Глава 16

Вторая зима, проведенная нами во дворце, выдалась очень холодной. Мела метель, на дворе и на городских улицах высились сугробы. Дети лепили из снега птиц и львов. Томмазо как-то слепил волка, сидящего на задних лапах. Вместо глаз он вставил ему окрашенные шафраном миндальные орехи, а вместо языка — кусочек кожи. Томмазо хотел, чтобы Миранда посмотрела на его творение, но она отказалась, сославшись на то, что ей надо читать Библию.

— Она станет монашкой, — проворчал Томмазо, заканчивая волчьи лапы. — Она говорит, у нее нет времени на всякие глупости.

— К ужину она передумает.

Томмазо покачал головой и принялся грызть ногти.

— Миранда отдает свою еду бедным.

— Откуда ты знаешь? Ты за ней следил?

Он кивнул и рассказал мне, что видел, как Миранда стояла под дождем на коленях на площади дель Ведура и чуть не попала под копыта всадника. Благо он, Томмазо, вовремя ее оттащил.

— Она поблагодарила тебя?

Томмазо снова покачал головой.

— Она сказала, что я не имею права мешать свершиться воле Божьей.

Миранда молилась в соборе перед статуей Пресвятой Девы Марии. Дождавшись, когда она сделала паузу, я спросил, зачем она так себя истязает.

— Я готовлюсь к privilegium paupertatis [39], — сказала она с такой болью в голосе, словно только что сама слезла с креста.

— Тебе не нужна такая привилегия, Миранда! Ты и так бедна. И я беден. Это все из-за приданого, да?

Она отвернулась и продолжила молитву.

— Ты думаешь, что никогда не выйдешь замуж, и поэтому решила посвятить свою жизнь церкви?

Она ничего не ответила.

— Монашки, которыми ты восхищаешься, Миранда, тоже не обязаны быть бедными. Они днями напролет трудятся над вещами, которые отдают бесплатно, а потом просят милостыню, чтобы прокормиться. Если бы церковь хоть немного платила своим служанкам за труды, им не пришлось бы выпрашивать подаяние у таких бедняков, как я!

— Когда они просят милостыню, монашки учатся смирению, — возразила Миранда.

— Это голод учит нас смирению, — ответил я. — Basta!

Но она не прекратила. Она по-прежнему отдавала свою еду и бухалась на колени, чтобы помолиться, в любое время, когда ей хотелось. Старая подслеповатая прачка сказала, что моя дочь святая. Сердился я на нее или был с ней нежен — Миранда в любом случае оставалась глухой к моим словам.

— Ты отдашь концы! Кому это нужно? — взмолился я, обнаружив ее дрожащей в снегу.

Губы у нее посинели, зубы стучали. Она начала читать «Богородице Дево, радуйся!», чтобы не слушать меня.

Две ночи спустя я проснулся и увидел, что ее кровать пуста.

— Она сказала, что Господь велел ей уйти в монастырь Сан-Верекондо, — сказал мне стражник, стоявший у ворот.

Все стражники — круглые идиоты, ей-богу! В какой бы город вы ни приехали, если там есть ворота, а возле них — охранник, он наверняка придурок.

— Это безумие! Как ты мог пропустить ее в такую погоду?

— Она была похожа на святую, — ответил он.

Небо затянули серые тучи. Мягкие жирные снежинки медленно падали на землю, словно гусиные перья из подушек Господа. Я помчался во всю прыть, крича на бегу: «Миранда! Миранда!» В ответ раздался волчий вой. Я молил Бога, чтобы она не столкнулась с волками, чтобы я догнал ее скорее, а если нет — то пусть она успеет укрыться за стенами монастыря! Сугробы становились все выше. Кусты, деревья, трава — все утопало в снегу. Туфли и лосины у меня промокли насквозь, лицо и руки задубели от холода. Я снова позвал Миранду, но ночь поглотила мой крик. Я не видел холмов, а потому не знал, в ту ли сторону иду. Окончательно выдохнувшись, я рухнул на колени — и вдруг подумал, что именно в такой позе видел в последний раз Миранду. Неужели Бог наказал меня за то, что я пытался помешать Миранде исполнить его волю? Я упал лицом в снег и зарыдал, моля о прощении и обещая, что если я найду Миранду, то сам отведу ее в монастырь.

Стоило мне произнести эти слова, как между ветвями деревьев воссиял свет. Дева Мария протянула мне руку и сказала нежным голосом:

— Поспи. Отдохни. А потом я отведу тебя к дочери.

Но другой голос возразил:

— Это не Дева Мария, а Смерть.

Я поднялся и поплелся вперед, проваливаясь в снег по пояс и умоляя Господа спасти меня. И уже на последнем издыхании наткнулся на тело Миранды.

Один Бог знает, как я вернулся в Корсоли, ибо Он сам вел меня. Я постучал в дверь Пьеро. Несмотря на то что было уже за полночь, Пьеро разбудил свою жену и детей и приказал им согреть воды, а сам тем временем завернул Миранду в одеяла. Он сделал ей теплые ванночки для рук и ног, дал лекарств. Мне пришлось вернуться во дворец, чтобы попробовать завтрак Федерико, и я оставил дочь под присмотром Пьеро, который ворковал над ней, как над собственным дитем.

Все свободное время я не отходил от постели Миранды, ибо Пьеро сказал, что ее жизнь в опасности. Томмазо принес бульон и печенье (недуг Миранды подвигнул его стать поваром), а я молился и вытирал ей пот со лба.

Я никогда раньше не бывал в домах у евреев и удивился тому, что у них было все совершенно обычно, как у других людей. Поскольку Федерико вечно жаловался на свои недомогания, я спросил у Пьеро, отчего он не живет во дворце.

— Герцог Федерико не разрешает, потому что мы евреи. А кроме того, здесь, — улыбнулся он, — я ближе к жителям Корсоли.

Тут Миранда, личико которой из голубого стало белым, зашлась в таком приступе кашля, что у нее затряслось все тело. Она горела в жару и вскрикивала во сне. Пьеро сказал, что, несмотря на пугающий вид, это хороший признак.

В конце концов, благодаря милости Божьей и заботам Пьеро — за которые я буду век ему благодарен, — Миранда поправилась настолько, что ее можно было перевезти во дворец. Она лежала в кровати и никого не хотела видеть — ни Томмазо, приносившего ей лакомства, ни подружек, справлявшихся о ее здоровье. Миранда не говорила почему, но я знал: это все из-за отмороженных мизинца и безымянного пальчика на правой руке, а также двух пальцев на правой ноге. Они скукожились, и было ясно, что к жизни их уже не вернешь. Миранда заявила сквозь слезы, что не сможет больше ходить. Я рассказал ей об одноногих солдатах и моей тетушке, которая ходила всю жизнь, хотя и родилась без стопы. И добавил, что ей надо благодарить Бога и Пьеро за то, что она вообще осталась в живых. Это не слишком ее утешило. Больше того — она буркнула, что лучше бы я оставил ее умирать.

— Я подвела монашек из Санта-Клер! И Господа нашего! Я не сказал ей о своем обещании отвезти ее в монастырь.

Теперь, когда я вновь обрел свою дочь, у меня не было сил с ней расстаться.

Миранда все рыдала — и тут в дверь постучали. Я открыл. В дверях стояла Бьянка, в мехах и капюшоне, усыпанном бриллиантами и скрывавшем ее лоб.

— Это здесь прячется малышка святая? — спросила она.

Я так удивился, увидев ее, что Бьянка сказала:

— Ты пригласишь меня войти?

— Разумеется!

Я посторонился, давая ей пройти.

От нее пахло бергамотом и мускусом. Проходя мимо меня, она облизнула нижнюю губу и улыбнулась так, словно знала обо мне какую-то тайну, неизвестную мне самому.

— Вот она где! — игриво воскликнула Бьянка и, сев на кровать Миранды, утерла ей слезы и похлопала по щекам. — Мы эти маленькие прелести откормим так, что они солнце затмят! — Она обернулась ко мне. — Нам с Мирандой о многом надо поговорить, так что выйди погуляй немного. И не подслушивай под дверью! — Бьянка подмигнула Миранде. — Мужики всегда так делают. Они хуже женщин.

Я прогулялся в Корсоли и назад, гадая, почему Бьянка пришла навестить Миранду. Просто по доброте сердечной? Несмотря на все свои меха и бриллианты, Бьянка была и оставалась шлюхой. Однако, напомнил я себе, многие жены и любовницы знаменитых людей были шлюхами. И они, несомненно, знали мужчин лучше, чем те — сами себя. Бьянка была отнюдь не дура. К тому же она любовница Федерико. Она многое могла сделать для Миранды.

Решив, что хватит гулять, я вернулся в нашу комнату. Миранда была одна. Она сидела на кровати и рассматривала себя в ручное зеркальце. На шее у нее висело прекрасное жемчужное ожерелье.

— Это Бьянка тебе дала? — спросил я.

— Да, — ответила Миранда, стараясь скрыть свой восторг. — Она пригласила меня в свои покои!

— Е vero?

— Но я не могу ходить, babbo! А даже если бы могла, то не пошла бы, — добавила она с видом праведницы. — Ведь она шлюха!

Меня так и подмывало выбросить ее обратно в сугроб, но вместо этого я сказал:

— Господь наш Иисус Христос не отвергал ни грешников, ни проституток.

Миранда нахмурилась. Ее густые темные брови сошлись на переносице, зубки покусывали нижнюю губу.

— О чем вы с ней говорили? — спросил я.

Миранда бросила зеркальце на стул и подняла вверх отмороженные пальчики.

— Бьянка говорит, они не созданы для работы, и таким образом Господь дал мне понять, что я ничего не должна делать.

— Ясно. А еще о чем?

— Она сказала, что я самая красивая девушка во дворце и когда-нибудь у меня будет целая толпа ухажеров.

— Это и впрямь хорошая новость!

— И еще она посоветовала мне изменить прическу, потому что так носить волосы уже не модно.

Миранда потянулась за зеркальцем, но стул стоял слишком далеко, поэтому она откинула одеяло, вылезла из кровати и прошла пару шагов. Тут до нее дошло, что она сделала. Миранда с удивлением уставилась на меня.

— Раз Бьянка в состоянии поставить на ноги калеку — быть может, тебе стоит прислушаться к ее словам, — заметил я.

На следующий день Миранда вернулась от Бьянки с чудесным браслетом на руке и красной шалью из тончайшей шерсти. Лицо у нее было чуть припудрено, а губы подкрашены под цвет щек. Еще через день Бьянка причесала ей волосы так, что кудри мягко обрамляли лицо. На Миранде была маленькая диадема и платье, которое развевалось волнами, когда она поворачивалась из стороны в сторону.

— Как я выгляжу? — спросила она.

— Прекрасно. И это была чистая правда.

— Я весь день провела у портнихи. — Миранда протянула вперед руку, показывая новый браслет. — Бьянка говорит, он из немецкого серебра. Оно лучшее в мире. Смотри, какие камни! Их можно купить только во Флоренции или в Венеции. А теперь мне надо поиграть на лире.

Неделю спустя она вернулась, обмахиваясь веером.

— Я танцевала, babbo! Я могу танцевать почти так же хорошо, как раньше. Алессандро сказал, что я танцую лучше всех на свете!

— Алессандро был в покоях Бьянки?

— Да. Он показал мне, как держать веер так, чтобы никто не заметил моих изуродованных пальцев.

* * *

— Бьянка превращает Миранду в шлюху! — пожаловался мне Томмазо.

Он злился, что Миранда не поблагодарила его за бульоны и печенья, которые он приносил ей во время болезни.

— Две недели назад она пыталась уморить себя голодом. Мы должны целовать Бьянке ноги.

Я лично этого не делал, но искренне поблагодарил ее за доброту.

— Я готова на все, лишь бы спасти ее от монастыря, — улыбнулась Бьянка. — Миранда — прелестное дитя.

— Вы заменили ей мать, которой Миранде всегда недоставало.

Бьянка вздернула бровь и глянула на меня так, словно я случайно раскрыл ее тайну. На мгновение лицо ее словно постарело и стало печальным.

— Я всю жизнь мечтала о дочери, — сказала она задумчиво, и в голосе ее не было ни обычной игривости, ни высокомерия. — Так что Миранда мне как дочь.

Бьянка повернулась, взвихрив свои меха, и бросила мне через плечо:

— Следи, чтобы она училась играть на лире и писать стихи.

На следующий день Миранда вернулась в чудесной меховой накидке, которую сшила ей Бьянка.

— Алессандро показал мне, как танцуют в Венеции, — сказала она, продемонстрировав мне несколько па.

В меховом манто, с гордо поднятой головой она казалась взрослой женщиной. Я неожиданно вспомнил предостережение Томмазо.

— Прошу тебя, Миранда, не носи накидку во дворце!

— Я и не собираюсь. Приберегу ее для карнавала.

После смерти Элизабетты я каждый год ходил в Корсоли на карнавал вместе со своим другом Торо. Porta! Ну и веселились же мы тогда! Мы приходили к параду, потому что после процессии с оливковыми ветвями по улице маршировали простолюдины, одетые в сутаны священников, и осыпали всех бранью. Торо всегда шел в первых рядах, поскольку ругаться он умел виртуозно. Мы с друзьями обычно поджидали его на крыше дома у Западных Ворот. Увидав Торо с раскрасневшимся от ругани лицом, мы забрасывали его яйцами и осыпали мукой. Мне вспомнилась одна сумасшедшая, которая сорвала с себя одежду. Мы гнались за ней по улицам, пока не поймали и не трахнули по очереди. А еда! Porta! Мы так набивали животы колбасой и полентой, что еле двигались потом. А какие трюфели в оливковом масле продавал бакалейщик! Вкуснота необыкновенная! Чтобы отведать их, сам Христос мог воскреснуть еще раз!

В тот день, когда Миранда упомянула о карнавале, Бьянка тоже вспомнила о нем за ужином. Она сказала, что в Венеции вельможи давали великолепные балы, приглашая сотни человек, в том числе принцев и принцесс, а также послов из Германии, Франции, Англии и всех княжеств Италии. Они одевались в шитые золотом костюмы римских богов. Бьянка сказала, что однажды оделась Венерой, а в другой раз — павлином. Любовник потратил половину доходов от своих кораблей на ее костюм. Он был сделан из настоящего золота, и ее провозгласили самой прекрасной женщиной Венеции. Мастерили это одеяние два месяца. Длиннющий шлейф несли двое пажей, и сам дож танцевал с ней! Но, сказала Бьянка, даже этот наряд не шел ни в какое сравнение с костюмами некоторых других дам.

У нас в Корсоли никогда ничего подобного не было, так что все за столом слушали Бьянку молча, как завороженные, в том числе и Федерико, хотя я видел, что рассказ заставил его ревновать.

Почувствовав это, Бьянка повернулась к нему и сказала:

— Давайте устроим бал!

— Бал? — нахмурился Федерико.

— Вообще-то ты прав. Кто на него придет? Но давай устроим хоть что-нибудь! — Она поправила шарф. — Придумала! Давайте поменяемся ролями!

Тут все заговорили сразу. Когда я был маленьким, отец подкладывал себе груди из соломы и готовил поленту, в то время как мама надевала его штаны и весь день только бранилась и пердела. Витторе смеялся до колик, а я был слишком мал и умолял маму стать самой собой. С тех пор я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь забавлялся таким образом.

Чекки сказал, что однажды он поменялся ролями со слугами.

— Они ели, пили и устроили настоящий бардак, поскольку знали, что мне придется все это убирать.

Алессандро рассказал, что как-то переоделся в девушку и за ним целый день таскался старый священник, предлагая деньги и подарки. Алессандро вытащил из него несколько сотен дукатов и лишь тогда признался, что он на самом деле молодой человек.

Федерико слушал, набивая утробу орешками, облитыми расплавленным сахаром и покрытыми тонким слоем золота.

— А почему бы тебе не попробовать, Федерико? — спросила Бьянка.

— Что попробовать?

— Поменяться с кем-нибудь ролями.

— Герцог не должен принижать свое величие, — сказал Чекки, освобождаясь от чар рассказов.

— Но когда власть имущие меняются ролями со своими подданными, они возбуждают к себе любовь, — заметил Алессандро.

— Нашего герцога и так все любят! — возразил Пьеро. — Герцог Федерико…

— Позвольте мне посоветоваться со звездами! — перебил его Бернардо. — Если они…

— Почему бы и нет? — сказал Федерико, улыбаясь Бьянке во весь рот. — Но с кем мне поменяться?

— Со мной! — рассмеялась Бьянка.

— Ты не моя служанка, — проворковал герцог. — Ты моя радость!

Он окинул зал взглядом. Все смотрели на потолок или на стены, лишь бы не встречаться с ним взглядом.

— А может, с Уго? — предложил Алессандро, ковыряя в зубах золотой зубочисткой.

— С Уго?

— Он преданный и надежный слуга.

— Прекрасный выбор! — подхватила Бьянка.

— Что скажешь, Уго? — спросил Федерико, повернувшись ко мне всей тушей.

Porta! Что я мог сказать? Я думал, что покончил с пародиями на себя, однако Алессандро был прав. Уж если Федерико решил поменяться ролями со слугой, кто более меня доказал ему свою преданность? Поэтому я сказал:

— Почту за честь, ваша светлость.

— Хорошо. Мы устроим этот балаган во время последнего завтрака перед Пасхой. В столовой для слуг. Как следует все подготовьте! — велел Федерико, и Бьянка с восторгом захлопала в ладоши.

— Если ты собираешься поменяться с ним ролями, зачем ждать завтрашнего утра? — спросил Луиджи, когда мы обсуждали это событие на кухне. — Начни прямо сегодня, и тогда ты сможешь провести ночь в его кровати!

— А он пускай поспит в моей, — подхватил я.

— Ему понадобятся две кровати — и твоя, и Миранды, — сказал Луиджи, вызвав своим замечанием взрыв смеха.

— Тогда, — нахмурился Томмазо, — герцог будет спать с Мирандой!

— Конечно. Уго, например, это нравится, — хихикнул один из поварят.

Я схватился за кинжал, но нас растащили.

— Он пошутил! — кричали мне наперебой.

— Неужели они все так думают? — спросил я потом Томмазо.

— У остальных девчонок есть парни, — тщательно взвешивая слова, протянул он в ответ, — а Миранда никого к себе не подпускает, поэтому люди думают, что…

— Это я никого к ней не подпускаю, потому что не хочу, чтобы она связалась с каким-нибудь глупым мальчишкой! — сердито отрезал я.

— Ты спросил — я ответил.

Я так разозлился, что забыл о мысли, которая беспокоила меня наподобие больного зуба. Никак не могу вспомнить: что это было?

Загрузка...