Глава 1 Истоки и природа

Должно быть, где-то около 1346 года до Европы впервые дошли вести о странных и трагических событиях на далеком Востоке. Позже, уже во время не таких, как прежде, тяжелых путешествий и быстрого распространения новостей, бедствия в Китае воспринимались на Западе с вежливым, но отстраненным сожалением, с которым относятся к чему-то бесконечно далекому. В XIV веке Катай[6] был несуществующей страной, о которой могли слышать лишь самые искушенные. Но даже для них это была загадочная страна, где побывали лишь немногие купцы и о которой почти никто ничего не знал. Никакие рассказы – пусть даже самые жуткие – не казались неправдоподобными, если они исходили из такого источника. Но точно так же ни один средневековый ученый или купец не стал бы считать, что события, происходящие так далеко, могут иметь какое-то отношение к его собственному существованию. Рассказы путешественников воспринимались с благоговейной доверчивостью, но не вызывали тревоги.

Между тем дела там шли определенно плохо. В предшествующие годы Восток сотрясала череда сокрушительных бедствий. В 1333 году безжалостная засуха и последовавший за ней голод опустошили равнины, питавшиеся водами рек Кианг[7] и Хоай[8]. Затем пришел черед наводнений, погубивших, по рассказам, 400 000 человек и «обрушивших» гору Чинчоу, из-за чего в земле появилось много расщелин. В 1334 году Хукуань и Хонан охватила засуха, за которой последовали нашествие саранчи, голод и мор. В горах произошло землетрясение, и возникло озеро Ки-Минь-Чан более ста лиг в окружности. Говорили, что где-то в Че умерло более 5 000 000 человек. Землетрясения и наводнения не прекращались с 1337 по 1345 год; саранча никогда не приносила столько вреда; в Кантоне случилась «подземная гроза».

Но все это было лишь преддверием настоящего бедствия. Существует несколько рассказов современников о самых первых днях эпидемии Черной смерти. Но они настолько схожи во всех подробностях, что позволяют предположить происхождение из одного источника. Едва ли не единственный человек, о котором известно, что он побывал на месте событий или близко к нему, это Ибн Баттута, Путешественник, но и тот, как ни печально, оказался на удивление молчалив. С другой стороны, неизвестный фламандский священник, к счастью, не был скован ограничениями, наложенными на тех, кто действительно видел то, что описывал. Основываясь на письме друга из Папской курии в Авиньоне, он пересказал, как «на Востоке, недалеко от великой Индии, в некой провинции ужасы и неслыханные бури за три дня овладели всей территорией провинции. В первый день пошел дождь из лягушек и змей, ящериц, скорпионов и множества других ядовитых тварей того же сорта. На второй день послышался гром, сверкнула молния, и на землю стали падать пласты огня, смешанные с градом камней огромного размера, убившие почти всех от самых больших до самых малых. На третий день с небес полился огонь и зловонный дым, который убил всех уцелевших людей и тварей и сжег все города в тех землях. После этих бурь вся провинция оказалась зараженной, и, как предполагалось, порывы тлетворного ветра, пришедшего с юга, разнесли заразу по всему побережью и окрестным землям, а сам он день ото дня становился все более ядовитым…».

Именно на это представление об отравленной атмосфере, принявшей зримый образ дыма, или мглы, опускавшейся на мир и накрывавшей собой все, что попадалось на пути, опирались средневековые врачи в своих усилиях остановить чуму. По мнению одного хрониста, субстанция этого облака была скорее паром, чем дымом. Ее источник следовало искать в войне между морем и солнцем, разгоревшейся в Индийском океане. Океанские воды поднимались вверх в виде пара и заражались от большого количества гниющей мертвой рыбы, а солнце не могло ни высушить этот пар, ни вернуть его назад как чистый дождь. Поэтому он разлетался по сторонам в виде вредоносного дьявольского тумана, отравлявшего все, к чему прикасался. Однако для летописца с Востока это облако смерти не имело никакого отношения к морю:

«Между Катаем и Персией прошел страшный огненный дождь; огонь падал хлопьями, как снег, и выжигал горы, равнины и другие земли, где жили мужчины и женщины. А потом поднялся страшный туман, и каждый, кто видел его, даже с расстояния в полдня пути, умер, так же как и всякий мужчина или женщина, которые посмотрели на тех, кто его видел…»

Так или иначе, но к концу 1346 года по меньшей мере в крупных морских портах Европы было широко известно, что на Востоке бушует мор ни с чем не сравнимой силы. О распространении болезни ходили пугающие слухи: «Индия обезлюдела, Татария, Месопотамия, Сирия и Армения усеяны мертвыми телами; курды бежали в горы, но тщетно. В Карамании и Кесарии в живых не осталось никого…» И все же не похоже, что кому-то могло прийти в голову, что однажды этот мор может ударить по Европе.

Самый подробный рассказ о том, как болезнь совершила этот фатальный прыжок, принадлежит Габриэлю де Мюсси[9]. Одно время даже считалось, что этот автор сам посетил Малую Азию и был пассажиром того корабля, который привез чуму в Европу. Однако впоследствии издатель неохотно, но твердо указал, что в этот критический период де Мюсси ни разу не покидал свой родной город Пьяченца.

Де Мюсси заявлял, что в 1346 году чума обосновалась в татарских землях Малой Азии. Согласно Вернадскому, в одном только Крыму от нее умерло 85 000 человек. То ли по совпадению, то ли из-за общепринятого в Средние века мнения, что причиной страданий татар стал некий человеческий фактор, вероятнее всего, в виде некой непопулярной группы людей, они решили напасть на обитавших по соседству купцов-христиан. Поводом для того, что, скорее всего, являлось спланированной кампанией, стала уличная драка, в результате которой был убит один местный житель. Татары напали на генуэзскую факторию в городе Тана и гнались за торговцами до их крепости в Каффе (ныне Феодосия), что на побережье Крыма, который генуэзцы построили, укрепили и использовали как свою базу для торговли с внутренними районами на востоке полуострова. Татарская армия расположилась под стенами города и приготовилась обстреливать его, пока он не сдастся.

Но вскоре в их планы самым катастрофическим образом вмешалась чума, собравшая среди осаждавших богатую жатву. «Измученные, ошеломленные и потрясенные», они решили прекратить осаду. Однако чувствовали, что было бы справедливо, чтобы христиане тоже ощутили вкус мучений, от которых страдали нападавшие. Используя свои гигантские катапульты, они кидали через стены трупы жертв в надежде таким способом распространить болезнь в городе. Как только разлагающиеся тела падали в крепость, генуэзцы выносили их из города к морю и сбрасывали в воду. Но найдется немного мест, столь же беззащитных перед инфекцией, как осажденный город, и уже очень скоро чума свирепствовала внутри стен не меньше, чем за ними. Те из жителей, которые не заболели сразу, поняли, что, даже если они переживут мор, их останется слишком мало, чтобы отразить новую атаку татар. Они погрузились на свои галеры и поплыли из Черного моря в Средиземное. А с ними поплыла и чума.

Хотя это определенно не мог быть единственный и, возможно, даже самый первый путь, которым чума пришла в Европу, нет причин сомневаться, что в основном рассказ де Мюсси правдив. Одним из основных маршрутов, которым специи и шелка попадали с Востока на европейский рынок, был путь из Багдада вдоль Тигра и дальше через Армению до перевалочных пунктов итальянских купцов в Крыму. Нет ничего более вероятного, чем то, что, совершив путешествие с большими караванами, чума распространилась среди крымских татар – «гиперборейских скифов», которые, по мнению византийского императора Иоанна Кантакузина, стали первыми жертвами эпидемии.

По словам летописца, «чума на этих проклятых галерах была карой Господней, поскольку эти самые галеры помогали туркам и сарацинам взять город Romanais[10], принадлежавший христианам, и, сломав стены, резали христиан, точно скот. И генуэзцы чинили гораздо больше вреда и жестокости, чем даже сарацины». Как и в других случаях божественного возмездия, такое наказание выглядит весьма сомнительным. Потому что, хотя и не обязательно, подобно этому летописцу, верить, будто эти злосчастные галеры с командами, умирающими прямо на веслах, каким-то образом умудрились принести чуму в «Константинополь, Мессину, Сицилию, Сардинию, Геную, Марсель и многие другие места», возможно, что, по меньшей мере, в Геную, Венецию и Мессину инфекция действительно была завезена на галерах, прибывших из портов Востока.

Когда жители осознали, что за груз везут с собой гости, последовала достаточно бурная реакция. Они постарались отогнать опасность как можно дальше и тем самым лишь поспособствовали более быстрому распространению эпидемии. «В январе 1348 года, – писал фламандский хронист, – в Геную зашли три галеры, прибитые сильнейшим восточным ветром. На этих кораблях, груженных различными специями и другим ценным товаром, свирепствовала страшная зараза. Когда жители Генуи об этом узнали и увидели, как быстро и неизлечимо они заражают других людей, их выгнали из порта горящими стрелами и плавучими военными орудиями, потому что ни один человек не смел к ним прикоснуться; и никто не мог торговать с ними, а если бы он это сделал, то наверняка тотчас умер бы. И так их гоняли из порта в порт…»

Но к тому времени, когда генуэзские власти отреагировали, было слишком поздно. Зараза уже была на берегу, и ничто не могло ее остановить. К весне 1348 года Черная смерть прочно завладела Сицилией и материком.

В этом месте рассказа, когда чума приготовилась нанести удар в сердце Европы, представляется разумным сделать отступление и рассмотреть, что в действительности представляла собой эта эпидемия и насколько новым явлением она была. Сегодня в происхождении и природе Черной смерти нет практически ничего загадочного. Осталось прояснить кое-какие пункты, все же самое существенное уже известно. Но в Средние века чума была не только абсолютно убийственной, но и совершенно непостижимой. Средневековый человек не имел никаких средств защиты – ни социальных, ни медицинских, ни психологических – против грозной эпидемии подобного масштаба. Его недоумение, ужас и беззащитность перед лицом этой катастрофы – главная тема этой книги.

Одной из второстепенных загадок, существующих по сей день, является происхождение названия «Черная смерть». Традиционно считается, что чума получила такое название, поскольку за несколько часов до смерти разлагающаяся плоть жертв чернела. Неубедительность этой версии, которая в противном случае была бы весьма правдоподобной, в том, что ничего похожего не происходило. Действительно, в случаях септической чумы на теле больного появлялись небольшие черные или лиловые пятна, и этот симптом, должно быть, производил сильное впечатление на очевидцев. Но если бы название болезни проистекало непосредственно из внешнего вида жертв, следовало бы ожидать, что его начнут употреблять в то самое время. Однако свидетельств этому нет. На самом деле создается впечатление, что такое название не было общеупотребимым до XVIII века, хотя похожие выражения часто применялись к другим эпидемиям прошлого. Первая запись, использовавшая этот термин в отношении эпидемии 1348 года, сделана в 1555 году в Швеции. Примерно через пятьдесят лет оно появилось в Дании. Кардинал Гаске считал, что, по крайней мере, в Англии это название стали употреблять через некоторое время после 1665 года, чтобы отличать эпидемию XIV века от Великой чумы, опустошившей Лондон.

Тот факт, что название «Черная смерть» не употреблялось современниками, делает весьма сомнительными объяснения, которые относят его к появлению черной кометы, случившемуся до начала эпидемии, к большому числу людей, облаченных в траур в результате высокой смертности, и к популярным изображениям чумы в виде человека в плаще с капюшоном на черной лошади или шагающего по стране черного гиганта.

Наиболее вероятным объяснением представляется, что это название произошло от слишком буквального перевода на скандинавский или английский язык латинского pestis atra[11] или atra mors[12]. Даже в XIV веке слово atra можно было перевести как «страшный», «ужасный», а также «черный». Но как только этот перевод появился, все остальные причины связать слово «черная» со словом «смерть» нужно приписать желанию сделать название общеупотребимым. Во Франции чуму сначала называли morte bleue[13]. В высшей степени пугающее звучание принятого названия очевидно, и сегодня никакой другой вариант был бы неприемлем.

Записи, сделанные современниками, поразительно схожи в описании физических проявлений болезни. Наиболее часто упоминаемый и вместе с тем наиболее впечатляющий симптом – это, конечно, бубоны, или нарывы, которые иногда изображают как шишки, зерна, желчные пузыри, волдыри и т. п., являвшиеся непременными спутниками бубонной чумы. Для всего остального подойдет рассказ Боккаччо:

«В мужчинах или женщинах она, прежде всего, выдает себя мгновенным появлением определенных припухлостей в паху или под мышками, некоторые из них вырастают размером с яблоко, другие – с яйцо, одни больше, другие меньше, и люди называют их gavocciolo[14]. Из двух указанных мест эти смертоносные gavocciolo начинают распространяться и расползаются во все стороны, после чего болезнь начинает меняться. Во многих случаях на предплечьях, бедрах и в других местах появляются черные или багровые пятна, то большие и редкие, то маленькие и многочисленные. И точно так же, как gavocciolo были и остаются верным знаком приближающейся смерти, так и эти пятна возвещают о ней…»

Единственная сомнительная с медицинской точки зрения деталь в этом рассказе – это слова, что бубон является «верным знаком приближающейся смерти». Другие записи того времени, а также свидетельства о более поздних эпидемиях указывают, что случаи, когда бубоны рассасывались и пациент выздоравливал, не были чем-то неслыханным. Но это определенно происходило в очень редких случаях. Для большинства жертв появление бубонов означало неизбежную смерть, и неудивительно, если Боккаччо никогда не слышал о примерах обратного.

Ги де Шолиак, врач, служивший при папском дворе в Авиньоне, был тем человеком, который яснее всего видел, что бубоны отнюдь не являлись неизменным симптомом и что существовал более агрессивный вариант чумы. «Смерти… продолжались семь месяцев, – писал он. – Их было два вида. Первый длился два месяца, сопровождаясь постоянной лихорадкой и кровохарканьем. От него умирали за три дня. Оставшееся время пришлось на второй вид, который тоже сопровождался постоянной лихорадкой, но в этом случае на теле появлялись язвы или карбункулы, в основном под мышками и в паху. От него умирали за пять дней».

Первая форма, описанная Шолиаком, без сомнения, была более смертоносной. Даже те доктора, которые не смогли распознать значение различных симптомов, связывали кровавый кашель с неминуемой смертью: «У людей страдали легкие и дыхание, и те, у которых они разрушались или даже слегка повреждались, никак не могли избежать смерти и прожить дольше двух дней».

Вопрос, как долго мог прожить больной, приводил хронистов того времени в сильное замешательство, которое так и не удалось прояснить из-за их неспособности идентифицировать вторую и, как мы теперь знаем, третью форму чумы. Большая часть свидетелей соглашались с Боккаччо, что в случаях, когда имели место только бубоны, смерть наступала в течение пяти-шести дней, но, когда наблюдалось кровохарканье – или само по себе, или как дополнительный симптом, – болезнь развивалась быстрее, и пациент умирал за два-три дня. Но существовали и другие, далеко не редкие свидетельства о тех случаях, когда болезнь убивала почти сразу или в течение нескольких часов. Джеффри Пекарь[15] писал о людях, которые спокойно отправлялись спать, а на следующее утро были мертвы. В то же время Симон де Ковино[16] описывает священников и докторов, которых «сразила чума, когда они оказывали духовную помощь, и часто одно прикосновение или один вздох зачумленного убивал их даже раньше, чем самого больного, к которому они приехали».

Почти все рассказы дышат отвращением и страхом, который вызывала чума у тех, кто с ней сталкивался. Болезнь не относится с уважением к достоинству и красоте человека, но Черная смерть, похоже, обладала особенно эффективными инструментами для разрушения и уничтожения своих жертв. Все, что с ней связано, было отвратительно настолько, что больной становился скорее объектом омерзения, чем жалости: «Все, что выделяли их тела, испускало невыносимый смрад. Пот, экскременты, слюна, дыхание – все было нестерпимо зловонным, а моча – мутной, густой, черной или красной…»

Все эти проявления регистрировались с ужасающей точностью и были описаны тщательно и объективно. Однако не предпринималось или почти не предпринималось никаких усилий, чтобы объяснить их логически или объединить в целостную картину. Фундаментальные знания, на основании которых можно было бы предпринять такие попытки, были удручающе недостаточными, а желание сделать такую попытку практически отсутствовало. Единственным аспектом, оказавшимся своего рода исключением, стал вопрос: как болезнь передавалась от человека к человеку и из страны в страну? Об этом много размышляли и выдвигали разные эзотерические теории. Основными были две, не являвшиеся, впрочем, взаимоисключающими. Приверженцы первой считали, что инфекция передается от человека к человеку, а сторонники второй верили в существование «миазма», или ядовитого облака.

Средневековые доктора столкнулись с ситуацией, когда на одной территории внезапным и необъяснимым образом умирало множество людей. Эта зона смертности постепенно смещалась, завоевывая новую территорию и оставляя старую. Любые мыслящие существа, столкнувшиеся с подобным феноменом, но при этом совершенно несведущие в области медицины, скорее всего, пришли бы к одному и тому же объяснению. Должно быть, существует что-то вредоносное в самом воздухе, который медленно перемещается из одного места в другое, гонимый ветром или побуждаемый собственным загадочным движением. Существовало множество различных точек зрения на природу этой переносимой по воздуху опасности, ее происхождения и физического облика. Но почти каждый средневековый ученый или доктор считал само собой разумеющимся, что главной причиной Черной смерти является порча атмосферы.

Споры вращались преимущественно вокруг степени вреда, который такая порча может нанести подверженной ей атмосфере. Арабский философ и врач из Гранады Ибн Хатима занял крайнюю позицию, утверждая, что в некоторых случаях порча может быть абсолютной, иными словами – сама природа воздуха может быть безвозвратно изменена разложением. В таком воздухе не родится никакой свет, а тем более облако, в котором может выжить человек. Подобные условия существовали только в самом сердце охваченной чумой области, а вокруг наверняка можно было обнаружить зону частичного заражения воздуха, где существовала угроза смерти, хотя все еще большая, но уже не неизбежная. Изменение в составе воздуха могло быть вызвано движением звезд или гнилостными испарениями разлагающейся материи. Однако в случае Черной смерти Ибн Хатима считал, что причину следует искать в погодных капризах предшествующих лет.

С теорией, что воздух мог быть изменен в своем составе, соглашались немногие. Даже коллега и друг Ибн Хатимы Ибн аль-Хатиб не мог принять существование чего-то большего, чем временное отравление воздуха, вызванного появлением в атмосфере чего-то вредоносного. Что это было и откуда пришло, тоже вызывало жаркие споры. Альфонсо де Кордова, как и большинство ученых того времени, считал, что начало этому злу, вероятно, положило движение планет, но если отравление атмосферы продолжалось в течение какого-то времени, то за этим стоит некий человеческий фактор:

«Поскольку воздух может быть заражен только искусственно, как в случае, когда в стеклянной колбе приготавливается какая-то смесь и она хорошо перебродит, тот, кто желает сотворить это зло, ждет, пока подует сильный медленный ветер с одной стороны света. Тогда он выходит на этот ветер и ставит свою колбу на камни напротив города, который хочет заразить, а сам обходит их и встает сзади камней против ветра, чтобы пары не заразили его. Потом он с силой ударяет свою колбу о камни. И когда она разбивается, пары выходят наружу и рассеиваются в воздухе, и те, кого они коснутся, умрут…»

Анонимный автор другого трактата о чуме отвергает все эти средневековые фантазии о газовой войне и отдает роль мировых злодеев крупным землетрясениям 1347 года. Еще до этого времени под землей нарастало давление, и небольшое количество тлетворных потоков воздуха, сочившихся оттуда, давали начало мелким эпидемиям. Но теперь ядовитые испарения стали выходить через трещины в земле, проникать в атмосферу и перемещаться по территории Европы, убивая все, что попадается им на пути.

Странно, что хотя каждый доктор на словах отдавал должное учениям Галена, но то довольно прозаическое объяснение заражения атмосферы, которое он предложил, почти полностью игнорировалось теми, кто писал о Черной смерти позже. Болезнь, по его мнению, возникает в основном от «вдыхания воздуха, зараженного гнилостными выдохами. Начало этому гниению может дать большое количество незахороненных трупов, возможное во время войны, или испарения прудов и болот летом…». Может, чудовищный масштаб катастрофы, охватившей Европу в XIV веке, вынудил ее жертв искать столь же нелепое объяснение.

Но мысль, что болезнь могла передаваться непосредственно от человека к человеку, не исключала веры в отравленную атмосферу. Немногие, в основном среди арабов, отказывались признавать такую возможность из религиозных соображений, но для большинства людей свидетельства, которые они видели собственными глазами, были слишком сильны. Прилагались определенные усилия, чтобы объединить обе теории, например, теми, кто утверждал, будто жертва чумы может источать инфекцию в ближайшем окружении, порождая свой личный локальный миазм, окружающий ее голову, словно нимб. Но таким логическим изыскам не уделялось большого внимания, и в целом люди довольствовались тем, что принимали к сведению, что болезнь могла с ужасающей скоростью передаваться от одной жертвы к другой, и не слишком интересовались философским и научным обоснованием этого феномена. Доказательств было предостаточно. Заметим, что араб Ибн аль-Хатиб пренебрег своими религиозными верованиями и решительно заявил: «Существование инфекции ясно подтверждено опытом, исследованиями, умственным восприятием, вскрытием трупов и подлинным знанием факта…»

В действительности создается впечатление, что для средневекового сознания самым пугающим свойством Черной смерти была та скорость, с которой она переходила от человека к человеку. «Контактная природа этой болезни, – писал хронист, – разумеется, самая жуткая из ее черт, потому что, когда тот, кто заразился ею, умирает, и все, кто наблюдал его болезнь, или приходил к нему, или имел с ним какое-то дело, или даже нес его до могилы, быстро следуют за ним туда же, и никто не знает способов защиты».

В числе тех, кого поразил страх заражения, был Боккаччо: «Более того, заразность этого мора сильнее от того, что общение ведет к передаче его от больного к здоровому точно так же, как огонь пожирает все сухие или покрытые жиром предметы, поднесенные близко к нему. Нет, этот дьявол пошел даже дальше, потому что не только от разговора или общения с больным болезнь переходит на здорового с опасностью последующей смерти, но все, что прикасалось к одеждам больного, или все, что соприкасалось с ним или использовалось им, похоже, тоже несло на себе болезнь».

Сам Боккаччо утверждал, что видел на улице пару свиней, копавшихся пятачками в лохмотьях мужчины, который только что умер. Свиньи обнюхали их, попробовали на зуб, а потом вдруг начали кружиться на месте и без лишних церемоний упали на землю замертво. Неизбежным результатом этого вполне обоснованного, пусть даже преувеличенного ужаса перед болезнью стало то, что жертвы чумы все чаще и чаще оказывались брошенными на произвол судьбы, и даже от тех, кому довелось пережить легкое соприкосновение с болезнью, начинали шарахаться их товарищи. Безопасность могла дать только полная изоляция. Если это было невозможно, то следовало, по меньшей мере, избегать контактов с зачумленными.

Достаточно быстро стало ясно, что для заражения не обязательно прикасаться к больному. Большинство людей верили, что болезнь передается с дыханием, хотя существовали и другие теории. По мнению врача из Монпелье, убить мог и взгляд. «Немедленная смерть наступает, когда воздушный дух из глаз больного человека попадает в глаза здорового, стоящего рядом и смотрящего на больного, особенно когда последний пребывает в агонии, потому что тогда ядовитая природа этого духа переходит от одного к другому, убивая этого другого». Но какой бы стремительной и ужасной ни была эта инфекция, совершенно очевидно, что ее пугающие проявления менялись с изменением места и времени. В одном случае чума уничтожала всю общину целиком, в другом – жертвами становились один-два человека, а остальные не были затронуты и оставались жить; здесь вся семья умирала в течение двадцати четырех часов, а там отец умирал в один день, ребенок – спустя три недели, другой ребенок – через месяц, и больше жертв не было. Обычно это воспринималось достаточно равнодушно, как очередной необъяснимый феномен, из которых состояла Черная смерть. Лишь немногие доктора отмечали, что инфекция выглядела более заразной там, где наблюдалось кровохарканье. Только Ги де Шолиак додумался о существовании двух форм болезни, что было очевидно, и что одна форма более заразна, чем другая.


Обладая огромным превосходством поколения, которое изобрело более эффективные способы массового уничтожения, чем те, которые природа применяла к нашим предкам, легко и заманчиво посмеяться над их неспособностью понять обрушившееся на них бедствие. Но, может, лучше удивиться мужеству и мудрости людей, подобных Ги де Шолиаку, которые, видя, что страшная необъяснимая болезнь обрекла их цивилизацию на гибель, тем не менее могли с научной объективностью наблюдать за ее развитием, строить рациональные заключения о ее характере и вероятных последствиях и делать все возможное, чтобы обуздать ее. Кроме того, нелишне вспомнить, что только в XIX веке мы узнали достаточно, чтобы определять источники и ход развития подобных эпидемий, и что даже сейчас необходимы быстрые и дорогостоящие меры, чтобы останавливать их до того, как они успеют причинить огромный вред. Искушенный и обладающий огромными знаниями доктор Крейтон[17] пришел к окончательному выводу, что источником Черной смерти являлись груды трупов, оставленных без погребения в ходе катастроф, которые одна за другой случались в Китае. Он назвал отравление трупным ядом причиной высокой смертности среди священников и монахов. Священники имели тенденцию жить вблизи деревенского кладбища, а между тем «в монастырских стенах были захоронены не только поколения монахов, но часто тела принцев, знати из окрестных мест и множества священников».

Теперь мы вежливо улыбаемся ошибкам доктора Крейтона, но было бы разумно спросить: не покажутся ли такими же смешными сегодняшние теории много позже? В целом, это маловероятно. Несомненно, будут сделаны новые открытия, прояснятся темные места, концепции дополнятся или уточнятся. Но техники научных исследований уже достаточно далеко продвинулись, чтобы достоверно определить основные элементы Черной смерти и авторитетно объяснить цикл ее протекания.

Уже многие годы общепринятым фактом является то, что Черная смерть в своей первоначальной форме была бубонной чумой. Бубонная чума эндемична для некоторых отдаленных территорий мира. Среди тех, которые можно назвать с разумной уверенностью, – Уганда, Западная Аравия, Курдистан, Северная Индия и пустыня Гоби. Время от времени она возникает там в виде небольших локальных эпидемий. Гораздо реже преодолевает границы этих районов и вырывается оттуда в виде одной из крупных пандемий. В отличие от гриппа бубонная чума в таких случаях двигается медленно, и проходит десять, а то и больше лет, прежде чем она пройдет по миру. Но когда она приходит, то приходит, чтобы остаться. За первым ударом с высокой смертностью следует длительный период, в течение которого она является эндемичной. В этот период эпизодически возникают эпидемии, которые постепенно затухают как по частоте, так и по силе. В конце концов, возможно, через несколько сот лет после первоначальной вспышки чума исчезнет.

Существуют письменные свидетельства о трех таких эпидемиях. Первая, начавшаяся в Аравии, достигла Египта в 542 году. Она поразила и, возможно даже, фатально ослабила Византийскую империю Юстиниана и через Европу пришла в Англию, где стала известна как Чума времен Кадваладера, и в Ирландию, которую опустошила в 664 году. Второй пандемией была Черная смерть. Одной из ее последующих вспышек явилась Великая лондонская чума 1665 года, после чего она, видимо, затухла в течение XVII века. Последней была пандемия, которая началась в 1892 году в провинции Юньнань и в 1896-м дошла до Бомбея. Считается, только в одной Индии она убила около 6 000 000 человек. В 1910 году она сделала краткую и, к счастью, безуспешную вылазку в Саффолк, поразив лишь горстку людей. Потом она дала о себе знать на Азорских островах и в некоторых частях Южной Америки. Но во многих частях света ей еще предстоит проявить себя.

Несмотря на то что на основании имеющихся уже свидетельств невозможно однозначно назвать источники средневековой пандемии, исследования русского археолога Хвольсона вблизи озера Иссык-Куль в районе Семиреченска в Центральной Азии показали, что в этих местах в 1338 и 1339 годах имел место необычайно высокий уровень смертности. Несторианские мемориальные камни приписывают эти смерти чуме. С учетом более позднего распространения этой болезни и того факта, что эта область расположена в сердце одной из зон, где бубонная чума является эндемичной, доктор Поллитцер[18] – вероятно, ведущий авторитет в этом вопросе – пришел к заключению, что почти наверняка это и есть колыбель Черной смерти. Оттуда она распространилась на восток в Китай, на юг в Индию и на запад, где примерно через восемь лет достигла Крыма.

В этой далекой твердыне с незапамятных времен сохранялись бациллы Pasteurella pestis[19], выживавшие в крови животных или в желудках блох. Но в приоритете оказались Xenopsylla cheopsis[20], обычно называемые X. cheopsis – насекомые, которые в качестве идеального для себя места обитания выбрали шерсть какого-нибудь грызуна. Можно только догадываться, какой грызун чаще всего встречался вблизи озера Иссык-Куль в 1338 году, но более поздние эпидемии указывают на тарбагана или маньчжурского сурка, симпатичного зверька, похожего на белку, на которого охотятся ради его шкурки, а также тушканчик и суслик, как и, безусловно, крыса, хотя последняя играла главную роль, только когда болезнь перемещалась с места на место.

Чтобы потревожить спокойное и по большей части безобидное существование Pasteurella pestis, должно было случиться нечто, заставившее грызунов покинуть свои дома.

Вместе с ними неизбежно пустились в путь и блохи, а внутри блох – груз смертельно опасных паразитов. Мы, скорее всего, никогда не узнаем, что именно стало причиной данной миграции грызунов. Сохранившиеся свидетельства позволяют предположить, что это были наводнения, но в других случаях стимулом являлась длительная засуха или просто чрезмерный рост популяции грызунов, из-за которого возникала нехватка доступного корма. При таких обстоятельствах имела место массовая миграция, и прежде всего в путь пускалась Rattus rattus – крепкая проворная черная крыса, по природе своей склонная к бродяжничеству.

Не отрицая важности крысы как переносчика чумы, профессор Джордж предположил, что ее роль, за исключением первых стадий эпидемии, не была существенной и что небольшое количество упоминаний о ней в рассказах современников о Черной смерти указывает, что заражение в основном определялось другими способами транспортировки. Он считал, что блоха Pulex irritans, нападающая прежде всего на человека, прекрасно могла переносить чуму от одного к другому без участия зараженной крысы. С медицинской точки зрения это сомнительно. Как дополнительный фактор исключать Pulex irritans нельзя, но ее способность выпивать достаточное количество бацилл чумы у одного человека, чтобы перенести смертельную дозу другому, считается весьма сомнительной. Офицер Макартур[21] писал, что в кровяных культурах, полученных из тел умерших от бубонной чумы, он обнаружил «так мало бацилл, что теоретически человек мог накормить 20 000 блох и даже в таком случае никого не заразить».

Определенно нет сомнений, что быстрому распространению бубонной чумы в огромной степени способствовало присутствие зараженных крыс. Вероятно, первоначально крысы были завезены на кораблях, возвращавших домой участников крестовых походов, и к середине XIV века они наводнили Европу. Их роль была малозаметной, и, поскольку у современников не было никакой определенной причины сообщать об их наличии, их отсутствие в хрониках не дает повода сомневаться в их существовании. Мертвые крысы, без сомнения, засоряли улицы и дома, но это едва ли казалось достойным внимания во времена, когда даже тела мертвых людей не считались чем-то особенным.

Но хотя крыса очень способствовала распространению бубонной чумы, профессор Джордж прав, возражая, что это не главное. Комиссия по изучению чумы, созданная в 1910 году, сообщала, что «перемещение зараженных крыс и блох с товарами, или, в случае блох, на теле человека необходимо учитывать». Но выражение «нет крыс на корабле – нет чумы», очевидно, не верно, и доктор Хёрст[22] это доказал. В идеальных условиях X. cheopsis может прожить без своего хозяина в течение месяца. Путешествуя с грузом зерна или в рулоне ткани, она могла с легкостью преодолевать сотни миль. Есть подтвержденный случай, когда блоха прожила в крысиной норе без еды шесть месяцев. Таким образом, отсутствие крыс вовсе не гарантия, что бубонная чума не сможет нанести нападение.

Известные на сегодняшний день симптомы бубонной чумы полностью совпадают с теми, которые описывали средневековые хронисты. «Распухшие и воспаленные лимфатические узлы», известные как бубоны, являются классическим признаком. Иногда они достигают размеров миндаля, иногда апельсина и обычно располагаются в паху, но могут также появляться под мышками, а иногда на шее. Столь же хорошо известными являются округлые пятна или синяки, вызванные подкожными кровоизлияниями, и поражение нервной системы: «В Провансе один человек забрался на крышу и стал бросать куски черепицы на улицу. Другой исполнил на крыше безумный гротескный танец…» Хотя современная медицина предполагает, что если в течение недели бубон лопается, жертва, скорее всего, выживет, немногие средневековые доктора могли предположить, что их пациент выдержит больше четырех-пяти дней страшной боли, сопровождавшей нарыв. Однако иные случаи, которые наблюдал Боккаччо или Симон де Ковино, можно было обнаружить в полдюжине очагов чумы.

Несмотря на то что бубонная чума была первой и самой заметной формой, которую приняла Черная смерть, вариант, известный как первичная легочная чума, оказался более смертоносным. Во время эпидемий XIX века, когда методы лечения на удивление мало превосходили те, которые применялись в Средние века, от 60 до 90 % тех, кто заразился бубонной чумой, могли ожидать, что умрут. Если случалась легочная чума, случаи выздоровления практически неизвестны. Чтобы убить бубонную чуму, как правило, нужно от четырех дней до недели. Во время маньчжурской эпидемии 1921 года срок жизни жертв легочной чумы составлял 1–8 дней. Бубонная чума является одной из наименее заразных форм заболевания во время эпидемии. Дыхание остается незатронутым, и пациент обычно умирает или выздоравливает раньше, чем в его крови успевает скопиться достаточно большое количество бацилл, чтобы она стала источником заразного материала для блохи. Легочная чума, пожалуй, самая заразная; она атакует легкие, так что начинается кровохарканье, и бациллы чумы распыляются в воздухе при каждом вздохе пациента.

Херст заметил, что, если бы не было известно, что они имеют общий источник и связаны между собой промежуточными формами, легочная чума и неосложненная бубонная чума могли бы показаться разными болезнями. Связь между этими двумя формами обнаруживалась в тех случаях, когда у жертв бубонной чумы развивалась еще и пневмония. Этот тандем, хотя и представлял чрезвычайную опасность для жертвы, обычно не был заразен. Тем не менее в определенных случаях он мог становиться таковым. Самый главный вопрос Черной смерти, как и любой другой эпидемии чумы, заключался в том, какие факторы этому способствуют, что провоцирует эпидемию легочного варианта болезни.

«Что отличало чуму XIV века от более поздних случаев, так это то, что во время своего достаточно медленного распространения по Европе она, по-видимому, плавно менялась со сменой времени года с легочной на бубонную». Едва ли можно винить средневекового доктора в том, что он считал этот процесс необъяснимым. Но даже если бы он его понял, то едва ли смог бы разобраться в нем до конца. Потому что по-прежнему оставались необъясненными те случаи, когда человек умирал в течение нескольких часов или, отправившись в постель в полном здравии, утром уже не просыпался.

По-видимому, не приходится сомневаться, что здесь работал третий вариант Черной смерти – септическая чума. Ее носителями, как и бубонной чумы, были насекомые. Разница в том, что основная тяжесть инфекции приходилась на кровь, которая в течение одного-двух часов уже кишела бациллами. Жертва умирала гораздо раньше, чем успевали сформироваться бубоны. Именно в распространении этой формы чумы могла активно участвовать человеческая блоха Pulex irritans. Кровь больного была так сильно насыщена бациллами, что блоха могла с легкостью заразиться сама и передать болезнь новой жертве без непременного участия крысы как свежего источника заразы. Септическая чума, должно быть, являлась самой редкой из трех вариантов болезни, составлявших Черную смерть, но она была определенно такой же смертельной, как ее легочная кузина, и предоставляла еще один способ, которым чума могла обосноваться на новой территории и стремительно распространяться среди ее обитателей.

Загрузка...