Декабристы на Севере

ИВАН ПЕТРОВИЧ ЖУКОВ

В 1903 году издательство товарищества Вольф выпустило беллетристическое произведение И.А. Строевой-Поллиной “Декабрист”. Книга имеет подзаголовок “Исторический роман из эпохи первой половины николаевских времен”. Это одно из ранних художественных произведений, посвященных декабристам, точнее, одному декабристу.

Основной персонаж романа Илья Журин. Прототипом его явился декабрист Иван Жуков. Писательница использовала некоторые, преимущественно внешнесобытийные, моменты подлинной биографии декабриста, включая его северную ссылку. Одна из глав романа называется “В мирном Архангельске”.[144]

Если смотреть, как говорится, в корень, опустив аксессуары, должно признать, что первый роман о декабристах суть ничто иное, как жалкая и аляповатая пародия на революционную Россию. Он написан с крайне монархических позиций и в назидание всем, кто вздумает встать на путь декабристов, которые оскорбительно именуются “мракобеснующимися”.[145]

Трудно сказать, чего больше в произведении — лицемерия или откровенной лжи. Известный враль Иван Александрович Хлестаков вполне мог бы позавидовать романисту.

Тайное революционное общество, ставившее перед собой благородные цели, называется “бандой”,[146] в которую подпоручик Илья Журин был втянут “науськиванием вожаков партии”.[147] Оказавшийся, по воле сочинителя, в Архангельске рядовым солдатом, Журин не переставал ругать своих “завлекателей-обманщиков”,[148] а заодно и самого себя за то, что “влез в шайку”. Набор определений этого чистейшей воды блефа явно позаимствован из монархического жаргона. Но это еще полбеды, так сказать, цветочки банального сюжета. Хамские ягодки впереди.

На “погибельном Кавказе” ссыльный храбро сражается с горцами “за веру, царя и отечество”. Самодержец “великодушно” прощает ему “грехи молодости”, возвращает офицерский чин, права дворянства, награждает крестами, золотым оружием. Во сне такого не мог увидеть декабрист!

Под занавес Строева-Поллина устроила Журину встречу с царем, во время которой собеседники обменялись такими фразами:

— Все тебя хвалят, охотно верю в твои верноподданнические чувства.

— У меня иных никогда и не было, ваше величество! — твердо ответил Илья Журин.[149]

Николай I панибратски похлопал “кавказского героя” по эполету, назвал его “отличным товарищем”. В уста коронованного палача вкладываются слова: “Ну, а кто старое помянет, тому глаз вон”.[150]

Роман кончается идиллической сценой. Журин вышел в отставку, приехал на житье к генералу-отцу и, облегченно вздохнув, произносит сакраментальную фразу: “Печали отбросим, начнем новую жизнь!.. Мы еще молоды!”.[151]

Декабристского периода в жизни героя романа как не бывало. Он удалялся из биографии Журина-Жукова одним росчерком пера писателя-реакционера.

По своей сути роман Строевой-Поллиной антиисторический. Это грубый пасквиль на начальный период русского освободительного движения. Не случайно на титульном листе книги красуются слова: “Дозволено цензурой”.

Есть мудрая восточная поговорка: чтобы дать жаждущему напиться, нужно сначала наполнить кувшин. Иными словами, чтобы написать стоящее произведение и удовлетворить интеллектуальные запросы читающей публики, нужно ох как поработать! Строева-Поллина не утруждала себя изучением декабристских материалов, хотя в предисловии клянется, что сделала это. Политические ситуации, созданные автором, безжизненны. “Декабрист” написан наспех, по заказу правительства, с целью очернить революционное движение и не имеет ни познавательной, ни художественной ценности. О романе можно было не говорить так много, если бы он не посвящался декабристу, который оказался в числе первых политических ссыльных Архангельска.

С удовлетворением сообщаем, что реальный Жуков по своему нравственному облику не имеет ничего общего с тем хлюпиком, который предстает перед нами со страниц книги Строевой-Поллиной. Какую бы клевету ни сочиняли горе-писатели, правда рано или поздно выйдет наружу.

Штабс-ротмистр Белорусского гусарского принца Оранского полка Иван Петрович Жуков был одним из благороднейших представителей декабристского племени, рыцарем без страха и упрека.

По признанию М.П. Бестужева-Рюмина, он принял Жукова в Южный союз в начале 1824 года.[152] Жуков принадлежал к Васильковской управе Южного союза, которая развила бурную деятельность по подготовке к восстанию и проводила эту работу, как отмечал П.И. Пестель, независимо от директории, хотя и сообщала “к сведению то, что у нее происходило”.[153]

И. П. Жуков полагал, что цель общества, в которое он вступил, состояла “в улучшении законов и введении конституции”.[154] За это он собирался бороться.

Подробных сведений об участии Жукова в повседневной работе декабристской организации у нас нет. Сохранились лишь отдельные эпизоды революционной деятельности офицера, которые позволяют говорить о том, что Жуков отнюдь не рядовой декабрист. Руководители Васильковской управы питали особое доверие к Жукову и возлагали на него большие надежды. По свидетельству Иосифа Поджио, М.П. Бестужев-Рюмин видел в Жукове одного из возможных кандидатов в цареубийцы.[155] В этом сознался и сам Бестужев-Рюмин.[156]

И.П. Жуков сочинил ключ для тайной переписки, хотя пользоваться им не довелось.[157] В квартире Жукова проходили встречи членов филиала Южного союза. Жуков присутствовал на многих ответственных совещаниях южан у Волконского, Повало-Швейковского, где рассматривались вопросы стратегии и тактики декабристов, участвовал в обсуждении проектов цареубийства.

Однажды, при Сергее Муравьеве-Апостоле и Повало-Швейковском, Жуков, по заявлению Бестужева-Рюмина, сказал: “Я знаю, что для успеха в предприятии нашем необходима смерть государя; но если бы на меня пал жребий в числе заговорщиков, то я после сего сам бы лишил себя жизни”.[158] Жуков думал и говорил так, скорее всего, из-за опасения жестоких репрессий, ждавших цареубийцу, а вовсе не потому, что был принципиальным противником расправы с императором и скорее согласился бы “лишиться жизни, нежели быть убийцею”, как показывал на следствии полковник И. С. Повало-Швейковский.[159]

И.П. Жуков хранил и размножал переведенные с французского его однополчанином штабс-ротмистром Михаилом Паскевичем стихи “на смерть Дюка-де-Берри, исполненные ужаса”. В них “убийца, готовясь на злодеяние”, оправдывает свой поступок добрыми целями.[160] “Сии зловредные стихи”, переписанные своею рукой, Жуков раздавал многим, в том числе Бестужеву-Рюмину, без всякого, как уверял судей, “преднамерения, а единственно по легкомыслию”.[161]

Жуков сам упражнялся в стихосложении, подражая при этом Пушкину и Рылееву.[162] Особый интерес проявил Следственный комитет к агитационной песне “Подгуляла я”, в которой содержится революционный призыв к свержению монархов:

Песня “Подгуляла я” впервые была опубликована в сборнике Герцена и Огарева “Русская потаённая литература XIX столетия”, вышедшем в свет в Лондоне в 1861 году.

Матвей Муравьев-Апостол показал на следствии, что эту песню Бестужев-Рюмин дал Жукову[164] как знатоку поэзии и распространителю массовой агитационной литературы.

Руководители восстания на Украине рассчитывали на помощь офицеров гусарского полка и прежде всего — на И.П. Жукова.[165] Вера в Жукова и надежда на него сохранялись до последнего. Уже в дни восстания Черниговского полка Бестужев-Рюмин, по его показанию на следствии, направил Жукову письмо, в котором приглашал его в Родомысл на встречу с целью уговорить штабс-ротмистра “к возбуждению гусарского принца Оранского полка в пользу возмутившегося Черниговского полка”. Письмо это до нас не дошло, и Жуков не сознался в получении его.[166]

И.П. Жуков не сумел сделать того, чего от него ожидали руководители Васильковской управы Южного общества. Гусарский полк не поддержал черниговцев. Накануне восстания важные для Жукова личные дела отвлекли его от активной деятельности в пользу декабристского союза. По словам Бестужева-Рюмина, Жуков охладел к обществу и “от оного решительно отстал”.[167] Потому-то фортуна и оказалась благосклонной к нему. Арестованный и доставленный в январе 1826 года в Петербург, Жуков был посажен на главную гауптвахту, оттуда по болезни направлен в госпиталь, а затем приказом от 7 июля 1826 года переведен штабс-капитаном в Архангелогородский гарнизонный полк.

В Архангельск декабрист прибыл под конвоем и находился здесь под бдительным надзором. Губернское начальство ежемесячно сообщало в столицу о поведении ссыльного. Из этих рапортов мы узнаем, что Жуков служил, как служили офицеры в провинциальных гарнизонах, не лучше и не хуже других. Все докладные сообщают, что в Архангельске Жуков подружился со ссыльным декабристом Кашкиным, с которым почти ежедневно встречался. В компанию Кашкина и Жукова входил на правах полноправного члена и третий ссыльный декабрист, А. М. Иванчин-Писарев. Мы не знаем, какие разговоры вели члены разгромленных царизмом революционных союзов, но понимаем, что беседовать им было о чем.

Горемычное житье репрессированного офицера в Архангельске внезапно озарилось личным счастьем. Жуков попал в горницы к красавице Елизавете Шульц, дочери коменданта города. Молодые люди полюбили друг друга и решили соединить свои жизни. Но на дыбы встал отец невесты. Он ни за что не хотел иметь своим зятем политического ссыльного и запретил дочери встречаться с декабристом. Иван Петрович приуныл. В конце июля 1827 года выехал из Архангельска Кашкин, и Жуков почувствовал себя вовсе одиноким.

Лишенный надежды на счастливый брак, он, потеряв терпение, обратился 2 ноября 1828 года с письмом к шефу жандармов Бенкендорфу, в котором просил его исходатайствовать у царя позволения отправиться на кавказский театр военных действий.[168] Просьба была удовлетворена. 3 декабря граф Чернышев подписал приказ о переводе офицера в Куринский пехотный полк Кавказского корпуса, участвовавшего в войне с Турцией. Жукову, таким образом, надлежало кровью смыть “свое преступление”.[169]

Верно говорят: поспешишь — людей насмешишь. Жуков поторопился. Слезы дочери сделали свое дело. Отец сдался и стал тестем декабриста. Дальше события развивались, как в приключенческом романе. На свадебном пиру внезапно появился фельдъегерь из Петербурга. Он привез приказ свыше “тотчас же, не медля нимало, отправить штабс-капитана Жукова на Кавказ”. Попрощавшись с архангельскими родственниками, Жуков отбыл к новому месту службы.

На Кавказе И. П. Жуков встретился и крепко подружился с декабристом А.А. Бестужевым-Марлинским. Вместе воевали с турками. Участвовали в горных экспедициях. Удостоились орденов. В Дербенте жили в одной комнате, вспоминали былое, мечтали о будущем. Можно допустить, что Жуков, слывший хорошим рассказчиком, поведал писателю быль о подвиге Матвея Герасимова. А.А. Бестужев-Марлинский посвятил своему побратиму повесть “Наезды”.

Бестужев-Марлинский очень высоко ценил способности, храбрость и душевные качества своего товарища по несчастью. Жуков отвечал ему полной взаимностью и, выйдя в отставку, переписывался с кавказским другом вплоть до трагической гибели последнего в бою за мыс Адлер (1837).

Не прерывал Жуков связи с Кашкиным. В семейном архиве Кашкиных хранится два письма, присланных Жуковым с Кавказа. Первое — личного характера, во втором Жуков рассказывал о своем приезде на Кавказ. “Судьба еще не устала гнать несчастного”, — писал он. Далее корреспондент Кашкина сообщал, что ему предстоит участвовать в военных действиях Кабардинского полка, стоявшего в Баязете на границе с Турцией. В случае своей смерти Жуков просил Кашкина позаботиться о его ребенке. Этот любопытный штрих — свидетельство глубокой взаимной привязанности двух декабристов, возникшей в часы испытаний. Заботу о самом дорогом, что имел Жуков, — о ребенке, он поручает не родственникам, а другу по архангельской ссылке.[170]

Начиная с 1828 года мать И.П. Жукова неоднократно обращалась к царю с просьбой разрешить сыну оставить службу и жить с ней в деревне, дабы помочь поднять развалившееся хозяйство, но всякий раз прошения, выражаясь канцелярским языком, оставались “без милостивого воззрения”. Только в 1833 году Жуков получил долгожданную отставку “по домашним обстоятельствам”, но с категорическим воспрещением въезда в обе столицы и с учреждением за ним секретного надзора по новому месту жительства — в селе Сергиевском Лаишевского уезда Казанской губернии. В качестве снисхождения поднадзорному разрешили выезжать в случае надобности в Казань, но при условии, что на каждую поездку он получит разрешение тамошнего военного губернатора генерал-адъютанта Стрекалова и всякий приезд будет представляться ему лично.[171] Позднее Жукову позволен был свободный въезд еще и в Симбирскую губернию для приведения в порядок доставшегося ему от сестры имения.[172] Когда же “помилованный” декабрист попросил позволения на участие в дворянских выборах в Казанской губернии и на вступление в службу по выборам, царь “изволил найти неудобным разрешить сие Жукову, как подвергнутому наказанию за прикосновенность к тайным обществам”.[173]

Лишь более чем через два десятилетия после выступления декабристов, весной 1847 года, царь разрешил Жукову приехать в Петербург для встречи с родственниками и определения на учебу детей: дочери — в закрытое женское учебное заведение, двух сыновей — в гвардейскую юнкерскую школу.[174] Сообщая об этом министру внутренних дел Перовскому, новый шеф жандармов Орлов сделал приписку: “При том покорнейше прошу вас, дабы по прибытии в С.-Петербург г. Жукова, имелось за ним, во все время бытности его здесь, с вашей стороны секретное наблюдение”.[175] Полицейская слежка за Жуковым сохранялась до смерти декабриста. Столь злопамятным и мстительным было царское правительство.