Дегустатор

Глава 17

Тучи наконец рассеялись, и блеклое солнце встретило Масленицу вместе с нами. Лежа в кровати, я слышал, как в город стекались люди. Из фонтанов уже било красное вино, скоро все начнут пить и куражиться. Мне не хотелось к ним присоединяться. Меня преследовала мысль о том, что придется поменяться ролями с Федерико. Это было задумано как развлечение, хотя больше походило на смертный приговор. Как поступит герцог, если я ему что-нибудь прикажу?

— Нет, — сказал я Томмазо, когда он спросил, пойду ли я на скачки. — У меня боли в животе и разлитие желчи. Мне тошно.

— Да не станет Федерико с тобой меняться! Все это пустая болтовня. Пошли, поставим что-нибудь на лошадок. — Он частил, захлебываясь от возбуждения словами. — Даже если тебя казнят, по крайней мере повеселишься напоследок!

Короче, я дал ему себя уговорить.

Долина, надо думать, совсем опустела, поскольку все улицы были забиты народом. Я не видел земли под ногами. Зеваки высовывались из окон и сидели на крышах. Семьи, которым принадлежали скакуны, маршировали по улицам, распевая песни, трубя в трубы и осыпая друг друга оскорблениями.

К вечеру пошел дождь, булыжник на пьяцца дель Ведура заблестел в мерцании факелов. Когда скакуны промчались мимо нас, толпа взревела так громко, что я забыл все свои тревоги. Деньги я решил оставить до последнего заезда, в котором было меньше участников, зато больше азарта.

В первый раз, когда кони пронеслись по площади, впереди скакал вороной жеребец, а за ним, почти ноздря в ноздрю, серая кобыла. Томмазо поставил на жеребца, я — на серую лошадку. Как только они скрылись из виду, зрители ринулись на другую сторону площади. Мы проталкивались через толпу, пока не услышали крики: «Вот они! Они скачут!» Тогда мы прижались к стенам домов, давая дорогу лошадям.

В третьем круге все еще лидировал вороной жеребец. Томмазо, повернувшись ко мне с сияющим видом, воскликнул:

— Готовь денежки!

Как вдруг жеребец поскользнулся и врезался в толпу напротив, подмяв под себя людей, как травинки. Поднялся ужасный вой. Конь попытался встать, но не смог, поскольку из передней ноги у него торчала сломанная кость. Он упал на спину, и его душераздирающие стоны смешались с жалобными криками людей, которых он придавил. Зрители пинали жеребца, кололи его кинжалами, пытаясь заставить стать, но бедное животное так и осталось лежать, суча в воздухе ногами и глядя белыми от страха глазами прямо на меня. Этот взгляд напомнил мне о собственной беспомощности, и я не мог отвернуться.

Наконец его сдвинули с места, а несчастных, которые опали под коня, отнесли — кого в больницу, кого на кладбище Томмазо пошел на пьяцца Фицци посмотреть, кто же выиграл, а я стоял, завороженно глядя на скакуна и на то, как жизнь уходит из его глаз. Еще не остывшую тушу разрезали на куски и воткнули их на штыки для бедных. За несколько минут жеребец из героя превратился в злодея, а теперь, после смерти, снова стал героем. Неужели меня ждет такая же судьба?

На следующий вечер, перед Великим постом, Чекки дал не старую зеленую мантию Федерико.

— Он хочет, чтобы ты надел ее.

— Я буду выглядеть дураком!

— А как он будет выглядеть в твоей одежде? Откуда тебе знать?

Миранда залезла в мантию вместе со мной, и тем не менее там хватило бы места для еще одного человека. Встав напротив меня, Миранда заявила, что я должен зачесать волосы вперед, как Федерико. Сама она оделась как принцесса, поскольку вдобавок к меховому манто Бьянка подарила ей серебряные сережки. Я не смог сдержать слез гордости. Мне хотелось, чтобы ее увидел весь мир, и в то же время я боялся, что она отдаляется от меня.

— Ты должен ходить вот так! — сказала Миранда, выпятив грудь.

Она шагала по спальне, словно бык с шилом в заднем проходе. Я хохотал от души: хотя Миранда весила в четыре раза меньше Федерико, а ростом едва доставала ему до груди, самую суть она схватила поразительно точно.

— Повтори еще раз! — попросил я. Улыбнувшись, а затем нахмурившись, как герцог, она прошлась по комнате, остановилась передо мной, открыла рот, опустив нижнюю губку на подбородок, и, делая вид, что вытаскивает из штанов член, сказала:

— Попробуй его, Уго!

Смех застрял у меня в горле.

— Что ты сказала?

Миранда покраснела.

— Ничего…

— Кто тебя этому научил?

— Мальчишки, — прошептала она.

— Какие мальчишки? Поварята?

— Поварята. Конюхи. Все мальчишки. Все так говорят! Испугавшись моего гнева, она выбежала из спальни. Но я не рассердился — я почувствовал себя униженным. Неужели все так шутят за моей спиной, когда я прохожу мимо? Неужели для того, чтобы выжить, я обречен терпеть позор и унижение до конца своих дней?

Когда Миранда вернулась, я все еще сидел на кровати. Она встала передо мной на колени, прижалась головой, и мы сидели так, пока тьма не скрыла под своим покрывалом наш позор.

Солнце едва начало подниматься над горизонтом, а столовая для прислуги уже пестрела разноцветными костюмами. Переоделись все — конюхи, камердинеры, белошвейки, секретари и даже писцы. Конюшие вырядились в девичьи платья, прачки надели солдатские мундиры. Самая старая подслеповатая прачка нарисовала себе усы и все время делала вид, что почесывает яйца. Никто не помнил, когда Федерико заходил в столовую для слуг в последний раз. Да что там Федерико! Никто не мог припомнить, чтобы кто-то из герцогской семьи вообще ступал в этот зал.

Стоило мне войти в столовую, как я тут же запутался в фалдах мантии и упал. Все рассмеялись, но ко мне протянулось столько дружеских рук, помогая встать, и я услышал так много ободряющих слов, что, потеряв всякий страх, уселся за длинный стол, где уже сидели Пьеро, Бернардо, Бьянка и прочие. Бьянка оделась как восточная рабыня, ее пышная грудь так и норовила вылезти из лифа.

— Он идет! — сказал Чекки. — Главное, — повернулся он ко мне, — делай все, как он велит.

Через пару секунд в зал, ухмыляясь до ушей, ввалился карлик Эрколь, а за ним — Федерико. Герцог был одет в белую рубашку и красные лосины. Похоже, швеям пришлось сшить вместе три пары штанов, чтобы прикрыть его задницу. Обычно герцог топал так, будто пытался впечатать в пол свои следы, но сегодня он семенил мелкими шажками — в точности как я. Все захлопали в ладоши. Федерико просиял.

— Сядь в его кресло! — шепнула мне Бьянка.

Я этого не ожидал, но поскольку Бьянка энергично закивала головой, я последовал ее совету. Федерико так долго сидел в этом кресле, что оно раздалось под его массивной тушей, и поэтому, сев на него, я съехал в сторону. Все снова рассмеялись. Этот смех опьянил меня, как вино, и придал уверенности в себе.

— Ну же! — приказал Федерико, вставший за моим креслом. — Вели подать еду!

То ли из-за того, как я сидел, то ли из-за мантии (и несомненно, из-за смеха публики), услышав слова герцога, я приподнял левую половину задницы, пукнул, потом рыгнул и громко заявил:

— Пускай этот бобоед подаст мне завтрак!

Чекки начал лихорадочно дергать себя за бороду, Пьеро закрыл рот рукой, а Бьянка со слугами расхохотались, причем самый оглушительный смех раздавался у меня за спиной.

— Бобоед! — воскликнул Федерико. — Бобоед! Луиджи и правда бобоед! — Он вышел вперед и попросил: — Повтори еще раз.

Я откинулся на спинку кресла, пернул, рыгнул и облизнул губы.

— Пускай этот бобоед подаст мне завтрак! Живо! — Я повернулся к Федерико и добавил: — А ты ступай на место!

Не успел я договорить, как в мозгу у меня мелькнула мысль: «Sono fottuto! Я пропал!» Но убей меня Бог, если Федерико не шагнул назад! Зал помирал со смеху, и герцог ничего не имел против. Он думал, что все смеются над тем, как ловко он играет мою роль.

Затрубили трубы, дверь отворилась, и в столовую вошел Луиджи с завтраком. Он поставил на стол поднос со свежими яблоками, чашку поленты с изюмом и запеченные яйца, посыпанные сахаром и корицей. Все сидели и ждали, что я буду делать. Я замер. Боже милостивый! Впервые в жизни передо мной поставили столь изысканные яства! Мне просто хотелось сидеть и смотреть на них. Или же отнести поднос в комнату и смаковать каждый кусочек.

— Ты не попросишь меня попробовать? — прошипел Федерико.

— Конечно, — пробормотал я.

Я окинул столовую взглядом. Миранда сидела на скамейке в передних рядах, за ней — Томмазо, разодетый, как рыцарь. Поварята висели друг у дружки на плечах.

— Где мой дегустатор? — во всеуслышание спросил я.

— Я здесь, ваша светлость! — ответил Федерико, шагнув вперед.

Я не верил своим ушам. Федерико назвал меня «ваша светлость»! Я махнул рукой:

— Сперва яблоко.

Герцог кивнул, взял яблоко, покатал его в ладонях и понюхал. Все притихли. Даже если бы у Федерико выросли крылья и он улетел через окно, мы и то не смогли бы удивиться больше. Он поднял палец, словно проверяя, с какой стороны дует ветер. Я никогда так не делал. | — Блестяще! — громко проговорил Пьеро.

— Да, — подхватил Бернардо. — Герцог так забавно играет!

— Ну? — сказал я.

Он откусил маленький кусочек, сморщил нос, подбоченился и задумчиво уставился в потолок. Теперь я понял, почему Эрколь так ухмыляется. Это он натаскал Федерико. Сначала все захихикали, но герцог слишком затянул паузу, и смех умолк. Я забеспокоился. Если представление не удастся, вполне возможно, что гнев повелителя обрушится на мою голову! Поэтому я сказал:

— Мне расхотелось есть яблоко.

— Полента! — шепнула мне Бьянка, тоже почувствовав, что о яблоках лучше забыть.

— Хочу поленту! — заявил я, подвинув к Федерико чашку.

Герцог вытащил из кармана косточку, разломал ее пополам и поднял, разглядывая на свет. Все снова прыснули со смеху, поскольку помнили историю с моим амулетом. Федерико окунул косточку в чашку, вытащил ее и стал обнюхивать со всех сторон.

— Съешь наконец хоть ложку! — крикнул кто-то.

— Да-да! — подхватили другие. — Не тяни кота за хвост!

— Ну! — рявкнул я. — Чего ты ждешь?

Федерико зачерпнул ложку поленты и медленно поднес ко рту. Потом обвел взглядом публику. Все уставились на него. Он положил ложку и повернулся ко мне:

— Ешь сам!

— Я?

Моя нижняя губа опустилась на подбородок. Зрители засмеялись было, но тут же смолкли.

Глаза Федерико превратились в маленькие черные точки. Oi me! Он думал, что полента отравлена! Теперь я вспомнил, что за мысль не давала мне покоя. Все сходилось, как дважды два. Устроить весь этот спектакль предложила Бьянка, а Алессандро подал идею, чтобы Федерико поменялся ролями именно со мной. Миранда видела их вместе в апартаментах Бьянки, к тому же оба они были из Венеции. Боже милостивый! Как я мог быть таким глупцом!

— Давай! — приказал Федерико, выйдя из образа. — Ешь!

— Сию минуту, — ответил я.

В голове у меня теснилась тысяча мыслей. Если я скажу, что полента отравлена, Федерико захочет узнать, почему я молчал. Он решит, что я тоже участвовал в заговоре, и заставит меня съесть всю чашку. Я поднес желтую дымящуюся кашу с изюмом к губам и воскликнул:

— Там семь изюмин, Луиджи! Сколько можно тебе повторять? Я ненавижу это число!

Схватив чашку, я швырнул ее в камин и разбил на мелкие кусочки. Пламя вспыхнуло и зашипело, как спящий кот, которому наступили на хвост.

Никто не смеялся. Наступило гробовое молчание. Федерико сощурил глаза, откуда-то тут же появились охранники. Они схватили меня за шею и плечи и ткнули лицом в стол. Герцог приподнял мою голову рукой. Во второй у него был кинжал. Жизнь моя повисла на волоске. Я увидел коренастое туловище Эрколя, стоявшего на скамейке. Не знаю, может, у меня начались галлюцинации, но мне показалось, что его окружало сияние. В тот миг я понял, что Бог — везде. Не только в прекрасном и хорошем, но также в уродливом и злом. Ибо нынешнее несчастье приключилось со мной из-за того, что я посмеялся над Эрколем несколько месяцев назад, когда Федерико бросил в него подносом. А поскольку карлик такого подстроить не мог, значит, это дело рук Всевышнего.

Мысленно моля у Бога прощения, я краем глаза глянул на Бьянку. Она побелела, как снег. Я понял, что был прав.

— Ваша светлость… — выдохнул я.

— Федерико! — взвизгнула Бьянка. — Он сделал это в точности как ты! Ну абсолютно точно! — Она положила ладонь на руку Федерико, сжимавшую кинжал. — Не кипятись, дорогой! Он же просто шут! — И добавила, повернувшись к Луиджи: — Принеси герцогу Федерико одежду и чашку поленты, да изюму не жалей! Мы поедим в его спальне.

Публика захлопала в ладоши. Федерико отпустил мою шею, я быстренько отпрянул назад. «Potta! — подумал я, когда они вышли из зала. — Бьянка — вот кто здесь настоящий хозяин!»

После того как герцог с любовницей ушли, все столпились вокруг меня, наперебой твердя о том, что Бьянка спасла мне жизнь. Миранда и та им вторила. Когда мне стало невмоготу, я удрал от них и пошел на холм, где любила отдыхать Агнес, чтобы побыть одному. В замок я вернулся только к вечеру и сразу направился в столовую за остатками поленты, которую швырнул в камин.

Увы, она пропала, и все черепки от чашки тоже испарились без следа. Я начал расспрашивать мальчишек, кто там прибрался, но они все как один отнекивались, не желая неприятностей на свою голову. Однако стоило мне сказать, что я дам десять дукатов тому, кто это сделал, как они хором заорали: «Я! Я!»

Вечером того же дня паренек года на два моложе Миранды пожаловался на жуткие спазмы в животе. Я побежал к его кровати. Он весь вспотел и так орал от боли, что совершенно охрип.

— Прикидывается! — сказал Луиджи. — Они все отлынивают от работы.

Мальчик держался рукой за живот. Глаза у него ввалились, в них плескался ужас.

— Смерть ждет меня у дверей, — прошептал он. — Велите ей уйти!

Я дал ему выпить оливкового масла… Слишком поздно. Яд уже проник в кровь, и после того как его вырвало, парнишку покинули последние силы.

— Это ты выбросил черепки от чашки? — спросил я.

Он кивнул.

— А каша? Ты ее пробовал?

Бедняга хотел было ответить, но тут по телу его, вонзаясь когтями в каждую клеточку, пробежала волна нестерпимой боли и навеки отшибла ему память.

Я подкараулил Бьянку за дверью собора и, когда она вошла, поблагодарил ее за то, что она спасла меня от гнева Федерико.

— Не благодари меня. Скажи спасибо Господу за свое везение.

— А ты поблагодаришь его за свое?

— Я всегда так делаю, — улыбнулась она.

Странно, однако больше я не боялся ни Бьянки, ни Алессандро. Вскоре Алессандро уехал в Германию, где и погиб в уличной стычке. Я не винил Федерико, поскольку он был прав, хотя и сам не знал об этом. А сказать я ему не мог, поскольку иначе подставил бы и себя, и его любовницу. Меня еще долго мучили воспоминания, но не о заговоре или моей собственной сообразительности, а об ужасном лице умирающего мальчика, которое я видел всякий раз, когда закрывал глаза.

После карнавала Бьянка больше не развлекала Миранду, заявив, что научила ее всему, что знала. Теперь, когда Миранда играла на арфе, мне приходилось изображать герцога и, хлопая в ладоши, кричать: «Brava!»

Она училась ходить и сидеть так, как показал ей Алессандро. Она училась целоваться на своей кукле Феличите. Она писала стихи таким же аккуратным почерком, как у Чекки.

— Попробуй! — сказала она, сунув мне в руку перо, то самое, которым я пишу сейчас.

— Но у меня крестьянские руки!

— Мои тоже были такими.

Я попробовал, чтобы доставить ей удовольствие, и к концу недели уже мог написать буквы А и В не хуже любого писца. Потом я выучил другие буквы и вскоре научился писать свое имя. Я так часто его слышал, что мне захотелось посмотреть, как оно выглядит. И так вошел во вкус, что до сих пор не могу остановиться…

— Вот здорово, папа! — воскликнула Миранда. — Теперь ты будешь не только дегустатором, но и писцом.

Скажи она мне это раньше, меня задели бы ее слова. Но не теперь. Моя работа уже дважды чуть было не стоила мне жизни, а поскольку Миранда хорошела с каждым днем, то заслуживала настоящего жениха и хорошего приданого. Порой, когда я смотрел на нее, в голову лезли такие мысли, что мне приходилось их прогонять. С Томмазо творилось то же самое.

Как-то раз мы вместе пошли помочиться и увидели внизу во дворе Миранду, которая шла, помахивая конским хвостиком, завязанным на голове.

— Через два года ей стукнет пятнадцать, и тогда… — Томмазо ухмыльнулся и помахал в воздухе пенисом.

— Может быть, — обронил я.

— Что это значит?

— То, что я сказал.

— Тому, кто не держит слова, башку могут раскроить!

— Тогда присматривай за своей головой, потому что меня чуть не отравили.

На дворе поднялся крик.

— Отравили! Да никто никого не собирался травить! Это все Федерико. Сам знаешь, какой он.

— А как же поваренок? Ты обещал, что будешь моими ушами и глазами на кухне.

— Я и был! А кто скажет, что не был, тот лжец!

— Это ты лжец, — спокойно проговорил я. — Потому что тебя там не было. Ты наряжался в своей комнате. Луиджи велел всем надеть костюмы, так что на кухню мог проскользнуть кто угодно.

Шум во дворе стал громче. Внизу, в городе, люди бегали взад-вперед. Один из поварят помчался к нам.

— Ты просто хочешь расторгнуть наше соглашение! — воскликнул Томмазо, вытаскивая кинжал.

Я выхватил из ножен свой.

— Ты сам его нарушил. Я устал от твоего вранья и хвастовства!

Мальчишка, запыхавшись, подбежал к нам поближе.

— Чума! В городе чума!