Длань Одиночества

Глава 5

Создатель лежал в своем шалаше.

Его Всевидящие очи были разверзнуты. Он проснулся давно, с первыми петухами, но продолжал лежать ликом вниз на протертых шкурах.

«И Лежал Он Утро. И Полежит Еще Первую Половину Дня», — решил Творец про себя. — «Правая Длань Его Затекла».

Он вытащил ее из-под себя и принялся сжимать-разжимать пальцы. Снаружи подул ветер и что-то противно заскрипело. Послышался короткий треск. Похоже, опять покосился плетень.

Выходить не хотелось.

За щелястыми стенами жилища бродили прото-куры. Время от времени они просовывали клювы между веток, и сипло квохтали, намекая. Петух-проотец гордо бил крыльями, поднимая волны пыли и мелкого мусора. Могуче блеяла коза-проматерь. Негодуя, щебетали древнейшие воробьи, прыгающие по краям пустого корыта, которое жадно и бессмысленно вылизывала пятнистая свинья.

Свинья была просто свиньей. Без титулов. С ней и так было полно проблем.

Нужно было задать им всем корму, но выходить по-прежнему не хотелось. И вообще ничего не хотелось. Создатель заранее знал, каким будет день. Поминутно. И дело было даже не во Всеведении и Всезнании. Рутина — отличный предсказатель. Все сегодняшние приключения, как и приключения вчерашние и позавчерашние и поза-поза-поза… Эх. Все они были тесно связаны с запахом козы-проматери. И плетнем.

Тот снова затрещал, и Создатель подскочил на шкурах от неистового лая Первого пса.

В шалаше послышалась ленивая возня, и Творец выглянул наружу, раздвинув занавесь. Он сразу увидел незваное серое существо, которое медленно и неуклюже направлялось к посадкам. Животное напоминало ящерицу размером с железнодорожный вагон. На его хребте покачивались костяные пластины. За правой ногой волочился значительный фрагмент плетня.

Добравшись до грядки с капустой, существо поникло и принялось медленно, словно черепаха, раскусывать кочаны.

— Вот Неугодное! — вздохнул Создатель. — И Откуда Вы Сущие?

Творца эти эксцессы вовсе не радовали. Он точно знал, что никогда не создавал ничего подобного. Однако, в Сад регулярно пробирались чешуйчатые уродины, и появление их было совершенно необъяснимым. Они пугали зверей и вмешивались в идеальную местную экосистему.

Это было неудобно и, в конце концов, оскорбительно.

Ничего интересного в пришлых существах не было. Ситуация была бы иной, если б они, к примеру, могли говорить. Со времени изгнания пары экспериментальных собеседников, Творец чувствовал себя немного… вне тусовки. Он слегка соскучился по общению и мог бы относиться к пришельцам гораздо терпимее, если б те могли поддержать рассуждения о пользе шестидневного трудового цикла.

Но они только жрали и гадили.

Первый пес, задыхаясь от возбуждения, натягивал веревку и носился вокруг колышка, вытаптывая идеальный круг. Творец, шаркая сандалиями, проскочил мимо и развязал узел.

Он мог бы сделать это едва различимым движением бороды; раньше это было стойкой привычкой, но потом, все больше ощущая одиночество, Творец начал приучать себя к физическому труду, чтобы не одичать от скуки. Работая только руками, он вскопал плодородную землю, без божественных сил придав грядкам вид неровных прямоугольников. Сам засеял, сам вырастил плоды и сам сберег их.

И веревку отвязал сам.

Двухметровый волкоподобный зверь скакнул на месте, и побежал со скоростью ветра. Он пересек низину, в которой жил Творец, вскарабкался на холм, и исчез в Садовых кущах.

Что-ж. Это было не совсем неожиданно. Первый пес был слишком свободолюбив и дико тосковал по свежей малине. Всеведующий проводил его задумчивым взглядом, и понаблюдал, как колышется зелень прекрасных зарослей. Из них выпорхнула стая мелодично голосящих птиц, которые принялись кружить над дезертиром, осыпая его чарующими проклятиями.

Уродливый ящер, тем временем, переключился на кукурузу. Хрустя початками, он следил за приближением хозяина крохотными непроницаемыми глазками. Без всякого интереса. Возможно, он был подслеповат, а, возможно, просто успел нажраться и одурел.

Он все больше напоминал Демиургу давнего знакомого, который раньше проживал на Неправильной яблоне. Правда тот был без лап и этих костяных штук, но впечатление производил похожее: злобного вредителя. Если б не его происки, у Творца сейчас была бы стабильная аудитория постоянных слушателей.

Но и тот ушел. Открыл свое дело. Хорошо конкурирующее с Садом. Откровенно говоря, у неприятного змея дела шли лучше примерно на сто процентов. Можно было поспорить над тысячными… Например некоторые первородные попугаи умели неплохо подражать человеческой речи. Эх, да чего уж там. Змей определенно не испытывал тех же проблем с человеческими ресурсами.

Творец давно вычислил, в чем именно Сад проигрывал вражескому учреждению. Отбор постояльцев — вот где заканчивались перспективы Сада и начиналось торжество Змея. Условия, когда-то установленные Творцом были настолько жесткими и категоричными, что в Сад не попадали даже люди, посещающие занятия с репетиторами. Более того, глядя на заселенный животными сад, можно было с уверенностью сказать, что и репетиторы не проходили конечный отбор. Это было особенно неприятно. Творец всегда считал, что данные им инструкции были максимально адаптированы и доступны для рода человеческого.

Короче говоря, в Саду, с самого изгнания экспериментальных особей, не появилось более ни одного человека. Были явные кандидаты. Одного даже пришлось избрать для крупного кадрового мероприятия. Речь шла о слабой надежде на то, что полная замена человеческого ресурса, приведет к повышению посещаемости Сада. Дело не выгорело. Скорее наоборот. Выводы были неутешительными, а то и вовсе удручающими. Нужно было что-то менять. Но это означало бы, что Змей одержал абсолютную победу. В конце концов, если бы Творец пошел на уступки, Ему пришлось бы сразиться с собственной самооценкой и волей. А ведь они, ни много ни мало, измерялись приставкой «все» как и остальные качества.

Эта внутренняя борьба продолжалась несколько тысяч лет, так что Создатель был, мягко говоря, на взводе.

Положение не спасали даже редкие визиты Сына. У того была какая-никакая компания и свои переживания. Общение не клеилось. Различия поколений, близость к человечеству… В общем, ничего утешительного.

На фоне этой безысходности появление каких-то там толстохвостых ящеров, было, можно подумать, пустячным событием. Отнюдь. Творцу это казалось насмешкой, причем максимально вызывающей. Он столько трудился, почти неделю, и все ради чего?! Ради того, чтобы в его совершенный Сад извне проникали только эти страховидлы?!

Страховидла сыто хрустела кукурузой, флегматично глядя на сияющий шторм. Тот надвигался на нее, грохоча и сверкая молниями, завывая и гневаясь.

Хрум-хрум-хрум-хр…

Ба-бах!

Лопнувшие зерна смешались с пеплом.

Испорченная кукуруза пошла на корм живности. Надкусанная капуста — туда же. Все еще переливающийся цветами мироздания, Творец ходил между притихшими зверьми и бросал им охапки провизии. Все страшились, все никли и трепетали. Кроме, разумеется, свиньи. Иногда Творцу казалось, что когда-то давно, а может быть далеко в будущем, или даже прямо сейчас, он должен был решительно высказаться на ее счет. И, может быть, даже как-нибудь заклеймить. Грязная неумытая скотина. Никакого пиетета и уважения.

Свинья, недовольно вереща, шарахалась от электрических разрядов, но не отступала. Создатель не сильно пнул ее в правый окорок, и завалил белой кукурузой.

Накормив стонущий бестиарий, Всеведующий окончательно умилостивился. Сводив всех на водопой, он еще немного полежал в шалаше, а потом долго трудился на посадках, не разгибая спину. Ко второй половине дня Он распрямился над грядками.

Настало время прогулки.

Походная тога была покрыта листьями и потрясающим сочетанием тропических цветов. В такой маскировке легче и приятнее было передвигаться по Саду. В основном потому, что тигры чересчур ластились, а львы слишком навязывались. Их любовь была выше и шире, чем необходимо для комфортных прогулок. А ведь были и другие обитатели. И все они любили Творца свято и… докучливо.

Взяв с собой крепкий кожаный ремень, Творец отправился на поиски Первого пса. Кроме того, он одновременно инспектировал состояние Садовых кущ и самочувствие жителей. Это занимало свободное время. Впрочем, кущи всегда были изобильны и зелены, а жители — здоровы и признательны.

Иногда… Только иногда… Создателю хотелось чтоб в нем появилась прямая необходимость. Может быть небольшой, совсем крохотный, пожарчик. Или у прото-бегемота, вдруг заболел бы живот. Это разнообразило бы патрулирование. Можно было почувствовать себя нужным. Но все оставалось совершенным! Все получилось с первого раза! Почему с людьми не вышло того же? Может, все дело в масштабах?

Равномерно шагая по нежной, как пух, траве, Творец тяжело вздохнул. Он шел по следу Первого пса, стараясь не узнавать заранее, где тот находится. Так у него был хоть какой-то шанс на приключение.

Отрадно было в Саду. Хоть и пустовато. Не с кем было обсудить солнце и благодать. Некого было наставить и одарить советом. Всезнание оставалось невостребованным. Прискорбно, но факт — вомбаты были равнодушны к самым волнующим и притягательным загадкам мироздания.

Но ведь и пожаловаться на это было некому. Так что приходилось терпеть.

Первый пес, разумеется, валялся в песке. Страстно рыча и поскуливая, он извивался и тер бока на берегу Озера. Создатель некоторое время наблюдал за ним с расстояния, позволяя сторожу ликовать и праздновать. Потом присел на замшелое бревнышко и вновь задумался о своей нелегкой судьбе.

С Садом что-то происходило. Что-то неладное. Дело было не только в ящерах, в конечном итоге они были меньшим из зол. Обычно им хватало одной молнии. Была проблема — был очевидный и эффективный способ ее решения.

То сегодня, а что вчера?

Шел Он знакомыми тропами, когда совсем недалече плодородная земля Сада вдруг потемнела и обескровила. Зелень пожухла и запахло сухостью. Священные квадратные метры потрескались. Зловеще шурша и вздыхая, они обвалились куда-то вниз. Из провала подул жуткий сквозняк, шум и далекие сигналы донеслись из него.

Творец осторожно ступил на его край. Внизу плясали неописуемые цвета. Ничего не понять, только пугающая кавалькада чуждого.

И как быть с таким?

Возможно, именно из таких неожиданных каверн в Сад проникали ящеры? А также странные предметы и загадочные приспособления, которые немедленно уничтожались Создателем. Он находил в Саду пищащие цилиндрические штуковины с прямыми сетчатыми крыльями. Шарообразные штуковины с тоненькими торчащими усиками. Один раз даже был свидетелем того, как из центра Сада вверх устремилась белая труба, извергающая божественное пламя из широких воронок. Дико грохоча, она поднялась к куполу Небес, пробила его насквозь и исчезла.

И Что Ты На Это Скажешь?

Что Сделаешь?

Провалы нужно было закрывать быстрее, чем они открывались. Иначе того и гляди наступишь на книгу, с ничего не объясняющим названием «Библейские мифы: правда и вымысел».

Ящеры оставляли после себя только горстку пепла и сломанный плетень. Гремящие штуковины и удивительные документы — загадку. Загадку неразрешимую.

Придя в характерное, для таких случаев, возбуждение, Творец, рыча и швыряясь камнями в провал, принялся прыгать по его краю. За столетия одиночества он отвык сдерживать свои эмоциональные порывы, так что листья и лепестки с его маск-халата летели во все стороны. Провал, как ни странно, был настроен индифферентно. Он проглатывал камни и говорил на своем пугающем языке неизвестности.

Через минуту из него ошеломляющим потоком полезли квадратные скользкие пластины, на которых была изображена однотипная серая местность. Унылая и безжизненная. А так же крохотные циферки и названия. Что-то вроде «Луна — 044» и «Марс — 916».

Творец знал про Луну. Но почему она находилась на этих пластиночках, судить не брался. Это злило Его еще больше, так как он, хоть тресни, был всеведущ.

Гортанно взревев, он принялся жечь эти оскорбительные намеки неизвестно на что. Он жег их не оставляя даже пепла. Ни следа не оставалось от неизвестности. Неизвестность! О, как нестерпимо было ее превосходство!

Итак, каверна была заделана. Пластинки уничтожены.

Досада оставалась.

Первый Пес тем временем успел заметить хозяина и понуро стоял на песке, кося большим слезящимся глазом. Измазанные в песке уши поникли. Хвост робко просил о снисхождении. Творец не собирался наказывать Пса. Любовь Его была безгранична. Неловко перехватывая подмышками кожаный поводок, он подошел к сторожу и ласково потрепал его заломленное назад ухо.

— Было, Было, Пойдем.

Пес весело гавкнул, вытягивая лапы и вдруг замер, навострившись.

— Что Есть?

— Гав!

— Так?

Пес одним прыжком развернулся и бросился к воде, что-то высматривая и шумно нюхая воздух. Создатель осторожно обошел его справа и вгляделся в сонливое око водоема. Ничего. Разве что пузырьки шалят.

А Пес рвался в воду. Забегая по грудь, он юлил и брызгался, растеряно лакал жидкость и лаял на все четыре стороны. Пузыри все прибывали и увеличивались. Центр Озера закипал как бульон, забытый посреди военного вторжения.

Запахло жареным. В том смысле, что последствия открытия каверны на дне озера легко прогнозировались. И в то же время не прогнозировались вовсе. Творец, вцепившись в бороду, глядел на катаклизм, внутренне готовый как минимум к тому, что придется наполнять котлован заново, и справляться с огромным облаком испарений.

Пес неистовствовал.

Бурление достигло пика: вот уже пенистый гейзер ударил вверх и…

На этом представление окончилось. Озеро угомонилось. Вода разгладилась. Пес все еще буйствовал, но у Творца отлегло от сердца. Он разжал пальцы и отутюжил бороду.

— Гав! Рьяв-тяв!

— Покою-Покою. Ушло Оно.

Выждав для верности секунд тридцать, Творец решился уже накинуть ошейник на пса, но так и не довелось Ему. Он понял, почему продолжало беситься благородное животное. Там где недавно бурлила вода, вновь стало неспокойно. Что-то темное покинуло глубину и безвольно уперлось в воздушную преграду.

Творец снова схватился за бороду.

То был человек.

Дано было простому Озеру узреть ликование Создателя.

Эта бурная реакция чем-то неуловимо напоминала беспорядочные кувырки Робинзона увидевшего спичку корабельной мачты на горизонте. Творец кричал и смеялся, да сыпал словами, которые сотрясали Сад. Вышли животные, прилетели птицы, что бы узнать, чему рад их любимый Отец.

— Человек! Че-ло-век!

Как должен быть честен, как справедлив и кроток!

— Пес! Тащи его!

Пока послушный зверь, отфыркиваясь, греб к телу, Создатель вспомнил, что может вызволить праведника из озера полу-движением мизинца. Прекратив прыгать и жестикулировать, он вознесся вверх и, собственно, полу-шевельнул мизинцем. Пес обиженно проводил взглядом клин пенящейся воды, который несся к берегу, как спортивная лодка.

Взметнулся песок.

Творец заметался. Он сорвал с себя маск-халат и сотворил выходную тогу, белую как молоко. Приняв торжественный и просветленный вид, он воссиял и медленно приблизился к праведнику.

Тот был мужчиной, чему Создатель вовсе не удивился. В одной из книг, прибывающих из Неизвестности, он вычитал, что женщины — вместилище греха и похоти. Это утверждение вполне коррелировало с его личным опытом.

Мужчина, согнувшись от резкого торможения, лежал, заметно испаряясь. Его необычная одежда, покрытая зелеными и бурыми пятнами, побелела от песка. Волосы были короткие, светлые. Костистое лицо осунулось.

Он был совершенно незнаком Творцу. Немыслимо.

Человек вздрогнул и хрипло задышал, по-щенячьи неловко шевеля руками. Он приподнял голову, но тут же обмяк от слабости.

Может быть, это снова глум Неизвестности, — озадачено подумал Создатель. Отчего я не знаю его? Ведь ни разу не слышал его молитв, не знаю как он жил.

Но ликование глушило все. Даже величие таяло: хотелось обнять этого неизвестного святого в солдатском камуфляже.

— Встань, — было сказано ласково.

Человек закашлялся, сплевывая воду.

— Где я? — едва слышно спросил он.

— В Саду Благоденствия. В Очаге Покоя. Встань.

— Я не могу.

— Можешь. Возьми Силы От Этого Места. Оно Даст Тебе Безвозмездно. Сколько Хочешь. Ибо Ты Жил Честно.

Кряхтя и постанывая, человек подтянул ноги и встал на карачки. Пес вдруг зарычал. Весьма недоброжелательно. Творец показал ему кулак и цикнул, показав в сторону жилища. Поджав хвост, униженное животное тявкнуло и снова зарычало, глядя на прибывшего.

— Тише, — вполголоса произнес Создатель. — Не Пугай Его.

Пес заскулил.

— Хватит.

— Гав!

— Оставь Нас!

Унося попранные чувства, пес убежал в заросли, расталкивая любопытных зверей и пугая птиц.

Человек, тем временем, озирался по сторонам, разгибаясь как примятая травинка. Вид у него был ошалелый. Казалось, что он сейчас прыгнет обратно в озеро. Особенно ему не понравился вид приблизившихся львов и прочих тяжеловесных хищников. Впрочем, из воды за ним внимательно наблюдали крокодилы.

— «Ого», — словно бы говорили они. — «Похоже дело действительно нешуточное. Не разинуть ли нам свои безобразные пасти в честь этого?»

Человек отшатнулся.

— Это точно Сад?

— Да. Как Твое Имя? Я Не Узнаю Тебя.

— Мое имя Никас Аркас. А ты…

— Да.

Эту новость нужно было переварить. Творец терпеливо ждал.

— Значит, я мертв.

— Ты Жив. Отныне и Навсегда.

Никас Аркас ничего не ответил. Он уже сидел на песке, разведя согнутые колени, и тупо глядел на крохотного рачка. Рачок, в свою очередь, глядел на человека. Через минуту он уполз.

Тогда Создатель сказал:

— Я…

— Мне нужно подумать, — скорбно перебил Никас Аркас. — Могу я побыть один? Пожалуйста?

На это Творец не рассчитывал. У такого события просто обязана присутствовать торжественная часть.

— Позволь, я поброжу по Саду…

— Нет! То Есть… Не сейчас. Сперва Примешь От Меня Приглашение.

Никас Аркас нехотя согласился.

Он шел вслед за сияющей фигурой, рассказывая о своей жизни. Как сладко было слушать его, после столетий блеяния козы-проматери. Человек был воистину святым. Жизнеописание его было прозрачными чернилами нанесено на белейшую бумагу. А сколько мук он пережил, сколько невзгод перенес, ведь как много испытаний выдержал.

— Почему же я не знал про тебя? — счастливо спрашивал Творец.

— Так вышло, — скромно отвечал Никас.

Долой шалаш! Дворец из невесомого камня. Облагородить зверей! Просто свинья, недоверчиво вертя пятаком, терлась о плетень радужной шерстью.

Плетень! И его долой!

Свинья в ужасе удрала в огород, и скрылась там, среди зреющего гороха. А вот огород можно оставить. В конце концов, горох действительно почти поспел. Он не помешает атмосфере торжественности.

Итак, внеземное блаженство. Никас Аркас отведал его во дворце. Собственно, блаженство состояло из мягкой софы и вазы с фруктами. Но человек таял от счастья. Он с удовольствием продолжил свой рассказ и до самой ночи они с Создателем беседовали на всевозможные темы. До того эрудированным был этот Аркас.

Создатель слушал и грезил о большем. Представлялись ему поля, засиженные праведными мудрецами, и леса, неспокойные от прогулок философов.

Слушая сладкоголосого новосела, все больше забывался он. А потом уснул.

Наутро человека во дворце не оказалось. Обыскивая окрестности, Создатель чувствовал, что рубеж пройден. Неизвестность ударила ниже пояса. Ничего подлее этого, нельзя было придумать. Дать надежду и долгожданное облегчение, чтобы потом сразу же хлестнуть по щеке.

Праведника нигде не было. Он охмурил хозяина Сада и бежал.

Зачем?

Всеведущий направился к Неправильной яблоне, чтобы проверить свои подозрения. Неизвестность очевидно была прислужницей Змея. А что нужно Змею?

Не хватало ровно одного яблока.

На щербатой коре было вырезано: «Хочешь яблоко назад — приди и возьми». Рядом валялись камуфляжные брюки, китель и ботинки. Все это было оставлено, что бы у Творца не оставалось сомнений. Его надули. Разбили сердце и обокрали.

В этот раз обошлось без молний. Без сияния. Без перевоплощений.

Просто свинья жадно выхватывала из горы овощей самое вкусное и сгрызала это, ревниво поглядывая на остальных зверей. Особенно на козу-проматерь, которую выпустили из загона. Недалеко от этой свалки, Создатель срезал бороду кремниевым орудием. Лицо Его было безучастным, взгляд — сумрачным. Покончив с этим, Он взъерошил оставшуюся щетину и взялся за копье. Проверил остроту наконечника. Тоже каменного.

У Неизвестности впрок не займешь. Это, вне всякого сомнения, вражеская территория. Одной всесильности там может быть недостаточно.

Ближе к вечеру на берег Озера пришла одинокая фигура в броне из дубленых шкур. Она села на валун и принялась ждать, крепко сжимая отесанное древко копья. Сад затих. Чувствуя неладное, звери окружили своего Отца, не решаясь подойти ближе. Даже верный Пес тоскливо выл в стороне.

Создатель поднялся в полный рост и тихо Сказал:

— Я Ухожу. Я Не Могу Поступить Иначе. Я должен Узнать, Что Там. В Неизвестности. Простите Меня. Я Сделаю Все, Чтобы Вернутся.

Звери ошеломленно зашептались на своих языках.

Творец сел.

Оставалось только дождаться, когда появится новая каверна. В которой варятся неописуемые цвета. И ждет пугающая кавалькада чуждого.

Альфа взобрался выше по холму желтоватой шкуры.

— Сориентируемся же. Друг мой, знаешь ли ты, что нам нужно?

Никас отрицательно мыкнул.

— Нам нужна голова, — каблуки образа вязли в шкуре, издавая чавкающий звук. — Не с задницей же разговаривать!

Никас мыкнул утвердительно.

В логове держался свет электрической лампы. Он исходил от гротескных накалившихся штыков, которые в нескольких местах пронзали пещеру извне. Штыки нетерпеливо сверкали и потрескивали от печного жара. В общем, были настроены довольно революционно.

Тело сущности было настолько обширным, что имело горизонт. И до самого этого горизонта Никас видел странную, беспокоящую картину: тощие озлобленные люди перемещались по неровным просторам колоссальной туши. Их было чрезвычайно много, и каждый волочил за собой железную решетчатую тележку наполненную мелким хламом. Тем не менее, глядя на перекошенные лица и мучительные усилия, Никас понимал, что люди изнемогают. Пот катился с них градом, просаливая высушенные тела. При каждом движении они хрустели и поскрипывали как вяленая рыба.

— Что они тут делают? — спросил Никас, разглядывая это бессмысленное и угнетающее движение, напоминающее сцену из «Божественной комедии».

— Пытаются проникнуть внутрь, разумеется. Как и мы, ищут голову.

— И?

— Некоторым удается. Там внутри душный мир роскоши и морального разложения. Рай. Они так думают.

— А на самом деле?

— Я уже говорил. Смерть.

— Это они бегали по трубам в ущелье?

— Почти. То были совсем одичавшие потребители. Они вьют гнезда в трубах и выращивают там детенышей, вскармливая их купонами на скидки.

Шкура начала мелко вибрировать. Послышались глухие стуки и утробный гул. Местность заходила ходуном. Никас присел, чтобы не упасть.

Повсюду, из раскрывшихся пор потекли жировые ручьи. Жидкость неслась по ложбинам и собиралась в озерца, быстро испаряющиеся в горячих складках. В некоторых местах кожа истончалась и лопалась: оттуда лезло нечто совершенно неописуемое, гниль и свалявшаяся ветошь.

Концепция заворочалась в своем логове. С потолка пещеры посыпался тлен и мутные капли конденсата. Стало жарче, откуда-то волной вырывался горячий воздух.

Альфа прислушивался к рокоту. Для этого он приложил ухо к шкуре и замер, оттопырив зад. Левая рука идеи описывала круговые движения. Через минуту к нему забрался Никас. С дюны вид был лучше. Под редкими черными волосинами величиной с баобаб расположились стоянки. Образы лежали вповалку как жертвы голодного плена. Некоторые забирались под свои тележки и там беспокойно дремали. Их руки постоянно к чему-то тянулись, царапая воздух. Отдельные участки туши были покрыты соляными надолбами. Образы грызли их и царапали ногтями, пытаясь добраться до затертых там коробок.

— Ну? — спросил Никас.

— Определённо… — Альфа сел, по-турецки сложив ноги.

— Что?

— Нам определенно не туда.

Он указал назад, на вход в логово.

— Это все?

— Пока да.

— А что насчет: «я могу выбраться из любой точки…».

— Верь мне, — перебил Альфа. — Именно так я и сказал. И еще я сказал: не торопи события.

— Ты такого не…

— Тихо! Слышишь?

Снова заурчало. Туша, кажется, приподнялась. Поток ветра налетел с новой силой. Никас покрылся испариной. Духота уничижала.

— Откуда дует? — быстро спросил Альфа. — Колумнист, облизни палец. Скорее!

— Оттуда, кха…

— Воняло серьёзно, не так ли?

Никас кашлял.

— Значит, нам нужно идти в противоположную сторону, — заключил Прима-образ. — Вот так вот, наискось.

И легко оказалась на ногах. Аркас мелко подрагивал.

— С чего ты взял?

— Что ты сейчас делаешь, Никас? — вроде бы невпопад спросил Альфа.

— Пытаюсь отдышаться.

— Именно. И что для этого нужно?

Никас запрокинул голову.

— Что бы отдышаться, нужно дышать, — проговорил он с отчаяньем в голосе.

— Блестяще! — воскликнул Альфа. — А если конкретней, то нужно делать вдох и выдох. Однако мы наблюдаем циркуляцию крайне… тяжелого воздуха в одну сторону. О чем это говорит?

Никас задумался. Понимание настигло его как выстрел в спину.

— Эй! — засмеялся прим. — Меня подожди!

Итак, Никас быстрым шагом направлялся навстречу своей судьбе. Все дальше и дальше вел путь, и сомнение не сбивало поступь. Почему это все напоминает мне приключения старого Скруджа? — думал он. Этот призрак рождества по имени Альфа, показывает мне человеческие недостатки, а я, почему-то, ощущаю стыд, как будто это именно моя жадность создала это. Ну, да, иногда я позволял себе роскошь. Первоклассная еда, дорогие курорты, женщины. Но я ведь это заслужил! Честно, сам заработал. С другой стороны, если рассуждать таким образом, все те, кто превращают достаток в жир, тоже имеют на это право. Возможно, где-то они действуют не честно, обогащаясь, но ведь это просто означает, что им позволяют это делать. Любое воровство — не воровство, если за него не наказывают, ведь так?

Размышляя таким образом, он, незаметно для себя перешел к мечтам о блюдах из ресторанов, алкоголе и подружках на один вечер.

— О чем задумался, колумнист?

— А как тут у вас с женщинами? — не удержался Никас.

— Ты имеешь в виду, возможен ли секс между человеком и сущностью? — нисколько не удивился Альфа, мгновенно ухватив и контекст, и потаенный смысл, и даже рассчитав последствия. Это было понятно, по тому, что ответа он ждать не стал. — Это возможно. Некоторые люди живут только с идеями. Каждый человек на земле, хоть раз, но занимался любовью с образом. А те, кто отрицает это — лгут.

Никаса охватило тягостное предчувствие.

— Я не понимаю, — сказал он. — Ты сейчас говоришь о мастурбации?

— Так это у вас называется. Считается крайне постыдным занятием. Но в действительности, это такая же часть сексуальной палитры, как например, гомосексуализм, герантофилия, зоофилия, нарциссизм, пигмалионизм и так далее. По сравнению с тем, что может предложить фантазия, все это уныло как точные науки. Только Многомирье может удовлетворить тайные или неосуществимые желания. Особенно, если у тебя период вынужденного затворничества.

— Хватит! — взмолился Никас. — Просто замолчи.

— Какой ты заскорузлый, колумнист, — веселился Альфа. — Уже занервничал. Ты ведь, наверняка, и сам об этом думал. О том, как хорошо было бы оставаться самодостаточным. Не отвлекаться на проблемы внутреннего зверя.

Никасу стало жарче, чем обычно.

— Думать и делать, не одно и то же, — он уже знал, что окажется не прав.

— Неверно. Под тобой огромная, отвратительная тварь, созданная как раз таки мышлением и страстями. И она, эта тварь, теперь оказывает непосредственное влияние на вашу реальность. Думать и делать — две части одного замкнутого движения. Многомирье и Материя — они как сообщающиеся сосуды, в которых жидкость держится на одинаковом уровне. Усвой это, наконец, колумнист. Не зря же говорят, что за своими желаниями нужно следить.

— Господи, — вздохнул Аркас. — Какое неожиданное откровение. А я ведь всего лишь хотел узнать могу ли я здесь развлечься с Мишель Мерсье, испытывая те же ощущения, что и в Материи.

Альфа помедлил несколько секунд.

— Ах, это ты хотел узнать? Тогда отвечаю: можно. И даже без рук. Достаточно того, что тебе известен процесс.

— Спасибо, — отчетливо произнес Никас.

Беззлобно переругиваясь, они шли по колыхающемуся жиру.

К стоянкам образов старались не приближаться. Альфа говорил о них с легким, но неизменным призрением. Никасу они тоже не нравились. Бродяги провожали человека жадными взглядами. Их одинаковые костистые лица излучали тоску по чужому достатку.

Позади нарастало отчаянное кряхтение.

— Собираются в стаю, — послышался голос прима-образа. — Поняли, куда мы идем. Ускорим шаг. Нельзя, чтобы они были поблизости.

Орава алчущих образов все увеличивалась. Страшно было смотреть на их калечащие усилия. Чтобы поспевать за путешественниками, они развивали скорость, на которой начинались проблемы с ходовой частью. Никас старался внушить себе, что это простейшие сгустки мыслительной энергии неспособные на настоящие страдания. Это не особенно помогало, потому что кряхтение сменили вопли, стоны и мольбы. Игнорировать их становилось все сложнее.

А, прим, как назло, двигался чуть ли не бегом.

— Может нам пойти медленнее? — предложил журналист.

— Ведь и дураку ясно, — быстро заговорил Альфа. — Мы должны от них оторваться. То, что мы ведем их — неправильно. Это нарушает логику концепции. Кроме того эти доходяги могут нас выдать. Я что, не объяснил тебе план?

— Ты сказал, что нужно добраться до головы.

— Нам нужно добраться до головы так, чтобы тело этого не заметило. Нельзя, чтобы нас обнаружили раньше времени!

— Почему?

— Так будет лучше, поверь мне.

— Что это значит, черт возьми? Ты можешь говорить яснее?

— Нас повернут обратно вместе с этими парнями, если сущность разозлиться. А она разозлиться! Их счет скоро пойдет на сотни!

— И что?

— Никто не любит щекотку, Аркас!

Шкура вздрогнула как корабль, налетевший на риф. Никас упал и покатился по склону жировой ложбины. На дне ее скапливался густой пот.

Аркас заорал и вцепился в складку. Инерция развернула его; нога угодила в болото. Рыча от отвращения, журналист полез наверх. Подоспевший Альфа схватил его за локоть, и выволок на ровный участок.

Концепция рокотала и тряслась. Судороги проходили по ней сейсмическими волнами.

ХО-ХО-ХО!!!

— Ну вот, — сказал Альфа. — Теперь все стало очень плохо.

Шкура начала морщится и расползаться. На глазах троицы вырастали жировые горы и неслись вниз бездонные пади, в которые устремлялись ревущие потовые реки.

ХЕ-ХЕ-ХЕ!!!

Что-то массивное ударило в стену логова. Послышался далекий грохот и влажные шорохи, усиленные акустикой замкнутого пространства. Начался заметный крен. Концепция наползала на стену пещеры.

АААААА!!!

— Хватайся за что-нибудь! — крикнул Альфа.

— За что?!

— Проклятье!

Прим вытянул из рукава маленький крюк на тросике, и вонзил стальное жало в шкуру. Никас крепко ухватил протянутую руку. Горизонт пер вверх и загибался. Толпы жадных образов рассыпались. Отчаянно цепляясь за свои тележки, они вопили, пытаясь карабкаться выше. Никас наблюдал за этим с сожалением ровно до того момента, как один из преследователей не воспользовался бегущей вверх судорогой. Складки, разделяясь и сливаясь воедино, выбросили его наверх. Его и еще нескольких, но те оказались не так ловки. Загремели банки.

— Отпусти ботинок! — захрипел журналист.

— Никогда! — истерически взвизгнул образ.

— Колумнист! Почему у нас безбилетники?

У Аркаса перехватило дыхание. Образ вроде бы и не весил ничего, несмотря на свой багаж, но рука! Рука самого Никаса, которой он сжимал локоть Альфы, была скользкой от жира!

Их окатило мелким ручьем гадости. Кисельные массы неслись вниз, то тут, то там.

— Я выскальзываю! — просипел Никас, холодя от страха.

Внизу он увидал открывающееся дно пещеры. Тело сущности все ползло на покатую стену. Оно обнажало тысячи жующих ртов, которые поедали выделения. Никас в ужасе глядел на блестящие серые губы, которые скользили по голым деснам. Их были десятки, если не сотни.

— Жи-и-и-ир! — завизжал один из них, искательно шевеля языком. — Жир!

— Верни! Верни!

Через минуту кричали уже все. Поднялся невыносимый, почти ультразвуковой визг.

— Альфа! — едва различимо крикнул Никас, совершенно ошарашенный. — Застрели эту сволочь! Застрели образ! Я выскользну!

— Как я, по-твоему, должен это сделать?! — так же на грани слышимости возмутился образ. — Que je sois damné! Слышишь бульканье?

— Что?!

— Бульканье! Никас, это спазмы!

— Что?!

— Берегись! Пошло!

Журналист еще успел взглянуть наверх и скорчиться от отвращения, как его накрыла чудовищная рвотная сель. Образ мгновенно сорвался с его ноги. Никас понял, что все — конец. После такого выжить нельзя. Он уже не мог понять, держится ли за что-то или нет. Падает или застыл в этом потоке полупереваренного жира.

— Жир!

— Жир!

— Жир!

Человек едва смог прочистить глаза. Он стряхивал с себя потеки, бессильно корчась в серой луже.

— Никас! — вроде бы услышал он, прочищая уши мизинцами. — Колумнист!

— Ап-фр…

— Жир!

— Жир!

— Жир!

Пещера ожила. Никас полулежал, опершись на локти, и глядел на свиту концепции. Они прогрызли стены логова и теперь глядели на происходящее, извиваясь и суча хитиновыми лапками. Восторгу их не было предела. Они с благоговением созерцали истекающую рвотой сущность, которая уперлась членистыми ножищами в стены. Никас понял, что лежит на широкой бесформенной ладони, которая подхватила его как лавровый лист.

— ММММ, — неопределенно просипело чудовище. — Я что-то поймала, дети мои.

Черви льстиво захохотали.

Голос у Концепции был свербящий и тянущийся. Неразборчивый и влажный. Она раскатисто рыгнула, и обратила свое внимание на Альфу, который безуспешно подтягивался на скользком тросе. Медленно, раздражающе неторопливо, она поднесла к нему вторую руку, со следами ржавых перстней.

Альфа, оттолкнувшись, запрыгнул на толстый податливый палец. Он свесился вниз и помахал Никасу рукой.

— Ты как?!

— Я лежу в луже рвоты! — приветливо отозвался человек.

— Что случилось, то случилось! План меняется, колумнист! Теперь у тебя новая роль!

— Какая?!

— Молчи и надейся, что я смогу договориться! Понимаешь, пока она была сонной, у нас было куда больше шансов!

— А теперь?

— А теперь нас, скорее всего, закатают в жир!

Тем временем вокруг Концепции быстро возникло организованное движение. Оплывшие образы строили простые рычажные механизмы. Они крепили тросы и ввинчивали крюки в тело чудовища. Тут и там спускались сверху и громоздились снизу растущие леса. Скрипели лебедки.

— В сторону, в сторону, — крикнул кто-то над ухом Никаса.

Тот неловко отошел, оскальзываясь в жиже, пропуская бригаду рабочих. На их спинах красовались латунные таблички с оттисками «персонал».

Где-то взревел настоящий реактивный двигатель. Канаты и цепи оплетающие руки сущности натянулись как струны. Руки медленно двинулись вверх. Журналист задрал голову. Его рот приоткрылся… И Никас чихнул. Ничего разглядеть ему не удалось. Свет штыков резал глаза.

Грудь концепции колыхалась. Аритмично, словно от неверного сердцебиения. По пути наверх Никасу встретился огромный медальон со знакомым клопом. Его наполовину засосали складки, и он торчал одним ребром, словно утопший в болоте плот. Его сомнамбулический натирали щетками образы из того же «персонала». Оглушительно рубя воздух лопастями, носились пожарные вертолеты, сбрасывающие тонны воды на липкую шкуру. С разных точек ударили водяные пушки.

Тяжелые тракторы, грохоча, втаскивали на отмытое тело огромные лоскуты черного твида. Их соединяли грубыми стежками и утюжили паровые установки. Никас, припав к краю ладони, наблюдал за этим, силясь понять, что это значило это преображение.

Концепцию переодевали.

Жадные пасти на дне застелили ковром, который они тут же принялись жевать. Стены выровняли, заштукатурили и покрыли красным с золотым. Натянули потолок и установили лампы. Раскаленные штыки закрыли листами железа. Личинок тоже переодели и нацепили маски на влажные хари. Маски болтались, образы пытались сорвать их лапками, надрывая и растягивая.

Перед сущностью с фантастической скоростью вырос столик, собранный из лакированных деревянных блоков. Два грузовых вертолета выгрузили на него рюмку и коробку с сигарами.

Никас оглянулся назад. Там срезали автогеном отросшие ногти и полировали их циркулярными щетками. С большим эскортом полетел парик. Это, видимо, был завершающий этап. Парик был черный, с идеальным пробором. Он тяжело шмякнулся где-то наверху.

Через минуту лебедки замолкли, затих реактивный двигатель.

Руки остановились.

Никас глядел на странное сооружение, напоминающее дворец нефтяного шейха. Оно было выстроено фасадом поверх чего жуткого, клокочущего и сипло отдувающегося. Мраморные стены, убранные красным алебастром, облизывал длинный язык, пористый как губка. Он выныривал из распахнутых врат, разгоняя вокруг зловоние роскоши. Заметно было, что чудовище алчет.

Приглядевшись, Никас заметил, что за стеклами окон, застыли полузакрытые зенки, со слипающимися веками.

Тем временем грянули фанфары. На мощенной осмием площади, перед грандиозной маской Концепции, толпились празднично одетые люди. Они ликовали, глядя на дрожащий от отрыжки замок и хвалили зеленый ноздреватый язык. У ворот встала гвардия, вооруженная автоматическими винтовками. Ударил салют, откуда-то выплыл пузатый цеппелин с мерцающим экраном. «Не дели малое», — неслось по экрану.

Никас нерешительно огляделся. Альфы нигде не было видно. На руках концепции было пусто: образы-рабочие испарились вместе с техникой и строительным мусором. Только у манжет еще топтался одинокий доходяга с мотком шелковых нитей.

Журналист почувствовал себя оскорбленным. Где-то он слышал, что с застигнутыми нарушителями суверенных границ, поступают куда решительнее. Попинав твид носком ботинка, он дошел до высокого ровного шва, и завалился у его подножия, скрестив руки на груди. На площади что-то декламировали. Наверное, опять про разумный аскетизм.

Через некоторое время мимо прополз доходяга с узлом. Альфы все не было.

На площади было шумно. Сколько не присматривался, Никас не мог точно сказать, что там происходит, но ощутил зависть. Собственно, он мог бы назвать это оргией, если бы ему позволили принять в процессе активное участие.

— Мерзость какая, — процедил он бессильно.

Через минуту его накрыла черная разделяющаяся тень. Журналиста окружили остроносые вертолеты, украшенные соболиным мехом.

Один из них быстро улетел, заложив крутой вираж.

Еще одна машина опустилась перед Аркасом. Тот, пригнувшись, наблюдал, как отворились квадратные заслонки и лязгнули пандусы. С них скатился лимузин обитый крокодиловой кожей. Он бесшумно проехал положенные несколько метров и остановился рядом с журналистом.

Двери распахнулись, и Никас отступил в сторону, с изумлением глядя на потоки желтоватой влаги, хлынувшей из салона. Нестерпимо запахло шампанским. Следом из салона показался образ в аквалангистском снаряжении поверх черного агрессивного костюма.

Он выплюнул дыхательную трубку.

— Никас Аркас?

Журналист непроизвольно оглянулся, чтобы удостовериться, что обращаются к нему.

— Никас Аркас, это вы? — повторил образ.

Где сейчас Альфа? Что делать? Признаться или молчать, как он рекомендовал? Как быстро закатывают в жир непрошенных гостей?

— Концепция желает видеть вас, — безразлично продолжал образ. — Подчинитесь. Ее гнев не пережить. Подчинитесь.

Θα είναι καταδικασμένη, - подумал Никас.

— Ну, пойдем.

Образ подвел его к открытой машине. Журналист, помедлив, залез в распахнутую дверь. Внутри отвратительно пахло густеющей сладостью. Никас уселся напротив вытянутого, слабо освещенного салона, почувствовав, как промокают штаны. На боковых сидениях холодели хризолитовые статуи, одетые в раскисшие фраки.

Образ закрыл дверь, оставшись снаружи.

— Господин Аркас? — спросил тихий шелестящий голос.

Он доносился из нефритовой ванны, смонтированной в центре салона. Говорящего не было видно.

— Это я.

— Вы жертва?

— Миссионер, — холодно поправил Никас.

— А, — усмехнулся голос. — Как интересно. В первый раз вижу, чтобы жертва говорила. Да еще и подыскивала удобные термины. Вы необычный пришелец.

— Так говорят.

Ванна удовлетворенно застрекотала.

Машина, тем временем, мягко двинулась с места и сделала поворот, вернулась в грузовой отсек вертолета.

— Что у вас с этим паяцем? — осведомилась ванна, когда втянулись пандусы и лязгнули затворки. — Он ваш проводник?

— Кто, Альфа?

— Так он себя называет, дерзкая козявка.

— Он объясняет мне, как устроено Многомирье.

На этот раз собеседник откровенно расхохотался, треща и посвистывая.

— Он смеет брать на себя такую ответственность? Обсуждать химию и физику нашего великолепного мироздания? Да, он дерзок.

— С кем я говорю? — не выдержал журналист.

Он поднялся, отодрав прилипшие штаны, и медленно пошел вперед, поглядывая на статуи. Они были покрыты извилистыми дорожками и отверстиями, в которых тихонько шуршали паразиты.

Приблизившись к ванне, он осторожно заглянул внутрь.

Там никого не было. Только засохшая пена на дне. И маленький слепень, сидящий на внутренней стенке. У журналиста появилось дурное ощущение ночного кошмара.

— Я, главным образом, обитаю снаружи, господин Аркас.

Никас вернулся назад и выглянул в окно. Внутри вертолета была кромешная тьма. Журналист слышал только странные постукивания и тяжелый гул. Что-то ударилось в стекло. Это был крупный овод с желтым ссохшимся брюхом. За ним приземлился второй. Через минуту они полностью застили все окна, роясь и вздрагивая.

— Что ты такое?

— Я - дворецкий, если хотите, — отозвался голос. — Смиренная сущность синонимичная Хранителю Малого. Встречаю вас у врат. Как вам показалась дорога до нашего славного царства? Говорят, Девел сдался. Это правда?

— Где Альфа? — спросил Никас, чувствуя, что теперь нужно следить за разговором.

— Где-то поблизости, — скупо просвистел «дворецкий».

— Что с ним?

— Ему позволили насладиться праздником. Так что, если я хорошо его знаю, — а я знаю его лучше вас, господин Аркас, — он развлекается. Вы думали, что его кто-то удерживает? Альфа здесь никому не нужен. Хранитель Малого хочет видеть человека, а не этого фигляра.

— Без него я говорить не буду, — отрезал Никас. — Отведите меня к нему или дайте найти самостоятельно.

— Вы даете мне указания?

Слепни заметно надавили на стекла. Те опасно затрещали.

— И учтите, — добавил журналист поспешно, — я знаю, что неуязвим. Поэтому не надо меня пугать.

Да, подумал он отчаянно, вот теперь дурака можно свалять всего один раз. Ни черта я не знаю. Здесь ничего не слышно, кроме этого проклятого жужжания. Зачем ему знать, что случилось с Девелом? Что его падение может значить для них? Есть ли сущности дело до планов Одиночества? Альфа, клеше затертое, мог бы дать инструкцию подробнее. Ведь знал же, гад, что меня могут захватить.

— Господин Аркас, — снисходительно заговорил рой, — я всего лишь встречающий. Если Хранителю Малого будет угодно пытать вас ужасом, то я не буду иметь к этому никакого отношения. Вас смущает мое любопытство? Тогда просто не отвечайте.

Журналист откинулся на спинку сиденья, позабыв, что оно липкое. Ему хотелось изо всех сил хватить себя кулаком в лоб.

— Не волнуйтесь, — прогудел рой. — Мне нужно удостовериться, что вы тот, за кого себя выдаете. То, что вы так охотно со мной разговариваете, очень нехарактерно для жертвы. Кроме того, ваш внешний вид обезоруживает и заставляет задуматься: не обман ли это… Вы не отвечаете, что случилось с Девелом. Может быть, вы этого просто не знаете? Может быть, — машина задребезжала, — вы провокация Позитивной Ложи?

Стекла лопнули. Рой проник внутрь. Никас даже не успел закричать от страха, слепни облепили его как глина. Они пытались кусать его, ползали, царапая кожу лапками, и злобно жужжали от голода.

— Ошибки быть не может, — прошептал рой прямо в его уши. — Вы человек. Материальная плоть. Хранитель Малого будет рад поговорить с настоящей жертвой… Миссионером, господин Аркас. Прошу прощения.

Слепни разлетелись. Никас скрючился от страха. Сердце бешено колотилось. Нечем было дышать.

Когда машина покинула грузовой отсек, Никас готов был молчать как тысяча партизан. Автомобиль окружили блестящие от масел фигуры. Никас, не в силах больше находиться взаперти, надавил на дверцу и выскочил наружу. Образы тряслись в экстазе и опадали, карабкались на пирамиды. Они были составлены из прозрачных дисков, на которых роскошная мебель трещала под клубками сцепившихся тел. Сверху тонкими струями лился газированный мед.

Не оборачиваясь, журналист прорывался, сам не зная куда, сквозь пирующую массу, поминутно спотыкаясь о лежащие тела, столы, бордюры и края пенящихся фонтанов. Его хотели куда-то увлечь, совали в рот деликатесы и недвусмысленно хватали за мужские регалии. Но он, как одержимый, рвался вперед, пытаясь найти свободный участок.

Наконец он остановился, просто потому, что устал и совершенно потерялся. Он не мог даже взглянуть поверх голов: — толпа дымила. Все пространство над фигурами было затянуто разноцветным смогом.

Уже не сопротивляясь, Аркас позволил увлечь себя в ячейку всеобщей вакханалии. Тут же ему разорвали китель на груди, и принялись лить масло на бледную кожу. Рот забили яствами, и принялись сдирать с изможденного миссионера штаны. Копия Мишель Мерсье на несколько секунд застыла над Никасом, а потом нырнула вниз, к его паху.

Журналист чуть не подавился тарталеткой. Он и не знал, что можно испытывать такое наслаждение, будучи сумасшедшим. Ему быстро и обосновано доказали, что воображение — великолепный любовник. Во всяком случае, когда ты играешь на его поле. Аркас почувствовал, что жизнь, внезапно начала налаживаться, притом резко, через рывок госпожи Мерсье.

Тут кто-то, особенно не целясь, начал лить на него коньяк.

Через какое-то время, журналист перестал понимать, где находиться. Перед глазами миссионера прокручивалась панорама, с чрезвычайно пикантным содержимым. Он совершенно опьянел и реагировал только на громкие звуки. Самым ярким впечатлением был сигнальный рев яхты сделанной из накрашенных человеческих ногтей. Рисково скользя подмышками по серебристым перилам, Аркас облегчался. Вниз, в голубоватую воду огромного бассейна, в котором застряло омерзительное судно.

— …высокая мораль утомляет, — совершенно отчетливо слышал он, раскисая в джакузи. Это было до того странно, что миссионер стремился найти говорящего, но ему чем-то светило в глаза. — Почему мы сосредотачиваем вокруг себя такие колоссальные ресурсы? Ведь совершенно очевидно, что мы не в состоянии их использовать? Это не совсем верно. Точнее, в корне неправильно. Ошибка кроется в устаревшей точке зрения, что сдержанность — это добродетель. Сколько нам еще путаться в дебрях этих предрассудков, страдать и мучить себя. Сдержанность, человеколюбие, щедрость и милосердие, — чрезвычайно калечащие привычки. Если можете, берите. Это куда естественнее, чем самоограничение и скромность. Это здоровое и ожидаемое стремление. Оно не вызывает подозрений у окружающих. Берите, если хотите стать сильным.

Никаса вывела из оцепенения стрельба и рев мотора. Его куда-то мчали, в воздухе метались радужные перья, лобовое стекло кабриолета было запылено белым. За рулем сидел образ в жемчужном костюме.

— Стреляйте же, сэр Аркас! — азартно кричал он, не оборачиваясь. — Иначе уйдут!

Мимо проносились какие-то желтые пятна. Никас различал только медные рога и длинные клювы.

— Стреляйте! — крикнул образ.

Их подбросило на ухабе и Никаса снова замутило. Он обнаружил у себя в руках ружье и поднял его, неуверенно прицелившись. Отдачей его опрокинуло вниз.

— Мы делаем это потому, что можем. Не потому что особенно злы. Тем, кто ниже, не понять, насколько тяжело отказаться от Жира. Жир — это жизнь. Без него мы — ничто. Шаг назад — пропасть, полное обезличивание. О каком милосердии может иди речь? О какой, скажите, пожалуйста, практичности? Жир гораздо ценнее будущего.

— Но почему?

— Жир защищает нас.

— От чего?

— От кого, господин Аркас. От кого. Только совершенно оскотинев, потеряв лицо, потеряв человечность… Навсегда смирившись со своей враждебностью к людям, можно войти в совершенно особенное состояние. Когда Одиночество отступает. Когда Его легко побороть. Когда не остается чувств, отличимых от голода. Мы не можем иначе. Мы искали и нашли. Не судите наши методы. Мы больше, чем люди. Мы часть нового божества. Все — Жир. Все к его алтарю.

Аркас ехал по красной дорожке, со свитой и оркестром. Он приближался к воротам во дворец. Ему салютовали полки, тысячи образов скандировали его имя. Журналист совершенно одурел. Путаясь в разноцветных лентах, он отбросил тянущиеся к нему руки, и упал на заднее сиденье. Парящие экраны с изображением неба гасли. Надвигалась мгла. Она расплывалась как облако отравляющего газа, и опускалось на площадь.

— Осторожнее… — неслышно сказал Никас. — Что это такое? Осторожнее… Вы что, не видите это?

Мгла жадно заклокотала.

В страшной духоте, не чувствуя опоры, Аркас нависал над загадочной пропастью. Ее неразведанное дно ощутимо бурлило, пахло топленым салом и гарью. Что-то влажно лопалось и постанывало, почти по-человечески. Никас заворочался, пытаясь отодвинуться подальше от неизвестного, но начал медленно сползать вниз. А там его поджидал бездонный океан жира, из тяжелых волн которого выныривали макабрические твари, гудящие от наслаждения.

Никас моментально протрезвел и заорал не своим голосом. Падь откликнулась, словно только и ждала этого. Журналиста швырнуло вверх, ударило, вышибло дух и сознание.

— О, какой неожиданный вкус! Настоящий человек! Примечательно, до чего примечательно! Щекочет небо.

Альфа стоял на осмии, окруженный пузатыми идолами. На площади было тихо. Под покрывалом пестрого мусора лежали высушенные тела образов. Они напоминали осенние листья. Желтые и невесомые. Большинство расползалось блестящими чешуями, словно отстающая краска.

— Жадная утроба, ты не понимаешь, что делаешь, — произнес Альфа смеющимся голосом.

— Молчать! — рявкнула Ненасытность.

Слепни тяжело взвились над мертвецами.

— Хранитель Малого не потерпит неуважения!

— А-а-а, — захрипела сущность, — не шипи здесь. Маленький Альфа волнуется. И ты бы волновался.

Она оглушительно икнула.

— Выплюнь его немедленно, глупая, — отчетливо проговорил Прим. — Без этого человека нам всем придет конец. Выплюнь, тебе говорят!

— Так как ты смеешь… — зажужжало со всех сторон.

— Не шипи, — снова осадила сущность.

Она заурчала, высунув зеленый язык.

— Ты знаешь, пожалуй, я его оставлю. Он очень вкусный. Я могу жевать его очень долго. Восхитительно!

Альфа запрокинул подбородок.

— Бессмысленная прорва, — произнес он презрительно. — Я так и знал, что не обойтись без сцены. Решила разозлить меня?

Слепни ринулись на него без предупреждения. Прима-образ скрыло трепетанием крыльев и серых тел. Насекомых сотрясала зернистая рябь. Они вытянулись тонким веретеном и устремились вверх. Животы раздувались, жужжание тяжелело. В какой-то момент веретено вдруг надломилось как спичка, рассыпая неподвижные тельца. Они исчезали на излете, бессмысленно кружили в воздухе, и лопались, брызгая и смердя.

Ненасытность метнулась в сторону, спасая остатки своей сущности. Поредевший рой со стоном рассеялся, стелясь у самой земли. Альфа, подогнув колени, сидел, дрожа и одновременно рыча от ярости. Он сильно иссох и побледнел. На открывшемся лице горели голубые глаза и рыжие ссадины.

— И снова подавилась! — крикнул он сорвавшимся голосом.

Идолы надвинулись на него, скрежеща постаментами.

Концепция весело смеялась.

— И правда! — прогремела она. — Ничему не учиться моя мошка! Маленький Альфа, но ведь и ты уже не так уверен в себе. Уходи! Я не отдам человека. Максиме предупреждала. У нас с ней договор. Она приводит мне человека. Я не отдаю его. И не собираюсь! Я…

— Показуха! — вдруг крикнул Альфа.

Концепция, приоткрыв пасть, глядела на него с растерянностью ребенка.

— Дерзость! — прохрипела она, жалобно булькая.

— Пена и показуха! — приподнялся Альфа.

Концепция всхлипнула. Фасад затрясся, рывками поползли трещины. Идолы бились друг о друга, раскалываясь. Из них вязко выплескивалась прелая гниль.

— Твое настоящее лицо! — Альфа, припадая на правую ногу, ковылял вперед. — Хочешь, что б я открыл его?! За ним мразь и погонь!

— Замолчи! — взревела Концепция.

— Я знаю, чего ты боишься! Не смей перечить мне, ничтожество! Иначе маленький Альфа сорвет твою драгоценную маску! Человека мне! Сейчас же!

— Никогда! Он мой! Мой! Пророк отдала его мне!

Альфа бросился к осыпающимся стенам. Карабкаясь по кренящимся колоннам, он перепрыгивал на расколотые подоконники и, едва цепляясь слабеющими пальцами, взбирался по резьбе и лепнине.

На него уставился тусклый глаз, обросший белой глаукомой. Прима-идея выбила остатки стекла, и приникла к нему, постучав кулаком по хрусталику.

— Послушай меня! Девела больше нет!

— Я знаю! Ну и что?!

— Ты бы хоть иногда думала, тупая прорва! Этот человек — последняя жертва! Понимаешь?! Больше не будет, пока не найдется новый проводник! Минуют циклы и циклы! Тебя не удивило, что Максиме впервые обратилась к тебе лично?! Когда она приходила?

— Недавно, — Концепция тяжело дышала, облизывая трещины. — Она приходила. Пообещала много образов. Не обманула!

— А взамен?

— Сказала, что вы придете. Сказала: человека не пускать.

— Она хочет уничтожить Многомирье, — внятно проговорил Альфа.

— А мне-то какое дело?! — капризно воскликнула сущность. — Я хочу человека. Уговор, есть уговор!

— О, фантазия, — взмолился прим. — Объясняю популярно. Нет человека — нет защиты. Нет защиты — нет Многомирья. Нет Многомирья — нет страстей, в том числе жадности. Нет жадности — нет Жира.

Сущностаь затаила дыхание. В логове стало настолько тихо, что слышно было, как слизь стекает по стенам. Описывать процесс возвращение Никаса Аркаса из недр ее, не пришло бы в голову самому отчаянному поэту. Это было бы просто опасно. Скажем так: не обошлось без осложнений.

И без лишних нюансов перейдем к лирике.

— Никас! С тобой все в порядке? Колумнист!

Альфа заботливо стряхивал с журналиста клочья желтоватой пены.

— Х-си-и-и…

— Идти сможешь? Нам еще далековато пилить, брат.

— О, не волнуйся об этом, — угрюмо прошамкала сущность. — Я помогу вам.

Альфа с подозрением уставился на нее.

— Максиме хотела обмануть меня. Лишить ценнейшего ресурса в мире. Да, я помогу вам. Открою путь на Дно. Не ближе. Иначе я нарушу договор.

Альфа молчал.

— Кроме того, — продолжала Концепция, — я не могу оставлять вас вместе. На Дно человек пойдет один.

Прим не поверил своим ушам. Он сжал кулаки, а потом воскликнул:

— Такова твоя помощь?! Он не выберется оттуда один!

— Именно это и будет моим оправданием. Максиме просила меня задержать человека. Я это сделаю. Однако, если этот человек действительно необычная жертва, он справится. Иди другими тропами, Альфа. Надейся. На вкус человек крайне непредсказуем.

Прим поглядел на бормочущего журналиста. Вымоченного в желудочном соке. Выглядел тот не особенно решительно. И, тем не менее, Альфа чувствовал силу. Озадачивающую, совершенно незнакомую. Это не была смелость. Мудрость. Особенный интеллект. Даже железной волей это было назвать нельзя. В человеке обреталось нечто иное. Холодное, острое, немного печальное, но готовое к шуткам судьбы.

Цинизм, решил Альфа.

— Хорошо, — произнес он. — Открой дорогу!

В разреженной части Многомирья, там, где песчинки сущностей составляют ничего не значащий шум, где личности давно ушедших людей становятся треском помех и хаосом разделенных мыслей. Где Я — засыпает навсегда… Что-то шевельнулось. Фрагменты осмысленного потянулись друг к другу, вспоминая свое предназначение. Сталкиваясь, они обменивались информацией, а потом соединялись. Жажда вела их.

Френ чувствовала боль. Пока ее части рыскали в окрестностях, она чувствовала ужасную, нестерпимую боль разобщенности. Но вместе с тем, она ликовала. Никас снова позвал ее. Она нужна ему. Он даже дал ей имя!

Никас. Любимый. Спустя века мучений, она, наконец, ощутила себя цельной. Лярва почувствовала как лимб Многомирья отторгает ее. Она была слишком правильной. Слишком осмысленной. Слишком организованной. Еще мгновенье и она упадет в объятья Никаса. И они никогда не расстанутся. В этот раз все будет иначе. Они будут жить вечно.

Лимб разверзся.

— Никас!

Она корчилась в бурой, подсыхающей жиже. Протерев глаза, она увидела только сумрак и бескрайние холмы дерьма. Весь этот мир состоял из невообразимой массы испражнений. Они возвышались многометровыми насыпями, и уходили вниз, в чавкающие ямы. Тяжелый гул вечно стоял над экскрементами, и шелест хитина.

Френ довольно быстро поняла, что сейчас умрет снова. Вечной любовью тут и не пахло. Совсем.

— Никас! — позвала она безнадежно.

Это место было совсем незнакомо ей. Она не знала куда идти, что бы проколоть эту реальность. Френ даже представить не могла, что символизировал мир. И в чем был его тайный смысл.

— Торопитесь!

Лярва вздрогнула. Голос донесся из-за холма слева. Он был низким и вибрирующим, как трепещущие крылья.

— Нам нужно добыть самого лучшего дерьма для душ человеческих!

Послышались шаги. Увязающие. Тяжелые.

— Что это?

Френ сжалась в комок.

— Образ! — заорал кто-то еще. — Сладкая задница!

Они были грузными, покрытые броней с зеленоватым отливом. Их членистые лапки волокли мешки, доверху набитые добычей. Эти лапы, колючие, режущие словно лезвия, схватили лярву и растянули за конечности вниз животом. Острый шип, раскаленный, как клеймо, вошел между ягодиц, и Френ закричала от невыносимой боли.

— Отставить! — зарычал первый. — Мы здесь не для этого!

Шип выскочил, но Дели не почувствовала облегчения. Оглушенная болью, она бессмысленно наблюдала, как дерутся собиратели. Вожак схватил насильника четырьмя лапами и вгрызся в шею, вопя от гнева. Он грыз, отхаркивая кровь и соки, которые заливали его жуткую пасть.

Через несколько секунд он отбросил труп, а голову сожрал, урча и повизгивая.

— Мы возьмем ее позже, — прохрипел он притихшим омегам. — Свяжите ее, и в мешок! Продолжим наш труд! Как еще дерьмо попадет туда, где ему самое место? Помните о важности нашей миссии. Или Максиме напомнит!

Френ не успела прийти в себя, как ее уже тщательно упаковывали в один из бурых, влажных мешков. Ее вырвало от вони и омерзения. Прямо внутрь ее собственной темницы.

Переход длился долго. Лярва несколько раз впадала в забытие, спасительное, но короткое. Рвота и кал на ней засохли, и вся ее сущность горела от ядов.

Когда ее вытряхнули из мешка, она едва дышала. Вокруг лязгал и чадил какой-то сумбур из древних машин, конвейерных лент и ревущих печей. Собирателя вытряхивали найденные самородки отборного дерьма в люки, из которых вылетали голубоватые языки пламени. На конвейерах рывками продвигались вперед бесформенные сосуды из ржавой жести. Гофрированные шланги с гидравлической подачей, присасывались к ним, закачивая внутрь что-то вязко-клокочущее.

— Эй. Будь позитивна.

Френ вздрогнула. Справа от нее лежал образ девушки. Она тоже была связана. Вымазана в кале и сильно всклокочена. Длинные волосы, когда-то красивые, теперь напоминали спекшийся узел.

— Кто ты? — шепнул она. — Чья ты сущность?

— Ничья, — нерешительно призналась Дели. — Я — пиявка.

Девушка фыркнула.

— Неважно. Не стесняйся так. Нам с тобой сейчас не до этого. Нужно выпутываться из этой истории. Меня зовут Мира. Я младший образ дружелюбия.

— Ты тоже попала сюда случайно? — кашляя, спросила Дели. — Где мы?

— Это какой-то секретный объект негатива, — прошептала Мира, высматривая пути побега. — Здесь они подделывают сменные детали, необходимые для работы Интеллектуального. Накачивают их дерьмом, а потом переправляют внутрь города под видом помощи. Потом детали встраиваются в инфраструктуру мыслительных процессов и загрязняют их, буквально, фекалиями. Это все, что я поняла из разговоров этих… сущностей.

Она ослабила веревку на запястьях и выскользнула из нее, сдавленно крикнув.

— С тобой все в порядке? — испуганно спросила Френ.

Мира тепло улыбнулась, растирая запястья.

— Да, все нормально. Просто немного надсадилась.

— Как ты это сделала? Потрясающе.

Образ дружелюбия, пыхтя, развязывал путы на ногах.

— Ну, скажем так, я не впервые оказываюсь в такой ситуации, — прокряхтела она. — Дружелюбие в наше время, знаешь ли, до добра не доводит.

Мира невесело усмехнулась. Покончив с узлами, она выпуталась окончательно и быстро подползла к Френ. Ее она развязала гораздо быстрее.

— Значит так, — прошептала Мира. — Есть два выхода, которые я могу увидеть отсюда. Главный — хорошо охраняется. Мы пойдем через зону отгрузки.

Как-то она слишком уверено об этом говорит, — мельком подумала Френ. Но эту мысль быстро затер страх и желание выбраться. Лярва едва стояла на ногах от слабости, но Мира подхватила ее под руку, и они заковыляли прочь.

— Убегают! — истошно завопили позади. — Задницы убегают!

— Поймать!

Мира ободряюще улыбнулась.

— Не бойся, мы сможем.

Собиратели шли по пятам. Они жужжали рудиментарными крыльями и загребали воздух черными лапами. Мира толкнула Френ на конвейер. Пиявка неуклюже упала, смахнув несколько сосудов. Те с глухим звуком падали, разбрызгивая дерьмо.

— Держись за него, — задыхаясь выпалила Мира. — Едь до конца!

— А ты куда?! — завопила лярва.

Мира обернулась навстречу погоне.

— Я отвлеку их. Не слезай с этой штуки, поняла?

Френ оставалось только беспомощно кивнуть.

Собиратели вперевалку выбежали из-за грохочущей химеры черных механизмов.

— О, пресвятая фантазия, — притворно воскликнула Мира. — Вы почти настигли меня!

Мухи в авангарде злобно загудели, падая на все шесть лап. Мира подмигнула уезжающей Френ и припустила со всех ног в другую сторону. Последнее что увидела лярва, это то, как собиратели чуть не схватили ее на повороте.

Затем ее втянул в себя тоннель, нестерпимо жаркий, в котором детали обрабатывали раскаленным пафосом. Безжалостное дыхание стегало по уродливой жести, что бы отбить запах.

Как Френ не пыталась избежать боли, она все-таки обварилась. Потеряла половину волос с правой стороны и кричала от ожогов. Когда конвейер выплюнул ее на гору деталей, скапливающихся в огромном контейнере, она уже ничего не чувствовала. Это было кстати, потому что производство не останавливалось, и вслед за лярвой продолжали падать блестящие подделки.

Ее почти завалило, когда заботливые руки подхватили Френ и поволокли прочь.

Мира улыбалась. Так располагающе и обворожительно, что кошмарные воспоминания казались вымыслом, наваждением и ложью.

— Ты в порядке?

Что-то шевельнулось внутри лярвы. Ужасный голод. Она так давно не была с Никасом. Не могла жить без него. Френ приподнялась на локте и застонала от боли. От ужасных ран.

— Все как в тумане, — прохрипела она. — Мы выбрались? Ты спасла нас?

— Да, все позади, — ласково ответила Мира. — Мне удалось проколоть реальность той ужасной страты. Но ты пострадала, бедная. Прости.

Лярва села, покачнувшись в сторону. Она оперлась рукой о землю и осмотрелась. Они находились в пустынном мире, наполненном двухмерными озерами, окаймленными узкой рамкой земли. Некоторые диски были спокойными, спящими, некоторые колыхались, чем-то обеспокоенные. Френ чувствовала летящие сверху брызги. Из остальных торчали позеленевшие статуи, руины каких-то строений и шепчущие рыбьи головы.

— Все могло кончиться много хуже, — признала и поблагодарила лярва одновременно.

Она снова чуть не потеряла концентрацию, сильно исказившись.

— Что с тобой? — Мира взяла ее за руку. — Это ведь не только из-за ран, да?

Френ не знала, как объяснить зависимость от Аркаса. Ей было стыдно за свое происхождение. Этот голод был ее стигмой.

— Мне нужно к моему хозяину, — наконец, призналась она. — Я не выживу без него.

Реакция Миры была терпеливой. Она ласково погладила пиявку по щеке.

— Я понимаю. Ты не такая как я. Не стесняйся. К сожалению, твой хозяин бросил тебя.

Лярва оторопела. Она отстранила пальцы спасительницы.

— Это неправда.

Мира уже протягивала ей что-то. Кусочек яблока.

— Вот, съешь это, — предложила она. — Тебе полегчает.

Это был странный жест. Френ не понимала, почему яблоко должно помочь ей.

— Ты уверена? Я не хочу его есть.

— Но ты должна, — настояла Мира. — Доверься мне. Я ведь спасла тебя. Неужели этого недостаточно, для того, чтобы ты не побрезговала моей помощью еще раз?

Ломтик лежал на ее ладони. Соблазнительный. Почему? Он источал запах чего-то сладкого, но совершенно незнакомого.

Френ взяла его двумя пальцами и положила в рот. Ее тронуло чувство неправильности, но Мира уже протягивала второй кусочек. Лярва сглотнула, едва прожевав. Ей показалось, что она была права, и яблоко ничем не помогло. Но потом услышала щебет.

Щебет?

— Съешь еще.

Ей стало лучше. Раны перестали болеть. Щебет что-то говорил ей. Френ страстно захотелось узнать, о чем с ней хотят побеседовать. Но она понимала только указания Миры.

— Еще. Глотай.

Лярва расслабилась. Ее концентрация перестала пропадать.

— Аркас предал тебя.

Она не знала, кто это сказал. Щебет. Или Мира? Они не могли. Они ведь ничего не знали.

— Он тебя бросил.

— Нет, — ответила она, не зная точно к кому обратиться.

Мира улыбалась.

— Ты ему безразлична.

— Нет!

— Он породил тебя. А теперь хочет, что б ты умерла.

— Неправда!

Щебет стал громче. Теперь она смогла различить, что это всего одна фраза, повторяющаяся на разной скорости.

— Возьми его. Возьми его. Возьми его.

Френ посмотрела на протянутую ладонь Миры. Теперь там лежало не яблоко.

— Аркас, самовлюбленный эгоист. Твоя жизнь для него ничего не значит. Он может создать тысячу таких рабынь как ты. А потом — убить.

— Возьми его.

Кинжал был сделан из кости. Но не местной. Это была человеческая кость. Прикосновение к ней, вызывало трепет.

— Убей Аркаса, пока он не предал тебя. Его преступление не может быть оправдано.

Рукоять была обмотана черными волосами. Тоже — настоящими.

— Я не могу.

— Можешь.

— Можешь.

Рукоять легла в ее ладонь.

— Он никогда не изменял мне. С чего…

Мира схватила ее за шею, уже без всякого дружелюбия. Она подтащила лярву к воде и бросила, приказав:

— Смотри.

В отражении, Френ видела Никаса. Тот лежал, окруженный десятками образов, которые ублажали неистово и изобретательно. У нее никогда не было ничего подобного с хозяином.

Хозяин улыбался. Он совсем по ней не тосковал.

— Почему, думаешь, ты не попала к нему в этот раз? — жестко спросила Мира, пнув ее в бедро. — Дешевка. Он имел тебя, сколько хотел, а потом нашел луга бесконечного изобилия.

Она наклонилась к Френ и вдруг вцепилась в ее губы, страстно целуя и проталкивая языком последний кусочек яблока.

— Я чувствую вкус его губ, — прошептала Мира в лицо несчастной лярвы. — Возможно, я тоже захочу быть с ним. А ты, мелкая шлюха, уже испробовала вдоволь. Ты недостойна и капли его внимания.

Френ почувствовала ненависть. Настолько сильную, что закричала не своим голосом и оттолкнула Миру. Она забыла, что в ее руке был нож. Образ дружелюбия вскрикнул, но расхохотался, уползая прочь. Из ее ключицы сочилась кровь. Мира поднялась и, пошатнувшись, побрела в озеро, поднимая волны.

— Нет! — крикнула Френ. — Я не дам вам сделать это! Я убью вас обоих!

Рыдая от обиды, она бросилась следом.

Щебет в ее голове заливался, будто смех.