Багатур и Богдан

Александрийский воздухолетный вокзал, 24 день шестого месяца, шестерица, день

Баг относился к воздухолетным машинам с некоторой настороженностью. Хотя по долгу службы довольно часто пользовался их услугами. Ну геликоптёр – это ладно, это как-то понятно и даже вполне представимо: большие винты – они крутятся и поднимают всю железку в воздух, где она и летит, собственно. Но вот эти огромные, вмещающие в себя более трехсот человек да еще и неведомо какую прорву груза воздухолеты людовозные и военные – как они летают? Баг понимал, конечно – у него было вполне достаточное образование, — что потребно и что где крутится, дабы такая штука могла подняться в воздух, понимал – умом, но душа протестовала. То, что металл, который и в воде-то тонет, не булькая дважды, парит себе выше облаков, на коих путешествуют бессмертные, — было вопиюще несообразным.

Между тем, в просторной, гулко шуршащей тишине огромного зала ласковый женский голос объявил прибытие ханбалыкского рейса. С разных концов, из буфетов и комнат отдохновения, где можно было скоротать время за чашкой жасминового чая, рассредоточенные доселе встречающие начали подтягиваться к створу перехода для прибывающих, и, теснясь, прижимаясь к поручням, вытягивать шеи в попытках раньше всех увидеть тех, кого ждали. У открывшихся врат, за которыми видна стала широкая бегучая дорожка, нырявшая под мраморный пол как раз под громадным, на трех языках выбитом в малахите стены знаменитым речением «Учитель сказал: „Друг приехал издалека. Разве не радостно?“», быстро образовалась преизрядная толпа. Баг и Богдан оглядели ее одинаково оценивающими взглядами и, не сговариваясь, расположились немного поодаль.

Подобно им, не толпясь и не суетясь, отойдя в сторонку, ожидала кого-то группа преждерожденных в дорогих официальных халатах. Они негромко переговаривались, время от времени бросая короткие взгляды в сторону прохода, откуда должны были вот-вот начать выезжать на дорожке первые прибывшие. «Деловые люди встречают своих, гм, единочаятелей», — подумал Баг и тут же усомнился: ведь наш Учитель Конфуций совершенно определенно высказался относительно стяжания посторонних благ и возможности иметь при этом единочаятелей. То есть они, конечно, встречают. Но вот кого? Баг мельком посмотрел на сосредоточенного Богдана и с некоторым ехидством решил в ближайшее время озадачить нового напарника этой проблемой – пусть освежит в памяти прецеденты, пусть решит, как именовать тех, кого встречают деловые люди. А мы посмотрим, как он выкрутится.

Появился и встал сбоку от врат стюард в коротком форменном халате с блестящими пуговицами и лихо заломленной на затылок шапке-гуань – особый шик летунов, граничивший, между прочим, с нарушением уложения о форменной одежде.

За окном шумно пошла на посадку еще одна сверкающая воздухолетная машина – нихонских путей сообщения. Огромная, пузатая, будто раскормленная белуга; даже с виду невообразимо тяжеленная… Нет, несообразно.

— Не понимаю, как же они летают… — пробормотал Баг, провожая её взглядом. Воздухолет тем временем аккуратно коснулся колесами бетона и, плавно замедляя ход, побежал по длинной полосе. Богдан недоуменно посмотрел на Бага – что, мол, еч, такое, я не расслышал ваших яшмовых слов; но Баг только отмахнулся – а, ерунда.

Нетерпеливо озираясь, Баг внезапно увидел неподалеку давешнего нихонца, который так выразительно размахивал веером в саду у Баоши-цзы, читая притом легкомысленные стихи. Нихонец тут же поймал взгляд Бага, заулыбался и низко поклонился – по-нихонски, всем корпусом, с прижатыми неподвижно к бокам руками. Баг кивнул ему и увидел, что тот – от большой ли вежливости, от не меньшей ли наглости решил не ограничиваться формальным приветствием и двинулся к ним. Некстати.

— Нас не представили, сэр, — сказал нихонец, приблизившись. Баг, покоробившись от нелепого обращения «сэр», с грустью отметил, что со вчерашнего дня нихонец, видимо, не брился, да и одет был уже совершенно не по-нихонски – легкий зеленый пиджак не первой новизны, любимые варварами джинсы черного цвета и такая же черная футболка под пиджаком. Хвала Будде, без надписей. — Я – Като Тамура, младший князь и все такое, но это ерунда и зовите меня просто Люлю.

При этих словах нихонец шаркнул ножкой, произведя отчетливый скрежет, и Баг невольно покосился на его обувь. Было на что посмотреть: грубые, явно армейского образца высокие кожаные ботинки, заботливо ухоженные, с металлическими кантами по периметру. На мраморе пола остались легкие бороздки.

Богдан также обернулся на звук и уставился на нихонца с любознательностью естествоиспытателя.

— Мы встречались у великого наставника Баоши-цзы, — пояснил Баг, голосом давая напарнику понять, что и сам не слишком-то рад нежданной встрече, а потом, наклонив голову, представился:

— Багатур Лобо. А это – преждерожденный минфа Богдан Оуянцев-Сю.

— Неимоверно приятно! — с простодушием варвара вскричал нихонец Люлю. — А что, вы тоже кого-то встречаете? А? Первыми ведь будут выходить те, кто летел в вип-классе?

— На наших воздушных рейсах нет никаких классов, — мягко ответил ему Богдан. — То, что называется комфортом, у нас в равной мере велико для всех. А если вы очень хотите, или просто по каким-то причинам вам необходимо, лететь отдельно, то можете нанять целый воздухолет. Такое хоть и редко, но случается.

— Неужели? — искренне изумился нихонец Люлю и закинул в широкий рот пластинку заморской жевательной резинки. Протянул пачку Багу. — Хотите?

«Какой-то он подозрительный, — подумал Баг, отрицательно качая головой. — Хорош князь…»

«Эти нихонцы наивны как дети», — подумал Богдан.

Из глубины перехода бегучая дорожка начала выносить в зал первых прибывших – вначале поодиночке или небольшими группами, затем пестрой толпой. Начались поцелуи, возгласы, хлопанья по плечам и спинам, услужливые вырывания друг у друга тюков и дорожных коробов, забурлили радостные голоса… Нихонец Люлю отвлекся.

Дорогие деловые халаты неторопливо, но целеустремленно двинулись навстречу двум похожим, но еще более дорогим халатам; трое слуг в сером рысцой отделились от толпы и устремились к багажному отделению. Халаты церемонно раскланялись, прижимая руки к груди.

Вокруг ликовали встречающие. Нихонец Люлю воскликнул: «Прошу прощения!» —и устремился навстречу явному гокэ в широкополой шляпе, поношенном кожаном пиджаке и ковбойских сапожках со скошенными каблуками, при угловатом и плоском, твердом, как ящик или короб, портфеле с замочками поверху; нихонец со странным именем Люлю и широкополый гость страны принялись ожесточенно трясти друг другу руки и с силой хлопать друг друга по плечам. Легко и тактично отодвинув их в сторону – чего гокэ и князь Люлю, похоже, и не заметили – прошествовали со сдержанным достоинством несколько парадно одетых служителей и носильщиков, сопровождавших какую-то важную даму в длинной накидке; дама прикрывала лицо жемчужной вуалью. По ее особой, неподражаемо изящной походке Баг сразу признал в ней коренную жительницу Цветущей Средины, рожденную и воспитанную в чрезвычайно культурной семье. «Наверное, княжна или миллионерша», — подумал Баг. «Наверное, знаменитый ученый», — подумал Богдан. Дама со свитой величественно удалились в сторону внешних врат, ведущих к стоянке таксомоторов, а оттесненные шествием Люлю и широкополый приезжий, наконец перестав радоваться первым мгновениям встречи, тоже двинулись прочь от перехода – похоже, в сторону ближайшего буфета. Или вообще в харчевню. Впрочем, нихонец на мгновение остановился, нашел Бага глазами и помахал ему рукой. Баг сделал вид, что не заметил, и отвернулся.

Тем временем поток прибывших стал иссякать, но никого, хотя бы отдаленно похожего на имперского посланца, ни Баг, ни Богдан пока не заметили.

— Верен ли рейс? — поинтересовался Баг.

Богдан пожал плечами. Вопрос показался ему неуместным.

Некоторое время они еще постояли молча, с каждым мгновением нервничая все сильнее. Баг мучительно боролся с потребностью немедленно закурить и даже нашарил за пазухой пачку сигарет «Чжунхуа». Но сделать это в зале было бы ни с чем несообразно, а выйти на улицу, оставив напарника волноваться в одиночестве – казалось ему еще более несообразным. Баг оставил пачку в покое.

Когда бегучая дорожка, неутомимо и невозмутимо струившаяся из глубины перехода, совсем опустела, и толпа у врат растаяла, молчать и делать вид, что все нормально, стало окончательно невозможным.

— Может, драгоценный преждерожденный единочаятель Чжу по каким-то причинам государственного свойства соизволил отложить свой судьбоносный визит? — с некоторым сарказмом в голосе предположил Баг. — Может, у него в последний миг живот схватило?

— Бог весть, — молвил Богдан, извлекая из рукава трубку в намерении связаться с Мокием Ниловичем и переадресовать этот вопрос ему.

— Не преждерожденных ли Лобо и Оуянцева мы созерцаем? — внезапно промурлыкал нежный женский голос позади.

Баг и Богдан стремительно развернулись и остолбенели. Прямо перед ними стояла некая весьма молодая дама в изящном, драгоценного желтого шелка халате, с высокой прической, сколотой многочисленными нефритовыми шпильками; нежное лицо дамы было, пожалуй, чуть излишне миниатюрным и чуть излишне бледным: ярко-алые тонкие губы выделялись на нем завораживающе ярким пятном. Черные глаза под искусно вычерненными бровями смотрели прямо и независимо, слегка даже свысока, хотя была она ростом ниже Бага, — и в то же время с некоей смешинкой. Дама была вызывающе красива. «Все слышала», — подумал Баг. От неловкости он готов был сквозь землю провалиться.

Позади дамы стояло пять желтых шелковых халатов попроще.

Несомненно, эта была та самая то ли миллионерша, то ли знаменитый ученый, которая прошествовала вон из вокзального зала четверть часа назад. Свита ее уменьшилась, пожалуй, вдвое; вуаль, каждая ниточка которой была унизана розовыми жемчужинами, она подняла, а ее накидка свисала с почтительно согнутой руки одного из сопровождавших ее желтых халатов – но это, вне всякого сомнения, была именно она. Каждое движение, даже самое незначительное, каждая интонация хрустального голоса дамы свидетельствовали о ее принадлежности к высшей культурной аристократии Цветущей Средины.

Жуткое подозрение опалило Бага и Богдана почти одновременно.

Дама шелохнула полой расшитого драконами халата и произнесла уже с явной насмешкой:

— Драгоценные преждерожденные расстались со своими языками?

— Э-э… — подал признаки жизни Богдан.

— Говорите же!

— Да, мы и есть Лобо и Оуянцев, — пробормотал Баг, не зная, куда девать глаза; они, словно алчущие нектара, не вольные в себе пчелы неудержимо стремились к бело-алому цветку лица дамы. — Но извините нас великодушно, драгоценная преждерожденная… наш долг взывает к тому, чтобы встретить того, кого мы встречаем, а отвлекшись на прекрасную и, я уверен, весьма содержательную беседу с вами, как бы нам его не пропустить.

— Уже не пропустили, — улыбнулась дама. — Драгоценный преждерожденный единочаятель Чжу не отложил свой визит по причинам государственного свойства, как вы предположили, ибо именно таковые причины вынудили единочаятеля Чжу проделать поучительный, но, признаться, малоприятный долгий путь посредством воздухолетной машины. Единочаятель Чжу – это я, принцесса Чжу Ли.

В сущности, внутренне уже готовые именно это и услышать, Богдан и Баг автоматически согнулись в глубоком поклоне.

«Да-а-а…. Какая женщина…», — подумал Баг.

«Так это женщина!», — подумал Богдан.

— Что же, драгоценные единочаятели, — принцесса Чжу медленно раскрыла веер. Блеснули на костяной рукоятке два крупных сапфира в окружении белых и черных жемчужин. — Теперь, когда вы наконец меня встретили, не соблаговолите ли вы сопроводить меня в мою резиденцию в Чжаодайсо? — И принцесса, взмахнув широкими до необозримости рукавами халата и обдав напарников тягучим ароматом сандала, повернулась к ним спиной.

Свитские в желтом, стоявшие до этого момента бесстрастными изваяниями, перед тем, как тоже развернуться, наконец позволили себе коротко глянуть на все еще травмированных напарников, как на полных идиотов, но внешне остались невозмутимы. Двое из них пошли впереди принцессы, готовые вежливо и тактично подвинуть чуть в сторонку любого, кого Небо сподобит оказаться на Высочайшем пути, а трое пристроились в качестве замыкающих, в паре шагов позади Бага и Богдана.

Те, ощущая себя хоть и немножко, да под конвоем, послушно потекли следом за принцессой – через зал прибытия, к выходу на улицу и на стоянку повозок. Головы их постепенно оттаивали после мгновенного замораживания, произведенного появлениям единочаятеля Чжу, и в них принялись вновь заводиться мысли. Покамест – две на двоих. В голове Богдана было: «Ну, я Раби Нилычу скажу пару ласковых слов о пресвятых угодниках! Что ж, он не знал, что ли?» А в голове Бага по-прежнему было то же, что и в первый момент, только в более откристаллизовавшемся виде: «Какая женщина!»

На стоянке принцесса, наморщив носик, некоторое время критически созерцала повозки, мельтешащие туда-сюда, а потом, как и учил нас великий наш Учитель Конфуций, заговорила для начала о погоде и поинтересовалась у Богдана, как тут в Александрии с этим делом и не случалось ли дождя. Богдан заверил принцессу Чжу, что с погодой у них вполне прилично, хотя Александрия Невская щедра на дожди и на всякие прочие подобные осадки, а буквально на днях вообще случился небывалый доселе ливень. «Не было ли это стихийным бедствием? — обеспокоилась принцесса, причем Багу показалось, что вполне искренне. — Не пострадали ли посевы зерновых? Не нанесен ли ущерб плодовым деревьям? Не повреждены ли всходы гаоляна?» Богдан, похоже, не знал, что ответить, особенно насчет весьма смутно им себе представляемого гаоляна, но принцесса опять обращалась именно к нему, в сторону Бага почему-то лишь время от времени взглядывая с непонятной озорной искоркой во взоре, — и Баг лишь зубами скрипнул от напряжения, мысленно подбадривая напарника: «Ну давай же, минфа, жарь! Это твоя работа – языком чесать! Она же решит, что мы и впрямь, как это варвары говорят, имбецилы-дебилы-кретины! Или, по-нашенски, инвалиды группы дуцзи[27] – полностью помешанные, слепые на оба глаза, лишенные двух нижних конечностей…»

Баг был в совершенно несвойственном ему смятении.

Напарник его, наконец, провернул шестерни мыслей в своей ученой голове и ответил в том смысле, что нет, не извольте беспокоиться, драгоценноприехавшая преждерожденная единочаятельница Чжу, все плоды остались на тучных ветвях, да и рожь колосится по-прежнему, а гаолян вообще уродился как никогда. Баг опять заскрипел зубами. «Какая рожь в шестом месяце, Богдан, ты что?! — едва на завопил он вслух. — Какой гаолян? Какие в начале лета плоды и ветви – в наших-то широтах? Или на уложении династии Тан и одиннадцати тысячах семистах семи поправках к нему тебя вконец заклинило, и шаг влево – шаг вправо тебе уже побег?»

Он покосился на напарника. Богдан был красен, как рак, по лбу его стекали струйки пота. Баг тут же преисполнился к нему сочувствием. «Хорошо мне отмалчиваться, — подумал он, ощущая позывы на угрызения совести. — А если бы она меня спросила про эти самые зерновые? — прочувствовав эту возможность, он ощутил неподдельный ужас. — Да переродиться мне червяком! Бедный Богдан…»

Принцесса, однако, в ответ на колосящуюся рожь и тучные ветви лишь успокоенно сказала: «А, мило, мило… Особенно радует урожай гаоляна», — и обратила взор на четырех носильщиков с обильной поклажей, спешащих к ней под присмотром одного из ее сопровождающих. Когда поклажа приблизилась вплотную, принцесса пожелала погрузиться в повозку и отбыть в резиденцию.


Императорская резиденция Чжаодайсо, 24 день шестого месяца, шестерица, получасом позже

Чжаодайсо был незначительной частью на весь мир знаменитого своими фонтанами дворцового комплекса, расположенного в крайней западной части Александрии Невской, на южном берегу Суомского залива; здесь останавливались прибывающие в Северную столицу с неофициальными визитами, без семейного или церемониального сопровождения, члены императорского рода, и потому Чжаодайсо имел отдельный, собственный вход. Прочие сооружения дворцового комплекса – числом более трехсот – были выполнены по образу и подобию Запретного города Цветущей Средины и являлись официальной резиденцией императорского двора, когда оный по тем или иным причинам осчастливливал посещением Александрию. Имя Северной столицы – Бэйцзина, или, как это звучит на некоторых диалектах Цветущей Средины, Пекина – Александрия Невская носила по праву[28].

В дороге беседа так и не склеилась. Принцесса оставила попытки разговорить Богдана, а к Багу и вовсе не обратилась ни разу; свитские сидели слишком близко, а это их чересчур плотное присутствие и напарников не располагало к попыткам как-то снять нелепую, ни с чем несообразную неловкость, возникшую при встрече с принцессой. Единочаятельница Чжу, удобно расположившись на заднем сидении, с неподдельным интересом смотрела в широкие окна стремительно и мягко несущейся повозки и, похоже, не теряла надежды полюбоваться колосящейся рожью или узреть молодые всходы обещанного ей Богданом гаоляна. Справа уходила в блеклую душную дымку плоская громада серого залива, слева в буйных садах мелькали изысканные особняки прославленных трудами ученых, писателей и музыкантов. За поворотом впереди внезапно открылась грандиозная, словно летящая над волнами, конструкция недавно пересекшей залив ирригационной дамбы – младшей, но куда более рослой сестры построенных в Цветущей Средине еще на закате рабовладельческих времен дамб Великого канала, Янцзы и Дунтинху. Ведомство управления водами Александрийской Палаты общественных работ от души и вполне заслуженно гордилось ею. Но, едва лишь дамба показалась, принцесса почему-то тяжело вздохнула, а любопытная, почти детская улыбка сошла с ее прекрасного лица. Принцесса прикрыла лицо веером.

Потом повозки остановились перед внешним входом в дворцовый комплекс – красными вратами с надписью «Тянься вэй гун»[29] и двумя величественными бронзовыми львами по бокам. Принцесса Чжу изволила выйти из повозки, и привратные вэйбины из Управления внутренней охраны тут же вытянулись по стойке «смирно» и взяли на караул. Одобрительно обозрев их, принцесса Чжу повернулась к напарникам:

— Что ж, драгоценные единочаятели… — принцесса снова иронически наморщила носик, — благодарю вас за то, что вы нас так любезно встретили.

Баг смущенно кашлянул.

— «Нас» я говорю, разумеется, лишь потому, что подразумеваю и свою свиту тоже. Вы даже проводили нас до резиденции. Теперь мне необходимо немного отдохнуть, и потому мы расстанемся на несколько часов – разумеется, если вы не считаете, что интересы известного дела требуют немедленной беседы.

Она сделала паузу. Но храбрые работники человекоохранительных ведомств безмолвствовали.

— В таком случае жду вас здесь вечером с докладом – обо всех обстоятельствах интересующего нас дела. Включая ваши версии происшедшего. В десять часов.

Принцесса милостиво взмахнула в сторону напарников веером и своей умопомрачительно грациозной походкой двинулась было в сторону врат. Но в последнее мгновение напарник Бага все же, видимо, вышел из летаргии.

— Ваше выс… — начал было он, но принцесса обернулась, как ужаленная, и ее узкие глаза метнули в законника два раскаленных лезвия. Богдан, однако, устоял. «Да он храбрый мужик!» — с восхищением понял Баг.

— Драгоценный единочаятель Оуянцев-Сю, — стремительным движением выставив в сторону Богдана веер и с треском раскрыв его у несчастного минфа перед носом, чеканя каждое слово, предельно холодно начала принцесса. — Я прибыла сюда совершенно неофициально, безо всякого церемониального и управленческого сопровождения. Я не имею ни желания, ни формального права как-то вмешиваться в вашу жизнь и работу. Вам надлежит, и я, как могла, старалась дать вам это понять, относиться ко мне просто как к единочаятелю и другу, который разделяет ваше возмущение чудовищным преступлением, свершившимся в столь любезной сердцам моего батюшки и моему Александрии Невской. Поэтому все ваши никому не нужные и, что греха таить, неумелые попытки вести себя со мною, как с особой, спустившейся из каких-то заоблачных высей, меня раздражают куда больше, чем если бы вы отнеслись ко мне, скажем, как к третьему работнику вашей следственной бригады. Почтительнейше, — она на миг издевательски скривила губы, — прошу вас отложить в вашей яшмовой памяти: нет здесь никаких «ваших выс». Есть единочаятель Оуянцев-Сю, единочаятель Лобо и единочаятель Чжу. Вы сделали бы мне очень большую любезность, если бы забыли о сообразных церемониях и обращались, как и к вашему другу, просто «еч».

И вот тут Баг понял, что Небеса послали ему в напарники настоящего бойца – пусть с виду он хлипок, однако духом железен. Ибо, оказавшись под этаким ударом, Богдан повел себя настолько достойно, что глаза Бага немного вылезли из орбит. Богдан слегка усмехнулся, и улыбка его была столь же холодной, как тон принцессы. Баг еще и не сообразил, как тут можно было бы ответить – а минфа сказал небрежно и снисходительно:

— Не решаюсь оказать вам эту любезность, поскольку на господствующем в Александрийском улусе наречии такое обращение окажется в высшей степени неуклюжим из-за двух "ч" подряд.

И поклонился весьма изысканно.

Какое-то мгновение принцесса Чжу пребывала в ошеломлении, и даже, видимо, не сразу поняла, что имеет в виду ее собеседник. Что греха таить, и Баг сообразил не мгновенно. Постепенно лицо принцессы посветлело, она улыбнулась – все еще несколько изумленно, но уже без раздражения; а потом неудержимо рассмеялась, как девчонка. И Баг понял, что она, в сущности, очень молода. Потому, наверное, так отчаянно и красит губы.

— Браво! — сказала она. — Вот уж действительно – еч Чжу, — постаралась выговорить она, и у самой звуки застряли во рту, колотясь друг о друга боками. — Язык сломаешь!

Она задумалась на мгновение и, желая во что бы то ни стало оставить поле боя за собой, небрежно закончила:

— Что ж, пусть будет уж совсем все, как у напарников. Еч Богдан, еч Баг, еч Ли. Зовите меня по имени.

Пятерых свитских, застывших в ожидании поодаль, казалось, сейчас хватит удар. Один на всех. По крайней мере что-то вроде столбняка на них уже снизошло. Стоявший крайним справа даже забыл закрыть рот.

— Годится, еч Ли, — сказал Богдан. — Вы меня уговорили.

Принцесса победоносно поглядела на него, потом на Бага; с треском закрыв веер, спрятала его в рукаве, повернулась и проследовала к вратам. Уже войдя на внутреннюю территорию, снова повернулась к напарникам, убедилась, что они все еще стоят парализованные, и хрустальным голосом произнесла:

— До вечера!

Только когда принцесса в сопровождении свитских скрылась наконец, Баг перевел дух. Вытер лоб. Полез за сигаретами – но раскурить смог лишь с третьей попытки. Протянул пачку Богдану. Спросил хрипло:

— Будешь?

— Угу… — столь же хрипло ответил Богдан. Он, похоже, все еще был не вполне вменяем. И лишь когда первая затяжка прошлась наждачком по его высокоученому горлу, и в легких несообразно задымилось, он страшно заперхал и судорожно отбросил сигарету подальше.

— Господи! Я же не курю!

Напарники переглянулись – и тут их вдруг пробрал дикий хохот.

— Рожь! — давился смехом Баг. — Рожь у него колосится! Гаолян дал цветы!

— Ты б на себя посмотрел! — давился смехом Богдан. — Терракотовый гвардеец Цинь Ши-хуана! Челюсти-то просто смерзлись!

Через полминуты, отсмеявшись, Богдан резко встряхнул головой, окончательно приходя в себя.

— Ладно, — сказал он. — Девчонка. Очаровательная, взбалмошная, добрая и любопытная девчонка…

«Очаровательная – это да», — как-то умиротворенно и расслабленно подумал Баг, но, разумеется, смолчал. А когда заговорил, то совсем на иную тему.

— Скажи, Бог… Ты бы…

— Вот только богохульствовать не надо, — мгновенно посуровев, оборвал его Богдан.

— Тьфу! Прости. Привычка дурная – все слова съеживать. Время-то оно, знаешь, — жизнь…

— А гокэ, я слышал, говорят: время – деньги.

— Смешные… Так вот. Я что хотел спросить. Императору ты бы мог вот так… про господствующий в улусе язык… и вообще. Мол, еч император, вы меня уговорили!

Богдан задумчиво пожевал губами. Поправил покосившиеся на вспотевшем носу очки.

— Не знаю… — он печально вздохнул. — А что? В неофициальной обстановке, не под протокол, да если бы он вот так наезжать стал… Чего-нибудь я бы сморозил, не без этого, прости Господи… Ладно. Не об этом нам сейчас надо думать…

Он помрачнел. Баг тоже помрачнел.

Несколько мгновений они молчали. Баг смотрел на Богдана, а Богдан смотрел на Бага.

— Приготовьте ваши версии, еч Богдан, — полным неизъяснимого ехидства голосом предложил Баг. Еще помедлил. Серьезно спросил:

— И о чем же ты предлагаешь подумать?

Богдан отвернулся.

— Будем бумажки писать?

— Некогда.

— Согласен. Тогда так… на счет три. Нам надо подумать о… раз… два… три!

И оба одновременно выбросили вперед кулаки с оттопыренными пальцами. Баг выкинул «бумагу», а Богдан – «ножницы». И оба разом выкрикнули:

— О Бибигуль Хаимской!

И опять рассмеялись. Это единомыслие каждым своим новым проявлением радовало их обоих все больше и больше.

— К ней? — спросил Богдан.

— К ней.

— Адрес ты взял?

— Обижаешь. В «Керуленчике» моем данные на всех, с кем мы нынче беседовали. Только «Керуленчик» в повозке, а повозка – на стоянке у воздухолетного вокзала дожидается.

— Тогда – ноги в руки.

Взять таксомотор возле императорской резиденции было делом одной минуты. Молодой разбитной шофер явно не прочь был поболтать с двумя преждерожденными авторитетного вида, но тут его ждало разочарование – оба забились на заднее сидение и, не желая обсуждать свои дела при посторонних, погрузились в размышления. И он, стремясь поскорее сменить неинтересных седоков на кого-нибудь пообщительнее, безо всяких понуканий с ветерком погнал по изрядно опустевшему к вечеру шестирядному шоссе. Только особняки замелькали.

Зато, перегрузившись под гул то и дело взлетающих и садящихся небесных тяжеловесов в цзипучэ Бага, напарники дали волю вполне созревшему желанию поделиться друг с другом своими соображениями. Сумасшедшая александрийская погода опять сменила окрас; небо сделалось мутно-серым, и вместо чудесного заката, которым она баловала горожан еще вчера, снова, вихрясь и закручиваясь в судорогах накатившего ветра, посыпалась щекотная стылая морось. Баг включил дворники, пообщался с ноутбуком и лихо выкатил со стоянки на проспект Радостного Умиротворения, который, как он знал от некоторых подследственных, оптовики-виноторговцы, снабжающие Северную столицу дешевым алкоголем, называют между собою Московским – именно здесь въезжали в Александрию их запыленные после перегона в тысячу с лишним ли громадные тяжелогрузные фуры, под завязку набитые ящиками с московским эрготоу.

— Значит, подытожим, — сказал Баг, едва заметными движениями одной лежащей на баранке руки провинчивая цзипучэ сквозь суетливые в виду надвигающегося ливня стада повозок на проспекте. — Ничего, я закурю?

— Валяй.

Тут Баг внезапно осознал, что они с Богданом как-то незаметно и вполне естественно перешли на «ты». Он бросил на Богдана взгляд, тот ответил вполне дружественной, слегка смущенной улыбкой. Несообразно? Как будто, нет. Баг кашлянул.

— Примем, что сигнализация была преднамеренно отключена.

— Примем… Тогда получается, что именно потому ее и рвали так основательно. Чтобы нас навести на мысль о исключительно внешнем взломе, а может, еще и с тем, чтобы не осталось никаких следов заблаговременного отключения.

— Разумно… Однако же, — Баг снова жадно затянулся, — люди, которые ломали, действительно пришли извне.

— Наверняка с теми грузовиками, которые привезли ткань.

— Водителей мы найдем. Но, думаю, они вряд ли что-то знают. Слишком уж хорошо все подготовлено. Вероятнее всего, обнаружатся какой-нибудь водитель и какой-нибудь сопровождающий, которых по каким-либо причинам в последний момент срочно подменили чужие для Патриархии люди. И вот тех, подменивших – уже ищи-свищи.

— Резонно… Ну да ничего, поищем-посвищем, не впервой.

— Время, время… Крест уйдет.

— Если уже не ушел. За двое-то суток…

— Ты думаешь, шли специально за крестом?

— А ты?

— Думаю, да.

— А у меня… Знаешь, какое-то странное чувство. Нам будто подставляют версии. Подставили взлом… Теперь мы рады-радешеньки, что пришли к мысли: Бибигуль отключила сигнализацию. Вроде очень логично, и приятно как: вышли на правильный путь после ошибочного, не купились. Но по сути-то стандартная двухходовка. И тут то же. Первая версия – брали самое дорогое и в то же время самое транспортабельное из того, что находилось во вскрытом помещении. Теперь мы рады-радешеньки, пришли к выводу: шли специально за крестом. Опять двухходовка, и опять вполне стандартная. А вдруг они считают хотя бы на три? Вдруг нас именно наводят на мысль, что шли специально за крестом?

— Хм… А на самом деле зачем? Ничего же больше не пропало!

— Вот то-то и оно.

— Мудришь ты, еч минфа.

— Может, и мудрю… Что-то на душе не так. Вроде надо, будто гончая, хвост задрать и тявкать: вот он след, вот! А – нету того азарта. Сомнения.

— Гончие хвост не задирают.

— Ладно тебе…

— Тогда получается по твоей логике, что и на Бибигуль нас – тоже наводят?

— То-то и оно…

— Да что ты заладил: оно, оно! Ведь все сходится!

— Что сходится-то? Ох, ладно, давай по порядку. Разбрасываемся мы… Расскажи про Бибигуль.

— Чего еще рассказывать? Ясен пень, она. Личная жизнь не сложилась – стало быть, почти наверняка характер антиобщественный. Одиночество, материальное положение худое – стало быть, есть мотив. Возможность совершения – опять-таки у нее. Она была именно в том помещении, где хранился крест. Она оттуда ушла, и как вовремя. Она наверняка знала – во всяком случае, легко могла узнать – график козачьих обходов. Сын позвонил точно по времени – таких случайностей не бывает. Мальчик вряд ли замешан – но это и не обязательно, она могла ему просто велеть: позвони в такое-то время, а я тебе потом маньтоу со сладкой соей куплю. Никого же, кроме нее, из посторонних в ризнице в это время не было!

Сигарета, пока Баг говорил, у него погасла, и он сердито вышвырнул ее в приоткрытое окно повозки, в которое теперь вовсю летели мелкие брызги дождя, растрепанного ветровым стеклом цзипучэ. Странно, чем больше и чем неопровержимее он говорил, тем менее доказательной ему самому эта вереница доводов казалась. Наверное, дело было в том, как глядел на него Богдан.

— Согласен, — нехотя, уже без апломба добавил он. — Слишком уж лихо все сходится… Но ведь… — и тут до него дошло. Дело было не только во взгляде напарника. — Три Яньло… Мы же проверяли, кто когда ушел, исходя из того, что если человека не было в ризнице в момент ограбления, в час двадцать семь – значит, он непричастен. А на самом-то деле отключить сигнализацию можно было и раньше. После того, как Хаимская ушла в канцелярию, но до того, как ограбление произошло!

— Вот, — буркнул Богдан. — Ты сказал.

Они уже подъезжали. Баг кусал губы.

— Нет, — проговорил, сбавляя скорость. — Она.

Богдан тяжело вздохнул.

— Может быть, — сказал он.


Квартира Бибигуль Хаимской, 24 день шестого месяца, шестерица, вечер

Хаимская была дома. А вот сына ее им не довелось увидеть, ушел сын к другу новую видеофильму вместе смотреть – «Персиковый источник» называется, или как-то так… Наверняка на весь вечер.

Это без всякой утайки, равнодушно рассказала им Бибигуль – отнюдь не обрадованная их приходом, но отнесшаяся к нему фаталистически, бесконечно усталая, мертвенно печальная и заплаканная; а они чуть ли не брать ее пришли, чуть ли не подмышки ей брить… На душе у напарников скребли кошки.

А вот на фотографии они ее сына увидели. Большая, цветная, она висела в изголовье постели матери в ее спальне. Симпатичный мальчик. Улыбается. Футбольный мяч в руке.

Рядом с образом Богородицы.

Тлеющая лампада освещала и печально просветленное лицо матери Божией, и веселое, чуть конопатое лицо мальчишки.

И Багу показалось, что ему знакомо это мальчишеское лицо. Где-то он его видел. Или видел очень похожее…

Баг только головой тряхнул. Бред.

Баг с Богданом, сдержанно озираясь, разместились в скромной гостиной, разложили на столе бумаги, а также и Багов «Керулен», который тут же зашуршал жестким диском. Бибигуль покорно села напротив, даже не поднимая глаз на гостей незваных – она вообще ни на что не реагировала, равнодушно смотрела в пол.

— Гм… — сказал Баг. — Гм… Мы имеем к вам еще несколько вопросов.

— Извините за беспокойство, — добавил Богдан. Баг свирепо покосился на него. Богдан плотно стиснул губы и чуть кивнул напарнику.

— Я ведь все уже сказала, — мертвым голосом ответила Бибигуль. Чуть помолчала, а затем добавила все так же равнодушно, без вызова, просто сообщая о непреложном факте: — А чего не сказала, того и не скажу.

— Все же мы кое-что попытаемся прояснить дополнительно, — Баг оторвался от экрана «Керулена» и тяжело взглянул на несчастную мать-одиночку. — Есть всякие неясности.

— Спрашивайте, — прошелестела Бибигуль.

— Скажите, — Богдан старался говорить мягче, — вот вам в ночь ограбления звонил сын… А почему вдруг мальчик стал звонить вам среди ночи? Что-то случилось? Что?

— Это… это неважно.

— Как знать, как знать… — пробормотал Баг, приникнув к «Керулену» и ожесточенно стрекоча клавишами. — Позвольте нам судить, что важно и что – нет.

— Так все же, — бросив взгляд на Бага, подал голос Богдан, — согласитесь, чтобы звонить в такое время, нужны веские причины. Откройте их нам. Ручаемся, за пределы этих стен ваши слова не выйдут.

Ответом был прерывистый вздох.

Баг вдруг резко выпрямился. Богдан заметил, как у напарника победно сверкнули глаза. Пальцы его покинули клавиатуру – похоже, Баг нашел то, что искал. То, что хотел найти.

— Хаимская, не запирайтесь! Ваше положение и так очень сложное! — резко заявил Баг, поднимаясь из-за стола и буквально нависая над вконец подавленной женщиной. «Что он там нашел?» — с ужасом подумал Богдан.

— Ситуация крайне двусмысленная: среди ночи вы под предлогом телефонного звонка покидаете ризницу, причем – вам действительно звонит некий детский голос, это подтверждается показаниями инока. А теперь мы обнаруживаем, — Баг с торжествующим видом развернул «Керулен» экраном к Бибигуль, — что буквально за день до ограбления на ваш счет было перечислено пятнадцать тысяч лянов. Нешуточные деньги! Даже человеку без воображения может показаться, что между всеми этими событиями есть некая связь.

Экран «Керулена» являл собой банковский счет Бибигуль Хаимской в Банке Правильного Денежного Обращения. Двадцать второго числа на этот счет от неизвестного лица поступило пятнадцать тысяч лянов. Богдан привстал, чтобы посмотреть на экран.

Хаимская закрыла лицо руками и тихонько заплакала.

«Сейчас расколется и мы поедем их брать», — подумал Баг.

«Бедная женщина! Вот на что толкает необеспеченность и отсутствие мужа!» —подумал Богдан. Он понял, что все его сомнения были напрасны.

Баг повернулся к Богдану. На лице его отразилась некая тень сочувствия.

— Ну, вот, — негромко сказал он. — Деньги, еч Бог… прости. Богдан. Еч Богдан. Вот и все! Деньги! Пятнадцать тысяч лян перевешивают все наши мудрования. Ни один грабитель не кинет такую сумму только для того, чтобы навести нас на ложный след!

— Похоже на то, — сдаваясь, согласился Богдан.

— Посмотрите! — Баг ткнул пальцем в экран и даже повысил голос. — Это ведь ваш счет и ваши деньги?

Хаимская промокнула глаза платочком и косо взглянула на «Керулен».

— Н-не знаю… да. Да, мои.

Баг торжествующее посмотрел на Богдана.

— И как вы объясните их происхождение? — снова навис Баг над Хаимской.

— Я… я…

«Ну, сейчас начнется, кажется…» — подумал Богдан, тоже встал, шагнул к Багу поближе и положил ему руку на плечо. Спокойнее, спокойнее.

— Вам лучше все рассказать нам сейчас, — заглянув в лицо Бибигуль, произнес Богдан. — Вы поймите: мы имеем все основания вас подозревать.

— Эти деньги не имеют отношения… — Хаимская схватилась за платочек. — Я не могу вам открыть…

— Очень даже можете! — возвысил голос Баг. — Более того, это ваша прямая обязанность – открыть нам все прямо сейчас и здесь, — и тут он неожиданно и очень профессионально сменил тон на мягкий, доверительный, проникновенный; не будь у Богдана так погано на душе, он мысленно зааплодировал бы напарнику. — Расскажите. Облегчите душу чистосердечным раскаянием. Вам же самой легче станет. Я-то знаю. — И Баг человеколюбиво улыбнулся.

— Нет, нет, нет… — Хаимская продолжала рыдать.

На лице Бага появилось зверское выражение, и Богдан уже начал опасаться, как бы его чрезмерно ретивый напарник не начал применять свои легендарные методы ведения деятельного расследования… не повел бы расследование слишком деятельно.

Нельзя так обращаться с женщиной, пусть даже она и очевидный соучастник противуобщественных поступков.

— Еч Багатур, — сказал тогда движимый осторожностью и состраданием Богдан, — быть может, вы уточните покамест возможную рыночную стоимость креста Сысоя или порознь составляющих его драгоценных камней, а я тем временем попробую продолжить разговор в несколько ином тоне?

— Попробуйте, драгоценный единочаятель Оуянцев, попробуйте, — с глубоким сарказмом ответил Баг и вновь уселся, даже ссутулился слегка, демонстративно заслонившись откинутой панелью ноутбука. — Единочаятель Оуянцев у нас человек новый, — поверх панели бросил он Хаимской, которая даже перестала рыдать и выглядывала теперь уголком глаза из-за платка, — настырный. Что ж, я не возражаю. Пусть попробует.

И тут он вспомнил, чье у мальчика на фотографии лицо.

Он даже похолодел.

Гуаньинь милосердная! Вот оно как…

В юности Баг мечтал быть космонавтом. С ума сходил от вида взлетающих на телевизионных экранах могучих ракет, всех пилотов их знал наизусть…

Пальцы Бага заплясали на клавиатуре.

Богдан передвинул стул и сел напротив Бибигуль.

— Поймите, — проникновенно сказал он, — нам необходимо знать происхождение этих денег, иначе, как верно заметил единочаятель Лобо, вы оказываетесь под серьезным подозрением.

Богдан старался, как мог. Он задавал наводящие вопросы о деньгах на все лады. Но Бибигуль была непреклонна. Драгоценное время безнадежно уходило.

Наконец, спустя полчаса, Богдан отер пот со лба и подумал уже, что, наверное, нетрадиционные методы получения показаний, которые, по слухам, применяет иногда единочаятель Багатур, и вправду могут оказаться в чем-то действеннее его человеколюбия и искреннего желания помочь подозреваемой. Откручивать женщине нос – это было абсолютно неприемлемо; но и уйти несолоно хлебавши было никак нельзя. Помимо прочего, через полтора часа их с Багом ждала еч Ли. Богдан мучился и пытался вызвать в памяти прецеденты судебной и исполнительной практики, хоть как-то, хоть отдаленно напоминающие нынешний случай, но – тщетно.

Он страшно не хотел трогать самую больную для женщины тему, но она сама не оставила ему выхода. Ее безоговорочное, отчаянное молчание, если оно не было следствием соучастия в преступлении, могло иметь только одну причину.

— Может быть, — так мягко и задушевно, как только мог, наконец спросил он впрямую, — это связано с вашим сыном?

— Все в моей жизни связано с моим сыном, — мертво ответила Бибигуль.

— Может быть, эти деньги прислал вам его отец?

Бибигуль молчала.

— Может быть, вы по каким-либо причинам никак не хотите раскрывать нам его имя?

Бибигуль молчала. Но Богдан по глазам ее понял, что угадал.

— Ведь это же трагическая нелепость, единочаетельница Хаимская, — проговорил он. — Мы все равно узнаем раньше или позже. Зачем делать из этого проблему? Мы не сплетники, не журналисты… Вы лишь увеличиваете нам хлопоты, а себе – страдания.

Бибигуль молчала.

И в это время на редкость долго не подававший признаков жизни Баг громко и выразительно сказал «кхэ».

Богдан вопросительно обернулся в к нему.

— Еч Оуянцев… — как-то очень задумчиво глядя на экран «Керулена» проговорил Баг. — Кхэ… Открылись некоторые новые обстоятельства, с которыми вам необходимо познакомиться. Прямо сейчас, — он поднял глаза на женщину. — Вы… позволите нам с напарником где-нибудь на несколько минут уединиться?

— Я сама выйду, — сказала Хаисмкая, тяжело поднялась и, обессилено шаркая ногами, вышла из комнаты.

Баг проводил ее взглядом, дождался, когда она покинет комнату, и чуть наклонился к Богдану.

— Мне покоя не давало полвечера, почему лицо мальчика там, в спальне, мне кажется знакомым, — почти шепотом проговорил Баг. — Ты его помнишь?

Богдан выжидательно пожал плечами.

— Взгляни, — сказал Баг негромко и повернул «Керулен» экраном к Богдану.

Весь экран занимала красочная фотография красивого, мужественного человека лет тридцати пяти-сорока. Мальчик был похож на него, как две капли воды.

— Это же… Непроливайко… — прошептал Богдан.

— Да, еч Богдан. Да.

Баг закрыл фото и вызвал только что наспех склепанный из разных баз текстовый файл.

Двенадцать лет назад великий космопроходец и национальный герой Ордуси, бесстрашный исследователь радиационных поясов и металлосодержащих метеоритов, Кавалер нефритового веера Джанибек Гречкович Непроливайко прибыл в Александрию Невскую после очередного триумфального покорения бесконечных пустот в честно заслуженный полугодовой отпуск и одновременно – для научной подготовки следующего дерзкого рывка в неизведанное. Джанибек Гречкович, человек удивительной мужественности и темперамента, в те годы был в расцвете сил и устремлений, а его гордый, прекрасный профиль не сходил с обложек иллюстрированных журналов и экранов телевизоров, и не одна юная ордусянка засыпала с его именем на устах. Ныне постаревший Непроливайко отошел от космических дел и проживает на покое в своем имении близ Каракорума вместе с семьей.

Джанибек Гречкович, по вероисповеданию убежденный католик, с юности женат был на Зирке Мнишек, также ревностной католичке, прославленной звезде Ялтинской синематографической студии. Указанная Зирка была широко популярна среди любителей синемы во всем мире; она сделала блестящую карьеру – начав с Ялты, Мнишек последовательно покорила ряд прочих студий и подмостков, блистая редкой красотой и обширными дарованиями, и очень скоро получила приглашение из заморского Голливуда, известной фабрики грез, куда и отправилась.

Указанная Зирка отличалась, однако, крайне скверным и взбалмошным характером.

Здесь в тело файла была неизвестно кем сделана выделенная желтым цветом врезка, гласившая: «Удивительно мерзкий характер. Сволочной такой. Стерва она».

Жители разных городов Ордуси неоднократно становились невольными свидетелями ее несообразного поведения и даже нескольких сцен ревности, каковые звезда экрана, не стесняясь присутствием зрителей («Наоборот – вдохновляясь!» — думал Баг, перечитывая вместе с напарником собранные за последние сорок минут данные), устраивала своему супругу, Джанибеку Непроливайко.

— А ты знаешь, я с этим сталкивался, припоминаю… — задумчиво проговорил Богдан. — Я тогда только-только начинал… Мы даже разбирали один такой случай: Мнишек расцарапала в кровь лицо официантке в харчевне, когда та подошла к ее мужу попросить автограф.

— И чем дело кончилось? — заинтересованно спросил Баг.

— Пятью малыми прутняками.

Часто супруги оказывались порознь, и именно так произошло двенадцать лет назад: покуда Зирка вовсю снималась в Голливуде, Непроливайко прибыл в Александрию. К этому периоду его жизни и относится запись о приходе в главную управу с целью навести справки о формальностях, связанных с переменой конфессии.

— То есть он хотел выйти из католичества, — сказал Баг.

— Именно! — подхватил Богдан. — У них все так строго и нелепо обстоит с браком: вера не позволяет многоженства, что противоречит человеческой природе и расточает понапрасну энергию супругов, изводимую в ненужной ревности.

Баг с интересом посмотрел на Богдана. Богдан слегка покраснел.

— От такой супруги и ангел загуляет, — осторожно произнес Баг.

— Может, он не гулял. Может, он честно вторую жену взять хотел, — еще пуще краснея, предположил Богдан. — Гулять-то и католику не возбраняется…

Баг внимательно на него посмотрел. Богдан отвел взгляд.

Но некий доброжелатель донес о маневрах Джанибека Зирке, каковая тут же покинула Голливуд и прилетела в Александрию с целью образумить потерявшего голову супруга. Опять врезка: «Образумление Зирка производила совершенно отвратительно: с криками, демонстративными попытками выпрыгнуть из окна и взрезать себе вены». Джанибек сдался, покаялся и вскоре супруги покинули Александрию.

— Ну и? — спросил Богдан.

— А вот, — Баг открыл следующий файл.

Это была запись из базы данных местной управы Балык-йокского района Александрии – свидетельства о рождении пятерых детей в 15 день седьмого месяца. Одиннадцатилетней давности. Богдан вгляделся.

Девочка, Джуна, мать – Йошка Турдым, отец – Гордей Барух; девочка, Светлана, мать – Снежана Сорокина, отец – Ян Жемайтис; мальчик, Авессалом, мать – Патрикея Свирец, отец – Ердухай Болоян; мальчик, Антоний, мать – Бибигуль Хаимская, отец – неизвестен…

Стоп.

— Ну вот, еч напарник, — сказал Баг. — Наши сомнения оказались не пустяшными. Даму надо освобождать от нашего присутствия.

— Какая трагедия, — потрясенно сказал Богдан. — Какие искалеченные жизни… И такое вот происходит рядом с нами, Баг, рядом с нами…

— Да уж. Переродиться этой Зирке червяком…

— Он ведь честно хотел. Влюбился, пока она там голливудствовала, а жениться вера не позволила… Бедные люди.

Баг сказал «кхэ».

— Единочаятельница Бибигуль! — вставая, громко позвал Богдан. Баг закрыл ноутбук и тоже поднялся. — Драгоценная единочаятельница Бибигуль!

Женщина медленно вошла и, покорно сложив руки, встала у порога.

Мужчины прятали глаза.

— Простите нас за вторжение… за подозрения… — промямлил Богдан. — Вы… Ну почему, — с отчаянием и болью вырвалось у него, — почему вы так боялись сказать?

— Они хоть под старость зажили спокойно, мирно… — тихонько проговорила Хаимская. — И пусть живут себе. Антик уж подрос, ему от папки ничего теперь не надо. Он и звонил-то мне насчет его перевода, ему это ни днем, ни ночью покоя не дает, — мол, не надо нам этих тысяч брать… умолял прямо… — Бибигуль помолчала. — А если она узнает, что Джан улучил момент и ухитрился-таки послать мне денег, опять начнет Богом его пугать да с бритвой бегать. Ксендза опять на него напустит. Она ж его этим и сломала.

Повисла долгая тишина. Потом напарники, не сговариваясь, нестройно, тихо и довольно уныло сказали:

— Всего вам доброго, драгоценная единочаятельница Хаимская…

На лестнице они долго молчали. Лифт поднимался снизу удивительно медленно, щелкая, похрипывая, лязгая и вздыхая. Они молчали. И лишь когда двери остановившейся кабины раздвинулись, Богдан, не выдержав, ударил кулачком в стену и крикнул беспомощно:

— Но кто? Кто тогда?!

Загрузка...