Червонная Русь

Глава 10

Весь день в Белзе говорили о том таинственном черном человеке, который подговаривал Заваду стать убийцей князя Ярослава, а потом сделался убийцей сам. Все сходились, что это и впрямь был Сатана, принявший человеческий облик.

Но были и такие, кто радовался произошедшему.

– Посмотрим, как Владимирко один будет и в Звенигороде управляться, и с нами воевать! – рассуждал на торгу посадский староста Яков по прозвищу Наседка. – И жаль, что князь Ярослав попался! Самого бы князя Владимирка на нож посадить! Был бы я там, увидь я самого князя Владимирка, зарезал бы, как цыпленка! Есть у нас князь Ростислав Володаревич, другого нам не надо!

– Узнали теперь, как Белз-то кусается! – поддерживал его один из купцов, по имени Крушило. – Думали голыми руками нас взять, а сами головы лишились! Не так-то просто к нам подступиться! У нас тоже зубы-то есть!

Ростислав предложил Прямиславе провожатых, чтобы она уехала к отцу, пока есть возможность, но она отказалась. Юрий Ярославич еще мог рыскать где-то поблизости, а дать ей в сопровождение очень большую дружину Ростислав не мог: ему теперь был нужен каждый человек.

– Я теперь везде за тобой буду следовать, как нитка за иголкой! – сказала она и обняла его, несмотря на присутствие Марены Вышатовны с двумя дочерями, которые при этом дружно отвернулись. – Что с тобой будет, то и со мной, другой судьбы, кроме твоей, не хочу!

Ростислав обнял ее, прижался лицом к ее волосам, и она понимала, как важна и драгоценна для него ее любовь, вера и поддержка.

Да и поздно было: звенигородское войско подошло уже на следующий день. Тело убитого Ярослава отправили в Звенигород, а князь Владимирко, полный жажды мести, повел войско к Белзу.

Первым делом он приказал зажечь пустые слободы, и весь Белз наполнился густым горьким дымом, от которого все кашляли и терли глаза. Когда пожар утих, оказалось, что город взят в крепкое кольцо осады. Разглядывая войско сквозь узкую бойницу, Прямислава вдруг ахнула и схватила за руку Забелу.

– Вон он, вон! – закричала княжна, и все люди на стене обернулись к ней. – Князь Юрий! Юрий Ярославич! Вон его стяг!

Среди шатров и телег она ясно видела знакомый стяг. Он был здесь, ее преследователь и враг, тот, кого она боялась, как праведная душа боится лап Сатаны. Значит, неудача с похищением его не охладила! Прямислава чуть не заплакала: да неужели он теперь будет преследовать ее до самой смерти?

В тот же день князь Владимирко прислал к воротам одного из своих бояр со стягом и трубачом.

– Князь Владимирко Володаревич вам свою волю объявляет! – прокричал боярин Судислав Яворович. – Город Белз закон божеский и человеческий позабыл, Божиим попущением дьяволу в лапы попал и власть законную сбросить норовит! Злодеи беззаконные князя Ярослава, своего господина законного, погубили. Требует князь Владимирко: пусть отдадут ему убийц, пусть признает город Белз его власть над собою, поцелует крест на верность, поднесет выкуп за князя убитого в полторы тысячи гривен, и тогда князь Владимирко убийц казнит, а прочих людей, милосердием движимый, помилует.

На стене загудели: полторы тысячи гривен были чудовищной суммой, и, чтобы ее собрать, всем горожанкам пришлось бы снять свои украшения до последнего тоненького перстенька.

– Скажи Владимирку, боярин Судислав, что у Белза есть уже князь, которому он в верности клялся! – прокричал Ростислав, и боярин вздрогнул, увидев его. – Что брат мой Ярослав погиб, то и мне тяжкое горе. Пусть князь Владимирко возвращает войско в Звенигород и волость здешнюю не трогает – тогда встретимся с ним и обговорим дело мирно, как братьям подобает, и если найдется вина на Белзе в смерти брата моего – город за брата выплатит виру[63], половину Владимирку, половину мне. А будет Владимирко осаду держать – добра не дождется. Скоро и от Перемышля войско подойдет, и от Турова, и от Теребовля с Галичем. Передай ему, чтобы и милосердием христианским, и разумом здравым вооружился, тогда все и уладится.

– Ты-то откуда здесь взялся, черт проклятый? – пробормотал боярин, от изумления едва усидев на коне.

Ничего не сказав в ответ, он ускакал к княжескому шатру с важной новостью – в городе половец!

В Белзе до вечера обсуждали предложенные условия, но принимать их не торопились. Сумма выкупа была слишком велика, да и признавать свою вину в убийстве город не хотел.

– Заваду бес попутал, а убивал-то не он, а тот черный, чтоб ему пусто было! – говорил Немир Самсонович. – За что же мы будем людей выдавать?

– Да и хорошо, что убил! – твердил свое купец Крушило. – Туда ему и дорога, черту кровожадному! Всех бы нас перерезал, если бы до города дошел!

– А ведь хитер князь Владимирко! – возмущался Яков Наседка. – Аспид ядовитый! Нет уж, припасов у нас хватает, так давайте в осаде сидеть, пока помощь не подойдет!

Все были полны боевого духа, кмети и посадские несли дозор на стенах, готовые отбивать приступ. Зато Прямислава не находила себе места, ей не давала покоя мысль о Юрии Ярославиче.

– Да у него дружины-то всего ничего! – утешала ее боярыня Марена. – Со своей ближней только и приехал, где ему с нами воевать? Постоит да и уедет, чего бояться?

Она была права, но само присутствие этого человека так близко, за рекой, наполняло Прямиславу ужасом. Она больше не ходила на стену, чтобы не видеть его шатер и его малиновый стяг: ей казалось, что он каким-то чародейным образом может похитить ее со стены, унести, как черный вихрь в сказке уносил царевен, которые гуляли в своем саду… Она всей душой верила Заваде, которого сам Сатана чуть было не толкнул на преступление и все-таки изобразил виновником, – без Сатаны во всей этой истории никак не обошлось!

Вечером, когда уже темнело, к ней пришел Ростислав. Прямислава вышла к нему в переднюю горницу; сперва с ней была Забела, но потом в дверь просунулась румяная физиономия Звоняты, который начал строить какие-то рожи. Забела, небрежно пожимая плечами, точно желая сказать: «Видели вы где-нибудь такого дурака?», встала и выскользнула за дверь. Прямислава и Ростислав остались вдвоем.

– Вот что, душа моя! – начал Ростислав взял ее руку и прижал к груди. – Я все думал, что народ говорит… Может, и правда обвенчаемся с тобой? Отец Ливерий обвенчает, я его уговорю. Плохо, что твой отец не знает еще, как дело обернулось, но ведь за меня он тебя отпускал… Ну, война, но ведь не мы первые, кто между братьями города делит! – Он усмехнулся. – И до нас бывало, и хуже еще того! Вышел бы я сейчас на стену и сказал Володьше: вот жена моя, Вячеслава туровского дочь, и сам он с войском со дня на день будет. Испугался бы Владимирко, мира запросил. За ним ведь один Звенигород, а за мной и братья Васильковичи, Ростислав да Игорь. Ну, не боишься? Послать к отцу Ливерию?

– Послушай! – Прямислава схватила его руку обеими руками и сжала. – Погоди! Я вот что думаю. Нельзя нам сейчас венчаться.

– Почему? – Ростислав нахмурился. – Передумала?

– Нет. Я за тобой куда хочешь пойду, если судьба. Только вот… я думаю… – Она не решалась выговорить то, что пришло ей в голову при виде стяга Юрия Ярославича. – Боюсь, не я ли и навела на вас такую беду?

– Ты? Ты-то здесь при чем?

– Несчастливая я! – Прямислава отвернулась и закрыла лицо руками. – Сам посуди. Выдали меня замуж, семь лет я с мужем в одном городе прожила, он даже взглянуть на меня не пожелал! Я ждала, надеялась, вот подрасту, в возраст войду, возьмет он меня в дом, будем жить в чести и согласии, пошлет нам Бог детей… Потом все переменилось, я от него ушла, не хотела больше и видеть его – а он стал меня преследовать. Слава Богу, я там в Червене тебя встретила, ты меня увез от него – а он опять здесь, проклятый!

Нет мне от него спасения! А как ты со мной связался – сперва отец твой умер, теперь брат убит. Несчастливая я, где я, там беда! В монастырь мне надо, где матушка моя лежит!

– Ну что ты! – Ростислав обнял ее и стал гладить по голове, стараясь успокоить. – Не ты здесь несчастливая, а он! Князь Юрий то есть. Он семь лет жил рядом с таким сокровищем, а не видел его. А как спохватился – поздно было. Вот и ходит теперь вокруг стены, окусывается: видит око, да зуб неймет!

– Не вернусь к нему, лучше со стены в реку брошусь!

– Ну, это уж ты хватила!

В дверь постучали. Ростислав выпустил девушку из объятий и шагнул к двери; внутрь просунулась голова Звоняты. Его румяная физиономия выглядела озадаченной и встревоженной.

– Княже! – позвал он. – Тут к тебе какого-то мужика привели…

– Какого еще мужика?

– А черт его знает! Говорят, через стену посадскую лез!

– Вот так новости! Ну, где твой мужик?

– Да вон они, внизу стоят.

Удивленный Ростислав стал спускаться в нижние сени, Прямислава с Забелой тихонько пошли за ним. В нижних сенях князя ждал десятник Микулич с четырьмя кметями, а между ними стоял кто-то незнакомый, черноволосый, закутавшийся в темный плащ. При виде него у Прямиславы сильно стукнуло сердце. Черный человек! Это он, тот самый, который «смутил» Заваду с товарищами. Прямислава содрогнулась. Это он, Сатана, опять появился! Он пришел за ней! Хотелось со всех ног бежать наверх и спрятаться в горнице, но Прямислава подавила это детское желание и осталась на середине лестницы, прижавшись к Забеле. Ростислав не даст ее в обиду, но она должна узнать, что все это значит.

При виде князя незнакомец шагнул вперед и поднял голову. Ростислав издал какое-то удивленное непонятное восклицание, пришелец ответил ему так же непонятно, и Прямислава наконец сообразила, в чем дело. При свете факела она увидела скуластое лицо. Чужак говорил с Ростиславом на половецком языке, языке его матери, но этот половец казался чужим и страшным: его лицо выглядело жестким и даже жестоким.

– Вон он, княже! – рассказывал Микулич. – Через тын лез, мы его едва заметили. Ловкий, чертяка, как змей! Вон, Щетина его чуть не подстрелил, хорошо, он голос подал!

– Ты кто такой? – спросил Ростислав. – Откуда к нам?

– Я не к вам, а к тебе, князь Ростислав! – ответил незнакомец по-половецки.

А Прямислава вдруг ахнула: она вспомнила это лицо! Конечно, это был не Сатана, а всего лишь конюх Юрия Ярославича. В Турове она не раз видела его: он принимал коня у князя Юрия, уводил в конюшню, а иногда выводил, уже оседланного.

Услышав ее голос, половец быстро глянул на лестницу. В его лице что-то дрогнуло, видно было – он тоже узнал ее.

– От кого ты? – спросил Ростислав.

– От князя Юрия! – ответил половец, многозначительно глянув на Прямиславу. – Хочу тебе от его имени уговор предложить. Согласишься – всем хорошо будет, а нет – всем плохо.

– Ты о чем?

– Вон об этой девице, прекрасной, как звезда Чулпан! О жене князя Юрия, которая сбежала от него и укрылась у тебя. Отдай ему жену, и тогда он помирит тебя с твоим братом. Князь Юрий умен: он сумеет убедить князя Владимирка отступить от города и даже оставить его в твоем владении. А жену ты найдешь себе другую, ведь на свете так много женщин!

Прямислава не понимала по-половецки, но догадывалась, что речь идет о ней.

– Если на свете много женщин, отчего же князь Юрий не поищет себе другую? – ответил Ростислав.

– Потому что князь Юрий венчался дважды, и в третий раз его согласится венчать только собственный духовник, и то если пригрозить ему ямой! – Половец усмехнулся, и его скуластое, узкоглазое лицо от этой усмешки приобрело полное сходство с мордой лукавого и жестокого черта. Реденькая черная бородка и растрепанные волосы делали его еще больше похожим на адского жителя, поросшего закопченной и опаленной шерстью. – Вернуть вторую жену – для него последняя надежда оставить законных наследников или таких, кого можно будет объявить законными.

– У него нет наследства, а значит, и наследников не надо! – Ростислав усмехнулся. – Он князь без княжества, и даже земля, на которой сейчас стоит его шатер, принадлежит не ему! Как говорится, чужое ища, свое потеряешь!

– Князь Юрий вернет свой город, не сомневайся, князь Ростислав. А ты в этой войне можешь потерять все, даже жизнь. Будь разумен, и князь Юрий поможет тебе.

– Судьба моя в руках Божиих. И князь Юрий свою судьбу выбрал. Теперь пусть пробует оставить наследство детям тех холопок, на которых он променял свою жену. – Ростислав оглянулся на Прямиславу. – И передай князю Юрию: я не дурак, как он, чтобы такое сокровище из рук выпустить.

– Ну что ж! – Половец пожал плечами и усмехнулся. Если он и был разочарован ответом, то разочарование никак не отразилось на его жестком обветренном лице. – И ты тоже сам выбрал свою судьбу, князь Ростислав! И если она покажется тебе горькой, как полынь, то помни: ты выбрал ее сам!

– Что с ним делать-то? – спросил десятник, видя, что никому не понятный разговор закончился. – А, княже?

– Через посадский вал назад переправить, – велел Ростислав. – Пусть идет, откуда пришел.

– Ну, это значит, к черту! – решил десятник. – Ну, давай, морда, шевелись!

– Без тебя знаю! – по-русски огрызнулся половец и пошел из сеней.

Прямислава смотрела ему вслед: стараясь поскорее выпроводить, десятник толкнул его в спину, половец ударился плечом о косяк и дернулся, как от сильной боли. Но тут к ней поднялся Ростислав, и она не видела, как за незваным гостем закрылась дверь.

– О чем он? – прошептала Прямислава, хотя и сама догадывалась, о чем шла речь, слыша имя Юрия Ярославича и видя взгляды адского посланца, устремленные на нее. От этих взглядов ее пробирала дрожь, и она все время крестилась.

– Князь Юрий обещает меня с Володьшей помирить, если я ему тебя верну! – ответил Ростислав, обнимая ее.

– А ты?

– А я? Ты же говорила: куда угодно за мной пойдешь, пусть у нас одна судьба будет? А я что, хуже? Или я тебя меньше люблю? Если ты счастливая, значит, будет у нас общее счастье, а если несчастливая – я и тогда не обижаюсь. Как Бог даст, так и будет. А я ему сказал, что не такой дурак, чтобы, сокровище получив, из рук выпустить!

Прямислава обхватила его за шею и прижалась к нему, чувствуя, как катятся из-под ресниц горячие слезы.

Никогда еще она не была так остро, пронзительно счастлива, как сейчас, зная, что и в беде, и в радости Ростислав так же хочет быть с ней, как она хочет быть с ним. На другое утро у ворот посадского вала снова появился боярин Судислав Яворович, и теперь вид у него был еще более суровый и торжественный.

– Князь Владимирко не хочет крови христианской проливать и готов с городом Белзом решить дело миром! – объявил он, когда на зов трубы на стене появились бояре и воеводы. – Но вы, белзцы, в князья себе избрали волка и братоубийцу, и если не выдадите его, то князь Владимирко будет осаду держать, пока не сдадитесь, и тогда не только убийца к отцу своему, дьяволу, пойдет!

– Ты о чем, боярин? – крикнул со стены изумленный Ростислав.

– О тебе, лиходей проклятый! – сурово ответил боярин Судиша, наконец-то соизволив его узнать. – О тебе, дьяволов приспешник! Каин! И тебя спросит Господь: где брат твой Ярослав? Что ответишь ему? Душу свою ты навек загубил, и город смутил, за собой в пропасть и ад кромешный тянешь!

– Я? – Ростислав ничего не понимал. – Опомнись, Судислав Яворович! Ты кого Каином зовешь?

– Тебя, душегубец! – гневно ответил боярин. – Думал, никто тебя не узнал, когда ты к брату единокровному подползал, как змей ядовитый, с ножом в зубах!

– Я?

– Ты, ты, Каин! Думал, не узнали тебя, а нож тебя и выдал!

– Какой нож?

– А вот какой! – Боярин Судиша выхватил из-под плаща длинный нож с позолоченной рукоятью, и блеск золота под солнечным лучом ударил в глаза стоявшим на стене, как стрела. – Вот здесь образ Михаила Архангела, вот и надпись, – боярин обвел пальцем чеканку на рукояти, которую издалека нельзя было рассмотреть, – «Господи, помоги рабу Твоему Михаилу». Скажешь, не твое? Вон, и на груди у тебя тот же самый образ!

Боярин Судиша ткнул в Ростислава пальцем, и тот невольно схватился за золотой образок, висевший на шейной гривне: да, там тоже был образ Михаила Архангела, его покровителя, и точно такая надпись, какую прочитал Владимирков посланец.

– Ты в ночи пробрался в стан твоего брата и ножом поразил его! – продолжал боярин Судислав. – Думал, никто не видел тебя, а нож оставил в ране, и сам князь Владимирко вынул его, месть на себя принимая! И еще есть один человек, ты и его поразил, когда убегал, он сколько дней без памяти пролежал, но вот не дал Господь умереть, оставил жизнь, чтобы истину открыть. Видели тебя и в лицо узнали! И вы, белзцы, если хотите от князя Владимирка милость и прощение получить, выдайте братоубийцу! Никому такой князь добра не принесет, и будет место Белза пусто!

Прокричав все это, боярин ускакал со своей свитой, а белзцы на стене с изумлением смотрели на Ростислава и друг на друга.

– Но ты же, княже, в городе был… – бормотал тысяцкий Немир, осматривая Ростислава с головы до ног, точно видел впервые.

– Нож какой-то тычет! – Аким Желанович развел руками. – Да мало ли ножей! Мало ли кого Михаилом крестили!

– Может, и немало, только Михаилов среди князей да бояр все больше[64], – пробормотал Крушило.

– А нож-то и правда в самый раз князю! – заметил Яков Наседка и опасливо посмотрел на Ростислава. – Весь в золоте! Кому еще такой нож, кроме как князю!

– Да ты и впрямь как будто поверил! – Кузнечный староста Хотим толкнул купца в плечо, будто хотел разбудить. – Не мог же князь быть в одно время в двух местах!

– Совсем одурел Володьша! – Ростислав потряс головой и обеими руками взъерошил волосы, точно хотел выбросить застоявшиеся мысли. – С горя последнего рассудка лишился! Братоубийцей меня вывел! Да как бы я туда попал, в Лосиную Топь, когда я тут был и сто человек меня видели?

– Убили-то ночью, – заметил Ян Гремиславич. – А ночью народ уже спал.

– И что же, я за час отсюда до Лосиной Топи перескочил? Что у меня, сапоги-скороходы?

– Он, княже, князь Владимирко-то, во что хочет верить, в то и верит! – вставил Немир Самсонович. – Выгодно ему, чтобы ты был убийцей. Он разом двух братьев лишится, ему и легче. Один останется и все отцово наследство себе заберет.

– Но не мог он! – Ростислав не верил в такое коварство собственного брата. – Он, Володьша, пусть дурак, пусть жадина, но не убийца!

– Да знаешь ли ты его! – возразил Звонята. – Раньше, пока князь Володарь был жив, и Володьша смирно жил. Раньше ему невыгодно было тебе дорогу перебегать! Дурак он, что ли, голову под мечи подставлять! Воевать – ты, и в залог к ляхам кто опять же поехал? Опять ты! А вот теперь он разгуляется! Теперь мы узнаем, каков есть князь Владимирко!

– Да мы хоть все тут будем клясться, что в ту ночь с тобой рядом сидели и тебя за руки держали, – не поверит, потому что ему другое выгодно, – заметил Немир Самсонович.

Новость мгновенно разлетелась по городу. Белзцы качали головами, не веря, что их князь стал убийцей Ярослава Володаревича, но в глазах отражался ужас. Наседка и Крушило первыми забыли о том, как одобряли это убийство еще вчера.

– Одно дело – чужого князя на нож поддеть, а совсем другое – брата единокровного! – рассуждал Наседка на посадском торгу и втягивал голову в плечи, боязливо оглядываясь, как будто страшное злодейство незримо ходило где-то рядом. – Кто бы и подумать мог?

– Но ведь князь в городе был? – спрашивали его горожане, не желавшие верить и все же сомневаясь.

– Мало ли на какие чудеса дьявол способен? Уж если он кого толкнул на злое дело, так возьмет под крыло и фр-р-р! – вмиг куда надо домчит и нож в руку вложит! Уж он позаботится! Не сомневайтесь, люди добрые!

Даже отец Ливерий, как ни мало он был склонен поддаваться слухам, все же пришел на княжий двор поговорить со Ростиславом.

– Чудные дела творятся, чадо! – грустно сказал он, усевшись напротив. – Такие чудные, что лучше бы нам не дожить до таких чудес!

– И ты туда же, отче! – с досадой ответил Ростислав. – Ну не убивал я его, вот те крест! Нашли тоже Каина! Что вы меня, первый день знаете? Что мне теперь, на торг выйти и там Христом Богом клясться, что я брата своего не убивал? И как бы я в один и тот же час мог и в городе, и в Лосиной Топи оказаться? Надвое, что ли, разорвался?

– Но ведь говорят, что видели тебя там и в лицо признали.

– Ну, не знаю. Может, бес был во образе моем!

– Бес силен, многое может! – Игумен вздохнул и покачал головой. – Только говорят, что бес-то здесь был во образе твоем, а сам ты – на Лосиной Топи!

– Ну, люди! – Ростислав ударил сжатым кулаком по колену. – Сами же звали в город, приди, дескать, сделай милость, владей нами, а теперь первой же клевете верят! Экая дичь!

– И нож из раны вынули твой. Ведь у тебя же такой Михаил Архангел. – Ливерий кивнул на золоченый образок.

– Мало ли у меня таких ножей было! Может, потерял когда-нибудь, а черт какой-нибудь подобрал! Затмение какое-то, ей-богу! Брат Володьша, и ты, отец, и весь Белз меня в убийцы вырядил!

– Не может быть такого! Пресвятая Богородица, да что же это такое! – Прямислава чуть не плакала, не стесняясь присутствия бояр, кметей и игумена. – Говорила я тебе: несчастливая я!

– Этак нам и туровский князь не станет помогать! – заметил боярин Ян. – Он ведь разборчивый! Блудливого князя Юрия не захотел в зятьях иметь, а о братоубийце и слушать не захочет! Этот грех потяжелее будет! Даже если и обвенчаешься, не примет тебя князь Вячеслав и полков не даст. Разве что дочь ему вернуть, может, тогда поможет помириться…

– Я не пойду! – Прямислава вытерла слезы жестким расшитым рукавом и решительно тряхнула головой: – Никуда от тебя не пойду! От Каина и то жена не ушла, а ты не Каин, ты не убивал, я не верю! Если видели тебя там, значит, бес перекинулся, а я не поверю! Даже если бы сама тебя увидела с тем ножом, все равно не поверила бы!

Бояре вздыхали, а отец Ливерий молчал, грустно и нежно глядя на Прямиславу.

Дни осады шли медленно, и каждый казался целой неделей. Ни к той, ни к другой стороне не подходило подкрепления. Князь Владимирко со своими воеводами и с Юрием Ярославичем нередко проезжал вдоль города, но, несмотря на готовность белзцев, ни одного приступа не было. Не желая терять людей, Владимирко послал в Киев жалобу на братоубийцу и надеялся, что киевский князь встанет на его сторону. Тогда и Турова можно не опасаться, потому что не пойдет же Вячеслав Владимирович против родного отца! А уж если киевский князь потребует выдачи убийцы, все отцовское наследство соберется в руках Владимирка без единого сражения.

Ростислава посещала мысль сделать вылазку и разметать стан не ожидающих подобной дерзости звенигородцев, и его кмети с десятниками были на это готовы. Но трех десятков для такого дела было мало, а в том, что его поддержат жители Белза, Ростислав теперь не был уверен. В их умах всходили буйные ростки сомнения, и Ростислав не знал, как их оттуда выкорчевать. Да уж, одним ударом ножа неизвестный убийца избавил Владимирка от обоих братьев!

Но откуда у настоящего убийцы взялся этот нож? Да, чеканное изображение Михаила Архангела с краткой молитвой украшало шлем Ростислава, и хотя такого ножа у него не было, он вполне подошел бы к его снаряжению. И кто мог видеть князя там, где его не было, да еще и узнать в лицо? Без вмешательства дьявола тут не обошлось!

Многие расспрашивали Заваду и его двух товарищей, которые видели убийцу и говорили с ним, но те не могли дать толкового ответа.

– Темно же было! – отвечал Завада Наседке и Крушилу, которые пришли его допрашивать с целой толпой любопытных. – Я только и видел, что человек вроде.

– Xal Человек! Уж верно, не свинья была! А лицо-то, лицо?

– А лица не мог разглядеть.

– А росту он был какого? Высокого?

– Да нет вроде, чуть повыше меня.

Вопрошатели переглянулись: Ростислав был чуть повыше Завады.

– А голос?

– Да он не говорил, а шептал только. Где же тут разберешь?

– Ну ты скажи, мог это быть князь Ростислав? Мог или нет?

– Да хоть епископ Симон! – в отчаянии отвечал измученный Завада. – Отстаньте вы от меня, ради Христа! Ну не знаю я, не знаю!

Но этот ответ многим казался подтверждением. В городе начиналось подспудное брожение. Припасов еще хватало, никто пока не голодал, но ходили слухи, что кто-то уже разбирает на дрова старый амбар. Первая удаль утихла, вид осаждающего войска, обложившего город со всех сторон, давил на сердце и ослаблял дух. Уже у многих шевелились тревожные мысли, что князь Владимирко способен держать осаду хоть целый год и белзцы без приступов и пролития крови окажутся так ослаблены, что в конце концов их возьмут голыми руками. Воображению рисовалась участь поверженных городов: сожженные дома, дым над некогда оживленными улицами, вой собак над трупами и длинные вереницы пленных, которых уводят, чтобы продать за Греческое море… Уже все были уверены, что помощь ниоткуда не придет, что Белз брошен один на один со своей злой судьбой… И если князь, которого они выбрали, действительно братоубийца, то Бог не помилует их город!

Работать в осаде никто не мог и не хотел, народ целыми днями толкался под воротами, на маленьких площадях перед церквами. Торг был постоянно забит, хотя торговли не было, а тут и там какой-нибудь умник, взобравшись на телегу, держал речь то за князя Ростислава, то против.

Так прошло дней пять или шесть, и однажды Прямислава увидела из окна горницы, как мимо двора Яна Гремиславича идет целая толпа. Впереди шли Крушило и Наседка, и все были так возбуждены, что гул долетал даже до горницы. Прямислава бросилась вниз по лестнице, догнала толпу, пробралась через двор и первой влетела в гридницу. Ростислав, видимо, собрался куда-то идти, потому что она почти налетела на него на пороге; увидев ее встревоженное лицо, он схватил ее за плечи и хотел спросить, в чем дело, но тут и сам услышал шум во дворе.

Крушило и Наседка вошли первыми и держались так важно, что Прямиславе стало ясно: ничего хорошего они не скажут.

– Послушай, Ростислав Володаревич, что народ решил! – начал Крушило. – Помощи нам ждать неоткуда. Князь Владимирко осаду не снимет, пока убийц не получит. Народ решил: надо ему убийц выдать.

– Меня, значит? – сурово спросил Ростислав и положил руки на пояс. – Сами меня звали княжить, клялись почитать как отца, а теперь струсили?

– Нам, княже, о детях надо думать! – отчасти виновато добавил боярин Аким Желанович. – Неладно вышло, ты уж не взыщи. Народ решил послать к князю Владимирку: пусть крест поцелует, что возьмет убийц, а больше никого не тронет.

– Так ведь нет здесь убийц! Кто это? Завада с Будилой? Они только рядом стояли, что с них спрашивать? А меня и вовсе там не было!

– Не знаем, княже! – Немир Самсонович развел руками. – Видит Бог, я тебе верю, как самому себе. Но решаю-то не я здесь, а князь Владимирко!

– Пусть князь Владимирко судит, если говорит, что доказательства твоей вины у него есть, – добавил староста Осьмун. – Если нету их, то ничего он тебе не сделает. А нам в осаде век сидеть, пока все с голоду не передохнем, тоже не годится.

– А еще народ надумал княжну Юрию Ярославичу отдать, раз уж он ее муж! – прибавил отец Лукиан из маленькой Введенской церкви на посаде. – И пусть он за это поможет тебе у брата прощение выпросить.

Ростислав глянул на застывшую Прямиславу: «народ» додумался до того же самого, что и Юрий Ярославич, присылавший той ночью к нему своего конюха-половца.

– Так ведь когда звали вы меня княжить, обещали ни меня, ни ее не выдавать! – сдерживая гнев, напомнил Ростислав. – Уже забыли?

– Когда мы обещали, князь Ярослав жив был… – Аким Желанович развел руками. – А теперь…

– Так вы верите, что это я убил?

– Князь Владимирко верит и выдать тебя требует. Повинись, может, простит…

– Это он пусть у меня прощения просит! – зло ответил Ростислав. – За то, что брата в таком грехе заподозрил! Спасибо, люди добрые! Хорош город Белз!

– Ты город-то не трогай! – Яков Наседка попытался приосаниться. – Мы тебя добром звали княжить, а выходит, нет тебе счастья! Ты убил или не ты, а мы с тобой заодно погибать не хотим! Иди-ка к князю Владимирку и сам с ним объясняйся!

– И кто же тут такой смелый, что хочет князя Ростислава за ворота выставить? – подал голос Звонята. – Уж не ты ли? Ну, давай выходи, сейчас у меня сам с заборола вороной полетишь! Удалец! Нас в дружине тридцать человек, и пока хоть один жив, ни одно рыло посадское князя Ростислава не тронет!

Пришедшие загудели: они и сами понимали, что некрасиво выглядят, и рады были любой возможности представить дело так, будто их здесь обижают.

– Тише, чада, тише! – Отец Ливерий вышел вперед. – Не кидайтесь друг на друга, аки псы. Подите по домам, а с князем Ростиславом я сам поговорю.

– Поговори, отче! – поддержал Немир Самсонович и вытер потный лоб. На Ростислава он старался не смотреть: ему не хотелось выдавать князя, но устами бояр говорил город, к голосу которого он не мог не прислушиваться. – Что же, раз так вышло…

– Требует князь Владимирко четырех человек: Ростислава Володаревича, Заваду Гудимовича, Будилу и Доброшку! – кричал Яков Наседка, когда обозленные Ростиславовы кмети не слишком вежливо выпихивали всю толпу из гридницы. – И княжну Вячеславну! Тогда снимет осаду!

– А их всех вверх ногами повесит перед воротами и велит расстрелять![65] – бормотал злой Звонята. – Тебя бы так, пес подзаборный!

– Это кто тут пес?

Голос оскорбленного Наседки утих в сенях, двери закрылись. Прямислава метнулась к Ростиславу и вцепилась в его руку. Сбывалось самое ужасное, чего она даже не могла вообразить. Начиная с того весеннего дня, когда она встретила на торгу нахалку Вьялицу, ее беды растут, как снежный ком. Ее хотят вернуть-таки князю Юрию, Ростислав погибнет, оба они погибнут! И когда придет помощь, будет поздно!

– Не пойду к князю Юрию! – бормотала она, чувствуя, что сердце сейчас разорвется. – Лучше в Солокию брошусь!

– Погоди, дочка, смертный грех на душу брать, самоубийц и отпевать не велят, – ласково и печально сказал ей отец Ливерий. – Поди сюда, чадо! – Он кивнул Ростиславу. – Поговорим.

Ростислав подошел и рухнул на скамью, сжав руки между колен и свесив голову. Даже когда он жил в заложниках у короля Болеслава, ему и то не было так гадко – несправедливое обвинение давило хуже любого несчастья.

– Ну, отец? – Он поднял голову и глянул на игумена. – И ты меня в Каины записал?

– Человек к добру стремится, да ведь и дьявол силен. Знаешь, сыне, кто основал Панкратьево-Солокийский монастырь?

Ростислав недоуменно глянул на него, не понимая, при чем здесь это.

– Князь Ярополк Изяславич! – сам себе ответил отец Ливерий. – Сорок с лишним лет тому назад он здесь княжил. Потом прогнали его отсюда родичи твои – Рюрик, да Володарь, да Василько Ростиславичи. Много тогда воевали за Волынскую землю, да в конце концов велел киевский князь Ярополку Изяславичу ею владеть. Да не вышло – убил его окаянный Нерадец, а сам в Перемышль сбежал к Рюрику Ростиславичу. Отцу моему по плоти, – со вздохом добавил игумен. – Винили тогда братьев Ростиславичей, что подослали убийцу к князю Ярополку, да доказать ничего не могли. И с юности ранней душа моя ужасалась всякому злу, что творится, когда князья, родичи кровные, города делят. Потому и искал душе своей надежного прибежища – молить Господа и за правого, и за виноватого, чтоб избавил род наш от братоубийства. А судить – не мое это дело. Виноват отец мой мирской в той смерти, не виноват – не знаю, а только верю, что простит ему грехи Господь. – Отец Ливерий сел рядом с ним и задумчиво сцепил руки. – Сказал Бог: «Мне отмщение, и Аз воздам». Князю Владимирку месть свет в глазах затмила, он тебя судить хочет. Пусть Бог судит. Если ты по совести перед братом предстать не хочешь…

– Я не хочу? Не боюсь я перед ним встать! – Ростислав вскочил и потряс кулаком. – Пусть-ка он, мне в глаза глядя, скажет, что я убил! Пусть покажет, какие у него такие доказательства! Пусть покажет мне того, кто меня якобы видел! Свидетеля нашел! Да этого свидетеля святой бы водой окропить, он и рассыплется! Сам пойду, не буду ждать, пока под руки из города выведут!

– А я?! – в отчаянии воскликнула Прямислава. – А я как же? Чтобы я князю Юрию досталась?

Ростислав замолчал, глядя на нее. За себя он, охваченный негодованием, сейчас не боялся, но Прямислава в этом случае неминуемо попадет в руки бывшего мужа, и на этот раз тот уже ее не выпустит.

– А чего же ты хочешь? – Отец Ливерий обратил на нее печальный испытующий взгляд.

– Мне все равно! Только я с Ростиславом Володаревичем останусь! Если его князь Владимирко в яму посадит, пусть и меня сажает, я с ним сидеть буду! А к князю Юрию не пойду!

– А если он убийца, князь Ростислав?

– Ну и пусть! Мне все равно! – с трудом сдерживая слезы, отвечала Прямислава, плохо понимая, что говорит. – А я все равно его не покину!

– Что же ты князю Юрию блуда не простила, а другому братоубийство готова простить?

– Ах, отче! – Прямислава сжала голову руками. – Господь Своим милосердием черного от грехов убеляет, как снег. Что ты меня спрашиваешь, какой он, я не знаю и знать не хочу! Мне Бог велел любить, и для меня нет его лучше, какой бы он ни был!

– Ну, Бог тебя простит! – Отец Ливерий вздохнул и встал. – Только в городе тебе, чадо, оставаться нельзя. Уходи, и пусть князь Владимирко своих врагов ищет.

– Куда же я уйду? – Ростислав посмотрел на него.

– А вот идем за мной, я покажу.

Отец Ливерий направился к дверям, Прямислава и Ростислав пошли за ним. Под дверью Забела и Звонята отчаянно шептались о чем-то; увидев игумена и князя, они разом замолчали, пропустили их вперед и двинулись следом. Звонята хмурился, у Забелы лицо было бледное, с испуганно вытаращенными глазами, но при этом решительное.

Перед княжьим двором и на улицах было полно народа, но при виде игумена, за которым шли, как им казалось, виновники их несчастий, белзцы замолкали и расступались. Игумен вел князя Ростислава в сторону ворот, и люди думали, что тот готов сдаться старшему брату прямо сейчас. Мужики кое-где снимали шапки, как при виде покойника, женщины принимались плакать – вид жениха и невесты, в которых еще вчера они видели князя и княгиню и которые теперь шли как жертвы на заклание, вызывал горькие слезы.

Отец Ливерий перешел через весь детинец и посад, но там, не доходя одну улочку до вала, свернул к Панкратьево-Солокийскому монастырю. Ворота его почему-то оказались заперты, а перед ними шумела толпа. Несколько увесистых кулаков колотили в створки. И впереди «осаждающих», надо же так случиться, виднелась растрепанная голова Крушила.

– Открывайте! Давайте нам злодеев! – орал он, стуча в воротную створку поднятым где-то поленом.

– Без игумена не отворю, хоть ты обкричись! – отвечал ему суровый голос брата Ермиония. – Сказал, не открою, значит, не открою. Тут тебе не торг, и нечего орать!

Толпа недовольно гудела, но осаждать святую обитель все же не решалась.

– Да вон игумен! – закричал вдруг кто-то, и народ закричал, но осекся, увидев за спиной монаха князя Ростислава.

– Зачем пришли, дети мои? – спросил отец Ливерий, и народ раздавался в стороны, никто почему-то не смел смотреть ему в глаза, и крикуны робели при звуках его доброжелательного, но строгого голоса. – Отчего не сидите по домам?

– Хотим, чтобы злодеев нам выдали, потому как народ решил их князю Владимирку выдать, а они, вишь, в монастыре укрылись! – отвечал за всех Крушило, которого со всех сторон чьи-то плечи выталкивали вперед, под взгляд умных карих глаз отца Ливерия.

– Каких еще злодеев?

– Заваду с товарищами. Все трое здесь спрятались, а ключарь, вишь, без тебя не отворяет. Отворяй, вишь, игумен пришел! – закричал Крушило, обращаясь к воротам.

Там уже услышали знакомый голос, раздался лязг засова, и открылась маленькая дверка, прорезанная в высокой воротной створке. Народ повалил было к ней, но отец Ливерий повел рукой с посохом, и толпа застыла.

– Ступай, княже! – Отец Ливерий пропустил впереди себя Ростислава со всеми провожатыми, потом зашел сам и закрыл дверь за собой. Толпа разочарованно загудела, но никто не расходился.

А во дворе к отцу Ливерию сразу бросился Завада и схватил за руку.

– Спаси, отче, на тебя вся надежда! – бормотал он, весь дрожа. – Говорят эти ироды, мы тебя-де князю Владимирку выдадим, а сам не пойдешь, со стены сбросим! А как я пойду, он нас вверх ногами повесит и стрелять прикажет. А за что нас-то, мы же не убивали! Он все, бес во образе человеческом, так и стоит перед глазами! Спаси, отче! – Внезапно он заметил Ростислава за спиной у игумена. – И ты здесь, княже! Вот уж попали мы с тобой, Бог наказал!

– И ты, что ли, говоришь, что это я тебя к спящему Ярославу за руку привел и напасть подбивал? – мрачно спросил Ростислав.

– Не знаю, княже, ничего не знаю! – Несчастный Завада замахал руками. – Может, ты, а может, дед мой покойный Рагуил Иворович, ничего я не знаю!

– Не тревожься, чадо, невинного на расправу я не выдам! – спокойно пообещал отец Ливерий, и Завада бросился целовать ему руки. – Молись, и Господь заступится. Идемте, чада!

В монастыре отец Ливерий провел всех четверых в пустую келью, там велел девушкам сидеть и ждать, а Ростислава и Звоняту увел с собой. Прямислава и Забела молчали: обе были измучены дурными ожиданиями и даже не могли вообразить, что теперь могло бы их спасти.

– Лучше утоплюсь, – сказала Прямислава, у которой не шел из мыслей князь Юрий.

– И я тоже! – решительно сказала Забела, твердо намеренная во всех случаях следовать за княжной.

Ростислава и Звоняту отец Ливерий тем временем привел в дальнее крыло каменной постройки, где располагались кладовые. У отца Ермиония он перед этим забрал только один ключ, которым открыл одну из дверей, предпоследнюю. В маленькой кладовой была свалена всякая дрянь, и Ростислав с удивлением осматривался, не понимая, зачем монастырю хранить все это – какие-то старые потертые седла, рваные хомуты, корзины, мешки непонятно с чем.

– Ну-ка, примите! – Отец Ливерий кивнул на старую борону с выпавшими зубьями, которая стояла в самом углу.

Переглянувшись, Ростислав и Звонята вдвоем взялись за борону, на которой висели лысые вонючие овчины, и сдвинули ее в сторону. Взвилось целое облако пыли, от которой все трое начали чихать. Но зато, когда пыль немного осела, в углу стала видна небольшая дубовая дверка, для надежности окованная тремя железными полосами. Сунув в прорезь замка ключ, отец Ливерий нажимал изо всех сил, но старый замок не поддавался, и в конце концов Ростиславу пришлось взяться самому. Наконец раздался щелчок, дужка выскочила, и замок упал.

– Толкай, дитятко! – Отец Ливерий улыбнулся. Звонята нагнулся и налег могучим плечом на дверь.

Понемногу она подалась, и за ней, вместо ожидаемых сокровищ, обнаружилась в прямом смысле пустота – черная дыра, уходящая в бесконечность.

– Ну и дела! – Звонята в недоумении взьерошил себе волосы на затылке, и на щеке его появилось серое пыльное пятно. – Я думал, там клад какой-нибудь…

– Это вам сейчас лучше всякого клада! – Отец Ливерий опять улыбнулся. – Этот лаз идет отсюда прямо к Солокии. Выходит под высоким берегом в пещерке. Если лодку достать, то уплыть можно куда хочешь. Давно его прорыли, еще когда князь Ярополк Изяславич монастырь строил.

Ростислав молчал, соображая: владения монастыря вплотную примыкали к посадскому валу, к той части, которая упиралась в берег Солокии, и подземный ход соединял посад с берегом.

– Так лодки-то нет! – заметил Звонята.

– Достаньте! – Отец Ливерий развел руками. – Я же вам не чародей. Достанете – уплывете, а нет – милости прошу, князь Владимирко ждет вас не дождется.

– Достанем, чего уж! – Звонята махнул рукой. – Стемнело бы только.

– Насчет этого не тревожься! – насмешливо утешил его игумен. – Господь так устроил, что у каждого дня конец бывает.

Время до вечера тянулось медленно, а у ворот монастыря волновалась толпа. По городу ходили разнообразные слухи, люди приходили, стояли, смотрели на ворота, уходили, на смену им являлись другие. Наседка и Крушило поочередно несли стражу, чтобы те, кем они собирались выкупить безопасность города, не ускользнули из монастыря. О существовании подземного лаза, как уверял отец Ливерий, не знал никто, кроме него, а ему открыл тайну прежний игумен, отец Евсевий, перед самой своей смертью.

Наконец начало темнеть. Прямислава и Забела так и сидели в келье, пребывая в каком-то оцепенении; Ростислав и Звонята слонялись по тесному двору, который только и остался им от всего города Белза. Отец Ливерий был занят: Завада и Будила все каялись, утирая слезы, и он что-то говорил им, успокаивал, благожелательно кивал. Чем он мог их утешить, тех, кого завтра же собирались повесить как убийц? И положение Ростислава было лишь немногим лучше. Едва ли богобоязненный князь Владимирко осмелится взять на душу грех и казнить собственного брата, но провести оставшуюся жизнь в заточении тоже не хотелось.

Был самый разгар лета, и только около полуночи по-настоящему стемнело. К тому времени толпа под воротами разошлась, монахи устроились на покой, даже Забела задремала, сидя на лавке. Прямислава хотела пойти посмотреть начало подземного лаза, но Ростислав велел ей оставаться на месте. Не следовало привлекать к нему лишнее внимание, а на нее, девушку, в мужском монастыре оглядывался каждый, от мальчишки-послушника до древнего старца отца Фалалея, помнившего князя Ярополка Изяславича и первый камень в основании Панкратьево-Солокийского монастыря.

Ростислав и Звонята вошли в маленькую дверку, и дальше им пришлось идти в темноте. Отец Ливерий не велел зажигать огонь, чтобы свет не увидели с луговины, на которой расположились сейчас полки князя Владимирка. Сначала им пришлось спуститься по узкой низкой лесенке, выложенной камнем. Потом спуск перешел в горизонтальный ход, обшитый старыми дубовыми бревнами.

Пробираясь на ощупь вдоль влажных стен, Ростислав и Звонята прошли шагов сорок, и спереди потянуло свежим ночным воздухом. Лаз стал понижаться, потом внезапно деревянная облицовка кончилась, под рукой оказалась глинистая земля и песок.

Пришлось нагнуться, потом встать на колени, Десяток шагов в самом конце они проделали ползком, а выходное отверстие, открывавшееся в маленькой пещерке высокого берега, было размером чуть больше лисьей норы, и широкоплечий Звонята протиснулся в него с большим трудом, совершенно извозившись в мокрой глине.

Выбравшись на воздух, они немного посидели, чтобы отдышаться. Вокруг было тихо, напротив виднелись во множестве костры звенигородского войска. Воевода обходил дозоры, окликал кметей, и оба они узнали голос Истомы, десятника ближней дружины Владимирка. Странно было слышать его сейчас: Истома, как и вообще дружина Владимирка, казался частью чего-то привычного, домашнего, уютного, и они с трудом могли видеть в нем врага. Только сейчас Ростислав подумал о том, как трудно ему было бы сражаться против того же Истомы, Смолы, Сватяты и Дмитра, которых он знает с детства, а уж они точно не виноваты в ссоре братьев-князей!

– Посидели, будет! – проворчал Звонята и стал раздеваться. – Там вроде пониже города весь какая-то была, скоро лодку достану. Не засни тут, княже!

– Ты руками-то греби потише! – так же насмешливо напутствовал его Ростислав. – А то еще подумают, что сом играет, да выйдут на тебя с сетью!

– А я водяным прикинусь – самих всех перетоплю! – пробурчал Звонята и стал осторожно, чтобы ни комочка земли не уронить, спускаться с обрыва.

Как он добрался до воды, не слышал даже Ростислав.

Когда Ростислав вернулся в келью, Прямислава и Забела спали, привалившись друг к другу, и он не сразу решился разбудить свою невесту, хотя время не ждало. Глядя на нее, он на миг забыл обо всех нависших над ними бедах, сердце его переполняли нежность и жалость. Она была так молода, не старше иных девушек, которые только дожидаются женихов, но уже перенесла так много треволнений, узнала горечь и унижение измены, стала разведенной женой, так и не побывав, по сути, замужней женщиной. Даже при свете жалкого сального огарка ее точеное лицо поражало тонкой и одухотворенной красотой, и Ростислав мысленно клялся никогда и ничем не огорчить ее, если Бог все же не отнимет у него это сокровище.

Но стоять и любоваться было некогда. Наклонившись, он слегка коснулся губами нежной кожи на ее виске и шепнул:

– Просыпайся, свет мой ясный!

Прямислава вздрогнула, подняла голову и улыбнулась ему – так светло и ласково, словно они были не в монашеской келье, куда забились, как звери от собак, а в тереме, где их наконец-то оставили вдвоем после долгих и утомительных свадебных торжеств…

– Тише! – шепнул Ростислав, не давая девушкам ни о чем спросить. – Пойдемте.

– Куда?

– Увидите. На вот тебе, лебедь моя, надень-ка! – Ростислав вручил Прямиславе какой-то полотняный сверток.

Развернув его, она чуть не заплакала: кто бы знал, как же ей надоели чужие поношенные рубашки! Небеленую рубаху, которую носила какая-то девка из маленькой рыбацкой веси, догадливый Звонята снял с ивы, на которой она сушилась, там же, где утащил с отмели челнок с веслами. И правда, нарядная зеленая рубаха Прямиславы из тонкого сукна, с золотой вышивкой рукавов и оплечья весьма странно смотрелась бы в рыбацком осиновом челноке.

– Надевай, надевай! – шепотом торопил Ростислав. – Самой же платья жалко будет, сейчас через грязь ползком ползти.

Прямислава с тяжелым вздохом принялась развязывать поясок. Но Ростислав, увидев ее в грубой и еще влажной рубахе, неожиданно улыбнулся: ему вспомнилось село Ивлянка, клеть, освещенная факелами, и девушка в простой рубашке, которая сразу показалась ему прекрасной, как византийская царевна… И Прямислава, видя его улыбку, догадалась, о чем он подумал. На сердце у нее стало так легко и радостно, как будто они уже одолели все препятствия и благополучно миновали все бедствия.

– Давай, пошли! – Ростислав отворил дверь, и Прямислава вышла из кельи, без сожаления бросив на скамью последний остаток своего третьего по счету приданого.

Как три тени, они прокрались через темный двор спящего монастыря, скользнули к кладовым. Отец Ливерий ждал их у двери с ключом в руке.

– Идите, запру за вами, – торопил он. – Уж скоро к заутрене ударят, а мне дела много, пострижение у нас.

– Это кто же в монахи надумал? – мимоходом полюбопытствовала Забела. – Тут такое делается… Ой, кто это? – вдруг вскрикнула она.

В темном переходе внезапно обнаружилась темная фигура, и Прямислава похолодела: кто-то выследил их! Но этот кто-то вдруг упал на колени, цепляясь за руку Ростислава, и шепотом взмолился:

– Княже! Возьми меня тоже, смилуйся!

– Да ты откуда взялся? – Изумленный Ростислав вырвал руку. – Ты кто такой?

– Доброшка я, из Завадовой дружины. Меня тоже выдать хотят, а я ни туда ни сюда не хочу, – неразборчиво и непонятно бормотал тот, и Прямислава теперь тоже узнала третьего товарища Завады, бывшего с ним в ту роковую ночь, когда погиб князь Ярослав. Доброшка был еще совсем молодой парень, лет восемнадцати, с кудрявыми светлыми волосами, и его умоляющие голубые глаза были налиты слезами.

– Отец Ливерий вон предлагает, и надо бы соглашаться, жить-то хочется, я еще совсем молодой! – бормотал он, не вставая с колен и протягивая руки то к Ростиславу, то к Прямиславе и игумену. – А это какая же жизнь, недостоин я и не сумею, у меня невеста есть, Ярцева дочка, как же она теперь?

– Ты как узнал-то? – нахмурясь, спросил Ростислав, которого Доброшкина невеста сейчас совершенно не интересовала.

– Так я же не дурак! Я видел, отец игумен вас что-то двоих по двору водит, а девицы ваши в келье сидят. Знамо дело, без девиц вы никуда, но и в монастыре они же не останутся, монастырь-то мужской! Все спят или молятся, а мне ни сон, ни молитва не идут, все думаю, как бы мне от беды избавиться. Ну, а потом вижу, ты, князь Ростислав, по двору идешь, а на платье песок и земля, значит, где-то ты знаешь выход на волю! Возьми меня, княже, век буду тебе служить. В огонь кинусь, но только чтобы не так, зазря пропадать! Не убивали же мы никого, Завада хоть шел за тем черным бесом, а я-то просто за Завадой! Как же не идти, когда он у нас старший! Ну, княже, возьми меня, неужели бросишь человека пропадать?

– Челнок перевернется! – Ростислав вздохнул. – Ну, пойдем, беда с тобой! Только ты учти, с того конца райские врата тоже не ждут.

– Все лучше, чем на виселицу вверх ногами! – Доброшка оживился и сразу повеселел. Вскочив на ноги, он отряхнул подол и засуетился, пропуская девушек в кладовку, стараясь устранить с их пути все препятствия, норовя одновременно закрыть дверь и поклониться игумену: – Благослови, отец Ливерий, сделай милость! Увидимся или нет, а я твой раб до гроба!

– Бог благословит, чадо! – Отец Ливерий перекрестил всех по очереди, а потом стал прилаживать назад замок на дверь, закрывшуюся за Доброшкой.

Вскоре все четверо уже были в пещерке над берегом. Девушки шепотом стонали, пытаясь отряхнуть с лица, рук и платья прилипшую холодную глину и мокрый песок.

– Аж на зубах скрипит! – возмущалась Забела, старясь вытереть щеку, но только перенося на нее новый песок с руки.

– Ничего, пока целоваться не будем! – в досаде подгонял ее Звонята. – Давай быстрее, уже светает скоро! Ой, а это что за черта вы с собой тащите?

– Да уж не хуже тебя черт! – шипела в ответ Забела. – Водоросли-то сними с ушей, чисто водяной!

– Ой, рубахи на вас белые, увидят с того берега! – Ростислав снял с себя темный плащ и завернул в него Прямиславу.

– А теперь тебя увидят! – шепнула она. – Лучше уж нас – если что, за русалок примут. Еще бы волосы распустить, да мешать будут.

– Пусть лучше девок, это верно! – согласился сзади Доброшка. – Я бы увидел, точно бы подумал: русалки! Кому же в голову придет, что тут сама княжна!

– Спят небось! – Звонята, прищурившись, посмотрел в сторону темного стана, где уже погасли костры и высоко над луговиной появилась первая светлеющая полоска неба. – Самое сонное время перед рассветом: бывало, будят тебя на стражу, а глаза не продерешь, хоть убейте! Был бы конный полк хороший, вот сейчас бы на них из ворот и ударить! Так бы побежали, милые, что только за Галичем опомнились бы!

Звонята первым спустился в лодку, потом Ростислав помог девушкам перебраться вниз, где Звонята ловил их и пересаживал в челнок. Доброшка в темноте ухитрился-таки попасть мимо челнока и искупался, но у него хватило самообладания промолчать, даже погрузившись внезапно в воду с головой. Его втянули в челнок и кое-как устроили.

Места было мало, и приходилось сидеть почти не шевелясь. Прямислава и Забела крепко держались друг за друга, Звонята на корме осторожно правил веслом. Челнок двинулся вверх по реке.

На другом берегу по-прежнему было тихо, легкий шум, даже если его и можно было расслышать, не привлек внимания спящего стана.

Наутро ворота Белза распахнулись, и городские бояре впереди народа вышли навстречу князю Владимирку.

– Исполняем твою волю, князь Владимирко Володаревич! – сказал ему тысяцкий Немир Самсонович и поклонился. – Владей нами, как отец твой владел, только не разоряй город, не губи невинных.

– Убийцы брата моего где? – не сходя с коня, спросил князь Владимирко.

Князь Юрий рядом с ним молчал, но нетерпеливо оглядывал головы толпы в воротах, словно надеялся увидеть там и свою «добычу».

– Все, что в Белзе есть, – в твоих руках, княже! – Немир Самсонович снова поклонился. – Возьми кого хочешь и суди, как Бог тебе велит.

Князь Владимирко вошел в город и занял посадский двор. Его брата Ростислава Володаревича там не было, не было и его невесты, туровской княжны, и многочисленные свидетели могли указать только на то, что всех тех, кого князь Владимирко жаждал заполучить, увел отец Ливерий.

В Панкратьево-Солокийском монастыре игумен сам вышел навстречу Владимирковым кметям.

– Кого ищете, чада? – приветливо спросил он.

– Заваду, Будилу, Доброшку… – начал Переяр Гостилич и запнулся.

– Нет больше в городе Завады и Будилы, умерли они! – спокойно ответил игумен.

– Как – умерли? – Воевода не поверил. – Как же так сразу? А ну-ка, покажи-ка! Где они?

– Умерли для мира! – подтвердил отец Ливерий, и монахи, черным полукругом стоявшие за его спиной, степенно закивали. – Нет больше Завады и Будилы, а есть смиренные иноки Серафим и Захарий. А прочих в монастыре моем нет, тому Бог свидетель. Хотите – ищите, чада мои.

Неизвестно, успел ли князь Юрий Ярославич схватить кого-нибудь в объятия на этот раз, прежде чем убедился, что его единственная надежда оставить законных наследников снова ускользнула. Известно только, что уже после полудня несколько конных отрядов были разосланы князем Владимирком во все стороны от Белза, чтобы найти тех, которые не умерли для мира, но не менее таинственным образом исчезли из обложенного со всех сторон города.