Нелюдь

Светлой памяти моего тестя Эрика Алексеевича Баранова посвящается.

Автор

Языки тумана лениво лизали влажную траву в ложбинках небольшого сквера, подбираясь со всех сторон к поверхности обмелевшего пруда и сбиваясь в густые клубы в чаще его берегов. Выгнувшийся дугой каменный мостик парил в невесомости над пропастью, уходящей, казалось, к самому сердцу планеты. А в противоположную сторону — к бледно-голубому утреннему небу — тянулись мощные столбы вязов, посаженных сто лет назад вдоль главной аллеи тщеславным купцом, пожелавшим иметь приусадебный парк неподалеку от центра города.

Последующие потуги новых хозяев организовать здесь образцовое место отдыха трудящихся масс не увенчались успехом: ни скульптуры задастых девушек с веслами, ни сменившие их гипсовые подобия персонажей детских сказок, ни даже колесо обозрения для малюток не смогли прижиться на этом клочке земли, решительно отвергавшем все посягательства на свой суверенитет. Скульптуры разрушались, железо ржавело, караси в пруду перевелись… Печать запустения отпугивала праздногуляющих, и только редкие молодые мамаши с колясками, любители выпить на природе да владельцы собак заглядывали за чугунную ограду и не давали тропинкам зарастать.

Пожилой мужчина выгуливал эрдельтерьера, стараясь не попадать сандалиями в сверкающую от росы траву. Но любопытный и веселый пес, помахивая кончиками ушей, как крылышками, то и дело нырял в кусты, натягивая поводок и увлекая за собой хозяина.

— Ну Марсик! — вполголоса уговаривал тот. — Иди рядом… Куда ты?!

Марсик сочувственно глядел на мужчину, разделяя его страдания из-за промокших и холодных ног, и совершал очередной рывок на заинтересовавший собачью натуру запах.

Внезапно возле мостика пес замер, вытянулся, поджав правую переднюю лапу, и прицелился черным носом в направлении чего-то темного, лежащего на асфальте между витых перил. Короткий хвост медленно опустился.

— Что там такое? — удивился хозяин поведению собаки.

В ответ пес сел и неуверенно заскулил.

Мужчина сделал несколько шагов вперед, но Марс натянул поводок, призывая хозяина вернуться. Тот пожал плечами и решил последовать совету собаки, однако невесть откуда возникшее дуновение ветерка разорвало на мгновение пелену тумана…

Человек лежал на спине, широко раскинув руки и ноги. Раскрытые глаза были обращены к небу, а в левой стороне груди… торчала стрела с желтым оперением! На рубашке вокруг древка краснело влажное пятно.

Картина выглядела настолько фантастичной, что мужчина машинально протер ладонью глаза, а затем — разом вспотевшую лысину. Протяжный и жалобный вой собаки вывел его из оцепенения, возвращая к жуткой реальности…

* * *

В дверь звонили уверенно и требовательно.

Геля высвободилась из моих объятий и села на тахте, прикрываясь простыней. Мне, естественно, простыни не досталось и, не страдая комплексом целомудрия, я остался лежать как есть.

— Пойди открой!

— И не подумаю. Даже милиция не имеет права беспокоить граждан позже двадцати трех!

— Не дури, Костя. Может быть, это Никодимыч!

— Шеф — человек воспитанный и не приходит без предварительного телефонного уведомления, а во-вторых, если предположить, что он изменил привычкам, — маловероятно, как непорочное зачатие, — тем более не открою: представь, милая, последствия, когда друг твоего папочки и наш начальник застанет нас… в таком виде!

Для пущей выразительности я подкрепил слова легким шлепком по обнаженному Гелиному плечу.

— А то он не догадывается! — фыркнула она.

— Догадываться и знать — вещи разные. Я, например, догадываюсь, что ты от меня без ума, но утверждать не могу до тех пор, пока ты сама об этом не скажешь!

— Нахалюга!!!

Геля разъяренной тигрицей накинулась на меня, выпустив коготки и хищно обнажив острые зубки.

Лишенный оружия и одежды, я не сопротивлялся, добровольно обрекая себя на растерзание, чем быстро охладил воинственный пыл нападавшей и вызвал понятное для благородной победительницы чувство снисходительного сострадания к побежденному.

Насладиться поражением в полной мере не дал повторный занудливо-долгий звонок.

— Теперь уж точно спущу паразита с лестницы! — пробормотал я, с сожалением отрываясь от ласковых и мягких губ.

— Халат накинь! — посоветовала Геля.

— Фигушки! Пусть ему будет хуже!

Ему — высокому сорокалетнему мужику в отличной синей «тройке» — на самом деле стало хуже: бледное лицо побелело еще больше, а подглазины сравнялись по цвету с тканью костюма.

— Извините… — выдавил он, стараясь удерживать взгляд выше уровня моей могучей груди. — Вы Константин?

— Сейчас узнаешь! — дружелюбно заверил я, ухватив левой рукой лацкан его пиджака и занося правый кулак для удара.

— Заместитель мэра Слепцов, — скороговоркой представился полуночник.

— Да?.. Ни разу не видел, как такие большие люди пересчитывают головой ступеньки!

— Человек, убитый стрелой две недели назад, — мой брат!

Хорошо, что он успел это сказать: кулак разжался где-то на полпути к цели, а указательный палец мягко сшиб невидимую пылинку с его плеча.

Будь парень хоть министром здравоохранения — катиться бы ему вниз с седьмого этажа. Но родство с жертвой «преступления века», взбудоражившего наш городок, остановило карающую десницу бывшего мента, а ныне действующего частного детектива.

Умные глаза посетителя удовлетворенно мигнули, и он мягко сказал:

— Понимаю — свинство заявляться к вам ночью, но обстоятельства… Мне необходимо десять минут, чтобы объясниться. Потом поступайте, как сочтете нужным.

Он едва заметно кивнул назад в сторону лестницы, чем окончательно склонил чашу весов в свою пользу: люблю людей, не теряющих чувства юмора в критической обстановке.

— Идите на кухню — я оденусь.

Выслушав мой торопливый шепот, Геля скорчила недовольную гримасу и демонстративно отвернулась к стенке.

Слепцов сидел на табурете сгорбившись, положив ладони на коленки и разведя локти в стороны.

— Валерий Иванович. — Он церемонно коснулся острым подбородком узла галстука.

— Костя. — Я светски расшаркался.

— Для более полного понимания проблемы позволю себе привести вам некоторые факты…

— Коротко и конкретно, да?

— Ровно пятнадцать дней минуло… Ранним утром в скверике, ныне носящем имя Бельского — первого местного чекиста, а до революции принадлежавшем купцу Замятину…

— Вы учитель истории?! — бестактно перебил я.

— Отнюдь… Фамилия купца имеет, на мой взгляд, определенное значение.

Ах, конечно, — погибший также носил фамилию Замятин. Дошло!

Слепцов подтвердил:

— Сережа — прямой потомок купеческого рода Замятиных. Мы с ним двоюродные братья по женской линии. И умер он на мостике в саду своего прадеда!

— Грустное совпадение… необычное, как и орудие смерти.

— Совершенно верно! Беседовавший со мной Сысоев из уголовного розыска мрачно пошутил, что из лука в городе никого не убивали со времен татаро-монгольского нашествия.

Ба, знакомые все лица! Митрич, по обыкновению, в центре событий, если имеется покойник.

— К сожалению, — продолжал Слепцов, — милиция не слишком продвинулась в расследовании. Мне буквально вчера начальник УВД докладывал обстановку — перспективы неутешительные… Личность убийцы, мотивы, причина, приведшая Сергея в скверик в неурочный час, остаются загадкой, и, как я понял, зацепок у сотрудников угро нет.

— И вы решили обратиться ко мне за помощью в поимке убийцы? Тронут! До глубины души!

Валерий Иванович иронию понял и замолчал. Его крупный кадык поднялся вверх по тонкой шее и сразу же упал обратно вниз.

Я встал.

— С лестницы, так и быть, не сброшу, но тема для обсуждения исчерпана!

— Подождите! — взмолился Слепцов. — Дело в другом…

Интонация смягчила мое каменное сердце.

— Ну?

— Сегодня вечером мне позвонили домой, предложили встретиться и назвать убийцу!

А я-то думал…

— Свяжитесь, любезный Валерий Иванович, с майором Сысоевым. Дать телефон?

— Нет! — воскликнул Слепцов, вскочив на ноги и едва не сбив макушкой светильник. — Я не могу привлекать к этому милицию!

Простота ответа озадачила.

— Почему?!

Гость перевел дыхание и отвернулся, пряча глаза.

— Есть очень серьезные причины…

— Какие же?

— Пока не могу вам открыться, но поверьте, что…

— Хватит! Сказки-завлекалочки оставьте для детей!

Если бы он просто продолжал уговоры, я бы остался глух к мольбам и выкинул просителя за дверь. Но Валерий Иванович совершил немыслимый для своего роста и общественного статуса поступок: он упал на колени и молитвенно сложил руки — будто кающаяся грешница на известной картине по библейскому сюжету.

— Поверьте, что у меня нет другого выхода!

Им двигал примитивный страх затравленной зверюшки… Что же за охотники рискнули спустить собак на могущественного в городе человека и гнать несчастного под пули?

Через пять минут мы пили наскоро заваренный чай и Слепцов рассказывал.

Иногда двоюродный брат ближе родного — особенно, когда родного нет. Одногодки росли рядом, учились в одном классе, в одной группе технологического института. Инженерили в одном отделе закрытого КБ. В восемьдесят шестом, радуясь оттепели в стране, вместе бросились с головой в мутный поток нарождающегося кооперативного движения. Окрепнув, разделили созданную фирму — в одной бочке стало тесновато. Валера тяготел к политике, на первых же так называемых свободных выборах получил мандат депутата. Постепенно отошел от бизнеса, заняв высокий пост в городской администрации. Сережа продолжал делать деньги, выдвинулся в ряд самых богатых людей области. В числе первых наладил связи с иностранными партнерами. И вдруг Замятин погиб — гром среди ясного неба! Конечно, имелись конкуренты, рэкетиры — враги любого коммерсанта. Но, насколько Слепцов ориентировался в делах друга, Сергей никому не переходил дорогу столь резко, чтобы поплатиться за это жизнью. И озадачивал сам способ расправы…

— Телохранители были?

— Двое! Они постоянно сопровождали Сергея, — подтвердил Валерий Иванович и запальчиво прибавил: — Никак не пойму, что заставило его в шесть утра тащиться в одиночку в пустынное место?!

— Где он оставил машину?

— За квартал от скверика.

— Жена? Родственники?

— Для всех — загадка! До последнего дня перемены в настроении не замечали ни близкие, ни сослуживцы…

— А теперь вам кто-то назначает многообещающую встречу, — напомнил я. — Кстати, почему вам?

Слепцов в третий раз наполнил чашку чаем.

— Наши дружеские отношения с Сергеем широко известны…

— Слабоватый аргумент. Где и когда свидание?

Гость посмотрел на часы.

— В два, под аркой красного кирпичного дома на Садовой. Остается немногим больше часа…

— Бывшая «родилка»? — удивился я.

— Верно! К слову, я там появился на свет, а вы?

— Не имел чести… И что же не позволяет вам, Валерий Иванович, обратиться в милицию?

Слепцов вздрогнул.

— Видите ли, Константин… У каждого человека есть в жизни секреты интимного плана… скажем так.

— Каким же образом ночное рандеву затрагивает, как вы изволили выразиться, ваши интимные секреты?

Он помялся, одним глотком допил чай и уставился в пол.

— Звонил мужчина… Обычный голос… Предложил встретиться и открыть имя убийцы… Но выдвинул условие, чтобы я пришел один. Если нарушу обещание, то встреча не состоится, а коль сообщу в милицию… — пауза затянулась, — …завтра… э-э… общественность узнает кое-что, способное здорово навредить мне. Крест на карьере — как минимум. И вообще… может статься куда хуже…

— Весьма расплывчато!

Конкретизировать Слепцов не посчитал возможным. Тем не менее взмах руки содержал столько кричащего отчаяния, что невольно поверилось в существование жуткой тайны.

— Не проще ли увильнуть?

— Увы… Условия жесткие: скандал разгорится и в случае неявки.

— Выходит, что звонивший не оставил выбора?! Очень странно! Попахивает ловушкой, а? Вам пытаются насильно показать убийцу друга — бред какой-то!

— Вот! — откликнулся Слепцов. — Потому я и обратился к вам за помощью.

— Иными словами — нужен телохранитель для подстраховки? Кто же дал мой адрес?

— Это обязательно? — заметно смутился гость.

— Да, если вы надеетесь на мое участие!

— Пруст…

Ага, журналист местной газеты, замучавший меня после истории с банкиром Носовым. Ладно — сочтемся!

Заместитель мэра ждал ответа от мелкого (не в смысле телосложения, конечно) частного сыщика, а тот не знал, как поступить.

Проще отказаться… Однако Слепцов, связанный угрозой, пойдет на встречу один. Между тем звонить мог сам убийца, задумавший расправиться и с дружком Замятина. Мотивы? Черт их знает, этих новоявленных хозяев жизни! Бизнес и политика — одинаково грязные отрасли, где подкуп, шантаж, жульничество — нормальные явления. Кто знает, что там натворили Замятин и Слепцов?

Нет, неверно: Валерий Иванович, несомненно, догадывается, откуда дует ветер, но боится сказать… Единственный способ проникнуть в тайну смерти Замятина — пойти со Слепцовым и попытаться взять незнакомца! А там видно будет… Тем более что в оставшееся время милиция уже все равно не успеет перекрыть подступы к дому или если и перекроет, то наспех и обязательно засветится перед прячущимся поблизости человеком. Тот не выйдет на связь со Слепцовым, обольет Валерия Ивановича грязью, а потом все равно «грохнет» его, выбрав более удобный момент. Кому будет лучше от подобного исхода?

И про имидж не стоит забывать — так всех клиентов растеряем. А Слепцов, открывшись, сделался де-факто моим клиентом.

— Хорошо, я согласен!

— Спасибо! — горячо поблагодарил гость, схватив меня за руку.

— Одно условие: вы подпишите официальный договор о найме агентства «Мистер Холмс» для защиты ваших интересов.

— Но-о… — усомнился Слепцов.

— Мы дорожим лицензиями! — твердо заявил я.

Второй раз за день Валерия Ивановича лишили права выбора.

* * *

Слепцов запарковал машину в переулке за пару кварталов от четырехэтажного куба, где нынче разместились офисы многочисленных коммерческих фирм.

Новый родильный дом выстроили сравнительно недавно — после того как в старом обрушился потолок в кабинете главврача. Хорошо, что не в палате с роженицами, а то бы ограничились обычным марафетом.

Августовские ночи в наших краях прохладны. Кожаная куртка оказалась вовсе нелишней, к тому же она могла скрыть тяжелый газовый «люгер», болтавшийся у меня подмышкой.

Валерий Иванович изо всех сил старался сохранять спокойствие, но суета при запирании дверей машины выдала охватившее его смятение.

— Вот черт! — выругался он шепотом. — Сколько «полощем» начальника электросети, а на улицах по-прежнему хоть глаза выколи. Зараза!

Садовая и днем-то выглядела малопривлекательно из-за обшарпанных двухэтажных домишек и вонючих подворотен. Ночью же она казалась зловещим тоннелем меж берлогами вурдалаков.

— Веселенькое местечко для любовного свидания! — заметил я, зябко поежившись.

Где-то рядом жутко заорала неудовлетворенная кошка.

— Я сейчас, — шепнул Слепцов, отходя к деревцу.

Послышалось журчание струйки, разбивающейся о землю.

— У вас есть план? — спросил он, вернувшись.

— Честно говоря, нет, — сознался я. — Вряд ли тот тип ожидает под аркой. Скорее всего, прячется в зоне досягаемости и контролирует подходы. Поэтому лучше вам погулять возле дома, а когда парень обнаружит себя — я его перехвачу.

— Ловля на живца? — угрюмо отозвался Валерий Иванович.

— Вот именно. Ни в коем случае не входите под арку! Это крайне осложнит мою задачу.

Слепцов медленно двинулся к месту встречи, стараясь держаться ближе к проезжей части улицы. Я же, наоборот, почти прижимался к фасадам и заборам, пробираясь параллельным курсом по противоположной стороне.

«Живец» поравнялся с аркой, остановился на мгновение, всматриваясь в темноту, и прошел ко входу в здание. Зачем-то подергал ручку массивной двери, отступил от крыльца на пару шагов и замер, вертя головой по сторонам.

Для наблюдения я избрал позицию в двадцати метрах от арки, слившись со стволом тополя. Силуэт ожидающего маячил прямо передо мной, что позволяло в условиях ограниченной видимости вовремя среагировать на появление противника с любого направления атаки.

Уши ловили каждый шорох ночного города, но ничего подозрительного не происходило. В стороне проехала машина, каркнула ворона, напуганная приснившимся кошмаром, на помойке возобновила концерт страдающая кошка…

Слепцов короткими шажками мерил тротуар от крыльца до арки, проявляя признаки нетерпения.

Слева раздалось торопливое цокание каблучков.

Я повернулся, отметив краем глаза, что Валерий Иванович также замер у крыльца, стараясь рассмотреть источник звука.

Девушка очень спешила, двигаясь по середине мостовой, настороженно, озираясь и придерживая одной рукой ворот голубой «ангорки». Она?! Нет…

Когда полуночница проходила мимо, то мне удалось разглядеть черты миловидного лица, слегка озабоченного.

Далее случилось нечто абсолютно неожиданное…

Едва девушка растаяла во тьме следующего квартала, как оттуда донесся отчаянный крик, шум борьбы, следом — новый крик. Я ринулся на помощь, повинуясь инстинкту, успев махнуть Слепцову, чтобы никуда не уходил.

Светлая фигурка распласталась у бордюра, жалобно всхлипывая и постанывая. Над нею копошился лохматый субъект, матерившийся вполголоса. Увлеченный делом, он заметил постороннего позже, чем следовало для организации побега. Осознав истину, грабитель выпрямился, сунул в карман снятые с бедняжки побрякушки и достал «выкидуху».

— X… отсюда! — многообещающе предложил лохматый сиплым голосом, демонстрируя нож и стремление к «мирному» исходу.

Вести переговоры не было ни времени, ни желания. Я подпрыгнул, нанося удар пяткой точно в центр грязного лба. Грабитель опрокинулся на спину и прошуршал по асфальту добрых пять метров. Понятное дело, что встать он не смог.

Девушка уже сидела, поджав ноги, и продолжала плакать, размазывая слезы и сочившуюся из разбитого носа кровь.

— Живы? — на всякий случай спросил я.

— Да-а…

— Посидите тут!

Всегда с подозрением отношусь к совпадениям. Нынешнее тем более беспокоило прямо-таки вопиющей нарочитостью.

Возникшая в сердце тревога неизмеримо усилилась, как только я бегом вернулся к бывшей «родилке», — Слепцов исчез!

Я прочесал кусты, обследовал с помощью фонарика нору арки — безрезультатно. Не откликнулся Валерий Иванович и на призывы, обращенные к нему громким шепотом.

Куда он делся, а? Стоп… Машина!

Но шума двигателя не было слышно, пока я разбирался с лохматым, а ведь от места стычки до переулка, где Слепцов запарковался, рукой подать!

Ноги сами понесли обратно.

Девушка послушно ждала на тротуаре, приложив к носу платок и чуть запрокинув голову.

— Не останавливается?

— Нет.

— Далеко живете?

— Здесь.

Она коснулась свободной рукой желтой штукатурки одноэтажного особняка, возле которого стояла.

Случайно ли выбрал жертву лохматый или ждал конкретно эту? Снова совпадение?

Додумать я не успел: за углом взревел двигатель, и на улицу тотчас вылетела машина, ослепляя светом фар. Зато успел отскочить к даме и прижаться вместе с нею к стене дома, чего не скажешь о «вырубленном» грабителе.

Вишневая «восьмерка» — Слепцова!!! — на полном ходу проутюжила валяющееся на мостовой тело и умчалась к центру города.

Одним прыжком я оказался возле лохматого. Н-да… С расколотым черепом обычно не живут…

— Телефон?!

— У меня… дома есть… — всхлипнула девушка, потрясенная вторым актом драмы.

В уютной однокомнатной квартирке при свете чешской люстры хозяйка выглядела гораздо привлекательнее, несмотря на припухший нос и ссадины на локте и колене. Максимум — двадцать пять, шатенка, глаза синие, фигура — вне критики. Что же заставило такую куколку болтаться в одиночку по улицам глубокой ночью?

Ответ Танечка представила прозаический, пока мы ждали милицию.

Три раза в неделю — через день — подрабатывает в коммерческом киоске с шести вечера до двух ночи — всего восемь минут быстрым шагом от дома. Страшновато, разумеется, но деньги неплохие: зарплаты воспитательницы в детском садике при нынешней дороговизне едва хватает на питание, а хочется и одеться поприличнее. К тому же частенько провожает домой друг. Периодически он уезжает в Турцию за шмотками — тогда приходится добираться одной.

— Давно отбыл?

— Неделю назад.

— Минувшие две смены, как и сегодня, вы возвращались без провожатого?

— Увы… — виновато улыбнулась девушка.

— Слежки не замечали?

— Что?!

Она нахмурилась, сдвинув брови-крылья к переносице.

— Ой, точно! Но не в прошлый раз, а в позапрошлый! Я обратила внимание на какого-то типа, крутившегося возле киоска, а по дороге домой — уже на Садовой — как будто слышала шаги позади… Подумалось, что это он, да потом выбросила из головы: мало ли какая ерунда порой мерещится!

— Описать его можете?

— Далеко было… И сам он невзрачный — совсем непримечательная внешность, разве — рост…

— Рост?

— Да, высокий парень. И худой! Увижу — узнаю, наверное, но приметы… нет, не получается.

Она с сожалением вздохнула, огорченная, что не может помочь своему спасителю.

Беседу прервал приезд «уазика» дежурной части городского управления милиции. Оперативная группа занялась привычным делом. Молодой следователь, вникнув в общих чертах в суть происшедшего, любезно сообщил, что город перекрыт насколько возможно и машину ищут. Сысоеву также передали мою просьбу приехать — за ним послали другую машину.

Через четверть часа подкатил майор.

— Куда опять вляпался? — спросил он недовольно вместо «здрасьте».

Что-либо скрывать смысла я не видел.

В конце исповеди подпустил толику самокритики, однако развить процесс самобичевания не дал оперативник, подошедший к нам с майором.

— Чеснок… — лаконично доложил он кличку лохматого. — Мертв!

— Ханыга, который промышлял в пивнухах? — уточнил Сысоев.

— Так точно!

— Если все сказанное тобой — правда, — произнес майор, проводив взглядом подчиненного, — то надо искать… тело Слепцова.

Укор, прозвучавший в голосе, слегка задел самолюбие, хотя пенять — да-да! — оставалось лишь на самого себя. Тем не менее я огрызнулся:

— Слушай, умник, сам-то ты что бы сделал, услышав крик о помощи, а?

— Ладно… — сдался Сысоев. — Будем надеяться, что у зама мэра поехала крыша: он с перепугу сел за баранку и драпанул, случайно переехав Чеснока, — это лучший из возможных вариантов!

— Надежды юношей питают, — согласился я не без горечи, смутно веря в радужные перспективы.

Через некоторое время «уазик» подвез подкрепление, вооруженное мощными фонарями, и начались поиски.

В течение часа излазили все окружающие дворы, проходники и закоулки, подняли по тревоге жильцов соседних с «родилкой» домов, но ничего не нашли.

Дежурный по городу радировал про обнаружение вишневой «восьмерки», пустой и запертой, возле дома, где проживает семья Слепцовых. Жена только сказала, что муж намеревался задержаться после работы, потому домочадцы обеспокоены отсутствием главы в меру, привыкнув к поздним возвращениям.

Ничего себе: время-то к утру!

Новость заставила Сысоева отдать распоряжение на повторный осмотр окрестностей.

Сам майор неожиданно заинтересовался входной дверью в здание и подозвал меня.

— Слепцов поднимался на крыльцо?

— Да. Проверял, заперта ли дверь.

Одна и та же мысль пришла в наши головы — мы молча переглянулись. Майор приставил фонарь к замочной скважине, что и подтвердило догадку: изнутри в замке торчал ключ.

Дверь взломали не без труда, используя аж две фомки — умели люди раньше строить!

Лестница уходила вверх, образуя колодец через все четыре этажа, перекрытый проволочными сетками. На дне его лежал на спине Слепцов. В груди Валерия Ивановича отливала сталью рукоятка кинжала с алым камнем круглой формы. Огромная лужа крови совпадала по цвету с багровой краской бетонного пола…

* * *

Будильник трезвонил долго, дребезжа и подпрыгивая. Под его гнусный аккомпанимент моя рука ощупала пустую половину тахты, где, как помнилось, спала Геля, когда я притащился домой рано утром. Простыня была холодна.

Пальцы нащупали на соседней подушке клочок бумаги, от чего глаза волей-неволей раскрылись.

«Шеф ждет в полдень!» — гласила записка.

Стрелки показывали одиннадцать тридцать.

— Спасибо! — громко сказал я.

Любезная подружка предоставила полчаса на все про все, за которые аккурат удалось бы сходить в туалет, открыть холодильник, почесать затылок и добежать до конторы сыскного агентства «Мистер Холмс», одеваясь по дороге.

Так поступить со мной Гелечка могла либо от излишней заботливости — дать поспать бедненькому подольше — либо из вредности: пригласил девушку, понимаешь ли, уложил в постель, а сам сбежал — ничего себе «динамо»! В любом случае виноват — придется расхлебывать…

Позавтракать я все же успел, дожевав последний бутерброд на пороге двери в родной подвал.

Дама в строгом темно-сером костюме изучала шикарную металлическую плиту с выгравированным названием нашей фирмы.

— Простите, мужчина… — прозвучало грустно и мелодично.

— Да?

Я остановился на верхней ступеньке лесенки, спускающейся в недра подземелья девятиэтажной громады жилого дома.

— Вы там работаете?

Наманикюренный пальчик указал на носки моих ботинок.

— Как вы догадались?

— Мне дали описание агента по имени Константин, — серьезным тоном проговорила она. — Вы под него подходите.

Описание дали? Агента?! Может, резидента? Но строгие серые глаза смотрели внимательно и без тени рисовки. Я удержался от соблазна сморозить что-нибудь язвительное и вежливо спросил:

— Кому и, главное, зачем понадобился Константин?

— Я — Слепцова.

Та-ак… Новоиспеченная вдова собственной персоной! Какими судьбами? То же недоумение я выразил вслух иными, разумеется, словами.

— В милиции сказали, что Валерий Иванович нанял вас для… некоторой работы, и дали адрес агентства.

— Прошу!

Радушное приглашение Слепцова проигнорировала.

— Хотелось бы побеседовать тет-а-тет… — Она огляделась. — Давайте посидим вон на той лавочке.

— Годится, но мне необходимо предупредить ожидающее внизу начальство — одну минутку!

Не угадал: понадобилось целых пять, чтобы успокоить уже начавшего терять терпение Никодимыча.

— Итак? — сказал я, усевшись рядышком с женщиной на потрескавшейся скамейке перед детской песочницей.

— Я желаю подтвердить полномочия, данные вам моим мужем.

— И вы нуждаетесь в охране?!

— Нет, имеется в виду розыск убийцы.

— Милиция вполне…

Слепцова нетерпеливо передернула плечами и оборвала:

— Сергея Замятина и мужа убил один человек. Неужели вам неясно?

Лично мое мнение не носило столь же категоричного характера, хотя в заявлении собеседницы, несомненно, имелся смысл.

— Вам не кажется, э-э…

— Софья Александровна, — помогла та.

— …Софья Александровна, что я, к сожалению, плохо справился с задачей, возложенной на меня вашим супругом?

— С общечеловеческой точки зрения вы действовали правильно. Я в курсе подробностей!

— Но не с профессиональной! — излишне горячо возразил я.

— Это меня и обнадеживает, — заверила женщина.

Оказывается, меня еще можно чем-то озадачить…

Пока мозг переваривал услышанное, Слепцова пояснила:

— Я по профессии невропатолог. Знакома и с психологией. Потому, смею заметить, неплохо разбираюсь в природе человеческих страстей. Обстоятельства гибели Сережи и Валеры наводят на мысль о мести. Мести со стороны человека, одержимого самой идеей…

Женщина замолчала, отрешенно разглаживая складки на юбке.

— Что же дальше? — осторожно поинтересовался я, заинтригованный предложенной версией.

— Понимаете, Константин, месть как побудительная причина поступка — категория психологическая. Ее корни — в области природных людских инстинктов. Для раскрытия данного вида преступлений, насколько я понимаю, определяющее значение имеют не отпечатки пальцев или другие криминалистические улики, а, в первую очередь, способность следователя на обостренное восприятие окружающих жертву людей, их поступков и отношений…

Во куда повернула! Стало быть, у меня восприятие людей обостренное?!.. Эх, жаль, Никодимыч и Геля не слышат!

— Да-да, вы способны работать интуитивно, четко определяя, где фальшь, а где настоящее! — подтвердила Софья Александровна мои радостные мысли. — Разве не так? За те секунды, что из темноты рвался женский крик, мозг выстроил цепочку: жизнь человека в опасности — опасность реальная — там ваша помощь нужнее — гораздо нужнее, чем здесь… для Слепцова. Думаю, что пол кричавшего не играл существенной роли: будь в беде мужчина — вы бы все равно среагировали!

Нет, хорошо все-таки, что Никодимыч не слышит. Иначе взбучка за «человеческий фактор» обеспечена. Хотя… она права, черт побери!

— Чувство вины, которое вы в настоящее время испытываете, понятно и закономерно, — мягко произнесла Софья Александровна. — Оно-то и должно вам помочь найти и покарать убийцу.

Доконала окончательно… Купился! Говорил же папа: «Бойся политиков и психиатров!» — и добавлял: «Лучше пить водку — эффект одинаковый».

— Без одобрения директора конторы все равно не могу! — взмолился я.

— Вдвоем мы его скорее убедим! — с оптимизмом заявила Слепцова, резко поднимаясь со скамьи. — Идемте!

Ага, ларчик просто открывался… Держись, любимый шеф: невропатологи — народ крутой!

* * *

Никодимыч не удержался.

Когда через несколько часов Софья Александровна покинула подвал, шеф погладил ладонью заполненный бланк типового договора, убрал в сейф полученный приличный аванс и восхищенно сказал:

— Давненько не видел… — Он запнулся, подумал и уточнил: — таких!

Мы с Гелей мысль поняли и согласились.

— Интересно, сколько ей лет?

Вопрос наша младшая коллега задала из чисто женского любопытства.

— Слепцову исполнилось сорок три, — подсказал шеф.

— Разница десятка в полтора! — опрометчиво предположил я.

— Ну уж! — фыркнула Геля. — По-твоему, она старше меня на пять лет?

— Или на четыре…

— Ах так?! — Девушка вскочила, воинственно сжав кулачки. — На бабушек потянуло, да? И не заикайся больше о…

Она осеклась и стушевалась, поймав внимательный и настороженный взгляд Никодимыча.

— О чем не заикаться? — переспросил тот.

— Ни о чем! — отрезала Геля, рухнув на стул и отворачиваясь к стене.

— Вас послушать про бабушек-дедушек, так и самому впору на кладбище, — невесело пошутил шеф.

— Не будем, друзья, усложнять! — бодро попытался я разрядить атмосферу.

— Первый начал! — запальчиво крикнула Геля.

Главное — успеть переложить с больной головы на здоровую…

— Пошутил неудачно — согласен. Беру назад!

— И вообще такой макияж вышел из моды сто лет назад! — мстительно сообщила злючка.

— Хватит! — взорвался начальник. — Прямо детский сад! Слюнявчики напяльте!

На поле боя опустилась мертвая тишина.

В текущем году Никодимыч стал очередной жертвой народившихся рыночных отношений: незабвенный «Беломор», неизменно употреблявшийся шефом для активизации мыслительной деятельности с тех далеких лет, когда лейтенант Юра впервые надел милицейскую форму, напрочь исчез из торговой сети. Конкуренция есть конкуренция! Какие только связи и знакомства не пускались в ход, но ни одной пачки не залежалось в потаенных закромах работников торговли всех форм многообразной собственности.

Никодимыч «болел», пытался бросить курение, выл от головных болей, перепробовал уйму различных марок сигарет и… успокоился на «Мальборо». «Назло!» — объяснял он любопытным, шокированным разительной переменой… Назло себе, торговле, всем окружающим — ни больше, ни меньше! Правда, финансы семьи скоренько запели романсы. Тогда упрямый курилка сократил дневной рацион, но лидера международной табачной индустрии менять на паршивую «Стрелу» не пожелал. Мы с Гелей тому несказанно обрадовались: частота перекуров заметно упала, а дым снизил убойную силу.

Сейчас взбудораженный командир вынул сигарету из яркой пачки, что предвещало открытие военного совета.

— Посмотрим, чем мы располагаем, — выдохнул Никодимыч с сизым облачком. — Слово — непревзойденному мастеру впутываться в грязные истории!

Про себя я продолжил его тираду: «И выпутываться из них!». Но ставшая широко знаменитой в узких кругах моя природная скромность удержала меня от похвальбы вслух.

Я сдержанно поведал о событиях на Садовой, стараясь избегать комментариев, — только голые факты!

Шеф придерживался иной позиции.

— И что ты обо всем этом думаешь? — спросил он, едва я поставил точку.

— Снимаю шляпу перед убийцей, с блеском исполнившим сольную партию Робин Гуда из оперы «Вольные стрелки»!

— Есть такая? — усомнилась Геля.

— Не паясничай! — одернул Никодимыч меня.

Он не любил музыки и не желал вникать в тонкости.

— Вас понял, начальник! Уверен: преступник заранее выбрал место и хорошенько его изучил. Срисовал продавщицу Таню, исправно через день возвращающуюся домой в два часа ночи по Садовой. В какой-то пивнушке подыскал громилу — Чеснока, навел на девушку — вариант верный и не пыльный для любителя поживиться чужим. Судя по тому, что лохматый рылся в сумочке, убийца наплел про выручку, которую Таня таскает с собой. Словом, подготовил отвлекающий маневр для возможных провожатых Слепцова.

— Очень удачный! — поддела Геля.

Колкость я пропустил мимо ушей и продолжил полет оперативной мысли:

— Убийца знал некую тайну Валерия Ивановича, порождавшую уверенность в приходе того на ночное свидание. Остальное — дело техники. Из окна четвертого этажа, например, прекрасно видны ближние улицы и переулки, так как «родилка» возвышается над всей двухэтажной округой. Преступник засек свет фар машины Слепцова, определил место парковки. Затем спустился вниз и принялся ждать за входной дверью. Он тонко рассудил, что никакой дурак не полезет в темень арки, а останется на тротуаре и по инерции постарается держаться ближе к крыльцу. Не верите — спросите у психолога Софьи Александровны.

Предложение адресовалось в основном Геле, которая хмыкнула и метнула мне в ответ взгляд-молнию. Я сгорел, но, восстав из пепла, заявил:

— Затаившийся бандит слышал крик, слышал и мой топот — распахнул дверь и оглушил Слепцова, забравшегося с перепугу на крыльцо. Втащил в дом и зарезал кинжалом. Через окно первого этажа выбрался во двор, проходниками дошел до машины и уехал.

— Как же он вскрыл машину? — воскликнула Геля.

— Ключи, дорогуша, взятые из кармана покойника.

— Но он не мог знать заранее, что ты «отключишь» грабителя. И все же…

— Вопрос ясен, Гелечка. Парень и не знал. Он вырулил и увидел в свете фар сообщника на мостовой. Решение убрать свидетеля — единственную ниточку к собственной персоне — принял моментально.

Никодимыч откашлялся и с сожалением потрогал кончиком пальца задохнувшийся в пепельнице окурок.

— Преступник хладнокровен и расчетлив, — сказал шеф. — Чеснок изначально был обречен: не появилась бы возможность прямо на Садовой, убрал бы его не позднее наступающего утра — сто процентов!

Авторитет мастера сыскного дела — ни хухры-мухры! Девушка сдалась и замолчала.

— Про Робин Гуда сам придумал? — живо спросил начальник.

— Молва, людская молва! После смерти Замятина, по словам нашего друга Сысоева, слухи ползли по городу: завелся, мол, доморощенный благородный разбойник! Вот и кинжал вдобавок.

— Н-да, необычный выбор оружия… И полное отсутствие следов, как и две недели назад в скверике. Там осталась лишь дорожка примятой травы: от дерева, на котором сидел стрелок, в направлении дыры в ограде. Никто ничего не видел и не слышал…

— Успели поболтать с майором! — догадался я. — К чему затевать комедию с моим докладом, не отмеченным даже жидкими аплодисментами?

— К тому! — хитро улыбнулся шеф. — Для полноты восприятия.

Геля подобострастно захихикала — ужас, а не женщина!

Следовало их обоих поставить на место.

— Ну-ну, стратеги! А того не сообразили, что есть зацепка! Танюша способна опознать типа, вертевшегося накануне у киоска. Поскольку то был не Чеснок, то, вероятнее всего, — сам убийца!

— Понял я, понял! — отмахнулся Никодимыч. — Как ты представляешь себе опознание, а? Водить девушку по городу и тыкать пальцем в каждого встречного мужика: он — не он?

— Не знаю, — искренне признался я. — Пока… Но подумаю!

— Понравится — подумай и второй раз! — сострила младшенькая, намекая на засаленный анекдот про Штирлица.

Жизнь вынуждала меня проявлять сегодня снисходительное терпение к выходкам Гели. Но уж завтра…

Мечту о возмездии разрушил голос шефа:

— Одновременно займись кинжалом и стрелой — надо выжать из этого максимум информации. Геле поручим родственников Замятина и Слепцова: месть годится как рабочая версия, но не будем забывать про иные варианты. Словом, интересует подноготная обоих убиенных.

— А ключ от «родилки»? А пивнухи, где крутился Чеснок? — указал я на упущения в плане.

— А Сысоев с целой армией милиционеров на что? — вопросом на вопрос ответил Никодимыч. — Я прилеплюсь к ним и получу всю информацию, которая нам может пригодиться.

— Не забывай, милый: у нас, в отличие от адвоката Мейсона из романов Гарднера[2], нет за стеной дочерней сыскной конторы с филиалами по всей стране! — охотно пояснила дураку Косте начитанная девушка.

Я через силу обворожительно улыбнулся, на всякий случай продвинулся к выходу и с томным вздохом сказал:

— Ты права… И более всего огорчает отсутствие Деллы Стрит с высокой грудью, на которой так приятно отдохнуть мудрому сыщику в минуты усталости!

Своевременно принятые меры к отступлению избавили мою голову от увечья острым каблуком прицельно брошенной туфельки.

* * *

— Кого я вижу?!

Паша Сахаров — главарь экспертов-криминалистов — отложил лупу в сторону и поднялся мне навстречу из-за усыпанного служебными бумагами письменного стола.

Паша был молод духом и светел головой, а его аскетичная физиономия служила образцовой рекламой для приверженцев теории лечебного голодания.

— Какими судьбами, Костя?

— За помощью, дружище.

— Проходи-проходи…

После неизбежных «Как дела?» — «Нормально», «А помнишь?» — «Конечно!» я изложил суть проблемы.

— Меня сыскари подвесят за одно место, — огорчился Павел.

Ему хотелось помочь давнему знакомому и бывшему коллеге, но рамки служебной этики жали честное сердце.

— Подвесят, если узнают, — успокоил я. — К тому же чисто теоретическая консультация никому не причинит вреда.

— Ну ежели теоретическая…

Он с сомнением почесал затылок.

— И дверь запрем, чтоб не мешали!

— Давай, — вздохнул эксперт.

Бумаги уехали на край стола, а в центре появился термос с чаем.

— Что тебя интересует конкретно?

— Сперва — кинжал, — прохрипел я обожженным кипятком горлом.

— Примитивная вещица… Даже подделкой под старину не назовешь: обычная сталь, обработанная простыми токарно-слесарными методами — уровень рабочего средней квалификации. Изготовлен лет десять назад.

— А камень, венчающий рукоятку?

— Камень?!.. Прости, не сразу и сообразил — красная стекляшка, которые ляпают на украшения для малоимущих слоев населения.

— Такую штуку, Паша, можно изготовить в домашних условиях?

— При наличии небольшого токарного станка и набора инструментов…

Он порылся в стопке бумаг и вытащил черно-белую фотографию кинжала.

— Сам посмотри.

— Зачем огород городить? — удивился я, тщательно изучив фотографию. — Вытачивать все эти канавки, загибулины, дуги? Копировать с оригинала — понятно, а просто так…

— Я не великий специалист по холодному оружию, — признался Сахаров, — но мне кажется, что изготовитель и сам не дока. Он руководствовался желанием сделать что-то похожее на рыцарский кинжал, а опирался при этом на примитивные представления дилетанта. Словно исторических романов начитался!

В здравом смысле Паше не откажешь.

— Перейдем к теме стрельбы из лука, — сказал я.

Собеседника предложение не вдохновило.

— Почему вы все решили, будто действовал один и тот же человек? — с досадой посетовал он.

— Кто «вы»?

— Ты, Сысоев, да и остальные… С точки зрения голой науки никаких оснований к тому нет!

— Какой науки?

— Криминалистики, разумеется.

— Есть и другие, не менее уважаемые предметы — психология, например.

— Вот и шли бы к психологам, а то прутся ко мне и требуют связующих звеньев!

— Не требую, Паша, и не прошу. Ответь: лук самодельный?

— Откуда я знаю, если в глаза не видел! — искренне возмутился Сахаров.

— Ты не кипятись. Разговор ведь теоретический.

Напоминание несколько успокоило щепетильного эксперта. Он извлек следующий снимок — стрелы — и объяснил:

— Мы консультировались с тренерами — лучниками из «Авангарда»… По силе удара и точности они полагают, что использовался либо фирменный спортивный лук, либо убийца — мастер, овладевший этим древним искусством.

— Например, ознакомился с чертежами в каком-нибудь справочнике или энциклопедии…

— Чушь! — перебил Паша. — Чертежей мало. Речь идет о практическом опыте, материалах…

— А стрела?

— Стрела — самодельная: деревянная, с хвостом из птичьих перьев и кустарно сделанным стальным наконечником.

— Спектрографический анализ кинжала и наконечника стрелы провели? Вдруг найдется искомое связующее звено!

— Умник какой! — обиделся Паша. — Тебя забыли спросить.

Ясно — делается. Впрочем результат меня интересует мало, так как предугадать его не составляет труда вопреки напускному скептицизму Сахарова — раба Ее Величества Точной Науки.

Большего вытянуть из Павла не удалось, но фотоснимки я умыкнул — на память!

* * *

Хорошо, если в городе есть река. И не из соображений экономико-экологических. Вода — отдых телу и мозгам. Купание на короткое время возвращает нас к истокам собственной жизни, зародившейся, как известно, в жидкой среде, и дает первородный заряд энергии и сил. Созерцание же величавого течения успокаивает душу, очищает мысли и оживляет творческие процессы. Недаром многие величайшие творения человеческой культуры несут в себе синь морских просторов, тихую чистоту озер и загадочный шорох речных волн.

Мне с детства нравилось сидеть в одиночестве на прохладном песке ранним утром, любуясь миражами теплоходов, внезапно возникающими и пропадающими в густом тумане, или бродить босыми ногами по мелководью поздним вечером, наступая пятками на отражения звезд и береговых огней в зеркале засыпающей на ночь реки.

Но сегодня я пришел на пляж, когда солнце еще маячило над горизонтом, лениво лаская остывающими лучами тела редких и самых завзятых загоральщиков.

Таня сейчас наверняка готовилась к выдаче подопечных мамам и папам, в конторе — пустота… Почему не позволить себе поваляться часок животом кверху, предаваясь размышлениям и параллельно любуясь пляжными красотками? Хотя бы той — в белом бикини! Рискованно в нем выходить из воды — ей Богу, растворится! Впрочем, как говорит один мой знакомый, чего стесняться даров природы?! И годков девице от силы двадцать — бесподобно легкомысленный возраст… Геля старше не ахти на сколько, но никогда не позволит себе столь откровенный наряд, щадя чувства окружающих муж…

Мысль оборвалась на полуслове, ибо к блондинке в белом купальнике подошла… Геля!

Я застыл с повисшими вокруг ноги джинсами не потому, что увидел коллегу здесь, и не потому, что она заговорила с девчонкой, усаживаясь рядом на полотенце — потрясла система «три веревочки — три лепестка», прикрывавшая, а вернее обнажавшая ее зрелые формы.

Из оцепенения вывели колики в затекшей ноге.

Классическая парочка — блондинка плюс брюнетка — оживленно беседовала. Клянусь желудком, что Геля меня заметила, но нарочно избегала смотреть в мою сторону, прикидываясь слепой.

Я же дефектами зрения не страдал и сразу заметил двух пижонов с дутой мускулатурой, стрелявших в красоток «крупнокалиберными» взглядами. Парни наконец созрели для завязывания знакомства, подвалили к дамам и непринужденно упали рядом на песок.

Слова ко мне не долетали. Но, судя по натянуто-вежливому выражению лиц обеих девушек, они не пришли в восторг от непрошенных соседей. Надвигались неприятности…

Один из ухажеров грубо дернул Гелю за руку, кивая коротко стриженной головой в направлении реки. Храбрая девушка решительно высвободилась.

Второй проявил большую настойчивость, подхватив блондинку на руки. Та тоже не желала купаться и начала отчаянно сопротивляться, но силы были явно не равны.

Вдохновленный примером, первый жлоб опять полез к Геле.

В несколько прыжков я очутился рядом. «Качок» затылком почувствовал опасность и повернулся. Большего он сделать не успел: мои пальцы клещами захватили выпуклость в плавках и сильно потянули ее к земле. Парень выкатил глазенки и высунул язык, старательно оседая вниз. Стоило его лицу поравняться с моей грудью, как я отклонился назад и коротким прямым в челюсть послал противника в глубокий нокаут.

Напарник, потрясенный увиденным, выронил визжащую блондинку и мрачно двинулся ко мне.

Вращение на триста шестьдесят градусов, завершившееся ударом пяткой в заушную зону, остановило смельчака. При повторном исполнении он рухнул сначала на колени, а затем упал лицом в песок.

— Хоп! — воскликнула блондинка.

— Спасибо, молодой человек! — чванливо-менторским тоном произнесла Геля, отряхивая длинные ноги от прилипших песчинок.

Похоже, она не собиралась раскрывать перед подружкой факт нашего знакомства и в подтверждение своему коварству сообщила:

— Меня зовут Геля, а это — Алина.

— Константин! — приложил я ладонь к сердцу, принимая условия игры.

— Очень приятно! — заулыбалась Алина, сощурив блестящие голубые глазки. — Что будем делать с телами?

Окружающие, шушукались, обсуждая бесплатное представление, — их интересовало продолжение.

— Лучше нам уйти, — высказалась Геля.

— Вот еще! — не согласилась блондинка. — Победители не бегут с поля боя!

Полностью согласен с малышкой.

— Кто-нибудь знает, где одежда… этих? — громогласно обратился я к праздной аудитории, все еще глазеющей на нас.

— Там! — крикнул мужчина средних лет, указывая на кусты подступающего к пляжу парка.

— Тогда помоги!

Предложение ему не слишком понравилось, но, помешкав, он все же подошел. Вдвоем мы волоком оттащили бесчувственных искателей приключений к разложенным в траве шмоткам и придали телам позы разомлевших от жары отдыхающих.

— Вы уверены, что они, очухавшись, не сунутся снова? — озабоченно спросила Геля.

— Константин повторит урок! — твердо ответила за меня Алина. — С таким защитником некого бояться!

— Весьма польщен! — церемонно поклонился я, получив в награду нежный взгляд.

— Искупаемся, Костя? Ты как, Гелечка?

— Не успела обсохнуть, — сухо отказалась коллега, которой не понравилось откровенное заигрывание подружки.

— И я пока воздержусь.

Мой отказ был вынужденным — к чему лишний раз травмировать душу сестрицы-сыщицы!

— Как хотите, — разочарованно проговорила Алина и направилась к воде, слегка покачивая округлыми бедрами.

— Классная фигурка! — вполголоса поделился я своими наблюдениями.

— Бабник! — прошипела Геля сквозь сжатые губы.

— Тю-у… Ложь, милая! Однако такие костюмчики, как на вас обеих, сведут с ума и кастрата!

— Мне не идет зеленый цвет? — прикинулась дурочкой Геля.

— Так он — зеленый?! Спасибо — сказала, а то материи настолько мало, что не сразу и сообразишь про цвет!

— Хам!

— Конечно, с твоими данными не стыдно загорать и голышом, но где-нибудь на Багамах и с надежной охраной!

Грубоватый комплимент пришелся кстати.

— Ловлю на слове, — смягчилась девушка. — Но попробуй еще строить глазки Алине — убью!

Геля весело помахала подруге, плескавшейся недалеко от берега и подававшей время от времени призывные знаки руками в надежде, что мы присоединимся к водным процедурам.

— Кто сие прелестное дитя и почему ты с ней прохлаждаешься в рабочее время?

— Не прохлаждаюсь, а как раз работаю! Алина была любовницей Замятина.

— Эта девочка?!

— Ей, между прочим, двадцать один, и она недавно защитила диплом в нашем институте.

— Все равно два десятка лет разницы — чересчур! Перещеголял дружка — Слепцова!

Сказал и… приготовился к худшему, памятуя недавнюю пикировку в агентстве. Но Геля ограничилась смешком:

— Смотря с чьей точки зрения… — Затем глубокомысленно подметила: — Да, деньги сглаживают любой диссонанс, и в… любовных отношениях тоже.

Спорное утверждение, да пусть себе…

— Ты нашла ее и умудрилась стать подружкой за пару часов?

Задавая вопрос, я следил за светлой головкой, мелькающей в прогалинах между поднятыми катером волнами.

— Тесен мир! До возникновения бредовой идеи наняться в вашу шарашкину контору…

Слышал бы несчастный Никодимыч!

— …я, как тебе известно, вела драмкружок во Дворце культуры дизелистов. Алина занималась там в числе других студенток, но не долго — через некоторое время у нее появился таинственный покровитель, заставивший бросить занятия.

— Ты знала кто он?

— Разумеется, нет! Все это время мы не виделись, а сегодня совершенно случайно встретились в кафе, куда я забежала перекусить. Разговорились… Алина посетовала, что недавно потеряла «папочку», — райское существование закончилось и придется как-то устраивать свою судьбу. Слово за слово и я выяснила, что ее любовником был Замятин. «Сиротка», обрадованная возможностью поболтать, уговорила сходить на пляж — благо у нее с собой оказался запасной купальник.

— Именно так и выразилась: «папочка»? — уточнил я.

— Да. Однозначно, Алина не питала к нему пылких чувств и огорчена не самой смертью, а разрушительными последствиями для личного благополучия! Кроме квартирки, купленной Сергеем на ее имя, у бедненькой ничего нет.

Геля хотела добавить еще что-то язвительное, но заметила спешащую к нам девушку и прикусила язычок.

— Быстро вы сговорились! — подметила блондинка, тряхнув мокрыми волосами. — Напрасно не послушались: вода обалденная! Нежная такая и… ласковая!

Она картинно изогнулась гибким телом, демонстрируя пленительные изгибы, которые минуту назад ласкала вода.

Первый раз в жизни захотелось стать ручейком — честное слово!

— Ты вполне подойдешь на роль фотомодели! — благожелательно похвалила Геля.

Со мной же она обошлась куда хуже, незаметно, но больно ущипнув кожу на спине.

— Вы тоже так полагаете, Костя? — кокетливо пропела Алина.

— Да-а-а! — громко вскрикнул я под воздействием повторного щипка.

— К слову, Костя работает в сфере шоу-бизнеса, — ляпнула моя мучительница.

— Правда?! — хлопнула в ладоши блондинка и уселась рядом, как бы невзначай коснувшись прохладным бедром моего бока.

— Да! — кротко согласился я, опасаясь очередного нападения острых коготков.

Сидеть впритирку между двумя прекрасными и практически нагими женщинами — испытание приятное до невыносимости. Не знаю, надолго ли меня бы хватило, но выручил мужчина, помогавший оттаскивать парней в кусты.

— Извините! — окликнул он, приблизившись к нашей тесной компании. — Те два типа убрались, но их рожи не предвещали ничего хорошего.

— Благодарим за предупреждение, — ответила за всех Геля и добавила тише, нам: — Разумнее ретироваться и не испытывать судьбу.

— Ерунда! — беззаботно воспротивилась Алина. — С Костей ничего не страшно!

Тонкие пальчики деловито обследовали мой бицепс.

— Не сомневаюсь в способностях Константина, но подвергаться риску в драке с полудюжиной балбесов без веской причины — глупо! — настаивала Геля.

— Хорошо, собираемся, — сдалась наконец подружка.

Я отошел к своим вещам и оделся, украдкой наблюдая за девушками.

Геля быстро облачилась в блузку и брючный костюм, надев его прямо поверх чужого купальника. Алине пришлось труднее — бикини высохнуть не успело. Но операцию переодевания в сарафан она проделала непринужденно, выставив на мгновение грудки для всеобщего обозрения. Случайно или нет, только ко мне чертовка развернулась при этом в самом выигрышном ракурсе…

Мы прошли через парк к автобусной остановке, мило болтая о пустяках.

— Какие планы на вечер? — спросила Алина.

— А что?

— Мы с Гелей посоветовались и решили отметить встречу у меня дома. Не желаете присоединиться?

— Заманчиво!

Обрадоваться я не успел, встретившись взглядом с Гелей, и дал полный назад:

— Но не могу себе позволить, увы… Деловое свидание!

— Жаль… — разочаровалась Алина.

— Нам вас будет очень не хватать, — лицемерно поддержала подружка, пряча усмешку.

— А уж мне-то как жаль! — согласился я искренне.

— Ой, наш автобус! Запомните мой номер телефона!

Блондинка назвала цифры, подхватила Гелю под локоть и увлекла к очереди на посадку. Из окошка махнула на прощание рукой.

* * *

Над Садовой сгущались сумерки, а в подъезде Таниного домика и вовсе было темно.

— Кто? — донеслось в ответ на тренькание звонка.

— Костя!

Пароль сработал и поток света, хлынувший из открытой двери, на какой-то миг ослепил. Когда зрение вернулось, я увидел бледное лицо девушки и широко раскрытые от страха глаза.

— Проходите скорее!

В голосе — паника.

— Что стряслось? — забеспокоился я.

Таня присела на стул, скрестив руки на груди и сжавшись всем телом.

— Он опять следил…

— Кто?

Смысл услышанного не сразу дошел.

— Тот, про кого я говорила… У киоска, помните?

— Подробнее, пожалуйста.

— Утром, как обычно, пошла на троллейбус… Народу — битком, но мне показалось, будто бы в давке на задней площадке мелькнуло знакомое лицо. На остановке у садика его среди выходивших не было — я успокоилась. За день намоталась и вовсе думать забыла… И обратно доехала без приключений, а возле самого дома и кольнуло! Осмотрелась и увидела на противоположной стороне этого типа, прячущегося за деревом… Чуть с ума не сошла от страха, но постаралась сделать вид, что ничего не заметила. Не знаю, поверил ли…

Таня замолчала и посмотрела на меня с надеждой.

— Сколько времени прошло?

— С полчаса.

— Окна выходят на улицу, да?

Она кивнула. Я осторожно отодвинул край шторы.

Двое подвыпивших мужиков, жестикулируя и шатаясь, двигались кривулями по проезжей части. Попадавшиеся навстречу женщины опасливо посматривали на них, прибавляя шагу.

— Под деревьями никого не видно.

Бодрое сообщение не слишком обрадовало Таню. А от звонка в дверь она прямо-таки подскочила.

— Кого-то ждете?

— Нет… — прошептала девушка испуганно.

Незванный гость, разочарованный отсутствием хлебосольного приема, подергал дверную ручку и повторно нетерпеливо позвонил.

— Откройте и не волнуйтесь — я рядом!

Таня нехотя направилась в прихожую, я же замер у вешалки с одеждой.

Едва щелкнул замок и дверь приоткрылась, как девушка налегла телом на створку, истерически крича:

— Боже мой!.. Это — он!!!

Гость нахально просунул в образовавшуюся щель ботинок.

Пришла пора вмешаться.

Я оттолкнул хозяйку и резко дернул ручку двери на себя. Сила инерции получилась такой мощной, что пришелец влетел в прихожую, сломался пополам и угодил головой точнехонько в мой живот. В свою очередь уже мое тело получило изрядное ускорение в направлении стола, занимавшего центр комнаты, и обрушилось на него всей своей девяностокилограммовой массой. Раздался треск отвалившихся ножек. Три вопля слились в единый: два мужских и один женский.

На какое-то время пропала способность и дышать, и соображать.

Плоть человеческая, пусть и укрепленная развитой мускулатурой, не тверже дерева, поэтому визитер очухался первым и дал деру.

Танечка тяжело дышала, привалившись спиной к стене, и с ужасом взирала на барахтания защитника в груде обломков.

На всякий случай я выглянул на улицу, совершая на ходу примитивные упражнения для восстановления дыхания: Садовая не выглядела пустынной, но убегающей фигуры не просматривалось.

— Не переживайте — куплю вам новый, — пробурчал я, вернувшись, и в сердцах пнул попавшую под ногу щепку от стола.

В благодарность девушка зарыдала.


Ничто так не успокаивает нервы, как физический труд. Устранение последствий побоища заняло время достаточное, чтобы слезы на щечках высохли, да и мой черепок возобновил мыслительный процесс.

Самое обидное — что не удалось более-менее рассмотреть нападавшего. Высокорослый, жилистый, темноволосый — пожалуй, и все…

Во время чаепития на кухне за единственным уцелевшим в квартире столом я постарался максимально использовать Таню для составления портрета гостя.

В дополнение к моим скудным наблюдениям добавилось: возраст — двадцать с небольшим, вытянутое лицо, темные глаза и жидкие усики над верхней губой… Не много, но и не мало для организации поисков. Можно говорить и о крепкой голове, но это обстоятельство вряд ли поможет постовым милиционерам.

По служебному телефону Сысоев вопреки ожиданиям не откликнулся — рабочий день, правда, завершился у всех нормальных людей, но у майора он являлся резиновым. Еще больше я удивился, дозвонившись сыщику домой.

На обоснованное недоумение Митрич отреагировал меланхолично: у сынули день рождения!

— Поздравляю! — сказал я и в качестве подарка выложил новость о нападении на свидетельницу.

Майор молчал, недовольно сопя в трубку.

— Приметы запомнил, — сообщил он через двести лет. — Позвоню дежурному и заставлю искать парня.

— И пост поставь!

— Где?

— У Таниного дома.

— А ты там на что?

— Я-а?!

— Не ври, что проходил мимо и случайно заглянул на огонек, — хихикнул Сысоев.

— Дурак! — беззлобно констатировал я.

— Ладно, не злись… Ты-то уверен, что приходил убийца?

Вопрос поставил в тупик. С одной стороны, слежка за непосредственной участницей событий, связанных с убийством, наводит на подобную мысль. А с другой — черт его знает! Если за домом присматривал преступник, безусловно разглядевший меня накануне в свете фар, то какой ему смысл откровенно лезть на рожон?

— Вот и я сомневаюсь, — сказал майор, верно оценивший мое замешательство. — Срывать милиционера с патрулирования — их и так по пальцам пересчитаешь — оставлять до утра, руководствуясь смутными и малоубедительными причинами — роскошь! Пусть девушка запрется и поставит рядом с кроватью телефон. Спокойной ночи!

Таня, внимательно слушавшая мою часть диалога, тихо спросила:

— Отказал?

— Предложил покрепче запереться… Не волнуйтесь: второй раз разбойник сюда не сунется. Или еще лучше… У вас есть родственники либо подруги, у которых можно переночевать? Я бы мог проводить…

— Мама в деревне, но последний поезд давно ушел… Ольга, как на грех, укатила в Москву… У остальных — семьи, дети, маленькие квартиры…

— Не приехал? — вспомнил я друга сердца.

— Нет, — смутилась Таня и слегка покраснела.

Тишина становилась неприличной.

— Знаете, наверное, дико, но… — девушка сжала пальцами виски и закрыла глаза. — Оставайтесь!.. Иначе я сойду с ума от одиночества и страха.

Предложение-искушение! Провести ночь с симпатичной девушкой — заманчиво при иных, согласитесь, обстоятельствах. И потом Геля… Нельзя вести речь об измене в полном смысле слова: мы и близки-то были однажды — той памятной ночью после развязки с миллионами столичной мафии. Вторая попытка — вчера ночью — обернулась ничем из-за моего ухода со Слепцовым. Поэтому как человек широких взглядов и убежденный холостяк я…

— Есть раскладушка, — обнадежила гостеприимная хозяйка, по-своему истолковав мою нерешительность.

— На раскладушку согласен!

Капитуляцию подкрепили шутливо поднятые вверх руки.

— Хотите еще чаю? — встрепенулась Таня.

— Спрашиваете!.. А телевизор работает?

Мы пересмотрели все передачи и целомудренно улеглись в противоположных углах комнаты глубоко за полночь.

Наверное, я бы мирно отошел ко сну, не раздайся с тахты шепот:

— Мне холодно…

Ее тело и вправду била дрожь — то ли от холода, то ли от страха, то ли от желания… Скорее, от всего вместе!

* * *

Утром в агентстве я появился вторым — Геля запаздывала.

— Пижон! — взвился Никодимыч, не потрудившись ответить на бодрое приветствие. — «Увидимся утром», понимаешь ли! И трубку бросил, сопляк! Где ты шлялся вечером, а?

— Охранял свидетельницу от посягательств маньяка-убийцы!

Тон рапорта неожиданно охладил шефа.

— До самого утра? — язвительно спросил он и сам же ответил: — Пост, полагаю, находился в кровати несчастной!

— Про несчастную — обижаете! — не согласился я.

— Гелька узнает — задаст тебе, котяре, перцу!

Произнесено это было с нескрываемым удовлетворением.

— Сдадите?! А как же мужская солидарность?

— Эк, повернул!

— Запомните, шеф: у нас с Гелей чисто дружеские отношения.

— Видали мы те отношения! То-то она глазки отвести не может от твоей смазливой хари. — И серьезно, с укором, прибавил: — Сохнет ведь девка, а ты… — Никодимыч прервал нравоучение и расстроенно забарабанил пальцами по столу.

— Нельзя птицу вольную в клетку запереть! — перешел я в атаку. — Готов любить, готов ласкать, но мужем не созрел я стать!

— Сам сочинил?

— Экспромт!

— Оно и видно: уровень заводской многотиражки — тьфу!

Наконец-то шефа прорвало. Геля была дочерью его закадычного дружка — милиционера-пенсионера. Не чужая, чай! И красавица, и умница. А тут легкомысленный подчиненный — бабник и сердцеед — морочит девчонке голову. Как не переживать?

Держу пари, Никодимыч рвется в посаженные отцы! Зря…

Нет, по внешним данным претензий к ней нет — наоборот! Но характерец… Вкупе с моим собственным — «сахарным» — получится водородная бомба. Разве я виноват, что Геля, прожившая большую часть жизни вдвоем с батькой, решила командовать и всеми остальными представителями рода мужского? Увольте: под каблук — никогда!

Шеф, я уверен, и сам прекрасно понимал ситуацию, отчего маялся вдвойне.

— Рассказывай, — проворчал он, благоразумно переводя разговор на темы служебные.

До прихода Гели я уложился, и та застала лишь пространные рассуждения начальника: он или не он?

— Кто? — оживленно поинтересовалась любознательная девушка прямо с порога.

— Убийца, — скупо пояснил шеф. — По какой причине ты, красавица, изволила задержаться?

— Мы с Алиной поздно проснулись. Шампанское — коварный напиток… И домой надо было заскочить: привести себя в порядок и переодеться.

Она кокетливо поправила вороток белоснежной шелковой блузки, заправленной в туго обтягивающие летние брюки.

Выходит, не я один ночевал в гостях! Однако Геле про то знать необязательно, для чего я адресовал Никодимычу умоляюще-раскаянный взгляд.

Шеф достал пачку «Мальборо».

— Ты потратила на девчонку уйму времени.

— Так получилось.

— День на каждого человека из окружения покойников — чересчур расточительно!

— Алина того заслуживает…

Последующий монолог подтвердил это: наша талантливая коллега выудила из своей бывшей ученицы массу любопытных вещей, которые в совокупности с уже имеющейся информацией давали новую пищу для размышлений.

Итак, Алина с Замятиным познакомились полтора года назад. Буйство первых недель романа — частые и беспорядочные встречи — закономерно уступило место устойчивым и размеренным отношениям: Сергей Владимирович купил любовнице жилье и навещал исправно два-три раза в неделю. Иногда брал на деловые рауты с узким кругом приглашенных — не дай Бог, при большом скоплении гостей наткнуться на приятельницу жены! Периодически выезжали в столицу погулять и прибарахлиться. Замятин снабжал подругу и карманными деньгами — достаточными суммами, чтобы та ни в чем себе не отказывала. Таким образом, с организационной стороной — именно так выразилась Геля — все обстояло неплохо. В плане же духовном — сложнее. Сергей Владимирович не принадлежал к типу сентиментальных болтунов, плачущихся в жилетку и обсуждающих с любовницей свою личную жизнь. Лишь в последние месяцы, привязавшись к Алине, начал давать слабину: несчастен, мол, в семейном плане — женился необдуманно, жена как женщина не удовлетворяет, но привычка — вторая натура. Впрочем, делился в пристойно-сдержанном тоне, без особых подробностей.

О работе вообще помалкивал: вроде бы и не скрывал, когда Алина интересовалась, но избегал обсуждения конкретных деталей и тактично уводил разговор в сторону.

На квартиру к любовнице Замятин нередко приводил старинного друга Валеру — Валерия Ивановича. Мужчины крепко выпивали, разговаривали «за жизнь», пели. Алина при этом торчала на кухне — Сергей желал чисто мужского общения. Однажды изрядно захмелевший, он прогнал девушку… на улицу — зимней-то ночью! Алина обиделась, промерзнув час у подъезда, и ушла ночевать к подружкам в студенческое общежитие. Прощение потом дорого обошлось Сергею и в прямом и в переносном смысле слова.

Изредка на посиделки приглашался третий приятель — Рома Перевертышев. Все трое дружили со школы, но Роман после окончания уехал из города, избрав профессию фотографа: колесил по стране, сотрудничая в разных газетах и журналах. Лишь в самом начале «перестройки и гласности» вернулся на родину, устроился фотокорреспондентом в местную газету и восстановил связи со старыми друзьями. Правда, союз возобновился с некоторым перекосом в сторону тандема Замятин — Слепцов, которые покровительственно поглядывали на Романа, застрявшего на нижних ступенях общественной лестницы.

Сергея Владимировича и Валерия Ивановича многое связывало в жизни и помимо детских лет. Оба вступили в брак в зрелом возрасте — в тридцать пять — и свадьбы сыграли с интервалом в неделю. Жен выбрали немолодых и не красавиц, но самостоятельных и обеспеченных материально.

И еще объединяла двух мужчин некая тайна, содержания которой Алина не знала. Тем не менее по отдельным намекам, взглядам, жестам приятелей она твердо уверовала в существование таковой.

— А помните, что говорила Софья Александровна?

Геля испытующе посмотрела на нас с шефом.

— Что Слепцов охотно вспоминал при ней свою холостяцкую жизнь, упрямо опуская один период… — проговорил Никодимыч.

— Когда они с Замятиным на месяц уезжали из города, — поддержал я.

— Молодцы, мальчики! Правильно сообразили!

Фу, какая фамильярность! Я — ладно, но начальник… Нашла пацана!

— И было это незадолго до знакомства Слепцова с будущей супругой, — невозмутимо уточнил шеф, проявив, на мой взгляд, постыдное попустительство девчонке.

А та занялась подсчетами:

— Валерию Ивановичу стукнуло сорок три. С женой прожили восемь лет. До свадьбы, по словам той же Софьи Александровны, встречались месяц-полтора… Получается, что друзья путешествовали весной восемьдесят шестого.

Геля победно сверкнула зелеными глазищами.

— Приблизительно, — подсунул я из вредности ложку дегтя в бочку с медом.

— Приблизительно?! — возмутилась девушка.

— Подведем итоги! — решительно встрял Никодимыч, пресекая базар в зародыше. — Милиция проделала за вчерашний день колоссальную работу, просеяла массу людей, но ничего стоящего не нашла. Кстати, Геля, твоя ученица держалась с парнями из угрозыска столь же откровенно, как с тобой?

— Ни в коем случае! Зачем? Ответы на вопросы — не более того.

— Замечательно! Мы пока впереди. Теперь во что бы то ни стало необходимо выяснить, куда выезжали и чем занимались Замятин и Слепцов. — Тогда мы приблизимся к разгадке причины их смерти…

* * *

Редакция размещалась в двухэтажном старинном особняке на центральной улице города. Толстые стены, подобно термосу, сохраняли в помещениях прохладу, особенно приятную после поджаривания живьем на солнечном огне.

В отделе писем любезно разъяснили, где сидит Пруст, и заверили, что Георгий Спиридонович несомненно у себя.

В маленькой комнате на втором этаже находились два письменных стола, пара стульев, книжный шкаф и человечек, читающий развернутую газету. При моем появлении полные щечки еще больше округлились, раздвинутые счастливой улыбкой.

— Здравствуйте, Костя… — Его бас поразительно контрастировал с комплекцией. Мы обменялись крепким рукопожатием. — Какими судьбами к нам?

Журналиста явно заинтриговал приход человека, за которым он сравнительно недавно старательно бегал, стремясь взять интервью. А нынче тот, глядите, сам пожаловал!

— Вы навели на меня Слепцова?

Улыбка враз пропала.

— Ах вот оно что… Значит, Валерий Иванович проговорился…

— Вы не хотели этого?

— Слова не брал, но просил не ссылаться.

— Почему?

— Мне показалось, что вы не пришли в восторг от нашего прежнего общения, — смущенно сказал Пруст. — И мои рекомендации — не лучшая реклама для будущего клиента.

— Напрасно сгущаете краски, Георгий Спиридонович, — вы не правы.

— Да?! — обрадовался он, потирая пухлые ладошки. — Зовите меня Георгий — без церемоний!

— Хорошо знакомы со Слепцовым?

— Вовсе нет! Общался с ним несколько раз как с официальным лицом администрации.

— Не понимаю…

— Почему он обратился ко мне? — догадался журналист. — Некоторым образом случайно…

Фотограф газеты Перевертышев — с ним у Пруста сложились приятельские отношения в ходе совместной работы над материалами — посетовал, что друг попал в неприятную историю и нужна помощь смелого человека, имеющего опыт детектива. Вопрос деликатный и на милицию рассчитывать не приходится — огласка недопустима. Содержание проблемы фотограф перед журналистом не раскрыл, но имя друга назвал. Пруст удивился: величина все-таки по городским масштабам! И вспомнил о существовании сыскного агентства «Мистер Холмс», отличившегося в расследовании смерти банкира Носова. Перевертышев заинтересовался и вытянул у Пруста мои служебные и домашние координаты…

— Так уж и вытянул? — усмехнулся я.

— Ну-у… Да-а… Но-о…

Очень красноречивое мычание!

— И со Слепцовым вы не разговаривали?

— Конечно!

— Когда Перевертышев получил мой адрес?

— На прошлой неделе…

Есть о чем подумать… Слепцов заявился ко мне поздним вечером и упомянул о звонке неизвестного и назначении свидания как о событиях паручасовой давности… То есть я интересовал Валерия Ивановича в качестве громилы-охранника для обеспечения безопасности мероприятия. Но, если верить Прусту, неделю назад Слепцову требовался специалист иного амплуа — квалифицированный сыщик! Зачем? Какую работу намеревался поручить ему заместитель мэра?

— Позже вы с Перевертышевым вопрос не обсуждали?

— Нет! Я уехал в район на несколько дней: готовить цикл статей о фермерских хозяйствах. Вернулся лишь позавчера вечером, в день убийства… С Романом не виделся. А вчера он взял отгулы, чтобы помочь с похоронами.

— Завтра?

— Да, в полдень на Западном кладбище.

— Адрес Перевертышева есть?

Пруст продиктовал по памяти и доброжелательно предупредил:

— У Ромы сложный характер — общий язык трудно найти.

— Вы же нашли!

— Профессия! — улыбнулся снова Георгий Спиридонович.

— Ан-налогично, — заверил я.


Спешить с визитом к фотографу не хотелось по двум причинам. Во-первых, человек занят печальными хлопотами и до вечера дома скорее всего не появится, учитывая кощунственно-муторную систему проводов в последний путь. Во-вторых, утром удалось созвониться с Сысоевым и уломать его выделить сотрудника для охраны свидетельницы хотя бы на день — следовало проверить, как майор выполняет обещания.

Увы…

Вблизи крыльца, на игровой площадке, на дорожке вокруг детского сада, на всей остальной прилегающей территории, которую я тщательно прочесал, не встретилось ни единой души, отдаленно напоминающей работника милиции. Разве что поставили глубокого пенсионера, переодев в дворника, уныло гоняющего полуразвалившейся метлой пыль по асфальту.

Страшные проклятия обрушились на голову Сысоева. Они падали нескончаемым потоком, пока сам я рыскал по сонным коридорам в поисках Тани — у детей начался тихий час.

Нашел ее в столовой в кругу молодиц, гоняющих чаи. Девушка заметно смутилась и поспешно вытолкнула посетителя за дверь под любопытствующий шепоток остальных воспитательниц.

— С ума сошел! — сконфуженно выпалила она, плотно прикрыв створку.

— Все в порядке?

— Его поймали!

— Где?

— В кустах у веранды!

Прости, дорогой товарищ Сысоев! Прости за плохие слова…

Таня возбужденным шепотом сообщила, как в половине десятого к ней пришел молодой человек в штатском, отрекомендовался сотрудником милиции, пообещал контролировать вход в здание и прилегающую улицу и строго-настрого запретил подопечной куда-либо выходить без его сопровождения. Примерно час тому назад милиционер притащил в фойе упирающегося парня в наручниках, в котором Таня признала назойливого преследователя. Прибыла машина и увезла задержанного вместе с отличившимся охранником.

— По-моему, он сумасшедший!

— Охранник?!

— Не-а! — прыснула девушка. — Длинный!

Я ласково улыбался Тане, демонстрируя радость от окончания ее неприятностей, но в голове бродили невеселые мысли.

Длинный, как его окрестила девушка, мог следить, мог заявиться домой под влиянием, возможно, больного воображения, но убивал Слепцова и Замятина не он! Прятаться в кустах возле садика — исключительный идиотизм, а настоящий преступник обладает, напротив, дьявольской сообразительностью и расчетливостью…

— Откуда можно позвонить?

Она отвела меня в пустующий кабинет заведующей.

— Ну что? — коротко спросил я по телефону, не потрудившись назваться: мы с Сысоевым могли опознать голоса друг друга по первому «Да?».

— В молоко! — ответил майор. — Самый натуральный псих! Состоит на учете в диспансере.

— Социально опасный?

— Какое там! Тихий придурок, страдающий комплексом неполноценности к женскому полу. Таскается за понравившимися бабенками, подгадывает момент, чтобы остаться с ними наедине и представиться.

— Что сделать?!

— Здрасьте, я, мол, Вася! — засмеялся Сысоев. — Потом разворачивается и довольный уходит.

— И никогда не прибегает к насилию?

— Никогда.

— Но он же пытался ворваться к Татьяне!

— Нет, уважаемый, не ворваться, а не дать двери закрыться, чтобы успеть произнести магическую фразу!

— Скажи, Митрич, парень получал… — я покосился на внимательно слушающую Таню, — э… удовлетворение?

— Ага!

— Бедненький…

— Замнем. — предложил майор. — Инцидент исчерпан.

— Другие новости?

— Работаем…

Ответ уклончивый: то ли темнит, то ли результаты нулевые.

— А у вас? — вкрадчиво спросил Сысоев.

— Ан-налогично! — повторил я второй раз за сегодня выражение персонажа знаменитого мультика, где «следствие ведут Колобки».

— Плохо, — недовольно буркнул майор и разъединился.

— Хорошо все то, что хорошо кончается, — с грустью проговорила Таня, провожая меня до крыльца.

— Ты сегодня торгуешь? Проводить домой?

— Не надо… За мной придут…

— Ах да…

— Спасибо! — девушка привстала на цыпочки и мазнула губами по моей щеке.

Затем повернулась и с достоинством удалилась исполнять долг перед подрастающим поколением.

Молодчина! Ни «прощай» дрожащим голосом, ни «до свидания» с затаенной в глазах надеждой… Золотая женщина!

Но сердце все-таки уколола иголочка уязвленного мужского самолюбия.

* * *

Самое скверное: не догадался узнать у Пруста приметы. Вот и приходилось нырять в подъезд вслед за каждым субъектом в брюках. В промежутках между этим маялся вынужденным бездельем под сенью раскидистой липы в центре двора — жара сохранялась, несмотря на опустившийся на город вечер.

Дверь открылась на тринадцатом юбилейном нажатии кнопки звонка.

Роман был крупен, плешив и хмур.

— Кого надо? — недружелюбно спросил он, дыхнув свежим водочным перегаром.

Объяснение не удовлетворило — за порог он меня пускать не собирался.

— Удобнее будет беседовать с милицией? — «нажал» я.

— О чем?.. К тому же вчера вызывали…

— О том, почему Слепцов хотел нанять частного детектива.

Перевертышев с минуту поколебался и молча отступил, освобождая проход.

В комнате хозяин тяжело опустился в потертое кожаное кресло и указал мне на стул у стены.

— На кого ты работаешь?

— На жену Слепцова. Ты дружил с мужем — сам Бог велит помочь!

Перевертышев криво ухмыльнулся.

— С подходцем! Недаром Жора тебя так нахваливал.

— Мерси на добром слове, но давай по существу.

— По существу, говоришь… Только пойду умоюсь.

Роман выгонял хмель холодной водой, а я тем временем осматривался.

Однокомнатное холостяцкое жилье, вполне чистое и местами ухоженное. Стандартная стенка, люстра, какие выпускают на местном заводе. Новый ломкий палас на полу.

Индивидуальность квартире придавали фотографии, в изобилии развешанные на стенах, расставленные на книжных полках и даже на телевизоре. Ощущались вкус и мастерство художника, одинаково славно делающего и портреты, и пейзажи. Отдельный и значительный раздел выставки составляли фотоработы с обнаженной натурой. Исключительно черно-белые, они казались цветными за счет потрясающей игры полутонов и отличались какой-то таинственной эротичностью. Особенно привлекала внимание одна: буйство раздуваемых ветром языков черного шелка, в котором угадывалось очертание нагой женской фигуры — совершенной формы ножка освободилась из плена темных сил и звала зрителя поспешить на помощь узнице, спасти и остальную прекрасную плоть…

— Нравится? — раздалось за спиной.

— Да.

Короткий искренний ответ вместо дилетантских хвалебных разглагольствований пришелся по душе Роману. На его не лишенном приятности лице мелькнули гордость и удовлетворение.

— Ты не глуп, если выбрал эту! Кофе хочешь?

Мы переместились на кухню, где Перевертышев занялся кофеваркой.

— Ты часто общался с Валерой после смерти Замятина?

— В те дни, что занимались похоронами, — Иваныч тоже помогал. И еще пару раз до… его…

— Как Слепцов воспринял убийство друга?

— Известно, как…

— Жене Слепцов говорил, что Замятин пал жертвой маньяка. Но, с учетом желания прибегнуть к услугам детектива, не все так просто.

Я умолк, ожидая ответного хода.

— Валера взял с меня клятву никому ничего не говорить…

Рома протянул чашку, но я резко отвел его руку, расплескивая кофе, и четко произнес:

— Ты уверен, что смерть Слепцова — последняя?

Естественно, это был элементарный блеф, основанный на каких-то подсознательных ассоциациях. Но удар попал в точку: Перевертышев побледнел, его большое тело била дрожь.

— К-кого т-ты им-меешь… в… в… в виду?

— Тебя! — уточнил я в прежнем контексте.

Он осел на табурет, едва не промахнувшись мимо.

— Не бери греха на душу, Рома!

— Хорошо… — с трудом пролепетали толстые губы…

Они дружили со школы: Валера, Сергей, Роман… и Алик. (Четвертый?!) Трое первых из семей, которые принято называть благополучными. Алик же рос без матери, жил вдвоем с отцом-пьяницей, спившимся окончательно, когда сын учился в восьмом классе. Живчик, задира, не ахти какой здоровый, пацан отменно выучился драться — его побаивались и ребята постарше, а троице льстило покровительство, да и весело было: вечно Алик Степанов что-то выдумает такое… Пай-мальчикам иногда надоедала насаждаемая родителями благообразность — тянуло на остренькое.

Вопреки всем и вся, Алик не ушел в ПТУ и остался доучиваться для получения среднего образования: подрабатывал, воровал — выкручивался, добывая средства к существованию.

Перед выпускными экзаменами поехали классом на природу набраться сил для последнего испытания. Алик захватил «бомбу» краснухи. Тайком от сопровождавшей учительницы четверка друзей удалилась подальше в чащу леса, где и расправилась с пойлом. Точнее, львиную долю употребил Алик, остальные с восторгом и страхом пригубили. Захмелевшего заводилу потянуло на подвиги…

Как на грех, на них набрела пара прогуливавшихся одноклассниц, к одной из которых Алик давно и безнадежно «подбивал клинья». Лариса — дочь директора крупного завода — неизменно отвечала на попытки неуклюжих ухаживаний насмешками, зачастую обидными для самолюбия парня.

Одним словом, распаленный вином Алик вознамерился отыграться. Валера, Сергей и Роман сперва приняли его приставания к девушке за очередную шутку — жестокую, но шутку. И даже, похохатывая, удерживали подружку, не давая вмешаться. Тем более Лариса, хоть и сопротивлялась отчаянно, однако не кричала и не звала на помощь… Не понимали тогда, глупцы, причины… Так и хихикали до тех пор, пока Алик не повалил девушку на землю, срывая одежду. Тут наконец дошло!

Подружка вырвалась и с криком убежала, Слепцов и Замятин оттащили дружка от бьющейся в истерике Ларисы. Алик потерял голову от злости — завязалась драка.

На помощь подоспела учительница с остальными ребятами: Алика связали, отвезли в город и сдали в милицию.

Заботливые родители отмазали своих балбесов, сделавшихся, по сути, соучастниками попытки изнасилования. Скандал замяли, предав суду одного Алика. Он получил пять лет колонии…

— Что же потом?

Перевертышев уже пять минут молчал, погруженный в невеселые воспоминания.

— Окончили школу… Валера и Сергей поступили в институт, а я увлекся фотографией — уехал в столицу искать счастья. Вернулся в конце восемьдесят шестого и нашел друзей, обремененных семьями и общественными заботами…

Он грустно улыбнулся.

— И все эти годы…

— Не виделись, — ответил Роман, угадав вопрос.

— Тебе что-нибудь известно о судьбе Алика?

— Абсолютно ничего, со дня суда. Мы никогда не касались в разговорах с Сергеем и Валерой той истории — по молчаливому согласию наложили табу.

— Его отец?

— Слышал, что давно помер, других родичей у Алика в городе не было.

— Н-да… — пробормотал я. — Лариса?

— Слепцов как-то вскользь упомянул: вышла, де, замуж за военного и уехала с ним на Север… на учительницу выучилась.

— Куда конкретно?

Роман пожал налитыми плечами.

— И ты меня хочешь убедить, будто бы Слепцов взял с тебя клятву относительно школьных дел столетней давности?!

Перевертышев бросил вороватый взгляд из-под густых бровей и протянул:

— Не-ет…

— В чем же дело?

Он смутился и уставился на видневшуюся в окно крону дерева.

— Повторить вопрос?

— В связи с убийством Сергея я подумал про Алика… А когда Слепцов пришел ко мне, поделился опасением, что за ним следят и решил нанять детектива, чтобы в этом разобраться, я высказал подозрение… Но Валера посмотрел на меня, как на чумного, и ответил дословно: «Выкинь чушь из головы — такого не может быть!»

— Почему?

— И я спросил то же самое, а он разозлился внезапно и заорал: не смей даже имени Алика, мол, вслух произносить в милиции или где бы то ни было еще! Я поклялся…

— Странно… Слово ты дал, но сам-то думаешь по-другому, да?

Роман переменился в лице.

— Ты панически боишься Алика, дружок!

— Да, боюсь!!! — крикнул Перевертышев. — Его взгляд тогда при оглашении приговора… Он смотрел в нашу сторону не мигая!.. Это были глаза дьявола!!!

* * *

Я заглянул в контору и правильно сделал: шеф терпеливо дожидался отчета о выполнении задания. Геля, как выяснилось, успела «отстреляться» и ушла домой.

— Полагаешь, Рома все сказал? — спросил Никодимыч, выслушав про Алика.

— Да! Троица косвенно виновата в том, что Степанов попал на скамью подсудимых: если бы друзья сразу пресекли дурные поползновения парня, а не пускали слюни, пока он мял девушку, — ничего бы страшного не произошло. А вышло так, что, с точки зрения Алика, именно они предали его и сдали в милицию.

Шеф согласно кивнул.

— Страх погнал Романа из города, — продолжал я. — Слепцов и Замятин — более толстокожие — остались… И вернулся Перевертышев лишь спустя годы, которые притупили остроту неприятных воспоминаний. Однако с гибелью Замятина страх вспыхнул с новой силой. Разговор со Слепцовым приглушил его, но смерть второго друга подняла в душе Романа настоящую панику!

— Не забывай: фотограф на допросе в управлении об Алике умолчал! — поощрил Никодимыч на дальнейшие размышления. — И остался сидеть на месте, не приняв мер предосторожности.

— Есть такой термин — боязнь страха. Нечто подобное испытывал и Перевертышев: боялся не Алика как такового, а собственного страха перед ним! Настолько, что ни пальцем пошевелить, ни слова сказать!

— Мудрено излагаешь, — усомнился шеф. — И ты явился своего рода штопором, вырвавшим пробку и выпустившим ужас из бутылки наружу?

— Верно! И заметь, Роман стал похож на нормально боящегося человека. Утром пойдет к Сысоеву и даст показания — обещал!

Никодимыч закурил и, прищурившись, изучал расползающееся облачко дыма.

— Послушай! — обратился он ко мне, прервав увлекательное занятие. — Ведь следующей жертвой вполне может стать сам Рома!

— Теоретически… Но красивая версия про мстителя из глубины веков похожа на сказку… В основе убийств, вероятно, лежат причины более прозаичные…

— Например?

— Некие события, происшедшие там, где пропадали Замятин и Слепцов… К сожалению, Перевертышев не в курсе — я напоследок его пытал. Поэтому трагедия вряд ли касается Романа.

— На Севере… — как бы невзначай обронил шеф.

— Что на севере?

— Пропадали на Севере, в районе Архангельска.

— Но откуда…

Никодимыч заулыбался, довольный произведенным эффектом.

— Геля истопала за день прелестные ножки, наговорилась с уймой родственников обоих и нарвалась на мужа двоюродной сестры Замятина, который и сказал.

— Жена не знает, а десятая вода на киселе…

Шеф перебил, прогоняя сомнения:

— Действительно, никто ничего не знал — Геля напрямую спрашивала. И только парень этот припомнил, как однажды при общении с Сергеем упомянул, что служил в армии у Белого моря, а Замятин и проговорился: «Я в тех местах…», но фразу не закончил, смутился и перевел разговор на другую тему.

— Хлипковато…

— Геля перепроверила: другие близкие про поездку в «те места» и слыхом не слыхали, хотя припомнили о командировках в Москву, в ряд городов центра России. Учти, что Замятин обмолвился непроизвольно и без натяжки, — это серьезно, Костя!

— И неутешительно… Где и как искать в Архангельске их следы?

— Поживем — увидим, — рассудил Никодимыч. — Утром нам придется идти на поклон к Сысоеву: без его служебных возможностей не обойтись и уж тем более не узнать о судьбе Алика.

* * *

Но утром, едва трое детективов «подтянулись» в контору, майор позвонил сам.

— Сыскное агентство «Мистер Холмс», — пропела Геля тоном хорошо вышколенной секретарши.

Дежурная улыбка сползла с ее физиономии, уступив место недовольной гримасе.

— Великий начальник требует кого-нибудь из мужчин. Разговаривать с женщиной — ниже его достоинства!

Она не потрудилась прикрыть ладонью микрофон, предоставив возможность Сысоеву услышать о себе «лестное» мнение.

На правах старшего к телефону подошел Никодимыч. Он поздоровался и бесконечно долго слушал, храня молчание и бесстрастное выражение на худом аскетичном лице.

— Через полчаса будем, — произнес шеф единственную фразу и повесил трубку.

Затем сел на стул и почему-то внимательно посмотрел на меня.

— Ночью совершено нападение на Татьяну…

— Что?!

Казалось, бомба разорвалась… От грохота заложило уши… Я видел шевелящиеся губы Никодимыча, но слышал лишь отдельные слова:

— …мертва… рядом с сердцем… много крови…

Состояние глушеной рыбы владело мной всю дорогу, пока мы ехали на разрушающейся «Волге» шефа до управления милиции. Только здесь, на ступеньках крыльца, вдохнув влажного от прошедшего дождя воздуха, я более-менее очухался.

Геля посмотрела в мою сторону озабоченно и настороженно. Женщины тонко угадывают появление соперницы на любовном фронте… Появление? Господи, теперь ей не о чем беспокоиться…

Девушка хотела о чем-то спросить, но передумала и легко взбежала вверх к входной двери. Милиционеры, курившие у входа, одновременно поперхнулись дымом при виде ее лихо взлетающей юбочки.

Майор проводил инструктаж сотрудников — пришлось подождать. Мы молча сидели на скамье в коридоре, думая каждый о своем…

Таня-Танечка… Как же я просчитался?.. За что же тебя?! Все-таки убийца боялся… Боялся оказаться узнанным тобою… Значит…

Размышления прервал Сысоев, пригласивший нас войти.

В его владениях ничего не изменилось за исключением количества цветочных горшков: два прибавилось — общая численность растений в оранжерее достигла двадцати.

Я склонился к бегонии, желая получше рассмотреть цветок.

— Не трогай руками! — приказал сыщик. — То, к чему ты прикасаешься, последнее время имеет тенденцию гибнуть!

— Не понял?!

— Имена перечислить? Пощади цветы!

— Я права, — тихо проговорила Геля с грустным удовлетворением, озабоченная все той же мыслью.

— Прости, но и ты, Митрич, обречен! — зло огрызнулся я, похлопав майора по спине.

— К черту эмоции! — рявкнул неожиданно Никодимыч. — К делу!

Сысоев заговорил.

Около двух часов ночи Танин приятель пришел в киоск, чтобы проводить подругу домой. Девушка пребывала не в лучшем настроении, поделилась обрушившимися на нее несчастьями и попеняла парню на частые отлучки, из-за которых вынуждена ходить домой в одиночку по темным улицам — пригрозила найти другого, более внимательного ухажера. Поругались… Тем не менее до дома он девушку довел, но расстались холодно и, вопреки обычному, в ночлеге приятелю было отказано. Тот ушел расстроенный и примерно час бродил по улицам, затем вернулся, собираясь помириться и просить прощения. В окне горел свет.

Это удивило: неужели не спит? Позвонил раз, другой — в квартире тишина. Подергал дверь — не заперта. Несколько раз окликнул подругу… Не получив ответа, вошел и обнаружил залитую кровью девушку на полу в прихожей. Воспользовался телефоном — вызвал «скорую» и милицию…

— Врачи не смогли спасти — умерла во время операции, — вздохнул Сысоев.

— Нож? — спросил шеф.

— Охотничьего типа. Лезвие широкое — задело сердце.

— Так в сознание и не приходила?

— Приходила…

Мы разом подались к майору.

— В машине на пути в больницу, буквально на несколько секунд…

— Что?!

— Лишь два слова врач разобрал: «Костя» и «знает». Все!

Теперь все одновременно посмотрели на меня.

— Врач не уточнил, слова в зависимости одно от другого или нет? — глухо проговорил я.

— Не уверен на все сто, но вроде бы между ними Таня произнесла еще одно…

— Какое?

— Увы…

Майор с сожалением развел руками.

— Свидетели? Следы? — заинтересовалась Геля.

— В подъезде три квартиры. В двух других жильцы крепко спали и ничего не слышали. Удалось установить троих, кто проходил по Садовой между двумя и тремя часами, никто из них и Тани с провожатым не видел, не то что возможного убийцу!

— Наверное, тот ждал в подъезде, — предположила Геля.

Сысоев не питал теплых чувств к женщинам-детективам, поэтому недовольно пробурчал:

— Не в подъезде, дорогуша, — там и спрятаться негде, — а во дворе…

— Я вам не дорогуша! — полезла в бутылку девушка.

Вмешался миротворец Никодимыч:

— Где — менее существенно, чем другое: почему Таня открыла убийце?

— Подумала, что друг притопал просить прощения, — пояснил майор. — Глазка нет…

— С учетом горького опыта должна была спросить «Кто?», — высказался я.

— Тебе виднее, — поддел Сысоев.

— Вот как?!

Лучше бы Геле молчать.

Майор (отдадим ему должное) ощутил неладное и вспомнил о мужской солидарности.

— Все произошло молниеносно, — заторопился он. — Таня открыла дверь, бандит прямо с порога нанес удар, поддержал оседающее тело во избежание шума от падения, закрыл дверь и убрался…

— Где долговязый псих? — со слабой надеждой спросил я.

— Лежит в стационаре… Хреново, друзья мои, — матерая «темнуха»[3]! — подвел итог сыщик.

— Не пойму, для чего убивать Таню? — задумчиво сказал Никодимыч, возвращая меня к прежней мысли.

Боялся, что засветился перед Таней при подготовке нападения на Слепцова, когда следил за нею, выверяя время и путь? Допустим, минувшие два дня вновь наблюдал — проверялся… И что же? Тогда он видел, как повязали психа и должен был успокоиться: девушка заметила таскающегося следом придурка, милиция заподозрила того в причастности к убийству заместителя мэра и сцапала. Сам же виновник чист — иначе бы не сняли охрану свидетельницы. Но он, наоборот, кидается в крайность…

— Возможно, убийца уверен, что Таня видела или знает нечто, способное вывести на него? — предположила Геля. — Она не придавала значения какому-то факту, не связывала с преступлением, но при определенных обстоятельствах могла прозреть.

Трое мужчин переглянулись. Ай да младшенькая! Во врезала! Мы-то с шефом не слишком удивились, но Сысоев… Он смотрел на сыщицу по-новому: недоверчиво и с интересом.

— Идея! — оживился Никодимыч. — Так называемая вторичная память!

Умный же у нас начальник — вон какие штуки знает!

— Плохо одно: правда это или нет, мы сможем выяснить теперь только у преступника, — посетовал майор. — Если поймаем…

— Зайдем с другой стороны, — предложил шеф, имея в виду Алика и остальное.

Слушал Сысоев внимательно, делая в блокноте необходимые пометки.

— Где? — задал он вопрос, обращаясь ко всем.

— Что где? — не сообразила Геля. Я, кстати, тоже.

— Перевертышев!

Никодимыч растерянно пошевелил губами и посмотрел на меня. На всякий пожарный я выглянул в коридор — скамья для посетителей пустовала:

— К девяти обещал… Наверное, из-за похорон не сумел.

Мое оправдание прозвучало не слишком уверенно.

— Посмотрим… — Майор потянулся к телефону, предварительно глянув на часы.

Существует теория, по которой убийцу зачастую тянет на место преступления. Аналогично — с похоронами жертвы. Положительные результаты получаются редко, но оперативники исправно шныряют на печальном обряде: смотрят, слушают разговоры…

— Сидоров? Ну-ка запроси, нет ли на церемонии дружка покойного, Романом зовут — фигура колоритная… Нет? Точно?! Ах его уже родственники Слепцова обыскались…

Мысли одна хуже другой лезли в голову: ладно бы сюда не пришел, но проводить друга в последний путь — святое! Определенно с Перевертышевым что-то случилось…

Наши мнения с шефом совпали.

— Пошли ребят на квартиру — пусть проверят, — обратился он к Сысоеву.

— Нет у меня людей пока, — возразил тот.

— Смотри — опоздаешь!

— Вы же сами не очень-то верите в теорию про Алика!

— И все-таки! — настаивал Никодимыч.

— Позже! — Майор дал понять, что закрывает тему.

Шеф сухо попрощался и вышел из кабинета, предлагая нам с Гелей последовать примеру.

У порога Сысоев придержал меня за локоть и прошептал на ухо:

— Сокрытие улик по делу чревато лишением лицензии — помни!

Судя по улыбке при этом, майор изволил по-дружески шутить.

— Как аукнется, так и откликнется — народная мудрость! — весело обнадежил я. — Не забывай!


— Едем? — спросил нас Никодимыч, устраиваясь за рулем. Куда — пояснять не надо. Мы и так поняли.

— Напомни адрес, — с удовлетворением сказал начальник, обрадованный царящим единодушием во вверенных ему войсках.

Перевертышев отсутствовал и дома.

Мы бы ушли несолоно хлебавши, если бы не шеф, обративший внимание на маленькую деталь.

— Замок — двойник нашего в офисе… — Он толкнул дверь — между косяком и створкой образовалась щелка.

— Захлопнут только на «собачку». Зайдем?

— Как? — испуганно шепнула Геля.

— Страхуй сверху, я — снизу. Давай, Костя!

Они разошлись на лестничные площадки, предоставив мне отдуваться.

Лезвие перочинного ножа не проходило — мешал выступ дверной коробки. После недолгих препирательств, Геля рассталась с пилочкой для ногтей. Я изогнул полоску металла по требуемой форме: щелчок и дверь тихо скрипнула. Мы вошли и заперлись.

Бог мой, такого кавардака давно не приходилось видеть!

Мебель цела, но остальное… Одежда из шкафа разбросана по комнате, большая часть фотографий снята со стен, изорвана и рассыпана по полу. Из цветочного горшка земля вытряхнута прямо на центр стола. Ужас!

Но самое потрясающее, что уцелела понравившаяся мне фотокартина с женской ногой…

— Ой, тут кровь! — позвала Геля, заглянув на кухню.

На салатного цвета линолеуме выделялось бурое подсохшее пятно размером с блюдце.

Шеф склонился к находке.

— Клюквенный сироп, — авторитетно сообщил он.

Настроение — хуже некуда! Про самый скверный исход думать не хотелось, но… В любом случае, с Романом стряслась беда.

— Что будем делать? — спросил шеф.

Заповедь любого руководителя: когда не в состоянии принять решение — посоветуйся с подчиненными. Потом, в случае промашки, всегда под рукой козел отпущения… Шучу-шучу!.. Данным пороком Никодимыч не страдал. Сейчас он просто немного растерялся, как и мы с Гелей.

— Вызываем Сысоева, — вздохнула Геля.

— Погодите, — встрял я. — Раз уж мы здесь — не мешает хорошенько осмотреться: последствий в таком бедламе никто не заметит. Вдруг да наткнемся на что-нибудь любопытненькое!

— Да, уголовка подождет, — согласился шеф.

— А отпечатки наших пальцев? — усомнилась девушка.

— Аккуратно!

Мы разделили квартиру на три сектора и приступили.

— Так-так! — воскликнула Геля через какое-то время. Мы с Никодимычем подошли и увидели конверт из-под фотобумаги с лепестками прилипшего скотча.

— Прилепил снизу ко дну тумбочки в хельге — кому придет в голову снимать цоколь!

— Тебе же пришло! — похвалил шеф.

Польщенная девушка извлекла фотографии.

— Ни фига себе! — невольно вырвалось у меня. Шеф ограничился «кхе», Геля пораженно молчала.

На дюжине снимков, выполненных с присущим Роману мастерством, была запечатлена… Алина! Она позировала в костюме Евы как в домашней обстановке, так и на фоне природы.

— Девочка отнюдь не проста! — заметил я Геле.

— Я-то думала… она… Ой, прическа другая…

Никодимыч недоуменно перебил:

— Вы ее знаете?

— Гелина ученица, — охотно пояснил я. — Уроки, безусловно, пригодились — какая пластика!

— Слушай, ты… — вспыхнула Геля.

— Спокойно! — призвал к порядку шеф. — Выводы… Либо это ничего не значит — Алина снималась из чисто спортивного интереса, либо все гораздо сложнее…

— Сомневаюсь, что Замятин знал, — ввернул я.

— Время дорого. Шуруем дальше — позже обсудим. Однако судьба нас больше не баловала…

Отсутствие в доме личных документов Перевертышева наводило на мысль, что их умыкнули. Могли забрать и прочее, о чем мы не знали, но чему бы обрадовались.

— Все! Закругляемся, — объявил шеф.

Конверт вернули на место, совершив несложную операцию по уничтожению собственных отпечатков пальцев. Пару фотографий из него Никодимыч изъял — пригодятся.

На волю выбрались без приключений.

* * *

В адресном бюро за обещание расплатиться шоколадкой удалось узнать интересующие меня адреса, а несколько телефонных звонков позволили определить, что из родственников Ларисы Хохловой в городе проживает один лишь отец-пенсионер.

К нему я и отправился, сделав ручкой Никодимычу и Геле, которые поехали в контору, дабы дипломатично посоветовать Сысоеву все же поискать Перевертышева.

Владлен Яковлевич жил в доме, называемом в обиходе «с улучшенной планировкой». Спорная формулировка — смотря с чем сравнивать. Взять за точку отсчета «хрущёбу» — тогда логично, а если брать, скажем, столичные хоромы власть придержащих — смехотворно! Лично моя берлога в документах домоуправления упорно именовалась «улучшенной», так как ванную и туалет разделяла тонкая перегородка.

Размышления на архитектурные темы пришлось прервать — открылась дверь.

Седой как лунь мужчина в добротном стеганом халате изучающе смотрел на гостя глубоко посаженными бесцветными глазами.

Я назвал себя, предъявил удостоверение и добавил:

— Представляю интересы семьи Слепцова.

Хохлов приподнял редкие брови, выражая некоторое недоумение, но скрипучим голосом пригласил войти.

В чистой и светлой гостиной стояла мебель семидесятых годов, пол покрывал дорогой ковер ручной работы. Данью времени на тумбочке красовались японский телевизор и видеомагнитофон.

— Да, все меняется… Когда-то частные детективы жили на страницах американских романов, — медленно проговорил он, опускаясь в мягкое кресло, и мимолетом скользнул глазами по книжным полкам. — Садитесь.

Второе кресло раскрыло мне плюшевые объятия.

— Доходное ремесло?

— По-всякому… — уклончиво ответил я.

— Чем, так сказать, могу?

— Валерий Иванович учился в одном классе с вашей дочерью. Где она сейчас, что поделывает?

Вопрос словно кувалдой вбил Хохлова в кресло по самую макушку. Тело съежилось, веки опустились, руки плетьми упали с подлокотников.

— Вам плохо?

Я вскочил, озираясь в поисках аптечки или пузырька с сердечными каплями — пожилые люди, как правило, хранят их на виду.

— Сядьте! — неожиданно потребовал он тихо, но внятно. — Надеюсь, вы руководствуетесь не праздными соображениями…

— Конечно!

Владлен Яковлевич разлепил веки.

— В баре коньяк — плесните себе и мне.

Он пригубил поданную рюмку и аккуратно поставил ее на журнальный столик.

— Лариса умерла…

— Как — умерла?! — не поверил я. — Когда?!

— Одиннадцать лет назад.

— Извините…

Мы помолчали. Где-то глубоко-глубоко в моей голове шевельнулись неясные подозрения.

— Владлен Яковлевич, понятно, как вам тяжело говорить, но… Отчего она умерла?

Хохлов с трудом поднялся, подошел к серванту и достал из тумбочки коробку плоской формы из-под конфет. Порывшись в лежащих там бумагах, вынул одну и подал мне.

Чуть пожелтевшая газета… 1983 год… Орган Архангельского и так далее… Ага, вот оно — обведенная черной пастой короткая заметка с пугающим заголовком:

Нелюдь

Жители поселка… нашей области потрясены циничным и кровавым злодеянием, подобного которому не помнят даже ветераны правоохранительных органов.

Поздним вечером маньяк проник в здание местной средней школы, где оставались дежурная вахтерша и задержавшаяся за проверкой тетрадей молодая учительница. Задушив пожилую женщину прямо в гардеробе, он поднялся в комнату преподавателей, где напал на беззащитного педагога и зверски зарезал ее. Убийца пытался скрыться из поселка, но благодаря умелым действиям сотрудников милиции был задержан.

В настоящее время следствие закончено — дело передано в областной суд. Трудящиеся области требуют сурово покарать рецидивиста-нелюдя, растоптавшего все нормы социалистического общежития и посягнувшего на самое святое — жизнь советской женщины-матери.


— Кто он?

От звука моего севшего голоса Владлен Яковлевич, перебиравший документы в коробке, вздрогнул и поднял голову.

— Степанов… Альберт… Бывший одноклассник, который…

— Не надо — я в курсе.

Не хотелось травмировать Хохлова тяжелыми воспоминаниями. Но он сам продолжил разговор:

— Лариса вышла замуж за офицера, уехала с ним… туда… — тычок пальцем в газету. — Подонок сидел первый срок в тех же краях, второй… Свихнулся на желании отомстить… Как-то смог найти дочь и…

— Его расстреляли?

— Да… Есть вторая газета — в ней описан суд и назван приговор.

— Разрешите посмотреть?

Статья в номере, вышедшем через три месяца, не содержала новых сведений об обстоятельствах преступления.

— А муж Ларисы? — снова поинтересовался я.

— Служит на Дальнем Востоке, женился во второй раз… Внук с ними. А вот мать Ларисы пережила ее всего на год — сердце! — Хохлов смахнул слезу и с болью сказал: — Не понимаю, какое отношение это имеет к Слепцову?

Я собрался с духом.

— Каким оружием убили Ларису?

— Зачем вам?!

— Дело в том, что Слепцов был заколот кинжалом, похожим на средневековый…

Старик захлебнулся, схватился за горло, но справился с приступом.

— С голубым камнем на рукоятке… — прошептал он.

— Голубым?!

Через десять минут мы простились, но перед уходом я задал еще один вопрос…

— У нас в городе нет близких родственников, а друзьям — их немного — сказали, что Лариса умерла. В подробности не вдавались — так хотела жена, — ответил на него Хохлов.

Что же, все встало на свои места…

* * *

Геля скучала в агентстве в гордом одиночестве, лениво шелестя страницами газеты «СпидИнфо». На титульном листе среди других анонсов номера выделялся заголовок «Как увеличить бюст».

— Волнующая проблема, да? — приветливо поинтересовался я.

— Какая? — не сообразила девушка.

— Про наращивание груди!

— Ты меня с кем-то путаешь…

Она сладко потянулась, выгнувшись и набирая в легкие побольше воздуха для подтверждения своих слов. Я с трудом отвел взгляд от натянувшейся блузки и спросил:

— Где шеф?

— В управлении у Сысоева — скоро подойдет.

— Алинку навестила?

— Решили не лезть на рожон и не открывать карты. Пусть милиция воюет, а там посмотрим…

— Уговорили-таки Митрича вломиться к Перевертышеву?!

Геля кивнула и тихо рассмеялась.

— Чего ты?

— Вспомнила, как шеф выкручивался, намекая про фотографии и одновременно выводя нас из-под удара. Цирк!

— Ну?!

— Есть, мол, у нас оперативная информация, но сами мы добраться не можем, уважая закон — ха-ха-ха!

— Клюнул?

— С трудом, однако бригаду на квартиру отправил.

— Нашли конверт?

— Не знаю… — Геля обиженно поджала губки. — Меня послали сюда встречать Ваше Величество.

— Зачем?

— Чтобы удержать от опрометчивых поступков: велено сидеть и ждать возвращения начальства.

— До каких пор?

— До победного конца! — ехидно обнадежила девушка.

Стало грустно, захотелось есть…

— Свари, пожалуйста, кофе, душечка.

Геля неохотно поднялась, всем своим видом давая понять, что выполнит просьбу из вежливости, хотя другая женщина, на ее месте, с учетом «некоторых обстоятельств», с чистой совестью послала бы меня очень далеко.

Я перегородил дорогу к тумбочке, где хранился кипятильник и прочие чайные принадлежности, и заключил коллегу в объятия.

— Пусти! — потребовала она холодно, не делая попыток вырваться.

Уничижительное презрение — да и только!

Наверху хлопнула входная дверь. Я отскочил в угол комнаты, окончательно упав в собственных глазах.

— Глупец! — высокомерно бросила Геля.

И ушла в туалет за водой, прихватив из тумбочки литровую банку.

Пребывая во власти пережитого унижения, я не отреагировал должным образом на величайшее событие — явление Сысоева в этих стенах — и ограничился почти равнодушным «Ух, ты…», оброненным себе под нос. Никодимыч, шедший следом, многозначительно поиграл бровями за спиной майора.

Начавшийся затем обмен мнениями «под кофе» заставил раненое сердце обрести привычный ритм.

Сотрудники угро изъяли снимки и без церемоний предъявили Алине, потребовав объяснений. Как я и предполагал, та разревелась, сославшись на свойственные ее натуре любопытство и тягу к острым ощущениям: Перевертышев предложил — она, дура, и согласилась… Но взаимоотношения с Романом никогда не выходили за рамки: мастер — модель. Оба с уважением относились к Замятину и «думать не думали о каких-то глупостях».

Самого Перевертышева никто не видел со вчерашнего вечера. Получалось, что последним его собеседником был я.

Отпечатки пальцев и другие следы в квартире принадлежали исключительно хозяину.

На розыски пропавшего, равно как и на поиски убийцы, брошен весь гарнизон милиции — результатов, увы, нет.

Отсутствовали у Сысоева и какие-либо зацепки оперативного характера, поэтому мое извещение о беседе с отцом Ларисы Хохловой взбудоражило и майора, и Никодимыча.

— В информационном центре областного управления есть сведения лишь о первой судимости Степанова, — воскликнул сыщик. — Надо срочно запрашивать Архангельск!

Он воспользовался телефоном и передал своим подчиненным необходимые распоряжения. Мы молча наблюдали.

— Высшая мера все же, — высказалась Геля, когда гость повесил трубку. — Не колония какая-то…

— Вот-вот! — поддакнул майор, остывший после первичного всплеска эмоций. — Ерунда это, мальчики… и девочки.

Существенное дополнение: рейтинг Гели явно вырос в глазах Сысоева.

— Ерунда?! — изумился Никодимыч. — В жизни и похлестче вещи случаются! Лично я допускаю, что Алик остался жив: помилование там или иная какая хреновина! Отсидел срок, приехал в город детства и учинил расправу над давними обидчиками… Не удивлюсь, если Перевертышев мертв, а труп валяется где-то в лесу.

— Со стрелой в горле? — скептически усмехнулся майор.

— А не мог ли сам Рома убить друзей? — неожиданно брякнула Геля.

— Точно, Геля!

По имени назвал — потрясающе!

Между тем майор серьезно занялся построением версии:

— Родители Ларисы не распространялись о гибели дочери, но это не значит, что тот же Перевертышев не имел возможности узнать подробности окольными путями, а потом использовать аналогичный антураж для устранения Замятина и Слепцова!

— Тогда он узнал и о приговоре Степанову, — упрямо заявил шеф. — К чему спектакль? Нестыковочка!

— Роман долго колесил по стране. Возможно, случайно наткнулся на живого Алика или выяснил другим способом, что тот жив, — сказала Геля.

— Вы забываете, коллеги: главное — мотив! — напомнил я. — Зачем Перевертышеву убивать школьных товарищей?

— Над этим стоит подумать, — невозмутимо произнес Сысоев. — Говоря словами твоего командира о превратностях жизни…

— Я не Маркс, чтобы меня цитировали! — огрызнулся шеф.

— Пардон, не хотел обидеть, — отступил майор, прихлебывая любезно подлитый Гелей кофе.

Спелись, голубчики!

Накалившуюся атмосферу разрядил телефонной звонок. Взволнованный мужской голос попросил Сысоева. Тот слушал молча, изредка отпуская короткие междометия и блуждая взглядом по нам троим. Чем дальше, тем ярче в глазах разгорались хитровато-насмешливые огоньки.

— Наша взяла, Геля! — заявил майор, отодвигая выполнивший свою миссию аппарат в сторону. — Мои вернулись с обыска в фотомастерской Перевертышева.

— Откуда?! — не сдержал я распиравшего меня удивления.

Вот тебе раз: о персональной мастерской мы не знали ни сном ни духом.

— Ребята обнаружили среди бумаг дома у Романа счета за электроэнергию, отопление и другие коммунальные услуги — на квитанциях имелся адрес. Оказывается, Перевертышев далеко не бедный человек: оборудование сплошь фирменное — «Кодак»!

— Черт! — выругался Никодимыч. — Извини, милая…

— Ничего… Непонятно, как ему удавалось скрывать?

— Мастерская расположена на окраине города, — охотно пустился в пояснения Сысоев, — и зарегистрирована как частное предприятие на подставное лицо. За «бумажным владельцем» уже поехали…

— И откуда у фотографа такие деньги?

Геля растерянно посмотрела на шефа. Но вместо него ответил майор:

— В том-то все и дело! Роман шантажировал школьных дружков, доя их как буренок! Чем не мотив: мужики отказались дальше платить и в результате расстались с жизнями.

— Основания для шантажа? — буркнул шеф, теребя пачку «Мальборо».

— Оно кроется за таинственной отлучкой Замятина и Слепцова на Север, — выдал не поперхнувшись Сысоев. — Нечто весомое, раз приятели навесили замки на рты, боясь обмолвиться о поездке.

— Допустим, — сказал я. — В таком случае Слепцов — полный кретин!

— Почему? — заинтересовалась Геля.

— Прекрасно зная, кто убил Сергея, он спокойно ожидал своей очереди!

— Вовсе не спокойно, — возразила девушка. — Софья Александровна вон говорила, что муж нервничал, замкнулся…

— Но в милицию не пошел! — с вызовом прервал я. — И к частному детективу обратился в последний момент. Тоже, кстати, странный эпизод!

— Разберемся! — заверил Сысоев. — Лучше послушайте еще новость!

Мы затаили дыхание.

— Танин приятель вспомнил, что до него девушка встречалась с неким господином в возрасте…

— Еще одна содержанка! — съязвила Геля.

— Перестань о мертвой-то! — возмутился шеф. — Имя? Фамилия?

— Не знает он, — ответил майор. — На эту тему с подругой не разговаривал — слышал краем уха от знакомых.

— Из-за чего расстались?

Сигарета серой палочкой сгоревшего табака замерла в пальцах шефа. Легкое движение — и пепел рассыпался, медленно слетая на пол.

— Неизвестно, — сказал Сысоев и тут же хлопнул себя ладонью по лбу. — Этот господин — Перевертышев! Все сходится: если Татьяна и не прямая соучастница убийств, то уж косвенная — несомненно! Роман убрал ее, чтобы не проболталась. Искать гаденыша!

Вот так нужно увязывать факты — ай, майор, браво!

— Его, поди, уж и след простыл, — заметила Геля.

— Найдем! Вас подвезти? — скромно предложил Сысоев.

— С удовольствием, — улыбнулась коварная девица.

— Попутного ветра, ребята!

— Не хами, Константин! — огрызнулся Сысоев, подставляя даме руку калачиком.

— Послушай, командир… — начал я, когда мы остались одни.

— На сегодня достаточно! — отрезал Никодимыч. — Оставим вопросы до завтра.

— Начальству виднее…

Прощальное рукопожатие вышло вялым.

* * *

Наполненный неприятностями день приготовил для меня под занавес очередной сюрприз…

Никодимыч подбросил меня домой, проявив заботу о ближнем. «Волгу» он баловал меньше, регулярно оставляя машину под окнами на ночь, полагая, что на такую развалюху никто не позарится.

Я поднялся лифтом к себе на седьмой этаж и вытащил из-под номерка на двери записку.

«Кто следующий?» — спрашивалось в ней.

Интересный вопрос… Мне бы и самому хотелось знать!

«Почтальон» забегал с посланием сравнительно недавно: на коврике сохранилась дугообразная полоска воды от края подошвы ботинка. Дождик накрапывал примерно с половины одиннадцатого — чуть дольше часа.

Первое, что пришло в голову — навестить соседа — Генку, торчащего по вечерам в подъезде с компанией таких же шестнадцатилетних оболтусов. К счастью, Генка открыл сам, избавив меня от необходимости пускаться в объяснения с родителями.

— Привет! Не спишь?

— Не-а…

— Пойдем пошепчемся.

В коридоре у лифта Генка нашарил за батареей «забыченную» сигарету и лихо чиркнул спичкой по шершавой стене.

— Че, дя-а Ко-тя?

— Сегодня общались?

— Ну-у…

— Чужих много заходило?

— Ка-да?

— В районе одиннадцати?

Спровоцированный этим вопросом мыслительный процесс наглядно отразился на костлявой физиономии.

— Не-а — мало.

— Мужики?

— Теток больше… И пацан о-ин!

— Знаешь?

— Не-а… — и прибавил презрительно. — Шкет!

Жаль — я так надеялся… Но Генка хитро подмигнул и добавил:

— Пу-нуть хо-ели, то-ка…

— Что?

Он довольно ощерился:

— Хату ва-у и-кал… На ка-ом эта-е, значит…

Расцеловать ребенка, что ли?! Ограничился парой банкнот.

Дома сразу же позвонил Никодимычу. Тот пообещал связаться с Гелей — элементарные меры предосторожности следует принять.

Яичница с беконом — пять желтков! — не улучшила настроения. Организмом овладела непонятная апатия.

Я попытался сосредоточиться и обдумать сложившуюся ситуацию, но, запутавшись окончательно, плюнул на безнадежное занятие, принял душ и забрался в постель.

Шеф набрал мой номер, когда я только начал погружаться в сладкую нирвану сна.

— Спишь?

— Угу… — пробормотал честно я.

— Минуту назад говорил с Сысоевым… Пришел ответ из Архангельска.

— Да?! — От волнения я сел на кровати.

— Степанов в восемьдесят третьем приговорен к высшей мере наказания…

— Тоже мне новость! Расстреляли?

— У них в банке данных система аналогичная нашей: факт вынесения приговора отражают, а исполнение не указывают.

Известное дело… В бытность милиционером я весьма удивился, столкнувшись на улице нос к носу с ханыгой, которого засадил на «пятерку» за три месяца до встречи. Сбежал, спрашиваю? Нет, говорит, под амнистию попал… Вечером запросил информационный центр: пять лет лишения свободы — все правильно, а об амнистии — ничего!

— Опять уснул? — напомнил о себе шеф.

— Какие соображения?

— Конечно, определенная логика в рассуждениях майора есть… Но и натяжек много… Собирайся-ка в Архангельск!

— На какие шиши? Когда?!

— Завтра! А денег Слепцова отвалила достаточно.

— Один?

— Не думаю, что Геля согласится составить тебе компанию, — хохотнул Никодимыч. — Нам с ней и здесь работы хватит.

— Сысоев знает?

— Узнает… Он все равно завтра туда звонить в угрозыск собрался.

— Конкретное задание будет?

— Будет-будет, — проворчал шеф. — Придется тебя утречком проводить…

Мы договорились о времени и месте встречи на вокзале.

* * *

Пригородным поездом я добрался до областного центра, несколько часов погулял по городу и благополучно взял билеты на скорый «Москва — Архангельск», затратив всего десять минут в очереди в воинскую кассу.

Пыльный состав подкатил к перрону без опозданий, тоскливо взвизгнув тормозными колодками. Из дверей десятого вагона плавно вышла смазливая проводница в форменном кепи, слегка сдвинутом набок. Следом повалил народ с чемоданами и сумками — эти приехали… Стайка в халатах и спортивных костюмах разлетелась по ларькам: пополнить запасы еды и питья.

Кроме меня в вагон жаждали попасть пятеро потенциальных пассажиров, подобострастно окруживших проводницу — оно и понятно: билеты без мест, а куда поселить — решать ей.

— Нижнюю бы, девонька, — канючила благообразная старушка.

— Э, вэрх давай, да? — настаивал чернобровый востроглазый гражданин, недавно спустившийся с гор.

— Прошу: не у туалета, — гнусавил командировочный с тонким кейсом.

Кто-то коснулся моего локтя.

— Шестнадцатое свободно…

Обернулся.

Маленькая «креолка» ослепила жемчужным блеском превосходных зубов. Короткий халатик обтягивал грудь и открывал красивые ноги — редкость для невысоких женщин.

— С одним условием… — добавила она.

— Каким? — спросил я, заранее согласный на любое.

— Потом…

Она прошла в вагон, соблазнительно покачивая бедрами.

Девушка в кепи наконец-то осталась в одиночестве.

— Шестнадцатое, будьте любезны!

— Откуда вы знаете, что оно свободно?

Служебный блокнот с выписанной рассадкой захлопнулся, голубые глазки посуровели.

— Профессия!

Проводница с подозрением оглядела меня, задержавшись на кармане рубашки — там угадывались контуры служебного удостоверения.

— Из милиции?

— Как вы догадались?

Удивление получилось правдоподобным — девушка оттаяла.

— Профессия! — кокетливо передразнила она. — Идите уж!

Креолка сидела на нижней полке, скромно сложив руки на коленях. Напротив устроились двое мужиков лет под сорок в помятых костюмах и с блудливыми рожами. Условие заселения открылось само собой.

— Привет, дорогая! — сориентировался я.

— Ах, милый! — Женщина повисла у меня на шее, предварительно чмокнув в обе щеки. — Молодчина! — горячо шепнула она.

Краем глаза я заметил, как вытянулись лица у попутчиков.

— Мужики, погуляйте — мы с подружкой сто лет не виделись!

Предложение им не понравилось, но приправленное увесисто-дружественными похлопываниями по плечам, возымело действие. Украдкой потирая ушибы, оба выползли в коридор.

Я захлопнул дверь и щелкнул запором.

— Представляешь, как они мне надоели за пять часов от Москвы? Такие гадости предлагали! — она нахмурилась. — Не намеками — напрямик! Пришлось большую часть времени стоять у окна напротив купе.

— Ничего… Теперь их очередь!

— Ты славный…

Она потянула мою голову вниз. От жаркого поцелуя захватило дух.

— Это — награда, — пояснила благодарная креолка. — Но больше — ни-ни! — И смешно погрозила пальчиком.

Познакомились.

— Где так подрумянилась, Ириша?

— В Ялте. Представляешь?

Последующие часы мы весело беседовали. Обсудили массу тем от политики до воспитания детей.

Ира принадлежала к категории людей, с которыми легко и приятно общаться — сразу кажется, будто знаешь человека давным-давно. В паузах она закармливала меня кучами снеди, прихваченной из столицы.

Периодически кто-то дергал дверь — подозреваю, что обиженные мужики, но открывать не было желания. Затем они смирились и не пытались проникнуть на законные места даже тогда, когда кто-либо из нас выходил в туалет.

Лишь глубоким вечером наше уединение нарушила проводница, воспользовавшись ключом.

— Вы зачем хулиганите? — резко спросила она прямо с порога.

— Мы?!

— Заперлись — не даете людям лечь спать!

— Мы? — повторил я и встал, рассматривая прячущихся у нее за спиной мужиков.

— Наверно, случайно закрылось, — потух один.

— Мы постучать не догадались, — сник второй.

— Что?! — разозлилась проводница. — Вы… A-а, разбирайтесь сами!

Напоследок она окинула Ирину оценивающим взглядом.

Мы впустили незадачливых попутчиков, а сами выбрались проветриться.

— Я кажусь ей старухой…

— Кому?

Ира кивнула в сторону проводницы, колдовавшей возле котла с кипятком и печально произнесла:

— Ей, верно, двадцать, а моему сыну через четыре года в армию идти.

— Серьезно?! — не поверил я абсолютно искренне.

Про себя раньше отметил: конечно, дело идет к тридцати, но не ровесница же! Выяснилось — ровесница. Почти… Оттого так и приятно общаться — одно поколение.

Креолка немного воспряла духом и мы поболтали еще полчасика в пустом коридоре.

Соседи спали без сопения и храпа — хорошо.

— Ложись внизу, — предложила Ирина.

— Почему?

— Ты — здоровый, упадешь — шуму будет!

Посмеялись. Улеглись.

— Костя! — донеслось сверху. — Покажись!

Я встал и получил нежный поцелуй.

— Спасибо…

Это сказала она. Я мысленно ответил тем же, упал на свою полку и уснул как убитый.

* * *

Древний северный город встречал изнуряющей жарой и цветами. Утром!!! (Это — о жаре…)

Цветов нам с Ириной не досталось — их получили другие, более достойные пассажиры, чьи многочисленные родственники и друзья толпились на перроне. Зато солнечных лучей хватило с избытком: я взмок в джинсовой куртке, пока мы в людском потоке обтекали вокзальный павильон и спускались на площадь к остановкам городского транспорта.

— Ну, что я говорила?

Креолка раскрыла сумочку и с подкупающей непосредственностью провела носовым платком по моей потной физиономии. От аромата духов аж защипало в носу.

— Брось… — смутился я, тронутый вниманием.

— Надо же чем-то компенсировать труды носильщика!

По правде говоря, ее чемоданы, которые я галантно предложил поднести, тянули на центнер с хвостиком. Интересно, каких таких курортных сувениров она туда напихала? Обломков морских скал?

Предположение вызвало приступ заливистого смеха:

— Чудак ты, Костя! Исключительно фрукты для ребенка!

— Слыхал, на Соловках монахи и лимоны выращивали…

— То — на Соловках. И когда было? В нашем городе нынче все привозное. «Черные», знаешь, какие цены заламывают? Обалдеть можно!

Поневоле пропустили пару троллейбусов, взятых штурмом толпой приезжих.

— Может, на такси?

— Северный коэффициент! — веско возразила Ирина.

— Дала бы телеграмму мужу, чтоб встретил с машиной… — вспомнил я разговор про тезку-механика, больше влюбленного в «Тойоту», чем в родную жену.

— Подкалываешь? Он же в море. Разве я не говорила?

— Нет, голубушка! — Что-что, а такие вещи я помню. О сыне, отдыхающем в летнем молодежном лагере, — да, но об отсутствии главы семейства — никак нет!

— Еще в мае ушел… — вздохнула креолка, старательно изображая тоску истомившейся в разлуке супруги.

Жаждущих лезть в душное нутро троллейбуса поубавилось, и мы безболезненно внедрились на заднюю площадку очередного подошедшего к остановке.

Я с любопытством обозревал через грязноватое стекло проносящиеся мимо виды, где новые многоэтажки соседствовали с потемневшими от времени бревенчатыми домишками, а диковинные деревянные тротуары наезжали из переулков на каменные бордюры главных улиц, забитых иномарками.

Попутчица давала пояснения тем или иным достопримечательностям, добровольно взяв на себя роль гида. Временами она увлекалась, излишне тесно прижимаясь ко мне на поворотах — при ее росте сложно держаться за верхние поручни.

— На следующей выходить, Костя, — сообщила Ира грустным тоном.

— Помогу, — бодро заверил я.

Дом в стиле архитектуры пятидесятых приятно розовел свежей краской всего в полусотне шагов от навеса остановки.

— Какой этаж?

— Четвертый, — сказала женщина, с опаской поглядывая на стоящие возле крыльца чемоданы.

Ведь дал себе слово заниматься в командировке исключительно работой! И почему судьба вечно подсовывает всякие соблазны, а?

— Ты уверена, что пароход не дал течь и муженек не встретит меня какой-нибудь увесистой железякой?

— Скажу — водитель такси, которого попросила поднести вещи до квартиры! — с готовностью заверила плутовка.

Заговорщическая улыбка стала исчерпывающим аргументом…

— Сюда, пожалуйста! — громко произнесла Ирина, отперев дверь и прислушиваясь.

Тишину нарушило лишь мое тяжелое дыхание.

Она заглянула в обе комнаты и на кухню, после чего, не скрывая радости, воскликнула:

— Никого!

От сердца отлегло.

— Проходи… Сейчас согрею чай — перекусим.

— Э, нет… Спасибо душевное, но двину-ка я в гостиницу: не ровен час свободные номера разберут и даже твоя подруга не поможет.

— В крайнем случае, останешься у меня — места хватит!

Сказано с напускной беззаботностью, хотя подкреплено многообещающим взглядом. Определенные преимущества перед гостиницей, понятно, есть: домашний уют, сытная жратва и… приятные ночи, но…

Огромное усилие воли понадобилось, чтобы сказать самому себе «Нет!» и повторить это вслух.

— Жаль… — разочарованно проговорила Ира. — Спасибо за помощь… Будут проблемы — заходи: я еще три дня в отпуске.

Прощание обошлось без слез и поцелуев.

* * *

Гостиница «Двина» возвышалась серой громадой над прибрежными кварталами, уступая в росте только белому обелиску административного небоскреба, торчащему неподалеку на центральной площади.

Обилие представителей «южных» национальностей, снующих перед крыльцом отеля и гортанно перекликающихся в фойе, наводило на мысль о располагающейся здесь базе местной кавказской диаспоры.

Заранее переживая в «предвкушении» неизбежно сопровождающих подобный табор грязи, шума и скандалов, я отыскал за регистрационной стойкой ярко накрашенную блондинку с полудюжиной золотых колец на холеных пальчиках и, наклеив самую сказочную из набора улыбок, провозгласил:

— Вы гораздо красивее, чем мне описали!

— Кто?

Интонация могла в равной степени означать раздражение от приставаний очередного желающего поселиться и зачатки любопытства, приглушенного равнодушием усталости.

— Ирочка Расторгуева!

— Она вернулась из Ялты?!

Любопытство все-таки возобладало.

— Да! И просила передать, что просьбу выполнила и привезла…

Я сделал паузу, не ведая, какую именно вещь привезла моя попутчица своей приятельнице. Но Клара знала, потому моментально превратилась в любезного менеджера пятизвездочного отеля.

— Как мило с ее стороны! Обязательно забегу. Чем могу вам помочь?

— Видите ли, мы с Ирой старинные приятели. Я приехал в служебную командировку, хотел остановиться у них, но муж в плавании… Мое присутствие вызовет нездоровые толки соседей…

— Понимаю-понимаю! — согласилась окольцованная, ни на йоту не поверив услышанному. — Посмотрим, что у нас есть…

Пальцы сноровисто забегали по клавиатуре компьютера.

— Ага, одноместный люкс с видом на реку, девятый! этаж. Из директорского резерва!

Что же такое купила для нее Ира — дурак, не уточнил! — если при переполненной гостинице мне предлагают столь шикарный вариант?

Вспыхнувшую радость омрачила названная Кларой стоимость номера. Ничего не скажу: жена Слепцова не поскупилась, и Никодимыч выдал приличные командировочные, но всему же есть предел.

Заметив мое огорчение, чуткая женщина и сама озаботилась, однако ненадолго.

— Была не была! Вон тот «ара», — она показала глазами на грузного волосатого господина, полулежащего на двух соседних креслах в ожидании, очевидно, свободного номера, — заплатит гостинице за ваш, а вы — за кровать в двухместном, куда мы и отправим толстяка!

— Как так? — не поверил я.

— Очень просто: новоявленные иностранцы готовы платить любые деньги, лишь бы заселиться, а уж оформить — моя проблема.

Гордо вскинутая голова вершительницы судеб плюс собственное, отдающее снобизмом желание пожить в роскоши за чужой счет избавили меня от сомнений.

— Вы — волшебница!

— Скажете тоже… — расцвела Клара. — Паспорт давайте.

Через пятнадцать минут я любовался Северной Двиной, журавлями портовых кранов и снежными чайками, порхающими над крышами вместо привычных голубей и галок.

— Добрый день! — пропел за спиной нежный голосок.

Умопомрачительная горничная в крахмальной наколке предупредительно застыла в дверях и лучезарно улыбалась, приготовив блокнот и ручку для записи желаний нового постояльца. Мне доводилось слышать о существовании особ, чье тело состоит из трех частей: головы, шеи и ног, но самому видеть — никогда! И вот…

Я завороженно внимал перечисляемым девицей услугам сервиса, положенным обладателю люкса: от пищи в номер до массажиста и парикмахера. И, вняв, спросил:

— Скажите, прелесть моя, что из всего ошеломляющего многообразия выполняете непосредственно вы?

— Заказы на доставку еды, — рассмеялась горничная.

— Буду питаться целыми днями! Вам нравятся тучные мужчины?

— Мне нравятся умные, сильные и тактичные!

— Великолепно! Значит вы видите перед собой мужчину вашей мечты!

— Забыла добавить: предпочитаю блондинов!

— Срочно зовите парикмахера — у него найдется перекись водорода?

Малышка прыснула и с трудом вернула дежурно-вежливую улыбку: «Извините, я на службе».

— Для начала обед, милая.

— Меню?

— На ваше усмотрение. Кухня, надеюсь, не китайская? Ненавижу салаты с червями!

Она не выдержала и, уходя, оставила колокольчики смеха мне на память.

Душ и свежая рубашка подняли жизненный тонус, а доставленный столик на колесах с обильным обедом сделали меня совершенно счастливым.

* * *

К вечеру жара начала спадать, быстро вытесняемая ветерком с реки.

Чистый, сытый и отдохнувший часик-другой на широченной кровати, я отправился выполнять служебный долг, пребывая в самом благодушном настроении.

На первый взгляд, проще было обратиться в управление внутренних дел, рассказать все как есть и попросить помощи. Но простые варианты зачастую на деле оборачиваются такими сложными, что приходится кусать локти: вот, дурак, лучше топал бы себе по дуге, чем ползти теперь по прямой.

В милиции к частным детективам относятся с недоверием и плохо скрываемой завистью. Первое обусловлено не столько сохранением профессиональных секретов, сколько устоявшимся предубеждением: вдруг выроет то, чего мы не смогли — объясняйся тогда с начальством! Да и на кого этот тип, которому закон — не закон, работает? Второе основывается на заблуждениях о гигантских гонорарах, получаемых частниками за выполнение тех же милицейских функций — государство-то, как известно, защитников своих не слишком балует. Так что контакт со здешними розыскниками выльется скорее всего в дотошные вопросы, проверки и прочую «бодягу». А работа застопорится. Лучше действовать на свой страх и риск.

Однако первые трудности возникли у киоска горсправки, где мне предложили список адресов десятка Фединых с инициалами «Н. А.» Сведения о местах работы, к великому огорчению, в нем отсутствовали.

С помощью прохожих, выгодно отличавшихся ох жителей средней полосы вниманием и благожелательностью, я быстро отыскал редакцию областной газеты — та находилась здесь же, в центре города.

Сотрудники помнили Федина, ушедшего шесть лет назад на заслуженный отдых, но на просьбы дать адрес отвечали вежливым отказом: одни не знали, другие скрывали из опасения — мало ли какие цели преследует чужак, пусть и с лицензией частного сыщика. Труд журналиста порой опаснее работы космонавта…

В конце концов я добрался до приемной главного редактора. Секретарь в годах, она же инспектор по кадрам, не отличалась оригинальностью. Участливо выслушав мои аргументы, она не сочла их убедительными.

— Хуже, чем в КГБ, — сорвался я, исчерпав терпение.

— Молодой человек! — взвилась женщина. — Выбирайте выражения!

Можно подумать, я матом выругался… А хотелось! И, возможно, пришлось бы, не появись в приемной холеный мужчина в дорогих очках с дымчатыми стеклами.

— Петр Матвеевич! — обратилась к нему взволнованная мымра. — Гражданин рвется узнать адрес Николая Адольфовича!

Бог мой, почему раньше-то не пришло в голову? Спросить имя-отчество и снова нырнуть в горсправку!

— Проходите, — позвал Петр Матвеевич, распахнув дверь в кабинет.

Я ринулся следом. Язык, хулиганисто показанный секретарше, поверг ее в шок.

Главный долго изучал удостоверение, одновременно слушая мой монолог.

— Чем способен помочь Федин?

— Насколько я представляю, он вплотную соприкасался с убийцей. Есть надежда, что обнаружится зацепочка — связующее звено между этими преступлениями.

— Н-да… Пожалуй, что зацепочку способен дать и я.

Мои уши немедленно навострились.

— Убийцу учительницы не расстреляли.

Внутренне я был готов к такому известию, но не сдержался, будто ужаленный в одно место:

— Что?!

— Он совершил побег из тюрьмы…

История фантастическая. Смертник каким-то образом заманил надзирателя в камеру, задушил, переоделся в форму и покинул тюрьму — кино! В тот день отмечался столетний юбилей мрачного заведения со всеми вытекающими из этого последствиями: банкетом, на котором личный состав упился в стельку, уменьшенным количеством внутренних постов — кому охота встречать знаменательную дату на службе? И те «гвардейцы», кому выпало дежурить ночью, позволили «по маленькой» прямо на рабочих местах. Словом, гульнули… Разразился скандал, тюремное начальство поснимали с должностей, кое-кого отдали под суд. Все правоохранительные органы области и соседних территорий сбились с ног, пытаясь найти беглеца — безуспешно: тот испарился…

— Беспрецедентный случай, — отметил рассказчик. — Но был период застоя — инцидент быстро замяли на самом высоком уровне. От общественности все тщательно скрывали: обком заставил средства массовой информации опубликовать сообщения, будто преступника спустя некоторое время нашли и застрелили при задержании.

— Слопали?

— Кто?

— Граждане!

— Естественно… Ложь, так сказать, во спасение.

— Вас совесть не мучает?

— Нет, молодой человек! В те времена все жили по другим законам… И говорю об этом вам, чтобы помнили: не судите да не судимы будете…

— И все же дайте адрес Федина.

Редактор полистал толстую записную книжку и чиркнул ручкой на листе, разъяснив как добраться.

Секретарша подарила мне ледяной взгляд и с остервенением забарабанила на пишущей машинке.

* * *

Твердо верю — тесен мир.

Мог ли я предполагать, прочитав записанный на бумажке адрес, что Федин живет по соседству с Ириной? Понятно — нет! И осознал сию данность, только прибыв к месту действия.

С учащенно бьющимся сердцем я миновал розовый дом и заскочил в лифт высящейся рядом свечки, который взлетел на качественном форсаже под самую крышу.

— Входите, — без лишних вопросов пригласила аккуратная бабушка, словно всю жизнь ждала моего появления.

В тесноватой из-за обилия мебели гостиной с дивана поднялся дедушка: лысеющий, маленький, с гладким личиком и профессорской бородкой клинышком. Он выключил телевизор и склонил голову набок, слушая мое церемонное представление.

— Николай Адольфович, — отрекомендовался бывший служитель пера. — Мы с Тосей собираемся пить чай — присоединяйтесь!

Гостеприимство — еще одна черта, свойственная северянам. Мне доводилось бывать и на Полярном Урале, и на Камчатке — везде, с добром ты пришел или с неприятной вестью, сначала угощали по-домашнему, а лишь затем позволяли исполнять профессиональный долг.

Наученный опытом, я и не пытался касаться волнующей темы, наслаждаясь душистым чаем и брусничным вареньем. Разговор шел в основном о природе родных для четы Фединых мест. Но стоило бабушке Тосе убрать сервиз и скрыться на кухне, как Николай Адольфович неожиданно преобразился.

— Мне звонил Петр Матвеевич, — сообщил он деловито.

Молодец редактор — подстраховался… Недаром пережил на одном стуле смешную чехарду властей.

Слушать Федин умел — журналистский навык. Вопросов пока не задавал, буравя меня цепкими горящими глазами и проставляя карандашом одному ему понятные значки на листке бумаги.

Убедившись, что гость исчерпал себя, заговорил сам:

— Именно из-за побега мне и не разрешили опубликовать большой очерк-исследование. И черновики отобрали — без них, мол, спокойнее всем.

— Очерк?

— О страшной судьбе Альберта Степанова — вора-рецидивиста и кровавого убийцы. Страшной, отталкивающей, но поучительной с точки зрения взаимоотношений человека и общества. — Федин пошевелил пальцами-сардельками и прилег на диванные подушки. — Мне довелось дважды беседовать с ним: до и после вынесения приговора. Неоднозначная личность… В нем сочеталась необузданная темная страсть одержимого жаждой мщения маньяка с мягкостью и восторженностью десятилетнего ребенка, ищущего свое место в мире.

— Мщения кому?

— Всему и всем! Тяжелое детство: нужда, пьянство и побои отца, смерть матери… Оно озлобило парня — весь мир против него! Особенно болезненно воспринимал благополучие других на фоне собственной бедности…

— Нас всех воспитывали в духе нетерпимости к богатству соседа, но грабить и убивать взялся далеко не каждый…

— Тем не менее их не так уж и мало, если иметь в виду не примитивный способ разгула с кистенем на большой дороге, а рассматривать целый комплекс иных возможностей — вполне цивилизованных и завуалированных под закон. Даже скрепленных его печатью — вспомним некоторые и довольно обширные периоды нашей истории…

Углубляться в философские изыскания в мои планы не входило. Правда, и обижать старика не хотелось.

— Давайте, Николай Адольфович, сузим проблему до рамок Алика Степанова. Если он всплыл из небытия в моем родном городе — новые смерти не заставят себя ждать. Мне — кровь из носа! — надо его вычислить.

— Спрашивайте.

— Альберт не мог пропасть бесследно после побега. Знаю — искали, знаю — не нашли… Уверен, что «отработали» всех дружков, подельников, любовниц. И все же?

— В судебных архивах хранятся, как вы понимаете, исчерпывающие ответы на данный вопрос.

— Не так-то просто мне до архивов добраться, и уйдет уйма времени на изучение бумаг. А его, времени, как раз и нет! Живая память — ваша память, Николай Адольфович, — куда быстрее выдаст что-нибудь интересненькое!

— Давайте попробуем, — согласился Федин с некоторой долей сомнения.

— Первый срок Степанов сидел где-то поблизости — пять лет, так?

— Не совсем… В наших краях — да, но не пять, а три — освободился досрочно за примерное поведение или как там у них называется!

— Стало быть, в семидесятом?

— И через год снова загремел. Получил «десятку» за разбой, отсидел от звонка до звонка… Ой, вру — два года накинули за какие-то безобразия в лагере!

— Значит, вышел в восемьдесят третьем, да? Кстати, что за разбой?

— Вдвоем с подельником напали на заводских кассиров, перевозивших зарплату рабочим. Двоих инкассаторов ранили из пистолетов, но до денег не добрались — милиция подоспела. Подельник в перестрелке погиб, а Степанова взяли раненого, — сообщил Федин.

— В том же восемьдесят третьем отыскал одноклассницу и убил. Суд, тюрьма, побег… Официально — пристрелили при задержании, фактически — не нашли. Неужели в последующие годы не всплывало никакой — самой что ни на есть куцей — информации?

— Ничего!

— Хорошо… Чем занимался Алик год между первой и второй отсидкой? И еще несколько месяцев на свободе до убийства Хохловой? Вы говорили с ним об этом?

Старик протер ладонями лицо и задумался.

— В семидесятом завел подружку — жил у нее до истории с инкассаторами. Жаловался мне, что любил девчонку, но та ждать не смогла — уехала на родину к маме.

— Куда?

— Я не уточнял.

— Вы, часом, не читали уголовное дело по разбою, когда собирали материалы для очерка?

— Понял, куда клоните. Допрашивали подругу — верно, а вот имя и фамилию — увы, забыл… — Он запнулся, что-то вспомнил и просветлел лицом. — Погодите… Черновики отобрали, но есть одна мысль…

Федин вскочил и пробрался между завалами мебели к книжным полкам, сформированным в высокий — под потолок — стеллаж.

Минут десять я сгорал от любопытства, нетерпения и надежды, но окончательно сгореть не успел, так как в руках Николая Адольфовича возникла тонкая папочка, перевязанная бечевкой.

Аккуратно развязав узел, Федин вынул стопочку разнокалиберных листков, исписанных стремительным и неразборчивым почерком.

— Посмотрим… Жизнь — удивительная штука: подружка Степанова работала официанткой в ресторане — была на хорошем счету… В те годы требовали давать в газету материалы о передовиках — простых, так сказать, тружениках. Альберт в разговоре со мной упоминал, что про жену — так и говорил: «жена»! — писали в газете… Я тогда подумал: в начале семидесятых работал в секторе городского хозяйства — не моя ли заметка была? Степанов подпись не запомнил, а дома я перепроверил — точно! Вырезка лежала в папке за семьдесят первый год — там и оставил… Приобщать к черновикам очерка не захотел — чего имя женщины марать!

Журналист выудил квадратик пожелтевшей бумаги и пробежал текст глазами.

— Есть! Масленникова Ольга.

— Отчество?

— Чего нет — того нет…

Попробуй-ка найди по мизерным данным! Сколько времени утекло. Фамилию, например, сменила — шансы, практически, нулевые.

— А жили они в Соломбале.

— Где?

— Район у нас рабочий.

Тем более — иголка в стоге сена.

— Перейдем к более ближнему периоду, — сдался я.

— Мне кажется, — начал Федин, — предательство Ольги — в понимании Степанова — окончательно озлобило Алика против женского племени и воплотилось в ненависть конкретно к Хохловой — первоисточнику. Лариса казалась Степанову виновницей его исковерканной жизни… — Николай Адольфович внезапно замолчал.

— Говорите же! — поторопил я.

— Неудобно о мертвых отзываться в негативном свете… В общем, Альберт горячо убеждал меня, будто бы в школьном эксцессе виноват не он один. Якобы Лариса своим поведением — ну, знаете: намеки, взгляды, улыбочки — сама дразнила его, мороча голову и разжигая страсть.

— Многие женщины склонны к флирту.

— Взрослые мужики это понимают, — согласился Федин. — А семнадцатилетний пацан?

Его правда — отрицать бесполезно.

— Степановым руководила идея мести, — продолжал журналист. — Особенно — после поездки домой в ваш город.

— Когда?

— Если не ошибаюсь, то в начале восемьдесят третьего…

Недобрые предчувствия овладели мной.

— И что же?

— Кто-то из школьных товарищей подлил масла в огонь: ты, мол, загибаешься по лагерям, а виновница купается как сыр в масле на полковничьих харчах!

— Полковничьих?!

— Преувеличение, естественно… Но тот же человек подсказал Алику, где искать следы Хохловой.

— Кто? — я вцепился пальцами в покрывало дивана.

— Не открылся мне Степанов… И указали-то ему весьма приблизительно: поселок в районе Архангельска, ракетная часть. Алик еще долго искал, переезжая из одного населенного пункта в другой, где имелись военные городки или точки.

Николай Адольфович вновь покопался на полках, достал другую папку и протянул газету, виденную мною ранее у отца Хохловой.

— По заметке на вас и вышел, — сказал я. — Известно что-нибудь еще? Где и у кого Степанов жил перед убийством?

— У случайных женщин… Ни у кого долго не задерживался.

— Отчего же?

— Грубо относился к подружкам — у тех терпения не хватало — выгоняли.

— Ясно. И на суде его признали вменяемым?

Федин криво усмехнулся.

— Целая проблема, Костя… Критерием послужил общественный резонанс, а не медицинские показания… С моей точки зрения, у Альберта присутствовали явные отклонения в психике.

— Кинжал он сам изготовил?

— Сам. Пригодились навыки, полученные в зоне.

Я обдумывал услышанное.

Неужели зверюга жив, и Замятина со Слепцовым убил он?! Кто следующий? Перевертышев? Так сбежал фотограф от греха или не успел, настигнутый стрелой сумасшедшего?..

От волнения разболелась голова.

Федин сделал все, чтобы помочь мне пробиться к истине. И не его вина в результате с отрицательной полярностью — путаницы прибавилось.

Николай Адольфович без колебаний отдал мне заметку про Масленникову Ольгу с плохонькой фотографией на рабочем месте. Поделился и парой стандартных снимков бритоголового Алика — тюремный вариант десятилетней давности. Он также любезно согласился снова увидеться, если возникнет необходимость, и повспоминать на досуге — чем черт не шутит?

Перед уходом я записал номер телефона Федина и оставил свои: в гостинице и агентстве — на перспективу.

* * *

Поздний вечер, а светло — время белых ночей. Странно — спать совсем не хочется. К здешнему климату надо привыкнуть.

Присел на лавочку у подъезда — привести мысли в порядок. Первое: срочно передать домой информацию и фотографии Алика. Хотя и десятилетней давности, но на безрыбье и рак рыба. Передать пока не поздно… Как? Устные сведения — есть телефон. Для фотографий же требуется факс. Где взять в чужом городе? В местной милиции? Такая волокита предстоит для получения разрешения — зубы заранее от тоски ноют…

Второе — в сто раз труднее. Канувшую в бездну времени сожительницу Олю не найти, тем паче помочь она вряд ли чем способна. А вот связи периода восьмидесятых — горячее. Надо как-то подобраться либо к уголовному делу в архиве, либо к розыскному на беглеца, обычно заводимому по инструкции в УВД. И то и другое — проблема. Тут ментов, точно, не обойти.

И третье… Коэффициент сложности — десять тысяч! Вынюхать следы Замятина и Слепцова, затерявшиеся с восемьдесят шестого года на огромной территории, равной по площади матушке-Европе, чтобы попытаться ответить на вопрос: чего так боялись приятели и как этот страх связан с их смертью и всем остальным. Главное, никаких алгоритмов решения — пусть самых невероятных — на ум не приходило. Но относительно факса идея неожиданно возникла!

Ноги весело понесли к розовому дому.

— Думала, уже не придешь… — Креолка в халате поверх ночной сорочки пропустила меня в прихожую и прильнула теплым телом, подставив губы для поцелуя.

— Погоди, — деликатно отстранил я обмякшую женщину.

— Разве ты… — приготовилась она обидеться.

— Очень серьезный вопрос. У тебя в институте есть факс?

— Зачем?

Мое красноречие заставило бы принять христианство самого правоверного из мусульман. Тем более Ира — сообразительная по натуре: на середине обращения она убежала в комнату одеваться и дослушивала проповедь через открытую дверь.

— Частный детектив! — в десятый раз удивлялась она, повиснув у меня на руке и торопливо семеня ножками, безуспешно стараясь подстроиться под размашистые шаги моих ходуль. — А говорил — коммерсант… Враль! Но чертовски интересно… С академиками разговаривала, а с детективом частным — никогда в жизни!

— В Ялте? — пустил шпильку я, намекая на академиков.

— На работе, дурачок!

Она измучила меня вопросами, перескакивая с общих проблем частного сыска на детали истории с Аликом. Хорошо, что дорога пешком заняла не более четверти часа — иначе свихнулся бы. Но по-настоящему на женщину я не сердился, ощущая дрожь волнения, охватившего ее.

Стеклянная коробка НИИ с муторно длинным названием на вывеске выглядела мертвой. Лишь в фойе горел свет и виднелась проходная с турникетом-вертушкой да клюющим носом вахтером — в нашей стране проблемы опыления цветов и те секретные.

За пару минут мы набросали план.

Ирина постучала по стеклу, напустив на себя приторно-виноватый вид.

Старикан с чапаевскими усами и вохровской фуражкой прихромал к дверям через целую вечность, подслеповато вгляделся, узнал сотрудницу, кивнул и снял скобу с металлических ручек.

— Дядя Леша! — заныла женщина. — Приехала сегодня с «югов», а телек не показывает. Разреши подняться за тестером — попробую сама наладить!

— Не положено! Знаешь ведь, — донесся голос охранника.

— Ну пожалуйста! Хочешь, поцелую?

— Бесстыдница — смеешься над дедом?!

Смачный «чмок» оборвал пререкания.

— Одна нога здесь, другая — там! — растроганно пробурчал страж государственной собственности.

Искусительница мигом проскочила турникет и скрылась в коридоре.

Я покинул кусты и бегом помчался к тыльной стороне здания.

Ира уже распахнула окно второго этажа у пожарной лестницы и призывно махала рукой. Подпрыгнуть и подтянуться — плевое дело. В пару перехватов достиг подоконника и спрыгнул на кафельный пол туалета.

— Женский… — шепнула помощница, словно это имело решающее значение.

Факс размещался в приемной директора научной кузницы.

Простенький замок сдался с первой попытки шпильке для волос, отыскавшейся в Ириной сумочке.

— Пользоваться умеешь?

— Приблизительно, — признался я, с опаской осматривая черный прибор с кучей кнопочек и надписей.

— Деревня! — свысока укорила женщина. — Код и номер?

Она сноровисто нажала друг за другом дюжину кнопок. В динамике пропикало и загудел сигнал вызова абонента.

— Слушаю! — бодро рявкнул дежурный по городу.

Я схватил трубку и попросил кого-нибудь из угрозыска.

После паузы откликнулся знакомый оперативник, который добросовестно повторил за мной информацию для Сысоева, клятвенно заверив, что немедленно перезвонит майору домой. Потом Ира вложила в аппарат фотоснимок и запустила режим передачи.

Оперативник подтвердил сносное качество полученных оттисков и вежливо пожелал спокойной ночи.

Институт мы покинули тем же способом.

— Ущипнул, старый таракан! — пожаловалась креолка, потирая бедро и протягивая пластмассовую коробку.

— Что это?

— Тестер. Или ты забыл о сломанном телевизоре? Не я же буду его чинить!

И промурлыкала:

— Утром…

За все в этой жизни приходится платить. Разница одна: получаешь при этом удовольствие или нет…

* * *

Через широкую щель в шторах в спальню струился свет наступившего дня. Вернее — не кончавшегося. Но теперь этот свет, подкрашенный солнечными лучами, имел не голубоватый, а золотистый оттенок.

Настенные часы показывали десять. С ума сойти — полдень близится! С другой стороны, уснуть удалось под утро… И пять часов отдыха при таком раскладе — даже маловато. Совесть сразу успокоилась.

Ирина спала, откинув простыню и свернувшись калачиком, и улыбалась во сне. Ровесница, а тело — любая девушка позавидует! И сколько жизненных соков — кошмар!

Я осторожно отодвинулся и сел, свесив ноги с кровати.

— Ты куда? — последовала моментальная реакция.

— Доброе утро! В душ иду.

— А-а-а…

Чередование горячих и холодных струй возвращало организм к жизни. Постепенно я ощутил себя в отличной форме.

Шум воды скрыл звук открывшейся двери, которую я опрометчиво не запер на задвижку, — непростительная рассеянность.

— Разрешите присоединиться?

— Ты загорала без купальника? — ляпнул я первое, что пришло в голову.

— В трусиках, а что? Нынче многие так делают!

— Прямо отсюда улечу в Ялту!

— Развратник! — крикнула Ира, запрыгивая в ванну. Водные процедуры затянулись по независящим от меня причинам…


В гостиницу удалось добраться к полудню. Я хотел позвонить Никодимычу и покемарить часок вместо обеденного перерыва — сытный завтрак гарантировал отвращение к съестному до вечера.

Жизнь, однако, внесла коррективы в наполеоновские планы. С одного взгляда стало ясно, что в номере побывали гости. Нет, не уборщица — зачем ей заглядывать в дорожную сумку? Между тем «сторожок», оставленный по привычке на замке молнии, отсутствовал.

Из вещей ничего не пропало за исключением перочинного ножа: восьмисантиметровое лезвие, красная пластмассовая накладка на ручке, кожаный чехол. В материальном смысле убыток невелик, но…

Дальнейший осмотр аппартаментов выявил еще одну пропажу: на сей раз казенного имущества в лице обыкновенного тонкостенного стакана, из которого я вчера пил воду. Факт мне и вовсе не понравился.

Я набрал по телефону «02». Ответила оператор.

— Будьте добры, зафиксируйте сообщение. — Я назвал себя, подробно описал пропавшие предметы и потребовал точно отметить время звонка.

— Все? — удивилась оператор.

— Наш разговор пишется, да?

— Обязательно.

— Тогда — все!

И разъединился.

Если и не занесет в журнал учета информации, приняв звонившего за идиота, то на пленке разговор останется.

Следующим шагом стал вызов горничной.

Вчерашнюю красотку сменила не менее обворожительная блондинка. Ноги у нее не росли от шеи, но недостаток длины компенсировался аппетитной полнотой бедер.

— У меня прибирали, мадемуазель?

— Безусловно. Что-то не так?

— Пригласите уборщицу!

Улыбка утратила бодрость, но горничная спорить не решилась и вышла, стуча каблуками. Через пару минут она вернулась в сопровождении средних лет женщины в синем халате со значком гостиницы на лацкане.

— Вот! — доложила блондинка, намереваясь ретироваться.

— Останьтесь.

Я без обиняков объяснил обеим, что являюсь частным детективом и расследую серьезное преступление, а также заявил о пропаже ножа и стакана.

— Вы… считаете… я… — побледнела уборщица.

— Ни в коем случае! Вероятно, кто-то затеял плохую игру против меня, желая использовать вещи с моими отпечатками пальцев. В какое время вы убирали комнату?

Женщина справилась с волнением, посмотрела на часы и ответила:

— Около десяти.

— Рядом с графином стояли два стакана или один?

Она посмотрела на журнальный столик.

— Два.

— Сейчас?

— Один.

— Как происходит уборка?

— Отпираю пять-шесть соседних номеров, если, конечно, жильцов нету. Сперва выношу корзинки с мусором, потом пылесошу…

— Куда выбрасываете мусор?

— В бумажный мешок в конце коридора у запасной лестницы.

— Оттуда видны двери номеров — моего, например?

— Нет… Выступ стены мешает.

— Пока вы высыпаете мусор из корзин, в номер может проникнуть посторонний?

Уборщица вновь побледнела, губы затряслись.

— Но…

— Да или нет?

— Да-а.

— Когда вы заперли мою комнату?

— В четверть минут одиннадцатого, — неожиданно откликнулась горничная. — Я проходила по коридору и сама видела!

— Вы знаете в лицо жильцов этажа? — переключился я на блондинку.

— Вообще-то стараюсь…

— И что?

— В коридоре было пусто! — сообразила она.

— В котором часу пришел я, видели?

Горничная широко распахнула и без того огромные глаза.

— Так вы меня видели, милая?

— Ну да! Вы прошли мимо служебной комнаты около двенадцати!

— Точнее!

— Минуты через две радио пропикало полдень.

— А до этого я был в гостинице?

Обе женщины уставились на меня, как на последнего придурка, забывшего собственное имя.

Повторный вопрос привел их в чувство.

— Сменщица сказала, что вы не ночевали… И до двенадцати дня мы вас не видели.

— Спасибо, дамы, вы мне очень помогли!

Я вытащил из кармана портативный диктофон размером с пачку сигарет и щелкнул кнопкой «стоп». Растревоженные женщины удалились, немного успокоенные заверениями не поднимать шума.

Ясно, что меня хотят подставить! Где? Как? Убить человека перочинным ножом при большом желании можно. Кого? Федина? Ирину?! Окончательно запутавшись, я запер дверь и помчался на улицу.

Первый же частник откликнулся на отмашку и зверски тормознул, оставив на асфальте половину протектора.

— Чего под колеса бросаешься? — весело заорал водитель.

— Гони! — потребовал я, называя адрес и засовывая купюру в карман его рубашки.

— Сумасшедший! — хмыкнул тот, но встретился со мной взглядом и онемел до самого розового дома…

В знакомую дверь я не звонил, а колотил двумя ладонями.

Ирина, целая и невредимая, изумленно пялилась на меня, не в состоянии выговорить ни слова.

— Потом… — вякнул я через плечо, сбегая по ступенькам вниз.

Как назло лифт в доме Федина не подавал признаков жизни. Лампочка указателя горела на отметке тринадцатого этажа, вызывая возмущение двух пожилых женщин, безнадежно жмущих кнопку вызова.

— Уснули там, что ли?!

— Опять молодежь развлекается! — посетовала вторая. — Прохвосты!

Квартира журналиста этажом выше… Нехорошее предчувствие обожгло: неужели не успел?

И я бросился наверх…

Пятый… Восьмой… Одиннадцатый…

Дыхание сбивалось, пот ручьями заливал лицо.

Тринадцатый… Четырнадцатый…

Никого… Тишина…

Ни звонить, ни стучать не стал. Унял клокочущие легкие и прижался ухом к двери Фединых.

Едва слышный стон… Не понять: мужской или женский… Еще один…

С некоторых пор вышибание дверей — мое хобби. Короткий разбег, выброшенная в полете тараном нога — треск и грохот…

Вскочил, машинально сжав оказавшийся в руке осколок косяка, и влетел в комнату.

Звон разбитого стекла раздался мгновением раньше. Фигура в синем джинсовом костюме уже маячила на балконе. На голове — колпак-маска. Наверное, я бы смог достать гада, но споткнулся о тело бабушки Тоси и упал.

— Черт!!! — заорал я поднимаясь.

И остолбенел, потеряв дар речи при виде ужасного зрелища: несчастная лежала поперек ковра с перерезанным горлом, а ее муж, окровавленный, связанный по рукам и ногам, — на диване. Обнаженную грудь Николая Адольфовича покрывали многочисленные порезы, на губах пузырилась сукровица.

Мой перочинный ножик валялся рядом на полу… Именно это обстоятельство вывело из оцепенения. Я прикоснулся пальцем к сонной артерии Федина — жив!

Догнать гада! Догнать!!!

На балконе — пусто… Крыша? Слишком высоко. Нижний, тринадцатый! Перегнулся через перила — точно: алый мазок на полу и дверь балкона нараспашку.

Кинулся назад…

— Вызывайте милицию! — крикнул соседям, с опаской повысовывавшимся из берлог на непонятный шум.

На тринадцатом картина аналогичная: гомонят, обступив мужика с кровавыми соплями — хозяина квартиры, что под журналистской.

— Где?!

Глупый вопрос: шум опускающегося лифта показал лучше всяких слов.

Трагичное и смешное вечно рядом: съезжать по перилам в погоне за бандитом — в какой кинокомедии такое было?! И перила не полированные — не разгонишься.

У крыльца — молодуха с хозяйственной сумкой и меловым лицом. Видела!

— Куда делся?

Пальцем в пространство между домами…

Далее никого ни о чем не спрашивал, ориентируясь на бегу по озадаченным прохожим — не каждый день увидишь чувака в колпаке палача!

Ага, стройка… На нее и смотрят вон те девочки-школьницы… Почему не видно рабочих? Где краны, бульдозеры?

«Замороженный объект» — мелькнула догадка. Гад явно знал, куда отходить.

Я притормозил у кучи битого кирпича и осмотрелся.

Три этажа, четвертый — наполовину… Дыры-окна…

Медленно вошел в дверной проем. Торопиться некуда — бандит где-то рядом.

Прислушался. Шорох. На втором или на третьем? Проклятье! Лестница усыпана камешками и мусором — тихо не пройти. У гада позиция выгоднее: меня слышит, а я его нет.

Попробуем…

Попробовал! Волну воздуха сверху рецепторы кожи уловили, доложили мозгу, как полагается, тот отдал команду мышцам, но времени им хватило только согнуть туловище и прижать подбородок к груди. Поэтому ведро с застывшим раствором рухнуло не на темя, а угодило на лопатки…

* * *

Нам с Николаем Адольфовичем отвели отдельную палату. Персональную медсестру не выделили, но приставили снаружи сержанта.

Тесное общение с местными сыщиками состоялось утром следующего дня. Накануне врачи разрешили короткую беседу. Выяснялись в основном факты, важные для розыска преступника.

Федин физически чувствовал себя неплохо: раны поверхностные, внутренние органы не повреждены. Но морально… Потерять жену, с которой прожил четыре десятка лет… Да что говорить! Старик отвечал на вопросы вяло, через силу, то и дело вытирая слезы.

Мне допрос давался не менее тяжело. Плечи и спина болели жутко. По словам заведующего отделением, от перелома позвоночника спасла развитая мускулатура плечевого пояса, самортизировавшая удар — обошлось сильным ушибом и сотрясением мозга при падении с лестницы.

Но более всего угнетало ощущение вины перед Фединым за случившуюся беду, связанную — никаких сомнений! — с моим появлением в его квартире. Разум протестовал против самосуда, ссылаясь на объективные обстоятельства, однако сердце ныло не переставая…

С грехом пополам общими усилиями с парнями из угрозыска мы восстановили примерную схему происшедшего.

Очевидно, меня вели от самого родного города. Проследили до гостиницы, засекли визиты к Фединым, к Ирине… Как догадались об интересе к журналисту? По принципу обратной связи: зашли за мной в подъезд, по световому табло лифта определили этаж, прочитали фамилии жильцов на вывеске у подъезда, связали с посещением редакции… Говорю во множественном числе — странно! Вроде бы никаких сомнений — Степанов, но… Одним словом, Альберт понял, что его вычисляют. На следующее утро, дабы окончательно убедиться, набрался наглости и от моего имени позвонил главному редактору: уточнить, мол, номер квартиры, который записан неразборчиво! Разговаривал с секретаршей. С «самим» та соединять отказалась. И, помятуя стычку накануне, вообще вежливо послала подальше, подтвердив тем самым Алику правильность догадки о направлении моих поисков. Бандюга решил проучить неугомонного детектива и одновременно убрать человека, способного — кто знает, что там ляпнет, репортер? — дать ниточку.

По злой гримасе судьбы Федин набрал мой номер в гостинице, когда там шуровал Степанов, воспользовавшийся ротозейством уборщицы и горничной. Длинные гудки продолжались долго — подлец не решался взять трубку. Но любопытство победило осторожность. Обрадованный Николай Адольфович, приняв Алика за меня, попросил срочно зайти, так как припомнил исключительно важный факт. Это всполошило убийцу и заставило действовать незамедлительно с прямым риском нарваться на меня, что в конечном итоге и получилось. Жаль, с небольшим, но роковым опозданием! Тем не менее орудовал Степанов — отдадим должное — с завидным хладнокровием. На качественное обставление моей компрометации времени не оставалось, но пути отхода предусмотрел: вспомним заблокированный этажом ниже лифт — обычная палка — и стройку, где удобно держать оборону…

Что же за факт хотел сообщить Николай Адольфович? Факт, который Федин не открыл под пыткой ножом, чем вынудил убийцу затянуть расправу?

Взбудораженный моим приходом, старик долго не мог уснуть и ворошил домашний архив… Память — банковский сейф, перегруженный сокровищами: наскоком, с кувалдой не возьмешь, но коль сумел подобрать ключик — богатства твои! Ключом для Федина послужила запись беседы с неким врачом, сохранившаяся в одном из рабочих блокнотов. Пометки датировались концом восемьдесят пятого года.

Пожилой хирург, длительное время практиковавший в дальних и малонаселенных районах области и перебравшийся в город под пенсию, делился разными любопытными историями из своей лекарской жизни. В числе других — про операцию аппендицита одному охотнику в маленьком поселке, затерявшемся в тундре.

Приехал, понимаешь, бородатый и лохматый пациент на снегоходе сам, хотя чувствовал себя прескверно. Его с ходу отправили в операционную — чуть-чуть и начался бы перитонит. Обошлось. При оформлении карточки больной назвался Робертом — редкое имя. Врача заинтересовал молчаливый охотник, живший — по слухам — безвылазно на зимовье и наезжавший в поселок два раза в год. И заинтересовал тем, что среди собратьев по промыслу распространилась молва, будто отшельник бьет зверя… из лука! Пользуется оружием мастерски! Хирург хотел познакомиться с уникумом поближе, но тот сбежал из больницы, не потрудившись дождаться снятия швов.

Доктор и похвастался журналисту: довелось даже северного Робин Гуда лечить!

В то время, когда состоялась беседа, личность Роберта — Робина в сознании Федина не ассоциировалась со скрывающимся от правосудия убийцей. Но ныне под влиянием событий, случившихся спустя десяток лет, и моего рассказа про лук, использованный убийцей, давний эпизод приобрел новую окраску.

Николай Адольфович, изрезанный преступником, не проболтался, но тот, ведомый каким-то звериным чутьем, буквально за полминуты до моего вторжения, спрятал выложенный на стол блокнот себе в карман… В потрепанной книжечке, между прочим, содержались имя, отчество и фамилия врача и, вдобавок, домашний адрес.

Федин помнил: Вадим Лукин… Остального назвать не мог.

Ребята из областного управления восприняли все чрезвычайно серьезно и запустили машину на полную катушку, стремясь отыскать бывшего доктора раньше убийцы.

Уже вчера вечером выяснилось, что Лукин Вадим Кириллович мирно скончался годом раньше. Однако сыщики оставили засаду в квартире, где теперь проживал с семьей сын покойного — благо следов убийцы поблизости пока не обнаружили.

Милиция перекрыла гостиницы, вокзалы, притоны и прочие места вероятного появления преступника — обычное дело. Одновременно в исторический поселок, где оперировали Робин Гуда, вылетела опергруппа…

* * *

Лежать в больнице невыразимо скучно, а в чужом городе — того хуже.

Прежде словоохотливый Федин замкнулся, потрясенный обрушившимся горем. Сам бесед не затевал, на мои робкие попытки поговорить реагировал скупо и нехотя — в основном отмалчивался, предпочитая отгородиться от окружающего мира завесой глухоты. Впрочем, это ему плохо удавалось и без моего вмешательства.

Многочисленные родственники и знакомые навещали старика по несколько раз на дню, выражая тем самым участие и моральную поддержку.

Я испытывал от посещений двоякое чувство. Присутствие постороннего сковывало Николая Адольфовича, и мне приходилось погулять в коридоре иногда по целому часу — удовольствие сомнительное, принимая во внимание ноющую от каждого неловкого движения спину.

С другой стороны, посетители приносили тонны снеди, большей частью достававшиеся мне из-за скромных возможностей журналиста. В столовой я питался всего однажды — в день прибытия в обитель милосердия.

А в целом временами становилось завидно и одиноко…

Ирина забежала в первый вечер с испуганными и мокрыми глазами, но я категорически запретил ей впредь появляться здесь: не по этическим соображениям, а из опасений за ее здоровье — мало ли, что на уме у Алика? Недаром же мне пенял Сысоев: все, к чему прикасаешься, — гибнет…

И надо же такому случиться?! На исходе третьего дня любимый майор спас меня от тоски, появившись на пороге палаты собственной персоной!

Естественно, что местные связались с нашими сыскарями и скоординировали направления работы. Логично, что кто-то из оперов должен был сюда прикатить — осмотреться на месте. И все же я не предполагал, что начальство отпустит столь ценного «кадра»!

Свидание двух друзей по духу напоминало знаменитую встречу великого комбинатора и непутевого сына лейтенанта Шмидта на московском вокзале, запечатленную на страницах незабвенного «Золотого теленка»:

— «Командор! — закричал он (Балаганов — авт.)

— Нет, нет, — заметил Бендер, защищаясь ладонью, — не обнимайте меня. Я теперь гордый».

— Константин! — закричал он (Сысоев).

— Нет, нет, — заметил я, защищаясь ладонью, — не обнимайте меня. Я теперь хворый.

Не похоже? Ну коль и приврал, то исключительно по форме. По уровню же внутреннего пафоса одно другому вполне соответствовало.

Федин поднялся с кровати, сухо поздоровался с моим гостем и осторожно проковылял к выходу из палаты — долг платежом красен.

— Как ты?

— Нормально, — отмахнулся я.

— Слава Богу!

— Исповедоваться?

— Я уже перетолковал с коллегами — в курсе, — успокоил Сысоев.

— Поделись — второй день не балуют вниманием.

— Практически — ничего! Подняли на ноги всю область: чешут частым гребнем — ноль целых хрен десятых… — Майор с досадой шлепнул ладонью по колену.

— И в поселке?

— Там контингент кочевой — по контрактам, по вербовкам. Из тех, кто жил десять лет назад, — мало кто остался. И те, знай, одно: был охотник Роберт — зверя бил из лука, только сгинул куда-то — и следа не осталось…

— Когда сгинул?

— Доподлинно неизвестно, но по отрывочным данным — примерно через год после той операции.

— В восемьдесят шестом?!

— Ага… — подтвердил майор. Сказал беззаботно, а выражение моего лица махом насторожило. — На что намекаешь, а?

— Замятин со Слепцовым в восемьдесят шестом ошивались где-то рядышком — странное совпадение!

— Полагаешь — дорожки пересеклись?

— Может быть… Стоп, Митрич! Кочевники кочевниками, только какой-то учет все равно существовал: временная прописка, кадровые документы находящихся в поселке организаций, закупочные акты заготконторы, наконец!

— Чего им делать — дружкам — в такой дыре!

— Кто его знает? Во всяком случае, проверьте, — настаивал я. — Ты уже мог убедиться, что самые невероятные версии на поверку оказываются реальными!

Сысоев отвернулся.

Собственные ошибки признавать всегда тяжко. Но намек не преследовал цели уязвить майора за упрямое отрицание возможности «воскрешения» Степанова. Не мне судить, случилось ли бы тогда то, что случилось с Федиными… Но раз произошло именно так — я имел полное моральное право на настойчивость.

Сыщик понял, не обиделся и не обозлился. Он протянул руку, которую я крепко пожал.

— Какие новости дома?

— Все по-старому… Таню похоронили на деревенском кладбище — так хотела мать… Ухажер-челнок из-за этого на церемонию не пришел — у них с матерью и раньше-то отношения не складывались… Перевертышева найти не можем. Один из его знакомых якобы видел Рому на вокзале — брал билеты на поезд, однако определенно утверждать не берется: пьяненьким был. Честно говоря, боюсь, что он обознался, и гниет фотограф где-нибудь под пеньком в лесу…

— Но Алик-то подался следом за мной!

— Так и Рома пропал за сутки до твоего отъезда, — напомнил майор.

— Долго еще?! — раздался нетерпеливый голосок.

В проеме распахнутой двери стояла… Геля!!! Рядом с нею — Николай Адольфович с грустной улыбкой на лице!

«Великая сила — женское обаяние», — машинально отметил я про себя, переводя взгляд на заерзавшего вдруг на табурете Сысоева.

— Товарищ майор в стратегических целях пожелал беседы с тобой тет-а-тет, полагая, что мое присутствие помешает полету твоей дедуктивной мысли! — на одном дыхании «заложила» сыщика девушка. Тот предусмотрительно отошел к окну.

— Из меня нынче драчун аховый. Потом поквитаемся, старый интриган!

Успокоившийся Митрич рассмеялся. Тем временем Геля приблизилась и обняла меня с осторожностью, которую обычно соблюдают при обращении с хрустальными изделиями. Обряд завершился целомудренным поцелуем в лоб.

— Спасибо, милая, — дай тебе Бог! — поблагодарил я голосом умирающего.

— Прекрасно выглядишь, — не согласилась она. — И перестань кривляться. Николай Адольфович устал: пусть полежит, отдохнет. Твоя очередь гулять! — И Геля предупредительно подставила плечико, помогая мне встать.

На лестничной площадке, куда мы с ней удалились от слоняющихся по отделению пациентов, не произошло ничего такого, ради чего стоило конспирироваться.

Я пытался лезть с нежностями — Геля активно уклонялась, подробно расспрашивая о здоровье, передавала приветы от Никодимыча и несла всякую чепуху. Затем поменялись ролями с единственным отличием: я ее здоровьем не интересовался — к чему вопросы, если есть глаза, а они находили девушку прекрасной — как всегда! На третьем этапе соло вновь досталось мне — краткий экскурс — в дела последних дней.

Кончилось тем, что объявили отбой и мы вернулись в палату, не глядя друг на друга — стыдливые дети, стесняющиеся взяться за руки.

Сысоев и Федин мирно беседовали. При нашем появлении майор заторопился: режим — святое! Пообещали заглянуть завтра.


Не спалось… Пересчитаны тысячи верблюдов, отфильтрованы глубоким дыханием кубометры воздуха — бесполезно.

Федин также маялся — днем предстояли похороны.

За полночь мы смирились с судьбой и впервые за больничный период знакомства заговорили о том, о сем. Акцент закономерно сместился на Робин Гуда.

Дома у Николая Адольфовича за неимением времени я поверхностно познакомил его с подробностями гибели Замятина и Слепцова и сейчас наверстывал упущенное. Он сам желал этого вопреки логике, по которой обсуждать кровавые похождения убийцы жены — бередить рану и доставлять себе новые мучения.

Однако я давно свыкся с нелогичностью окружающего мира… К тому же подсознательно стремился разговорить Федина, заставить думать, копаться в памяти и, возможно, найти там еще какую-нибудь занимательную вещицу, способную нам помочь.

И он нашел! Но абсолютно в противоположной стороне…

— Перевертышев? — переспросил журналист. — Когда-то слышал эту фамилию.

— Роман мотался по стране — работал фотографом в разных газетах, — подсказал я, затаив дыхание.

— Да-да! — обрадовался старик. — Фотограф!

— Вы хотите сказать… — Я не завершил фразу и приподнялся от охватившего меня волнения.

— Некий Перевертышев — фамилия примечательная! — недолгое время служил у нас в областной…

— Когда?!

— Дайте вспомнить, голубчик… По-моему, в середине восьмидесятых. Я с ним непосредственно не соприкасался — точнее не скажу, но имя некоторое время было в редакции на слуху в связи со скандалом… Господи, Костя!!!

И до него-таки дошло!

— Какой скандал, Николай Адольфович? Да успокойтесь вы!

— Того Перевертышева уличили в изготовлении порнографии.

Как не вспомнить Ромину квартирку!

— Поймали за руку, — продолжал Федин. — Одна работница, которую он пригласил домой, случайно наткнулась на пачку снимков… Хозяин опрометчиво оставил ее одну в комнате — то ли кофе варил, то ли что-то стряпал на кухне… Словом, дамочка проявила любопытство и от нечего делать совала нос в разные углы. И нашла! Полбеды, если бы в конверте лежали обычные фотокарточки, переснятые с «Плейбоя». Но среди изображений нагих женщин гостья узнала… парочку приятельниц, работающих в издательстве(!)…

Ай да Рома!

— …и не придумала ничего лучше, как стибрить карточки! Не знаю, как они потом попали к главному редактору — люди разное говорили, — только дело приняло оборот нешуточный. Главный наш — убежденный партиец — передал материалы в милицию. Судить фотографа не судили, а из газеты с треском выперли. Из города же он сам сбежал.

Так! В родной город Рома вернулся во второй половине восемьдесят шестого — его школьные приятели как раз недавно обзавелись семьями. Прибыл прямо отсюда отращивать подпаленные крылышки! Вопрос в другом: когда Перевертышев приехал в Архангельск?

— Недолго, говорите, работал?

— С полгода, наверное, а то и меньше, — сказал Федин.

Великолепно! Значит, Роман врал… Он был тут одновременно со школьными приятелями. Не встречался? Ерунда! В совпадения — сотый раз повторю! — не верю! Но почему врал Перевертышев?

Прийти к определенному выводу я не успел — оконное стекло разлетелось с оглушающим звоном, впустив в комнату поток свежего воздуха.

— Вы живы? — шепотом спросил Федин.

Он, видимо, тоже не успел испугаться — все произошло молниеносно.

— Жив…

— Надо включить свет и позвать сестру. Наверное, сквозняк?

Тут вы ошибаетесь, Николай Адольфович. Не сквозняк виноват. Вы не слышали свист рассекаемого воздуха? Я слышал! И не пуля попала в стекло — не ее тембр и частота. Влетевшая штуковина не обладала скоростью свинцовой дурочки и значительно превосходила ее весом!

Я сел, осторожно нащупал босыми ногами шлепанцы, опасаясь порезать пальцы, и вдоль стены прокрался к окну.

Выглянул. Прибольничный парк, как и положено белой ночью, был тих и пустынен. А в палате, на полу среди осколков, валялся камень, пробивший окно. Чуть в стороне белела смятая бумажка, в которую, судя по всему, метатель завернул булыжник.

«Поиграем?» — предлагал таинственный стрелок.

Кривые печатные буквы…

Но такой ли уж он таинственный — северный Робин Гуд?

* * *

— Бросали от клумбы с анютиными глазками, — сказал Сысоев. — Следы обуви есть, но… — Он щелкнул пальцами: ясно, что глухой номер, — идентификации не подлежат.

К приезду майора в палате навели порядок, в окно вставили стекла — красота!

Вообще говоря, остаток ночи мы с Фединым провели бурно: давали показания примчавшейся оперативной группе, переезжали временно в другую палату, общались с переполошенной дежурной сестрой, которой пришлось успокаивать и себя, и остальных больных в отделении. К девяти часам нас вернули в «исходное состояние».

Но уснуть так и не смогли: Николай Адольфович получил одежду и в сопровождении родственников отбыл на похороны, а ко мне прикатил Сысоев вместе с рыжим Геной Левиным — местным светилом уголовного розыска.

— Собственно, не это главное, — успокоил Гена, имея в виду следы. — Ты как насчет передвижения?

Провокационный вопрос.

— До клозета — запросто, дальше — не уверен.

— Мы вычислили бывшего начальника заготконторы в поселке, куда Роберт и другие охотники сдавали добычу — надо бы поговорить, — пояснил рыжий.

Заманчивая перспектива. И чего это они меня хотят взять в долю?

Митрич угадал ход мысли, перемигнулся с Левиным и вкрадчиво заметил:

— Понимаешь, Костя, Рубинштейн в некотором роде не любит милицию…

— Сидел? — сообразил я.

— ОБХСС его повязал. Вышел в девяносто первом. Официально он вряд ли захочет вспомнить что-нибудь путное.

— А ты — лицо нейтральное, — поддакнул Гена.

— Подошлите агента — какие проблемы?

Проблемы, очевидно, имелись, потому что сыщики опять переглянулись.

— Он крайне осторожен, — промямлил Левин. — Требуется специальная подготовка.

— Ага! И тут выхожу я в ослепительно белом костюме, сую ему в нос лицензию и с ходу заполучаю офигенную информацию!

— Вроде того, — развеселился Сысоев. — Не в костюме, а в полосатой пижаме!

— Несчастный в психушке?

Оба заливисто заржали.

— В травматологии… в больнице пароходства… Ногу сломал, — сказал отсмеявшийся рыжий. — Сложный перелом — госпитализирован.

Теперь понятно. Всегда готовый послужить во имя высокой идеи, я деловито уточнил:

— Легенду накропали?

Они, дополняя друг друга, обрисовали суть в общих чертах.

— Остальное — на твое усмотрение, — разрешил Левин.

Переезд обставили в лучших традициях шпионских фильмов: «скорая» к служебному выходу, молчаливые санитары с носилками на колесиках… Жаль, что не предусмотрели капельницу и прибор для искусственного дыхания!

— А Федин? — поинтересовался я, удобно полеживая в салоне рафика. Сопровождающие устроились менее комфортно, скрючившись на боковых сидениях.

— Не беспокойся, — заверил Сысоев.

— И отработайте тему: Перевертышев — газета — порнография.

— Спасибо за напоминание, — поджал толстые губы Гена.

Он обиделся и молчал всю оставшуюся дорогу. Митрич не открывал рта из профессиональной солидарности.


Формальности разрешились быстро, и я очутился на престижной койке у окна в палате на троих. По комфорту, вернее, по отсутствию такового, бокс ничем не отличался от предыдущего: тумбочки, застиранное белье, умывальник с капающим краном, вафельные полуполотенца.

Кроме Льва Рувимовича с подвешенной ногой, здесь восстанавливался работяга-алкоголик с редкой фамилией — Иванов, выпавший по пьянке с третьего этажа из окна собственной квартиры. Будь он трезвым — сломал бы шею, а так последствия ограничились сотрясением головного мозга и переломом мизинца на левой руке. У нас парня выперли бы на следующий день — лечись, дорогой, дома! Но на Севере, как я уже отмечал, люди заботливые и чуткие…

Мы отдыхали после обеда. Решающее сближение с объектом интереса состоялось в процессе употребления холодных и липких макарон по-флотски, которые мы со Львом Рувимовичем принимали в постелях, от всего сердца ругая кухню последними словами.

Ничто не объединяет людей сильнее, чем общий враг.

— Спит… — Рубинштейн поставил пустую тарелку на тумбочку и скосил маслянистые живые глаза на соседа слева. — Все время спит. Поест и снова спит!

— Каждому свое…

— Нет, вы подумайте, — не унимался бывший заготовитель. — Вторые сутки жрет и спит!

— В туалет ходит?

Рубинштейн удивленно посмотрел на меня и уточнил:

— Тогда: жрет, спит и… ходит! Во жизнь!

Кипучая натура Льва Рувимовича не иссякла к седьмому десятку годков, прожитых на грешной земле, и в условиях ограничения в передвижении и недостатка общения требовала выхода.

— Я не сионист — ни Боже мой! Но чтобы еврей вел такой образ жизни — никогда!

— Не все же русские лентяи.

— Я разве говорю? Эх, молодой человек, Рубинштейн — старый конь: многое видел, многое знает, многое помнит… Четверть века в тундре!

— Удивительно… Как вас сюда занесло?

— Судьба… — Лев Рувимович многозначительно вздохнул. — Грешен: с молодости обожаю слабый пол. Через него и завяз на краю света!

— Несчастная любовь?

— Несчастная?! — он даже присел на ложе от возмущения. — Посмотрите на меня, Костя: добавьте волос, уберите морщины, плесните нахальства в глаза — подхожу я на роль отверженного?

— Нет! — засмеялся я.

— То-то же…

Рубинштейн вновь откинулся на подушку.

— Мою первую супругу звали Зоей. Приличная еврейская семья, квартира в Москве, тесть — чин в НКВД. И какой чин, скажу я вам! «ЗиС» — к подъезду утром, спецпаек, госдача… Дочь — в МГУ, зять — ваш покорный слуга — в «плехановке»! Все рухнуло в одночасье… — Он состроил скорбную гримасу. — Благодетеля взяли ночью — свои же! — подвизался в команде Абакумова. Улавливаете?

— Читал…

— Шлепнули через две недели как американского шпиона — «кукурузник» вождя народов изгадил, но на что-то новенькое мозгов не хватило! И вся семья, заметьте, следом пошла: теща — на кладбище от инфаркта, Зоя — из университета с волчьим билетом, я — на сто первый километр — для профилактики…

— Хорошо — не посадили, — посочувствовал я.

— Что толку? В столицу — заказано, жена уезжать — ни в какую: хоть поганое — но свое. Родина до третьего колена… Развелись. Поработал в Туле, переменял дюжину женщин и встретил Катеньку… Настоящая славянка: кровь с молоком, коса пшеничная, глаза — Средиземное море! Она как раз диплом получила редкий: техник-зверовод по пушнине. И что вы себе думаете? Плюнул на все и укатил с нею сюда.

Лев Рувимович гордо вскинул голову, словно собирался повторно совершить в жизни подвиг.

— И тоже занялись пушниной?

— Угадали — тридцать с лишним лет, молодой человек! Сколько, фигурально выражаясь, мягкого золота протекло через эти руки!

Он выставил сухие темные кисти с узловатыми пальцами и для пущей важности потряс ими.

— Обидно… — огорчился я.

— Обидно?!

— Не в том смысле… Обидно, что уже не работаете: мне бы с вами раньше познакомиться.

— Интересуетесь мехами?

— В настоящее время — да! У меня свое дело — торгово-закупочное предприятие. Подвернулся выгодный вариант с песцами, вот и приехал сюда, чтобы приобрести партию шкур. И надо же — угораздило…

Я потянулся и поморщился, будто бы от боли.

— Так вы не здешний?

— Точно, — сказал я и назвал город.

Бьюсь об заклад, что огонек интереса мелькнул в глазах Рубинштейна.

— Да-а, в маленьком городе — движение маленькое. А у нас понакупили иностранных машин и водительских прав — спасу нет. Ездить-то не умеют!

По прибытии в палату я представился товарищу по несчастью жертвой дорожного происшествия: переходил, мол, улицу в неположенном месте.

— Вот и не знаю, сколько пролежу… Дело стоит!

— Кому вы рассказываете?! И кого вы перед собой видите?

— Кого?

— Леву Рубинштейна знали промысловики от Мезени до Амдермы! Это вам о чем-нибудь говорит, молодой человек?

— Ну-у…

— Правильно — не говорит. А то, что я поставлял пушнину в… — Он перечислил несколько известных московских и петербургских фирм, чья реклама последние годы не сходила с экранов телевизоров.

— Серьезно?

— Эх, Костя-а… — с горечью протянул гигант меховой индустрии. — Беда одна: в гнусном государстве и законы гнусные! Дураки их пишут, дураки исполняют, а умные люди страдают!

— Куда вы клоните?

— Зависть — страшный порок человеческий. Из-за чего распяли Христа мои соплеменники? Из зависти! Через нее же меня и подставили!

В комнату вошла пожилая медсестра, держа судно.

— Оправляться будете?

Она выжидательно застыла возле Рубинштейна. Тот умоляюще посмотрел на меня. Я понял и отвернулся к окну.

— Приходилось? — кивнул он вслед удалившейся женщине.

— Нет.

— Счастливчик!.. Полное впечатление обделавшегося! Фу… Больше всего в колонии меня мучило знаете что? Грязь!

— До отсидки дошло?

— А я что говорю? Два годика… Судья порядочная попалась: за пару песцовых шуб дала меньше меньшего. Мне червонец корячился, — неожиданно по-блатному сообщил Лев Рувимович. — Изумительные шубы — для Кати заказывал… Светлая ей память — умерла в прошлом году. Знаете, какая лучшая черта в русских женщинах? Верность! Не прокляла, не бросила — дождалась старого дурака.

Проснулся Иванов.

— Ужин скоро? — хрипло осведомился он.

— Такой разговор испортил! — в сердцах воскликнул Рубинштейн.

— Чо?!

— Скоро-скоро. Слышишь, кружками звенят?

— Угу… Пойду, отолью.

Он неверной походкой поплелся к дверям.

— И почему кто-то вываливается с балкона и на второй день спокойно шляется между туалетом и столовой, а я падаю на крыльце родного дома и получаю осколочный перелом со смещением?!

Эх, жизнь…

* * *

Миновал вечер, миновала ночь, утро следующего дня…

Мы с Рубинштейном обсудили все на свете — благо третий постоялец продолжал исправно спать и не мешал.

Тем не менее никак не удавалось зацепиться за основной для меня вопрос — Лев Рувимович повода не давал, а самому лезть на рожон не хотелось: старик отнюдь не прост — я держал в уме его реакцию на упоминание о нашем городе.

Накануне перед отбоем позвонил Левину. Он огорчился отсутствием результата, так как и у них не случилось ничего выдающегося. Но согласился, что форсировать события не стоит. Решили ждать.

Я ждал аккурат до обеда, а потом…

— Что вы читаете? — полюбопытствовал сосед.

Сегодня подали приличный молочный суп и котлету с пюре — Лев Рувимович встретил тихий час в благодушном настроении.

— Тут, оказывается, есть библиотека… Взял первую попавшуюся книжонку. — Я продемонстрировал потрепанный томик и уточнил: — Англо-саксонский эпос.

— Серьезная штука.

— И увлекательная: сказания, легенды, саги… И, что интересно, центральное место отведено Робин Гуду!

— Да?!

Колкий взгляд из-под кустистых седых бровей. Оставалось демонстративно углубиться в чтение.

— Знаете, Костя, а я таки вспомнил, что как-то общался с вашими земляками.

— Возможно, — равнодушно обронил я. Чего мне это стоило!!!

— Да-да, — согласился Рубинштейн. — Мир тесен… Приезжали к нам в поселок двое. Сколько же лет прошло?.. С десяток, пожалуй…

— Вряд ли я их знаю.

— Мир тесен — не я сказал. Или у вас большой город?

— Верно: чем черт не шутит! — Я проявил некоторую заинтересованность и даже отложил книгу в сторону. — Может и, правда, знакомы — привет передам! Как их звали?

— Кажется, одного Сергеем, а второго… Забыл. Ну, не важно… Пробыли они неделю, накупили, естественно, пушнины. Кто, вы думаете, им помогал?

— Конечно, вы!

— Размах у ребят был не тот — средств маловато. Однако из малого получается большое — мой девиз. Потому и возился с ними.

— Неужели помните всех клиентов? Столько лет, столько сделок!

— Не всех… Но некоторых!

— И мои земляки попали в число избранных?

— Тому имелась причина. — Рубинштейн окинул меня задумчивым взглядом — то ли стряхивал пыль с ячеек памяти, то ли колебался: сказать — не сказать? — Странная история, — решился наконец продолжить он. — Долго ломал над ней голову в свое время…

— Обожаю тайны!

— Не смейтесь… Там, как и в вашей книженции, участвовал Робин Гуд — северный, так сказать.

Я всеми силами старался унять дрожь волнения…

Затерянный на границе тайги и тундры поселок… Чем хороша северная глушь? Тем, что здесь мало кого интересует: кто ты и откуда. Народ пришлый — пестрый. Милиция? Один участковый на тысячи квадратных километров. Видят его раз в пять лет, да и то соберет дань с браконьеров и — в районный центр водку пить. Прописка? Ерунда. Трудовая книжка? На кой леший? Главное, руки бы правильно росли. Любопытство — верх непристойности. Лучше уж ножиком побаловаться по пьянке… Словом, свои законы, свой уклад, свои нравы.

Новый жилец на одном из самых отдаленных зимовий — не предмет для досужих обсуждений. Избегает людей? Так у каждого свои проблемы. А добрый охотник — всему поселку прибыток.

Роберт навещал Рубинштейна два раза в год: привозил на собаках тюки с добычей, получал деньги, отоваривался патронами, солью, спичками и прочими товарами первой необходимости, без которых не прожить.

Интерес к нему возник неожиданно: поползли слухи, будто охотится мужик с луком на птицу — куропаток в основном. Нет, о капканах не забывал — стрелой шкуру попортишь, но… Сам Лев Рувимович лично не видел процесса, а со случайными очевидцами беседы имел. В очередной приезд молчаливого сдатчика попробовал того разговорить — бесполезно: Роберт лишь отшучивался. Молва же вскоре окрестила стрелка Робин Гудом.

И вот в марте восемьдесят шестого — через два года с лишним после появления Роберта в тех краях — добрались в поселок Сергей с другом. Пожили маленько, решили коммерческие вопросы… Захотелось им и поохотиться. Попросили у Рубинштейна егеря в провожатые — из местных. По стечению обстоятельств Робин Гуд как раз подъехал «сдаваться» заготовителю. Гости, успевшие прослышать о диковинном охотнике, загорелись: «Договорись, Лев, хотим с ним попромышлять». Рубинштейн сомневался в положительном исходе переговоров, но уступил напору гостей и свел их с Робертом. К огромному удивлению всех отшельник согласился. Утром он увез приятелей к себе на зимовье…

— К вечеру, — продолжал рассказчик, — ваши земляки вернулись на снегоходе, загодя взятом на прокат у одного из поселковых. Охоту хвалили, показывали трофеи, а на следующий день с попутным вертолетом отбыли, прихватив купленный товар. — Рубинштейн сделал паузу, как опытный актер перед заключительной репликой: — Больше Робин Гуда никто не видел!

— Как это?!

Сердце колотилось, аж в ушах отдавало.

— Или я ничего не понимаю в жизни, или… — Он оборвал фразу вполне драматически.

— Полагаете, что они его…

— Ничего я не полагаю! — вдруг раздраженно перебил Лев Рувимович. — Жизнь меня научила, Костя, не делать категорических выводов! — И уже спокойнее пояснил:

— Север есть Север! Всякое бывало… Люди замерзали. От них оставались лишь обглоданные песцами скелеты. Другие тонули в прорубях — таких не находили вообще… Когда по осени Роберт не прибыл в поселок, энтузиасты — я не относился к их числу — наведались на его зимовье.

— И что?

— Наткнулись на полное запустение. И никаких следов жизни! Сгинул человек…

— А запасы провизии, а шкуры?

— Верно соображаете…

Он поглядел на меня с каким-то новым выражением: недоверия или… — трудно понять.

— Верно соображаете, молодой человек. Шкуры отсутствовали, зато провизии хватало с избытком.

— Расследование проводили?

— Не смешите меня! Милиции бы только честных бизнесменов в мошенников переделывать, а не ловить уб…

Он поперхнулся и замолк.

— И вы с этим жили?

— Слушайте, какое мне дело до Робин Гуда и ваших земляков? Какое дело было до них всему поселку?! Кому интересны мои умозаключения!!! Своих забот хватало…

Лев Рувимович сердито-обиженно засопел длинным носом.

— Вы дали мне в руки мину замедленного действия. А если я найду тех ребят и освежу их память?

— И заодно доведите до сведения, что они… — Рубинштейн вновь осекся.

— Ну-ну, договаривайте!

— Некоторые обстоятельства заставляют меня думать, что Роберт жил на зимовье не один.

— С кем?! — крикнул я.

Экс-заготовитель удивленно повел бровями.

— Какой вы чуткий — принимаете все близко к сердцу! Или я не прав?

— Мировой детектив! Никогда не читал ничего подобного! Женщина?

— А я знаю? Ходили разговоры… Он же никого близко к зимовью не подпускал. — И добавил: — При жизни… Но лежанок-то в домике было две. И обе с бельем.

Я тупо смотрел в потолок.

— Пойду, пожалуй, в туалет…

Дежурная медсестра без лишних вопросов позволила позвонить из комнаты врачей.

Левина долго искали по кабинетам, но все же нашли. Новость не привела его в состояние шока, ибо он уже в нем пребывал: Геля и Митрич вторые сутки лопатили архив областной газеты и абсолютно точно установили, что в мае восемьдесят шестого Перевертышев вместе с корреспондентом Раевским побывали в служебной командировке в злополучном поселке. Через два месяца после посещения его Замятиным и Слепцовым!

К требованию забрать меня из больницы не позднее завтрашнего утра Гена отнесся с пониманием…


— Надо же, как долго… Наверное, проблемы? — поддел дружески Лев Рувимович.

— А?.. Есть немного…

— Хороший вы мальчик, Костя, но сыщик неважный.

Смеялся он беззвучно, сотрясаясь щуплым телом и придерживая руками подвешенную ногу.

Следует ли уточнять, что я потерял дар речи?

— Вы допустили ошибку: в книге, якобы взятой в библиотеке, нет маленькой детали… — Он потянулся к своей тумбочке, достал оттуда томик Чехова и показал титульный лист с казенным штемпелем. — Извините, что полюбопытствовал — прятали бы подальше.

Выстрел в десятку — что уж говорить!

— Впрочем, я — старый лис. Первое подозрение возникло в связи с названием города. Вы в самом деле там живете?

Я подавленно кивнул.

— Потом — пушнина, потом — Робин Гуд… Собственно, я догадался, кто передо мной, а книга подтвердила правильность выводов. Совпадений не бывает, так?

— И вы мне рассказали?! Хотя, говорят, не перевариваете милиционеров…

— Верно, — сказал он серьезно. — Но и в правилах бывают исключения. В данном случае, я бы не стал таиться, явись вы при погонах — в открытую!

— Почему?

— У дедушки Левы никогда не будет внуков… Его сына-студента убили в Ленинграде… Ваш ровесник, между прочим… Милиция не нашла преступников… Из-за этого я ее не люблю, а не за свою «девяносто третью прим».

— До сих пор вы молчали!

— Меня никто не спрашивал, — парировал Рубинштейн.

До самого утра он не проронил больше ни слова. Лишь на прощание, жмурясь от бьющих в окно солнечных лучей нового дня, попросил:

— Не сочтите за труд потом сообщить: прав я или нет.

Я пообещал.

* * *

Мы обедали втроем за ажурным столиком летнего кафе. Рядом неспокойно плескалась Двина. Было пасмурно, но тепло. Чайки пикировали на подымающуюся к поверхности воды рыбу и с победными криками взмывали вверх, демонстрируя добычу… Какое счастье снова очутиться на воле! Обрести свободу передвижения и вдыхать не запах лекарств, а нормальный городской воздух с примесью пыли, автомобильных выхлопов и прочей дряни — такой родной и привычный.

При ходьбе спина побаливала, но сидеть вот так — одно удовольствие.

По молчаливому взаимному согласию под окрошку и рыбное жаркое мы воздержались от обсуждения служебных вопросов. С подачи Гели, посетившей, как выяснилось, десяток здешних магазинов, разговор вертелся вокруг проблем снабжения архангелогородцев продовольственными и промышленными товарами.

Сысоева мало трогали особенности местных рыночных отношений и разница в ценах — он равнодушно пережевывал пищу, занятый собственными мыслями. Поэтому говорила в основном Геля, а я разыгрывал живой интерес, хотя тема, признаться, и меня заботила не больше, чем Митрича: просто нравилось смотреть на девушку и болтать о пустяках — соскучился, наверное…

Пришла очередь мороженого, и Сысоев не выдержал.

— Ничего не получается! — пожаловался он, роняя кусок пломбира с кончика ложки.

— Руками попробуй, — откликнулся я дельным советом.

Майор пропустил грубоватую «подначку» мимо ушей и с досадой заметил:

— Концы с концами не сходятся…

— Ты о чем? — спросила Геля.

В мое отсутствие они так «притерлись», что даже перешли на «ты».

— Допустим, что Робин Гуд и Степанов — одно лицо. Сбежав из тюрьмы, он подается в глушь — понятно. По стечению обстоятельств на него натыкаются земляки. Допустим опять же, что друзья не сразу признали одноклассника: жизнь Альберта потрепала, к тому же — лохматые волосы и борода… Но он-то не мог не признать бывших приятелей!

— Не мог, — согласились мы.

— Значит, узнал и все равно уступил уговорам вместе поохотиться — продолжал майор. — Зачем? Задумал поквитаться?

— Условия подходящие, — поддержала Геля.

— Хорошо. Предположим — гости вовремя сумели раскусить Роберта и, сориентировавшись, нанесли удар первыми. Труп надежно спрятали…

— Спустили под лед, например, — вставила девушка.

— Да! Затем вернулись в поселок и улетели на Большую землю. Вот почему Слепцов был уверен, что на мостике в сквере Замятина порешил из лука не Степанов-покойничек.

— Так какие же концы не сходятся? — выразил недоумение я.

— Как о событиях на зимовье узнал Перевертышев? Он приезжал в поселок — верно, но прошло лишь два месяца, и охотника в то время еще никто не хватился!

Ясно, что мучает Сысоева. Вопрос, действительно, интересный! Из трех-четырех других, заботивших лично меня, он выглядел не самым важным. Майор же, судя по всему, придерживался иной точки зрения.

— Вы с Геной хорошо тряхнули Раевского? — спросил я.

Утром, пока Геля забирала меня из больницы, — майор на пару с рыжим Левиным навещали журналиста, с которым Роман ездил в поселок. Подробно о состоявшейся беседе Митрич не распространялся, ограничившись скупым: «Ничего путного!», когда встретил нас перед обедом в заранее назначенном месте — у драматического театра. Теперь мне захотелось узнать содержание разговора подробнее.

— Ерунда, — отмахнулся Сысоев. — Вечером прибыли, переночевали, в первой половине следующего дня встретились с геологами, записали, сфотографировали и привет! Все! Ни о каком Робин Гуде Раевский слыхом не слыхивал, а Роман от журналиста никуда не отлучался…

— Тогда остается одно, — высказалась Геля. — Кто-то из двух друзей сам проболтался Перевертышеву.

— И дал повод к шантажу, — скептически продолжил майор.

— Ну и что? Роман воспользовался нечаянным признанием, начал тянуть деньги из приятелей, тем надоело платить — восстали. Тогда Перевертышев прикончил Сергея в назидание Слепцову и…

— …тот терпеливо ждал очереди и загодя заказал себе гроб! — перебил Митрич.

Геля смутилась, сознавая шаткость выдвинутой версии.

— Давайте посмотрим под другим углом, — предложил я, отодвигая опустевшую вазочку из-под мороженого. — Что кроме подпольной фотолаборатории с дорогим оборудованием заставляет думать, будто Перевертышев занимался шантажом? Ничего! Напротив, обстоятельства поездки в поселок исключают такую возможность: Роман не знал о Робин Гуде и о похождениях школьных товарищей. Он вообще не ведал о самом факте их пребывания в этих краях.

— Работая в газете, Перевертышев мог слышать что-то о побеге смертника: фамилию, имя… — робко проговорила Геля.

— Вряд ли… Два года минуло — раз, короткий стаж — два! Да и прибавим пущенный властями слух о смерти беглеца при задержании… Знай Роман о Степанове, он не преминул бы открыться приятелям и, уж абсолютно точно, выложил бы все нам, когда произошли убийства — какой смысл скрывать? Уверен: он ничего не знал о судьбе Алика и совершенно искренне запаниковал, убежденный — после гибели Слепцова окончательно — в происках вернувшегося из юности мстителя. Других врагов адекватного масштаба фотограф за всю свою жизнь не нажил.

— Складно, — согласился Сысоев, почесывая макушку. — И где тогда, по-твоему, находится Перевертышев?

— Повторюсь: на том свете!

— У тебя есть кандидат на роль убийцы? — спросила Геля.

— Есть! Человек, живший вместе с Робин Гудом на зимовье…

— Ты серьезно?! — не поверил Митрич, нервно дернул рукой и выронил чайную ложку. Она со звоном упала на каменные плиты, устилавшие террасу кафе.

— Веришь в сказки заготовителя мехов? Блажь! — твердо заявила моя коллега.

— Как хотите…

Я скорчил из себя обиженного и гордо отвернулся, сосредоточив внимание на проплывающем мимо сейнере.

— Эй! — Геля потрогала пальчиком мой локоть. — Кто же он?

Я отодвинулся вместе со стулом.

— Прямо — непонятый гений! — усмехнулся майор.

— Говори, Костя! — потребовала девушка.

С детства помню: женщинам следует уступать место в автобусе…

— Ладно, — смилостивился я. — Порассуждаем. Вариант сожительницы отпадает.

— Почему? — оживилась Геля.

— Памятуя Федина: общества Алика женщины долго не выдерживали. Чтобы мстить убийцам, подруга должна была любить Степанова до беспамятства. Во-вторых, ее нынешний возраст — от тридцати пяти до сорока с гаком — ставит под сомнение прыжки с балкона на балкон на высоте четырнадцатого этажа. Вторая кровать на зимовье — также аргумент…

— Ну-ну, — с иронией пробормотал Сысоев.

— Следующий вариант — друг — более вероятен. Какой-то субъект аналогичным образом скрывается от закона — вдвоем веселее. Но и здесь возникают существенные «против»: что же такое совершил он, раз не смел показываться в поселке, предоставив замазанному по уши в крови собрату рисковать в одиночку? Почему загорелся жаждой мести почти через десять лет?! Наконец, где он был, когда Замятин и Слепцов расправлялись с Робертом? Рядом? Гости не посмели бы действовать при свидетеле или прикончили бы и его тоже.

— Так! — майор напрягся и заметно подался ко мне — кажется, сообразил.

— Другое дело — не мог вмешаться по объективным причинам и таился поблизости, наблюдая за расправой со сжатыми кулаками.

— Ребеночек?! — вскочил Сысоев.

— Конечно! Представьте картину: отец ото всех скрывает существование дитя — к зимовью никого близко не подпускает. На случай неожиданных гостей ребенок предупрежден: прятаться в кустах и носа не показывать. И вот Степанов возвращается не один. Через какое-то время вспыхивает конфликт, заканчивающийся смертью Робин Гуда. Перепуганный человечек в отчаянии, но боится обнаружить себя — работает инстинкт самосохранения. Однако убийц он запомнил хорошо…

— Подожди! — не выдержала Геля. — Откуда на зимовье взялся ребенок?

— На воле Алик находился в общей сложности весьма недолго. Мы знаем одну женщину, с которой у него сложились более-менее длительные отношения: Ольгу Масленникову — официантку. Они продолжались около года — в семьдесят первом Степанов вновь сел. Если ребенок ее — к тому и склоняюсь — то в восемьдесят пятом ему исполнилось тринадцать или четырнадцать лет. Возраст достаточный, чтобы начать разбираться в жизни.

— Стоп! — скомандовал майор. — Как он дитя-то у Масленниковой заполучил? Федин же говорил: уехала та из города. Алик не знал — куда! И о ребенке журналисту не заикался!

— Н-да, сложный вопросик, — согласился я. — Ольга могла забеременеть перед самым арестом сожителя — он элементарно пребывал в неведении. Переехала на новое место, родила, а отец узнал о наследнике значительно позже — после побега!

— То есть? — не поняла Геля.

— Алик смылся из тюрьмы, но на зимовье объявился не сразу. Сравните сроки побега и появления в поселке — пара-тройка месяцев вылетает. Где был? Что делал? Вдруг он случайно наткнулся в своих скитаниях на Масленникову?

— Теоретически, — сказал Митрич. — Практически же…

Всем видом он выражал сомнение.

— И ты утверждаешь, что Ольга отдала ребенка?! — ахнула наша дама. — Бред!

— Добровольно — нет, но если Алик использовал силу или обман…

— Фантастика! — возразил Сысоев. — Если ребенок тринадцать лет прожил с матерью…

— Если — с матерью! — выделил я. — Существуют, не забывайте, интернаты и детские дома. Алику с его богатым воображением и хитростью не представляло труда заморочить голову подростку и склонить к побегу.

— Сумасшествие! — воскликнула Геля, сжимая пальцами виски.

— Костя, — вкрадчивым голосом обратился Сысоев, — с некоторых пор я уважаю твою интуицию — лично имел счастье убедиться. И все-таки ты перебарщиваешь!

— Опровергни — чего проще?!

— Не собираюсь. Второй обитатель зимовья — да! Только не ребенок!

— Напрасно ты столь категоричен. Человек, убивающий подобным образом, — псих, маньяк! Идиотские записочки, слежка, нападение на Федина, камень в окно — дополнительные тому свидетельства. Для него происходящее — игра. Он находит в ней наслаждение. Извращенный ум! Замятин убит в скверике предка — случайность? Слепцов — в родильном доме, где появился на свет — тоже случайность?! Нет, нет и нет! Это — элементы ритуала! Дитя росло, вынашивая планы мести, пестуя и подпитывая в себе навязчивую идею — зрело физически и морально! Созрело! И убийства не закончатся — вкус крови опьяняет… Помяните мое слово! Не удивлюсь, если убийца сейчас где-то рядышком и с улыбочкой наблюдает за нами!

Сам не заметил, как разволновался: орал в полный голос! На нас обратили внимание за соседними столиками и зашептались.

Под впечатлением услышанного Геля переменилась в лице и принялась осматриваться — проняло! Сысоев тоже украдкой зыркнул туда-сюда. Потом сообразил, что смешон, и сконфузился.

— Заканчиваем базар! — прошептал он. — Пошли к Левину.

Мы расплатились с теряющей терпение буфетчицей и отправились в управление милиции.

* * *

«Золотая» голова Гены приятно оживляла унылую серо-зеленую цветовую гамму служебного кабинета.

Весть о возможном участии в деле второго обитателя зимовья Левин воспринял с энтузиазмом.

— Почему бы нет? Сколько может быть сейчас парнишке?

— Года двадцать два — двадцать три, — подсказала Геля, всегда питавшая склонность к арифметике.

— Замечательно! Опиши-ка, Костя, еще разок того — в квартире Федина.

— Маловато будет, — предупредил я честно. — Роста среднего, поджарый… джинсы-бананы, такая же куртка, на голове — колпак. Хорошо подготовлен физически — ловкий, гад!

— Жестокий, хладнокровный, — добавил сам Левин. — Тундровая закалка сказывается!

— Не знаю, не знаю, — пробормотал Сысоев, ощущая, что остается в меньшинстве.

— Как я понимаю, расстояние от поселка до зимовья приличное, — сказала Геля. — Неужели измученный дорогой и пережитым подросток-одиночка не привлек внимания кого-нибудь из жителей? Почему не обратился за помощью? И как выбрался затем из поселка?

— Навыки охотника пригодились, — живо откликнулся Гена. — Осторожность, умение маскироваться и все такое прочее. Не уверен, рассказывал ли Степанов сыну всю историю своей жизни, но что-то несомненно открыл. — надо же было как-то оправдывать причины их вынужденного одиночества в тундре! Поэтому парень побоялся поднимать шум и предпочел тихо убраться оттуда.

— Как? — напомнила девушка.

— На вертолете — иного способа достичь Большой земли там нет.

— На вертолете?! — усомнился Сысоев. — Легко сказать…

Левин пожал плечами: хочешь — верь, хочешь — не верь.

— Одного боюсь: придуманная вами красивая версия практически не подтверждается фактами, — не сдавался майор. — Не завела бы она в тупик, дорогие мои!

— Ты продолжаешь верить в происки Перевертышева? — спросил я. — Или есть какие-то иные варианты?

Сысоев не выдержал устремленных на него взглядов трех пар глаз, отвернулся к окну и глухо проговорил:

— Не знаю… Во всяком случае, мне пора возвращаться домой — хорошего помаленьку.

Мы поняли его и не осудили. Здесь пульс расследования замедлился: впереди предстояла рутинная работа — долгая и с туманными перспективами. Там, дома, помимо проблем с этим делом, у отделения Митрича хватало других забот — новые насильственные преступления, пусть и не такие серьезные, валились на головы его сотрудников ежедневно. Их тоже надо раскрывать!

— Ближайший поезд через два часа, — сообщил Левин.

— Угу…

В комнате воцарилось неловкое молчание.

— Ой! — Гена звонко хлопнул себя ладошкой по лбу. — Забыл совсем! Звонили по «междугородке» — ждут связи! — Он оторвал листок от перекидного календаря и протянул Сысоеву. Тот пробежал глазами запись и передал бумажку мне.

— Никодимыч! — обрадовался я, увидев номер родного агентства.

Дозвониться удалось на удивление быстро. Как и полагается настоящим мужчинам, умело скрывающим природную сентиментальность, мы свели нежности к скупым вопросам о здоровье. Щадя милицейскую казну, мы коротко обменялись новостями. У шефа их было меньше: Романа не нашли, трупов не прибавилось, одноклассника, который навел Алика на Ларису, пока не вычислили…

— Повтори фамилию, — потребовал Никодимыч, когда я заговорил о подруге Степанова.

— Масленникова Ольга.

Шеф сопел в трубку, я затаил дыхание и ждал, предвкушая сюрприз.

— Все верно! — провозгласил шеф торжественно. — Некая Масленникова Ольга Валентиновна училась со всей компанией в одном классе!

— А-а-а?! — Мой вопль получился сродни крику солдата, раненного в живот разрывной пулей. Митрич, Левин и Геля повскакивали со стульев, ошалело тараща глаза. — Где она?

— Не ори — перепонки лопнут! — возмутился Никодимыч. — Ольга умерла в начале восемьдесят третьего года.

— Умерла?!

— Самоубийство. Повесилась у себя дома.

Сысоев выхватил трубку, нахально оттолкнул меня в сторону. Я пролетел два метра и занял место в партере на подвернувшемся под ноги стуле.

— Привет! Где она жила? На Вологодской? Точно?.. Так… Так… Так! Помню! Мы перезвоним…

Неслыханная наглость: вмешиваться в служебный разговор представителей другого ведомства и самочинно его обрывать! Мент есть мент!! Однако последующий монолог майора снял с него часть вины — в моих глазах, по крайней мере:

— Женщина жила одна. В милицию обратились из магазина, где она работала продавцом: третий день, мол, ни слуху — ни духу. Поспрашивали соседей — и они женщину не видели. Короче, взломали дверь и обнаружили пропавшую в петле… Я тогда опером был на другой зоне, но весь отдел подняли по тревоге: думали, что убийство — тело умершей покрывали синяки и ссадины. Выяснили, что дама вела, так сказать, антиобщественный образ жизни: пьянки, мужики, скандалы.

Соседи вспомнили очередного гостя, навещавшего ее накануне исчезновения — за пару дней. Визит вылился в ссору. Правда, обошлось без криков и разрушения мебели, поэтому милицию жильцы дома вызывать не стали. А на следующий день мужчина исчез. Хозяйку видели мельком: непривычно тихую и словно не в себе. Затем из квартиры вообще перестали выходить… Розыски гостя так и не успели начать, потому что судебные медики сделали вскрытие и абсолютно категорично заявили: повесилась сама, а телесные повреждения получены за несколько дней до смерти. Следователь рассудил: свела счеты с жизнью на личной почве. Дело, естественно, закрыли…

— Где ты раньше был? — с упреком высказалась Геля.

— Не могу же я помнить фамилии всех самоубийц — их вон три-пять за каждые сутки!

Прав он, конечно… И случай этот запомнил лишь из-за первоначального предположения о насильственном характере смерти женщины.

Телефонный аппарат разразился длинными трелями. Левин взял трубку, послушал и молча подал мне.

— Какого черта! — воскликнул Никодимыч.

Качество связи теперь ухудшилось — голос доносился будто бы из Китая.

— Сысоева спроси, — посоветовал я.

— Так что у вас там с Масленниковой? — спросил меня шеф.

Я разъяснил.

— Если приезжал Альберт и самоубийство — следствие их общения, то снимается два вопроса, — подытожил он.

— Первый — кто подсказал координаты Ларисы, — согласился я. — А второй?

— О ребенке, — ответил шеф. — Ольга сболтнула Альберту — реакцию того не трудно представить.

— Да, возможно именно это обстоятельство и спасло ее от расправы — благородный отец пощадил мать, подарившую ему сына, — позволил себе сыронизировать я.

— Напрасно насмехаешься! Самому пропащему из нас ничто человеческое не чуждо. И сына-то он отыскал — разве не доказательство?

— Того же и нам желаю: найти и поскорей.

— Так ищи! — предложил Никодимыч. — Ниточка там — у вас!

Святая простота — где?!

— Подумай, — нажал шеф. — Мне отсюда хуже видно!

— Кстати, Митрич сегодня выезжает.

— Пусть Гелю захватит.

— Зачем?

— Батьку ее в больницу собираются класть…

Никодимыч помялся и добавил:

— Ничего страшного, но… Кроме дочери у него никого нет.

— Передать ей трубку?

— Не надо… Сам скажи — поласковей…

Гонца, принесшего плохую весть, в старину убивали. Геля воспитывалась в иные времена. Выслушав неприятное известие, она расстроилась и всерьез озаботилась.

— До отхода поезда — всего ничего! Давай собираться, — обратилась девушка к Сысоеву.

В глазах майора на секунду возникло радостно-счастливое выражение. Это мне не понравилось: неуместное — полбеды. Хуже, что в совокупности с другими мелкими штришками оно наводило на вполне определенные и неприятные для меня выводы.

В гостинице, куда нас подвез любезный Левин, открылась деталь и того хлеще: вещи Гели хранились в одноместном номере Митрича!

— Заботливый у тебя сопровождающий, — шепнул я девушке, улучив момент, чтобы не слышал Сысоев.

— Внимательный не в пример некоторым, — парировала та. — Мне достался двухместный, а соседка не внушала доверия.

— Кому?

— Мне! — рассердилась Геля. — Чего тебя разбирает, а?

На самом деле — чего? Давно пора привыкнуть к аксиоме: жизнь — штука непредсказуемая… И нам ли — крутым парням — грустить!

По дороге на вокзал Левин утешал коллегу-сыщика:

— Не волнуйся, старик, мы сделаем все возможное! Будем искать летчиков, которые в те времена работали на той рейсовой линии…

— Прибавь челночные полеты и одиночные переброски грузов, — мрачно вставил Сысоев.

— Адский труд! — согласился рыжий.

— Лучше поднять старое уголовное дело по разбою и найти адрес Масленниковой в Соломбале, — заметил я. — Если бы раньше подсуетились…

— Кто же думал? — отозвался Левин. — Прямой интерес к Ольге возник из-за ребенка…

— Да, — поддержала Геля. — Подружек хорошо бы отыскать.

— Отыщем! — самонадеянно провозгласил Гена.

Мне бы его оптимизм… Хотя я уже понял, что имел в виду шеф, намекая на имеющуюся у нас ниточку. Если наши оценки поступков Степанова достаточно точны, то оставленный в младенчестве матерью ребенок был подобран отцом после побега из тюрьмы. А это означает, что мальчик находился где-то неподалеку от Архангельска. Нужна только маленькая подсказка, чтобы вычислить это место…

Мы с Левиным сдали отъезжающих проводнице и, не дожидаясь отправления, смылись.

* * *

— Как твоя спина? — поинтересовался Гена, будто бы между прочим.

— Сносно.

— Может, у меня поживешь? — Он пригнул голову к рулю и через лобовое стекло окинул взглядом снизу вверх здание гостиницы для моряков, возле крыльца которой притормозил минуту назад.

— Опасаешься за мою безопасность? Не боись: я осторожный…

— Вдруг «джинсовый» крестник снова на хвост сядет?

— Тайный переезд в другую больницу сбил бедолагу со следа. О перемене гостиницы он также не знает. Да и ваша служба наружного наблюдения таскается за мной с самого утра — непременно уже бы заметили конкурента.

— Засек?! — удивился и одновременно огорчился Левин.

— Нет, — успокоил я. — Интуиция подсказывает. Странно, если бы вы не воспользовались возможностью половить рыбку на живца!

— Честно говоря, переживал, что неправильно поймешь, — воспрял духом рыжий. Затем он передал мне ключи от номера с брелоком в виде якоря и упреждающе добавил: — Пятый этаж. К администратору не ходи — фамилии твоей в картотеке нет.

— А вещи?

— Обижаешь! — улыбнулся Гена. — До завтра!

Я вышел и прощально махнул рукой вслед умчавшемуся «жигуленку».

Под влиянием демократизации общества в гостинице ликвидировали приставучих и вредных дежурных на этажах, и я свободно поднялся в свою новую обитель.

Комната выглядела чистой и опрятной. Кровать, тумбочка, телевизор, душ и туалет — полный комфорт. И телефон в придачу. Синяя дорожная сумка стояла на журнальном столике.

Я достал туалетные принадлежности и залез в душ. Вечер грозил пройти бесцветно и впустую.


Еще на вокзале Левин сослался на близящийся конец рабочего дня в учреждениях и решил начать поиски в служебном архиве, в аэропорту и в детских домах утром, обещая выпросить у начальства максимальное количество помощников. Что ж, им тут виднее… От него же узнал, что Федин, похоронив жену, вернулся в больницу: не столько долеживать и лечиться, сколько, я думаю, старику не хотелось маяться в одиночестве в пустой квартире, где случилась беда.

Из остальных немногочисленных знакомых моему обществу обрадовалась бы лишь Ирина. При условии продолжающегося плавания механика с «Тойотой». Уцепившись за эту мысль, как за спасательный круг, я побрился и переоделся к вечернему выходу в свет.

Спустя полчаса, такси высадило меня у знакомого розового дома.

— Костя! — выдохнула креолка, сверкнув от радости глазами, и прыгнула мне на шею. Прием развеял тревожное ожидание — фарватер оставался чистым. — Слава Богу! Я с ума сходила от неизвестности! Как ты себя чувствуешь? Выглядишь хорошо! — ворковала она, тормоша и подталкивая меня в гостиную.

— Все прекрасно! — единственное, что успел выговорить я, прорвавшись сквозь обрушившийся словесный водопад. Дальнейшие попытки пресек жаркий поцелуй….


Через полчаса, взъерошенные и довольные, мы обессиленно отодвинулись друг от друга.

— Теперь я спокойна: со здоровьем у тебя — порядок! — лукаво провозгласила Ира, накидывая халат.

— Вообще-то врач прописал покой…

— Психический или физический?

— Э-э… Психический, наверное…

— А кто возражает? — Она счастливо рассмеялась.

— Не желаешь повеселиться? — предложил я.

— Ой, давай передохнем!

— Ты не поняла. Пойдем в ресторан?

— В ресторан?!

— Потанцуем, поболтаем, поедим…

— Ты голодный? — забеспокоилась креолка.

— Нет! Пошли, а?

— Ну, если настаиваешь… — В ее голосе не исчезло сомнение.

— Тысячу лет не был в кабаке с красивой женщиной!

— Льстец!

Но комплимент все и решил.

Сборы длились сравнительно недолго — для женщины, конечно. К чести Ирины, я не успел окончательно загрустить, когда она появилась из спальни в сверкающем легком платье.

— Как?

Она смотрелась великолепно, и я сумел издать только тихий восхищенный свист.

— Разве под такую штуку можно еще что-то надеть?

— Ревнуешь?

— Никогда! Проявляю элементарную заботу о здоровье ближнего — ночами прохладно!

— Я — закаленная, — безапелляционно заявила Ирина. — Куда идем?

Услышав название ресторана в Соломбале, она нахмурилась и капризно сморщила носик.

— Фи-и…

— Какие проблемы?

— Далеко… И кабак — не шик!

— Кто говорил: с тобой — хоть на край света?

— Я такое говорила?!

— Не спорь! На такси мигом домчим.

— Только ради тебя…

— А я о чем?!

* * *

Мне сегодня положительно везло: и добрались быстро, и свободные места нашлись. И не просто места, а столик на двоих, затаившийся в укромной нише зала. На первый взгляд интерьер и реквизит выглядели вполне прилично, но на поверку — стулья скрипели, столик шатался, потолок поблек от табачной копоти. Зато оркестр наяривал от души — в ушах звенело. И беседовать со спутницей приходилось на пределе возможностей голосовых связок.

Кузнечики, кузнечики

в траве стрекочут тихо —

ведут неторопливый разговор,

— запевал солист.

Кузнечики, кузнечики

над речкой Кузнечихой —

я вас люблю послушать

до сих пор,

— браво вторили ему остальные музыканты.

— Нравится?! — крикнула Ирина, отложив нож и вилку. Вопрос я угадал по артикуляции губ.

— Что?

— Песня!

— Хорошая!

— Нашего барда — Саши Позднякова! — с гордостью сообщила она.

Песенка нравилась не только нам. Абсолютное большинство посетителей сорвалось со своих мест и лихо выкидывало коленца на танцевальной площадке и в проходах между столами. Буйство достигло апогея на последнем куплете: к припеву подключились десятки разнокалиберных глоток. Дрожали стены, пол и потолок. Рев восторга удлинил звучание завершающего аккорда.

— Славно гуляют! — констатировал я, пользуясь наступлением относительного затишья.

— Север! — рассмеялась Ирина, приступая к горячему.

— За тебя! — провозгласил я, наливая в фужеры шампанское.

— За тебя! — поддержала креолка.

Чокнулись и поцеловались.

Обстановка не располагала к работе. А ведь именно за этим я притащил сюда Ирину.

Устойчивость персонала — прерогатива солидных «метрополей» и прочих «интуристов». В среднего класса заведениях текучка сильнее, но долгожители встречаются. В заштатных кабачках и десятилетний стаж — редкость.

И все же я надеялся на чудо. Надеялся обнаружить официантку, бармена, посудомойку на худой конец, — сохранившихся здесь с начала семидесятых и трудившихся бок о бок с Ольгой Масленниковой. Утопия? Да! Но охота пуще неволи…

Официантки — все как одна — были молоды. Возраст швейцаров также не вселял надежд, если служивые не носили попугайскую униформу с момента достижения половой зрелости…

Грустно, граждане!

И вдруг снизошло озарение. Оно посетило меня за медленным танцем. Крепко прижимая партнершу, я тупо следил полуприкрытыми глазами за окружающими и на какой-то миг задержался на лысом трубаче с обвислыми усами. Дяденьке давно перевалило за сорок!

Боясь упустить шанс, я продолжал изучение кандидата, не давая Ирине передышки пять песен подряд.

— Больше не могу! — взмолилась она после очередных «буги-вуги».

У меня и самого ноги подкашивались. Между тем музыканты сложили оружие и удалились в недра служебных помещений ресторана.

— Жди меня — и я вернусь! — коротко пообещал я креолке, проводив даму за столик и чмокнув в щеку.

— Костя… — слабо воспротивилась она.

— Мигом, дорогая!


Поплутав по коридорам, я услышал хохот за одной из дверей и вошел без стука.

Компания весело брякала стаканами, закусывала и курила.

— Здравствуйте!

— Здорово! — ответил за всех гигант — бас-гитарист.

— Разрешите вас на одну минуту, — кивок в сторону трубача.

— Зачем? — удивился тот, роясь в памяти.

Моего портрета там не имелось.

— Секрет! — интимно улыбнулся я.

— От друзей секретов нет, — чванливо запротестовал лысый.

Выпитое влияет не на всех благоприятно.

На дюйм вынырнувшая из нагрудного кармана пиджака красная обложка произвела магическое действие: лица мужиков разом вытянулись и поскучнели.

— Так бы сразу и дышал, — с укором проговорил трубач, поднимаясь.

— Он — скоро! — обнадежил я остающихся.

Беседовали мы тут же, в коридоре.

— Константин.

— Сева…

— Давно лабаешь в этой конторе?

— Давненько.

— Года два?

— Четвертной вот-вот стукнет! — обиделся Сева.

— Молодец! — похвалил я и «взял быка за рога»: — Масленникова — официантка…

— Ольга?! — С души трубача явно упал камень: мента, оказывается, интересуют дела давно минувших дней, а он-то думал… — Конечно знаю! — обрадовался Сева. — А чего случилось, а?

— Многое…

Неопределенность ответа его озадачила.

— Столько времени прошло… И вдруг?!

— Служба, Сева. Ты девушку хорошо знал?

— Знал… Приехала откуда-то из-под Москвы. Ей повезло: у нас вакансии были, и комнату сразу дали. Неподалеку тут…

— Отменная память! — поддел я. — И других девочек также здорово запомнил? Их, наверное, сотни две у вас сменилось?

Трубач смешался. Ничего, проверка не помешает.

— Она — не «другие», — промямлил он. — Видная… И опекун был… Такого не забудешь!

— Алик?

— Он! — Глазки собеседника странно блеснули. — Не у всех же баб дружки на инкассаторов нападают!

— Верно. Ну и?

— Уволилась, как сожителя посадили.

— Уехала?

— Да.

— Куда же?

— На родину, говорили…

— Адресок, где жила Ольга, не подскажешь?

— Там сейчас Заяц живет.

— Кто такой?

— Зайцев — наш гитарист. Комната по сей день за рестораном осталась. Правда, хозяев столько перебывало…

— Зови Зайца!

Он неохотно поплелся к товарищам.

— В чем дело? — задиристо подскочил щуплый паренек с жиденькой косичкой на затылке. Трубач маячил у него за спиной.

— В шляпе! — доходчиво пояснил я, буравя шустрого глазами.

Тот моментально осадил лошадей и принял смиренный вид.

— Уже лучше, — похвалил я. — Тебя, голубок, соседи, часом, не обижают?

— Меня?! — хмыкнул он. — Нет!

— Добрые люди, да?

— Бабки… Одной — сто, вторая — на пяток помоложе.

И заливисто заржал, довольный собой.

— С детьми разъехались?

— Да ты что?! С детства живут в этой конуре!

— Адрес?

Парень переглянулся с трубачом и без особого желания назвал.

— Спасибо, ребята, — свободны!

Я четко крутанулся на каблуках и почти строевым шагом пошел в зал. Они смотрели в спину и балдели…

Мой стул занимала туша со всклокоченными волосьями на громадной голове. Занимала и непринужденно пила шампанское из моего фужера. Пила и говорила…

Говорила женщине всякие гадости, принимая во внимание искаженное гневно-брезгливой гримасой личико Ирины.

— Эй! — ласково похлопал я борова по плечу.

Мутные хмельные глазенки воззрились на меня.

— Чо?!

— Сударь, не соблаговолите ли вы освободить место?

Вежливость и изысканность стиля обращения гость воспринял как личное оскорбление.

— Чё?! — повторил он грозно, приподнимая толстый зад.

Захват запястья — и рука заломлена за спину. Параллельно большим пальцем я надавил на впадину за ушной раковиной.

— Ой-ой-ой! — тонко заголосил идиот.

— Куда? — спросил я, усиливая захват.

— Иди в жопу!

— Понял.

Мы чинно пересекли зал, не привлекая особого внимания погруженных в собственные проблемы посетителей. Лишь однажды на протяжении пути к вестибюлю жертва дернулась, но удар носком по правой икре унял потуги к сопротивлению.

В мужском туалете, дверь в который боров открыл лбом, я сказал:

— Выполняю ваше пожелание, сударь!

И врезал коленом по необъятному седалищу. Промахнуться было невозможно.

Он и не промахнулся, распахнув лбом вторую дверь — теперь уже в кабинку — и угодил головой точнехонько в унитаз. Экзекуция завершилась водной процедурой с помощью весело заурчавшего сливного бачка.

Жестоко? Да. Но впечатляет и, главное, имеет весомый воспитательный эффект…


— Что ты с ним сделал? — забеспокоилась Ирина.

— Освежил.

— Он — из местных!

— Откуда знаешь?

— Сказал… Лучше уйдем, а то испортят вечер.

— Уйдем, но по иной причине.

— Какой?

— Забежим в гости — это рядышком.

Креолка не посмела спорить.

Мы расплатились и вовремя: наметанный глаз приметил растерянные блуждания по залу тройки субъектов — не иначе ищут дружка. Не трудно догадаться, что затем наступит наш черед.

К счастью, исчезнуть удалось незаметно для заинтересованных лиц.

— Ловко ты! — похвалила Ирина, когда мы прошагали пару кварталов. Она благодарно прижалась к моему локтю, заметно дрожа от возбуждения.

Попавшийся навстречу мужчина толково подсказал, как отыскать нужную улицу.

— Здесь! — остановился я, заметив табличку с номером.

Двухэтажный дом времен первых пятилеток. Свет горел в трех окнах. Остальные обитатели, вероятно, спали в столь позднее время.

— Неудобно беспокоить, — проговорила креолка, введенная в курс дела по дороге. — И наряд у меня… не того…

— Верно, в сопровождающие блюстителя порядка мало подходишь.

— Постою в подъезде.

Ну до чего умная и тактичная женщина!

— Постараюсь быстро… — ободрил я.

Три жетона с фамилиями — три звонка. Последовательно нажал все.

Понадобилось повторить операцию, чтобы за дверью прошаркали ноги.

— Кто?

— Милиция.

— Посреди-то ночи?!

— Вопрос жизни и смерти!

Образовалась темная щель на ширину цепочки.

Мое усталое лицо и легкая улыбка произвели благоприятное впечатление при тусклом свете лампочки над лестничной площадкой.

Металлическое бренчание — и дверь открылась. В длинном коридоре успели зажечь светильник.

Пожилая женщина в заношенном халате сурово и выжидательно смотрела на меня.

Я продемонстрировал обложку удостоверения с полустертыми буквами «МВД СССР», оставшуюся на память о милицейской молодости. Женщина не потрудилась заглянуть внутрь — какое счастье! — и пригласила войти.

Кругом витал запах старого жилья.

В небольшой комнате Нина Зиновьевна устроилась на кровати с металлическими спинками, мне же указала на венский стул.

Отдав дань вежливости дежурными фразами о здоровье, я спросил напрямик:

— Ольга Масленникова здесь проживала?

— Ольга! — Хозяйка аж переменилась в лице. Сонливое выражение мгновенно сменилось настороженностью. — Эко, вспомнили…

— Так здесь или нет?

— Где она?

— А вы не знаете?

— Я-a?! Слушай, мил человек, чего тебе надо?

— Нас интересует ее жизнь, — сдался я, опасаясь увязнуть в глупой игре в вопросы.

— Почему?

— Потому что Ольга умерла!

— Давно?! — ахнула женщина. Настороженность пропала — осталась искренняя грусть в подслеповатых глазах.

— В восемьдесят третьем году. И смерть ее имела очень серьезные последствия для многих людей. Думаю, вы способны нам помочь разобраться и предотвратить новые несчастья…

— Ой!

— Вот-вот! Вы ладили с Ольгой?

— Жили душа в душу… Бедная! Все тот черт виноват — не к ночи будь помянут! Прости, Господи…

Она повернулась к иконе в углу и дважды перекрестилась.

— Кто?

— Альберт… Бандюга — одно слово! Людей поранил, семью разрушил, ребенка без отца оставил…

— Стоп, Нина Зиновьевна! Давайте-ка по порядку.

— Словно вчерась и было…

Масленникова не скрывала, что приехала на Север за длинным рублем. С работой и жильем решилось быстро, но девушка не собиралась задерживаться в городе — хотела подготовить трамплин для прыжка на какое-нибудь судно дальнего плавания. К желанию заработать примешивалось стремление повидать мир. В те времена ресторан часто оккупировали моряки, и он стал окошком в мечту: познакомиться с нужными людьми — благо девочка смазливенькая — и схватить птицу счастья за роскошный хвост. Но удача не улыбалась…

Однажды — минуло несколько месяцев — Ольга вернулась с работы растревоженная и поведала Нине Зиновьевне, живо принимавшей участие в судьбе девушки, о нежданной встрече с одноклассником, забредшим в ресторан поужинать. Тот освободился из лагеря, ищет работу. За какое преступление сидел, Масленникова соседке так и не сказала. Обмолвилась лишь вскользь, что за дурное, хотя и не один виноват в случившемся — попался по дурости. Далее Альберт начал посещать ресторан регулярно и быстро спустил заработанные в заключении деньги. Некоторое время Ольга кормила школьного приятеля из жалости за свой счет, затем Алик устроился в слесарную мастерскую. Из той же жалости и не гнала, не питая лирических чувств. Однако ухаживания, проводы домой после работы трогали сердце. На фоне неустроенности и одиночества в чужом городе рядом появился какой-никакой, а все-таки друг, с которым вместе десять лет учились. Альберт остался ночевать раз, другой… Потом принес чемодан с вещичками.

Заявления в ЗАГС не подавали, хотя парень сперва вроде бы и предлагал. Видимо, Ольга не желала до конца расставаться с мечтой о далеких странах.

Еще через три месяца Альберт изменился на глазах: сошелся с компанией уголовников — пьянки, дебоши, драки… Вскоре соседка воочию убедилась: Степанов притащил домой дружков и устроил разгул, закончившийся потасовкой — один из приятелей полез к Ольге. На следующий день между молодыми состоялся крупный разговор. В результате новых увеселений больше никогда не было, зато сам Альберт повадился пропадать: на сутки-двое. Иногда исчезновения затягивались до недели. Ольга устраивала сцены, выбрасывала вещи сожителя в коридор. Тот клялся, заверял…

А в один прекрасный день… жестоко избил девушку. Нина Зиновьевна хотела вызвать милицию, да Масленникова категорически запретила. И с того момента все покатилось по наклонной плоскости! Степанов возымел, вдруг, власть над Ольгой, основанную, вероятно, на страхе. Наглел больше и больше: побои повторялись с соблюдением конспирации — при отсутствии в квартире соседей.

Нина Зиновьевна неоднократно предлагала выставить чудовище из квартиры, но Масленникова твердила одно: «Боюсь — он меня убьет!». И все чаще прикладывалась к рюмке, превращаясь из бойкой и знающей себе цену девушки в безвольную тряпку…

Конец кошмару положила весть об аресте изверга, стрелявшего в инкассаторов. От чумы избавились!

Пролетел месяц. Ольга начала понемногу приходить в себя и… новый удар: обнаружила, что беременна. Врачи категорически запретили аборт из-за некоторых физиологических особенностей. Масленникова сходила с ума от отчаяния. Будущая мать призналась сердобольной соседке в намерении отказаться от ребенка, зачатого против ее воли пьяным Альбертом.

Тогда Нина Зиновьевна отправила несчастную пожить к сестре в пригород — Исакогорку: придет срок, родит, а там видно будет. При увольнении из ресторана Ольга пустила слух среди сослуживцев об отъезде на родину. Ту же версию подкинули остальным соседям.

Масленникова временно подрабатывала до декрета в столовой рядом со своим новым домом. Нина Зиновьевна неизменно навещала девушку.

Родила Ольга мальчика, а на четвертый день сбежала из больницы, отказавшись от ребенка…

— Оставила у сестры записку, — вздохнула хозяйка. — «Прости, тетя Нина…».

Она достала из-под подушки платок и промокнула навернувшиеся на глаза слезы.

— И все?

— На Новый год прислала открытку, а потом — ни слуху, ни духу!

— Какова судьба мальчика?

— Не знаю, милый… В родильном обещали отдать в Дом малютки. У меня самой на нервной почве язва открылась — в больницу положили.

— Открытка сохранилась?

— Потерялась… Да я и так помню. Отписала, что вернулась к маме — все хорошо. Заклинала не говорить Альберту, коли тот когда-нибудь объявится.

— Не появился?

— Нет, слава Богу!

— Какое же имя дала Ольга сыну?

Нина Зиновьевна снова горестно вздохнула:

— Не давала она имени… Велела записать любое и обязательно чужую фамилию. Даже отчество врачам не назвала.

— Прямо, партизанка Лара! — воскликнул я, не в силах скрыть разочарования.

Женщина сурово насупилась.

— Зачем вам ребенок-то?

— Ранее вы никому все это не рассказывали?

— Никто и не интересовался… Ты вон первый спохватился за двадцать с лишним лет.

— А вторая соседка?

— Глухая с молодости. Кроме нас с Ольгой, никто про дите не ведал. Сестра моя — не в счет!

— Точную дату рождения мальчика помните?

— А как же! Десятое декабря.

Зацепка сеть — уже легче.

Я извинился за поздний визит.

— Чего там… Неужто сынок в отца удался? — неожиданно спросила Нина Зиновьевна, провожая меня к выходу.

— Наверное…

В сообразительности старушке не откажешь!

Синхронно со щелчком запираемого замка что-то стукнуло у меня в мозгу. Ноги затормозили на середине лестничного пролета между вторым и первым этажами.

Очень не нравились две вещи: потухшая лампочка и гробовая тишина внизу. Мое отсутствие затянулось. Креолка должна была измаяться и замерзнуть в своей тунике — где же звуки согревающего притопывания? Свинство рассуждать подобным образом, однако…

Ощущение опасности, как известно, обостряет органы чувств человека. Это и позволило мне если не расслышать, то угадать подозрительный шорох под лестницей.

Света белой ночи, проникающего сквозь «обделанное» мухами окошко, хватало лишь для того, чтобы различать контуры предметов, но для отражения нападения неизвестно кого и неизвестно с чем — маловато.

Вернуться и попросить спички?

Решение за меня принял гитарист Зайцев, чей голос отчетливо прозвучал вслед за звуком открывшейся в подъезде двери:

— Тьфу, черт! Чего людей пугаешь?!

Звонкий шлепок, глухой вскрик «Бля!» и топот. Я ринулся вниз, рискуя поломать ноги.

Повторный выкрик с добавлением «Ой!» вырвался изо рта гитариста, когда мы столкнулись. Не слишком деликатно я отбросил парня в сторону и вылетел во двор. Пусто!

Метаться по соседним улицам, не представляя окрестностей — глупо. Пришлось вернуться.

Заяц прислонился к стене, прикрывая ладонью подбородок.

— Вы чего, козлы, охе…

Узнав меня, он поперхнулся.

Ирина сидела на грязном полу, опираясь спиной на ржавую батарею. Платье на плече разорвано. Глаза широко открыты, взгляд остановившийся…

Палец на шею — жива! Помахал рукой перед лицом — моргнула. Судя по всему, она начала выходить из небытия.

Я осмотрел и ощупал бедную креолку — другие повреждения на ней отсутствовали. И лишь после этого обратился к гитаристу:

— Как он выглядел?

— Привидение, — всхлипнул жалобно тот. — В колпаке… И дырки вместо глаз!

— В джинсовом костюме?

— Да, в чем-то синем…

— Стакан с меня, дружок!

— За что?

— По мою душу малый шел — ты помешал.

— Костя… — тихо позвала Ира. — Я хочу домой…

— Сейчас-сейчас, милая, — захлопотал я возле нее.

А спаситель молча поплелся к себе наверх…

* * *

Утром прямо от Ирины я приехал в управление, чтобы поставить в известность Левина о наших похождениях в Соломбале.

Внимал Гена экспансивно, то и дело вскакивая из-за стола, перебивал, уточнял, засыпал вопросами.

Меня занимало одно обстоятельство, о котором я и спросил рыжего, завершая отчет:

— Ты вчера упоминал про «наружку», нет?

— Не могу себе простить! — с отчаянием воскликнул Левин. — После разговора с тобой расслабился: след потерян — зачем зря ребятам топтать ноги! В общем, снял наблюдателей как только отвез тебя в гостиницу…

— Обидно…

— Вот зараза! — Гена в сердцах трахнул линейкой по спинке стула. Сломалась… линейка. — Да и ты хорош! — бушевал рыжий. — Какого лешего поперся в кабак, не предупредив?

— Ладно, успокойся… Фортуна изменчива — вчера и так весь день везло. И все живы остались…

— Здорово он ее?

— Ирину? Отключил одним ударом на полчаса. Знает, сволочь, как это делается!

— Подготовленный кадр.

— Во-во! Она и понять ничего не успела: ждала в подъезде, вошел гражданин с колпаком на голове и врезал… А вообще, Гена, женщины — народ странный: больше всего ревела над испорченным платьем, порвавшимся при падении!

— Непредсказуемые… — согласился Левин. — Где же он вас срисовал?

— Возле дома Ирины, конечно! Потерять-то меня потерял при переезде из больницы в больницу, да прикинул: появится Костя у подружки непременно — ждал, одним словом.

— А нынче ты «хвост» не заметил?

— Нет. Но велел Ире на всякий случай дверь никому не открывать.

Гена подошел к окну, выходившему на сквер перед зданием управления, и внимательно осмотрелся.

— Так ничего не получится, — пробормотал он.

В кабинет заглянул сотрудник и доложил:

— Соловьев звонит. Зацепились они там — в Доме малютки.

— Кто? — оживился Гена.

— Николай Иванович Беломоров.

— Ошибки нет?

— В те дни единственное поступление.

Глаза рыжего радостно вспыхнули.

— Куда ниточка тянется?

— В первый городской детский дом.

— Едем! — крикнул Левин, хватая меня за рукав.

* * *

Заведующую звали Клавдией Семеновной. Она призналась, что давно пора уходить на пенсию, но не хватает мужества оставить работу, которой отдана вся жизнь целиком.

— Подарки моих детей! — с гордостью сообщила женщина, указывая на сотни рукотворных сувениров и поделок, заполнявших небольшой кабинет.

Чеканки, акварели, макраме висели на стенах от пола до потолка. Глиняные фигурки зверей, мягкие игрушки, модели машин и самолетов стояли на книжном шкафу, тумбочке, письменном столе — везде, где имелось подходящее место. Выполненные с разной степенью мастерства вещи были одинаково дороги заведующей — их регулярно очищали от пыли.

Мы с Левиным на несколько минут забыли обо всем на свете, увлеченно рассматривая реликвии.

— Домашняя коллекция в два раза больше, — призналась Клавдия Семеновна, довольная произведенным впечатлением.

— Обалдеть! — восхищенно воскликнул Гена. — И вы помните, кто дарил?

— Каждого, — мягко произнесла женщина и печально улыбнулась. — Но вас, полагаю, привела к нам беда…

— Увы, — подтвердил я.

— Мы стараемся воспитывать добрых людей. К сожалению, в жизни всякое случается…

— Часто?

— Очень редко — к нашей чести, — с достоинством проговорила Клавдия Семеновна.

— Николай Беломоров относится к меньшинству? — спросил Левин.

Она вздрогнула и нахмурилась. Затем провела ладонью по гладким седым волосам, собранным на затылке в строгий узел, и сказала:

— Бедный ребенок… Что с ним?

— Подозревается по крайней мере в трех убийствах, — выложил карты Гена.

Клавдия Семеновна прикрыла глаза, а лицо на мгновение омрачила тень — отражение душевной боли.

— Он рос замкнутым и нервным. Держался обособленно. Читать выучился рано и забивался с книгой в укромный уголок нашего сада… С возрастом увлекся историческими романами — перечитал, наверное, все, которые есть в библиотеке. А с любимым «Айвенго» не расставался, храня томик у себя под подушкой.

Левин больно ткнул меня локтем под ребра.

— …Смастерил лук и выучился метко стрелять, чем очень гордился.

Одновременно со вторым тычком, Гена спросил:

— На кого охотился?

— Охотился? — подняла брови Клавдия Семеновна и чуть растерянно ответила: — Ни на кого… Просто рисовал мишень на листе бумаги и тренировался.

— То есть признаков жестокости вы не замечали? — решил уточнить я.

— В этом — нет, однако иногда… — она запнулась. — В любом ребячьем коллективе выдвигаются лидеры. В школе — внутри класса, у нас же такое происходит в масштабе всего дома. Главенствующие позиции, естественно, захватывают парни постарше. Мы стараемся контролировать процесс, придавать ему характер шефства старших над младщими, хотя порой уследить трудно…

— Беломоров претендовал на лидерство? — задал вопрос Гена.

— Напротив… Держался подчеркнуто независимо, чем раздражал многих. Однажды, когда ему исполнилось десять, двое четырнадцатилетних, ходивших, так сказать, в когорте вожаков, решили проучить мальчика за неповиновение по какому-то ерундовому поводу. Они поколотили его и привязали голого к крану в душевой для девочек аккурат в банный день. Представляете пережитое унижение? С Николаем случилась настоящая истерика — тяжелый припадок! А потом… Спустя месяц оба обидчика пропали!

— Пропали?! — не поверил Левин и привстал со стула, подавшись к рассказчице.

— Их обнаружили через день в лесу: обнаженных и привязанных друг напротив друга к стволам деревьев. Ребята пребывали в полуобморочном состоянии, жутко искусанные насекомыми. Трое суток отлеживались в медицинском изоляторе!

— Беломоров! — с болезненным удовлетворением констатировал Гена.

Его локоть в третий раз въехал мне в бок, но теперь я ответил тем же. Впрочем, рыжий даже не заметил — преимущество упитанных особ.

— Он не сознался, — сказала Клавдия Семеновна. — Самое интересное, что пострадавшие не выдали его: не столько из-за самолюбия, сколько от страха!

— Нет, Клавдия Семеновна, позвольте с вами не согласиться, — возразил Левин. — Такие лбы и испугались малолетку? Чушь!

— Напрасно не верите… Беломоров сумел вселить в них такой ужас, что больше ни они, ни их приятели не смели его и пальцем тронуть. Правда, объявили общий бойкот, но продолжался он недолго, так как Николай не нуждался в общении. В конце концов ребята смирились и махнули на единоличника рукой.

— Он был сильным? — поинтересовался я.

— Физически? Да, крепким… Свободное время делил между книгами и упражнениями в спортивном городке.

— Родители не давали о себе знать?

Женщина смутилась.

— Мы подходим к самому любопытному, но и неприятному для меня… Как-то в марте восемьдесят третьего года перед женским праздником воспитательница сообщила о мужчине, который бродит по территории и выспрашивает мальчиков о дне их рождения. Я сразу подумала о чьем-нибудь отце, решившем найти своего ребенка — в разных вариантах подобное периодически происходит. Вместе с воспитательницей мы поспешили в сад, где перед ужином гуляли дети. Мужчина о чем-то увлеченно беседовал с Николаем на скамейке в кустах…

— Как он выглядел? — нетерпеливо перебил Левин.

— Прилично одет, лет тридцать с небольшим… Черты лица приятные, но на Колины не похожи. Настолько, что мы засомневались… Однако мальчик представил: «Это мой папа». Честно говоря, я растерялась… А мужчина, пользуясь замешательством, потрепал ребенка по плечу и быстро пошел к воротам. Мы окликнули его, но он прибавил шагу и скрылся.

Клавдия Семеновна нервничала — воспоминания не доставляли ей удовольствия.

— Вы говорили с Николаем? — спросил я.

— Конечно… Мальчик уперся и не хотел ничего толком объяснить. Твердил одно: «Папа обещал подарить мне кинжал — настоящий!»

— Кинжал? Ребенку?! — взвился Левин.

— Коля под влиянием книг увлекался средневековым оружием: мастерил мечи из дощечек, сколотил из фанеры щит… Неоднократно при ребятах высказывал мечту о настоящем кинжале…

— Некоторые в космос хотят, некоторым ножик подавай, — невесело пошутил Гена.

— Мы восприняли ситуацию очень серьезно: я предупредила персонал, мальчика постоянно контролировали. Новоявленный родитель не давал о себе знать. Решили — поиздевался, мерзавец, над ребенком и все. Но Коля ждал… Волнения постепенно улеглись — я потеряла бдительность и…

Клавдия Семеновна огорченно всплеснула руками.

— Прошло целых полгода, понимаете? Однажды в начале октября мальчик исчез! Их класс ходил в кино. По окончании фильма вышли из зала и хватились Беломорова. Тот по обыкновению сидел один — в стороне от остальных. Сперва подумали, что он ушел раньше — надеялись застать в детском доме. Куда там… Заявили в милицию, в гороно… Искали — безрезультатно!

— Полагаете, что парня отец сманил?

Рыжий многозначительно посмотрел на меня.

— Уверена. Но официально признали побег — добровольный… Комиссия приехала, всю душу мне вымотала. Чуть с работы не сняли…

— Оргвыводы у нас любят делать, — ввернул я.

— Выговором ограничились — единственный в жизни! И представляете, в апреле восемьдесят шестого года Беломоров вернулся!

— Вернулся?! — крикнули мы с Геной и забыли закрыть рты. — Как?!

— Явился в один прекрасный день ко мне и сказал: «Здравствуйте, тетя Клава. Я хочу учиться».

— И все?! — поразился Левин.

— Сколько раз я его пытала… Работники милиции наседали, инспекторы гороно — впустую… Так и не вытянули ни слова о том, где пропадал и чем занимался…

— Вы смирились?

— А что было делать? Николай начал наверстывать упущенное, упорно штудировал учебники. В характере появилась целеустремленность! И спортом серьезно занялся: гантели, бокс, бег…

— Готовился, — брякнул я.

— К чему? — изумилась заведующая.

— Да так… Какие-нибудь вещи он принес с собой из странствий?

— Одежда другая… Рюкзак с батоном и книгой «Айвенго».

— Смотри-ка ты… — хмыкнул Левин. — И ребята его приняли?

— Приняли. Особенно после драки с местной шпаной. Он один разогнал пятерых. Зауважали, хотя приятельские отношения у него ни с кем не сложились — по-прежнему держал всех на дистанции.

— Девушки? — спросил я, памятуя о вполне естественных интересах молодежи.

— Сторонился…

— Чем же все завершилось? — заторопился Гена.

Клавдия Семеновна глубоко вздохнула.

— Десятый класс он закончил на год позже сверстников — ему уже восемнадцатый шел.

— В восемьдесят девятом? — быстро сосчитал Левин.

— Да-да, — покивала женщина. — На следующий день после получения аттестата собрался и ушел. Вежливо меня поблагодарил за все, правда… Я спросила, мол, куда? — «Воевать!» Как вам такое нравится?

— В армию что ли? — не понял Гена.

— Вероятно. К слову, весной девяностого меня навестил мальчик — тоже из бывших питомцев. Он получил повестку в военкомат и встретился на призывной комиссии с Николаем. Это последнее, что известно мне о Беломорове…

Заведующая замолчала и выжидательно взглянула на нас.

— Он ничего не оставил вам на память? — спросил я, внимательно изучая поделки.

— Оставил… — Клавдия Семеновна тяжело поднялась и поискала в книжном шкафу. — Вот!

Она передала мне искусно изготовленную стрелу с острым наконечником и укороченным полированным древком. У основания наконечника выделялись две канавки, вырезанные в дереве и покрашенные в красный цвет.

— Что они означают?

— Я задала Николаю аналогичный вопрос. Он совершенно серьезно ответил, будто бы это — кровь врагов! Мне, признаюсь, стало как-то не по себе…

— У вас не завалялась его фотография? — с надеждой спросил Левин.

— Только выпускной снимок класса…

В толстом фотоальбоме она нашла нужную страницу.

— Надо же… — пробормотала заведующая, проводя пальцем по темному затылку стоящего в заднем ряду выпускника. — Почему-то Николай отвернулся…

* * *

Левин горел энтузиазмом.

— В военкомат! — провозгласил он, выруливая на крайнюю левую полосу проспекта и прибавляя скорость.

Я глянул на часы.

— Заскочим в гостиницу, потом — на вокзал.

— He понял?!

— С военкоматом ты и сам управишься. Мне у вас больше делать нечего!

— Почему?

— Здесь мы парня не поймаем…

— Брось, Костя! Найдем фотопортрет…

— В военкомате?! — скептически усмехнулся я. — Сомневаюсь, что парень отслужил и вернулся… Да и нет у них фотографий на учетных карточках.

— Тогда походишь пару деньков по улицам под нашим контролем — он обязательно на тебя выйдет!

— Угу… За пару дней еще пара убитых или покалеченных прибавится.

— Типун тебе на язык!

— Лучше уж я увезу маньяка к нам и там возьму!

— Как?!

— Пока не знаю… Но придумаю! Кажется, что-то в этой истории выпадает из нашего поля зрения. Я печенкой чую — оно в моем городе!

— Растолкуй дураку!

— Две канавки с кровью…

— Что?!

— На стреле… Месть сына направлена против двоих человек: Замятина и Слепцова, порешивших батьку. Следовательно, об убийстве Ларисы Хохловой, вообще о начале папкиного падения он ничего не знает. И не знает о роли Перевертышева в судьбе отца.

— Куда клонишь?

— К идее ловли на живца, так полюбившейся тебе! Ну поймаем мы поганца при попытке проломить башку мне… Чем привяжем к остальным трупам? Кроме умозаключений, домыслов и хиленьких косвенных фактиков — пшик!

— Но…

— Да не перебивай ты! Другое дело — Перевертышев. Если каким-то образом открыть парню глаза про заваруху на школьном пикнике, то он, одержимый жаждой мести, клюнет на Романа. Вот тут с луком или кинжалом в руках, его и надо брать!

— Так Перевертышев ведь…

— Рома — хитрая и трусливая сука! Он панически испугался тени Алика и спрятался. А тарарам в квартире учинил с целью запудрить всем мозги — и Степанову, и нам.

— Как же ты его найдешь? Он, поди, из города смылся!

— Найду! — убежденно заверил я.

Блефовал сознательно, накручивая себя и заставляя мозги шевелиться.

— Ну-ну, — с сомнением протянул Левин, недовольный таким поворотом событий. Но все же свернул на улицу, ведущую к гостинице.

Я поднялся наверх, быстро собрал сумку и спустился на крыльцо.

Гены в машине не было. Заволноваться я не успел, так как пропавший выскочил сзади из фойе.

— Решил прикрыть тебя все-таки, — пояснил Гена свое отсутствие. — Ребята проводят до вашего областного центра, а там коллеги примут и доведут до дома.

— Только к Ирине в квартиру пусть следом не заходят, — съязвил я, тронутый тем не менее проявленной заботой.

— К Ирине?! Поезд через полчаса!

— Успеем.

Действительно, успели…

В вагон я прыгал на ходу.

— Позвони! — заорал Левин, закидывая в тамбур сумку.

— Обязательно! — пообещал я…

За окном уплывал вправо город.

Не по-людски получилось… Прощаться так с хорошими людьми не полагается…

Федину не позвонил, не зашел к старику, не поблагодарил.

У Ирины открыл сын, неожиданно вернувшийся из летнего молодежного лагеря. Креолка вышла следом и застыла с затуманенным взором. «Здесь проживает Степанов?» — ляпнул первое пришедшее в глупую голову. «Вы ошиблись», — вежливо ответил подросток и захлопнул дверь перед носом. Хорошо, что я догадался посмотреть вверх, садясь в машину: Ирина стояла на балконе с приподнятой к лицу рукой — поняла, бедняжка…

Адрес бы не забыть.

Чертов Робин Гуд! Чертова работа! Чертова жизнь!

* * *

«В гостях хорошо, а дома — лучше!» — истина, которую мы порой забываем… Сегодня я в очередной раз убедился в ее незыблемости, ступив на асфальт площади перед автостанцией родного города.

Меня встречали солнце и… Никодимыч вместе со старушкой «Волгой».

От избытка нахлынувших чувств я полез обниматься.

— Перестань! — одернул строгий начальник. — Я же не Брежнев!

— Точно — брови подкачали! Откуда узнал-то?

— Сысоев позвонил. Где кортеж?

Он проследил за моим взглядом, направленным на двух мужиков в летних куртках, переминавшихся возле междугороднего «Икаруса».

— Охотника не засекли?

— Не-а! Наверное, не успел билет купить. Ничего, приедет…

Один из телохранителей едва заметно кивнул нам, и они направились к поджидающей в сторонке машине с частными номерами.

В салоне «Волги» нечем было дышать. Мы опустили стекла во всех окошках.

— Домой? — справился шеф.

— Пожрать бы… С утра маковой росинки не пробовал…

— Тем более. Сейчас что-нибудь сварганим!

По дороге зарулили в универсам и купили продукты.

— Ну вот! — с удовлетворением проговорил Никодимыч, закладывая снедь в пустой холодильник моего остывшего жилища. — Иди умойся — сам подсуечусь.

Через полчаса, смыв дорожную пыль, я с аппетитом уплетал внушительную яичницу, запивая ее сырым молоком. Шеф поддерживал пиршество, проявляя гораздо меньше рвения — оно и понятно.

Насытившись, мы развалились в мягких креслах, наслаждаясь покоем и болгарским бренди.

— Как поживаете?

— Хреново!

На светский вопрос шеф дал отнюдь не светский ответ.

— Что так?

— В подвешенном состоянии: никак опору не нащупаем.

— Обопритесь на меня.

— В смысле?!

— Есть кое-какие соображения.

Я изложил Никодимычу последнюю часть архангельской эпопеи, о которой он, по понятным причинам, не мог знать от Сысоева и Гели.

Шеф внимательно выслушал, сцепил руки на тощем животе и задумчиво сказал:

— Стало быть, ты настаиваешь на такой, схеме: Степанов вышел из тюрьмы, озабоченный желанием поквитаться с Хохловой…

— Не совсем точно, — перебил я. — Его просто потянуло в родные края — своего рода ностальгия после двенадцати лет заключения. Возможно, надеялся заодно встретить Ольгу, бросившую его. Именно свидание с бывшей сожительницей послужило толчком к остальному…

— Он увидел опустившуюся бабу — куда девалась былая красота? — и завелся. К тому же Ольга подогрела сообщением про брошенного ребенка — сболтнула спьяну. Что в итоге? Собственная исковерканная жизнь, сирота-сын… И это на фоне благополучной судьбы Ларисы.

— Вольно или невольно к подобному выводу могла подтолкнуть и сама Масленникова, — уточнил я. — Но мысль развязать вендетту окончательно сформировалась в мозгу Алика позже, иначе он бы тут же «наехал» на Слепцова и Замятина. Сперва полетел искать мальчика — решил обойти детские дома Архангельска и окрестностей, зная возраст и день рождения ребенка. И с первой попытки попал в цель!

— Почему сразу не сманил? — усомнился шеф.

— Одинокий парнишка, помешанный на кинжалах, явился той последней каплей кислоты, которая проела тонкую перегородку между разумом и ненавистью к окружающему миру — всепоглощающей, животной… И ненависть сконцентрировалась на образе Ларисы. Федин говорил о невменяемости Степанова в момент расправы над Хохловой — я солидарен с ним в этой оценке.

— После побега Алик отсиделся несколько месяцев в каком-то убежище, а когда переполох утих, вылез, забрал сына и махнул в тундру, так?

— Да, — согласился я. — И пристрастие к луку возникло под влиянием сына, а не наоборот, как мы считали… Потеряв отца, мальчик вернулся в детский дом — ему некуда было деваться. И теперь целью уже и его жизни стала месть.

— Если парня призвали в армию весной девяностого, то демобилизовался он в девяносто втором. Чем занимался оставшиеся два года?

— Жил где-то поблизости.

— Где?! — Никодимыч даже подскочил в кресле и уставился на меня.

— Возможно, и непосредственно в городе, — ответил я подчеркнуто спокойно, гордясь втайне произведенным эффектом. — Зарабатывал на жизнь и готовился… Смаковал каждый прожитый в этом состоянии день: изучал обстановку, окружение будущих жертв… По иным законам парень уже не мог существовать — без образа врага, которого обязан покарать справедливый разбойник. И Таня, и Федин, и я сам — в определенной мере, конечно, — жертвы второстепенного плана в завязавшейся партии.

— И как же ты до такого додумался? — поинтересовался шеф, вновь расслабившись. Он налил полную стопку и смакуя выпил.

— Времени для раздумий в поезде предостаточно…

— Хорошо… — сдался Никодимыч. — Допустим… И ты предлагаешь выманить убийцу на Перевертышева?

— Да!

Шеф искоса взглянул на меня и скептически заметил:

— Милиция перетряхнула все и не нашла никаких следов Романа!

— Не там искали!

— А где же следовало?

— Мы сейчас кое-что проверим, — уклонился я от прямого ответа. — Гелиному отцу лучше?

— Лучше. Дома долечивается. Если тебе нужна она — звони в контору.

Я подошел к телефону и набрал номер.

— Привет, солнышко!

— Ба-а, какие люди! Жив-здоров-весел?

— Грустен… Ужасно соскучился по тебе, милая!

— Не ври!

— Готов повторить под присягой!

— Болтун. Откуда звонишь?

— От себя — совещаемся здесь с шефом.

— Меня, значит, в сторону?!

— Как не стыдно, дорогая! Потому и беспокою, что не справляемся.

— Правда? — заинтересовалась она. — Чем могу?

— Снимочки Алинки в левой тумбочке моего стола…

— И ты посмел?!

— Погоди, — оборвал я намечающийся поток возмущений. — Когда мы их смотрели дома у Романа, ты обратила внимание на прическу, помнишь?

— Да…

— Взгляни еще разок, пожалуйста.

Настойчивость убедила Гелю в отсутствии подвоха.

После трехминутной тишины она сказала:

— Правильно… Так Алина стриглась прежде — в самом начале занятий у меня в студии.

— До знакомства с Замятиным, верно?

— Получается так…

— Теперь соображаешь?

— Да-а… — растерянно протянула Геля.

— Будь на месте! — распорядился я и повесил трубку.

Никодимыч оживился, потирая руки.

— Молодец! — похвалил он.

— Рано или поздно количество фактов всегда перерастает в качество — закон!

— Адрес знаешь?

— Естественно! Запоминать телефоны и адреса хорошеньких девушек — мое хобби!


Нам открыла сама Алина.

— Костя?! — ахнула она, изображая радостное удивление.

Однако фигура Никодимыча за моей спиной поубавила бодрости.

— Здравствуйте, — сказала блондинка, нерешительно переминаясь с ноги на ногу и придерживая дверь.

— Не ждали гостей?

Моя очаровательная улыбка смутила хозяйку окончательно.

— У меня… э… я… не одна…

— Замечательно! Ромик нам и нужен!

От удара по голове у человека закатываются глаза и отваливается челюсть. Примерно такие же последствия у Алины вызвало мое заявление. Остолбенение могло продлиться сколь угодно долго, поэтому я отодвинул девушку в сторону и прошел в комнату. Шеф протопал следом.

Перевертышев сидел на софе. Яркий спортивный костюм, испуганные глаза.

— Привет! — весело воскликнул я и врезал голубчику по морде.

Костюмчик не помялся, ибо падать Роме было некуда — обмякшее тело привалилось к подушкам вдоль спинки софы.

— А-а-а! — визгливо закричала очнувшаяся Алина.

— Это минимум того, что ему полагается, — успокоил я даму и без церемоний толкнул ее в плечо. Алина пролетела через комнату и плавно опустилась рядом с дружком, сверкая голыми ляжками.

Шеф невозмутимо занял стул, отрезая пути отступления в коридор. Я оседлал другой, поставив его напротив барахтающейся парочки.

— Сволочи! — пискнула дама, запахивая халатик.

— Ругаться нехорошо, — напомнил Никодимыч.

— Что вам надо? — пробурчал Рома, держась за подбородок.

— Правду, — кротко пояснил я.

— Какую еще правду? — повторно пискнула блондинка.

— Твой приятель знает. Да, Рома?

Я выразительно погладил свой сжатый кулак.

С повторной просьбой обращаться не пришлось — Перевертышев заговорил.

Скитания фотографу надоели. Возраст и здоровье требовали остепениться. Вернулся домой в оставшуюся после родителей квартиру. И место в газете нашлось. Все бы хорошо, да с деньгами на первых порах поджимало. Рядом с преуспевающими друзьями детства Роман сам себе казался нищим. К счастью, помогли столичные связи, нажитые в период вольного художничества. В конце восьмидесятых в ногу с демократией маршировала и эротика, вопреки широко известному заявлению одной участницы телепередачи, что «секса у нас нет». Плакаты, календари, игровые карты быстро раскупались публикой, обнаженными девицами запестрели обложки книг. Пересъемка западных изданий перестала удовлетворять заправил нового бизнеса — появился спрос на отечественную натуру.

Рома загорелся идеей и заинтересовал Замятина: барыши вырисовывались немалые! Словом, Сергей дал средства на лабораторию, а Перевертышев развернулся на полную катушку, поставляя продукцию в столицу. Качество москвичей радовало — платили щедро. Затраты на оборудование окупились полностью, потекла чистая прибыль. Большую часть Роман передавал Замятину, но и себя не обижал. Где брал модели? Среди проституток, студенток и других «слабохарактерных» представительниц женской половины общества. Не бесплатно, конечно.

Специфика дела гарантировала скромность сторон — утечка информации практически отсутствовала.

Через объектив Рома и познакомился с Алиной. Постоянными любовниками не стали, но встречались периодически. Затем Сергей, любивший просматривать готовую продукцию «фирмы», отметил достоинства девушки и «положил глаз». Благодарный Перевертышев не пожадничал и все устроил легко и непринужденно…

Что касается бегства из дома в связи с трагическими событиями — тут мои предположения оправдались: Рома поверил в возвращение Алика, посчитал себя очередным кандидатом и решил схорониться. Квартира Алины подошла во всех отношениях. Искать фотографа здесь никому и в голову не пришло.

— Испугался — чистая правда! — подчеркнул Перевертышев.

— Как же ты со снимками промахнулся? — спросил шеф.

— Да спрятал от греха, когда Алина с Сергеем… сошлись. Он-то из ревности потребовал уничтожить, а я пожалел, — признался Рома. — В спешке забыл совсем…

— А других фотографий не жаль?

— Жаль…

Его лицо выражало неподдельное сожаление.

Алина ощутила потепление климата и сообразила, что каких-либо серьезных проступков за Перевертышевым нет.

— Слушайте, вы! — подала она голос. — Убирайтесь туда, откуда пришагали! Ворвались в квартиру, избили… Думаете, что не найдем на вас управу?!

Типичный клекот базарной торговки, пережившей испуг и ударившейся во все тяжкие: застращать, смутить, запугать соперника и вынудить к позорному бегству.

— Молчи! — шикнул Роман, проявляя признаки здравомыслия. — Что мне делать, мужики?! К этому… к Сысоеву идти?

— Поступим по-другому, — предложил я, взглядом призывая Никодимыча не вмешиваться в дальнейшее…

* * *

— Все одно — фигня! — в очередной раз выругался Сысоев. — Не получится!

Мы с Никодимычем битый час сотрясали воздух майорского кабинета, отстаивая свой план по изобличению Робин Гуда, но сыщик не соглашался.

Авантюрный налет в наших выкладках, несомненно, присутствовал. И риск был — верно. Только ничего более путного в голову не приходило, потому и стояли твердо на занятой позиции.

Сысоев открыл форточку — растения в горшках не справлялись с дымом «Мальборо», испускаемым разволновавшимся шефом, — и упрямо повторил:

— Не получится! Вдруг не он?!

— Да он! — запальчиво воскликнул шеф. — Все сходится… Сколько можно переливать из пустого в порожнее?!

— А если Костя с ним не справится? Если мы опоздаем? Какие-то секунды — и конец!

— Он меня убивать не будет. Кто я для него? Участник игры! Особый! Главный зритель к тому же… — Наконец-то определил собственную роль…

— Он с тобой по-особому и разберется! — мрачно пошутил Сысоев.

— Не сразу, — возразил шеф с подкупающим оптимизмом. — Сперва побежит снимать скальп с последнего из могикан.

При упоминании о скальпе я непроизвольно коснулся своей шевелюры и поежился.

— Возможностей ухлопать Костю парень имел сколько угодно, — развил мысль Никодимыч. — Взять хотя бы стройку, куда он его заманил после нападения на журналиста… Что мешало добить потерявшего сознание?

— Но в Соломбале Робин Гуд явно караулил нашего друга — спасла случайность, — не сдавался сыщик.

— Попугать и обострить игру — вот в чем смысл! — настаивал шеф.

— Хорошо! Предположим, Косте удастся выкарабкаться и «завести» убийцу. Где гарантия, что тот помчится в нужное нам место с луком или еще какой другой средневековой хреновиной?

— Представь соревнования по биатлону. Важно не просто показать лучшее время, катя к финишу, но и поразить все без исключения мишени. Пропустить одну — штрафной круг, а стрелка часов бежит… Костя — зритель на конце дистанции. Однако спортсменом допущен промах: надо вернуться на огневой рубеж — иного не дано!

Чертовски образно рассуждал Никодимыч — я им сейчас гордился! На майора пример также произвел впечатление. Скала дрогнула и зашаталась.

— Что прикажете доложить начальству? — спросил он.

— Получил оперативную информацию, устроил засаду и поймал птичку — всего и делов! — бойко подсказал я.

— Дело-ов! — передразнил Сысоев. — Вырвется птичка из силков и тебя же и клюнет…

— Прорвемся, Митрич, — не боись! — весело хлопнул его по плечу шеф. — Я лично берусь подслушивать под дверью.

Уточнение доконало сыщика и даже вызвало улыбку. Вот она — сила авторитета!

Я старался не загадывать, заранее не оттачивая вопросы, и не планировал свои возможные действия в зависимости от вероятных поворотов нашей встречи. Заниматься этим перед общением с душевнобольным — зря тратить время и нервы. Лишь одно помнил твердо: конечную цель. В остальном же полагался на опыт, интуицию и везение.

На подготовку мы затратили несколько часов. Но собранные сведения ничего не добавили к сложившемуся портрету. Тем не менее я знал о Николае все-таки больше, чем он обо мне. И элемент внезапности — не последнее дело.


Вечер выдался прекрасный — не в пример мрачной погоде, сопутствующей развязке большинства детективных романов. На чистом небе зажигались первые звезды, ветерок разгонял остатки полуденной жары, девушки в легких платьях степенно прогуливались по улицам парами с тайной надеждой повстречать двух или хотя бы одного принца.

Оружие, если газовый «люгер» можно назвать таковым, я не взял. Палить из него в помещении — значит самому поймать кайф от «СиэС».

Заводское общежитие делилось пополам на «семейников» и «холостяков». В левом крыле стояла тишина — время ужина. Зато в правом жизнь била ключом: гогот, пьяные песни, визг гостящих подружек — здоровый быт родимой молодежи.

Лифт не работал. Пока поднимался на восьмой этаж лестницей, дважды получал приглашение «вмазать» и однажды подвергся атаке растрепанного существа непонятного пола. Испытания выдержал с честью.

Он открыл дверь, ничем не выдав удивления. На волевом загорелом лице не дрогнула ни одна жилка. Синие глаза выражали безразличие к мирской суете.

«Симпатичный — беда для баб», — подумал я.

— Проходите…

Вежливо и корректно.

Кровать, тумбочка, стул и стол — всё.

Я отвлек его от ужина: на столе — бутылка молока, колбаса и батон.

— Садитесь…

Стул или кровать?

Определиться не успел. Он сам выбрал стул и спокойно продолжил трапезу, демонстрируя мне спину. Тельняшка подчеркивала рельеф развитой мускулатуры.

— Ты проиграл, Николай, — сообщил я, оставшись стоять.

— Кто сказал? — Он прожевал бутерброд, отпил молока и возразил: — Я выбил главные фигуры.

— Уверен, что все?

Парень недобро усмехнулся.

— Я вас не совсем понимаю.

— Попробую объяснить…

Кровать скрипнула под моей тяжестью. Теперь я видел его профиль.

— Наверное, ты любил отца…

— Он был настоящим мужиком. Мы понимали друг друга. С первого дня, как познакомились в детдоме.

— Алик рассказывал о своей судьбе?

— Кое-что… Воспоминания его тяготили — я не лез…

— Почему он забрал тебя спустя полгода?

— Дела… Но отец сдержал обещание вернуться за мной. И мы побратались кровью. Настоящим кинжалом рассекли ладони…

— Алик сам его изготовил? — прервал я.

— Да, в подарок — я попросил.

— С красным стеклом в рукоятке?

Коля промолчал.

— А второй — с голубым?

— Какой еще второй?

Удивление искреннее…

Я достал из кармана вырезку из газеты, позаимствованную сегодня днем у отца Ларисы Хохловой.

Парень пробежал глазами заметку. Прикушенная губа — единственный признак того, что новость его задела.

— А ты говоришь — дела.

— Значит, было за что! — упрямо буркнул Коля.

— Ага… За то, что не дала себя изнасиловать на школьном пикнике в лесу!

На мгновение его взгляд вспыхнул и моментально потух.

— И Замятина со Слепцовым твой папашка хотел пришить на зимовье по тому же пустячному поводу: помогли девочке спастись…

— Врешь!

Очень хорошо — нервишки потихоньку распускаются.

— Врешь! Он оборонялся… — Голос вновь зазвучал ровно. — Отец вошел первым. Эти возились на дворе со снегоходом. Он назвал их имена и сказал, что они предали его и упрятали в тюрьму. Потому и жизнь наша испоганена…

Коля хватил добрый глоток молока.

— Мне велел не мешать и спрятаться на бугре в кустах… Я ушел через пристройку — они не видели. Отец вышел во двор и начал что-то говорить. Эти бросились к нему. Он выстрелил из карабина вверх… Они остановились и встали на колени. Отец опять говорил. Потом снял их вещи со снегохода и пинками погнал гадов в сторону поселка…

Металл в голосе снова крепчал. Глаза — раздуваемые ветром угли. И я добавил жару:

— Пешком через тундру — верная гибель!

— Они заслужили кару! — выкрикнул Коля. — Но… Отец споткнулся и упал. Эти двое навалились…

— А что им оставалось делать?!

— Они ударили его прикладом карабина. Отец перестал сопротивляться. Тогда они поволокли его к реке и кинули в прорубь!

— Видимо, посчитали мертвым и захотели избавиться от тела…

Николай вскочил, отбросил стул и занес кулак для удара.

— Ты не вмешался — струсил! — успел крикнуть я.

Бывает, оказывается, когда слово способно остановить силу!

Парень замер, дико сверкая белками выпученных глаз, из которых на щеки стекали слезы.

— Ничего… — всхлипнул он. — Отец меня простит… Он видел… Он знает, как я отомстил!

Уж кто-то, а Степанов точно простит. Возможно, Замятин и Слепцов переборщили… В конце концов они отстаивали право жить. В подобном споре все средства хороши… Сомнительно, будто Алик желал лишь попугать гостей.

Впрочем, пускай с ними со всеми разбирается суд Божий. Нам бы определиться с живыми…

— Ладно — с ними двумя ясно, — расслабился я, так как Коля поднял стул и уселся. — А другие? Зачем устроил охоту в Архангельске?

У неуравновешенных людей смена настроения происходит быстро, у психов — моментально. Может быть я и ошибаюсь, но поведение парня натолкнуло именно на этот вывод. На его лице пропали следы отчаяния и возбуждения.

— Из любопытства, — лукаво ухмыльнулся он. — Вы мне понравились — достойный противник. Хотел узнать, докопаетесь до меня или нет!

— Узнал?

— Докопались… — Коля отвернулся, но я понял, что он улыбается. — Сторонники врага — тоже враги! — добавил он.

Развеселился, паразит! Я допустил явный промах: вывел его из истерически-злобного состояния — не сумел дожать. Плохо… Надо начинать заново.

— Из тебя получился отличный филер! Откуда навыки?

— Год по контракту торчал у «азеров» — в диверсионном отряде.

Понятно. Здесь он прописался осенью девяносто третьего. Вот где, оказывается, пропадал после демобилизации — совершенствовался!

— Заработал бабки, чтобы спокойно готовить последний этап, — охотно разъяснил Николай.

— Н-да… У каждого — свой смысл жизни. Федин-то чем помешал?

— Журналистишка? Ты настолько активно нюхал землю, что захотелось знать, как много нанюхал…

— И ухватил ли ниточку к тебе, да?

— Верно соображаешь, начальник.

— Фу, жаргон ни к чему — на зоне ты не гнил. Замятина долго уговаривал?

— Позвонил, напомнил про зимовье, назвался сообразительным жителем поселка, предложил встретиться — поторговаться… — усмехнулся он. — Клюнул сразу…

— Человек, привыкший покупать решения проблем, порой теряет бдительность, — согласился я. — Ты логично рассудил…

— Слушай, раскрой тайну: как нашел — я же и фамилию сменил?

— Таня помогла.

Снова мгновенная перемена: вместо самодовольства — угрюмая набыченность. Вот она, болевая точка! Теперь только не убрать палец с кнопки…

— Ее предсмертные слова: «Костя… знает…». И пропуск между ними. Третье слово, которое не расслышал врач. Фраза законченная, выбор достаточно ограничен — девочка хотела указать убийцу. Следовательно, назвала либо имя, либо местоимение «его», «ее»… Я выбрал «его». За короткое время знакомства — последнее слово я выделил интонацией, — …Таня упоминала всего пару-тройку имен. К сожалению, сообразил я слишком поздно. Требуется время для перерастания количества фактов в качество.

Сказанная нынче шефу крылатая фраза сама собой сорвалась с языка.

— Сука! — взвизгнул Коля, сжимая кулаки. — Она трахалась с тобой! Она видела меня в городе! Алиби про турков — к черту!!!

— И второй момент, — пропустил я вопль ревности мимо ушей, отметив про себя, что ничто человеческое маньякам не чуждо. — Той ночью Таня не открыла бы дверь постороннему… Она не ошиблась, приняв звонок в дверь за твое возвращение. Ошиблись, увы, мы… И ты ошибся, посчитав девушку мертвой — не потрудился проверить!

Он напал молча, как голодный волк. Я успел увернуться от удара корпусом и отскочил на середину комнаты. Коля моментально занял позицию и повторил атаку. Несомненно, кое-что он умел, но моя школа превосходила основательностью и точностью. Отразив несколько ударов, я провел подсечку и уселся на противника верхом.

— Слушай, придурок, — обратился я к нему, чуток запыхавшись. — Все равно ты проиграл! Ты, дружок, прозевал третью фигуру на доске. В шахматы умеешь?

— Э-э-х, — кряхтел он, стараясь сбросить меня.

— Твоему папаше школьные друзья поставили детский мат, а он делается тремя фигурами. Слона и ферзя ты слопал, но осталась пешка.

Казалось, он вот-вот взорвется от натуги.

Наступил ключевой этап борьбы в партере. Мне полагалось ослабить хватку и непроизвольно выпустить жертву, что я и сделал со словами:

— О Роме Перевертышеве слышал?

Коля безусловно о фотографе знал, изучая окружение кандидатов в покойники. Что и подтвердил прямо-таки нечеловеческим рывком из-под всадника. Подыграть-то я подыграл, да не ожидал подобной прыти и отлетел к стене, чувствительно треснувшись затылком.

Мы поменялись ролями с той лишь разницей, что свою лошадку я не душил.

— Где он? — хрипел Коля, сжимая пальцы.

— До… ма… — прохрипел я, мысленно прощаясь с жизнью.

Внезапно дышать стало легче.

— Нет, я тебя не кончу, — сказал парнишка, тяжело дыша.

А уж я-то как задышал!

— Правильно…

— Ты… Без тебя… не интересно…

— Конечно…

— Я мог «закатать» тебя еще в Архангельске!

— Верю.

— Сначала — фотограф.

— Но…

Возразить я не успел, схлопотав оплеуху, от которой перед глазами засияли звездочки фейерверка… Красивое зрелище прекратилось, но последствия повлекло обескураживающие: запястья привязаны к щиколоткам за спиной — фирменная милицейская «ласточка». Надо ли говорить, что Николая и след простыл.

В моей голове, словно птица в клетке, бился один единственный вопрос: почему Таня мне ничего не сказала? И я понял, что ответа на него уже никогда не узнаю…

* * *

Часы в агентстве «Мистер Холмс» пробили полночь. Вообще говоря, настенные с маятником у нас отсутствовали. Тем не менее, когда стрелки обыкновенного будильника сошлись к цифре «12», Сысоев — так совпало — от души треснул кулаком по столу, на котором будильник стоял. Сработал механизм, включающий зуммер звонка. Словом, в некотором роде — пробили.

К тому моменту майор бушевал уже целых четверть часа, начав выкрикивать всякие нехорошие слова в наш с Никодимычем адрес прямо с порога конторы.

Присутствие Гели сдерживало в выражениях, и сыщик компенсировал вынужденные ограничения в лексике максимальным повышением выходной мощности глотки.

— Кретины! — орал он. — Втянули меня в дерь… в авантюру! Ведь чувствовал же… Ведь не хотел! А все вы с вашими подходцами! Шарлатаны!

— Замолчи! — рявкнул шеф, потерявший терпение первым.

Он вытряхнул из пачки последнюю сигарету и с остервенением закусил фильтр.

Получив отпор, Сысоев от неожиданности поперхнулся и сел на стул. Через минуту он пришел в себя, успокоился и мрачно уставился в одну точку.

— Ничего страшного не произошло, — голосом Кашпировского произнес Никодимыч.

Мой начальник безусловно прав. Из предыдущего потока, которым облил нас майор, заехавший «на огонек» прямо с квартиры Перевертышева, более-менее выяснилась картина случившегося там.

Николай вылетел из общежития и помчался к Роману под контролем службы наружного наблюдения. В то же самое время, кстати, Никодимыч освобождал меня от пут и ставил на ноги в полном смысле слова.

По дороге к цели Робин Гуд заскочил на «замороженную» стройку — ох, уж эти стройки! — и вооружился заточенным железным прутком. Чуть позже опера обнаружили там в подвале и лук со стрелами.

Парень до того обезумел, что бежал по улицам с прутком-пикой, не скрываясь — едва не нарвался на милицейский патруль и не сорвал операцию.

Взлетев по лестнице, он без паузы на подготовку вышиб дверь квартиры Романа и ворвался внутрь. Находившиеся в засаде оперативники слегка опешили, не ожидая такой лихой атаки. Хорошо еще, что хозяин успел шмыгнуть в туалет и запереться.

Воспрянувшие духом ребята накинулись на гостя. Тот сопротивлялся отчаянно, сумел подранить одного из сотрудников и проскочить на балкон. Здесь Николай пытался повторить архангельский трюк: соскочить на балкон этажом ниже. Но что-то не получилось… Он сорвался и рухнул с высоты пятого этажа на тротуар, сломав при падении шею.

С точки зрения Сысоева — лица должностного и при исполнении — полный провал: преступник не взят живым, пострадал подчиненный, шум на всю округу…

Мы же обязательства перед супругой Слепцова выполнили: убийца найден и наказан — не законом, так судьбой. К тому же, дойди дело до суда, неизвестно, чем бы оно кончилось: признала б медицина Колю психом — о заслуженной «вышке» забудь. Я все-таки приверженец древнего принципа: кровь за кровь!

Никодимыч разделял это мнение. Но в состояние полного восторга нас привело высказывание молчавшей до сих пор Гели:

— Глупо сучить ногами над пропастью, если оборван страховочный фал!

Каково, а? И где она вычитала столь блестящее выражение? Мрачновато, но — в точку!

— Устами младенца… — ухмыльнулся Никодимыч и развел руками.

— И ты туда же, — укорил девушку майор, обиженно прикусив губу.

— Вы здорово упали в моих глазах, товарищ начальник! — в тон ему сообщила Геля.

Вновь перешла на «вы» — ура! Бальзам на мою душевную рану.

Сысоев встал и с обидой брякнул:

— Да ну вас…

Мы молчали, ощущая неприятный осадок после его ухода.

— Так, уважаемые коллеги! — с наигранным энтузиазмом воскликнула Геля. — Не пора ли поставить точку над «и»?

— Есть проблемы? — заинтересовался я.

— И много.

— Стоп! — скомандовал шеф. — Во все тонкости дедуктивного метода, с помощью которого Константин вычислил убийцу, он посвятит тебя утром, занимаясь написанием подробного отчета для нашего клиента — Софьи Александровны Слепцовой.

— Я-а?!

— Не я же! Не хватало, чтобы руководитель предприятия опустился до канцелярской работы.

Потрясающий снобизм. И какая неблагодарность! Моими мозгами, руками, ногами и всем прочим фирма выполнила заказ, и меня же — героя! — засадить за муторную писанину. Страшнее наказания и не придумаешь….

— Кого подвезти домой? — деловито осведомился вероломный правитель.

Я гордо отвел взгляд, полный возмущения и муки.

— Мы с Костей прогуляемся, — неожиданно сказала Геля.

— Ну-ну…

Никодимыч с независимым видом прошел к выходу, фальшиво насвистывая мотив «Старого клена».

«Актуальная песня», — злорадно подумал я. В дверях он обернулся и предупредил:

— Смотрите — не проспите!

И довольный сделал ручкой.

Когда мы запирали входную дверь, «Волги» во дворе уже не было.

— К тебе или ко мне? — нахально спросил я.

— Забудь об этом…

— Навсегда?

— А ты как думаешь?

— Тупиковый вопрос.

— Сам виноват, — с вызовом бросила Геля. — Про Таню молчу, про остальное…

— Остальное?!

— Не будешь же ты нагло утверждать, будто исправно ночевал в архангельской гостинице!

— Не буду. И в клиниках приходилось…

— Ой-ой-ой… А перед покушением на журналиста?

И это знает. Чему удивляться: наверняка Сысоев с Левиным при ней обсуждали подробности, приведшие меня на больничную койку. Вот паразиты!

— Будем опускаться до мелочей? — постарался увильнуть я. — Тогда позволю напомнить про вещи в номере майора.

— Дурак! — перебила Геля и замахнулась. Я успел перехватить карающую десницу.

— Издержки профессии, — повинился честно.

Девушка прерывисто дышала. Глаза в темноте светились зеленым огнем. Я обнял ее и нежно поцеловал.

Самое интересное, что она меня не оттолкнула — представляете?!

Но еще того хлестче — нас давно поливал теплый летний дождь!

И не было зонтика…

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги