Черниговское княжество X–XIII вв.

Подмосковные Уполозы 1231 г.

Статья опубликована в сборнике «Проблемы исторической географии России». М., 1982. Вып. 1: Формирование государственной территории России.

Историко-географический аспект исследования проблем феодальной раздробленности в Северо-Восточной Руси является одним из важнейших и довольно сложных. Значительное место здесь принадлежит локализации географических объектов, упомянутых в древнейших письменных источниках. Такая локализация способствует более точной пространственной характеристике исторических явлений.

С этой точки зрения представляет интерес определение местонахождения Уполоз, впервые упоминаемых под 1231 г. Надо сказать, что юго-западная часть современной Московской области в XII–XIII вв. была местом соприкосновения границ ростово-суздальских, новгородских, смоленских, черниговских, а также границ Рязанского княжества. Границы эти были в основном определены русскими историками уже к концу XIX в., не вызывали серьезных сомнений и в уточненном виде нашли отражение в фундаментальном исследовании А. Н. Насонова[533]. Положение изменилось с конца 60-х гг., когда началась работа над академическим «Атласом истории СССР». Современные достижения источниковедения, археологии и топонимики обусловили ревизию целого ряда прежде принятых локализаций древних поселений, нередко сделанных лишь по внешнему сходству названий. Изображение на исторических картах XII–XIII вв. указанного стыка границ стало проблематичным, так как более половины локализаций древнерусских топонимов этого района вызывает ныне разноречивые суждения (Добрятино, Доброчков, Бобровницы, Путтин, Беницы — 1136 г., Лопасна, Сверилеск — 1175 г.)[534].

Уполозы до сих пор относились к тем древним географическим объектам, местонахождение которых неизвестно. Считается, что они находились в Черниговской земле, «на пути из Владимира-Залесского в Серенск»[535]. Единственное уточнение было предложено И. А. Голубцовым: «Уполозы, в вел. Новгор, земле, м.б. = дер. Уполозы под Порховом»[536]. Это замечание ценно как первое указание на существование топонима, аналогичного летописному, но ошибочно в определении района нахождения, так как из летописного текста вполне ясно, что Уполозы были расположены где-то в области чернигово-суздальского пограничья.

Уполозы упоминаются в связи с событиями осени 1231 г.[537] Последние описаны во владимирском и новгородском летописании, причем Уполозы фигурируют только в первом рассказе. «В лѣто 6740 поиде князь великыи Гюрги к Сереньску; и стоявъ станом на Уполозѣх, и възвратися в Володимерь. Ярослав же и Констянтиновичи, идоша к Сереньску, град пожгоша, людем избѣгшим; ино же много воеваша, възвратишася въ своя си»[538]. Новгородская 1 летопись описывает те же события под 6739 г: «Тои же осени ходи Ярославъ ратию на Цьрниговѣскую волость с новгородци и съ всѣо властью своею на Михаила, и пожьже Шереньскъ; и стоявъ подъ Мосальскомь [Мосаискомъ], и въспятися въспять, истративъ обилия мъного. Ту же подъ городомь застрѣлиша Олдана подвоискаго, и без мира отъидоша»[539].

Местонахождение древних Мосальска и Серенска не вызывало сомнения, хотя их локализация никем не была аргументирована. Н. М. Карамзин, указав нахождение Серенска в Калужской губернии («на реке Серене, ныне село»), о том, где находился Мосальск, даже не упомянул, считая, вероятно, это общеизвестным[540]. Приблизительно так же поступали историки и в дальнейшем. Например, А. Н. Насонов в сводке «Поселения, урочища и реки Черниговской земли» о Мосальске писал так: «…город "Черниговской волости". Мосальск ныне — районный центр Калужской области на р. Можайке». Серенск в этой сводке пропущен)[541]. В силу достаточной известности этих городов в XV–XVII вв. историческая преемственность городов XIII и поселений XIX вв. казалась вполне очевидной.

Однако подобного рода ретроспективная связь может оказаться ошибочной. Можно привести пример Воротынска, упомянутого в домонгольское время единственный раз в связи с событиями 1155 г. в тексте, не содержащем указаний на район нахождения города[542]. Воротынск, хорошо известный в XIV–XVII вв., точно указанный С. Герберштейном в 3 милях выше Калуги недалеко от Оки[543], в XIX в. был уже заштатным городком Перемышльского уезда Калужской губ.[544] Однако ни у Н. М. Карамзина, ни у позднейших исследователей отождествление Воротынска 1155 г. с современным им Воротынском не вызывало сомнений (ныне д. Воротынск, Перемышльский район Калужской обл., в 21 км к юго-западу от Калуги)[545]. В Воротынске известно средневековое городище на правом берегу р. Выссы (левый приток Оки), но оно не было достаточно изучено. Исследовавший укрепление Воротынского городища П. А. Раппопорт пришел к выводу, что городище не имеет слоя XII в., и предложил считать древнерусским Воротынском XII–XIII вв. крупное древнерусское городище у с. Спас на левом берегу Оки, в 2 км выше устья Угры. На новое место Воротынск был перенесен, по мнению исследователя, в XIV в.[546] Однако раскопки 1954 г. были небольшими, новая локализация не была подтверждена топонимическими данными, и на исторических картах XII–XIII вв. Воротынск оставался на прежнем месте[547]. Более обширные раскопки 1975 г. подтвердили выводы П. А. Раппопорта, но руководившая раскопками Т. Н. Никольская, допуская возможность того, что древнерусский слой мог быть уничтожен при строительстве укреплений XIII–XIV вв., не решилась отказаться от общепринятой локализации[548]. Вместе с тем проверка исторической преемственности Воротынска XII в. и Воротынска послемонгольского времени показывает, что еще в конце XV в. были известны «два Воротынска, старой да новой», сожженные Ахматом при отступлении от Угры[549]. Это дает надежное основание считать, что Воротынское городище оставлено Новым Воротынском. Вопрос о местоположении Старого Воротынска следует считать открытым, так как гипотеза П. А. Раппопорта о городище у с. Спас (Спас-Городок) пока не находит топонимического подтверждения.

Приведенный пример заставляет обратить внимание на возможные уязвимые места локализаций Мосальска и Серенска, ибо они являются основными ориентирами для определения района нахождения Уполозов.

Существует мнение, что в 1231 г. был осажден не Мосальск, а Можайск (ныне районный центр Московской обл.), который якобы принадлежал Черниговскому княжеству. Возникновение ошибки объясняется тем, что для рассмотрения событий 1231 г. бралась Никоновская летопись XVI в. или еще более поздние своды, а не древнейшая, сохранившаяся до наших дней харатейная Новгородская I летопись старшего извода, где интересующие нас события изложены в той ее части, что написана почерком XIII в. Текст Никоновской летописи «и пожже Шернескъ и стоявъ под Можайскомъ, паки возвратися вспять…» вполне очевидно восходит в конечном счете к Новгородской I летописи младшего извода, в списках которой читалось «под Мосаиском» (см. выше). Этот вариант легко трансформировался в «Можайском»[550]. Указанная ошибка впервые фиксируется в «Истории» В. Н. Татищева и повторяется затем в краеведческой[551] и справочной литературе[552], причем в некоторых авторитетных справочных изданиях первое летописное упоминание Можайска и Мосальска датируется одинаково 1231 г.[553] В исторической и историко-географической литературе, начиная от Н. М. Карамзина, это ошибочное мнение не разделялось[554].

Вместе с тем обращает на себя внимание то, что Мосальск стоит на р. Можайке (вариант: Можай), правом притоке р. Рессы (правый приток Угры) так же, как и Можайск на Можайке (варианты: Можай, Можая), правом притоке р. Москвы, т. е. по формальному признаку следует считать это название образованным от названия реки при помощи суффикса -ьскь. В.А. Никонов приводит два объяснения топонима «Можайск» из балтских языков: одно связывает название города с литовским mazas — «малый», другое, более правомерное, по мнению исследователя, — с латышским «mezs» — «лес»[555]. Учитывая то, что в бассейне Оки есть еще одна речка Можайка (Можай), правый приток Оки (ниже устья Упы)[556], более верным представляется связать название всех трех небольших речек с литовским mazas. Возможно, ошибка «Мосаиск» была не случайной, а отражала реальный вариант произношения названия Мосальска.

Нет необходимости останавливаться на многих упоминаниях Мосальска в XV–XVII вв. Отметим лишь, что Книга Большому Чертежу указывает «Мосалеск» не на Можайке, а на Рессе. Это указание, очевидно, вызвано тем, что запись сделана с карты, на которой Можайка названа Рессой, а современная Ресса (приток Угры) обозначена как Серпея (левый приток Рессы, выше Можайки): «река Реса течет в реку в Серпею…», «а под Серпеиским река Серпея, потекла река Серпея в ночь в реку в Угру»[557].

Культурный слой Мосальского городища, расположенного на левом берегу Можайки, был значительно нарушен при строительстве Пятницкой церкви, городище не было достаточно изучено[558]. Археологическое подтверждение локализации Мосальска дали раскопки 1978 г., когда была вскрыта часть укреплений города, найдена древнерусская керамика и обломки стеклянного браслета[559].

Расположенный приблизительно в 35 км к юго-востоку от Мосальска Серенск, в отличие от Мосальска, упоминается летописью еще до 1231 г. Однако именно с вопросом о первом упоминании Серенска связаны некоторые разногласия среди исследователей.

Во-первых, до сих пор за Серенск принимается Нериньск черниговского фрагмента статьи 6655 г. Ипатьевской летописи[560]. Это происходит в тех случаях, когда в качестве основного источника принимается текстуально сходный рассказ Воскресенской летописи, где вместо «Нериньску» стоит: «Серенску». Однако это несомненно поздняя ошибка, так как в аналогичном тексте использованного при составлении Воскресенской летописи Московского свода 1479 г. читается «к Нериньску», «у Ниреньска»[561]. Н. С. Арцыбашев, принимая вслед за Н. М. Карамзиным чтение «Серенску» в статье 1147 г, отмечал, что этот Серенск, в отличие от Серенска 1231 г., следует искать на Оке[562], т. е. предполагал существование двух Серенсков. Правильное чтение было указано М. П. Погодиным. Н. И. Надеждин и К. А. Неволин отметили упоминание Нериньска в «Списке городов русских дальних и ближних» и предложили искать Нериньск в устье Нары[563]. А. Н. Насонов верно определил положение этого городка в правобережье Оки, однако точно локализовать этот пункт пока не удается[564]. В последнее время чтение Воскресенской летописи принято в работах Т. Н. Никольской. Однако, приводимая аргументация внутренне противоречива. Например, признается локализация Нериньска на правом берегу Оки и, вместе с тем, принимается чтение «Серенску» вместо «Нериньску»[565].

Во-вторых, действительно первое летописное упоминание Серенска было упущено из виду историками-географами, в том числе первоначально и автором этих строк[566]. Оно находится в Летописце Переяславля Суздальского под 6716 г. при описании событий 1207 г., когда по приказу Всеволода Большое Гнездо Серенск был сожжен[567].

Образованное от балтийского по происхождению гидронима «Серена»[568] (левый приток Жиздры), название «Серенск» не уникально, что несколько осложняет локализацию. На картах XIX в. можно встретить с. Сиренек (чаще: Сиренское, Серенское)[569] на правом берегу Протвы, в 7 км ниже г. Вереи (ныне Наро-Фоминский район Московской обл.). Это сельцо известно с 1536 г. как Серенское (владение московского Симонова монастыря)[570]. Однако Протва хорошо обследована, и близ с. Серенского нет городища. Известны также р. Серена (Серененка, Серенейка) — правый приток Беспуты и р. Серена (Серенга) — левый приток Мутенки (впадает в Оку справа после Беспуты, выше г. Каширы)[571]. Однако они далеко отстоят от Мосальска и представляют интерес лишь как топонимические параллели.

Главным подтверждением локализации Серенска являются результаты довольно обширных работ Верхнеокской экспедиции на городище в д. Серенске (правый берег Серены, общая площадь городища 4 га). Серенск был незаурядным ремесленным центром (кузнечное, ювелирное ремесла, мастерская по изготовлению стеклянных браслетов)[572]. Серенск, как выясняется, был одним из наиболее значительных городов в черниговских «Вятичах», что и объясняет походы на него. Овладение Серенском реально угрожало центральным владениям Черниговского княжества. Во всяком случае, походы на Серенск дают основания предполагать, что в первой трети XIII в. достаточно ясно наметился путь через Серенск, известный в XVI в.: Москва — Боровск — Ярославец — Калуга — Воротынск — Серенск — Брянск — Почеп и далее «до тех городов до Северских» (Стародуб, Новгород-Северский и др.)[573].

Очевидно, где-то в начале этого пути и следует искать интересующие нас Уполозы.

При определении района нахождения Уполозов важно выяснить обстоятельства начальной стадии событий осени 1231 г. Чем было вызвано «стояние» в Уполозах и как объяснить возвращение Юрия Всеволодовича во Владимир? Здесь возможны лишь в разной степени гипотетические суждения. При этом некоторый интерес представляет собой факт участия в походе новгородцев, засвидетельствованный Новгородской I летописью. Он позволяет предполагать, что, скорее всего, Уполозы — место соединения союзных дружин. Возможно, участие новгородцев в походе и количество представленных Новгородом сил вызывало сомнения у владимирских князей (Новгород в 1231 г. перенес жестокий голод), с прибытием же новгородцев Юрий мог позволить себе вернуться во Владимир. Вероятно, участив Юрия в походе было демонстративным, ибо именно он мирил своего шурина Михаила с Ярославом в конце 1230 г. Нельзя исключить и возможность новой вспышки разногласий между Юрием, с одной стороны, Ярославом и ростовскими Константиновичами, с другой[574].

Южным пределом района нахождения Уполозов следует считать границы Черниговской земли, так как промедление в начале военных действий дало бы возможность черниговцам приготовиться к обороне. С севера район поиска нужно ограничить полосой сообщения Москвы и Волока Ламского, ибо новгородцы шли, скорее всего, через Торжок на Волок (это путь Михаила Всеволодовича из Брына на Торжок в марте 1229 г. и его сына Ростислава из Торжка в Чернигов в декабре 1230 г); не исключено и продвижение новгородцев Селигерским путем: так шел Святослав Трубчевский в 1232 г.[575]

Таким образом, район поиска включает в себя почти весь юго-западный сектор нынешней Московской обл. Топонимы, тождественные летописному, сохранились в писцовых книгах XVI–XVII вв. — их два. Первый (погост Уполозы на Клязьме, в волости Вохна, восточнее современного г. Павловский Посад) находится восточнее района поиска[576]. В нашем районе обнаруживается с. «Уполозы на р. Москве», «село Уполозье, Архангельское тоже» (две трети его принадлежали в 1584 г. А. И. Уполотцкому) в Горетовском стане Московского уезда. Ныне это музей-усадьба Архангельское, где известны следы древнерусского поселения[577]. В ином случае подобные данные были бы достаточны для надежной локализации, но обширность ориентировочного района нахождения обязывает охарактеризовать все поселения со сходными названиями. Объяснение наименования «Уполозы» в литературе не встречено. Возможно, это топонимизированный местный географический термин, связанный с рельефом местности, от «полог» — «склон»[578], образованный по типу топонима «Услони» XVIII в. (современное с. Услонь, Подольский район Московской обл.) от «услон, усклонь» — «небольшой спуск», «подъем, покатость»[579]. Во всяком случае, славянский характер топонима «Уполозы» не вызывает сомнения, так как он встречен в различных регионах восточнославянской территории. Известны Упалосская дорога около Рыльска, на Сейме; Уповзний потік (левый приток Черного Черемоша, в Карпатах)[580]. Предполагаемое объяснение соответствует положению Архангельского на высоком берегу р. Москвы.

Бесспорные однокоренные параллели есть неподалеку от района поиска. На р. Воре, в 37 км от Гжати (ныне г. Гагарин) встречаем «с. Выполозы, Уполозы тож»[581], а в Брянском уезде (1596 г.) — р. Уполозну (Полозну), левый приток Рессеты[582]. Следовательно, нельзя исключить возможность трансформации летописных Уполозов через Выполозы или Полозы в Выползово — Полозово. В нашем районе нахождения по источникам XVI в. обнаруживаются с. Полозово на р. Молодильне (левый приток Москвы, Рузский район) и пустошь Выползова на р. Рудице (правый приток Малгуши, Истринский район)[583]. По данным же XIX в. известны: д. Летова-Выползово (по писцовым книгам — Летова, Глухово, Численное) и с. Выползово (ныне в черте г. Подольска). По археологическим публикациям в этих пунктах древнерусские поселения не обнаружены. Поэтому локализацию летописного селения Уполозы на левом берегу Москвы-реки (Архангельское) можно считать верной. Учитывая близость Уполозов к Москве, их несомненно следует относить к территории Владимиро-Суздальского княжества.

О малоизвестных поселениях Подмосковья первой трети XIII в. (Голубино, Волочок и Уполозы)

Статья опубликована в сборнике «Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования». М., 1989.

Историко-географический аспект исследования проблем феодальной раздробленности в Северо-Восточной Руси является одним из важнейших и сложных в изучении формирования русской народности и ее государства, консолидировавшегося вокруг Москвы. При этом значительное место принадлежит вопросам локализации древних населенных пунктов, так как определение границ древнерусских княжеств исходит в первую очередь из «привязки» географической номенклатуры наших древнейших письменных источников к археологическим памятникам путем определения района нахождения древнего поселения и посредством выявления основных промежуточных звеньев этой связи по поздним источникам, несущим достаточную географическую информацию. Юго-западная половина современной Московской области в XII — первой трети XIII в. была местом соприкосновения крупнейших государственных образований Руси: Ростово-Суздальской, Новгородской, Смоленской, Черниговской земель, а также менее сильного Рязанского княжества. Границы были в основном определены отечественными историками уже к концу XIX в., не вызывали значительных сомнений и в несколько уточненном виде были отражены в фундаментальном исследовании А. Н. Насонова[584]. Положение изменилось с конца 60-х годов, когда началась работа над академическим Атласом истории СССР. Выяснилось, что принимавшиеся прежде локализации были сделаны без достаточно строгой методики, нередко лишь по внешнему созвучию названий. К их ревизии обязывал исследователей и значительный опыт изучения древнерусских поселений, накопленный советской археологией. Изображение на исторических картах XII–XIII вв. указанного стыка границ стало проблематичным, так как более половины локализаций древнерусских поселений на его территории вызывает ныне разноречивые суждения (Добрятине), Доброчков, Бобровницы, Путтин, Беницы — 1136 г., Лопасна, Сверилеск — 1175 г.)[585]. В связи с этим следует обратиться к локализации поселений, которые не привлекали достаточного внимания: Голубино, Волочок — 1209 г., Уполозы — 1231 г.

Под 6717 (1209) г. Московский летописный свод 1479 года рассказывает, как, воспользовавшись отсутствием сыновей Всеволода Большое Гнездо, ушедших в поход на новгородцев, рязанские князья Изяслав Владимирович и Михаил Всеволодович пришли к Москве. Не зная, что Всеволодовичи уже вернулись, рязанцы стали «воевати села около Москвы». Всеволод срочно («вборзѣ») послал против них сына Юрия. «Пришедшу же ему на Голубино вечеръ и посла сторожи пытати рати; и бысть ему вѣсть, оже Изяславъ стоитъ на Мерьскѣ, а Кюръ Михаилъ на Литовѣ…» Юрий пошел «черес ночь противу Изяславу на Мерьску, тои бѣ ему напреди, и бывъ на Волочцѣ и оттолѣ ряди сторожевыи полкъ за рѣку Клязму…И в раньню зорю срѣтошяся сторожеве их, и погнаша Юрьевы сторожи Изяславлих…» Юрий, следуя за ними, «приде к рѣцѣ Дрозьднѣ и ту удари на Изяслава, онъ же побѣже… чрес рѣку, и многа дружина истопоша около его». Сражение произошло 26 марта 1209 г. Узнав о нем, бежал и Михаил Всеволодович со своим полком[586].

Из географических ориентиров похода Юрия Всеволодовича хорошо известны: отправной пункт — Владимир, промежуточный — р. Клязьма и цель похода — окрестности Москвы. Мерьска, дважды до этого упоминавшаяся летописью и неоднократно в источниках последующего времени, надежно отождествляется с левым притоком р. Москвы — р. Нерской[587]. Между Клязьмой и верховьем Нерской, почти параллельно последнему (в 17–20 км) течет р. Дрезна, известная по писцовым книгам как Дрозна[588]. По незначительной величине Дрезны нужно полагать, что сражение, в котором рязанцы «истопоша» в реке, происходило в ее низовье, где-то около современного г. Дрезны. Принимая во внимание время года (конец марта) и суток (с вечера до утра), расстояние марша от Голубина до р. Дрозьдны должно быть не менее 25 км и не более 50 км (вполне очевидно, поход был конным). Так как Дрозьдна по отношению к летописным Волочку и Голубину находилась за Клязьмой, последний пункт следует искать на карте между дугами, проведенными из пуансона г. Дрезны в левобережье Клязьмы с радиусами в 25 и 50 км.

В отмеченном районе известна по сотнице с Переяславских книг 1562 г. в Борисоглебском стане Марининской волости «деревня Голубино на реке на Шередаре», купля Благовещенского Киржацкого монастыря[589]. Уже в книгах 1592–1593 гг. — это пустошь сельца Халино, и таковой она фигурирует в последующее время (1599–1764 гг.) до упразднения монастыря. Халино (Холино) располагалось на р. Утроке (Утрепке), нижнем правом притоке р. Шередарь (левый приток р. Киржач), в 10 верстах к юго-востоку от Киржацкого монастыря[590]. К сожалению, в археологическом отношении Шередарь не изучена. Точное археологическое обнаружение Голубина возможно с привлечением материалов Генерального межевания. По этим данным пустошь Голубино находилась на правом берегу Шередари. Примечателен факт, что ее название сохранилось до настоящего времени как название урочища, хорошо известное жителям близлежащих сел Холино и Хмелёво (Киржацкий район Владимирской области)[591].

Расположенный на пути из Голубина к Дрозьдне Волочок обнаруживается в дворцовой волости Кунья. Это с. Волочок-Зуев, старое название левобережной части современного г. Орехово-Зуево (на р. Клязьме)[592]. Учитывая положение села в месте, где отсутствует потребность в волоке (т. е. транспортировке судов по водоразделу), название его, вероятно, следует связывать со словом «волок» — вид невода (ср.: «волочище» — место, где ловят рыбу волоком[593]). В черте города, на левом берегу известны древнерусские курганы, а к юго-западу близ него — поселение того времени[594]. При редком характере названия локализация Волочка представляется надежной.

Зная, что Михаил Всеволодович находился далее от Голубина, чем Изяслав («той бе ему напреди»), можно теперь ограничить район поиска неизвестного урочища или реки Литовы. Для этого, принимая условно окрестности современной ст. Куровское за местонахождение Изяслава на Нерской, нужно от Голубина провести дугу радиусом до Куровского. Таким образом, Литову следует искать в полосе около 60 км шириной, идущей по Москве-реке от Москвы почти до устья р. Северки. Надежные топонимические ориентиры пока не обнаружены[595].

На то, что Голубино и Волочок следует искать на левом берегу Клязьмы, верно указали Н. И. Надеждин и К. А. Неволин в дополнениях к «Розысканиям о городах и пределах русских княжеств» М. П. Погодина. Последний, однако, отождествлял Голубино с подмосковным с. Голубино[596] (ныне в черте Москвы, Голубинская ул. в Ясеневе). Выявляя чернигово-суздальский рубеж, А. Н. Насонов предложил иное — с. Голубино на р. Выдре, правом притоке Северки (Домодедовский район)[597]. Как от того, так и от другого пункта до низовья Дрезны по прямой свыше 80 км. После дневного перехода такой ночной марш в условиях весенней слякоти или гололеда маловероятен. Итак, локализация Голубина не может служить уточнению суздальской границы.

Вместе с тем рассмотренные известия могут служить для определения района восточного пограничья территории, тянувшей в начале XIII в. непосредственно к Москве. Мы знаем, что Изяслав Владимирович и Михаил Всеволодович «воевали волость Всеволожю… около Москвы», следовательно, район р. Дрозьдны (Дрезны), где стоял Изяслав, относился к московской волости. Судя по характеру действий Юрия Всеволодовича в районе Голубина и Волочка (начало военных действий — высылка сторожи, а затем и сторожевого полка), указанные пункты находились в пограничье земель Москвы и, очевидно, Переяславля-Залесского и Владимира.

Очевидно, близ чернигово-суздальских рубежей находились Уполозы, упомянутые Лаврентьевской летописью при описании осеннего похода 1231 г. в «Черниговскую волость» Юрия и Ярослава Всеволодовичей с ростовскими князьями и новгородцами: «поиде князь великыи Гюрги к Сереньску и стоявъ станом на Уполозех и възвратися в Володимерь». Ярослав же с союзниками «идоша к Сереньску», сожгли его и возвратились после осады Мосальска[598]. Поход к Серенску (городок XII–XVI вв. на Серене, левом притоке Жиздры) шел, очевидно, через броды на нижней Угре. Участие в нем новгородцев заставляет предполагать, что войска шли путем, связывавшим Торжок (через Волок Ламский) с бассейном средней Десны и верхней Оки. Это маршруты Михаила Всеволодовича Черниговского в марте 1229 г, Ростислава Михайловича 1230 г., Святослава Трубчевского 1232 г.[599] Южный предел района нахождения Уполоз формально определяется минимальным расстоянием дневного перехода, дугой радиусом в 30 км к северо-востоку от Серенска. С севера он ограничивается полосой сообщения Москвы и Волоколамска, включая в себя почти весь юго-западный сектор Московской области и северную треть Калужской. Тождественные топонимы сохранились в писцовых книгах — их два. Первый (погост Уполозы на Клязьме, в волости Вохна, восточнее современного г. Павловский Посад) находится восточнее района поиска[600]. В нем обнаруживается другое название — «с. Уполозы на р. Москве» (часть его принадлежала А.И. Уполотцкому) в Горетовском стане. Ныне это усадьба-музей Архангельское, где известны следы древнерусского поселения[601]. В ином случае подобные данные были бы достаточны для надежной локализации, но обширность ориентировочного района нахождения обязывает обратиться к топонимическому анализу.

Бесспорные однокоренные параллели есть неподалеку от района поиска, в Смоленской и на юге Калужской областей. На р. Воре, в 37 км от Гжати (ныне г. Гагарин) встречаем «с. Выполозы, Уполозы тож»[602], а в Брянском уезде (1595 г.) — р. Уполозну (Полозну), левый приток Рессеты[603]. Следовательно, нельзя исключить возможность трансформации летописных Уполозов через Выполозы или Полозы в Выползово — Полозове. В нашем районе нахождения по источникам XVI в. обнаруживаются с. Полозове на р. Молодильне (левый приток Москвы, Рузский район) и пустошь Выползова на р. Рудице (правый приток Малгуши, Истринский район)[604]. По данным же XIX в. известны упомянутая д. Летова-Выползово (по писцовым — Летова, Глухово, Численное), с. Выползово (ныне в черте г. Подольска) и Якшино-Выползово на р. Ячейке (левый приток Оки) в 5 км от Калуги[605]. По археологическим публикациям в этих пунктах древнерусские поселения не обнаружены. Поэтому локализацию летописного селения Уполозы на левом берегу Москвы-реки (Архангельское) можно считать верной. По близости к Москве следует считать Уполозы поселением Ростово-Суздальского княжества[606].

Подводя итоги предпринятых локализаций Волочка (на Клязьме), Голубина (на Шередари) и Уполозов (на р. Москве), необходимо заметить, кроме указанных выше ошибочных сопоставлений, и некоторые другие, встречающиеся в указателях к изданиям летописей.

Вполне очевидна ошибочность сопоставления Волочка с Волоком-Ламским и Уполозов с новгородскими Уполозами под Порховом[607]. Менее очевидна ошибка, связанная с упомянутой выше Дрозьдной.

В Ермолинской летописи, протограф который имел общий со Сводом 1479 г. источник — общерусский свод около 1474–1477 гг.[608], рассказ о событиях 1209 г., как и многие другие, сокращен, причем единственное сохранившееся географическое название было искажено. В Ермолинской летописи и соответственно в сводах 1497 и 1518 гг., Львовской летописи, Тверском сборнике и в некоторых других летописях Дрозьдна названа Тростной. В результате издатели спутали Дрозьдну 1209 г. с р. Тростной (левый приток Нары), упомянутой в связи с нападением Ольгерда на Москву 1368 г.[609]

Конкретизируя наши представления о юго-западной части Ростово-Суздальской земли, предложенные здесь локализации приближают к завершению карту ее поселений, упомянутых до вторжения Батыя. На этой карте не нашел своего места лишь небольшой городок Петров, в котором Всеволодом Большое Гнездо были заключены рязанские князья (1207 г.)[610].

Где находились владения князя Липовичского, упоминаемого в летописях под 1283–1284 гг.?

Статья опубликована в сборнике «Липецк: начало истории». Липецк, 1996.

Заголовок данной статьи перекликается с названиями двух основных работ, посвященных рассматриваемой теме. Во-первых, потому, что названия статей А. И. Бунина и П. В. Голубовского не вполне точны: Липецк в рассказе об Ахмате не упоминается[611], не упоминается в домонгольское время и Воргол[612]. Во-вторых, основное внимание здесь будет посвящено определению района нахождения упомянутых летописью населенных пунктов и вопросу надежности, научной достоверности их локализаций.

Для исторической науки вопрос локализации, т. е. определения местонахождения географических объектов, известных по письменным источникам — это установление исторического факта. Поэтому к вопросам локализации приложимы все основные требования методики исторического исследования.

Локализации обычно относятся к ряду вспомогательных функций исторической географии. Это справедливо, как в целом справедливо мнение о том, что историческая география, будучи самостоятельной исторической дисциплиной, «сохраняет и свое вспомогательное значение, связанное с пространственной локализацией событий»[613].

Однако для самой исторической географии и исторической картографии вопросы надежной, т. е. научно аргументированной локализации, являются фундаментальными, ибо локализация — это основа пространственной ориентации исследователя. Определение расположения исторических географических объектов дает ту основу, на которую накладывается специальное содержание исторических карт. От надежности локализации зависит научная достоверность выводов историко-географических исследований и собственно исторических работ. Значительна и вспомогательная роль локализаций в археографической практике в археологических, топонимических и некоторых других исследованиях.

Большие расхождения в изображении на исторических картах границ территорий (например, карты Смоленской земли XII–XIII вв. В. В. Седова и Л. В. Алексеева[614], ошибки в географических указателях публикаций источников или даже в самих публикациях (см., например, публикацию грамоты Олега Ивановича Рязанского Богородицкому монастырю в академических «Памятниках украинского языка»: издатели спутали Переяславль Рязанский с Переяславлем Южным[615]); географические ошибки в топонимических исследованиях и ряд других наблюдений показывают, что вопросам локализации, точнее ее методике, уделяется в настоящее время недостаточное внимание.

Изучение существующих специальных методик локализации населенных пунктов в первую очередь методики ретроспективного анализа и комплексного привлечения источников М. В. Витова[616], а также опыт ряда приемов, использующихся в историко-географических исследованиях, показывает, что надежная локализация обеспечивается комплексной методикой, объединяющей три, чаще всего взаимопересекающихся, пути исследований:

1. Исторический (анализ источников; определение ориентировочного района нахождения; выявление источников, упоминающих сходные топонимы этого района и т. п.);

2. Топонимический (этимологизация общая и «глубинная»; выявление преемственности и тождества топонимов древнего и современного и др.;

3. Археологический (подтверждение факта существования исторического географического объекта в искомом месте, его датировка и характеристика поселения как городского, сельского и др.).

При определении мест сражений необходим еще и четвертый, палеогеографический путь исследований (реконструкция древних ландшафтов, изменение направлений русел рек и т. п.), который со временем, по накоплении данных, может послужить и локализации отдельных топонимов, определению границ заселенных территорий и истории их хозяйственного освоения.

Естественно, что локализации предшествует выявление топонимов или гидронимов в текстах источников, что само по себе не всегда решается однозначно.

Первыми результатами такого рода наблюдений должны быть выводы о достаточности информации письменных источников, суммы топонимических данных, степени археологической, а желательно, палеогеографической изученности рассматриваемой территории.

Всякую локализацию, не удовлетворяющую хотя бы одному из трех основных требований правильной, надежной методики локализации следует считать лишь ориентировочной или условной. При этом необходимо отмечать ту или иную недостаточность в аргументации. Например, недостаточную информативность письменного источника для определения района нахождения, недостающие звенья доказательства топонимической преемственности, слабую археологическую изученность предполагаемого местоположения населенного пункта. Недостаточно точные, определенные приблизительно, условные или ориентировочные локализации на исторических картах следует особо оговаривать в легендах, указывая их со знаком вопроса или особым условным знаком[617].

Пренебрежение источниковедческой и историко-географической методикой приводит иногда к курьезным и грубым ошибкам: на основании данных Никоновской летописи, например, Можайск отпраздновал в 1981 г. 750-летие г. Мосальска как свое собственное — не был принят во внимание исходный текст харатейной Новгородской I летописи старшего извода, говорящий о Мосальске, не проанализирован маршрут похода и т. п. (впрочем, отнесение Можайска на основании этих данных Никоновской летописи к Черниговской земле — старая ошибка краеведов, попавшая и в солидные справочные издания)[618].

Обстоятельный источниковедческий анализ интересующих нас летописных текстов дан в этой книжке В. А. Кучкиным[619]. Уточнения хронологии событий, предложенных А. Н. Насоновым и Н. Г. Бережковым[620], сделаны В. А. Кучкиным весьма аргументированно, поэтому следует сразу обратиться к вопросу определения района нахождения географической номенклатуры летописного рассказа 1283–1284 гг. Лаврентьевской и Симеоновской летописей.

Источник недвусмысленно сообщает, что события происходили «в княжении Курскиа области», Ахмат был баскаком «Курьского княжениа». Он поставил две слободы «в отчине Олга князя Рылского и Ворголского… насилие творяху христианам, сущим Курскыя волости, около Воргола и около Рылска пусто сътвориша»[621]. После нападения Святослава Липовичского на ахматовых братьев жители баскаческих слобод бежали «к Курьску»[622]. Именно так понял имевшиеся в его распоряжении тексты составитель Никоновской летописи, назвав свое изложение «О Курском княжении». Будучи хорошо осведомлен о рязанской истории и географии и встретив в тексте знакомые по воронежским делам «Вороножьскыи леса», он счел необходимым внести уточнение: «…побежа въ Резань, въ лесы въ Вороножскиа»[623].

Основные этапы истории и контуры границ Курского княжества XII — начала XIII в. достаточно установлены[624], причем следует оговорить то, что восточные границы Курского княжества приведены довольно условно с учетом «буферной зоны» с Половецкой степью. Возможно, основная заселенная (по археологическим данным) часть княжества располагалась, как показывает А. В. Кашкин, несколько западнее указанной границы[625].

Во второй половине XIII в. северными и северо-восточными соседями курских князей были Ольговичи старшей ветви черниговских князей — князья глуховские и новосильские, а также Карачевские и козельские. Последним принадлежало и выделившееся позже Елецкое княжество, расположенное по реке Сосне и ее притокам. Южные границы Курского княжения определить на это время трудно, ибо значительные области южнорусских княжеств, соседствующие с Половецким Полем, отошли под непосредственное управление Орды (Поросье, например, Переяславль-Русский, часть черниговских и рязанских земель по верхнему Дону и Оке)[626].

По сути дела, степной коридор, поднимающийся к северу почти до Тулы между верхней Окой и Доном, был восточной границей как Курского, так и Верховских княжеств Поочья и контролировался ханами Золотой Орды[627]. Стратегической осью этого коридора был путь, шедший с юга по водоразделу верхней Оки и верхнего Дона к среднему Поочью, освоенный еще половцами XII в. и известный в XVI–XVII вв. как Муравский шлях.

До недавнего времени вся географическая номенклатура интересующего нас рассказа, за исключением Рыльска, не имела надежной локализации. Лишь в 1989 г. В. В. Енукову удалось обнаружить участок сохранившегося слоя древнерусского городища в Курске и город тоже получил достоверную локализацию.

Курск и Рыльск довольно часто встречаются в летописных сообщениях XII–XIII вв. и известны в дальнейшем[628]. Воргол, Вороножский лес, Туров и Липовичск (о последнем см. ниже) упоминаются только в рассматриваемом рассказе. Летопись не приводит названий указанных выше слобод.

Летописный рассказ (Лаврентьевский и Симеоновский тексты) не содержит достаточно конкретных указаний ни на расположение этих пунктов, ни на маршруты военных действий, которые нередко дают надежные ориентиры локализации. Ясно лишь то, что Воргол и Рыльск были в одном княжеском владении и неподалеку от них находились слободы Ахмата, откуда исходило опустошение округи Воргола и Рыльска[629]. Рать Ахмата пришла в Воргол («къ городу Варгулу») и уже оттуда вела карательные операции «воююче по всему княжению». Туров упомянут на обратном пути Ахмата: «поидоша от Воргола и пришедше в село в Туровъ… и тако поидоша прочь»[630], т. е. Туров находился ближе к южным границам Курского княжества. Владения Святослава Липовичского располагались неподалеку от ахматовых слобод, так как князь имел возможность внезапно напасть на оставшихся в слободах братьев Ахмата. Притом есть основания думать, что и сами Воронежские леса были достаточно близки для того, чтобы вести «разбойные» (т. е. противозаконные с точки зрения ордынских правителей) действия против баскаковых слобод. Олег Рыльский обвиняет липовического князя в том, что тот бежал в леса для разбоя: «…остал еси в Руси, избывъ в Вороножьскых лесехъ, того деля, что розбити»[631].

Можно предполагать, что в Рыльское княжество рать Ахмата пришла известной в XVI–XVII вв. Свиной дорогой, которая была продолжением Бакаева шляха. Об этом пути сообщает Книга Большому Чертежу: приходили «от Днепра Белгороцкие татаровя на Рыльские и на Карачевские и на Орловские и на Волховские уезды; хаживал Бакай мурза, как не было Польских городов». Эта дорога начиналась бродом «ниже Курска верст с 40, и на той дороге ныне деревни Рыльского уезду»; а «на Свиную дорогу лежит дорога от Днепра Бакаев шлях»[632].

Топонимические ориентиры несколько облегчают поиск Воргола, Воронежского леса и Турова, ибо это довольно редкие топонимы. Единственный ориентир летописного Воргола (вариант Лаврентьевской летописи — Ворогл) в пределах Курского княжества указал архиепископ Филарет Гумилевский — это с. Воргол на правом берегу р. Клевень (правый приток Сейма). Тогда же этот район был обследован Д. Я. Самоквасовым, проводившим здесь у Воргола раскопки древнерусских курганов. Он считал, что «Воргольская волость обозначена 21 городищем»[633]. Городище у с. Воргол (уроч. Вишневая Гора) раскапывалась Д. Т. Березовцом и неоднократно обследовалось другими археологами, отмечавшими наличие древнерусских материалов[634]. Городище стоит недалеко от устья р. Воргол[635]. В настоящее время известен еще только один Воргол — левый приток Сосны, однако эта река протекает в пределах Елецкого княжества и представляет для нас интерес лишь как гидроним-аналог. К сожалению, городище недостаточно изучено[636], неясна и этимология названия. Поэтому локализацию Воргола следует признать условной, хотя и очень вероятной.

Редким топонимом является и Воргольский лес. Ориентир впервые был надежно указан также Филаретом Гумилевским[637]. Это местечко Воронеж, ныне пос. и железнодорожная станция в Шосткинском районе Сумской области (приблизительно в 10 км к югу от Шостки) у истоков р. Осота (правый приток р. Реть, впадающей слева в Десну). Редко встречающиеся топонимы могут служить надежным ориентиром для локализации лесных массивов. Ближайший пример — с. Порохонь или Порохня (от «порохно» — древесная труха) XVIII–XX вв. — бортные Порохонские ухожаи и Парахонский лес XVI–XVII вв. — Порохный лес статьи 6654 (1146) г. Ипатьевской летописи (приблизительно в 75 км к северо-западу от пос. Воронеж, в верховьях р. Знобовка (Средино-Будский район Сумской области)[638]. Сопоставление Вороножского леса с пос. Воронеж было принято Р. В. Зотовым, А. М. Лазаревским, П. В. Голубовским и И. С. Абрамовым, проводившим здесь раскопки древнерусских курганов[639].

Следует заметить, что при такой локализации Вороножского леса мы выходим за очерченные выше пределы Курского княжения. Пос. Воронеж находится приблизительно в 35–37 км к северо-западу от Глухова. Конечно, судя по контуру сохранившихся лесов этого района, можно думать, что Воронежские леса обходили Глуховское княжество с юго-запада и юга к нижнему течению р. Эсмань (правый приток р. Клевень) и к левому притоку Клевени р. Обеста, в которую впадает р. Воронок[640]. Описывая территорию Воронежской сотни Нежинского полка (городок Воронеж был построен в первой половине XVII в.), А. М. Лазаревский отмечал, что она занимала пространство, ограниченное Десной и ее притоками Шосткою и Османью. «Местность представляет почти сплошные пески, поросшие сосновым и отчасти лиственным лесом при истоке Осоты находится значительная площадь серой земли»[641]. Однако для решительного суждения необходима географическая разработка, реконструкция залесенности. Поэтому Воронежские леса можно нанести на карту лишь условным контуром со знаком вопроса, как ориентировочную локализацию.

Ориентировка поиска Турова — вблизи южных, неизвестных нам для XIII в. границ Курского княжения весьма широка: на пути из Воргола в степь, к югу от Сейма. Этот путь нам неизвестен и таких маршрутов могло быть несколько вариантов. Указанный А. И. Буниным гидроним р. Туровка (Туровец) удовлетворяет этому требованию, однако для более точной локализации мы не располагаем ни промежуточными топонимическими, ни археологическими данными.

Очевидно, что не следует сейчас локализовать Ахматовы слободы — археологические аргументы не могут быть убедительными без топонимических данных, которыми мы не располагаем. Но и существующие археологические аргументы локализации Ахматовых слобод (в 10 и 20 км к востоку от Курска, селище у с. Лебяжье и Бесединское городище)[642] недостаточны, т. к. вся аргументация сводится к наличию довольно большого количества золотоордынских материалов в культурном слое. К настоящему времени не выработаны археологические критерии для выявления такого вида поселения, как слобода. В указанных пунктах могли находиться, например, резиденции — дворы баскаков или других ордынских чиновников. Слобода же могла быть заселена почти полностью русскими, как и свидетельствует летописный текст. Однако, в первую очередь, эти локализации не отвечают требованиям основного летописного текста: Лебяжье селище и Бесединское городище находятся слишком далеко от Рыльска, Воргола и Вороножского леса. Предложенные В. В. Енуковым возражения против этой позиции исходят из ошибочных хронологических выкладок, по которым между бегством Святослава Липовичского и его нападением на ахматовых братьев «Прошло более года, включая две зимы»[643].

Особое место в нашей теме занимает вопрос о г. Липецке, который возник благодаря «Истории» Н. М. Карамзина. Историк, сопоставив Воргол с одноименным притоком Сосны, а Вороножские леса Никоновской летописи с современным Воронежем, отождествил стольный город Святослава Липовичского с г. Липецком — модным в ту пору курортом[644]. Эта локализация была принята критиком Н. М. Карамзина — Н. С. Арцыбашевым, а также и Н. П. Барсовым. Впрочем, позиция последнего была несколько противоречивой[645]. Однако уже С. М. Соловьев справедливо считал, что рассматриваемые события происходили в районе Рыльска и Курска, но не смог предложить убедительных локализаций[646]. К концу прошлого столетия в исторической литературе довольно прочно сложилось правильное мнение, что указанные события происходили в районе Рыльска и Курска (Филарет Гумилевский, Р. В. Зотов, А. М. Лазаревский); установлено достаточно точно для того времени местоположение Воргола и Вороножского леса (Бунин и Голубовский), высказаны хотя и менее убедительные предложения по локализации «Липецка» (так в силу недостаточной разработки источников предполагалось название стольного города князя Липовичского).

В основных источниках этот город прямо не называется. Известен лишь князь «Липовичьскыи» (Лаврентьевская летопись), «Липовичьскии»; добро «Липовичское», «Липецкии» князь (Симеоновская летопись). В последнем случае параллельный текст Московского свода 1479 г. дает написание «Липовецкой», а Карамзинская выписка из Троицкой летописи — «Липовецкои», поэтому за основное принимается написание «Липовичскыи» (по Лаврентьевской летописи). Это написание происходит, по-видимому, от названия города «Липовическ»[647], которое, в свою очередь, образуется либо от названия реки, либо местности типа «Липович» или «Липовица». Такие гидронимы известны и в пределах Курского княжества и в прилегающих к ним территориях.

Обилие топонимов и гидронимов с корнем лип- чрезвычайно велико в границах рассматриваемой территории. Достаточно привести примеры: р. Липиновая Снова (к северо-востоку от Курска) и р. Липовый Донец (к юго-востоку от Курска), названия Липового города в верховьях р. Ромен[648] и Липинского городища в 20 верстах от г. Сумы (по А. И. Бунину), Липинского городища (в XIX в. д. Липина Пустошь, в 33 верстах к западу от Курска на Сейме (совр. д. Липина), руч. Липовый колодезь (к югу от г. Дмитриев Льговский) и т. п.[649]

Археологические данные позволяют представить несколько городищ древнерусского времени в качестве кандидатур на стольный город князя Липовичского. Следует подчеркнуть, что в предложенных за последнее время археологами локализациях вполне справедливо особое внимание уделяется социально-исторической типологии древнерусских городищ. Вместе с тем недостаточное внимание обращается на источниковедческий анализ письменных данных и данных топонимики (Липинское городище, городище у бывш. с. Тополи)[650]. Наиболее вероятная по географическому положению привязка Липовичска к городищу у с. Старый Город[651] нуждается в дополнительных археологических и топонимических разработках.

При широком распространении топонимов с корнем — липов- особое значение имеют историко-географические разработки данных XVI–XVII вв. Для такого исследования существуют интересные материалы, указанные Г. Н. Анпилоговым и частично им опубликованные. Это: список с Путивльской переписной книги 1594 г. И. С. Вохрамеева[652], переписная книга Путивльским оброчным бортным ухожеям 1628–1629 гг. П. Мусорского, его же писцовая книга Рыльского уезда того же года, книги Посольского приказа (Польские дела 1592–1593 гг.) и некоторые другие[653].

Особый интерес представляют списки с Путивльской переписной книги 1594 г., где упомянуты «ордынские волости Путивльского уезда на р. Вери» (р. Вырь); «ордынская волость Иевлевская на р. Семи»; «ордынская волость на р. Берюхе» (левый приток Клевени), где упоминается Юрьево городище[654]. Там же неподалеку от Берюхи упоминаются р. Липица, речка Липица, Липецкой, Липитский ручей, ручей Липицы, Липцы, Липицкий Верх, Липицкий лог (верхний и нижний), Липецкая дубрава, Липецкой лесок, средняя Липитская дорога[655]. Здесь же проходит Рыльская дорога. К сожалению, на всю изучаемую территорию мы не располагаем опубликованными писцовыми материалами.

Таким образом, следует сделать вывод о том, что мы не располагаем к настоящему времени достаточными данными для надежной локализации стольного города Святослава Липовичского, однако, несомненно, что владения этого князя находились в пределах Курского княжения, скорее всего, в бассейне р. Сейм. Следовательно, нет никаких оснований сопоставлять летописные известия Лаврентьевской и Симеоновской летописей 6791–6792 (1283–1284) гг. с территорией бассейна р. Воронеж, бывшей в XII–XIII вв. южной окраиной Рязанского княжества и искать в этих известиях первое упоминание современного нам г. Липецка.

К сожалению, Липецкая область в археологическом отношении заметно хуже изучена, чем верхнедонские земли Тульской и Рязанской областей, с одной стороны, и Курской и Воронежской — с другой. Так называемое Липецкое городище следует тщательно изучать и сохранять, как и другие археологические памятники города и области. Эта работа позволит раскрыть историю хозяйственного освоения территории области с древнейших времен до нового времени.