Среда

И снова мне не повезло. Оказывается, осторожности много не бывает. Тетушка Магдалена, которая никогда не покидает дом до полудня, на сей раз ощутила желание полакомиться и вышла в кондитерскую за пирожными. Естественно, я сидела там с дядей Альбином. Я думала, что бабищу хватит удар.

И собственно, даже не могу сказать, зачем мне нужно было видеться с дядей, если уже по телефону он сообщил, что ничего нового не нашел. Не повезло. Просто не повезло. Теперь-то уж тетушка Магдалена не даст замылить себе глаза рассказами о посреднике. Правда, она притворилась, будто нас не видит, но я-то заметила, как она разволновалась. Купила шесть пирожных. Три бисквитных и три с кремом. Это отвратительно – с утра наедаться сладким, особенно когда она прекрасно знает: ей грозит диабет.

За весь день тетушка не сказала мне ни слова, кроме всякой домашней ерунды. Она своего Яцека считает полубогом, и если что-то радует меня при мысли о грозящем скандале, то лишь перспектива обвала святынь, которые она возводит любимому племяннику. Как бы ей не отравиться вероналом[32]. Впрочем, падение Яцека произвело бы впечатление не только на нее. Представляю себе, скольким людям, полагающим его зерцалом достоинств, пришлось бы умолкнуть и лишь заламывать руки, размышляя над его притворством. Неплохой был бы это реванш за ту бессмысленную болтовню, что я не доросла до Яцека и что он достоин лучшей жены.

Интересно, какая жена была бы лучшей? У какой нашлось бы столько такта и достоинства, какая еще сумела бы создать ему такой милый и всеми ценимый дом, истинный семейный очаг? Люди дурны!

И я уж не говорю, что хотела бы увидеть жену, которая в моей ситуации сохранила бы максимум умеренности и такта. Другая бы уже давно полетела с жалобами либо к родным, либо к той рыжей выдре, чтобы устроить ей адский скандал. И я уж промолчу о том, что всякая, без исключений, устроила бы ему нечеловеческую сцену.

А они заявляют, что я до него не доросла. Что он достоин лучшей. Причем говорит такое моя лучшая подруга, эта мерзавка Гальшка.

Я узнала об этом от Мушки Здроевской. Были мы вместе с Зигмунтом Карским в «Кафе-Клуб». Мушка наверняка не врет. Во всем том, о чем она сообщила, ложью было лишь одно: что беседовали они обо мне при Карском. Зигмунт не дал бы обо мне и слова дурного сказать. Вообще, с этой точки зрения, мужчины стоят куда как выше женщин. Например, Роберт, вынесший из-за Гальшки массу неприятностей, никогда о ней и слова дурного не сказал. Слишком уж он снисходителен. Сегодня, увы, увидеться с ним я не смогла. Он постоянно занят.

Сдается мне, в тех мужских делах много преувеличений. Всякий из них свой труд полагает святыней. Всякому кажется, что если скажет нам «У меня много работы» или же «У меня важная встреча», то уже тем самым перечеркивает все иные возможности свободного времяпрепровождения. Конечно, не всегда это отговорки. Я даже склонна им верить. Просто они переоценивают важность своей работы. Мир не рухнет, если кто-то из них опоздает на конференцию или не пойдет в контору.

В прошлом году я лишь единожды всерьез поссорилась с Яцеком. Мы собирались на бал к Ленским. Мне было ужасно важно прибыть туда до одиннадцати. И вот Яцек телефонирует: мол, собрание какого-то там союза или общества затягивается, мол, какие-то там выборы правления, мол, что-то там еще – ерунда, словом. Не хотел меня понять, что мне нужно до одиннадцати, потому что пани Кавиньская пошила себе наряд, очень похожий на мой, и я не могла, ну вот просто не могла появиться после нее. В этих мелочах мужчины слепы, словно кроты.

Впрочем, может, и к лучшему, что у Роберта не нашлось нынче времени. Благодаря этому я осталась дома, а в семь мне позвонил Яцек из Парижа. Ужасно спешил, сказал лишь, что еще не знает даты своего возвращения и что придет адъютант полковника Корчинского забрать желтый запечатанный конверт, который лежит в среднем ящике бюро. Я напомнила Яцеку, чтобы он привез мне большой флакон «Voyage de noces». Подозреваю, те, что можно достать в Варшаве, куда слабее.

Конечно же, сразу после нашего разговора я отыскала в бюро тот конверт. Было мне ужасно интересно, что в нем лежит. Увы, огромная сургучная печать делала его вскрытие совершенно невозможным. Но я не думаю, будто внутри могло оказаться нечто интересное для меня. Полагаю, там находятся какие-то государственные бумаги, причем те, которым Яцек придает изрядное значение. На конверте красным карандашом написано: «L.K.Z. – 425». Что ж, они всегда довольно таинственны.

Около восьми появился обещанный адъютант, симпатичный молодой офицер. Я предложила ему чашку кофе, но он отказался. Был чрезвычайно вежлив, и я заметила, что понравилась ему. Но все же он заявил: очень спешит и пришел забрать запечатанный конверт, о котором мне должны были телефонировать из Парижа. Я не стала его задерживать, тем более он, казалось, нервничал. Поблагодарил меня и удалился.

Когда дверь за ним затворилась, я посмотрела на его визитную карточку: поручик Ежи Сохновский. Весьма корректный молодой человек. Можно его смело приглашать на наши чаепития. Если он из тех Сохновских, что с Подола, возможно, и дальний родственник Яцека. Надо будет расспросить об этом маму.

Не знаю, отчего я нынче такая уставшая. Мне даже не захотелось отправиться с Тото на ужин. Осталась я дома. Аппетита нет совсем. Я съела лишь три спаржи и выпила чашку чая с капелькой красного вина. Тетка Магдалена подозрительно поглядывала на меня за столом, усматривая, похоже, в моем отсутствии аппетита признаки запретной любви к мнимому посреднику. Пусть Господь ей помогает. На самом деле все куда серьезней: за последний месяц я набрала целый килограмм и четыреста граммов.

Загрузка...