Дети России

ПОСЛЕДНИЕ ОЧЕВИДЦЫ СТАЛИНГРАДСКОЙ БИТВЫ

Мамаев курган. Его называют главной высотой России потому, что именно на этом кургане, в городе Сталинграде, в далеких сороковых годах ушедшего столетия решалась судьба нашей страны в битве с фашистами. Но было и время (в конце восьмидесятых), когда мемориал на Мамаевом кургане некоторые «перестройщики» называли бессмысленным, а скульптуру Родины-Матери - каменной бабой. Но для тех, кто сражался за Сталинград, кто жил в нем во время битвы, Мамаев курган навсегда останется не только главной высотой России, но и местом, куда можно прийти и поклониться праху своих погибших товарищей или отцов. И не беда, что не знают они, где находится этот прах, зато на знаменах пантеона Боевой славы навечно остались их имена. И на одном из этих знамен имя Николая Ивановича Телешева, отца Валентины Николаевны Исаевой. Это все, что осталось от него. Да еще воспоминания о войне. Страшные воспоминания.

- Помню (мне тогда шел пятый год), когда началась война, мы жили в доме N 519 на Нижнем поселке. Папа работал на тракторном заводе в формовочном цехе. И мама вместе с ним. Она безграмотная была, да к тому же они с папой сбежали из хутора Вертячего, где прежде жили, потому что родители мамы были относительно богатые люди, а папа из бедных. Они любили друг друга, хотели быть вместе, потому тайно уехали в Сталинград. Так что маме некуда было деваться, где нашла работу, там и работала. А приходилось таскать тяжелые металлические болванки, которые отливались в цехе. Когда гитлеровцы прорвались к Сталинграду, папа ушел в ополчение. Ополченский отряд переправили в Краснослободск для переформировки в полк действующей армии. Мама помогала готовить к эвакуации оборудование - его грузили на полуторки и отправляли на станцию. А папа как ушел на фронт, так мы его больше и не видели. Лишь перед самым Сталинградским сражением, когда уже начались сплошные бомбежки, к сестре папы в Краснослободск пришел раненый боец, земляк из Вертячего, и сказал, что весь их полк полег под бомбежкой, еще и не побывав в бою. И мы не знали о папе ничего даже много лет спустя после войны. Мама боялась идти в военкомат, поскольку он официально числился в без вести пропавших. Она говорила: «Вдруг еще нас во враги народа запишут, а мы и так знаем, что он погиб». А каким образом фамилия папы появилась на знамени в Зале Боевой славы в Сталинграде на Мамаевом кургане, я не знаю. Наверное, нашли его медальон, когда раскапывали братские могилы - их возле Краснослободска очень много. Перед самым Краснослободском на одной их таких могил - очень красивый памятник, и мы решили в своей семье, что там и папины останки.

С 23 по 29 августа налеты вражеской авиации совершались непрерывно. Немцы бомбили жилые кварталы, заводы, железную дорогу, Волгу, волжские переправы, а Красная Слобода была конечным пунктом Центральной переправы. В результате бомбежек были выведены из строя городской водопровод, вся энергетическая сеть, телефонная станция, разбиты вокзалы и пристани, повреждены железнодорожные пути. Улицы города были похожи на горящие коридоры. Сильный ветер, дувший с запада на восток, быстро распространял огонь. В рабочем поселке Тракторного завода были разрушены пять жилых домов, сгорело девятнадцать зданий, в том числе восемь жилых.

Дом, где жили Телешевы, превратился после бомбежек в груду кирпичных обломков, лишь подвал уцелел. Женщины расчистили и приспособили его под жилье. Даже печурку железную где-то раздобыли, чтобы пищу готовить. Но пришли фашисты, выгнали всех оттуда, ведь им самим укрытия были нужны. И куда не ткнутся женщины с детьми - всюду немцы кричат: «Вэк! Прочь!» А еще кричали: «Шайзе менж!» - что-то вроде «грязные люди». Ребятишки потом дразнили так друг друга.

Дети часто плакали и замолкали, лишь забравшись под подолы матерей - там они почему-то чувствовали себя в полной безопасности. А глаза… Эти безумные от страха глаза Валентина Николаевна не забудет никогда, потому что именно такие глянули на нее из зеркала несколько месяцев спустя в хуторе Вертячем. Оставшиеся без крова жители перебрались в оборонные сооружения, похожие на щели, где можно было притулиться друг к другу лишь стоя. Их район не раз переходил из рук в руки, и матери, бывало, зарабатывали пропитание своим детям тем, что обстирывали солдат: то, немецких - лишь бы детей не трогали, а потом и своих - за кусок хлеба. Конечно, солдатам нашим было тяжело, особенно в окружении, но солдаты во все времена - государевы люди, о них заботится власть. День-два, к примеру, поголодают, зато потом к ним все равно проберутся связные с провиантом, с боеприпасами. А жители были совершенно беззащитны. Особенно дети.

- У нас тот день был праздником, когда что-то удавалось в рот положить, особенно, если удавалось достать соскребыши каши из солдатской кухни. Ох, какая была вкусная гороховая каша! Лучше ее ничего на свете не ела! Причем, все съестное, что удавалось добыть нам или нашим мамам, делилось поровну. Правда, мамы часто нам отдавали свою долю, а сами начали пухнуть с голоду. Крысы нас одолевали. Им же тоже есть нечего было, так они нападали на детей во сне, иногда загрызали их до смерти - так случилось с одним из детей в нашем подвале. Очень мы страдали от отсутствия воды. К Волге не могли подобраться - там было все вырублено да сожжено и простреливалось. Ночами ребята ползали туда по водопроводным трубам. Жутко - полная темнота, ползешь и не знаешь, выберешься ли, ведь в любой момент мог упасть снаряд и завалить трубу. Но потом мы нашли воду в овраге, который отделял наш Нижний поселок от Спартановки. Вроде как небольшой родничок бил из земли. И мы туда пробирались с различными посудинами. Однажды мы с мамой пошли за водой. За нами увязался мальчик такого же возраста, как я. А мать его осталась дома - так мы свои щели звали. Спустились мы в овраг, а там трупов - тьма, и смрад стоит - дышать нечем. Мы поскорее набрали воды. У нас с тем мальчишкой были плоские котелки, немецкие, наверное, а у мамы солдатская каска. Мальчишка побежал вперед, чтобы поскорее выбраться из овражной вони, и вдруг ударил снаряд. Мальчишку того, царствие ему небесное, разорвало в кровавые брызги, и на всей это красноте - прямо-таки хрустальный проблеск - это вылилась вода. И я в первый момент пожалела не этого мальчишку, ведь ужас какой - на глазах от ребенка даже следа не осталось, я подумала о воде, настолько трудно она нам доставалась - часто ценой жизни. И я закричала: «Ой, вода пролилась!»

Там, в Сталинграде, Вале навсегда повредили ногу. Она провалилась вниз головой в какую-то яму и задохнулась бы, если бы мама, Александра Александровна, не вытянула девочку оттуда за ножку, вывихнув ее из тазобедренного сустава. Ножку кое-как вправили, но иной помощи девочка сразу не получила, и со временем сустав потерял подвижность, которую операционным путем вернули много лет спустя. Но после нескольких месяцев, проведенных в гипсе, «застоялся» коленный сустав, и с тех пор Валентина Николаевна не может нагибаться и обуваться без посторонней помощи - перед концертами ей в том помогают подруги.

Но вернемся в сороковые-грозовые.

Едва фашистов выбили из Нижнего поселка, Александра Александровна уехала с Валей к своим родителям в хутор Вертячий, который был уже занят фашистами. И маленькая Валечка вновь оказалась в оккупации, но на сей раз вместе с дедушкой и бабушкой.

Дом Мозжалиных, родителей Александры Александровны, был двухэтажный, построен родителями бабушки как приданое к свадьбе. Большой и красивый дом, с верандой, парадным крыльцом, но в доме - скамейки да стол. Дом приглянулся немецкому командованию, и в нем разместили штаб. Может, это и спасло семью Мозжалиных, хотя дед, Александр Васильевич, партизанивший в период первого оккупационного периода, был пойман однажды, отправлен в концлагерь, который располагался неподалеку от Вертячего в тополиной роще. В прогалине между лесистыми островками была натянута колючая проволока, там находились военнопленные и партизаны почти под открытым небом, жили как кроты в норах. Александр Васильевич как-то умудрился сделать подкоп под ограждение и бежал.

Фашисты не кормили пленных, и они умирали десятками. За три месяца его существования там было уничтожено 150 человек. Трупы выбрасывали за колючую проволоку, а местных жителей заставляли увозить их на старой тощей кляче. Немцы ту лошадь потом закололи и съели, потому что наши, окружив немецкую группировку в районе Дона, не давали сбрасывать с воздуха продукты.

Одна тетушек Вали, Таисия, хорошо владела немецким языком и служила при штабе переводчицей. И хотя ей немцы доверяли, случалось, и били, заподозрив, что она делает неправильный перевод, если вдруг человек засмеется - а вдруг он смеется над немцем?

Кстати, все тетушки Валентины Николаевны - учителя. Две - Таисия и Мария - преподавательницы русского языка и литературы, третья, Валентина - биологии. Но, видимо, невольная служба переводчицей у немцев ожесточила сердце Таисии, к тому же она была бездетной, и в гневе наказывала Валю за провинность тем, что ставила ее на колени в углу на горох. А вообще Валя была девочкой ласковой, послушной и очень красивой. Впрочем, военные дети все были такими - тихими, перепуганными, очень послушными. Если взрослый скажет: «Нельзя!» - то это принималось беспрекословно.

- Тетушки рассказывали, что я была дитя неописуемой красоты - маленькая, хрупкая, а если еще волосы бантом подвяжут, то и немцы улыбались мне. Надо сказать, что наша семья жила в своеобразном тихом мирке, наверное, потому, что в нашем доме был штаб. Сначала мы немцев боялись, а потом привыкли. Жили сначала в кухне, потом нас и оттуда выгнали. Тогда дедушка вырыл землянку в склоне небольшой горки на задах нашего огорода, а чтобы земля не осыпалась, он укрепил стенки плетнями. Питались, чем придется, хлеба и в помине не было. Но зато много было рыбы, потому что хуторяне, несмотря на запрет немцев подходить к воде, все-таки умудрялись ловить рыбу. Те немцы, которых я видела в Вертячем, были уже совсем другие немцы, непохожие на сталинградских. Эти порой потихоньку шептали: «Гитлер капут!» Все они были молодые-молодые, очень боялись холода. Нас не обижали, даже угощали детей шоколадом из

присланных им посылок, и все-таки это были немцы, хоть на время, но - победители, потому заставляли ухаживать за собой, например, если немец шел в туалет, то мы были обязаны рядом разжигать костер, чтобы ему было теплее. И потому все деревья кругом были порублены, доски, которыми был обшит дедушкин дом, сожжены.

Один из наших «постояльцев» очень ко мне привязался. Брал меня на руки, целовал, давал шоколад, пытался объяснить, что у него «киндер» такого же возраста в Германии. Однажды он маме дал золотое тоненькое колечко, мама не брала, но он показал на меня, мол, это мой подарок «киндер». То колечко в голодные послевоенные годы помогло нам: мама сменяла его на продукты. Поменяла и мою кроличью шубку, которую покупал еще папа. Она была зарыта где-то вместе с другими ценными вещами, мама ее откопала и потом поехала в северные районы Сталинградской области - там не было оккупации, потому люди жили сытнее. Мама привозила оттуда просо, свеклу. Да, после Победы нам жилось не легче. Мы съели всю лебеду до самой Песковатки, а те жители, наверное, дальше своего села. Сушили яблоки-кислицы, потом в ступке от снарядной гильзы толкли до муки, и эту яблочную муку перемешивали с семенами лебеды и молотыми желудями. Так что все мы были очень изящные, легкие. Вот только бабушка вдруг стала опухать. Оказалось, она отрывала от себя да нам кусочки подкладывала, а мы-то не знали о том, ели охотно. Помню, уже в сорок пятом году к нам приехал учитель математику преподавать. Звали его Голов Петр Дмитриевич, он участник боев под Халкин-Голом. Моя тетя Тая, которая в той же школе преподавала русский язык и литературу, вышла за него замуж. И вот сидим за свадебным столом, а дедушка колет маленькими щипчиками кусковой сахар - голубой-голубой, плотный такой - на маленькие кусочки и всем на тарелку кладет по кусочку. Положил и мне, а сам шепчет, мол, бери скорее в рот. Я, конечно, этот кусочек тут же проглотила, а дедушка положил передо мной другой осколочек сахара - это был уже его сахарный пай. Но разве я тогда думала, что взрослые растили нас ценой своего здоровья? Правда, нам в колхозе выделили телочку взамен коровы, которую реквизировали еще во время войны снабженцы нашей армии, так что хоть молоко потом появилось. Дедушка воспитывал меня до десяти лет, а мама жила в Рогачике, недалеко от Городища. Дедушка купил там дом саманный, который потом обшил снятыми с разбитых машин деревянными дверцами. Мы эти дверцы покрасили в немыслимый серо-буро-малиновый цвет. Там и стала я жить с мамой, когда мне исполнилось десять лет, потому что дедушка сказал - негоже ребенку жить вдали от матери. И я очень благодарна дедушке, что он помог маме вырастить меня. Воспитывал дедушка меня в строгости, по казачьим обычаям. Чуть подросла, стала мыть пол в доме - нижний этаж. А полы - не крашенные, мы терли половицы кирпичом или какой-нибудь железкой. Ступеньки крыльца доскребли до глубокой выемки.

А сколько полегло при форсировании Дона советскими войсками тех и других солдат! Уму непостижимо! Не менее кровопролитные там были бои, когда немцы наступали на Сталинград, потому что этот город был важен для них не только потому, что носил имя Сталина, но главным образом потому, что являлся важным стратегическим узлом, от которого ниточки прямым ходом шли вглубь огромной страны. Правда, немецкое командование, и Гитлер в том числе, считали, что советские войска уже выдохлись, поскольку не смогли удержать Воронеж, Ростов-на-Дону, не считая огромной территории на Украине, в Прибалтике и Белоруссии.

Фашисты были так уверены в своей победе, что даже в декабре сорок второго, когда кольцо вокруг 6-й армии Паулюса было сжато до предела, одна из газет писала, естественно, с благословения главного идеолога Германии доктора Геббельса: «Пройдут дни, пройдут недели. Сталинград падет, дом за домом, улица за улицей. И под его обломками будет похоронена большая часть советской военной мощи. А над событиями этой битвы на берегах Волги будет возвышаться он, немецкий солдат!»

Но гитлеровцы просчитались в том, что советское командование недооценивало стратегическое значение этого города на Волге, а главное, они не учли то, что в советских солдатах «градус злости» достиг высочайшей точки - они просто уже не хотели отступать, тому противилась их горделивая душа, им надоело быть битыми. Приказ командира «ни шагу назад» для военного человека имеет огромную силу, но, думаю, в те дни на подступах к Сталинграду каждый солдат сам себе отдал такой приказ, потому что каждый из них отчетливо понял свою важную роль в защите Отечества.

Михаил Никитович Скорик, защитник Сталинграда, рассказывал, что во время летних боев в 1942 году под Вертячим от их батальона осталось человек тридцать. Их батальон в штабе полка уже считали погибшим и даже заготовили похоронки. «Нам не страшно было умереть в те дни, - сказал воин-сталинградец, - это не бравада, это было в самом деле так, потому что мы понимали: или мы выдержим, победим, или России не быть». И они вышли к своим, как и остатки другого батальона, бойцы которого придумали прорываться из окружения на грузовике с включенными фарами, имея всего один исправный пулемет и немного патронов к нему. Может быть, именно эта ночная нахальная атака и навела на мысль будущего командира танковой армии Рыбалко штурмовать Берлин ночью, ослепив врагов прожекторами и оглушив их воем сирен.

Фашисты превратили хутор Вертячий в крупный узел сопротивления, откуда они прикрывали отход своих частей, разбитых в излучине Дона. Там у них были сосредоточена основная масса огневых средств. Сильнее всего Вертячий был укреплен с севера, поскольку фашисты ждали удара именно с этой стороны и создали мощную систему инженерной обороны. Переправы фашисты взорвали. Однако расположение советских войск, занимавших более выгодный высокий берег, господствовало над левобережьем, и 28 ноября они форсировали Дон. Фашисты ощетинились огнем.

Потери с той и другой стороны были велики. Курган неподалеку от хутора Вертячего звался, как и в Севастополе, Малаховым. После наступления советских войск он был покрыт трупами снизу до верху, потому что немцы, как в свое время и наши, яростно бились за Придонье. Офицеров, правда, успели эвакуировать самолетами. Одного из офицеров хуторяне поймали, стали решать, что с ним делать. Кто-то предложил - убить! И тогда Валечка заявила: «Я его убью!» - вот какова была ненависть к фашистам даже у детей.

Когда наши войска пошли вперед от Вертячего, жителей мобилизовали на уборку трупов. Александра вместе с Таисией работала в той похоронной команде. Погибших, независимо от того, в какой они были форме - немецкой или советской - погребли в общих могилах. Те могилы в послевоенные годы по просьбе германского правительства и по распоряжению своих властей стали раскапывать, чтобы определить личности погибших - своих солдат и чужих. Находили медальоны смерти, и летели извещения о геройской гибели в семьи погибших уже спустя годы после Победы.

В 1955 году Валя окончила десятилетку и решила поступить в пединститут, но ее постигла неудача: по физике она сдала экзамен на три. И если бы тогда было разрешено документы с одного факультета после сдачи экзаменов передавать на другой, то она стала бы преподавателем географии - туда бы хватило баллов. Но так было нельзя. Так что стала учиться в профтехучилище в Калаче на чертежника-разметчика металлоконструкций, окончила его с отличием, но судьба не направила ее в «технари» опять по простой и нелепой причине, хотя и прочили ей будущее инженера.

Валентине дали направление на учебу в механический техникум от завода «Баррикады», где она работала после училища. Пришла первый раз в техникум сдавать документы, а там сказали, что нужна еще и справка о состоянии здоровья. Валя растерялась: нога больная, вдруг не примут в техникум, и не стала сдавать экзамены, приехала к матери со слезами. А та успокоила, сказав, что главный врач местной больницы, Анатолий Васильевич, приглашает Валю к себе на работу, потому что во время работы на «Баррикадах» девушка училась на курсах медицинских сестер. Тот же Анатолий Васильевич порекомендовал ее для работы в только что открывшийся детский садик, в котором она стала одновременно и врачом, и медсестрой. Работа в детском садике и определила дальнейшую судьбу Валентины - она поступила учиться в Волгоградский педагогический техникум и потом работала всегда в детских садах.

Валентина Николаевна Исаева - беспокойный человек. Ей бы лишний раз посидеть дома, все-таки инвалид. Однако инвалидность физическая не означает инвалидность душевную. И потому, где бы она ни находилась, всюду в гуще событий, постоянно с людьми. Да люди, чувствуя ее беспокойную натуру, и сами к ней тянутся. Она знает, как тяжело жить инвалидам, особенно лежачим, потому она дала себе «задание» хотя бы раз в году посетить каждого инвалида в микрорайоне, где живет. Она не дает им замкнуться, устраивает для них встречи в библиотеках и школах, потому каждому из них есть что сказать подрастающим волжанам.

… На Мамаевом кургане в праздничные дни особенно много народа - приходят сюда любопытные туристы, приходят бывшие защитники Сталинграда, дети, которые выстояли вместе с ними. И если вы увидите у одного из знамен невысокую опрятную пожилую женщину, поклонитесь ей, как и всем, кто одержал Победу в Сталинграде, ибо дети военного Сталинграда - не просто дети, это - последние очевидцы того страшного времени. Свидетели триумфа советского народа, о котором некоторые «перестройщики» хотят забыть и хотят заставить забыть о том новое поколение, выросшее в последнее десятилетие ушедшего века.

Великая Отечественная война - горькая, кровопролитная война, но она завершилась Победой всего советского народа, слава этой Победы, думаю, долго не померкнет, по крайне мере до тех пор, пока живы и мы, дети погибших на той войне. Это боль наша, но это и гордость. Но будут ли с таким трепетом вспоминать наши внуки войну в сегодняшних горячих точках, будут ли гордиться своими боевыми наградами, которых по логике не должно быть в мирное время? Вот вопрос.