#15. Мираж или сон

Полуденное солнце совсем не грело. Холодные лучи скользили по веткам деревьев, разбухшим почкам, проклевывающимся листьям. Но не дарили тепла. Сапоги вязли в грязном снегу, проваливались в ледяные ручьи талой воды. Нойко промочил ноги и с нескрываемой завистью поглядывал на Аньель, которая осторожно ступала копытцами, боясь, разве что, замызгать штаны. Белоснежный мех по щиколотку был в грязи, но это не доставляло козочке ощутимых неудобств.

— И почему нельзя было нормально пойти, а не по этим весенним топям?! — огрызнулся цесаревич, отряхивая крыло от мокрого снега.

— Потому что нам нужно речку перейти, а по мосту ты не хочешь, там патрули охотниц, — в сотый раз повторила Аньель и, взглядом поискав тропу пошире, повела Нойко по ней. — А здесь река поворачивает и есть узкое место.

— Ты хочешь, чтобы я ледяные реки вброд переходил?! — вдруг вспыхнул Нойко и остановился, как вкопанный.

Аньель вернулась, бесцеремонно схватила цесаревича за руку и потянула на себя.

— Эх, голубиные твои мозги, — покачала она головой. — Перелетишь речку, там несколько метров, никто и не заметит, — потянула еще, а когда Нойко не сделал и шага, топнула копытом, еще сильнее испачкав сапоги.

Цесаревич стоял все так же, Аньель спохватилась, что ведет себя неподобающе, и отпустила его руку. Надо же, совсем забыла, что простым людям нельзя касаться императорской семьи. Никак нельзя. Зажмурилась, ожидая упреков, а когда их не последовало — подняла голову и осторожно приоткрыла один глаз.

— Ну ты прости меня, цесаревич, я не со зла, я не подумала, — пробубнила она.

Он и не слушал, только смотрел куда-то за нее, словно завороженный. Аньель развернулась и глянула тоже. Черные деревья, черные кусты, грязный снег да ручейки талой воды.

— В общем, забудь, — хмыкнула она, поняв, что извинений цесаревич не слышал — и к лучшему. — Эй, ваш-величество, ау! — пощелкала пальцами перед его лицом.

Цесаревич вздрогнул и перевел удивленный взгляд на козочку.

— Ты видишь то же, что и я? — тихо спросил он и, обойдя Аньель, подошел к ближайшему кусту.

— Я вижу отвратительную весну. Вот, что я вижу, — козочка едва отмахнулась от крыльев и, перепрыгивая через ледяные ручьи, приблизилась. — А что видишь ты?

Нойко провел рукой над кустом и, будто снимая вуаль, вытянул что-то на руке перед самым носом козы.

— А так? Видишь?

Аньель наклонила голову, пытаясь разглядеть. Присела, взглянув сбоку. Привстала, рассматривая сверху. Прищурилась. Едва не носом коснулась руки. И заметила.

С трудом различимые тонкие серебристые нити как будто стекали с пальцев.

— Паутина, — Аньель с видом знатока стянула ее с ладони и подняла перед глазами. — Работа кого-то из клана Паука. В смысле, человеческая она, не дикая.

— Значит, где-то тут, — Нойко судорожно огляделся, закусил губу и, сильно потерев кулаками глаза, осмотрелся еще раз.

— Где-то тут что? — непонимающе глянула Аньель, комкая паутину в руке.

— Ева где-то тут, — прошептал он и, вдруг упав на колени прямо в грязь, принялся зачерпывать ледяную воду и разбрызгивать вокруг куста в поисках других нитей паутины.

— С чего ты взял, что паутину плела женщина, а не мужчина? Да и Ева твоя ведь улетела, ты сам сказал, — козочка перетаптывалась с копытца на копытце, стараясь не смотреть на Нойко, от одной только мысли, как мерзнут его руки, становилось холодно самой. — Да и скрытные они, просто так не отыщешь. К тому же мы в округе Оленя, тут пауков отродясь не было, разве что беглецы, изгои, отступники или преступники. Лучше не искать. И паучиху свою ты так точно не найдешь. Только беду на наши головы призовешь.

— Это мы еще посмотрим! — фыркнул Нойко, найдя, наконец, тонкую паутинку, уходящую от куста дальше к деревьям. — Я найду Еву, чего бы мне это ни стоило!

Аньель спорить не стала. Поправила волосы, расчесав спутавшиеся кудряшки пальцами, погладила рожки, успокаиваясь. Подумаешь, будущий император сошел с ума. Подумаешь, грезит этой своей провидицей и подругой. Подумаешь.

Нойко поднялся с колен и медленно пошел за паутинкой, боясь потерять ее из виду. Козочка глубоко вздохнула и пробурчала:

— Да помоги тебе Самсавеил, дурень ты крылатый, — одернула куртку и зашагала за цесаревичем месить грязь в поисках Евы, наверняка вымышленной. Так не бывает. Но если хоть на миг поверить, если только допустить мысль, что Ева, как он ее описывает, существует, то это значит, что совсем скоро от ночных ужасных мыслей о смерти не останется и следа.

* * *

Аньель топтала копытцами тонкий лед у берега и терпеливо ждала, когда цесаревич прекратит метаться зверем и рвать на крыльях перья, а на голове волосы. Его причитания превратились в одно непрерывно повторяющееся «Да как же так?!», на вопросы он даже не реагировал.

Приставив руку ко лбу козырьком, козочка принялась осматриваться в поисках наиболее узкого места и вместе с тем удобного противоположного берега, Нойко ведь нужно было еще приземляться, а с его размахом крыльев, да еще и всех четырех, это было целой проблемой. Место было найдено быстро — клочок земли без деревьев по ту сторону виднелся метрах в пятидесяти вниз по течению, именно там бугрилась порогом река, а лед скапливался глыбами. При желании можно и перейти по ледышкам. По крайней мере, они бы наверняка выдержали вес легкой козочки. Но лучше так не рисковать. Ледяная вода, еще совсем холодный весенний воздух, быстрое течение и острые камни — явно не самый прекрасный и быстрый способ умереть. Оставалось только убедить Нойко прекратить глупую истерику и пойти дальше. Нет Евы — ну и Самсавеил с ней!

— Эй, сизарь-истеричка, долго ты там еще? — окликнула Аньель Нойко и, подойдя поближе, принялась постукивать копытцами поочередно от холода. Все-таки от воды жутко тянуло.

— Я же так хотел ее увидеть! Она бы мне помогла, она бы… — бессвязно бормотал он, крутясь на одном месте, козочку он даже не замечал.

— Евы тут нет, — скривив губы, терпеливо отозвалась Аньель.

— Она бы ответила, где Люцифера, она бы отвела меня к ней, — Нойко все метался и метался, ни на секунду не замолкая и не останавливаясь.

— Ох, Самсавеил с тобой, — козочка махнула рукой и ушла обратно смотреть на воду, подернутую льдом.

— Ева знает все, она бы помогла, она бы… — все бормотал он и бормотал.

Аньель уперла руки в бока, вскинула голову к небу. Снежные тучи тянулись, насколько хватало взгляда. И то ли сейчас сорвутся мерзкие хлопья с дождем, то ли позже и дальше — поди разбери. Надо побыстрее заканчивать эту истерику и перебираться на другую сторону.

А еще, пожалуй, стоит смириться с тем, что будущий император — сумасшедший. Кто бы знал еще, что он будет вытворять, когда действительно станет императором. Что за порода херувимская — сплошь безумцы.

Козочка ежилась от холода, выстукивала копытцами детскую дразнилку и морщила замерзший нос. Костер бы хоть развести в самом-то деле, а там Нойко пусть хоть воет, хоть плачет, лишь бы в тепле. Все равно никакую Еву он не отыщет, только время зря потратит.

Причитания стали совсем бессвязными, Нойко осел на землю и принялся что-то бормотать. Аньель зажмурилась, вслушиваясь в звуки воды, лишь бы не обращать внимания на цесаревича.

Речка шумела, сбивая льдины в кучу, ломая их об камни. Лизала крутой берег ниже по течению, рассыпалась холодными брызгами и собирала тысячи весенних ручейков на своем пути. Этот шум успокаивал, и Аньель бы даже расслабилась, перестав думать о Нойко, если бы до слуха не донесся женский голос.

— Эй, речка!

Аньель вскинула уши, открыла глаза и принялась озираться. На всякий случай присела, боясь выдать себя. Было бы совсем некстати, окажись поблизости охотница императрицы.

Ниже по течению действительно кто-то был. Девушка в лиловом плаще сидела у крутого берега и что-то говорила. Волосы спрятаны под капюшоном, лица не разглядеть, плащ же странно светился.

Река сильным потоком поднялась и вынесла на берег нескольких рыбин, которые тут же забились, умирая без воды. Незнакомка откинула полы плаща и собрала рыб за хвосты, они тут же перестали трепыхаться, только разевали рты. Аньель с удивлением узнала паучьи руки, закованные в панцирные перчатки. Должно было быть еще несколько, так было бы даже удобнее взять всех рыб, но незнакомка отчего-то не использовала их.

Не хотела.

Или не могла.

— Н-ной-к-ко, — проблеяла Аньель, не веря своим глазам. Это снится, точно снится.

Обернулась, но цесаревич, совсем не услышав ее, склонился над деревянной крылатой марионеткой и о чем-то с ней говорил. Точно сумасшедший. Опять с куклой своей нянчится.

— Нойко! — крикнула она громче и тут же закрыла рот рукой, боясь выдать свое присутствие. Надо было просто подойти и привести его в чувство, но копытца не слушались. — Ной! — прошипела она и закусила губу.

Цесаревич вскинул голову и непонимающе уставился на козочку, она поманила его рукой.

Но когда Нойко подошел, берег ниже по течению был уже пуст. Аньель только открывала и закрывала рот, не зная, что и сказать. В голове настойчиво билась мысль, что безумие заразно, и вот теперь с ума сошла уже она сама. Козочка так и стояла, медленно жестикулируя и пытаясь подобрать слова.

— Ты язык проглотила? — он обеспокоенно тронул горячей ладонью ее лоб, прижав заиндевевшую челку к едва теплой коже. — Кошмары наяву?

Аньель кивнула, облизала языком вмиг пересохшие губы.

— Я Еву видела. Точно Еву, у нее было две руки, и паучьи такие, в перчатках, — забормотала она и покрутила руками перед его носом.

Нойко глубоко вздохнул. Точно сумасшедший. Как Евы нет, так воет. А как Ева есть… была, так не верит.

— Егоза, у тебя мозги замерзли, — цесаревич покачал головой, сложил крылья и, развернувшись на каблуках, вдруг замер, не сделав и шага.

Аньель обиженно вздернула нос, еще раз осмотрела берег по течению. Не могло же привидеться, надо пойти и поискать следы.

— Ань, — за локоть требовательно дернули, и козочка обернулась, надменно оглядела цесаревича, а затем перевела взгляд туда же, куда смотрел и он.

Незнакомка стояла в нескольких метрах. Лиловый плащ скрывал фигуру и лицо, но козочка узнала.

Паучьи руки откинули полы плаща, на миг обнажив черное длинное платье, коснулись капюшона и медленно опустили на плечи. Густые черные волосы были собраны назад, обнажая восемь паучьих глаз.

Аньель завизжала.

Нойко сорвался с места.

— Тш! Тише, гром! — рассмеялась незнакомка, когда цесаревич подхватил ее за талию и поднял в воздух.

Он кружил ее, прижимая к себе, укрывая крыльями, а она смеялась, поглаживая его по отросшим волосам.

Козочка поперхнулась криком и, вмиг успокоившись, принялась откашливаться, уперев руки в колени. Бояться было явно нечего, вот только сердце колотилось от ужаса, да так громко, что перебивало все звуки и хлюпало в ушах.

— Я думал, никогда тебя не увижу, — цесаревич поставил незнакомку на землю и крепко обнял.

— Ты вырос, — она приподнялась на цыпочках, обнимая его за шею. — А я помню, как ты вставал на жердь, раскрывал крылья пошире и говорил, что будешь выше меня. А сам-то едва мне до носа доставал.

— Я сдержал обещание, — цесаревич смутился, нахохлился.

— А я сдержала свое, — она потрепала Нойко по волосам и крыльям за плечами.

— Я ждал тебя раньше, Ева, — он отстранился, отпустил ее, но удержал за руки. — Почему тебя не было так долго?

— Я много путешествовала, Ной, очень много. Я ведь обещала привезти тебе тысячи интересных историй о мире, который за пределами империи. О мире, который ты когда-нибудь увидишь, — она осторожно высвободила руку и коснулась его щеки. — Правда, ты уже совсем вырос из моих сказок и колыбельных. И вряд ли даже помнишь их.

— Я помню все. И никогда не забывал о тебе. И ждал каждый день, проверял, искал. Тринадцать лет, Ева, все тринадцать лет, пока не понял, что ты не вернешься, — цесаревич поджал губы и грустно посмотрел на паучиху.

— Но я здесь.

— Да.

— И я страшно голодна. Может, вы разведете костер? — Ева перевела взгляд на козочку, стоящую в нескольких метрах и задумчиво шмыгающую от холода. — У меня есть рыба, ее хватит и на вас с Аньель.

Козочка встрепенулась. Она не называла свое имя, цесаревич их не представлял. Но потом одернула себя, вспоминая — Ева знает все.

— Да, конечно, — Нойко отпустил ее и заметался по берегу в поисках всего необходимого.

Ева присела прямо на землю и, сняв с пояса нож и рыб, связанных паутиной, принялась за них. Заметив замешательство Аньель, поманила ее рукой.

Козочка медленно подошла, но осталась стоять. Под ногами грязь и мерзкий снег, а одежда Евы чиста, без единого пятнышка. Не пачкается, не мокнет. Аньель осторожно огляделась. Повсюду были следы сапог цесаревича и ее собственных копытцев. Но следов Евы не было.

Мираж или сон?

* * *

— Что ты будешь делать дальше, Аньель? — паучиха следила за жарившейся рыбой, пока Нойко возился с ночным костром, вдруг всерьез решив остаться до утра на берегу.

— В смысле? — козочка вскинула голову и непонимающе уставилась на незнакомку.

— Ты хотела найти меня. Вот я здесь. Что ты будешь делать дальше? — огонь рядом с Евой отчего-то искрил лиловым, но едва различимо.

Аньель поудобнее села и честно задумалась. Куда идти? Нойко она не нужна, обуза только, спать не дающая. То кошмары, то паника, последние дни от них не было даже отдыха, а цесаревич не мог уснуть от ее криков и плача и полночи метался, боясь, что ее услышат охотницы. Довольным от общения он тоже не выглядел. Вполне разумно будет разойтись по разным дорогам в следующем округе. Но куда она пойдет? Кому она нужна? Разве что дома, как игрушка, наследница, товар, который можно выгодно продать, удачно выдав замуж. Но возвращаться было все равно что признать свою абсолютную никчемность. Покориться. Смириться. Проиграть.

Козочка потерла ладонями рожки, успокаиваясь. Нет. Нет. И еще раз нет. Никуда она не вернется. И пусть хоть ее украдут, пусть хоть погоню посылают — не вернется! Пути назад нет. Только… куда?

— Я не знаю, — Аньель пожала плечами и, опустив голову, принялась веточкой выводить узоры на земле. — Да и я ведь не просто найти вас хотела.

— А что ты хотела? — Ева перевела взгляд на Нойко, и тот вдруг споткнулся, запутавшись о крылья, и принялся причитать.

— Я боюсь, — Аньель обняла себя за плечи и положила голову на колени. — Я боюсь умирать.

— Ты не сможешь стать бессмертной, — паучиха перевернула рыбешек и уставилась на огонь. Пламя плясало в ее глазах, искрило лиловым. — Смерть — закон для всех. Такова природа. Таково течение жизни. И есть всего одно исключение — Самсавеил, но поверь, он этому не рад.

— Еще бы знать, как это — умирать, — козочка закрыла глаза. — У нас недавно был фестиваль, года три назад. Я там нашла кошку и спросила ее, но она как будто не поняла моего вопроса. Или соврала. Что ей, жалко было? Прожила свои три жизни, нет бы рассказать, как умирала и что было потом, — бурчала Аньель, постукивая копытцами друг о друга.

— Кошки не помнят, что происходит между жизнями, они остаются привязаны к телу все девять циклов.

— Ясно-понятно, — пробурчала коза. Значит, хотя бы та кошка не врала, уже лучше. Или хуже. — Жаль, больше никто не жил больше раза.

— Жил.

Аньель открыла глаза и уставилась на Еву. Та искоса глянула на нее, а потом снова принялась следить за рыбой.

— Кто?

— Я прожила тысячи жизней здесь. И помню каждую, — паучиха без опаски сунула руку в огонь и вытащила пару рыбешек, одну сразу же протянула Аньель.

— И что там? После? — козочка осторожно перехватила еду, боясь обжечься, и сильно подула.

— Если я скажу, твой страх никуда не денется. Да и ты не поймешь мой ответ. А если даже я все объясню, то ты не перестанешь бояться, — Ева следила взглядом за Нойко, а тот все ходил и ходил, кутаясь в крылья. Как будто это не он торопился обо всем ее расспросить, особенно о Люцифере.

Аньель фыркнула. Ни ответов, ни помощи, одни лишь секреты. Сколько могло бы быть разочарования, если бы она и впрямь ее искала, а узнала бы только это.

— Да и ты уже жила, просто не помнишь.

Коза так и замерла с открытым ртом, готовая приступить к позднему ужину.

— Это в смысле вот сейчас было? — скосила она глаза.

— Вас у Самсавеила не так уж много, и пока жив он, будете жить и вы. Снова и снова. Не так часто, как я. Но все же.

— Это что, вечность что ли? — испуганно промямлила Аньель и сама удивилась своему страху. Мысль о вечной жизни ее пугала точно так же, как мысль о смерти. Путаница какая-то.

— Не совсем. Видишь ли, солнце погаснет, мир исчезнет. Когда-нибудь это произойдет.

— Солнце каждую ночь гаснет, и ничего, — пробурчала Аньель, совершенно сбитая с толку. Ева вдруг заливисто рассмеялась от ее слов, чем еще больше смутила.

Паучиха хотела было что-то сказать, продолжая улыбаться, но передумала и махнула рукой.

— Ответы тебе не помогут, Аньель. И нет волшебного средства, которое по щелчку пальцев сделает тебя абсолютно бесстрашной.

— Ну я вот почему-то так и думала, — козочка тряхнула волосами, убирая их с лица, и принялась за рыбу. — С каждым разом все хуже. Я ненавижу ночь. Весну ненавижу и осень. И себя уже ненавижу тоже. Думала, хоть от вас будет толк, а вот нет, опять разочарование, — бурчала она с набитым ртом.

— Себе поможешь только ты, — Ева играла с огнем, водила пальцем перед ним, а лиловые языки тянулись за ним, рисуя узоры.

— Это чем же? — худые плечи козочки тронула судорога, мурашки покрыли все тело и исчезли. — Я только вспомнила о своих страхах, только поняла, что сейчас ночь, и вот опять.

Она обглодала последние косточки, швырнула скелет обратно в костер и утерла губы. Закатала рукав куртки, развязала рубашку у запястья и задрала тоже. Через мгновения все тело пробила новая судорога, едва заметные белесые волоски встали дыбом.

Ева пристально следила за ней, продолжая играть с огнем. Козочке казалось, что следит она вообще за всем. Так или иначе, бездонные глаза были лишены зрачка, отчего невозможно было понять, куда смотрит паучиха.

— Скажи, Аньель, что тревожит тебя больше — то, что ты боишься умирать, или то, как твое тело переживает твой страх? — тихо поинтересовалась паучиха, складывая руки на коленях. Соединила их, растянула нити, провернула и снова соединила пальцы.

— Пожалуй, — Аньель одернула рубашку, дрожащими пальцами подвязала ленту, поправила куртку. — Пожалуй, — повторила и закусила губу, не зная, что ответить. В минуты, когда страх терзал не сильно, она всегда могла взять себя в руки и отбросить панические мысли. Но как только страх передавался телу, и каждая мышца буквально пропитывалась им, сходя с ума судорогами, сил сопротивляться попросту не оставалось, и ужас завладевал целиком.

— Если я сделаю так, что тело перестанет реагировать на страх, тебе будет легче? — снова спросила паучиха, заглядывая в глаза.

— Можете? — Аньель шмыгнула козьим носом и, вскинув голову, с надеждой взглянула на Еву. А следом надежда сменилась опаской. — Что тогда будет?

Паучиха растянула на пальцах паутину, несколько раз переплела ее, свернув в обод, растянула снова. Розоватые нити поблескивали кровью, Аньель мгновенно уловила ее запах.

— Что будет со мной? — повторила она, сцепляя пальцы в замок, руки уже начинали трястись. Хорошо, что успела поесть.

— Я ведь сказала, страх не будет передаваться телу, только и всего. Уж в своей голове тебе придется с ним справиться, — Ева задумчиво оглядела рожки козы и переплела обод паутины.

— Любой страх? Совсем любой, а не только мои ночные кошмары? — тихо спросила Аньель, с подозрением глядя на работу паучихи.

— Совсем любой.

— В случае опасности мое тело будет реагировать, как…

— Не будет реагировать совсем, — прервала ее Ева. — Середина невозможна, Аньель, организм защищает тебя, как умеет. Да, тело реагирует ненормально, да, это причиняет тебе неудобство, да, от этого тебе только хуже. Но точно так же этот страх спасает жизнь, помогает избежать многих травм.

— И я буду беспомощна, да? И у меня всего два выбора — страдать от страха или страдать без него. Я буду беззащитна либо перед самой собой, либо перед другими, — Аньель поджала губы, раздумывая над решением. Какое из них — правильное? Может ли вообще быть правильное решение?

— Выходит, что так. Но я постараюсь не убирать страх совсем, с твоим характером это опасно, но ночами тебе будет легче. Если сможешь справиться с мыслями, победишь, — Ева остановилась, подняла выплетенное вкруговую полотно на уровень глаз, проверяя. — Но я могу не делать этого, если ты не хочешь.

— Я схожу с ума, — Аньель скривила губы.

— Тогда сними все с шеи и плеч, — паучиха привстала и, дождавшись, когда Аньель стянет куртку и развяжет ворот рубашки, медленно опустила обод вдоль головы, едва не зацепив рожки, и оставила на горле. Мизинцем потянула ведущую нить, и тонкое кружево плотно легло по шее и ключицам, врастая в кожу.

— Я ничего не почувствовала, так и должно быть? — Аньель коснулась плетения, но оно исчезло под пальцами, впитавшись окончательно. Провела рукой, под кожей едва ощущался шероховатый узор. Поводила еще, прощупывая всю шею, и только когда закончила, поняла, что руки не дрожат. Совсем.

— Что? — Ева улыбалась кончиками губ. Едва заметно. Отсветы огня плясали на ее бледном лице, очерчивая нос и губы.

— Я что-то должна взамен, наверное, да? — Аньель вздрогнула, вспомнив, что пауки ничего не дают даром, таковы правила. Провидицы и лекари свои таланты продают особенно дорого.

— Разве что услугу, — паучиха пожала плечами. — Я бы хотела тебя кое о чем попросить.

— О чем именно? — козочка заметно напряглась, полагая, что это не будет нечто вроде «Принеси мне три цветочка».

— Однажды Медная Ящерица придет за Голубем. Предложи ей себя вместо него.

— Да кто в своем уме… — пробормотала Аньель, переводя взгляд на будущего императора. — Я не могу быть равноценна ему.

— Такова плата, — Ева подняла голову к небу и улыбнулась.

— Как будет угодно, — вздохнула козочка и тоже посмотрела на небо. Лиловые звезды ярко светили, пробиваясь сквозь проплывающие снежные тучи, но отчего-то больше не пугали так сильно.

— Красивые, — с удивлением осознала Аньель и прищурилась, разглядывая их. Всегда были так красивы или только сейчас? Перевела взгляд на Еву, ее глаза были как будто срисованы с неба.

— Хочешь, я дам тебе почувствовать то, что будет с тобой, когда ты умрешь? — спросила Ева, все так же разглядывая небо.

Аньель поджала губы. Почему-то вопрос не пугал, хотя раньше вызвал бы панику.

— Хочу, — она кивнула и, не зная, что ей делать, обняла себя за колени. Движение теперь только казалось привычным, необходимость же в нем как будто пропала.

Ева коснулась ее щеки. Панцирь ладони и пальцев был твердым, но приятным на ощупь.

Веки потяжелели, глаза закрылись сами собой. Аньель положила голову в подставленные руки и безвольно повисла. Ей не хотелось ничего, только сидеть так, чувствуя, как паучьи ладони касаются кожи. Ева опустила руки, увлекая козочку, и та послушно легла рядом, положив голову ей на колени. Ева что-то шептала, но Аньель не вслушивалась. Ей было тепло, хорошо и совсем не страшно впервые за несколько недель.

Она бормотала только «наконец-то», сжимая в кулаках полы бархатного платья, и наслаждалась теплом. Каждой клеточкой тела. Мыслями. Душой.

Как будто раньше всегда чего-то недоставало, а теперь больше ничего не было нужно.

Как бездомной вернуться домой.

Как затишье перед бурей.

* * *

Аньель очнулась, когда солнце стало настойчиво стегать по глазам яркими лучами. Встрепенулась, вскочила, не веря. Неужели она спала?! Быть не может.

Тихо догорал костер, Нойко спал, укрывшись крыльями в обнимку с мешочком. Он всегда так спал, словно боялся, что его драгоценность, крылатую марионетку, украдут.

— Ной! — окликнула его козочка и, опасливо озираясь, подползла ближе. — Ной! — позвала еще и, откинув верхние крылья, потрясла за плечо.

Цесаревич подскочил, как ошпаренный и, едва ли проснувшись, закричал:

— Где Ева?! — заметался по берегу, едва не подпалив крылья. — Где она?!

Аньель огляделась, и, не найдя паучиху, пожала плечами. Ей с трудом верилось, что Ева вообще была с ними. Вокруг ни следов, ничего, что могло бы рассказать о гостье.

— Ты тоже помнишь, что она провела с нами вечер? — осторожно спросила козочка, усаживаясь и подбирая ноги поближе к груди.

— И ночь. Она всю ночь рассказывала мне о том, что видела там, за океаном, — Нойко остановился и, вдруг осознав, рухнул на колени. Крылья задрожали, Аньель тут же сорвалась с места и встала перед ним. Вытерла руки о штаны и обняла его за шею.

— Ну? Ну чего ты? Ты ведь все узнал, вот вернешь свою маму, найдете Еву снова и будете вместе, ну? — шептала она, поглаживая его по крыльям. Нойко осел, и Аньель опустилась рядом.

— Может, Евы и не было. Может, она мне приснилась. Как думаешь, Ань? — пробормотал Нойко, сжимая через мешочек крылатую куклу. — Она могла мне просто присниться? Я ведь так хотел ее увидеть.

Аньель тронула шею, шероховатое кружево ощущалось под пальцами так же явно, как ощущалось все остальное.

— Значит, мне она приснилась тоже, — козочка пожала плечами и улыбнулась цесаревичу.

— Тогда я полный кретин. Я не спросил самую лучшую провидицу о Люцифере, а только слушал ее рассказы, — пробормотал он, прячась в пологе крыльев.

— Да уж, Ной, ты — полный кретин!

Загрузка...