не убеждаемся, что лестница висит неподвижно, а лодка вместе с нами, как пробка, носится по волнам.

Гребец несколько раз повторяет один и тот же маневр, все мы приготовились схватить трап, как только он окажется досягаемым, но слишком силен прибой. Снова и снова лодка проваливается между волнами — как раз под трапом, а когда она оказывается на гребне, трап уже позади нас. Снова, еще раз!

Волна! Хватай трап! Он как раз перед новичком! Через секунду Мирек уже висит в воздухе, а лодка вместе с волной проваливается на 2 метра вниз. Быстрей вверх! И вот снова волна, и опять трап перед учеником, словно по заказу! Иржи карабкается за Миреком. Это, в самом деле, случайность? Гребец только улыбается.

Проходят еще секунды напряжения, пока над разбушевавшимся морем поднимается футляр с кинокамерой, которую юнга укрепил в петле троса. Затем переправляется аккумулятор, штатив, чемодан с запасом пленки, и только тогда наступает момент, когда мы можем крепко пожать руки людям с острова.

В эти полные напряжения минуты мы совсем забыли о том, что, собственно, уже стоим на гуано.

Азот, фосфор, поташ

Вероятно, вам иногда случалось стирать с новой шляпы небольшую светлую кляксу, послав при этом всех воробьев ко всем чертям.

Именно эти кляксы, приумножаемые и ежедневно обновляемые миллионами птиц, более крупных и в значительной мере более производительных, чем воробьи, и стали предметом неослабного внимания гуановой компании.

На острове Чинча Сур, на южном из трех одноименных островов, мы вдруг очутились в прославленной золотой пыли перуанцев. Гуано всюду, куда ни глянь: на скалах и площадках острова, на тропинках, на столбах причала, в стоящих на якорях лодках, на крышах жилых домиков и складов, на одежде, на руках и лицах людей. Гуано припудрило их волосы и брови, гуано было у них даже под ногтями. Тучи гуано поднимались с острова при каждом дуновении ветра. На островах Чинча по гуано ходят, гуано дышат, на нем спят; здесь нечего даже и мечтать съесть кусок хлеба или выпить глоток воды, в котором бы не было гуано.

Почему же люди так гонятся за птичьим пометом? Почему они собирают его со скал до последнего кусочка? Почему они метелочками и щеточками выметают каждую щепотку его? Почему они живут в такой вони и грязи? Почему месяцами не высовывают носа с островов? Почему они птичье царство превратили в собственную тюрьму?

Ответ кроется в химическом анализе.

Свежее гуано содержит в среднем 27 процентов азота, 2 процента поташа и от 10 до 13 процентов фосфора. Мы уже говорили, что у искателей золотой пыли есть два постоянных и бескорыстных союзника: сухой воздух и тропическое солнце. На перуанских островах никогда не бывает дождя. Влажность воздуха в летние месяцы колеблется здесь в пределах от 60 до 70 процентов, в туманные месяцы зимнего периода поднимается в среднем до 75–85 процентов. Прежде чем гуано скопится под ногами производителей, оно теряет часть ценных питательных веществ, но, несмотря на это, в нем все еще остается от 13 до 15 процентов азота, целых 2 процента поташа и от 8 до 10 процентов фосфора.

Научными анализами установлено, что перуанское гуано в том состоянии, в каком его употребляют для удобрения тростниковых, хлопковых и льняных плантаций, в тридцать три раза действеннее, чем такое же количество обычного навоза, взятого из хлева. Поэтому перуанское земледелие, унаследовавшее сравнительно бедную почву, без гуано оказалось бы бессильным и бесплодным. Экономика сельскохозяйственного района вокруг Арекипы, второго по величине города Перу, на протяжении всей истории зависела от гуано.

О неизмеримой ценности птичьего помета с тихоокеанских островов знали задолго до прихода испанцев исконные жители Перу — инки. Именно при их коллективном ведении хозяйства и интенсивной обработке каждой пяди земли гуано играло основную роль. Историк Гарсиласо-де-ла-Вега еще в 1609 году упоминал о значении гуано и говорил о гуановых горах посреди океана.

При разработках гуановых гор на островах в прошлом веке под многометровым слоем гуано были найдены остатки древних инструментов и другие доказательства того, что инки вели здесь добычу гуано за много веков до того, как первый испанец ступил на южноамериканский континент. В ходе раскопок обширных инкских погребений были найдены могилы, в которых рядом с забальзамированными трупами были положены мешочки с гуано; они должны были обеспечить усопшему изобилие и на том свете.

Но после нашествия завоевателей большинство гуановых островов было предано забвению. Золотые клады Атауальпы привлекали их больше, чем помет на островах. Веками птицы копили там гуано, прежде чем человек вновь открыл его и прежде чем золотая лихорадка коснулась и птичьего царства. К тому времени на островах уже образовался твердый, почти окаменевший слой, который вдвое превышал их собственную высоту.

На перуанских островах скопились несметные миллиардные богатства, которых вполне хватило бы для быстрого экономического подъема молодой республики. Но именно потрясающие размеры и доступность этих богатств привели к тому, что над островами и над всей республикой слишком быстро нависла черная тень наживы, интриг и преувеличенных надежд. Далеко за пределами страны и за океаном на перуанском гуано выросли колоссальные предприятия, а республика Перу на десятилетия увязла в таких долгах, каких она не знала за всю свою историю.