Дикарь из глубинки или курс выживания для мажорки

Глава 13. Знать надо, с кем кувыркаешься!

Милена

От скуки разглядывая гостиную, замечаю на полу ту самую диковинную вещицу.

Хм-м-м…

Отрывая свой “раненый” в неравном бою с корытом копчик от дивана, как зачарованная, топаю босыми ногами к шкуре. Я только попробую!

Трогаю сначала одним пальчиком. Большим. По губам расплывается шкодливая улыбка. Потом ставлю всю ступню, зажмурившись и вслух замурлыкав. Как мя-я-ягко!

Встаю на шкуру двумя ногами, поочередно проводя по волоскам голыми ступнями и хохочу. А услышав за спиной хмык, чуть не подпрыгиваю, слетая с этой прелести, как с раскаленных углей. Оглядываюсь:

– Я… э-э-э…

В гостиной снова бесшумно появляется дикарь.

– Нравится?

– Это настоящая?

– Нет. Настоящая жестче.

– Оу-у…

– Вот. Подушка и одеяло, – подходит к дивану и кладет постельное Мишаня. – Спать сегодня будешь здесь, – говорит, скользнув по мне взглядом. Замерев глазами на моих ступнях. Тех самых, что только что топтали чужую, не настоящую шкуру медведя.

Я переступаю с пятки на носок. Градус неловкости накаляется.

– Так, э, значит Михаил Русланович охотник? – решаю нарушить повисшую тишину.

– Охотник.

– И рыбалку любит, наверное?

– Наверное. Тебе еще что-то нужно? – наконец, снова смотрит мне в глаза Мишаня, но его голос уже звучит как-то совсем иначе. Чуть тише и с не свойственной его басу хрипотцой.

– Д-да, – решаюсь на очередную наглость. – Я эту ночь не переживу и умру. А умирать в этом захолустье я не собираюсь, если честно.

– И это ты к чему? – в уголках глаз дикаря появляются морщинки. Он снова улыбается. Но с его бородищей это сложно понять наверняка. Склоняет голову чуть набок, упирая руки в бока.

Он, кстати, тоже переоделся. В домашние легкие штаны и серую хлопковую футболку. У него тут, в доме Румянцева, собственная спальня, что ли, имеется? Не фигово быть таким “помощничком”! Ладно, сейчас не об этом…

Я отмахиваюсь от своих мыслей и кусая губы, выдаю как на духу:

– Я есть хочу. Я со вчера ничего не ела. И то, пришлось набраться наглости и выпросить хоть чего-нибудь у Татьяны. И да, еще пирожок со стола сперла. Ну и траву немного с грядок хозяйских потаскала сегодня. И ягод. Все. Больше ничего не трогала, клянусь! Чувствую себя…, – пожимаю плечами, а от обиды к глазам подступают слезы.

Я плакать не собираюсь! Вот еще!

Складываю руки на груди и на выдохе продолжаю:

– В общем, воришкой себя чувствую, но кто же знал, что в вашем сельпо не знают, что такое безнал! Не знаю, что вы за люди, но ни черта вы не гостеприимные!

Мишаня стоит и, кажется, не дышит. И чего смотрит на меня так, спрашивается? Будто я прошу заказать мне суши сюда с уткой по-пекински! Неужели лишнего пирожка не найдется да тарелки супа? Объем я их, ага!

Губы начинают дрожать сильнее. Я отворачиваюсь. И бурчу:

– То в сарай тащите, раскладушку даете да такую, что равносильно спать на полу. То голодом морите. То вон, в свинарнике своем ржете, – закусываю губу. – Нелюди какие-то, только посмеяться да поиздеваться.

Я замолкаю. В комнате повисает тишина. Из любопытства, как моя тирада подействовала на дикаря, поднимаю на него взгляд. Он всматривается в мое лицо, чуть сдвинув брови к переносице. В глазах творится что-то непонятное. То ли удивление, то ли презрение, то ли злость. Он что, еще и злится?

Я уже хочу пойти на попятную и сказать: простите, я пошутила. Как Мишаня резко подается ко мне и хватает за руку. Тянет за собой, я еле успеваю перебирать босыми ногами! Тюрбан на голове разворачивается, полотенце слетает. Волосы рассыпаются по плечам. А халат съезжает, оголяя правое плечо.

– М-Миша… я не… – последнее, что успеваю подумать, когда перед носом мелькает входная дверь: у любой наглости есть предел. И сейчас меня выкинут из дома, как безродного щенка!

Но, к моему удивлению, мы сворачиваем от двери вправо и заходим в… кухню? Да! Большую такую! С добротной массивной мебелью, сделанной из дерева. И новенькой, чистенькой техникой. Здесь есть все: от посудомойки до тостера.

Я охаю. Меня сажают за стол. Немного грубо, но решительно. А сам дикарь принимается хозяйничать. Влезает в холодильник, чем-то там гремит, ворчит:

– А языка у нас нет, да? Голодная, но зато гордая! Что у вас, баб городских, вообще в голове творится, Милка? – зыркает на меня и выставляет на стол тарелки, полные еды. От овощной нарезки до рыбной! Я даже подвисаю от такого разнообразия, жадно облизывая губы.

– Выходит, что нет, – запоздало отвечаю на выпад Мишани, стаскивая с тарелки ломтик сыра. – М-м-м…

– Надеюсь, ты не прихотливая в еде?

– Ага, абсолютно всеядна! – сглатываю слюну.

– Тогда ешь, – звучит приказ. – Чем больше, тем лучше.

– Тогда я рискую лопнуть, как шарик.

– Ты? – смеется заботливый мужлан. – Шарообразная фигура, Милка, тебе не грозит.

– А вы, Миша, надо полагать, хорошо в женской фигуре разбираетесь?

Дикарь включает чайник и звенит чашками.

– Разбираюсь. Давай-давай. Активней столовыми приборами работай, – двигает к моему носу пустую тарелку дикарь. Я набираю в нее всего по чуть-чуть. И картошечки, и колбасок, и селедочки. А еще вот этих вот овощей… И все это вприкуску с пирожком. Кайф!

Мой желудок наконец-то будет сытым и довольным, как хомяк. Вернее, это я буду как хомяк. Но это сейчас неважно. За столько дней голодовки можно дать себе волю. К черту диету! Вот вернусь, восстановлю силы, подлечу нервы, и тогда да, можно будет снова привести себя в форму.

Пока я, как велено, активно орудую столовыми приборами, уминая все то, что наложила в тарелку, дикарь успевает вскипятить чайник. Приземляет рядом со мной огромную кружку горячего чая с лимоном и пиалочку с малиновым вареньем. Себе, судя по аромату, наливает растворимый кофе.

Мишаня садится напротив, пристальным взглядом провожая каждый кусочек, что я пихаю в рот. Мне аж становится не по себе, и очередной застревает комом в горле.

– Фто? – спрашиваю, чуть не подавившись.

– Удивлен, – отвечает спокойно, делая глоток из своей кружки.

Я сглатываю и вопросительно на него смотрю.

– Действительно всеядна, – хмыкает. – А я-то думал, может, болеешь чем или вегетарианка. Худая, как доска.

Это звучит обидно.

– А с комплиментами у вас совсем плохо, да?

Дикарь пожимает плечами.

– Я просто слежу за собой, – бросаю, откусывая огурец.

– Куда следишь? Кости да кожа. Баба какая должна быть?

И, когда я не отвечаю, этот невежда образно показывает своими громадными лапами. По крайней мере задницу и сиськи точно. И, судя по вырисовывающимся в воздухе формам – верхние не меньше четверки, а нижнее должно с трудом проходить в дверные проемы.

Я улыбаюсь.

– Так то баба, – киваю. – А девушка? Да и мне глубоко плевать, какая кому баба нужна. Мне нравится быть такой. Вам не понять.

– Не понять, – передразнивает меня этот мужлан. – У тебя и ухватиться-то не за что, – кривит губы в полуулыбке.

– Вот и не надо за меня ухватываться, держите свои лапы при себе.

– Милка-Милка. И как тебя мужик-то терпит? Сварливая ты баба, – качает головой. – Несговорчивая.

– Мужик? Какой еще мужик? – откладываю вилку в сторону, все, кажется переела. – Не надо мне никаких мужиков. И без вас неплохо живется.

– Ты того, что ли?

– Кого “того”?

– По новым веяниям с запада?

Я в ужасе таращу глаза:

– Да идите вы, знаете куда?!

– Куда?

Издевается! Вот точно издевается!

– В коровник и свинарник свой! Ваши комплименты вон, только хрякам и телкам сгодятся. Грубиян! – подскакиваю резко со стула, тот отъезжает со скрипом ножек по полу. – Спасибо, наелась. Очень своевременно, а то пришлось бы организовывать похороны по приезде вашего хозяина, – бурчу и насупившись, семеню в сторону гостиной.

А вот чай попила бы. Но гордость возвращаться не позволяет. Поэтому забираюсь на диван с ногами. Укладываю подушку под голову и укрываюсь одеялом. Знобит. Видимо, отходняк от произошедшего сегодня. Мишаня следом не идет. Вот и хорошо. Хватит с меня его невежливого общества!

Утопаю затылком в мягкой подушке и разглядываю потолок. Потом поворачиваюсь и прислушиваюсь, как грубиян и неотесанный болван прибирает на кухне. Тут становится чуточку совестно. Может, конечно, я не права и надо было помочь. Все-таки меня накормили, пусть и поздно. В тепле приютили. Даже постельное вон, выдали.

Подскакиваю…

Ну уж нет! Ложусь обратно и отгоняю эти мысли к черту. Пусть убирает. В следующий раз думать будет, что говорить и как обращаться к нежной красивой молодой девушке. Привык тут со своими твердолобыми бабами общаться. А этим деревенским броню из самомнения на танке не пробьешь!

Когда до слуха доносятся приближающиеся шаги, я закрываю глаза, притворяясь спящей. Чувствую, как мужчина останавливается рядом. Он что-то ставит и отходит. Чуть подальше начинается возня.

Я приоткрываю один глаз. Оказывается, Мишаня придвинул журнальный столик и водрузил на него чашку с чаем и пиалочку с вареньем. А сам присел у камина и укладывает полешки, разжигая огонь. Надо же, неужто наше Буратино не безнадежно?

Устроившись на боку удобней, не в силах оторвать взгляд, наблюдаю за каждым действием дикаря. Господи, какой же он огромный! От каждого движения мышцы перекатываются и бугрятся под кожей. Выступают и напрягаются. Аж подушечки пальчиков зудят, как потрогать хочется! Я таких мужиков только в фитнес-залах видела. А тут среди полей и лесов… Да даже не таких! Всем тем холеным белоручкам, тягающим штанги, такие масштабы мускулатуры и не снились. Он большой. От природы!

Интересно, каково это, когда такие сильные руки тебя обнимают? Крепко так. До невозможности! Сжимают до хрипоты. Может ли этот с виду огромный медведь быть мягким, нежным и плюшевым? И с кем? У Румянцева вот гром-баба Татьяна есть. А у Мишани? А как он целуется? Щекочется ли эта ужасно большая борода?

Задумавшись, не замечаю, как дикарь чуть поворачивает голову в бок, перехватывая мой взгляд. Я вздрагиваю и зажмуриваюсь. Черт! Неужели почувствовал, что я его разглядываю? Или у него третий глаз на затылке?

Судя по звуку, Миша ухмыльнулся. Потом прикрыл прозрачную дверцу камина и вышел из дома. Пес следом за ним. Я снова открываю глаза, так и пялясь на огонь под потрескивание дров до тех пор, пока не проваливаюсь в царство Морфея.

Просыпаюсь отдохнувшей и даже бодрой. За окном уже светит солнышко. На часах почти семь утра. Я оглядываюсь. Огонь в камине давно погас. Чай остыл. Но я беру ложечку, черпаю варенье и запихиваю в рот. М-м-м, вкуснота-то какая! Делаю пару глотков остывшего чая. Вот это точно доброе утро!

Поднимаюсь на ноги и осторожной поступью направляюсь в ванную. Нужно умыться, пока меня не выгнали из дома обратно в сарай.

Оказавшись в уборной, не могу отказать себе в утреннем душе. Тем более теперь черт знает, когда смогу воспользоваться им снова. А приведя себя в порядок, направляюсь на кухню. Но торможу, когда до слуха доносятся голоса.

Прислушиваюсь. Женский и мужской. И они явно ругаются. Татьяна пришла, что ли? Прохожу по коридорчику и выглядываю из-за угла – дверь в дом открыта, а ругань происходит на улице. Любопытненько…

Я шлепаю босиком по полу к двери. Выглядываю. На первой ступеньке крыльца стоит дикарь, а напротив него женщина. Совсем не Татьяна! Рядом с ней мальчишка лет четырнадцати или около того. Первая в оливкового цвета платье и на каблуках. А парнишка в джинсовых шортах, футболке, и с огромными наушниками на макушке. Кто это такие?

– Знаешь что? – визжит незнакомка. – Это и твой сын тоже! Так что будь добр принимать участие в его жизни и воспитании.

– Ира, не вопи, сейчас все село разбудишь!

– У Димы каникулы, Миша!

– И?

– И я уезжаю. Мне не с кем его оставить в городе.

– Предупреждать надо, – рычит дикарь. – У меня работы выше крыши. Твою ж!

Ого, да тут семейные страсти-мордасти. Вот тебе и ответ, Серебрякова. Оказывается, наш дикарь Мишаня – папочка. Приваливаюсь к дверному косяку, откинув на плечо влажные волосы и наблюдаю за происходящим.

– Предупредила бы, если бы ты отвечал на мои звонки!

– А ты не пробовала звонить в другое время? Днем я на ферме.

– Какое было свободно, тогда и звонила! И вообще, – вспыхнув, вскидывает руки фурия-Ира, – знаешь что, Румянцев? Ты вконец охренел! Уехал в свою глушь, обзавелся тут тварями разными и сам в тварь превращаешься.

Воу, а это грубо!

Погодите…

Что она сказала?!

Парочка продолжает ругаться, а до меня медленно-медленно начинает доходить каждое слово, сказанное этой блондинкой с бюстом четвертого размера, который еле-еле помещается в лиф сарафана. Женщина так активно жестикулирует, что эти “арбузы” вот-вот выпрыгнут и дадут по носу Дикарю за всего его “грешки”. И мозгом я понимаю, что лучше бы не встревать! Но все равно, как завороженная, иду на ее голос и выпаливаю посреди их перепалки:

– Простите, что вы сказали?

– А это еще кто такая? – взвизгивает Ирина. – Ты еще тут и бабу держишь? Ну, вообще шикарно устроился. Браво! Ребенка спихнул мне, а сам живешь в свое удовольствие. Отец года просто!

Я соскакиваю босыми ногами на последнюю ступеньку и упорно гну свое, спрашивая:

– Как вы его назвали, Ирина?

– Милка, вернись в дом! – рычит дикарь и тянет ко мне руку.

Я отшатываюсь.

– Вы сказали – Румянцев? Михаил Русланович Румянцев?!

– Так ведь да же! Милочка! – зло шипит в мою сторону бабища. – Знать надо, с кем кувыркаешься!

Последнюю фразу я напрочь пропускаю мимо ушей и оборачиваюсь лицом к дикарю, вытаращив глаза. Так тракторист и есть тот самый внук Румянцева?!

Вот это поворот…