Диалектический материализм

4.1. Закон единства противоположностей

В «Диалектике природы» Энгельс писал: «(Развить общий характер диалектики, как науки о связях, в противоположность метафизике).

Таким образом законы диалектики были отвлечены из истории природы и человеческого общества. Но они не что иное, как наиболее общие законы обеих этих фаз исторического развития, а также самого мышления. По существу они сводятся к следующим трём законам:

Закон перехода количества в качество, и обратно.

Закон взаимного проникновения противоположностей.

Закон отрицания отрицания»[197].

Энгельс далее указывает, что все эти законы были уже развиты Гегелем, но на идеалистический манер, т. е. они не были выведены из природы и истории, а навязаны последним как необходимые законы, которым история и природа должны подчиняться. Отсюда неизбежно у Гегеля получилось «вымученная и часто ужасная конструкция».

Между тем стоит только материалистически подойти к этим законам, как всё становится, по выражению Энгельса, простым и ясным. Указанные основные законы диалектики являются реальными законами развития объективного мира, а также и законами познания мира, поскольку они являются отражением в нашем сознании самого этого объективного мира.

Перейдём теперь к рассмотрению основного закона материалистической диалектики — закона единства противоположностей.

История человеческой мысли знает две основные концепции развития. Согласно одной из них, развитие понимается как уменьшение и увеличение, как количественный рост и повторение того же самого, что было и раньше. Вещи, каким бы образом они ни возникли с самого начала, а равно и мысленные отображения их в человеческой голове, согласно этой концепции, остаются всегда сами себе равными. Раз возникнув, вещь, оставаясь неизменной по своей природе, совершает однообразный путь движения по одному и тому же неизменному кругу. Развитие любой вещи, развитие растения, животного, человека сводится по существу к росту, увеличению различных сторон и свойств, которые у него имеются и заранее, но в «маленьком», зародышевом виде. В этом представлении, лишённом и намёка на действительный исторический характер развития вещей, заключается смысл названной метафизической концепции развития, опорой которой в конечном итоге является учение об абсолютной неизменности природы, безраздельно господствовавшее в XVII и XVIII вв., и которая получила и в XIX и XX вв. своё возрождение в буржуазных вульгарных эволюционных теориях.

При такой концепции необъяснимыми остаются, во-первых, причины того разнообразия предметов, которое предстаёт нашему взору, причины возникновения иного, нового и смены им старого. Во-вторых, и это самое главное, необъяснимый характер принимает источник движения и развития. Не умея объяснить внутренние причины, дающие импульс, толчок к развитию, метафизическая концепция вынуждена переносить этот источник во-вне то ли под видом материальных метафизических «сущностей» и «сил», то ли под видом надмирового духа!

Ленин указывает, что к концу XIX и в XX столетии с принципом развития «согласны все», но что это такое внешнее, поверхностное «согласие», которое опошляет и затемняет истинное понимание этого развития. «Если всё развивается, — говорит Ленин, — значит всё переходит из одного в другое, ибо развитие заведомо не есть простой, всеобщий и вечный рост, увеличение (соответственно уменьшение) и т. д… Надо точнее понять эволюцию, как возникновение и уничтожение всего, взаимопереходы»[198]. Не понимая этого основного в развитии, вульгарно-эволюционные теории не видят путей развития нашего мышления, отображающего развитие бытия, не понимают объективного значения и роли диалектики познания, не умеют связать принцип развития с материалистическим принципом единства мира.

Не понимая того, что развитие любой вещи (и явления) есть её собственный, внутренними особенностями самой вещи обусловленный переход из одного в другое, вульгарно-буржуазная концепция развития не видит в развитии собственного движения вещи, её, как выражался Гегель, самодвижения. Развитие растения, животного, человека, человеческого общества представляется буржуазным эволюционистам как повторение в увеличенном виде, как простой рост, развёртывание некоторых вечных, неизменных свойств и особенностей, изначала присущих данному растению, организму, обществу и лишь находившихся ранее в скрытом, в менее отчётливо выраженном состоянии, в зародыше. Этот рост их, по мнению названных теоретиков, совершается под воздействием условий внешней среды благодаря «перекачке энергии», благодаря получению растением, животным, человеческим организмом питания извне. Развитие человеческого общества изображается ими как повторение и развёртывание некоторых неизменных, вечных черт, характерных для буржуазного общества с его капиталистической эксплоатацией, конкуренцией, индивидуализмом и т. д., которые буржуазные учёные ухитряются находить и в древнем рабовладельческом обществе и даже у первобытных дикарей. О причинах, источнике, движущих силах развития общества буржуазная наука поэтому или вовсе не задумывается, или объясняет его умственным прогрессом человечества, которое вследствие многократного повторения начинает-де лучше сознавать вечные и естественные черты всякого человеческого общежития, или же пытается объяснить развитие различными внешними географическими и климатическими условиями жизни различных обществ, условиями «равновесия» общества и внешней среды!

В противоположность эволюционной концепции диалектика требует изучения «вещи в самой себе» (Ленин), её отношений к другим вещам; она рассматривает развитие вещи как её спонтанейное развитие, т. е. как внутренне-необходимое самостоятельное, собственное движение вещи, как её самодвижение.

По поводу учения Гегеля о развитии как самодвижении Ленин писал: «Движение и „самодвижение“ (это NB! самопроизвольное (самостоятельное) спонтанейное, внутренне-необходимое движение), „изменение“, „движение и жизненность“, „принцип всякого самодвижения“, „импульс“ к „движению“ и к „деятельности“ — противоположность „мёртвому бытию“ — кто поверит, что это суть „гегелевщины“, абстрактной и abstrusen (тяжёлой, нелепой?) гегельянщины?? Эту суть надо было открыть, понять, спасти, вылущить, очистить, что и сделали Маркс и Энгельс»[199]. В гегелевском идеалистическом учении о самодвижении марксизм вскрыл рациональное ядро, очистил его от мистических представлений о чисто логическом развитии, понял как закон развития объективного мира.

Одни внешние причины, взятые сами по себе, могут вызвать лишь механическое изменение данной вещи, увеличение или уменьшение её объёма, размеров и т. п. Но уже простой рост растений или животного организма есть не только количественное увеличение: он предполагает и качественное изменение организма, переход его из одного состояния в другое. Примерно одни и те же географические и климатические условия действовали в Европе в течение многих веков и очевидно не ими объясняется развитие общества. Напротив того, одинаковые географические условия вызывали бы скорее всего однообразие общественных отношений, повторение одних и тех же способов труда и т. п., как это показывает пример многих африканских и азиатских племён. Между тем в Европе например при приблизительно одинаковых условиях географической среды мы имеем огромное разнообразие и неравномерность в историческом развитии отдельных стран. Очевидно, что воздействие внешних условий преломляется через внутренние особенности данной общественной формации. Лишь выявив внутренние, собственные движущие силы развития, лишь обнаружив импульсы, толчки изнутри, даваемые развитию собственной жизнью предмета, можно понять действительную сущность развития как самодвижения явлений природы, общества, человеческой мысли.

Что же такое наконец самодвижение? Не будет ли в представлении о самодвижении вещей некоторого привкуса мистики и гегелевского идеализма, как это например полагает т. Бухарин? Ни в коем случае, если только не подходить к движению и развитию чисто механически, не видеть в нем простого перемещения или количественного увеличения, если, с другой стороны, не подходить к самодвижению идеалистически, не видеть в нём чисто логического развития, самопорождения понятий, если понимать, что самодвижение есть самодвижение объективного мира. Самодвижение есть собственное движение вещи, вызываемое как внутренними, так и внешними обстоятельствами, но происходящее по внутренним, свойственным самой вещи законам, переход её благодаря внутренним импульсам, превращение её в другую вещь. Изучение любого объекта в самодвижении избавляет нас от идеалистических представлений о высших внешних силах (бог, мировой дух) или о высших внутренних духовных сущностях. И в то же время оно нисколько не освобождает нас от необходимости изучать также и ту роль, которую наряду с внутренними причинами для этого развития играют внешние условия. Именно взгляд на развитие как самодвижение вещей заставляет наше внимание устремиться на познание действительного внутреннего, собственного источника развития. Этот источник, эту двигательную силу материалистическая диалектика находит во внутренней противоречивости всего существующего, в движении и развитии внутренних противоречий. Противоречивость в самой вещи, внутренние противоречивые силы и тенденции, стороны в любом явлении природы и общества и есть то основное, из чего материалистическая диалектика исходит в своём понимании развития.

Для метафизики, для формальной логики противоречия возможны только в нашем мышлении, а не в объективной действительности. Но эти логические противоречия, по взгляду формальной логики, есть как раз то зло, которого нужно избегать; противоречия, согласно формальной логике, говорят о несогласованности мыслей, о неправильном ходе мышления, они мешают правильному развитию мысли. Если буржуа полагает, что «диктатура пролетариата направлена против демократии», то для него будет логическим противоречием признать одновременно, что «диктатура пролетариата есть высшая форма демократии»: эти обе мысли для него несоединимы. Для диалектической логики противоречия мышления представляют собой отражение противоречий реального объективного бытия: она не довольствуется внешними определениями, кажущейся несогласованностью двух противоречащих друг другу положений. Материалистическая диалектика проникает во внутреннюю сущность изучаемого предмета и в самом предмете находит внутреннюю связь противоречивых сил, тенденций, сторон, определений. В самой объективной действительности марксизм вскрывает характерные для неё и движущие её противоречия. Отрицание старой буржуазной демократии и создание новой пролетарской демократии в диктатуре пролетариата есть реальный двусторонний противоречивый процесс. «В собственном смысле диалектика, — указывал Ленин, — есть изучение противоречия в самой сущности предметов»[200].

Признание противоречивости вещей метафизику представляется делом невозможным, потому что он рассматривает вещи и явления вне их связи, вне их беспрерывного взаимодействия.

«Но совсем иное получается, — указывает Энгельс, — когда мы начинаем рассматривать вещи в их движении, в их изменении, в их жизни, в их взаимном влиянии друг на друга. Тут мы тотчас же наталкиваемся на противоречия. Само движение есть противоречие; даже простое механическое перемещение может происходить лишь таким образом, что тело в один и тот же момент времени находится в одном месте и в то же время в другом месте, находится в одном и том же месте и не в нём. И постоянное полагание и вместе с тем разрешение этого противоречия и есть именно движение»[201].

Марксистско-ленинское учение о реальности противоречий, вскрывая эти объективные противоречия также и в общественно-исторической жизни людей, становится важнейшей теоретической основой революционной классовой борьбы пролетариата. Неудивительно, что это учение встречает яростные нападки со стороны буржуазных теоретиков. Многочисленные «критики» марксизма не раз пытались опровергнуть приведённое положение Энгельса о движении как о противоречии. Они ссылались на то, что в действительности движущийся предмет в разные моменты времени проходит якобы различные точки пространства. Если разделить, доказывали «критики» (Струве, В. Чернов и др.), пространственную линию, непрерывно проходимую предметом, на ряд мелких отрезков, точек, «перерывов» пространства, то в каждый отдельный момент времени предмет принимает какое-либо одно положение в пространстве, занимает одну точку, соответствующую одному какому-либо отрезку этого пространства.

Ленин показал всю абсурдность этой «критики», которая на деле сводит непрерывное движение к ряду перерывов этого движения в пространстве и времени, к ряду состояний покоя, неподвижных состояний предметов. На деле каждое новое положение предмета возможно лишь как результат некоторого движения из одной точки пространства в другую; критики не понимают, что двигаться — это значит быть в данной точке и в тоже время не быть в ней, что без этого противоречия, без этого единства непрерывности и прерывности самое движение было бы невозможно, что отрицать противоречие — значит просто замазывать его. «Это возражение, — писал Ленин, — неверно:

1) оно описывает результат движения, а не само движение;

2) оно не показывает, не содержит в себе возможности движения;

3) оно изображает движение, как сумму, связь состояний покоя, т. е. (диалектическое) противоречие им не устранено‚ а лишь прикрыто, отодвинуто, заслонено, занавешено»[202].

«Движение есть единство непрерывности (времени и пространства) и прерывности (времени и пространства). Движение есть противоречие, есть единство противоречий»[203].

Но противоречие лежит в основе не только наиболее простых и общих форм движения. В особых формах движения и развития отдельных предметов и процессов проявляются диалектические противоречия.

Нетрудно подметить эти противоречия, движущие развитие в любой области: в природе, в обществе, в мышлении.

Процесс жизни, указывал Энгельс, неразрывно связан с противоположным процессом смерти: постоянное отмирание и обновление клеточек является — и в этом противоречие! — условием жизни и развития всего организма. В механике любое действие внутренне противоречиво, оно вызывает противодействие и необъяснимо без последнего. Любая величина в математике внутренне противоречива, она может быть и положительной и отрицательной величиной. Любое явление в общественной жизни этого общества пронизано проникающими все стороны жизни классового общества противоречиями и борьбой классов, будь то купля-продажа рабочей силы или возвышенное философское учение. Вульгарное буржуазное мышление замечает только различие вещей, а не их противоположность; оно ограничивается тем, что указывает на разнообразие наших представлений, но не проникает в самую сущность вещей. Между тем в каждом различии, в разнообразии наших представлений нужно уметь видеть различие по существу, противоположность сторон, сил, тенденций объективного мира. «Противоположность сил, сторон, тенденций, заключённых в любой вещи, есть их отрицательное отношение (негативность) друг к другу, есть живая их противоречивость, дающая внутренние импульсы самодвижению вещи».

Итак, в чём же заключается эта внутренняя противоречивость любой вещи (и явления)? В том, что это единый предмет (процесс, явление и т.д.), в котором в одно и то же время противоположности и взаимно исключаются и взаимно проникают одна другую. Противоположности внутренне связаны в своём развитии, одна является условием для существования другой противоположности, и в то же время враждебны одна другой, ведут между собой борьбу.

«Мыслящий разум (ум), — замечает Ленин, — заостривает притупившееся различие различного, простое разнообразие представлений до существенного различия, до противоположности. Лишь подняться на вершину противоречия, разнообразия становятся подвижными и живыми по отношению одного к другому, — приобретают ту негативность, которая является внутренней пульсацией самодвижения и жизненности»[204].

Это раздвоение единого, внутреннюю противоречивость, наблюдаемую в любом явлении природы, истории и духовной жизни, ещё со времён древнегреческого философа Гераклита подмеченную мыслителями, Ленин охарактеризовал как суть диалектики, как её основную особенность. Материалистическая диалектика Маркса — Энгельса — Ленина видит в единстве (взаимопроникновении) противоположностей основной закон диалектического развития. Он получает своё специфическое проявление в противоречиях, присущих всем особым формам движения.

Разнообразие вещей объясняется специфичностью форм движения, из которых каждая характеризует особое качество вещи. Мы наблюдаем в природе ряд форм движения, как то: механическое движение, свет, теплота, электричество, химическое соединение и разложение и др. Все эти формы движения взаимно обусловливают друг друга, переходят одна в другую. Познание человеком материи исчерпывается познанием форм движения материи, ибо кроме движущейся материи в природе нет ничего. Каждую форму движения надо брать в её своеобразии, качественном отличии от других. Материалистическая диалектика выясняет, что всякой форме движения присуще особое, собственное противоречие, свои собственные единства и борьба противоположностей. Познание каждого данного единства противоположностей, специфического для данной области явлений, составляет предмет отдельных наук. Так для математики основными противоположностями являются положительная и отрицательная величины, диференциал и интеграл; для механики — действие и противодействие; в физике — положительное и отрицательное электричество и т. п.; в химии — соединение и диссоциация элементов; в человеческом обществе и общественной науке — борьба классов.

Диалектическая концепция развития понимает развитие как «раздвоение единого на взаимоисключающие противоположности и взаимоотношение между ними»[205]. Это «взаимоотношение» противоположностей и является внутренним источником движения. При этой концепции развития «главное внимание устремляется именно на познание источника „само“движения»[206]. Характерной особенностью этой концепции является признание в силу внутренней борьбы противоположностей появления нового на место старого. В то время как все буржуазные эволюционные теории, не отрицая возможности появления нового, главное внимание обращают на то общее, что имеется у старого и нового, стремятся рассматривать новое как увеличенное и повторённое в том или ином отношении старое, диалектическое учение о развитии, наоборот, подчёркивает особенность, своеобразие нового. Ограниченность всякой буржуазно-эволюционной теории, принципиально противоположной диалектическому учению о развитии, заключается в конечном счёте в сведении нового к старому, а следовательно в отождествлении первого с последним. Между тем именно качественные особенности собственно и дают основание новому, возникшему на место старого, называться новым. Для диалектической концепции развитие предполагает превращение вещей, переход из одного качества в другое.

Закон единства противоположностей, согласно определению Ленина, есть «признание (открытие) противоречивых, взаимоисключающих, противоположных тенденций во всех явлениях и процессах природы (и духа и общества в том числе)»[207].

Взаимоотношение — взаимопроникновение и борьба — противоположных, противоречивых сторон, заключённых в предмете, определяет его жизнь, даёт ему импульсы к самодвижению, к развитию. Вот почему закон единства, взаимопроникновения противоположностей является основным, важнейшим, решающим в диалектике. «Раздвоение единого и познание противоречивых частей его, — говорит Ленин, — есть суть диалектики»[208]. Единство противоположностей в своих заметках он называет ядром диалектики.

Закон единства противоположностей является самым общим законом объективного мира и познания. «Условие познания всех процессов мира в их „самодвижении“, в их спонтанейном развитии, в их живой жизни, — говорит Ленин, — есть познание их, как единства противоположностей»[209].

Таким образом закон единства противоположностей есть основной закон диалектики. Закон единства противоположностей, будучи самым общим законом, применим ко всем явлениям объективного мира и к процессу познания. Ошибка Плеханова, на которую в своём фрагменте «К вопросу о диалектике» указывает Ленин, заключалась в том, что он не понимал решающего и всеобщего значения этого закона как закона познания и закона объективного мира, что он сводил его к «сумме примеров».

Если Энгельс в «Анти-Дюринге» приводил в интересах популярного изложения ряд примеров этого закона, в то же время рассматривая взаимопроникновение противоположностей как наиболее общий закон развития[210], то Плеханов сводит этот всеобщий закон к частным его случаям и проявлениям. Плеханов останавливает своё внимание лишь на законе перехода количества в качество, на противоречии содержания и формы. Нередко, обвиняя Ленина в непонимании диалектики, Плеханов в своих многочисленных работах так и не сумел дать обоснование этого ядра, сути диалектики, не сумел даже понять теоретического значения гегелевской «Логики», в которой этот закон получил своё развитие на идеалистической основе. Нередко Плеханов обнаруживает эклектическое понимание этого закона как «сочетания противоположностей».

Диалектика в корне враждебна всякому эклектизму: марксизм-ленинизм не был бы руководством к действию, если бы он не давал точных и определённых ответов, характеризующих существо предмета или процесса, каким бы «сложным» он ни представлялся. Поэтому в материалистической диалектике крайне важно правильно понять, в чём состоит взаимоотношение между противоположностями. Единство противоположностей есть одновременно их взаимное проникновение, их тождество и их взаимное исключение, отрицание, борьба.

Определяя: «вещь (явление и т. д.) как сумма и единство противоположностей»[211], Ленин писал: «Не только единство противоположностей, но переходы каждого определения, качества, черты, стороны, свойства в каждое другое (в свою противоположность)»[212]. «Обычное представление, — говорил в другом месте Ленин, — схватывает различие и противоречие, но не переход от одного к другому, а это самое важное»[213]. «Диалектика, — формулировал поэтому Ленин, — есть учение о том, как могут быть и как бывают (как становятся) тождественными противоположности, — при каких условиях они бывают тождественны, превращаясь друг в друга, — почему ум человека не должен брать эти противоположности за мёртвые, застывшие, а за живые, условные, подвижные, превращающиеся одна в другую»[214].

Тождество противоположностей, их взаимопроникновение, их взаимопереход одной в другую Ленин считает самым важным для понимания сути диалектики. В то же время он подчёркивает условный характер этого тождества противоположностей, возможность его лишь при определённых условиях, то обстоятельство, что единство противоположностей относительно, а борьба их абсолютна. Процесс жизни и процесс смерти, указывалось выше, в известном отношении взаимно продолжают один другой: отмирание клеточек организма — необходимое условие для их обновления, необходимый момент жизненного процесса; противоположности — жизнь и смерть — как бы становятся тождественными друг другу, взаимопереходят одна в другую. Но ясен условный характер этого отождествления: жизнь всё же есть жизнь, а не смерть; элементы жизни побеждают в этом процессе моменты отмирания и господствуют над ними. Производство и потребление, — указывал Маркс, — не только противоположны, но и взаимно проникают друг в друга в целом ряде отношений. «Каждое непосредственно является своею противоположностью. Однако в то же время между обоими имеет место опосредствующее их движение»[215]. Производство делает возможным потребление, создаёт предмет потребления, придаёт потреблению его определённость и характер. Потребление завершает процесс производства продуктов, вызывает потребность в производстве, является составным моментом производства. Однако это не значит, что мы можем отождествить производство и потребление. Непосредственное их единство, говорит Маркс, не уничтожает их непосредственной раздвоенности.

Буржуазия и пролетариат в капиталистическом обществе являются внешними, враждебными друг другу противоположностями. Однако эти классы неразрывно связаны между собой в экономической структуре капитализма, и наличие одного класса является условием для существования другого. Без буржуазии также не может быть капитализма, как и без пролетариата. Создание рабочим классом, лишённым средств производства, прибавочной стоимости для покупающей его рабочую силу буржуазии и эксплоатация рабочей силы буржуазией, собственницей средств производства, есть единый процесс, обусловливающий самое существование капиталистического общества. В то же время очевиден условный характер этого единства, «взаимопроникновения»: ни о каком единстве интересов обоих классов говорить не приходится; не совпадение классовых интересов, но, наоборот, их борьба является основой общественного развития. Укрепление пролетарского государства, указывает т. Сталин, подготовляет условия для его отмирания в будущем. Укрепление диктатуры пролетариата и будущее отмирание государства таким образом не внешние противоположности: укрепление диктатуры пролетариата тождественно подготовке условий его будущего отмирания. Однако было бы величайшим заблуждением забывать о противоположности этих этапов и попросту отождествить оба процесса, считать, что вместе с укреплением пролетарского государства непосредственно происходит его отмирание…

Современный механицизм, меньшевистский и меньшевиствующий идеализм в корне извращают правильное ленинское понимание единства и взаимопроникновения противоположностей. Механисты, начиная с Дюринга и кончая т. Бухариным, рассматривают всякого рода противоположности, находящиеся в единстве, как внешние друг другу, противоположно направленные одна против другой силы. Всякое единство противоположностей, всякое противоречие механисты отождествляют с внешним противоречием, с антагонизмом враждебных сил, при этом сосуществование этих сил и сохранение противоречия они объясняют равновесием противоположностей. Энгельс высмеивал плоское понимание Дюрингом противоречий как противоположно направленных сил. Ленин указывал т. Бухарину, читая его «Экономику переходного периода», что неправильно отождествлять противоречие с антагонизмом, что при социализме например классовые антагонизмы исчезнут, а противоречия между природой и обществом, производительными силами и производственными отношениями будут иметь место.

Антагонизм есть особый вид противоречия, в котором стороны относятся друг к другу как непримиримые крайности.

Лучшим примером антагонизмов общественного характера являются классовые противоречия между эксплоатируемыми и эксплоататорскими классами. Но при диалектическом понимании противоречий мы должны искать и находить также и возможную внутреннюю связь даже и между антагонистическими противоположностями, иначе немыслимо было бы сколько-нибудь длительное сосуществование этих крайностей в одном предмете, явлении, обществе и т. д. (см. выше пример буржуазии и рабочего класса). Всю переходную эпоху пронизывает антагонизм умирающего капитализма и рождённого революцией социализма. Тем не менее на ранней ступени нэпа в восстановительный период Ленин считал возможным использование методов госкапитализма, контролируемого диктатурой пролетариата, использование нэпманской буржуазии для подъёма и развития производительных сил при условии полного её подчинения пролетарским законам и одновременно с ограничением и вытеснением её. Период социалистической реконструкции и наступления социализма по всему фронту выдвигает задачу ликвидации кулачества как класса, уничтожения остатков капитализма в экономике и сознании людей: антагонизм капиталистических элементов и социалистического уклада делает уже невозможным их дальнейшее сосуществование, классовая борьба обостряется. Правые оппортунисты, отождествляющие антагонизмы и противоречия и изображающие противоречивое развитие как равновесие антагонистических сил, выступили с проповедью примирения, равновесия борющихся сил, капиталистического и социалистического секторов, с теорией затухания классовой борьбы в советской экономике в процессе этого «уравновешивания» секторов.

Меньшевизм и меньшевиствующий идеализм также извращают правильное понимание единства противоположностей. Меньшевиствующие идеалисты понимают его как «гибкость, применённую субъективно», как софистику и эклектику. Они рассматривают единство противоположностей как их эклектическое сочетание. Меньшевиствующие идеалисты, отходя от ленинской формулировки закона единства противоположностей, рисуют совершенно механистическую схему, согласно которой мы сначала имеем простое различие, потом противоположность, а затем противоречие. Они не понимают, что в каждом различии заложено уже противоречие, они ограничивают, подобно Плеханову, всеобщий характер закона противоречивого развития. Между тем Ленин, наоборот, подчёркивает условный, временный, относительный характер единства, тождества, взаимопроникновения противоположностей и абсолютный характер их взаимного отрицания, взаимоисключения противоположностей, их борьбы, являющейся источником развития.

Определённое единство противоположных сторон, тенденций в предмете каждый раз не носит абсолютного характера, оно имеет относительное значение. Но если временно, относительно преходящее единство противоположностей, которые также не остаются неизменными, как и самый предмет, то абсолютна борьба их. Всё существующее на земле изменяется в силу борьбы противоположностей, каковы бы ни были последние по своему характеру.

«Единство (совпадение, тождество‚ равнодействие) противоположностей‚ — подчёркивает Ленин, — условно, временно, преходяще, релятивно. Борьба взаимоисключающих противоположностей абсолютна, как абсолютно развитие, движение»[216].

И в релятивном, относительном есть абсолютное, говорит в другом месте Ленин. И во взаимопроникновении противоположностей мы должны видеть их борьбу: самое тождество, взаимопроникновение противоположностей мы должны рассматривать как проявление их борьбы, — и в этом заключается глубочайший смысл ленинских слов о переходе от одного к другому как «самом важном».

Появление нового предмета даёт разрешение противоречия, при котором устраняется старое единство вместе с составляющими его противоположностями. Вместо прежнего явления свою историю начинает новое, заключающее в себе с этого момента и своё собственное, новое противоречие, движущее его по пути дальнейшего развития.

Задача научного исследования в любой области заключается в том, чтобы, руководясь этим общим законом материалистической диалектики, который является выводом, итогом из всей истории развития человеческого знания, изучить каждый раз на фактическом материале конкретный характер противоречивого развития, свойственного данному исследуемому явлению природы или общества. Ни одного принципа материалистической диалектики нельзя превращать в абстрактную схему, из которой чисто логическим путём можно было бы выводить ответы на конкретные вопросы. Ибо материалистическая диалектика требует неустанного конкретного исследования процессов, происходящих в природе, обществе и человеческом мышлении.

Она учит улавливать не только общие черты, свойственные всем предметам и на всех ступенях их развития, но и особенные черты противоречивого развития, характеризующие данный исследуемый предмет на данной стадии его развития. Не может быть и нет примера разрешения противоречия, годного на все времена и для всех случаев. Нельзя например искать объяснений путей перехода от капитализма к социализму в том особом характере разрешения общественных противоречий, которые имели место при превращении феодальной общественно-экономической формации в капиталистическую.

Гегель, впервые давший выражение закону единства противоположностей, понимал его однако идеалистически извращённым образом. Объектами познания Гегель считал ступени развития мысли — не действительные предметы, как они существуют в действительном мире, а лишь мысленные, абстрактные предметы, создаваемые и в столь же абстрактном, как и сами предметы мышлении. Поэтому и закон единства противоположностей у Гегеля означал закон мышления, имеющий самый общий характер, но оторванный от действительного, конкретного развития природы и истории.

Взаимопроникновение противоположностей по Гегелю выражает взаимопроникновение противоположностей не в действительности, а в мышлении. И если Гегель обращается за примерами к явлениям окружающего мира, так это для того, чтобы подтвердить свою логическую конструкцию, а вовсе не для того, чтобы на почве изучения конкретных условий их реального движения объяснить, при каких условиях происходит разрешение противоречий и каким особым образом совершается переход явления в свою противоположность. Вот почему в диалектике Гегеля переходы понятий одного в другое носят произвольный характер. Разрешение противоречия у Гегеля есть произвольное, иллюзорное, привносимое в действительность из абстрактного мышления: оно есть лишь мысленное разрешение противоречия и потому абстрактное, оторванное от развития действительного мира.

Итак признание закона единства противоположностей сутью диалектики, равно как и других законов диалектики, давая нам ключ к диалектическому познанию, в то же время не только не избавляет от тщательного изучения явлений природы и общественной жизни, а, наоборот, необходимо требует конкретного их изучения. Конкретный анализ реального развития явлений должен служить точным обоснованием и подтверждением этого закона, применяемого в своей общей форме к любым предметам. Обратное понимание его есть опошление материалистической диалектики, извращение её. Закон единства противоположностей, как и вся материалистическая диалектика в целом, есть руководство к действию и к научному исследованию.

Маркс и Энгельс поставили «на ноги» идеалистическое учение Гегеля о единстве противоположностей, материалистически переработали его, сделали его всеобщим законом развития материального мира и отражающего его мышления. Применив этот закон к познанию исторического процесса, они усмотрели основные причины общественного развития в противоречии между развитием производительных сил и производственными отношениями, в противоречиях классовой борьбы, в производном от них противоречии между экономическим основанием и политической и идеологической надстройкой. Применив материалистическую диалектику к познанию экономической структуры капиталистического общества, Маркс вскрыл его основное противоречие — противоречие между общественным характером производства и частным характером присвоения, получающее своё проявление в противоречии между организацией производства на отдельном предприятии и анархией во всём обществе, своё классовое выражение в борьбе между буржуазией и рабочим классом.

В качестве иллюстрации приведём некоторые образцы из диалектики «Капитала» Маркса. Только уяснив общую идею «Капитала», поняв «Капитал» в целом как логику, диалектику и теорию познания, можно проследить диалектику отдельных экономических категорий «Капитала». Без этого нам грозила бы опасность сбиться на «сумму примеров» из диалектики «Капитала», что так обычно для механистов и меньшевиствующего идеализма.

Диалектика отдельных экономических категорий «Капитала» видна из экономического движения капиталистического общества в целом. Переход от простого товарного производства и обращения к капиталистическому производству и дальше гибель капитализма и предпосылки возникновения нового, социалистического строя обусловлены двойственностью, противоречием, лежащим в основе товарно-капиталистического производства. Эта двойственность и противоречие определяют природу и всех отдельных экономических явлений и категорий: товара‚ денег, капитала, стоимости и т. д.

Начнём с товара. Товар имеет двойственную, т. е. противоречивую природу. Как вещь он обладает полезными свойствами, именуемыми на экономическом языке потребительной стоимостью. С другой стороны, как товар он обладает стоимостью, может обмениваться на другой товар. Если потребительной стоимостью обнаруживается качественная сторона товара, то в меновой стоимости выражается количественная сторона товара. Благодаря стоимости товары могут приравниваться друг к другу.

Товар есть продукт труда. Подобно товару, и труд имеет две стороны, две природы: конкретную (качественную), имеющую значение для потребительной стоимости, и абстрактную (количественную), создающую стоимость товаров. «Если по отношению к потребительной стоимости товара имеет значение лишь качество содержащегося в нем труда, то по отношению к величине стоимости имеет значение лишь количество труда»[217].

Из этого противоречия вытекают другие. Каждый товар свою стоимость измеряет другим товаром, обладающим иными, несоизмеримыми полезными свойствами (учение об относительной и эквивалентной стоимости), величина стоимости товаров обратно пропорциональна массе товаров, производимых в данное общественно-необходимое время, и т. д.

Какова бы ни была производительная сила, она может изменить только форму полезных свойств различных веществ. Производительная сила не может изменить свойств холста, она может только придать холсту форму одежды. Изменение формы различных вещей и зависит от конкретного вида труда. Но в обществе товаропроизводителей труд имеет ещё другую сторону — количество труда, выступающее как труд вообще, как абстрактный труд, создающий стоимость вообще. «Труд есть отец богатства, земля — его мать».

Дальнейшее диалектическое движение товара состоит в превращении товара в деньги, как указывает Маркс.

«Исторический процесс расширения и углубления обмена развивает дремлющее в товарной природе противоречие между потребительной стоимостью и стоимостью. Потребность дать для оборота внешнее выражение этому противоречию заставляет искать самостоятельной формы для воплощения товарной стоимости и не даёт покоя до тех пор, пока задача эта не решается окончательно путём раздвоения товара на товар и деньги»[218].

Так количественное развитие обмена товаров приводит к новому качеству — денежной форме. Источник этого движения лежит в противоречии товарной формы, т. е. в конечном счёте в противоречии между общественной формой производства и частной формой присвоения.

Деньги тоже товар, но это товар в «снятой» форме. Деньги есть товар и одновременно отрицание товара. Деньги — абсолютный товар, посредством которого измеряются стоимости всех других товаров. Как таковые деньги превращаются в средство обращения товаров. Здесь проступает новое противоречие. Являясь продуктом исторически определённых общественных отношений, деньги выражают всю совокупность противоречий данного общества. Деньги есть единство противоположностей. Если мы возьмём деньги в отношении самих себя как тождество, то сразу же оказывается, что это тождество есть источник нового раздвоения, нового противоречия денег — как средства обращения и как самостоятельного бытия меновой стоимости абсолютного товара.

«Функция денег, как платёжного средства, заключает в себе непосредственное противоречие. Поскольку платежи уравниваются, деньги функционируют лишь идеально, как счётные деньги, или мера стоимости. Поскольку же приходится производить действительно платежи, деньги выступают не как средство обращения, не как лишь мимолётный посредник в обмене веществ, а как индивидуальное воплощение общественного труда, как самостоятельное бытие меновой стоимости, или абсолютный товар. Противоречие это обнаруживается с особенной силой в тот момент промышленных и торговых кризисов, который называется денежным кризисом»[219].

Всякое движение диалектично. Особый интерес с точки зрения диалектики приобретает поэтому движение, или, как говорит Маркс, метаморфоз товаров. Эту главу Маркс начинает следующими словами, имеющими особо важное значение для понимания диалектического метода «Капитала»: «Мы видели, что процесс обмена товаров заключает в себе противоречащие и исключающие друг друга отношения. Развитие этого процесса, который обнаруживает двойственный характер товара‚ являющегося потребительной стоимостью и меновой стоимостью, и приводит к разделению товарного мира на простые товары и денежный товар, не устраняет этих противоречий, но создаёт форму для их движения.

Таков и вообще тот метод, при помощи которого разрешаются действительные противоречия»[220].

Итак противоречие товарной формы обусловливает форму движения товаров. Товар как стоимость обменивается при посредстве денег на потребительную стоимость: Т — Д — Т. Этот кругооборот товаров имеет две противоположные фазы движения. В начале товарная форма превращается в денежную. Затем обратно: денежная форма превращается в товарную. Происходит своеобразное отрицание отрицания. С одной стороны, товарная форма отрицается денежной, и последняя снова отрицается товаром. С другой стороны, в начале кругооборота товар не является потребительной стоимостью, у конечного пункта он — потребительная стоимость.

Если взять дальше кругооборот товаров в целом, то он отрицается в свою очередь кругооборотом капитала. В первом случае мы имеем движение товаров, во втором — движение денег, превратившихся в капитал. В первом случае деньги были средством обращения, во втором они являются целью. В кругообороте Д — Т — Д товар выступает только как необходимая фаза превращения одной стоимости (Д) в другую — большую стоимость (Д’).

«Стоимость становится таким образом самодвижущейся стоимостью, самодвижущимися деньгами и как таковая она капитал. Она выходит из сферы обращения, снова вступает в неё, сохраняет и умножает себя в ней, возвращается назад в увеличенном виде и снова и снова начинает один и тот же кругооборот»[221].

Обращение капитала есть лишь дальнейшее развитие движения товаров, а следовательно и дальнейшее развитие противоречий общественных отношений. В качестве своих исторических предпосылок капитал имеет:

1) накопление денег,

2) появление нового товара — рабочей силы.

Рабочая сила — это единственный товар из всех других товаров, который способен в процессе потребления, в процессе труда создавать сверх своей стоимости прибавочную стоимость. Деньги, потраченные на её покупку, возвращаются к капиталисту с прибылью.

Но только определённое количество получаемой прибавочной стоимости делает собственника денег капиталистом, и следовательно только определённая сумма денег может стать капиталом. Нужна именно такая сумма денег, которая может обеспечить покупку рабочей силы, способной произвести прибавочную стоимость в размере, необходимом для содержания капиталиста и увеличения как постоянного, так и переменного капитала. Таким образом капитал как новое качество связан с определённым количеством.

Прибавочная стоимость (количество) имеет ту особую форму или качество, что она выражает эксплоатацию рабочего капиталистом. Товарное производство порождает обращение товаров на основе эквивалентного обмена. Собственник товара обменивает его на товар такой же стоимости другого собственника. Картина «качественно» меняется при капиталистическом производстве и обращении. Здесь капиталист, собственник капитала, присваивает себе неоплаченный труд рабочего. Это новое качество и выражает новая форма стоимости (количества) — прибавочная стоимость.

В письме к Энгельсу (24 августа 1867 г.) Маркс писал:

«Самое лучшее в моей книге („Капитал“):

1) в первой же главе подчёркнутая особенность двойственного характера труда, смотря по тому, выражается ли он в потребительной или меновой стоимости (на этой теории о двойственном характере труда покоится всё понимание фактов);

2) прибавочная стоимость рассматривается независимо от её особенных форм как прибыль, процент, земельная рента и т. д.»[222].

Вполне понятно, почему Маркс выделяет указанные два пункта. Они имеют решающее значение в понимании сущности экономики капитализма. Двойственность, противоречивость труда в условиях капиталистического производства отражает основное противоречие капиталистического общества — противоречие между общественным характером производства и частной формой присвоения. Прослеживая в экономике развитие этого противоречия, Маркс находит в самом капиталистическом обществе и материальную возможность, и способ, и силу для преодоления этого противоречия. Таким способом является обобществление средств производства; такой возможностью — концентрация производства; силой — пролетариат, вышколенный, дисциплинированный самим капиталистическим производством, закалённый и политически созревший в классовых боях с буржуазией.

Учение о прибавочной стоимости, рассматриваемой независимо от её особых форм, легло в основу ясного, резкого противопоставления антагонистических позиций буржуазии и пролетариата. Это дало возможность особо выделить классовые противоречия между пролетариатом и всеми угнетёнными, с одной стороны, и между всеми группами эксплоататоров, с другой стороны.

В этих двух пунктах с наибольшей силой сказался и диалектический метод Маркса. Всё изложение «Капитала», опираясь на эти два пункта, спиралью развёртывается, раскрывая фетишистский характер капиталистических отношений, всё шире и шире вскрывая внутренние противоречия капиталистического общества, прослеживая экономическую основу и различные формы капиталистической эксплоатации и рост антагонизма между буржуазией и пролетариатом, всё дальше и дальше прослеживая историческую тенденцию гибели капитализма и развития предпосылок нового коммунистического общества. Для кого ясна диалектика учения о товаре и прибавочной стоимости, опирающаяся на закон единства противоположностей, тот легко поймёт и диалектику «Капитала» в целом.

Ленин и Сталин поднимают марксистское понимание закона единства противоположностей на высшую ступень. Ленин обращает особое внимание на выявление всего значения этого закона как сути, как ядра диалектики. «Вкратце диалектику можно определить, как учение о единстве противоположностей. Этим будет схвачено ядро диалектики, но это требует пояснений и развития»[223]. Ленин поясняет и развивает эту суть диалектики на основе неразрывного единства теории и революционной практики, в применении к анализу важнейших этапов пролетарской борьбы. Познание внутренней противоречивости развития имело огромное значение для ленинского анализа развития русской революции, для его учения о перерастании буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую. Большевики рассматривали буржуазно-демократическую и социалистическую революцию «как два звена одной цепи, как единую и цельную картину размаха русской революции»[224]. Ленин и Сталин подчёркивают всё своеобразие российского «военно-феодального империализма», позволившего объединить историческое развитие буржуазно-демократической революции, направленной против царизма и проходившей под руководством и гегемонией пролетариата, с пролетарской революцией, бьющей по капитализму. «От революции демократической, — писал Ленин‚ — мы сейчас же начнём переходить и как раз в меру нашей силы, силы сознательного и организованного пролетариата, начнём переходить к социалистической революции. Мы стоим за непрерывную революцию. Мы не остановимся на полпути»[225].

Подчёркивая в противовес правым паникёрам (Каменев, Зиновьев) это единство буржуазно-демократической и социалистической революции в исторических условиях развития России, Ленин в то же время борется с троцкистским непониманием этапов и переходных ступеней в развитии революции, отношения пролетариата к крестьянству на различных этапах революции. «Завершив буржуазно-демократическую революцию вместе с крестьянством вообще, пролетариат России перешёл окончательно к революции социалистической‚ когда ему удалось расколоть деревню, присоединить к себе её пролетариев и полупролетариев, объединить их против кулаков и буржуазии, в том числе крестьянской буржуазии…»[226] Если бы революционный пролетариат не сумел учесть классового расслоения деревни, «тогда это было бы бланкистским искажением марксизма, тогда это было бы попыткой меньшинства навязать свою волю большинству, тогда это было бы теоретической нелепостью, непониманием того, что общекрестьянская революция есть ещё революция буржуазная и что без ряда переходов, переходных ступеней, сделать её социалистическою в отсталой стране нельзя»[227].

Закон единства противоположностей положен Лениным в основу анализа империализма как особой и новой ступени в развитии капитализма. Ленин вскрывает здесь единство общего и особого, общих закономерностей и противоречий капитализма и тех особенностей, которые привносятся империалистической стадией. Ленин показывает, что эти особые признаки империализма не только не отменяют, но ещё усиливают проявление общих капиталистических противоречий, что единство и переплетание монополии и конкуренции не только не уменьшают остроты капиталистических противоречий, но ещё более обостряют их, способствуют ещё углублению и обострению капиталистической конкуренции. Ленин и Сталин устанавливают, что диктатура пролетариата есть основной закон периода борьбы народившегося коммунизма с умирающим капитализмом. Ленин и Сталин вскрывают двойственный характер нэпа как политики, допускающей борьбу социалистических и капиталистических элементов и рассчитанной на победу социализма, «как двусторонний процесс развития капитализма и развития социализма, противоречивый процесс борьбы элементов социалистических с элементами капиталистическими, процесс преодоления элементов капиталистических элементами социалистическими»[228].

Тов. Сталин показывает, как обострение капиталистических противоречий в новую эпоху сопровождается возникновением нового противоречия, уже не внутрикапиталистического порядка, а противоречия между капитализмом в целом и страной строящегося социализма, как это последнее противоречие «вскрывает до корней все противоречия капитализма и собирает их в один узел, превращая их в вопрос жизни и смерти самих капиталистических порядков».

4.2. Закон перехода количества в качество и обратно

Другой закон материалистической диалектики — это закон перехода количества в качество и обратно. Для понимания процесса развития этот закон имеет важнейшее значение, ибо в этом законе диалектики находит своё выражение революционный скачкообразный переход от одного качества к другому.

Под качеством следует понимать определённость явлений, благодаря которой они отграничиваются друг от друга и которая делает их тем, что они есть. Научное исследование достигает успеха в том случае, если оно, изучая определённый объект, берёт его в его качественном своеобразии по сравнению с другими предметами. Определённость, характеризующая предмет, и есть качество. Качественное многообразие предметов объективной действительности объясняется наличием в окружающем мире различных форм движения материи. Всё существующее находится в виде определённой формы движения материи. Правда, отдельным вещам присуща не одна форма движения, а ряд их. Например человеческий организм заключает в себе формы движения материи, начиная от механической и кончая мышлением. Но для каждой специфической, определённой вещи характерна какая-либо одна из форм движения, играющая решающую, определяющую для неё роль. Следовательно когда мы говорим о качестве, то имеем в виду не независимое от объективного мира существование качеств, но самые предметы, явления, обладающие тем или иным качеством. Качество носит объективный характер; качественная определённость вещей в природе существует независимо от сознания. Мышление человека лишь отображает эту качественную определённость объективных процессов.

Благодаря своему качеству вещи отличаются, отграничиваются друг от друга. Граница эта, правда, не носит абсолютного характера, ибо абсолютно индивидуальных, абсолютно единичных предметов в природе не существует. Каждый предмет заключает в себе нечто общее со всеми другими предметами, с которыми он и находится всегда в неразрывной связи. Качественная определённость вещей не есть нечто постоянное, неизменное, как думали представители средневековой схоластики. Качественная определённость явлений действительности постоянно развивается, изменяется, усложняется.

Для того чтобы правильно понять категорию качества, необходимо рассмотреть вопрос о качестве и свойстве. Этот вопрос разбирает в своей «Науке логики» Гегель. Он пишет: «Качество есть свойство прежде всего и преимущественно в том смысле, поскольку оно обнаруживает себя во внешнем отношении как имманентное определение»[229]. Мысль Гегеля состоит здесь в том, что, в то время как качество выражает имманентную, т. е. внутренне присущую данному явлению, процессу или предмету определённость, свойство выражает эту определённость в отношении к другим предметам. Так например роза как цветок имеет определённые качества как один из видов растений, и это качество есть её определённость, отличающая её от всяких других растений. Эта её определённость выражается в целом ряде свойств — в запахе розы, в цвете и т. д.

Качество неразрывно связано с самим бытием вещи. Без того или иного свойства вещь ещё не теряет своей определённости, теряя же качество, вещь перестаёт быть тем, что она есть, она становится другою. Качественная определённость вещи получает своё выражение в специфической закономерности, определяющей характер её развития. Научное определение вещи приобретает содержательный характер только тогда, когда оно улавливает качественную определённость её.

Познание вещи однако не останавливается на одной качественной характеристике, оно схватывает также присущую исследуемому объекту количественную определённость. Что же такое количество? Обратимся сначала к тому, как определяет количество Гегель.

Он пишет: «Качество есть вообще тожественная с бытием, непосредственная определённость, в отличие от рассматриваемого после него количества, которое есть также определённость бытия, но уже не непосредственно тожественная с последним, а безразличная к бытию, внешняя ему определённость»[230].

Таким образом Гегель определяет количество как безразличную к бытию, внешнюю определённость. В этом определении зерно истины состоит в том, что изменения количества до поры до времени действительно внешни по отношению к качеству. Несмотря на изменения количества, качество остаётся тем же. Однако это всё только до определённого момента, когда дальнейшее изменение количества ведёт к изменению качества. В таком случае данная определённость не просто увеличивается или уменьшается, а, наоборот, в корне изменяется. Количественная определённость явлений так же, как и качественная, носит объективный характер. Понятие количества есть отображение в сознании тех количественных отношений, которые свойственны самим явлениям. Поэтому научное познание и должно схватывать, отображать реальную действительность не только в её качественном, но и в её количественном многообразии. Количественная определённость предмета не существует вне его качественной определённости, она всегда тесно связана с последней. Точно так же для определённого качества характерна и определённая специфическая мера количественных измерений.

Итак в природе нет просто качества и количества, есть вещи, обладающие и качественной и количественной определённостью. Количественная и качественная определённость предмета составляет неразрывное единство. Но это единство есть единство различных определённостей, единство противоположностей. Поэтому переход количества в качество и обратно представляет собою, по словам Ленина, пример взаимоперехода противоположностей. Определённое, присущее тем или иным вещам окружающего мира единство количества и качества составляют меру. Мера выражает собою специфическую качественную определённость предмета, которой присуща также специфическая количественная характеристика. Однако количественные изменения предметов происходят на основе определённого, им соответствующего качества. Качество к тому же ограничивает до поры до времени пределы количественных изменений предмета. Так например феодальный способ производства крайне ограничивал возможности роста производительных сил, материального богатства и весь уровень развития общества. Эти феодальные отношения были устранены в результате буржуазной революции, установившей капиталистический способ производства. В свою очередь и капитализм, сыграв прогрессивную роль в истории, превратился на империалистической стадии своего развития в крайнее препятствие для дальнейшего движения общества вперёд. Зато какие невиданные темпы развития всех сторон общественной жизни мы имеем в условиях диктатуры пролетариата и именно потому, что СССР представляет собою по типу производственных отношений новое качество!

Словом, свою основу и своё ограничение количественное изменение находит в качественной определённости предмета. В свою очередь количественное изменение предмета воздействует на качественную сторону его. Определённый предмет остаётся тем, чем он есть лишь до известного момента. Количественный процесс изменения, достигнув предельной для определённого качества и при данных определённых условиях грани, требует изменения качества, вызывает переход одного качество в другое. Одновременно этот переход есть и переход качество в количество, так как через уничтожение старого качества достигается теперь возможность нового количественного движения вперёд. При любых возможных условиях количественного роста в капиталистическом обществе невозможно осуществление социалистического типа производственных отношений. Зато в условиях диктатуры пролетариата создаётся новая социалистическая форма производственных отношений и даже простое сложение средств производства в коллективизированном сельском хозяйстве даёт несравненно больший количественный рост производства.

Закон перехода количества в качество, как и другие законы диалектики, был сформулирован Гегелем в его «Науке логики». Но у Гегеля этот закон получил идеалистическое выражение, как закон самодвижения категорий, и не закон объективного мира. Само собою понятно, что гегелевское идеалистическое понимание закона перехода количества в качество для нас абсолютно неприемлемо. Основоположники марксизма, доказав несостоятельность гегелевского понимания закона перехода количества в качество, вскрыли в нём рациональное зерно, дали ему глубоко материалистическое истолкование, как формулирует Энгельс. «Закон этот мы можем для своих целей выразить таким образом, что в природе могут происходить качественные изменения — точно определённым для каждого отдельного случая способом — лишь путём количественного прибавления, либо количественного убавления материи или движения (так называемой энергии).

Все качественные различия в природе основываются либо на различном химическом составе, либо на различных количествах или формах движения (энергии), либо — что имеет место почти всегда — на том и другом. Таким образом невозможно изменить качество какого-нибудь тела без прибавления или отнимания материи, либо движения, т. е. без количественного изменения этого тела»[231].

В подтверждение этой мысли Энгельс и в «Анти-Дюринге» и в «Диалектике природы» приводит целый ряд примеров, показывающих, как чисто количественное уменьшение или увеличение одних и тех же химических элементов превращается в качественное различие.

Энгельс, имея в виду закон перехода количества в качестве и обратно, указывает, что «открытый Гегелем закон природы празднует свои величайшие триумфы в области химии. Химию можно назвать наукой о качественных изменениях тел, происходящих под влиянием изменения количественного состава»[232]. Затем Энгельс приводит следующие примеры: кислород и озон. В молекулу кислорода соединяются два атома, а в молекулу озона — три, — получается новое тело, отличающееся своими свойствами от кислорода. «А что сказать, — пишет дальше Энгельс, — о различных пропорциях, в которых кислород соединяется с азотом или серой и из которых каждая даёт тело, качественно отличное от всех других тел! Как отличен веселящий газ (закись азота N₂O) от азотного ангидрида (двупятиокиси азота N₂O₅)! Первый — это газ, второй при обыкновенной температуре — твёрдое кристаллическое тело! А между тем всё отличие между ними по составу заключается в том, что во втором теле в пять раз больше кислорода, чем в первом, и между обоими заключаются ещё другие окиси азота (NO, N₂O₃, N₂O₇), которые все отличаются качественно от них обоих и друг от друга»[233].

Таковы примеры из химии, которые приводит Энгельс в качестве иллюстраций к закону перехода количества в качество. Энгельс считает, что этот закон имеет огромное значение для самих химических элементов. Открытая и разработанная Менделеевым периодическая система элементов показывает, что качество элементов и место их в системе обусловлено количеством их атомного веса.

Итак количественные изменения явлений носят до известного предела характер непрерывного роста одного и того же по своему качеству предмета. Предмет, изменяясь количественно в пределах одной и той же меры, не перестаёт быть тем, что он есть. Только на определённой ступени своего развития, при определённых исторических условиях предмет теряет своё качество, перестаёт существовать. Превращение одного качества в другое, в противоположность непрерывному количественному процессу изменения, происходит не постепенно, а скачком. Предмет, ставший новым качеством, проявляет лишь свои многоразличные свойства, стороны, остаётся по своему качеству тем же предметом до тех пор, пока борьба противоположных сторон не приведёт его к изменению качества. Скачок, перерыв непрерывного процесса и есть момент перехода одного качества в другое.

Одно лишь количественное непрерывное изменение явлений никогда не приводит к возникновению новых качеств. Признание только непрерывного изменения влечёт за собою отрицание возможности возникновения качественно новых вещей. А это и означало бы стоять на точке зрения неизменности вещей, которые, раз появившись, совершают движение по вечно неизменному кругу. Точно так же несостоятельным было бы и признание одного лишь качественного развития явлений. Одни лишь качественные переходы без соответствующего количественного изменения означали бы отсутствие исторической связи между различными фазами изменения явлений.

Диалектическая концепция развития в отличие от вульгарной теории эволюции признаёт скачкообразный, прерывистый характер изменения явлений окружающего нас мира. Скачок, переход одного качества в другое, подготовляется не сразу, а в процессе постепенного изменения вещи. И в этом постепенном изменении заключена с самого начала возможность перерыва, скачка, который наступит тотчас же, как только в достаточной степени созреют необходимые для каждого случая количественные изменения.

Закон перехода количества в качество и обратно вызывает особую ненависть со стороны врагов марксизма, всякого рода реформистов и оппортунистов, ибо этот закон в применении к явлениям общественной жизни означает признание необходимости революционного изменения общества, признание необходимости скачка при переходе от одной общественной формации к другой. Реформисты и социал-фашисты, выхолащивая революционное содержание марксизма, проводят ту точку зрения, что переход к социализму вовсе не обязателен через революцию, через диктатуру пролетариата, что простое количественное развитие демократии само собой приведёт общество к социализму. Гитлеровский фашизм воочию показал, куда ведёт развитие буржуазной демократии, и всю ценность социал-фашистских «теоретических» измышлении по вопросу о «постепенной реформе» капиталистического общества.

В советских условиях учение материалистической диалектики о качестве и количестве подвергается ревизии со стороны механистов и со стороны меньшевиствующих идеалистов.

Сторонники механистического мировоззрения объясняют «всякие изменения из изменений места, все качественные различия из количественных и не замечают, что отношение между качеством и количеством взаимно, что качество также переходит в количество, как количество в качество, что здесь имеется взаимодействие»[234].

Давая блестящее опровержение механистического мировоззрения, Энгельс показывает, что если мы будем «сводить все различия и изменения качества к количественным различиям и изменениям, к механическим перемещениям, то мы с необходимостью приходим к тому положению, что вся материя состоит из тожественных мельчайших частиц и что все качественные различия химических элементов материи вызываются количественными различиями в числе и пространственной группировке этих мельчайших частиц при их объединения в атомы»[235]. Но в таком случае возникает вопрос, где причина того многообразия, той многокачественности, которую мы наблюдаем в природе? На этот вопрос, не попадая в болото безотрадной метафизики, механисты не могут ответить. Так например современные механисты отрицают качественное своеобразие всех форм движения, сводя их к механическому движению и объясняя последним положительно все явления окружающей нас действительности.

Отрицание механистами того, что качества носят объективный характер, влечёт за собою как своё неизбежное следствие отрицание скачкообразного развития явлений. В самом деле, если предметы окружающего мира определимы только с количественной стороны, то их развитие может состоять исключительно в количественном увеличении или уменьшении, но не в превращении одного качества в другое, как учит диалектическая концепция развития. Поэтому механисты и являются реставраторами давно изжившей себя, а следовательно и реакционной теперь вульгарной эволюционной теории, сводящей развитие к увеличению или уменьшению и отрицающей скачки.

Вульгарная теория эволюции, отрицающая скачкообразный характер развития и превращение одного качества в другое, является теоретической основой ревизионизма. Отец ревизионизма Бернштейн, в своё время исходя из этой теории, проповедывал притупление классовых противоречий между буржуазией и пролетариатом, отрицал неизбежность крушения капитализма и необходимость пролетарской революции. Современные социал-фашисты аргументируют свою тактику вульгарной теорией эволюции, выдвигая её против учения о пролетарской революции. В условиях диктатуры пролетариата вульгарная концепция эволюции является методологической предпосылкой правооппортунистической теории затухания классовой борьбы и врастания кулака в социализм. Реакционные взгляды современных механистов дают философское обоснование правооппортунистическим выводам.

В противоположность механистам, меньшевиствующие идеалисты признают на словах единство качества и количества и объективный характер качества. Однако эти категории, как и все другие, они превращают в абстрактные формулы и чисто логические категории, оторванные от действительного мира. В оторванности общих категорий качества и количества от их конкретного, материального содержания состоит идеалистическое понимание закона перехода количества в качество и обратно. Придавая понятиям качества и количества самодовлеющее значение, меньшевиствующие идеалисты выводят чисто логическим путём переходы количества в качество и обратно, считая возможным рассматривать любые конкретные случаи перехода, независимо от условий, времени и места.

4.3. Закон отрицания отрицания

Закон отрицания отрицания представляет собой один из весьма общих и широко действующих законов диалектики и вместе с тем конкретизацию её основного закона — единства противоположностей. У Гегеля отрицание отрицания фигурирует в качестве основного закона при построении всей его философской системы. В материалистической диалектике отрицание отрицания имеет настолько важное и общее значение в развитии природы, человеческого общества и мышления, что Энгельс относит его — вместе с законом единства противоположностей и законом перехода количества в качество и обратно — к наиболее общим законам диалектики.

Дальнейшее развитие марксистского понимания закона отрицания отрицания и его значения для материалистической диалектики даёт нам Ленин в своей яркой характеристике диалектического учения о развитии: «Развитие, — говорит он, — как бы повторяющее пройденные уже ступени, но повторяющее их иначе, на более высокой базе („отрицание отрицания“), развитие, так сказать, по спирали, а не по прямой линии»[236]. В другом месте, перечисляя элементы диалектики, Ленин также указывает: «повторение в высшей стадии известных черт, свойств etc. низшей и возврат якобы к старому (отрицание отрицания)»[237].

Единство противоположностей, их взаимопроникновение и их борьба вскрывают источник самодвижения, развития, его внутренние движущие силы, внутренние импульсы к развитию, даваемые противоречием. Закон перехода количества в качество раскрывает самый процесс развития, его качественно своеобразные ступени, скачкообразный, революционный ход этого развития — с перерывами постепенности и неразрывной взаимозависимостью качества и количества. «Отрицание отрицания» углубляет дальше наше понимание процесса развития. Говоря об отрицании отрицания в развитии, материалистическая диалектика подчёркивает, что в развитии соблюдается определённая последовательность, движение через различные ступени, стадии, этапы. Ход развития при этом не прямолинейный, но зигзагообразный, противоречивый, и при переходе от одной стадии к другой неизбежны крутые повороты, так что развитие внутренних противоречий предмета или явления приводит на каждой следующей ступени к переходу их в свою противоположность.

В этом противоречивом развитии каждая низшая стадия развития сама подготовляет условие своего самоотрицания‚ своего перехода к противоположной, новой, более высокой ступени; это отрицание — преодоление каждой последующей стадии предыдущей — создаёт внутреннюю связь между обеими стадиями, обозначает сохранение на новой ступени положительных результатов предшествовавшего развития.

При переходе в новую противоположность, к следующей, третьей ступени, развитие как бы повторяет известные черты и свойства низшей, первой стадии, якобы возвращается к исходному пункту процесса, но при этом обогащает его результатами последующего развития, воспроизводит эти повторные черты на более высокой основе, и весь процесс развития в целом протекает сходящимися и расходящимися кругами — по спирали. Поскольку каждая вторая ступень развития есть отрицание первой ступени, а новая, третья, стадия в свою очередь «отрицает» вторую ступень, всё развитие предстаёт как отрицание отрицания. Таково, коротко говоря, то богатое содержание, которое марксизм-ленинизм вкладывает в понятие отрицания отрицания.

Нередко приходится сталкиваться с неправильным представлением, когда в отрицании отрицания видят редкий случай развития и с трудом подыскивают его примеры. Между тем, как отмечает Энгельс, отрицание отрицания весьма общий и широко действующий закон развития природы, общества и человеческого мышления, закон, присущий каждому процессу развития. Зерно, приводит известный пример Энгельс, брошенное в землю, при нормальных условиях своего развития превращается в своё отрицание — в колос, который, вновь воспроизводя зёрна, в большем количестве и порой качественно улучшенные, обозначает как бы возврат к исходному пункту. Но ведь подобным же образом совершается развитие дерева, любого растения, любого насекомого, любого растительного и животного организма. Рост человека и его половое созревание, беременность женщины, новые роды и развитие нового человека, подчинённые определённым законам наследственности‚ — разве во всех этих явлениях нельзя усмотреть проявление того же великого и всеобщего закона отрицания старого и возникновение из этого старого нового, затем нового отрицания, воспроизводящего в том или ином отношении известные черты старого на качественно более высокой основе? Энгельс справедливо указывал, что отрицание отрицания имеет место и в неорганической природе, например в процессах развития земной коры и т. д.

Закон отрицания отрицания получает своё выражение и в развитии человеческого общества. Маркс и Энгельс рассматривают под этим углом зрения историческую подготовку социалистического общества, видя в нём продукт всего прошлого — «отрицаемого» и «преодолеваемого» исторического развития. Таково историческое развитие собственности — переход от первобытной общинной собственности на землю к частной земельной собственности — и — новое отрицание этой последней — общественной собственности на землю при социализме; таков переход от родовой собственности путём объединения родов к античной «коллективной частной собственности», а затем к собственности индивидуальной, после чего начинается вновь концентрация частной собственности.

В развитии через отрицание отрицания резюмировал Маркс в «Капитале» основную историческую «тенденцию капиталистического накопления». Маркс показывает, как мелкое производство и частная собственность, основанные на собственном труде, сами подготовляют условия своего отрицания, своего уничтожения. Экспроприация непосредственных производителей есть «превращение индивидуальных и раздроблённых орудий производства общественно-концентрированные»‚ но принадлежащие капиталисту. Вместе с победой капиталистического способа производства дальнейшее обобществление труда и средств производства принимает иную форму. Сами имманентные законы капиталистического способа производства — путём концентрации капиталов, развития кооперативной формы процесса труда и превращения средств производства в такие, которые могут быть употреблены только общественно, вызывая рост нищеты, эксплоатации и возмущения постоянно растущего рабочего класса, обучаемого, объединяемого и организуемого самим механизмом капиталистического процесса производства, — подготовляют новое отрицание: экспроприацию экспроприаторов, уничтожение капитализма. При социализме общественная собственность на средства производства гармонически сочетается с индивидуальной собственностью на средства потребления.

Наконец и в сфере человеческого мышления нетрудно подметить те же ступени развития. Ленин изображал ход развития философской мысли в виде «кругов», причём указывал, что дело здесь не в строго хронологической последовательности, но в выявлении основных линий развития мышления: материализм Гольбаха, отрицание возможности познания у Юма — Канта, отрицание этого отрицания в идеалистической диалектике Гегеля: идеалистическая диалектика Гегеля, возвращение к метафизическому материализму у Фейербаха, отрицание отрицания в материалистической диалектике Маркса, как бы «повторяющей» диалектику Гегеля, но и перерабатывающей и обогащающей её материалистическим содержанием. Такого же рода развитие показывает Энгельс в «Анти-Дюринге». Древнегреческая наивная диалектика представляет собою как бы первую ступень, которая затем отрицается получившим в последующий период распространение метафизическим материализмом. Но и метафизический материализм также отрицается. Современная материалистическая диалектика представляет собой такую форму материализма, которая удерживает всё положительное‚ что было в предыдущем развитии, но в превзойдённом виде. И здесь тот же ритм развития — предыдущая ступень так или иначе подготовляет переход к противоположной стороне и затем к новому отрицанию, как бы возврату к исходному пункту, но на более высокой основе.

Совершенно очевидна связь этого закона диалектики с законом единства противоположностей. В каждом случае единства противоположностей мы можем среди противоречивых тенденций, характеризующих явление, выделить положительный момент, утверждающий данное явление, способствующий сохранению временного, условного единства его противоположностей, и другой момент — отрицательный, развитие которого ведёт к борьбе противоположностей, к преодолению данной формы, к разрешению противоречия. В зерне помимо образующего его питательного вещества содержится зародыш будущего растения, которое усваивает по мере роста это питательное вещество; в частной собственности мелкого товаропроизводителя уже заложено начало будущей капиталистической собственности — своего отрицания. Отрицательный момент развития находится во внутренней связи с положительным моментом. Старое положительное содержание развивающегося предмета не отвергается зря, не уничтожается целиком в процессе его отрицания: оно служит и предпосылкой и тем материалом, который надлежит переработать и усвоить новому этапу развития, использовав всё в нём ценное и жизнеспособное, движущее вперёд.

Отрицание в диалектике, как мы уже знаем, отнюдь не есть голое, зряшное, пустое отрицание. Диалектическое отрицание не есть также подвергающее всё сомнению и ни на чём конкретном не основывающееся, скептическое отрицание, характерное для субъективизма, релятивизма, софистики и эклектики. Отрицание есть преодоление или, как выражается Гегель, снятие прежней, старой ступени развития, т. е. отрицание её с удержанием всего положительного, созданного прежним развитием. Отрицание — это движущий момент развития; оно есть то «зло», которое, по словам Маркса, «ведёт вперёд». Но тем самым положительное содержание данного явления, которое отрицается в дальнейшем развитии, не только само подготовляет своё отрицание, но в известном смысле оно сохраняется в отрицательном, преодолевается, перерабатывается им, переходит в своём отрицании на более высокую ступень.

В отрицании таким образом нет ни грана субъективизма или голого скептицизма. Отрицание — определённый момент, этап объективного развития, требующий определённых ответов и определённых действий.

Подчёркивая единство, связь отрицательного с положительным, нахождение этого положительного в отрицательном, Ленин писал: «Не голое отрицание, не зряшное отрицание, не скептическое отрицание, колебание, сомнение характерно и существенно в диалектике, которая несомненно содержит в себе элемент отрицания и притом как важнейший свой элемент, — нет, а отрицание как момент связи, как момент развития, с удержанием положительного, т. е. без всяких колебаний, без всякой эклектики»[238].

Развитие через отрицание есть лишь иное выражение развития через взаимопроникновение и борьбу противоположностей; отрицание отрицания есть дальнейшая конкретизация того же закона в ряде стадий этого развития.

Если переход количества в качество объясняет нам возникновение новых качеств, то отрицание отрицания показывает, как это новое качество путём самоотрицания возникает из старого качества, вскрывает внутреннюю связь между новым и старым как последовательными ступенями развития. Лишь сознательное применение всех законов диалектики полностью раскрывает перед нами проблему нового, проблему развития, проблему революции.

Резюмируя процесс развития в формуле «отрицание отрицания», материалистическая диалектика выделяет в нем три важнейших ступени, исходный пункт, ступень отрицания и третью, более высокую ступень возврата к исходному пункту — отрицания отрицания. Однако было бы ошибочно полагать, что этой ступенью отрицания заканчивается процесс развития: развитие не знает границ, отрицание отрицания не только завершает ход предыдущего развития, но в свою очередь служит исходным пунктом для дальнейшего развития, для появления новых противоречий, для новых «отрицаний».

Эта внешняя форма трёх ступеней развития, с возвращением к исходному пункту, была давно подмечена рядом мыслителей. Идея развития по трём последовательным ступеням получила своё отражение ещё в древней мистически-религиозной философии, у так называемых неоплатоников. Позже о развитии «кругами» учил гениальный Дж. Вико. Как отмечает Ленин, «и астрономическое и механическое (на земле) движение и жизнь растений, и животных и человека — всё это вбивало человечеству в головы не только идею движения, но именно движения с возвратами к исходным пунктам, т. е. диалектического движения»[239]. Гегель дал ей выражение в своей знаменитой «триаде» — тезис (положение), антитезис (противоположение), синтез (единство) — одновременно отрицание и сохранение обоих положений. В форме «триады» по Гегелю совершается саморазвитие духа, саморазвитие каждой логической категории. Гегель чисто мыслительным путём преодолевает, «снимает», в соответствии с этой триадической схемой, противоречия понятий, не достигая однако подлинного разрешения реальных противоречий объективного мира. Логические ступени «триады», «отрицающие» одна другую, связаны у Гегеля искусственными логическими переходами, не отражающими действительной материальной, естественно-исторической и общественно-исторической связи.

Ревизионисты всех толков издавна обвиняют марксистскую диалектику в том, что она якобы подчиняет реальное развитие надуманной схеме гегелевской «триады»: критики утверждают, что таким чисто схоластическим путём, без всяких иных доказательств марксизм якобы стремится обосновать противоречивый ход исторического развития и неизбежность революции. С таким обвинением по адресу марксова «Капитала», его знаменитой главы о законе капиталистического накопления, выступил ещё механист Дюринг; эту клевету на марксизм повторяли потом русские народники типа Н. Михайловского и др.

Энгельс дал в своей критике Дюринга блестящий ответ на все подобные обвинения. Энгельс подчеркнул, что Маркс ничего не доказывает с помощью отрицания отрицания, но лишь резюмирует, подытоживает в этой общей диалектической формулировке долгое и внимательное изучение им подлинного, конкретного, исторического процесса развития капитализма и его исторических тенденций, получивших своё отображение во всём огромном материале «Капитала». Лишь в результате конкретного исторического изучения, подкреплённого огромным фактическим материалом, Маркс характеризует дополнительно этот процесс как происходящий по определённому диалектическому закону. Охватывая самые разнообразные явления одной всеобщей формулой отрицания отрицания, — указывал Энгельс, — мы этим ещё ничего не говорим об особенностях каждого отдельного процесса развития. Между тем отрицать нужно не зря, но так, чтобы и первым и вторым «отрицаниями» выразить процесс действительного развития: «способ отрицания определяется… во-первых, общей, а во-вторых, особенной природой данного процесса»[240]. Только конкретное, всестороннее изучение каждого отдельного случая развития на фактическом материале может дать настолько глубокое понимание всех особенностей и противоречивых ступеней этого процесса, что это развитие в том или ином особом отношении становится возможным охарактеризовать как происходящее по общему закону отрицания отрицания.

Ленин также решительно отвергает обвинение народниками марксистов в сведении доказательств к гегелевским «триадам» и «непререкаемой» диалектической схеме. Ленин разъясняет Михайловскому, что самый термин «отрицание отрицания» у Маркса и Энгельса есть лишь «способ выражения», указывающий на историческое происхождение материалистической диалектики, имевший одним из своих источников диалектику Гегеля. По словам Ленина, Маркс «единственным критерием теории признавал верность её с действительностью». Если же… при этом иногда оказывалось, что развитие какого-нибудь общественного явления подпадало под гегелевскую схему: положение, отрицание — отрицание отрицания, то ничего тут нет удивительного, потому что в природе это вообще не редкость»[241]. Только при гегелевском идеалистическом понимании развития, при котором развитие действительности подчинено развитию идеи, можно толковать о значении «триад», о «непререкаемости» диалектического процесса. В марксистской же диалектике «для триад не остаётся и другого места как роль крышки и шелухи»[242]. Суть закона отрицания отрицания не во внешней форме «триад», а в конкретном изучении внутренних особенностей процесса, неизбежно приводящих развитие к крутым поворотам, подготовляющих его «самоотрицание», в изучении последовательных ступеней развития нового из старого‚ в усвоении и переработке старого на новой, более высокой ступени.

И значительно позже Ленин доказывал т. Бухарину, злоупотреблявшему словом «диалектическое отрицание», что «нельзя употреблять его, не доказав сначала фактами осторожно»[243]. В то же время Ленин подымает на новую ступень марксистское понимание отрицания отрицания, формулируя его связь с законом единства противоположностей, подчеркнув как характерную черту диалектического развития последовательность неизбежных этапов развития, ход развития «кругами», по спирали, с неизбежными поворотами, с возвратами как бы к исходному пункту, выявив противоречивый путь развития нового из старого и связь нового со старым в этом развитии.

Изучая процесс развития нашей партии и партийной борьбы в частности на анализе материалов II съезда партии, Ленин показал, что развитие партийной борьбы подчинено тому же закону отрицания отрицания и идёт путём противоречий: меньшинство на съезде становится большинством, большинство — меньшинством; исходный пункт идейной борьбы по поводу 1-го параграфа устава отрицается, уступая место непринципиальным вопросам, а затем начинается отрицание отрицания, возвращение к исходному пункту идейной борьбы; но «тезис» уже обогатился всеми результатами «антитезиса» и превратился в высший «синтез», когда с правильной или неправильной позицией по 1-му пункту уже связываются две разных системы взглядов, выявляются революционное и оппортунистическое крыло партии. «Одним словом, — писал Ленин, — не только овёс растёт но Гегелю, но и русские социал-демократы воюют между собой тоже по Гегелю»[244].

Однако это признание противоречивости развития партийной борьбы отнюдь не должно оправдывать софистику, эклектизм, зигзаги и личные ошибки политических деятелей: «Истинная диалектика не оправдывает личные ошибки, а изучает неизбежные повороты, доказывая их неизбежность на основании детальнейшего изучения развития во всей его конкретности»[245].

Пути развития партийной борьбы через противоречия с особой яркостью обозначались в переходный период. Борьба с антибольшевистской, меньшевистской, позицией Каменева и Зиновьева накануне и в период Октября, борьба с «левыми» коммунистами после победы пролетарской революции в период Бреста, сосредоточение огня «налево» против троцкизма в восстановительный период, затем превращение правого оппортунизма в главную опасность в эпоху социалистической реконструкции, далее «синтез» правых и левых в «право-левом» блоке и т. д. Тов. Сталин развивает далее ленинское учение о противоречивости процесса развития и последовательности проходимых ступеней, о противоречивых путях развития советского государства, национальных форм и интернационального содержания культуры и т. д.

Механисты чисто внешне поняли отрицание отрицания, восприняв его как гегелевскую «триаду», наполнив иным, механистическим содержанием: так т. Бухарин свёл отрицание отрицания к «нарушению равновесия» и затем к новому «восстановлению» этого равновесия, в зависимости от условий внешней среды.

Меньшевиствующие идеалисты подменили отрицание отрицания эклектическим синтезом, соединением кусочков старого: диалектический материализм, по Деборину, есть синтез диалектики Гегеля и материализма Фейербаха. С точки зрения правого оппортунизма вся переходная эпоха есть восстановление равновесия, нарушенного Октябрьской революцией; неудивительно, что всё развитие, по Бухарину, совершается в порядке плавной эволюции, без классовых противоречий, без надобности в укреплении диктатуры пролетариата. Троцкисты и «левые» оппортунисты совершали логические «прыжки» через необходимые стадии развития.

Ни правые, ни «левые» не поняли нового в строе социалистических производственных отношений, противоречивых путей его развития, роли старого в отношении к новому в развитии пролетарской революции.

4.4. Сущность, явление, содержание, форма

Нами выяснены в предыдущих главах основные законы материалистической диалектики. Однако ими отнюдь не исчерпывается материалистическая диалектика как наука. Необходимо выяснить, почему научное познание объективного мира состоит в познании закономерностей его развития; необходимо показать, как в законах особых форм движения и развития этого объективного мира раскрывается сущность явлений и процессов, происходящих в нём. В связи с этим мы должны остановиться на таких важных категориях диалектики, как явление и сущность.

Практика общественного человека, преобразующая мир, является той основой, на которой развивается наше познание внутренних связей явлений, не ограничиваясь их внешней видимостью.

Задача научного познания — проникнуть в глубь вещей, выявить их внутренние связи‚ скрытые их внешней, непосредственной видимостью, углубить этим путём наше познание качества вещей, вскрыть за явлениями действительности их тождество и различие, обнаружить наиболее общее и важное в них — их основу, их сущность, необходимую закономерную связь явлений. Историческая практика общественного человека, практика материального производства и классовой борьбы порождает и закрепляет основные категории научного познания — сущность, закономерность, причинность и т. д.

Наиболее общее и основное понятие научного познания, указывающее на проникновение познания в глубь вещей, — это понятие их внутренней связи, их сущности, которой противопоставляются непосредственные явления.

Понятие внутренней связи, закономерности явлений, их сущности, скрытой за непосредственными явлениями, появляется уже на ранних ступенях истории человеческого мышления, но лишь постепенно получает своё материалистическое содержание. Уже животным, как отмечает Энгельс, свойственны зародыши абстракции (представление о роде) и анализа (разбивание орехов). Процесс труда, выделяющий человеческое общество из природы, приводит человека к господству над природой, к умению «постигать и правильно применять её законы», развивает в нём способность «предвидеть… и регулировать… последствия… обычных производительных процессов»[246]. Энгельс на примере учения о теплоте показывает, как медленно развивается познание внутренних связей и закономерностей, захватывая многие века и тысячелетия. Уже древнегреческие философы (элеаты) стремились найти сущность всех вещей. Понятие сущности приобретает метафизический характер в средние века (учение о неизменных «сущностях» вещей, «стихиях» и т. д.). Лишь вместе с успехами физики и химическим анализом укрепляется материалистический взгляд на сущность вещей. Кант, как мы уже видели, обратил сущность вещей в мир непознаваемых «вещей в себе», который у него оторван от мира явлений. Этот метафизический разрыв между сущностью и явлением вещей, проводимый философией Канта, подвергся самой жестокой критике со стороны Гегеля. Гегель преодолевает старое, метафизическое воззрение на сущность, как на что-то потустороннее, неизменное, неподвижное‚ принципиально отгороженное от мира видимых явлений. Гегель устанавливает относительный характер понятия «сущности», её тесную взаимозависимость с миром явлений, с внешне противоположной ей «видимостью»: внутренняя сущность вещей, — указывает Гегель, — обнаруживает себя только в явлениях. Отсюда вытекает важность изучения явлений для понимания самой сущности вещей.

Но понятие «сущности» получило у Гегеля чисто идеалистическое развитие: посредством логического развития сущность как бы конструирует свою «действительность». Подлинно глубокий, материалистический смысл понятие сущности получает только в материалистической диалектике, на основе исследования Марксом и Энгельсом сущности общественной жизни, в процессе развития классовой борьбы пролетариата. Маркс отнюдь не игнорирует «сущности», как это склонны делать некоторые вульгарные материалисты и ползучие эмпирики. «Если бы — говорит он, — форма проявления и сущность вещей непосредственно совпадали, то всякая наука была бы излишня»[247]. «Диалектика‚ — замечает Ленин, — требует всестороннего исследования данного общественного явления в его развитии и сведения внешнего, кажущегося к коренным движущим силам, к развитию производительных сил и к классовой борьбе»[248]. В то же время Ленин подчёркивает единство сущности и явления, их переход одного в другое. «Мы видим, — даёт материалистическую характеристику Ленин, — переход, перелив одного в другого: сущность является. Явление существенно. Мысль человека бесконечно углубляется от явления к сущности, от сущности первого, так сказать, порядка к сущности второго порядка и т. д. без конца»[249].

У Маркса, Энгельса, Ленина мы имеем противопоставление внутренней связи вещей их непосредственной «видимости», и в то же время признание единства сущности и явления, внутреннего и внешнего. Сущность не вне явлений, она в них самих, хотя далеко не всегда эта сущность вещей выступает в явлениях целиком и непосредственно. Сущность явлений — это их отношение, их внутренняя связь, это — проникающая явления закономерность, целостное единство данной совокупности явлений. «Человеческая сущность, — критикует Маркс абстрактное воззрение Фейербаха, — не есть абстракт, присущий отдельному индивидууму. В своей действительности она есть совокупность общественных отношений»[250].

«Капитал» Маркса раскрывает перед нами всё огромное научное значение категории «сущности». Исследуя сущность капиталистического производства, Маркс начинает своё исследование с непосредственного бытия, с товара. Анализ товара как общественного отношения, анализ логический и исторический, проверяемый фактами и практикой, обнаруживает в товаре единство потребительной стоимости и стоимости, единство непосредственного явления и сущности; анализ вскрывает в различных товарах то их общее единство, благодаря которому различные товары представляются качественно одинаковыми, — стоимость‚ мерилом которой является общественно-необходимый труд. «Труд, — говорит Маркс‚ — есть то, в чём различные товары являются одинаковыми, их единство, их сущность, внутренняя основа их стоимости»[251]. Различные вещи, — указывает он, — «должны рассматриваться как соответственные воплощения, выражения одного и того же общего единства, элемента, который совершенно отличен от их натурального существования или явления»[252]. Маркс прослеживает это единство сущности и явления на таких экономических категориях, как цена и стоимость, цена, спрос и предложение, как заработная плата и цена рабочей силы и т. д.

Такую же важную роль играет категория сущности у Маркса при анализе прибавочной стоимости. Анализируя прибавочную стоимость и распадение её на части, Маркс указывает, что она принимает особые формы, независимые друг от друга и регулируемые различными законами. Поэтому «их общее единство — прибавочная стоимость, — а потому и природа этого общего единства — становится всё более и более неузнаваемым, оно не выступает в явлении, а только должно быть открыто, как скрытая мистерия»[253].

Рассматривая превращение нормы прибавочной стоимости в норму прибыли, Маркс отмечает, что «исходным пунктом исторически была норма прибыли. Прибавочная стоимость и норма прибавочной стоимости представляют, относительно, нечто невидимое, требующее раскрытия существенное, между тем как норма прибыли, а потому и такая форма прибавочной стоимости как прибыль обнаруживаются на поверхности явлении»[254]. «Прибыль есть форма проявления прибавочной стоимости, причём последнюю лишь посредством анализа удаётся вылупить из первой»[255].

Не меньшее значение имеет понятие сущности при марксистском анализе классовых производственных отношений. Так например ссылаясь на то обстоятельство, что в последней незаконченной главе «Капитала» Маркс говорит о «трёх больших общественных классах»[256] — землевладельцах‚ капиталистах и рабочих, — соответственно получающих ренту, прибыль и зарплату, некоторые авторы считают все эти три класса основными классами буржуазного общества, неразрывно связанными с капиталистическим способом производства. Разумеется землевладельцы играют весьма важную роль в развитии капитализма: как указывает Маркс, крупные земельные собственники выступают как олицетворение одного из существеннейших условий производства, земли; кроме того образование крупной земельной собственности является исторической предпосылкой капитализма, нуждающегося в экспроприации условий труда у мелких землевладельцев и в образовании класса наёмных рабочих. И тем не менее класс крупных землевладельцев мы должны рассматривать как явление производное, не вытекающее из сущности капиталистического способа производства. «Капиталист и наёмный рабочий — единственные деятели и факторы производства, отношение и противопоставление друг другу которых вытекает из сущности капиталистического способа производства»[257]. Капитализм возможен и при том условии, если земля принадлежит, скажем, капиталистическому государству, лишь бы только она не принадлежала рабочему классу. Поэтому Маркс считает «основанное на сущности капиталистического способа производства — и в отличие от феодального, античного и т. д. — сведение классов, непосредственно участвующих в производстве… к капиталистам и наёмным рабочим, с исключением землевладельца, который приходит только post factum благодаря отношениям собственности на силы природы, не выросшим из капиталистического способа производства, а унаследованным»… «адекватным теоретическим выражением капиталистического способа производства»[258]. Исходя из этой сущности капитализма, мы однако необходимо должны притти к рассмотрению и той важной роли, которую в конкретно-исторических условиях развития капитализма, в капиталистической действительности играет класс землевладельцев, как третий большой класс буржуазного общества.

Понятие «сущности» получает своё дальнейшее развитие в работах Ленина и Сталина. В борьбе с Троцким и Бухариным по вопросу о профсоюзах, где Ленин даёт краткую характеристику диалектической логики, он требует от нас «изучать: во-первых, — сущность разногласий, и, во-вторых, — развитие партийной борьбы. Необходимо и то и другое, — говорил Ленин, — ибо сущность разногласий развёртывается, разъясняется, конкретизируется (а сплошь да рядом и видоизменяется) в ходе борьбы»[259].

Ленин развивает дальше учение марксизма о сущности, уделяя особое внимание развитию сущности и её конкретизации, выясняя связь сущности с конкретными явлениями, с кажимостью, с несущественным — их соотношение, их единство. Кант не только оторвал мир явлений от мира «вещей в себе», но одновременно превратил кажимость явлений действительности в нечто чисто субъективное. Подвергнув острой критике субъективизм Канта, Гегель подчеркнул объективное значение кажимости, видимости непосредственно данного мира явлений. Он показал, что кажимость вещи есть проявление самой вещи, её сущности в одном из моментов её движения, что кажимость, видимость вещей есть особое выражение, проявление самой их сущности. Гегель показал, что внутренняя сущность вещей не есть нечто неподвижное, оторванное от мира явлений, что кажимость, видимость вещей не есть «ничто» в смысле объективно несуществующего, как это думают кантианцы. Кажущееся, видимое — это несущественные стороны вещи, «ничто», но и эти несущественные моменты одновременно отражают определённый момент в движении самой объективной сущности вещи. Но идеалист Гегель видит в движении от сущности к видимости чисто логическое движение — «от ничто к ничто». Ленин исправляет здесь идеалиста Гегеля, указывая, что движение даже к исчезающему «несущественному» есть всегда движение «от чего-нибудь», подчёркивая при этом материалистический характер понятия сущности и её связь с конкретным миром явлений, с «несущественным». «Несущественное, кажущееся, поверхностное чаще исчезает, — комментирует и исправляет Ленин Гегеля, — не так „плотно“ держится, не так „крепко сидит“, как „сущность“. Например: движение реки — пена сверху и глубокие течения внизу. Но и пена есть выражение сущности»[260].

Не только сущность, но и всё несущественное имеет объективное значение: сущность выражает общее единство, необходимую внутреннюю связь вещей, а всё несущественное, отбрасываемое нами при анализе сущности, — это отдельные факты, единичное, случайное, внешнее существование вещей. Но и внешнее существование каждого единичного объекта также имеет свою основу во внутренней сущности, во внутренних связях, закономерностях данного предмета. С другой стороны, общее существует только в отдельном, в единичном, так и сущность вещей нельзя представить себе вне самих вещей, вне единства сущности и её проявлений, вне опосредствований этой сущности, т. е. вне осуществления её в реальной действительности. Сущность того или иного явления нужно изучать во всех связях предмета, в его развитии, на конкретных ступенях этого развития, в процессе борьбы, которая ведётся за ход его развития.

В целом ряде выступлений Ленина в связи с развитием революции 1917 г. можно проследить этот единственно правильный подход к изучению классовой сущности исторических явлений. Так в «Письмах о тактике», критикуя позицию Каменева, Ленин отмечает, что старые большевистские формулы о революционно-демократической диктатуре пролетариата и крестьянства в общем подтверждены историей, но конкретное их осуществление в действительности получилось более сложным. Февральская революция означала переход власти к буржуазии. Однако при этом народилось и существовало побочное правительство в лице советов рабочих и солдатских депутатов, добровольно отдающих свою власть буржуазии. Уже в апреле 1917 г. начинается возмущение обманутых оборончеством народных масс, и в этом «суть кризиса, который надо строго отличать от мнений, предположений отдельных лиц и партий». Далее Ленин анализирует суть манёвра буржуазии, заключающегося в том, чтобы превратить меньшевиков и эсеров в придаток при буржуазном правительстве. В связи с этим он вскрывает классовую сущность борьбы кадетов и меньшевиков против большевистской партии. Ленин выясняет суть классовой позиции мелкой буржуазии, стремящейся занять «среднюю линию» в классовой борьбе. Каковы бы ни были внешние формы, суть заключается во взаимоотношениях классов.

Во время июльских событий Ленин выясняет видоизменение сущности лозунга «вся власть советам», а также сущность тех условий, которые в предшествующий период делали возможным мирный путь развития революции. «Суть дела состоит в том, что власть нельзя уже сейчас мирно взять»[261], власть на деле перешла в руки военной шайки; нельзя принимать обманчивую внешность правительства Керенского за сущность и не видеть его бонапартистской сущности. Ленин доказывает Каутскому и К°, что «экономическая сущность капиталистической эксплоатации нисколько не затрагивается заменой монархических форм правления республиканско-демократическими»… и т. д. и т. д.

С такой же чёткостью выясняет Ленин классовую сущность учения Маркса о государстве и коренное отличие пролетарского государства от буржуазного: «Сущность учения Маркса о государстве усвоена только тем, кто понял, что диктатура одного класса является необходимой не только для всякого классового общества вообще, не только для пролетариата, свергнувшего буржуазию, но и для целого исторического периода, отделяющего капитализм от „общества без классов“, от коммунизма. Формы буржуазных государств чрезвычайно разнообразны, но суть их одна: все эти государства являются так или иначе, но в последнем счёте обязательно диктатурой буржуазии. Переход от капитализма к коммунизму конечно не может не дать громадного обилия и разнообразия политических форм, но сущность будет при этом неизбежно одна: диктатура пролетариата»[262]. Так же отчётливо характеризует Ленин главную сущность диктатуры пролетариата: «Главная сущность её в организованности и дисциплинированности передового отряда трудящихся, его авангарда, его единственного руководителя, пролетариата»[263].

Глубокий анализ сущности Октябрьской революции и сущности диктатуры пролетариата мы находим у т. Сталина. Сущность Октябрьской революции т. Сталин видит в двух её особенностях: во-первых, в том, что диктатура пролетариата родилась у нас из власти, возникшей на основе союза пролетарских и трудящихся масс крестьянства при руководстве со стороны пролетариата; во-вторых, в том, что диктатура пролетариата утвердилась у нас как результат победы социализма в одной стране, капиталистически мало развитой, при сохранении капитализма в капиталистически более развитых странах. Есть существенная, принципиальная разница между диктатурой буржуазии, т. е. диктатурой эксплоатирующего меньшинства над эксплоатируемым большинством, и диктатурой пролетариата, т. е. диктатурой большинства над меньшинством эксплоататоров. «Сущность советской власти заключается в том, что наиболее массовые и наиболее революционные организации тех именно классов, которые угнетались капиталистами и помещиками, являются теперь „постоянной и единственной основой всей государственной власти, всего государственного аппарата“»[264].

В связи с этим большую теоретическую важность для материалистической диалектики имеет критика т. Сталиным попытки т. Зиновьева отождествить понятие диктатуры пролетариата с понятием диктатуры партии. Как указывает т. Сталин, Ленин лишь в определённом смысле понимает под диктатурой пролетариата в сущности диктатуру его организованного и сознательного меньшинства, т. е. партии — именно в смысле руководящей роли партии. «Сказать — „в сущности“, — разъясняет т. Сталин мысль Ленина, — ещё не значит сказать — „целиком“. Мы часто говорим, что национальный вопрос есть в сущности вопрос крестьянский. И это совершенно правильно. Но это ещё не значит, что национальный вопрос покрывается крестьянским вопросом… Диктатура пролетариата по объёму шире и богаче руководящей роли партии»[265].

Партия осуществляет своё руководство через советы, через посредство масс, чутко прислушиваясь к их голосу. Зиновьев не видел этих посредствующих звеньев, через которые находит своё осуществление руководство партии. Согласно Зиновьеву диктатуру пролетариата непосредственно осуществляет партия. Зиновьев отождествлял, стало быть, сущность диктатуры пролетариата в определённом смысле («руководства») с конкретной формой её осуществления.

Согласно всем этим указаниям Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина сущность предмета или вопроса, его «ядро» мы должны не только выявить, «вылущить» из «несущественных», т. е. случайных, единичных фактов: мы должны одновременно рассмотреть движение этой сущности, её становление, переход в форму своего проявления, её осуществление. Сущность любой вещи не мёртвая неподвижная абстракция, некая «сама себе тождественная» сущность, не «вещь в себе», но внутренняя закономерная связь явлений, их основа для правильного понимания которой нужны различные конкретные моменты её проявления. Стало быть мы должны видеть в самой сущности единство противоположностей, живое единство тождества и различия позитивного (положительного) и негативного (отрицательного), движение, переход от одного к другому.

В процессе исторической практики общественного человека вместе с понятием сущности получает своё развитие и другая, более конкретная однопорядковая категория, показывающая, как сущность связана с формой своего проявления и развития. Это понятие основания, основы. «Философы более мелкие, — поясняет Ленин, — спорят о том, сущность или непосредственно данное взять за основу (Кант, Юм, все махисты). Гегель вместо или ставит и, объясняя конкретное содержание этого „и“»[266].

«Сущность» и «основа» — понятия одного порядка. Основа — та же сущность, взятая во внутренней необходимости её перехода в своё опосредствование, выражает не только взаимопроникновение противоположностей, но и их борьбу. Основа выражает действительную связь этих противоположностей. Тождество и различие, необходимость и случайность, причина и действие — оба противоречивых момента, рассматриваемые раздельно, превращаются друг в друга. «И тогда, — замечает Энгельс, — должны притти на помощь „основания“»[267].

В историческом развитии различное становится тождественным, а в тождественном обнаруживаются различия, необходимость проявляется в форме многообразных случайностей и т. д. Чтобы не затеряться в этом вечном и непрерывном взаимодействии явлений, чтобы не притти к эклектизму и софистике, мы должны вскрыть основание, решающее начало в данном противоречивом процессе, мы должны выявить, на какой основе протекает данное взаимопроникновение противоположностей.

Механисты обычно отрывали основу от обоснованного, не видели перехода основания в своё следствие. Для философов-идеалистов типа Лейбница «основание» было чисто логическим понятием, посредством которого они пытались рационалистически объяснить закономерность явлений. Закон «достаточного основания» как более гибкая и субъективистская формулировка выдвигался ими против якобы «механистического» изучения причинной связи явлений. Всё существующее имеет своё «достаточное основание»‚ — гласила эта пустая и расплывчатая формула. Гегель уже отличает от чисто логического «формального основания» «реальное основание», действительно порождающее данное следствие, понимая однако под ним определённую ступень развития духа.

Практика пролетарской борьбы ставит перед Марксом и Энгельсом самый трудный вопрос — об основах общественной жизни. Преодолевая и обобщая достижения современного ему знания, Маркс преодолевает гегелевский идеализм, вкладывая в понятие реальной основы новое, материалистическое содержание. В области общественной жизни мы имеем дело с экономическим базисом как реальным основанием, на котором вырастают политические формы и идеологические надстройки. Историческая практика пролетариата даёт дальнейшее развитие понятию основы в работах Ленина и Сталина. Крупная промышленность, говорим мы, — материальная основа социалистического хозяйства. Нельзя было дальше развиваться на двух различных экономических основах, на основе крупной социалистической промышленности и на основе мелкого сельского хозяйства, указывал т. Сталин, обосновывая лозунг коллективизации сельского хозяйства. Мы выделяем главное в том особенном и новом, которое Ленин внёс в сокровищницу марксизма, когда говорил об основах ленинизма.

В любой вещи и любом процессе мы обнаруживаем внутреннюю связь различных внешних свойств, «опосредствований», проявлений, взятых в единстве с их внутренней сущностью, с проявляющейся в них закономерностью. Понятие внешнего и внутреннего — поэтому оба необходимы для характеристики процесса развития. Для понимания характера развития любого процесса мы должны исходить из его сущности, стало быть из его внутренних связей и отношений. Такова подлинная основа развития, и этого не понимают механисты, стремящиеся свести развитие к ряду внешних положений или искать его основу во внешнем толчке. Но неправильно было бы забывать из ту роль, которую для развития играют внешние условия, в которых получают своё конкретное развитие внутренние свойства вещи; неправильно, как это делают меньшевиствующие идеалисты, ограничивать развитие выведением его из внутренних свойств предмета, не учитывая роли внешних условий для развития. Мы исходим из единства внутреннего и внешнего в развитии природы и общества, причём ведущую роль играет внутренняя закономерность, скажем, внутренняя закономерность развития определённой формации.

Сущность отнюдь не находится по ту сторону явлений. Явления, проявления сущности отнюдь не есть нечто более низкое, чем сама сущность явлений, как то полагала кантианская философия. Напротив того, мир явлений есть более богатое, определённое, конкретное бытие, чем взятая сама по себе, оторванная от своих проявлений сущность, потому что конкретные проявления сущности предполагают наличие в них внутренней связи. Развитие обнаруживает объективную противоположность сущности и явлений, поскольку каждое отдельное явление неполно выявляет сущность. Но само развитие материи делает эту противоположность — сущности и явлений, внешнего и внутреннего, основания и обоснованного — относительной; оно даёт разрешение их противоречию, развитие осуществляется лишь при активной роли и внутренних и внешних условий. Единство внутреннего и внешнего, единство сущности и формы проявления — вот важнейшее положение, которое красной нитью проходит через всю марксистскую диалектику.

Это единство получает яркое выражение в содержании. Содержание всякого явления одновременно и сопоставляется со своей формой и в то же время предполагает определённую форму: содержание и порождает форму и включает в себя эту форму.

Стоимость — это то экономическое содержание, в котором кристаллизуется его сущность — общественный труд и которое одновременно находит свою «определённость формы» в меновой стоимости. Материальные отношения производства — это общественное содержание, принимающее каждый раз ту или иную «исторически социальную определённость», т. е. форму определённых производственных отношений, определённой экономики: капиталистической, социалистической и т. п.

Содержание и форма находятся в диалектическом единстве: они переходят одно в другое, проявляются одно в другом, обусловливают развитие одного в другого. «Форма, — говорит Гегель, — есть содержание, переходящее в форму, содержание есть форма, переходящая в содержание»[268]. Форма поэтому не пассивна в процессе развития: как существенный момент содержания форма обратно активно воздействует на ход развития содержания и на его изменения. В противоположность всякому идеализму марксизм, говоря о единстве содержания и формы, подчёркивает ведущую роль содержания — в противоречиях и в борьбе содержания и формы. Содержание порождает, обусловливает, предопределяет свою форму. Но одновременно оно всегда предполагает наличие той или иной формы. Нет неоформленного содержания, равно как и нет бессодержательной формы. Форма — это закон строения содержания, его определённая структура, представляющая его существенный момент, но обусловленная сущностью данного явления. «Форма существенна, — указывает Ленин. — Сущность формирована так или иначе в зависимости и от сущности»[269].

Форма таким образом не чужда сущности, содержанию и в то же время противостоит ему как особый, определяющий момент сущности, содержания. Они взаимно проникают друг в друга в единстве предмета и процесса развития. И тем не менее объективную основу (сущность) этого единства мы всегда должны искать в содержании, не отождествлял его с формой.

Историческое развитие ведёт к тому, что внутреннее превращается во внешнее и обратно. Это приводит к тому, что форма как бы отделяется от содержания. Оно получает своё собственное, относительно самостоятельное развитие. Форма противопоставляется содержанию как нечто внешнее, препятствующее его развитию; она иногда отстаёт от развития содержания и противоречит его дальнейшему развитию. В процессе развития поэтому имеет место «борьба содержания с формой и обратно. Сбрасывание формы, переделка содержания»[270]. Старая форма, ставшая внешней содержанию, сбрасывается в его дальнейшем развитии путём преодоления сопротивления формы. Окончательно утверждается новая, созревшая вместе с содержанием форма и начинает активно способствовать его дальнейшей переделке. Так именно обстоит дело с производительными силами и производственными отношениями с политико-правовыми формами и экономическим содержанием современного капиталистического общества.

Исторический материализм уделяет основное внимание противоречиям и конфликтам между материальными основами производства и его социальной формой. Противоречие содержания и формы занимает важное место в марксовом анализе капиталистического общества. Выявив противоречивую сущность товарного производства, Маркс далее конкретизирует её как противоречие между общественно необходимым содержанием стоимости и формой стоимости (меновой стоимостью). С другой стороны, анализируя внешние проявления капиталистической действительности, Маркс учит различать между экономическим содержанием товарных сделок и их юридическими формами.

Диалектическое движение экономических категорий товара‚ стоимости, денег, капитала, прибавочной стоимости, ренты и т. д., проанализированных Марксом в «Капитале», отражает классовые отношения людей. Вещь, продукт труда, принимает форму товара с присущим ему противоречием не в силу натуральных естественных свойств этого продукта, а в силу определённого отношения людей в процессе производства и распределения. Так обстоит дело и со всеми другими экономическими явлениями. В рецензии на «Критику политической экономии» Энгельс говорит: «Политическая экономия имеет дело не с вещами, а с отношениями между людьми и в конечном счёте между классами, но эти отношения всегда связаны с вещами и проявляются как вещи»[271].

Маркс ту же мысль выразил следующим образом:

«Товары не могут сами отправляться на рынок и обмениваться между собой… Чтобы данные вещи могли относиться друг к другу как товары, товаровладельцы должны относиться друг к другу как лица, воля которых обитает в этих вещах»[272].

Идеалисты типа Рубина и механисты вроде Бухарина, Бессонова, А. Кона и др. извращают это основное диалектико-материалистическое положение. У первых получается кантианский отрыв формы от содержания, выхолащивание всякого содержания. Механисты же, напротив, совершенно не понимают роли и значения социальной формы, не видят своеобразия закономерностей различных общественных формаций и тем самым также не понимают действительных процессов общественного развития и классовой борьбы. Следовательно всюду, где Маркс раскрывает диалектику товара, денег, капитала, стоимости, прибавочной стоимости и т. д., мы имеем дело по существу с общественными отношениями, принявшими вещную форму. Экономический закон движения капиталистического общества, вплоть до его последней стадии — империализма, — представляет выражение и отражение развития и роста классовых противоречий между буржуазией и пролетариатом.

Здесь лежит тот пункт, который коренным образом отличает марксизм от буржуазных теорий. Сознанию буржуа представляется, что товар, деньги, стоимость, капитал обладают естественными свойствами, которые определяют отношение к ним людей и отношение людей друг к другу. «В глазах последних, — говорит Маркс, — их собственное общественное движение принимает форму движения вещей, под контролем которого они находятся, вместо того чтобы его контролировать»[273]. Критика Марксом товарного фетишизма, составляющая одну из блестящих, если не самую блестящую главу в «Капитале»‚ впервые срывает туманное покрывало с буржуазных экономических отношений. Диалектический метод Маркса обнаружил здесь себя во весь свой рост, со всей остротой и чёткостью. Диалектика Маркса за вещной формой товара вскрыла общественное содержание. Марксова критика натурализма, механистического подхода к общественным явлениям показала специфичность качества общественных отношений. Тем самым дана разгадка тайны идеологии, а в частности буржуазной идеологии, состоящая в том, что всякая идеология отражает общественные отношения людей.

Проблема формы и содержания получает у Маркса развёрнутое изложение также при анализе вопроса о производительных силах и производственных отношениях. В введении «К критике политической экономии» Маркс писал: «Диалектика понятий, производительные силы (средства производства) и производственные отношения, диалектика, границы которой подлежат определению и которая не уничтожает реального различия»[274]. Диалектика производительных сил и производственных отношений есть диалектика содержания и формы. В «Капитале» Маркс, не игнорируя реального различия между производительными силами и производственными отношениями, устанавливает их единство. В самом деле, отношения мелких товаропроизводителей, нашедшие себе отражение во внутренне противоречивом характере труда и товара‚ определяются разбросанностью и ограниченностью средств производства мелкого земледелия и ремесла. Капиталистические отношения покоятся на отделении средств производства от непосредственного производителя. Наконец социалистическое обобществление средств производства неизбежно сопровождается обобществлением производства, распределения, установлением плановости и т. д. Это взаимное проникновение производительных сил (содержания) и производственных отношений (формы) последовательно показано в «Капитале» на таких экономических явлениях, как стоимость, заработная плата, кризисы и т. д. Роль производительных сил в образовании стоимости (проблема среднего общественно-необходимого времени); роль производительных сил в деле обогащения капитала и обнищания рабочего класса (эксплоатация женского и детского труда), создания «резервной» армии труда, падения заработной платы рабочего ниже стоимости рабочей силы и т. д. в связи с ростом органического состава капитала; наконец кризисы — яркий показатель того, что производственные отношения уже стали оковами для производительных сил, — на всём этом Маркс мастерски обнаружил диалектическое единство и различие производительных сил и производственных отношений.

Маркс установил не только эту взаимосвязь между производительными силами и производственными отношениями. Он точно указал основу этой связи. Содержание определяет форму. В свою очередь форма как содержательная форма не остаётся внешней содержанию, представляет форму развития содержания. Уровень производительных сил определяет производственные отношения, хотя последние суть формы развития производительных сил. Этого например не понимал Прудон, который полагал, что не развитие средств производства определяет соответствующее разделение труда, а, наоборот, разделение труда вызывает необходимость в определённого рода средствах труда:

«Для Прудона, который, если и видит вещи, то видит их навыворот, разделение труда, в смысле А. Смита, является на свет раньше мастерской, между тем‚ как ею-то и обусловливается его существование»[275].

Понятия формы и содержания имеют особую важность и для научно-классового анализа империализма. Так, критикуя вздорное мнение оппортунистов, будто интернационализация капитала является средством мира между народами, указывая на то, что международные тресты и картели — ярчайшее выражение внутренней борьбы между капиталистами, Ленин говорит: «форма борьбы может меняться и меняется постоянно в зависимости от различных, сравнительно частных и временных причин, но сущность борьбы, её классовое содержание прямо-таки не может измениться, пока существуют классы… Подменять вопрос о содержании борьбы и сделок между союзами капиталистов вопросом о форме борьбы и сделок (сегодня — мирной, завтра — немирной, послезавтра — опять немирной) — значит опускаться до роли софиста»…[276] Так на примере лозунга соединённых штатов Европы, выдвинутого Троцким, Ленин показывает, как лозунг соединённых штатов мира по своему экономическому содержанию оказывается тождественным с социализмом после победы пролетарской революции и как в условиях капитализма этот троцкистский лозунг тождественен с защитой империализма и ведёт к неправильным представлениям о невозможности победы социализма в одной стране.

В другом случае, в «Детской болезни „левизны“», проводя линию борьбы на два фронта — с правым и «левым» доктринёрством в понимании методов борьбы международного коммунизма, Ленин указывает, что новое могучее содержание работы компартии (борьба за соввласть, за диктатуру пролетариата) «может и должно проявить себя в любой форме, и новой и старой, может и должно переродить, победить, подчинить себе все формы не только новые, но и старые»…[277]

Диктатура пролетариата представляет собой основное содержание пролетарской революции. Это фундаментальное положение Ленина и Сталина находит своё конкретное проявление при рассмотрении ряда более частных вопросов. Таков например вопрос о новой форме пролетарской демократии. «Формы демократии неизбежно сменялись в течение тысячелетий»[278]‚ — замечает Ленин. Нелепо предполагать, что глубочайшая в мире революция произойдёт в рамках старой парламентской, буржуазной демократии, «без создания новых форм демократии»[279]. «Советская власть, — говорит т. Сталин‚ — является новой формой государственной организации, принципиально отличной от старой, буржуазно-демократической и парламентарной формы, новым типом государства»[280]. Реальное содержание этой новой формы пролетарской демократии, реальное содержание тактики пролетариата составляют уничтожение классов и построение социалистического общества. «Пролетариату нужно уничтожение классов — вот реальное содержание пролетарской демократии, пролетарской свободы…, пролетарского равенства… Кто не понял этого содержания диктатуры пролетариата (или, что то же, — советской власти или демократии пролетарской), тот всуе приемлет это слово»[281].

Диктатура пролетариата является основным содержанием пролетарской революции и в то же время новой формой государства, в которой происходит борьба за полное уничтожение классов. Но новое могучее содержание может использовать для своего развития и старые формы, подвергнув их коренному изменению. Таковы национальные формы культуры, в которых развивается новое, интернациональное, пролетарское содержание при диктатуре пролетариата.

Иногда определённое содержание может выступать и во внешне противоположной ему форме. Таковы например капитулянтское, контрреволюционное содержание и «левая» форма троцкистской фразеологии. «Капитулянтство на деле, как содержание, „левые“ фразы и „революционно“-авантюристские замашки, как форма, прикрывающая и рекламирующая капитулянтское содержание, — таково существо троцкизма»[282].

4.5. Закон, причина, цель

Материалистическое познание явлений природы, общества и мышления в их всеобщей связи, познание сущности каждой отдельной вещи в её единстве с проявлениями этой сущности приводит нас к рассмотрению господствующих в природе и обществе законов, к выяснению закономерности развития.

Понятие закона отражает существенное отношение, т. е. отношение сущности; закон действует по отношению к явлениям, осуществляется в них не как внешняя сила, но как свойственная самим явлениям объективная, имманентная, внутренняя тенденция их развития. Закон выступает как всеобщая форма их внутренней связи.

«Понятие закона, — замечает Ленин, — есть одна из ступеней познания человеком единства и связи, взаимозависимости и цельности мирового процесса»[283].

Энгельс показывает, как исторически постепенно развивается познание нами закономерности природы — как от более частных обобщений мы постепенно в течение тысячелетий переходим к «суждению всеобщности». Практика и техника материального производства играют здесь решающую, определённую роль. Уже в доисторические годы знали практически, что трение порождает теплоту, но прошли тысячелетия, пока создалось суждение: трение вообще есть источник теплоты. Лишь в эпоху промышленного капитализма, в связи с изучением тепловых источников энергии, Майер и Джоуль выдвигают обобщение: всякое механическое движение при помощи трения превращается в теплоту. Дальнейшее обобщение ведёт к более универсальному закону: любая форма движения при известных условиях превращается в другую форму движения. Так исторически развивается познание общих законов природы.

Человек не может сразу охватить, отразить, отобразить целиком, полностью всей природы; по словам Ленина, «он может лишь вечно приближаться к этому, создавая абстракции, понятия, законы, научную картину мира и т. д.»[284].

«Закон есть, — подчёркивает Ленин мысль Гегеля, — отражение существенного в движении универсума»[285]. Но понятие закона — диалектически противоречивое понятие, отражающее развитие объективных закономерностей в их внутренних противоречиях. В законе мы имеем нечто повторяющееся, тождественное, «прочное», остающееся, нечто неизменное и «спокойное» по сравнению с изменчивыми явлениями. В законе берётся сущность движения и развития явлений в его абстрактном, «чистом» виде: закон есть «форма всеобщего» (Энгельс). «Закон берёт спокойное, — продолжает Ленин, — и потому закон, всякий закон узок, неполон, приблизителен»; в этом смысле… «явление богаче закона»[286].

Однако закон не следует рассматривать лишь как абстракцию от множества повторяющихся явлений. Закон имеет и качественную сторону: он фиксируется нам каждый раз как особая необходимая тенденция развития, в которой закон как бы стремится охватить свои бесконечные проявления и необходимо реализоваться в них. В этом отношении абстракция закона глубже, вернее, полнее отражает действительность, чем каждое отдельное явление. Закон стоимости, указывал Ленин, гораздо истиннее, чем каждое отдельное его проявление, чем каждый акт обмена, чем закон спроса и предложения. Закон охватывает и выражает каждое отдельное явление приблизительно, относительно, на одной ступени познания, с одной стороны, в одном отношении; он не даёт всей конкретной полноты, всей целостности явления, которое можно познать полностью лишь через познание его бесконечного множества сторон. В этом смысле закон беднее отдельного конкретного, целостного явления. И в то же время, охватывая группы однородных явлений, закон глубже, вернее, постояннее, чем каждое отдельное его проявление. В этом состоит своеобразие закона, всякой научной абстракции, отражающей внутреннюю противоречивость всякого развития.

Эту внутреннюю противоречивость закона постоянно подчёркивают Маркс, Энгельс, Ленин. Они ведут борьбу за единственно научное, закономерное познание действительности — со всякого рода идеалистическим отрицанием или идеалистическим извращением значения общих законов природы и общества. И в то же время они ведут борьбу с фетишистским, упрощённым, вульгарным пониманием закона, как некоторого неизменного «абсолюта», который непосредственно и целиком, в «чистом виде», проявляется в каждом отдельном конкретном явлении. Они подчёркивают относительный, исторический характер законов, изменчивость самих законов.

«Конечной целью этой работы‚ — говорит Маркс о «Капитале», — является раскрытие закона экономического развития современного общества»[287]. В то же время Маркс всячески подчёркивает относительный, исторический, преходящий характер законов капиталистического общества. Он резко критикует взгляды буржуазной экономии, видящей в законах капитализма вечные «естественные» законы. По словам одного из ранних рецензентов «Капитала», очерк которого сам Маркс признавал удачным, «для Маркса важно только одно: найти закон явлений, исследованием которых он занимается. И при этом для него важен не только закон, управляющий ими, пока они имеют известную форму и пока они находятся в том взаимоотношении, которое наблюдается в данное время. Для него, сверх того, ещё важен закон их изменяемости, их развития, т. е. перехода от одной формы к другой, от одного порядка взаимоотношений к другому»[288]. Общих, пригодных для всех времён экономических законов для Маркса не существует. «По его мнению, напротив, каждый исторический период имеет свои законы»[289]. Его научная цель заключается «в выяснении тех частных законов, которым подчиняются возникновение, существование, развитие, смерть данного социального организма и заменение его другим, высшим»[290].

Маркс резко противопоставляет слепые законы капиталистической стихии законам социалистического общества, постигнутым коллективным разумом людей и направленным ими к их благу.

Энгельс подчёркивает исторический, относительный характер законов природы — казалось бы, законов всеобщих, вечных и неизменных. Он показывает, что физические законы — например жидкое состояние воды от 0 до 100° C, — что эти законы обусловлены в конечном счёте условиями земной планеты и могли бы получить видоизменение на солнце или на луне. Наиболее общая формулировка теории превращения энергии, по словам Энгельса, в её применении к мировой системе превращается в историю господства различных законов на разных ступенях её развития.

Маркс, Энгельс, Ленин ведут борьбу с тем абстрактно-фетишистским пониманием законов, которое характерно и для механицизма и для идеализма. Они показывают, что, выражая «в чистом виде» сущность явлений, законы охватывают лишь приблизительно универсальную закономерность природы. Законы осуществляются в конкретной капиталистической действительности лишь среди постоянных отклонений, лишь как господствующая тенденция, преодолевающая постоянные нарушения законов, т. е. как некоторая средняя постоянных колебаний и отклонений от закона. Закон стоимости, всеобщий закон капиталистического накопления, закон тенденции нормы прибыли к понижению и т. д. — в таком, закономерном виде рассматривает Маркс все явления капиталистической действительности. В то же время Маркс подчёркивает не только исторический характер законов капиталистического производства, но и то, что они лишь приблизительным образом осуществляются в капиталистической действительности как господствующие тенденции, стремящиеся уничтожить, преодолеть колебания и отклонения. «Вообще, — говорит Маркс, — при капиталистическом производстве всякий общий закон осуществляется лишь как господствующая тенденция, весьма запутанным и приблизительным образом, как некоторая средняя постоянных колебаний, которая никогда не может быть достаточно установлена»[291].

В другом месте, отмечая, что цены товаров отклоняются от их стоимости, что товары продаются в капиталистическом обществе в соответствии с их рыночной стоимостью лишь в тех редких случаях, когда спрос и предложение перестают действовать и покрывают друг друга, Маркс разъясняет: «Действительные внутренние законы капиталистического производства, очевидно, не могут быть объяснены из взаимодействия спроса и предложения…, так как законы эти оказываются осуществлёнными в чистом виде лишь тогда, когда спрос и предложение перестают действовать, т. е. покрывают друг друга. Спрос и предложение в действительности никогда не покрывают друг друга, или, если и покрывают, то только случайно, следовательно, с научной точки зрения этот случай должен быть приравнен нулю, должен рассматриваться как несуществующий. Однако в политической экономии предполагается, что они покрывают друг друга. Почему? Это делается для того, чтобы рассматривать явления в их закономерном, отвечающем их понятию виде, т. е. рассматривать их независимо от того, чем они кажутся вследствие колебаний спроса и предложения. С другой стороны, для того, чтобы найти действительную тенденцию их движения, так сказать, фиксировать её»[292]. Маркс показывает, что лишь рассматривая итог движения за более или менее продолжительный период, мы получаем полное равновесие между спросом и предложением, что этот результат получается лишь как средняя свершившихся колебаний, лишь «как постоянное движение их противоречия». Мы имеем здесь и «уклонения рыночных цен от рыночных стоимостей и, с другой стороны, тенденцию, стремящуюся уничтожить эти отклонения…»[293]

В конкретной действительности капитализма законы никогда не оказываются осуществлёнными в их чистом виде. Каждое конкретное явление представляет собой и некоторое отклонение от проявляющегося в нём закона и подтверждение закона, поскольку господствующая тенденция развития всей данной совокупности явлений стремится уничтожить это отклонение, имеющее место в отдельных явлениях. Закон осуществляется всегда лишь как тенденция развития, нередко в переплетении с другими тенденциями. И только таким образом нами правильно познаётся конкретное содержание действительности.

Именно так подходит к вопросу о закономерности явлений и Ленин, освещая вопрос о соотношении между общими законами и законами особых стадий развития капиталистического общества. Порождение монополии концентрацией производства, — указывает Ленин, — вообще является общим и основным законом современной стадии развития капитализма: «по своей экономической сущности империализм есть монополистический капитализм»[294]. Но империализм при всём том остаётся особым этапом в развитии капитализма и подчинён наряду с этим особым законом и общим законам и противоречиям капитализма — противоречию между общественным производством и частным присвоением, между организацией производства на отдельных предприятиях и анархией во всём обществе. Поэтому неверны сказки буржуазных экономистов о возможности устранения кризисов при монополистическом капитализме. Нет, капиталистические противоречия ещё более обостряются в период империализма. «Напротив, — говорит Ленин, — монополия, создающаяся в некоторых отраслях промышленности, усиливает и обостряет хаотичность, свойственную всему капиталистическому производству в целом».

Монополии свойственна тенденция к застою и загниванию. Однако «было бы ошибкой думать, что эта тенденция к загниванию исключает быстрый рост капитализма… В целом, капитализм неизмеримо быстрее, чем прежде, растёт, но этот рост не только становится вообще более неравномерным, но неравномерность проявляется также, в частности, в загнивании самых сильных капиталом стран»[295].

Из этого диалектического понимания закона исходили Ленин и Сталин, обосновывая закон неравномерности развития при империализме и возможность построения социализма в одной стране. Социал-оппортунисты типа Каутского, совершенно абстрактно подходя к закономерностям империалистического этапа, доказывали, с чисто «экономической» точки зрения, что противоречия и неравномерности капитализма ослабляются при господстве финансового капитала потому, что развитие «идёт» к монополиям, следовательно к одной всемирной монополии, к одному всемирному тресту.

Троцкий и Зиновьев также доказывали, что неравномерности в развитии империализма стало меньше. Близкую к теории «ультра-империализма» точку зрения развивал т. Бухарин, доказывавший, что законы капиталистической конкуренции перестают действовать хотя бы в пределах отдельных государств.

Развитие идёт к монополиям. «Это бесспорно, — отвечал Ленин на рассуждения о таких чистых „абстракциях“ развития, — но это и совершенно бессодержательно… Лучшим ответом на мёртвые абстракции „ультра-империализма“… является противопоставление им конкретно-экономической действительности современного всемирного хозяйства»[296]. Каутский протаскивает мысль, «будто господство финансового капитала ослабляет неравномерности и противоречия внутри всемирного хозяйства, тогда как на деле оно усиливает их»[297].

Такое же диалектическое понимание исторической закономерности развития проводит Ленин и в своей знаменитой отповеди Суханову по вопросу о «закономерности» Октябрьской революции. Ленин показывает, что «при общей закономерности развития во всей всемирной истории нисколько не исключаются, а, напротив, предполагаются отдельные полосы развития, представляющие своеобразие либо формы, либо порядка этого развития»[298]. Октябрь не только не нарушил общей линии развития мировой истории, переходящей от капитализма к социализму, но подтвердил эти общие законы, и тем не менее в Октябрьской пролетарской революции мы имели своеобразие отдельной полосы развития, своеобразие перехода.

Развивая далее мысль Ленина, т. Сталин выясняет особенности Октябрьской революции, состоящие в том, во-первых, что диктатура пролетариата родилась у нас как власть, возникшая на основе союза пролетариата и трудящихся масс крестьянства под руководством пролетариата, и в том, во-вторых, что диктатура пролетариата утвердилась у нас как результат победы социализма в одной стране, при сохранении капитализма в других капиталистических странах.

В то же время т. Сталин доказывает, что Октябрьская революция имеет интернациональную природу, что она является классическим образцом проведения ленинской теории, обязательной для всех стран, что это своеобразие Октября, выражаясь словами Ленина, также шло «по общей линии развития мировой истории». Разрыв цепи империализма пролетарской революцией в тех его звеньях, где империализм слабее, становится общим законом пролетарской революции в эпоху империализма.

В этих положениях Ленина и т. Сталина мы имеем неразрывную связь закономерного познания действительности с революционной практикой. Практика пролетарской революции даёт нам подлинный критерий для проверки значения общих законов капиталистического развития и для борьбы с оппортунистическим их фетишизированием. Практика социалистического строительства вносит ряд новых моментов в наше понимание закона. Она вносит сознательное, разумное, плановое начало в закономерности переходного периода (это сознательное начало проводится диктатурой пролетариата). В противовес «закону первоначального социалистического накопления» и «закону трудовых затрат», которые выдвигали троцкисты и правые для понимания новой экономики по аналогии со стихийными закономерностями капитализма, — мы видим всё своеобразие законов истории после победы пролетариата, мы подчёркиваем роль диктатуры пролетариата, подавляющей эксплоататоров, руководящей массами трудящихся и строительством социализма.

Одной из важнейших ступеней к познанию всеобщей, универсальной связи и закономерности природы является познание нами причинных связей, причин и следствий, так называемая каузальность.

Развитие каузальной, причинной точки зрения — совершенно необходимая ступень в развитии и укреплении материалистического понимания природы. Ранние материалисты выдвигают понятие причинности в противовес идеалистам, которые отрицают наличие причинных связей в природе и обществе. Но ранние материалисты склонны были понимать причинную связь явлений преимущественно как механическую причинность. Современные механисты, например Л. Аксельрод, склонны даже видеть в механической причинности основное отличие материализма от идеализма.

Кантианская философия очень много внимания и места уделяет категории каузальности, стремясь превратить причинность в субъективное понятие, в категорию нашего рассудка, которую мы привносим от себя во внешний мир.

Гегель с позиций идеалистической диалектики подверг критике старый механицизм и кантианство по вопросу о причинности, он показал, что каузальность есть лишь малая частица, лишь момент в познании всеобщей мировой связи, которая понималась Гегелем как развитие абсолютного духа.

Энгельс и Ленин дают глубокую диалектико-материалистическую трактовку понятия причинности. Они одновременно выясняют всё значение этого понятия для материализма, его объективное содержание и в то же время подчёркивают его относительность, односторонность и неполноту в процессе познания универсальной закономерности.

Ещё в «Материализме и эмпириокритицизме», подвергая резкой критике отрицание махистами и кантианцами причинности и отмечая всё огромное значение причинности для материализма, Ленин в то же время указывал, что в понятиях причины и следствия мы имеем известное упрощение объективной связи явлений. Ленин подчёркивает в своём конспекте «всесторонность и всеобъемлющий характер мировой связи, лишь односторонне, отрывочно и неполно выражаемой каузальностью»[299]. «Образование (абстрактных) понятий и операции с ними, — говорит Ленин, — уже включают в себе представление, убеждение, сознание закономерности объективной связи мира. Выделять каузальность из этой связи нелепо»[300]. «Причина и следствие, érgo, лишь моменты всемирной взаимозависимости, связи (универсальной), взаимосцепления событий, лишь звенья в цепи развития материи»[301].

Для Гегеля, по словам Ленина, «каузальность есть лишь одно из определений универсальной связи, которую он гораздо глубже и всестороннее охватил уже раньше»[302]. Гегель «подводит вполне историю под каузальность и в тысячу раз глубже и богаче понимает каузальность, чем тьма „учёных“ ныне»[303]. «Каузальность, обычно нами понимаемая, есть лишь малая частичка всемирной связи», но — именно здесь следует материалистическое добавление и исправление Лениным Гегеля, — «частичка не субъективной, а объективно реальной связи»[304].

Отношение причины и следствия, понимаемое механистами как отношение некоторых внешних друг другу «субстанций», мы должны изучить глубже, исходя из движения материи, из движения истории и их всеобщей связи. Исходный пункт марксистско-ленинского взгляда на каузальное (причинное) отношение между явлениями, отмечает Энгельс, есть признание их взаимной обусловленности, их взаимодействия. «Первое, — говорит Энгельс, — что нам бросается в глаза при рассмотрении движущейся материи, — это взаимная связь отдельных движений, отдельных тел между собою, их обусловленность друг с другом»[305].

Наше познание не удовлетворяется однако одной такой исходной общей точкой зрения. Мы выделяем поэтому условия, при которых возникают каждое отдельное явление или совокупность данных явлений, отдельные звенья процесса, рассматриваемые обособленно от других звеньев. Во всеобщем потоке движения материи мы различаем движения воздействующие, которые переносятся на другие тела или явления, и те движения, которые возникают в результате этого воздействия или переноса движения. Чтобы понять отдельные явления, — говорит Энгельс, — «мы должны изъять их из их естественной или исторической связи и, рассматривая каждую порознь, исследовать её свойства, её частные причины действия и т. д.»[306]. «Если какое-нибудь движение… переносится с одного тела на другое, то, поскольку это движение переносится активно, его можно считать причиной движения, поскольку же оно перенесено пассивно — результатом»[307].

Это диалектическое воззрение на причинную связь явлений находит своё обоснование и подтверждение в практике общественного человека. Причина, как это доказывает наша практическая деятельность, необходимо переходит в свои «действия»; она проявляется в них как движение, активное по отношению к своему следствию, как движение, воспроизводящее предмет определённым образом. Практика выявляет эту объективную причинную связь явлений, создаёт представление о причинности.

Ещё Гегель указывал, что, для того чтобы между явлениями возникла необходимая связь, нужны не только условия и не только вытекающий из всех этих условий предмет, но нужна также и деятельность, «переводящая условие в предмет и предмет в условие». Иное дело, — замечает Энгельс, — когда «мы находим также, что мы в состоянии воспроизвести определённое движение, создав условия, при которых оно происходит… и что мы можем придать этому движению определённое заранее направление и размеры.

Благодаря этому, благодаря деятельности человека и создаётся представление о причинности, представление о том, что одно движение есть причина другого» и «деятельность человека даёт возможность доказательства причинности»[308]. Зажигая спичку о коробку, мы каждый раз подтверждаем, что именно трение порождает теплоту и огонь. Правда, и здесь может случиться отклонение от правила, ожидаемое действие может не последовать, спичка вдруг не зажжётся. «Но, — добавляет Энгельс, — именно это доказывает причинность, а не опровергает её, ибо при каждом подобном отклонении от правила можно, произведя соответствующее исследование, найти причину этого (например сырость спичек и т. п. — Авт.), так что здесь собственно производится двойная проверка причинности»[309].

Каузальная точка зрения таким образом отнюдь не привносится нами в познавательный процесс из нашего сознания, как это полагают философы-скептики и кантианцы. Она неизбежно вытекает из самой объективной связи вещей, она неизбежно порождается общественной практикой человека и находит подтверждение в этой практике. Из этой объективной связи вещей и подтверждающей её практики и вытекает необходимость для нашего познания рассматривать отдельные вещи и явления как отдельные звенья, как моменты общего процесса.

Однако обособление «причин» и «следствий» (действий) имеет смысл лишь при том условии, если, отвлекаясь от единства мирового естественного или исторического процесса, мы будем также иметь в качестве отправного пункта их взаимодействие, их движение, их внутренне-необходимую закономерную связь. «Причина и следствие, — резюмирует Энгельс, — суть понятия, имеющие значение лишь в применении к отдельному явлению, но… если рассматривать то же явление в его общей мировой связи, то эти два понятия соединяются и переходят в представление о всеобщем взаимодействии, в котором причина и следствие постоянно меняются местами, и то, что теперь или здесь является следствием, то станет там или тогда причиной и наоборот»[310].

«Человеческое понятие причины и следствия, — по словам Ленина, — всегда несколько упрощает объективную связь явлений природы, лишь приблизительно отражая её, искусственно изолируя те или иные стороны одного единого мирового процесса»[311].

Правильное диалектическое понимание причинной связи явлений поэтому коренным образом противоположно механистической точке зрения и идеалистическому релятивизму. Понятие причинности само по себе ещё не может служить водоразделом между материалистическим и идеалистическим мировоззрением; ещё в меньшей степени можно говорить о принципе механической причинности как об отличительной черте диалектического материализма‚ — так, как это делает например Л. Аксельрод, забывая основной вопрос философии — об отношении бытия к сознанию. Под механической причинностью следует разуметь низшие, простейшие формы причинной связи, которые имеют место в рамках чистой механики. Встречное движение твёрдых тел — причина удара, поворот крана вызывает струю воды, механическая работа — причина тепла и т. п. Здесь мы, в лучшем случае, имеем чисто внешний переход от одной формы механического движения к другой, такой же простой форме; причина и следствие здесь остаются внешними; они не находятся во внутренней, необходимой связи между собой. Причиной удара может быть не только встреча тел, но и падение тела.

Совершенно иначе обстоит дело, когда мы переходим к более сложным физическим, химическим, а тем более биологическим и общественным явлениям. Причины и следствия находятся здесь во внутренней, необходимой, связи между собой, понять которую можно только исходя из закономерности развития. Причина не только производит своё следствие, не только переходит в своё действие, по в свою очередь наличие именно данной совокупности причин необходимо предполагается наличием данных следствий. Причина и следствия связаны между собою внутренней закономерной связью. Поэтому ошибочно утверждать, что одно «признание принципа механической причинности является душой материализма»[312]. Ошибочно полагать, как это делает например К. Каутский, что понятие о причинности необходимо связано с понятием толчка, столкновения (der Anstoss)[313]. «Толчок», равно как и всякое предшествующее действие в общественно-историческом развитии, не связанное со своим следствием внутренней связью, может оказаться лишь внешним поводом, а вовсе не необходимой причиной данного явления.

Энгельс всячески порицал «заурядное недиалектическое представление о причине и следствии как о двух неизменно разъединённых полюсах, абсолютно не видящее взаимодействия»[314].

Так именно ставит вопрос о причинной связи Ленин, когда он например освещает причины победы большевиков в Октябре 1917 г. Сторонники II Интернационала, — указывает он, — не могут «даже поставить серьёзно интереснейший исторический и политический вопрос о причинах победы большевиков»[315]. Между тем этот вопрос «разрешается бесспорно», если исходить не из внешнего сцепления событии, но из общей «точки зрения классовой борьбы и социализма»[316].

И Ленин доказывает историческую неизбежность, необходимость победы большевизма. Большевики победили потому, что они имели за собой громадное большинство пролетариата, и в нём наиболее сознательную часть, потому, что они имели огромное большинство в армии, потому, что их силы находились в решающих пунктах, в столицах и на фронтах армии, потому, что пролетариат сумел повести за собой широкие непролетарские трудящиеся массы.

Так именно ставит вопрос о причинности и т. Сталин, когда он разъясняет, «в чём причина того, что СССР, несмотря на его культурную отсталость, несмотря на недостаток капиталов, несмотря на недостаток технически-выкованных хозяйственных кадров, находится в состоянии растущего экономического подъёма и имеет на фронте экономического строительства решающие успехи, а передовые капиталистические страны, несмотря на обилие капиталов, обилие технических кадров и более высокий уровень культурности, находятся в состоянии растущего экономического кризиса и терпят в области хозяйственного развития поражение за поражением»[317].

Тов. Сталин видит эту причину не во внешних обстоятельствах, а в глубоких внутренне-необходимых законах различных экономических систем. «Причина, — отмечает т. Сталин, — в различии экономических систем хозяйства у нас и у капиталистов. Причина — в несостоятельности капиталистической системы хозяйства. Причина — в преимуществах советской системы хозяйства перед системой капиталистической»[318].

Впрочем современная буржуазная идеалистическая философия предпочитает вовсе не говорить о причинах. Махисты и другие субъективные идеалисты склонны употреблять абстрактное выражение — «функциональная связь» между явлениями. Понятием функции обозначают при этом общую связь и взаимозависимость явлений: каждое из взаимосвязанных явлений представляет собою функцию другого. Иными словами, употреблением понятия функции в данном случае смазывается то обстоятельство, что данное явление, будучи различным образом связанным с другим‚ может быть то действием (следствием), то причиной другого явления.

Такие внешне-«научные» претензии буржуазной идеалистической методологии, её стремление вовсе изгнать понятие «причинной связи» имеют своим источником идеалистическое отрицание ею объективных причинных связей.

Диалектическое понимание взаимодействия причин и следствий не имеет ничего общего с таким релятивистским воззрением. Все наши представления о причинной связи явлений развиваются в связи с человеческой практической деятельностью: они укрепляются, ежечасно подтверждаясь нашей практикой. За последнее время мы имеем особенно большой рост мистики, отрицания причинности в буржуазной науке. Ряд открытий в области структуры материи используется буржуазными учёными для отрицания причинности. Таковы работы физиков: Гейзенберга, Шрёдингера, Планка и др.

Раздвоение на причину и действие при всём их внутреннем единстве и связи существует объективно, независимо от нашего познания, в самих вещах. Причины и действия несомненно взаимодействуют между собой; каждая причина уже в зародыше несёт и своё действие и обратно; по тем не менее в данной связи явлений именно причина каждый раз является исходным пунктом движения — его первоначальным, вызывающим, порождающим, активным моментом. Поскольку воздействие причины вытекает из самой сущности закономерности данного явления, это воздействие причин должно представлять собой исходный, предшествующий следствию и во времени момент. Однако уже Юм заметил, что сказать: «Данное явление происходит после того-то (post hoc)» ещё не значит: «Оно происходит вследствие того-то (propter hoc)». Говоря о причине, важно подчеркнуть, что в ней мы имеем не только отправной момент взаимодействия, но и определяющее условие, вызывающее, порождающее данное следствие, данный предмет, воспроизводящее его определённым образом.

Говорить только о функциональной связи явлений — значит по существу ограничиться констатированием их взаимной связи, не пытаясь добраться до объективной основы их взаимодействия: эта позиция явно ведёт к релятивизму, к софистике! Заменить же познание причин познанием всех условий вообще — значит стать на путь эклектизма, который не умеет выделить из всей общей массы возможных условий особые, наиболее существенные условия, реально определяющие в данной связи характер данного следствия. А между тем в процессе человеческой деятельности непрерывно происходит «выделение», изолирование таких определяющих, существенных условий (причин) из всей массы других условий — более общих, менее существенных и т. д. Тесная связь с практикой позволяет материалистическому пониманию причинности преодолеть и релятивизм «функциональной теории» и эклектизм, заменяющий причинность «условиями».

Крайне важно также уметь отличать причины событий от внешнего повода, повлёкшего их за собой: нужно помнить о внутренней связи, всегда существующей между причиной и следствием. Наконец в процессе конкретного изучения данного явления, среди причин, вызывающих явление, нужно уметь отыскать коренные, основные причины, способные в дальнейшем вызвать повторение данного явления, отличать эти основные причины от причин особых, специфических, временных, которые имеют лишь преходящее значение, но должны также учитываться нами в целях воссоздания всей конкретной обстановки.

Так например ставил т. Сталин вопрос о причинах наших затруднений на хлебном фронте в 1928 г. Правая оппозиция искала эти причины лишь только в плановых просчётах, упуская из виду основные причины. Тов. Сталин выявил основные причины, существо наших затруднений, заключавшихся тогда в распылённости мелкого крестьянского хозяйства на той ступени и необходимость его коллективизации. Тов. Сталин отмечал в то же время и специфические, временные причины трудностей — быстрый рост платёжеспособного спроса со стороны крестьянства, неблагоприятное состояние цен на хлеб, ошибки планового руководства и т. д.

Нетрудно заметить, что только такое глубокое понимание законов и причин данных явлений может помочь нам правильно осветить наши задачи и цели. Эта неразрывная связь между причинами и целями однако часто игнорируется буржуазной наукой, противопоставляющей целесообразность причинному познанию. Каузальной‚ или причинной, точке зрения на взаимозависимость между явлениями с давних пор противопоставляется совершенно иное, откровенно-идеалистическое воззрение — точка зрения телеологическая. Согласно телеологии всякое явление — имеет ли оно место в природе или в общественной жизни — есть осуществление некоторой цели. Осуществление цели — всё равно цели, намеченной богом, или цели внутренней, свойственной данному предмету, — ведёт данное явление к развитию, к совершенствованию. Поэтому, говорят «телеологи», если мы и устанавливаем в наблюдаемых явлениях связь постоянства, закономерности, то связи эти должны нами рассматриваться вовсе не под углом зрения порождающих их причин, но под углом зрения того, как осуществляются в них некоторые высшие цели.

Такое воззрение ведёт своё первоначальное происхождение от религиозных представлений о «божественном промысле». Церковные писатели, начиная с «отца церкви» Августина, особенно усердно прилагали телеологию к пониманию общественной жизни; земная жизнь человека изображалась ими как путь греховных испытаний, ведущий к высшей цели, к иному «царству», к воздвижению «града господня» и т. п.

Вместе с развитием производительных сил и развитием научного познания телеологическая точка зрения сама видоизменялась. «Цель» начали искать уже не вне явлений, но в них самих: целесообразный характер того или иного явления природы объявляется внутренне присущей этому явлению, его имманентной целесообразностью.

Учение о внутренней целесообразности строения вещей было выдвинуто ещё Аристотелем. Наивысшее развитие этот телеологический взгляд получил у Лейбница, в его теории, согласно которой мир построен из изолированных сущностей (душ) — «монад». Каждая монада, по мнению Лейбница, представляет собою осуществление некоторой внутренней — движущей её развитие — цели. В идеалистической философии постепенно создаётся различие между «действующей причиной» (causa effeciens), т. е. причиной в нашем обычном понимании, и «конечной причиной» (causa finalis) или целью.

Лучшим примером внутренней целесообразности, на которую чаще всего указывают «телеологи», является целесообразное строение организмов у животных и растений; здесь устройство каждого органа повидимому находит своё оправдание в выполняемой им функции. На извращённом понимании этой внутренней целесообразности строения организмов покоятся некоторые современные буржуазные биологические теории. Такова в частности подоплёка всех виталистических теорий, приписывающих живым организмам наличие некоторой особой жизненной силы (у современного вождя витализма Дриша и т. п.). Учение о внутренней и органической целесообразности проводится буржуазной идеалистической наукой и при изучении общественной жизни — представителями «органической школы», неокантианства — в «субъективной социологии» народников. Все эти направления буржуазной науки полагают‚ что причинное изучение непригодно для истории и должно быть заменено или дополнено отысканием внутренних целей и высших ценностей, которые якобы осуществляются в развитии общества.

Сильнейший удар телеологии в естествознании нанёс Дарвин. Он указал, что сама целесообразность строения организмов должна находить и находит себе причинное и закономерное объяснение. Целесообразность эта объясняется вовсе не разумностью их организации, но гибелью в течение многих тысячелетий всех неприспособленных к условиям существования, «нецелесообразно» построенных видов. Совершенно очевидно, что природа не ставит себе сознательных целей. Самое важное однако то, что телеологическая точка зрения совершенно непоследовательно противопоставляет причинное объяснение явлений и их целесообразный характер одно другому, что она произвольно отрывает одну сторону дела от другой. Нельзя обособлять вопрос «для чего» протекают те или иные действия людей, для чего нужны, скажем, инфузории мерцательные реснички, от вопроса «почему» это явление имеет место. Поступить так — значит или уже заранее предполагать вне самой связи явлений осуществляющую их разумную волю или по крайней мере считать заранее, что «цель» не зависит от причин, вызывающих явление.

Между тем вещь во всех отношениях, в том числе и в осуществляемой ею «цели» — должна быть понята из вызывающих её условий: всякое полное определение данного явления, всякое объяснение, «почему» оно протекает определённым образом, содержит в себе и объяснение того, «для чего», для какой цели данное явление совершается. Когда мы выяснили, почему целесообразно устроены глаза, то этим самым мы установили и «для чего» они так устроены. Если мы объясним, почему, по каким законам совершаются данные общественные действия людей, и покажем, что они необходимо могут совершаться только в направлении такой, а не другой цели, то этим самым мы гораздо полнее и правильнее объясним и ту цель, которую преследуют эти общественные действия. Коммунизм Маркс и Энгельс объясняли не как идеальное состояние, которое должно быть установлено, но как реальное историческое движение, уничтожающее современное состояние и, раскрывая законы капиталистического развития и классовой борьбы, тем самым выяснили историческую миссию пролетариата.

«Понятие цели, — по словам Гегеля, — равнозначуще с простым определением самого предмета». «На деле, — комментирует Гегеля Ленин, — цели человека порождены объективным миром и предполагают его, — находят его, как данное, наличное. Но кажется человеку, что его цели вне мира взяты, от мира независимы („свобода“)»[319]. Целесообразность не должна механистически отбрасываться в процессе нашего изучения действительности, но она не должна идеалистически противопоставляться закономерности и причинности, она требует особого, но всё же причинного и закономерного её объяснения. Целесообразность явлений природы и общественных действий человека мы должны поэтому рассматривать как особое, специфическое выражение, особую форму проявления их закономерности, их причинной связи, основной тенденции их развития.

Внутренняя целесообразность строения организмов есть особое выражение единства в них целого и отдельных частей, единства содержания функций организма и их формы.

Значение понятия цели в общественной жизни состоит в том, что оно позволяет изучать явления в непрерывной связи с практикой — с практической ролью вещей, с общественными действиями человека. «К идее, как истине, — отмечает Ленин, — Гегель подходит через практическую целесообразную деятельность человека», он идёт «от субъективного понятия и субъективной цели к объективной истине»[320].

Марксизм-ленинизм отнюдь не отрицает значения целей в общественной жизни человека, в практике классовой борьбы, но, наоборот, вскрывает их действительное историческое значение. Преследование определённых целей, указывают Маркс и Энгельс, характерная отличительная черта общественной жизни, общественно-исторических действий людей, отличающая их от стихийных сил и законов природы. Уже анализируя простой процесс труда, Маркс показывает всё глубокое отличие целесообразно направленного труда от труда самой искусной пчелы. Всё развитие техники выражает эти отличительные черты целеполагающей деятельности человека.

Разъясняя некоторые положения Гегеля и переводя их на язык материалистической диалектики, Ленин подчёркивает закономерные основы нашей целесообразной деятельности, её объективный характер как формы объективного процесса. В то же время Ленин разъясняет, что противопоставление целей человека законам природы имеет свою основу в самом процессе познания и в особенностях человеческого познания, «не сразу и не просто совпадающего» с познаваемой природой. «Законы внешнего мира природы… суть основы целесообразной деятельности человека»[321]. — «Две формы объективного процесса: природа (механическая и химическая) и целеполагающая деятельность человека… Цели человека сначала кажутся чуждыми („иными“) по отношению к природе. Сознание человека, наука… отражает сущность, субстанцию природы, но в то же время это сознание есть внешнее по отношению к природе (не сразу, не просто совпадающее с ней)»[322].

Столкновение целей, преследуемых различными людьми и целыми общественными классами, приводило до сих пор к тому, что общественная жизнь развивалась по стихийным законам, не по заранее установленному плану, не в соответствии с поставленными целями.

Маркс показывает, как возникает противоречие между ограниченной целью капиталиста — увеличения прибавочной стоимости, и средствами для этой цели — неограниченным увеличением производства и безусловным развитием общественных производительных сил.

Однако ошибочно было бы думать, что при капитализме не преследуются и не получают осуществления классовые цели борющихся между собою классов буржуазии и пролетариата.

Буржуазия пользуется государственной властью как орудием насильственного подавления пролетариата и всех трудящихся. Задача пролетариата состоит в том, чтобы низвергнуть буржуазию, отнять у неё государственную власть и пустить это орудие в ход ради своих классовых целей.

Осуществление этих классовых целей диктатурой пролетариата ведёт к тому, что исчезает противоречие «средства» и «цели», характерное для капиталистического производства, что конечная цель пролетарской борьбы — «организация социализма на развалинах капитализма» (Ленин) — осуществляется в полном соответствии и в единстве с её средствами — растущей экономической и политической мощью Советской страны — на основе планомерной, целеполагающей деятельности рабочего класса и его партии.

4.6. Необходимость и случайность

«Всякое отдельное, — говорит Ленин, — тысячами переходов связано с другого рода отдельными (вещами, явлениями, процессами). И т. д. Уже здесь есть элементы, зачатки, понятия необходимости, объективной связи природы etc. Случайное и необходимое, явление и сущность имеются уже здесь, ибо говоря: Иван есть человек, Жучка есть собака, это есть лист дерева и т. д., мы отбрасываем ряд признаков, как случайные, мы отделяем существенное от являющегося и противополагаем одно другому»[323].

Признание наличия во всём мире объективной связи, признание необходимости всего совершающегося — или, как выражаются, его детерминированности (обусловленности) — является одной из важнейших отправных предпосылок нашего познания, только при условии наличия всеобщей связи становится понятной и материалистическая зависимость явлений сознания от окружающею нас бытия.

Однако одно признание господствующей в мире необходимой связи, признание детерминизма, ещё не служит водоразделом между двумя основными линиями в философии — между материализмом и идеализмом. Одним утверждением необходимости ещё далеко не предопределяется характер зависимости, существующей между бытием и сознанием. Можно признавать необходимость всех совершающихся явлений и в то же время искать основу этой необходимости в мышлении‚ в объективном «духе», в боге и т. д. На основе одного только голого утверждения необходимости легко можно объединить и механических материалистов, и естественников-позитивистов, и даже некоторых идеалистов. Отец ревизионизма Эд. Бернштейн считал, что, для того чтобы быть материалистом, достаточно только утверждать необходимость всего совершающегося, быть детерминистом. Ф. Меринг, возражая Бернштейну, совершенно резонно ссылался на таких мыслителей, как Вольтер и Шопенгауэр, которые были непреклонными детерминистами, что не мешало им оставаться ярыми врагами материализма. Детерминизм может стать отправной предпосылкой диалектико-материалистического познания лишь в строго-материалистическом его понимании: содержание материалистического детерминизма вытекает из установленного материализмом отношения между бытием и сознанием. Не менее существенное значение имеет и форма признаваемой нами необходимости.

В окружающей нас действительности на каждом шагу, в каждом отдельном случае выступает нечто на первый взгляд прямо противоположное этой необходимости — выступает случайность. Маркс констатирует это например во всей сфере капиталистической конкуренции, «над которой, если рассматривать каждый отдельный случай, господствует случайность, в которой следовательно внутренний закон, находящий осуществление среди этих случайностей и регулирующий их, становится заметным лишь при том условии, если соединить эти случайности в крупные массы»[324].

Необходимость и случайность обычно противопоставляются одна другой. Случайными называют те события, факты, действия, которые по видимости не находят себе объяснения в необходимом ходе вещей. Случайно человека раздавил автомобиль, случайно мы встретили на улице знакомого, случайно выпал выигрыш госзайма и т. д. Не умея объяснить случайность, буржуазная наука на первых порах стремится либо ограничить наше познание тем кругом явлений, в которых яснее всего проявляется их необходимость, причинная связь явлений, либо вовсе изгнать понятие «случайности» из поля научного познания, объявив случайность чисто субъективным понятием. Вместе с Спинозой вся механистическая философия утверждает, что «случайным явление называется исключительно по причине недостатка наших знаний». Всё имеет свои причины, и, стало быть, всё происходит необходимо. Но мы не всегда можем точно определить все причины, которые вызвали данное явление. Ряд причин привёл к тому, что автомобиль проезжал по улице, другой ряд привёл туда человека, и в результате взаимного действия этих двух рядов причин получилось событие. Стало быть, говорит механист, всё кажущееся случайным в действительности происходит необходимо. Представление о случайности имеет, стало быть, относительное значение — лишь по отношению к невыявленной до конца причинной связи явлений. Последний взгляд как бы подтверждается и законами статистики, которые устанавливают в самых «случайностях» определённую закономерность: строгую повторяемость случаев автомобильных жертв, самоубийств и т. п.

В советской литературе механистический взгляд на случайность особенно отчётливо выразил т. Бухарин: отождествляя случайность с беспричинностью, т. Бухарин доказывает, что о случайности мы говорим лишь потому, что не знаем всех перекрещивающихся причинных рядов: «Строго говоря, никаких случайных, т. е. беспричинных явлений нет. Явления же могут представиться нам „случайными“, поскольку мы недостаточно знаем их причины»[325].

Такая точка зрения говорит однако о чисто механическом понимании необходимости. Случайность вовсе не есть беспричинность. Причинность — один характер связей между процессами в объективном мире. Случайность и необходимость — другой тип этих связей. Эти типы отношений предполагают друг друга. Однако из этого вовсе не следует, что надо эти типы отношений отождествлять. Понятие необходимости отнюдь не исключает и случайностей, имеющих также объективное значение. Признать объективную природу случайностей вовсе не значит отрицать то обстоятельство, что и они вызываются определёнными причинами. Всякая случайность имеет свои чрезвычайно сложные причины. Точнее говоря, причинно обусловлено решительно всё — даже то, что сухой лист дерева свалился мне на руку, а не на землю, что я за едой поперхнулся. Но очевидно, что такое абстрактное объявление всего на свете необходимым, всякого рода рассуждения о необходимости «вообще» ровно ничего не объясняют нам. А ведь самое важное выяснить, каков каждый раз специфический, особый характер данного определённого проявления этой необходимости. Последовательный материализм должен давать явлениям конкретное объяснение. Диалектический материалист говорит поэтому не только о причинной обусловленности, при этом всегда изучая конкретные, определённые формы этой необходимости. Нельзя говорить только о необходимости данного явления или события тогда, когда это отдельное событие, входя составной частью в общий ход событий, не влияет существенно на основную закономерность развития. Абстрактное признание нами всего «необходимым» не будет отличаться от старого богословского детерминизма, который объяснял решительно всё на свете предопределённым волей «божественного промысла».

Как указывает Энгельс, метафизическое мышление потому заблудилось в этой «непроходимой» противоположности между необходимостью и случайностью, что оно чисто абстрактно представляет себе необходимость, безусловно исключая из общего процесса случайности. При этом возникают два вида метафизического мировоззрения. Одни полагают, что «какая-нибудь вещь, какое-нибудь отношение, какой-нибудь процесс либо случайны, либо необходимы, но не могут быть и тем и другим»[326]. Так например старые естествоиспытатели объявляли главные видовые признаки животных и растений необходимыми, а остальные признаки — случайными. Лишь необходимые признаки объявляли они единственно достойными научного интереса, а всё случайное — безразличным для науки. Но при этом взгляде по отношению к случайности прекращается всякое научное объяснение, и стало быть становится возможным сводить случайное к сверхестественным причинам.

Так абстрактное понимание необходимости ведёт к религиозным представлениям.

Другие представители механического материализма вовсе отрицают случайность, придавая ей чисто субъективное значение. На такой же точке зрения стоят советские современные механисты. В этом случае, по словам Энгельса, «так называемая необходимость остаётся простой фразой… Случайность не объясняется здесь из необходимости: скорее наоборот». Раз всё необходимо, то сама «необходимость низводится до чего-то чисто случайного»[327].

Правильное понимание необходимости поэтому вовсе не устраняет понятия случайности как объективной категории. Случайность вовсе не есть беспричинность. Справедливо писал по этому поводу Гегель, что наука имеет своим предметом узнать «необходимость, скрытую за кажущейся случайностью; но не должно представлять себе, будто случайность есть только продукт нашей субъективной мысли и что необходимо отвергать её, чтобы достигнуть истины»[328]. Но для идеалиста Гегеля категория случайности была ступенькой развития объективного духа, мирового сознания. Современные меньшевиствующие идеалисты, беря под свою «защиту» случайность, превращают весь вопрос в схоластическую дискуссию о чисто логических понятиях.

Случайное необходимо, поскольку каждая случайность включена в господствующую в природе и в обществе связь явлений; и вместе с тем случайное не необходимо, поскольку случайность не является существенно важной для развития данной закономерности и не оказывает существенно важного влияния на ход её развития, поскольку здесь на месте одной случайности при той же обшей закономерности была бы возможна и иная случайность, обусловленная другими, внешними причинами, а не самой внутренней закономерностью.

Случайность есть поэтому и дополнение необходимости (её противоположность) и форма проявления той же необходимости. В силу сложности общественного развития случайность зачастую оказывается той исторической конкретной формой, в которой осуществляется общественная необходимость. Стремления людей «перекрещиваются, — говорит Энгельс, — и во всех таких обществах господствует поэтому необходимость, дополнением и формой проявления которой является случайность»[329]. «Необходимость, — по словам Энгельса, — составляется сплошь из чистейших случайностей, а эти мнимые случайности представляют собой форму, за которой скрывается необходимость»[330].

Роль и значение каждой случайности регулируется необходимостью, и в тоже время случайности формируют эту необходимость. Каждое отдельное явление несёт на себе существенный отпечаток господствующей закономерности и в то же время обладает и некоторыми несущественными для этой закономерности чертами. Каждая отдельная случайность уравновешивается другими случайностями и потому может не повлиять на общий ход развития, на его основные тенденции.

Однако это ещё не значит, что случайность не играет никакой роли в развитии необходимости. Она необходимо должна играть известную роль именно потому, что представляет собой особую форму необходимости. Ещё Дарвин указал, что мелкие «случайные» изменения организма, усиливаясь, могут привести к изменению самого «необходимого» характера биологического вида. «История, — писал Маркс Кугельману по поводу роли личности в истории, — имела бы очень мистический характер, если бы „случайности“ не играли никакой роли. Эти случайности входят, конечно, сами составной частью в общий ход развития, уравновешиваясь другими случайностями. Но ускорение и замедление в сильной степени зависит от этих случайностей»[331]. Всё зависит конечно от того, насколько данная случайность существенна для данной связи явлений. Нельзя утверждать, как это делали прежние буржуазные историки, что от красоты носа Клеопатры или от насморка Наполеона зависел ход истории. Но несомненно например, что явное слабоумие и недальновидность последних представителей дома Романовых только ускорили революционный взрыв в России. Несомненно, что гений Маркса и Ленина оказал огромное ускоряющее воздействие на ход развития революционного рабочего движения.

4.7. Возможность и действительность

Сущность и основание, содержание и форма, закон, необходимость — все эти основные понятия диалектической логики суть ступеньки в процессе познания материального мира, суть формы мышления, в которых находит своё многообразное отражение познаваемая нами действительность.

Когда мы говорим о действительности, мы имеем в виду нечто более глубокое, чем просто фактическое бытие отдельных вещей или чем их непосредственное, внешнее существование. Как указывал ещё Гегель, действительность представляет собой единство, целостную совокупность всех образующих её внутренних и внешних моментов, соотношение всех сторон; процесс развития действительности есть необходимый, внутренне обусловленный, закономерный процесс. «Отдельное бытие (предмет, явление и т. д.), — развивает свою мысль Гегель, — есть (лишь) одна сторона идеи (истины). Для истины нужны ещё другие стороны действительности… Совокупность всех сторон явления, действительности и их (взаимо) отношения — вот из чего складывается истина»[332].

Идеалист Гегель, как уже известно, отождествлял необходимость, закономерность вещей с законами разума, с развитием абсолютного духа. Отсюда его знаменитое положение: всё действительное разумно, всё разумное действительно. Это положение Гегеля, применённое к ходу общественно-исторического развития — вследствие того идеалистического выражения, которое оно получило у Гегеля, — нередко приводило его последователей к реакционным выводам: у так называемых «право-гегельянцев» оно служило оправданием существующих в обществе гнёта и эксплоатации. Раз всё действительное разумно, — толковали они, в том числе например наш знаменитый критик Белинский, одно время целиком находившийся под обаянием «философского колпака Егора Федоровича» (т. е. Гегеля)‚ — значит разумны и необходимы также существующие прусская полуфеодальная монархия, самодержавие Николая Палкина и т. д.: всё это, мол, имеет своё оправдание в законах развития мирового духа. Сам Гегель однако вкладывал в свою мысль иное, по существу революционное, содержание. Он различал простое внешнее существование вещей, которое может быть и неразумным, и их действительность, которая должна быть разумно-необходимой.

«Действительность как единство внутреннего и внешнего так мало противостоит разуму, что она, наоборот, всецело разумна; и то, что неразумно, именно поэтому не должно рассматриваться как действительное»[333]. «Та реальность, которая не соответствует понятию, есть просто явление субъективное, случайное, произвольное, не истина»[334].

Всё разумное или, говоря материалистическим языком, всё исторически необходимое должно стать действительностью: стало быть все продолжающие ещё существовать неразумные общественные учреждения, но уже не имеющие внутренних основ в необходимом, закономерном ходе истории, рано или поздно должны быть разрушены ходом исторического развития. От временных, случайных реальностей Гегель отличает действительность, «соответствующую идее», т. е. рассматривает её как нечто существенное, внутренне-необходимое, закономерное.

Марксизм вскрывает это материалистическое содержание за идеалистической оболочкой мысли Гегеля. Однако нельзя ограничиваться одним переводом гегелевского положения о разумности действительного на язык исторической необходимости так, как это делает например Плеханов. Не следует забывать, что и самого Гегеля это положение приводило к реакционной защите прусских феодальных порядков[335]. Ограничиться признанием того, что всё действительное исторически обусловлено и в этом смысле необходимо, — это значит легко скатиться на путь объективизма, фатализма, созерцательного материализма. Буржуазный философ Штаммлер некогда иронизировал, указывая, что если социализм исторически неизбежен, то незачем бороться для ускорения его наступления, как незачем создавать партию для наступления лунного затмения. Струве доказывал, с другой стороны, что если капитализм в России исторически необходим, стало быть не нужно вести с ним борьбу. Каутский позже пытался с такой же аргументацией выступить в защиту империализма, который-де также исторически необходим! Русские меньшевики, в том числе Плеханов, абстрактно доказывали историческую неизбежность для России буржуазной революции и не искали в реальной действительности нашего исторического развития тех сил, которые могут изменить весь характер этой революции и привести к победе пролетариата. Между тем важнейшей стороной, необходимым моментом в развитии действительности является человеческая деятельность, наша практика, выдвигающая определённые цели и осуществляющая их путём постоянного преобразования внешней действительности в процессе её познания.

«Практика выше (теоретического) познания, ибо она имеет не только достоинство всеобщности, но и непосредственной действительности»[336]. Воля человека, отрывающаяся от внешней действительности, грешит субъективизмом и сама препятствует достижению своих целей.

Марксистско-ленинское познание предполагает не только строгий учёт совокупности всех моментов и сторон действительности и её развёртывания, её развития на каждом определённом этапе, — оно предполагает также учёт реальных возможностей хода исторического развития, его условий, его движущих сил, в том числе деятельности революционного класса в её развитии, его революционной практики, учёт путей и средств, необходимых для превращения возможности в действительность. «Развёртывание всей совокупности моментов действительности NB = сущность диалектического познания»[337]‚ — указывает Ленин.

В этой связи следует указать, что марксистско-ленинская теория подчёркивает различие, существующее между возможностью и действительностью, и в то же время отмечает существенное значение, которое имеют реальные возможности для развития действительности.

Когда мы говорим о возможности чего бы то ни было, нужно проводить строгое различение между абстрактной, чисто формальной возможностью и реальной возможностью. С точки зрения формальной логики возможно решительно всё, что только можно мыслить, что можно себе представить (без формально-логических противоречий), всё, для чего можно придумать какие-либо логические основания. Здесь возможность превращается в абстрактное, субъективное понятие; содержание той или иной мыслимой возможности вырывается из определённой, объективно необходимой связи вещей. Диалектик Гегель зло издевался над такими разговорами о пустых, абстрактных возможностях: «Возможно, — говорил он, — что сегодня вечером луна упадёт на землю, ибо луна есть тело, отделённое от земли, и может поэтому также упасть вниз, как камень, брошенный в воздух; возможно, что турецкий султан сделается папой, ибо он — человек, может как таковой обратиться в христианскую веру, сделаться католическим священником и т. д… Чем человек необразованнее, чем менее он знает определённые соотношения предметов, которые он хочет рассматривать, тем более он склонен распространяться о всякого рода пустых возможностях, как это например бывает в политической области с так называемыми политиками пивных… Разумные, практичные люди не дают себя обольщать возможным именно потому, что оно только возможно, а держатся за действительное»[338].

Наиболее глубокое обоснование этому отличию между абстрактной и реальной возможностями дала марксистско-ленинская теория. Ленин неоднократно подчёркивает, что возможность ещё не есть действительность, что марксисты должны исходить не из абстрактной возможности и т. д., а из действительности. Ленин доказывал всю ошибочность взглядов Р. Люксембург, которая в период войны выдвигала такую пустую, абстрактную «возможность» — превращения империалистической войны в войну национально-оборонительную. В своих заметках на «Экономику переходного периода» Бухарина Ленин указывал на всю ошибочность абстрактных рассуждений т. Бухарина о «возможности» или «невозможности» восстановления капиталистических отношений в период их распада вне проверки этих рассуждений практикой: «„Невозможность“ доказуема лишь практически, — говорил Ленин. — Автор не ставит диалектически отношения теории к практике»[339].

В то же время, критикуя меньшевика Суханова, Ленин указывал, что своеобразие обстановки в эпоху империализма открыло нам возможность иного перехода к созданию основных посылок цивилизации, чем во всех остальных западноевропейских государствах, и что эта возможность не только не нарушает общей закономерности мировой истории, но лежит по общей линии мирового развития.

Крайне существенное значение имеет выявление реальных возможностей развития и условий их превращения в действительность. Реальная возможность имеет свои объективные, необходимые основы в самом содержании развивающейся действительности, в закономерности её развития. Реальная возможность есть уже нечто не только мыслимое, но и объективно существующее, она состоит в определённом ряде условий, которые заложены в самой объективной действительности и которые способствуют поэтому развитию этой последней. Однако мы должны твёрдо помнить, что и реальная возможность ещё не есть действительность. Одной реальной возможности могут противостоять и другие реальные возможности, также имеющие известные объективные основы в самой действительности, хотя и не заложенные в этой действительности с безусловной необходимостью. Процесс развития действительности — это процесс, в котором постепенно всё более определяется и тем самым ограничивается круг возможностей, в котором постепенно уничтожаются и отпадают все иные возможности и наконец одна определённая возможность превращается в действительность.

Чем же обусловливается победа одной возможности над другими возможностями? Прежде всего эта победа обусловлена наличием в самой структуре данного предмета объективных, необходимых оснований в пользу осуществления именно данной определённой возможности и отсутствием таких необходимых оснований в пользу другой возможности. Так например Ленин указывал в начале нэпа и на такую возможность, как раскол между двумя сотрудничающими классами, рабочими и крестьянами. «Если возникнут серьёзные классовые разногласия между этими классами, тогда раскол будет неизбежен, но в нашем социальном строе не заложены с необходимостью основания такого раскола»[340].

Для понимания условий победы какой-либо возможности, когда мы говорим об общественно-исторической действительности, недостаточно говорить об её объективной необходимости: здесь решающую роль играет также наша определённая деятельность, превращающая возможности в действительность. Здесь решает определённая борьба общественного класса, направленная на поддержание и укрепление одной реальной возможности и на ослабление, предотвращение, уничтожение всех иных возможностей.

Здесь важную роль играют определённые пути и средства, по которым направляется и которые использует эта деятельность и эта борьба. Главную задачу нашей партии Ленин видел в том, чтобы внимательно следить за обстоятельствами, из которых «может вытечь раскол, и предупреждать их»[341].

Крайне интересно проследить все моменты развития действительности на проблеме возможности построения социализма в одной стране. Для позиции Троцкого было характерно субъективно-идеалистическое, абстрактное понимание возможности, на деле приводящее к оппортунистическим и позже привёдшее его к контрреволюционным выводам. Троцкий отрицал, что рабочий класс в России сможет удержаться у власти без прямой государственной поддержки европейского пролетариата. Отрицая эту реальную возможность, возможность построения рабочим классом социализма в одной стране, Троцкий в то же время выдвигал такую абстрактную, пустую возможность, как «одноактная» мировая революция, при которой рабочий класс одной страны начинает революцию в полной уверенности, что его инициатива немедленно даст толчок революции в других странах. «Подлинный подъём социалистического хозяйства, — „доказывал“ меньшевик Троцкий, — станет возможным только после победы пролетариата в важнейших странах Европы»[342]. Субъективизм в понимании возможностей пролетарской революции легко заставлял Троцкого переходить от этих необоснованных воззрений к внешне противоположной позиции полной «безнадёжности». «А если бы этого не произошло, то безнадёжно думать… что например революционная Россия могла бы устоять перед лицом консервативной Европы»[343].

В полную противоположность Троцкому, Ленин исходит в своём понимании возможности построения социализма в одной стране из заложенного в самой исторической действительности закона, из закона неравномерности развития капитализма, которая особенно усиливается и обостряется в период империализма. — «Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране»[344]. Ленин точно определял тот круг условий, который создаёт реальную возможность построения у нас социалистического общества: власть пролетарского государства на все крупные средства производства, власть государства в руках пролетариата, союз его с миллионами мелких и мельчайших крестьян и руководство этими последними со стороны пролетариата, развитие кооперации и т. д. «Разве это не всё необходимое для построения полного социалистического общества? Это ещё не построение социалистического общества, но это всё необходимое и достаточное для этого построения»[345].

В то же время Ленин отмечал, что «невозможно свободное объединение наций в социализме без более или менее долгой, упорной борьбы социалистических республик с отсталыми государствами»[346]. Ленин указывал вначале восстановительного периода, что хотя империалисты в результате интервенции и не могли свергнуть новый строй, созданный революцией, но «они и не дали ему возможности сделать сейчас же такой шаг вперёд, который бы оправдал предсказания социалистов, который бы дал им возможность с громадной быстротой развить производительные силы, развить все те возможности, которые сложились бы в социализм, доказать всякому и каждому наглядно, воочию, что социализм таит в себе гигантские силы и что человечество перешло теперь к новой, несущей необыкновенно блестящие возможности стадии развития»[347].

Тов. Сталин развивает дальше учение Ленина о реальной возможности построения социализма в одной стране. Ведя борьбу на два фронта, с троцкизмом и правым оппортунизмом, т. Сталин выяснил огромное значение, которое имеет для нашего практического действия уверенность в этой возможности, которую отрицали троцкисты, выяснил пути и средства превращения этой возможности в действительность, которых не видели и извращали правые.

«Что такое возможность победы социализма в одной стране?»

На этот вопрос т. Сталин отвечает: «Это есть возможность разрешения противоречий между пролетариатом и крестьянством внутренними силами нашей страны, возможность взятия власти пролетариатом и использования этой власти для построения полного социалистического общества в нашей стране»[348]. И отличая в противоположность троцкистам такую реальную возможность построения социализма в нашей стране от вопроса о невозможности окончательной победы социализма в одной стране без победы революции в других странах, т. Сталин говорит: «Без такой возможности строительство социализма есть строительство без перспективы, строительство без уверенности построить социализм… Отрицание такой возможности есть неверие в дело строительства социализма, отход от ленинизма»[349].

Однако «между возможностью построения социализма и действительным его построением существует большая разница. Нельзя смешивать возможность с действительностью»[350]. Наряду с этой возможностью, которой не хотели видеть троцкисты, существовала и другая возможность, о которой забывали правые оппортунисты, — возможность восстановления капитализма в нашей стране. Лишь в борьбе против этой последней возможности, в её предотвращении и уничтожении, лишь при определённых условиях осуществляется возможность построения социализма в нашей стране и превращается из возможности в действительность. «Мы можем уничтожить возможность восстановления капитализма, можем выкорчевать корни капитализма и добиться окончательной победы над капитализмом, если поведём усиленную работу по электрификации страны, если под промышленность, сельское хозяйство и транспорт подведём техническую базу современной крупной промышленности»[351].

Подводя на XVI партсъезде итоги борьбы с троцкизмом и правым оппортунизмом, т. Сталин указывал: «Советский строй даёт колоссальные возможности для полной победы социализма. Но возможность не есть ещё действительность. Чтобы превратить возможность в действительность, необходим целый ряд условий, в числе которых линия партии и правильное проведение этой линии играют далеко не последнюю роль»[352]. Этих условий не понимали правые уклонисты, несмотря на то, что абстрактно они признавали возможность построения социализма в нашей стране. «Беда правых уклонистов состоит в том, что, признавая формально возможность построения социализма в одной стране, они не хотят признавать тех путей и средств борьбы, без которых невозможно построить социализм»[353]. Таким образом на деле правые уклонисты скатывались на точку зрения отрицания возможности построения социализма в нашей стране.

Говоря об итогах первой пятилетки, т. Сталин поэтому подчёркивал и необходимость и реальную возможность осуществления нами политики наиболее ускоренных темпов в первую пятилетку: «Нельзя не подгонять страну, которая отстала на сто лет и которой угрожает из-за её отсталости смертельная опасность. Только таким образом можно было дать стране возможность наскоро перевооружиться на базе новой техники и выйти, наконец, на широкую дорогу». «Но имела ли партия реальную возможность осуществлять политику наиболее ускоренных темпов. Да, имела. Она имела эту возможность не только потому, что она успела вовремя раскачать страну в духе быстрого продвижения вперёд, но прежде всего потому, что она могла опереться в деле широкого нового строительства на старые или обновлённые заводы и фабрики, которые были уже освоены рабочими и инженерно-техническим персоналом и которые давали ввиду этого возможность осуществлять наиболее ускоренные темпы развития»[354].

Во вторую пятилетку, особенно в первые её годы, уже нет такой необходимости осуществлять политику наиболее ускоренных темпов, ибо требуется известный период для освоения и полного использования новой техники.

Освоение новой техники, организационно-хозяйственное укрепление колхозов — таковы те пути и средства, таковы те условия, которые позволят превратить в действительность реальные возможности полной победы социализма, уже завоёванные пролетариатом, которые приведут к уничтожению классов и к построению полного социалистического общества.

4.8. Общий характер категорий

Критикуя теоретический эклектизм Троцкого и Бухарина в вопросе о профсоюзах, Ленин установил четыре основных требования материалистическо-диалектической логики. Он выдвигает здесь, во-первых, требование изучать предмет со всех его сторон, во всех его связях и опосредствованиях, несмотря на то, что мы никогда «не достигнем этого полностью»; во-вторых, — требование «брать предмет в его развитии и самодвижении», в изменении его связей; в-третьих, — по словам Ленина «вся человеческая практика должна войти в полное „определение“ предмета и как критерий истины и как практический определитель связи предмета с тем, что нужно человеку». В-четвёртых, — требование конкретности познания.

Эти сжатые, но глубоко содержательные положения, выдвинутые Лениным, мы должны иметь в виду при рассмотрении категорий материалистической диалектики.

Остановимся на наиболее важных особенностях категорий диалектической логики.

Основное и важнейшее требование материалистической диалектики, — указывает Ленин, — это «объективность рассмотрения (не примеры, не отступления, а вещь сама в себе)»[355]. Это — основное положение материалистической теории отражения. Категории материалистической диалектики суть не пустые понятия формальной логики‚ а содержательные формы, отражающие объективное, материальное, конкретное содержание познаваемого мира. Это — «моменты познания человеком природы». «Форма отражения природы в познании человека, эта форма и есть понятия, законы, категории»[356]. В логических понятиях есть нечто субъективное, поскольку это понятия человеческого мышления, поскольку они только отражают объективные процессы в нашем сознании. Пока логические понятия остаются «абстрактными» понятиями, пока они остаются оторванными от отражаемых ими процессов — они субъективны. Однако для нас важно подчеркнуть, что в процессе познания наши понятия всё полнее и всестороннее выражают объективное содержание мира. «Человеческие понятия, — резюмирует Ленин, — субъективны в своей абстрактности, оторванности, но объективны в целом, в процессе, в итоге, в тенденции, в источнике»[357].

Но предмет, вещь, любой вопрос, как мы уже знаем, необходимо изучать во всех его связях и опосредствованиях; должна быть взята, как формулирует Ленин, «вся совокупность многоразличных отношений этой вещи к другим». Должно быть изучаемо «развитие этой вещи (respective явления), её собственное движение, её собственная жизнь»[358].

Эти требования диалектической логики в первую очередь относятся и к наиболее общим понятиям. Каждое понятие находится в известном отношении, в известной связи со всеми остальными. Это происходит потому, что каждое понятие, взятое в отдельности, отражает какие-либо одни стороны единой объективной действительности. «Совокупность всех сторон явления, действительности и их (взаимо) отношения — вот из чего складывается истина, — указывает Ленин. — Отношения (= переходы = противоречия) понятий = главное содержание логики»[359].

Категории логики, её основные понятия должны быть рассматриваемы нами в их взаимоотношениях — в тех связях и отношениях, которые имеют место между сущностью и явлением, между содержанием и формой, между возможностью и действительностью. Каждая категория связана со всеми остальными категориями. Эти понятия не «вытекают» чисто логически одно из другого, как то полагают идеалисты, но отображают с различных сторон объективный мир, природу и общество.

Однако это обстоятельство отнюдь не означает, что категории логики неподвижны: в неподвижных, мёртвых понятиях не могла бы получить правильное отражение живая жизнь природы и общества, со всеми её изменениями, её связями и изменениями этих связей… «Если всё развивается, — спрашивает в одном месте Ленин, — то относится ли сие к самым общим понятиям и категориям мышления? Если нет, значит мышление не связано с бытием. Если да, значит есть диалектика понятий и диалектика познания, имеющая объективное значение»[360]. Поэтому Ленин подчёркивает наряду с взаимозависимостью понятий всех «без исключения», также и «переходы понятий из одного в другое, всех без исключения». «Человеческие понятия, — замечает он, — не неподвижны, а вечно движутся, переходят друг в друга, переливают одно в другое, без этого они не отражают живой жизни. Анализ понятий, изучение их, „искусство оперировать с ними“ (Энгельс) требует всегда изучения движения понятий, их связи, их взаимопереходов»[361].

Это движение и развитие понятий не есть однако чисто логическое самодвижение самих понятии; процесс человеческого познания отражает объективное движение природы и общества и человеческой деятельности. Познание мира, его отражение, единство субъекта с объектом, с вещами, есть процесс. Лишь в процессе познания, отражающего процесс изменения объективного мира и поэтому лишь постепенно, сторона за стороной, ступенька за ступенькой охватывающего всеобщую связь и закономерность действительного мира, — в ряде относительных истин складывается наше познание абсолютной истины.

Поэтому Ленин сравнивает отражающее этот мир познание человека с рекой, а понятия — с отдельными каплями реки, отражающими отдельные стороны, положения и связи вещей. «Понятия, как учёты отдельных сторон движения, отдельных капель (= „вещей“), отдельных струй»[362].

Развитие наиболее общих понятий, категорий логики неразрывно связано со всей историей человеческого общества, с практикой материального производства и процессом развития производства. Оно связано с историей мышления, с историей философии.

Всякий процесс развития есть процесс, протекающий в результате борьбы противоположностей. Нами должны быть изучаемы, — продолжает перечислять Ленин элементы диалектики, — развитие вещи, «внутренние противоречивые тенденции (и стороны) в этой вещи», «вещь как сумма и единство противоположностей», «борьба respective развёртывание этих противоположностей, противоречивость стремлений etc.»[363].

Соответственно этому и наши понятия «должны быть также обтёсаны, обломаны, гибки, подвижны, релятивны, взаимосвязаны, едины в противоположностях, дабы обнять мир»[364]. Отражение природы в мысли человека, — говорит Ленин, — надо понимать «не без движения, не без противоречий, а в вечном процессе движения, возникновения противоречий и разрешения их»[365]. Движение нашего познания в его внутренних противоречиях — это процесс, в котором происходит раздвоение форм логического познания. Мир охватывается нашим мышлением в противоположных одно другому понятиях, во взаимно исключающих и вместе с тем взаимопроникающих одна другую категориях: сущность и явление, содержание и форма, причина и действие, необходимость и случайность. Эти категории противоположны, но эти противоположности становятся тождественными, взаимно проникают друг друга, они переходят одна в другую.

Отличительными чертами понятий и категорий материалистической диалектики таким образом являются их объективность, их взаимная связь, их движение и взаимные переходы, их развитие на основе единства противоположностей. Но понятия диалектической логики суть материалистические абстракции. Они отражают не отдельные предметы и не отношения отдельных вещей, а имеют всеобщее, универсальное значение. При помощи логических категорий мы вскрываем в отдельных явлениях и предметах общее, мы выявляем единство общего и особого в каждом отдельном предмете.

Маркс, Энгельс, Ленин в противоположность вульгарному ползучему эмпиризму буржуазной науки со всей силой подчеркнули огромное научное значение материалистических абстракций. Они показали, что абстракции материи, закона и т. д. глубже, вернее, полнее отражают действительность, чем каждый отдельный случай или отдельное наше представление, ибо с помощью научной абстракции мы познаём за случайными признаками скрытую сущность явлений, их закон, их необходимую связь.

В то же время Маркс в своём «Введении к критике политэкономии» указал, что метод диалектической логики предполагает, что мы не только выделяем из непосредственно данного конкретного материала, путём анализа, некоторые определяющие общие отношения, простейшие определения, но и обратное — восхождение, движение от простейшего и абстрактного к более сложному и более конкретному, не только разборку, анализ, но и суммирование, соединение, синтез.

Каждая конкретная вещь представляет собой бесконечное множество сторон и отношений, каждая сторона в отдельности изучается нами посредством выделения общих определений сущности, законов, необходимых связей. Мы не познаём до конца, не исчерпываем полностью данного предмета в его конкретности, изучая общие его связи и отдельные стороны. Однако нет иного пути и способа хотя бы приблизиться к познанию конкретного, как через посредство общего, как через посредство анализа (выделения) отдельных сторон его и синтеза, суммирования полученных общих понятий, простейших определений. Эту мысль подчёркивает и Ленин: «Значение общего, — говорит он, — противоречиво, оно мертво, оно нечисто, неполно и т. д. и т. д., но оно только и есть ступень к познанию конкретного, ибо мы никогда не познаём конкретного полностью. Бесконечная сумма общих понятий, законов и т. д., даёт конкретное в его полноте»[366].

Наше познание открывает непосредственно в бытии, в непосредственных явлениях их сущность, их закон, причины, их тождество, различие. «Таков, — говорит Ленин, — действительно общий ход всего человеческого познания, всей науки вообще. Таков ход и естествознания, и политической экономии, и истории»[367]. Ленин показывает на примере логики «Капитала» Маркса, как здесь анализ берёт «самое простое, обычное, основное, самое массовидное, самое обыденное, миллиарды раз встречающееся отношение буржуазного (товарного) общества: обмен товаров»[368]. Марксистский анализ вскрывает в этой основной клеточке буржуазного общества зародыши всех противоречий современного общества. Дальнейшее изложение Маркса показывает развитие и рост, и движение этих противоречий и этого общества в сумме его отдельных частей, от его начала до его конца. Ленин показывает, что в любом простом предложении, связывающем отдельное и общее, например, — Иван есть человек, Жучка есть собака, — есть диалектика. «Уже здесь, — подчёркивает Ленин, — есть элементы, зачатки, понятия необходимости, объективной связи природы и т. д. Случайное и необходимое, явление и сущность имеются уже здесь, ибо говоря: Иван есть человек, Жучка есть собака, это есть лист дерева и т. д., мы отбрасываем ряд признаков, как случайные, мы отделяем существенное от являющегося и противополагаем одно другому»[369]. На любом примере, утверждает Ленин, можно показать «превращение отдельного в общее, случайного в необходимое, переходы, переливы, взаимную связь противоположностей»[370].

Категории логики являются моментами движения познания, в котором происходит восхождение от наглядного созерцания к абстрактному мышлению и возврат к конкретному воспроизведению конкретного путём мышления. В научном мышлении, как и в действительном развитии, мы таким образом как бы движемся по кругу, возвращаемся как бы вновь к исходной точке, к конкретному, объективному миру, осуществляя в диалектическом методе единство анализа и синтеза. При этом самое движение наших понятий, вскрытие нами общего в отдельном, сущности за явлениями, противопоставление нами целого частям, сущности явлению, содержания форме, закона форме его проявления, причины действию и т. д. — всё это движение понятий в марксистском методе исследования только отражает реальные соотношения самих вещей. Противоречия категорий только отражает единство противоположностей, вскрываемое нами в самом изучаемом нами объективном мире. Этот процесс исследования и движения мысли «кругами» может совершаться нами бесконечно, ибо неисчерпаемы стороны и свойства вещей в их развитии, ибо, поскольку вещи развиваются, каждый раз возможно ещё более глубокое познание их связей и взаимозависимостей, ещё более полное усвоение конкретного путём мышления, ибо каждая новая абстракция даёт нам только частичную, относительную истину о предмете.

Ярко выразил эту мысль Ленин, формулируя «круги» нашего познания:

«Движение познания к объекту, — говорит Ленин, — всегда может итти лишь диалектически: отойти, чтобы вернее попасть — отступить, чтобы лучше прыгнуть (познать?). Линии сходящиеся и расходящиеся: круги, касающиеся один другого. Узловой пункт = практика человека и человеческой истории»[371]. Или в другом месте: «Деятельность человека, составившего себе объективную картину мира, изменяет внешнюю действительность, уничтожает её определённость (= меняет те или иные её стороны, качества), и таким образом отнимает у неё черты кажимости, внешности и ничтожности, делает её само-в-себе и само-для-себя сущей (= объективной истиной)»[372].

Практику и даже более конкретно технику — техническую практику человечества, процесс развития его производительных сил, Ленин включает в процесс познания, неразрывно связывая таким путём логику и историю, превращая категории диалектической логики в исторические категории, в категории революционной практики. Понятия и категории диалектической логики — сущность, закон, содержание и форма, необходимость, возможность и действительность — мы должны рассматривать не только в их связи, в их движении, в единстве противоположностей, но и под углом зрения революционной практики как категории не только логического мышления, но и революционного действия.

4.9. Формальная логика и диалектика

Диалектике в её историческом развитии пришлось выдержать серьёзную борьбу с метафизическим мировоззрением, которое, как мы уже знаем (см. гл. III), безраздельно господствовало в XVII–XVIII вв. и которое по сей день представляет собой характерную черту буржуазной идеологии, буржуазной науки.

Характеризуя метафизику, Энгельс говорит: «Для метафизика вещи и их умственные образы, т. е. понятия, суть отдельные неизменные, застывшие, раз навсегда данные предметы, подлежащие исследованию один после другого и один независимо от другого. Метафизик мыслит законченными, непосредственными противоположениями; речь его состоит из «да — да, нет — нет; что сверх того, то от лукавого»[373].

Под эту характеристику подходит как идеалистическая, так и материалистическая метафизика, несмотря на коренное различие их исходных пунктов. Материалист-метафизик исходит из признания объективно реального мира, существующего независимо от нашего сознания. Идеалист совершенно отрицает существование материального мира или во всяком случае ставит его существование в зависимость от сознания, мышления, духа. Но как первый, так и второй одинаково метафизически подходят к предмету своего исследования будь то вещи и понятия, как в первом случае, или только понятия, как во втором случае.

Метафизика отвлекается от движения вещи, от её внутренних процессов и берёт вещь или понятие как нечто вполне готовое, законченное, застывшее, раз навсегда данное. Вещи и понятия для метафизики не возникают, они существуют всегда в готовом виде или возникают «вдруг», без всякой подготовки, без процесса становления. Наличные вещи и понятия не изменяются в периоде своего существования, они всегда себе равны, в них не появляется новых признаков, не исчезают имеющиеся, они внутренне неподвижны, в них нет противоречий, нет внутреннего источника движения, нет самодвижения. Поэтому для мира вещей метафизик предполагает или неизбежно должен допустить некоторую первоначальную силу, первый двигатель, внешний толчок, который приводит или некогда привёл вещи в движение. Движение понятий метафизик ставит обычно в исключительную зависимость от произвола субъекта. Он не понимает и не признаёт движения, внутренней связи и взаимозависимости понятий как отражения движения и взаимосвязи вещей объективного, реального мира.

Своё обоснование метафизическое воззрение получает в формальной логике. Формальная логика рождается и развивается в древней Греции. Молодая греческая торговая буржуазия, вёдшая жестокую критику феодальных принципов и феодальной морали в лице софистов, по мере того как обозначается победа торгового капитала, приходит к необходимости дать положительное обоснование логическим приёмам и формам мышления, способным обеспечить устойчивость нового буржуазного порядка и развитие его производительных сил. Эту задачу берёт на себя логика Аристотеля, гениального мыслителя древности, впервые формулировавшего основные законы логического мышления. У самого Аристотеля его логика ещё не носила характера той логической схоластики формальной логики в собственном смысле слова, в которую её превратили позднейшие последователи, совершенно не понявшие его запросов и исканий. По словам Энгельса, Аристотель исследовал все существенные формы диалектического мышления. «Логика Аристотеля, — говорит Ленин — есть запрос, искание, подход к логике Гегеля, — а из неё, из логики Аристотеля (который всюду, на каждом шагу ставит вопрос именно о диалектике) сделали мёртвую схоластику, выбросив все поиски, колебания, приёмы постановки вопросов»[374]. Основной недостаток Аристотеля в том, что он допускает беспомощную путаницу вокруг основного вопроса, вопроса об общем и отдельном; эта путаница создаётся тем, что, не сомневаясь в реальности внешнего мира и стихийно тяготея к материализму, Аристотель непоследователен в разрешении вопроса об отношении мышления к бытию. Борясь против вульгарного эмпиризма, видящего только единичное, отдельное, Аристотель допускает существование общего понятия независимо от отдельных предметов.

По словам Ленина, Аристотель путается «в диалектике общего и отдельного — понятия и чувственно воспринимаемой реальности отдельного предмета, вещи, явления»[375]. Ленин показывает, что этот разрыв между общим и отдельным, между понятиями и чувственно воспринимаемой реальностью характерен для всего дальнейшего развития формальной логики, имеет свои гносеологические корни в идеалистической постановке вопроса о бытии и мышлении, понятиях и отражающихся в них вещах: «Идеализм первобытный: общее (понятие, идея) есть отдельное существо. Это кажется диким, чудовищно (вернее: ребячески) нелепым. Но разве не в том же роде (совершенно в том же роде) современный идеализм, Кант, Гегель, идея бога?»[376]

Разрыв между общим и отдельным — обозначившийся уже у Аристотеля, получает своё дальнейшее развитие, усиливается и обостряется сначала в средневековой схоластике (так называемый «реализм»), затем в буржуазной логике, особенно по мере того как буржуазия становится консервативной и реакционной силой. Если восходящая буржуазия стремилась превратить логику в метод отыскания новых результатов, внося в неё новые приёмы исследования (например метод индукции, введённый Беконом), то уже в логике Канта мы имеем идеалистический разрыв между миром вещей и нашими понятиями: превращение логических понятий в пустые, бессодержательные формы особенно характерно для логики неокантианства.

Как уже выше было сказано, категории диалектической логики отражают объективные законы и поэтому являются содержательными формами мышления. Развитие категорий диалектической логики отражает в обобщённой форме реальное развитие объективного мира и человеческого познания. Глубокое отличие формальной логики от диалектики заключается в том, что понятия и законы мышления, устанавливаемые формальной логикой, суть лишь формальные принципы мышления «как такового», взятого вне зависимости от того, каково содержание этого мышления. Автор большого курса формальной логики — буржуазный идеалист-неокантианец Зигварт рассматривает например логику как собрание технических приёмов мышления и говорит: «Соблюдение её правил не гарантирует необходимо материальной истинности результатов, а лишь формальную правильность приёмов»[377]. Формальная логика отражает внешние формы вещей, рассматриваемых ею как неизменные, застывшие. Содержание мышления её не интересует даже в том случае, если речь идёт о явной нелепости. «Формально правильно, а по существу издевательство», — эта ленинская характеристика бюрократизма приложима и к формальной логике.

Формальная, метафизическая логика неизбежно субъективна, во всяком случае даже материалист-метафизик благодаря принципам своей формальной логики всегда находится на грани субъективизма и софистики, не говоря уже о метафизиках-идеалистах. Не видя в понятиях отражения развивающегося и движущегося мира, формальная логика естественно не в состоянии охватить мир как единство противоположностей, не замечает внутреннего движения и изменения предметов, их всесторонних, часто противоречивых связей и взаимодействий. Она метафизически рассматривает вещи и понятия как вечно неизменные, как совершенно отдельные, изолированные, оторванные друг от друга, без внутренних взаимоотношений. Поэтому и исследование формальная логика ведёт не исторически. Анализ в формальной логике мёртв, механистичен; это простое, грубое разделение вещей в пространстве, рассечение предмета на его наличные, отдельные части, чисто количественное размельчение вещи, её раздробление. Формально-логический синтез также мёртв, механистичен, неисторичен — это простое сложение наличия данных вещей, приведение их в чисто внешнюю пространственную или временную связь. Анализ и синтез рассматриваются чисто субъективно как простые приёмы исследования. Действительно научный анализ и синтез должны быть аналогом, отражением анализа и синтеза, диференцирования и соединения, происходящих в объективно реальном мире. Формы анализа и синтеза в диалектике поэтому качественно столь же многообразны, сколь многообразны способы и формы разделения и соединения вещей в объективном мире. Формальная логика разрывает анализ и синтез на два абсолютно противоположных, совершенно внешних и чуждых друг другу действия, между тем как в действительности они не существуют один без другого, предполагают друг друга, взаимно внутренне связаны.

Формальная логика видит конечно не только тождество вещей, но и их противоположность. Но она не доходит до единства (тождества) противоположностей. Тождество находится в одном кармане, различие — в другом. Тождество в формальной логике — абстрактное тождество, различие — абстрактное различие. Останавливаясь на единстве вещей или понятий, метафизическая логика упускает из виду их раздвоение, а переходя в раздвоению вещей, она упускает их единство. Словом, формальная логика признаёт и тождество и противоположность, не видя их единства. Поэтому противоречия формальной логики — это противоречия понятий, а не противоречия объективного мира. Это — неразрешимые противоречия, неподвижные, мёртвые, это не диалектические противоречия, они не являются ни источником, ни основой, ни результатом движения. Формальная логика в то же время совершенно не терпит реальных противоречий, её логические «принципы» целиком заострены против материалистически-диалектического закона единства противоположностей.

Три основных «принципа», закона формальной логики прекрасно иллюстрируют вышеизложенное.

Первый «принцип» формальной логики гласит: А есть А, или А равно А. Это — принцип абстрактного тождества. Все вещи мира и все понятия есть раз и навсегда определённое А, все они всегда тождественны, равны самим себе независимо от всякого развития, от всякого движения. Мир един, не противоположен, не раздвоен в себе, не противоречив, неизменен, без движения.

Второй «принцип» формальной логики, принцип противоречия, гласит: А не есть не-А, А не равно не-А. Это положение представляет собой отрицательное выражение первого принципа, принципа тождества: раз А есть А, то не может быть равно не-А. Но, с другой стороны, оно может рассматриваться и как абсолютная противоположность первому принципу (на что уже давно указал Гегель и чего совершенно не понимает Плеханов, характеризуя формальную логику в своём предисловии к книге «Людвиг Фейербах» Энгельса). Если первый «принцип» говорит об абсолютной тождественности мира, то второй «принцип», наоборот, исходит из абсолютного различия, из внутренней разорванности мира, из его абсолютной раздвоенности, так как каждому А противостоит вечно и неизменно каждое абсолютно противоположное не-А. Следовательно в мире есть противоположность, но этот мир не един, его противоположные части существуют абсолютно независимо друг от друга, они внешни и чужды друг другу, между ними нет связи, нет движения, как нет движения и в каждой из них в отдельности. Они — абсолютные противоположности, но они не ведут между собой борьбы потому, что для борьбы нужна та или иная форма их единства. Поэтому соединение противоположностей в формальной логике возможно только чисто механически, внешним, эклектическим путём, и это соединение неизбежно зависит от произвола субъекта.

Третий «закон» формальной логики гласит: нечто есть или А или не-А, нечто равно или А или не-А. Это положение формальной логики (закон исключения третьего) представляет собой обобщение первых двух принципов. Всякое существующее «нечто» — всякая вещь или понятие представляет собой или А или его противоположность не-А, но только не единство противоположностей. Таким образом этот принцип отрицает единство тождества и противоположности. Следовательно этот закон представляет собой ядро формальной логики, в корне противоположное и враждебное ядру логики диалектической, т. е. закону единства противоположностей.

Помимо основных законов формальной логики обычно предметом её исследования является учение о понятиях, суждениях, умозаключениях.

Пустой формализм, отрыв законов мышления от всякого реального содержания, характерный для метафизической логики в учении о законах мышления‚ проявляются также и по вопросу о понятиях, о суждениях и умозаключениях. В своём учении о понятии формальная логика исходит из следующего положения: «объём и содержание понятия обратно пропорциональны друг другу». Смысл этого закона состоит в том, что чем больше конкретного содержания в понятии, тем уже его объём и обратно: чем меньше содержание, тем объём понятия шире. Задача создания понятий с точки зрения метафизической логики состоит в том, чтобы притти к максимально широким по своему объёму понятиям‚ иначе говоря: всё больше выхолостить всякое содержание из понятия. Формально логическая абстракция состоит в том, что от вещей или процессов отвлекают все отдельные, особенные признаки, пока не будет получено общее понятие, в котором уже исчезло всё отдельное, особенное. Так например общее понятие дерева по объёму шире понятия дуба, яблони, липы; понятие растения шире понятий дерева, куста и т. д. Общее понятие по своему содержанию беднее, чем более частное понятие.

На первый взгляд может показаться, что точка зрения формальной логики по вопросу о понятии правильно отражает действительность. Между тем стоит легко увидеть всю метафизичность этой позиции.

В основе формально-логического учения о понятии лежит совершенный идеалистический разрыв между единичным, особенным и общим, их противопоставление. Уже Гегель стремится преодолеть этот разрыв: он выдвинул учение о понятии как об единстве общего, особенного и единичного. Гегель дал глубокую критику пустоты формализма и метафизичности формально-логического учения о понятии. Однако его учение о единстве единичного, особенного, общего основано на том, что понятие, идея, являются сущностью мира. Разрыв между миром единичных вещей и общим таким образом сохраняется у Гегеля, поскольку понятие порождает объективный мир.

Единственно последовательное до конца учение о конкретном, содержательном понятии даёт материалистическая диалектика. Это учение о конкретном понятии полностью и до конца преодолевает всю пустоту формальной логики, вульгарный эмпиризм и идеализм в учении о понятии. Маркс во «Введении к критике политической экономии» даёт руководящее указание по этому вопросу. Рассматривая основные понятия, с которых обычно начинает политическая экономия, он указывает: «Кажется правильным начинать с реального и конкретного, с действительных предпосылок, следовательно, например, в политической экономии с населения, которое есть основа и субъект всего общественного процесса производства. Между тем при ближайшем рассмотрении это оказывается ошибочным. Население — это абстракция, если я, например, оставлю в стороне классы, из которых оно состоит. Эти классы опять-таки пустой звук, если я не знаю элементов, на которых они покоятся, например, наёмного труда, капитала и т. д.»[378].

Критикуя такой метод изложения политической экономии, Маркс далее указывает, каков должен быть метод подлинно научного познания действительности. Движение от непосредственно конкретного ко всё более и более простым понятиям, ко всё более и более тощим абстракциям — это один путь. Этим путём шла политическая экономия при своём возникновении в XVII в. Однако после того как путём анализа добыты некоторые общие основные определения, правильно будет итти от абстрактного к конкретному. «Последний метод есть очевидно правильный в научном отношении. Конкретное потому конкретно, что оно есть сочетание многочисленных определений, являясь единством многообразного. В мышлении оно поэтому представляется как процесс соединения, как результат, а не как исходный пункт, хотя оно представляет собой исходный пункт в действительности, и вследствие этого — также исходный пункт созерцания и представления. На первом пути полное представление испаряется до степени абстрактного определения, при втором же абстрактные определения ведут к воспроизведению конкретного путём мышления. Гегель поэтому впал в иллюзию, что реальное следует понимать как результат восходящего к внутреннему единству… в себя углубляющегося и из себя развивающегося мышления, между тем как метод восхождения от абстрактного к конкретному есть лишь способ, при помощи которого мышление усваивает себе конкретное, воспроизводит его духовно как конкретное. Однако это ни в коем случае не есть процесс возникновения самого конкретного»[379].

В этих положениях Маркса дана глубочайшая трактовка конкретного понятия с точки зрения материалистической диалектики. Маркс прежде всего вскрывает идеализм Гегеля в его учении о конкретном понятии, состоящий в том, что реальный мир он рассматривает как результат развития мышления. Конкретное понятие материалистической диалектики отражает непосредственно данную конкретную действительность, но взятую в её внутренних связях и закономерностях. Оно есть единство общего, особенного, индивидуального. Конкретное понятие материалистической диалектики не умерщвляет единичного, не отбрасывает всего особенного, не даёт пустой и тощей абстракции. Наоборот, будучи общим понятием, понятием, раскрывшим закономерности, оно включает в себя богатство единичного и особенного. Конкретное понятие материалистической диалектики воспроизводит в мышлении действительное, конкретное во всей его конкретности. Любая категория «Капитала» Маркса, начиная с товара и кончая земельной рентой, представляет собой образец такого конкретного понятия. Материалистическая диалектика отнюдь не отрицает роли и значения абстрактного мышления, анализа, задачи создания общих понятий.

Наоборот, она поднимает этот вопрос на высшую ступень. Однако между абстракциями формальной логики и понятиями материалистической диалектики существует огромная разница. Конкретное понятие материалистической диалектики есть содержательное понятие, есть понятие, отражающее всё богатство действительности и вместе с тем внутренние, общие законы развития этой действительности.

Чем шире оно по своему объёму, тем богаче оно по своему содержанию. Понятие товара, понятие класса — не пустые бессодержательные абстракции: они не принадлежат только мышлению, как это полагают например современные механисты. Они отражают реальные, объективные связи вещей. Рабочий класс — не пустая абстракция от множества отдельных рабочих, а их целостное единство, реальная общественная группа, занимающая определённое место в исторически определённой системе производства.

В противоположность формальной логике, выхолащивающей из своих пустых форм мышления всякое конкретное содержание, диалектическая логика выдвигает на первый план конкретность нашего научного познания. Абстрактной истины нет, истина всегда конкретна‚ — это положение неоднократно повторял Ленин. Не только понятия диалектической логики должны быть конкретны, включать в себе всё богатство особенного и единичного, но и наоборот — познание единичного, индивидуального предмета должно быть конкретным, должно охватить это единичное, как единство общего и особенного, как особый случай проявления общей закономерности, выявить его место и роль в общем развитии.

Этим всесторонним, конкретным познанием единичных моментов, сторон, областей и т. д. развития в том их особом, решающем значении, которое они получают на особых этапах для всего развития в целом, для развития общей закономерности, и обеспечивается единство теории и революционной практики. В этом конкретном познании единичного и заключается ленинская постановка вопроса о решающем звене в вопросах стратегии и тактики борьбы пролетариата. Звено, за которое на данном этапе нужно ухватиться, чтобы вытащить цепь развития, может быть определено только на основе неразрывного единства теоретического познания и революционной практики, только путём конкретного изучения отдельных сторон процесса, их особенностей и их значения для всего развития в целом. Учение Ленина и Сталина о возможности прорыва пролетарской революцией среднеслабых звеньев империалистической цепи; укрепление диктатуры пролетариата и советской власти как решающее звено в течение всего переходного периода; овладение торговлей как важнейшее звено на восстановительном этапе нэпа; освоение новой техники как решающее звено технической реконструкции; организационно хозяйственное укрепление колхозов и равнение на артельную форму, на определяющие звенья в перестройке сельского хозяйства, — на этих и многих других примерах Ленин и Сталин раскрывают всю силу и всё огромное значение диалектической логики.

Формальная логика тщательно разработала классификацию различного типа суждений и умозаключений. Оставаясь верной своему исходному пункту, она анализирует исключительно форму суждения, тип связей между понятиями, отвлекаясь от реального содержания суждений.

Формальная логика в силу своей антиисторичности, метафизичности не может применить точки зрения развития к исследуемым ею формам суждений и умозаключений. «Диалектическая логика, — писал Энгельс, — в противоположность старой, чисто формальной логике не довольствуется тем, чтобы перечислить и сопоставить без связи формы движения мышления, т. е. различные формы суждения и умозаключения. Она, наоборот, выводит эти формы одну из другой, устанавливает между ними отношение субординации, а не координации, она развивает высшие формы из низших»[380].

Именно точка зрения развития, историческая точка зрения, применённая к исследованиям формы мышления, форм суждения и умозаключения, превращает логику в науку. Такую работу в основном проделал Гегель на идеалистической основе. Верный принципам всей своей логики, он дал впервые в истории философии и логики рациональную группировку суждений как суждений единичности, суждений особенности, суждений всеобщности. На примерах из истории развития науки Энгельс показывает «внутреннюю истину и необходимость» группировки Гегеля, показывая одновременно зависимость их развития от общественно-исторической практики человека.

Как мы уже указывали, только долгое историческое развитие практики и познания привело к положительному суждению: «Трение есть источник теплоты»[381]. Это суждение можно рассматривать как единичное. Дальнейшее историческое развитие науки привело к более глубокому обобщению: «Всякое механическое движение способно превратиться при помощи трения в теплоту»[382]. Это суждение особенности, ибо речь идёт об особенной форме движения — механической. Дальнейшее историческое развитие привело к суждению всеобщности, к всеобщему закону: «Любая форма движения способна и вынуждена при определённых для каждого случая условиях превратиться прямо или косвенно в любую другую форму движения»[383].

Мы видим таким образом, что только исторический подход, подход к проблемам логики с точки зрения развития науки и техники, даёт действительную базу для диалектико-материалистической, подлинно научной логики. Отсюда также понятно, что нет и не может быть какой-то особой науки логики, отдельной от теории познания, от диалектики. Логика, диалектика, теория познания представляет собой одну и ту же философскую науку — материалистическую диалектику.

Материалистическая диалектика преодолевает, «снимает» формальную логику в том смысле, что она даёт свой ответ на все проблемы логики, опираясь на историю развития техники и науки.

Формальная логика в целом не отражает действительных законов материального мира. Но она не просто чепуха, а, выражаясь словами Ленина, пустоцвет, растущий на могучем дереве диалектического познания. Формальная логика — результат одностороннего, насильственного выпрямления в процессе познания кривых, подвижных, гибких граней в закостеневшие прямые. Если диалектическая логика борется против расплывчатости понятий, за их определённость в смысле конкретности и насыщенности живым, реальным содержанием, то формальная логика превращает эту определённость в нечто абсолютно устойчивое, раз и навсегда данное, ограниченное неподвижными рамками, всегда тождественное себе. Поэтому социальной почвой формальной логики исторически явились отсталые малоподвижные формы общественной жизни, как феодальный строй или такое общество, глубокая внутренняя диалектика которого скрыта под формой грубого внешнего движения вещей (товаров), как капитализм. К этому нужно прибавить, что формальная логика, извращая картину мира, всегда служила вернейшим орудием в руках господствующих эксплоататорских и угнетательских классов, всегда была опорой религии и мракобесия. Становится ясной враждебность и непримиримость диалектики и формальной логики. Это обстоятельство не исключает того, что исторически формальная логика в руках прогрессивных классов сыграла как в науке, так и в общественном развитии известную положительную роль. Изучение формальной логики с известными поправками даже в настоящее время принесёт свою пользу, если не забывать её коренных пороков. В известных пределах эта низшая ступень познания позволяет бороться с вульгарным эмпиризмом и релятивизмом и подготовляет к восприятию более высокой ступени диалектического познания.

Но если в истории познания продолжительный период господствовала формальная, метафизическая логика, если отдельный человек лишь в процессе практического опыта и накопления знания становится диалектиком, то отсюда вовсе не следует, что диалектика и формальная логика принципиально родственны одна другой, представляют равноценные вещи или отличаются между собой лишь количественно, как целое и часть.

Совершенно ошибочной является очень распространённая точка зрения, согласно которой формальная логика объявляется подчинённым моментом и частным случаем, — составной частью диалектики. Автором этой точки зрения является Плеханов. Плеханов доказывает, что законы диалектики действуют лишь там, где предмет находится в состоянии видимого изменения, перехода; когда же речь идёт об отдельных предметах как таковых, там царствует формальная логика. «Мышление по правилам формальной логики (согласно „основным законам“ мысли) есть частный случай диалектического мышления»[384], — говорит Плеханов. В другом месте Плеханов выражается так: «Диалектическое мышление не исключает также и метафизического: оно только отводит ему известные пределы, за которыми начинается царство диалектики»[385].

По поводу такого разделения «двух царств» — диалектики и формальной логики — надо сразу же заметить, что оно теснейшим образом связано, во-первых, с общим пониманием Плехановым диалектики как суммы примеров, во-вторых, с его тактическим оппортунизмом. Оно обосновывает либерализм, оппортунизм Плеханова в политике. Прямо ссылаясь на Плеханова, эту точку зрения развивает идеалист Асмус, пригретый меньшевиствующими идеалистами. Последний приходит к тому антиленинскому и насквозь идеалистическому выводу, что диалектика — сфера лишь «широких» горизонтов, т. е. общих понятий философии, а формальная логика — сфера «узких» горизонтов, сфера практики, т. е. классовой борьбы и социалистического строительства. Так Асмус помогает механистам и меньшевиствующим идеалистам обосновывать метафизику оппортунизма и контрреволюционного троцкизма. Он и представления не имеет о том, что подлинно революционная практика невозможна без диалектики и в свою очередь является её колыбелью и стихией.

Включать формальную логику в качестве момента в диалектическую логику так же нелепо, как объявлять алхимию моментом химии, астрологию моментом астрономии.

Схоластические защитники «обиженной» формальной логики любят ссылаться на замечание Ленина о том, что в низших классах школы следует изучать формальную логику; им следует ответить точной цитатой из Ленина: «Логика формальная, которой ограничиваются в школах (и должны ограничиваться — с поправками — для низших классов школы), берёт формальные определения, руководясь тем, что наиболее обычно или что чаще всего бросается в глаза и ограничивается этим… Логика диалектическая требует того, чтобы мы шли дальше»[386].

Следовательно вовсе не так обстоит дело, будто Ленин рекомендует изучать в школе не диалектику, а формальную логику. Это «ограничение» является низшей ступенью познания, подготовкой к изучению диалектики. Кроме того — и это главное — Ленин добавляет: с известными «поправками». Формальная же логика «с поправками» уже далеко не является старой формальной логикой.

Адвокатам формальной логики, доказывающим якобы «по Энгельсу», что формальная логика пригодна в обыденной домашней обстановке, нужно ответить: с этой домашней бытовой обстановкой, для которой хороша и формальная логика, мы боремся не менее, чем с её логическим продуктом. Мы коренным образом перестраиваем быт, поднимая его до уровня великих задач социалистического строительства. Новый социалистический быт будет наряду со всеми процессами борьбы и социалистической перестройки жизни вырабатывать диалектическое мышление.

Учёные лакеи буржуазии используют в своих классовых интересах формальную логику; они борются против материалистической диалектики — основы революционного мировоззрения марксизма-ленинизма. Поэтому изучение формальной логики нам необходимо не только с точки зрения использования её фактического содержания, но и в целях изучения оружия нашего классового врага. Только материалистическая диалектика является научным методом исследования и логической основой социалистической практики и классовой борьбы пролетариата.

Как материалистическая диалектика является методологической основой генеральной линии партии, так метафизика и формальная логика в советских условиях являются методологической основой и правого и «левого» оппортунизма и контрреволюционного троцкизма. Например нэп есть экономическая политика пролетариата, рассчитанная на допущение капитализма в определённых границах и на борьбу, вытеснение и уничтожение капитализма в то же время. «Кто не понимает этой переходной, двойственной природы нэпа, тот отходит от ленинизма»[387]. — говорит Сталин. А троцкисты, как метафизики, не понимающие диалектической противоречивости нэпа, видели лишь одну сторону — допущение капитализма — и называли поэтому нэп госкапитализмом. Также и Бухарин видел лишь одну сторону нэпа — свободу рыночных отношений — и упускал то, что нэп сверх того предполагает государственное регулирование торговли: «Уничтожьте одну из этих сторон — и у вас не будет нэпа»[388], — говорит Сталин. Наши трудности суть трудности роста, говорит партия, а оппортунисты не понимают этой диалектики, рассматривают трудность «как таковую», отождествляют наши трудности с безвыходными трудностями капитализма и вопят о гибели советской власти. Природа среднего крестьянина двойственна: с одной стороны, он труженик, а с другой — мелкий собственник. Троцкисты видят одну мелкособственническую сторону крестьянства, а правые оппортунисты, наоборот, забывают эту его сторону. Всякое чисто формальное проведение в жизнь партийной директивы методологической основой своей имеет метафизику: выполняют букву, а не смысл директивы, отбивают «номер», выполняют односторонне, неправильно. Например если партия говорит о ликвидации кулачества как класса на базе сплошной коллективизации, то «левак», формально выполняющий директиву партии, будет осуществлять ликвидацию кулачества, забывая об основе её. Партия предлагает увеличить процент коллективизации, добиваясь укрепления организационно-хозяйственной работы в колхозах, а «левак» гонит процент коллективизации, забывая о необходимости вести работу по укреплению колхозов.

Однобокое представление о противоречивом процессе социалистического строительства типично и для троцкистов и оппортунистов, — а это и есть формальная логика: односторонний подход к вещи с точки зрения её абстрактной тождественности.

Разновидностями метафизического мышления являются эклектика и софистика.

Эклектикой называется всякое беспринципное соединение внутренне не связанных друг с другом, в корне противоречащих точек зрения или учений. Ленин называет эклектиком махиста Богданова за то, что он хотел соединить исторический материализм и идеалистическую философию Маха. Эклектиками являются и механисты и меньшевиствующие идеалисты, соединяющие в своей антимарксистской философии одни — механический материализм, кантианство, позитивизм и т. д., а другие — гегельянство с элементами кантианства, механизма и т. д. Блестящая критика эклектики дана Лениным в 1921 г. во время профсоюзной дискуссии[389] в связи с эклектической позицией в этой дискуссии Бухарина. Спор шёл о том, чем являются профсоюзы при диктатуре пролетариата. Троцкий занял в этом споре чисто метафизическую позицию: профсоюзы либо школа коммунизма, либо аппарат управления — третьего не дано — и стал на точку зрения огосударствления профсоюзов. В противовес Троцкому Ленин указывал, что профсоюзы должны быть взяты как диалектическое единство политико-воспитательных (профсоюзы — школа коммунизма) и экономических функций (участие в управлении государством, например в планировании хозяйства), но с подчинением последних первым, с подчинением экономики политике. Ленин требовал указать, что является для профсоюзов главным и решающим, в какой внутренней связи между собой находятся различные функции профсоюзов. Этим главным были воспитательные функции, и в соответствии с этим партия решила: профсоюзы — школа коммунизма. Бухарин занял «буферную» позицию: профсоюзы и школа коммунизма, и аппарат управления, и политика, и экономика. «Теоретическая сущность той ошибки, — говорит Ленин, — которую здесь делает т. Бухарин, состоит в том, что он диалектическое соотношение между политикой и экономикой (которому учит нас марксизм) подменяет эклектицизмом. „И то, и другое“, „с одной стороны, с другой стороны“ — вот теоретическая позиция Бухарина. Это и есть эклектицизм»[390]. Ленин приводит при этом известный пример со стаканом. Стакан есть и гранёный цилиндр, и покрышка для бабочки, и приспособление для преспапье, и орудие, чтобы ударить, и инструмент для питья. Всё это надо учесть. Но надо указать главное в данной конкретной связи и обстановке: чем он является для оратора, говорящего на трибуне? Инструментом для питья.

«Если (как это делает Бухарин. — Авт.) при этом берутся два или более различных определения и соединяются вместе совершенно случайно (и стеклянный цилиндр и инструмент для питья), то мы получаем эклектическое определение, указывающее на разные стороны предмета и только»[391].

Софистика есть «гибкость, применённая субъективно» (Ленин), есть отождествление противоположностей, не видящее их борьбы, есть стирание граней между противоположностями на том основании, что они могут превратиться одна в другую.

Когда-то в древности Кратил, ученик Гераклита, извратил слова своего учителя (сказавшего, что в одну и ту же реку нельзя вступить дважды), добавив в формуле Гераклита, что и один раз нельзя вступить в одну и ту же реку. Если Гераклит утверждал, что река (вода) течёт, и потому, когда мы в неё вступим второй раз, это будет на самом деле другая река (вода), то с точки зрения Кратила река вообще никогда не бывает сама собой. Это уже явное преувеличение. Плеханов справедливо указывает, что Кратил подменяет момент наличного бытия моментом становления[392].

Это — софистика, ибо диалектика требует, чтобы каждая вещь была взята с точки зрения единства момента становления, развития, т. е. тех изменений, которые происходят в вещи, и момента наличного бытия, т. е. качественной определённости вещи на данной ступени её развития, в данной связи и обстановке. Живой человек есть именно живой человек, а не труп, так как в нём происходит процесс жизни. Несомненно — в его организме происходит одновременный процесс отмирания части клеток, но было бы софистикой на этом основании назвать его трупом. Материалистическая диалектика требует точных и определённых ответов в каждый данный момент. Капитализм, пока он не уничтожен пролетарской революцией, есть именно капитализм, а не социализм, хотя он и содержит в своих недрах своё отрицание — социалистический пролетариат. Было бы софистикой однако на этом основании объявлять капитализм социализмом. Ленин разъяснял Р. Люксембург, что софистикой является стирание грани между империалистической и национальной войной на том основании, что одна может превратиться в другую. Современные меньшевики — социал-фашисты, объявляющие рост государственного монополистического капитализма ростом социализма‚ являются насквозь прожжёнными софистами, откровенными защитниками наёмного рабства.

Из всего этого следует, что эклектизм и софистика являются заклятыми врагами материалистической диалектики. Против них необходимо вести борьбу как против методологии контрреволюционной буржуазии, фашизма и социал-фашизма.