Дипломатические отношения Золотой Орды с Египтом (XIII–XIV вв.)

Глава II Форма дипломатической переписки

Дипломатическая переписка была одним из важнейших средств внешних сношений между государствами. Как известно, послам поручалось не только вести устные переговоры с государем другой державы по вопросам, ради которых они отправлялись в его страну, но им также вручалось еще и послание на имя этого государя. Внешний вид и стиль этих посланий должны были подчеркивать важность их содержания и находились в прямой от него зависимости. На мусульманском Востоке форме дипломатической переписки придавалось настолько большое значение, что при дворе существовала особая канцелярия[308] ведавшая этой перепиской.

Секретарями и чиновниками этой канцелярии всегда назначались высокопоставленные и весьма образованные люди, как правило, отлично знавшие языки тех стран, с которыми их государство вело переписку. Известно, что мамлюкский эмир Ардаш тщательно изучил кодекс Чингис-хана — ясу и генеалогию татарских родов[309]. Переписка мамлюкских султанов с золотоордынскими ханами велась большей частью на монгольском языке[310].

Нередко среди дипломатических чиновников встречались историки и географы, прекрасно знакомые с прошлым и с географическими особенностями других стран, с бытом и нравами их населения. Одним из таких чиновников был, например, секретарь египетского султана ал-Малик ан-Насира Мухаммада ибн Калауна — ал-Умари[311], написавший обширный историко-географический труд «Пути взоров по государствам разных стран». Некоторые главы его труда посвящены Золотой Орде, с которой Египет вел интенсивную переписку.

В Золотой Орде уже при дворе Берке-хана были также учреждения, ведавшие письмоводством. В них была настоятельная необходимость, так как к этому времени улус Джучи уже существовал как независимое от Великого хана государство и Берке стремился наладить как внутренние, так и внешние дела своего правления. Этот золотоордынский хан настойчиво привлекал к своему двору образованных людей — дипломатов и ученых, в чьем ведении и находилось все связанное с только что возникшими дипломатическими отношениями делопроизводство, организация которого была чрезвычайно сложной и ответственной задачей.

Так, например, Шараф-ад-Дин ал-Казвини, визирь Берке-хана, по свидетельству очевидцев, отлично знал арабский и тюркский языки и был высокообразованным царедворцем. Принимая египетских послов, он всячески подчеркивал значимость этикета при золотоордынском дворе и, давая послам наставления, как следует им вести себя в ханской ставке, не упускал ни малейшей детали в ходе пышного церемониала[312].

По словам Плано Карпини, королевская грамота, врученная им Бату-хану, была переведена придворными переводчиками на «письмена русские и сарацинские и на письмена татар»[313]. Следовательно, можно предположить, что при дворе Бату находились сведущие люди различных национальностей, в том числе и русские. Они-то и перевели королевскую грамоту сначала с латинского на русский, а затем уже на арабский и, вероятно, на монгольский, что, видимо, и имел в виду Плано Карпини, упоминая «письмена татар».

Берке, несомненно, стремился к тому, чтобы дипломатическое делопроизводство и торжественность этикета при его дворе не уступали существовавшим в наиболее могущественных государствах того времени. Приняв ислам, он сумел привлечь к своему двору не только религиозных догматиков, но также светских и военных деятелей и дипломатов из Хорезма, Мавераннахра и других мусульманских стран, покоренных монголами[314].

Учреждения, ведавшие дипломатической перепиской и сношениями с другими государствами, были организованы с большим размахом. Для ведения сложного и, можно сказать, педантически организованного делопроизводства требовался соответствующий штат служащих, и не удивительно, что чиновникам, ведавшим перепиской, присваивались высокие чины со всеми вытекающими из этого правами и привилегиями. Не только они сами носили особую одежду, но даже лошадям, на которых они ездили, полагалась особая сбруя в строгом соответствии с рангом их хозяина.

Какими же данными мы располагаем о структуре учреждений, занимавшихся дипломатией в Золотой Орде?

Государственный архив и летописи Золотой Орды до сих пор не найдены, а принимая во внимание многочисленные междоусобицы, войны и опустошительные пожары, можно предполагать их гибель. Однако окончательно утверждать, что и в дальнейшем не обнаружатся какие-либо материалы, относящиеся к архиву и внутренней истории Золотой Орды, пока еще нельзя. Следует вспомнить случай с рукописью Ибн Фадлана, посетившего волжских болгар вместе с посольством аббасидского халифа в первую четверть X в. Рукопись эта была обнаружена лишь в XX в., т. е. спустя тысячу лет[315].

Поэма Кутба «Хосров и Ширин», написанная в эпоху расцвета Золотой Орды и посвященная сыну Узбек-хана Тинибеку и его жене, также была найдена сравнительно недавно[316].

По словам В. В. Бартольда в его лекции «Хранение документов в государствах мусульманского Востока», прочитанной слушателям Архивных курсов при Петроградском археологическом институте в 1918 г., мы не располагаем подробными сведениями о делопроизводстве в Золотой Орде[317].

Как известно, Крымский государственный архив сгорел во время взятия Бахчисарая войсками Миниха в 1736 г. Найденные профессором В. Д. Смирновым в Симферопольском губернском архиве в 1907 г. уцелевшие остатки этого Крымского архива — 124 тетради, переплетенные в кожу, — были «перевезены в Публичную Библиотеку»[318].

Несмотря на то что до нас дошло лишь сравнительно небольшое количество ханских тарханных ярлыков, ханских ярлыков русским митрополитам и сравнительно немного в описаниях побывавших у монголов европейских и восточных путешественников, а также нумизматических данных и т. п., все они дают в совокупности интересный документальный материал. Кроме того, имеется целый ряд летописей — восточных (арабских и персидских), русских, греческих, армянских, польских и венгерских, в которых с большими подробностями излагаются события, происходившие в Золотой Орде на всем протяжении ее существования. Безусловно, каждый летописец освещал этот материал по-своему, сточки зрения интересов и политики своего государства. Так, совершенно несомненно, что хулагуидские историки неизбежно должны были вносить в свои описания известную долю неприязни к золотоордынским правителям, с которыми их властители постоянно враждовали. Однако некоторые из них сумели устоять от соблазна такого освещения событий, как, например, Вассаф, отдающий должное многим золотоордынским ханам, в частности Берке и Узбеку.

Подробнее многих других писали о Золотой Орде египетские авторы, что вполне понятно и объясняется существованием между Золотой Ордой и Египтом, как мы уже видели, тесного политического союза. Поэтому приходится чаще всего пользоваться как раз египетскими источниками и особенно в части, касающейся настоящей главы, так как переписка в Золотой Орде велась главным образом с Египтом, а канцелярское делопроизводство, процедура переписки, внешняя форма ее соответствовали таковым в Египте[319].

То же можно в известной мере сказать и о придворном этикете и государственной иерархии золотоордынского двора. Однако золотоордынские ханы, принимая до известной степени структуру аппарата мусульманских стран, стремились сохранить и свои национальные обычаи, связанные с соблюдением ясы Чингис-хана, пиетет перед которой существовал на протяжении ряда веков. Некоторые золотоордынские ханы с чувством собственного достоинства писали к египетским султанам на своем родном монгольском языке. Египетские же султаны[320], желая избежать посредничества ханского толмача, могущего исказить текст их посланий, имели при своем дворе специальных переводчиков-письмоводителей, знавших монгольский язык, чтобы вести переписку на понятном самому хану языке. Известно, например, что с ханом Джанибеком переписка велась по-монгольски и была возложена на нескольких лиц: Итмыш ал-Мухаммади, Таирбуга ан-Насири и толмача Аргадака[321].

Структура золотоордынского аппарата, что видно хотя бы из списка чинов и должностей, приводимого Березиным[322], была очень сложна. В самом деле, без наличия сложного и в то же время мобильного аппарата нельзя было бы на протяжении многих веков управлять таким обширным государством, тем более что в состав его входили и кочевые и оседлые народы, к тому же говорившие на разных языках, находившиеся на разных ступенях культуры и исповедовавшие разные религии. Местонахождение столицы в определенном городе не изменяло кочевой основы золотоордынцев. Ханская ставка могла оказаться то на Северном Кавказе, то на Днепре или на Волге. Важно было располагать отлично налаженной связью, осуществляемой специальными почтовыми учреждениями (ям)[323]. Распоряжения самого хана и многочисленных наместников его, находящихся в разных местах государства, должны были доставляться в возможно короткие сроки.

Частые возмущения населения завоеванных областей, смуты и междоусобицы должны были тотчас же находить соответствующий отклик в мероприятиях центрального государственного аппарата Золотой Орды. Только так можно было держать в подчинении покоренные народы. Ярлыки, выдаваемые влиятельным лицам светского и духовного звания, в известной мере привлекали их на сторону золотоордынских ханов, и тем самым осуществлялся двойной гнет, которому подвергалось население завоеванных стран.

Рассматривая данные, которые приводит Хаммер из различных арабских и персидских источников, а также материалы Мухаммеда Хиндушаха, переведенные Тизенгаузеном и хранящиеся в Архиве востоковедов Института народов Азии[324], и сопоставляя эти материалы с разбором ханских ярлыков, сделанных русскими учеными, можно со значительными подробностями восстановить структуру золотоордынского государственного аппарата, хотя бы в части, непосредственно касающейся настоящей главы.

По словам Хаммера, со времени воцарения ал-Малик аз-Захира Байбарса, родом кипчака, придворные чины и государственные должности в Египте были учреждены по образцу двора монгольских ханов. Аналогичные должности были и при дворе хорезмских шахов, которые «сумели придать тюркским придворным учреждениям новый блеск»[325].

В свою очередь структура государственного аппарата в Золотой Орде была до известной степени заимствована у хорезмшахов и других мусульманских правителей. Берке, приняв ислам и войдя тем самым в орбиту культуры мусульманских государств, осторожно заимствовал и их государственное устройство. Его преемники, убедившись на деле в преимуществах заимствований Берке, продолжали эту линию. В результате государственный аппарат Золотой Орды, даже несмотря на ее, как уже подчеркивалось, в основном кочевой характер, не только не отставал от уровня современных ему передовых мусульманских государств, но даже во многом служил примером.

«Монгольские завоеватели принесли с собой стройную систему управления и делопроизводства, выработанную отчасти под влиянием традиций кочевых империй, отчасти под влиянием Китая», — говорит Бартольд[326]. По его словам, делопроизводство в Персии при монголах считалось образцовым. В противоположность древности, когда бюрократическая организация и система делопроизводства Египта оказывали влияние на мировые державы, теперь таким образцом для мусульманских стран, в том числе для того же Египта, стал хулагуидский Иран. В этот период арабские названия должностей в Египте заменяются персидскими[327].

Таким образом, наряду с высказыванием Хаммера, что Египет в своем государственном устройстве подражал Золотой Орде[328], выдвигается утверждение о влиянии на Египет и Ирана[329].

Монголы Золотой Орды одного происхождения с персидскими монголами, а поэтому можно предполагать наличие у них общей системы и образа правления. Обе ветви считали за основу основ ясу Чингис-хана, в обоих государствах господствующей религией постепенно становился ислам, а следовательно, и государственное устройство их, думается, должно было быть сходным хотя бы в общих чертах. Поэтому значительную часть того, что говорится о государственной системе монголов в Иране, можно с большой долей вероятности отнести и к Золотой Орде. С этой точки зрения большую ценность представляет для нас труд Мухаммеда Хиндушаха, хотя он приводит документальные данные об обязанностях и правах только государственных чиновников Хулагуидов.

Березин упрекает Хаммера именно за то, что он приложил к своему труду собрание дипломов хулагуидских чиновников, тогда как, по мнению Березина, «никак нельзя считать устройство двух враждебных монархий, хулагуидской и золотоордынской, тождественным»[330].

Несомненно, что высказывания как Хаммера, так и самого Березина в достаточной степени устарели; однако нельзя забывать, что в эпоху феодальной раздробленности племен междоусобицы среди одного и того же народа были очень часты, что не мешало, однако, враждующим сторонам сохранять ту же религию, обычаи и даже законы. Вместе с тем, несомненно, что форма правления и структура государственного аппарата Джучидов и Хулагуидов в основном возникли еще в самой Монгольской империи[331].

Современные советские историки С. П. Толстов, а затем И. П. Петрушевский, подробно рассматривая государственный строй хулагуидского Ирана, считают, что характерным для него было «сочетание монгольских и местных, преимущественно иранских, форм государственности и феодальных институтов»[332]. В вопросах государственного устройства, а следовательно в вопросах о методах эксплуатации населения покоренных земель, еще при жизни Чингис-хана шла острая борьба двух направлений, за которыми стояли монгольско-тюркская кочевая знать и военно-кочевая аристократия, связанная с ханской семьей службой при дворе[333]. В империи Хулагуидов, по мнению И. П. Петрушевского, победили сторонники второго направления, то же, пожалуй, можно сказать и о Джучидах, ибо еще сам Джучи осуждал политику своего отца Чингис-хана, ревностного сторонника первого направления[334].

Элементы монгольских национальных обычаев как в Золотой Орде, так и в Иране тесно переплетались с мусульманскими формами правления. В соответствии с этим ответственные посты поручались и мусульманам, и монголам, еще не принявшим ислам.

Во главе государственного аппарата стоял так называемый «Большой диван», в состав которого входили великие визири, эмиры и государственные чиновники. Председатель этой палаты назывался «Владетель Большого дивана», а его заместитель — «наиб». В Большом диване заседали также и эмиры двора: эмир охоты, эмир казны, эмиры улусов, эмиры областей, эмиры войсковых соединений. Приводимые Хиндушахом должностные лица в большинстве случаев совпадают с данными ярлыков золотоордынских ханов, и сопоставление списка этих должностей подчеркивает тождественность государственного аппарата. Среди сановников Большого дивана того времени непосредственное отношение к данной теме имеет должность государственного секретаря «мунши», «бахши»[335], в ведении которого находилась вся дипломатическая переписка и сношения с иностранными государствами.

Согласно обычаю государственный секретарь, как и прочие сановники, имел свою эмблему — чернильный прибор. По всей вероятности, отсюда произошел и титул «давадар», в буквальном переводе «держатель чернильного прибора»[336].

Требования, предъявляемые к государственному секретарю, были очень строги, и сфера деятельности его весьма широка, как это явствует из диплома, приведенного Хиндушахом: «Подъем на вершину благолепия и достоинства, овладение высотами совершенства, восхождение на ступени мирового господства, достижение высшей власти с высокой смелостью могут осуществляться через назначение соответствующих письмоводителей для занятия высокой должности государственного секретаря»[337].

Согласно диплому у этого лида должны храниться «тайны управления и состояния стран», он должен быть «ключом искуснейшего сочинения, кладезем редчайших и удивительнейших выражений, так как порядок в странах не достигается без применения пера». Эта последняя мысль, очевидно, и послужила причиной создания такой должности. Вместе с тем к этому лицу предъявляются требования знания искусной дипломатии: «Мирные соглашения между султанами ислама достигаются не без его волшебного слова, а согласие между государями народов могут осуществляться только через его речь, переливающуюся, как жемчуг». Государственный секретарь должен был обладать высокой эрудицией в сочетании с ораторским искусством, весьма необходимым для успешного ведения дипломатических переговоров. В дипломе содержатся подробные наставления лицу, предназначенному для занятия этого поста: «Он должен в ясной форме излагать требуемое, избегать искусственно составленных выражений и трудных метафор, во всем придерживаться золотой середины, не писать ни слишком длинно, ни слишком коротко, соблюдать честь государства, дивана и визирата». Правители государства доверяли такому лицу свои тайны и поручали самые важные дела: «Государи всегда советовались с ними и делились своими заботами, призывая к себе как днем» так и ночью, как в часы, когда они имели обыкновение показываться народу, так и в то время, когда никого не допускали к себе»[338]. Лицо это принимало присягу от служащих при вступлении их в должность, давало назначения и т. п. «Его язык и перо всегда в движении» чтобы распределять вознаграждения, передавать государю жалобы подданных и рассказывать о случившихся событиях»[339].

Во время поздравительных церемоний и праздников сановник этот облачался в роскошные почетные одежды, ношение которых присвоено было только ему. Его резвым породистым коням полагалась золотая сбруя. При выборе кандидатуры на эту должность принимался во внимание не только характер и нравственные качества, но также и внешность. «Он должен быть красив лицом, обладать изящной свободной речью, быть благородным по происхождению, строгим, но мягким, предпочитать серьезное шутке, быть полным уверенности и спокойствия, не поддающимся вспышке и т. д.»[340].

У Бьоркмана приведен список должностных лиц государственной канцелярии в Египте — «Диван ал-инша».

Во главе ее стоял управитель дивана: раис, или мутавалли, или сахиб, или мушидд.

У него было двое непосредственно ему подчиненных и ближайших помощников: мухарридж, который производил выписки из бумаг, и мутасаффих, которому поручалось прочитывать исходящие бумаги.

Секретарей в диване было пять: для внешней корреспонденции — мукатаба ила-л-мулук; по приему и рассмотрению жалоб — таукаит ала-л-кисас; ведавший назначением высших служащих и оглашением с минбаров государственных распоряжений для всеобщего сведения; секретарь для ведения корреспонденции с государственными чиновниками в провинциях, мукатаба, или умара ад-даула ва-кубараиха, включая и назначение низших служащих, выписку паспортов, принесение клятвы и т. д., и секретарь для составления дипломов на владения — манашир.

В диване имелись еще четыре должности: копировщик (насих), заведующий образцами текстов, архивариус (хазин), хранивший оригиналы всех входящих бумаг и документов, и привратник (хаджиб)[341].

Для секретарей наиболее ответственных ведомств составлялись специальные трактаты, своего рода инструкции, среди которых большой известностью пользовался объемистый труд государственного секретаря при мамлюкском султане ал-Малик ан-Насире — Фарадже-ал-Калкашанди, непосредственно ведшего переписку с Золотой Ордой по поручению своего государя[342].

От лиц, занимавших секретарские должности как в низших палатах, так и в различных государственных канцеляриях, требовалось и безукоризненное знание иностранных языков[343], так как не только внешняя дипломатическая переписка должна была вестись на языке того государства, правителю которого она адресована, но и внутренние дела, фирманы и всякого рода распоряжения составлялись на языке той народности или племени, которого они касались[344].

С этой точки зрения большой интерес представляет также диплом секретаря монгольских указов, приводимый Хиндушахом и хранящийся в Архиве востоковедов Института народов Азии[345]. В дипломе прямо говорится: «Мы признали одним из условий искусного управления давать для каждого народа распоряжения в письменном виде на его родном языке».

В государственных канцеляриях Золотой Орды секретари вели переписку не только на монгольском, но и на арабском, тюркском, персидском, уйгурском и русском языках, причем секретари для составления таких бумаг имели соответствующие названия[346].

В своих обращениях к должностным лицам своего государства золотоордынские ханы упоминают «писцов, палат» (диван битикчилар), причем ставят их почти во-всех случаях после лиц духовного звания и перед таможенниками. У Тимур-Кутлуга читаем: «казням и муфтиям внутренних городов, их шейхам и суфиям, писцам палат, сборщикам и таможникам»[347].

У Тохтамыша читаем: «Бек-Хаджию …духовным законоведцам, настоятелям, старцам, секретарям палат»[348]. У Саадат-Гирея: «духовным судьям, ведателям метрик, секретарям палат»[349]. В митрополичьих ярлыках:, «ордынским улусным всем и ратным князем и волостным даругам и князем, писцам и таможникам»[350].

Любопытный случай приводит Хаммер: «Войско кипчаков было разбито (речь идет о нашествии Тимура. — С. 3.). Многие нашли смерть, которой хотели избежать, в волнах Сейхуна. Помилован был только секретарь, ему не только даровали жизнь, но и пожаловали должность»[351]. Итак, даже неумолимый Тимур, прославившийся своей жестокостью, с уважением относился к лицам такого звания, хотя бы и были они из стана врагов.

У Шпулера мы находим указание, как торжественно» обставлялся обряд чтения письма, привезенного хану послами иностранного государства (из России): «В то» время как переводчик, читавший письмо хана… сидел на, специально приготовленном для него сидении, покрытом дорогими собольими шкурами, князь со своими приближенными должен был стоять. После прочтения он бил челом и становился на колени»[352].

Лицам дипломатического ведомства было присвоено» право носить особую почетную одежду в соответствии с их рангом.

Огромные пространства восточных государств тот времени, огромные расстояния между их политическими и административными центрами требовали для внешних и внутренних сношений четко налаженной службы связи. И такая служба существовала во всех восточных государствах — это была почта, или барид[353]. Возникла эта служба связи, видимо, в очень давние времена — есть сведения о почте уже в древнем Египте. По мнению А. Меца, почта возникла в каком-то одном месте, ибо как византийская, так мусульманская и китайская подстригали своим лошадям хвосты как особый отличительный признак почты[354].

В арабском халифате, по одним источникам, первым учредил почту Муавия ибн Суфийан, по другим — Абд ал-Малик ибн Марван[355]. Между Меккой, Мединой и Йеменом почта начала ходить при аббасидском халифе ал-Махди в 166 г. х. (782/83 г.)[356].

В. Бартольд считал, что почта «служила в халифате, как в Римской империи и в древней Персии, исключительно для пересылки правительственных гонцов, курьеров и документов»[357]. Однако в арабском халифате ведомство почты (диван ал-барид) кроме выполнения своих основных функций почтовой связи очень скоро стало «ведомством почты и разведки». Почтмейстеры (асхаб ал-барид) находились в непосредственном подчинении начальника департамента почты (сахиб диван ал-барид). Как осведомители они назывались «асхаб ал-ахбар» и имели своих шпионов ('айн, мн. ч. 'уйун — глаз)[358].

С распадом халифата пришла в упадок и почтовая служба. В мамлюкском Египте почтовое ведомство было вновь возрождено и реорганизовано при султане ал-Малик аз-Захире Байбарсе, который придавал ему важное политическое и военное значение. При нем почта работала особенно четко, а сеть почтовых станций покрывала все государство, связывая со столицей самые отдаленные уголки[359]. Первоначально ведал почтой сам султан, позднее она перешла в руки государственных секретарей из знаменитой семьи Бану Фадлаллах[360].

Почтовые станции располагались на определенном расстоянии друг от друга и имели лошадей для гонцов, перевозивших государственную почту. Ведал лошадьми амир-ахур, а гонцы (бариди) подчинялись особому начальнику (мукаддам ал-баридиййа). Иногда термином «барид» обозначали и расстояние между почтовыми станциями, которое колебалось от 2 до 3 фарсахов (12–20 км)[361]. Почтовый гонец (бариди) должен был постоянно находиться при дворе и быть готовым в любую минуту отправиться для выполнения поручений, причем секретарю тайной канцелярии (катиб ас-сирр) вменялся в обязанность неусыпный надзор за ним[362]. Бариди часто посвящался в тайны государства. Поэтому на эту должность назначали с большой осмотрительностью. Малейший промах, допущенный этим лицом, мог нанести ущерб государственным интересам[363].

Непременной принадлежностью каждого почтового гонца была табличка из меди, а иногда из серебра, величиной с ладонь. На одной стороне ее имелась надпись: «Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммад пророк его. Аллах послал его с наказом установить истинную веру и обеспечить победу над всеми религиями, несмотря на противодействие неверных». На другой стороне чеканились титулы правившего государя. Табличка эта обертывалась в шарф из желтого шелка, и гонец надевал ее на шею[364]. Хранилась эта табличка у секретаря, который выдавал ее бариду вместе с заполнявшимся секретарем листком, адресованным амир-ахуру (начальник царской конюшни) с требованием предоставить надлежащее число лошадей. Выполнив поручение, барид сдавал табличку обратно[365].

В Египте во времена мамлюков вся прибывавшая корреспонденция вскрывалась в присутствии самого султана давадаром, при строжайшем соблюдении определенного церемониала[366].

Донесения и депеши отправлялись, также и голубиной почтой. Ею пользовались в исключительных случаях, когда нельзя было отправить письмо с гонцом, например при осаде городов и т. п. Так, во время осады Мосула монголами султан, желая известить осажденных о своем приближении, отправил письмо с голубем. Однако случилось непредвиденное: голубь опустился под стенами города на осадную машину монголов, был схвачен монгольским воином и доставлен военачальнику Зендагу-нойону[367].

У правителей монгольских династий в Золотой Орде[368] и в Иране[369] почта была одной из важнейших государственных забот. При колоссальном пространстве, занимаемом Золотой Ордой, было жизненно необходимо иметь хорошо налаженную связь. Почтовые учреждения, организованные на Руси золотоордынскими властями, прочно вошли в жизнь и продолжали существовать и после свержения татарского владычества. До начала нашего века сохранилось ныне уже устаревшее слово «ямщик», т. е. почтовый гонец или сопровождающий почту, по-татарски «ямчи». Почтовые станции назывались по-монгольски ям, по-персидски «аскудар», «аскудари» — отсюда «скутари»[370]. Гонцы также назывались «ям», а впоследствии «улагчи».

В. Бартольд, ссылаясь на написанное в конце X в. н. э. сочинение по терминологии различных научных дисциплин «Ключи науки», особая глава которого посвящена чиновничьему делопроизводству, говорит: «В двух местах (этого сочинения. — С. 3.) различно объясняется термин "аскудар" (собственно "имеющий донесение", посол, гонец, также сумка с документами, отвозимая гонцом или курьером); в том месте, где говорится о "диване почты" (диван ал-барид), сказано, что "аскудар" есть "сверток, куда вносят число бумаг и писем, входящих и исходящих, и имена адресатов"; при описании государственной канцелярии (диван ар-расаил) аскударом назван "сверток", куда вписывают собрание бумаг, отправляемых для наложения печати»[371]. Приведенная выдержка интересна еще и тем, что в ней определенно говорится о существовании Дивана почты, что подчеркивает значение этой организации в государственной системе[372].

Сопровождающие послов и обслуживающие их лица назывались «ям» или «ямчи». За день почтовые ямщики покрывали расстояние 60 фарсахов. Так, срочная почта доставлялась из Хорасана в Тавриз за 3–4 дня[373]. Гонцы содержались на казенный счет, за исключением посылаемых частными лицами по своим делам[374].

Широкий размах, с каким осуществлялась дипломатическая переписка в государственных канцеляриях, требовал создания соответствующих инструкций для чиновников. Такие инструкции, весьма детально разработанные, составлялись в Египте придворными дипломатами. Составленные ими руководства по ведению дипломатической переписки были написаны весьма пространно и с большим знанием дела[375]. В Золотой Орде, без сомнения, также существовали подобные инструкции, и прямым доказательством этого могут служить ярлыки, написанные по одному образцу, очевидно, разработанному для всего государства в главной палате.

Известно, также со слов ал-Калкашанди, что «письма, приходившие от них (Чингисидов. — С. 3.), были по образцу писем, посылавшихся к ним от этого [т. е. египетского] государства, согласно с обычаем переписки этого государства; ибо большей частью они в своих письмах, в их формах и правилах, подражали величайшим монархам на Востоке и на Западе»[376].

Из дошедших до нашего времени руководств такого рода наиболее известны следующие, непосредственно касающиеся темы нашей работы:

«Определение по части высокой терминологии» — Шихаб-ад-Дин ибн Фадлаллаха ал-Умари[377]. Бану Фадлаллах — семейство ил постных во времена мамлюкских султанов государственных деятелей в Каире — вело свое происхождение от халифа Омара, и потому отдельные члены этого семейства известны еще и как ал-Умари[378].

Шихаб-ад-Дин Ахмад ибн Фадлаллах родился в 1301 г. и умер в 1348 г. Его отец — Мухйи-д-дин Йахийа ибн Фадлаллах возглавлял диван ал-инша при султане Мухаммеде ибн Калауне с 729 по 732 г. х. (1328–1332 гг.) и после перерыва в несколько месяцев с 733 по 738 г. х. (1338 г.). Его сын Шихаб-ад-Дин Ахмад начал работать в диван ал-инша еще под началом своего отца (диплом о его назначении на должность см.: ал-Калкашанди, Субх, т. XI, стр. 298). В 738 г. х., после столкновения с султаном, он был отстранен от должности и на его место был назначен его брат — Ала-ад-дин[379]. Кроме этого руководства для чиновников диван ал-инша Шихаб-ад-дин ал-Умари составил еще и популярно изложенный, весьма обширный географический труд — «Пути взоров по государствам разных стран»[380]. Сочинение это в отрывках, касающихся Золотой Орды, было использовано В. Тизенгаузеном[381].

«Определение по части высокой терминологии» ал-Умари было издано в Каире в 1312 г. х. (1894/95 г.). Катрмер в своем переводе известного историка ал-Макризи приводит выдержки из этого сочинения ал-Умари, подробно их комментируя[382]. Тизенгаузен также поместил в своем сборнике выдержки с переводом из этого руководства ал-Умари, пользуясь рукописью Лейденской библиотеки (№ 1944) и сверяя извлеченные им тексты со списками Британского Музея (№ 780) и Лейпцигской библиотеки (№ 213)[383].

«Исправление определения по части высокой терминологии»[384]. Сочинение это, как показывает само его название, является переработанным и дополненным вариантом руководства ал-Умари.

В одной из дошедших до нашего времени рукописей[385], положенной Тизенгаузеном в основу гл. XVII его сборника, автором сочинения на заглавном листе назван Таки-ад-Дин Абд-ар-Рахман ал-Кадави ал-Мухибби[386]. Несмотря на то что Тизенгаузен имел возможность пользоваться самыми крупными европейскими собраниями восточных рукописей, ему все жене удалось, по его собственному признанию, собрать сведения об этом авторе. Так, например, по его словам, в Оксфордской и в Готской герцогской библиотеках автор этого труда на рукописях не указан совсем, а в библиографическом словаре Хаджжи Халифа имя ал-Мухибби вообще не значится. По словам же Казири (Casiri)[387], автором хранящегося в Эскуриале (Испания) экземпляра этого письмовника является совершенно другое лицо — Ахмед ибн Мухаммед ал-Мисри, который известен как секретарь египетского султана Мухаммеда ибн Калауна (ум. в 778 г. х.).

Говоря об этом дополнении к письмовнику ал-Умари, Броккельман также не дает никаких сведений об авторе, однако определенно называет его Таки-ад-Дином ал-Мухибби, относя его к VIII в.[388].

Дорн упоминает «среди редкостных и любопытных сочинений трактаты жившего во второй половине XIV в. Мухибби по эпистолографии и дипломатии, его руководства по стилистике писем к правителям, визирям, прочим государственным чиновникам и т. д., инструкции о форме писем сообразно рангу и положению, значение заголовка, пожелания и пр., о форме писем к немагометанским государям, например к папе, к государю Грузии, к Византийскому государю, к князьям Булгарии и Сербии»[389].

Дорн несомненно прав: Судя по лицам, упоминаемым в этом письмовнике, можно заключить, что автор его жил в конце XIV в.

«Рассвет для слеповатого по части писания сочинений» (Субх ал-а'ша фи китабат ал-инша)[390].

Автор этого сочинения ал-Калкашанди родился в 1353 г., умер в 1419 г. и занимал должность государственного секретаря в Каире. Труд ал-Калкашанди дает всевозможные сведения, необходимые для чиновников тех времен, ведавших высшим канцелярским письмоводством при дворе мамлюкских султанов.

Многотомное сочинение это состоит из следующих основных разделов: сведения исторические и географические, чисто технические указания по составлению всевозможных деловых бумаг и писем с приведением соответствующих образцов для непосредственного пользования ими секретарей и писарей дивана ал-инша. Таким образом, и источники, использованные ал-Калкашанди, могут быть соответственно разбиты на две большие группы, что и сделал в своем «путеводителе по ал-Калкашанди» В. Бьоркман, причем сделал это с такой тщательностью, что добавить здесь что-либо новое вряд ли возможно[391]. Кроме этого основного ал-Калкашанди написал еще значительное число сочинений об искусстве составления докладов и отчетов, преследуя при этом задачу дать соответствующим государственным чиновникам и канцелярским служащим энциклопедический обзор современных ему событий[392].

На Востоке существовала весьма обширная литература по вопросам дипломатического и канцелярского делопроизводства[393]. Однако в настоящем изложении я ссылаюсь только на тех авторов, сочинения которых непосредственно касаются взаимоотношений Египта с Золотой Ордой и дипломатической переписки между ними. В качестве иллюстрации по данному вопросу может быть использован также труд Шпулера о Золотой Орде (главы «Зарубежные послы» и «Послы за границей»)[394].

Само собой разумеется, что при наличии специальных государственных учреждений, ведавших перепиской, и при столь хорошо поставленном делопроизводстве в них, основанном на детально разработанных руководствах, форма переписки как по стилю и языку, так и по внешнему виду была чрезвычайно изысканной.

Придавалось огромное значение формату[395] и качеству бумаги, сорту чернил. Все это было в прямой зависимости от сана отправителя и получателя[396]. Малейшее отступление от установленных традиций могло, с одной стороны, вызвать обиду адресата, а с другой — умалить достоинства писавшего.

Известно, например, что, когда был заключен мир между султаном Насир-ад-Дин Мухаммадом ибн Калауном и хулагуидским ханом Абу Саидом, кади Ала-ад-Дин ибн ал-Асир в течение месяца размышлял о форме, подобающей переписке по этому вопросу. «Если в письмах к государю мы употребим выражение "его брат", — сказал он султану, — может быть, это ему не понравится. Если же мы скажем, "мамлюк", не прибавив "он есть мамлюк", — для нас это будет стыд, и мы не сможем больше менять стиль нашей переписки. Значит, мы должны следовать обычному способу, т. е. писать "аламу" большими буквами золотом, которые употребительны в подобных случаях, когда выписывают титулы султана на тугре дипломов и надписывают вверху августейшее имя, т. е. имя Мухаммеда». Султан одобрил эту мысль, и кади привел ее в исполнение. Так, на посланиях, адресованных ханам, стали помещать тугру[397].

Несоблюдение какого-либо элемента во внешней форме и в стиле послания могло помочь обнаружить подлог его. Поэтому ал-Калкашанди справедливо считает, что, поскольку форма переписки и стиль ее зависят «от способа выражения жителей той или другой стороны», а также от степени могущества лица, от которого исходит переписка, то секретарь, получающий корреспонденцию, должен был быть отлично осведомлен о терминологии каждого государства. Только в таком случае он сможет с достоверностью установить, действительно ли послание исходит от самого государя или же является подделкой. При этом ал-Калкашанди приводит любопытный случай, имевший место в царствование султана Баркука (784–801 гг. х.), о котором уже кратко, упоминалось.

Прибывший однажды в Египет посол объявил пограничной страже, что он послан Тохтамышем. Когда известие о его прибытии дошло до Каира, египетский султан отрядил высших чиновников встретить его с почетом как посла золотоордынского хана, с которым он был в дружественных отношениях. Из уважения к хану посла поместили в («Большом майдане», где обычно принимали самых знатных гостей. Когда же он вручил послание, начальник приказа высочайшего письмоводства ал-Бадр-ад-Дин ибн Фадлаллах ал-Умари при ближайшем рассмотрении обнаружил, что грамота эта «не соответствует условным правилам ханских писем в отношении [формата] бумаги и [способа изложения] письма». Он потребовал от посла объяснения. Посол вынужден был признаться, что послан он вассалом Тохтамыша в Крыму. Ал-Калкашанди подчеркивает, что ал-Бадр-ад-Дин, возмущенный поступком посла, отдал приказ об изменении в приеме посла в соответствии с более низким саном пославшего его. «Этим возвысилось значение его степенства, упомянутого ал-Бадр-ад-Дин ибн Фадлаллаха у султана, который благодарил его за сделанное им»[398].

Формат и сорт бумаги зависели от степени могущества адресата. Так, например, одному из могущественных золотоордынских ханов, Узбеку, писалось на целом багдадском листе. Кроме того, величина бумаги зависела и от важности самого послания. Ал-Мухибби упоминает, что депеши (китаб, мн. ч. кутуб), отправляемые Абу Саиду, писались на одной третьей доле листа. (Очевидно, под депешей в данном случае следует понимать письмо, в котором не затрагивалось каких-либо особо важных государственных вопросов).

Одно из первых писем от египетского султана ал-Малик аз-Захира Байбарса к золотоордынскому хану Берке еще в самом начале возникновения дипломатических отношений между ними, письмо большой государственной важности, было написано «на 70 листах багдадских половинного формата», как сообщает составитель этого письма, секретарь султана Мухйи-д-Дин ибн Абд аз-Захир[399].

В качестве примера типичного дипломатического послания ал-Мухибби приводит изложение письма к хулагуидскому хану Абу Саиду. При этом хане Иран не представлял уже угрозы для Египта и взаимоотношения между обоими государствами были до известной степени нормализованы. Поэтому понятно, что Абу Саиду писалось с таким подчеркнутым соблюдением этикета. В дальнейшем, говоря о переписке с Узбеком и Джанибеком, ал-Мухибби неоднократно ссылается на форму писем к Абу Саиду[400].

Переписка с Абу Саидом велась на полных багдадских листах[401]. Заголовок писался в три строки, басмала, т. е. слова «во имя Аллаха», выводилась накладным золотом, алифы удлиняли при помощи линейки. После басмалы следовало введение, начинавшееся словами «хвала Аллаху». Первая строка, прилегавшая к басмале, и последующая были длиннее остальных. Между этими двумя первыми строками помещали «высочайшую аламу» (титул), золотую тугру султана с высочайшими эпитетами; затем шли остальные строки текста, причем согласно обычаю на правой стороне листа оставлялись большие поля. «Все строки доведены сполна до конца листа; на нем не оставляется места для тамги», — добавляет ал-Мухибби[402].

После вступления начинается основной текст письма[403], т. е. изложение сути дела, по поводу которого и писалось письмо, затем шли эпитеты: «его величество достославное, высочайшее, султанское, величайшее, ученейшее, справедливейшее, совершеннейшее, ханское, шахиншахово, сановное, могущественное, царское, такое-то»[404]. Далее следовали пожелания, причем, обращаясь к адресату, писали: «его величеству достославному», «его величеству высочайшему» и т. п. Формулы пожелания были обычно такие: «да умножится величие его», «да продлится правосудие его», «да возвысит Аллах сан его» и т. д.

Введение писалось накладным золотом, а основной текст — чернилами, за исключением каждого упоминания аллаха или посланника его, а также и тех слов, которые относятся к тому, от кого письмо исходит, или к адресату, — их также писали золотом. Золотом же писались все слова «высокого значения», как то: «истина», «правосудие» и т. п., а также прозвища, эпитеты и местоимения, заменяющие имя того, от кого письмо пишется или того, кому оно адресовано. Подпись сопровождалась упоминанием всех эпитетов султана. Дальнейшие пожелания добра адресату писались без всяких титулов. Ал-Мухибби добавляет, что «между второй и третьей строками», т. е. на том месте, которое прилегало к месту аламы, писалось «искренне расположенный Мухаммед» (т. е. султан ал-Малик ан-Насир Мухаммед ибн Калаун. — С. 3.)[405].

По словам того же автора, «в 750 с чем-то году» к высочайшему двору египетского султана доставлено было письмо хана Джанибека[406]. Бьоркман, опираясь на ал-Калкашанди, дает точную дату — 756 г. х. (1355/56 г.)[407].

Судя по описанию внешнего вида ответа, подобного письму Джанибека, послание хана было написано на листе меньше багдадского на три пальца, сложенных вместе. Ответ султана, по словам ал-Мухибби, начинался с соответствующего введения, написанного золотом. Остальной текст был написан чернилами, за исключением того, о чем уже упоминалось выше. Унван был также выполнен золотом. По части эпитетов Джанибеку писалось: «его величество достославное, высочайшее, султанское, величайшее, ученейшее, правосуднейшее, совершеннейшее, ханское, братское, могущественное, царское, достославное, да умножится величие его»[408].

Переписка с менее могущественными лицами, например с чиновниками ханского двора, визирями, беклар-беком (т. е. со старшим эмиром), с улусными эмирами и нойонами, с наместниками Крыма, Азова и т. д., была, само собой разумеется, значительно проще по форме. Причем принималось во внимание, что эмиры в Золотой Орде не имели той власти, как в Иране[409].

Ал-Мухибби составил пространное и подробно разработанное руководство по переписке со всеми сановниками и должностными лицами, начиная от наместника хана и кончая лицами низших должностей, в письмах к которым также следовало придерживаться соответствующей формы и установленных этикетом выражений[410].

Переписка с начальником улуса производилась на одной трети листа рескриптным каламом. Стиль изложения был весьма многословно-изысканным. Так, например, писалось: Да возвеличит Аллах всевышний победу его степенства благородного, высокого, эмирского, великого ученого, правосудного защитника, помощника, пособника, охранителя границ, оберегателя окраин, устроителя, воздвигателя, покровителя, нойона, опередителя помощи ислама и мусульман, главы эмиров двух миров, поборника воителей и бойцов за веру, вождя войск единобожников, устроителя государства, подпоры веры, пособника народов, удовлетворителя (нужд) государства ханского, поручителя царства восточного, вождя томанов, начальника улуса, пособника царей и султанов, поддержки повелителя правоверных.

В аламе придерживались выражения «брат его» и пожелания состояли из четырех оборотов. Адресовалось письмо: «шейху такому-то улусбеку»[411].

6.VIII.1351 г. Кутлубуге инаку, одному из четырех правителей в землях Узбековых, как называет его ал-Мухибби, было написано письмо на одной трети листа тем же рескриптным каламом. К нему обращались с такой же церемонностью: «Да увеличит Аллах всевышний благодать его высокостепенства эмирского, великого, ученого, правосудного, укрепителя, пособника, поручителя, устроителя, зиждителя, покровителя нойона, ас-сайфи, величия ислама и мусульман, главы эмиров двух миров, поборника воителей и бойцов за веру, вождя ратей, предводителя войск, убежища религии, сокровища государств, пособника царей и султанов, меча повелителя правоверных». Алама была такая же: «брат его»;, адресуя письмо, прямо писали: «Кутлубуге инаку, наместнику хана Джанибека»[412].

Изысканность такого стиля и церемонность в обращении, несомненно, была вызвана уважением не к наместнику, а к самому хану.

Визирю писалось тем же каламом и на листе такого же формата: «Да увековечит Аллах всевышний благодать его высокостепенства эмирского, великого, сокровищного, единственного, совершеннейшего, полновластного, покровительствующего, визирского, ал-хусами славы ислама и мусульман, величия эмиров и визирей в двух мирах, красы полновластных, единственного из близких друзей, сокровище государства, советника царей и султанов»[413]. Бели стиль этих выражений мало отличался от приведенных выше, то в аламе послания к визирю уже не говорилось «брат», а «родитель его», т. е. подчеркивался более низкий сан его по отношению к султану.

«По-русски нельзя в точности передать все эти канцелярские тонкости, — пишет Тизенгаузен по поводу некоторых подробных указаний ал-Мухибби, — потому что имена прилагательные относительные образуются у нас только из имен существительных, на арабском же языке и из прилагательных качественных»[414].

Что касается языка, на котором велась переписка ханов Золотой Орды, то Шпулер указывает: «Грамоты, исходящие из Египта, были на арабском языке и во многих случаях на монгольском. С Россией Орда общалась на монгольском, турецком, а также на русском (по крайней мере с сопроводительным переводом)»[415].

Внешняя форма переписки и соблюдаемый в ней этикет могли служить бесспорным доказательством даже для историка в определении сановитости и могущества адресата. Здесь уместно вспомнить то обстоятельство, что наместнику Крыма Мамаю, «одному из правителей в землях Узбековых», как говорит о нем ал-Мухибби[416], при хане Мухаммаде также писалось только на одной трети листа, между тем как по некоторым русским источникам Мамая не по сану величают ханом. Ал-Мухибби сообщает по этому поводу, будто этот Мамай при хане Мухаммаде играл такую же роль, что и эмир Иелбога ал-Умари, т. е. приближенный султанского двора в Египте. Комментируя это место, ал-Калкашанди прибавляет от себя, что «это подлежит спору, потому что, если бы он находился на такой же ступени, как Иелбога в земле Египетской, то это значило бы, что он [Мамай] был старшим эмиром его [хана], а если это так, то как же ему писали с меньшим почетом, чем улусным эмирам?»[417]

В переписке внутри страны также придерживались соответствующего этикета. Если тот, от кого исходило письмо, был старше чином, чем адресат, к нему обращались со всеми титулами, именуя «братом»; если он был ниже чином, то писали «господин» или «сударь» также со всеми титулами; если же оба были равны по своему положению, то ограничивались одними титулами[418].

Сопоставляя данные известных нам трудов по эпистолографии, можно сделать вывод, что все послания писались по одному и тому же образцу с небольшими отклонениями главным образом стилистического порядка.

Привожу типичное начало дипломатического послания:

«Во имя Аллаха милостивого и милосердного! Хвала Аллаху, который по благости своей сделал нас братьями и соединил нас под своей властью, как неразъединяемые корни, как побеги одного дерева.

Великий султан, царь, покровительствуемый Аллахом, мудрый, справедливый, защитник веры, воин Титул султана: завоеватель, победитель (следуют остальные титулы)[419].

Место аламы».

В ханских ярлыках придерживались того же этикета. Так, например, в тарханном ярлыке Тимур-Кутлуга, выданном Мухаммаду, заголовок и все выражения «Мы», «Нас» и т. д. написаны золотыми буквами[420]. В ярлыке Тохтамыша Ягайлу соответствующие выражения «Тохтамыш мое слово», «Бог нас пожаловал», «Нам» также написаны золотом[421].

Принимая во внимание вышеизложенное, можно заключить, что в ханских канцеляриях строго соблюдались формальности не только при составлении посланий, адресованных правителям других государств, нон при написании всякого рода важных документов. Примечательно, что крымское ханство унаследовало от золотоордынских канцелярий способ ведения делопроизводства и формальности, связанные с ним. Так, в ярлыке Саадат-Гирея слова соответствующего значения были также написаны золотыми буквами[422].

С ростом могущества Золотой Орды и расширением ее владений как на Западе, так и на Востоке золотоордынские ханы стремились закрепить достигнутые искусной дипломатией успехи. К тому времени послания их уже приняли совершенно иной вид, чем в период первоначальных завоеваний, т. е. до принятия ислама.

Ал-Калкашанди пишет: «Они (письма, прибывающие от ханов из потомков Чингис-хана. — С. 3.) двух родов: к первому роду относятся дела до вступления их (Чингисханидов) в религию ислама, и переписка их была не что иное, как грубости и открытые вызовы к вражде. Я не нашел (ничего ни) относительно размера листов бумаги их писем, ни относительно порядка переписки… Ко второму роду (относятся) дела после принятия ими [Чингисханидами] мусульманской религии при дальнейшей (однако же] вражде между обоими государствами»[423].

Само собой разумеется, речь здесь идет о Хулагуидском Иране[424]. Однако несомненно, что и в Золотой. Орде после принятия ханами ислама все государственное делопроизводство и дипломатическая переписка значительно видоизменились как с внешней стороны, так и по содержанию.

В качестве примера писем Чингисидов до и после принятия ислама ал-Калкашанди приводит письмо Хулагу, написанное им в 658 г. х. к султану ал-Малик ал-Музаффару Котузу, и письма Ахмада (Тугудара) и Газана к позднейшим египетским султанам[425]. Действительно, письмо Хулагу резко отличается от писем Ахмада и Газана своей прямолинейностью и резкостью-выражений.

Катрмер в своих дополнениях ко второй части «Истории мамлюкских султанов» Макризи подробно останавливается на эпистолярном искусстве того времени, комментируя сочинения различных авторов на эту тему[426].

Ал-Калкашанди, между прочим, с большой осторожностью и критически повторяющий сведения из других источников и много чаще прибавляющий традиционное: «Аллах всевышний лучше знает все это»[427], — весьма подробно описывает внешний вид послания, написанного им самим «по указанию его степенства ал-Фатхи», начальника приказов высочайшего письмоводства, от имени султана ал-Малик ан-Насира Фараджа хану Пуладу в Кипчаке в 812 г. х. (1409/10 г.)[428].

Письмо, как этого требовал этикет, написано было «на цельном листе багдадского (формата) египетской бумаги, изготовленной по образцу багдадской». Начиналось оно по обыкновению с басмалы с каждой стороны поля шириной в два пальца. Тугра с прозвищами султана была, как обычно, написана «золотом, сжатым шрифтом», «вперемежку с писанным чернилами». Над тугрой оставалось чистое место шириной в три пальца и точно такое же под нею: «После каждых двух строк расстояние в пол-локтя, считая локоть каирской ткани», — добавляет ал-Калкашанди.

Как мы видим, несмотря на отдельные отклонения, основной смысл расположения строк и последовательность их сохраняются.

В доступных нам источниках не приводится описания внешнего вида и стилистических особенностей монгольских дипломатических посланий, за исключением следующего сообщения ал-Калкашанди. По его словам, после принятия монгольскими ханами ислама в письмах их непосредственно за басмалой писалось «силою Аллаха всевышнего», а затем «благодатью хана фирман такого-то…». Ал-Калкашанди подчеркивает особенность расположения этих строк в монгольских посланиях: «Во имя Аллаха» писалось на одной строке, а слова «милосердного и милостивого» — на другой, под нею; «силою Аллаха» также писалось на отдельной строчке от слова «всевышнего». Посередине писалось «благодатью хана», а пониже: «указ такого-то». Иногда басмала выписывалась на одной строке, а под нею, посередине, стояло: «силою Аллаха всевышнего» — на одной строке, и «благодатями веры мусульманской» — на другой. Под этим писалось: «фирман такого-то». Что касается формата бумаги, которой пользовались монгольские ханы, то ал-Калкашанди полагает, что дипломатические послания их писались на цельных багдадских листах[429].

Говоря о стиле самого текста, нельзя не подчеркнуть, что слог дипломатических посланий того времени постепенно усложнялся и порой достигал, по представлениям тех времен, уровня литературного произведения с присущей ему вычурностью. Это легко объясняется тем, что среди секретарей встречались настоящие литераторы и даже поэты, как, например, поэт Ибн Хиджжа, занимавший должность мунши в диване[430].

Прежде чем перейти к изложению содержания дипломатических посланий, необходимо остановиться на комментариях ал-Мухибби к трем лишним пунктам «Определения по части высокой терминологии» ал-Умари, на которые, по словам ал-Мухибби, «он желал бы обратить внимание».

«Один из них, — говорит он, — (заключается) в том, что в унване упоминается титул, так что после имени адресата пишется (слово) хан… Второй (пункт) тот, что тамги изготовляются по строчкам; это тамги, на которых (помещены) золотом эпитеты высочайшие. Начинаются они с правой стороны, на первой строке, потом (ставятся) на левой, во второй строке, и т. д., таким же способом до тех пор, пока наконец прекращаются на правой стороне. На белой части заголовка не ставится тамги, и писец на местах для тамги оставляет свободные места в письме раз справа, раз слева. Третий (пункт) тот, что в эпитетах его (хана) не пишется (слово) царский вследствие неуважения, — говорит он, — к нему (к этому титулу) и пренебрежения его у них»[431].

Из приводимых различными авторами образцов дипломатических посланий наибольший интерес представляет для нас письмо султана Калауна золотоордынскому хану Узбеку, так как в этот период Золотая Орда достигла высшего могущества. Поэтому понятно, что послания к нему писались с соблюдением такого же этикета, как к величайшим государям того времени.

У Тизенгаузена в первом томе его сборника материалов, относящихся к истории Золотой Орды, в главе, посвященной ал-Мухибби, помещены только выдержки из этого письма.

Ал-Мухибби сообщает, что в царствование султана Мухаммада, сына Калауна, Узбеку писалось на большом листе шириной в целый багдадский лист, после басмалы шли две строки, расположенные следующим образом:

«Силою Аллаха всевышнего

и благодатями веры мусульманской».

Оставлялось место для а ламы, и но обыкновению, выписывались все эпитеты султана, т. е. султан великий и т. д. Затем писали «хвала Аллаху» и шло короткое введение в таком роде: «отправлено это письмо его величеству достославному, высочайшему, государю султану великому, брату любезному, благочестивому, правосудному хану великому, единому шахиншаху, царю Узбеку ильхану, султану ислама и мусульман, единственному из царей и султанов в подпоре царства, султану монголов, кипчаков и тюрков, красе царей нашего времени, столпу дома Чингис-ханова, прославителю Тамгаджа, обладателю престола и короны, подпоре благочестивых, сокровищу правоверных». После этого шли приличествующие случаю пожелания, приветы и просьбы сообщить о себе сведения. Затем излагалась цель послания[432].

Ал-Мухибби приводит еще одно типичное послание к золотоордынскому хану Мухаммаду (Урус-хану)[433].

В последние десять дней раби-л-аввала 776 г. х. (начало сентября 1374 г.) ал-Мухибби поручено было написать письмо этому хану для вручения его послам высочайшего двора. Письмо было написано на листе шириной в целый багдадский лист согласно существующим правилам для писем такого рода, с кратким введением, написанным золотыми буквами. Остальной текст был написан чернилами, за исключением упомянутых выше слов и выражений. После изложения ответа на письмо хана были приведены следующие эпитеты: «Его высокостепенству султанскому, великому царскому, славнейшему, правосуднейшему, лучезарному солнцу мира и религии, поддержке воителей и бойцов за веру, губителю неверных и многобожников, наместнику повелителя правоверных, да будет вечно господство его». Унван был написан золотом, без титула. На месте аламы иракской камедью были выведены слова: «Искренне расположенный Шаабан»[434]. После изложения всего текста письма следовало перечисление подарков, отправляемых с послами, обычные пожелания, а затем дата, высочайшая подпись, слова «Хвала Аллаху» и, наконец, «хасбала» (т. е. выражение: «нам достаточно Аллаха»),

Упомянутое уже письмо, написанное ал-Калкашанди в 812 г. х. (1409/10 г.) по указанию начальника (сахиб) диван ал-инша ал-Фатхи царствовавшему в Кипчаке хану Пуладу, любопытно также чрезвычайной вычурностью языка[435].

По словам ал-Калкашанди, при египетском султане ал-Малике ал-Мувайида ибн Абдаллах ал-Махмуди (815–824 г. х. = 1412–1421 гг.) по такому образцу было написано несколько писем, с таким же расположением тугры и тамги и применением в соответствующих местах текста золота[436].

В. Тизенгаузен приводит замечания неизвестного автора, дающего краткие, но весьма конкретные указания, как следует писать такого рода послания. Все письма египетского султана к золотоордынским ханам, по его словам, писались на бумаге шириною в целый багдадский лист, заголовок состоял из пяти строк, подпись султана, басмала, обращение и «большая часть текста» писались золотом, также писались золотыми буквами тугра и титулы султана с длинными алифами почерком тяжелого сулси «длиною в три пяди». Тамги накладывались, как и печати, путем выдавливания, а на строках — жидким золотом[437].

Как следует из изложенного, основным элементом этикета, соблюдаемого в дипломатической переписке между Египтом и ханами Золотой Орды, являлись не только цветистость языка, подробное перечисление титулов адресата и весьма изощренные эпитеты, вообще принятые на Востоке, но также последовательность в расположении строк, тугры, аламы, унвана, тамги, вид почерка, сорт и цвет чернил, размер листа и качество бумаги, причем самое большое значение придавалось тугре[438].

Тугра занимает совершенно особое место как один из важнейших элементов этикета в дипломатической переписке, а также в грамотах, ханских ярлыках и прочих государственных документах. Этот вопрос неоднократно освещался в — литературе, и поэтому в настоящем изложении я считаю возможным коснуться его лишь вкратце[439].

Тугра— эмблема правителей огузской, сельджукской, мамлюкской и османской династий. Ее ввели у себя и золотоордынские ханы. С течением времени тугра превратилась в своего рода государственный герб (геральдический знак) и помещалась на всех рескриптах (фирманах) правителей, на купчих, юридических документах о праве собственности, на монетах, памятниках, на военных кораблях и т. п. В позднейшее время тугра помещалась на документах, удостоверяющих личность, например, на паспортах, почтовых марках и на гербовой бумаге, а также на ювелирных пробах.

В. Бартольд указывал, что иранская бюрократическая система была усвоена тюркскими завоевателями в XI в., причем из тюркских терминов было введено в оборот слово «тугра» для обозначения печати[440].

Тугра применялась в Турции до падения последней династии и установления республики, т. е. вплоть до 1922 г.[441].

По Катрмеру, слово «тугра» означало верхнее поле документа или кайму ткани[442]. Иногда этот термин употреблялся для обозначения того, что стоит во главе страницы, и, следовательно, тугрой в таком случае называется то место, которое она занимает. В некоторых случаях тугрой называлась также и монета, на которой она вычеканена[443]. Основным графическим элементом тугры было некоторое неопределенное число вертикальных линий, в чем можно убедиться из приведенных в «Энциклопедии Ислама» рисунков тугры[444]. Для того чтобы добиться такого закономерного чередования вертикальных линий, некоторые буквы перемещались. Величина букв, высота удлиненных линий, а также сорт калама[445] варьировались сообразно числу вертикальных линий, проведенных с большой тщательностью по линейке[446]. Писалась тугра на прямоугольных полосках бумаги. Эти полоски писцы наклеивали на специально оставляемом месте в верху страницы, над басмалой[447].

В некоторых случаях тугра, может быть, выписывалась прямо на листе самого письма. По сообщению Катрмера, в больших письмах тугра состояла из трех полос, в малых — из двух. Он же делает оговорку, что иногда тугра, которую следовало писать золотом, чертилась иракской охрой[448]. Ал-Калкашанди пишет: «тугра с прозвищами нашего султана, по обыкновению писанная золотом сжатым шрифтом вперемежку с писанным чернилами»[449]. Очевидно, определение шрифта, как сжатый, вызвано впечатлением от несоразмерно удлиненных вертикальных линий. Применение же чернил вперемежку с золотом остается непонятным, так как, согласно другим источникам, тугра писалась только золотом или иногда, как указывалось в источниках, иракской охрой.

Тугре придавалось настолько большое значение, что египетские султаны учредили специальный штат чиновников[450] — нишанд; их исключительной обязанностью было изготовление тугры. Чиновники эти имели право просматривать и проверять все бумаги и документы, помечаемые эмблемой султана. Таким образом, канцелярия, присылавшая бумаги для просмотра этим чиновникам, была у них как бы под надзором.

Если требовалось официально санкционировать фирман или другой подобный документ, тугра изготовлялась самим великим везиром[451]. Поскольку изготовление тугры и связанное с этим делопроизводство велось с такой церемониальной тщательностью, чиновники, ведавшие этим, занимали весьма высокое положение в государственном аппарате. Им было присвоено право носить церемониальный тюрбан и почетную одежду. Написание тугры считалось весьма ответственной и почетной обязанностью. Султан поручал ее только тем, кого хотел отличить.

Правом помещать тугру на своих письмах пользовались также везиры и прочие высокопоставленные лица[452].

Что касается тамг, также составлявших один из неотъемлемых внешних элементов в посланиях, то о них в литературе упоминается с достаточной ясностью[453]. «Тамги ставятся строчками, — пишет ал-Умари, — сперва ставят тамгу справа в первой строке, потом слева во второй строке, и так далее, пока не доходят до последней [строки] направо»[454]. Такие же указания дает и ал-Мухибби, ссылаясь, впрочем, на того же ал-Умари: «тамги изготовляются по строчкам; это тамги, на которых [помещены] золотом эпитеты высочайшие. Начинаются они с правой стороны, на первой строке» и т. д.[455]. Не совсем понятны следующие комментарии обоих авторов: у ал-Умари: «на белой стороне письма не ставится тамги»; у ал-Мухибби: «на белой части заголовка ставятся тамги». По-видимому, подразумевается, что тамги располагают отнюдь не на полях или на свободном от текста пространстве, а обязательно на специально оставляемых между текстом местах. «Тамги [делались], как печать, которая выдавливалась на строках жидким золотом»[456].

Катрмер, также упоминая о наложении тамги[457], сообщает, что на письме хана Ахмада к султану Калауну было 13 тамг красного цвета[458].

Тамга имела большое государственное значение. Рашид-ад-Дин в своих «Летописях» подробно описывает процедуру, связанную с наложением тамги на государственных документах. В зависимости от важности документа пользовались большой или малой тамгой из яшмы, а также золотой тамгой меньшего размера. К ярлыкам о выступлении в поход прикладывалась особая золотая тамга с соответствующей надписью и узором: по окружности ее изображали лук, булаву и саблю. «Приказ был таков: до тех пор пока войско не увидит этой тамги, оно по слову эмиров и кого бы то ни было в поход не выступало»[459]. «Для обозначения ханской печати монголами употреблялся турецкий (т. е. тюркский. — С. 3.) тамга, — говорит Бартольд, — к большей части документов прикладывалась, алая печать (ал-тамга, сокращенно: ал)»[460].

Подробно комментирует термины «нишан» и «тамга» И. Березин в своих примечаниях к ярлыку Тохтамыша Ягайлу. По его словам, тамга (гербовая царская печать) прикладывалась или красной, или синей краской[461], а иногда бывала перстенная малой величины; нишан же означал всякую ханскую скрепу на документе: вензель, печать[462].

В качестве еще одного вида заверки официальных документов, а также своего рода верительной грамоты большую роль в монгольских государствах играла также «пайза» — особая дощечка — золотая, серебряная, бронзовая, чугунная или деревянная. Лица, получившие пайзу от хана, пользовались особыми правами и льготами[463].

Следует еще остановиться на значении термина «унван».

У ал-Умари мы читаем: «что касается заглавия [унван], то оно состоит из тех же титулов, пока доходит до специального прозвища; потом ставят пожелание [одно] или два… затем поименовывается имя султана, к которому пишут»[464]. Следовательно, унван — это заголовок, начало письма или в другом значении — «заголовок книги, обычно украшенный арабесками»[465]. Иными словами, слово «унван» означает «начало», а также «обращение к адресату» (т. е. упоминание имени человека, к которому адресовано письмо, со всеми его титулами)[466].

И, наконец, совершенно ясно, что «подпись» (т. е. как переводит, но не истолковывает слово «унван» Тизенгаузен) не может стоять в начале письма. Известно, что собственно подпись как таковая ставилась в самом конце письма. Как это ни странно, у того же Тизенгаузена мы имеем прямое указание, что подпись ставилась именно в конце послания. В конце документа ставилась подпись: «Далее [следовала] дата, затем только высочайшая подпись» (подчеркнуто мною. — С. 3.) и слова «хвала Аллаху», наконец, «хасбала» (т. е. слова: «нам достаточно Аллаха»)[467].

В ярлыке Тохтамыша Ягайлу, который дошел до нас в подлиннике, подпись Тохтамыша также стоит в конце, после даты:

«Прощайте. Ярлык писан в лето курицы 795 г. 8 числа раджаба, когда стан находился на Дону. Тохтамыш»[468].

Унван надписывался самим начальником диван ал-инша[469], чтобы тем самым и с внешней стороны подтвердить, что он знаком с содержанием документа, несет за него ответственность.

Корреспонденция велась с большой аккуратностью. На поступающие письма отвечали по возможности в тот же день. Поэтому начальник диван ал-инша имел доступ к султану в любое время дня, и последний собственноручно надписывал свою аламу[470].

Поскольку сама техника письма имела столь важное значение в делопроизводстве, письменные принадлежности в государственных канцеляриях на мусульманском Востоке были весьма совершенны, а пользование ими доведено было до степени искусства. Несомненно, что высокая культура мусульманского делопроизводства как со стороны внешнего оформления, так и со стороны тонко разработанного канцелярского языка находилась в прямой зависимости от общей культуры.

После принятия золотоордынскими ханами ислама тесные взаимоотношения с мусульманскими государствами определили известное сходство во многих областях культуры и, в частности, в государственном делопроизводстве. Хотя Золотая Орда и не являлась передовой страной мусульманского Востока, она и в этом все же восприняла многовековые культурные ценности этого мира, что показали результаты неоднократно производившихся археологических раскопок на городище столицы Золотой Орды — Сарая.

Высокое развитие искусства каллиграфии в странах ислама пытались объяснить разными причинами, однако наибольшее распространение получила, к сожалению, малообоснованная концепция французского ученого К. Юара. В предисловии к своей книге о каллиграфах и миниатюристах он писал: «Запретив изображение живых существ, мусульманская религия лишила изобразительные искусства всякой возможности развития»[471].

Этим, по его мнению, и объясняется исключительное развитие искусства каллиграфии у мусульман. Утратив свое первоначальное значение, живопись и скульптура сошли к орнаменту, а искусство рисунка как бы ушло в каллиграфию. Само изящество линий арабских букв превратило арабское письмо в элемент орнамента[472]. Аналогичные мысли высказывал и А. А. Семенов. Он приводил ряд имен знаменитых каллиграфов эпохи Навои и подчеркивал, «что гератская школа художественной каллиграфии оставила неизгладимый след в истории мусульманского искусства»[473]. Как в изящной словесности, так и в канцелярском деле искусство каллиграфии могло достигнуть совершенства лишь при наличии соответствующего качества бумаги, чернил и перьев[474]. В бумажных мастерских Востока выделывались самые разнообразные сорта бумаги. В дипломатической переписке, как мы уже неоднократно видели, пользовались главным образом багдадской бумагой. Даже размер ее, очевидно, был стандартным и служил в качестве образца.

Как сообщает ал-Калкашаиди, в 1409 г. золотоордынскому хану Пуладу было отправлено письмо «на цельном листе багдадского формата египетской бумаги, изготовленной по образцу багдадской»[475]. Дипломатические послания писались также на хамавийском, сирийском и других сортах бумаги. У Катрмера упоминается еще какая-то «простая» (обычная) бумага, на которой согласно этикету писалось правителю Азака (Азова)[476]. Березин, описывая русский перевод ярлыка Тохтамыша Ягайлу, говорит, что он написан полууставом XIV в. на двух листах «хлопчатой бумаги», тогда как подлинный ярлык на тюркском языке написан на двух листах «лощеной бумаги». Формат бумаги подлинника и перевода этого ярлыка также различен. Один лист подлинника длиной 9 вершков (вершок = 4,4 см), другой в 9 с половиной; ширина того и другого — 4 и ⅞ вершка. Листы же перевода длиной 6 и ¾ вершка каждый при равной с подлинником ширине 4 и ⅞ вершка[477].

Прежде чем приступить к писанию, бумагу тщательно полировали, для чего пользовались особыми приспособлениями[478]. Отсюда понятно, что означает «лощеная бумага», на которой был написан ярлык Тохтамыша Ягайлу. Примечательно, что для перевода ярлыка была взята простая «хлопчатая бумага».

Кроме белой бумаги пользовались и разноцветной. Известно, что император Константин VII в 944 г. отправил испанскому халифу Абдаррахману письмо, написанное золотыми чернилами на лиловом пергаменте. Смертные приговоры в Египте и в Сирии писались на бумаге синего цвета, считавшегося цветом траура[479]. Особым почетом пользовался красный цвет как цвет счастья, торжества и любви к людям. Обиженные, являясь в суд требовать справедливости, одевались в красные одежды. В официальной переписке правом писать на красной бумаге пользовались самые знатные лица в государстве.

Так, например, на красной бумаге переписывались с египетским султаном его наместник в Дамаске и губернатор крепости Карак[480].

Перья (калам) были также весьма усовершенствованы, так как для выполнения столь тонкой каллиграфической работы к ним предъявлялись высокие требования. Существовали многочисленные руководства о выделке и применении калама[481], среди которых можно назвать, труд такого известного ученого и крупного государственного деятеля, как ал-Калкашанди.

О специальной обработке калама и его очинке применительно к различным почеркам подробно пишет Юар[482]. Можно сказать, что отношение у мусульман к этому письменному атрибуту было связано с известным преклонением перед ним; существовала даже легенда, согласно которой калам был первой вещью, созданной богом, чтобы записывать грядущие события[483]. Калам официально считался эмблемой административной службы в противоположность мечу, который служил эмблемой военного поприща[484]. Чернила изготовлялись по особым рецептам[485]. Пользовались не только черными, но и цветными чернилами[486]. Писали также охрой, тушью, иракской камедью, а в наиболее важных местах послания, как было сказано, пользовались золотом.

Писцы должны были обладать безупречным каллиграфическим почерком, причем не следует забывать, что в ходу было много разных почерков. Юар подробно описывает наиболее известные арабские и персидские почерки[487]. В красочных его описаниях как бы оживает каждая буква арабского алфавита, принимая форму то полумесяца, то вынутой из ножен сабли, то клюва птицы[488]. Совершенно несомненно, что каллиграфия дипломатических посланий находилась в тесной связи с общей культурой и мастерством переписчиков книг того времени. Писцы с чрезвычайной любовью относились к своему ремеслу и на любом поприще, где требовались их умение и навыки, состязались друг с другом в искусстве каллиграфии. Одни изобретали новые виды почерков, другие специализировались на каком-нибудь одном почерке, третьи занимались усовершенствованием начертания отдельных букв[489]. Среди мастеров этого искусства можно было встретить высокопоставленных лиц как духовного, так и светского звания, военных, ученых и поэтов, особ царствующих домов, даже ремесленников и поваров[490]. Встречались известные каллиграфы и среди женщин[491].

Можно с уверенностью сказать, что и при дворе золотоордынских ханов также были мастера каллиграфии[492], которые вели дипломатическую переписку, по внешней форме и этикету соответствовавшую дипломатическим посланиям, приходившим из других государств. Начиная с царствования Берке, приглашавшего ученых и богословов из желания придать своему двору требуемый блеск, ко двору золотоордынских ханов стекались ученые со всего света. «Сарай сделался средоточием и рудником благодатей, — пишет Ибн Арабшах, — и в короткое время в нем набралась [такая] добрая и здоровая доля ученых и знаменитостей, словесников и искусников, да всяких людей заслуженных, какой подобная не-набиралась ни в многолюдных частях Египта, ни в деревнях его»[493]. Мастерство писцов в золотоордынской государственной канцелярии стояло на очень большой, высоте; при написании ханских ярлыков они также умело пользовались особым почерком. «Почерк этого ярлыка (Тимур-Кутлуга. — С. 3.) довольно красив и отличается от Тохтамышева ярлыка к Ягайлу большой вычурностью и каллиграфическими узорами»[494], — пишет Березин. По его же словам, ярлык Тимур-Кутлуга изяществом своего почерка также отличается от ярлыка-Аргуна и Олджайту[495], а подлинник тарханного ярлыка-Тохтамыша написан очень красивым фигурным почерком, известным под названием «джелии» или «дивани»[496]. Почерк «дивани», по сообщению Юара[497], применялся также в египетских канцеляриях, что подчеркивает тождественность и этого элемента государственного делопроизводства.

Поскольку дипломатические послания, фирманы, дипломы, ярлыки и тому подобные государственные документы были выполнены с таким искусством, их следовало особенно бережно хранить. Малейшая небрежность в обращении могла повредить внешнему виду документа, поэтому, например, послания к ханам вкладывались-в особый кожаный футляр[498].

Среди чиновников при дворе египетских султанов, была должность хамил-музарра (носителя портфеля); так как ему поручалось хранение столь ценных государственных бумаг, то требования предъявлялись к нему большие. Он должен был быть очень умным, усидчивым, образованным и ловким человеком, любящим чтение[499].

Портфель, сделанный из шелковой материи на подкладке, был довольно значительного размера (длиной в два локтя с восьмой, шириной в один локоть с третью). Его можно было складывать, и к нему был приделан шнур, сплетенный из крученых нитей.

Требовался особый талант подбирать и располагать бумаги, предназначенные для царской подписи. При их складывании придерживались как формата листа, так и значения документа. Хранились документы по принципу их однородности в надежно закрытом помещении[500].

Основываясь на приведенном в этой главе материале, можно с большой долей уверенности утверждать, что и сама дипломатическая переписка — внешний вид посланий, их стиль и язык — играла важную роль во взаимоотношениях Золотой Орды с Египтом. Будучи неотъемлемой частью всего комплекса дипломатического статута той поры, переписка в то же время была порождена всей культурной жизнью в странах средневекового мусульманского Востока. Она была одним из крайне важных способов к сближению и общению между золотоордынскими ханами и египетскими султанами.