День за три

IX

Лучший талисман на войне для солдата – автомат. Брелоки, колечки, фотографии – они, конечно, греют душу, но тело для этой души спасает все же оружие.

Рокотов бежал, не сводя глаз с мятежников, устраивающих на спинах ящики. Один из “духов”, то ли что услышав, то ли почувствовав на себе взгляд, а может, просто поудобнее устраивая на плечах груз, повернул голову и, увидев бегущих на него пленников, замер. Несколько мгновений ему потребовалось, чтобы понять опасность, но этих же мгновений хватило Рокотову вскинуть автомат и дать длинную очередь.

Две фигурки, согнутые под грузом оружия, от него же и упали. Заряжая винтовку, на выстрелы выбежал душман из пещеры, и следующая очередь досталась ему, отбросив его назад, в темноту склада.

Асламбек и Заявка были уже в машине.

– Ну, давай! – Сержант сам сбил ручку тормоза вниз. Машина плавно, медленно, словно чувствуя в себе чужаков, начала катиться под гору.

– Запрыгивай! – крикнул Олегу прапорщик, открыв огонь по выбегавшим из мазанок, из-под навесов “духам”.

Сапер ухватился за борт, подпрыгнул – и тут же, получив удар ногой, упал обратно. Душман, подававший из кузова ящики, прыгнул на Рокотова, но прапорщик все же успел повести автоматом в его сторону в увидеть, как упруго сжатое в прыжок тело обмякает, раскрывается прямо в воздухе. Единственное, что не успел Рокотов, это отскочить в сторону, и тело “духа”, нацеленное на прыжок, ударило по нему, сбило, как и Олега, с ног.

Баранчиков, уже подхватившись, бросился на помощь, но, увидев, что машина набирает скорость, в два прыжка оказался около нее, ухватился за борт, пытаясь удержать, пока не выберется из-под “духа” прапорщик.

И тут ударили пулеметы. То ли Баранчиков отвык от свиста пуль над головой, то ли сработал инстинкт сжаться, сделаться меньше, но он разжал руки, присел, обхватив голову.

Следующая очередь прошла по лобовому стеклу кабины. Иван успел пригнуться, Асламбеку помешал это сделать руль, и он лишь подался в сторону. Но этого все равно уже не хватило. Пули вошли ему в плечо и руку, словно бритвой, срезали пол-уха. Теряя силы, Асламбек через нетреснувший кусочек стекла увидел пламя над радиатором, за ним, за пламенем, – часовых у ворот, стреляющих по нему в упор. Затем пламя пригнуло порывом ветра, и он различил выбегающих из дома главаря и Хромоножку.

– Тормози! – орал рядом Заявка. – Прыгай!

Скорее всего, он приказал это себе, потому что выбил плечом дверь и выпрыгнул из горящей машины. Асламбек тоже пытался открыть дверцу, но то ли сил уже не хватило, то ли дверь заклинило, и последнее, что он увидел, – это надвигающийся на него дом главаря. Можно было еще отвернуть от него, направить машину на ворота, но Асламбек вцепился в руль и то ли прикрыл глаза, то ли потерял сознание.

Взрыв был не сильный, но дом мгновенно занялся пламенем. Изатулла в отчаянии выстрелил несколько раз из пистолета в обломки горящей машины. Отвернувшись, увидел подведенного к нему сержанта и ударом ноги в живот выбил Заявку из рук державших его охранников. И тут же упал, укрываясь сам – пули прилетели со стороны склада, его склада, его реальной силы.

– Заявку не задень! – крикнул Олегу Рокотов, набрасывая из ящиков, банок, мешков что-то вроде баррикады. – И патроны береги.

Олег прекратил стрельбу, и, если не считать недовольно бубнившего в ущелье эха, наступила тишина.

– Подежурь, я посмотрю, что мы здесь имеем, – сказал Рокотов и побежал между стеллажами к керосиновой лампе, горевшей в глубине пещеры. Вернулся почти сразу, волоча за собой ящик с “лимонками”.

– О, теперь живем, – загорелся глаз сапера. – Еще не оверкиль, Володя.

– А что такое оверкиль? – Рокотов, торопясь, поглядывая на площадь, вставлял и закручивал запалы, укладывая готовые гранаты вдоль всей баррикады.

– Это когда лодка переворачивается с людьми на крутой волне. Каюк по-вашему, сухопутному. Там еще такие ящички есть?

– Полно. Смотри за “духами”, я притащу.

Однако на этот раз ходка сорвалась: залаяли пулеметы и автоматы, послышались крики душманов, и прапорщик прибежал назад. Еще никого не видя, одну на другой бросил с десяток гранат. Взрывы слились в один сплошной гул, после которого опять осталось одно недовольное эхо и стоны раненых.

– Это вам за Асламбека, папуасы чертовы! – крикнул в рассеивающийся дым Олег. – Володя, патроны нужны, поищи патроны.

Патронов тоже оказалось навалом, и не только в ящиках и россыпью – на полках аккуратно лежало десятка три уже снаряженных магазинов.

– Теперь все, теперь все, – злорадно и радостно шептал Олег, перебирая магазины. – Теперь я им не сдамся, теперь они меня не возьмут.

Рокотов молчал, давая саперу насладиться свободой. “Свободой на пороховой бочке”, – уточнил для себя прапорщик. Надо было думать, что делать дальше. Если Изатулла все еще в бешенстве, значит, разок или два пошлет своих “духов” па приступ. Но в конце концов ведь остановится, будет искать другие пути уничтожить их, выкурить, захватить. На прорыв отсюда не пойдешь, условий никаких не продиктуешь. “Короче, в той же тюрьме, только с оружием”, – подвел нерадостный итог своим рассуждениям Рокотов.

– Как выберемся, первым делом побреюсь, – мечтал Олег. – И попрошу маму картошки пожарить. Слушай, а она верит, что я жив? Ей как сообщили: погиб или пропал без вести?

– Наверное пропал без вести.

– Хорошо, если так. Если бы записали, что убит, она бы… плакала. А я жив, жив!

И тут Рокотов услышал гул боя. Далекий, еле улавливаемый… Или показалось? Он придвинулся к Олегу, уж что-что, а слух у него будь здоров.

Однако сапер, положив подбородок на приклад автомата, не мигая смотрел перед собой. И было ясно, что он ничего не слышит и не видит, что мыслями он сейчас дома, что жарит для него мать картошку…

– Ты что-нибудь слышишь? – тронул его за плечо Рокотов. – Слышишь что-нибудь?

– А? – очнулся Олег, тревожно озираясь. – Что ты говоришь?

– Прислушайся.

Сапер вывернул шею, чтобы меньше дергалась голова и не мешала сосредоточиться, и по широко раскрывшемуся глазу прапорщик понял, что он не ошибся.

– Стреляют? – спросил Олег, тоже боясь ошибиться.

– Стреляют, – чувствуя, что пересохло в горле, прошептал Рокотов. – Где-то недалеко идет бой. Бой, Олежек, бой! Это наши, наши рядом!

Олежкин глаз часто-часто заморгал: сапер пытался что-то понять или придумать. Но, видимо, и свобода, и гул боя – это, настоящее, было настолько сильнее и значимее, что будущее, кроме разве конечного результата- жареной картошки, не останавливалось в его мыслях.

– По-моему, нам надо самим сделать небольшую войну, чтобы нас тоже услышали, а? – предложил Ро shy;котов.

– Так что же мы молчим? – Олег тут же привстал, вскидывая для стрельбы автомат.

Прапорщик не успел его одернуть: прозвучал одинокий винтовочный выстрел. Как страшны на войне одиночные выстрелы, потому что это – выстрел в цель. Олег еще успел по инерции нажать на спусковой крючок, короткая очередь ушла из его автомата, но сам он уже осел, привалился к ящикам, и заросшее лицо его исказилось от боли.

– Куда тебя, что? – упал перед ним на колени прапорщик. – Олежек, Олег…

– Бок задело… Черт… А ты стреляй, стреляй, – тихо попросил сапер. – Пусть услышат. Стреляй… Только осторожно, – он ухватил прапорщика за руку, вяло вцепился в нее. Лоб его был покрыт испариной, левая щека дергалась. – И только… только не бросай меня. Не бросай…

Рокотов, положив ствол автомата на ящик, нажал на спусковой крючок. С двумя короткими остановками, давая оружию и замершему, все еще не выпускающему руку Олегу передохнуть, выпустил весь магазин.

– Теперь гранаты, – чуть ли не умолял Олег, и прапорщик, как мог далеко, бросил несколько гранат.

– Услышат? – с надеждой спросил сапер.

– Конечно услышат, – бодро ответил Рокотов. Олег только после этих слав отпустил руку, и прапорщик быстро перезарядил автомат. Сбросив куртку, прямо на теле разорвал тельняшку, стал перевязывать Олега. “Кто его знает, услышали или нет. Смотря какой бой у них там, есть ли возможность у них самих приподнять голову…”

– Вертолеты, – вдруг улыбнулся, опять поймал его руку сапер.

– Что? Какие вертолеты?

– Гудят, послушай. – Олег опять приподнялся, и во второй раз прогремел одиночный выстрел, обив на этот раз патронный ящик с их баррикады.

– Не дергайся, они снайпера посадили. – Рокотов осторожно выглянул, пытаясь определить, откуда стре shy;ляют.

– Но надо же пострелять еще, Володя. Надо, чтобы заметили или услышали.

Прапорщик оглянулся на запасы, и они сделали еще один залп.

– Что ж “духи”-то молчат? Что они затевают?

Рокотов не узнавал Олега: надежда у него мгновенно сменялась то апатией, то страхом, то растерянностью и беспокойством. Когда враг идет в атаку, тут ясно, что делать. Когда же он начинает что-то замышлять – у кого занять нервы для ожидания? Во всяком случае, не у человека, отсидевшего полгода в плену.

Площадь перед пещерой была по-прежнему пуста, если не считать шестерых убитых. Там сгорел Асламбек. Насколько успел узнать этого парня Рокотов, тот все время ждал от других подсказки и объяснений. Но что из того, что он не был заметен в жизни? Это просто лишний раз подчеркивает, что красота птицы не в перьях, а в ее полете, достоинство и честь мужчины – в поступке, а не в позе. А что же хочет предпринять Изатулла? Сил у него не так уж и много, больше он в атаку в лоб чае пойдет. А что, если в пещеру есть еще один ход? Или они попытаются как-нибудь забросать пещеру гранатами сверху?

– А если они попытаются забросать нас гранатами? Склад сдетонирует? – повернулся прапорщик к саперу.

– А черт его знает, что у них здесь навалено. Скорее всего да. – Олег был все еще бледен, но после перевязки чувствовал себя увереннее. – Я, если честно, дело свое саперное из принципа не изучал.

– Что за принцип?

– Да я же мореходку закончил, на флот и должен был идти. А в военкомате с прапорщиком каким-то поцапался, уже и не помню, за что. Он и пообещал: будешь у меня землю животом пахать и пыль нюхать. Так и сделал… Сейчас, наверное, когда узнал, где я, видимо, жалеет… А бой все еще идет, – Олег кивнул на площадь.

И в это время на ней появился Витюня. Руки у него были связаны за спиной, он что-то пытался говорить, оглядывался, но ему, скорее всего, опять показали берет или тельняшку, и он шел к пещере.

– Уходи, уходи! – закричал Рокотов.

Услышав голос, Витюня остановился, повернулся идти назад, и прапорщик с сапером одновременно подались вперед, не веря своим глазам: к рукам Витюни была привязана взрывчатка с горящим бикфордовым шну shy;ром.

Витюне опять пригрозили, раздался хлопок – Ро shy;котов мгновенно вспомнил, что так хлопают нагайки, и Дурачок чуть ли не бегом побежал к складу.

– Назад! – закричал, кривясь от боли, Олег.

– Уходи! – махал из-за ящиков автоматом и Ро shy;котов.

И тогда Витюня заплакал, жалобно глядя на пещеру. Он шел к ним за защитой от голубого берета и нагайки, он не понимал, почему у него связаны руки и почему его прогоняют и одни и другие. Сумасшедшие искренни в своих поступках, потому что не умеют притворяться.

– Сейчас рванет. В клочья! – прошептал Олег, не сводя глаз с приближающегося Витюни.

Все-таки самое несправедливое в жизни – это беспомощность сильного человека перед обстоятельствами. Вот тут уж в самом деле ложись и помирай.

И тут до Рокотова дошло, что в клочья разнесет не только Витюню, но и их самих. Взрывчатка – это не граната и не мина, она осколков не дает, боезапас в пещере не заденется. Есть шанс, у Изатуллы есть великолепнейший шанс, если Витюня дойдет до баррикады. А не дойдет – кто в этих горах пожалеет о дураке, тем более русском…

– Олежек, прикрой меня. Прикрой, дорогой…

Рокотов, обдирая руки и колени, перемахнул через завал и бросился к Витюне. Наверное, это не было геройством, потому что это как раз и было отчаяние перед обстоятельствами. Правда, это же отчаяние могло родить и панику, и заставить поднять вверх руки, и пустить себе пулю в сердце, и даже… даже остановить Витюню подальше от пещеры своим выстрелом – что ему, в самом деле, эта жизнь без памяти и Родины. Да и в любом случае смерть уже была ему уготована, не от разрыва, так от пули снайпера.

Но тем не менее Рокотов бросился к Витюне, и пока бежал под веером огня автомата Олега Баранчикова, мог бы, будь у него время, проклясть себя за этот глупый, в общем-то, с точки зрения жизни и смерти поступок. Он побежал, хотя гремевший где-то вдалеке – но слышимый ведь! – бой давал надежду. А ему, не раненому, не надорвавшемуся, не побывавшему в плену – самую большую. Но, наверное, потому, что только за сегодняшний день он увидел мужество Цыпленка, геройство Асламбека, а до этого были сотни книг и кинофильмов не конкретно об этом, но подобном – наверное, потому он сделал так, как сделал. Поступок рождал поступок.

Увидев бегущего к нему Рокотова, Витюня замер, сжался. И это позволило прапорщику сразу же ухватить дымящийся корешок шнура, вырвать его из зажатых рук Витюни и отбросить в сторону.

– Бежим, – потянул его прапорщик.

Но тот вдруг надломился, открывая Рокотова, оставляя его одного стоять на площади. И тут же Владимир услышал среди автоматной пальбы свой, винтовочный выстрел. Пуля прожгла ногу чуть выше колона, и, падая от боли, страха и потому, что у него на две афганские командировки в крови уже сидело: при стрельбе – падай, Рокотов все же отметил главное: он не убит, он только ранен. Убит Витюня, он лежит рядом, и впервые у него не блуждают, а спокойно смотрят в небо глаза. Спокойны были его губы, плечи: смерть, великий врач, вновь уравняла Витюню с остальными людьми.

Рокотову теперь надо было уползать обратно в пещеру, к Олегу. Лучше быть в темноте и опасности среди своих, чем на свету – но в окружении врагов.

Подтянул ногу – было такое ощущение, что ее отбросило пулей далеко-далеко. Знал, что будет больно, заранее сцепил зубы – и все равно боль расплавила эту защиту, эту готовность к терпению, расцепила зубы, вытолкнула из груди Рокотова стон.

– Володя! – услышал он крик Олега и опять выделил выстрел, предназначенный теперь уже для сапера.

– Не вылазь, – прошептал прапорщик. – Держись.

Он еще раз подтянул ногу – к боли все же можно привыкнуть, ко всему земному можно привыкнуть. Жаль только, что оставил автомат. Зачем он его оставил! И почему умолк Олег? Неужели тот выстрел достал его? Нет-нет, такой глупой, случайной смерти, да еще после плена, просто не может быть. Это нечестно!

Да только знать бы это пуле, выпущенной в Олега. Хромоножке очень неудобно было стрелять из узенького оконца дальней мазанки, единственной, расположенной как раз напротив входа в пещеру. Но тем не менее он успел заметить мелькнувшую за ящиками фигуру. И не только заметить, а и выстрелить.

Пули бывают подпиленные – и тогда поют во время полета. Есть пули последней модели, со смещенным центром тяжести, когда при встрече с препятствием – человеком ли, листком дерева, стеклом, железом – меняют свое направление, чтобы, кувыркаясь, разворотить, раскурочить, разнести это самое препятствие как можно больше.

Пуля для Олега прилетела бесшумно, попала в доску, но не изменила своего полета, а, пробив ее, достигла сапера. И вновь уронил Баранчиков автомат, потому что рану закрывают сначала собственными руками.

Руки сапера потянулись к животу, нащупали набухшую от хлынувшей крови – Олег чувствовал, как уходит из него кровь, унося с собой силы и сознание, – нащупал рубаху и еще что-то мягкое, живое, вышедшее вместе с кровью. Из последних сил повернул голову к свету – страшна, ох, страшна темнота. Проем заслонила “лимонка”, приготовленная для броска, и Олег едва дотянулся до нее пальцами и, когда она поддалась, тронулась, удержал в ладони. Единственное, что ему пока не изменяло, – слух. Л он выделил гул того, дальнего боя, только теперь он почему-то слышался значительно ближе. Потом вроде бы что-то крикнул прапорщик, однако поднять голову и посмотреть на площадь Олег уже не мог. Хорошо, что усики в кольцах гранат они отогнули заранее, теперь это уже не кольцо в гранате, а шпилька, вытащить которую можно и в самый последний миг. Неужели все-таки придется погибнуть? Неужели, имея под рукой столько оружия, все равно останешься бессилен?.. А как легки в полете чайки над морем. Только почему оно штормит в ясную погоду? Волны становятся все сильнее, выше, они накатываются на берег, захлестывают курсантов с мореходки. Лично он хочет отбежать, но его схватили за руки “черные аисты” и подставили под очередную волну…

…Не успели “духи” оттащить Рокотова or склада, как в нем раздался взрыв. Из четверых мятежников, скрывшихся в пещере, спотыкаясь, придерживая руку, назад выбежал лишь один. За его спиной занималось пламя, и теперь у оставшихся в живых не возникало сомнений: через несколько мгновений все, накопленное долгими месяцами и обещавшее успех в предстоящей борьбе, взлетит на воздух.

Оставалось одно: уходить как можно дальше от склада. Уходить тем, кто не обременен ранами. Изатулла поднял было пистолет на повисшего на руках моджахедов прапорщика, но, прислушавшись к приближающейся стрельбе, приказал тащить пленника за собой.

Мощный взрыв в глубине ущелья остановил на миг и отступающих мятежников, и их преследователей – высадившихся из вертолетов “командос”.

– Может, склад? – лежа за камнем, повернул голову к старшему лейтенанту Карин. – Эмгэбэшник что-то говорил про склад у Изатуллы.

– Скорее всего, – согласился Верховодов. – Значит, поняли, что им крышка, уничтожают склады. Стой, не дергайся, – остановил ефрейтора, когда тот хотел перебежать к новому укрытию.

Только двоих из “ниточки” он взял с собой преследовать “духов”: фельдшера и Карина. Хватова – если все же сведения о пленных подтвердятся и улыбнется удача вырвать их, и тут уж медицине – первая скрипка. А Юрка… С Юркой сложнее и проще одновременно. Такие, как Юрка, своей службой заставляют выбирать себя. Когда говорят, что в Афгане гибли лучшие парни – не берем в расчет разгильдяйство и случайности – то это правда. Путник, если хочет достичь цели, запрягает лучшую лошадь. Командир для боя выбирает лучших солдат. Жестокая логика войны – там, где из лучших погибал один, средних и плохих солдат могло лечь шесть-семь. Эту арифметику и расчет знали, конечно, все командиры, но… но, наверное, великий грех производить эти расчеты и предъявлять им какой бы то ни было счет.

Потому, собственно, и лежал Юрка Карин за соседним камнем, грыз какую-то прошлогоднюю травинку и нетерпеливо поглядывал вперед. “Командос” – в пятнистых куртках и брюках, увешанные подсумками с магазинами и гранатами, достаточно умело выдавили “аистов” сначала на “зеленки” у серпантина, затем, после первого же пленного, направили отступление мятежников прямо на базу.

По всему выходило, что Изатулла уже где-то рядом, что нужны всего два-три броска…

– Командир, – позвал из-за своего укрытия фельдшер, – посмотри вперед.

От мятежников с белым платком в вытянутой руке шел, сильно прихрамывая, небольшого роста мятежник с густой, до самых глаз, бородой. Стрельба постепенно утихла с обеих сторон, и от “командос” навстречу хромому вышел один из офицеров. Они приближались друг к другу медленно, настороженно зыркая по сторонам, и, дойдя до расстояния разговора, остановились. Ничего не понимая по-афгански, Верховодов тем не менее пытался поймать обрывки фраз, что-то попять по интонациям мятежника. Но расстояние было большим, переговоры короткими. Хромой заковылял за свои валуны, и Верховодов, воспользовавшись затишьем, вместе с Кариным и Хватовым перебежал к афганскому комбату.

Тот выслушивал своего парламентера и обрадованно кивал Верховодову – хорошие вести.

– Там… э-э, ваш командор, – показал комбат на ущелье. – Они… э-э, отдать, мы не… о-э…

Афганец не подобрал слов и тогда просто показал, что взамен на пленного они должны прекратить стрельбу.

– Двое пленных? Два? – показал на пальцах Верховодов.

– Э-э… – комбат отрицательно покачал головой и поднял один палец.

– А где второй? Они время тянут, гады! Они хотят за это время уйти!

Комбат выжидательно смотрел на Верховодова – пленные-то советские – и ожидал решения.

– Пусть ведут хоть одного, хоть что-то узнаем. Узнаем у одного, – Костя показал афганцу один па shy;лец.

Комбат прокричал какие-то распоряжения для своих парашютистов, и тот, кто ходил на встречу с хромым “духом”, поднялся с белым платком в руке. Передав свой автомат Карину, Верховодов встал рядом с ним. Неужели удалось вложить три дня в один? Кто он, этот парень, который вырвется сейчас из рук мятежников? Что он испытывает? Верит ли в это? А может, эта остановка только ради того, чтобы главарь ушел как можно дальше? И никто не выйдет навстречу, и вместо этого ударят автоматы…

Но в другом конце ущелья показался все тот же хромой душман. Он поддерживал под руку высокого по сравнению с ним парня в разорванной тельняшке. Когда они двинулись навстречу, Верховодов вместе со вздохом облегчения и улыбнулся: парень тоже очень сильно припадал на ногу, и два хромых на разные ноги человека были, несмотря на ситуацию, достаточно смешны.

Пряча улыбку, Костя, обгоняя афганца, поспешил на помощь пленнику. И когда тот был уже почти рядом, и старший лейтенант разглядел его добродушное круглое лицо, и сам парень, отбросив руку хромого, попытался идти сам, в тишине прозвучал выстрел. Пленник недоуменно остановился, закачался, пытаясь устоять на ногах до тех нор, пока к нему подбежит старший лейтенант.

– Ни-и-ис, ни-и-ис! – обернувшись на выстрел, заорал хромой. – Ни-и-ис!..

– …Хорошо. – Изатулла, стоящий над Заявкой, легонько тронул его ботинком. – Вставай.

Сержант, обхватив голову руками, продолжал лежать рядом со снайперской винтовкой.

– Вставай, надо идти, – опять тронул его главарь.

Иван встал, посмотрел вниз на ущелье, по которому бежали афганские “командос”. Все еще сжимая голову, встал, и главарю показалось, что он готов идти вниз, навстречу парашютистам. Но Изатулла положил ему на плечо руку, кивнул на снайперку:

– Твоя. Будешь жить. А теперь уходим. Теперь уйдем. И вернемся.

И первым поспешил в одно из новых ущелий, открывшихся за хребтом.

Послесловие

В одну из темных морозных ночей начала февраля вне всякого графика границу СССР пересекла небольшая колонна – с десяток “Уралов” и примерно столько же бронетранспортеров. Для них не было ни цветов, ни музыки, и лишь свет фар выхватывал оставшиеся с вечера транспаранты, пустые трибуны.

Пограничники и сонные таможенники наскоро проверили документы прибывших, взялись было за машины, но попом ударили со старшим колонны по рукам и решили: техника до утра остается в “отстойнике”, и вся остальная работа завершится с восходом солнца. Представитель штаба округа прямо в “отстойник” принес и раздал каждому часы, поздравив с возвращением и подарком от министра обороны. Угрюмов хотел показать, что они уже имеют такой подарок, но Сеня Горовойх закрыл его от майора, начал горячо благодарить штабиста за заботу.

– У тебя сколько рук? – лишь только майор ушел, спросил Семен Угрюмова.

– Две.

– А часов?

– Одни.

– Ну тогда в чем дело? – недоумевающе пожал плечами Семен. – Вообще-то, если они у тебя лишние…

Угрюмов точно так же пожал плечами и протянул часы Семену. Тот смутился, повертел коробочку в руках, сунул ее обратно Петру. Потянулся:

– Только сон приблизит нас к увольнению в за shy;пас. Товарищ старший лейтенант, а может, ну их, палатки, и перекантуемся в кабинах?

Штабист только что предложил им ночлег в палаточном городке в двух километрах отсюда, и Верхово shy;дов, жалея время, уже прикидывал, сколько они его потеряют на переходах. И в то же время самому предлагать ребятам спать в кабинах уже здесь, в Союзе, он не мог. Так они спали все полторы недели “войны”, и заветной мечтой каждого после мыслей о доме было как раз поспать столько, пока сам не проснешься.

– Перекемарим, – видя, что командир колеблется, поддержал своего “бронежилета” Угрюмов.

Слово молчаливых особо весомо, и Верховодов охотно уступил просьбам:

– Всем отбой. Я – в “бэтре” Соколова.

Однако дойти до вытряхивающих из матрацев и одеял пыль “соколиков-ореликов” не успел. Сзади послышались торопливые шаги, и его шепотом – сколько времени им еще говорить по привычке шепотом при наступлении темноты – окликнул Карин:

– Товарищ старший лейтенант, можно на минутку?

– Да, Юра, конечно. Но сначала дай-ка я поздравлю тебя особо, – старший лейтенант притянул к себе Юрку, на миг прижал к груди. – Ты сам-то где устроился?

– Пока нигде. Я бы хотел… – ефрейтор замялся.

– Говори, я слушаю.

– Я бы… мне бы к матери, товарищ старший лей shy;тенант.

– А где ты ее сейчас найдешь?

– Она будет у того, старого “отстойника”, – горячо возразил Юрка. – Она никуда не уйдет оттуда, пока я не вернусь. Я ее знаю.

– Так это почти десять кэмэ, Юра. Пока дойдешь – и рассвет настанет. Связи с “отстойником” нет. Лучше утром машину возьмем – и туда.

– А сейчас нельзя?

– Сейчас? Кто же нас отсюда выпустит, пока не пройдем контроль. Мы все равно что за границей.

– А если попросить? – Юрка словно не служил в армии. – Я только туда и обратно… – Все же поняв, что просит несбыточного, оправдался: – Знаете, все время вспоминается, как я тогда по газам…

Верховодов почувствовал, как ему стало жарко. Юрка щадил его – ведь это именно он дал команду не останавливаться. Он боялся за настроение другие водителей, для которых бы сцена прощания матери с сыном не прошла бесследно. Он жалел саму мать и Юрку, потому что прижавшего к груди оторвать труднее. Но, шалея, он, выходит, загонял занозу в сердце своего солдата. Желая успеха своей “ниточке”, а значит, и возвращения каждого водителя назад, он перешагивал через их совесть и любовь. Есть ли оправдание этому? То, что все в самом деле вернулись живыми и, кроме Угрюмова, невредимыми, – можно ли это положить на весы оправдания?

– Пойдем, – поеживаясь после первой волны жара от ночного холода и неприятных для себя мыслей, Верховодов направился к солдату, стоящему у выезда из “отстойника”.

– Слушай, друг, вам надо срочно выехать часа на два, – с ходу начал Верховодов. – К твоему земеле, – он показал на Карина, – мать приехала, а мы только “из-за речки”. Нам бы увидеться – и назад. А?

– Да вы что, товарищ старший лейтенант, – часовой не часовой, дневальный не дневальный, но поставленный у двух столбцов, соединенных веревкой е привязанными к ней красными лоскутками-флажками, солдат даже перестал поеживаться от холода. – Вы же знаете, что нельзя.

– Да куда мы денемся? Туда и обратно, слово офицера.

– Меня же посадят. Нет-нет, не просите.

– Слушай, земеля, выручи, – вступил в уговоры и Юрка. – Мне мать увидеть, она ждет, понимаешь?

– Все я понимаю, но поймите и вы меня. Не могу. Вот, закурить “Яву” могу дать, самому из дома только прислали, могу всю пачку отдать, а выезжать – не, не и не. – Солдат отвернулся.

– Хорошо, а если мы угоним машину? – предложил Верховодов. – Ты ничего не знаешь, мы по газам – и вперед.

– Стрелять буду, – не глядя в их сторону, отозвался солдат.

Юрка шумно вздохнул – так вздыхают не от безысходности, а от решительности. Старший лейте shy;нант повернулся к ефрейтору, готовый выслушать его.

– Я пойду пешком, товарищ старший лейтенант. Человек я давно гражданский, так что… – Юрка махнул рукой, переступил через флажки я, не оглядываясь, пошел по дорого.

И оттого, что Юрка не попрощался, в конце концов, не оглянулся, понял Верховодов, как надеялся на него водитель. Все, что зависело от него как от солдата, он сделал. А когда попросил сам…

– Слушай, ну человек ты или нет? – перешагнул через флажки и Верховодов. – Его мать ждет, полторы недели сидит у шлагбаума в пятом “отстойнике”. Что тебе пообещать, какое слово дать?

– Товарищ старший лейтенант…

– Туда и обратно, к рассвету будем здесь, – в голосе солдата Верховодов уловил нотки нерешительности и поэтому больше налегал на свою офицерскую обязательность и гарантии. И вдруг предложил: – Возьми мои документы. Вот удостоверение личности, орденская книжка. Если через два часа не будем, можешь сжечь. На, – Верховодов тут же протянул книжечки.

– Да зачем, что я, так не верю…

– Пойми, не за водкой и не к женщинам едем – к матери, – давил Верховодов. – Документы у нас проверили, груза никакого, так, одни формальности остались, а из-за них… А?

Солдат жалобно посмотрел на него, и старший лей shy;тенант понял, что он внутренне согласился: жалость беззащитна, она не имеет твердости. Теперь важно лишь не спугнуть решение солдата: жалость не только беззащитна, но и пуглива.

– Спасибо, – нашел одно-единственное правильное слово Верховодов. – Спасибо, брат, через два часа мы здесь.

Не дав солдату сказать ни “да”, ни “нет”, Верховодов тем самым в какой-то мере снимал моральную ответственность с дневального.

– Но только чтобы в машине ничего не было, – попросил тот. – И через два часа были здесь.

– Будем. Слово офицера, – заверил еще раз Вер shy;ховодов и побежал к машинам.

Первым стоял “Урал” Горовойха. Да к другой бы Костя и не подошел. Вернее, он подошел бы к “Уралу” Угрюмова, но Петрухина машина сгорела на серпантине, осталась лежать на обочине дороги грудой металла. Петр бы вообще не задал ни одного вопроса – надо, значит, надо. Горовойх же начнет бурчать, выспрашивать; но все равно, его любопытство – это характер, а не признак болтливости. Так что великое это дело – иметь людей, которых можно разбудить среди ночи.

– Сеня, Сень, – потрепал свернувшегося калачиком на сиденье солдата Верховодов. Водитель дрыгнул ногой, больно задел сапогом по руке, и старший лей shy;тенант прижал его ноги: – Сеня, проснись.

Семен не хотел просыпаться, а скорее всего, просто не мог. Он лежал на сиденье, даже не сняв перчаток, даже не подсунув под голову пуховичок, сшитый для этих целей, а сейчас торчащий из-за спинки сиденья. До какой же тогда степени устали его солдаты…

Верховодов зашел с другой стороны кабины, начал поднимать водителя, усаживать его на сиденье. Уцепившись за руль, Семен, не открывая глаз, невнятно спросил:

– Ехать?

– Перейди в бронетранспортер. Давай помогу, – старший лейтенант набросил руку солдата себе на плечо, стал вытаскивать его из кабины.

Наверное, если бы он сказал, что нужно, ехать, Се shy;мен бы проснулся. Но мозг солдата не отметил, видимо, для себя команды, а значит, остальное – просьбы, советы, пожелания – ерунда на постном масле по сравнению с желанием спать.

– Давай… осторожнее… – Костя вытащил Семена из кабины, передохнул. – Пойдем в “бэтр”, здесь рядом.

Сонный – хуже раненого: он не понимает, чрго от него хотят. Горовойх, постанывая, обмяк на плече старшего лейтенанта, и Верховодов практически на себе перенес водителя к бронетранспортеру. Хорошо, Соколов еще не укладывался: он без лишних расспросов подхватил сверху солдата, втянул его на броню и опустил в люк.

– Я до батальона, к утру буду, – махнул лейтенанту Костя и побежал к машине.

Веревка на выезде уже была опущена, флажки лежали в пыли, и Костя проехал прямо по ним.

– Только быстрее, товарищ старший лейтенант! – крякнул из темноты дневальный.

Верховодов выставил в открытое окно руку: слышу, понял, сделаю.

Юрку нагнал через несколько минут. С шапкой и ремнем в руках, расстегнутый, он бежал по дороге, и у Верховодова подкатил ком к горлу. Он замигал фарами, Юрка сошел с дороги. Прикрывая глаза от света, стал поджидать машину. Увидев командира, похоже, ни удивился, ни обрадовался: молча залез в кабину, откинулся на сиденье.

– Дорогу помнишь? – спросил через несколько минут Верховодов.

– Перед поворотом справа валялась пустая бочка из-под солярка, – у водителей зрительная память особая, и Костя сейчас мог рассчитывать только на это. Заплутать же в степи с десятками, сотнями новых дорог и объездов, проложенных выходящими войсками, было проще пареной репы.

– К утру надо вернуться.

Юрка промолчал, и Верховодову стало немного обидно: он уговаривал охрану, давал свое честное слово, вместо сна гонит по степи – и хотя бы кивок благодарности.

Он скосил глаза. Ефрейтор сидел какой-то опустошенный, безразличный ко всему, и старшему лейтенанту показалось: поверни он сейчас машину назад – Юрка не скажет ни слова, не возмутится и не удавится. Что с ним? Только что бежал человек, спешил, торопился – и в один миг обмяк. Может, это защита организма? Может, если бы не это безразличие – не выдержало бы Юркино сердце, ведь он не просто к матери бежал, он бежал от радости, что остался жив, что для него кончилась война. Да-да, кончилась, Верховодов почувствовал, что если, не дай бог, придет утром новая команда идти в Афган, Юрка уже не сделает шага вперед, силы его иссякли. И у силы этой одно название – нервы…

Старший лейтенант хлопнул Юрку по колену: если выжили, то и оживем. И было бы просто здорово, если бы мать в самом деле ждала его у шлагбаума…

– Поворот, – вдруг встрепенулся Юрка, подался вперед.

У развилки мелькнула полузасыпанная песком бочка, и волнение вновь охватило Карина. Он заерзал на сиденье, недовольно поглядывая на спидометр. Верховодов вспомнил, как точно так же нетерпеливо глядел на спидометр и он, когда ехали к детскому дому, но тогда он считал оставшиеся метры, а Юрка мается малой, по его мнению, скоростью. Потерпи, Юрок, осталась малость. Уже пошли знакомые бугорки и рытвины, теперь надо ждать появления в свете фар лагеря…

Первым высветился шлагбаум – мачта списанной радиостанции с привязанным траком на одном конце. Но то, что он был открыт, и шнур, за который поднимали и опускали мачту, бесхозно болтался на ветру в вышине, насторожило, вселило в сердце тревогу. Потом показалась палатка – и больше, как ни всматривались Верховодов и Юрка, на месте их “отстойника” ничего не было. Неужели батальон снялся?

Верховодов подогнал “Урал” к самой палатке, а из нее, прикрываясь от света локтем, вышел офицер в наброшенном на плечи бушлате. Костя убрал дальний свет, выпрыгнул из кабины.

– Костя? – окликнули его, и Верховодов узнал в вышедшем командира второго взвода лейтенанта Голубцова. – Наконец-то. А я слышу, мотор, и думаю – наверняка ты.

– А где все? Где батальон?

– Кто где, расформировала четыре дня назад. А мне комбат приказал тебя ждать. Погоди, главное же не сказал. Сколько времени?

Костя глянул на новые светящиеся “Командирские”:

– Четыре двадцать.

– Вот черт, опоздал ты маленько. Тут к тебе девушка приезжала, глазастая такая…

– Юля? – у Кости перехватило дыхание, он дернул, отрывая пуговицу, ворот бушлата. – Когда? Где она?

– Сегодня вечером… тьфу, черт, вчера вечером… короче, этой ночью должна была улететь в Ташкент. Тут еще одна женщина все эти дни жила, твоего Юрки Карина…

– Мама? – вышел из темноты Карин, и Голубцов, вглядевшись в солдата, радостно закивал:

– Да-да, твоя мать. Вот в этой палатке они вдвоем и жили, комбат выделил. А вчера передали, что вас из Кабула перебросили самолетами в Ташкент.

– Кто передал? Что за чушь? Мы шли своим ходом! – взорвался старший лейтенант, словно Голубцов был виноват в ложной информации. – Это пленного отправили самолетом, у него ранение позвоночника, а мы сами… на своих колесах…

– А где мама? – тихо перебил Карин.

– Ну так она и Юля как раз и улетели в Ташкент. Туда, в штаб округа, переправляли журналистов, и я упросил, чтобы и их взяли… Я же не знал… Ах ты, черт, как же нелепо получилось!.. Слушайте, давайте в палатку, здесь колотун, – лейтенант хотел юркнуть под брезентовый полог, но Верховодов остановил:

– Погоди, дай прийти в себя… Значит, Юля и Юркина мать поехали на аэродром?

– Да.

Старший лейтенант посмотрел на Карина, тот на него, и они одновременно запрыгнули в кабину, и словно одна, хлопнули дверцы.

– Костя, погоди, – теперь уже останавливал Го shy;лубцов. – Мне майор приказал дождаться вас, а потом могу быть свободным.

– Ты свободен. – Костя включил скорость.

– Да подожди, – лейтенант запрыгнул на подножку. – У меня ваши документы и чистые наградные листы с печатями. Комбат сказал, чтобы ты сам заполнил их на каждого.

– Давай бумаги. – Костя выключил скорость.

Лейтенант, уронив с плеч бушлат, исчез в палатке и тут же вернулся с папкой.

– Держи, – он сунул папку в окно. – Там все написано и расписано, разберешься.

– Спасибо тебе. Прощай. – Костя дал сигнал, развернул круто машину и погнал ее обратно.

Юлька, приезжала Юлька… Все-таки приехала. Нет, она могла запросто это сделать. Только бы не улетели журналисты, что им делать в том Ташкенте, мало им материала здесь? Только бы задержались…

– Может, задержатся? – спросил и Юрка. Видимо, они думали об одном, только ефрейтор – о матери, а Верховодов – о Юле. О Юле, беде своей и радости. О гордой и насмешливой москвичке, гордой и насмешливой от всеобщего внимания к своей красоте и обаянию. Успеть бы, успеть…

Показалась развилка, и тут Верховодов вспомнил свое обещание дневальному. Скосил глаза на часы: до Термеза крюк километра на четыре, пока на аэродроме туда-сюда – времени впритык, если по-хорошему, то пора возвращаться без всяких заездов.

– Давайте я сяду за руль, – попросил Юрка, склонив раздумья командира на поездку к аэродрому. Эх, было бы только ради чего.

Верховодов притормозил, Юрка обежал кабину, старший лейтенант передвинулся по сиденью, и они вновь помчались в пустой, холодной степи к редким огонькам города.

Начальнику ВАИ гарнизона