Вторник

За весь вчерашний день у меня не нашлось и минутки времени, чтобы взять в руки перо. А сейчас – ночь. Вокруг царит полная тишина. Розовый свет лампы падает на бумагу, будуар, с мягкой его драпировкой, кажется какой-то тихой, безопасной гаванью, где мне ничего не угрожает. Часы тихим цоканьем отмеряют секунды. Наконец-то я могу сосредоточиться. Заглянуть в события прошедшего времени – и в собственную душу.

Я ее наконец увидела!

Да. Потому что теперь нет ни малейшего сомнения, что это она. Зовется она Элизабет Норманн. По паспорту – бельгийская подданная, двадцати шести лет. Но выглядит, как минимум, на двадцать восемь, и я бы голову дала на отсечение, что ей все тридцать. Ей трудно отказать в красоте. Что до возраста, то дядя Альбин не ошибся. Зато его предположения о ее внешности оказались дискредитированными. Она не блондинка, но рыжеватая шатенка. Глаза у нее не голубые, а зеленые. Она не моего роста – куда худее и ниже. Вот вам и доказательство постоянства мужского вкуса. Бог весть, какими еще женщинами мог увлекаться Яцек. Теперь я уже ни во что не верю. Могли быть там брюнетки и рыжие, даже китаянки или негритянки. От мужчины всего можно ожидать.

В первый миг, когда я ее увидела, мне показалось, что это та, которую я встретила на лестнице Роберта во время первого визита к нему. Но это лишь иллюзия. Во-первых, та была полностью рыжей, во-вторых – чуть выше, а в-третьих, сам Роберт, когда я его спросила, знает ли он мисс Элизабет Норманн, сказал: никогда о такой даже не слышал. Был он искренне удивлен, откуда я вытащила эту фамилию. Я достаточно доверяю Роберту и с облегчением рассказала бы ему обо всем. Уверена, такой ловкий человек, как он, нашел бы выход из ситуации. Сумел бы что-то посоветовать, каким-то образом помочь мне. Увы, я твердо обещала дяде не говорить никому ни слова. Впрочем, если дядюшка считает, что надлежит молчать, – он, наверное, прав. Нужно довериться его опыту.

А его опыту я поражаюсь. Благодаря ему мы открыли то, что открыть сумели. Но расскажу все по порядку.

Итак, в воскресенье вечером, прогуливаясь с Тото и его кузеном Лобоневским по холлу «Бристоля», я увидела дядю, погруженного в чтение газеты. Был он в смокинге. Кстати, он единственный человек, который в смокинге не напоминает кельнера.

Во время ужина меня позвали к телефону. Естественно, это был не телефонный звонок, а дядя. Не теряя времени даром, он показал мне фрагмент почтовой бумаги.

– Не узнаешь ли этот почерк?

Узнала я его тотчас. Ее почерк. Я узнала бы его и в аду. Оказалось, дядя дал немалые чаевые горничной, что прибирается в номере г-жи Норманн, чтобы та принесла хотя бы клочок бумаги с почерком англичанки. На том клочке виднелись слова:

«…nd I now in Wars…».

Скорее всего, это был обрывок фразы: «Я теперь в Варшаве». Кстати сказать, даже бумага была той же.

– А теперь, – сказал дядя, – не хочешь ли увидеть ее?

– А где она? – обеспокоилась я.

– Сидит в зале. Маленький столик за второй колонной. Одна, одета в темно-зеленое платье и в пелерину из серебристых лисов.

– Красивая? – спросила я.

Дядя, блеснув моноклем, промолвил:

– Первоклассная.

Мне сделалось досадно, и я подумала, что дядя преувеличивает. Но он добавил:

– Малышка, спокойно, не нужно таких гримас. Вообще, постарайся не обращать на нее внимания. Ты можешь все испортить. Важно, чтобы она не заметила, как ты наблюдаешь за ней. Подумай: ей достаточно будет спросить кельнера о твоей фамилии. Здесь тебя знают слишком хорошо.

Я твердо обещала дяде контролировать себя. И за весь ужин самое большее три или четыре раза взглянула в ее сторону. Не могла делать этого чаще, поскольку сидела к ней почти спиной. Зато Лобоневский, похоже, заинтересовался ею. Впрочем, ненадолго, поскольку она, едва съев ужин, ушла. И что же я могу сказать о ней? Она хорошо сложена и стройна. Ходит красиво. Одета первоклассно, хотя модель ее платья скорее сделана в Вене, а не в Париже.

Тото весь ужин изводил меня расспросами, что со мной и не приболела ли я. Ах, эти мужчины. Им и в голову не придет, что в душе женщины могут бурлить целые миры переживаний. Если бы они читывали Налковскую[28], то знали бы, что в нас происходит. Я не говорю, например, о Тото, который из печатного слова ничего, кроме «Всадника и Заводчика»[29], в руки не берет. Но то, что Яцек над «Богумилом и Барбарой»[30] начинает зевать, – полный скандал. Говорят, женщина – это загадка. Не могут нас понять, а едва появляется у них возможность узнать нас через женскую литературу, предпочтут сыграть в бридж. Интересно, что об этом думает Роберт. Надо бы с ним когда-нибудь поговорить на сей счет.

Я даже позвонила ему, вернувшись домой, но никто мне не ответил. Правда, было уже два часа. Он мог спать и отключить телефон. Это даже хорошо, что он так делает. Эти женщины его наверняка измучивают, телефонируя бог весть в котором часу.

Поскольку с утра тетушка Магдалена впала в раж уборки, мне пришлось назначить встречу с дядей в кондитерской на углу. Я могу там видеться с ним совершенно безопасно, ведь никто из общества в такие кондитерские не заглядывает. Дядя был доволен собой. Оказалось, ночью ему шла карта, а кроме того, он собрал больше информации о той женщине.

Он собственными глазами видел ее паспорт. Узнал, что она выходит из отеля очень редко, не отсылает – по крайней мере через обслугу – никаких писем и что прибыла она из Вены. (Это я и сама видела по ее платью. Мой взгляд меня никогда не подводит.)

– И что мы станем делать дальше? – спросила я дядю.

– Это будет непросто, – начал он, – между тем пока что следует пойти в двух направлениях. Прежде всего надо обратиться к какому-нибудь бельгийскому детективному агентству, чтобы получить подробную информацию о ней. Сейчас, малышка, объясню, почему это важно. Итак, мисс Элизабет Норманн мне не кажется персоной обычной, такой, каких десять на дюжину.

– Почему? – спросила я. – Оттого, что у нее крашеные рыжие волосы?

Он улыбнулся и покачал головой:

– Нет, дорогая. Не потому. Подумай: станет ли нормальная девушка вскоре после свадьбы без объяснений оставлять своего мужа? Станет ли нормальная девушка много лет не подавать о себе и знака, чтобы после вернуться, найти своего мужа, когда он уже снова заключил новые семейные узы, и требовать от него, дабы он отстроил первое свое брачное гнездышко? Нет, дорогая. Так обычные дамы себя не ведут. А чем отличаются обычные от необычных? Именно тем, что у необычных и жизнь нетривиальна.

– Ага, – догадалась я. – Вы полагаете, дядя, что через детективов мы узнаем об этой женщине что-то компрометирующее.

– Верно, – кивнул он. – А если и не компрометирующее, то, по крайней мере, такое, что позволит нам нажать на нее с той стороны. Мы должны понимать, что не знаем, в какой стадии переговоров с ней Яцек и как он относится к ней. Но насколько я могу судить о нем, то скорее предположу, что он не предпринял в этом направлении ничего позитивного. Наверняка ограничился уговорами, которые на нее повлияли бы мало.

– Вот и мне так кажется.

– Именно. В этих обстоятельствах, естественно, его позиция почти безнадежна. Зато если ты сумеешь дать ему в руки какое-то средство защиты – как знать, не обретет ли все дело совершенно иную линию. Это раз. Второе направление наших действий не менее сложное. Поскольку я постараюсь лично с этой дамой познакомиться.

– Дядя, вы?

– Да, я.

– Но для чего же? Чтобы поговорить с ней?

– Отнюдь нет. Чтобы узнать ее. У любого человека есть какие-то слабые стороны. А особенно у женщины. Каждый может о чем-то проговориться, особенно женщина. Каждый меняет свое настроение, особенно женщина. Обнаружить все это и будет моим заданием. Поскольку же мисс Норманн не производит впечатления ни гадкой, ни отталкивающей особы, я допускаю, что, предпринимая действия в этом направлении, не рискую попасть в неприятную ситуацию.

– Ну ладно. Но каким же образом вы познакомитесь?

– Сразу скажу тебе, что это будет непросто. Из собранных пока что сведений следует: эта дама не встречается ни с кем и почти никому не телефонирует. Естественно, такова информация от обслуги отеля. Само собой, и вне отеля у нее могут оказаться знакомые, с которыми она встречается. Чтобы сблизиться с ней, мне придется прибегнуть к какому-то трюку, к какому-нибудь фокусу.

– И у вас, дядя, уже есть идеи?

– Даже слишком много, и пока я не выберу нужную, ничего не стану предпринимать, так как опасаюсь испортить все дело.

Потом дядя достал из кармана листок, на котором было записано несколько адресов детективных агентств в Брюсселе. После короткого совещания мы выбрали одно из них, вызывавшее наибольшее доверие. Дядя должен был сам заняться перепиской.

Прощаясь, я не преминула предупредить его:

– Только помните, что эта женщина наверняка знает мою девичью фамилию. В любом случае ей нетрудно будет узнать об этом. Потому вы, дядя, не можешь представляться как Нементовский, иначе она начнет подозревать что-то.

Он успокоил меня с иронической улыбкой:

– Не бойся. Если бы я всем женщинам представлялся своей фамилией, мне давно пришлось бы создавать гарем.

«Как жаль, – подумалось мне, – что я его не знала, когда он был молодым». Вот уже восемь лет дядя является для меня воплощением сердцееда. Все мои приятельницы, которые были с ним знакомы, придерживались того же мнения. Писали ему письма, пытались раздобыть его фотоснимки и простаивали перед его виллой. Увы, для бедняжки Лильки это закончилось плохо. Интересно, знает ли о том ее муж. Я слышала, они очень любят друг друга. Мне стоит ей написать.

Вернувшись домой, я застала бомбу. Едва отворила входную дверь, как в прихожую вбежала тетушка Магдалена и, сжигая меня взглядом, сказала шепотом:

– Хорошо, что ты пришла. Тут тебя кое-кто дожидается.

В первый момент я испугалась. Хотя Роберт такой сдержанный и рассудительный, но ведь могло же ему стукнуть в голову прийти сюда. Правда, я не называла ему своей фамилии, но он ведь знает мой номер телефона. Через справочное бюро легко выяснить, кому именно принадлежит этот номер. Я просила, чтобы он этого не делал, и он обещал, а в обещания его я верю. Но ведь понимаю и то, что есть такие моменты, когда мужчина не может контролировать свои порывы. (И это даже хорошо.) Я невольно покраснела, но следующие слова тетушки разогнали мои опасения. Смерив меня уничижительным взглядом, она добавила:

– Снова пришел посредник по поводу участка.

Я удивилась. Это никак не мог быть дядя. Я ведь оставила его в кондитерской.

– Он странно изменился, – прошипела тетя. – Теперь он вовсе не напоминает себя предыдущего. А может, это какой-то мошенник-престидижитатор[31], который меняется при каждом визите?

Сказав это, она засопела и пошла в столовую, слегка стукнув дверью.

Я же направилась в салон. Около зеркала, на ручке кресла сидел маленький толстый господинчик, с красными щечками и носом картошкой. Когда он вскочил, это вовсе не добавило ему роста. Я едва не рассмеялась при мысли, что дядя Альбин мог бы под него замаскироваться. Маленький овальный человечек, идеально лысый – у него были бы неплохие шансы выступать в паноптикуме, представляясь человеком-яйцом.

Он долго и путано объяснял мне что-то насчет участка в Жолибоже, рыночных цен и кандидатов на покупку. Говорил быстро и с той невыносимой предупредительностью, которая выдает людей, дурно воспитанных. Полагаю, это для них оружие против того, чтобы их выставляли за дверь. Человеку, которому выпадает общаться с подобным типом, приходится, несмотря на свое отвращение, придерживаться вежливости.

Впрочем, я не слушала его речь. Ломала себе голову, как бы выкрутиться перед тетей. Наконец сумела вставить пару слов в тираду посредника и объяснить, что я совершенно ничего не знаю о площадке и это полностью дело моего мужа.

Когда он удалился, то, как по мановению волшебной палочки, появилась тетушка, торжествуя и упрекая одним только выражением лица.

– Вот уж не представляла себе, – начала она, – что может склонить такого посредника к столь ярким метаморфозам. Один раз он солидный, интересный джентльмен, второй – персона совершенно неинтересная. Один раз безошибочно застает тебя дома, в другой же – интуиция его подводит и он появляется, когда тебя нет.

– Тетя, это был просто другой посредник. Если вы полагаете, что в Варшаве есть лишь один торговый посредник по недвижимости, то очень ошибаетесь.

Она решительно тряхнула головой. Я даже испугалась, как бы не вылетели у нее из волос все шпильки.

– Дорогая, – сказала тетушка. – Это было бы объяснимо, если бы я не знала точно, что Яцек доверил все дело одному-единственному посреднику. Не трем или пятерым, но одному, тому, что только что отсюда вышел.

Я была готова к такому аргументу.

– Я об этом знаю. Но мне известно также, что посредники обращаются за помощью к своим коллегам, если речь о быстрых поисках покупателя. Предыдущий мне, собственно, говорил, что одному из его приятелей доверена продажа нашего участка и что он нашел покупателя. Впрочем, если вас интересуют люди этой профессии, нужно было сказать о том мне. Как раз приближаются праздники, и я с удовольствием устрою специально для вас Бал Посредников. Надеюсь, вы там не заскучаете.

Она вышла оскорбленная и до вечера не проронила ни слова. Может, я наконец выбила у нее из головы эти бессмысленные подозрения.

Нынче я сумела заглянуть к Роберту лишь на минутку. Во-первых, он очень занят в связи с каким-то балансом или чем-то таким, а во-вторых, я должна была забежать к родным. Отец завтра уезжает на охоту.

Роберт очарователен. И так деликатен. Я совершенно вскользь упомянула, что мне не по нраву его горничная, и он сразу согласился ее сменить. Я, конечно, запротестовала. Да и что мне за дело! Хватит и того, что я удостоверилась, как мало значения он придает ее присутствию в своем доме. Впрочем, понятно, что человек определенных эстетических требований предпочитает иметь служанку, которая не отвращает своим видом. Яцек, например, тоже об этом заботится. И Юзефа, хотя тот довольно неловок, держит из-за его представительного вида.

У родителей я застала генерала Длугоша, приятеля отца по школьным годам. Это самый милый из его знакомых. Баловал нас с детства. Особенно нравится ему Данка. И для меня это еще одно доказательство, что по природе своей я совершенно не ревнива. Иначе не любила бы его как раз за то, что он так явно предпочитает мне мою сестру.

Мама встретила меня целой кучей историй и историек, до которых мне не было дела. Я узнала, о чем говорили на дневном чае у канонички Валевской, о чем – у семейства Зджеховских, а еще то, что доктора́ диагностировали у дяди Казика рак печени. Казалось, мама всерьез переживает из-за этого, хотя дядя Казик постоянно живет в Шотландии и она не видела его добрых четырнадцать лет.

Сказать честно, меня удивляет эта чрезмерная увлеченность стариков родственными делами, то, что дядя Альбин с отвращением называет familienbad. Как отец, так и мама пишут массу писем дальним родственникам, наказывают мне называть дядями господ, которых я никогда в жизни не видела, целовать ручку какой-то там тетки, десятой воды на киселе, заниматься замужествами и крестинами в паре сотен рассыпанных по всей Польше и Европе домов. Отец зовет это родственными узами, дядя – веригами, а мама может не сбившись произнести:

– Это ведь нисколько не чужой человек, но дядье-тетковый брат моей родной двоюродной сестры.

И по причине этой титулатуры мне с каким-то юношей приходилось быть «на ты», к тому же выслушивать, какие там премии он получил за своих телят, выращенных где-то на Подоле.

Отец коротко расспросил, как я себя чувствую, легонько прошелся по отъезду Яцека без прощального визита и сразу забрал с собой генерала, чтобы два следующих часа показывать ему две новые картины, которые только приобрел. Ах, эти картины! Весь огромный дом от пола до потолка завешан картинами. Отец считается меценатом, и я нисколько тому не противлюсь. Сама люблю красивые пейзажики или головки. Но нельзя жить в картинной галерее.

Помню, какой был скандал, когда мы с Яцеком обставляли себе дом. Отец тогда великодушно пожертвовал несколько, по его мнению, прекрасных полотен. Как уверяла мама, едва ли не трагедию пережил, отрывая их от себя для любимой дочки и зятя. До такой степени был к ним привязан и так их ценил, что несколько недель затягивал с решением. И каково же было возмущение отца, когда он увидел, что мы повесили их в будущей детской и в комнате тетки Магдалены. Не хотел слушать никаких объяснений, что мы сделали это лишь на время. Не мог понять, что в нашем современном доме они просто не подошли бы ни к салону, ни к спальне, ни к кабинету. Почти полгода он был на нас обижен, и я знаю, что произнес лишь одно слово осуждения: «Варварство!»

Вообще главное, в чем он упрекнул Яцека, это недооценивание тем литературы, музыки и скульптуры. Отец не принимает во внимание, что у Яцека множество других интересов.

Яцек прекрасно знает историю, занимается спортом, смело может сойти за одного из лучших джентльменов-автомобилистов Европы, а кроме того, мало кто так разбирается в международной политике, как он. Впрочем, он не настолько уж равнодушен к искусству. Нельзя же так преувеличивать. А если речь об отце, то я всегда удивлялась, когда он находит время заниматься всем этим. Ведь он постоянно принимал весьма деятельное участие в общественной жизни, его профессиональные дела и огромная практика ежедневно отбирали у него массу времени. При том он не пропускал ни одной хорошей театральной премьеры, на некоторые концерты специально ездил за границу, наизусть знал километры польских и иностранных стихов. Эти старшие – странные люди.

Между тем дом родителей незаменим как минимум по одной причине. Я говорю о спокойствии, которое царит в нем. Причина тому не только размеренный образ жизни отца и мамы, Данки и даже слуг, но что-то неопределенное, что окружает меня, сколько бы раз я туда ни приходила, атмосфера безопасности, осознания, что здесь не может случиться ничего неожиданного, выводящего тебя из равновесия.

Я вовсе не утверждаю, будто всегда могу предсказать, что скажут обитатели этого дома и их гости. Но я со всей уверенностью могу заявить: они никогда не скажут ничего, вызывающего резкое неприятие, или что-то раздражающее. Если и есть у меня толика такта (Тото уверяет, будто я самая тактичная женщина в мире), то полагаю, мне следует быть благодарной той душевной температуре, что всегда царила в доме родителей.

Дядя считает, мама глупа. Вероятно, она и не отличается изрядным интеллектом. Но в обычной жизни можно не опасаться каких-то особенных ошибок с ее стороны. Впрочем, Господи, если уж такой умный человек, как отец, мог выдержать с ней столько лет и продолжает ее любить или уж, по крайней мере, все еще уважает ее и привязан к ней, то я не могу согласиться с дядей. В ином случае мне придется принять мысль, что среди женских преимуществ ум не играет серьезной роли.

Я пыталась поговорить о маме с Данкой, но эта догматичка всегда уклонялась от дискуссий. Она, несомненно, куда умнее мамы. Я бы поклялась, что она должна замечать – как бы выразиться – ограниченность мамы во многих делах. Однако решительно делает вид, будто ничего такого не усматривает. Совершенно всерьез обращается к ней за советами в различнейших вопросах. И делает это даже с удовольствием. Я не единожды присутствовала на такого рода церемониях, и мне хотелось смеяться при виде того, как Данка подсовывает маме необходимые ей решения, а после абсолютно серьезно благодарит за совет, который она, по сути, не получила.

Если же говорить обо мне, то с молодого возраста я не видела (похоже, бессознательно) в маме никакого авторитета. Естественно, я ее люблю и любила всегда. Но в какой бы то ни было критический момент инстинкт направлял меня в кабинет отца или же – в делах менее важных – к бонне либо учительнице. Я была при этом достаточно ловка, чтобы не скрывать от матери своих переживаний, но говорила с ней о таковых лишь как о забавных вещах, мало к нам относящихся и не требующих ни советов, ни помощи. Благодаря этому между мной и мамой образовалась обычная приязнь, в которой ни одна из сторон не имела преимуществ по крайней мере до той поры, пока я не стала думать самостоятельно и не научилась смотреть на мир довольно критично, уже не через окна родительского дома, но собственными глазами. Со времени моего замужества эта связь значительно ослабилась по той простой причине, что у меня был уже Яцек, к интеллекту которого я никогда не утрачивала доверия и который до сих пор живо интересуется всеми моими делами.

Отец собирался в Холдов, пострелять кабанов. Готовилась большая охота, на четырнадцать стрелков, и мама решила ехать тоже, поскольку кое-кто из общества должен был прибыть с женами. Она пыталась еще уговорить и меня, чтобы я поехала в Холдов вместо нее, но разве могла я покинуть Варшаву хоть на несколько часов, когда в любой момент, не исключено, появятся новые обстоятельства по делу Яцека!

Домой я вернулась довольно рано. Оказалось, дядя не звонил, зато пять раз звонила Гальшка. Ну и пусть. Мне нечего ей сказать, и я не думала, будто она в состоянии сообщить мне что-нибудь важное. Она лживая и злая женщина. И хорошо, что судьба ее за это наказала. Пусть держится за своего идиотского Павела, которому наверняка уже до смерти надоела.

Заканчиваю писать, но точно долго еще не усну.

Загрузка...