Дети Индии

Упендранатх Ашк ВЕРБЛЮЖОНОК

Заметив, какими жадными глазами смотрит на его товар джат-мусульманин Бака́р, пришедший на ярмарку из деревни Сика́ндар, продавец Ча́удхри На́нду окликнул его гулким басом:

— Э-э, что пялишь глаза? Ведь все равно ничего не купишь.

И медленно, лениво потянулся, расправляя свое могучее тело. Пуговицы на его рубахе, сшитой из грубой домотканой материи, давно оторвались, и сейчас через открытый ворот виднелись широкая грудь и мощные плечи.

Бакар подошел поближе. У него была маленькая острая бородка и усы, какие обычно носят правоверные мусульмане. В глубоко запавших глазах горел упрямый огонек, словно он решился на что-то и ни за что не отступит.

Улыбнувшись уголками рта, Бакар произнес:

— Верблюдицу одну разглядывал, Чаудхри. Видать, красивая и молодая. Посмотришь — сердце радуется.

Услышав, как расхваливают его товар, Чаудхри поглядел на джата уже не так высокомерно.

— Какую верблюдицу? — спросил он внешне небрежно, но польщенный в душе.

— Да вот четвертую от края, — ответил Бакар, показывая рукой.

В тени старого развесистого дерева было привязано с десяток верблюдов. Среди них выделялась молодая верблюдица, которая часто вытягивала вверх свою длинную красивую шею, чтобы сорвать с дерева зеленый листок. На ярмарке в Бахава́льна́гаре, маленьком городке, раскинувшемся на краю пустыни, всегда продавалось много верблюдов. Ведь верблюд — корабль пустыни. Он здесь ходит в упряжке, таскает груз, используется для сельских работ. Даже в прежнее время, когда корову можно было купить за десять рупий, а быка — за пятнадцать, хорошего верблюда меньше чем за пятьдесят не отдавали. А сейчас за ездового верблюда платят сотни две-три рупий, а вьючный стоит уж никак не меньше восьмисот.

— Истинно говорю тебе, Чаудхри, на всей ярмарке такой красивой верблюдицы не видал! — осматривая облюбованный товар со всех сторон, еще раз повторил Бакар.

Нанду гордо выпятил грудь.

— У меня не только эта хороша, — сказал он, — у меня все как на подбор. Я ведь кормлю их только сечкой да отрубями.

— Я хочу купить именно эту. Говори: будешь продавать ее или нет? — решительно сказал Бакар.

Нанду смерил его взглядом с головы до ног и, презрительно усмехнувшись, спросил:

— Для себя или для хозяина покупаешь?

— Для себя, — сказал Бакар твердо.

Нанду пренебрежительно покачал головой: разве хватит у этого голодранца денег купить его красавицу верблюдицу!

— Э-э, брось шутки шутить! — сказал он.

Бакара так и подмывало вынуть полторы сотни рупий, которые лежали на самом дне кармана, и потрясти ими перед носом этого толстосума, чтобы сбить с него спесь.

— Есть у меня деньги или нет, не твоя забота. Твое дело назначать цену…

Поглядев еще раз на потрепанное платье Бакара, его короткое дхоти, которое не прикрывало даже колен, и драные башмаки, служившие, наверное, еще его деду, Нанду нахмурил брови:

— Ступай, ступай своей дорогой! Такую красавицу захотел купить… А если уж так хочешь, то вот мой ответ — восемь раз по двадцать рупий и ни пайсы меньше.

Усталое, озабоченное лицо Бакара сразу просветлело. Он боялся, как бы Чаудхри не заломил цену, которая будет ему не по карману, и поэтому был несказанно обрадован, когда тот назначил всего сто шестьдесят рупий. Даже если Чаудхри не согласится уступить за сто пятьдесят, то он займет у кого-нибудь недостающие десять рупий. Бакар не умел торговаться, и сразу же выложил из кармана все свои деньги.

Чаудхри запросил сто шестьдесят рупий лишь для того, чтобы припугнуть этого голодранца. На ярмарке даже самые лучшие верблюдицы продавались по полторы сотни, а за свою он не мечтал получить и ста сорока. Тем не менее он сделал вид, что уступает Бакару из милости.

— Стоит-то она никак не меньше двухсот, — сказал он, — да уж так и быть, уступлю тебе за полтораста.

С этими словами он поднялся и передал Бакару из рук в руки конец веревки, которой верблюдица была привязана к дереву.

На минуту даже у такого сурового человека, как Нанду, пробудилось чувство жалости. Ведь эта верблюдица с самого рождения жила на его подворье. Он сам вскормил и вспоил ее, и, передавая теперь в чужие руки, он, вероятно, чувствовал то же, что переживают родители, отдавая свою дочь в чужую семью.

— Ей хорошо было у меня, береги и ты ее, — сказал он дрогнувшим, потеплевшим голосом.

От радости не чувствуя под собой ног, Бакар весело сказал:

— Не беспокойся, жизни для нее не пожалею!

Завязав деньги в край дхоти, Нанду, словно для того, чтобы промочить горло, налил из кувшина в глиняную чашку немного воды.

Было жарко и пыльно. Даже на городских рынках, куда на время ярмарки проводят десятки водопроводных труб и где землю постоянно поливают водой, не бывает недостатка в пыли, а здесь, рядом с пустыней, просто не продохнуть. На кружочках сахарного тростника, которыми здесь бойко торговали, на сластях и халве, на пирожках и даже в кислом молоке — всюду была пыль. Она густым слоем лежала на земле, висела в воздухе, покрывала товары, животных, одежду и лица людей. Воду из арыка приносили в закрытых жестяных баках, но пока бачок путешествовал по базару, вода в нем становилась грязно-мутного цвета.

Нанду думал подождать, пока она отстоится, но в горле у него совсем пересохло, и он одним глотком выпил эту грязную и теплую воду. Напившись, Нанду протянул кувшин Бакару. Когда Бакар шел сюда, ему очень хотелось пить, но сейчас было не до питья. До наступления темноты он хотел вернуться домой, к себе в деревню. Крепко зажав в руках веревку, к которой была привязана верблюдица, он поспешил тронуться в путь, не замечая от радости ни жары, ни пыли, ни грязи.

Бакару уже давно хотелось купить красивую молодую верблюдицу. Все его предки всегда занимались гончарным делом, но отец Бакара бросил наследственное ремесло и начал наниматься в батраки. Пошел по его стопам и Бакар, который с юных лет тоже стал батрачить. Нельзя сказать, чтобы смолоду он работал очень усердно. Наверное, потому, что его жена безропотно трудилась за двоих, чтобы муж мог спокойно отдыхать. Да и семья была невелика. Он, жена да маленькая дочка; поэтому Бакар и не утруждал себя. Но судьба недолго баловала его и, пробудив от счастливого сна, напомнила ему о том, что на земле есть не только радость и беззаботная жизнь, но также и горе и тяжкий труд.

Пять лет назад его любимая жена скончалась, оставив ему маленькую дочку, красивую, как куколка. Умирая, жена посмотрела на Бакара тускнеющими глазами, в которых все еще светилась любовь и забота, и с трудом проговорила:

— Теперь Разия́ остается на твоих руках. Не обижай ее.

Больше она не сказала ни слова. Сразу же после ее смерти Бакар привез к себе в дом вдову-сестру и, позабыв о прежней лени и беззаботности, стал прилагать все силы, чтобы свято выполнить последнее желание покойницы-жены, которую любил всей душой и по которой искренне и глубоко тосковал. Именно поэтому он, несмотря на молодость и настоятельные советы всей деревни, так и не женился вторично.

Теперь Бакар трудился не покладая рук, чтобы его маленькая красавица дочка не знала лишений и горя. Когда Бакар возвращался с рынка, малышка Разия, прижимаясь к нему и глядя огромными черными глазами в его обветренное, запыленное лицо, спрашивала:

— Что папа мне принес?

Он брал ее на руки, целовал и обязательно давал какие-нибудь сласти или специально припасенные для нее игрушки. Разия тотчас же освобождалась из объятий отца и бежала к подружкам показать подарки. Ей исполнилось уже восемь лет, и однажды она капризно сказала отцу:

— Папа, купи мне верблюжонка! Я очень хочу иметь верблюжонка.

Глупышка не понимала, что она всего лишь дочь бедного батрака, для которого не только купить верблюжонка, но даже подумать об этом нельзя. Принужденно засмеявшись, Бакар взял дочь на руки и тихо проговорил:

— Ты сама словно маленький верблюжонок, Раджо́.

Но Разия не успокаивалась и без конца напоминала о своем желании.

В тот же день, как на грех, величественно восседая на верблюде и посадив впереди себя свою дочку, в деревню приехал господин Маширма́л нанимать батраков. И тогда мимолетная идея иметь своего верблюжонка превратилась у маленькой Разии в настоящую страсть, и Бакар окончательно потерял покой. Он решил, что обязательно купит своей любимице самого красивого верблюжонка. В глухом местечке, где обычный заработок батрака не превышал трех анн в день, он стал зарабатывать до десяти анн. Теперь он батрачил и в дальних деревнях. В дни уборки урожая Бакар работал день и ночь: жал пшеницу, веял зерно, ссыпал его в кладовые, прессовал солому, а когда приходила пора пахоты и сева, ходил за плугом, бороновал, сеял, разбрасывая зерно руками. Если же работы не было, он вставал рано утром и отправлялся за восемь косов на рынок, нес что-нибудь на продажу и возвращался поздно вечером, всегда имея восемь — десять анн в кармане. Ежедневно он откладывал по нескольку анн и никогда не позволял себе потратить из сэкономленных денег даже одну пайсу. Сестра не раз говаривала ему:

— Тебя точно подменили, Бакар: раньше ты никогда так не надрывался на работе.

Бакар всегда отшучивался:

— А ты хотела бы, чтобы я весь век оставался лежебокой?

— Конечно, нет, — отвечала сестра, — но губить свое здоровье из-за нескольких лишних пайс тоже не дело.

В эти минуты покойница-жена, словно живая, вставала перед глазами Бакара, ему слышались слова, сказанные ею перед кончиной. Он любящим взглядом смотрел на Разию, которая играла во дворе, и, горько улыбнувшись, принимался за работу.

И вот только сегодня, после двух лет упорного труда, он смог наконец исполнить давнюю мечту своей дочки.

Крепко держа в руках конец веревки, Бакар медленно шел по берегу канала. За ним покорно шагал верблюжонок.

Вечерело. Последние лучи заходящего солнца золотили ровную, лишь на горизонте немного всхолмленную степь. Заметно похолодало. Откуда-то издалека слышался жалобный стон чибиса. Бакар весь погрузился в воспоминания. Картины минувших дней одна за другой развертывались перед его глазами. Только изредка ровный ход воспоминаний прерывался: мерно покачиваясь на верблюде, проезжал мимо какой-нибудь крестьянин или мальчишка, похлопывая бичом, гнал домой скотину, а другой, сидя на арбе, громко напевал песенку да дразнил шагающих сзади верблюдов, заставляя их недовольно рявкать.

Взглянув на солнце, почти скрывшееся за горизонтом, Бакар заторопился. До деревни было еще далеко, а ему не хотелось, чтобы Разия уснула до его возвращения. Он ласково окликнул верблюжонка, как бы призывая его поспешить и прибавить шагу.

Вдали показались строения хутора, где жил Маширмал. Оттуда до деревни Бакара рукой подать, всего каких-нибудь два коса. Бакар пошел медленнее. Воображение тут же начало разворачивать перед ним чудесные картины. Он уже видел, как прыгает от радости его крошка Разия, увидев верблюжонка, которого подарил ей он, Бакар, как сияют ее глаза, как благодарно смотрит она на отца. А вот, посадив Разию впереди, он сам мчится на верблюде вдоль большого канала. Наступает вечер, дует прохладный ветерок, и степной ворон с громким карканьем взлетает в небо. Разия кричит от восторга и крепко прижимается к отцу. Ей кажется, что она летит на волшебном ковре-самолете…

Затем он представляет себя с Разией на базаре в Бахавальнагаре. Вид большого города поразил девочку. Взволнованная, она глядит на большие вороха пшеницы, наваленные здесь же, посреди рынка, на бесчисленные арбы и повозки. Всего так много, что глаза ее разбегаются. Где-то неподалеку заиграл граммофон. Бакар с Разией спешат туда. Как поет эта деревянная коробка! Кто спрятан в ней? Она хочет все знать. И Бакар охотно, радостно все объясняет ей…

Опьяненный мечтами Бакар и не заметил, как миновал хутор Маширмала, но внезапно пришедшая мысль заставила его остановиться и повернуть обратно.

Дело в том, что, идя на базар, он заказал живущему здесь Нанаку-плотнику седло для верблюжонка и сейчас ему обязательно надо было получить его: вдруг Разия сразу захочет покататься?.. Нет, Бакар должен зайти на хутор.

Хутор Маширмала был невелик, как и все деревни здешней округи: в каждой дворов тридцать, не больше. Поныне тут не встретишь кирпичного строения с высокой крышей. В деревне, где жил сам Бакар, было всего лишь пятнадцать домов, да и какие это дома — мазанки. На хуторе Маширмала было около двадцати таких мазанок. Только дом самого Маширмала был сделан из саманного кирпича, да и у этого дома крыша плоская. Подойдя к мазанке Нанака-плотника, Бакар остановился и громко позвал хозяина.

— Его нет дома, ушел на ярмарку, — ответил чей-то голос.

Бакару стало не по себе. Непредвиденное обстоятельство! Что же ему теперь делать, как выйти из положения?.. Если Нанак сделал седло, то оно, конечно, у него дома и его можно получить. С облегчением вздохнув, он сказал:

— Я заказывал ему седло для верблюжонка. Можно его получить?

— Ничего не знаю, — послышался ответ.

Настроение было испорчено. «Вот обида! — подумал Бакар. — Приведу верблюжонка без седла. Если бы Нанак был дома, можно было бы пока попросить у него какое-нибудь другое седло. А что, если попросить седло у Маширмала? Ведь у него уйма верблюдов и какое-нибудь старенькое седло обязательно найдется. Пока Нанак сделает для Разии седло, она тем временем попользуется этим». И Бакар, не раздумывая больше, двинулся к дому Маширмала.

За годы, проведенные на государственной службе, господин Маширмал сумел сколотить кругленький капиталец.

Когда здесь провели канал, он всякими правдами и неправдами скупил столько земли, что ему мог бы завидовать любой помещик. Сейчас, уйдя в отставку, он поселился на своем хуторе, сдавал землю в аренду и, получая весьма хороший доход, жил в полное свое удовольствие. В данный момент он сидел на веранде, покуривая трубку. На нем была чистая рубаха, поверх нее — белый кафтан, дхоти, на голове повязан белый тюрбан. Увидев приближающегося Бакара, за которым на веревке шел верблюжонок, он закричал:

— Откуда идешь, Бакар?

— С рынка возвращаюсь, хозяин, — ответил Бакар с глубоким поклоном.

— А это чей же верблюжонок?

— Мой, хозяин, я его купил на рынке.

— Сколько же заплатил?..

Бакар хотел сказать сто шестьдесят, так как был уверен, что за такого красивого верблюжонка и двести рупий недорого, но, не желая хвастать, ответил:

— Запросили сто шестьдесят рупий, хозяин, а отдали за сто пятьдесят.

Маширмал внимательно взглянул на верблюжонка. Он давно уже присматривал себе такого.

Его собственный верблюжонок в прошлом году заболел, и, хотя Маширмал подлечил его, тот утратил легкую и красивую поступь.

Верблюжонок Бакара сразу же понравился Маширмалу. Стройный, светлый, шея длинная и гибкая! Не отрывая взгляда от верблюжонка, Маширмал бросил Бакару:

— Я согласен заплатить тебе сто шестьдесят рупий. Мне как раз нужен верблюжонок. Вот десятку и заработаешь…

— Да, но я сам только что купил его, хозяин, — стараясь обратить все в шутку, ответил Бакар.

Подойдя к верблюжонку, Маширмал стал гладить и ласкать животное, любуясь его необыкновенной красотой.

— Ну ладно, накину тебе еще пятерку, — сказал он Бакару и, не дожидаясь ответа, крикнул в глубь двора: — Эй, Нура!

Работник, который в это время рубил в колодце сочные листья на корм буйволам, кинулся на зов, даже забыв положить секач.

— Возьми и отведи в стойло этого верблюжонка. Я отвалил за него целых сто шестьдесят пять рупий. Как думаешь, стоит он этих денег?

Прежде чем взять из рук растерявшегося Бакара поводок, Нура внимательно осмотрел верблюжонка с ног до головы.

— Хорош! Очень хорош! — одобрительно щелкнув языком, сказал он.

Вынув из кармана деньги, Маширмал пересчитал их и, вкладывая в руку Бакара шестьдесят рупий, сказал весело:

— Ведь вот на твое счастье какой покупатель случился! Твоя удача. Пока бери эти шестьдесят рупий, а остальное отдам попозже. Пока придет тебе время помирать, всю сумму сполна получишь.

И, не слушая, что хотел ему ответить Бакар, Маширмал быстро зашагал к конюшне.

— Подожди готовить еду для буйволов, сначала накорми верблюжонка! — крикнул он Нуре.

Луна еще не взошла. Кругом было безлюдно и тихо. Легкий туман окутал деревню и степь. На небе робко появились две первые звездочки, и в сгущающихся сумерках два дерева, стоявших неподалеку, казались какими-то великанами в длинной черной одежде. На обочине дороги, у самого въезда в деревню, безмолвно сидел Бакар. Перезвон колокольцев на шеях пасущихся поблизости верблюдов отдавался у него в сердце погребальным плачем. В руке он продолжал держать шестьдесят рупий, которые теперь для него уже ничего не значили. Глядя на полоску слабого света, пробивавшуюся из окна его хижины, Бакар ждал, пока Разия уснет и он, крадучись, как вор, сможет возвратиться к себе домой.