Дальтоник

Глава 28

На похороны Бойда Уэртера собрался весь бомонд, те, кто имел отношение к изобразительному искусству. Причем не только из Нью-Йорка. Художники, арт-дилеры, музейные работники, галерейщики, коллекционеры. На поминках речи следовали одна за другой. Восхваляли человека, которого большинство из присутствующих, Кейт знала это, недолюбливали. Завидовали его известности и богатству. А теперь вот явились все в дорогих черных одеждах. К словам выступающих Кейт не очень прислушивалась. Ее угнетала мысль, что она каким-то образом навела убийцу на Уэртера.

Перед похоронами состоялось короткое заседание группы. Кейт увидела фотографии. Но сейчас в голове прокручивалось не то, что убийца сотворил с Уэртером, а картины, которые он аккуратно расставил вдоль стены. Как будто устраивал выставку. Для Уэртера? Или для полицейских, которые непременно явятся?

Помимо всего прочего, обнаружилась жуткая подробность. Среди каракулей на краях картин появились ее имя и фамилия. Это повергло Кейт в шок. Откуда он узнал о ее существовании? Скорее всего из газет, освещавших ход расследования. Фримен считал, что маньяк мог видеть ее программы по телевидению. Кейт похолодела. Ведь интервью с Уэртером было показано лишь несколько дней назад. Неужели этот подонок прячется где-то неподалеку, наблюдает, а потом пишет ее имя на краях картин рядом с именами Тони и прочих персонажей?

Фримен считал, что убийца изменил ритуал. В мастерской Уэртера он ничего не убрал. На кистях осталась слюна, которую легко проверить на ДНК. Правда, пока не с чем сравнивать. Но в чем причина небрежности? Он хочет, чтобы его поймали? И что означает переход от проституток к таким людям, как Уэртер и его помощница?

Грейндж уехал в Вашингтон, чтобы подобрать группу агентов. Тейпелл мобилизовала на охоту за маньяком почти все подразделения нью-йоркской полиции.

Кейт покосилась на Блэр Самнер: та внимательно слушала выступление молодой женщины, едва сдерживающей слезы.

— Последние два года я была помощницей Бойда.

«Тебе повезло», — подумала Кейт.

— Бойд Уэртер научил меня очень многому. Прежде всего, одержимости работой. Еще он убеждал обращать внимание на мельчайшие детали.

Одержимый. Неужели убийца зациклился на Уэртере?

— Едва ли убийца был одержим охотой на Уэртера, — сказал Фримен на совещании.

— На ком же в таком случае? — спросил Перлмуттер.

Фримен посмотрел на Кейт:

— Мне неприятно говорить это, но вероятнее всего он нацелился на вас. Об этом свидетельствуют ваши имя и фамилия, включенные убийцей в обрамление картин. А Уэртера он выбрал потому, что увидел по телевизору ваше интервью с ним. Таким ребятам для возникновения навязчивой идеи много не нужно. Иногда это может быть просто случайный прохожий, а иногда Джоди Фостер. Вы же у нас хоть и небольшая, но тоже знаменитость.

Кейт поежилась. Блэр погладила ее руку.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая?

— Прекрасно.

Это была неправда. Ее всю трясло. Перед глазами то и дело вспыхивали фрагменты фотографий, сделанных в мастерской Уэртера. Его раскромсанное тело, порезанные картины, названия цветов, написанных на них убийцей. Одни были названы правильно, большая часть неверно.

Кейт объявила на совещании, что уверена: убийца — дальтоник. Она даже представила себе, какую игру он затеял с Уэртером. Названия цветов. Возможно, художник сделал какое-то опрометчивое замечание. Маньяк пришел в ярость и убил его. Его, а затем и помощницу.

Помощница, которой посчастливилось остаться в живых, наконец заплакала, прикрыв ладонью рот, и Кейт вспомнила еще одну деталь, появившуюся на краях картин маньяка. Небольшие карандашные рисунки. Лица со ртами, заклеенными пленкой. Фримен предположил, что это автопортреты.

Он что, не только дальтоник, но и немой?

— Кейт. — Блэр похлопала ее по плечу. — Кейт.

— Что?

— Панихида закончилась. Пошли?

— Извини, дорогая, но я хотела бы побыть здесь какое-то время. Из уважения к памяти Бойда.

На столах стояли закуски и бутылки с вином, как на вернисаже. Через несколько минут Кейт пожалела, что не ушла с Блэр.

К ней подошел известный галерейщик Винсент Петрикофф.

— Если надумаете расстаться с одной или двумя картинами Уэртера, висящими у вас в загородном доме, вспомните обо мне.

Поначалу Кейт даже не поняла, о чем речь.

— Все новые работы Бойда уничтожил безумец, — пояснил галерейщик, — так что…

— Пока продавать картины я не собираюсь, — ответила Кейт.

К ним присоединилась Рамона Гросс, глава одного из ведущих аукционных домов Нью-Йорка «Современное изобразительное искусство».

— Ужасно! — Она драматически прикрыла сильно накрашенные веки и надула алые губы. — Не понимаю, зачем было портить его картины? Кого они раздражали?

— Меня, — насмешливо проговорила художница-концептуалистка. Ей было двадцать с чем-то, и известность она приобрела своими скандальными перформансами, где появлялась либо голая, либо в нижнем белье. — Абстрактная живопись, цветные поля — все это уже давно умерло.

— Если уж фильмы с Эстер Уильямс[30] до сих пор живы, то творчество Бойда Уэртера и подавно, — возразил Петрикофф.

Довольно. Кейт поспешно попрощалась и начала протискиваться к выходу.

Перед глазами сменяли друг друга фрагменты фотографий, сделанных в мастерской Уэртера. Поражало то, как обошелся маньяк с художником и его работами, при этом потратив время, чтобы аккуратно расставить свои картины.

Ну конечно же! Почему она не подумала об этом раньше? Он мечтает о своей выставке. А ее можно устроить, если начальство одобрит идею.

Кейт посмотрела на часы. Если она права и маньяк действительно дальтоник, нужно подробнее узнать об этом заболевании.

Профессор Абрахам Бриллштайн оказался таким, каким его Кейт и представляла. Невысоким, сутулым, с длинным заостренным носом, редкими, зачесанными назад седыми волосами и красноватыми карими глазами, увеличенными очень сильными очками до размеров мячей для гольфа. В свое время он возглавлял неврологическую клинику «Монт-Синай» и имел собственную практику, приносящую хороший доход, но бросил все это, занявшись исследованием литикободигии. Это заболевание, похожее на болезнь Паркинсона, он обнаружил во время экспедиции с группой невропатологов на острове Гуам. За ней последовало еще несколько экспедиций на небольшие острова Тихого океана, где одна малочисленная народность состояла в основном из дальтоников. Изучению этого заболевания он посвятил всю жизнь.

Кейт обратила внимание на то, что в кабинете профессора преобладали черные тона. Возможно, это позволяло ему лучше понять своих пациентов.

— Представьте, если бы эта жидкость казалась вам коричневой. — Бриллштайн поднял свой наполовину выпитый бокал с апельсиновым соком. — Уверен, вы бы ее пить не стали. Верно?

— Не стала бы, — вполне серьезно согласилась Кейт.

— А теперь пойдемте дальше. Серый ростбиф, черный томатный сок, светло-коричневый банан. Даже звуки мозг интерпретирует так, что музыка становится угнетающе скучной, бесцветной. — Он залпом допил сок.

— Разве такое возможно?

— В случае полной церебральной ахроматопсии — да. — Он посмотрел на нее своими увеличенными глазами.

— И что это значит?

— Извините. — Бриллштайн постучал карандашом по краю стола, заваленного книгами, бумагами, папками, среди которых виднелись небольшие кучки перекрученных скрепок. — Речь идет об экстремальной форме дальтонизма. Обычно она врожденная, но иногда возникает в результате несчастного случая. Врожденный дальтонизм — не такая уж редкость, особенно у мужчин. Разумеется, есть несколько градаций остроты заболевания. — Профессор начал загибать искривленные артритом пальцы. — Самая распространенная форма дальтонизма — аномальное восприятие трех основных цветов. Субъект видит цвета, но путает их. Дальше идет так называемый красно-зеленый дальтонизм, или дейтераномалия, поражающая приблизительно пять человек из каждой сотни, и протаномалия, которая поражает одного из сотни. Протаномалик плохо воспринимает красный цвет. Красный сигнал светофора он видит желтым или янтарным.

— Для такого человека пересечение улицы — большой риск, — заметила Кейт.

— Конечно. — Бриллштайн подтолкнул очки к переносице, и его глаза увеличились еще на десять процентов. — Но полная ахроматопсия — заболевание редкое. И очень тяжелое. Ему подвержены, скажем, тридцать или сорок человек из сорока тысяч.

— Не работают колбочки? — спросила Кейт.

— Да. — Бриллштайн улыбнулся. — Колбочки, ответственные за цвет, расположены в центре сетчатки. Упрощая, можно выделить три разновидности. Красные, синие и зеленые. — Он сменил карандаш на скрепку и начал интенсивно сгибать ее.

— Преступник, которого мы разыскиваем, рисует. Но цвета все неправильные. Он даже вначале надписывает названия, но все равно краски выбирает не те, — сказала Кейт.

— То есть вы не видели его? — Профессор Бриллштайн удивленно посмотрел на нее.

— К сожалению, нет.

— В таком случае откуда вам известно, что он дальтоник?

— Не знаю. — Кейт взяла со стола скрепку и тоже начала сгибать ее. — Я просто это чувствую. Интуитивно. Конечно, для доктора это звучит абсурдно, но…

— Вовсе нет. — Профессор мягко улыбнулся. — Дело в том, что половина результатов любого серьезного исследования основана на интуиции ученого. Правда, потом все проверяется и перепроверяется экспериментально, но без этого мы никогда бы ничего не достигли. — Он снова улыбнулся. — Так что, пожалуйста, расскажите, почему у вас такое ощущение.

Следующие двадцать минут Кейт подробно рассказывала о картинах с искаженными цветами, надписанных названиях, об убийстве Бойда Уэртера, о своем состоянии в Часовне Ротко. В общем, обо всем, что удалось вспомнить. Показала фотографии.

— Я пришла к заключению, что убийца отчаянно пытается каким-то образом ощутить цвета. Следовательно, он дальтоник.

Бриллштайн снял очки, потер на удивление маленькие глаза.

— Нормальная гипотеза, моя дорогая. Вполне имеет право на существование.

— Давайте предположим, что эта гипотеза верна. Как вы прокомментируете его действия?

Доктор водрузил очки на место, пробежался пальцами по волосам.

— Хм… ну, во-первых, вполне вероятно, что он жертва несчастного случая, в результате которого прервалась связь нервных окончаний мозга с глазами. Какая-то мозговая травма.

— И это повлияло на его поведение?

— Разумеется. А если для вас мир вдруг станет серым, разве это не повлияет на ваше поведение?

— Да, но я имела в виду… патологию.

— Хммм… — Профессор начал сгибать скрепку. — Реакция тут может быть самая разная, но если речь идет о художнике, живописце, то… ну давайте представим: утратить способность видеть цвет — это уже само по себе ужасно, даже для бизнесмена. Но гораздо ужаснее для художника, чья жизнь целиком связана с цветом. — Он покачал головой: — Это настоящая трагедия.

— Да, — согласилась Кейт, пытаясь представить себе бесцветный мир.

— Дальтоники с врожденным пороком обычно неплохо приспосабливаются к жизни, потому что никогда не видели мир в цвете. Но для церебрального ахроматопа все обстоит иначе. Его страдания бесконечны. — Профессор вздохнул. — Ведь для него зеленая трава, голубое небо и все остальное, такое привычное, неожиданно стало серым. С незначительными оттенками.

— Как черно-белое кино?

— Еще хуже. При полном дальтонизме острота визуального восприятия существенно ослабляется. Вот я вспомнил один случай. Молодая женщина, художница, попала в аварию на мотоцикле. В результате полный дальтонизм. Через некоторое время она наложила на себя руки. Жизнь потеряла для нее всякий смысл. Или вот еще один любопытный пример… — Профессор задумался. — Жаль, но не могу вспомнить. — Он пожал плечами и грустно улыбнулся. — Старость. Склероз.

— Со мной тоже иногда такое случается, — попыталась утешить его Кейт. — Но если вы вдруг вспомните что-нибудь интересное, пожалуйста, позвоните мне. Этот убийца загнал полицию Нью-Йорка в угол, так что сейчас для нас важна любая мелочь.

— Обязательно, — пообещал Бриллштайн. — Так о чем я говорил? О да, потеря ощущения цвета. Для полного дальтоника жизнь не только трудна, но и… очень уныла.

Кейт попыталась представить лишенными цвета песчаный пляж рядом с ее домом в Ист-Хэмптоне и поблескивающий на солнце голубовато-зеленый океан. Да, потерять чувство цвета ужасно, но ее утрата не менее тяжела. Она больше никогда не будет гулять по этому пляжу с Ричардом.

— А как выглядит такой человек?

— Выглядит? Ах да, понимаю. — Профессор кивнул. — Думаю, он носит темные очки. Не снимая. Стекла, возможно, янтарного цвета, скорее всего широкие, изогнутые. Чтобы не пропускать к глазам даже косые лучи.

Солнечные очки. Парень, который околачивался напротив Лиги творчества в тот день, когда был убит Марк Ландау.

— А почему очки?

— Ахроматопы чрезвычайно чувствительны к свету. При ярком свете они практически слепы. — Бриллштайн поднял палец, чтобы подчеркнуть важность сказанного. — Справиться с этой проблемой для них весьма сложная задача. С другой стороны, в полумраке они ощущают себя довольно комфортно. Гораздо лучше, чем я или вы. Кроме того, они значительно острее ощущают очертания предметов.

Кейт вспомнила о резко очерченных контурах на картинах маньяка.

— Он также постоянно моргает и щурится, — продолжил профессор. — Даже в темных очках ахроматопы моргают и прищуриваются, чтобы защитить глаза от света.

— А эту нарушенную связь между глазом и мозгом возможно восстановить? Хирургическим путем. Чтобы больной снова видел цвета.

— О нет. — Профессор Бриллштайн грустно покачал головой. — К сожалению, церебральный ахроматоп пожизненно лишен цвета. Это заболевание неизлечимо.