Диаспора

— Стрижа они и сами видели, — сказала Ятима. — Полагаю, их бы удивили перемены с момента их отбытия.

— А еще их бы несказанно удивило, как долго мы бродили в трех соснах, — ернически вставил Паоло.

— Совершенства нет на свете, — ответила Ятима недовольно. — Я в технической стороне вопроса лучше смыслю, но все же не обойдусь без твоей помощи, чтобы все сложить воедино.

— Почему?

Паоло без устали подтягивался на балке, за которую держался.

— А ты не собираешься им рассказать про Пуанкаре?[89]

— Собираюсь.

— Тогда им нелишне будет узнать о злоключениях Орландо.

УТЯЖЕЛЕНИЕ

Орландо Венетти пришел в себя в двенадцатый раз за девять веков, преисполненный надежд и ничуть не сомневаясь, что вольтерьянский К-Ц прибыл к месту назначения. Голова работала быстро и четко. Предыдущие срочные пробуждения были связаны с новостными сводками из других клонов полиса, но в последний раз он уходил в сон, зная, что никто больше не успеет допрежь его самого. Настала очередь вольтерьянцев снабжать новостями другие клоны — даже если им придется пополнить растущий перечень пустынных миров, посторфеанских разочарований.

Он перекатился на бок и посмотрел на часы у кровати. Сверкающие символы парили в черноте каюты. Семнадцать лет до прибытия. Кто-то в другом К-Ц совершил важное открытие, достаточно значительное, чтобы экзоличность сочла необходимым разбудить хозяина. Орландо почувствовал себя обманутым. Его энтузиазм насчет откровений из других полисов испарился световые годы и десятилетия назад.

Он полежал еще немного, дожидаясь, пока воспоминания о сновидении всплывут на поверхность сознания. Ему снилось, как Лиана и Паоло спорят с ним в атлантском доме, пытаясь убедить, что Паоло и в самом деле его сын. Лиана даже показывала ему изображения родов. Когда Орландо начал ей рассказывать про психогенезис, Паоло фыркнул и бросил:

— Попробуй-ка это в пробирке провернуть!

Орландо понял, что у него нет выбора. Придется все им выложить про Ящерицу. И хотя он вообразил, что у Паоло есть шанс ускользнуть целым и невредимым, во сне ему открылось, что это было невозможно. Паоло ведь тоже был плотчиком, и роботы вскоре найдут в руинах три почерневших тела.

Орландо смежил веки и подождал, пока душевная боль уйдет. Он сказал Паоло, что проведет весь путь в криогенной заморозке, полностью отключившись от внешнего мира; ему не хотелось никому признаваться, что вместо этого он выбрал сны. Мудрая предосторожность, учитывая Фомальгаут. Тот дремлющий клон так или иначе развился бы в независимую личность; случайные шумы вмешались бы в работу программ ревоплощения и гарантировали бы такой исход даже без учета разницы в поступающей на вход сенсорной информации. Но Орландо не мог думать о нем как о мертвеце. Да, его земная личность совершила самоубийство, но это не считается. Он всегда намеревался слиться со всеми клонами в конце Диаспоры, и потеря пары-тройки стала для него ничуть не большей трагедией, чем утрата воспоминаний за один-два дня из тысячи.

Он вышел из каюты и босиком побрел по холодной траве на край летающего острова. В окружении господствовала тьма, такая же непроницаемая, как в безлунную ночь на Земле, но почва была ровной, а дорогу он хорошо знал. Он с радостью избавил себя от сомнительной нужды в испражнении, но лишаться услады опорожнить мочевой пузырь стремился не больше, чем отказаться от секса. Оба псевдофизиологических акта были продуктом его доброй воли. Они уже сильно разошлись с биологическими императивами и приблизились к таким нематериальным удовольствиям, как, например, музыка. Бетховена он себе оставил, чем же моча хуже? Глядя, как струя исчезает в непроглядной пустоте под скалами, он заставил ее извиваться фигурами Лиссажу.

Он передал Паоло лишь малую часть себя — как и любой хороший Мостостроитель, — но достаточную, чтобы между ними наладилось взаимопонимание. Он радовался, представляя себе грядущие поколения их рода, воображая, как они примутся исследовать неисчерпаемое разнообразие возможностей виртуальной реальности. Перерабатывать себя в попытке соблюсти личностную преемственность он почел бы самообманом. Вот поэтому он и спал по старинке: сны его никем и ничем не управлялись, оставаясь хаотичным напластованием идей, далеким от кристальной ясности и детализации подконтрольных воле спящего фантазий или терапевтических психодрам свежеприбывшего иммигранта. В его снах, видениях млекопитающего, Лиана еще никогда не возникала. Он еще не спускался по тернистому пути аллегорий и катарсиса, призванному смягчить боль утраты. Сны ничего ему не открывали, ничего не значили, ничего не меняли. Но отказаться от них, отменить их, запрограммировать — это все равно что воткнуть в себя острый кинжал.

Вольтер горел низко в небе в том направлении, о котором Орландо привык думать как о востоке. На таком расстоянии он казался слабой красноватой искоркой, примерно как Меркурий с Земли. Древняя звезда спектрального класса К5, светимостью в шесть раз меньше Солнца. Пять планет земного типа. Пять газовых гигантов, сходных не так с Юпитером, как с Нептуном. Их обследовали и закартировали задолго до запуска Диаспоры, но индивидуальные спектроснимки с внутренних планет по-прежнему оставались недоступны разрешению колоссальных аппаратов родной системы и тем более скудному астрофизическому оборудованию клонополиса.

— И что мы там найдем? Святилище?

Он смотрел на звезду.

Едва ли. Еще несколько пустынных планет… Несколько новых уроков хрупкости жизни, равнодушия сил, что ее создают и уничтожают.

Вернувшись в каюту, Орландо некоторое время боролся с соблазном отбить вызов и заново улечься на боковую. Если это дурные вести, как с Фомальгаута, или даже худшие, или свидетельство жизни столь ненадежное, что потребовалось бы еще столетие-другое для ее достоверных исследований, то… Hy что еще это может быть? Никак на одной из лун одного из газовых гигантов системы 51 Пегаса [90] отыскались несколько фоссилизированных микробов в незамеченной прежде трещине? Доказательство существования третьей независимо развившейся биосферы представляло бы немалую важность, но он так устал ковыряться в деталях экспедиций к дальним мирам в предрассветной тьме…

А может, это опять орфеанцы воду мутят? Наконец расшифровали тайные письмена из плавучих вселенных? Орландо грустно рассмеялся. Он не был завистлив, но счастливый случай, выпавший тамошней команде, задел его за живое.

Он хлопнул в ладоши. Каюта осветилась. Он сел на кровать и обратился к стеноэкрану.

— Ладно, выкладывай.

Появилось текстовое сообщение, которым экзоличность подытоживала поводы разбудить хозяина. Орландо терпеть не мог, когда неразумная программа пыталась с ним болтать.

Новости оказались местные, хотя цепь событий, положившая им начало, тянулась до самой Земли. Кто-то в земном К-Ц разработал усовершенствованный миниатюрный спектроскоп, который можно было сконструировать нанотехнологически на основе существующих полисных моделей. Местная астрономическая программа так и поступила. Благодаря этой аппаратуре удалось изучить химию атмосферы десяти вольтерьянских планет. Оказалось, что ближайшая к звезде планета, Стриж [91], окружена атмосферой с необычными свойствами.

Во-первых, она состояла в основном из углекислоты и азота, общим давлением в пятую часть земного, но содержала также значительные примеси сероводорода и водяного пара. Поскольку гравитация на Стриже составляла 0,6 земной, а температура поверхности колебалась около 70 градусов Цельсия, за двенадцать миллиардов лет почти вся вода на планете должна была улетучиться в межзвездное пространство — ультрафиолетовые лучи расщепили бы ее на водород и кислород, а водород легко бы ускользнул в космос.

Этого не произошло. Что еще любопытнее, сероводород вроде бы находился в термодинамическом неравновесии с остальной атмосферой. Он либо выделялся из недр планеты — с учетом ее возраста в двенадцать миллиардов лет, крайне маловероятное объяснение, — либо был побочным продуктом какого-то сильно неравновесного химического процесса, движимого светом Вольтера. Иначе говоря, жизни.

В сознании Орландо замелькали картины кипящих озер, переполненных бактериями-пукалками, но третье странное обстоятельство, отмеченное в сообщении, тут же отмело видения прочь. Из спектров явствовало, что в молекулах атмосферы Стрижа нет обычного водорода, нет углерода-12, нет азота-14, кислорода-16 или серы-32. Ни следа этих повсеместно распространенных в космосе изотопов, хотя на девяти остальных планетах системы Вольтера они присутствовали в обычных доминирующих количествах.

На Стриже, однако, имелись только дейтерий, углерод-13, азот-15, кислород-18, сера-34: тяжелые устойчивые изотопы этих элементов.

Вот почему там до сих пор сохранилась вода: утяжеленные молекулы оседали к поверхности планеты, а когда ультрафиолет их все-таки расщеплял, дейтериевые атомы рекомбинировали в молекулы с большей вероятностью, чем водородные. Но даже преимущественная потеря легких изотопов не могла полностью объяснить необычайно искаженную картину изотопного распределения на Стриже. Атмосфера планеты была в сотни тысяч раз богаче дейтерием, чем могла бы, исходя из вычисленных соотношений изотопов в момент образования Стрижа. Неразумная программа не предоставила никаких выводов из этих выкладок, но у Орландо сомнений не оставалось. Кто-то прибег к алхимической трансформации элементов. Кто-то утяжелил каждую молекулу в атмосфере планеты, чтобы продлить ее век[92].

СТРИЖ

Ятима мчалась на своем зонде рядом с Орландо над ровной красной пустыней Стрижа. Зонды ее восприятию представлялись стремительными машинами прилизанных форм с несколькими резко выпирающими крыльями, шириной около трех дельт каждая. На самом деле зонды были шириной едва пол-миллиметра и подпитывались светом Вольтера, в основном следуя велениям ветра, но периодически набирая или понижая высоту. Передвигались они, прокачивая атмосферные газы сквозь разветвленную сеть канальцев, выстланных изнутри молекулярными ресничками. Даже с помощью замысловатых программ-пилотов (представленных стилизованным штурвалом) управление крохотными машинками оказалось нелегкой задачей.

— Оазис, — показала онона.

Орландо огляделся.

— Где?

— Вон там, слева. — Ятима еще не обернулась, чтобы ненароком не задеть Орландо. Сами-то зонды, скорее всего, не столкнулись бы, а если и так, то вряд ли они от этого пострадают. Но по прибытии из Кониси емей в подкорку накрепко впечатали стремление любой ценой избегать близкого контакта с чужими навигаторами. Люди Картер-Циммермана не испытывали особого восторга, если кто-то по оплошности или умыслу лез к ним в иконкопространство.

Орландо развернул машину, и они полетели к оазису — луже воды шириной несколько метров, что в их нынешнем масштабе соответствовало десяти килодельтам. Лужица скопилась под полимерной мембраной. Поверхностное натяжение придало ей форму выпуклой линзы, и когда вода отражала бледно-розовое небо, казалось, будто кусочек его завис всего в паре сантиметров над почвой. На Стриже с его тонкой атмосферой вода закипала при шестидесяти градусах Цельсия, так что дожди выпадали только ночью. Но как только в пакетиках спор скапливалось достаточно влаги, вся миниатюрная экология иссушенной местности возрождалась к жизни, а уж тогда удерживала живительную жидкость как можно дольше. Мембрана препятствовала испарению, а в присутствии смеси особых соединений точка кипения воды повышалась на десяток градусов. И даже в таких условиях в середине дня (продолжительностью 507 земных часов) уцелела только малая доля сформировавшихся ночью оазисов. Жизнь Стрижа приучилась существовать при постоянной угрозе кипения — и чувствовала себя вполне комфортно. Тем временем на Земле вновь зарождавшейся жизни приходилось мириться с неотступной угрозой вымерзания.

Снижаясь, они рассматривали сквозь частично отражавшую свет мембрану ослепительный мир. Раскидистые спиральные хищные камыши отливали золотом и бирюзой, рои мошек, которым посчастливилось ускользнуть от ядовитых листочков, сверкали красным и небесно-синим (цвета неба Земли, каким было оно до Ящерицы). Вся жизнь на планете основывалась на химии серы. Доминировал, конечно, углерод, но в незапамятные времена волею случая сера встроилась в структурные и пищевые цепи, а разнообразие цветов стало побочным эффектом этого инцидента.

— Может быть, они все это разработали с нуля? — предположила Ятима. — Просто ради красоты. Наверное, Стриж был безводной пустынной планетой, а потом они явились сюда и выстроили биосистему молекула за молекулой. А тяжелые изотопы призваны сделать жизнь долговечней. Так скульпторы покрывали свои творения золотом, чтобы предотвратить коррозию.

— Нет. Куда бы Алхимики ни отправились, эта биосфера должна быть их домом. — Орландо словно бы покоробило егоё предположение. Можно подумать, в этом было что-то фривольно-декадентское. — Наверное, они замещали легкие изотопы тяжелыми постепенно, в течение тысячелетий. Отказавшись от идеи окружить планету защитным коконом, модифицировать ее орбиту, вмешаться в горение солнца, они проявили уважение к своему исходному миру. Они поддерживали самый медленный из допустимых ритмов изменений: начали с биохимии.

Ятима описала несколько кругов над мембраной. Толстые зеленые угри длиной несколько миллиметров порхали вокруг, двигаясь гораздо стремительнее зонда. Красновато-желтый двенадцатиногий паук прогуливался вниз-вверх по мембране, выискивая толстых слизняков, которые в ней гнездились. Ятима не испытывала симпатий к его добыче. Те приспособились питаться полимерными защитными оболочками, которые прежде должны были синтезировать ценой долгих трудов другие формы жизни. Да и потом, в экосистеме существовали пустующие ниши, их нужно было кем-то заполнить — ни одно из этих существ не обладало сознанием и ничего не делало ради цели.

— Если даже они так заботились о своих биологических родственниках, то нет признаков, что они предвидели Ящерицу. Нет свидетельств какой бы то ни было встроенной гамма-защиты.

Орландо оставался непреклонен.

— А если это решение — единственное, какое они могли себе позволить? Если все остальные варианты у них под запретом? Они наверняка знакомы с концепцией массовых вымираний, а биосфера — снабжена достаточным запасом прочности для восстановления.

На Стриже нашли совсем мало окаменелостей, так что оценить ущерб, нанесенный планете Ящерицей, оказалось нелегко. Модели показывали, что большая часть существующих видов при этом уцелела бы, но в этом не было ничего удивительного: они ведь имели дело только с выжившими. Принимать их за репрезентативную выборку жизни, предшествовавшей гамма-всплеску, было бы наивно. Наследственная информация воспроизводилась по пяти циклически сменявшимся схемам молекулярного кодирования. Некоторые виды использовали их в чистом варианте: от Альфы происходили Бета, Гамма, Дельта и Эпсилон. У других наблюдалась смесь всех пяти в каждом следующем поколении. Нашлись биологи, посчитавшие это свидетельством генетического «бутылочного горлышка» Ящерицы, но Ятима полагала, что едва ли кто-то из них понимает биохимию Стрижа достаточно хорошо, чтобы судить о нормальном для него уровне видового разнообразия.

— И где они теперь? Поглощены Внеисходом? Улетели в Диаспору? Коль скоро тебе так хорошо понятны их мотивы, ответить на этот вопрос не составит труда.

Орландо ответил возвышенно-доверительным тоном:

— Если бы я считал, что теряю время попусту, разве бы я прилетел сюда?

В его голосе прозвучали и шутливые нотки, но Ятима не думала, что он совсем уж несерьезен.

Они изучали планету с орбиты. Искали города, развалины, аномалии массы, погребенные под землей структуры. Но цивилизация алхимического уровня, скорее всего, миниатюризировала полисы так, что обнаружить их не было никакой возможности. Оставалась слабая надежда, что, если они озаботились вмешательством в судьбу органической жизни на Стриже, то и в оазисах как-то показываются время от времени. Ятима этого оптимизма не разделяла. Даже если Алхимики до сих пор на планете, гостей они могли попросту не заметить. Или воздержаться от контакта.

А если они хотят остаться незамеченными, то едва ли в лужах барахтаются их огромные неуклюжие автономники миллиметровой ширины. Ятима видела, как редкое полупрозрачное существо проплывает мимо зонда: сокращаясь всем телом, оно создавало реактивный двигатель на водяных струях. Онона подумала, что в исследованиях такого мира от негоё будет прок, и захотела помочь биологам в разгадке таинственных закономерностей скудной внеземной биосферы. Никаких особо впечатляющих форм телесной жизни или циклов ее существования; никаких стратегий добычи пищи или репродуктивных планов, которые бы не испытала задолго до этого земная экосфера. Но на молекулярном уровне все работало совсем иначе. Огромный неизведанный лабиринт метаболических путей еще только предстояло исследовать и закартировать. Hy и что? Всеобщее внимание сосредоточилось на неуловимых Алхимиках. Их отсутствие или идеальная мимикрия не давали толком поработать с имеющейся биосферой, которая на их загадочном фоне представлялась не более чем подробной сноской под завораживающе пустой страницей.

— Я не думаю, что они от нас прячутся, — повернулась онона к Орландо. — В конце концов, весь атмосферный спектр так и кричит о присутствии цивилизации. Мы-то заметили его, лишь подобравшись достаточно близко, но при некотором технологически тривиальном масштабировании такие наблюдения можно провести и за тысячи световых лет.

Орландо не ответил. Он смотрел в лужу и зачарованно следил за копошением розовых червяков, поедающих сброшенную остальными кожу. Ятима понимала, чем он рисковал, отправляясь в погоню за Алхимиками. Когда окончится Диаспора, когда разлетевшиеся по Вселенной клоны воссоединятся, жизнь на Земле, надо полагать, восстановится тоже. Но он не мог быть уверен, что возвращение в плотскую форму безопасно: ведь тайна Ящерицы по-прежнему нависала над человечеством. Принятая прежде Коалицией теория давала неверные прогнозы судьбы Lac G-1, «предсказывая», что столкновение звезд должно было занять семь миллионов лет. Какой смысл доверять любой иной? А вот у Алхимиков знание галактической динамики, надо полагать, проверено миллионами лет. Они трансформировали всю атмосферу планеты атом за атомом, оказавшись настолько доброжелательны и предупредительны, чтобы спасти от вымирания своих далеких эволюционных родичей. Уж конечно, они не откажут только что выбравшейся из колыбели цивилизации в советах и нужном для долгосрочного выживания человечества знании.

— Hy хорошо, — Орландо поднял взгляд. — Может быть, спектр — это нечто вроде сигнального маяка. В этом все дело. Несомненно, у них имелась тысяча способов сохранить атмосферу планеты, но этот — единственный, хорошо заметный издалека.

— Хочешь сказать, они пытались привлечь внимание? Но зачем?

— Чтобы сюда кто-нибудь явился.

— Тогда почему они так необщительны? Или затаились в засаде?

— Забавная мысль.

Орландо встретился с немей глазами.

— Но ты права. Они не прячутся от нас, это было бы нелепо. Они ушли. И что-то здесь оставили. А мы должны это что-то увидеть.

Ятима указала на оазис. Орландо покатился со смеху.

— Ты это серьезно? Думаешь, они построили искусственный прудик и пригласили всю Галактику на него поглазеть?

— Hy да, видок не ахти, — призналась Ятима. — Но даже в дейтерированной и утяжеленной по кислороду среде он понемногу высыхает. Шесть миллиардов лет назад зрелище могло быть величественным.

Орландо не стал настаивать.

— Может быть, мы ошиблись насчет биосферы. Возможно, до ухода Алхимиков жизни на планете не существовало, а развилась она уже позднее. Что, если постоянно присутствующая вода в атмосфере — не что иное, как побочный эффект процедуры, превратившей Стрижа в бакен, хорошо заметный на космических волнах любому существу с мало-мальски приличным спектроскопом и проблесками интеллекта?

— И мы попросту недостаточно внимательно искали оставленную нам весточку? Приманка довольно заметна, так что и конечная цель должна быть легко обнаружима. Либо она рассыпалась в прах, либо мы сейчас смотрим на то, что от нее осталось.

Орландо помолчал и горько отозвался:

— Тогда и маяк бы уже рассыпался в пыль.

Ятима возразила, кратко пробежавшись по техническим аспектам проблемы выбора долгоживущих тяжелых изотопов.

— Они наверняка посещали другие миры и оставили там какие-то более устойчивые артефакты. Быть может, следующему клону К-Ц повезет.

Спохватившись, онона замолчала и отвлеклась. На краю сознания укрывалась иная возможность: онона помедлила несколько тау, но та не прорвалась к центру восприятия. Не убирая своей иконки из окружения на Стриже — и возобновляя монотонный линейный ввод, как только Орландо приходила очередная умная мысль, — онона сместила фокальную точку гештальта на карту собственного разума.

Окружение продемонстрировало огромную трехмерную сеть нейронных путей и переплетений — не объектов, а символов, не тех низкоуровневых связок, что отвечают за обработку индивидуальных пакетов данных. Каждый символ светился с яркостью, пропорциональной нагрузке, поставляемой другими, доминировавшими в сети: сознательными установками и заботами. Простые линейные каскады быстро утомлялись, ингибировались, а состояние сознания захватывали примитивные петли обратной связи — горячо/холодно, влажно/сухо и тому подобная банальщина. Но онона все время испытывала новые комбинации, и если они резонировали в такт с егоё текущей мыслеактивностью, сочетания усиливались и даже выходили на уровень сознания. Мысль чем-то походила на биохимию. Миллионы неустанных слепых столкновений, а существующий шаблон тем не менее направляет процессы по когерентному пути, в конце которого образуется продукт с нужными свойствами.

Ятима поставила карту в режим замедленной перемотки и наблюдала за слабо мерцавшими узорами, отмечавшими продвижение особо настойчивых, не успевших перейти в «гелеобразную фазу» раздражителей. Это не было отражением егоё взгляда на карту в реальном времени. В использованной картографическим модулем цветовой кодировке релевантные сочетания оказывалось не так и трудно выделить, хотя порог самосознания они еще не пересекли. Скользившие по периферии сознания символы соответствовали изотопу, устойчивым артефактам, самоочевидности… и нейтрону.

Ятима на миг озадачилась, а потом тускнеющие было связи снова налились огнем, оформляя недодуманную мысль. Если тяжелые устойчивые изотопы в атмосфере Стрижа призваны были привлечь внимание гостей к чему-то устойчивому в веках, то что подойдет для этой цели лучше атомов? Изотопы кодировали не сообщение: Идите в мир и ищите там наши библиотеки, полные завоеванных тяжким трудом знаний… пускай даже они наверняка смешались с пылью и не Идите в мир и подивитесь чудесам созданной нами жизни… даже если она уже наверняка вымерла.

Придите и взгляните на эти изотопы, ― вот каково было закодированное в изотопах сообщение Алхимиков.

— Идиотка! — вскрикнул Орландо. — Что ты творишь?

Ятима переместила все внимание на Стриж. Окружение показало егоё машину, наполовину погруженную в оазис. Либо сам зонд, либо его газовые струи повредили мембрану. Машина тонула, вытесненная ею вода закипала, пуская пузыри десятидельтовых размеров, а те вздымались над зондом быстротечными паро-тучами. Но рассеченные края мембраны уже выпустили какие-то липкие щупальца, заделывая прореху, несколько их встретились и слились, перекинув через дыру мостик тонкой марли, который мог бы стать центром реполимеризации. Впрочем, дыра оказалась щупальцам не по силам. Из лужи поднимался пар, набухала и лопалась водяная пена, и шаткая кисея не устояла под их напором. Мембрана продолжала разрываться. Процесс уже нельзя было остановить.

Орландо привстал в кокпите своей машины, бурно жестикулируя и бранясь на чем свет стоит:

— Идиотка! Ты их убила! Проклятая безмозглая идиотка!

Ятима примерилась, потом, вспомнив конисианские навыки, прыгнула к нему в машину и обхватила за плечи.

— Орландо, все в порядке! Они выживут, они приспособлены к среде!

Он оттолкнул ее и в отчаянии замахал руками, исходя гневом и тоской. Ятима не осмелилась еще раз к нему притронуться, но повторила тихо:

— Они выживут.

Это было не совсем верно. Лишь треть обитавших в оазисе существ не сварилась заживо и не захлебнулась в конденсировавшейся воде.

Онона посмотрела вниз. От оазиса остался жалкий комочек грязи и липкого ила — держался он на нескольких покрытых полимерной пленкой пузырях пара, но те уже расширялись и вскоре должны были лопнуть. Все многоцветье жизни Стрижа слилось в однообразное коричневое пятно с радужным отливом, в котором нельзя было различить и намека на прежние телесные структуры. Устойчивая геометрия функционирующих организмов размазывалась, ужималась до двумерного грубого аналога себя самой, запахла химическими маркерами, но процесс этот не всегда можно было повернуть вспять — кодовое соответствие оказалось не таким уж однозначным. Пойманные в безводной ловушке представители разных видов после регидратации возрождались генетическими химерами, делясь друг с другом тканеспорами для восстановленных тел.

— Куда ты делась? — Лицо Орландо пылало презрением и ужасом. — Это были живые существа, они существовали в реальном мире! И ты на них, как слон в посудной лавке…

— Наверное, внезапное нисходящее течение. Автопилот бы отвел зонд от пруда, если бы такая возможность осталась.

— Да какого хера ты вообще спустилась так низко? — Они летели на одной высоте.

— Прости, — сказала Ятима. — Мне жаль, что так получилось. Безопасные коридоры для полета зондов придется пересмотреть. И потом, мембрана бы минут через десять лопнула все равно, разорванная растущим давлением водяного пара. И ты это не хуже меня знаешь.

Гнев, как по волшебству, оставил Орландо: Ятима видела это по его глазам. Он отвернулся и закрыл лицо руками. Ятима молча ждала, пока его попустит. Онона уже давно поняла, что в таких ситуациях ни на что больше не способна.

— Мне кажется, я догадалась, чего от нас хотели Алхимики, — помедлив, начала онона.

— Едва ли.

— Что нужно прибавить к водороду, чтобы получить дейтерий? А что — к углероду-12, чтобы из него получился углерод-13?

Орландо повернулся к немей, демонстративно утирая невидимые слезы. Его публичная иконка могла подчеркивать или скрывать присущее хозяину чувство воплощения, но работать на двух уровнях одновременно он так и не научился. Сейчас, когда ярость его пошла на убыль, иконка стала такой хрупкой, что казалось, будто Орландо рухнет от малейшего дуновения ветра. Или от еще одного горького разочарования.

— Все это время мы на него и смотрели, — вежливо сказала Ятима.

— Нейтроны?

— Да.

— Нейтроны — это нейтроны. И что тут искать? Зачем ради этого лететь восемьдесят два световых года?

— Нейтроны — это червоточины, — Ятима подняла обе руки, и между ними засветилась стандартная диаграмма Кожух, один конец расщеплялся на три. — И, если погибшая клоноБланка не ошиблась, у Алхимиков было более чем достаточно степеней свободы, чтобы все нейтроны Стрижа обрели уникальность.

ВЛОЖЕНИЕ

Ятима собиралась встретиться с Орландо в окружении Лилипутской Базы — под двадцатиметровым куполом, битком набитым научной аппаратурой и спешно развернутым на экваториальном плато, вдалеке от низин умеренного пояса, где возникали оазисы. Купол и все в нем соорудили тут же на месте нанофабрикаторы, но исходное сырье in situ[93] требовалось добывать куда более изощренными способами. Бывший Звездный Зверек по имени Эниф, который сменил кругозорки, достигнув 51 Пегаса, и с не меньшим пылом посвятил себя ядерной физике, еще за столетие до прибытия вольтерьянского К-Ц на планету придумал способ постройки фемтомашин. Оперируя со слабо связанными нейтронами ядерного «гало» таким же образом, как с электронными облаками обычного атома, он сумел синтезировать квазимолекулы с характерным размером на пять порядков меньшим, чем у обычных, стянутых воедино электронными облаками, и затем разработал фемтомашины, способные доставлять и изымать протоны и нейтроны из каждого ядра по отдельности, запасая необходимые инкременты энергии связывания в деформациях собственной структуры. Открытие это оказалось бесценным на Стриже. Для некоторых экспериментов требовались нормальные, легкие изотопы алхимически преобразованных элементов, а кроме того, на плачете попросту не имелось достаточного запаса многих других элементов в какой бы то ни было форме.

Пришлось выждать два дня, чтобы выпало свободное окошко. Ятима проникла в рабочую виртуальность как раз в тот миг, когда использованная в предыдущем эксперименте аппаратура, разработанная для поисков следовых количеств кислорода-16 в старых минералах, распадалась на составляющие элементы и улетучивалась в резервуары. В масштабе один сантиметр на дельту метровой высоты помещение выглядело просторнее некуда, но в действительности там было не повернуться. Ятима разыскала в библиотеке полиса проекты анализатора фазового сдвига нейтронов за авторством не кого-нибудь, а Майкла Синклера, ученика самой Ренаты Кожух! Когда предложенные Бланкой расширения теории Кожух достигли Земли, большая часть физического сообщества не задумываясь заклеймила новую модель как метафизическую бессмыслицу, а Синклер, внимательно изучив ее, составил набросок эксперимента, который бы в случае успешной реализации объяснил бы наконец парадоксы длины проходимых червоточин Горнила.

Появился Орландо. Программный движок виртуальности не знал, что поделать с его дыханием. Лилипутский купол выдерживался под высоким вакуумом, и сперва материализовалось облачко кристаллов льда, взлетев и опав на его пути (это расширился и остыл выдохнутый воздух), но в следующий миг какая-то подсистема сочла это загрязнение окружения недопустимым и решительно принялась вычищать всякие следы кристалликов, как только новые облачка вылетали из его рта.

Сформировав опорную сеть конструкций, нанофабрикаторы перешли к анализатору. Они сновали туда-сюда, перетаскивая из резервуаров барий, медь и иттербий [94], чтобы затем внедрить их в тонкие серые катушки сверхпроводящих магнитов, предназначенные для разделения нейтронного пучка. В данном случае такой терминологией пользовались скорее по привычке, поскольку весь пучок-то состоял из единственного нейтрона. Орландо с сомнением оглядел поток наномашин.

— Ты и вправду полагаешь, что Алхимики положили в основу своей задумки такой тонкий эксперимент?

— А что в нем особенного? — пожала плечами Ятима. — Спектральный сдвиг между дейтерием и водородом составляет несколько десятитысячных, но мы же не представляем себе, чтобы его хоть кто-то не заметил.

Орландо сухо возразил:

— Дейтерий в количествах, превышающих нормальное содержание в шесть тысяч раз — мягко говоря, не рядовое явление. Прирост массы водяного пара на двадцать процентов тоже несложно заметить. Но ты сейчас толкуешь о частицах, которые ведут себя в точности как нейтроны, пока их не расщепят на два квантовых состояния, повернут одно из них на 270 с чем-то градусов и скомбинируют обратно, чтобы проверить изменение относительной фазы. Мне кажется, что многие назвали бы такой эксперимент достаточно необычным.

— Может быть, ты и прав. Но выбора у Алхимиков не было. Нельзя утяжелить нейтрон на двадцать процентов. Все, что можно сделать в данной ситуации — это завернуть послание в несколько ярких оберток. Что привлекает внимание к Стрижу? Обогащенная тяжелыми изотопами атмосфера. Что такого необычного в тяжелых изотопах? Дополнительные нейтроны. Что такого интересного в этих нейтронах? Существует единственная характеристика нейтрона, которую можно менять, не преобразуя его во что-нибудь иное. А именно, длина червоточины.

Орландо вроде бы нацелился и дальше спорить, но вдруг поднял обе руки в примирительном жесте. Действительно, к чему новые препирательства? Вскоре ответ будет получен так или иначе.

Как и в традиционном варианте, в расширенной версии теории Кожух авторства Бланки ширина большинства червоточин элементарных частиц совпадала с их же длиной. Две горловины, две элементарные частицы на концах, одна и та же микроскопическая 6-сфера. Таково было наиболее вероятное состояние новорожденной вакуумной червоточины, и, в отличие от проходимых червоточин, они не обладали способностью подстраивать длину после возникновения. Однако теоретических оснований отрицать существование более длинных червоточин не было. Цепочки более коротких червоточин соединялись устьице к устьицу, и так возникала струна зацепленных микросфер, закрученная в петлю в шести дополнительных макроскопических [95] измерениях. После возникновения они сохраняли устойчивость. Вопрос только в том, как их изначально синтезировать. Обычные методы грубой силы, которыми сталкивали и разрывали две червоточины, просто вмяли бы такие микросферы друг в друга.

Синклер протестировал несколько триллионов электронов, протонов и нейтронов, но никаких удлиненных вариантов не обнаружил. Это не означало, что они невозможны физически. Это просто согласовывалось с их крайней редкостью. Если бы Ятима была Алхимиком и желала оставить потомкам одну-единственную идею в научное наследство, лучшего варианта онона не могла бы и придумать. Удлиненные нейтроны помогли бы пролить свет на фундаментальную проблему, решению которой своими силами первобытная цивилизация (вроде человеческой) могла посвятить тысячелетия. Запечатанные в устойчивых изотопах на планете в системе долгоживущей, неспешно сжигающей топливо звезды, они могли бы протянуть тридцать-сорок миллиардов лет. А может быть, в них закодирована информация, необходимая для решения не менее фундаментальной проблемы, диаметрально противоположной их созданию: закорачивания червоточин. Она бы открыла доступ в Галактику с черного хода.

Наномашины переместились от рассекателя нейтронного пучка ко второму набору катушек, предназначавшемуся для вращения одного квантового состояния нейтрона, одновременно проходящего по двум альтернативным путям. На первый взгляд очевидных способов удлинить частицу не существовало. Ничто во Вселенной не могло протиснуться в проходимую червоточину или послать сквозь нее сигнал и замерить время его прохождения. А вот Синклер догадался, что обычная классификация элементарных частиц на фермионы и бозоны несколько усложняется с добавлением удлиненных партнеров. Классическая характеристики фермиона — полуцелый спин, соблюдение принципа запрета Паули (тем самым все электроны в атоме, а нейтроны и протоны в ядре удерживаются от провала в одно и то же низкоэнергетическое состояние), преобразование при повороте на 360 градусов, приводящее к фазовому рассогласованию в 180 градусов с партнером, не подвергавшимся вращению. Чтобы скомпенсировать набранную фазу, требовалось повернуть фермион еще на полный оборот, то есть в общей сложности на 720 градусов. Бозоны же переводились в идентичное первоначальному состояние однократным прокручиванием на 360 градусов.

Любая удлиненная частица состояла из нечетного числа индивидуальных фермионов, сохранявших первые два фермионных свойства, а также, возможно, из некоторого числа бозонов: на их присутствие указывал рисунок сдвига фазы при вращении частиц. После первого и второго поворотов удлиненная частица с последовательностью червоточин «фермион-бозон-фермион-фермион» обретала бы фазовое рассогласование, возвращаясь к кажущимся свойствам простого фермиона. Третий поворот, однако, немедленно вернул бы ей прежнюю фазу. Последовательности поворотов позволяли исследовать все более глубокие слои структуры червоточины: для каждого индивидуального фермиона в цепочке на восстановление фазы частицы потреблялись два акта вращения, а для каждого индивидуального бозона хватало одного. Когда Орландо попросил разъяснить ему суть процесса, а Ятима в ответ обрушила на него ливень концепций теории групп и топологии, он взмолился о пощаде и быстро подыскал трехмерную аналогию: все равно что съезжать в червоточину частицы по перилам винтовой лестницы. Иногда после полного оборота кручение перил переворачивает тебя вверх ногами, и прежде чем обрести нормальную ориентацию в пространстве, нужно преодолеть еще один правосторонний виток. А бывает так, что после одного левозакрученного участка все выглядит как обычно.

Наномашины заканчивали работу: оставалось подключить систему нейтронного излучателя и детекторы к общей сети. Ятима подумала, не связаться ли с Бланкой. Они как-то раз пересеклись, но вольтерьянский клон не проявил ни малейшего интереса к работам погибшей фомальгаутской близняшки. Бланка отказалась и от Воплощения — а почти все в Диаспоре по прибытии обзаводились плотницким эквивалентом. В результате оно-на стала до некоторой степени изгоем. Синклер бы, наверное, с радостью принял участие в эксперименте, но его надо будет дожидаться дважды по восемьдесят два года: к Диаспоре он не присоединился.

Ятима ткнула пальцем в переключатель на источнике нейтронов. Конечно, это был символьный объект, созданный окружением по егоё прихоти, привитый к виртуальной отрисовке аппаратуры, но, повернув его, онона бы послала сигнал Лилипутской Базе — и те запустили бы в установку первый нейтрон.

— Не изволишь?

Орландо колебался.

— Я и сам не знаю, на что мне надеяться. На алхимические рецепты экзотической физики? Или на тайную усладу от лицезрения твоих попыток выкрутиться из всей этой авантюры — в случае провала?

Ятима безмятежно усмехнулась.

— Насчет надежды я тебе открою один секрет — она абсолютно ни на что не влияет. Просто поверни рукоятку.

Орландо шагнул вперед и выполнил ее просьбу. Обзорный экран рядом с установкой тоже был виртуальным — и символы понеслись по нему с такой скоростью, что сигнал слился в неразборчивую рябь. Ятима ожидала увидеть короткую сигнальную последовательность с периодом в пять-шесть поворотов… или, окажись нейтроны прискорбно нормальны, всего лишь в пару. Нескольких кодовых сегментов было бы вполне достаточно, чтобы подтвердить изначальную идею. Наверное, даже Алхимики не властны были над полной длиной последовательности.

— Это отказ аппаратуры или невероятный успех? — поинтересовался Орландо.

— Невероятный успех, как я надеюсь.

Ятима откорректировала гештальт-инструкции экрана. Стартовый участок последовательности состоял из нейтронов, скользящих по фазе с повторявшимися поворотами:

Внизу шла расшифровка:

— Фермион, бозон, фермион, фермион, бозон, бозон… — демонстративно громко озвучил ее Орландо.

— Провалиться мне на этом месте, — сказала Ятима, — если это подделка.

— Я тебе верю.

Отсчет дошел до 126-й позиции. После этого наращивание кодового мотива прекратилось, а дальше пошло что-то куда менее понятное. Орландо с благоговейным ужасом глядел на экран.

— Это сообщение. Они оставили нам сообщение!

— Мы не можем этого утверждать.

— Это может быть эквивалентом всей полисной библиотеки. В одной-единственной нейтронной червоточине, как узелки, завязанные на веревке.

Вид у Орландо теперь был сияющий. Ятима задумалась, как справлялись с этим шоком программы Воплощения.

— Или же доказательством искусственной природы. Статистически немыслимая последовательность, которую без труда можно отличить от естественных феноменов. А раз так, то и попытаться объяснить, создав для этого новую физику. Нельзя спешить с выводами.

Орландо кивнул и вытер пот со лба. Потом встрепенулся и перемотал обзорное окно к свежайшей порции данных. Лавина замедлялась. Каждый тест для различного числа поворотов следовало провести несколько раз, чтобы накопилась достоверная статистика. После миллиарда поворотов для измерения интерференционной картины нельзя было просто повернуть нейтрон еще раз, получив миллиард первый результат: нет, требовалось начать все сначала, так что им оставалось только дожидаться, пока кодовый мотив проявится снова.

Через двадцать две минуты нейтрон распался, но самоповтора выявить не удалось. Теоретически возникший после этого протон содержал ту же кодовую последовательность, но у Ятимы не было аппаратуры, способной это проверить. Чтобы установка могла работать с заряженными частицами, ее требовалось основательно перестроить.

Онона проинструктировала анализатор переключиться на значительно более высокую частоту вращения. Второй нейтрон быстро выдал кодовую последовательность, идентичную уже виденной, и прожил достаточно долго, чтобы исходный мотив повторился. Это произошло после 6х10¹⁸ сегментов. Шесть экзабайт данных [96]. Полисная библиотека сюда бы не вместилась, но пространства для чего-нибудь вразумительнее печати резчика или странного субатомного граффити осталось предостаточно.

Экран перекодировал последовательность в предложенную Орландо стилизованную винтовую лестницу, скрученную ленту, слегка напоминавшую спираль ДНК, но заметно больше ее (как и умосемени). Вплоть до этой самой минуты Ятима могла сомневаться в присутствии чужой цивилизации. Изотопная сигнатура не оставляла сомнений в ее существовании, но была слишком расплывчата, чтобы подтвердить что-то еще, помимо несомненно искусственной своей природы. Руин, памятников, осколвков былого величия они не находили — а жизнь, уцелевшая в оазисах, с равным успехом могла быть биологической родней Алхимиков, искусственно созданными для их развлечения домашними зверьками, а то и капризом эволюции, ничего общего с ними не имевшим. А теперь вся планета оказалась усеяна артефактами Чужих — и были они старше небоскребов и пирамид, информационно богаче папирусов и оптических дисков. Три сотни миллиардов на каждый пикограмм атмосферного углерода.

Онона обернулась к Орландо.

— Известим остальных или попробуем подыскать интерпретацию данных?

Библиотека кишела модулями распознавания образов, к их услугам были творения всех программистов трех тысячелетий. Большую часть этого программного обеспечения, однако, уже протестировали на различных геномах биосферы Стрижа — в поисках скрытых сообщений и безо всякого результата…

Орландо скорчил заговорщицкую усмешку.

— Это не взлом гробницы фараона. Мы не можем повредить сообщению, просто поглядев на него.

Ятима переместилась в индекс-окружение, оккупированное ксенолингвистами, — в комнату, заставленную поддельными Розеттскими камнями[97] в обзорных витринах, шаткими стеллажами, полными увесистых манускриптов, и причудливыми электромеханическими машинами для криптоанализа. Онона подключила источник внутринейтронной последовательности к аналитическим программам: виртуальный движок отобразил это как рой синевато-белых светлячков, порхавший от иконки к иконке. Орландо составил емей компанию. Они стояли в устланной коврами дешифровальной комнате и молча ждали.

Двенадцатая иконка изображала древний ЭЛТ-монитор и представляла абсурдно простую программу, которую Ятима включила в индексацию только потому, что алгоритм потреблял очень мало вычислительных ресурсов. Когда светлячки озарили своим сиянием бакелитовый корпус устройства, экран ожил.

На нем возникла единственная короткая вертикальная линия, потом масштаб переключился, и линий стала дюжина, еще одна, сотни. Ятима не понимала, что это такое, но программа быстро нашла ключ: нижние концы линий отмечали положения звезд, какими они были видны под определенным углом из системы Вольтера пятьдесят с лишним миллионов лет назад. Любопытно: картинка представляла не перспективный обзор, а ортогональную проекцию. Сообщает ли это что-нибудь об устройстве систем восприятия Алхимиков? Ятима одернула себя. Земные карты напоминали что угодно, от сплющенной шкурки апельсина до отражения планеты в огромном кривом зеркале. И ни одна из них ничего не открыла бы стороннему наблюдателю о принципах работы системы плотницкого зрения.

Орландо тяжело выдохнул.

— Пиксельные массивы? Так просто?

В голосе его сперва прозвучало разочарование, но тут же — смех, облегчение.

— Старые добрые двумерные изображения, обновляемые с течением времени! Как тебе такое противоядие от абстракционистских заплетов? — Подумав, он добавил: — Даже если это всего-навсего малая часть сообщения.

Ятима уже получала от картинки с катодно-лучевой трубкой монитора широкополосные гештальт-теги, содержавшие в сжатом виде всю вспомогательную информацию, а Орландо из принципа считывал те же сведения в линейной текстовой форме через окно переводчика, любезно вставленное экзоличностью в его окружение. Такая принципиальность стоила ему немалых мучений.

По движению звезд стало ясно, что временной интервал между каждым фреймом составляет около 200 лет. Программное обеспечение отображало пятьдесят фреймов, или десять тысячелетий, за тау. Картинка была сильно стилизована, изображение формировалось даже не в оттенках серого, а в бинарном массиве, из черных и белых точек. Однако анализаторы заключили, что вертикальные линии у каждой звезды отражают ее светимость — указывают расстояние, на котором энергетическая плотность излучения звезды падает до 61 фемтоджоуля на кубический метр; случайно или нет, но уровень этот в точности соответствовал космическому микроволновому фону. Для Вольтера это расстояние равнялось 1/18 светового года, для Солнца ― 1/7. В ортогональной проекции светимости нескольких сот звезд можно было сопоставлять непосредственно, в том же масштабе, а более реалистическая перспектива из любой точки Галактики сделала бы почти все, кроме самых ярких, неразличимыми и значительно усложнила бы расшифровку сообщения. Масштаб продолжал возрастать, и вскоре все звездные линии уменьшились до идентичных однопиксельных вспышек. Ятиму это озадачило, но выводы онона предпочла придержать при себе.

Когда картинка показала Галактику примерно с ребра, зуммирование прекратилось. Вспыхнула короткая вертикальная линия длиной примерно двенадцать сотен световых лет, отходившая прямо от плоскости галактического диска. На следующем фрейме ее уже не было видно. Ятима задумалась, как программа отображает источники излучения, сиявшие меньше двухсот лет, и пришла к выводу, что простейшим выходом из положения будет приравнять их совокупную энергию к световому излучению обычной звезды за два столетия. В таком случае линия светимости длиной двенадцать световых веков соответствовала вспышке радиации, сопоставимой с энергетическим эквивалентом Солнца за четырнадцать миллиардов лет. Такая вспышка означала столкновение нейтронных звезд.

Нейтроны — индикаторы столкновений нейтронных звезд? Еще один потаенный слой загадочного сообщения, записанного изотопами?

Каждые двести-триста тысяч лет где-нибудь на Млечном Пути происходил всплеск. Меньшие линии загорались чаще и, очевидно, соответствовали коллапсу сверхновых, несколько удалось тут же идентифицировать с известными источниками. Орландо спросил, внезапно посерьезнев:

— Так это исторический атлас или прогноз?

— Исходя из распределения изотопов в коре, мы предполагаем, что Алхимики преобразовали атмосферу планеты около миллиарда лет назад.

И если их предсказания всплесков оставались справедливы в таком далеком будущем, они, вероятно, понимают динамику двойных систем нейтронных звезд куда полнее, чем К-Ц или глейснерианские астрономы. Проверить их данные по таким древним гамма-всплескам невозможно даже с привлечением архивов плотницкой гамма-астрофизики, но если окажется, что они точно оценили время катаклизма Lac G-1, придется признать — прогнозисты из Алхимиков исключительно надежные.

Ятима покосилась на Орландо. Тот неотрывно глядел на экран. Алхимики могли вдохнуть в него новую надежду. Пообещать ему вечную жизнь во плоти без новых Ящериц. Безопасное возвращение на Землю и ко всему, что было ему когда-то дорого.

Примерно за сто тысяч лет до текущего момента масштаб снова начал меняться. Ятима с трудом опознала туманность Андромеды, следом в поле зрения вплыла ни много ни мало — вся Местная группа, а за нею и более удаленные скопления галактик. За двадцать шесть тысяч лет до Стрижа возникла линия длиной почти два миллиарда световых лет, пронзившая навылет весь крохотный Млечный Путь.

Изображение опять сменило масштаб — и как раз вовремя, чтобы за две тысячи лет до прибытия Диаспоры продемонстрировать гамма-всплеск Lac G-1 Алхимики предсказали его время с точностью до 200 лет, а положение и энергетический эквивалент с точностью до пикселя.

Орландо молча смотрел на карту. Хроника протянулась в будущее еще на двадцать миллионов лет. За все это время никаких всплесков в окрестностях Земли, способных повредить биосфере, предсказано не было. Но если прогнозы составителей карты были одинаково точны независимо от эпохи, то… за двадцать шесть тысяч лет до нынешнего времени в ядре Галактики произошло событие, по сравнению с которым все гамма-всплески показались бы зажженными спичками. Пройдет еще тысяча лет, и последствия катаклизма захлестнут Диаспору, глейснерианцев и Землю. Даже если бы все полисы пустились в бегство одновременно, импульс радиации, который их в конце концов накроет, окажется в тридцать миллионов раз сильнее Ящерицы.

— Это невозможно, — заявил Паоло непреклонным тоном. — Потребовалось бы шесть или семь миллиардов солнечных масс, претерпевающих гравитационный коллапс одновременно, чтобы высвободилась такая колоссальная энергия.

Ятима попросила о встрече с ним, чтобы поговорить про Орландо, а не спорить в тысячный раз о значении нейтронного послания. Однако Паоло так решительно отрицал существование колоссального гамма-всплеска, что и слышать ничего не хотел о намеченных емей темах. Наверное, это было честней. Все дальнейшие действия теперь определялись доверием или недоверием к Алхимическому пророчеству.

— В ядре Галактики больше чем достаточно массы, в зависимости от того, как ее оценивать.

— Все эти звезды, — возразил Паоло, — на орбитах. Они не собираются падать в центральную сверхмассивную черную дыру.

— Компоненты Lac G-1 тоже кружились по своим орбитам, — безрадостно усмехнулась Ятима. — Они не должны были сталкиваться еще семь миллионов лет. Так что я бы не ставила жизнь в зависимость от закона сохранения углового момента, пока мы не выясним, куда он весь улетучился с Ящерицей[98].

Паоло неуверенно пожал плечами. Он не обязан был доказывать свою правоту. Даже в предположении, что сообщение расшифровано верно, нельзя было вполне доверять данным Алхимиков. Послание могло быть оставлено, исходя из лучших побуждений, но это не значит, что оно во всем верно. Неспособность закона сохранения углового момента объяснить Ящерицу не означала, что все законы сохранения нужно тут же отбросить. И если бы дискуссия представляла чисто теоретический интерес, Ятима с радостью приняла все контраргументы.

Онона внимательно оглядела Сердце, пытаясь оценить настроение собравшихся. Люди тихо переговаривались в маленьких группах, взбудораженные и встревоженные, но далекие от паники. C тех пор, как содержание нейтронного послания было обнародовано, Ятима замечала у вольтерьянцев К-Ц такой широкий разброс реакций, какого не было, пожалуй, даже у плотчиков, узнавших про Ящерицу. Многие наотрез отказались всерьез рассматривать опасность всегалактического всплеска. Кое-кто впал в паранойю навроде плотчицкой, заявив, что все сообщение от Алхимиков — не более чем фальшивка, призванная подорвать силы соперничающей цивилизации или вообще разрушить ее изнутри. Другие искали путей выжить в катаклизме. Укрывшись в тени планеты, полисы защитили бы себя от гамма-лучей, но нейтринный поток был неостановим и обещал оказаться таким интенсивным, что даже самые прочные молекулярные структуры памяти распались бы. В самом перспективном варианте, о котором слышала Ятима, предусматривалось закодировать всю информацию полиса в структурах глубоких трещин на поверхности планеты и построить колоссальную армаду неразумных роботов всех размеров — от наноуровня и выше — с тем, чтобы общая численность их оставляла статистически приемлемые шансы на выживание хотя бы нескольких экземпляров, которым впоследствии предстояло реконструировать полис.

— Предположим, что всплеск действительно летит к нам, и сообщение оставлено с тем, чтобы нас предупредить, — Паоло откинулся в кресле и приветливо оглядел Ятиму. — Если Алхимики взяли на себя труд создать целую планету, полную кодонейтро-нов, просто ради доброты сердечной, то почему они не оставили нам, помимо сухой сводки неумолимых фактов, какие-то рецепты спасения? Они бы нам сейчас очень пригодились.

— Мы еще не полностью расшифровали сообщение. Там может быть все что угодно. Желательны, разумеется, инструкции по закорачиванию проходимых червоточин, но и приемлемая технология закупорки-откупорки горловин тоже сойдет. Мы могли бы закодировать себя в потоках наномашин и спрятаться в червоточине, а после вспышки вылезти наружу.

Ятиму одолел приступ клаустрофобии при одной мысли об этом, но безжалостный Габриэль пошел в своих гипотезах и дальше, предположив, что нерасшифрованный массив нейтронных данных — это и есть Алхимики: цифровые слепки, спрятанные в недрах частиц в надежде на возрождение после вспышки ядра. Как только опасность минует, снимки могут активироваться и возобновить активное существование. В таком случае нежелание давать кому бы то ни было ключи от своего убежища становилось понятным. Кроме того, если Алхимики предвидели вспышку ядра за миллиард лет, они вполне могли заблаговременно эвакуироваться в другую галактику — либо по червоточинам, либо же обычными методами.

— И ты думаешь, что они применили для предупреждения простейший пиксельный массив, а полезные советы закодировали дьявольски хитрым шифром? Не кажется ли тебе, что для этого они должны обладать довольно своеобразным чувством юмора? — спросил Паоло.

Ятима покачала головой и ответила, игнорируя его сарказм:

— Все, что они оставили тут, сперва казалось необъяснимым или двусмысленным, а потом, стоило нам отыскать нужный подход, — понятным и элементарным. Я не думаю, что они хотели над нами подшутить. И не верю, что их разумы функционируют по столь отличным от наших принципам, чтобы мы неверно интерпретировали простейшие оставленные ими сообщения. В худшем случае мы просто опережаем события, приступив к расшифровке изотопов.

— Но они же не могли избежать некоторых допущений относительно способов нашего мышления и применяемых нами технологий. Я легко могу себе представить цивилизацию космических масштабов, которая за миллион лет так и не додумалась до эксперимента с фазовой селекцией нейтронов. Остальные данные вполне могут оказаться недоступными… но даже если так, то нельзя усматривать в этом признаки злонамеренности. И отсюда вовсе не последует, что концептуальные основы их мышления непостижимы для нас. Нам просто может изменить удача. И все.

Паоло поморщился, с видимой неохотой признавая, что такое отношение к Алхимикам соблазнительно, пускай и наивно. Ятима, улучив момент, повела разговор, куда и хотела:

— И что бы ты тут ни насочинял про саму карту, помни, что Орландо не разделит твоего легкомысленного отношения. Каждый раз, как он про нее думает, оживают воспоминания Ящерицы.

— Я отдаю себе в этом отчет.

Он неприязненно глянул на Ятиму.

— Но, отталкивая от себя болезненные воспоминания, он не обязательно прав.

— Не обязательно прав. — Ятима собралась с духом и продолжила: — И если он попросит тебя обезопасить…

— Я не в настроении с ним юморить. — Паоло возмущенно прихохотнул. — И мне совсем без надобности услуги конисианских эмигрантов-солипсистов, если я пожелаю услышать проповедь о карнавальных травмах.

— Без надобности? — Ятима вглядывалась в его лицо. — Пускай твоя нейронная архитектура ближе к его собственной, ты словно и понятия не имеешь, через что он прошел.

Паоло отвел взгляд.

— Я знаю про Лиану. Но что он мог сделать? Заставить ее уйти во Внеисход? Они приняли одно и то же решение. Что их пути разошлись, так это не его вина. — Он решительно поднял голову. — И если я сбегу от вспышки ядра, это ее не вернет.

— Не вернет. Но и Орландо не повредит.

Помолчав, Паоло угрюмо пробормотал:

— Я как-то переживу тысячу лет кодирования своей личности в топографическую структуру планеты, даром что все вменяемые эмигранты Диаспоры сочтут меня дебилом. Как только я ему уступлю… дальше-то что? Если он вообразил, что я присоединюсь к нему во плоти, когда все закончится…

Ятима не выдержала и прыснула.

— Не беспокойся, не вообразил. Но рядом с ним будет много маленьких плотницких детей. Он, скорей всего, отречется от тебя. Вычеркнет из своей памяти, как случайную ошибку. И ты никогда от него больше ни слова не услышишь.

Паоло недоверчиво, а потом обиженно посмотрел на негоё.

— Это шутка, — объяснила Ятима.

Бланка плавала в открытом океане из четко разделенных слоев прозрачных жидкостей пастельных цветов, каждый глубиной около четверти дельты. Слои отделялись друг от друга листами матово-синего коллоида. Единственным видимым источником света оставалась всепроникающая биолюминесценция. Ятима вплыла в окружение и устремилась к немей, размышляя, не запросить ли у Бланки лекцию о законах физики странного подводного мирка, прежде чем та возьмется объяснять причины таинственного приглашения.

— Привет, сирота.

Точка восприятия Ятимы смещалась между слоями, и в местах пересечения коллоидных листов с плотной, цвета небытия, иконкой Бланки возникало что-то вроде диаграммы, иллюстрирующей метод отображения критических точек поверхности на последовательность кривых. Охвативший егоё плечи эллипс из любой точки нижнего слоя виделся двумя разбухшими овалами, каждый расщеплялся затем еще на пять меньших, а те исчезали, совсем чуть-чуть опоздав отрастить себе новые эллипсы. Ятима не воспринимала иконки как целое и нашла гештальт Бланки невразумительным.

— Я тебя надолго не задержу.

— Ничего страшного. Мне это нужнее. Ты как?

Вольтерьянский клон расстался с Габриэлем вскоре после прибытия. Насколько Ятима знала, за все время с момента их последней встречи никто не разговаривал и не виделся с Бланкой.

— Ты прислала мне интересные данные, — ответила Бланка, проигнорировав вопрос как риторический.

— Я рада, что ты ими занялась. Все зашли в тупик.

Ятима отправила емей тег, указывавший на нейтронную последовательность, хотя Бланка и не проявила прежде никакого интереса к Стрижу и Алхимикам. Онона полагала правильным сообщить каждому клону, что фомальгаутская Бланка очищена от нападок.

— Они напомнили мне земную биохимию.

— Да? Каким именно образом?

Предпринимались попытки интерпретировать данные за пределами пиксельного массива как универсальный геном Стрижа, но Ятима глубоко сомневалась, чтобы даже тупым древним программам SETI [99] приходилось обрабатывать такую ерунду, как ДНК-кодировка.

— Всего лишь пара приблизительных аналогий с упаковкой белковых структур… Обе привели меня к более общей задаче в N измерениях, но я не стану тебя ею занимать. — Бланка серией быстрых движений продырявила коллоидные листы перед немею, создав прозрачную полую сферу диаметром около двух дельт. Когда онона протянула туда руки, между ладоней возникла сложная переплетенная структура, подобная цепочке скальпов. Она выглядела странно неорганической. Как наномашина, которой приказали создать единственную линейную молекулу, чья форма определялась только углами валентного связывания непосредственно соединенных атомов.

— Тут нечего расшифровывать и декодировать, — продолжила Бланка. — Вы прочитали все сообщения, какие вам положено было прочесть. Остаток нейтронного массива — это не данные, а контрольная последовательность червоточины.

— Она управляет ее формой? А какое это имеет значение?

— Она действует как катализатор.

Ятиму захлестнуло изумление, а следующая мысль покоробила: Hy и дура же я. Конечно же. Нейтроны привлекли внимание к сигнальному маяку издалека, потом помогли расшифровать предупреждение; емей следовало догадаться, что оставшаяся часть структуры выполняет третью функцию.

— А что она делает? Продуцирует удлиненные нейтроны? Достаточно создать один, и тот воспроизведет себя по всей планете?

Бланка закрутила червоточину вне всех видимых измерений. Точка восприятия переместилась в иные гиперплоскости, форма структуры странно выгнулась.

— Нет. Подумай, Ятима. В нашей Вселенной оно ничего не может катализировать. Это же просто нейтрон.

Онона превратила набросок червоточины в стандартную диаграмму Кожух и показала взаимодействия с обычными, «короткими» частицами.

— Если ты выстрелишь ею в нейтрино или антинейтрино, в электрон или позитрон, эффект распространится по всей длине.

Ятима зачарованно наблюдала за егоё манипуляциями. C каждым новым столкновением нерасщепленные червоточины деформировали структуру совершенно узнаваемым образом; так белок переключается между метастабильными конформациями.

— Ладно. Мы можем управлять ее формой. И что это нам дает?

— Реализует различные типы вакуумных червоточин. Создает поток частиц.

— И где оно их создает?

Путь удлиненного нейтрона пересекал миллиарды присоединенных вселенных, но поскольку ни в одной из них червоточина не размыкалась, ее присутствие едва ли можно было заметить. Если червоточина ничего не катализирует в этой Вселенной, то шансов, что это происходит в любой из бесчисленного множества затронутых «по касательной», еще меньше.

Бланка отправила диаграмме гештальт-инструкции — и внезапно катализатор разветвился, превратившись в десятки заузленных прозрачных мембран. C каждым нейтрино- или электроностолкновением форма катализатора менялась, и одна из едва наметившихся вакуумных червоточин порождала две горловины реальной червоточины. А те разлетались по пространству, куда был вложен катализатор.

Это пространство — макросфера.

Удлиненные нейтроны — двигатели творения, создающие частицы в макросфере.

Ятима позволила себе залихватский кувырок в многослойном океане и перевернула иконку вниз головой.

— Дай я тебе ноги расцелую. Это гениально!

Бланка рассмеялась: далекий приглушенный звук из какой-то скрытой части егоё тела.

— Это совсем простая задача. Если бы ты не погналась за плотчиками, то и сама бы егоё решила еще очень давно.

Ятима покачала головой.

— Сомневаюсь.

Онона поколебалась.

— И ты думаешь, что Алхимики…

— Эмигрировали! Вперед и вверх! Это куда ближе, чем туманность Андромеды.

Ятима попыталась себе представить макросферную Диаспору. Воображение отказывало.

— Погоди-ка. Если вся наша Вселенная, все наше пространство-время, представляет собой стандартное расслоение макросферной физики, то вся наша история сожмется в единое мгновение макросферного времени. Их эквивалент планковского времени [100]. Как тогда Алхимики создали последовательность частиц, распределенных во времени?

— Внимательней вглядись вот в этот участок, — Бланка выделила часть каталитической структуры. — Макросферное пространство-время, как и наше, сплетено из вакуумных червоточин. Такая же сеть Пенроуза-Кожух, только в пяти-и-одном измерениях вместо трех-плюс-одного. — Ятима поблагодарила егоё за любезность и тупо уставилась на многодольное узлосплетение, отмеченное Бланкой. Казалось, что оно цепляется за призрачные вакуумные структуры, будто кошка-крюк. — Вот в этом месте наше время зацеплено с макросферным! То, что первоначально было эквивалентом мимолетного планковского мгновения, стало прообразом сингулярности. Эта сингулярность способна излучать и поглощать частицы в макросферном пространстве-времени.

У Ятимы захватило дух. Алхимики не увлекались макроастрономической инженерией, какой логично было бы ожидать от цивилизации такого масштаба, не строили сфер Дайсона, не занимались планетоформированием, не забавлялись с черными дырами. Но им хватило нескольких нейтронов коры планеты на задворках Вселенной, чтобы синхронизировать весь ее времяпо-ток с немыслимо большей структурой.

— Подожди, как это — излучать и поглощать? А что происходит, когда сингулярность поглощает макросферную частицу?

— Происходит перегруппировка незначительного участка катализатора. Некоторое количество удлиненных нейтронов претерпевает бета-распад, даже в тех ядрах, которым полагалось быть устойчивыми. Исследовав тонну атмосферы Стрижа, можно зафиксировать такие события с частотой примерно 1/10¹⁰. ― Ятима перенацелила точку восприятия в тот же слой, что и Бланка, и успела заметить характерный полукивок восхищения. — Да, игра стоит свеч. Вполне возможно, макросферные клоны Алхимиков посылают сообщения через сингулярность прямо сейчас, пока мы с тобой болтаем.

— Спустя миллиард лет? Сомневаюсь. Но они наверняка поблизости. Оригиналы могли давно покинуть Галактику, а вот у клонов нет особого резона удаляться от сингулярности. Если мы проберемся в макросферу сами, то наверняка повстречаем их.

Если контакт с Алхимиками состоится, можно будет выяснить причины как гамма-всплеска Ящерицы, так и взрыва в ядре Галактики. Даже скептиков это проймет. А если и нет, любой, кто пожелает укрыться от катаклизма, сможет пересидеть его в макросфере.

У Ятимы началось что-то вроде головокружения. Далекая, гипотетическая, неправдоподобная шестимерная вселенная фо-мальгаутской Бланки внезапно сделалась так же реальна, как и охваченное Диаспорой пространство. Реальна и, вполне вероятно, достижима. Даже для цивилизации, покорившей космос, найти путь в макросферу — все равно что бактерии перенестись вместе с каплей дождя на другой материк. Предковые нейроструктуры восприняли вызов новых масштабов и явлений, брошенный этим откровением, с парализующим ужасом. Ятима пыталась сосредоточиться, оценить практические аспекты.

— Если нам удастся проникнуть в макросферу, изучить ее физику достаточно подробно, то мы сможем перенастроить сингулярность на излучение потока частиц, представляющего функционирующий клон К-Ц, не так ли? Или проще начать с поставок сырья, которым потом воспользуются наномашины, чтобы отстроить полис?

— Скорее фемтомашины, — поправила Бланка. — Наномашины окажутся крупнее всей Вселенной [101]. Как тебе такие законы макросферной физики?

Онона нырнула на несколько слоев и потянулась к синим коллоидным листам. Когда подоспела Ятима, Бланка уже протягивала емей темную ладонь: в середине ее сверкнула крохотная синяя чешуйка, излучавшая гештальт-тег.

— Что это?

— Пять пространственных измерений и одно временное. Четырехмерная сфера как стандартное расслоение. Физика, химия, космология, основные свойства материи, взаимодействие с излучением, основные модели биологической жизни и все такое прочее.

— Да как же ты успела?!!

— У меня было полным-полно времени, сирота. Я исследовала великое множество миров.

Онона распростерла руки, словно обнимая ими все окружение.

— Все, что ты здесь видишь — отдельный набор законов физики.

Онона провела рукой под синим листом, с которого отколупнула законы макросферы.

— Это шестимерные пространства-времена. Ниже пятимерные. Заметь, насколько эти тоньше своих аналогов. А семимерные еще тоньше. В четномерных пространствах-временах возможностей больше.

Чешуйка отделилась от ладони Бланки и лениво поплыла назад к индекс-листу, но Ятима успела скачать себе тег.

— Бланка, ты отправишься со мной в макросферу?

Бланка засмеялась. Онона купалась в мирах, плавала в бесчисленных возможностях.

— Не думаю, сирота. Зачем мне это? Я там уже все видела.