Черный ветер

Глава двадцать вторая
РАЗОБЛАЧЕНИЕ

- Тунгус-то этот не хочет с нами чаевать, брезгает, варнак,- сказал Горбачук Георгию Николаевичу, услышав разговор хозяина с Гасалтуевым.- Ну и бог с ним. Он, кажется, уезжает. Ну и пусть… Зря Бадма уговаривает его остаться ночевать. Пусть едет отсюда - воздух чище станет…

- Напрасно вы так,- укоризненно покачал головой Георгий Николаевич.- Зачем ему среди ночи тащиться за два-дцать километров? Вот вы сами-то небось не пойдете ночью через хребет…

- Да разве можно сравнивать: по ровной, широкой лесной дороге да на телеге или пешком по горам, по глухой тайге. Разница большая!

- Ну ладно, Кузьма Егорыч, может, поедете с нами вместе до Усть-Баргузина на автобусе, а там по морю - до центральной усадьбы и дальше, до дома? Зачем вам снова лазить через хребет? - спросил учитель.

- Не-е-ет, зачем же! Из Усть-Баргузина морем только с оказией выбраться можно: сиди и жди,- отозвался Горбачук.- Это мне не подходит. На мне старик мой хворый висит. Мне - прямая дорога. Поднажму - так, может быть, и за один день дойду.

Вошел Бадма и сообщил, что Гасалтуев не уехал, а спит на своей телеге.

- Ага, побоялся ночью ехать, заячья душа!- ехидно произнес Горбачук.- Ушла у бедного тунгуса душа в пятки…

Левскому стало от этих слов как-то не по себе.

Учитель перевел разговор на другую тему. Обратившись к хозяину, он сказал, что старая Янжима плохо его понимает.

- Я сомневаюсь, что Янжима что-нибудь расскажет вам о своем сыне,- покачал головой Очиров.- Видимо, помнит она прошлое очень и очень смутно…

- А вам она ничего не рассказывает?

- Нет. Только иногда слышим, как проклинает она своего бывшего хозяина Шоно Мадаева, который убил в двадцатом году ее сына.

- А не знаете ли, где был убит Иван Бургэд? Я слышал, что где-то здесь, в одной из падей Баргузинского хребта, на берегу какой-то горной речушки. Может быть, именно на берегу Шаманки?

- Нет, однако, не на Шаманке. То была, говорят, маленькая безымянная речка, вроде той, на которой живет сейчас Гасалтуев. Я думаю, что это произошло намного западнее, ближе к поселку Баргузин, а может быть, еще дальше, между Баргузином и Усть-Баргузином. Я слышал, что могилы комиссара как таковой нет: вскоре нагрянули белые, и оставшиеся в живых партизаны ушли в глубь тайги. Белые сровняли могилу Ивана Бургэда с землей. Теперь никто не знает, где эта могила. Очевидцев не найти: ведь партизаны слились с Красной Армией и двинулись на восток. Ну, и осели после гражданской войны кто где, если только остались в живых.

- А что, если через газету обратиться к ним? Вдруг кто-нибудь из них откликнется…

- Можно, конечно, попробовать.

- А скажите, пожалуйста, нет ли у бабушки Янжимы каких-нибудь документов тех времен, например, писем или еще чего-нибудь в этом роде? - спросил Георгий Николаевич.

- Писем или документов я не видел, но на дне ее сундука лежит несколько пожелтевших фотографий.

- Это замечательно! - обрадовался учитель.- Завтра поможете нам уговорить бабушку, чтобы она показала эти фотографии. Ладно?

- Ладно. Попробуем с ней еще и так потолковать, чтобы она что-нибудь о своем сыне вспомнила.

- Очень хорошо. Вот и договорились. Ну что ж, однако, пора отдыхать. Спокойной ночи…

Утром Георгий Николаевич, Цыден, Горбачук и Очиров пошли к Янжиме.

Старушка сидела на кровати и пила чай.

Георгий Николаевич устроился напротив нее, на табуретке. Горбачук опустился прямо на порог, Цыден облокотился о спинку кровати, а Бадма сел рядом с бабушкой на кровать.

- Бабушка Янжима, вот городской гость, учитель, просит вас рассказать о вашем сыне Иване Бургэде. Он хочет написать книгу о красном батыре,- наклонившись к бабушке, громко, отчетливо произнося каждый слог, сказал Бадма.

Старушка покачала головой в знак того, что поняла сказанное, внимательно посмотрела на Георгия Николаевича и слабым, дребезжащим голосом начала рассказывать:

- Ой-я, славным, хорошим мальчиком был мой Бургэд. Послушный, заботливый был. Еще только десять лет ему было, а уж он об отце и матери заботился. Работал, помогал. А работа у хозяина была тяжелая: пасли мы сотен двенадцать овец и табун лошадей, выхаживали ягнят и жеребят. Ой-я, как трудно было! Чуть не падали с ног от усталости. Мальчик мой, Бургэд, помогал мне пасти овец, помогал отцу за табуном присматривать. В семь лет верхом ездить научился, в десять - настоящим наездником стал. Как, бывало, праздник какой или свадьба у богача, зовет хозяин Бургэда, на самого лучшего скакуна сажает и па скачки ехать приказывает. Заработает ему первый приз целую кучу денег,- хозяин все себе, а ему - горсть конфет или несколько копеек на леденцы. Ой-я, а сын хозяина, Шоно, дальше отца пошел, чисто зверем, бандитом стал. Притеснял нас как мог, обижал, оскорблял. Отправил моего сына в солдаты заместо родственника своего.

Тот чтобы цел был. а мой чтобы пропал в дальних краях. По вернулся сыночек мой жив и здоров. Собрал бедняков-батраков, и пошли они на богачей и нойонов. И погиб мой сыночек. А убил его, говорят, наш бывший хозяин Шоно Мадаев. Злодей! Черным своим коварством, говорят, взял он сыночка моего, ой-я, единственного моего сына убил, злодей проклятый! Не жить ему, черному злодею, на этой земле! Мои проклятия, наверно, давно до него дошли, покарал бурхан этого дьявола, сгинул он на чужбине, сгнил в сырой, холодной земле. Так и надо ему, черному псу! Так и надо! Ой-я, если б сейчас встретился он мне, я бы вот этими ногтями глаза ему выцарапала, волосы бы повыдергала, кишки бы повыпотрошила! Бросила бы его, негодяя, в ад, на самое дно, всем червям на поживу! Ой-я-я!.. Ой-я-я!..- Старая Янжима задергалась от ярости и ненависти, от неизбывного горя. Скрючились костлявые ее старческие пальцы. Они судорожно сжались в некое подобие кулака.

- Успокойтесь, бабушка!.. Успокойтесь! Слышите меня, бабушка Янжима?.. Пейте чай, успокойтесь!..- испуганно закричал Бадма, поднося старухе чашку свежего чая.- Пейте и ложитесь. Отдыхайте, не волнуйтесь…

Трясущимися губами выпила Янжима чашку чая. Полежала некоторое время молча, уставясь в потолок.

Когда она окончательно пришла в себя, Бадма наклонился над нею и спросил:

- Бабушка, старые фото где лежат? Там же, в сундуке? - Он показал пальцем на украшенный железными полосами сундук, стоявший у стены на двух старых, почерневших брусьях.- Городской гость взглянуть на них хочет.

- Там лежит, там. На самом дне. Бадма, достань их,- проговорила старуха слабым голосом.

Бадма открыл сундук и, приподняв слежавшуюся и пахнущую овчиной одежду, достал с самого дна несколько потускневших от времени фотографий, которые тут же пошли по рукам. Все с любопытством стали рассматривать их. С фотографий напряженно смотрели незнакомые люди - женщины, мужчины и дети в бурятских шубах и халатах.

- Вот это, видимо, сама бабушка Янжима, это ее муж Радна, а этот парнишка, который стоит между ними, конечно, маленький Бургэд,- сказал Бадма.

Потом Очиров взял в руки вторую фотографию. На ней крупным планом был запечатлен самодовольно улыбающийся человек лет тридцати в дорогом расшитом халате, в сдвинутой на затылок фетровой шляпе. Этот «молодец» стоял, пьяно подбоченившись и засунув кисти рук под шерстяной пояс. Рядом с ним красовался великолепный скакун - стройный вороной жеребец с белыми копытами и светлой отметиной на лбу. У этого джигита были острые, пронзительные глаза, прямой нос, густые широкие брови. С почтением склонялся перед наездником празднично одетый старик в круглой бурятской шапке с кисточкой.

Старик протягивал ему толстый кожаный мешочек, о содержимом которого нетрудно было догадаться. Это был, наверно, немалый денежный приз, завоеванный на каких-то скачках. А в некотором отдалении от старика и нагловатого человека, в стороне, робко жался к пожилому арату мальчик лет двенадцати или тринадцати.

- Это тот же парнишка, что и на первой фотографии, но здесь он выглядит уже немного постарше,- сказал Очиров.- Маленький наездник Бургэд, подлинный завоеватель приза. Он стоит возле своего отца и робко смотрит, как судья вручает награду Шоно Мадаеву - его хозяину и хозяину вороного жеребца.

Когда Бадма Очиров высказал свою догадку по этому поводу, старая Янжима подтвердила:

- Да, это были большие скачки, и мой сын пришел первым на этом вороном скакуне, а приз достался Шоно Мадаеву.

- Ага, значит, получающий приз - Шоно Мадаев. Верно?- спросил Георгий Николаевич.

- Верно,- сказала старуха.

- И вы храните фотографию, на которой снят… этот ваш враг?

- Там не он один. Там сын мой и мой муж. Но и врага не хочу забывать. Пусть все видят его звериное лицо. Особенно молодежь. Вот, иди сюда, мальчик,- обратилась Янжима к Цыдену.- Взгляни…

Цыден взял у учителя снимок, отошел к открытой двери, где грузной тенью сидел на пороге Горбачук и где было светлее, чем в комнате, и принялся с любопытством рассматривать.

Вдруг губы его нервно дрогнули, глаза и рот широко раскрылись от удивления, и, поднеся фотографию чуть ли не к самым глазам, вперил он взгляд в одну какую-то точку на снимке. Потом, быстро подойдя к Георгию Николаевичу, протянул снимок ему и растерянно пробормотал:

- Посмотрите внимательно… Ведь это Золэн Бухэ, только… молодой. Тот, который получает приз… Черты лица его, и глаза, такие пронзительные, черные, тоже его…

Георгий Николаевич - то ли по примеру Цыдена, то ли по рассеянности - тоже пошел с фотографией к свету. Но не остановился у двери, как Цыден, а вышел во двор. Следом за ним вышли Горбачук, Очиров и Цыден.

Туман уже начал рассеиваться, из-за рваных клочьев его показался уже диск утреннего солнца. Голосов ребят не было слышно, они все еще безмятежно спали. Хозяйка куда-то ушла.

Один Гасалтуев сидел под навесом у печи и не спеша пил чай. Увидев вышедших из домика людей, он громко сказал учителю:

- Георгий Николаевич, однако, пора - надо будит ребят. Я подвезу вас до тракта.

- Хорошо, спасибо… Сейчас…- ответил Георгий Николаевич и взглянул на фотографию.

Горбачук натянул на себя дождевик и забросил за спину карабин. Он уже собирался попрощаться и отправиться в обратный путь.

- М-да, острый у тебя глаз, Цыден…- проговорил наконец Георгий Николаевич, вертя фотографию в руке.- Значит, Шоно Мадаев и старик Золэн Бухэ -одно и то же лицо. Значит, этот махровый белобандит Шоно Мадаев жив и… скрывается у нас под носом…- И учитель исподлобья и с нескрываемым подозрением посмотрел на Горбачука. «Если твой Золэн Бухэ бывший белобандит и убийца, то кто ты сам?» - подумал Левский.

Горбачук машинально протянул руку и взял фотографию из рук учителя. Некоторое время молча смотрел на нее и еле заметно шевелил губами, словно собираясь с мыслями. И вдруг громко захохотал. Хохот его был неприятным, звучали в этом смехе металлические нотки. Егерь покраснел, белки серовато-стальных глаз его налились кровью.

Натужно хохоча, Горбачук словно выдавливал из себя!

- Какой же это Золэн Бухэ!.. Ха-ха!.. Это вовсе не он… Это же совсем другой человек… Ха-ха-ха!.. Ха-ха!..

И тут произошло невероятное.

Георгий Николаевич, человек всегда такой уравновешенный, вдруг страшно побледнел, затрясся и, кинувшись вперед, схватил егеря за лацкан пиджака.

- Ты… Ты…- прохрипел он, задыхаясь от ярости и бешенства.- Ты… тот самый… Ты - Тоом!.. Фашист!.. Палач и убийца!.. Вот где ты мне попался!..

- Вы что?.. Вы что?.. Что с вами, Георгий Николаевич?.. Ну нельзя же так… шутить…- растерянно пробормотал Горбачук, пытаясь улыбнуться.

Но не улыбка у него получилась, а жалкая гримаса, гримаса растерянности и ужаса.

Да, это был он - Томисас Тоом, вот уже почти четверть века скрывавшийся от правосудия. Теперь он лихорадочно думал, как выпутаться.

Словно затравленный зверь, озирался он по сторонам.

Гасалтуев, Цыден и Очиров, ошеломленные этой сценой, замерли каждый на своем месте, абсолютно не понимая, что происходит перед их глазами.

А Георгий Николаевич продолжал наседать на Горбачука:

- Я узнал тебя, Тоом! Несмотря на то что ты здорово изменил свое лицо. Узнал! - кричал он, размахивая перед носом егеря указательным пальцем левой руки, а правой продолжая удерживать Горбачука за пиджак.- Теперь ты в моих руках!.. Теперь ты ответишь за все, за все свои злодеяния в Дахау!.. Товарищи, вяжите его скорей!.. Это бывший эсэсовец, палач и убийца!.. Преступник, которого разыскивает КГБ!..

- Вы что, шутите? С ума, что ли, сошли! - вскричал вне себя Горбачук,- Какое вы имеете право оскорблять такими словами меня, фронтового офицера, пролившего свою кровь за родину, за Советскую власть!.. Вы за это ответите! И сейчас же отпустите меня! Мне надо идти, понимаете?..- с этими словами Горбачук обеими руками резко сбросил с себя руку Георгия Николаевича и быстро зашагал к воротам.

- Стой! Стой, говорю, бандюга! - заорал Георгий Николаевич, бросаясь за ним, и, догнав, схватил его за ворот дождевика.

Горбачук остановился и, повернувшись к нему лицом, сокрушенно покачал головой:

- Эх, Георгий Николаевич, Георгий Николаевич! Что вы делаете? Постыдились бы хоть своей седины и вот этих людей.- Горбачук кивнул в сторону Цыдена, Гасалтуева и Очирова, которые все еще не оправились от оцепенения.- И это называется благодарностью! За мои труды, за то, что я таскался с вами по тайге и по горам! Извините меня, но я от вас этого не ожидал. Я ухожу. И не смейте задерживать меня. Задание своего директора я выполнил, дальше некогда мне возиться с вами, черт вас побери! - И Горбачук решительно шагнул в открытые ворота и, не оглядываясь, быстрым шагом пошел вдоль леса вверх по Шаманке. Теперь он почти бежал.

Георгий Николаевич, скрипя зубами, заметался по двору.

Мысль его работала лихорадочно: «Что делать?! Что делать?! Одному Тоома не задержать - не под силу. Он сильнее, он ловок, он вооружен… А эти… эти не понимают, что к чему, и такого зверя упускают из рук!..»

Впрочем, все произошло настолько неожиданно и с такой быстротой - всего за каких-нибудь полторы-две минуты,- и не удивительно, что Гасалтуев, Цыден и Очиров еще не успели опомниться.

В следующее мгновение Георгий Николаевич увидел карабин Гасалтуева, наполовину выглядывавший из-под сена, набросанного на телегу.

- Ах вот как! Ну, погоди-ка ты! Не уйдешь!.. - выдохнул учитель, стремительно бросаясь к телеге и выдергивая ружье из-под сена. Щелкнув затвором, Георгий Николаевич вскинул карабин и неистово закричал вслед Горбачуку:

- Сто-о-ой!.. Стрелять буду! Сто-ой, говорю!..

Горбачук, успевший отойти метров на семьдесят, быстро оглянулся и, сообразив, что дело принимает серьезный оборот, сразу же кинулся в сторону, к толстой корявой лиственнице, стоявшей на низком берегу Шаманки. Георгий Николаевич выстрелил в воздух. Горбачук скрылся за деревом. Вторая пуля чиркнула по боковой стороне лиственницы, выбив красную пыль из коры. Было видно, что Горбачук не задержался за лиственницей, а, заслонившись ею, побежал дальше и исчез за деревьями, густо росшими по берегам реки.

Тут только опомнились Цыден, Гасалтуев и Очиров.

- Говорил-сказал же я Георгию Николаевичу, а он еще не хотел верить. Ы-ых!..- скрипнул зубами Гасалтуев.

И все трое кинулись к Георгию Николаевичу.

- Возьмите ружья! - скомандовал учитель и помчался догонять Горбачука.

Цыден и Очиров повернули к дому, а Гасалтуев побежал за учителем: ведь его карабин был теперь у Георгия Николаевича.

В это время выскочили из дома встревоженные ребята. Цыден и Очиров загнали их обратно и, строго-настрого наказав им ни в коем случае не выходить, стали лихорадочно собирать свои централки и заряжать их картечью. Наконец и они побежали вслед Левскому и Гасалтуеву.

Нагнали их почти у самого конца поляны. Там пасла овец жена Бадмы Очирова.

- Гнедка подняла голову, посмотрела в сторону леса,- волнуясь, рассказала женщина.- Я посмотрела туда, а оттуда, со стороны реки, егерь идет. Быстро-быстро. Запыхался весь, дышит тяжело, будто за кем гонится. «Вы уже домой? Через хребет?» - спрашиваю. «Да, да!» - он отвечает. «Зачем так бежите? Ведь скоро устанете»,- сказала я. А он мне говорит: «Какой-то зверь пробежал, я за ним гнался». Только я хотела ему сказать, что выстрелы слышала, а он за повод хвать - и мне так сердито: «А ну, слезай!» Смахнул меня с седла, как перышко. Чуть не расшиблась! Хорошо, что земля мягкая и трава… Не успела я опомниться, а он уже далеко, во-он там, у хребта…- И женщина махнула рукой вверх по Шаманской пади.

- Ой-ёй, удрал, барахло! - вскричал вне себя Гасалтуев, кидая на землю свою полинявшую фуражку.

- Упустили!.. Такого зверя упустили!..- закричал Георгий Николаевич.- Из-за вас! Из-за вашей неповоротливости!.. Это вы виноваты! Сколько я звал вас, а вы… И ты, и ты, и ты!..- В приступе отчаяния учитель схватился за голову.

- Но откуда мы знали, что делать? - проговорил Цыден.

- Я же кричал вам «вяжите его», а вы даже не сдвинулись с места. Неужели не поверили мне? Эх, вы!..

- Мы, конечно, виноваты, Георгий Николаевич,- сказал Цыден.- Но и вы виноваты не меньше нашего. Сколько мы ходили с ним по горам, а вы все молчали и ничего не говорили.

- В том-то и дело, что я сам узнал его только сейчас! - сокрушенно покачал головой Георгий Николаевич.

- Ий-я, какой хитрый шолмос, всех нас вокруг пальца обвел! - вскрикнул Бадма, встрепенувшись и скрипнув зубами.- Ишь, фронтовой офицер, говорит! Советскую власть защищал! Кровь свою проливал! Тьфу, черт! Как он ловко одурачил нас, паршивец! Ай-яй-яй!.. Ай-яй-яй, еще коня угнал! Как быть? Что делать? Ай-яй-яй, как шибко нехорошо получается!

- Ой-вой, он коня до смерти загонит!.. - всплеснув руками, запричитала жена Очирова.

- Ну хватит, не голоси!.. Скажи спасибо, что легко отделалась!..- прикрикнул на нее Бадма, но тут же, опомнившись, смягчился: - Теперь что сделаешь? Загонит так загонит, не загонит-так бросит… Нет, на коне он через перевал не проедет ни за что. У хребта коня бросит. Если только не загонит.- И, помолчав, Очиров решительно сказал: - Я пойду за конем. Все-таки собственность колхозная.

- Не можно один ходить! Я с тобой, Бадма,- заявил Га-салтуев. Потом тихо, сквозь зубы, добавил: - Попадется на мои глаза - у меня с ним свои счеты!..

- И я пойду с ними! - сказал Цыден, с надеждой глядя на Георгия Николаевича.- Если придется ловить его там, у меня же централка. Пригодится…

- Ты погоди, Цыден, не петушись,- усмехнулся Георгий Николаевич, понемногу приходя в себя.- Лучше трезво обсудим, как нам быть. Пожалуй, своими силами нам не поймать его - он уже далеко отсюда и, видимо, решил быстро дойти до заимки, забрать нужные вещи и немедленно скрыться из наших мест. Поэтому мы первым долгом должны сообщить милиции, чтобы она срочно перекрыла все дороги, тропы и перевалы, а если удастся, и водный путь. Ведь у него есть моторная лодка, он может перемахнуть через Байкал и уйти через Иркутскую область. Хорошо бы перехватить его на подходе к заимке, устроить засаду, но ведь милиция еще не знает, что здесь произошло, и при всем желании не успеет добраться до заимки раньше его. Пока мы сообщим милиции, пока она доберется до заимки, пройдет много времени… Отсюда вывод: нам надо идти по его следам, на всякий случай как бы перекрывая его возможный путь назад, через хребет. Пойдут трое: Очиров, Гасалтуев и Левский…

- А я?! - почти крикнул Цыден.

- На тебя, Цыден, возлагается самая ответственная задача: как можно быстрее добраться до Баргузина и все как ест^ сообщить милиции. Может быть, подполковник Бадимбаев все еще там - тогда, конечно, сразу к нему. Не дадим уйти опасному преступнику!

- Понял вас, Георгий Николаевич,- сказал Цыден.- А как же ребята?

- Ждите меня в Усть-Баргузиие. Живите в гостинице. Еще лучше - в общежитии школы-интерната. Я напишу записку директору, чтобы он устроил вас до моего приезда. Езжайте на попутных машинах… Да, вот еще что. Цыден, ты оставишь мне свой оленебой со всеми патронами и патронташем. На всякий пожарный случай… Спасибо.

Георгий Николаевич взял ружье и стоя написал записку и вручил ее Цыдену. Затем вытащил из кармана пачку денег:

- Это вам на все.- Обернувшись к жене Очирова, добавил:- Нельзя ли просить нашу хозяюшку с ветерком домчать моих ребятишек до тракта?

- Какой может быть разговор! - горячо воскликнул Гасалтуев.

- Немного харчей - и в путь! - сказал Левский.