Дневник. 2005 год. Часть вторая.

Накануне позвонил Максим: завтра в десять коллегия минкульта. Самым любопытным для меня было бы лицезреть за одним столом А.С. Соколова и М.Е. Швыдкого.

Несмотря на летнее время, народ был, в частности, из людей, которые меня интересовали – Зайцев и Комич. Зайцев каждый раз ездит из Санкт-Петербурга, чтобы, кроме коллегии, как-то инициировать строительство второй очереди Национальной библиотеки. Он об этом сказал даже президенту, когда тот весной вручал ему орден. Как это похоже на всех нас. Во время этих вручений каждый что-то хотел бы оторвать для своего дела. Президент вроде бы сказал: "Будем работать". Михаил Ефимович тоже согласился и даже пообещал поставить этот объект в определенный федеральный список, но, по словам Зайцева, в последний момент из списка на федеральное финансирование в 2006 году этот объект вынул. Я ехидно заметил: Большой театр, театр Райкина! Может быть, это было и несправедливо.

Перешутился с сидящим напротив за столом директором института искусствознания Комичем. Это очень верный защитник Москвы от современного безумного строительства. Когда после коллегии я его подвозил к институту, то ехали по Кремлевской набережной. Сразу бросились в глаза два символа сегодняшней жизни: огромное колесо с пропеллером – реклама "Мерседеса" на Доме на набережной и крест на стоящем напротив храме Христа Спасителя. А еще раньше Комич напомнил мне мое собственное высказывание о состоянии архитектуры в Москве: "Чашки еще остались, но сервиза уже нет". Сразу добавил, что в своей новой работе он поименовал автора афоризма. Я подумал, как много людей последнее время рассказывают мне что-то обо мне самом или меня цитируют.

Но сначала о министре и руководителе федерального агентства. Сидели рядышком. А в интернете выставлено интервью Соколова: "Иск направлен в Таганский суд, – коротко сообщил г-н Соколов, через паузу добавив: – Мне в иске, по сути, предлагается воспроизвести опровержение сказанных мною в эфире ТВЦ слов, тем самым во всеуслышанье заявив, что отныне я тешу себя иллюзиями о полной непогрешимости чиновников федерального агентства по культуре; однако моя позиция всем известна, она не изменилась".

В повестке дня стоял вопрос о работе в Новосибирской области по реализации Закона N 131 от 6 октября 2003 г. Практически о том, что станет, в том числе и с культурой, после разрушения старой системы ее организации. Среди прочего это и подчинение ее местному самоуправлению, и финансирование на том же уровне. Говорили довольно много. Когда появлялся на трибуне кто-нибудь из молодых, мне хотелось получить синхронного переводчика, по крайне мере про себя я переводил их речи на русский язык. Особенно хорош был Александр Михайлович Лавров, директор департамента бюджетной политики Минфина. Я отчетливо понимал, как подобным новым бюрократам-технарям люди старшего поколения мешают выстраивать их замечательные головные схемы. Что все это затеяно с целью сократить затраты на культуру, очевидно. В этом отношении почти все выступающие говорили не о том, как развиваться дальше, а о том, чтобы спасти хотя бы то, что было. И все это выдается за реформы!

Про себя я на всякий случай готовил свое выступление, которое не состоялось. У меня были такие тезисы. Объясните мне, если бы мне было шесть лет (это цитата), хорош ли 131-й закон. Потом я говорил бы о библиотеках, и о необходимости семинара – все хотели методических семинаров – в первую очередь для руководителей. Безграмотность, идущая от руководства, распространена и внизу. Ряд руководителей, которых заставили культуру финансировать, решили передать библиотеки и музыкальные школы в минобраз. Дело не в том, что, скажем, гатчинская библиотека пополняется в основном из того, что я отсылаю подаренные мне издания. Но и купить книгу в городе негде. Книжная торговля в город, где меньше 100 тысяч населения, не приходит. Прежнее же книгораспространение разрушено. Писать дальше скучно.

Вопрос о рассекречивании архивов. Тут сталкиваются разные интересы – государственные и частные. Много глупости и беззакония. Мне иногда кажется, что над архивами так трясутся, потому что боятся прецедента: слишком рано начнут рассекречивать архивы сегодняшнего действия.

В институте. Видел Ю.И. Минералова, который рассказал мне свою версию о пасквиле в интернете.

Гриша Назаров получил двойку по русской литературе. "Сергей Николаевич, что делать?" Я посмотрел в его стихи – это настоящее. Пришлось обращаться к испытанному для талантливых двоечников приему: апелляции. К счастью, Ю.И. Минералов и Леша Антонов смилостивились, поставили 32 балла. У Гриши 95 баллов за этюд, – может быть, и пройдет.

Опять был стычка с родителями 15-летнего мальчика, которому Толя Королев поставил лишь 32 балла за этюд – нечто о телевидении, – видимо, сочтя его домашней заготовкой. Родители принесли мне его уже отпечатанным на компьютере. Где взяли? По памяти мальчик продиктовал? Надо проверить, есть ли в деле черновик? Если нет, появление текста у родителей становится совсем странным. Это четвертый или пятый конфликт с родителями. По крайней мере – их недовольство и всё опять то же самое в дальнейшем. Понятно? Полный от болезни ли от перекорма папа в конце воскликнул: "Надо уезжать из этой страны!". Вообще-то мальчик не сдал и русский устный. Но папа считает, что, хоть мальчику и пятнадцать лет, он уже драматург. Его пьесы шли в самодеятельности. Каждый пятнадцатилетний мальчик – русский писатель. Будьте уверены, если бы я или Королев любой текст этого мальчика нашли, как стихи Гриши Назарова, суперталантливыми, уж как-нибудь мы сумели бы что-то сделать с его двойкой. У нас есть испытанный прием: апелляция и ошибка преподавателя. К чести Гриши, после экзамена он пошел в библиотеку и прочел все, что о стихах Бунина раньше не знал.

Вечером приехал из Федоровского центра Саша Мамай. Ему пересадили роговицу за 20 тысяч рублей. Он проживет у нас еще неделю, будет заказывать контактные линзы на второй глаз. Мерку снимают в клинике в Сокольниках, а сами линзы готовят в США. Радоваться ли, что хоть что-то стало достижимым, или печалиться, что достижимым это стало лишь для богатых?

2 августа, вторник.Во-первых, пришли результаты письменного экзамена по английскому языку у переводчиков, они довольно безутешны. Под моим нажимом одной барышне поставили 32 балла, она наверняка не проходит, но девочка, по отзывам, очень хорошая. Двоек несколько, мне всех, естественно, жаль, но сделать ничего не могу.

Утром же меня взяли в осаду представители Краснопресненской управы и проектанты. Все они с поразительным упорством желают проложить газ для кафе "Пушкинское" через Литературный институт. Была представительница префекта Центрального округа, довольно милая женщина, которой я объяснил на местности, где они собираются работать с бульдозером и что мы – и город – при этом теряем. В том числе губим и несколько деревьев. Полное ощущение, что везде и крепко проплачено. Уж столько горячих заинтересованных лиц, так все готовы пойти на любые нарушения! После разговора у меня стало плохо с сердцем. Но разве кого-нибудь без затрат адреналина убедишь! Однако на этом не закончилось: завтра, совершенно измученный после собеседования, я поеду к пяти на совещание к префекту, вечером пришло по факсу приглашение. Я отчетливо понимаю, что дело мною будет проиграно, потому что, повторяю, полное ощущение немыслимых взяток, но важно не сдаться без боя!

Днем вместе с СП. подготовили "ценник" для собеседования.

Был Женя Рейн, отпрашивался на неделю в Нью-Йорк на публичные чтения в Национальной библиотеке. Ему за выступление дают 800 долларов и покупают билет. Мне так больно на него смотреть, он без денег, ждал открытия столовой, чтобы поесть. Один из крупнейших современных поэтов. Рассказывал, что Кушнер почти оглох. Напомнил мне эпизод, описанный мною в "Литературной газете", и все же спросил: правда ли, что Саша в Париже… Я сказал, что правда. Женя подарил мне крошечную книжечку с двумя повестями Виктора Гроссмана – "Еврейская попадья" и "Почетный академик". Одна о Пушкине и другая – о Чехове. Много интересных, тактично вставленных в текст исторических подробностей, ожившая эпоха. Запомнилось, жалко, что я этого не читал ранее.

Утром Толик отвез B.C. в больницу. Ее кладут в связи с ее вечерними температурами. Она мне уже несколько раз звонила: где у нее в сумке лежит то, а где другое? – собирал ее, естественно, я, спрашивала, как найти.

Ничего не писал о статейке в "Литературной России". В.Огрызко, друг нашего Максима, ведет, конечно, странноватую линию, о публикации даже не предупредил, статейка подлая, я набросал что-то вроде ответа, но не знаю, решусь ли напечатать или из презрения следы оставлю лишь в дневнике.

3 августа, среда.Невероятно трудный день, практически вымотавший меня целиком. Набирали семинар прозы. Как я уже писал. Толя Королев подошел ко всему очень скрупулезно, сделал рецензии на все 150 рукописей, завел толстую тетрадь, но по неопытности стал из нее во время собеседования зачитывать и вести беседы с будущими семинаристами. При этом до экзамена было допущено 47 человек в расчете, что часть не явится, но явились почти все. А отсеивать надо было чуть больше половины, работа тяжелая. В общем, эти беседы затянули и так длинный экзамен, почти не оставив времени, чтобы задать необходимые для оценки вопросы. К тому же, как мне показалось, было мало ярких людей и слишком много молоденьких, без всякого опыта, девочек на "фэнтэзи", чем сейчас и так засорена наша литература. Но прозаики – это вещь в себе, они не могут, как поэты, блистать во фрагментах.

К пяти, еще даже не подведя итогов экзамена, в совершенно мокрой рубашке уехал вместе с Влад. Ефим, на Марксистскую улицу к префекту Центрального округа Сергею Львовичу Байдакову. Это все по вопросу, уродовать нам или нет наш двор во имя подключения газа к новому ресторанному комплексу на Тверском. Пока шел по префектуре, сияющей, как церковь в пасхальный день, обратил внимание, сколько же в здание, в интерьеры, в мебель, в места работы, в компьютеры, в кондиционеры, в магнитные индикаторы на входе угрохано денег. Какие по этим просторным коридорам ходят сытые и хорошо одетые люди. После этих интерьеров наш институт выглядит штольней угледобывающей шахты.

Сели – человек пятнадцать – в небольшой зал заседаний, мне показалось, что все напряжены моим присутствием. Кому-то я создаю трудности во взаимоотношениях с инвесторами, кому-то не позволяю начать проектировать, а значит, зарабатывать. Вошел префект, начал заседание, как бы на меня не обращая внимание. Я почти сразу же, в паузу, принялся говорить: институт, памятник, Булгаков, Мандельштам, Платонов, центр, знаменитая решетка… Потом Влад. Ефим, сказал, что я по привычке командовать сразу взял все в свои руки. Это не совсем так. Но префект ко мне повернулся, все слушали меня очень внимательно. Надо сказать, сам префект, похожий, как сейчас говорят, на шкаф, произвел на меня большое впечатление. Главным образом тем, как быстро во все врезается, как точно и мгновенно, будто хороший дирижер партитуру, читает чертежи. Кстати, он быстро определил, что зелень газона можно и не портить, а провести трубу по дороге и под воротами. Потом потихонечку мы с ним стали препираться по поводу моей несговорчивости. Как сейчас модно в литературе, я обнажил прием и прямо сказал, что это мой небольшой шантаж и я хотел бы за неудобства и сложности получить какую-нибудь компенсацию. Или, скажем, деньги на проектирование новою корпуса, или деньги на прокладку нового кабеля плюс газ для нашей столовой. На этом, собственно, почти мгновенно закончили. Приказ префекта: встретиться завтра со мною и обговорить условия. Ай, да Есин, ай да сутяга!

4 августа, четверг.До четырех шел экзамен "Собеседование". Набрали замечательный семинар для Олеси Александровны Николаевой. Вот "ценник" для этого семинара. Десять пунктов, от одного до десяти баллов за каждый. Знание современной поэзии; Знание современной литературы; Впечатление от стихотворения абитуриента; Общий культурный уровень; История; История литературы; В мире газет, журналов, книг, электронных СМИ; Культура речи абитуриента; Собственный круг чтения; Поэт как "оселок" ремесла; Оценка комиссией творческой личности абитуриента.

Такого семинара мы еще не набирали – очень хорошие парни и девушки. У меня сложилось ощущение, что пришло какое-то новое очень дерзкое и талантливое поколение. Также есть предчувствие, что именно этот семинар войдет в историю отечественной литературы, как знаменитые послевоенные семинары. Надо бы сюда вписать имена семинаристов: Анастасия Анищенкова, Михаил Башкиров, Александр Бутько, Александр Виноходов, Дана Галиева, Станислав Картузов, Валерия Кокорева, Валентин Митрохин, Алексей Мошков, Григорий Назаров, Елена Никонорова, Мария Ржешевская, Ольга Ройтенберг, Сергей Тихонов, Валентин Хрупов, Дмитрий Шабанов.

Каждый особенный, каждый иной, каждый – краска, каждый думает о себе очень серьезно. Хуже было с набором на критику, по существу взяли только одного способного парня и еще одну девушку из "Независимой газеты", которую брать было нельзя, она уже проучилась где-то на филфаке, но, если – допустили, теперь пришлось зачислять. Знание не литературы, а тусовки, поверхностное видение и поверхностные знания. Это пример оборотистой провинциальной К-ой, у которой больше шустрой, рядящейся в интеллигентность хитрости, нежели ума.

В шесть часов встречался по "газовому" вопросу. Были. В течение часа я рассказывал об институте, подарил книги, договорились, что приблизительно во вторник я встречусь с главным деньгодателем проекта. Все было по первому приближению довольно благостно.

Вечером по ТВ объявили о крушении нашего военного батискафа возле берегов Камчатки. Мне кажется, в воздухе висит та же атмосфера, что и во времена "Курска". Батискаф на дне бухты в районе Камчатки запутался в рыболовецких сетях и гидроакустических антеннах. Больше всего меня смутило, что военные власти сказали: дескать, все будет в порядке, у моряков, погребенных под двухсотметровой толщей воды, воздуха на несколько дней. Кстати, в соответствии с советскими правилами, о катастрофе.

Показали также долгожданный процесс разрушения построенных непосредственно на берегу Истринского водохранилища так называемых дачных коттеджей. Поселок, кажется, носит имя Пятница. Желательно было бы, чтобы в поле зрения контроля были поселки более "важных" персонажей, которые во время разбоя и проклятой ельциновщины за мелкую взятку захватывали лакомые земли. Все это, естественно, по решению суда, через полтора года после того, как пираты-застройщики должны были освободить землю и разобрать свои дома. Жалости, в отличие от интеллигенции, у меня к этим людям нет. Операцию проводил ОМОН и судебные приставы под взглядом приглашенных, конечно ответчиками, телекамер. Тут же был и заместитель уполномоченного по правам человека. Ах, ах, дачников ущемляют! А они москвичей разве не ущемляют, когда оправляются в воду, которую те пьют? Истринское водохранилище – это один из основных источников воды, который питает столицу. Митволь, вся надежда теперь на тебя. Дачники готовятся перенести дело в Верховный суд. Ой, сколько возможностей даст этот прецедент, если возникнет. Великие "перестройщики", которые между сеансами демагогии успевали урвать от пирога кусок пожирнее, теперь обеспокоены. Может быть, на их век и хватит, но детям кое-чего, может, и недостанет.

5 августа, пятница.С утра побушевал, когда узнал, что переводчики, так сказать, назначены на вторую смену, а сначала пойдут "дети" – детская литература, публицистика и драматургия. Это нарушило и мой внутренний настрой, а главное, я понял, что устану и к самому сложному пункту приема подойду менее внимательно. У меня особого и ясного впечатления, как во время вчерашнего дефиле поэтов, не было.

Вот снова "ценник", который я сделал на переводчиков. Знание страны изучаемого языка; Знание литературы изучаемого языка; Мотивы выбора автора и произведения для конкурсного перевода; Общий культурный уровень; История и литература; В мире газет, журналов, СМИ; Культура речи абитуриента; Круг чтения абитуриента; Переводчик как знаток ремесла; Оценка комиссией личности абитуриента.

Боюсь, что за моей спиной мои помощники произвели какую-то манипуляцию, и мы вдруг вместо намечаемых шести абитуриентов берем девять. Тем не менее, вроде бы, народ все неплохой. ……………………………………………………………………………………………

…………………………………………………………………………..

Но я, например, когда надо было устроить Сережу, моего внучатого племянника, просто заплатил за его первый семестр 11 тысяч, не запихивая его в наш вуз. Третий уже раз начинает сын Миши Рощина на публицистике и во второй раз – Грамматиков. Хитроумного Васильева, отучившегося на платном заочном первом курсе и снова поступавшего теперь уже на очный первый курс, мы взяли на второй.

С волнением читаю все, что связано с батискафом. Очень боюсь ситуации с "Курском". Оказывается, после трагедии на Балтике закуплены специальные водолазные костюмы для глубоководных погружений и есть у нас обученные специалисты, но вот специальное судно, с которого подобные аппараты спускали, уже продано за хрустящие доллары на металлолом, хотя не такое оно было старое. К счастью, наученные горьким опытом, мы на этот раз обратились за помощью к Америке и Японии.

Продолжаю читать "Танцы с жирными котами" Майкла Коровкина, вернее заканчиваю. На России зарабатывают, выковыривая язвы, все кому не лень, и свои, и чужие, и "получужие". Последние – особенно охотно, это основной их капитал для романистики, по-другому ни о чем у них и не получается. Правда, роман Коровкина как социальное явление довольно занимателен, здесь много точных подробностей из психологии и мужчин, особенно пожилых, и женщин, в основном проституток, есть мысли, но ни одного художественного образа. В этом профессор социальной антропологии и коммуникаций в Римском филиале Европейской высшей экономической школы не силен. Естественно, русские немыты, дурно пахнут, не чистят зубы, не ходят к дантисту, женщины не бывают у гинеколога. Все курирует, включая проституток, КГБ. Роман, как вы понимаете, "о том" времени.

6 августа, суббота.Буквально на несколько часов съездил в Обнинск. Полил огород, привез два кабачка, килограмма полтора огурцов и пару килограммов помидоров. Возвращался рано в Москву, потому что приедет, удрав из больницы на субботу и воскресенье, B.C. и сегодня уезжает Саша. Проводил его на мурманский поезд в половине первого ночи. Поехал потому, что Саше после пересадки роговицы ничего нельзя поднимать. Волнуюсь и за него: дай Бог, чтобы не отторглось, а прижилось. Донес вещи прямо до вагона. На стоянке возле вокзала много машин, в которых сидят нарядные молоденьки девочки. Такое их обилие: открытые окна в автомобилях, покуривающие девицы, одна почти всегда, как живая реклама, возле автомобиля. Здесь же грозный "пестун", сутенер.

Около двух часов обшарил все телевизионные программы: нет ли где-нибудь вестей о батискафе?

7 августа, воскресенье. Проснулся, что со мною давно уже не бывало, не с мыслями о романе, а с мыслями, как там, на дне океана. Утром в воскресенье по телевидению все развлекаются, поют и танцуют. Но тут вышла из своей комнаты B.C., которая всегда утром досыпает, и объявила: "Я смотрю уже с семи часов. Вытащили". У меня на сердце отлегло.

Потом через час опять показали какие-то интервью, где почти ничего об участии американцев, англичан и японцев в процессе высвобождения. Показали молодую женщину, жену 25-летнего командира батискафа, когда она стала рассказывать, со слов мужа, как плохо они были подготовлены к этому походу, ее сразу же обрезали. Кажется, этот батискаф какое-то новое секретное наше достижение, или мы рассекретили гидроакустическую сеть возле Петропавловска? Но, Боже мой, стало ясно, если бы во время "Курска" чуть поторопились, чуть поубавили русского бюрократического сытого чванства, экипаж могли бы спасти. Тайну берегли, за тайну заплатили людьми.

Еще с вечера начал читать, а когда вернулся с вокзала, закончил одну из повестей "Дебюта" 2004 года. Открыл сборник, там мой Андрей Коротеев, его дипломная работа "Пришлые люди", но начал читать повесть Адрианы Самаркандовой "Гепард и львенок", прельстившись заявлением Ольги Славниковой, что это как бы набоковская "Лолита", написанная от лица четырнадцатилетней героини. Действительно, юная нимфетка соблазняет тридцатидевятилетнего мужчину. Здесь же, в статье, сказано, что главное в повествовании – искренность и что из него изъяты наиболее откровенные сцены. Я уж не знаю, что здесь еще было, поскольку и оставшегося предостаточно: герой-любовник и в хвост, и в гриву (терминология автора) использует свои возможности – здесь и минет, и в "попочку", и во время менструации, и двух сестричек сразу. До уровня неизбывной физиологии расширяется знание читателя о предмете. Но если говорить о главном, то не технология соблазнения и соития тут главное, а образ супер-мужчины – спортсмена (йога, пловца) и… научного работника. Это открытие, тип в жизни существует давно, здесь же выписан с блеском. Но как хочется посмотреть на автора, писать в подобном стиле – не русский менталитет. Денежкина пишет иначе.

8 августа, понедельник. Не успел приехать в институт, состоялся разговор с писателем Ковалевым, который меня ждал. Он начал с того, что вот провинился его сын Дима – ну, действительно, мы даже, кажется, его исключали, отзывы нехороши, лоботряс, – а теперь дочь на дневное не добрала баллов. Может ли она сдавать с заочниками? Этого по закону сделать нельзя, но я разозлился, и кое-что высказал бывшему выпускнику. Мысль такая: зачем вы портите жизнь своим детям? Зачем вы толкаете их, еще не обретших своего призвания в Литинститут? Только потому, что знаете: сюда можно поступить без взятки! А потом получаются кислые дипломы, протухшие писатели, разочарованные люди. Зачем вы жмете и ищите знакомства, чтобы занять места, которые в будущем не принесут вашим детям ничего, кроме тягот?

Днем в институте был Вл. П., мы сели с ним и СП., еще раз вспомнили текст письма в интернете, разобрали ситуацию, образовавшуюся после моей защиты. И все внезапно стало ясно. Авторы, укрывшиеся за псевдонимом Мария Крапивина – это, конечно, один профессор Педа, который насмерть враждовал с моим научным руководителем, и какой-нибудь тихий, скромный и милый преподаватель нашего института. Это он, как говорил Маяковский, я узнаю его. Нет ни возмущения, ни стремления мстить, холодное равнодушное отстранение. Особенность русского характера, так точно подмеченная Достоевским у отдельных особей, – стремление к немотивированной подлости, просто удержаться не может. Хорошо, что все закончилось. Конечно, это не Ю.И., двойное упоминание в материале его фамилии специально привлекает внимание, чтобы, породить подозрение ("Где лучше всего спрятать лист? – спрашивал честертоновский аббат-детектив и отвечал: – В лесу".), пустив тем самым исследователя по ложному следу. Но ведь мы, русские диалектики, мы подлость, как запах собственной конюшни, чуем издалека, даже под землей. Но почему тогда нет злости? Почему нет ненависти? Есть только презрение к трусам и завистникам и к безголовым бюрократам. Разобрали также вызов И. Г. к Л-у утром того дня. Ничего плохого, наверное, не было сказано, она меня как писателя знает и ценит, но писатель залез в то, на что она с мужем потратила всю жизнь. Здесь не надо никого винить, и можно было ничего не говорить. Я принимаю как вполне естественную реакцию даже чуть ироничную улыбку, даже незаметное недоуменное пожатие плечами. Но с этим со всем, с анализом и своей гнусной подозрительностью я покончил. Меня больше это не интересует. Лед прошел, а дом на берегу и береза так и остались на своем месте.

Из многочисленной возни и криков на телеэкране запомнил только объяснение министра обороны Иванова, что, дескать, и у нас есть аппаратура, аналогичная английскому "Скорпио", который спас наших моряков, но он, этот аппарат, на Северном флоте, его надо везти из Северодвинска по железной дороге до аэродрома… А зачем тогда такой аппарат? Это как в Осетии – только что рассказали по радио, – перед первым сентября проверяют все школы, будто снаряд обязательно ложится в прежнюю воронку. Вспоминают Беслан, идиоты. Проявляют бдительность, борются с терроризмом! Лучше бы вспомнили о тех на дорогах гаишниках, которые пропустили машины с вооруженными людьми. Из-за угрозы жизни или за мелкую взятку?

9 августа, вторник.Утром дома приводил в порядок дневник, написал страничку в роман, на работе выбрал темы этюдов для заочников, потом обедал, работал над статейкой-ответом, ориентировочно для "Литроссии", по поводу напечатанной там инвективы против института. Статья получилась обычной, но главную цель – поворошить в гнездах старых джентльменов – она выполняет. Во время написания заглянул в Закон о высшем образовании и вдруг выяснил, не только ректор ограничен возрастным цензом, но и проректоры могут быть в своей должности лишь до 65 лет, причем, если ректору дается некая отсрочка до 70-ти, то у проректоров ее нет. Вот еще почему ушел Лева! А что мне теперь делать с проректорами старше семидесяти? При всех условиях с этим надо теперь жить до перевыборов. Все ходят вокруг довольно спокойные, предполагая, что как-то обойдется и ректором снова останусь я, а значит, все пойдет по-старому.

Днем заходила Мариэтта Омаровна, погуляли с ней по скверику. Каким пленительным был наш литературный разговор, пока мы крутились возле клумб и памятника Герцену. Сколько совпадений, сколько воспоминаний! В том числе вспомнили и покойного С.Г. Лапина, председателя Телерадиокомитета, звуковую книгу Николая Тихонова. Я ведь душитель всего светлого, никто и не знал, что именно я пробивал эту книгу в эфир. А первое упоминание за многие годы Гумилева в советской прессе! В разговоре возникло очень интересная точка зрения Ал. Павл. Чудакова на деталь у Чехова, ее естественность и порой жизненную случайность. Не так много у этого писателя спланированное! У меня тоже неоднократно возникала эта же мысль. Но мы все в плену осколка стекла, блеснувшего возле мельничного колеса. Проклятое ружье, которое обязательно выстрелит в пятом акте! Говорили и о власти, о показухе, о Путине, который у себя в кабинете отчитывает министров под дулом телекамеры!

Вечером дома читал прелестные, еще аспирантские, воспоминания 3. Кирнозы и В. Пронина. Начал с них, а потом принялся читать все подряд в книжке "Времен связующая нить…" Страницы истории кафедры всемирной истории МГПИ. Невольно сравнил с нашими кафедрами, у нас никакой истории, все закончилось на таких легендарных именах, как Дынник и Еремин, дальше пошли персонажи, для которых Литинститут – одно из мест работы, но и там, где они пишут книги и реферируют статьи, тоже не будет никакой истории. В своем мелком творческом эгоизме эти люди призваны распылять историю…

Не забыл ли я записать слышанное по радио мнение главы службы по сбору налогов, высказаннее в беседе с Путиным? В этом году их собрали на 22 процента больше намеченного. Руководитель службы относит это, во-первых, за счет роста стоимости нефти и, во-вторых, за счет "феномена Ходорковского" – испугались олигархи!

10 августа, среда.Утром, впервые после смерти собаки, пошел гулять. Уже давно чувствую мышечную растренированность, понимаю, что надо бы больше двигаться, но я еще, кроме того что ежедневно хожу на работу, занимаюсь английским, пишу роман, пишу дневник, занимаюсь понемножку хозяйством, на все нет времени. Звонок прозвучал – суставы захрустели, уже слабеют колени. Походил по стадиону напротив дома минут двадцать, потом пошел за рисом и яйцами на рынок.

B.C. в больнице, звонит, уже немножко успокоилась. Как всегда бывает в наших учреждениях поправки здоровья, через какую-то паузу, которой на Западе, кстати, не существует, пациентом начинают заниматься.

Слышал по радио, что законодательное собрание во Владивостоке обеспокоено тем, что Путин не может быть избран на третий срок. Уже нашли какое-то разночтение в Конституции, которое, вроде бы, поможет обойти это досадное недоразумение.

11 августа, четверг.Еще с вечера оставил на столе у СП., для просмотра и расстановки знаков препинания, мою статейку, которую я планировал в "Литроссию". Я написал ее неплохо, но, главное, в ней был один планируемый мною момент: писательские союзы, не возлагайте всего на Литинститут! Статейка связана еще и с моей неприязнью к тому сорту старых джентльменов, которые с комсомольских лет привыкли надувать щеки и у которых эта маска заменяет дело. От СП. я ожидал даже некоторого комплимента, но, к моей неожиданности, он набросился на меня с упреками. Суть его претензий сводилась к отношению именно ко мне "Литературной России". И здесь он абсолютно прав, за всей постановкой вопроса в этой газете я всегда чувствовал ко мне личную неприязнь. Действовали они по испытанной и знакомой мне схеме: ругали и "критиковали" меня публично, а извинялись шепотом и келейно. И когда после крепкой ругани мы встретились вновь и уже спокойно поговорили, я решил: или в "Литературной газете" или нигде. Позвонил Лене Колпакову, к концу дня он прочел, я пообещал еще написать несколько слов с объяснением, почему пишу не в "Литроссию".

ПЛЮС ЛИТЕРАТУРИЗАЦИЯ ВСЕЙ СТРАНЫ

Ответ анониму и другим анонимным товарищам

Только 1-го августа прочел я заметку "Последние волки Литинститута", снабженную рубрикой, подрубрикой, и еще черт знает чем – "На писательской кухне", "Наболело", "Из дневника слушателя ВЛК". Подписано все это неким, как следует из текста, бывшим слушателем, только что получившим диплом, Алексеем Вер-Ланским. Но ложь, на то она и ложь, чтобы была видна и в ближнем, и в дальнем кругу: никакого Алексея Вер-Ланского на ВЛК нет и не было. Писала, скорей всего, дама, потому что поинтересовалась и зеркалом в туалете, и партой, о которую была задета и спущена петелька на колготках. Да и вообще практически не писательская это статья, потому что писатель думает по-другому, для писателя важны другие ценности, писатель пишет о мире, понимая и правых, и виноватых.

Опустим трудности с общежитием, они есть, трудности с гостевым режимом – то дифтерит, а значит карантин, то грипп, а значит карантин, то теракт, а значит только своим, – простим вахте, что она следит за порядком, иногда выволакивает и бывших слушателей и студентов из комнат, когда они курят в постели, а потом дым валит по всем коридорам, – пройдем мимо столовой, которая какая-никакая, а все-таки бесплатная. Остановимся на стипендии в 400 рублей в месяц, на которую "в Москве даже кошку не прокормишь". Совершенно справедливо, кошку на эту стипендию не прокормишь, но эта стипендия по размеру – государственная. И когда писалась статья слушателя ВЛК, была стипендией аспирантской. Но тонкость заключается в том, что ту государственную стипендию государство на слушателей ВЛК не переводило. Оно не переводило денег ни на оплату жилья слушателей ВЛК, ни на оплату педагогов, ни на оплату библиотеки – ни на что. Государство действовало в соответствии с Законом о высшем образовании. А когда у нас появился этот Закон? В 1996 году. До этого благодаря тонким административно-бюрократическим мероприятиям и доброжелательному отношению тогдашнего министра образования В. Г. Кинелева курсы как-то полулегально существовали. А потом они стали существовать за счет Литинститута. Помощь Союза писателей России Литературного фонда? Какой-либо иной общественной организации? Ни-ни, ну, в крайнем случае, паре слушателей дадут, как дополнительную, стипендию по 500 руб. А как? А почему? А потому что "гражданам Российской Федерации гарантируется получение на конкурсной основе бесплатного высшего и послевузовского профессионального образования в государственных высших учебных заведениях в пределах государственных образовательных стандартов, если образование данного уровня гражданин получает впервые". И не думайте, пожалуйста, что послевузовское образование это дополнительное. Это во всех случаях аспирантура, докторантура и ординатура. Ясно? Одно. Всё остальное – за свой, личный счет.

Вот то-то. А откуда должны были взяться эти деньги, чтобы обучать писателей, молодых и старых, которые приехали в Москву из разных краев России? А их должны были отыскать, заработать преподаватели, тот же самый ректор, который так не нравится слушателю под псевдонимом. В эту копилку вносили свой труд и умение все, кто работает в институте, даже уже очень немолодая знаменитая профессор Наталья Александровна Бонк, которая ведет при институте коммерческие курсы английского языка. Я бы никогда не сказал: все вносили, а ВЛК лишь требовали. Большинство слушателей относились ко всему с пониманием. "Москва! Как много в этом звуке…" Жить в знаменитом городе, учиться у знаменитых преподавателей в центре столицы, ходить на занятия 4 раза в неделю, печататься в московских изданиях (кто умел, конечно, писать), искать связи в московских журналах и издательствах. В свое время, кажется, "Тополек мой в красной косынке" Айтматов писал именно в Литинституте, когда учился на ВЛК. Какие были люди! Ион Друце, Давид Кугультинов, Алим Кешоков, Новелла Матвеева, Владимир Личутын… Не то что нынешние волки. И не говорите мне, что письменные столы были другие и времена поменялись. Больше всего недоволен "автор дневника слушателя ВЛК", у которого "наболело на писательской кухне", дипломом, "…собственно, никаких дипломов мы сегодня и не получили. Так, красненькое "Свидетельство": мол, такой-то такой-то прослушал то-то и то-то… Корочка с вклеенной страничкой без малейшего намёка на водяные знаки. Такую липу в мос­ковском метро продают по рупь – ведро! Была даже идея – поинтересоваться, сколько это удовольствие стоит. Да позориться лишний раз не хотелось: вдруг и там про ВЛК никогда не слышали! К выданной корочке, правда, прилагались ещё вкладыши с оценками". Оказывается, мечтал Алексей Вер-Ланской о "водяных знаках". Вот ведь какой точный и правильный советский человек! Волчара! Ему главное, чтобы была "корочка", диплом, а вот показали ли кому-нибудь свою "корочку" Виктор Петрович Астафьев или Петр Проскурин, скажем мягко, не слабые писатели? Выпускники, как ни крути, ВЛК. А что там показывал Пелевин, который несколько лет проучился в Литинституте, тоже стал крупным писателем – без "корочки"? А сейчас, надо сказать, в ином смысле время другое: никто три года как "молодого специалиста" в газете, в журнале, в издательстве за "корочки" держать не станет. Нет занятий, нет способностей, нет усидчивости – пойди вон и с водяными знаками и без, и даже с блатным "красным дипломом".

За другим люди приходили в Литинститут и на ВЛК, и, видимо, по-другому слушали те же предметы у не менее известных и популярных, чем раньше, преподавателей.

А вот что касается "корочки" с водяными знаками, то ее получит следующее поколение выпускников ВЛК, когда эти знаменитые Высшие литературные курсы станут давать – в соответствии с законом – дополнительное образование. Высшее образование каждый гражданин России может, как уже говорилось, один раз получить бесплатно. Но вот дополнительно, когда у тебя есть, скажем, диплом инженера или фармацевта, а еще хочется и диплом литературного работника, хочется попробовать стать профессиональным писателем, проверить свои силы, вот это, за плату, – пожалуйста. Но только при наличии определенных профессиональных способностей – так просто ни в Литииститут, ни на ВЛК не попадешь. Спросите, а что делать с талантливыми "взрослыми самородками", которым – как шахтеру, а потом писателю Саше Плетневу – нужно какое-то специальное знание? А с этим очень просто: это как один чих, но только этим уже занимается не Литературный институт. Литинститут, он что? Он только готовит писателей, поэтов, драматургов для нашего замечательного общества. Но все эти прекрасные кадры куда от нас потом уйдут? В союзы писателей. Для них, образно говоря, куем кадры. Московское отделение Союза писателей России – около двух тысяч человек. Союз писателей России – чуть ли не семь тысяч. А есть и другие, альтернативные союзы: Союз писателей Москвы, возглавляемый Юрием Черныченко, Союз российских писателей, где властвует твердая, как Екатерина Вторая, Римма Казакова, – шесть их всего, союзов. Теперь представим себе заурядную, типичную для нашего общества картину: каждый из этих союзов или все вместе обращаются за соответствующим грантом в Министерство культуры либо в другие инстанции, где денег, видимо, много, потому что их щедро отстегивают и на слет птенцов от литературы в Липках, и на другие такие же проекты, где основной контингент состоит из давно "открытых" студентов Литинститута.

Дело в грантах. Не в том, чтобы помогать Литинституту содержать Высшие литературные курсы, а лишь в соответствии с велением времени оплачивать конкретную услугу. Кого там надо воспитать, кому дать образование, кого совершенствовать? Грантуем, ребята! И я уже вижу, как садится перед чистым листом бумаги с грифом наверху "Председатель Союза писателей России" Валерий Николаевич Ганичев, диктует своей стенографистке Римма Федоровна Казакова и на компьютере Юрий Дмитриевич Черниченко выстукивает соответствующие просьбы в вышестоящие государственные организации.

Ну, а что в это время делает Литинститут?

Литинститут освобождает комнаты для студентов в общежитии, меняет парты на ВЛК, вешает давно недостающее зеркало в дамском туалете и заказывает, как и положено, свидетельство о втором высшем, дополнительном, образовании. Полная литературизация страны! Это будет настоящий диплом – с гербовой печатью, номером и подписью ректора. Но за деньги, как положено по существующим сегодня законам.

С. Есин

Утром написал страницу в роман, посмотрел дневник, два дня не делаю зарядку.

На работе подписал приказ о приеме на первый курс дневного отделения, провел консультацию по этюду для студентов, кажется последнюю в своей жизни ректора, сделал это в 28-й раз и горжусь, что ни разу не повторился, читал вестник ассоциации книго-распространителей.

Вечером звонила B.C.: в субботу после диализа она приедет из больницы, возможно в понедельник или во вторник ее выпишут. Может быть, все и обойдется, дай Бог!

В последней "Литературной газете" большой очерк-портрет Сергея Казначеева "Прогнувшийся", сделанный, как понятно, по книгам и интервью Андрея Макаревича, который жаждал в советское время, чтобы "время прогнулось" под таких, как он. Сережу можно поздравить – он проснулся знаменитым. Портрет уничтожающий. Сделать и доказать все, что он написал, весь этот хоровод кудрявого барда с властью, было достаточно трудно: "либерал" – понятие ускользающее.

И еще, но это уже не из музыкальных, а из литературных нравов. В том же номере, в "колонке на троих", П.А. Николаев пишет, что продолжает работать над книгой воспоминаний, и перечисляет некоторых общественных деятелей и писателей, называя их учителями. Когда доходит до Константина Симонова, академик делает ремарку: "Помню, как Симонов публично критиковал Сталина – не мертвого, а живого. И теперь, когда В. Аксенов с телеэкрана представляет Симонова чуть ли не придворным лакеем, мне больно за моего учителя. Вспоминаю открытое письмо в "ЛГ" от декабря 1992 г., где писатели с тем же Аксеновым (Вознесенский, Войнович и др.), просили использовать их в качестве идеологических надсмотрщиков". Очень неплохо академик излагает, а главное, как вспоминает!

12 августа, пятница.Запустил экзамен по этюду у заочников. Все объяснил, роздал темы вместе с ценником.

Разобрался с уже довольно давно присланными мне от книгораспространителей материалами. Той самой газеткой, из-за которой Нина Сергеевна, правая рука одного из руководителей "Вагриуса", работающего еще и госчиновником, вызывала к себе "на ковер" начальство книгораспростронительной ассоциации, но оказалось, что это не только начальник, но еще и автор. Как трудно, оказывается, заставить всех, как этого хочет господин Григорьев, ходить строем с закрытыми глазами. Здесь целая подборка, сначала идут отзывы вполне благопристойные, отмечающие те недостатки, которые и необходимо и, пожалуй, разрешено отметить:

А.Племник, исполнительный директор ассоциации региональных библиотечных консорциумов:"К сожалению, сам дизайн стенда оставил странное ощущение, да и желание выставить как можно больше экспонатов привело к скученности в торговых рядах". Неправда ли, это просто техника.

А вот техника, переходящая в идеологию.

Алевтина Звонова, директор издательства "Финансы и статистика": "Что касается оформления, то никто не понял, что российскую эспозицию украшали березы. Это было похоже на трубы, которые, виднелись издалека. А натуральные березки хорошо были представлены при входе в павильон Испании". Когда дело коснулось Испании, то это уже намек на наше неумение обращаться даже с собственными символами.

Но вот дальше, собственно, самое главное. Меня удивило, как точно иногда совпадают мысли никогда ранее не встречавшихся людей. Здесь я позволю себе цитирование подлиннее.

Анатолий Владимирович Горбунов, исполнительный директор Ассоциации книгораспространителей независимых государств:"К сожалению, далеко не все издательства привезли в Париж свои лучшие книги. Отдельные экспозиции выглядели совсем неярко. Пожалуй, лишь стенд правительства Москвы представлен достаточно убедительно и по количеству, и по качеству книг.

Специально к Парижскому книжному салону была выпущена Программа мероприятий, проводимых российскими участниками, с презентацией писателей, приехавших на ярмарку. Это В. Аксенов, С. Алексиевич, А. Битов, А. Вознесенский, Д. Гранин, В. Ерофеев, С. Есин и А. Марииина. В. Сорокин и Т. Толстая. Говорят, что список готовила французская сторона. В нем 41 фамилия. Наверное, я плохой знаток отечественной литературы, но половину писателей, включенных в список, просто не знаю. Я назову только некоторых из них. Это С. Болмат и Л. Гиршович (лсивут в Германии), Д. Бортников и И. Журавлева (живут во Франции). Д.Маркиш (живет в Израиле) И. Муравьева (живет в США). А. Пойман. А Эппель,

М Шишкин (живет в Швейцарии). И опять, как и на Франкфуртской ярмарке, не нашлось места В. Распутину, В. Бондареву. В. Белову. Б. Ахмадулиной,

Р. Казаковой.

Французы охотно шли на встречи с писателями, оживленно участвовали в дискуссиях. Но могут, ли рассказать о России те, кто ее видит издалека, или те, кто хочет видеть в ней лишь недостатки? Поэтому, говоря о желании французов узнать Россию поближе, известный славист, женевский профессор Жорж Нива сказал: "Интерес к Пелевину вызван желанием ответить на вопрос: что такое Россия сегодня? Это ведь интересно. Вот и ищут ответ у Пелевина, Сорокина, Кочергина. По-моему, это неверно, это примитив­ный подход – по литературе издевательства и святотатства судить о жизни России нельзя".

Тем не менее "Вагриус" и несколько французских издательств специально к Салону выпустили произведения: Виктора Ерофеева "Такой прекрасный Сталин", Ирины Денейкиион "Водка-кола", Владимира Сорокина "Путь Бро", Дмитрия Быкова "Оправдание", Юрия Мамлеева "Задумчивый киллер", Андрея Битова "Книга путешествий по империи".

Ну, а если к этому добавить визитную открытку магазина "Glob" (пожалуй, самого известного магазина русской книги за рубежом), можно констатировать, что мнение о России у парижан вряд ли существенно изменилось и после Салона. На этой открытке в виде четырех предупредительных дорожных знаков изображены снежинка, бутылка, медведь и книга. По-другому это можно воспринимать так: в России холодно, по улицам ходят медведи, люди пьют водку и иногда читают книги. Обидно, что и на Салоне нас кто-то захотел представить "пеньками".

Самое основное в этом довольно просторном, справедливом и энергичном высказывании, – конечно, мнение Жоржа Нивы, потому и выделяю его. Это не просто фраза к случаю, это точно сформулированная мысль, которая в просверках была у всех, но родилась у знаменитого и опытнейшего литературоведа-слависта. Браво!

13 августа, суббота.Вечером после диализа приехала из больницы B.C., и мы с ней поехали на дачу.

Днем занимался дневником, вспоминал о собаке, о маме, думал о том, как буду жить после декабря.

Ночью возникло какое-то озарение, и я увидел того, кто участвовал в составлении анонимки. Знаю точно, но не верю, что это все же сделано этим человеком. Как я теперь с ним буду разговаривать? В своем гнусном сознании я могу увидеть и придумать много мерзостей, в уме продумать все детали, но в жизни никогда ничего из этого гадкого не осуществлю. Молчание Л.И., которому я отдал два месяца назад текст, тоже кое о чем говорит. Он специалист по эвристике, он, наверное, уже определил, кто! Тем более в матерьяльчике есть фраза или мысль, которая принадлежит ему или идет от него. Но сам Лева, естественно, вне всякого подозрения. Обязательно на первом же ученом совете в закрытых конвертах распространю эту замечательную информацию.

14 августа, воскресенье.Живем так: час, еще не вставая, поработал над романом, выпил чашку какао, подвязал помидоры, потом ходил в правление, заплатил за дачу – 3000 годовой взнос и 250 за землю, два или три раза полил совсем пересохшие помидоры и огурцы, собрал черную смородину, потом выдернул четыре свеклы, собрал огурцы и помидоры, срезал один кабачок, пообедали с B.C., готовила она, потом я мыл посуду, вырезал и вставил четыре стекла на террасе.

В этот момент по радио передали о падении самолета и гибели 123-х пассажиров и команды греческого самолета. Говорят о внезапной разгерметизации машины. Самолет с мертвым экипажем и мертвыми пассажирами на борту полчаса кружил над территорией Греции. Однако, какие быстрые греки, успели послать к этой машине-призраку два истребителя. Успели бы в подобных обстоятельствах сделать что-то похожее мы или продолжали бы согласовывать? А в Чечне на одно из сел налетели боевики, два часа в своем доме глава района отстреливался. А где же помощь, где вертолет, который немедленно должен был накрыть преступников? Когда только через два часа подъехала к селу на помощь группа военных, их обстреляли из гранатомета. Жертвы! Учимся мы чему-нибудь или нет?

B.C. поспала, я сложил вещи, набрал воду в бочки для будущего полива, выключил электричество, отключил газ, разморозил холодильник, перекрыл водопровод, открыл гараж, вывел машину, погрузил продукты и вещи, закрыл ворота. У Архангельского, уже на подъезде к Москве, прихватил СП. с его вещами – до метро.

С некоторым раздражением смотрел телевизионный вечер, посвященный 60-летию школы-студии МХАТ. Капустник становится эстетикой. Судя по всему, русский театр сначала впитал чуждые ему черты западного дурного юмора, вторичного восприятия жизни, поверхностность, а потом это стало его сутью. Способствовала этому и новая драматургия, отвечающая вкусу нового актера и специфического зрителя. Вот так был построен и этот вечер, была неадекватная реакция зрительного зала, готового подхихикивать по каждому поводу, особенно если кто-то нелояльно высказывался по отношению к прошлому. Это понятно, может быть артисты, народные, заслуженные и великие первыми предали, перебежав, прошлый строй. А разве не так было во время революций в 1917-м?

В общем, вечер меня раздражал до тех пор, пока не появилась "десятка" – обычно десятками абитуриенты вызывались на прослушивание. Но эта была "звездная" десятка: Табаков, Невинный, Дмитриев, Крючкова, Броневой, Мягков, Казаков, Басилашвили, Толмачова, Доронина, которая вышла из зала позже. Смелянский заискивал. Одни рассказывали о том, как поступали в школу, рассказывали случаи из своей театральной жизни… Но как некоторые из них читали свои "вступительные" заготовки! Подобное, видимо так же как по тысячу раз отработанные па у балетных танцовщиков, не забывается никогда. Невероятно глубоко читали Маяковского Невинный (вселение работяги в новую квартиру) и Басилашвили (отношение к лошадям). Даже пафос восприятия той, вознесшей их жизни, не ушел, не забылся. Правда, Басилашвили сказал, что, дескать, ничего другого тогда не знали, дескать, выбор был навязан или что-то в этом роде. Тем не менее, какой роскошный и глубокий поэт, как неподделен его пафос! Табаков проникновенно читал Симонова. Совершенно неартистично выглядел ведущий эту сцену и так похожий на моего старого знакомого Эмиля Григорьевича Верника Анатолий Семенович Смелянский. Это даже было нескромно, когда он вызвал на сцену "абитуриентку давних лет" Таню Доронину. Народная артистка СССР, между прочим. Перед этим у некоторых выступавших прозвучала ирония по поводу разделения МХАТа… Вышла Татьяна Васильевна – она-то умеет держать удар и умеет глядеть в лицо недоброжелателю – и так здорово, так уместно прочла стихотворение. Земля обетованная не только ваша! Вот что называется настоящей народной. Прочла и в памяти зрителей осталась как главная фигура вечера. Вот что значит у женщины харизма!

15 августа, понедельник.Запустили на заочном отделении экзамен "Изложение". Анна Константиновна отобрала очень хороший и точный текст из Вас. Белова. В связи с этим возник разговор о всей системе наших институтских экзаменов, связанных с литературой и языком. Что мы, в конце концов, проверяем. Творческий потенциал? Но он проверяется на этюде, на конкурсной работе, на собеседовании. Грамматику? Тогда, может быть, проще давать диктант? Здесь у меня много раздумий и много колебаний. Так же как и по поводу всего комплекса: диалектология, сравнительная грамматика, старославянский язык. А почему у нас столько часов посвящено практической грамматике? Что-то надо менять. В начале девяностых, когда мы формировали этот учебный план, мы старались компенсировать огромные пробелы, которые давала школа. Но школа теперь немножко подсобралась. Зато растворился в воздухе такой предмет, как диалектология. Нет уже более диалектологических экспедиций, телевидение и сама жизнь вытеснили говоры, речь сократилась. Уже даже преподаватели, прочитав отрывок из Белова, просят уточнить, что у писателя означает слово "батожок".

Когда ехал домой, по сотовому телефону раздался звонок через секретаря от Константина Эрнста, руководителя 1-го канала телевидения. Я ехал домой и подвозил заодно на Ленинский СП. Секретарю я сказал, что сейчас "причалю" к бордюру и можно будет соединять. И вот пока я проводил этот маневр, я успел сказать СП.: сначала будет какой-нибудь разговор о литературе и институте, а потом о прокладке газопровода. Точно так оно и случилось. Действительно, сначала поговорили о неких сценарных курсах при Литинституте. Сам разговор не привожу, потому что он был достаточно условный, хотя кризис и в кино, и на телевидении наметился. Правда, было очень ценное соображение руководителя первого канала, что все телевизионные сериалы сейчас совершенно оторваны от жизни. Тут же я вкатил о нашей парижской договоренности по "Имитатору", хотя про себя решил, что ничего, пока не решится с газопроводом, посылать не стану.

А потом зашел разговор и о газопроводе. Насколько я понял, пайщики новых ресторанов, обеспокоены взвинченной мною ценой компенсации. Я ничего не обещал, но сказал, что принципиально вопрос решен на совещании в префектуре. Замечательно, что все совещания у префекта ведутся под стенограмму.

Весь вечер читал собственную монографию, которая, наконец-то, пользуясь советами и редактурой Владимира Андреевича Лукова, собрана на компьютере из моих текстов. Мне даже интересно стало, как к ней отнесется наше научное сообщество.

16 августа, вторник. Уже под конец дня объявили о сенсации: Верховный суд отменил решение суда Москвы о признании партии национал-большевиков вне закона. Счастливое лицо Лимонова. Я, еще когда только партию закрыли, уже тогда своим ощущением правды и естественности правосудия понял, что это незаконно. И суду иногда, видимо, стыдно бывает за некоторых своих коллег. Прокуратура, конечно, объявила, что она опротестует это решение. Прокуратура и формально принадлежит государству, а суд формально, кроме нашего российского, который все время трясет от жажды денет, независим. Но уже ясно, что мечта начальства и правящей, безусловно поддерживающей капитал, верхушки закрыть партию как незаконную имеет разное толкование и среди судейского сословия, и среди общества. Я повторяю, единственно чего надо опасаться этой власти, это партии Лимонова, партии обездоленной молодежи.

День прошел довольно вяло, утром что-то, не торопясь, вписывал в свой новый роман, на работе продолжал писать письмо Марку в Филадельфию, которое обязательно вставлю в дневник. Планы моего романа все время меняются. Возможно, я не стану пользоваться прямым сюжетом. Так интересно задуматься: а о чем будет следующая глава? Объяснился с Вл. Ефим, относительно Толика, который ему неоправданно часто и резко грубит. Ребята вообще, чувствуя мою поддержку, немножко наглеют. Перед обедом на спортивной площадке, сняв рубаху, немного поиграл с ребятами в волейбол. Это замечательно напрягает и заставляет веселее работать весь организм.

И, конечно, главное событие дня – это опять разговор о газопроводе через нашу территорию. Опять пришел мой старый знакомый Андрей Васильевич и очень решительно, получив, видимо, от Эрнста, а может быть, и не напрямик, информацию о том, что все в порядке, развернул проект прокладки трассы. Но я к этому был готов, потому что понимал: дельцы с противоположной стороны Тверского бульвара никогда не дадут 250 тысяч долларов на наш проект. Я прямо спросил, а на какую сумму они все-таки рассчитывают. Оказывается, на 10 тысяч долларов. Как я понял по всем нюансам, эту сумму я мог бы получить непосредственно. Но честь и собственная свобода дороже. Я положил на стол протокол заседания у префекта, где черным по белому было написано о некоторой компенсации в пользу Литинститута. Как хорошо, что я создал тогда этот юридический повод. Теперь я к нему смог обратиться и придать своему шантажу видимость законности. Ка-пи-та-лизм, свя-щен-ное пра-во соб-ствен-ности! Я уже понял, что и с курсами сценаристов, и с возможной инсценировкой "Имитатора" Конст. Львович меня дурачит, и выстроил приоритеты: или электрический кабель в 120 метров – предписание на замену у нас уже есть, и даже повторное, – или пусть покупают для института новую "Волгу". Я даже бросил на стол главный козырь: ничего не могу решить без ученого совета, а ближайший ученый совет по плану у нас в конце сентября. Завтра будем созваниваться заново. В запасе к этому у меня есть еще дерево, которое надо посадить на месте канавы, и газ, которым надо будет снабдить столовую.

Филадельфиия

Дорогой Марк! Вот я и теряюсь, с чего начать: в Вашем письме много положений и мыслей, по поводу каждых хотелось бы порассуждать. Многое из того, что Вы сказали, хочется повторить, – мы часто любим рассказывать полюбившиеся сказки и истории, которые слышали совсем недавно. Но ведь писатель на то и писатель, чтобы чуть добавить, сказать то же самое другими словами. Однако Вы иногда так мастерски и просто говорите, что это вызывает зависть. Теперь – по Вашему письму.

И я – никудышный кандидат в игру "Что? Где? Когда?". И сколько раз в снобистской литературной игре с цитатами ошибался я, но стоит ли об этом горевать или комплексовать. С огромным трудом я вспомнил обсказанный Вами "винный" эпизод, на который я не обратил внимания и который ничуть не поколебал моего высокого мнения о Вас, дорогой Марк. И что значит "лоскутность" познаний? Термин, конечно, хорош, у кого из нашего поколения образование иное. Еще Пушкин, ссылаясь на Онегина, писал: "мы все учились понемногу…". Но свойство нашего русского сознания – собраться! Я уже ценю и друзей, и студентов не за образованность, а за нечто другое, что выше и значительнее внешнего лоска учености, – за продуктивность сердца, за органику и искренность вязки слов. Вот так-то, и прекратите комплексовать. И чтобы покончить с этой стороной нашей переписки и отношений, скажу, вернее повторюсь: это сейчас единственная пространная и объемная переписка, которую я веду. И Вы, дорогой Марк, знаете меня: стал бы я её вести, при моей, главным образом, писательской загрузке: мне просто интересно, мне сердечно, я в этой жизни должен хоть кому-то также сказать несколько хороших слов и быть откровенным. Не мало значит и то, что я называю духовным резонансом. Рассказывая о Вас своим приятелям, я всегда говорю, что когда в Филадельфии я спустился в ваш "бункер", то обнаружил там мою собственную библиотеку.

О чём дальше? Письмо ваше замечательное, информационное, мне кажется, так писали в позапрошлом столетье, и я никогда не думал, что сам буду писать такие длинные письма. Я будто побывал и в Карловых Варах, о которых столько читал, но никогда там не бывал, и как бы из первых рук узнал, как там обстоят дела сейчас. Будто вижу и Вас, и Соню в этом богоспасаемом месте. Мне так нравится, и я с таким воодушевлением вижу, как чутко Соня следует за Вашими, Марк, интересами. И это совершенно не означает, что это и не её интересы. Большое это счастье – жить в семье в такой гармонии.

Что касается Ваших киноинтересов, то, безусловно уважая их, я для себя отметил сокуровское "Солнце", потому что Сокуров сейчас, может быть, единственный режиссер в мире, который держит ту высочайшую планку истинного раздумья и философского кино, которую держали раньше три мастера-итальянца: Антониони, Феллини и, главным образом, Висконти. К сожалению, сейчас жив только Антониони. Для меня Ваше мнение много значит, обязательно доберусь я и до фильма Потемкина.

Что касается Букера Миши Шишкина, я, конечно, рад за него, потому что он милый и, кажется, добрый парень. По крайней мере, мне с ним во время встречи в Париже было комфортно. Я прочел его роман, он точно и с глубокой внутренней вспашкой написал, но – это мнение не только моё, но в первую очередь критика Павла Басинского – он, Миша, очень скучно, биологически скучно пишет. Это уже от природы, здесь ничего не поделаешь. Впрочем, если бы я сидел в жюри, то он, наверное, всё равно бы этот "нацбест" получил: я читал почти всё, что входило в "июрт-лист". Я рад, что Миша будет у Вас, передавайте ему привет и мою уверенность, что посещение Вашего дома будет одним из лучших "эпизодов" его путешествия в США.

Что делаю я? Как складывается моя жизнь? Главное: я под впечатлением Вашей фразы о расширении интеллектуальных возможностей жизни после ухода на пенсию. Я человек скромный в быту, живу по накрепко и органично усвоеннному принципу людей, которые "и новости, и неудобства несут, как господа". Поэтому я вожделенно жду свободы, хотя не столько мои собственные обстоятельства, но окружающие и их взгляды на их собственную жизнь и судьбу института противятся этому. Здесь скорее закон стоит на страже моих интересов, но Россия привыкла к тому, что его надо обходить.

Я, как ни странно, начал новый роман и даже написал страничек десять, запала у меня еще на несколько страниц. Но и "Марбург", который я начал со сцены в самолете, полтора года простоял именно в этом эпизоде, без всяких прибавок. Возможно, и новый роман будет очень близок мне, потому что он про некий институт. Пока мне нравится, но тем не менее скажу – жестоко непродуктивно.

Теперь – "о главном", где я говорю решительное "нет". Хорошо, чуть позлее, дайте я привыкну. Но сначала: я внимательно прочел весь список гранта имени Анны Хавинсон. Он меня вполне и полностью устраивает, потому что я вижу ясную и точную логику и в российской, и в зарубежной части. Олег Павлов – это очень крупный писатель, что касается Асара Эппеля, я несколько раз писал, что считаю его одним, если не основным, стилистом России. Я отказываю, а скорее колеблюсь, совершенно по другим причинам: именно потому, что дорожу дружбой с Вами и Соней, и, зная себя, свою рефлексию, неумение забыть никакую зависимость, переложу обязательно всё это на наши отношения, стану неестественным, то есть всё время буду держать в уме и это благо, и эmom поступок. А вот за таблетки для B.C. – спасибо. Как трогательно, что Вы, кажется, вычитали название препарата в романе и прислали их (поборов не было?) – вот тебе и связь литературы с жизнью.

О гранте имени Анны Хавинсон я часто думаю отдельно, никак не связывая его со своим именем. Но какое это необходимое и полезное дело: именно грант во имя человека, готового придти на помощь ближнему. Здесь не только сам грант, как явление гуманное само по себе, направлен ли он на писателя, на общественного деятеля или вчерашнего студента, – гениальна идея! Идея проста, и тем она значительнее, потому что естественное добро потихоньку уходит из нашей жизни.

Что касается – ещё раз – таблеток для В. С.: невероятное спасибо, я всё уточню и напишу. Особый поклон Соне. Это мой старый тезис: мужчина стоит лишь то, что вылепила из него женщина.

Дружески обнимаю.

С.Есин.

17 августа, среда. Утром опять встретился со строителями, которые очень серьезно начали обсчитывать, во что обойдется реконструкция нашей электротрассы. Предписание у нас есть, кабели в земле лежат уже 30 лет, менять действительно пора. Судя по всему, если нам удастся еще шкафы в трансформаторной поменять за счет города, обойдется в 22-25 тысяч долларов. В разговоре с милейшим и обаятельнейшим Михаилом Владимировичем Чириковым я выяснил, что заказчики уже согласились заплатить нам 20 тысяч. Дай Бог, чтобы не сорвалось! С них я еще слуплю и подводку к нашей столовой, и дерево на место сломанного последней бурей. В разговоре с М.В. выяснилось, что у нас много общего, его отец работал в драмвещании на телевидении, знает Кузакова. Любопытные были характеристики Швыдкого и других деятелей. Поговорили всласть, по крайней мере, мне было интересно.

К часу дня пришел Леня Колпаков, и мы пешком пошли с ним во МХАТ на чествование Олега Табакова. У меня был для него подарок: замечательное издание Библии с иллюстрациями палешан. Показалось, Олег мне искренне обрадовался, по крайней мере удивился, в списке приглашенных гостей меня не было. Расцеловались. Олег как-то по-хорошему ко мне прислонился, заработали фотоаппараты. В этот момент я ему шепнул, подразумевая подаренный том: "Это твоя последняя роль". Было как-то особенно, по-театральному аффектированно. По портретному фойе сновали знаменитые актеры и актрисы со старыми лицами. Видел Зою Богуславскую без Андрея. Потом я сговорил Марину Зудину на жюри в Гатчине, и мы хорошо с Леней закусили. На горячее давали не только отличное мясо, но и каких-то вкусных моллюсков.

Звонил в Гатчину Генриетте Карповне, в районной больнице усганавливают аппарат гемодиализа, может быть, удастся свозить B.C.

По телевидению последние несколько дней показывают манифестации и акты гражданского неповиновения в Израиле. Дело в том, что правительство решило покинуть сектор Газа, идущий вдоль Средиземного моря, и некоторые районы западного берега реки Иордан. Удержать эти области Израиль физически не может, и в этом смысле акт совершенно верный. Теперь возник конфликт: поселенцы не хотят покидать насиженные места, созданию которых отдали много сил. Это понятно, но, если говорить коротко, – неизбежно. Однако менталитет – это менталитет. Можно понять левые националистические силы, которые всегда протестуют по любому поводу. Но вот что интересно: уходя из своих домов, в которые неизбежно – слово для меня ключевое – вселились бы палестинцы, израильтяне рисуют в них свинью. Мусульмане в таком доме жить не станут. Некоторые свои дома жгут. И это, конечно, не то, что было в 1812-м или в 1941-м. Мне такой внутренний настрой не очень понятен, мы, русские, – фаталисты…

18 августа, четверг. Начал читать книгу "Говорят свидетели защиты", которая выпущена по инициативе Н.И. Рыжкова, по крайней мере на титульном листе есть упоминание Интеллектуально-делового клуба. Эта книга связана с процессом над Слободаном Милошевичем, которого судит – слово очень неточное, было бы кстати другое слово, "судилище", но очень уж пахнет низкопробной газетчиной – Гаагский трибунал. Здесь есть вступительное слово самого бывшего президента Сербии, произнесенное 31 августа 2004 года, и прения суда, и допрос свидетелей защиты, среди которых Н.И. Рыжков (23-24 ноября, 2004) и Г.М. Примаков (30 ноября, 2004). Что здесь особенно интересно для меня? Саму ситуацию – агрессию НАТО во главе с Америкой, исторические экскурсы с планами от Гитлера до властелинов послевоенной Европы – пропускаю. Все это изложено в блистательной вступительной речи Милошевича. Здесь можно только развести руками: какой замечательный и опытнейший юрист, сколько знаний и какова сила убеждения! Но и с какой невероятной аргументированностью, твердостью и человеческим умением выступают и наши Примаков и Рыжков. Уровень невероятный, сколько в обоих еще не выбранного потенциала. Вся коллизия, благодаря нашим средствам массовой информации, которые легли под Запад, для нас – практически неизведанная Антарктида.

19 августа, пятница. Запустил экзамен у заочников по русской литературе. И снова уехал в Сопово с книжными шкафами, которые прослужили у меня лет двадцать пять. Я покупал их с помощью Вити Воеводина, еще когда жил на проспекте Мира. Они старательно переезжали с квартиры на квартиру, горели в 1992 году, потом года четыре служили СП., хранились в институтском гараже, а вот теперь снова я их, кажется, запускаю в дело. Пробыл в поселке часа два. Сережа, Толин племянник, очень добросовестно покрасил сарай, разложил книги и даже развесил по стенам мои почетные грамоты. На обратном пути ехал на электричке, смотрел в окно, замечательные дали, леса, проехали станцию Есино, вспоминал Юру Копылова, который жил в Электростали. Магия русских просторов. Вечером опять приехал Саша Мамай, на этот раз за уже готовыми линзами. Кажется, у него с оперированным глазом все благополучно, но так страшно сглазить. Приехал он довольно веселый, привез, кроме того что, как всегда, что-то купил на рынке у метро, еще и банку самодельного мармелада. Делается все очень просто: сок из красной смородины, чуть-чуть сахара и переварить с желатином.

20 августа, суббота. Утром позвонил Анатолий: наш план медленного путешествия через дачу в Ракитках, операция там с новыми окнами, утепление пола, а потом уже в Обнинск – сорвался. Он в свое время не проверил, и рамы для окон оказались не готовы. Я почему-то пришел в страшную ярость, мне показалось, что для всех, кроме меня, существуют лишь собственные планы. Но в их планах все может существовать и завтра, и через месяц, и через год, а мне отпущено уже мало, и когда все закончится, я не знаю. Толик, обещавший в свое время сделать террасу, так ее и не закончил, и уже почти два года мы навешиваем петли, затыкаем щели, стеклим рамы. Все на потом. Он поленился сделать окна, как мы договаривались, раздвижными, потом – все быстрее, быстрее! купил не те колесики и рельсы. Я ведь создавал две комнаты – террасу и проходную – для того чтобы иметь свой угол, чтобы не мешать никому, если кто-нибудь примется смотреть телевизор или слушать музыку. Когда я об этом подумал, то уже не смог собою управлять. Я пришел в ужас, что мне надо собирать кормежку для всех, наливать в термос суп, который сварила B.C., думать о каких-то котлетах, гарнире. Поэтому всех разогнал, пусть остаются в Москве, ремонтируют мотоцикл, убирают комнаты, и один без продуктов поехал в Обнинск. Хорошо, что по дороге присоединился ко мне СП. На зло всем и сами можем: натопили баню и замечательно попарились. В бане с СП. говорили об институтских делах, о некоем письме, которое надо написать, но которое я сам ни за что писать не стану. Возникло имя Чудаковой, и тут я подумал, что эта женщина обладает, кроме знаний, еще поразительной волей, силой, страстью убежденного и думающего по-своему человека, но ведь она еще и простодушна, как ребенок. Вот почему тянет и меня, и многих к ней. Качество редчайшее.

Ночью дочитывал книгу о свидетелях защиты на процессе Милошевича. Я уже писал, как иногда "наотмашь" отвечали "наши" на наглые выходки их суда?

ОБВИНИТЕЛЬ Д. НАЙС:Ваша честь, я обратил внимание, что сви­детель периодически зачитывает заметки, которые он имеет на руках. В одном случае мне показалось, что это был документ, а в другом – просто записи для выступления. Было бы полезно знать, какой именно документ зачитывает свидетель.

СУДЬЯ П. РОБИНСОН:Господин Милошевич и господин Примаков, Вы слышали, что заявил прокурор. Вам не следует зачитывать какой бы то ни было документ, если он не был представлен Суду ранее и не получил одобрения Суда. Поэтому сообщайте, какой документ зачитывается, Суд выяснит обстоятельства происхождения документа и даст формальное разрешение на его использование в показаниях.

Е. ПРИМАКОВ:Хорошо. Только я хочу повторить, что это – указание нашему представителю, которое было передано господину Милошевичу. И я это сделал по поручению президента Ельцина.

Ваша честь, я не думаю, что это является документом, который может быть представлен Суду. Указание было передано по шифросвязи, а шифротелеграммы не фигурируют в Суде в качестве доказательств. Если меня пригласили сюда для дачи показаний в качестве свидетеля, – меня, который был и премьер-министром, и министром иностранных дел, и руководил службой внешней разведки, – то я думаю, что определенная степень доверия к тому, что я говорю, у Суда должна быть.

Много интересного, поучительного, бесстрашного, но я всегда останавливаюсь на фактах, которые уже вошли когда-то в мой дневник, а тут появились новые подробности.

С. МИЛОШЕВИЧ:Хорошо. Господин Примаков, много писали о Вашей "петле" над Атлантикой. Не могли бы Вы рассказать об этом?

Е. ПРИМАКОВ:Действительно, будучи премьер-министром, я летел в Соединенные Штаты. Главной темой моего визита были экономические отношения с Соединенными Штатами. Визит был в рамках Комиссии Гор – Примаков, до этого была Комиссия Гор – Черномырдин. При промежуточной посадке в Шенноне я узнал о том, что на 98 процентов, как сообщил мне наш посол в Вашингтоне, уже принято решение о бомбардировках Югославии. Я позвонил вице-президенту Гору и попросил информировать меня, как будут развиваться события. Я подчеркнул, что мы дорожим отношениями с Соединенными Штатами, и поэтому я продолжаю свой полет, но в надежде, что все-таки решение о бомбардировках принято не будет. Но с борта самолета я соединился с Гором еще раз, и он сказал мне, что решение принято. В этих условиях я посчитал невозможным начинать свой визит в Соединенные Штаты и развернул самолет, который полетел назад в Москву.

21 августа, воскресенье.Приехал в Москву рано, а в доме, оказывается, сломана телевизионная антенна, – телевизор молчит. Боже мой, какая благодатная тишина, какая свобода думать и работать.

22 августа, понедельник.Идут собеседования на заочном отделении. Это будет продолжаться три дня, но со вторника. Вот и получился маленький перерыв. Самое время немного собраться, подумать, но пришли Михаил Юрьевич и СП. и объявили: на сайте ВАКа появился список журналов, участие в которых маркирует докторскую диссертацию. Нас там нет. Я абсолютно уверен, что это или какие-то наши внутренние интриги или опять-таки наше, идущее из института, недоброжелательство.

Я об этом договаривался с Г.А. Месяцем, и специалисты посмотрели и сказали, что журнал абсолютно нормален и вполне может быть внесен в список. На экспертизу журнал был отправлен с резолюцией самого Месяца. Я не могу поверить, что коллектив, какие-то дамы в нем, так беззастенчиво наплевали на своего начальника. Страстно захотелось узнать, кто был внутренним рецензентом, и, конечно, я это узнаю и прослежу всю цепочку. Захотелось также написать письмо Месяцу, сказать ему, как мало он значит для собственного учреждения.

Утром же состоялся довольно длинный разговор с В.А. Тычининым, который все время пишет заявления, собираясь уходить. У него нелады с Марией Валерьевной Ивановой, новым деканом. Возможно, я совершил ошибку: по крайней мере, за время работы в институте М.В. набрала большое количество недоброжелателей. В этом смысле, в ее борьбе с Тычининым ей хорошо подыгрывает Светлана Викторовна, у которой с Виктором Андреевичем старые нелады. Тычинин говорит, что эти дамы хотят, чтобы предмет его в расписании числился, ну а что касается самих физкультурных обязанностей, то нашим перекормленным девочкам это вроде бы и не нужно. У меня есть также ощущение, что М.В. имеет свою кандидатуру на должность Виктора Андреевича. Но я абсолютно уверен, что больше, чем он, никто с нашими студентами нянчиться не будет.

В первой половине дня был Сергей Константинович Никулин. Говорили по поводу книг его издательства "Артист. Режиссер. Театр". У меня два ящика этих книг, которые выставлены на Госпремию. Глядя на них, можно воочию увидеть, как много могут сделать для культуры два человека – в издательстве у Сергея есть еще дама-театровед. Сережа рассказал также о смерти Жени Агафонова, радиорежиссера в Ленинграде. Умерла и его жена. Последние 20 лет они провели в деревне, удалившись на покой, уйдя и из жизни искусства. А ведь когда-то Женя играл Гамлета… Правда, пили они много и ели изрядно.

Состоялся также звонок С.А. Филатова – я согласился на "мастер-класс" в Липках и на присутствие наших студентов на этом семинаре. Договорились, что список литинститутовцев, всех вместе, мне пришлют, и тогда я издам общий приказ, чтобы всё это над ребятами не висело. Вот так, одно событие к другому, шел день, не считая, конечно, хозяйственных хлопот: ремонта театрального зала, работы с приёмной комиссией и проч.

В четыре часа приехали китайцы, китайское телевидение делает большой фильм о России, а я у них "забойщик" по Ленину. У всех такое ощущение, что я по Ленину специалист. Но я специалист только по своему роману о Ленине. Меня никогда не волновали ни даты, ни события, ни то, как события на самом деле включались в жизнь, меня волновали лишь чувствования и характеры. Пришлось выкручиваться по поводу нэпа, по поводу военного коммунизма. Правда, до этого я взял консультацию у Людмилы Михайловны и Зои Михайловны. Удивительно, как люди помнят то, что выучили в молодости и чему посвятили основную часть своей жизни! Зоя Михайловна помнит всё, что когда-то читала студентам. В её интерпретации (а это то, что мне нужно) история раскладывается на ясные и точные периоды и совершенно законченные отрывки.

Вечером, дома, взялся за большой альманах "Мнемозина". Письмо З.Н. Райх к Горькому. До чего же решительная, без комплексов, была женщина! Театру было нужно закрыть казино, чтобы присовокупить к себе его помещение. И сколько для этого было потрачено энергии, с какой удивительной оценкой себя и своего мужа обращалась она к Горькому, в конце письма давая инструкцию: "Прошу Вас о двух вещах: первая – внушить Уханову и Уманову, что казино отдается государственному Театру Мейерхольда…" И вторая: "…Правительству, для которого у нас нет в театре бархатных лож, как есть, например, в Большом театре, и с которым дружить через женщин мы не в охоте – а на простой интерес к театру их не хватает, – что Мейерхольду вручены художественная, общественная, культурная роль… в культурной революции – и затравлять и игнорировать Мейерхольда не следует". Вот так жена четко и определенно пишет о величии своего мужа.

Ну, а потом принялся читать переписку В.А. Теляковского, уже бывшего директора всех императорских театров, и А.И. Южина, в то время практически директора и руководителя Малого театра. Переписка датируется 17-24 годами. Теляковский просит Южина помочь ему достать из сейфа в банке К. Коровина, от которого потерян ключ, тетради его знаменитых Дневников. Видимо, когда в 17-м году Теляковский опасался за гибель дела его жизни (а к тому времени пришло понимание им масштабности его знаменитых Дневников), он положил их в банк – а тут революция и проч. и проч. Во время революции знаменитый театральный деятель и директор стал директором же, но сапожной мастерской. К счастью, при помощи Луначарского, на что потребовалось несколько лет, дело было сделано: Дневники вернули. Через всю переписку фоном сквозят невероятные трудности времени. "У нас по-прежнему и холодно и голодно, у меня в квартире около восьми, а бывает и пять. Цены на продукты, о которых Вы спрашиваете, похожи на наши, только в прибавлении к ним 10-20 %". В ответ Южин пишет (это уже письмо от 31 декабря из Москвы): "Снега у нас такие, каких я не запомню. В театре холод постоянный, 7-8 градусов считается счастьем. Сейчас у меня была Мария Николаевна Ермолова. Боясь меня не застать дома, она заготовила мне записку, в которой пишет: "Умоляю отложить мой юбилей на май, до тепла. Невозможно играть, когда всё внутри дрожит, нет ни сил, ни голоса, это всё заморожено"".

16 июля 20-го года А. Сумбатов-Южин в ответ на письмо нового директора сапожной мастерской пишет: "Действительно, как говорит Диккенс, судьба прибавляет к незаслуженной обиде и горькую насмешку, ставя Вас во главе сапожной мастерской, в то время когда духовные сапожники становятся во главе театра!!" Чем-то меня эта цитата привлекла. И еще две цитаты. Теляковский вообще был большим умницей, я несколько раз цитировал его в своих предыдущих Дневниках, когда читал его поденные записки. И вот еще одно его размышление – не очень оригинальное, потому что мы все в плену этой мысли: "Всё больше убеждаюсь, как мало общего у России с остальной Европой. История её требует другой мысли, другой формулы, чем мысли и формулы Запада. И как говорил Пушкин: "Провидение не алгебра, ум человеческий не пророк, а угадчик". Слово "угадчик" из Пушкина меня просто покорило". Теляковский прожил до 24-го года, его Дневники публикуются только сейчас. Но сколько умный человек может рассыпать интересного за свою жизнь! Я ведь выписываю только то, что или созвучно мне, или кто-то сформулировал лучше, чем я. Это то, о чем я много раз думал и говорил своим товарищам и по институту, и, еще раньше, по радио: "Подчас критика бывает строгая, но стараюсь различно относиться к людям, творящим дело (артистам и художникам), которым, конечно, свойственно и заблуждаться и ошибаться в своих делах, и людям, стоящим около этого дела, то есть чиновникам, админи­страторам, которые должны не столько свое дело делать, сколько об­легчать работу главным театральным деятелям". Как это все справедливо и для нашего времени! И не могу вытерпеть, чтобы не привести еще одну подробность из письма А. Южина своему корреспонденту: "Как бы то ни было, сегодня, в четверг 20 января, мы с Машей, нашей горничной, привезли на салазках мешок, наполненный сорока Вашими тетрадями".

Из телевизионных событий: смотрел мельком, почитывая книжки, запомнился один эпизод, связанный с событиями в Израиле. Раньше израильтяне рисовали, чтобы насолить арабам, свинские рыла на своих домах. Но дело пошло дальше. Оставленные дома сжигают, разбивают, выкапывают даже деревья – палестинцам должно остаться всё, как и было, будто не прошло 20 с лишним лет, очень наполненного, в смысле прогресса, времени. Пусть снова возникнет пустыня! – хотят они. И после этого рассчитывают, чтобы их если не полюбили, то относились лояльно? Вспомнился эпизод, описанный в свое время А.Куприным. Он зашел в парикмахерскую и увидел, что молодой брадобрей мочится прямо на стену зала. На вопрос, что случилось, тот ответил: "Случилось-таки, да! Мы арендуем помещение в другом месте, получше этого…" Люди не умеют перешагивать через эгоизм своего чувства. Это мешает и каждому человеку в отдельности, и всему человечеству.

23 августа, вторник. Набирали прозу на заочное отделение. Сидел Руслан и все остальные, как обычно. Иногда было так скучно, что хотелось заснуть. При выборе базировались практически только на оценках преподавателей. Иногда было даже трудно задать какой-либо вопрос, потому что знания вчерашних школьников современной литературы были совершенно пустые. Такое ощущение, что все отрезано. И здесь не совсем школа виновата, не только то, что она насильно внедряла. Есть почти полное падение интереса к современной русской литературе. В общем, молодой человек значительно лучше знает литературу западную, чем русскую. Здесь возникают хотя бы какие-то имена, фамилии, названия романов. Что касается наших писателей, то дальше Довлатова, которого легко читать, и Пелевина, который, также читается легко, дело не идет. Возникает еще иногда Веллер. И всё. А мы потом раздражаемся и нервничаем: почему фэнтэзи, почему в романах нерусские имена, зачем какие-то маги. В отсутствии подлинной литературы плацдарм захватывают прописи телевизионных сериалов, бандиты, убийцы, адюльтеры или маги, рыцари, волшебники.

Вечером заходили Максим Замшев и Иван Голубничий. Принесли документы, из которых следует, что целый ряд зданий МСПС продан и сейчас оформляется для передачи новым владельцам. Пикантность ситуации заключается в том, что проданы они по решению исполкома МСПС. И вот меня просят дать, как в милиции, объяснение относительно того, что я об этом знаю. У меня об этом полная незнайка, так как ни одного исполкома с решением хозяйственных вопросов я не помню. Меня всегда эта чрезвычайность смущала, ведь, в отличие от наших институтских ученых советов, никогда там не ставились вопросы аренды, купли-продажи, а, насколько я понимаю, даже сдать помещения без решения коллективного органа нельзя. Вся эта ситуация повергла меня в шок: ведь если печати не поддельные, то Ларионов действительно человек бесчестный. Я сказал, что готов написать соответствующую бумагу, но при одном условии: мне нужен какой-либо запрос, а так как пока нет ни запроса от прокуратуры, ни запроса от милиции, то единственный человек, который может меня спрашивать – председатель исполкома, С.В. Михалков. При всей трагической некрасивости этой ситуации она решает для меня одно: мои моральные обязательства, связанные с прошлым, перед А.В. Ларионовым закончились.

Колокол N 6

24-25 августа, среда, четверг.Подбираю за два дня, потому что прошли они, как один, и разделить 1 их можно только по одному ощущению: вчера было чуть менее талантливо, сегодня урожай был получше. Среда и четверг – последние дни собеседований. Вчера шла поэзия, руководитель Галина Седых, сегодня поэзия у Сережи Арутюнова и маленькие семинары. Мне вообще показалось, что в этом году поэзия как-то пошла, после многих лет умирания, веселее. В каждом из этих семинаров оказалось по несколько очень интересных ребят. Возможно, время как-то сглаживает внутренние трудности у поэтов и сложный период в поэзии закончился. Я заметил еще, что институт снова начинают понемножечку оккупировать, вместо вчерашних девочек, ребята. Если говорить о национальном составе поступающих – довольно много татар. Вчера один из них, Богаутдинов, меня и всю комиссию просто поразил: прочитал дивное стихотворение о любви, о любви к пластмассовой кукле. Но сколько за этим! Конечно, есть некоторая перекличка и реминисценция с набоковской "Лолитой", но ясно, что рука, сделавшая сегодняшнее произведение, – рука мастера. Талантливых ребят часто приходится отбивать от способных, но уж очень "внятных" и хорошо успевающих по школьной программе девушек. Они тоже, конечно, есть. Так вот, вчерашнему парню я сразу же предложил идти на очное отделение. Но не тут-то было. Казанский папа согласился с гуманитарным стремлением сына: черт с тобой, если очень хочешь – учись, но только в двух вузах сразу, и папа решил, что на бюджетной основе сын будет учиться у себя на строителя и архитектора. У папы, кажется, своя фирма. И сегодня же запомнился еще один малый (даже несколько, всем им приходилось натягивать баллы по собеседованию), Вася Попов, из Иркутска. "Какие отношения у вас с армией?" – спрашиваем его. "Пока бегаю", – отвечает он. После долгих перезвонов со своими родителями решил оставаться в Москве. Я предоставил ему мое резервное место – 71-ое, которое ректор имеет право отдать кому-то вне контрольных цифр. У Васи есть еще одна проблема, я пока не пишу о ней, но решим ее в конце собеседований. И вот я немного ободрился и селекцию стал проводить более жестко, без жалостей и личных симпатий. У Апенченко и у Торопцева тоже пошли талантливые ребята.

Вышел номер нового журнала "Российский колокол", в котором у меня кусок из дневников. Максим Лаврентьев ходил в Московское отделение и принес целую пачку. Мельком посмотрел, я уменьшаю дистанцию – дневники за 2005 год. Дневники аннотированы на обложке в самом низу. Кажется, есть кое-что интересное и помимо, с этим я разберусь чуть позднее. Что касается страницы дневников, которые я еще раз прочел, то, надо сказать, опять ломаю голову, что же в них такое, почему они читаются с увлечением не только мною – это все же моя жизнь, – но и многими не связанными ни со мною, ни с литературой людьми. Что-то я в композиции и в самой компоновке материала нашел, что делает их и интересными, и литературой. Кстати, я заметил, что в какой-то мере стал родоначальником нового жанра, "сегодняшнего дневника" не только для себя, но и как явление современной журнальной литературы. Много повторов, найденный ход с активным цитированием из самых разных источников тем не менее выполняется только формально. Читал отрывки из литературного дневника, например, Переяслова: все хорошо, но пружина не работает, прицел надо, братцы, поднимать выше.

26 августа, пятница.Замечательно провел день, утром уехали с B.C. на дачу СП. в Ракитки. Накануне Анатолий вместе с ребятами с шести до часа ночи переделывали там оконные рамы. Сделали даже и люк на второй этаж. Конечно, все это кукольное сооружение, но постепенно, как и любое хозяйство, все обрастет мясом и бытом. Из Ракиток – а это рядом от Окружной, съездили в магазины "Икея" и "Ашан". Какая серьезная разница в ценах по сравнению с городом! Сколько же мы все, если налицо такая разница, иногда в 40-50 процентов, переплачиваем малому и большому бизнесу? Какая же наценка на рынках и в маленьких лавочках?

Обедали часа в четыре, нам с B.C. очень понравилось гаспаччо, которое готовит СП. После обеда я даже чуть-чуть поспал и написал страничку в роман. А что мне еще надо?

Уже дома разбирал книги и ставил на полки держатели, чтобы книги на неполных полках не заваливались.

Как бы мне избежать интриг за ректорство на новый срок? Если бы все решилось с кандидатской, а потом докторской диссертацией, здесь нечего об этом было бы и думать. Как начинать учебный год? Мою жизнь очень отравила анонимка: я все время должен теперь держать в уме мысль, что к этому "документу" причастен кто-то из близких мне людей. Теперь моя задача все свои переживания обменять на новый роман.

27 августа, суббота.Проснулся в шесть утра с чувством свободы, наверное, это связано с какими-то неясными и колеблемыми туда и обратно решениями. B.C. до половины девятого спала, я вымыл кухню, разобрал стол, почистил книжные полки, зафуговал овощное рагу и в девять, сев поесть, включил телевизор. "Евроньюс" с пометкой "без комментариев" показало такую картинку. Человек входит в пустой очень современный и светлый дом без обстановки, подходит к окну и разбивает его бейсбольной битой, потом то же делает с другим окном. Телевизор молчит, не комментирует, но мы уже начинаем анализировать: человек в кепуре, на голове у него маленькая шапочка, которую носят верующие евреи, – значит исход израильтян из сектора Газы. Потом показали, как к целому дому подходит бульдозер с механическим ковшом и начинает этим ковшом проламывать крышу. Потом показали покрытый крошеным бетоном пустырь. Я думаю, эти страшные кадры сделают для противопоставления еврейской нации всему цивилизованному миру больше, чем перечисление всех Шейлоков и выступления всех антисемитов, вместе взятых. Человек – не пишу "еврей" – только ты сам злейший враг себе.

В три часа дня приехали в Обнинск, где решили продолжить день рождения СП. Шашлык, вино "Изабелла", купленное еще в "Ашане", салат исключительно из собственных огурцов и помидоров. У меня была еще цель – ввинтить в люстру энергосберегающие лампочки, которые я купил в "Икее". Мысль у меня: на такие же лампочки заменить все и дома в Москве. Вот в этом мы тоже, наконец, европеизировались. По крайней мере, тенденция такая: Чубайс будет требовать все больше и больше, энергия начнет стоить все дороже. Получилось, кстати, замечательно. Каждая лампа стоит семьдесят рублей, цена киловатта – один рубль пятьдесят. При мощности 11 ватт лампа дает света, как лампа накаливания в 60 свечей.

Уже под самый вечер пошли купаться. Последнее время стояла жаркая, без дождей погода, все вокруг пожухло, на участке серо, выцвел и берег. Мне этот берег, тропинка, подъем к железнодорожной линии – все напоминает мои прогулки с собакой. Никого из навсегда ушедших людей я, пожалуй, не помню с такой невероятно осязаемой материальностью. Спал, как всегда после шашлыка и вина, плохо, несколько раз просыпался и начинал что-нибудь читать, а под утро вперился в уже знакомый мне сборник дебютов "Квадратура круга". Я уже прочел там раньше "Гепарда и львенка", теперь читаю Владимира Лорченкова "Хора на выбывание". Это на молдавском политическом материале острая сатирическая повесть о власти, о партиях, о национализме, о последней политической жизни. Написано все легко и свободно, а, главное, увлекательно. Надо признаться, что каким-то образом талантливая и сильная молодежь вызревает и помимо Литинститута. В обще-то мы, старшее поколение – Ким, Маканин, Курчаткин, отчасти я, – мним себя ведущими писателями, но подросло поколение, которое "поштучно" пишет, не только хорошо, но и, порою, лучше нас. Вопрос только в одном: хватит ли у них при сегодняшнем положении литературных дел времени, сил и упорства на судьбу?

28 августа, воскресенье. Пошел сразу же после сна погулять. Это тот маршрут, которым я когда-то пробегал, – от дома до шоссе верхом, в гору, потом спускался к реке, бежал под мостом, долго бежал полем, и возвращался домой, перебираясь через железную дорогу. Потом по этому пятикилометровому маршруту стал ходить с собакой. Вот уже, наверное, месяца четыре или пять я ни разу на этих тропинках не появлялся. Осень, довольно грустно; солнце светит, поле совсем заросло серой травой, не знаю, сеяли ли что-нибудь в этом году. Вспомнил, что год или два тому назад здесь работали корейцы, брали это поле в аренду, навезли машин, качали из реки воду. Замечательная была морковка, капуста. Какая-то очень точная была у них и интенсивная технология. Если не изменяет память, не повезло им со сдачей продукции, они сами объясняли это так: везде мафия, на базах выгоднее получить эту продукцию откуда-нибудь из-за рубежа. Все окружающие их ненавидели. Поле сегодня пустое. Вот и начинаешь думать о национальной политике, нужны или не нужны нам мигранты и почему нужно ненавидеть всех, кто работает. В восторг от всего этого не приходишь.

Когда вернулся в Москву, сначала смотрел передачу о Беслане. Сейчас об этом говорят много. Неловко писать, но скучно и неинтересно это, так как нет главного: как, каким образом мы это допустили, кто в этом виноват, почему так поздно отреагировали. Сначала всё пустили на самотек, потом превратили в героизм. Собственно говоря, это почти всё.

Был еще звонок Константина Яковлевича Ваншенкина. Он на прошлой неделе заходил ко мне, я подарил ему оба тома "Власти слова". Теперь он отзванивал. Не комплиментарно, это чувствуется, а по сути говорил о тексте, рассказал обо мне, рассказал то, что я сам хорошо знаю и всегда ждал: когда же кто-нибудь это заметит. Говорил о моей терпимости, о чувстве искусства, о стремлении читать, даже об эрудиции. Было очень приятно. Хотя комплименты – вещь для слушающего их достаточно тяжелая. Говорили еще о критике, о Трифонове, которому исполняется 80 лет. У К.Я. удивительная память, которой можно позавидовать, он рассказал мне, что говорила обо мне Марина Левитанская, когда я пришел в литдрамвещание.

Сварил две литровые банки сливового варенья –это наш урожай. В этом году, кажется, ничего из ягод не покупали.

29 августа, понедельник.Встал в половине шестого. Минут тридцать занимался языком, потом продолжил чтение "Хора на выбывание". Это, конечно, очень раскованный и очень острый материал, но мне и всем, кто занимается литературой, надо иметь в виду, что иногда слишком свободное пользование формой (а современный язык и большое количество нажитых литературных ассоциаций это позволяет) приводит к ее разрушению. Литература перестает быть литературой, дом рассыпается на сарайчики и маленькие квартирки. Это тоже может быть опасным.

На работе, как всегда – приказы, студенты. Перечитал статью о Татьяне Александровне Бек, снял с компьютера Дневники с 1 июня до сегодняшнего дня. Всё как обычно, всё как всегда.

БАСКЕТБОЛИСТКА!

Дистанция еще очень мала. Писать о Тане Бек трудно. Она еще в наших литинститутских коридорах, её голос, облик, её высказывания еще очень свежи. Еще не перейдена граница меж тем, что было, и тем, что "о мертвых или хорошо или ничего".

Ценил ли я Татьяну Бек как поэта? Я понимал её, признавал, любил; как человек пишущий, отчетливо представлял трудности воплощения мысли в слово. Но литература приучила меня к уважению любого движения мысли, а в русской поэзии есть такие глыбы с маститыми вершинами, и масштаб этих вершин так значителен!.. Её стихи были хороши, когда, перебивая друг друга, мы читали: я чужое, она – свое, когда она с эстрады читала свои коронки. А познакомились мы с ней в самом начале перестройки, я – тогда автор нашумевшего романа "Имитатор", она – молодая поэтесса, дочь известного писателя. Роман "Волоколамское шоссе" Александра Бека, ее отца, был замечательным романом, но набирало раскрутку "Новое назначение". Отчетливо помню знаменитую сцену из этого романа – известные советские управляющие вышли после окончания какого-то важного совещания, чуть ли не в Кремле, подошли к метро – и обнаружили, что ехать им не на что, денег никто при себе не носил.

Мы с Татьяной Бек познакомились в какой-то писательской поездке между Оренбургом и Ладожским озером. Подумать только, эта молодая женщина – дочь своего великого отца! Разговорились. Вечером в приволжской гостинице какого-то маленького городка пили чай. Тогда в первый раз и возникло обменивание, жонглирование общими понятиями, когда форму не надо было договаривать, когда имена одних ознаменовывались определенным периодом, а восклицания отражали длинные отношения. Переполненные залы, надежда на новую жизнь, – вот тогда я узнал, что Татьяна еще в университете увлекалась игрой в баскетбол (а университет был тот же, что окончил и я, только разные факультеты: Татьяна – журналистский, я – филологический). Про себя я называл ее "баскетболистка". Выходила прекрасная, полная сил, с пленительным голосом сильной забойщицы, девушка из интеллигентной семьи, читала свои стихи… Эти прекрасные незабываемые дни, может быть, провисли бы в памяти, но уже в 1992 году мы встретились с Татьяной в Литературном институте.

Единение счастливых тех дней не забывается, хотя мы иногда (даже не иногда, а чаще всего) были по разные стороны идеологических баррикад того времени, но каждый из своего "далека" мог подать друг другу сигнал. При всем том люди одного искусства и одного понимания его силы всегда согласны с тем, где это искусство есть, а где его нет: в приёмной ли комиссии института, в оценке ли дипломных работ студентов мы всегда выстраивались в одну шеренгу, каждый из нас поддерживал друг друга – и не потому, что связаны чем-то, что больше искусства, а потому, что связаны самим искусством и честностью в нем.

У Татьяны были замечательные ученики, она вела семинар вместе с Чуприниным, мы все знаем его, важного, торжественного, неглупого человека, с интересными замечаниями. Искусство всегда передается только из полы в полу, от учителя к ученику – Татьяна же передавала своим ученикам нечто другое, что иногда важнее точности просодии и энциклопедического охвата поэтического строя. Вот это другое меня в ее учениках и привлекало. И недаром сегодня, этой осенью, ее ученик Сережа Арутюнов, в качестве преподавателя института, набирает семинар. Я считаю, что после ее трагической нелепой смерти мой долг – позвать в институт ее учеников, ведь так важно для художника иметь их, преданных соратников, важнее даже, чем иметь собственных детей.

Сильным ли человеком была Татьяна. Боюсь, что "баскетболистка" имела ранимую, более чем мы предполагали, душу. Уж кто-кто, а она была хорошей жертвой запугивания или травли. Хорошо помню такой эпизод. Когда под нажимом моих "левых" товарищей я баллотировался в Московскую городскую думу, делалось всё, чтобы мне не поменять свою судьбу, не попасть туда. Но тем не менее без денег, без связей, вторгшись в эту кампанию за 15 дней до выборов, я взял второе место, хотя претендовало на него 25 человек. Для этих выборов был сделан плакат с хорошим и точным слоганом: "Думай, а то опять проиграешь". И мой портрет, и подписи моих друзей и старших товарищей, которые за меня как бы ручались: Вячеслав Тихонов, Татьяна Доронина, Виталий Вульф, Олег Табаков, Валентин Распутин, Сергей Михалков, Владимир Орлов, Виктор Розов. Татьяна тоже стояла в этом списке. Но кто-то что-то ей сказал. Кто осмыслил наше противостояние по разным лагерям? Когда плакат был уже готов, она стала звонить и передавать разным людям свою просьбу снять с плаката её имя. Сняли. "Мне с этими людьми жить!" И мне очень жаль, что на этом плакате, который висит у нас в деканате, нет ее имени.

Думаю, что она втайне долго мучилась, когда подписала одно письмо, не делавшее чести русской интеллигенции. Но что поделать? Слишком большие люди подписали этот документ. Это случилось как раз сразу после путча, письмо вошло в историю как знаменитое письмо 42-х. Писатели требовали в нем от правительства решительных действий. Среди сорока двух подписавших было пять преподавателей нашего института. Двоих – Юрия Левитанского и Татьяны Бек – уже нет. Другим я желаю долгих лет жизни.

Недаром говорят, пока живы люди – жива и память об ушедших. Там, за небосводом (я точно это знаю), меня ждет моя мать, рядом с ней моя собака, там же несколько замечательных друзей, моих родственни­ков. И абсолютно уверен, что там мы снова сядем с Татьяной за один стол и перебросимся несколькими фразами о том, как оставшиеся на земле справляются без нас… И мы будем знать, что наши тени бродят по излюбленным местам и по коридорам Литературного института.

30 августа, вторник.Приехали ребята из Нальчика, которых нам навязало министерство сверх контрольных цифр. Говорили, что об этой "нагрузке" кабардино-балкарское начальство договорилось непосредственно с Путиным. Мы ожидали, как обычно, великовозрастных бойцов, которые будут здесь заниматься своими делами, торговать, ухаживать за девочками, а заодно немножко учиться. Но оказалось, что приехали два прелестных, лет по шестнадцать, робких и тихих паренька, а привезла их мать одного из них. Мать сейчас домохозяйка, а раньше работала продавщицей в магазине. По-русски они говорят сносно, экзамены сдавали у себя в госуниверситете в Нальчике, аттестаты средние, даже собеседование проходили там. Мальчиков обезопасили. К их делам были приложены протоколы о прохождении этого собеседования с очень наивными вопросами. Я в приемной комиссии просмотрел их дела. Вытянув шеи, ребята внимательно наблюдали за тем, как я листаю их бумаги, и пытались угадать мое от их троек и четверок в аттестатах впечатление. Когда я блицем задал им по несколько вопросов, то оказалось, что в пределах специфики их образования, а один заканчивал школу в селе, они многое знают. Один, кажется Магомед, так тот шпарит наизусть всего "Евгения Онегина". Я дал им тут же задание: мой первый день в Москве. Их отвели писать в отдельную аудиторию, про себя я решил в тексты, чтобы не портить впечатление, не заглядывать. Тут же позвонил в общежитие СИ. Лыгареву и попросил ребят устроить как следует и подальше от наших заочников, от веселой жизни и пьянки.

Днем виделся с В.А. Луковым, и потом Саша Волоховский меня снимал для книги. Саша приехал на желтом низком форде.

К четырем поехал на проспект Мира в фонд С.А. Филатова на совещание по Липкам. Ситуация с молодежью сильно поменялась и отмахиваться от нее дальше было нельзя. Главное, чтобы что-то в литературе появлялось. На столе лежали списки участников творческих семинаров с кучей молодых писателей, расписание мероприятий. В фонде довольно хорошо разработанная система привлечения молодежи. Списки предстояло утвердить. Были Кирилл Ковальджи, Чупринин, Шайтанов, Галя Седых, Роман Сенчин, Марина Вишнивецкая и другие.

Филатов очень хорошо объяснил все про деньги. Министерство культуры в этом году дало вместо 800 тысяч рублей только 400, кто-то не дал вовсе, хотя обещал. Только за пансионат надо было заплатить 1 миллион 300 тысяч. На этот раз была отдельная графа: Литинститут. Все, кто из учившихся в Лите когда-нибудь был участником форума, в новый список, конечно, не попали, их много. Но, например, в нем оказалась Лена Нестерина, моя ученица, которая уже лет пять или шесть, как окончила институт. В обсуждении я говорил о том, что театр Розовского приглашается уже в пятый раз. У Филатова был ответ: Табаков обещал и не приехал и не приехал Фоменко, а Розовский мобильнее. Я предложил театр-док, мне кажется, это ребятам было бы интересней, драматургия рождается из фактов жизни. Мне также показалось, что по пять раз подряд отдельных ребят приглашать не следует, и возраст бы понизить не до 35-ти, а до 30, это уже не детский сад.

Весь день по радио и вечером по телевидению много говорили об облегченном порядке оформления права собственности на садовые участки. Все это одновременно с рассказом по тем же каналам о том, сколько и какой земли и за какую смехотворную цену купил бывший премьер Михаил Михайлович Касьянов. Одновременно говорили еще и о том, что бывшего министра Адамова требует к выдаче не только Америка, где ему грозит до 50 лет, но и наша страна. У наших ему бы дали только 10. Америка требует бывшего министра, обвиняя его в присвоении 9 миллионов долларов, мы, по дружбе, обвиняем в "превышении полномочий". Вся надежда только на американское правосудие. А не пора ли вводить у нас в стране суд Линча! А как иначе?!

31 августа, среда.Приехал рано утром, потому что надо было подписать приказ по заочникам, который я не подписал вчера вечером, подписать студенческие билеты. Когда вернулся вчера от Филатова, то взял приказ и обнаружил, что в нем стоит Вася Попов, стихи которого нам всем так понравились на собеседовании. Он должен был оказаться в другом приказе. Там же, на собеседовании, я сказал, что мы готовы взять его на дневное отделение вне контрольных цифр. На фоне тех нескольких ребят и девушек, которые прошли в институт, не имея, как мне кажется, настоящего таланта, я во что бы то ни стало не захотел отпускать этого паренька в армию. Я решил проверить, в чем здесь дело. Мы договаривались, что сразу же проведем его приказом на очное отделение. Правда, показалось, что у моих женщин в приемной комиссии были какие-то особые соображения.

Долго ждал, пока появится кто-нибудь из приемки, собирал разные точки зрения: имеет, как было раньше, право ректор взять одного человека, помимо контрольных цифр, или нет? Все оставил по-старому, но своего добьюсь, если потребуется, заплачу за первый семестр этого парня из своего кармана.

Утром же написал небольшое письмо СВ. Михалкову.

Председателю исполкома Международного сообщества писательских союзов

Михалкову С. В.

Глубокоуважаемый Сергей Владимирович!

Я получил пакет с копией документов, свидетельствующих о продаже части Дома писателей на Поварской. Естественно, ни о чем подобном никто раньше не мог и подумать. Дай Бог, всё теперь удастся миновать и вернуть собственность обратно. Хотелось бы также надеяться, что среди нового состава исполкома не окажется новый поклонник обжигающей страсти к деньгам. Но, как всегда и бывает, у любого события есть его диалектическое продолжение: у многих пропали остаточные иллюзии, у меня лично исчезли последние моральные обязательства перед человеком, с которым была связана моя юность.

Пользуясь этим не самым веселым поводом, я тем не менее хочу выразить Вам, Сергей Владимирович, благодарность за неизменное внимание и доброту, которую Вы ко мне проявляли.

Сегодня же вышла моя статья в "Литературной газете", которую я еще раньше переписал к себе в дневник 11 августа. Все слово в слово, кроме небольшого постскриптума, который я приписал к статье чуть ли не в гранках.

P.S.Колеблюсь. Надо бы на инвективу ответить в том же органе, где статья и была напечатана. Но смущают два обстоятельства. Первое: к ректору и Литинституту "Литературная Россия" относится амбивалентно: ругают и нападают публично, а извиняются один на один. И второе: в моём ответе есть некоторые моменты, которые я хотел бы довести до общественности не через малотиражную газету.

Долго говорили с проректорами СП. и М.Ю. о расписании и экзаменах, о разных новых формах. При всех очень интересных и нужных новациях экзамен, по-моему, должен оставаться площадкой, на которой студент мог бы поговорить со своим профессором. Разве часто в повседневной жизни ему это удается?